Последний единорог

XII

В большом зале замка Короля Хаггарда часы пробили шесть. На самом деле, было одиннадцать минут первого, но даже в полночь зал был лишь чуть–чуть темнее, чем в шесть или в полдень. Однако, те, кто жили в замке, определяли истинное время именно по оттенкам тьмы. Иногда в зале было холодно просто от недостатки тепла и мрачно от недостатка света. Тогда застоявшийся воздух был тих, а камни воняли стоячей водой просто потому, что не было окон, которые могли бы впустить внутрь немного стремительного ветра. Такое время называлось днем.

Но по ночам, подобно тому, как некоторые деревья весь день захватывают живительный свет оборотной стороной своих листочков и удерживают его еще очень долго после заката солнца, — так по ночам замок был заряжен тьмой, кишел тьмой, жил тьмой. В такое время для холода в большом зале была причина. В такое время маленькие звуки, что спали днем, просыпались и принимались топотать и царапаться в углах. Именно по ночам застарелый запах камней поднимался, казалось, из глубин, что залегали гораздо ниже пола.

— Зажги свет, — сказала Молли Грю. — Ну, пожалуйста, ты можешь сделать свет?

Шмендрик коротко бормотнул что–то профессиональное. В следующее мгновение не произошло ничего, но затем странная нездоровая яркость начала растекаться по полу, разбрасывая себя по всему залу тысячами разбегавшихся осколков, которые сияли и попискивали. Маленькие ночные зверюшки замка тлели светлячками. Они стремглав проносились по всем углам туда и сюда, взметая своим больным светом быстрые тени и делая тьму еще холоднее прежнего.

— Уж лучше бы ты этого не делал, — вздохнула Молли. — А ты можешь их снова выключить? Хотя бы тех, лиловых, с этими… кажется, ногами?

— Нет, не могу, — сердито ответил Шмендрик. — Тише. Где череп?

Леди Амальтея видела, как тот скалится со столба, лимонно–маленький в набегавших тенях и тусклый, как утренняя луна, но ничего не сказала. Она не говорила ничего с тех пор, как спустилась с башни.

— Вон он, — сказал волшебник. Он прошагал к черепу и долго вглядывался в его растрескавшиеся и крошившиеся глазницы, медленно кивая головой и урча себе под нос что–то торжественное. Молли Грю смотрела на него с прежним усердием, но не забывала частенько поглядывать и на Леди Амальтею. Наконец, Шмендрик вымолвил:

— Хорошо. Не стойте так близко.

— А что, в самом деле есть чары, которые могут заставить череп заговорить? — спросила Молли. Волшебник расправил пальцы и одарил ее легкой полуулыбкой знания:

— Есть чары, которые могут заставить говорить все что угодно. Колдуны–мастера были великими слушателями, и они придумали способы очаровывать все на свете, живое или мертвое, чтоб оно с ними разговаривало. Как раз в этом — вся сущность работы колдуна: в том, чтобы видеть, и в том, чтобы слышать. — Он глубоко вдохнул, вдруг отвернувшись от них и потирая руки. — Остальное — дело техники. Ну что ж. Начали.

Он резко развернулся лицом к черепу, легко возложил одну руку на бледную макушку и обратился к нему глубоким повелительным голосом. Слова маршировали изо рта волшебника будто солдаты, и их шаги разносились мощным эхом, пока пересекали темный воздух. Но череп на это ничего не отвечал.

— Я просто спросил, — мягко произнес волшебник. Он поднял руку и заговорил с черепом снова. На этот раз заклинание звучало рассудительно, вкрадчиво и почти жалобно. Череп по–прежнему хранил молчание, но Молли показалось, что по его безлицему переду скользнуло пробуждение — и снова исчезло.

