14

– Юг практически наш, государь, – сказал Цурай, устремив взгляд матовых карих глаз в мраморный пол. Вотан молча смотрел на него, замечая, как напряжено его плоское азиатское лицо, как окостенели мышцы его шеи. Лоб Цурая блестел бисером пота, и Вотан почти на вкус ощущал его страх.

– А север?

– Неожиданно, государь, на нас восстали бриганты.

Несколько наших воинов забрели в их святилище, где плясали женщины.

– Разве я не приказал, чтобы с племенами никаких неприятностей не было?

– Да, государь. Виновные найдены и посажены на кол.

– Этого мало, Цурай. Посадишь на кол их начальников. Какой отряд?

– Бальдеры, государь.

– Обезглавить каждого двадцатого.

– Владыка, я знаю, ты всемудр, но дозволь мне сказать, что на войне людьми властвуют безудержные страсти…

– Избавь меня от поучений, – ласково сказал Вотан. – Мне известно все, на что бывают способны люди.

То, что каких-то баб изнасиловали, пустяк, но беспрекословное повиновение моей воле – высший долг всех моих подданных. Вчера была разграблена сакская деревня.

– Разве, владыка?

– Да, Цурай. Наказание должно быть таким же – и на глазах большой топы. Наши союзники-саксы должны убедиться, что правосудие Вотана молниеносно и ужасно. Теперь расскажи мне про Катона в срединных землях.

– Он искусный полководец. Уже три раза он преграждал путь нашему войску, так что оно приближается к Эборакуму не так быстро, как мы надеялись. Но все же, – торопливо добавил он, – мы продолжаем наступать, и через несколько дней город падет.

– Я и не ждал, что Эборакум удастся взять так быстро, как думали мои полководцы, – сказал Вотан. – Это не имеет значения. Узнал ли ты, где находится тело Кровавого короля?

– На Хрустальном Острове, государь. Неподалеку от Сорвиодунума.

– Ты уверен?

– Да, владыка. У Геминия Катона есть помощник по имени Деций, и у него есть любовница в Эборакуме.

Он рассказал ей, что человек, прозванный Владыкой Ланса, увез тело короля на Остров, чтобы воскресить его.

– Кулейн! – прошептал Вотан. – Как я жажду вновь увидеть его!

– Кулейн? Я не понял, государь.

– Мой старый друг. Прикажи Алариху идти дальше на Сорвиодунум, но пусть отрядит двести человек на Остров. Я желаю увидеть голову Утера на копье. Тело сразу же изрубить на мелкие куски.

– Враги говорят, государь, что король вернется.

– Еще бы они этого не говорили! Без Утера и без меча они – как дети, заблудившиеся в темном лесу.

– Могу ли я спросить, владыка, почему ты не уничтожаешь его дух? Ведь тогда бы он уже не смог вернуться.

– Мне нужен Меч, а только он знает, где скрыл его.

Пока живет тело, он таит надежду в сердце и не склоняется перед моей волей. Когда оно умрет, он узнает об этом, и я воспользуюсь его отчаянием. А теперь иди.

Оставшись один, Вотан запер дверь своего покоя без окон и откинулся на широком ложе. Он закрыл глаза и принудил свой дух провалиться во мрак…

Его глаза открылись в освещенном факелами помещении из холодного камня. Он поднялся с пола и поглядел по сторонам – на пустоглазые статуи, бесцветные ковры и занавесы. Как ненавидел он это место за его бледное уподобление настоящему. В углу стоял кувшин, окруженный тремя кубками. На протяжении долгих веков, проведенных здесь, он часто наливал в один из них безвкусную красную жидкость, притворяясь, будто это вино. Все здесь было тенью, насмешкой.

Он вышел в наружную залу. Повсюду люди повскакивали на ноги от удивления и тут же попадали на колени в страхе. Не удостоив их и взглядом, он быстро прошел к возвышению, на котором стоял трон Молека.

Некоторое время он прислушивался к мольбам тех, кто прислуживал ему тут, – к просьбам вновь получить плоть и кровь, к клятвам в вечном повиновении. Некоторые он исполнил, большинство оставил без ответа. Потом покинул тронный зал и спустился по винтовой лестнице в темницы. Огромный зверь с волчьей головой низко ему поклонился: из длинной пасти вывалился язык, слюна закапала на плиты пола.

Вотан прошел мимо него к самой дальней темнице, где Утер был подвешен за руки на стене напротив решетчатой двери. Его тело лизали языки огня, опаляя, сжигая, но плоть тотчас становилась целой для того лишь, чтобы сразу же снова сгореть. Вотан погасил огонь, и Утер поник на своих цепях.

