Послания себе (Книга 3)

- Сетен поехал бы вместо тебя, - прибегла она к последнему доводу.

- Сетен? - Ал усмехнулся. - Да он и так поедет.

Нат проснулся и посмотрел на них. Хозяин взял жену за подбородок и повернул ее лицо в сторону волка:

- Вот твой сторож. Он надежнее меня.

Танрэй непокорно дернула головой и отодвинулась.

- Это точно... - глухо сказала она. - Поезжай.

Ал поцеловал ее, но губы и руки Танрэй были холодны.

Летящий в ледяной пустоте по своей орбите синий шарик был таким же, как миллионы лет прежде... Кутаясь в кружево облаков, которые причудливыми завихрениями обволакивали мерцающее на солнце круглое голубое тело, этот шарик таил в себе тайну. Тысячи лет на нем ничего не менялось, а потом он вдруг, словно безумный, вздрагивал и в один день менял свое обличье - так прихорашивается красотка, собираясь туда, где ее увидит много глаз: два взмаха руками - и вот она та и, одновременно, уже не та. Новая. Ее можно узнать, но при виде нее сердце замирает от ощущения происшедшей метаморфозы. И пусть она, вернувшись, снова прижмет к груди своего младенца, станет взбалмошной и немного растрепанной, и будет нежна с ним, как ни в чем не бывало. А бунт уже случился...

Так было и теперь. Голубой шарик встряхнулся, поправил на себе кружевное одеяние, повернул ожерелье, сменил прическу, нисколько не интересуясь, каково будет волосам и как почувствуют себя бусины на новом месте...

Новая Земля в танцевальном па сделала красивый поворот вокруг своей оси, чтобы предстать иной. Возрожденной. В легкомысленной безжалостности отбросившей прежний облик...

Но как бы ни вертелась красотка, постоянное Солнце всегда улыбается любым ее причудам. Пусть другие звезды любуются ветреницей, но они далеко, а ветреница будет принадлежать одному светилу...

"Сах" заходил на посадку над лугами Тепманоры. Волна, на которую Зейтори настроил свой коммуникатор, несла тревожные вести: за четыре часа температура на Оритане понизилась в среднем на десять градусов. Их родной континент трясло, как от лихорадки. Огромные волны бороздили океаны, в своей дикой мощи обрушивались на сушу и меняли рельеф континентов. Льды, оказавшиеся уже не на прежнем месте, таяли быстрее, чем намерзали в другом... Земля захлебывалась под водой.

Сетен покосился на упрямца-Ала. Тот был озабочен. Так тебе и надо, братишка. Я ли не говорил тебе? Да что там! Ты веришь в свою удачу, и тебе покуда везет... Счастливые звезды светят тебе, но они далеко. Теперь тебя грызет страх и раскаяние, но уже поздно: корабль садится на землю в Стране деревьев с белыми стволами, в городе Зейкроно.

Как легко тебе все давалось, любимчик судьбы! Никакого сопротивления! Ты как шальной школьник, Ал - всегда был отличником, тебя часто хвалили, и ты зазнался. И вот теперь вынужден жить на багаже знаний, который у тебя остался, но который ты не пополняешь и не можешь пополнить... Мило, братишка? Душа не нарадуется видеть тебя таким вот растерянным и несчастным!

Экономист посмотрел на свою жену. Та улыбалась и смотрела на приближающуюся землю. Чему она-то радуется? Неизвестно: она не пускает к себе. Другое дело - тепманорийцы. Они у себя дома, они в восторге, что путешествие заканчивается и что их так славно подкинули до места... Зима с вами, братцы!

В Тепманоре шел дождь, и тримагестр Солондан начал ныть еще до захода на посадку. Когда же пришло время покидать корабль, пожилой ученый муж замучил всех упреками. Если бы Сетен знал его меньше, он не понял бы, для чего Солондан вызвался лететь с Миссией...

Светлобородый красавец-Коэтл шагнул на трап, развернулся и подал руку Ормоне. Сетен запахнул плащ-накидку: снаружи дохнуло холодной сыростью и осенью. Совсем как на Оритане... Запах родины заставил его сердце заколотиться, и Тессетен едва удержался от яростного вопля. Если ты считаешь себя бессмертным, то будь им и сделай бессмертной свою землю! Не можешь? Тогда ты не бог, а дерьмо! И твое место - в отхожей яме. Ради этого они, видимо, и прилетели в эту страну вечных холодов...

- Дождь! - держась за руку бородача, Ормона оглянулась на Ала. - настоящий, холодный дождь, Ал... Вот чего мне не хватало все эти годы: дождя, как у нас... Помнишь?

Сетен ухмыльнулся и, ковыляя, спустился вслед за ними на взлетную полосу:

- Забористая штука - ностальгия! Правда, дорогая?

Она ответила ему ледяным взглядом. Он кивнул:

- Бывает, бывает...

Несмотря на непривычное для этих мест землетрясение, отвратительную погоду и прочие "прелести" климата Тепманоры, встречала их едва ли не треть населения Зейкроно, если верить словам одного из спутников Коэтла. Тессетену не нужно было и пересчитывать, чтобы выяснить пропорции: с населением тут негусто. В одном-единственном Кула-Ори жителей, наверное, больше, чем во всей суровой Северной Стране...

- Молодые люди! Мы так и будем мокнуть под дождем до ломоты в суставах? - послышался сварливый и каркающий голос Солондана, который цеплялся за астрофизика трясущейся рукой.

- А, Солондан... - тот отцепил его пальцы от своего плеча.

- А вы думали кто?! Вы, юноша, на каком свете находитесь?! Я начисто разорю нашего маразматика-кулаптра на таблетках после этой поездки, а вы так просто говорите "А, Солондан"!..

Тессетен обозревал окрестности до тех пор, пока вслед за Коэтлом и Ормоной не ступил на неверную землю, ходуном ходившую под ногами. И право же: здесь действительно растут деревья с белой корой, сменяющие ажурную листву по сезонам... Экзотика, мы уже от такого успели отвыкнуть... А лица людей! Упаси Природа! Бледнокожие, больные, без блеска в глазах... Лица понурых существ...

И тут по небу пронесся продолжительный и оглушительный (гром таким не бывает) треск, затем сменившийся воем. От неожиданности все присели и зажали уши. Никто не понимал, что происходит. Нет, понимали, впрочем, все, но никто не хотел в это поверить...

От перелеска в сторону взлетного поля со сгрудившимися на нем людьми по земле побежала широкая трещина, а река за их спинами забурлила, вспенилась, вышла из берегов и тоже рванулась к ним.

"Плотина!" - уловил Тессетен мысль Коэтла и метнулся разумом к Алу. "Танрэй!" - подумал сей "талисман удачи" и дернулся в сторону "Саха". Корабль дрогнул, и трап начал отламываться от него, уходить куда-то вбок, и наконец с грохотом обрушился на землю, высекая из гладкого покрытия целый фейерверк искр.

Зейтори еще не успел покинуть воздушное судно. Цепляясь за металлическую обшивку люка, эйрмастер пытался вскочить на ноги.

Так бывает, когда ты стоишь на ковре, и вдруг кто-то без предупреждения выдергивает его у тебя из-под ног...

Земля, точно вспоротая тупым предметом, вздыбилась по одну сторону расходящейся раны. Прокладывая себе дорогу, ров, словно разумное и враждебно настроенное существо, несся на людей, которые в панике метались из стороны в сторону, тщетно пытаясь угадать, куда направит смерть перст судьбы. Клокочущий поток ревел и приближался с другой стороны.

Тессетен кинулся к Ормоне и выдернул ее из рук бородача. Коэтл что-то кричал людям, которые, конечно, не слышали его в нескончаемом вопле свихнувшейся планеты. Солондан мертвой хваткой впился в Ала, и тот поневоле волок его тушу на себе, не желая понять и принять того, что все равно не успеет.

А корабль кренило все больше...

Дрэян обтер ладонью потное лицо. Не иначе, как наступает конец света, который столько предрекали информационные средства! Но тупое безразличие овладело им. Он заблудился. Уже который день он почти без пищи плутал по джунглям, терял сознание от голода, бредил, приходил в себя и снова ходил кругами. Дружкам все же лучше: в тюрьме их хотя бы кормят...

Невдалеке, за кустами, ему почудилось чье-то дыхание. Так и есть: к нему кто-то идет...

Обрадованный, он кинулся навстречу. Пусть это будет кто угодно, лишь бы его вытащили из этого поганого леса, накормили. А потом хоть четвертуйте!

- О-ой, соба-а-ачки! - вырвалось у него, когда он увидел трусцой приближавшуюся к нему стаю желтых псов с крысиными мордами и хвостами.

Те не лаяли, вопреки своему обыкновению. Дрэян поздно понял, что они быстро и очень умело рассыпались и окружили его. Первым бросился крупный вожак. Он метил в горло. Дрэян взмахнул руками и, опрокидываясь, захрипел.

Единожды испробовав человеческого мяса давным-давно, десять Селенио назад, желтые псы поняли, что нет ничего слаще человеческого мяса, и никого не бывает так легко убить, как двуногого - неважно, пришелец он или бывший хозяин...

Натаути выскочил из ложбины и насторожил длинные уши. Где-то в небесах звучал страшный вой. Солнце из предосторожности закрывало свой светлый лик клубящимися свинцовыми тучами. Скоро ему предстоит смениться: в земле Рэйсатру дремлет Пятое Солнце, оно ворочается и вздыхает во сне.

Не помня себя, Нат поставил передние лапы на поваленный ствол, изогнулся и послал светилу прощальную песнь. Горловой, полный безысходной тоски вой перешел в рычание, а затем впервые за свою долгую жизнь Нат заскулил, как щенок. Последний луч, сверкнув напоследок, погас.

Натаути съежился, опустил голову к земле, исподлобья взглянул назад. Надо уходить. Всем надо уходить. Он должен вернуться в город и увести хозяйку. Сегодня будет много смертей. Все они разные...

Пятое Солнце начало просыпаться. Пошел новый отсчет...

Волк со всех ног побежал в Кула-Ори.

И тут он почуял близость своих завзятых врагов. Собаки боялись и ненавидели огромного серебристого волка, прилетевшего, как верили их хозяева, вместе с богами и принесшего с собой запах юга...

Ах как не вовремя налетел он на их пиршество! Вот бы видели их сейчас, окровавленных, обожравшихся, безумных от свирепого разгула, их хозяева...

Позже, позже, не теперь...

И впервые Нат свернул со своей тропы...

После первого же толчка, начавшегося сегодня внезапно после долгого затишья, с потолка и стен посыпалась облицовка. Танрэй бросила готовить и, в чем была, выбежала на улицу. Руки ее дрожали от страха и внезапно накатившей слабости. Женщина поняла: еще два шага - и больше она не сможет сдвинуться с места. Но сделала три и упала в траву.

И тогда со своей возвышенности она увидела жуткую картину: прекрасный город рушился. Раньше отсюда была видна даже тюрьма, а теперь здание развалилось и, вероятно, погребло под обломками всех, кто там находился. На мгновение в памяти всплыло воспоминание про тех парней с выбритыми затылками...

Очередь дошла и до ее дома. Он затрещал. Затем как-то просел. Застонал...

Танрэй закричала, потому что представила вдруг, что еще немного - и этот шар покатится на нее...

Скала разделилась пополам, и разомкнутый почти пополам дом ушел в другую сторону. Танрэй все равно чувствовала, как шевелятся у нее волосы.

Она не сразу сообразила, почему пронзительная боль вдруг впилась ей в ноги. Молодая женщина подумала даже, что провалилась в какую-то яму, и ее стискивает камнями... И стискивало ей живот. Танрэй рванулась, но ничто ее не держало, она была свободна. В следующее мгновение тело расслабилось. Она крепко зажмурилась: произошло то, чего она видела в страшных снах. Живот то сводило, превращая его в камень, то отпускало, наводняя тело ужасной, ни на что не похожей болью...

- Только не здесь! - простонала она. - Только не сейчас! Я не хочу! Не надо... Я на все согласна, только не надо!..

Ноющая боль держала в лапах и спину. Вот, оказывается, каково это - умирать...

- Девочка, потерпи, маленькая! - словно во сне, Танрэй увидела, как перед глазами всплыло бронзовое лицо кулаптра. Ни откуда он взялся, ни куда тянул ее сейчас, она не понимала. Ясно только одно: смерть отсрочена. Но не побеждена...

То и дело припадая на колени в траву и поднимаясь при помощи Паскома, Танрэй бежала, влекомая скорее инстинктом, нежели рассудком...

Нат понял: его маневр не прошел. Собаки сомкнули круг. Осталось одно - удар направо, налево, кувырок, перекат... А потом - бежать, бежать, бежать во весь опор!

Волк шумно встряхнулся, ощетинился и стал набирать скорость. Мышцы катались на его широкой, истерзанной шрамами, груди, все еще хранившей следы роскошного серебристого воротника.

Круг сжимался со всех сторон. А они поумнели, эти жалкие выродки волчьего племени...

Нат сморщил нос, и тот вздернулся блестящим черным кончиком над разверстой пастью и кинжалами потемневших от старости, но по-прежнему несущих смерть зубов. Он вихрем налетел на перегородившего топу вожака, но тот - о, проклятье! - удачно извернулся, и острые клыки, не причинив никакого вреда, скользнули по бедру его задней лапы и лишь чуть-чуть оцарапали сустав. Удар налево был более результативным, но волк, вцепившись в плечо спутнику вожака, не успел вовремя выдернуть зубы из надорванных связок завывшего пса и кувыркнулся вместе с ним. Ослепленные жаждой мести, собаки тотчас бросились на сбитого с ног и поверженного на землю врага.

Нат выпустил свою жертву. Пес вскочил, но его рана доставляла невыносимую боль: половина левого бока была практически освежевана, шкура лохмотьями волоклась за ним. Обезумев от страха, собака завертелась на месте и пронзительно завизжала.

Ничего этого Нат уже не видел: на него навалилось сразу три пса, в их числе - вожак стаи, тот самый, которому несколько Селенио назад отбивавшийся туземец из соседнего племени посохом перешиб ногу. Волк знал сейчас только две вещи. Первая: убить их всех. Вторая: найти хозяйку. Зубы его клацали, глаза горели красноватыми кружочками, он не тратил сил даже на рычание, он только резал, втыкал, рвал, трепал, отбрасывал и снова трепал. И наконец Нат пробил себе дорогу и бросился бежать. В другое время собаки, быть может, и отстали от него, но сегодня был особенный день, и вели они себя по-особенному.

Ветки хлестали волка по окровавленному телу. Он был изорван до неузнаваемости и страшен, как злые духи из сказок дикарей. Ни единого живого места уже не было на нем.