В трусливом мерцании светящихся тварей волосы Леди Амальтеи сияли, словно цветок. Казалось, ей все происходившее не было ни интересным, ни безразличным: она оставалась спокойной, как иногда спокойным бывает поле битвы, и наблюдала за тем, как Шмендрик нараспев читает одно заклинание за другим перед костяным комком пустнынного цвета, говорившим не намного больше слов, чем она сама. Каждый раз чары произносились со всевозраставшим отчаянием — череп отвечать не желал. Однако, Молли Грю была уверена, что он пребывал в сознании, слышал и развлекался. Она знала молчание насмешки слишком хорошо, чтобы принимать его за смерть.

Часы пробили двадцать девять ударов — по крайней мере, на этой цифре Молли сбилась со счета. Ржавые звуки еще не успели до конца опасть на пол, как Шмендрик вдруг потряс взметнувшимися кулаками перед черепом и заорал:

— Ну, ладно, ладно же, претенциозная коленная чашечка! А не хочешь ли в глаз получить, а–а? — На последних словах его голос полностью развернулся рычанием жалкой ярости.

— Правильно, — произнес череп. — Вопи. Разбуди старого Хаггарда. — Его голос звучал так, будто на ветру потрескивали и стукались друг о друга сухие ветки. — Вопи громче. Старик, вероятно, где–то здесь. Он много нынче не спит.

Молли легко вскрикнула от восторга, и даже Леди Амальтея подошла на шаг ближе. Шмендрик стоял, не шевелясь, с плотно сжатыми кулаками и без всякого выражения триумфа на лице. Череп продолжал:

— Ну, давай. Спроси меня, как найти Красного Быка. Все равно лучше ничего нельзя придумать, как спросить у меня совета. Я — королевский сторож, меня поставили здесь охранять путь к Быку.

Немного робея, Молли спросила:

— Если вы действительно здесь на страже, то почему вы не поднимаете тревогу? Почему вы предлагаете помощь вместо того, чтобы позвать королевских всадников?

Череп хмыкнул погремушкой:

— Я долго проторчал на этом столбе. Когда–то я был главным оруженосцем Хаггарда — пока тот не снес мне голову — просто так, без всякой видимой причины. Это произошло еще тогда, когда он был настолько порочен, что хотел посмотреть, действительно ли ему нравится рубить головы. Оказалось, что нет, но он решил, что еще может извлечь из моей головы какую–то пользу впридачу, и поэтому повесил ее сюда, чтобы она служила ему сторожем. В подобных обстоятельствах я не настолько лоялен к Королю Хаггарду, насколько мог бы быть.

Тихим голосом Шмендрик попросил:

— Тогда дай ответ на загадку. Расскажи, как пройти к Красному Быку.

— Нет, — ответил череп. А потом захохотал, как безумный.

— Почему же нет? — яростно вскричала Молли. — Что это за игра такая?..

Длинные желтые челюсти черепа даже не шевельнулись, но немало времени прошло, прежде чем мерзкий хохот сменился невнятным болботанием и затих совсем. Пока он звучал, даже спешившие ночные твари на мгновение замирали, скрученные своим леденцовым светом.

— Я мертв, — произнес череп. — Я мертв и подвешен в темноте, чтобы следить за собственностью Хаггарда. Единственное маленькое развлечение, которое у меня ееть, — это раздражать живущих и досаждать им, а у меня не очень много шансов поскольку при жизни моя натура была особенно вредной. Вы извините меня — я в этом уверен — за то, что я немного поразвлекаюсь с вами. Итак, приходите завтра. Может, завтра я и скажу вам.

— Но у нас нет времени! — взмолилась Молли. Шмендрик толкнул ее в бок, но та рванулась вперед, подступив к черепу совсем близко и взывая прямо к его ничем не населенный глазам. — У нас нет времени. Уже сейчас может быть слишком поздно.

— Это у меня есть время, — задумчиво отозвался череп. — На самом деле, иметь время не очень хорошо. Спешка, суета, отчаянье: это пропустил, то не сделал, остального слишком много, чтобы втиснуть его в такое маленькое пространство. Вот какой должна быть жизнь. Предполагается, что ты всегда должен чего–то не успевать. Не беспокойся об этом.

Молли упрашивала бы его и дальше, но волшебник схватил ее за руку и оттащил в сторону.

