Последний дар времени

3

Речел очень огорчилась, узнав о результатах охоты — о смертельном риске, которому подверг себя Грибердсон, и о зверском убийстве туземцев. Но больше всего ее встревожил последний поступок англичанина.

— Почему вы его отпустили?

Фон Биллман пожал плечами.

— Я не настолько силен, чтобы с ним бороться. Кроме того, он начальник.

— Но ведь он сейчас у этих свирепых дикарей! С ним может случиться все что угодно. Может быть, мы никогда больше его не увидим и даже знать не будем, что с ним произошло.

— Верно, — сказал фон Биллман. — И он это знает. Но я за него не боюсь. Почти, разумеется. Джон способен за себя постоять. Не хотите ли посмотреть фильм об охоте? Вы поймете, что я имею в виду.

В разговор вмешался Драммонд Силверстейн.

— Речел, а если бы ушел я? Ты тоже огорчилась бы? Фон Биллман повернулся и смущенно отошел в сторону. Оглянувшись, он увидел, что супруги стоят пунцовые от гнева и ожесточенно спорят.

Последняя туша была доставлена в стойбище после заката. В ту ночь племя уснуло очень поздно. На ужин люди нажарили огромное количество мяса и съели его с завидным аппетитом, которому нимало не препятствовали вопли и слезы овдовевших женщин и осиротевших детей.

Жены и дети погибших ели вволю, не отставая от соплеменников, отрываясь от еды лишь затем, чтобы испустить очередной стон или залиться горькими слезами. Над кострами коптили мясо. Черепа же двух носорогов очистили от мозга, налили в них воды и стали опускать туда раскаленные камни. Так в племени готовили суп.

Речел разговаривала с женщинами, потерявшими мужей. Хотя при жизни покойные были далеко не ангелами, их безвременная кончина несла семьям серьезные затруднения. При желании вдовы, конечно, могли бы стать вторыми женами других охотников, но тогда они сами и их дети оказались бы в подчинении у первых жен. К тому же, приемные семьи довольствуются лишь объедками. Подобное положение не столько унизительно, сколько чревато голодной смертью в черные дни.

Но были во втором замужестве и положительные стороны. В случае смерти при родах — явлении в племени довольно обычном — место владычицы очага автоматически занимала вторая жена.

Трудной и нестабильной была жизнь в те времена.

Прошло четыре дня. Обстановка осложнилась.

Речел и Драммонд днем обменивались лишь обрывками фраз, а по ночам грызлись примерно до четырех утра. Затем на глазах фон Биллмана становились очень предупредительны, вежливо целовались и желали друг другу доброго утра. На четвертый день они все же помирились, что явилось следствием их очередной грандиозной склоки.

— Что-то долго его нет, — сказал фон Биллман. — Если сегодня он не явится, завтра я выйду на поиски. Вы пойдете со мной?

— Разумеется, — ответила Речел.

— Он мог бы взять с собой радио, — проворчал Драммонд. — Что за нелепая затея эта первобытная охота! Будь у него рация, мы, по крайней мере, знали бы, где он сейчас и что с ним происходит.

— Мы сами виноваты, что не предусмотрели этого вовремя, — сказал фон Биллман. — Но я слишком беспокоюсь, а его не очень-то волнуют такие мелочи, как то, знают ли другие о его местопребывании. Он человек, скажем так, странный. Есть нечто очень непонятное в том, как он попал в нашу экспедицию. Если не сказать — подозрительное, хотя говорить так о Грибердсоне мне не хочется.

— Даже так? — сказала Речел. Она не пыталась скрыть гнев. — Да как вам не стыдно говорить о нем плохо! Почему вы затеяли этот разговор? Потому что его сейчас нет? Потому что он не слышит вас?

— Речел, вы напрасно показываете свои чувства, — глухо произнес Драммонд.

— А почему бы и нет? Что предосудительного в том, что я протестую, когда о ком-то из нас плохо отзываются в его отсутствие.

— Извиняюсь, если я что-то не так сказал.

— Что в его появлении подозрительно? — допытывалась Речел у фон Биллмана. — И что в нем самом странного?

