Последний дар времени

2

Быстро летели дни и ночи, с каждым днем солнце грело все сильнее, и земля расцветала. Женщины все чаще уходили на поиски трав и кореньев.

Из шкур, добытых мужчинами, они шили костяными иглами одежду. На выделку шкур времени не жалели, и одежда получалось мягкой и теплой. В шатрах вялили мясо, подвесив его над очагами. Трудиться людям приходилось с рассвета до темна.

У молодой женщины по имени Грагмирри родился ребенок. Грибердсон хотел присутствовать при родах хотя бы для того, чтобы обеспечить гигиену. Но роды принимались в специально отведенном шатре, и мужчины в него не допускались. Не был приглашен даже шаман. К счастью все обошлось благополучно, мать и ребенок выглядели здоровыми. Уже на следующий день Грагмирри включилась в работу.

Мужчины разглядывали ребенка, лежавшего на меховой подстилке, и обсуждали его физическое сложение. Гламуг принес медвежонка, налил ему молока, и медвежонок под рев ребенка и завывания шамана вылакал молоко. Ученые уже достаточно поднаторели в языке, чтобы понять суть этого нехитрого обряда.

Ребенок посвящался в члены племени Великого Медведя, и в случае его смерти Медведь должен был взять его под свою опеку в загробном мире.

К чести ученых нужно сказать, что работали они не меньше туземцев. Они собирали образцы, вели дневники, снимали фильмы. Речел и Драммонд уходили на целый день — изучали геологию района, животный и растительный мир. С наступлением теплых дней путешественники перешли на более легкую одежду. Мужчины теперь довольствовались шортами и обувью, но довольно скоро научились обходиться кожаным поясом и набедренной повязкой из шкур.

— Вас не отличишь от охотников племени, — сказала однажды Речел. Она с восхищением разглядывала атлетическую фигуру Грибердсона. — Вы могли бы сниматься в роли Тарзана, Джон.

— Где вы раздобыли такие мозоли, Грибердсон? — озабоченно спросил Драммонд, осторожно ступая босыми ногами по колючей траве.

— Я не носил обуви, когда работал в Африке. Вы знаете, что я много лет провел в кенийском заповеднике. Местные жители всегда ходили босиком, и я брал с них пример. Волосы у Грибердсона отросли до плеч, и, чтобы они не мешали, ему пришлось выстричь челку на лбу. Подобные метаморфозы во внешности в совокупности с густым загаром, сильно отличавшим его от здешних туземцев, у которых загорали лишь лица и руки, сделали Грибердсона гораздо первобытнее любого дикаря.

Несколько дней назад англичанин из дерева и травы соорудил мишень и теперь упорно тренировался в метании копья и дротиков. Он не мог заниматься этим более получаса в день, но регулярность упражнений быстро дала результаты. Вскоре он бросил копье на двенадцать ярдов дальше, чем Ангрогрим, явный чемпион племени в этом состязании.

Речел, разумеется, не могла не обратить на это внимание.

— Я всегда считала, что кроманьонцы, постоянно занимавшиеся физическими упражнениями, должны быть более сильными и спортивными, чем мы и наши современники, — сказала она.

— Это слишком поздние кроманьонцы, — ответил фон Биллман. — Кстати, Речел, вы заметили, что это очень рослые люди? Любой из них сильней и выносливей, чем я и Драммонд. Даже Дубхаб, самый низкорослый из них, — с нашей точки зрения, настоящий богатырь. В этом отношении герцог исключение. Он — человек огромной физической силы, и мне кажется, что это атавизм.

Фон Биллман довольно часто без оттенка сарказма называл Грибердсона герцогом. Лингвист уважал его и не испытывал к нему неприязни.

Они находились на дне долины, у берега реки. Фон Биллман сидел на складном стуле и прослушивал ленту портативного диктофона. Драммонд разбивал молотком породу. Речел перестала собирать цветочную пыльцу и смотрела, как Грибердсон бросает копье с помощью атлатла.

— Джон сказал, что собирается принять участие в большой охоте, и он будет пользоваться только туземным оружием, — сказала она.

— Прекрасный шанс проверить на прочность собственную шкуру, — сказал Драммонд, подбрасывая на ладони яйцеобразный камень.

— Мне кажется, Грибердсон заходит слишком далеко. А вдруг он погибнет? Какая польза будет науке от его смерти?

— Мне кажется, тебя ничуть не расстроила бы… — начала Речел и замолчала.

— Ничуть не расстроила бы его смерть? — хриплым и злым голосом сказал Драммонд. — Чего ради? За что мне его ненавидеть?