— Стой тихо! — сказал он ей быстро и настойчиво. — Ни слова, больше ни слова. Эта проклятая штуковина заговорила, правильно? Может быть, это все, чего требует загадка.

— Не все, — сообщил им череп. — Я буду болтать, сколько захотите, но ничего вам не скажу. Довольно паршиво, правда? Видели бы вы меня при жизни…

Шмендрик не обращал на него никакого внимания.

— Где вино? — потребовал он у Молли. — Давай посмотрим, что я смогу сделать с вином.

— Я не смогла ничего найти, — занервничала та. — Я искала везде, но мне кажется, что в целом замке не осталось ни капли. — Волшебник уставился на нее в наступившем непомерном молчании. — Я правда искала, — оправдывалась она.

Шмендрик медленно поднял обе руки и в бессилии уронил их вновь.

— Что ж, — вымолвил он. — Что ж, если мы не можем найти вина, тогда — все. У меня, конечно, есть свои иллюзии, но вина из воздуха я делать не умею.

Череп хихикнул, тикая и потрескивая.

— Материю нельзя ни создать, ни уничтожить, — заметил он. — Большинство волшебников, во всяком случае, не могут.

Из складок платья Молли извлекла маленькую фляжку, слабо блеснувшую в темноте.

— Я подумала, что если бы для начала у тебя было немножко воды… — И Шмендрик, и череп посмотрели на нее примерно одинаково. — Ну, это ведь уже делалось, — громко сказала она. — Это же не что–то новое творить. Нового я бы у тебя никогда не попросила.

Слыша себя, она смотрела в сторону, на Леди Амальтею. Шмендрик взял фляжку из ее протянутой руки и стал задумчиво ее изучать, вертя так и этак и бормоча себе под нос любопытные хрупкие слова. Наконец, он вымолвил:

— А почему бы и нет? Как ты говоришь, это обычный трюк. Помню, одно время на него была страшная мода, но сегодня, боюсь, он немного устарел. — Он медленно провел над фляжкой одной рукой, вплетая в воздух слово.

— Что ты там делаешь? — нетерпеливо спросил его череп. — Эй, делай поближе, вот здесь. Мне ничего не видно. — Но волшебник отвернулся, прижимая фляжку к груди и сгорбившись над нею. Он начал шепотом напевать что–то, напомнившее Молли те звуки, которые продолжает испускать мертвый огонь спустя много времени после того, как потух последний уголек.

— Понимаешь, — перебил он самого себя, — ничего особенного из этого не получится. Vin ordinaire, так сказать. — Молли серьезно кивнула, а он продолжал: — Оно, к тому же, обычно получается слишком сладким. А как оно собирается само себя пить, я вообще не имею ни малейшего понятия.

Он вновь подхватил заклинание, на этот раз еще тише. Череп же тем временем горько хныкал, что ему совсем ничегошеньки не видно и не слышно. Леди Амальтее Молли сказала что–то полное надежды и спокойствия, но та на нее не взглянула и ничего не ответила.

Пение, внезапно прекратилось, и Шмендрик поднес фляжку к губам — но сначала понюхал и пробормотал:

— Слабое, слабое, почти совсем никакого букета. Никто никогда хорошего вина магией но сделал.

Затем он взболтнул фляжку, чтобы попробовать, потом потряс ее — и уставился на нее в недоумении; а затем с кроткой, ужасной улыбкой опрокинул ее вниз горлышком. Из нее ничего не вылилось — ни капли.

— Ну, вот и все, — почти радостно произнес он. Потом провел сухим языком по сухим губам и повторил: — Ну, вот и все. Ну, вот, наконец, и все. — С этой же улыбкой он поднял фляжку, чтобы швырнуть ее через весь зал.

— Нет, постой — эй, не надо! — Протестующий стук и лязг черепа был так дик, что Шмендрик остановился, не успев выпустить фляжку из рук. Одновременно они с Молли развернулись к черепу, который — настолько сильно было его негодование — на самом деле начал ерзать на своем крючке, изо всех сил стуча видавшим виды затылком о колонну и пытаясь освободиться.