– Как поживаешь. Утер? Готов по-прежнему лгать мне?

– Я не знаю, где он, – прошептал Утер.

– Должен знать. Ты сам его отослал куда-то.

– У меня не было времени. Я просто отшвырнул его, пожелав, чтобы он исчез.

– Человек, который первым тебя увидел, говорит, что услышал, как ты назвал чье-то имя. Так чье?

– Не помню, клянусь Богом.

– Какого-нибудь друга? Кулейна?

– Может быть.

– А! Значит, не Кулейна. Хорошо! Так чье же?

Кому ты мог доверить его, Кровавый король? Викторин был у меня. Так чье же имя было на твоих губах?

– Ты никогда его не отыщешь, – сказал Утер. – И я, если бы освободился отсюда, его не найду. Я отослал Меч в сон, который не сбудется.

– Расскажи мне этот сон.

Утер улыбнулся и закрыл глаза. Вотан поднял ладонь, и вновь огонь начал пожирать Утера, вырвав у него жуткий вопль невыносимой муки. Пламя исчезло, почерневшая кожа тут же сменилась новой.

– Ты смеешься надо мной? – прошипел Вотан.

– Всегда, – ответил Утер, готовясь к следующей пытке.

– Ты убедишься, что «всегда» длится очень, очень долго, Утер. Мне надоел огонь. А тебе, наверное, приелось одиночество.

Вотан отступил к двери, на стенах темницы появились дыры, из них хлынули крысы и волной накатились на беспомощного короля, чтобы кусать и грызть его.

Вотан вышел из темницы, а в коридоре позади него эхо отвечало на агонизирующие крики.

Он поднялся в залу и увидел, что у трона его ждет начальник верных, который тотчас склонился в поклоне.

– Что тебе, Устред?

– У меня есть для тебя кое-что, владыка. Уповаю, что так я искуплю мою неудачу в Рэции.

– Для искупления нужно нечто больше, чем то, что ты можешь отыскать тут, – сказал Вотан, все еще разгневанный после допроса упрямого короля.

– Уповаю, владыка, ты увидишь, что я не преувеличил.

Устред хлопнул в ладоши, и в зал вошли двое верных, ведя между собой девушку.

– Женщина? Какой от нее толк тут? Я могу… – Вотан умолк, узнав принцессу. – Андуина? Как? – Он подошел к ней, сделав знак воинам отойти. Она молча стояла перед ним. – Что с тобой случилось, принцесса?

– Твои люди убили меня. Я жила в Каледонских горах. Они пронзили меня мечом.

– Они за это заплатят. И как заплатят!

– Я этого не хочу. Я хочу, чтобы ты отпустил меня.

Тебе я больше не нужна. Ведь в жертву принести уже некого.

– Ты в заблуждении, Андуина. Ты никогда не предназначалась для принесения в жертву. Пойдем со мной.

– Куда?

– В уединенное место, где ничего плохого тебя не ждет. – Он улыбнулся. – Совсем наоборот.

* * *

Ночью девочка закричала, и Галеад тотчас проснулся.

Встав с одеяла возле угасающего огня в очаге, он подошел к ней и взял на руки.

– Я здесь, маленькая. Не бойся.

– Муддер тод, – повторяла она снова и снова.

Жена Асты подошла к ним, кутаясь в одеяло. Встав на колени у постели, она несколько минут разговаривала с девочкой на языке, неизвестном Галеаду. Лицо девочки покрывала испарина, женщина вытерла его досуха, и Галеад уложил ее назад в постель. Она вцепилась в его тунику, глядя на него полными страха глазами.

– Фадер! Фадер!

– Я тебя не оставлю, – обещал он. – Обещаю.

Ее веки сомкнулись, и она уснула.

– Ты добр и ласков – большая редкость для воина, – сказала жена Асты, поднялась с постели, подошла к очагу, подбросила в него дров и раздула огонь. Галеад сел рядом с ней, подставляя себя разливающемуся теплу.

– Я нравлюсь детям, – сказал он. – Такое хорошее чувство!

– Меня зовут Карил.

– Галеад, – назвал он себя. – Ты давно живешь здесь?

– Я приехала из Рэции восемь лет назад, когда Аста заплатил выкуп моему отцу. Здесь хорошо, хотя мне не хватает гор. Что ты намерен сделать с девочкой?

– Сделать? Я думал оставить ее здесь, где о ней будут заботиться.