— Не будь дураком! — воскликнула Речел. Она покраснела, отошла на несколько шагов и остановилась возле кресла фон Биллмана.

— Не знаю, что с ним случилось, — произнесла она словно про себя, но так, чтобы слышал лингвист. — Он начал барахлить еще за несколько недель до запуска корабля, а сейчас стал просто невыносим. Роберт, может быть, на него так действует этот мир? Или оторванность от мира, который мы покинули?

— Возможно, причиной является избыток или недостаток каких-то ионов в атмосфере.

— Я уже думала об этом. Это самое первое, о чем я подумала. Не знаю, Роберт, но мне кажется, что источник раздражения я сама или Джон.

— Не знаю, как Джон… — сказал лингвист. Он оторвался от диктофона.

— Знаете, Речел, в девятнадцатом веке открыли — или решили, что открыли — некую силу, которую назвали «животный магнетизм». Вы меня понимаете?

— Да, — сказала Речел, следившая за движениями Грибердсона.

— С ним происходит нечто странное, в нем просыпается что-то от дикого зверя. — Фон Биллман проследил за ее взглядом. — Я не хочу сказать, что он звереет или деградирует — он джентльмен до мозга костей, как говорили наши отцы, и я, слава Богу, знаю его уже двадцать лет. Но в движениях его определенно есть нечто жуткое и первобытное.

— Копье попало буйволу в глаз! — восхищенно воскликнула Речел. Роберт, вас не удивляет, что эту жердь можно метать с такой точностью?

Вечером они сидели у очага в шатре Дубхаба и жарили на деревянных вертелах шипящие куски оленины. Сегодня они пришли с визитом, визит вежливости семьи Дубхаба был назначен назавтра.

Чтобы не оказывать кому-либо предпочтения, ученым приходилось пользоваться гостеприимством каждой семьи и платить в свою очередь тем же.

Подобные отношения с жителями стойбища прекрасно способствовали изучению быта мадленского общества. К примеру, Дубхаб, невысокий волосатый мужчина с голубыми глазами и тонкими губами, был природным торговцем и хитрецом — он все время старался что-то выменять у них, не давая взамен ничего или давая очень мало.

Кроме того, Дубхаб очень любил поговорить и имел собственные категорические суждения обо всем на свете. Благодаря этому замечательному качеству экспедиция получила огромное количество информации, причем ценность представлял не только фольклор, но и ошибочные данные. Все эти отдельные крупицы сведений при обобщении давали ясную картину мировоззрения племени. Амага была того же возраста, что и ее муж, — где-то от тридцати двух до тридцати восьми.

У нее было пять передних зубов и, возможно, несколько зубов в уголках рта.

Лицо ее, как и у половины туземцев, было обезображено оспой. Массивные вислые груди, никогда не прикрывавшиеся одеждой, говорили о том, что в молодости у Амаги была довольно стройная фигура. Женой Дубхаба она стала в то далекое время, когда за живость ума и эрудицию люди считали его подходящей фигурой для будущего вождя. Позже Дубхаб дискредитировал себя пустой болтовней и торгашескими замашками, и Амаге выпала сомнительная честь стать спутницей жизни посредственного охотника, отличительной чертой которого была способность переговорить любую женщину.

Делиться своими печалями с мужем и упрекать его в загубленной молодости она не рисковала, тем более в присутствии посторонних, поскольку именно в этом случае Дубхаб не стал бы тратить слова, а перешел бы к немедленному рукоприкладству. Жена должна безоговорочно повиноваться мужу, и Дубхаб заботился о своей репутации главы семьи. Но за стенами шатра Амага не стеснялась в выражениях по адресу супруга. Абинал, их сын, был вполне нормальным ребенком. В своих мечтах он часто видел себя великим охотником, может быть, даже вождем, что и находило проявление в играх мальчика.

Обязанностью его было изучать приемы первобытной охоты и собирать коренья к столу. Обычно он играл в стойбище, приглядываясь заодно к работе взрослых. В двадцать один год ему предстояло пройти обряд посвящения в охотники, а до тех пор он должен был помогать женщинам.

Ламинак должна была заниматься вместе с матерью хозяйством и поменьше попадаться на глаза посторонним мужчинам. Девушкам племени запрещалось становиться женщинами, не получив на то общественного одобрения.

Когда Грибердсон был в стойбище, она ходила за ним по пятам, как привязанная, тактично отворачиваясь, если ему нужно было с кем-нибудь поговорить.

Англичанин на нее не сердился.