За плечами послышалось тяжелое дыхание псов. Они еще молоды, сильны и - самое главное - не очень покалечены в этом бою. А сегодня, видят боги, в которых верят их хозяева, сегодня они решили раз и навсегда извести того, кто никогда не подчинится их законам, кто похож и не похож на них одновременно, кто видел то, чего никогда не увидеть им... Сегодня все на их стороне - и Природа, и Удача.

Натаути резко развернулся всем корпусом, и задние ноги вынесло вперед. Мотнув хвостом, он восстановил равновесие и нагнул голову, но при этом ни на секунду не сводил глинисто-серых глаз с неприятеля. Подействовало: псы затормозили и, как всегда, отшатнулись в сторону. Нат щелкнул зубами, и собаки, как зачарованные этим сверлящим, словно бы слегка косившим - вот самое жуткое в разъяренном волке взглядом, поджав хвосты, шарахнулись еще дальше, но тут подоспел чуть прихрамывающий вожак, а он на то и вожак, чтобы выгонять из стаи трусость.

Волк стиснул зубы на его горле, но несколько алчущих пастей уже трепали его самого...

Зейтори сделал почти невозможное: когда корабль уже заваливался набок, он сумел поднять его в воздух. И тотчас трещина прошлась под тем местом, где только что находилось его шасси.

Тессетена отшвырнуло от жены в сторону, и он закувыркался по земле, кляня все на чем свет стоит и даже более. Ал и впрямь был словно заговоренный: трещина очертила вокруг них эдакую параболу, распалась на две части, и заключила островок, получившийся при этом, в огненные тиски. И в это русло, превращаясь в кипяток, выпуская такой пар, что не было видно ни зги в двух шагах от себя, хлынула вода из прорванной плотины.

Что стало с Коэтлом и остальными тепманорийцами, в ту минуту не знал никто. Сетен увидел только, что все тем же рывком Ормону отбросило на край трещины.

- Держись! - заорал он так, что тотчас охрип и зашелся кашлем.

Ал отшвырнул от себя Солондана и бросился к жене экономиста. Она держалась за вывороченный бетонный блок и висела над кипящей, клокочущей, светящейся водой. Но тогда толчком еще большей силы сбило с ног и Ала, и вскочившего Сетена. Астрофизик отделался от запутавшего тело плаща и на коленях пополз к Ормоне:

- Руку, Ормона! Подтянись чуть-чуть! Руку! Сконцентрируй силу и - руку! - скороговоркой кричал он, хотя в свистопляске всемирного рева вряд ли она могла его услыхать.

Она через плечо оглянулась вниз. На дне горела кровь земли - жаркая лава, и ее было видно, когда порывами ветра сносило пар. Ормона повернула лицо к Алу. Еще чуть-чуть - вот он уже почти отделался от плаща, сковавшего движения - и он схватит ее за руку. И снова прикоснется НЕ ТАК , совсем НЕ ТАК.

- Руку! - срывая связки, кричал он.

"Руку!" - услышала она мысленный вопль безгласного мужа, который никак не поспевал к разлому, и почувствовала, что не до конца зажившая нога его снова треснула в нескольких местах.

- Руку! - завопил тримагестр, теряя все свои лекарства, что пучком вывалились из карманов и разлетелись в разные стороны.

"Руку!" - молил Сетен, уже все поняв.

И тут Ормона медленно, слабо - так, что заметил только Ал улыбнулась узкими губами. Его рука схватила раскаленный воздух: она разжала пальцы.

- Ормона!.. - просипел Тессетен и ткнулся лицом в обезображенный дорожный настил.

Над ними вертелся "Сах", но Зейтори уже ничем не мог помочь.

Сетен дополз до Ала, грубо оттолкнул его от разлома и торопливо склонился над кипящей бездной. Тело его содрогнулось.

- Что он делает?! - в ужасе вопил тримагестр, подбегая к опустошенному Алу. - Это незаконно! Что он делает?!

- Заткнись! - сквозь зубы со злобой прошипел астрофизик.

Солондан едва не подавился собственным языком. Он хотел уговорить Ала, чтобы тот остановил Тессетена, но побоялся, что во второй раз тот уже перейдет к действию.

- Это незаконно... так нельзя поступать...

Корабль так и эдак пытался приткнуться на островке, но, словно громадная стрекоза, вновь вспархивал и взлетал. То место, куда можно было бы приземлиться, сейчас занимала эта троица. Как выгнать оттуда этих идиотов, которые сами себе своими руками готовят похоронный огонь?! Зейтори мог бы тоже орать, как все они, да только смысла от этого было бы чуть. Он молча держал штурвал и висел над ними.

Перепачканный грязью, сажей, чем-то еще, Тессетен отвалился от края и уперся обеими ладонями в землю. Изо рта его хлестнула темно-серая пена. Дунувший с той стороны ветер донес до Ала и Солондана запах тухлятины и прокисшего молока.

- Ее тело не восстановить... Там, на дне - пекло... бормотал тримагестр. - Зачем?! На что он надеется...

Благо, что его не слышал Ал. Астрофизик понял маневры Зейтори и, схватив дошедшего до изнеможения Сетена под мышки, поволок его в сторону. Из того продолжала хлестать темная пенистая жидкость.

"Сах" медленно приземлился. Тессетен, который потерял остатки сил вместе с последней каплей жидкости, вышедшей из его рта, переместился с коленей назад и, скорчившись, сел на земле.

- Будь ты проклят... - сквозь зубы прошипел он и покосился на Ала, который метнулся к кораблю и стал помогать Зейтори открывать заклинивший при взлете люк. - Будь проклят...

- Атме нужно оставить одну! - напомнил Ишвар, когда машина наконец вырвалась на более или менее безопасный участок близ погибшего города Ори.

Танрэй стонала и металась на заднем сидении. Кулаптр отмахнулся, и туземец ушел один, не понимая, почему боги не соблюдают священных законов, которые сами же предписали его племени с незапамятных времен?

Ночь опускалась на мятежный континент.

Танрэй маялась уже не от боли - боль кулаптр устранил древнейшим способом. Весь организм ее работал теперь только на то, чтобы освободиться и отдохнуть. Ни о чем другом она не могла думать - ни о светопреставлении (свершилось оно или еще нет?), ни о муже (жив ли он еще, отыщет ли их?).

От страха Ишвар тянул песни шаманов. Кулаптр не обращал на них внимания, а Танрэй и подавно. Пусть уж лучше воет, чем пристает с различной чепухой...

- Девочка-ласточка, еще немножечко... - уговаривал Паском. - Головка, угу... Помоги ему, ты же все умеешь...

Она сжала искусанные губы, мелко закивала и в последнем крике избавилась от плода. Кулаптр ловко подхватил сморщенного, всего в складках - Танрэй ни разу таких не видела - младенца и заулыбался, ожидая, когда в пуповине прекратит пульсировать частая кровь.

- Почему он такой, Паском?

- Какой-какой - "такой"?! Самый лучший! - он приподнял орущего малыша и засмеялся.

- Они что, все такие бледные и... страшные?..

- Да уж, девочка, все мы через это прошли. Картинки - это одно... Во-о-от... - он положил сына к матери и занялся своим делом. - Не бойся, дочка, месяца не пройдет, как он у тебя будет лучше всякой картиночки! Страшный! Скажешь-скажешь тоже, мама, да?! - пробасил кулаптр, лишь изредка взглядывая на малыша и адресуя свои последние слова именно ему; тот уже пригрелся, замолчал и стал жадно искать грудь. - Кстати, знаешь, кто "куарт" твоего сына, Танрэй?

На Оритане это было равносильно фразе "Знаешь, как тебе назвать своего ребенка?".

- Это Кор...

Если бы у нее родилась девочка, то имя пришлось бы несколько видоизменить - "Кора" звали бы малышку... Так установили предки... Танрэй кивнула:

- Я назову его этим же именем...

- Тебе решать. Сейчас законы меняются, это уже не так важно...

- Я назову его этим же именем... Ты говорил, что "куарт" Кора почти всегда был сыном наших с Алом "куарт"... разглагольствовала она так, словно несколько часов назад едва не умерла он страха и от того же не родила на несколько дней раньше ожидаемого срока, что, в принципе, было не суть важно.

- Ну, почти всегда. Если ваши "куарт" успевали обзаводиться детьми. Знаешь, поначалу ведь много сложностей было... кулаптр не стал распространяться на эту тему, да Танрэй не очень-то его и слушала: она уже вовсю болтала с сыном, который прильнул к ее груди. Ишь, уже и не страшный. А завтра, глядишь, и самым красивым будет. Мамаши... И Паском усмехнулся, прибираясь в машине.

Когда закричал младенец, Ишвар отошел еще дальше и завыл того истошней: слышать первый писк юного бога имеют право, наверное, только шаманки, но уж во всяком случае никак не он. Новорожденный атме будет счастлив: счастливы и отмечены благосклонностью судьбы все, родившиеся в дороге...

Из темноты послышалось хриплое дыхание. Два красноватых огонька сверкнули в нескольких шагах от Ишвара.

- Дух тьмы! - вскочил тот. - Атме! Берегитесь!

Охваченный первобытным ужасом, туземец бросился к машине, забыв о священном долге перед богами. Танрэй попыталась выглянуть и посмотреть, в чем все-таки дело, но кулаптр быстро усыпил и ее, и ребенка, проведя ладонью над их лицами. Обняв Кора, молодая мать безмятежно заснула, склонив голову на вытянутую руку.

- Ишвар-Атембизе! - выйдя наружу, строго сказал Паском. Постыдился бы уже!

- Там...там... - Ишвар от страха перешел на свои язык, начисто забыв все слова на ори или на синтетическом. Он указал в сторону, откуда услышал звуки и кое-как прошептал: - Там были глаза того, о ком нельзя говорить!

- Ну вот и не говори! - с досадой проворчал старик. Чепуху придумываешь, право!

И тут в круг света, излучаемого осветительными приборами на машине, ступило какое-то приземистое серое существо.

- Да ведь это же Нат! Сюда, сюда, разбойник! - кулаптр призывно похлопал себя по ляжке.

Натаути еще больше припал на живот и пополз, точно играя.

- Ишь ты, разбойник! Загулял... Теперь, старик, видишь: и мы бездомные бродяги... - кулаптр пошел ему навстречу.

Волк завалился на одну сторону, как если бы просил, чтобы ему почесали живот - они это любят... С каждым шагом Паском все больше приглядывался к нему. Нат поднял морду с земли и заглянул в самую душу кулаптра. Тут старик и увидал, что творилось с бедным зверем. Его шкура была почти полностью отделена от костей и висела безобразными клочками, перемазанными в крови. Правый бок, пропоротый насквозь, светился выпадающими внутренностями, и они выпали бы, если бы Нат лежал не на левом боку. Задняя нога должна была просто волочиться за телом, удерживаясь на тонкой ленточке кожи. Паском тут же подумал, что пса надо умертвить, он не жилец, а промучаться может очень долго: эти существа почему-то всегда очень цепко держатся за жизнь. Словно угадав его мысли, Нат жалобно заглянул кулаптру в глаза.

- Хорошо, песик, хорошо, - Паском погладил его окровавленную макушку меж изорванных ушей. - Мы подождем... - и вместо яда он набрал в инъектор обезболивающее: обычный древний способ был бы здесь бессилен. - Мы подождем твоего хозяина...

...Нат лежал на левом боку и казался Ишвару уже мертвым. Но жизнь пока тлела в его груди. Боль прошла, но запала больше не было, так что не только подняться, но и пошевелиться волк не мог и думал об одном: когда же наконец их отыщет хозяин. Его тело без остатка принадлежало им обоим - и Алу, и Танрэй - в этой жизни, а поэтому для другой он может отдать лишь собственную душу - чтобы по-прежнему быть рядом и защищать.

Натаути тихонько заплакал от бессилия: голова не поворачивалась, а так хотелось хотя бы издалека взглянуть на своего нового, маленького повелителя. Взглянуть в первый и последний раз этими глазами. Догадайтесь же, люди! Боги!

Но Танрэй и сын ее спали, убаюканные слабеющими колыханиями земли. Пятое Солнце родилось вместе с сыном хозяйки. Да здравствует Пятое Солнце, да будет так же долог век маленького повелителя...

Нат вспоминал свою жизнь. Он знал, что все двуногие или большинство из них полагают, будто волки не умеют помнить прошлое, как они... Смеются люди, что ли? Да будь волки беспамятными, разве выжил бы их род в суровой древности, еще когда на Оритане было жарко и росли такие же густые леса, как здесь?! Все-таки, он прошел хороший путь и ни о чем не жалел. Он умирает стариком, но не дряхлым и трясущимся от немощи шелудивым псом, а воином-победителем... Держись, боец, держись в последней схватке с Кроно, пока не вернется Ал! А там ты сможешь ткнуться мордой хотя бы в пальчик на ноге хозяйки и прикоснуться к ручке маленького хозяина - тоже чуть-чуть, чтобы не выпачкать их сильно... Хозяин уже совсем близко, и сердце рвется к нему. Держись, сердце, осталось немного. Не спеши...

Вот и корабль друга хозяина... Ночное зрение уже спокойно различает его в темноте. Раньше он летал почти бесшумно, а сейчас стучит и рычит, словно вот-вот распадется на части... Да, "Сах" заканчивает свой последний полет... Солнце и сын хозяев родились в один день, а Нат и "Сах" в один день умрут, верно прослужив им...

Волк вздохнул и дернулся, но подняться не мог.

- Лежи, дружище... - уверенная рука хозяина пригнула его голову на землю. - Вот и пришел к нам с тобой этот день...

Нат тихонько застонал. Ну, покажи ты мне хозяйку, тебя-то я дождался!

Ал стал на колени и с трудом поднял его на руки. Это был предел, тело сдалось, и Нат, не закончив всего, что хотел, ощутил взлет - как в первый момент, когда "Сах" поднимался в воздух... Голова его свесилась через руку хозяина, но всего этого он уже не ощущал. "Полетаем напоследок, Сах?!".

- Ну ты посмотри! И этот туда же! - брюзжал Солондан, глотая таблетки и глядя на поднимавшегося с травы астрофизика.

Зейтори оглянулся. Ал зажимал рот рукавом рубашки, его тошнило. Эйрмастер покосился на Тессетена, который вот уже несколько часов был как не в себе. Экономист молча, с непонятным выражением на лице, следил за тем, как астрофизик на нетвердых ногах подошел к машине и склонился над спящими. Глаза Сетена были пусты и тогда, когда Ал осторожно продел большой палец в скорченную ладошку новорожденного сына и, едва коснувшись губами, поцеловал его в лобик.

Они оба знали, что делают...

Танрэй проснулась. Увидев Ала, она спросила только, что случилось сегодня на белом свете.

- Оритана больше нет, малыш... - хрипловатым голосом сказал он и присел у ее ног, ткнувшись лицом в колени жены.