— Не надо! — выл он. — Вы, люди, должно быть, рехнулись, если собираетесь выбросить такое вино. Отдайте его мне, если сами не хотите, только не выбрасывайте! — Он хныкал, раскачиваясь и грозя сорваться со столба.

Сонный вопрошающий взгляд пересек лицо Шмендрика — будто дождевое облако проплыло над сухой страной. Он медленно спросил:

— А что пользы тебе от вина, если у тебя нет языка — его попробовать, н ба — его оценить, глотки — его заглотнуть? Будучи пятьдесят лет покойником, неужели ты до сих пор помнишь, до сих пор желаешь?..

— А что еще я могу делать, будучи пятьдесят лет покойником? — Череп прекратил свои нелепые подергивания, но от безысходности его голос звучал почти по–человечески. — Я помню. Я помню больше, чем вино. Дайте мне глоточек и все — дайте глотнуть — и я распробую его так, как никто из вас никогда не сможет — со всей вашей текучей плотью, со всеми вашими бугорками и органами чувств. У меня уже было время подумать. Я знаю, что такое вино. Отдайте его мне.

Шмендрик, ухмыляясь, покачал головой:

— Красноречиво, но в последнее время я ощущаю в себе какое–то злобное коварство. — Он в третий раз поднял пустую фляжку, и череп застонал в смертной тоске. Из чистой жалости Молли Грю заговорила было:

— Но это не… — Но волшебник наступил ей на ногу.

— Конечно, — размышлял он вслух, — если бы случилось так, что ты вспомнил, где вход в пещеру Красного Быка, — так же, как помнишь, что такое вино, то мы еще могли бы сойтись в цене. — Он безразлично вертел фляжку, удерживая ее двумя пальцами.

— Решено! — немедленно воскликнул череп. — Договорились — за глоток вина, но дай мне его сейчас же! Моя жажда сильнее, когда я думаю о вине, чем она была при жизни, когда у меня имелось горло, которое могло пересыхать. Дай мне сейчас вина всего на один большой глоток, и я расскажу тебе все, что ты хочешь знать. — Заржавленные челюсти начали перемалываться друг о друга, двигаясь из стороны в сторону. Слоистые зубы черепа дрожали и крошились.

— Дай ему, — шепнула Шмендрику Молли. Ей было жутко от того, что нагие глазницы могут вдруг наполниться слезами. Но волшебник снова лишь покачал головой.

— Я отдам тебе все, — сказал он черепу, — но только после того, как ты расскажешь нам, как найти Быка.

Череп вздохнул, но не усомнился ни на миг:

— Путь лежит сквозь часы, — сказал он. — Просто идите сквозь часы — и вы там. Ну, могу я теперь получить свое вино?

— Сквозь часы? — Волшебник повернулся и вгляделся в дальний угол огромного зала, где стояли часы. Они были высокими, черными и тонкими — лишь закатная тень часов. Стекло на циферблате разбилось, часовая стрелка пропала. За серым стеклом едва угадывался механизм — он подергивался и проворачивался сердито и неровно, как рыба. Шмендрик сказал:

— Ты имеешь в виду, что когда часы бьют верное время, то в них открывается тоннель или спрятанная лестница? — В его голосе слышалось сомнение, ибо часы были слишком тощи, чтобы скрывать в себе какой бы то ни было подобный проход.

— Про это я ничего не знаю, — отозвался череп. — Если вы будете ждать, пока эти часы пробьют назначенный час, то простоите здесь, пока не полысеете, как я. Зачем усложнять простой секрет? Проходите сквозь часы, и ваш Красный Бык — на той стороне. Давай.

— Но кот сказал… — начал Шмендрик, но потом развернулся и зашагал к часам. Во тьме казалось, что он сходит с холма вдаль, все сильнее горбясь и уменьшаясь в размерах. Дойдя до часов, он продолжал идти без всякой остановки, как будто часы действительно были не более чем тенью. Но ударился носом.