В тот вечер Дубхаб упорно выклянчивал у Грибердсона рог носорога или бивни мамонта. К утру предстояла большая охота, и ученые — «шашимги» собирались принять в ней участие. Дубхаб ничуть не сомневался, что гремящая палка Грибердсона уложит какого-нибудь крупного зверя, и жаждал подарков. Рог носорога, висевший у входа в шатер воина, считался символом силы, отваги и респектабельности.

Грибердсон тактично и терпеливо напоминал Дубхабу, что по обычаям племени Медведя рог или бивни принадлежат тому, кто их добудет. В ответ коротышка уверял, что могучий охотник Грибердсон убьет много носорогов и мамонтов — неужели ему жалко поделиться одним рогом или парой бивней? Наконец, Грибердсон, устав, заявил, что больше не желает об этом слышать.

Прежде всего он не намерен применять на охоте гремящую палку. Фон Биллман будет страховать его с ружьем, но выстрелит лишь в крайнем случае. Он, Грибердсон, будет охотиться с оружием племени.

Дубхаб выслушал и недоверчиво улыбнулся. Грибердсон — или Курик, как его называли в племени — властелин Гремучей Смерти, и вдруг будет охотиться с простым копьем?

— Но и тогда, — заныл Дубхаб, — он останется великим охотником, самым могучим и самым сильным, он убьет копьем дюжину огромных зверей, так почему бы ему не подарить один рог или одну пару…

Дубхаб успел смертельно надоесть англичанину, но оборвать поток льстивой и алчной болтовни тот не мог, опасаясь испортить отношения с отцом Ламинак. Все же он не выдержал, резко поднялся, пожелал хозяевам спокойной ночи и вышел. Остальные удивились, но последовали за ним.

Вокруг костра, к которому они подошли выйдя из шатра Дубхаба, сидели Таммаш, певец Везвим, Гламуг и Ангрогрим.

Жители стойбища каждый вечер желали вождю доброй ночи, и ученые старались во всем следовать обычаям туземцев. Когда Грибердсон и его спутники подошли, сидевшие встали. Гламуг поднялся последним. Причиной тому была не гордость, а застарелый ревматизм.

Гламуг был талантливым шаманом, весьма сведущим в своей профессии. Он хорошо танцевал и, если бы не ревматизм, делал бы это еще эффектнее. Грибердсон в течение нескольких вечеров листал медицинские справочники, разыскивая методику лечения ревматизма. Он помнил, что в дни его юности ревматизм еще существовал. Но экспедиция обеспечивалась самой новейшей литературой, и эта болезнь, от которой человечество двадцать первого века надежно отгородилось генным иммунитетом, проскользнула между пальцами медицинских консультантов, привлеченных к работе над проектом. Впрочем, составители справочников упустили лишь немногие болезни, распространенные в эпоху палеолита.

Кроме того, руководители проекта не ставили целью экспедиции исцелять каждого встречного.

Старейшины попрощались и ушли.

Ученые зажгли фонари и отправились к себе. Лагерь встретил их визгом и хохотом гиен, бродивших вокруг берлоги. Когда ночи стояли холодные, гиены прятались в пещерах. С потеплением поселение исследователей привлекло к себе всех окрестных хищников, в том числе и гиен. Звери эти были достаточно опасны, потому что нападали стаями, отличались хитростью и нахальством и имели челюсти, не уступающие по силе челюстям пещерного льва.

Найдя медвежат невредимыми, а их пищу нетронутой, люди успокоились и, распрощавшись до утра, отправились спать. В три часа ночи Грибердсона и фон Биллмана разбудил сигнал будильника. Они быстро позавтракали и оделись. Фон Биллман надел комбинезон цвета хаки и сапоги, а Грибердсон набедренную повязку, пояс и сделанную из куска шкуры накидку. Через несколько минут вышли и Силверстейны.

В центре стойбища пылал огромный костер, вокруг него сидели все охотники племени — взрослые мужчины и юноши. Женщины и дети образовали молчаливый круг в радиусе двадцати ярдов от костра. Фон Биллман, Грибердсон и Драммонд сели рядом с охотниками, Речел, хоть и собиралась принять участие в охоте, не осмелилась нарушить правила проведения обряда. Гламуг, как всегда, выглядел импозантно. На нем была набедренная повязка, голову украшал череп носорога. Тело было разрисовано таинственными разноцветными знаками, среди которых присутствовала и свастика, считавшаяся в племени символом удачи. Речел навела на колдуна видеокамеру.