— Не будем говорить о том, что происходит сейчас, — сказал фон Биллман. — Вспомним о том времени, когда экспедиция была еще в проекте. Самым выдающимся кандидатом на пост руководителя был тогда де Лонгорс великолепный врач, блестящий диагност и исследователь. Он выпустил много трудов — некоторые из которых стали уже классическими — по физической антропологии, археологии и ботанике. Человек, способный вести чуть ли не гениальные исследования сразу в нескольких областях, был для проекта просто находкой.

— Я знаю, кого вы имеете в виду, — прервал его Драммонд. — Кажется, его кандидатуру отклонили из-за тяжелого характера.

— Да, эта черта его не украшала, но никто другой не обладал его дарованиями. В числе прочих кандидатов был Джон Грибердсон, личность многогранная, но практически неизвестная. Публиковался он мало, а весь его опыт работы в качестве врача сводился к оказанию помощи дикарям в кенийском заповеднике, где он провел много лет. Но вскоре имя Грибердсона стало звучать все чаще и чаще, замелькало на страницах научной прессы. Наконец, как вы помните, он появился на нескольких приемах-шоу и сумел добиться общественного расположения.

— Думаете, это гипноз? — спросил Драммонд.

— Не исключаю. Действительно, в нем есть что-то гипнотическое. В любом случае, даже если руководство Проекта не устраивал доктор Лонгорс, можно было выбрать более квалифицированного специалиста, чем Грибердсон.

— Почему вы считаете, что они более квалифицированны? — спросила Речел.

— Пройдя комплекс испытаний, Грибердсон занял шестое место и вдруг оказался в списке вторым. Разумеется, это не могло остаться незамеченным. Некоторые считали, что у него связи в административной верхушке Проекта, другие предполагали, что он — ставленник влиятельных политиков.

— Что за ужасные вещи вы говорите! Как можно этому верить?

— Речел, люди бывают разные. Вы не можете не признать, что все это выглядит таинственно, даже сейчас. Я не сомневаюсь, что наш руководитель был выбран по всем правилам. Но мне очень интересно, что это были за правила? Можно ли их считать верными? И еще мне хотелось бы знать, использовал ли Грибердсон для своего назначения некие каналы или нет!

— Разумеется, нет!

Лингвист пожал плечами.

— Все это так непонятно и так неожиданно! Исчезновение де Лонгорса…

— Об этом мы знаем, — сказал Драммонд.

— Затем через некоторое время администрация приходит к выводу, что Джон Грибердсон достоин занять место руководителя экспедиции, а неделю спустя в центре Парижа задерживают бродягу, в котором узнают де Лонгорса. Вскоре он оправился от амнезии и вспомнил все, кроме самого момента исчезновения. К тому времени оснащение корабля шло уже полным ходом. Доктора признают его слишком рослым и тяжеловесным, затем вспоминают, что в отношениях с людьми он неустойчив. Словом, от его услуг отказываются.

— Значит, вы считаете, что Джон причастен к исчезновению доктора Лонгорса и его странной болезни? Вы обвиняете Грибердсона в том, что он одурманил доктора наркотиками и убрал с дороги?

— Нет, я не думаю, что Джон имеет к этому отношение. Он не вызывает у меня иных чувств, кроме симпатии и уважения, и я рад, что именно он, а не Лонгорс возглавляет нашу экспедицию. Но я вновь повторяю, что тогда, год назад, у него было очень мало шансов.

— Каждый из нас должен благодарить случайное стечение обстоятельств за то, что оказался в экипаже «Г.Дж. Уэллса-1», — продолжал фон Биллман. Это неповторимое путешествие. Будут и другие экспедиции во времени, но никому больше не суждено пройти нашим путем. Скажем честно — нам повезло. Я, например, благодарю всех и всяческих богов, что из тысячи специалистов выбор пал на меня. Свыше двадцати лет назад Джон Грибердсон сказал мне, что намерен отправиться в прошлое. В те годы только начинали думать, что путешествия во времени в принципе возможны. Уже тогда Джон был неплохим антропологом, имел степень доктора философии, о чем никогда без надобности не упоминал. У него создалось собственное мнение о том, какими качествами должны обладать исследователи прошлого, и этим мнением он стал руководствоваться в дальнейшей жизни. С той поры он стал доктором медицинских, антропологических и биологических наук. Кроме того, у него несколько степеней бакалавра в разных областях знаний. А теперь подумайте, Речел, может ли человек, который двадцать лет назад поставил перед собой цель, требующую гигантского труда, пойти на такой пустяк, как похищение соперника?

