Порошок идеологии (сборник)

Глава I Замечательный сыщик

Осенним хмурым утром 1904 года, в тот промежуточный час, когда рабочий люд уже давно разошелся по фабрикам и заводам, а фабриканты, помещики и люди тому подобных занятий пьют в постели кофе или досматривают последний сладкий сон, в узкие ворота местного охранного отделения быстро прошел человек не совсем обычного вида. Человек кивнул жандарму, стоявшему у ворот, и, войдя в первый подъезд, стал подыматься по крутой и грязной лестнице.

Во втором этаже у двери с надписью: «Отдел наружного наблюдения» он остановился, взглянул на дверь и не спеша вынул из кармана синий клетчатый платок.

Он был одет в долгополое, потертое пальто и круглую шляпу, слегка сдвинутую на морщинистый лоб. На вид ему было лет пятьдесят. Над впалым ртом топорщились подстриженные бурые усы, проницательные глаза блестели из-под седых бровей. Он был высок и сутул, сгибался все время вперед, будто высматривая что-то. Шел он неслышно, вкрадчивой и быстрой походкой.

Вынув платок и зажав его в левой руке, вошедший слегка отвернулся и, поднеся к носу два пальца, высморкался на пол с трубным пронзительным звуком. Он вытер пальцы о полу пальто, расправил платок и провел им по коричневому носу. Затем он открыл дверь и шагнул в шумный коридор охранки.

В этот коридор с обеих сторон выходили белые облупленные двери. Мимо стройного ряда дверей шныряли юркие человечки в штатском и звенели шпорами блестящие жандармы. Кучка из трех филеров стояла возле первой двери.

Один из них выглядел почтенным господином в мягкой фетровой шляпе, в золотых солидных очках и с тростью с костяным набалдашником. С приятной улыбкой на плоском лице он рассказывал что-то грязному оборванцу. Тот слушал, заложив руки в карманы, с фуражкой, сдвинутой на затылок. Здесь же стоял третий филер – с бородавкой на носу, одетый в новое студенческое пальто.

– Ферапонту Ивановичу почтение! – дружески приветствовал вошедшего первый. Старик подал ему морщинистую руку. Поздоровавшись так же с двумя другими, он двинулся в конец коридора.

– Большого ума человек! – значительно сказал филер в очках, смотря ему вслед. – Голова… В начальники метит!.. Смотрит-то, смотрит как! Видали? Не без того, что новое дело! Значит, готовьте кому-нибудь кандалы, господа тюремное начальство!..

– Он тоже из филеров… из наших?.. – спросил юноша в студенческом пальто. Он был новичок, работал второй день и не знал еще местных знаменитостей.

– Из наших? – собеседник блеснул золотом очков. – Из наших? Эх, вы, молодой человек! Из наших он, да не из наших! Ферапонт Иваныч – это звезда-с! Без Ферапонта Ивановича, может, и охранки не было бы никакой! Одного жалованья ему сто в месяц выходит… Знаете ли вы, что есть Ферапонт Иваныч?

Он поднял палец и строго посмотрел сквозь стекла очков. Молодой человек был смущен. Он покраснел и стал теребить свою бородавку.

– Ферапонт Иванович Филькин, – продолжал оратор, – тридцать лет бессменно на посту борется с революционной крамолой. Проницательность и ум – вот что такое Филькин! Отвага и преданность делу – вот что есть Ферапонт Иванович. Намедни его превосходительство генерал-губернатор, посетив охранное, Ферапонта Ивановича к себе призвал! Да-с! Улыбнуться изволил и при всех ему руку пожал! «Вы, – говорит, – Ферапонт Иванович, наша гордость! В Европе, – говорит, – Шерлок Холмс и Пинкертон, а у нас – вы!» И из собственного портмоне радужную вынули и Ферапонту Ивановичу подарили. Вот, молодой человек, что есть Ферапонт Иванович!..

– Я слышал – еще Архимедов… Тоже хороший сыщик, – нерешительно возразил молодой человек. Господин в очках и оборванец посмотрели на него с изумлением.

– Архимедов – щенок! – крикнул господин в очках. – Архимедов в охранном без году неделю служит. Да разве можно сравнить! Ферапонт Иванович – и Архимедов! – оборванец фыркнул и поднял худые плечи.

– Ферапонт Иванович образованный семьянин! Семью в страхе божием держит, – густым голосом сказал оборванец.

– И верующий, церковь посещает в табельные дни! – поддержал очкастый с жаром.