— Это глупо, — холодно молвил он черепу, вернувшись назад. — Как ты собираешься нас надуть? Очень может быть, что путь к Быку действительно пролегает сквозь часы, но чтобы пройти, нужно знать что–то еще. Скажи мне, или я вылью все вино на пол, чтоб ты помнил запах его и вид сколько тебе влезет. Ну, быстро!

Но череп снова смеялся: на этот раз его смех был глубокомысленным и почти доброжелательным:

— Помните, что я сказал вам о времени. Когда я был жив, я верил — как и вы, — что время, по меньшей мере, так же реально и прочно, как и я сам, — даже, возможно, еще больше. Я говорил «один час», как будто мог видеть его, я говорил «понедельник», как будто мог отыскать его на карте. И я позволял торопить себя от минуты к минуте, изо дня в день, год за годом, как будто действительно передвигался из одного места в другое. Как и все остальные, я жил в доме, как из кирпичей сложенном из секунд и минут, из выходных дней и новогодних ночей, — и никогда не выходил наружу, пока не умер, поскольку в этом доме нет иной двери. Теперь я знаю, что мог бы проходить сквозь стены.

Молли ошеломленно моргала, но Шмендрик согласно кивал головой:

— Да… Именно так это делают настоящие волшебники. Но в таком случае часы…

— Часы никогда не пробьют верное время, — сказал череп. — Хаггард испортил механизм очень давно: он однажды пытался ухватить время на лету, когда оно проносилось мимо. Но самое важное, что вам нужно понять, — это то, что не имеет значения, пробьют ли часы в следующий раз десять, семь или пятнадцать раз. Вы можете отбивать свое собственное время и начинать отсчет где вам угодно. Когда вы это поймете — тогда любое время станет для вас верным.

В это мгновение часы пробили четыре. Еще не затих последний удар, как из–под пола большого зала донесся ответный звук. Не рев, не злобное ворчание, какое часто издавал Красный Бык, когда ему что–то снилось, — нет, то был низкий вопрошавший звук, как будто Бык проснулся, ощутив в ночи нечто новое. Каждая плита пола зазудела змеей, и, казалось, сама тьма содрогнулась, а тускло мерцавшие ночные твари начали дико разбегаться по углам зала. С внезапной уверенностью Молли поняла, что Король Хаггард близко.

— Дайте мне вина, — сказал череп. — Я выполнил свою часть сделки. — Шмендрик молча сунул горлышко пустой фляги черепу в зубы, и тот долго глотал, вздыхал и причмокивал.

— Ах, — вымолвил он наконец, — ах, вот это настоящая штука, вот это вино! Ты волшебник больше, чем я о тебе думал. Теперь–то ты меня понимаешь — насчет времени, а?

— Да, — ответил Шмендрик. — Думаю, что да.

Красный Бык снова издал свой любопытствующий звук, и череп задребезжал о колонну. Шмендрик сказал:

— Нет. Не знаю. Другого пути нет?

— Откуда ему взяться?

Молли услышала шаги. Потом ничего. Потом тонкие, осторожные приливы и отливы дыхания. Она не могла сказать, откуда оно доносилось. Шмендрик обернулся к ней, и его лицо показалось ей испачканным изнутри страхом и смятением, как внутренняя поверхность фонарного стекла. Огонек там тоже был, но он трясся, как будто фонарь раскачивало бурей.

— Мне кажется, я понимаю, — вымолвил он, — но я уверен, что нет. Я попытаюсь.

— Я все–таки думаю, что это настоящие часы, — сказала Молли. — Хотя все в порядке: я могу пройти сквозь настоящие часы. — Отчасти она говорила это, чтобы успокоить его, но в то же время ощущая в своем собственном теле какую–то яркость, начиная осознавать: то, о чем она говорит, — правда. — Я знаю, куда нам надо идти, — продолжала она. — И это — так же верно, как знать время в любой час суток.