— Да вы просто стараетесь меня разозлить, — воскликнула Речел. Сначала вы говорите, что излагаете факты, не пытаясь делать выводы, затем уверяете нас, что все это слухи, которым не следует придавать значения, а сейчас…

— Я ценю и уважаю Грибердсона, хотя и не делаю из него кумира. У меня и в мыслях не было ему вредить, и вы должны это понять. Но я — ученый, а поэтому обязан рассмотреть все возможные версии. Особенно в случае, когда картина, казалось бы, ясна и факты очевидны.

— А я не стал бы порицать Лонгорса, если бы Грибердсон встал на его пути к славе, и тот его похитил бы. Членов экипажа «Уэллса-1» ждет всемирная известность.

— Мне кажется, хранить эту беседу в тайне от Грибердсона будет нечестно. Следует ему все рассказать, иначе можно уподобиться сплетникам.

— По крайней мере, это будет честно, — сказала Речел.

— Хоть и не совсем естественно для женщины, — пустил шпильку ее муж.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Успокойся, я не о тебе. Так, общая мысль. Ты, как известно, все говоришь и делаешь открыто.

Речел не ответила.

— Не знаю, — сказал она наконец. — Наверное, следует подумать. Нам работать вместе еще четыре года. Что будет, если все это время Джон будет знать, что он находится под подозрением? Четыре года — огромный срок. Если тебя окружают одни и те же люди. Я говорю о настоящих людях! — Она сказала это, заметив, что фон Биллман открыл рот, чтобы возразить.

Драммонд рассмеялся:

— Вы меня прекрасно понимаете! Я имею в виду цивилизованных людей, посвященных в суть нашей работы. Вы сказали, что не верите, будто Джон способен совершить нечестный поступок. А вдруг способен? Способен, не способен — какое это может иметь значение сейчас! Человека можно свести с ума подозрениями.

— Я не согласен, — сказал фон Биллман. — Джон — не малое дитя, чтобы играть с ним в секреты. Он сам предпочитает открытую игру.

— В общем, вопрос спорный, — сказал Драммонд.

Он странно посмотрел на Речел.

Погребальная церемония заняла большую часть дня. Всех мертвецов уложили в одну тесную могилу. Они лежали, поджав ноги к животу, в одежде из шкур. Шеи их украшали ожерелья из просверленных камней, медвежьих зубов и когтей. Рядом с ними было заботливо уложено каменное и деревянное оружие, а также куски мяса мамонта и носорога. Тела прикрыли шкурами и высыпали на них пригоршню медвежьих зубов.

Как только в могилу полетели первые комья земли, родственники убитых приступили к погребальному танцу.

Они описывали круги вокруг могилы. Жалобно скулили и били себя в грудь кулаками, взывая к духу Великого Медведя. Позднее Речел попыталась выяснить точку зрения туземцев на потустороннюю жизнь, но оказалось, что кроманьонцы, как и современные дикари, имеют самые туманные и противоречивые представления о мире ином.

Чтобы захоронение не разрыли звери, люди соорудили над ним холм из камней.

Гламуг в медвежьей маске плясал вокруг могилы, монотонно распевая и помахивая дубиной. Закончились похороны грандиозным пиром.

Все это время ученые стояли в стороне и вели съемку.

Вечером по дороге домой Речел сказала:

— Удивительно, что никаких следов этого или подобного захоронения не сохранилось до нашего времени. Что могло случиться?

Драммонд пожал плечами.

— Наверное, это произошло потому, что могилы раскапываются хищниками, размываются водой, разрушаются при возведении домов и иных построек. Кроме того, я думаю, многие захоронения не обнаружены лишь потому, что не было времени или достаточно причин для раскопок. Раскопки же обычно не дают ничего, кроме каменных бус и предметов быта.

— Когда вернемся, — сказала Речел, — я попробую провести на этом месте самые тщательные раскопки. Ничто от нас не скроется, будь то окаменелый медвежий зуб или копья.

— За четырнадцать тысяч лет многое может случиться, — последовал ответ.

Прошло еще два дня.