Грибердсон записал в дневнике, что они обнаружили один из самых древних знаков.

В одной руке Гламуг держал хвост носорога, в другой — статуэтки носорога и мамонта, вылепленные из глины, смешанной с древесной мукой и медвежьим жиром. Танцуя, он размахивал хвостом и время от времени стегал им охотников по лицам. Он исполнил песню, которую ученые поняли лишь местами. По прошествии времени они догадались, что столкнулись с языковым реликтом, законсервированным родоначальником языка племени. Грибердсон взглянул на фон Биллмана. Тот шевелил губами, пытаясь воспроизвести отдельные выражения.

Наконец, колдун бросил статуэтки в огонь, произнеся над каждой короткую, но страстную молитву. Все мужчины племени поддержали его громкими воплями.

Этой ночью охотники спали у костра, согревая друг друга теплом тел.

Предыдущую ночь они все провели, не прикасаясь к женщинам. Этого не дозволялось даже после окончания охоты, до тех пор, пока шаман не проведет обряд успокоения духов убитых зверей. Было удивительно, что ни шаман, ни вождь, ни великий охотник Шивкет не взяли на себя главенство в охоте. Эта роль выпала юному Тримку, посвященному в охотники лишь два года назад. Прошлой ночью Тримку приснился сон. В узкой долине, выходившей на равнину, он встретил семейство носорогов и убил самца. Этого оказалось достаточно, чтобы на время охоты Тримк стал вождем.

Отряд безмолвно вышел на край равнины и разделился на три колонны, каждую из которых возглавлял опытный охотник. Колонны перестроились в полукруг, и Грибердсон занял место впереди на правом фланге. Фон Биллман, вооружившись скорострельной винтовкой, стоял в стороне и снимал фильм. Драммонд был рядом с ним, хотя ранее утверждал, что слишком занят, чтобы сопровождать их. Очевидно, решение его изменилось.

Грибердсон мельком подумал, что Драммонд хочет его смерти. Он один лишь не возражал, когда Грибердсон заявил о своем намерении охотиться оружием туземцев.

«Все же, — думал он, — Драммонд ничего не выиграет, если я погибну. Ему некуда будет уйти от своей совести. Если же мне будет сопутствовать удача, Речел влюбится в меня еще сильней, а ненависть ее мужа ко мне станет видна невооруженным глазом.»

Юный Тримк привел их в долину своего сна.

Оставалось удивляться яркости его сновидений — долина находилась в шести милях от деревни, на земле вотаграбов — похитителей медведей. В эти места охотники заглядывали редко.

Со времени инцидента отношения между племенами резко изменились. Теперь вотаграбы спасались бегством, едва завидев хотя бы одного из соседей. Впрочем, однажды неподалеку отсюда Тримк был сбит с ног ударом тяжелого бумеранга. Тримк долго и безрезультатно прыгал по камням, разыскивая нападавшего. Вожди настойчиво убеждали Грибердсона прогнать вотаграбов. Они говорили, что, во-первых, у племени слишком тесные охотничья угодья, а во-вторых, вотаграбы недостаточно наказаны за недавнее воровство. Грибердсон отказался.

Он ничего не имел против вотаграбов, которые, если вдуматься, были ничем не лучше и не хуже дикарей племени Медведя. Кроме того, он подумывал и о том, чтобы заняться изучением быта соседей.

Таммаш поднял руку, приказывая людям остановиться. Он кивнул Тримку, и тот на мгновение застыл на месте. Затем, взмахнув копьем, высокий светловолосый юноша рысью бросился вперед. Тримк был сыном Кемграма, лучшего в деревне оружейника. Они с отцом всегда были рядом, и на охоте, и в стойбище, где мастерили топоры и копья.

Через минуту следом за Тримком помчались несколько лучших охотников, в том числе и Кемграм. Он и сейчас старался держаться поближе к сыну. Грибердсон тоже побежал с ними. Фон Биллман и Силверстейн с видеокамерой поднялись на вершину одного из холмов. Узкое дно долины заросло высоким, не ниже шести футов, кустарником, и Грибердсон заметил, что его ветки шевелятся. Вскоре из кустов высунулась голова Тримка, а неподалеку от него появился и медленно поплыл над зарослями рог зверя.

Послышался глухой топот, треск ломаемых ветвей, и из зарослей появился огромный носорог.

Тримку следовало держаться осторожнее с раздраженным зверем, но он верил в сон и хотел доказать сородичам свою храбрость. Поэтому он совершил фатальную ошибку, не заметив, как сзади него из кустов высунулась голова менее крупного носорога. Раздался страшный крик, тело юноши взлетело в воздух и исчезло в зарослях. Животные скрылись.