Череп не дал ей договорить:

— Раз мы с вами заключили сделку, я дам вам один дополнительный совет, потому что вино было очень хорошим. — Шмендрик выглядел виноватым. Череп продолжал: — Разбейте меня. Просто сшибите меня на пол и дайте разбиться на куски. Не спрашивайте, зачем. Сделайте это и все. — Он говорил очень быстро, почти шепотом.

В один голос Шмендрик и Молли воскликнули:

— Что? Но почему?

Череп повторил свою просьбу. Шмендрик продолжал настойчиво спрашивать:

— Что ты мелешь? Зачем, во имя всего на земле, нам тебя разбивать?

— Сделайте это! — настаивал череп. — Сделайте же! — Шорох дыхания приближался со всех сторон, хотя были слышны шаги только одной пары ног.

— Нет, — ответил Шмендрик. — Ты спятил. — Он повернулся к черепу спиной и опять зашагал к тощий черным часам. Молли взяла Леди Амальтею за холодную руку и пошла за ним следом, ведя белую девушку, как будто та была воздушным змеем.

— Хорошо же, — печально вымолвил череп. — Я вас предупредил. — И ужасным голосом, как градом по железу, немедленно завопил: — Караул, Король! Ко мне, охрана! Здесь взломщики, бандиты, налетчики, разбойники, похитители, грабители, наемные убийцы, плагиаторы! Король Хаггард! Хо, Король Хаггард!

Теперь и у них над головами, и вокруг с лязганьем приближались шаги, и они уже слышали шелест голосов престарелых королевских всадников, переговаривавшихся на бегу. Факела, правда, не вспыхивали, поскольку в замке нельзя было зажигать никакого света, если этого не приказывал сам Король, а Хаггард пока хранил молчание. Трое воров стояли, обессиленные и оглушенные происходящим, беспомощно взирая на череп.

— Извините, — сказал тот. — Вот такой уж я — предатель, то есть… Но я пытался… — И тут его давно исчезнувшие глаза заметили Леди Амальтею. Они расширились и засверкали — хотя, конечно, сделать этого не могли. — О, нет, — тихо сказал он. — Нет, ты не… Я неверен, но не настолько же…

— Беги, — сказал Шмендрик, как говорил это очень давно дикой пенно–белой легенде, которую только что выпустил на свободу. И они бежали вместе через весь огромный зал, пока всадники громко блуждали в потемках, а череп визжал:

— Единорог! Единорог! Хаггард, Хаггард, вон она, она идет к Красному Быку! Не забудь про часы, Хаггард — где же ты? Единорог! Единорог!

И тогда королевский голос злобно прошелестел под всеобщим шумом:

— Дурак, предатель, это ты ей сказал! — Быстрые, тайные шаги Короля прозвучали совсем близко, и Шмендрик уже совсем было собрался повернуться и драться. Но вслед за этим донесся хрип, треск, царапанье и хруст старой кости, раздавленной о старый камень. Волшебник бежал дальше.

Когда они остановились перед часами, отсрочки ни на сомнение, ни на понимание им уже не оставалось. Всадники были в зале, и удары их шагов эхом грохотали меж стен и столбов, а Король Хаггард шипел и ругался, подгоняя их. Леди Амальтея не раздумывала ни мгновенья. Она шагнула в часы и исчезла, как луна проходит за тучами, спрятанная ими, — но не внутри них, а за тысячи миль одиночества вдалеке.

Она будто дриада, безумно подумала Молли, а время — ее дерево. Сквозь тусклое, покрытое пятнами треснувшее стекло она смогла разглядеть гири, маятник и изъязвленные временем куранты. Все покачивалось и горело, пока она смотрела на механизм. За ним не было никакой двери, сквозь которую Леди Амальтея могла бы пройти. Там виднелся только ржавый проспект механизма, уводивший взгляд Молли прочь, под дождь. Гири колыхались из стороны в сторону, словно водоросли.

Король Хаггард орал:

— Остановите их! Разбейте часы!