ВТОРАЯ РЕАЛЬНОСТЬ

- Никогда и ничего не проходит безнаказанно! - шлепнув Толика по мягкому месту, сказал Марк. - Даже если ты о-о-очень хитрый, понял?

Он отряхнул трико мальчика, которого поколотил его непоседливый отпрыск.

- Ну что? Цел?

Пострадавший, стесняясь, кивнул куда-то за ворот собственной майке, и Марк отпустил обоих. Люда с восхищением посмотрела на него. Когда же он догадается пригласить ее куда-нибудь, где не будет этих шумных и надоедливых детей? Их общество утомительно, особенно если они чужие. Поговорить в их присутствии невозможно: все время нужен глаз да лаз. И Сашка теперь так и липнет к ним.

- Сходи, поиграй, вон, сколько ребятишек! - сдерживая раздражение, в который раз повторила Люда.

Не тут-то было. Маленький паршивец вертелся под ногами, и Марк обращал свое внимание больше на него, чем на Люду. Это хорошо, конечно, что он так любит детей, это трогательно, но ведь можно хоть ненадолго отвлечься!

Няньку все больше злила ее несвобода. С одной стороны, она привязалась к Сашке, но с другой - должна же у нее быть личная жизнь, наконец! И что это она такая чрез меру исполнительная?! Альтруизм в наши дни, похоже, не в моде. На таких, как она, стоящие парни не смотрят. Это потом они будут жалеть и разводиться, а до этого - не тут-то было: давайте такую, чтобы покапризней, с гонором, необязательно даже, чтобы слишком смазливую, но и это совсем не помешает. Идеальный пример: родителя Саши. Фифа-Рената с замашками принцессы и ее муж, отбывающий повинность... Правда, теперь, похоже, он опомнился...

Тут, понимаешь, в кои-то веки встретился по-настоящему достойный, веселый и интересный человек - и на тебе: вытирай, няня Люда, сопли чужому мальчишке! Марк посмотрит-посмотрит, решит, что дура, и прекратит общаться - вот и весь сказ. А такого поди поищи второго!..

Люда уже не раз подумывала уйти, но оставить взбалмошную Ренату в такой ситуации было бы предательством. Хотя... Люде многие объясняли: что для нормального человека является предательством, для общей массы - просто жизнь. Даже нет, вот так: развести руками, мол, а что поделать, и беззаботно "Просто жизнь!". Ну ни фига себе, извини и помилуй, просто! Кто выдумал такое "просто"?! Кто его культивировал?

- Дружба дружбой, а табачок... - непонятно к чему произнес Марк и, прикрывая рот журналом, усмехнулся.

- Врозь... - задумчиво повторила Люда и очнулась: - А?! Что?! О чем это я?!

Вот именно: о чем это она? Только что думала высоким слогом об альтруизме, кто придумал, что это "просто жизнь", возмущалась душевной мерзости людей - и вдруг так легко согласилась с противоположным, с самым что ни на есть постулатом вот такого общения?! Да, но ведь это сказал не кто-то там! Это сказал Марк!

- На самом деле, Люда, мы с вами говорили о том, что вы ищете подарок брату к юбилею и что хотели бы найти альбом-биографию Врубеля...

- Совершенно точно! Просто мне некогда искать, ходить по магазинам, а вы, может быть, бываете... При случае...

- Книжные магазины, мар... мадемуазель, знаете ли, - не моя стихия... Я - человек простецкий, работник заступа и лопаты. Умственный труд - не для меня... - он уселся на скамейку и закурил папироску.

- Зачем же вы принижаете свои достоинства? Вы кажетесь интеллектуалом!.. - возразила Люда, поглядывая на примостившегося между ними Гроссмана-младшего.

- Ой, Люда-Люда!.. - вздохнул Марк, вставил большой палец в сжатую ладошку Саши и его кулачком постучал по своей коленке. Терпеть ненавижу эрудированных дураков! Поверьте старому мракобесу: нет ничего хуже читающей обезьяны...

- Ну, вы тоже скажете! - Люда сделала вид, что обиделась.

- Я же не про вас и не про ваших родственников. Особым интел... В общем, вы не чванитесь своей начитаностью. Эрудированный дурак, Мила, это такая скотина, которая в одной фразе пять раз употребляет местоимение "я" и чувствует себя неуютно, если меньше пяти... Предпочтительней быть той самой знаменитой обезьяной "Не слышу-Не вижу-Молчу"... Животное одно, а какая пропасть между этими двумя типами... Со второй на душе спокойнее... Хотя книгу я вам обязательно найду, такой девушке невозможно отказать...

- Спасибо вам огромное!

- Да пока вообще-то не за что... А что, наш маленький гений хочет полетать? - внезапно спросил Марк и хитро прищурился.

Не веря ушам, Саша во все глаза смотрел на него.

- Кто сказал, что Природа отдыхает, а?! - Марк подхватил его на руки и подбросил к солнцу. - Тот, кто так стремится в небо, не может не быть гением! Правда, маленький Ал?

Смеющийся мальчик без всякого страха раскидывал руки, и его уверенность передалась и заойкавшей было Людмиле. Она закрывалась от солнца и видела только скользящие тени и два силуэта, то отделявшиеся друг от друга, то вновь соединявшиеся. Оценить протяженность взлета она не могла, зато Саша, зависая в воздухе чуть дольше, чем было можно, чувствовал дикий восторг и свободу.

- Я хочу, чтобы ТЫ был моим папой, - сказал он, когда Марк опустил его на землю.

Тот рассмеялся, а Люда, сердясь на себя, вновь ощутила раздражение. Еще чего не хватало! Уж она позаботится о том, чтобы этот кристальный человек никогда не пересекся с рыжей сердцеедкой - Сашиной мамашей. Никогда ведь не узнаешь, что у Ренаты на уме: вдруг захочется ей охмурить простого рабочего...

Когда Люда и Саша уходили, Марк провожал их долгим взглядом.

- Эх, обезьянка...Тебе не суждено даже узнать, чтО есть такое - "вкус пустоты"... Пожалуй, логос и впрямь тяжкое бремя, как сказал один озаренный смертный... Откуда я это знаю? Да, и откуда же? Ну а что в том, собственно, такого? Я так думаю, что пугало современных людей - Са-та-на, да? - что и Сатана этот должен был прочитывать время от времени Библию, Тору и прочую теологическую литературу, чтоб, как бы, соответствовать образу... А то еще не узнают, правда, дорогая? Ты тоже Тору не читала? Ничего. Я думаю, мы с тобой немного потеряли. Тот же стакан, только вид сбоку... А ведь эту маленькую обезьянку я мог бы обучить многому, она еще не окончательно потеряна для общества. Моего общества, я хотел сказать... Прости, дорогая: нашего.

И Марк, забыв о Толике, растворился в конце прямой, как стрела, аллеи, ведущей к закатному солнцу.

Все эти дни Рената жила со страшной головной болью. Сон, как пугливая птица, постоянно был рядом, постукивал в невидимую оболочку вокруг ее тела, но не давался в руки. Одно-единственное неверное движение - он вспархивал и улетучивался.

Рената догадывалась, что бессонница - это наказание. За все. За то, что не умела быть одна и не знала, что это такое, за то, что слишком многое хотела забыть... Сказать, что она искала Ника, где могла - это не сказать ничего. Она летала в Одессу на съедение к свекрови, она обзвонила все заведения, которые обзванивают в подобных случаях. Ничего. И однажды она просто поднялась на крышу своего дома в ясную ночь, села на перекрытие и уставилась в звездное небо. Хорошо смотреть в небо, когда тебе хорошо. Когда ты мечешься, небо немо, космос враждебен и неприступен... И она не видела никакого выхода, но при этом четко знала, что выход существует.

И в ту ночь Рената не придала никакого значения тому, что, спустившись с крыши, ноги сами повели ее к кроватке спящего сына. Усевшись на пол возле него, она почти до самого утра мурлыкала себе под нос странные песенки, сбиваясь, припоминая, морща лоб, напрягаясь, снова забывая. Что на нее накатывало, Рената не знала, однако так случилось и во второй раз после "звездного сеанса". И еще она обратила внимание на то, что мелодии этих песенок идеально "ложатся" на мелодии, записанные на мемфисском диске Ромальцева. Этого Рената уже не понимала.

- Ну приди же, помоги мне! - изнывала Рената, но ее мольба оставалась без ответа.

И вот однажды, уже собираясь домой после рабочего дня, мечтая преклонить голову на подушку - не поспать, этого счастья ей уже не перепадет, а просто полежать, - женщина заметила, что ящик ее стола приоткрыт, и из него выглядывает огромная книга, которая там просто не умещалась.

Рената вытащила ее. На обложке, очень качественной, с импортной полиграфией, на черном фоне была летящая белая надпись, подражающая автографу: "М. Врубель". Что-то вроде закладки торчало из середины этого альбома-биографии, роскошно иллюстрированного, с великолепными репродукциями...

Рената раскрыла его на закладке. На развороте страницы в глубокой задумчивости сидел красавец-атлет и изжелта-карими глазами смотрел куда-то в сторону, мимо зрителя, на жарко полыхающий за дальними холмами багряный закат. Волнистые черные волосы змеились на его голове, как бы тревожимые ветром, а за спиной цвела орхидея сказочной красоты. И было в нем что-то... не то притягательное, не то знакомое, не то притягательное, потому что знакомое... Закладка же оказалась запиской с орфографическими и грамматическими ошибками на уровне троечника четвертого-пятого класса. Общий смысл фразы - просьба передать книгу Людмиле, няньке. Подпись - некий Марк. Записка оставила в душе странный осадок. Таинственное появление книг, исчезновение мужей, аномальное поведение детей, которые никогда не сталкивались с насилием и при этом играли в жестокие игры... Все это весьма и весьма напоминало стиль хичкоковских картин...

Увидев у нее в руках такое сокровище, то есть, книгу, Марго тут же выхватила ее и восхищенно завопила:

- Врубель?! Да это же мой любимый художник! - она плюхнулась на гостевой диванчик. - Обожаю его Демонов, Люциферов и прочую нечисть! А знаешь, чем он кончил?

- Повесился... - мрачно предположила Рената, думая о том, что если Марго не отпустит ее с богом, то именно это она и сделает по приезде домой.

- Ты что, мать?! Свихнулся он!

- Немудрено... - проворчала та в ответ и потерла пальцами ноющие и зудящие от боли виски. - Давай альбом, мне надо ехать...

- Расслабься, дай посмотреть... И кто же преподнес нам столь шикарную книгу? Тайный поклонник? Или... это намек на примирение? - швея указала на сидящего атлета.

Не сообразив, на что намекает подруга, Рената простонала:

- Тайный поклонник моей няни. Отпусти ты меня с богом в синее море...

- С дьяволом! - рассмеялась Марго и продемонстрировала репродукцию с поверженным демоном.

Людмилка и обрадовалась, и страшно удивилась книге.

- Я даже не ожидала, что он так скоро... Интересно, сколько такая стоит?! - Люда и так, и эдак вертела альбом, но цена, как и положено вещи, предназначенной для подарка, не указывалась нигде.

- Покажи! - попросил вдруг Саша, выбежавший встречать маму в коридор и приплясывавший в одном тапочке на полу.

- Ты еще маленький! - ответила Люда и нерешительно взглянула на хозяйку.

- Да покажи, покажи... - Рената разулась и, низко нагнув голову, пошла в ванную.

А кто ее знает, эту Ренату? Вдруг сказала бы, что демонстрация врубелевских картин дошкольникам - это уголовно наказуемое дело, подходящее под статью "Совращение несовершеннолетних"? У богатых свои причуды.

Саша долго и внимательно разглядывал некоторые картины. Так внимательно, как ни один ребенок не рассматривает даже комиксы или яркие иллюстрации к сказкам.

- Кто это? - спросил он няню, опасливо наставив пальчик на "Сидящего Демона" и словно боясь прикоснуться непосредственно к бумаге.

К тому времени Рената уже полулежала в кресле, вытянув ноги и наслаждаясь минутами ослабления боли.

- Это Демон, - сообщила Люда, в десятый раз перечитывая записку и стараясь по почерку разгадать характер Марка.

- Демон? Он плохой? Злой?

- Все демоны плохие, - няня улыбнулась ошибке в слове "прошу": неграмотность нового знакомого казалась ей милой и забавной, ведь он не знал даже, кто такие "интроверты". - И злые...

- А почему тогда он такой красивый?

Не отрывая головы от спинки кресла и не раскрывая глаз, Рената неожиданно для самой себя, скорее автоматически, чем осознанно, ответила:

- Потому что зло всегда стремится принять облик добра...

Люда оторвалась от записки, приподняла бровь и хмыкнула:

- Тогда вы, Рената - воплощенное зло!..

- Спасибо тебе, родная, век не забуду, - усмехнулась Рената. - Впрочем, пойду, попробую пожевать... Если полезет...

Люде хотелось спросить, нет ли каких новостей о Николае, но она прикусила язык. Так, на всякий случай. Ей не нужны были неприятности, огорчений и так хватало.

Только на кухне, наливая себе чай, Рената подумала: "И зачем я так ответила Сашкину? Он маленький, может неправильно понять, потому что Демон этот... Ну да! Вот на что намекала Марго, говоря о примирении... Так и есть! Сидящий Демон имеет разительное сходство с Гроссманом, так что если бы не эти длинные кудри и не желтизна в темно-карих очах, не абстрактно наложенные мазки своеобразной техники Врубеля, то... этот юноша мог бы изображать Ника, когда тому было лет восемнадцать-двадцать"...

- Правитель! Твой воин просит принять его, - черная маска, опираясь на меч, стояла при входе в шатер. - Что ответить ему?

Полководец перебирал ожерелье с подвеской из черного обсидиана. Стражник отвлек его от раздумий, вероятно, слишком тяжких и сложных, чтобы кто-то еще мог понять их причину, а найти выход не умел даже сам великий правитель. Он махнул рукой, дескать, зови. Стражник, склонившись, попятился.

На пороге походного шатра возник воин - тот самый, что не носил маски. И вздрогнул правитель: так часто являлась пред ним ненавистная и желанная тень.

- Чего ты хочешь? - с вызовом спросил он.

Воин не отвел глаз и не пошевелился. Он был без оружия и не представлял реальной угрозы, но именно угроза таилась в его незащищенной, обнаженной до первого тела мысли. Он СОМНЕВАЛСЯ! Он смел СОМНЕВАТЬСЯ! А это значит, что он вышел из-под контроля. Опороченный хотя бы тенью сомнения уже никогда не вернется к прежней убежденности!

- Беседы, господин, - ответил воин, но мог и не произносить этого вслух.

- Беседы?! - рассмеялся правитель. - Не ты ли подал мне меч тогда, помнишь?