– А чтобы выпить – ни-ни! Иеромонах! – с искренним сожалением докончил оборванец.

Между тем, тот, к кому относились все эти лестные похвалы, миновал коридор и открыл крайнюю дверь с надписью: «Архив». Он вошел в комнату, плотна уставленную шкапами. Шкапы тянулись вдоль стен, их ровные полки были заполнены рядом тяжелых альбомов.

«Партия социалистов-революционеров (террор)», – чернела надпись над одним шкапом. «Партия анархистов», – гласила надпись рядом. «Партия социал-демократов (большевиков)». «Партия»… «партия»… «партия»… Надписи тянулись вокруг всей комнаты, обозначая каждый вместительный шкап.

Около окна, за широким столом, возле длинных ящиков с разноцветными табличками сидел, согнувшись, и писал горбатый человек в круглых железных очках. Он поднял голову и взглянул на Филькина.

Ферапонт Иванович кивнул ему головой и, с минуту поколебавшись, направился к шкапу с надписью: «большевики»…

Теперь, на втором десятилетии советской власти, у нас уже есть слова, которые утратили живой смысл, служат лишь напоминанием о навсегда ушедших днях. Таких слов много, все они относятся к мрачным временам самодержавного режима. Среди этих слов есть слова: охранник, филер, провокатор.

Во времена царской власти в каждом большом городе обязательно существовало таинственное учреждение – охранное отделение, орган борьбы с революционной опасностью. В нем работали и военные – жандармы, и штатские лица. Охранка состояла из двух основных отделов – отдела внутреннего и наружного наблюдения.

Работа «Отдела внутреннего наблюдения» до сих пор покрыта густой завесой таинственности.

Здесь служили провокаторы – тайные агенты, невидимые уши охранки. Какой-нибудь человек – рабочий, служащий, член революционного кружка – из нужды или под влиянием угроз в один прекрасный день продавал охранке свою честь и совесть. С виду он оставался прежним человеком, продолжал работать по-прежнему, но окружающие его, сами того не зная, становились жертвами этого шпиона.

Бывали случаи, что пять-шесть рабочих сойдутся наедине поругать тяжелую жизнь, прочесть революционную листовку. На следующий день все шестеро выбрасывались с завода. Пятеро выбрасывались навсегда, зато шестой сейчас же снова принимался на работу. Этот-то шестой и был провокатором, Иудой, секретным служащим «Отдела внутреннего наблюдения»…

«Отдел наружного наблюдения» был больше похож на настоящее заправское учреждение.

В нем работали шпики-филеры, сыщики политической полиции. Эти русские Пинкертоны должны были гоняться за революционерами, раскрывать тайные организации, арестовывать борцов за свободу. Они переодевались в разные костюмы, проникали в закрытые собрания, их узнавали, били, они встряхивались и работали снова. Это был жалкий и трусливый народ, в большинстве неудачники в жизни. Они получали гроши, работали кое-как, и только и мечтали перейти на более спокойную работу.

Но изредка встречались сыщики, по-другому смотрящие на дело. Они ненавидели революционеров, всерьез боролись с ними, они всю свою жизнь отдавали работе ищеек. Начальство любило их и выделяло. Именно к таким филерам принадлежал Ферапонт Иванович Филькин…

Подойдя к шкапу, Ферапонт Иванович вынул один альбом. Перелистав его, поставил на место. Подумал, вынул другой. Он быстро перекидывал ею картонные страницы.

Тысяча фотографических снимков и записей примет были собраны в этих альбомах. Каждый революционер, арестованный хоть раз, оставлял о себе память на этих твердых листах. Он фотографировался, измерялся, ею личность навсегда запечатлевалась в архиве охранного отделения…

Ферапонт Иванович просматривал уже третий альбом. Была тишина. Только шуршали страницы и скрипело перо горбуна, сидящею за столом. Вдруг Филькин вздрогнул. Он нашел нужный ему портрет.

Прямо на него с середины серою листа глядело бледное лицо молодою человека с прямым носом, большим подбородком и твердо стиснутым ртом. «Петр Сергеевич Шведов, – стояло под фотографией. – Лет – 26. Социал-демократ. Кличка Николай. Имеет связь с заграницей. Арестован в 1903 году, сослан в Сибирь, в места не столь отдаленные». Ниже, другими чернилами было приписано: «Бежал с каторги в апреле 1904 года».