Все это время Речел не давала покоя ни себе, ни мужу. Драммонд призывал ее хранить спокойствие или, по крайней мере, держать свои страхи при себе. Он признавал, что Речел имеет право беспокоиться в случае долгого отсутствия любого из коллег, но, несмотря на это, очередная ссора все же вспыхнула, и скрыть ее от фон Биллмана не удалось. Лингвист сохранял молчание, чтобы самому не оказаться втянутым в нее.

Супруги Силверстейн, по его мнению, были учеными, а следовательно, должны были оставить эмоции в две тысячи семидесятом году.

Фон Биллман понимал, что Речел не в силах устоять перед чарами Грибердсона, которого она уже давно боготворила, но считал, что открытое выражение чувств может причинить ущерб делу.

На пятый день Джон Грибердсон вернулся в лагерь. С ним пришли еще двое.

Грибердсона узнали не сразу, настолько он зарос за эти дни. Его спутники не уступали ему в росте и были столь же широки в плечах.

Волосы у одного были рыжие, у другого — темно-каштановые. Незнакомцы были широкими в кости, голубоглазыми, и у обоих ребра выпирали наружу. В их явно кавказской внешности можно было заметить и отдельные монголоидные черты.

Грибердсон сделал несколько шагов в сторону стойбища, но увидев, что пришельцы стоят в нерешительности, дал им знак следовать за собой. Гости, оставив при себе лишь деревянные ножи и пояса, сложили на землю копья, атлатлы и бумеранги и пошли вперед.

Грибердсон представил их. Звали гостей Клхмахнач и Рхтиноих. Они нервно улыбались и говорили на каком-то шепелявом наречии. Прислушавшись, фон Биллман вдруг так широко улыбнулся, что, казалось, лицо его вот-вот треснет. Грибердсон рассмеялся:

— Роберт, этот язык — музыка для лингвистов. Очень мало гласных, а согласные преимущественно глухие. Ничего подобного в Европе не встречалось.

Жителям стойбища пришельцы не понравились. Таммаш громко протестовал и угрожающе жестикулировал. Гости ближе придвинулись друг к другу. Лица их по-прежнему ничего не выражали.

Ламинак, завидя Грибердсона, со всех ног бросилась к нему и вцепилась в его пояс.

Грибердсон погладил ее по голове и ласково сказал, что рад видеть ее. Затем он мягко отстранил девочку, а подоспевшая мать схватила ее за руку и оттащила в сторону.

— Поздравляю с новой победой, — сказала Речел и неестественно улыбнулась.

Грибердсон не ответил. Он обратился к племени с речью, призывая принять с миром пришельцев-вотаграбов или крихшников, что на их языке означало «люди». Воташимги не в состоянии были произнести это слово ни правильно, ни с ошибками. Они не хотели даже пытаться. Для них чужаки остались вотаграбами.

Грибердсон не объяснил, как ему удалось уговорить вотаграбов выслать парламентеров. Не говорил он также и о мести за убитых воташимгов. Он сказал, что отныне воцарится мир. Ради которого племя соседей согласно даже откочевать подальше. Во избежании недоразумений будет установлена и помечена вехами граница. Местонахождение границы будет доведено до сведения жителей стойбища. Переходить ее будет запрещено.

Сообщение это пришлось воташимгам не по душе. Им хотелось, чтобы обидчики заплатили око за око, а еще лучше — два ока за одно.

Они не могли понять, почему Грибердсон, такой могучий волшебник и воин, отказывается от мести.

Джон Грибердсон сказал, что мог бы легко уничтожить все племя соседей, но в этом нет необходимости.

Впоследствии он объяснил коллегам, что в тот миг не было нужды вдаваться в глубины этики и морали. Современная философия воташимгам не по зубам. Самое удобное — диктовать свою волю с позиции божества.

Это дикари могли понять. Если не убеждает логика, убедит сила. Великий волшебник и непобедимый воин так приказал, и он требует, чтобы его воля выполнялась.

Нравится им это или нет, они обязаны повиноваться.

Грибердсон приказал начинать пир, и двое чужих, расположившись рядом с учеными и старейшинами племени, стали есть вместе с ними. Только тогда они позволили себе немного расслабиться. Воташимги не любили убивать тех, кто ел с ними на одном пиру. Участие в трапезе гарантировало гостям безопасность. Тем временем ученые осмотрели бумеранги гостей, которые были изготовлены из тяжелого тонковолокнистого дерева и утыканы осколками кремня.