Лицо воина помрачнело, взгляд невольно метнулся к перстню на пальце, где был вычеканен его знак - петля, перехлестнутая дугой с клешнями и заключенная в овал... И знак этот преследовал его везде и повсюду, где бы он ни был. Да, каждый новый раз он помнил это и каждый новый раз отныне должен был становиться на одно колено пред названным своим отцом и подносить ему меч - обнаженный, без намека на инкрустацию просто обоюдоострую смерть.

- Садись! - велел правитель, указывая на шитую золотом подушку на попоне у своих ног. - Что хочешь ты получить? Вы все чего-то хотите...

- Дай мне того, что не хватает, или же забери то, что есть... - воин остался стоять, запятнав себя вторым неповиновением воле властелина.

- Ты желаешь, чтобы я дал тебе свободу? Так ты свободен, ступай на юг-север-запад-восток. Ты мне не нужен... - и, сдерживая гнев, правитель слишком сильно дернул обсидиановые четки.

Черные шарики раскатились по круглому пространству шатра и, обратившись в юрких букашек с блестящим панцирем, расползлись по потайным местам, заполонив собой разные щелки и впадинки. В руках хозяина остался только искусно выделанный талисман.

Воин упрямо повторил:

- Дай мне того, что не хватает, или же забери то, что есть... Ты ведь помнишь, как тебя убили однажды, когда этого не должно было произойти? Это был я, владыка...

- Ты?!!

- Да, я. И ты не знаешь этого, потому что мы все на одно лицо - твои бездумные слуги-исполнители, твои верные псы. Я не знаю, что влечет нас всех за тобой...

- Стадный инстинкт, - усмехнулся полководец и налил в два кубка вина; рубиновая жидкость переполнила сосуды и выплеснулась на низенький стол. Капли ее мерцали в свете факелов, словно зернышки гранатового плода. - Поверь, юноша: в одиночку ты никто. Червь. Даже хуже. Но вместе мы всегда сламываем горы, поворачиваем реки вспять... Нас - тьма... Тебе так не терпится стать изгоем?

- Нет. Но мне претит уже быть слепым орудием в руках твоих, владыка... Объясни свою цель, то есть, дай мне то, чего нет, и если я пойму и приму ее, то останусь верным псом твоим и буду лизать твои руки... Либо отбери у меня мою память - то, что есть, но чего недостает...

- Меня либо понимают сразу, одиночка, либо не понимают никогда. Такова уж моя судьба. Выбери один из этих кубков. В одном - яд. Если ты выберешь безвредный, я отпущу тебя. Но не мечтай, что тебе будет сладко среди них. По ту сторону закон тот же, только там ты будешь один. Среди таких же, как ты, но один, сам по себе. И все будет зависеть от одного тебя и твоих составляющих. Никто не обязан помогать тебе, никто и не будет этого делать - якобы для тебя же... Ты будешь один, сын мой...

- Я и здесь один, - не раздумывая, воин схватил ближайший кубок и опорожнил его. Он был больше, чем уверен, что яд окажется в обоих сосудах и ему придется умирать, корчась под ногами смеющегося правителя в страшных муках. Но владыка сдержал слово: сомневающийся выбрал безвредный, ибо когда господин опустошил оставшийся кубок, выплеснув его в миску своей собаке, желтый пес, вылакав два или три глотка, взвыв, заколотился на полу и издох.

- Хорошо. Ты везуч и отчаян, - улыбнулся полководец. Уходи прочь. И... верни мне тот самый меч... Напоследок...

- Он у твоего стражника, - сбрасывая доспехи и оставаясь в одном тонком балахоне, ответил бывший воин. Перед ним была пустыня.

Правитель вышел вслед за ним и кликнул стражу:

- Возьмите у него самое главное!

Воин, который уже не был воином, оглянулся. Он знал, чтО есть "самое главное", но это было слишком вероломно. Месть оскорбленного самолюбия не пристала божественному достоинству. Хотя... правитель часто твердит, что все мы, включая и его самого - твари, в ком нет ничего от богов или божественного разума.

И легион бросился в погоню. Воин бежал, зная, что свора все равно догонит его и изорвет в клочья, отделив его душу от разума и вытащив память - самое главное! Насладиться бы несколькими минутами свободного парения!..

Он задыхался. Да, они не убьют его. Будет хуже.

И тут посреди пустыни возникла колоннада. Она соткалась из воздуха, из ничего, как мираж. Воин достиг ее и нырнул меж двух колонн. Видение исчезло перед растерявшимися преследователями.

Беглец сильно ударился о плиты и покатился по ступенькам вниз, к храмовому бассейну. Над ним наклонился некто в белом огромного роста, широкоплечий, зеленоглазый, розовощекий и по взгляду видно - он еще и сам такой же, как бывший воин.

- Ну, здравствуй, отступник! - сказал мужчина в белом и улыбнулся, призывая воспринять это именно как шутку. - Не стесняйся, заходи. Раз пришел, так осмотрись теперь, Попутчик...

- Что? - беглец поднялся с колен.

Никогда не был он в этом храме, но всегда знал, что он существует, видел его внутренним зрением и, оказывается, видел правильно.

- Это вы здесь молитесь своему Солнцу? - озираясь, нарочито грубо буркнул бывший солдат.

Внешний круг служителей - все в белом - ответил ему смехом. Во внутреннем было не то трое, не то двое - эти переменчивые фигуры все время что-то затемняло, облик их дрожал, перетекая, кажется, из формы в форму. Эти двое или трое рассматривали его.

- Я - Даос, я - твой Спутник, - представился румяный служитель. - Там - наш Учитель, и он пока еще по эту сторону, с нами...

Тогда бывший воин и узнал в одной из темных неясных фигур того, кому так отчаянно мешал преодолеть это "еще". Ему стало больно и обидно: зачем он столько терял - сил, времени, жизней. Ради чего? Сейчас он вернулся в то время и увидел истинную картину, без прикрас, словно с разных точек зрения и самое главное. Ни смерть брата, ни предательство не было виной Учителя... Если бы он не был слеп тогда, в свои шестнадцать лет...

От центра отделилась женщина, подошла к отступнику и подала ему руку:

- Нам понравился конец того рассказа и начало этого, - ее волосы отливали золотом, он всегда знал эту женщину, видел глазами полководца, тоже ненавидел, проклинал - и тоже не мог забыть. - Идем. Встретим Пятое Солнце вместе...

Мозг уловил тихое-тихое попискивание и жужжание какого-то механизма. Попискивание доносилось издалека, а жужжание - от твердого предмета, елозившего по щекам, подбородку и над губой. И мозг зачем-то послал приказ: открыть глаза!

Веки поднялись, и Андрей УВИДЕЛ наклонившуюся над ним пожилую полноватую женщину в бирюзовых брюках, того же цвета блузе и шапочке. Она сосредоточенно брила ему лицо. "Как покойнику"... - пронеслось все еще только в мозгу, отстраненно и бесстрастно.

И тут что-то в центре груди - Андрей сказал бы даже, что это было само сердце - радостно завопило: "Я вижу!!!"

- Я вижу! - сказал он спокойно брившей его медсестре.

- О! - "не по-русски" как-то, с иностранным апломбом, удивилась медсестра, поддернув вверх выщипанные в ниточку и подкрашенные брови. - Sorry! I don't speak Russian ...

Мозг сделал перевод и выдал форму, по которой необходимо было выстроить слова недурно знакомого языка. Андрей перешел на английский и вместе с этим переходом успокоился.

- Где я нахожусь? - спросил он. Ему было неинтересно смотреть на эту бабульку. Андрей поднял руки и оглядел кисти, повертев ими так и эдак. Он не парализован, тело чувствуется с головы до пят, затылок ноет, как при заживающей ране.

Медсестра в заученно-доброжелательном стиле - "Люблю вас всех, и больше всех - себя!" - поведала, как военные обнаружили его, раненного и без сознания, привезли в госпиталь с тяжелой травмой. Сейчас он лежал в Каире под надзором врачей, и теперь его жизни ничто не угрожало. В себя он пришел, как выяснилось, на семнадцатый день.

"Я же знал: меня не могли убить! Я так и думал! Кого угодно, но не меня!" - Андрей усмехнулся вслед невидимой смерти.

Завершив свое дело, медсестра ушла.

Скорпион припомнил свой сон. Чего только ни привидится человеку, одной ногой находящемуся на том свете! "Я рано сдался душевно. Мы еще повоюем, Учитель или как там тебя? Если надо что-то вспомнить, ты дашь мне это вспомнить, если существуешь... Я не был готов к такому испытанию, мне нужен был стресс - и вот он произошел, и я вижу"...

И Андрей стал проверять свои возможности, ограниченные лишь лежачим положением, окном и стенами. Глаза видели все, они были послушны.

Улучшение состояния русского пациента было отмечено и в регистрационном журнале, и в компьютере госпиталя. Изложено все было очень кратко и сухо. Это о Нем-то? О Нем, кто не видел вообще ничего целых три с половиной года?!

Скорпион смотрел и не мог насмотреться. В тот момент он и понятия не имел, что это было лишь минутное прозрение. Через полтора часа перед его глазами вновь все расплылось, затем подступила багровая пелена - и все вернулось на круги своя: призрачные тени, красноватый свет...

Гораздо интересней показалась Андрею его собственная реакция на повторную слепоту: он не испытал разочарования. Теперь он откуда-то точно знал, что рано или поздно он опять УВИДИТ, по-настоящему. Теперь у него есть Попутчик и его ждут загадочные сны, которые обязательно вернутся этой же ночью...

Слепяще-черный фон. Не было ничего, только сплошная, втягивающая в себя все и вся бездна.

Два ярких пятна на фоне беспредельности мрака, словно в день Создания. Два пятна, взаимодействующие друг с другом. Два пятна, помнящие о Бытии... Учитель и его Ученик, его наследник по духу, скользящий меж мирами Даос, Путник, Пилигрим, Трекер... Имен было множество, суть едина - Ученика ВСЕГДА звали Алом...

- Я должен был что-то сделать... - произнес Ученик. - Он уже здесь...

Ярко-белый силуэт Учителя вспыхнул еще ярче. Старик улыбнулся хитроватыми раскосыми глазами:

- Вот ты опять на пороге и снова тебя тянет оглянуться.

Ученик опустил голову.

- Войди и оставь двери открытыми для НИХ. Теперь либо все произойдет их силами, либо...

- Не произойдет, - договорил Ученик.

- Именно. Все очень просто. В тебе говорит твоя вторая половина души-разума. Не самая целесообразная, мальчик...

- Я хотел бы попросить у тебя разговора на земном уровне, в форме, принятой в той реальности...

- Почему нет? Тело-разум-душа - триедины, они принадлежат обоим мирам, и нет ничего запретного.

- Я знаю, как все было у тебя. Ты изначально был выше... Но только ты сам, Учитель, можешь знать, что чувствовала твоя душа на Пороге... Что было, когда ты приближался к оси? Мне важно это...

Силуэт Учителя расплылся. Теперь среди черного пространства лежал светящийся белый зверь пустыни и встряхивал густой гривой.

- Мой опыт не даст тебе ничего, Ал. Никто не чувствует одинаково. Неужели ты думаешь, мальчик мой, что я не поделился бы этим, если бы это могло тебе помочь?

- Я знаю. К сожалению, и мой Ученик будет чувствовать иначе на своем Пути...

- Это неизбежно. И почему - к сожалению? Легких Путей не бывает. Если Путь - легкий, значит, он ведет в тупик или в пропасть. Я вижу твои попытки облегчить его твоему Ученику и его Спутникам - настоящим и будущим. Не мне тебе объяснять, что в том нет никакого смысла. У него ВСЕ будет по-другому. Но уже то, что ты нашел его наконец - прекрасно.

- И все же, Учитель...

- Хорошо. Все было не так, как у тебя: я тоже был скользящим меж мирами, но являл собой не душу-разум, а разум-душу. Это и позволяло мне жить в одном воплощении не одну тысячу лет. Наверное, оттого мне было легче. Разум чаще отрезвляет душу, нежели наоборот, - контуры зверя засияли и вновь победили непроглядную тьму небытия.

- Сейчас меня устроит совет, - образ Ученика замерцал между реальностями, но концентрацией воли он вернул себя назад.

- Не иначе, как для того, чтобы не следовать ему... усмехнулся Учитель.

- Я слишком долго бунтовал и ходил по кругу. Я избавился от проклятья, и для нас троих важно, чтобы вернулся разум...

- Тогда и займись им. Оставь третье составляющее. Они сами догонят и поравняются. Ты уже получил свою порцию всего...

- Мое нынешнее воплощение принадлежало ранее душе моего сына. И так сложилось, что я вновь обрек его на поиски себя...

- Я все знаю, мальчик. Он и не находил себя в том воплощении, если ты об этом. И он сам так хотел. Желания должны исполняться, особенно не высказанные, а выстраданные. Ты знаешь, какие законы можно нарушить, а какие столь сильны, что не зависят от тебя... Если ты его нарушил и сделал это безнаказанно - значит, так тому и быть. Обмен между вами был в его пользу: твоя душа прикоснулась к его нынешней оболочке. Твоему ученику теперь будет легче вспоминать: ты наметил для него Путь. Теперь - уходи. Твоя судьба больше не зависит от одного тебя, воин. Пусть разум сделает свою работу...

И силуэт зверя растворился во Тьме...

Мгновенный выход из медитативного состояния - Влад распахнул глаза и одним движением гибко поднялся из позы пирамиды.

Темный и пустой зал, казалось, еще носил в себе остатки черной пустоты небытия. Спортивные снаряды безмолвно наблюдали.

В коридоре послышались шаги, и дверь тихонько скрипнула.

Не поклонившись при входе, внутрь шагнул Дмитрий.

- Что, Ромаха, не спится тебе? - Аксенов щелкнул выключателем, и Ромальцев сощурился от яркого света. - Мне вот тоже. Никак это ты вытащил меня из теплой постели, Оборотень?

Дмитрий прошел к тренажеру и, запрыгнув на стол, продел ноги под валики. Пару раз качнул ими, приводя в движение механизм, утяжеленный чугунными дисками. По ночному залу разнесся лязг металла.

- Валяй. Выкладывай, чего хотел? Снова вляпался?

Ромальцев стянул с головы темную повязку.

- Получишь информацию - думай сам.

- Я мальчик с крепкими нервами... - усмехнулся тот.

- Уезжай подальше от Ростова до конца лета. Так нужно.

- Хочешь сказать, Чечня аукнулась? Откуда такие сводки, почто не знаю? - Дмитрий прекратил двигать ногами, насыпал из пакетика, в какие аптекари расфасовывают порошки на заказ, на тыльную сторону ладони, между большим и указательным, белой пудры, в один прием втянул носом и удовлетворенно крякнул.

- Уезжай, а в сентябре возвратишься. Все равно в городе нечего делать летом...