Карил улыбнулась мягкой печальной улыбкой.

– Ты сказал ей, что не оставишь ее. Она тебе поверила, и она совсем истерзалась. Ребенку не должно терпеть муки, которые перенесла она.

– Но я не смогу заботиться о ней. Я воин, и сейчас идет война.

Карил провела рукой по густым темным волосам.

В профиль ее лицо не выглядело миловидным, но в ней чувствовалась сила, придававшая ей благородную красоту.

– Ты обладаешь Зрением, правда, Галеад? – прошептала она, и у него по спине пробежала дрожь.

– Иногда, – признался он.

– Как и я. Здешние мужчины хотели присоединиться к готам, но я уговорила Асту выждать – знамения были очень странными. И вот пришел ты – человек с лицом не его собственным, но спасший сакского ребенка. Я знаю, ты за Утера. Но Асте я этого не сказала.

Знаешь почему?

– Нет.

– Потому что Аста тоже будет за Утера, прежде чем все это кончится. Он хороший человек, мой муж. А эти готы соблазнены злом. Аста созовет фиррд, когда убедится, что ты сказал правду. И сакские воины выступят против них.

– Без мечей? – сказал Галеад. – Утер ведь запретил саксам иметь оружие.

– Что такое меч? Орудие, чтобы рубить и колоть.

Мы, саксы, изобретательный народ, и наши воины научились сражаться топорами. Они выступят на помощь Кровавому королю.

– Ты думаешь, мы можем победить?

Она пожала плечами.

– Не знаю. Но ты, Галеад, ты сделаешь много… и не мечом.

– Говори прямо, Карил. Я никогда не умел отгадывать загадки.

– Возьми девочку с собой. Ты должен повстречаться с женщиной – холодной, черствой женщиной.

Она – врата.

– Врата… куда?

– В этом я больше тебе ничем помочь не могу.

Девочку зовут Лектра, но мать называла ее Лекки.

– Но где мне найти для нее приют? Ты должна знать какое-нибудь место!

– Приюти ее в своем сердце, воин. Теперь она твоя дочь: она видит в тебе отца. Муж ее матери отправился в Рэцию служить Вотану, когда та еще носила Лекки, и девочка долгие годы ждала, что он вернется к ним, что она его увидит. В ее истерзанном уме ты – он и вернулся домой, чтобы заботиться о ней. Не думаю, что она выживет, если ты ее оставишь.

– Откуда ты все это знаешь?

– Знаю, потому что прикоснулась к ней, а ты знаешь, что я не лгу.

– Что она говорила, когда проснулась?

– Муддер тод? Мать умерла.

– А Фадер? Отец?

Карил кивнула.

– Дай мне руку.

– И ты узнаешь все мои тайны?

– Тебя это страшит?

– Нет, – ответил он, протягивая руку. – Но ты будешь думать обо мне хуже.

Она взяла его руку, несколько секунд просидела молча, потом отпустила ее.

– Приятных снов, Галеад, – сказала она, вставая.

– И тебе, госпожа.

– Теперь я усну спокойнее, – ответила она с улыбкой.

Он смотрел, как она направилась в глубину залы и скрылась в темной двери соседней комнаты. Лекки всхлипнула во сне. Галеад расстелил свое одеяло рядом с ней и лег. Она открыла глаза и прильнула к нему.

– Я здесь, Лекки.

– Фадер?

– Фадер, – подтвердил он.

* * *

Горойен была одна в своем покое без единого зеркала и вспоминала былые дни любви и величия. Кулейн.

Больше, чем любовник, больше, чем друг. Ей вспомнилось, как отец запретил ей видеться с этим воином и как она затрепетала, когда он крикнул ей, что приказал своим дружинникам найти его и убить. Тридцать лучших следопытов ее отца осенью отправились в горы. Вернулись восемнадцать. Они рассказали, что загнали его в ущелье, очень глубокое, а тут снег завалил перевалы…

Ни один человек не способен долго оставаться в живых в этой ледяной западне.

Поверив в смерть возлюбленного, Горойен перестала есть. Отец угрожал ей, высек ее, но не сумел сломить.

Медленно она теряла силы, и смерть почти настигла ее в ночь зимнего солнцеворота.

В полубреду, не в силах подняться с ложа, она не видела того, что произошло.

Во время пира в честь Поворота Зимы большая дверь распахнулась, и, пройдя через залу, Кулейн лак Фераг остановился перед таном.

– Я пришел за твоей дочерью, – сказал он, и сосульки в его темной бороде заискрились.