Охотники с воплями бросились вперед, бросая копья туда, где шевелились и трещали кусты. Грибердсон поглядел вверх, туда, где на обрыве стоял фон Биллман.

Сейчас англичанин пожалел, что они не запаслись для охоты портативными рациями. Но лингвист понял его и показал семь пальцев: семь носорогов.

Вновь из зарослей выбежал носорог, более крупный, чем прежние. Кожа его обросла длинной коричневой шерстью, как днище корабля водорослями. Он остановился, свирепо взглянул на людей и помчался обратно.

Кроме него, видимо, вожака стада, по кустам носились два самца поменьше, две самки и двое детенышей. У одного из самцов рог и ноги были окрашены кровью.

Завидев этого зверя, Кемграм с воплем рванулся вперед и метнул копье. Хотя атлатл придал большую скорость полету, острие лишь на два дюйма вонзилось в плечо животного. Боль разозлила зверя, и он погнался за Кемграмом. Копье Ангрогрима вонзилось на глубину трех дюймов в основание передней ноги, но носорог не обратил внимания и на это. Копья других охотников пролетели мимо или отскочили от толстой шкуры животного, и люди бросились наутек. Зверь уже настигал Кемграма, точно выбрав его среди остальных врагов. Смерть, сидящая на кончике рога разъяренного вожака, настигала человека с ужасной неотвратимостью. Считанные секунды понадобились Грибердсону для того, чтобы вырвать копье из рук удиравшего туземца и броситься наперерез.

Приблизившись почти вплотную к носорогу, он метнул копье, целясь в глаз.

Животное дико взревело, закрутилось на месте, срывая дерн неуклюжими ногами, и рухнуло на землю.

Грохнул выстрел, автоматическая винтовка в руках фон Биллмана, поддаваясь отдаче, рванулась вверх, и второй носорог, направлявшийся к Грибердсону, споткнулся на бегу. Но одной пули для животного подобных размеров было явно недостаточно. Носорог выпрямился и неуверенными шагами продолжал идти, пока не упал, добитый следующими двумя выстрелами. Кровь текла изо рта и трех ран на его боку.

Первый носорог уже был мертв, копье Грибердсона проникло ему в мозг. Уцелевшие животные скрылись в зарослях и больше не показывались. Фон Биллман с обрыва жестами объяснил, что они удирают по равнине.

Грибердсон поднял с земли копье и вошел в заросли кустов.

Тело Тримка долго искать не пришлось.

Кемграм с жалобными воплями трижды обошел вокруг тела мертвого сына, вонзая копье в землю, затем вернувшись к его убийце, он долго лупил мертвое животное по голове древком копья, сопровождая удары причитаниями и плачем.

Потом он точно так же обошел вокруг носорога и огромным ножом отхватил ему хвост, который передал Грибердсону, тот принял его.

Охотники собрались вокруг погибшего юноши и разом, как по команде, принялись выть и причитать. Впрочем, те из них, кому удалось во время охоты повредить копьями шкуры зверей, в «отпевании» не участвовали. Заливаясь веселым смехом, они мазали друг другу лбы кровью животных. Не избежал этой процедуры и Грибердсон. Фон Биллман, спустившись с холма, был очень удивлен, когда подбежавший туземец хлопнул его по лбу окровавленной ладонью.

— Отличная стрельба, Роберт, — сказал Грибердсон.

— Когда-то я охотился, — ответил лингвист. — Но ты был неподражаем. Точно в глаз, да еще когда он был совсем рядом. Стоило ему лишь повернуться…

— Он до этого не додумался, уж слишком увлекся погоней за Кемграмом. Хотя, кто знает, мог бы, пожалуй, и повернуться. Поступки животных совершенно непредсказуемы. О своей удаче Грибердсон говорить не хотел, но, казалось, был счастлив.

Подошел Драммонд.

— Я сделал несколько прекрасных кадров, — сказал он. — Но боюсь, что нам все равно не поверят. К Грибердсону приблизился Таммаш.

— Теперь у нас много мяса, — сказал он, — хватило бы на неделю, но скоро похороны Тримка, и понадобится много еды. День только начался, может быть, продолжим охоту?

До этой минуты старейшины относились к Грибердсону с подчеркнутой вежливостью и предупредительностью, но никогда не обращались к нему за советом. Охота же, подлинным героем которой стал вождь шашимгов, способный убивать ужасных зверей не только гремящей палкой, но и туземным копьем, сильно подняла его авторитет. Фон Биллман с кровавым пятном на лбу внушал им теперь не меньшее уважение.