- Ромах, ты или охренел совсем, или тебе башню напрочь совало... Какого черта я буду сваливать, когда вместо информации ты даешь мне какое-то фуфло? Или тебя на эзотерику потянуло?

Вместо дальнейших объяснений и разъяснений Влад набросил на себя джинсовую рубашку и застегнулся.

- У тебя пакет выпал, - сказал он, поворачиваясь к выходу.

- Где? А... - Дмитрий огляделся и взял со стола случайно вытряхнувшийся из кармана пакетик с порошком. - Ну ты подроб...

Влада уже и след простыл.

Значится, так: либо Вулф заваривает новую кашу и на этот раз хочет обойтись без его участия, либо что-то унюхал: в Чечении снова дерьмо вскипело, может, что и всплыло от той компании. "Чеченский след", типа. Аксенов фыркнул и, качнув головой, пошел к своей машине. В голове звучала музыка порождение волшебного порошочка.

Он проезжал безлюдный перекресток частного сектора, когда с боковой дороги из-за натыканных как попало металлических гаражей вырулил задрипанный до невозможного состояния "Запорожец", отчаянно маскирующийся под "Жука". Ночная охота полуанекдотического "мерсхантера" закончилась приличной вмятиной на правом крыле "Ауди" Дмитрия. Аксенов бросил руль, вышел из машины, оценил нанесенный урон и без особенного огорчения смачно выразился, дескать, "зашибись, мужик, ты снова не на того налетел, чё будем делать?".

Владелец "горбатого" тоже выполз на свежий воздух. Увидав его, Дмитрий понял, что с такого не брать, такому давать нужно. На паперти или в переходе.

- Bla, bla, bla... - протянул он. - Как же ты живешь такой, брателло, а?

Этот тип вовсе не выглядел особенно огорченным. Он подошел поближе. Ну и рожа! Как еще таким "права" выдают? За такую физиономию морды сажать надо, не дожидаясь, пока те сами влетят...

- Здравствуй, Дима, здравствуй, касатик! - лошадиный "фейс" осклабился. Фернандель рядом с ним просто отдыхает!..

Тут уж Аксенова проняло. Порошок тоже внес посильную лепту в его настроение. Димой его даже мама родная не называет... Дмитрий попытался вложить в удар всю силу, чтобы выбить хоть часть нагло посверкивающих, как частокол, зубов. Тип, на первый взгляд даже не шевельнувшись, как-то "обтек" его кулак справа, и удар ушел в воздух.

- Тихо, Митек, тихо! Не соблаговолит ли господин Аксенов вызвать к месту происшествия... нет? - он "обтек" удар теперь слева и, вроде как, снова не двинувшись с места.

Кокаиновый запал Дмитрия куда-то улетучился. Он даже грешным делом подумал, уж не "глюк" ли это.

- Не-е-ет! - рассмеявшись, проблеял тип. - Я не глюк. Где ты видел у глюков такие страшные морды? Это, братишка, тебе как минимум "ширевом" надо было разжиться... В этом гадком мире все устроено так, что подобное слипается, как два куска теста... лицо психа на несколько секунд изменилось: бесцветные глаза почернели и сверкнули холодной злобой, только что страшная, как смерть динозавра, физиономия теперь вдруг утратила свою уродливость и стала бездушно-красивой. - Так иди ко мне, павианчик, позволь, я тебя поцелую!

Железные руки схватили его за лацканы пиджака и притянули к уроду. В голове успела сверкнуть мысль: "Еще и педик!". Рот незнакомца приоткрылся, откуда-то изнутри послышалось утробное рычание. Что-то ослепительно-красное ударило Дмитрия в лицо и доставило невыносимую боль, словно внутренности его одномоментно взорвались. Тогда хватка ослабла, и псих повалился на землю, как мешок. Дмитрий тоже не устоял на ногах. Он упал и конвульсивно задергался в пыли, то ударяя себя коленями в подбородок, то выгибаясь и рискуя сломать себе позвоночник. Ему показалось, что это смерть.

Через несколько секунд он затих.

Дмитрий лежал и слушал ритм собственного сердца, все более спокойный. Боль отступала, нарастала тошнота. Он успел приподняться на локте, чтобы не испачкать самого себя рвотой, и желудок вывернуло наизнанку. Темная, с отвратительным запахом пена ударила изо рта. Это был запах сточной канавы, падали, настолько концентрированный, что Дмитрий никак не мог остановиться. Сознание его топили в каком-то вонючем болоте.

Полусломанный фонарь отчаянно мигал, как больной нервным тиком. Пожалуй, он один и был свидетелем странной сцены.

Наконец Дмитрий поднялся и утерся рукавом, размазав по добротной ткани гадостную слизь, скапывающую с подбородка. Он холодно взглянул на лежавшего без сознания психа, подтолкнул его носком туфли, махнул рукой и уселся в помятую "Ауди".

Выехав на проспект, Дмитрий включил магнитофон и, не сбавляя скорости, заглянул в "бардачок", где обнаружил сразу несколько пар темных очков. Выбрав себе одни, он нацепил их вместо сломанных обычных. Темные очки оказались с диоптриями, очень хорошего качества. Дмитрий взглянул на себя в зеркало, поправил их на носу, удовлетворенно "гикнул" и вдавил педаль в пол.

Покореженная "Ауди" пулей помчалась по проспекту.

- Ну-ну, братишка. Надеюсь, до скорой встречи! - пропел Аксенов.

Следователь Шелухов Антон Сергеевич был, пожалуй, еще слишком молод для того, чтобы называть его по имени-отчеству. В то же время работник он был ответственный и энергичный. Так природная непоседливость дала благие всходы. В ростовском угро он был на хорошем счету, умел разговаривать с людьми, умел где нужно посочувствовать, не становясь при этом "жилеткой для высмаркивания", но мог и тактично нажать, если это требовалось для дела.

Чаще всего Антон Шелухов ходил пешком, за что среди коллег и получил прозвище "Ходок". Своим "Москвичом" он пользовался лишь в крайних случаях, потому что считал Ростов слишком маленьким городом. Наматывая километры, Антон таким образом сохранил подтянутую фигуру и приобрел стремительную, "летящую", походку, едва ли не такую же, как у Петра Великого. Ему это нравилось. Он терпеть не мог, особенно весной и летом, в жару, сидеть в душном кабинете среди папок и жужжащих мух. Конечно, перепадало ему и это, как всем, но основная его работа состояла в обходе квартир, сборе информации и опросе свидетелей. Самые удачные решения, выросшие из анализа данных, к нему всегда приходили "на лету" - где-нибудь в трамвае или в марш-броске от одного пункта в другой.

Трудное подвергалось его атакам сразу. Энергичный следователь набрасывался на него, как лев, и разделывал с невероятной скоростью. Плохое же оставлял на потом - то, что уже нельзя было изменить.

Вот с этим, плохим, он и шел майским вечером в одну из квартир, тем более, что сам Шелухов жил неподалеку. Антон уже предвидел все, что увидит и услышит в ответ на принесенную с собой новость. Вот уж действительно: Лучшие новости - это полное их отсутствие...

Несмотря на легкую усталость, он не выстоял в ожидании лифта и поднялся по лестнице, тем более, что ему был нужен всего-навсего третий этаж. За это время он прикинул фронт работы: как начнет беседу, какие подберет слова, чем закончит, когда разговор, направленный по нужному руслу, придет к логическому завершению.

На его звонок долго не отвечали. Антон нетерпеливо взглянул на часы: была почти половина десятого, стемнело, и хозяйка квартиры должна уже быть дома, она сама так говорила, когда подавала заявление.

На третью трель за дверью послышались легкие шаги, на глазок упала тень, и следователь поднял удостоверение. Тогда щелкнул замок.

Шелухов почему-то готовился увидеть неряшливую оплывшую тетку неопределенного возраста с плохо покрашенными волосами и облезлым пунцовым лаком на ногтях - типичную представительницу класса "брошенных жен". Тем большим было его удивление, когда на пороге возникло грациозное златовласое чудо, которому на вид нельзя было дать больше двадцати-двадцати трех лет. Это "чудо" было небольшого роста, не накрашенное, с чуть припухшими зеленоватыми глазками и великолепной фигуркой под тонким шелковым халатиком.

- Добрый... вечер... - выдавил он, еще раз показывая "корочки". - Я из милиции...

Она кивнула.

- Гм... Гроссман Рената Александровна - это вы? - Антон все еще сомневался, что златовласое "чудо" является самой Гроссман, а не ее, скажем, дочерью или племянницей: заявление от нее принимал не он, а Кирилл Танской, который затем благополучно взвалил это дельце на плечи исполнительного коллеги.

Дива кивнула еще раз и отступила, тем самым приглашая его войти в просторную прихожую. Шелухов вошел. Чтобы изучить обстановку, его тренированному взгляду хватило полсекунды. Семья явно не из бедных, со вкусом у них тоже все в порядке. Но подсказывало ему чутье, отточенное за годы работы в органах: что-то не так в этом уютном, на первый взгляд, и добротно свитом гнездышке. Отчуждение какое-то. Перевалочная база. Видел он однажды страшно облезлую халупу с плесенью на потолке и обшарпанным полом. Хозяева не стеснялись пререкаться даже при нем. Повсюду кишели дети, тараканы, валялись обмоченные ползунки и поломанные игрушки, носилась, сверкая выпученными глазами, пятнистая кошка, в общем - кипела жизнь. А здесь Антон жизни не почувствовал. Не было здесь души. Нигде на подоконниках не росли цветы, нигде не было намека на человеческий беспорядок. Не общежитие, но храм поверженного бога, иначе не скажешь.

И здесь, в этой громадной прихожей, миниатюрность хозяйки, ее потерянность приобретали гротескную форму, подчеркивались. Девочка смотрела на него вопрошающе-распахнутыми глазами, и он видел - тело ее дрожало под тонкой тканью халатика.

- Извините, - терзая собственные ладони острыми ногтями, почти прошептала она, - я не сразу вас услышала. Давно не сплю, а сегодня как выключилась. Простите, что заставила ждать...

- Ничего страшного, - Антон заглянул в папку с делами и, собираясь с мыслями, пролистал несколько не имеющих никакого отношения к Гроссманам листков.

- Пойдемте на кухню, - попросила (!) она.

"Ну, её-то понятно, - подумал следователь, - а тебя-то чего колотит?"

Они уселись по разные стороны большого, сделанного под мрамор, стола. Такое ощущение, что над кухней поработал хороший дизайнер.

- У вас есть что-то о моем муже, - не спросила, а утвердительно произнесла девочка, на кухне, при ярком свете, ставшая казаться, правда, чуточку постарше, да и голос у нее теперь прорезаться: она перестала шептать. Впрочем, да! Антон едва не упустил: в обстоятельствах дела было указано наличие у Гроссманов маленького ребенка, который сейчас, судя по времени, должен уже спать.

- Да, Рената Александровна, - сухо сказал он, не желая раньше времени заставлять ее расстраиваться и подыскивая более мягкий способ подачи информации.

Тем не менее златовласое создание снова вздрогнуло, метнулось к чайнику, щелкнуло тумблером, село на место.

- И что? - осмелилась наконец спросить хозяйка.

Антон прикинул, в каком из карманов у него лежит нашатырь и лежит ли он там вообще. Кажется, лежит. Во внутреннем. Слева. С женщинами нужно быть готовым ко всему.

- Видите ли, я не могу дать окончательного ответа...

Лицо девушки выразило разочарование. И тут - такая перемена! - губы, вначале обиженно скуксившиеся, внезапно упрямо изогнулись, глаза стали спокойными, как у Сфинкса. Не девочка, но женщина теперь сидела перед следователем Шелуховым. Она выпрямилась и оперлась о спинку стула.

- Я слушаю, - глухо и твердо произнесла она.

Антон вмиг забыл о кармане с нашатырным спиртом. Такие в обморок не падают. И - собрался сам, последовав ее примеру. По крайней мере, перестал ощущать себя неким ангелом смерти.

- "Форд" с номерами, зарегистрированными на имя вашего мужа, нашли сегодня в пятидесяти километрах от города, - тут щелкнул вскипевший чайник, и следователь чуть не вздрогнул от неожиданности, полагая, что сюрпризы будут от хозяйки, а не откуда-то извне. Сама же "дива" даже не шелохнулась, продолжая безмятежно внимать, не сводя глаз с Антона. - В обрыве. За рулем обнаружен труп, но он настолько обгорел, что... - и молодой человек замолчал, не желая сгущать и без того мрачные краски.

- Что рассыпался в руках патологоанатомов? - ровным голосом спросила Рената Гроссман.

Антон отвел глаза и кивнул. Её взгляд одновременно и жег, и не выражал ни единой эмоции.

- Как это случилось?

- Эксперты в ДПС сошлись во мнении, что не справился с управлением на скользкой дороге... Ведь в ту ночь в городе и в области была гроза...

- Гроза... - Рената перевела взгляд широко открытых, но ничего не видящих глаз (так бывает, когда человеку очень долго не удается поспать, и он делает это с открытыми глазами) в темноту окна, и вечностью повеяло от этого взора, пустой и безжалостной. - Гроза... Молнии... Горы... Стрелы дождя... помню... - сами собой бормотали ее губы.

- Ре... Рената Александровна! - Антон аккуратно подтолкнул ее в плечо, и она очнулась.

- Да, да, простите. Я немного не в себе... Говорю с собой по привычке... Простите... - она потерла лицо ладошкой и приоткрыла набрякшие веки.

- Я вас могу понять. Поймите и вы меня: мне совсем не по душе разносить такие вот вести. Но - что поделаешь? Се ля ви... Кроме того, есть еще надежда, потому как установлена только машина, номера и принадлежность... Может быть, ему самому повезло и... - и Шелухов запнулся по двум причинам: труп находился за рулем, а в глазах Ренаты прочиталась ирония, губы насмешливо и скептически покривились. Ей ничего не нужно было говорить, он все понял. Понял - и поднялся. - Простите, уже поздно. Пора идти, пойду. Вы сможете зайти завтра в отделение часа в четыре после обеда?

Рената кивнула. Хорошо держится. Все поняла, но как держится! Или это ступор? А ну как выкинет что-нибудь над собой, когда оклемается? Был у него такой случай: баба дочку под мышку - и вниз головой с восьмого этажа. Сама, дура, живая осталась, калекой, конечно, на всю жизнь, а девчоночка трехлетняя - насмерть. Ну вот, "уладил формальности"...

- На некоторое время я вполне мог бы остаться и посидеть с вами... Если пожелаете... - полувопросительно произнес он.

Рената спокойно вскинула на него глаза и покачала головой. Шелухов прочел, как черным по белому: это не ступор; все самое страшное с нею уже произошло. Не ступор это. В ней жива только оболочка, и это уже давно. Антон словно в пропасть заглянул, и оттуда дохнуло полярным холодом вечности, "тем" миром, запредельностью. Это вызвало ужас, который появляется у людей, если они в лесу случайно сталкиваются с диким животным. Это было выше материалистичного разума и контролируемых чувств. Это был инстинкт.