– Так! – задумчиво сказал Ферапонт Иванович. – Так!.. – повторил он, держа раскрытый альбом.

Апрель 1904 года! Это было четыре месяца назад. Обманув тюремщиков, выломав решетку, Николай бежал тогда из пересыльной тюрьмы. А полчаса назад, направляясь в охранку, Филькин увидел этого Николая, спокойно идущею по главной улице. Правда, тот Николай был гладко выбрит, брюнет, а этот имел рыжие брови и роскошные пушистые усы. Но такого старого воробья, как Филькин, не обманешь никаким маскарадом!

– Так… – размышлял про себя Ферапонт Иванович. – Приехал он не спроста. Ясно!.. Крамольник опытный, без дела шататься не будет. Опять же времена тревожные, рабочие бушуют на заводах. Значит, опять работа… Николай – это тебе не фунт, за поимку такого и награду схватить недолго. А в рассуждении Анюткиной свадьбы такая награда очень сейчас подойдет!

Он так увлекся своими мыслями, что не слышал, как скрипнула дверь и масляная рожа жандарма просунулась в комнату архива.

– Ферапонт Иваныч! – сказал жандарм. – Здеся вы? Идите скореича, вас по всему охранному ищут. Сам требует. Гневается страсть! Идите, Ферапонт Иваныч!.. – И когда Филькин поставил альбом и быстро шагнул к двери, жандарм дружески зашептал: – Дело, слышь, новое завели. Ящик привезли, а при нем арестант. Ящик с бомбами, слышно. Иди скорей, Ферапонт Иваныч!

И следом за Филькиным он заспешил в коридор…

«Сам» Сигизмунд Павлович Потоцкий, заместитель начальника «Отдела Наружного наблюдения», действительно чувствовал себя неважно. Уж слишком тревожная жизнь пошла за последнее время. На заводах стачки, недовольство, в министров бросают бомбы прямо на улицах! И за всем этим должна следить охранка, предупреждать все это – его дело! А как предупредить, если бомбы уложены в конфетные коробки и бросают их нарядные молодые люди, а рабочие бастуют на десятке заводов сразу? Дернуло же начальника заболеть в такое отвратительное время!

Сидя за столом, обтянутым ветхим сукном, под царским портретом в золоченой тяжелой раме, Потоцкий поднимал плечи, потирал лысину, багровел и с откровенной злобой смотрел на то, что происходило в двух шагах от него. А происходила довольно странная сцена.

На узком кожаном диванчике сбоку, между двумя жандармами, сидел, невзрачный человек в рабочем платье и упорно смотрел в пол. Ближе к дверям, посреди кабинета, возвышался большой ящик, из тех, в которых отправляют багажные грузы. Около ящика возился огромный худой жандарм.

Из почти пустого ящика жандарм вынимал горстями землю и, размяв ее в ладонях, бросал на кусок холстины, расстеленный на полу. Высокая темная груда земли уже громоздилась на этой холстине. Жандарм вытирал рукавом пот и продолжал вычерпывать землю.

– Ну! – сказал начальник, склоняясь вперед. – Ничего?..

– Как есть ничего, – с готовностью ответил жандарм. – Земля, ваше высокоблагородие, землей и будет?

– Земля землей! – крикнул начальник. – Сам вижу, что земля землей! Распустил губы! Дурак!..

– Так точно! – сказал жандарм, выпрямляясь.

– Убрать землю! Подвести сюда этого мер-ррзавца!

Жандармы вздрогнули и, подхватив сидевшего на диване, подвели его к столу.

– Что же ты, будешь отвечать?.. – грозно спросил начальник.

Арестованный мельком взглянул на него и отвел в сторону равнодушный взгляд.

– Молчишь! – яростно сказал Потоцкий, Он обогнул стол и подошел к арестанту. – Будешь говорить, ну!..

Он размахнулся и сжатым, кулаком ударил арестанта в зубы. Арестант отшатнулся. На серой губе показалась кровь. Но он молчал, глядя вдаль широко открытыми глазами.

– Убью мерзавца!.. – тонко выкрикнул начальник, – Разражу!.. Зачем земля, откуда ящик, зачем молчишь?.. Говори!..

Он снова взмахнул рукой, но легкая боль в пальце заставила его сморщиться и посмотреть на кулак. Палец слегка распух от первого удара, золотой перстень с бриллиантом впился в волосатую кожу.

– Филькина нашли? – спросил начальник, отступая.