Грибердсон ответил, что согласен продолжить охоту.

Возле тела Тримка, покоившегося на медвежьей шкуре, оставили караул из шестерых мужчин, обязанных, кроме того, стеречь и добычу. Такое деление ослабляло отряд охотников, но нельзя было не учитывать многочисленных волков, гиен, львов и медведей, которые могли бродить поблизости, привлеченные запахом свежей крови.

На краю плато удалось обнаружить стадо пасущихся мамонтов. Могучие и приземистые, они также были очень близоруки, как и слоны в эпоху фон Биллмана и Грибердсона, но приближение большого количества людей все же почуяли и обратились в бегство. Несколько крупных самцов преградили людям дорогу.

Их кривые бивни были фантастической длины, на загривках высились горбы жира, почти до земли свисала длинная рыжеватая шерсть — все это выглядело очень внушительно.

Охотники стали охватывать мамонтов полукольцом. Пока центр каре отвлекал внимание животных, фланги продвигались вперед. Один мамонт не выдержал и бросился догонять стадо. Двое других стояли боком к людям и напряженно смотрели то на них, то на убегавших сородичей.

Самый рослый самец решился атаковать.

Но едва лишь он сдвинулся с места, охотники в центре каре бросились наутек.

Они отнюдь не пытались имитировать панику, чтобы привлечь зверя мамонт, хотя и весил более четырех тонн, бегал быстрее иного охотника.

Один лишь Грибердсон стоял на месте, лихорадочно присоединяя атлатл к древку копья. Мамонт бежал как раз на него, и, чтобы не быть раздавленным ногами-колоннами, Грибердсону пришлось отбежать в сторону.

Мамонт разгадал этот маневр и стал сворачивать, но недостаточно быстро.

Когда он все же развернулся и стал набирать скорость, копье, брошенное с нечеловеческой силой, до середины древка вошло ему в переднюю ногу. Ломая ребра, исполин рухнул на землю. Подоспевшие со всех сторон охотники мгновенно вспороли ему брюхо.

В этот миг на них бросился второй мамонт. До этого он стоял на месте и разжигал в себе бешенство, взрывая бивнями землю и пронзительно трубя.

Копье Грибердсона сломалось, когда рухнул первый мамонт, и теперь у него оставался лишь кремниевый топор на поясе, в данном случае оружие совершенно бесполезное. Все же англичанин метнул его, как томагавк, и топор случайно угодил в открытую пасть зверя. От неожиданности тот подпрыгнул, а затем помчался за обидчиком.

Грибердсон был отличным спортсменом, но мамонт бежал намного быстрее. Слыша за спиной приближающийся топот, он решился на отчаянный шаг повернулся и бросился навстречу животному.

К счастью, мамонт от неожиданности замедлил бег. Грибердсон сумел проскочить между его передними ногами и отпрыгнуть в сторону.

Ангрогрим оглушительно закричал и метнул копье. Оно попало зверю в пасть и вылетело наружу, щелкнув острием о зубы. Джон воспользовался этим, чтобы отбежать подальше, но мамонт вновь направился в его сторону.

От погони зверя не отвлекло даже копье Шивкета, глубоко вонзившееся ему в бок. Грибердсон, не останавливаясь, посмотрел вправо: охотники бежали наперерез, безуспешно стараясь попасть копьями в животное, а Драммонд стоял в стороне и снимал, не отрываясь от видоискателя камеры, сенсационные кадры. За спиной у него висела винтовка тридцать второго калибра.

Одно неудачно брошенное копье оцарапало Грибердсону плечо, другое ударило в землю прямо перед ним, заставив споткнуться и на миг потерять равновесие и скорость.

Спасло его то, что из десятка копий, попавших в мамонта, одно угодило зверю в переднюю ногу. Затем трижды грохнула винтовка лингвиста, и мамонт упал, истекая кровью. Люди столпились вокруг, некоторые забрались на тушу гиганта. Драммонд с винтовкой, оттягивающей плечо, тоже был здесь и снимал видеокамерой.

Подбежал испуганный фон Биллман:

— Джон, простите, я, кажется, опоздал. Я потерял в камнях очки, а пока искал, поскользнулся и ударился головой. Я задержался на минуту или около того…

Силверстейн молчал.

Грибердсон громко произнес:

— Драммонд, я знаю, что съемка — очень увлекательное занятие, но неужели вы не понимали, что я был на грани смерти?