Поборов себя, следователь смог все-таки вежливо откланяться. И с облегчением покинул страшную квартиру.

Рената вошла в детскую, села на пол возле разметавшегося в постели Саши.

- Я не перестала чувствовать тебя, Ал... Но почему снова эта гроза, почему?! - шептала она, тычась лбом в край Сашкиного диванчика. - Почему?!

Когда это произошло, содрогнулась Земля. Леденящий ветер охватил континент. Огонь боролся со стужей - всюду и везде: черное, не видевшее светила много-много месяцев небо, кромсали извивы молний; вода океана, омывающего материк, вскипала и топила берега, твердь земная разверзалась, исходила лавой, сопротивлялась...

Сколько светлых людей, тысячелетия назад сотворивших эту страну, погибло раньше положенного Природой срока!.. Катастрофа пришла неожиданно, и не существовало тихого уголка на планете, где можно было бы переждать ее. Все знали, что это случится, но точного срока не ведал никто. И вот беда выпрыгнула в ночи, словно разъяренный дикий зверь, словно вышедший из повиновения адский механизм...

Оритана более не существовало. Нет, некогда великая страна проживет еще несколько сотен лет, но это будет уже не тот Оритан. И для некоторых, гибнущих здесь и сейчас, это не будет утешением, ибо они проживали свое последнее воплощение, а теперь велением судьбы отброшены далеко назад, в глухую дикость, в забвение... Страшен не сам шторм, а его последствия. Великий Оритан просуществует еще ровно пятьсот лет. Пятьсот, теряя по клочкам свою душу в лице разлетающихся из белоснежных гнезд своих детей...

В паническом страхе покидала Оритан и ОНА - вместе в другими, еще живыми, но тоже не знавшими путей к спасению. Она боялась только одного - долгой боли. Она тоже жила в этой реальности в последний раз. Ей было отмерено еще не менее восьмидесяти-девяноста лет, за которые они со своим Попутчиком смогли бы сделать ПОСЛЕДНИЙ шаг до вершины пирамиды... Да, будь здесь Ал... Они вышли бы на спирит-уровень и, встретив смерть своих временных оболочек, в ясном сознании возродились бы заново, опять нашли друг друга и продолжили повествование после многоточия... В напоминание об упущенных фрагментах оританянам всегда служил огромный, обледенелый ныне, храм в самой южной точке материка - хранилище культуры ори, их гордость, их великое достижение. Если даже этот монумент высотой в полторы тысячи человеческих ростов не справился со стужей и превратился в ледяную гору, то что тогда могло справиться с безумием зимы?!

- Великие "куарт"! - истошно закричали где-то рядом. Верните нам разум, иначе мы все погибнем?

Кого-то задавило упавшим с неба камнем, кто-то, попав в круговорот толпы, сорвался в дымящуюся воду, а кто-то попросту был затоптан бегущими. Горел океан, пожирая судна, горели в воздухе машины спасателей и тоже падали на Город. Гневливые молнии уничтожали все, словно были орудием чьей-то деконструктивной мести, словно кто-то возмутился, что жалкие люди пытались покорить пространство и время. Но в тот момент никто, естественно, не отдавал себе отчета в таких вещах. Царящий хаос отбивал всякие потуги на верное осмысление происходящего, и гибли те, кто жил сотни сотен лет, не старясь, те, кто шел к вершине иначе, из воплощения в воплощение - дорог было очень много... Никто не останавливался, чтобы помочь другому в его борьбе с внезапной смертью. Великую цивилизацию словно подвели к исполинскому зеркалу и показали гордецам их истинный лик - да, необычайно умный; но и необычайно безобразный...

Первобытный страх ведал даже самыми светлыми умами. ОНА знала: чтобы преодолеть это, нужно освободиться от физического тела, но боль... Боль и отсутствие Попутчика, с которым именно сегодня судьбе было угодно разлучить ее, сделают жертву бессмысленной, а впоследствии они оба все забудут.

- Ал! - закричала она, однако голос ее никак не выделился в общем вопле и вое урагана.

Танрэй не знала, что он уже никогда не придет к ней в прежнем облике. За секунду до того, как стальной лист перерубил последний сосуд, соединяющий его разум с душой, Ал успел выйти на спирит-уровень и бросить освобожденную сущность на поиски Попутчицы. Только при соединении произойдет ментальная реакция, дух вернется к хозяину и будущий мозг не утратит ни единой частички знаний и чувств...

Ал опоздал на ту же секунду. Танрэй смогла только вскрикнуть, когда разверзшаяся под ногами земля поглотила ее измученное, избитое тело. Чтобы мобилизоваться, нужно было время, а этого как раз и не было. Время построило соперникам ловушку. Точного срока не ведает никто...

Они скользили, не чувствуя друг друга. Ужас ее, заблудившейся в отчаянно-синем пространстве среди черных спиралей, был всеобъемлющ...

Сон повторился уже третий раз за одни сутки: перед приходом следователя она не досмотрела его, и Рената нырнула в другую реальность, когда под ноги скользнула трещина; второй раз он тоже оборвался с плачем напуганного Саши; и только под утро она увидела дрожащие в воздухи спирали, и поняла, что лучше бы она проснулась, как раньше... Забыть, отбросить этот сон, уйти в небытие и не возвращаться оттуда никогда... Забыть... Почему Ал так не хотел, чтобы я забывала? Скорее что-то одно: либо помоги вспомнить, либо позволь забыть совсем...

Рената охватила голову и перевернулась на бок. Кто-то посторонний пытался протиснуться меж полушарий мозга. Она уже не соображала, какие мысли принадлежат ей, а какие нагнетены чужеродным вмешательством, если таковое вообще возможно, а не она сошла с ума...

"Представь, сестренка, - говорило одно полушарие Ренатиного мозга другому, - Представь, как счастливы законченные склеротики! Ведь каждый следующий день они проживают заново. Сколько чудных открытий, красавица моя! Сколько радостных "Я это уже где-то видел!" Зачем помнить? Это было бы скучно, уж ты мне поверь. Тело определяет возможности духа... Забывай, забывай скорее свой сон, сестренка!"

Наконец-то это и случилось... Вот и явный симптом: отчетливый голос альтер-эго...

- Я ГОВОРЮ ЭТО ТЕБЕ, ПРИШЕДШАЯ ПОСЛЕ МЕНЯ... МЫ ГОВОРИМ ЭТО ВСЕМ, КТО ПРИДЕТ ПОСЛЕ И ПОСЛЕ НАС... - сами собой бормотали губы. - МЫ ГОВОРИМ ЯЗЫКОМ ЗВЕЗД СО ВСЕМИ, КТО ЖЕЛАЕТ НАС УСЛЫШАТЬ. ПОДНИМИ ГОЛОВУ И ВЗГЛЯНИ НА ВОДНЫЙ НЕБОСВОД, ПРИСЛУШАЙСЯ К ШЕПОТУ ВСЕЛЕННОЙ, ОТОРВИСЬ ОТ СВОЕЙ РЕАЛЬНОСТИ ХОТЬ НА МГНОВЕНИЕ... ТЫ УСЛЫШАЛА МЕНЯ, "КУАРТ"?

В ответ был женский смех, оборвавшийся задушенным мужским кашлем.

Оболочка послушно вошла в ритм повседневности. Оболочка сидела на своем рабочем месте, разговаривала с людьми, листала журналы, оболочка улыбалась...

События сменялись, как эпизоды-картинки из телевизионных заставок. Они не сочетались между собой никакой связью. Они происходили то раздельно, то одновременно, почти наслаиваясь друг на друга. Так должны видеть мир насекомые - единое во множественном исполнении. Никакой логики. Суета сует.

Марго. Что-то говорит. Тут же смотрит на обложку книги, раскрытой на первой странице уже часа два. Удивляется. Слова отдельно:

- Что ж, чем бы дитя ни тешилось, лишь бы оно не вешалось... Ты только книгу-то переверни...

- Не смешно.

- Зато про немцев.

Сказать ей? Про то, что "после недолгих сомнений и совещаний эксперты и дэпээсники констатировали смерть"... Марго, как и Роза Давидовна во всем обвинит ее, Ренату. И будет права...

Провал. Клиенты. Снова провал...

Оболочка дрогнула и внезапно - до тошноты - заполнилась чем-то, когда глаза, слух и обоняние восприняли появление нежданного человека.

Волевым приказом Рената уняла стук сердца, и оно безропотно подчинилось. Снова заставила бежать - и снова повиновение. А глаза тем временем наблюдали за приближением Влада, но его перехватила Марго:

- Какие люди в Голливуде! Что-то долго ты пропадал... Нравится? - она указала на манекен, обтянутый сшитым для Аси платьем.

Ромальцев скользнул взглядом по Ренате и только потом сфокусировал его на кукле. В ту долю секунды, когда его взор остановился на ней, глаза Влада - Рената была просто уверена! излучали какой-то недосказанный вопрос и в то же время что-то оценивали.

- Очень нравится, - кивнул он и повернулся к ней. Посчитайте неустойку...

- Даже не вздумай! - запретила Марго, сияя очарованием и распространяя улыбки во все стороны. - Это наш общий подарок твоей невесте. Кстати, привет ей огромный... Идем в кабинет, у меня есть несколько вопросов по поводу... - и она прикрыла дверь. Вообще эти вопросы были в компетенции Гроссмана, однако его отсутствие впервые за все эти дни пришлось на руку бывшей швее.

Внутренний диалог эго и альтер-эго, к счастью, прекратился, но Рената прекрасно знала, что просто так, само собой, ничего не проходит.

И тут она отчетливо поняла, что вот теперь-то, впервые, быть может, в жизни, она осталась действительно одна. Как когда-то Марго - но у той была сила и маленький Левка, которого нужно было чем-то кормить. Как всегда - Саша, но тот был прирожденным одиночкой и погиб, как одиночка. Как пять лет назад - Гроссман, который не мог не понимать, что его чувства по-настоящему перестали разделять и никто не собирается к нему возвращаться... Может быть, только Люда?.. Да что Люда? Она так же одинока, но отчаянно сопротивляется... Двое странников без причала - это слишком много. Не сегодня-завтра уйдет и нянька.

Вновь, в который уже раз, Рената ощутила настоятельную потребность спрятаться за чью-нибудь твердокаменную спину, зажмуриться и не дышать, пока все не пройдет. А когда оно пройдет, это "все"? Неведомо...

Увы и ах! Прятаться больше нельзя. Выходи плясать, стрекоза...

Не спляшешь, забывчивая моя сестренка! У тебя в голове гуляет сквозняк, ты - серая мышь. Забудь и займись чем положено. Если человек лезет туда, в чем ни льдинки не смыслит, то в лучшем случае он останется калекой... Риск - это не для тебя, сестренка! Заботься ты лучше о своем чаде, пока и с ним чего-нибудь не приключилось... Ты ведь этого не хочешь, правда, мартышечка? А летать - так у тебя крылья коротки. Забудь!..

Стряхнув наваждение, Рената взглянула на часы. Как пролетел день? Да как и все. Электронное табло показывало 15:48. В четыре часа пополудни ей нужно будет что-то сделать... Перед мысленным взором мелькнул вчерашний следователь. Уладить формальности - так это называется в наше время... Уладил...

- Марго, - ноги сами привели ее в кабинет, где швея обрабатывала психику Ромальцева, маскируя осторожный, но уверенный флирт под деловую беседу; в тот момент Марго почему-то была сногсшибательно похожа на Ренату - не то повадкой, не то выражением лица. - Марго, я на часок...

Та приняла свой облик, свою позу и отмахнулась, дескать, иди, только не мешай. Влад не обратил на них никакого внимания. Он сидел в черном кожаном кресле и просматривал какие-то документы.

Рената вышла на крыльцо ателье и глубоко вдохнула сыроватый, уже совсем по-летнему ароматный воздух. Где-то начала цвести акация: ее запах можно было перепутать только с черемухой - кажется, именно так пахла прошлая жизнь в родном уральском городе. Туда можно съездить, но от того ничто и никто не воскреснет. Города, покончившие собой... Приговоренные города... Как много их было на ее памяти... Памяти? Она и в самом деле что-то помнит...

Рената отправилась в сторону автобусной остановки и заметила, что рядом неторопливо скользит красная иномарка с помятым боком. Дыхание зашлось - как тогда, когда она увидела Влада. Рената усмирила сердце, но свод черепа по-прежнему жгло огнем. Ей было нечего терять, не перед кем держать ответ за свои поступки, и потому она резко остановилась и в упор, с вызовом посмотрела на водителя красной "Ауди". Впервые она повернулась лицом к непонятному...

Он вышел наружу и, положив локоть на крышу автомобиля, слегка откинул назад черноволосую голову. Карие, широко расставленные глаза прищурились под круглыми, безоправными линзами очков, но Рената так и не смогла угадать, что выражает их взгляд. Там было много всего - смешанного, неопределенного.

- Садись, сестренка, - он улыбнулся, чуть растянув губы и не выказав зубов. - Садись.

Она молча рванула дверцу и тяжело упала в кресло. Незнакомец помешкал, взглянул в сторону припаркованного у ателье "Паджеро" и тоже сел.

- Здравствуй, - сказал он и машинально пристегнул ремень. Как зовут тебя нынче, сестренка?

Ее не удивило странное обращение. Мало того, она откуда-то знала, что он имеет право так ее называть.

- Рената, - быстро проговорила она.

Он принял ответ, приценился, поджал губы и наконец кивнул:

- Анаграмма... Великолепно. Да, приятно познакомиться, я Дмитрий. Куда едем, Рэй-на-та? Навстречу солнцу?

- Нет, в РОВД Западного...

- И тебе не хочется съездить вместе со мной, чтобы встретить солнце? Ты меня огорчаешь, сестренка... - тем не менее Дмитрий завел "Ауди" и повернул руль.

- Кто вы? - спросила она, глада перед собой.

- Я и сам хотел бы понять, кто я теперь, сестренка-Рэй-на-та... Живешь, работаешь - а все для чего?

- Для чего? - Рената коротко посмотрела в его сторону и снова отвернулась.

- А ты не знаешь? - Дмитрий выжидательно замолчал, но она не отозвалась. - Вот и я не знаю... Ладно, детка, это все мелочи... нам нужно встретиться.

- Вы - лихой супермен, скажу я вам.

- Согласись, я имею на это право, Рэй-на-та! Ну, погляди в себя, погляди! Что чувствуешь?

- Нет, не уверена. Вы следили за мной?

- О, зима меня заморозь! Как все это тоскливо...