– Так точно, здесь, за дверью!.. – с готовностью ответил жандарм.

– Почему не впускаете?.. Ду-рр-аки!..

Начальник опять опустился в кресло. Дверь открылась, и Ферапонт Иванович мягкой походкой вошел в кабинет.

– Здравствуй, Ферапонт Иванович! – сказал начальник благосклонно, – Подойди!..

Одним внимательным взглядом Ферапонт Иванович вобрал в себя всю обстановку. Он подошел и почтительно пожал руку вздрогнувшею начальства. Начальство отдернуло руку и топотом помянуло чёрта.

– Погорячились, Сигизмунд Павлович?.. – осторожно сказал Филькин. – Ручку ушибли?..

– Погорячишься, Ферапонт Иванович!.. – Сочувствие Филькина тронуло Потоцкого. – Такое дело, рассуди ты сам! В Серпухове приходит на станцию с накладной этот тип. Груз получать. Ящик. А ребятам нашим случилось заинтересоваться: что в ящике? Очень уж он тяжелый. Раскрыли ящик: земля. А он то спокойно ждет. Ладно. Вышли к нему: «Скажи, что в ящике, тогда получишь». Замялся он. «Инструмент», – говорит. «Какие инструменты?» Молчит. Ну, взяли его, раба божьего, вместе с ящиком. Что за земля? Виданное ли дело, землю багажом отправлять?.. Допрашивали – молчит. Сюда привезли – молчит. Передо мной молчит, Ферапонт Иванович! Ты подумай!..

Филькин сочувственно кивнул. Он взглянул на арестанта. Тот стоял, весь поникнув, струйка яркой крови вилась по его губе и терялась в жидкой бородке;

– Документиков никаких не нашли? – спросил Филькин. – При обыске, может, или где?..

– Паспорт отобрали, – устало вздохнул начальник. – Андрей Акимов, рабочий. Живет в Серпухове, в общей спальне. Спальню обыскали – ничего… А в кармане нашли вот кусок бумажки, да пустой, ничего на нем нет.

Из ящика стола он вынул и протянул Филькину белый бумажный лоскут. Филькин повертел его около носа. Листок был немного измят, шершав наощупь. Огонек интереса зажегся в сыщицких серых глазах.

– В рассуждении чистых листков, – сказал Филькин, косясь на арестанта, – не так это просто бывает!.. Есть такие чернила, особые: высохнут – их и не видно! Листочек как будто бы пуст, а иногда нагреешь его шли намочишь, скажем…

Арестант неожиданно рванулся.

Необычайное волнение проявило его худое лицо. Он вырвался из рук жандармов и схватил лоскуток. В следующий момент смятая бумажка исчезла в его сомкнувшемся рту.

Жандармы остолбенели. Начальник сидел, откинувшись в кресло, вцепившись пальцами в стол и полуоткрыв изумленно рот. Арестованный быстро жевал бумажку. Филькин бросился вперед и схватил его за горло.

– Врешь, не пройдет!.. – крикнул Филькин. – Врешь, слыхали!.. Рот раскрой, рот, ну!..

Акимов задыхался. Его лицо налилось кровью. Он весь вздрагивал, силясь сглотнуть. Филькин нажал сильней. Арестант захрипел и раскрыл ослабевший рот.

Филькин всунул туда два пальца. После небольшого усилия извлек маленький комок, измазанный слюной и кровью. Арестант рванулся опять, но его уже схватили жандармы.

Тихо, стараясь не повредить, Ферапонт Иванович расправил на столе бумажку. Она была сильно смята, но цела. В местах, смоченных слюной, на ней проступили похожие на буквы знаки.

Водой, взятой из графина на столе, сыщик смочил всю ее поверхность. Он посмотрел бумажку на свет. Целые фразы слагались на ней из бледно обозначенных букв.

«Товарищ Андрей… – громогласно прочел Филькин. – Сейчас же по получении уничтожь этот ящик. Землю выбрось, доски разломай. Дело наладилось, начнем на той неделе. Тетя ничего не замечает. Николай».

Ферапонт Иванович замолчал. Начальник слушал с недоумением.

– Все? – спросил он.

– Все… – сказал Ферапонт Иванович. Его старое лицо светилось торжествующей улыбкой. Он опустил листок и передал через стол начальнику.

– Так… понимаю!.. – сказал нерешительно начальник. – На самом деле он не понимал ничего. – Это действительно так… Письмо – это ясно… Ну, ты будешь теперь говорить?..