— Представьте себе, нет, — Драммонд покачал головой. — Я думал, что фон Биллман выстрелит, если вам что-то будет угрожать. И потом события разворачивались так стремительно, что я просто не успевал за ними. Но ведь все в порядке, Джон? Роберт выстрелил, и вы живы.

— Советую вам в дальнейшем прежде всего думать о винтовке, а уж потом о камере, — сказал ему Грибердсон. Говорить больше было не о чем. Грибердсон не верил ни единому слову Драммонда, он знал, что тот всегда сумеет оправдаться.

Он промыл и перевязал ссадину на затылке лингвиста. Туземцы принесли ему хвост мамонта и вторично вымазали лоб кровью. До сумерек резали туши на куски. Работали все, кроме самых старых и слабых.

Место побоища привлекло тучи волков, гиен, коршунов и ворон. Пришли и два пещерных льва.

Отогнав гиен и заняв их место, львы не пытались приблизиться, они лишь пристально следили за действиями людей и время от времени рычали.

Внезапно гиены напали на них.

Грибердсон крикнул Драммонду, чтобы тот снимал. Гиены выбрали простую и действенную тактику: каждый раз, когда лев бросался за гиеной, другая нападала сзади и кусала его, выбирая своей целью лапы или хвост. Лев поворачивался и устремлялся за обидчицей, и все повторялось сначала. Львице удалось догнать гиену и мощными клыками сломать ей хребет, но и сама она сильно пострадала при этом. Самец, золотистый гигант, по размерам превосходивший африканского льва раза в три, пытался защитить подругу.

— Наверное, эти львы и задрали в прошлом году Дрампа, — сказал Таммаш Грибердсону. — Надо бы их убить и отомстить за него. Особенно опасен самец. Он потом может сожрать еще кого-нибудь из наших.

— Думаю, за нас это сделают гиены.

Умирающая львица с мяуканьем каталась по земле. Льву приходилось туго: гиены сменили тактику. Теперь они разом бросались на него со всех сторон, кусали и возвращались на исходные позиции.

— Когда львы умрут, убей гиен, — попросил Таммаш. — Они убили больше людей, чем львы, предпочитая себе в жертвы детей.

— Будучи молодым, я презирал гиен, — сказал Грибердсон. — Я считал их мерзкими и трусливыми пожирателями падали, но теперь я узнал их лучше. Они не трусливы, они осторожны и умны и на охоте используют много разных хитростей. Гиены очень привязаны к своим детенышам и легко поддаются дрессировке, если их ловить в молодом возрасте.

Мысль о том, что зверей — за исключением, конечно, медвежат — можно ловить и приручать, испугала вождя, и он был просто ошеломлен, когда узнал, что гиены способны кому-то нравиться.

Изматывающие атаки длились еще минут пять, после чего шесть гиен и лев превратились в визжащий, катающийся по земле клубок. Когда клубок распался, на земле остались две гиены и мертвый лев. Третья гиена, покрытая ранами, отползла в сторону. Еще одну гиену успела загрызть перед смертью львица.

Уцелевшие приступили к трапезе. Волки и птицы подобрались ближе, ожидая своего часа.

Таммаш окликнул нескольких охотников и повел их на гиен, но те отступили, не приняв боя.

Тогда охотники отрезали у львов хвосты и головы, и с триумфом вернулись обратно.

— Сегодня великий день! — крикнул Таммаш. — Ты принес нам удачу, Курик!

Но знай Таммаш, что произошло на месте схватки с носорогами, он не стал бы так скоропалительно говорить об удаче. Отряд охотников, возглавляемый им, и трое ученых, отправившись в обратный путь, не успели преодолеть и половину расстояния, разделяющего их с долиной, когда увидели троих туземцев, бежавших им навстречу. Таммаш и Грибердсон переглянулись и бросились вперед. Шимкут, охотник сорока лет, поведал им о том, что случилось. Шестеро воташимгов разделывали тушу носорога и были увлечены работой, когда на них внезапно напали четверо воинов-вотаграбов. Они выскочили из зарослей с криками и бросили копья и бумеранги.

Трикрам с копьем в бедре рухнул на землю. Пятеро охотников метнули копья, но неудачно. Противник ответил следующим залпом, и вновь вотаграбам повезло: тяжелый бумеранг угодил Добаду в шею.

Воодушевленные вотаграбы бросились на охотников. Четырем уцелевшим воташимгам оставалось одно — повернуться и броситься бежать. Пущенный вдогонку бумеранг стукнул Квакага по ноге. Тот упал и был заколот прежде, чем успел подняться.