Рената почему-то рассмеялась. Его манера говорить была до боли знакомой. Дмитрий поцеловал ей руку:

- Так что же, золотая муза? Я могу рассчитывать на встречу, Рэй-на-та? - в его устах это имя звучало несколько раскатисто и уж во всяком случае весьма необычно.

- Можете.

- На "ты", сестренка! Называй меня на "ты", мы ведь не чужие друг другу! Бе-бе! - он со смехом нажал игрушечного чертенка, болтавшегося на зеркале заднего вида, и тот послушно пискнул. - Тогда - сегодня же вечером? - и Дмитрий чмокнул ее уже в сгиб локтя, где еще сохранился запах ее духов.

- Да.

- Ты, конечно же, замужем?

- И что?

- Вот именно - и что? Для тебя ведь это никогда не было препятствием. Время его везения давно вышло, если уж мы здесь, с тобой. И к чему вы пришли?

- Ни к чему не пришли.

- Именно. И на этом уже можно поставить большую точку. Всё.

Рената почувствовала, что он пытается забраться ей в голову, но почему-то не может, и растерянности тычется в закрытые двери, гадая: "Что она задумала? Что?". Самое смешное заключалось в том, что она ничего не задумывала. Рената была пуста, как кукла на витрине. Одна оболочка.

Дмитрий притормозил у отделения и посмотрел на нее. Кривая улыбка мелькнула на его лице, но не смогла выразить презрения, которое - Рената была уверена - он хотел бы показать.

- До вечера.

- До вечера, - Рената хлопнула дверцей и даже не удивилась, что он не спросил у нее ни адреса, ни телефона. Дмитрий знал ее так давно, что ей не под силу было даже представить.

- Ты ничего не вспомнишь, сестренка-Танрэй... - глядя ей вслед, прокомментировал себе под нос Тессетен. - Ничего...

Озабоченная своими проблемами, исчезновением Марка и прочими житейскими неурядицами, няня, едва не забыв попрощаться, ушла, и Рената с Сашей - каждый сам по себе остались в одиночестве в огромной пустой квартире.

Мальчик по-прежнему строил пирамиды и играл со своим черным талисманом, а Рената, не обращая на него внимания, искала куда-то подевавшийся диск из Мемфиса. Сейчас ей больше всего на свете хотелось бы вслушаться в шепот звезд на записи. Но его... не было.

Не слишком громкая трель звонка прозвучала ровно в девять. Рената пошла открывать и не заглянула в глазок, потому что прекрасно знала, кто стоит по ту сторону двери.

- Ты всегда меня чувствовала, сестрица, - улыбнулся Дмитрий, а голос его прозвучал высоко и немного глухо, как из бочки.

Увидав Дмитрия, мальчик просиял:

- Карлсон вернулся! - и бросился обнимать его, обвил руками за бедра и прижался головой к животу.

- Т-с-с-с! - Дмитрий приложил к губам указательный палец и сильно изменился в лице, но совсем не так, как "изменяются" книжные герои из старых дамских романов - штамп, наложенный законами жанра. Он действительно ИЗМЕНИЛСЯ. Холодное выражение скатилось с него, словно жидкая маска. Он был безобразен теперь, но это безобразие было во сто крат приятнее былой красоты.

Рената кивнула и опустила глаза. Она уже поняла, что вышла на финишную прямую и во весь опор несется прямо к пропасти - а там уж или полетит, или...

- Или проиграешь, - договорил гость, отстраняя от себя ее сына и касаясь пальцем верхнего века на своем глазу: - А сейчас ты пойдешь, маленький Кор, и ляжешь спать... Договорились?

Саша тут же исчез. Он верил, что всю ночь теперь будет летать с этой большой и сильной птицей. Дмитрий выпрямился и неторопливо, чуть-чуть подволакивая правую ногу, пошел в зал.

Рената стояла у окна, и силуэт ее вырисовывался под полупрозрачной тканью халата. Она передвигала книги на стеллажах в последней попытке отыскать ЧТО-ТО... Что-то очень важное, оберег, защиту...

- Давно тебя не видел, - сказал Дмитрий через всю комнату, но тихо. - Здравствуй, царица...

- Прошло всего несколько часов, не более...

Он фыркнул и, как Гроссман, оторвал плечо от косяка, не размыкая сложенных на груди рук:

- Прошло всего несколько десятков тысячелетий, не более... - подойдя к Ренате, он оттеснил ее от серванта, закрыл стеклянные створки и, прихватив женщину за плечи, развернул ее лицом к улице, а сам заглянул к ней из-за спины. - Скажи, что ты там видишь, сестренка?

- Что я должна там увидеть? - проговорила она, отклоняя голову прочь от него, но глядя в окно, где было уже почти совсем темно.

- Хорошо, поставим вопрос так: чего или, вернее, кого ты там НЕ видишь, золотая муза?

Она крутанулась в его руках и повернулась к Дмитрию лицом. Зеленовато-янтарные глаза смотрели на гостя хмуро, пусто и устало.

- Чего ты хочешь?

- Это неважно. Другими словами, я сейчас чувствую холодок между лопаток и всякое такое... А ты, сестренка-Танрэй?

Она усмехнулась. Да, это точно был тот, кто знал ее очень давно, невообразимо давно. Он походил на тень из сказки Андерсена и Шварца, которая являлась принцессе, чтобы рассказывать ей ее собственные сны. Однако эта тень могла бы порассказать не об одних снах, да только она никогда этого не сделает. Рената знала, что он явился черт знает откуда, чтобы нанести решающий, сокрушительный удар. И больше не будет ничего. Она знала это.

Рената не сопротивлялась, когда он резким рывком привалил ее к стене и прижался своими губами к ее губам. Ядовитый язык дерзко скользнул в рот, словно жало впился в нёбо... Рената испытала такую боль, словно он хотел высосать из нее все внутренности. Она беспомощно заколотилась в руках Дмитрия, застонала. На нее смотрели бездонные черные глаза очень красивой женщины, они были очень близко, они излучали уверенность в победе. Тогда Рената сделала единственно возможную вещь: она прикусила терзающую плоть, прикусила так сильно, что во рту у нее стало не то кисло, не то солоно. Дмитрий отпрянул и отер с подбородка брызнувшую кровь:

- Вкусно, сестрица?

Рената размазала кровь по лицу. С места Дмитрия на нее и впрямь глядела молодая женщина, в неясных сумерках казавшаяся столь же красивой, сколь и холодной. Иное уродство подчас бывает милее такой вот безумной, злобной красоты...

- Мне понравилось! - вдруг с вызовом ответила Рената и бросилась на нее, хватая одной рукой за затылок, другой - за подбородок и впиваясь в ее губы не менее диким поцелуем.

Незнакомка начала вырываться. Ее силы куда-то ушли, и пальцами Дмитрия она судорожно скользила по предплечьям Ренаты.

Дмитрий ощутил страшную тошноту. Но вкупе с этим поцелуем все, что сейчас происходило, было для него чем-то несбыточным. Он прекратил сопротивляться, и услышал внутри себя истошный вопль. Пусть вопит. Пусть. Это не ее день. Ему не хватало воздуха, голова кружилась, от слабости подкашивались ноги. Еще чуть-чуть - и произойдет непоправимое. Он не пускал, хотя внутри с яростью полярной метели бесилась та, с кем он провел века.

Ладонью дрожащей руки он прикоснулся к щеке Ренаты, медленно запустил пальцы в растрепавшиеся рыжие волосы на виске, лаская, провел ими по затылку женщины. Та осторожно освободила его губы и отвела его руку от себя.

Они стояли друг перед другом, задыхаясь, глядя друг другу в глаза, и какие-то всполохи мелькали перед внутренним взором Ренаты. И тут он зажал рот ладонями. Спазм тошноты согнул его чуть ли не пополам - еще и еще. Как он переборол себя неизвестно.

- Я еще вернусь! - прошипел он, глядя на Ренату.

Она исподлобья следила за ним. Та женщина внезапно вернулась, схватила со стола длинную хрустальную вазу и яростно размахнулась ею. Если бы Рената не увернулась, неизвестно, что было бы с нею, а так ваза разлетелась вдребезги, расцарапав обои и усыпав осколками пушистый ковер. В руках у Дмитрия осталась лишь самая нижняя часть сосуда с острыми неровными краями, сверкавшими, как зубы чудовища.

Рената вцепилась ему в запястье при повторном замахе, резко выкрутила руку и толкнула ступней в живот. Дмитрий по инерции отбежал на несколько шагов, а она нет чтобы бежать, но просто в каком-то отупении стояла и смотрела, что он станет делать дальше. И в тот момент ни единой мысли не присутствовало в ее голове, пустой, словно кубышка.

Он отдышался, непонимающе взглянул на зазубрины донышка вазы, отбросил его от себя, словно ядовитого гада, и сдался:

- Не могу...

Рената ждала.

Дмитрий тяжело доковылял до кресла, привалился на подлокотник, сглотнул густую, пополам с кровью, медно-кислую слюну и, опершись на спинку, поднялся, точно был не молодым мужчиной лет тридцати пяти, а дряхлым дедом.

Рената села прямо на пол и обняла руками колени. На гостя она больше не смотрела.

Через полминуты хлопнула входная дверь...

ПЕРВАЯ РЕАЛЬНОСТЬ

Кула-Ори был разрушен почти до основания. Часть плато оползла и затонула в бухте. Уцелело от силы два-три здания, но жить в погребенном городе уже не хотел никто: любой из повторяющихся толчков мог стать роковым.

Кронрэй едва сдерживал слезы, бродя среди развалин и поглаживая останки своих детищ, еще совсем недавно радовавших глаз. Гораздо меньше тронул его сердце вид погребального костра, на котором оританяне сжигали найденные трупы своих соотечественников, и совсем не вызвали эмоций похороны дикарей - те связывали из стволов небольшие плоты, укладывали на них погибших и отправляли в плавание по воде. Туземцы тщательно следили, чтобы на каждый плот попадали обязательно близкие между собой люди: жены с мужьями, либо целые семьи. Помилуй, Природа, если бы родственники оказались на разных плотах!

Ал смотрел на все это молча, в одиночестве, спрятав руки в карманы и нахохлясь. Раньше такие ритуалы происходили на реке Кула-Шри, впадавшей в бухту океана, а теперь людям незачем было забивать устье бесчисленным количеством похоронных плотов: океан подступил так близко, что путь до него не составлял и получаса ходьбы.

Огонь и вода... Содержание, отлитое в форму... За кем правда - за теми, кто сжигал, или за теми, кто топил? И там, и там инстинкт ли, разум ли подсказывал: Попутчики должны быть вместе, и тогда... Что - тогда? Ничто не менялось в лучшую сторону уже пятьсот лет. И мало кто не помнил, в честь чего соблюдаются те или иные законы предков...

Астрофизик стоял на пригорке, обсосанном тремя недавними валами, пришедшими из мирового океана. Они раскололись о гранитный уступ, на который теперь опирался плечом Ал. Астрофизик не раз видел, как обнюхивал здесь камни его преданный сторож-Нат, словно читал книгу, написанную на одному ему известном языке... Почему-то вспомнились родители, оставшиеся на Оритане - и его, и Танрэй. Наверняка их уже нет в живых, а оболочки, некогда им принадлежавшие, отныне даже некому будет предать пламени...

Надо уходить. Нельзя привязываться к обстоятельствам. Земля еще нескоро оправится от безумия, и им всем нужно идти, чтобы не стать очередными жертвами какого-нибудь нового катаклизма... Путь должен лежать на юго-запад, в сторону моря, соединяющего континенты Рэйсатру и Осат. И теперь идти придется пешком: фактически, вся техника была либо уничтожена, либо повреждена и не поддавалась восстановлению. Апофеозом технического краха был распростертый грудой мертвого металла в растрескавшейся пустыне любимец эйрмастера, "Сах". На его тусклом борту сквозь струи дождя еще просвечивали три звезды эмблемы. И все.

Ал смотрел в неспокойную, ощетинившуюся бурунами, морскую даль. Там, за горизонтом, по ту сторону океана, умерла его родина... Теперь она действительно стала центром мироздания уже в прямом, а не в образном смысле.

Молодой человек прикрыл глаза, потянул воздух носом и оторвался от скалы. Нужно возвращаться к своим. Смотреть долее на копошащихся внизу туземцев не хватало сил. Надо идти и снова успокаивать отчаявшихся, утешать осиротевших, поднимать у всех дух и доказывать целесообразность перехода. Он знал, кто будет против него - просто, чтобы быть против...

А воздух отчетливо пах недавней смертью...

Уже на полдороги к поселку, временно разбитому потерявшими жилье кула-орийцами, на узкой тропе Ал встретил темноволосого юношу, совсем еще мальчика, но с тяжелым, сверлящим взглядом. Оба они приостановились, прежде чем разминуться, посмотрели друг на друга и... пошли каждый в свою сторону.

Множество людей ковыляло по пустыне. Немало врагов было у этих путников: и одичавшие собаки, которые трусили вслед за обессилевшим караваном, и кочевники - тоже согнанные со своих мест бывшие цивилизаторы, - и чужие племена. А еще - дикие звери, ядовитые насекомые, стужа, сменявшаяся невыносимой жарой, трещавшая под ногами земля, болезни, голод... Караван боролся с неприятелем, как мог, но потери были огромны... Много-много Селенио тащились люди по невидимому пути, и с каждым днем надежда все сильнее угасала, точно умирающая звезда...

В стороне ото всех, хмурый, с плотно сжатыми губами, обросший, хромал на костылях экономист Тессетен, не пожелавший ехать в повозке с другими ранеными, больными или просто малыми детьми. След в след за ним шел юный Фирэ, не заговаривая с ним, не предлагая помощи, но не отставая ни на шаг. Сетен не позволял кулаптру осматривать сломанную ногу, и Паском никак не мог снять повязку, фиксирующую кость. Экономист чувствовал, что там что-то неправильно срослось, ведь старик-целитель колдовал над ним впопыхах, разрываясь между множеством других искалеченных людей... Сетен помнил, как спешил кулаптр к одной из темнорожих обезьян, которая чудом выжила после того, как ее почти пополам раздавило рухнувшей колонной. Обезьяна потом все равно подохла, не протянув и половины проделанного пути.

Едва оправившись после родов, Танрэй с привязанным к груди младенцем шла пешком вместе с другими женщинами. Наверняка ей казалось, что со стороны это выглядит до озноба благородно. Экономист не понимал ни ее, ни других. И не хотел уже ничего понимать. Он ждал одного: когда перестанет ныть на перемену погоды кость, чтобы можно было расколоть гипс, сбросить повязку и... Когда он так думал, этот сопляк, что увязался за ним, взглядывал на него с надеждой. Его Тессетен как-то еще ощущал, но причины его поступков были для экономиста туманны и неопределенны. В одночасье он забыл очень многое и вспоминал с громадным трудом, скрипя зубами и озлобясь на весь мир...