В здешних краях такого дерева не было.

Грибердсон сообщил, что за все эти дни сумел выучить лишь несколько слов на языке чужаков, из которых с большим трудом можно построить несколько фраз. По его мнению, язык возник где-то на юге, оттуда же, по всей видимости, дикари принесли и бумеранги. Может быть, из Иберии, или из Северной Африки.

— Я считаю, путешествие на юг нам не повредит, — сказал Грибердсон.

Он откусил кусок жареной козлятины и добавил:

— И вообще, надо побыстрее убираться отсюда, чтобы не пришлось зимовать. Зима в южных краях должна быть мягче, идти будет нетрудно. Кроме того, не мешает нам осмотреть перешеек между Африкой и Испанией, да и саму Северную Африку.

— А разве не опасно так далеко уходить от корабля? — спросил Драммонд. — Я согласен, что изучение южных районов было бы совсем не лишним. Но мы должны помнить, что наша гибель…

— Это гибель экспедиции, гибель единственного шанса изучить Мадленскую эпоху. Нет, мы не имеем права отдаляться от базы. Здесь мы держим ситуацию в руках. Стоит нам уйти, и мы сразу же станем беззащитными перед любой случайностью. Мы должны…

— Все, что может случиться с нами на юге, может случиться и здесь, сказал Грибердсон. — Подумайте как следует. До осени остался еще месяц. За это время мы сможем обсудить любые детали.

— А тем временем я, — вмешался фон Биллман, — изучу язык вотаграбов. Вы не будете возражать, если я вас покину и найду гостей.

— Вовсе нот. Кстати, я хотел обратить ваше внимание вот на что. Неплохо было бы взять на анализ кровь вотаграбов, если вас, конечно, это не затруднит.

— Сейчас же возьму оборудование и приступлю к работе, — сказал польщенный немец, вставая.

— Лучше завтра.

Грибердсон улыбнулся.

— Нам необходимо поговорить о политике в отношении вотаграбов. Нужно, чтобы каждый четко понял нашу позицию. А это не так просто, потому что объясняться с ними мы можем лишь с помощью знаков.

Было очень поздно, когда погасли огни и усталые ученые, воташимги и гости легли спать. Но Грибердсон был доволен, он убедил туземцев, что между племенами возможна дружба. На следующее утро фон Биллман уложил в ранец внушительный сверток и вышел в сопровождении двух вотаграбов, нагруженных приборами и инструментами.

Он был в отличном настроении и шутил.

Вотаграбы не понимали слов, но догадывались, что он шутит, и улыбались за компанию.

Провожая его взглядом, Речел спросила:

— Разумно ли с нашей стороны отпускать его одного, Джон? Грибердсон не ответил. У него выработалась привычка, особенно в общении с Речел, не отвечать на вопросы, которые не нуждались в ответе.

Речел поджала губы и взглянула на Драммонда. Тот пожал плечами и отошел.

Драммонд понимал, что Речел хочет заручиться его моральной поддержкой, прежде чем начать говорить с Грибердсоном о его прошлом.

Но фон Биллман ушел столь неожиданно, что они растерялись. Казалось, с приходом Грибердсона все выяснится, но вот он здесь и по-прежнему неприступен. Но если даже он ответит на все вопросы, что тогда? Им еще долго жить и работать вместе. Речел упорно отвергала любые подозрения о том, что Грибердсон занял должность руководителя экспедиции при помощи грязной игры.

Драммонд с оттенком иронии интересовался у жены, откуда такая уверенность в непогрешимости начальника.

Речел ссылалась на подсознательное чутье, на женскую интуицию, пусть иррациональную, но всегда безошибочную. Интуиция говорила ей, что Грибердсон не преступник и не маньяк. Она знала, что Джон — очень гуманная личность, как моль знает, что летящий предмет — не летучая мышь. Когда она сказала об этом Драммонду, тот рассмеялся и спросил, как могло случиться, что Речел стала доктором зоологии?

Рассердившись, Речел заявила, что он напрасно не верит в ее интуицию, которая в свое время подсказала ей, что Силверстейн сильный человек, хороший муж и что он ее любит. Время показало, что она ошибалась. Вполне может быть, что она ошибается и сейчас. Эти слова задели Драммонда за живое, и ссора разгорелась вновь.