Несколько дружинников вскочили, обнажая мечи, но тан сделал им знак сесть.

– Почему ты думаешь, что сумеешь уйти отсюда живым? – спросил тан.

Кулейн обвел взглядом длинные столы, за которыми пировали дружинники, и засмеялся. Его презрение больно уязвило их всех.

– Почему ты думаешь, что не сумею? – возразил он.

Гневный рев раздался в ответ на дерзкий вызов, но вновь тан усмирил дружинников, подняв ладонь.

– Следуй за мной, – сказал он и повел воина туда, где лежала Горойен. Кулейн опустился на колени рядом с ложем, взял ее за руку, и она услышала его голос:

– Не оставляй меня, Горойен. Я здесь. Я всегда буду с тобой.

И она выздоровела, и они поженились. Но происходило это в дни перед гибелью Атлантиды, до того как Сипстрасси сделали их богами. И в последовавших веках у них обоих было много других возлюбленных, хотя в конце концов они всегда возвращались в священный приют взаимных объятий.

Что изменило их, спрашивала она себя. Власть? Бессмертие? Она родила Кулейну сына, хотя тогда он об этом не узнал, и Гильгамеш унаследовал искусство отца во владении оружием… почти в полную меру. К несчастью, он унаследовал надменность матери и полное отсутствие нравственных запретов.

Мысли Горойен обратились к последним годам. В довершение всех мерзостей она вернула Гильгамеша к жизни и взяла его в любовники. Чем обрекла себя гибели: Гильгамеш страдал редчайшим заболеванием крови, которое даже Сипстрасси излечить не могли. И больше одни лишь Сипстрасси не могли поддерживать ее бессмертия. Кровь и смерть удерживали ее в мире плоти.

И в те дни, как она и сказала Кормаку, в ней родилась ненависть к Кулейну, и она убила его вторую жену и дочь.

Но в самом конце, когда Кулейн лежал, умирая, после поединка с Гильгамешем, она отдала свою жизнь, чтобы спасти его, – обрекла себя этому вечному аду.

Теперь перед ней стоял очень простой выбор. Помочь Кормаку или уничтожить его? Все, что составляло разум былой Царицы-Ведьмы, требовало убрать мальчишку, семя Утера, который сам был семенем Кулейна через Алайду, его дочь. Семя ее погибели! Но ее сердце тянулось к юноше, который вошел в Пустоту ради любимой. Кулейн сделал бы то же.

Ради Горойен…

Что сказал мальчик? Возможность обрести плоть?

И он думал, что это ее соблазнит? Откуда ему было знать, что такой дар привлечет ее меньше всего!

Вошел Гильгамеш и снял шлем. Лицо у него было в чешуе и выглядело почти змеиной мордой. От красоты, которая отличала его при жизни, не осталось и следа.

– Отдай мне мальчишку, – сказал он. – Я жажду его жизни.

– Нет. Ты не получишь его, Гильгамеш. Мы вместе отправимся к Башне и возьмем ее штурмом. Ты будешь сражаться рядом с Кормаком, и, какая бы опасность тебе ни угрожала, ты будешь оберегать его жизнь.

– Нет!

– Если ты любишь меня, если когда-нибудь любил, ты выполнишь эту мою волю.

– Почему, матушка?

Она пожала плечами и отвернулась.

– На это нет ответа.

– А когда мы возьмем Башню? Конечно, если сумеем ее взять.

– Тогда мы освободим Утера.

– И что получим взамен?

– Взамен мы не получим ничего. Вот наша награда, Гильгамеш: Ничто. И не знаю, что другое я предпочла бы ей.

– Ты говоришь бессмыслицу.

– Ты когда-нибудь любил меня?

Он взял шлем, склоняя голову.

– Ничего, кроме тебя, я не любил, – ответил он просто. – Ни жизнь, ни битвы.

– И ты сделаешь это ради меня?

– Ты знаешь, я сделаю все, что бы ты ни попросила.

– Некогда я была царицей среди богов, – сказала она. – Я была красива, и мужчины считали меня мудрой. Я была рядом с Кулейном в Вавилоне. Мы низвергли Молека и верили, что одержали победу над великим злом, и люди клялись, что будут воспевать меня до скончания времен. Не знаю, все ли еще они меня воспевают.

Гильгамеш надел шлем и, пятясь, покинул покой.

Горойен не заметила, как он ушел. Она вспоминала тот чудесный весенний день, когда она и Кулейн связали себя узами брака под Великим Дубом. Мир тогда был юным, а будущее – предельным.

Загрузка...