Молли начала было поворачивать голову, собираясь сказать Шмендрику, будто ей показалось, что она знает, что имел в виду череп; но волшебник исчез, как исчез и зал Короля Хаггарда. Часы тоже пропали, а сама она стояла рядом с Леди Амальтеей в каком–то холодном пространстве.

Голос Короля теперь доносился до нее из далекого далека — не столько слышимый, сколько припоминаемый. Она продолжала поворачивать голову — и оказалась лицом к лицу с Принцем Лиром. За его спиной упал яркий туман, дрожавший, как бока рыбы, и вовсе не похожий на заржавленный и поломанный часовой механизм. Самого Шмендрика нигде не было видно.

Принц Лир сурово склонил голову перед Молли, но его первые слова были обращены к Леди Амальтее:

— А вы хотели уйти без меня. Вы совершенно не слушали!

И та ответила ему, хотя прежде не говорила ни с Молли, ни с волшебником. Низким ясным голосом она сказала:

— Я бы вернулась. Я не знаю, зачем я здесь и кто я такая. Но я бы вернулась.

— Нет, — сказал Принц. — Вы бы никогда не вернулись.

Прежде, чем он смог добавить что–то еще, в разговор вмешалась Молли — к своему собственному удивлению пылко воскликнув:

— Да не беспокойтесь вы об этом! Где Шмендрик?

Эти посторонние люди взглянули на нее с учтивым изумлением: как может в этом мире разговаривать кто–то еще, кроме них самих? И она почувствовала, как от макушки до пяток ее охватывает дрожь.

— Где он? — потребовала она. — Я пойду назад сама, если вы не пойдете. — И она повернула было обратно.

Шмендрик вышел из тумана с опущенной головой, как будто приходилось идти против очень сильного ветра. Одну руку он прижимал к виску, а когда отнял ее, то кровь тихо побежала у него по щеке.

— Все в порядке, — сказал он, когда увидел, что кровь капает на руки Молли Грю. — Все в порядке, она не глубокая. Я не мог пройти, пока этого не случилось. — Он шатко поклонился Принцу Лиру. — Я подумал, что вы прошли мимо меня в темноте. Скажите, как вам удалось пройти сквозь часы так легко? Череп сказал, что вы не знали пути.

Принц был, по всей видимости, озадачен:

— Какого пути? — спросил он. — Что там было знать? Я увидел, куда прошла она, и пошел следом.

Внезапный смех Шмендрика до крови растер себя о шершавые стены, состоявшие из одних острых выступов, уже начинавших выплывать к ним, когда глаза их стали привыкать к этой новой тьме.

— Конечно, — сказал он. — Некоторые вещи владеют собственным временем по самой своей природе. — Он снова рассмеялся, потряхивая головой, — и кровь потекла опять. Молли оторвала лоскут от своего платья.

— Бедные старики, — сказал волшебник. — Они не хотели делать мне больно, да и я не хотел причинять им вреда, если бы мог без этого обойтись. Так мы там кружили друг напротив друга, то и дело извиняясь, Хаггард вопил, а я все стукался и стукался о часы. Я знал, что они не настоящие, но они продолжали такими казаться — это меня и беспокоило. Подбежал Хаггард со своим мечом и ударил меня. — Он закрыл глаза, и Молли перевязала ему голову. — Хаггард, — произнес он. — Он мне уже начинал нравиться. Он мне по–прежнему нравится. Он выглядел таким испуганным.

Отдаленные невнятные голоса Короля и его людей, казалось, стали чуть громче.

— Не понимаю, — сказал Принц Лир. — Почему он был испуган — мой отец, то есть? Что он…

Но как раз в этот миг с дальней стороны часов до них донесся вой триумфа без слов и зародился шум великого падения. Мерцавшая дымка немедленно пропала, и черное молчание пещерой окружило их со всех сторон.

— Хаггард уничтожил часы, — в конце концов вымолвил Шмендрик. — Теперь пути назад нет. Выхода тоже нет — кроме пути к Быку.

Медленный, густой ветер начал просыпаться вокруг них.