Только в проклятом Але не истощалась глупая, никчемная, оптимистическая энергия. Хренов звездочет выглядел не лучше других - с ввалившимися щеками и глазами, заросший бородой, тощий, как остов - но все еще на что-то надеялся. Идиот. Всегда был идиотом, идиотом и подохнет. Из-за него и жена не может передохнуть, дескать, негоже, если муж страдает, а я буду отдыхать. Сумасшедшая обезьянка! От тебя самой уже ничего не осталось - тебя ветром качает, страшненькую, с почерневшим лицом, полопавшимися сухими губами, обгорелой кожей. Только твой сын, мальчик с именем хищной птицы, у которой всегда такие серьезные вдумчивые глаза, обведенные траурной каймой, только он не знает бед на твоей груди и растет не по дням, а по часам...

Сетен ждал, и ждать оставалось уже недолго. Еще пара таких набегов - и от их жалкого каравана ничего не останется. Погребальные костры и так разжигают чуть ли не на каждой стоянке. Если успевают.

Сетен ждал...

- К бою! - прервал мысли Танрэй пронзительный крик какого-то мальчишки.

Темнокожий разведчик, следовавший на маленьком ослике впереди каравана, опрометью возвращался назад.

Путешественники тут же окружили повозки с людьми, скарбом и провизией, оставляя их в центре и ощетинясь оружием. В ход шло все - и ножи, и дикарские копья, и некогда огнестрельное, а теперь совершенно в этом плане бесполезное оружие.

Женщина ощутила, как возле нее вырос Ал.

- Где Кор? - спросил он, оттирая ее к повозкам. - Где Кор?!

- Там, у Хатты, - Танрэй махнула рукой в сторону.

- И ты - быстро к ней! Ишвар, ты их видишь? Сколько их?!

- Меньше, чем нас! - отозвался бывший ученик Танрэй, сжимая костлявыми руками свое копье.

Прогнав Танрэй, Ал заметил, что Паском тоже собирается принять участие в бою.

- Кулаптр, - астрофизик умоляюще посмотрел на него, только не вы!

Тот сделал рукой непонятный жест.

- Паском, пожалуйста!.. Паском! Вы слышали, что я сказал вам? - Ал не мог разговаривать с целителем в таком тоне, и дело было даже не в том, что старик вырастил его и его "куарт". Только величайшее напряжение заставило его решиться на дерзость.

- Мальчик, эти люди не совсем-совсем такие, какими были прежние... Не мешайте мне... Если начнется бой, никто-никто из нас не выживет несмотря на численное превосходство... Уберите оружие. Копья в землю! Слышите меня? Ал. Ты здесь главный?

Астрофизик заметался перед выбором. Паском посмотрел ему в глаза, а враждебные кочевники тем временем приближались верхом на животных, которые в Кула-Ори были дикими и бегали по степям... На местном наречии их называли лошадьми, а на Оритане - гайны, и ни в Ори, ни в Асгарде они не водились.

- Копья в землю, - произнес Ал и всей спиной ощутил презрительный взгляд бывшего друга-экономиста.

Тогда Паском пошел вперед, жестом рук заставляя всех не двигаться с места.

Кочевники, половина из которых еще совсем недавно не знала бед, живя на Оритане, чудом спасшаяся после планетарного катаклизма, а другая половина жившая на Рэйсатру не одно поколение в облике туземцев, металась по пустыне в поисках поживы.

Теперь перед ними было смешанное племя человек в пятьсот семьсот, не больше, но основную часть этих недоумков составляли женщины, дети, старики и больные. Мужчин, способных оказать сопротивление, было не больше двух сотен. В общем, против шестидесяти девяти конников они не выстоят.

С громкими криками и понуканиями, всаживая пятки в бока своих гайна, кочевники неслись на караван.

Неожиданно лидер конников, крепко сложенный южанин из Эйсетти по имени Тантори, увидел, что из кучи людей, в боевом порядке окруживших повозки, вышел невысокий старик в черных лохмотьях, трепетавших на горячем ветру. Он направлялся навстречу им с поднятой рукой.

Тантори вскинул в руке острый, как бритва, атаме, прикидывая, как снесет сейчас старому безумцу его бородатую голову, и издал боевой клич.

До старика оставалось шагов сто, не больше, и гайна пролетят это расстояние не больше, чем за несколько секунд, как вдруг в исходящем от растресканной земли мареве на месте человека соткался мираж. Животные взревели и так резко осадили назад, что всадники едва не скатились с их спин.

Посреди пустыни лежал исполинских размеров огненный зверь с лохматой всклокоченной гривой и мягкими когтистыми лапами. Воздух клубился вокруг него, делая причудливую картинку реальной и нереальной одновременно. Зверь неторопливо встряхнул головой, издал рык, огласивший пустыню, и поднялся на ноги. Гайна с налитыми кровью глазами, попятились. В рыке зверя послышались нотки человеческого голоса - сомнений не было: чудовище что-то говорило.

И Тантори услыхал:

- Опомнитесь, пока не стало поздно, соотечественники! - это был язык ори. - Не мы нападаем на вас, но вы сами ищете стычки!

Гайна плясала под Тантори, и только стужа могла бы заставить ее двинуться вперед. Тем временем зверь снова лег, протянув перед собой гигантские передние лапы:

- Если ори станут драться меж собой, то ничто уже не спасет наш мир. Не ты ли, Тантори, еще недавно хотел найти своих и объединиться с ними. Ты их нашел. Мы с радостью встретим тебя, как гостя...

Лидер кочевников был не из робких, но и он едва собрался с духом, чтобы ответить зверю:

- Ты кто?

Чудовище снова встряхнуло гривой:

- Решай, Тантори! Ты будешь драться или захочешь поговорить с соотечественниками? Отвечай на вопрос, Тантори, "куарт" Тантори из Эйсетти!

- Ладно, поговорим...

Оританяне и дикари, стоявшие вокруг повозок, во все глаза смотрели на кулаптра, который остановился на полдороги к скачущим всадникам и стал что-то говорить - ветер разносил слова его негромкого голоса. Неизвестно, что послужило причиной для испуга гайна кочевников, однако животные храпели и плясали на месте, ни на шаг не приближаясь к Паскому. Продолжая говорить, тот поднялся с песка, на который зачем-то садился, пошел им навстречу (гайна с перепугу шарахнулись назад), а затем снова сел, скрестив под собою ноги. Наконец от группы кочевников отделился лидер.

Его гайна пряла ушами, похрапывала и скакала бочком. Кулаптр встал и взял ее за поводья, опутавшие продолговатую взмыленную морду.

Танрэй с приоткрытым ртом следила за происходящим, прижимая к себе проснувшегося сына. Бывший эйрмастер Зейтори оглянулся и посмотрел на нее, затем - на Ала и вопросительно дернул головой. Астрофизик пожал плечами.

Паском подвел животное с продолжавшим сидеть верхом всадником к спутникам и добродушно усмехнулся одними глазами черными и раскосыми, с веселыми морщинками в уголках.

- Это ваш земляк, Ал, Сетен! Он желает поговорить...

Гайна застучала копытом передней ноги, глухо выбивая из пересохшей земли мелкие камушки и песок. Кочевник спешился и скользнул глазами по соотечественникам, невольно избрав для себя в собеседники Ала, который чуть ли не на голову был выше всех остальных и у которого в глазах еще не угас живой огонь. С повозки спустилась хозяйка племени, которое жило на территории Кула-Ори. От ее змеиной одежды остались одни лоскуты, но выглядела она по-прежнему величественно, несмотря на примотанную к груди покалеченную руку. Даже оританяне не смогли закрыть ей дорогу. Хозяйка подошла к Алу и встала возле него.

- Ты тоже из Эйсетти? - спросил кочевник астрофизика. - Мое имя Тантори. Мой дом был неподалеку от амфитеатра... Давно ты уехал с Оритана?..

Битва так и не состоялась. Кочевники добровольно объединились с караванщиками. Тантори и еще двое мужчин - его спутников - отдали своих гайна, чтобы сменить осликов, уже много лун выбивавшихся из сил, волоча за собой тяжелые повозки.

Танрэй кормила сына, почти полностью уйдя в мирок, который сотворила для него и для себя. Вселенная сжалась и уплотнилась в комочек, жалобно мяукавший от жары или холода. Тогда она научилась петь ему песни, которые слышали и запоминали другие не только женщины, но и мужчины, ибо песни повествовали о прошлом, которое не вернуть уже никакими силами, и были красивы и сильны. Похожие на все колыбельные мотивом, они были о заре, которая заливала чудесный город на рассвете, о людях, которые много столетий назад знали многое, но потом почему-то все позабыли... Ее слушали все, особенно прибившиеся к ним кочевники. Тантори задумчиво ехал верхом на своей гайна, запряженной в ее повозку, и молчал. Паском шел возле Танрэй. Маленький Кор, наедаясь, постепенно засыпал.

- Кулаптр, - шепнула старику молодая женщина, - как вы сумели сделать это? - она указала глазами в спину Тантори.

Старик усмехнулся:

- Я не первое лето топчу эту землю, девочка... Тебе это тоже удалось бы...

- Мне кажется, нет.

- Удалось бы. Твоему мужу - пока нет. А тебе удалось бы.

- Почему Алу - нет? - она отвела от лица выцветшие от солнца и похожие на солому волосы, которые ей пришлось совсем коротко обрезать перед началом путешествия.

- Подумай.

- Даже не предполагаю...

- Посмотрись в отражение. Вас двое - я один. Неужели это случайность?...

Танрэй покачала головой. Она так и не поняла, а целитель не стал объяснять. Она зевнула и прилегла на колени Хатты, той самой девушки-туземки, что состояла переводчицей при хозяйке племени и была некогда неплохой ученицей. Младенец недовольно заурчал во сне и свернулся поудобнее возле ее живота.

- Спи, мой маленький птенчик... - шепнула Танрэй, поцеловала его в выпуклый лобик и забылась томительным сном.

Однажды путешественники проснулись и не досчитались семидесяти трех человек. Не было Тессетена, юного Фирэ, почти всех людей Тантори и еще нескольких кула-орийцев. Они исчезли, забрав с собой пятьдесят гайна и оружие. Тантори был зол и скрипел зубами. Ал принял эту весть ровно, словно предчувствовал что-то подобное.

И беда не заставила долго себя ждать: как-то пронюхав про ослабление каравана, банды любителей легкой добычи возобновили свои нападения. Однажды за сутки произошло сразу три боя. Уже после второго путешественники дрогнули. Кто-то добровольно сдавался в плен и не боялся перспективы рабства, кто-то бежал и, скорее всего, либо погибал в пустыне, либо становился пленником других кочевников.

Танрэй видела, что мужчин становится все меньше, их место занимают женщины-туземки, которые несмотря на свою генетическую агрессивность воевать не умели в принципе. И тогда она отдала ребенка девушке-переводчице с просьбой позаботиться о нем, а сама взяла копье погибшего Ишвара-Атембизе и встала рядом с Алом. Астрофизик так вымотался, что даже не заметил этого и не прогнал ее. Впрочем, даже если бы и заметил, Танрэй никуда бы не ушла.

Когда начало смеркаться, они все-таки отбились и заработали некоторую передышку, ожидая возвращения отброшенного врага или появления нового.

Раненная в плечо и в бедро, Танрэй сидела на краю повозки и ждала, когда Паском обработает более тяжелые увечья спутников. Ала не было, и никто не мог сказать, куда он подевался: то ли попал в плен, в чем женщина сильно сомневалась, то ли был загнан в пустыню и погиб там.

Разбухшая грудь ныла: ей пора было кормить, но, слава Природе, Кор спал и не видел всего этого ужаса. К этой тянущей боли примешивалась острая боль в разрезанном плече и нудная, тупая - в рассаженном бедре. Наконец кулаптр подошел к ней.

- Что у тебя, девочка?

Она показала ему раны. Он кивнул:

- Ничего, заживет... Слушай-слушай, девочка, я хотел бы, чтобы ты научилась тому, что умею я... Может статься, что не все время я смогу быть возле вас...

- Тоже собрались в плен к кочевникам, Паском? - усмехнулся Зейтори, который оказался в повозке только потому, что копье противника продырявило ему живот и лишь чудом не разорвало внутренние органы.

Целитель что-то шепнул на ухо жене Ала, а затем принялся штопать рану на плече. Она даже не морщилась, и Зейтори знал, почему. Может быть, Танрэй и научится этому когда-нибудь. Только не в этой жизни.

- А на бедре нужно лишь промыть и наложить повязку... спокойно объяснял Паском, проделывая все то, о чем говорил. - А теперь-теперь, идем-ка со мной, дочка...

Тут в небесах затрещало, и на землю полил сильный дождь...

Ливень обрушился стеной. Лежавший на песке Ал поднял голову и поглядел на черные тучи, спрятавшие блеклую половинку Селенио. Теперь он понял, что сегодня они все умрут, потому что после ливня враги со свежими силами набросятся на изможденных путников.

- Нат, мой верный Нат! Если бы ты мог меня слышать, дружище! - простонал он, вытирая лицо от размытой дождем крови, ибо повязка уже пропиталась насквозь. Холодные струи бередили рану надо лбом.

- Я здесь, хозяин, - произнесло вдруг что-то как бы со стороны.

- Хранитель мой, неужели ты... понимаешь?

- Я здесь, хозяин.

- Помоги мне, Натаути-Хранитель! Помоги, ты ведь знаешь, я не воин...

Ответа долго не было. Ал провел ладонью по мокрому лицу. Может быть, ему это показалось, ведь до сегодняшней ночи волк ни разу не проявлял себя - ни в стычках, ни во снах...

- Я помогу тебе, хозяин. Только... не придется ли тебе потом пожалеть о моей помощи?

- Если ты не сделаешь этого, погибнут все, кого мы с тобой любим...

Снова наступило долгое молчание.

- Так тому и быть, - проговорили наконец не то изнутри, не то со стороны. - Но помни...

Волна горячей энергии подбросила Ала с песка. Он физически ощутил, как загорелись его глаза, обострился нюх, а в кромешной тьме высветились те предметы, которые он не различил бы сейчас и с двух шагов. Он встряхнулся, сбрасывая с себя лишнюю воду, и только боль в ране на голове отрезвила его.

Волна улеглась, и только бешеная ярость понесла молодого человека назад к становищу.

Сигнал бедствия последовал, едва ливень пошел на спад. Все, кто мог держаться на ногах, вскочили, но уже никто не верил, что выжить удастся и на этот раз. Легких побед не бывает, это знали все. Но почему с ними? Почему Природа не наделила их отчаянной храбростью и харизмой зверей?! Это жестокий промах со стороны Всеобщей Матери...

Тантори вскочил на гайна. Если Ал погиб, за главного будет он.

Астрофизик вынырнул из темноты, как туземный дух зла. Глаза у него были бешеные.