Сообщение охотника вызвало глубокий шок.

Кража части мяса — вполне переносимая утрата, но потеря в один день сразу четырех охотников — тяжелый удар для племени Медведя. Таммаш приказал Ангрогриму и Шивкету следовать за ним.

Грибердсон и фон Биллман присоединились к вождю сами. Грибердсон поначалу удивился, что Таммаш решился отправиться в карательную экспедицию со столь малыми силами, но тут же понял, что хитрый вождь рассчитывает на гремящие палки шашимгов.

Когда они приблизились к вотаграбам на полмили, те заметили их и бросились бежать, прихватив, однако, изрядные куски мяса.

Тела погибших воташимгов, включая Тримка, были изуродованы и обезглавлены.

Фон Биллман сделал несколько фотоснимков, и его вырвало. Таммаш долго стоял в молчании. Затем он обратился к Грибердсону.

— Пойдем следом и убьем их.

Грибердсон не ответил. Вид четырех изуродованных трупов потряс его, хотя ему и прежде доводилось видеть, как люди умирают не только поодиночке, но и группами. Он подумал о том, что если не отомстить за убитых охотников, соседи вновь попытаются напасть. Ситуация станет критической, когда племя потеряет много сильных мужчин.

«Это очень плохо, — рассуждал он, — что нам не удается остаться в стороне. Лучше всего было бы не вмешиваться в распри туземцев и заниматься своим делом — изучать оба племени».

По существу, он так и задумал в тот день, когда открыл эти племена, но все получилось не так, как он задумал.

— Как только мы вступим в борьбу, у нас не останется выбора, — сказал он фон Биллману. — Убив врагов племени Медведя, мы станем членами племени. Наверное нас примут, если у них для этого существует обряд. Он спросил вождя, приходилось ли племени принимать в свои ряды чужих.

Таммаш ответил, что он об этом не слышал. Видимо поздние кроманьонцы еще не достигли культурного уровня североамериканских индейцев доколумбовых времен.

— Если к вам попадет чужой ребенок, — пояснил Грибердсон, — что вы с ним сделаете? Убьете? Лицо вождя прояснилось.

— Нет, конечно, если он здоров. Мы растим из него воина и охотника. Но ведь это другое дело. Ребенок — не враг. Но и тогда он еще не воташимг.

Таммаш объяснил, что воташимги — это люди, в отличие от недочеловеков, коими являются все, кто не принадлежит к племени. Чтобы недочеловек стал воташимгом, ему необходимо пройти обряд посвящения в мужчины.

Пора было принимать решение.

Грибердсон сказал:

— Хорошо. Мы их выследим.

Четверо — Грибердсон, Таммаш, фон Биллман и Шивкет — прошли заросли и оказались на склоне холма. Грибердсон не верил, что вотаграбы могут устроить засаду, но все же шли они осторожно. Вскоре они заметили следы, которые вели в стойбище соседей. Впрочем, жилищ на обрыве уже не оказалось, лишь зияли на земле круглые проплешины от шатров, да остывали угли в очагах.

— Они ушли совсем недавно, — произнес Грибердсон. Хлынул чистый весенний дождь, и через несколько минут меховая одежда путников намокла и отяжелела.

— Надо торопиться, — сказал Грибердсон. — Скоро дождь смоет следы. Роберт, я сейчас побегу за ними, а вы и охотники вернетесь. Не спорьте, за мной вам все равно не угнаться. Дайте мне вашу винтовку и патроны.

Он подозвал Таммаша и Шивкета и сообщил им о своем решении.

— Вы сейчас нужнее в племени. Там каждая пара рук на счету.

Туземцы запротестовали. Они хотели видеть смерть врагов.

— Нужно успеть перенести до темноты мясо и бивни, — убеждал Грибердсон.

— Ты очень сильный мужчина, — сказал Таммаш. — Ты мог бы унести много мяса.

Грибердсон улыбнулся.

— Верно. Но сейчас важно не это. Важно, что я смогу убедить вотаграбов оставить вас в покое.

— Джон, я вижу, вы решили попытаться исправить положение, — сказал фон Биллман. — Но все равно, идти в одиночку вы не должны.

— Не должен, — согласился Грибердсон. — Но пойду.

Он побежал вверх по склону холма и вскоре исчез, скрывшись за вершиной.

Таммаш и Шивкет долго бродили по брошенному стойбищу, надеясь, что вернется кто-нибудь из врагов.

Затем все трое пустились в обратный путь.