– Ничего я не знаю, – сказал вдруг арестант. У него был хриплый и разбитый голос. Поникнув по-прежнему, он смотрел упорно в пол. На лице застыло каменное выражение.

– Ага, заговорил!.. – крикнул начальник. – Чего там не знаешь? Знаешь!.. Говори, какой Николай, какой ящик, какая тетя?.. Все равно все узнаем. Говори!..

Арестант равнодушно молчал.

– Ты опять?.. – удивленно сказал начальник и стал снимать с пальца кольцо. – Ты опять?.. Ну подожди, голубчик!..

Он снял перстень и положил на край мраморной чернильницы. Он встал с кресла. Арестант побледнел. Филькин наклонился над столом.

– Дозвольте доложить, – почтительным шёпотом сказал Филькин, – не стоит, Сигизмунд Павлович, ручки портить. Он толстокожий, мерзавец, ему что! А здесь и так дело ясно. Если прикажете, злоумышленника этого отправить можно!..

– Отправить?.. – сказал удивленно начальник. – А как же допрос?.. Ну, да, впрочем, хорошо!.. Эй, вы, уведите его!.. Пошли…

Он устал возиться с этим делом. Он решил положиться на филькинский опыт. Жандармы вышли. Они остались вдвоем.

– Ну?.. – нетерпеливо подогнал начальник. – Говори!..

– О чем, собственно?.. – мягко поинтересовался Филькин. – Неясность есть какая?..

– Какая неясность?.. – начальник махнул рукой. – Ты, брат, скажи, какая здесь ясность?.. Все письмо это какой-то вздор! Ну, при чем здесь тетя?..

– Тетя – это мы, – пояснил с готовностью Филькин. – Воры так на своем языке – жаргоне, скажем, – полицию называют. Вот он и взял оттуда словечко это…

– Он?.. Кто это он?.. – нахмурился начальник.

– Он – это кто записочку написал! – Филькин говорил явно покровительственным тоном. – Злоумышленник, к примеру… а точнее – социал-демократ Шведов. Кличка – «Николай».

– Шведов?.. – соображал начальник. – Какой Шведов? Николай? Постой, постой… да ведь он в Сибири!..

– Был… – с подчеркнутой неторопливостью возразил сыщик. – Теперь здесь, четыре месяца как бежал из Сибири. Здесь он орудует, Сигизмунд Павлыч! Ныне утром его на улице встретил. Он же и ящик этот отправлял.

– Предположим… – снова нахмурился начальник. – Предположим, ящик отправил он. Но самый ящик, земля!.. В чем смысл?.. Зачем посылать, если уничтожить?..

– А в этом главный умысел и есть! – Филькин потер костлявые ладони. – Это, к примеру, раскрыть и нужно. Серьезное это дело выходит. Имею, Сигизмунд Павлович, план!..

– Ну?.. – насторожился начальник.

– Карточка упомянутого «Николая» у нас в архиве есть. С мизерным различием, то-есть… Сейчас он в рыжих усах, а там – бритый… Ну, да это пустячок… Отпечатать эту карточку нужно и всем филерам раздать. И пустить филеров по городу того Николая филить. А обнаружат – не трогать его, не хватать, а вызвать меня. Я же сейчас на вокзал и выясню отравителя груза. Прикажите, Сигизмунд Павлович?..

– С багажом, собственно, уж сделано… – сказал начальник, – Архимедова я туда отправил… А до остального – что ж, делай, Ферапонт Иванович! Раскроешь важное – награда за нами. Что?..

Вошел прилично одетый филер, с черной бородой и зонтиком, висящим через локоть. Филькин хмуро глядел на него. Жгучими беспокойными глазами вошедший окинул комнату и подошел к столу.

– Ну, Архимедов, что?.. – спросил начальник.

– По заданию вашею высокоблагородия был на вокзале, – бойко сказал Архимедов и тоже взглянул на Филькина. – Выяснил день отправки и отправившее лицо. Но полученным сведениям, ящик отправила женщина, молодая, рост средний, волос светлый, лицо интеллигентное, особых примет нет! В отправке участвовала транспортная контора «Федин и Сын».

Теперь пришло время начальнику торжествующе взглянуть в Филькинское удивленное лицо.

Глава II Лавка восточных товаров

На одной из рабочих окраин города, на широкой Тихой улице, почти целиком застроенной деревянными домами, темной тяжелой громадой выделялся старый кирпичный дом.

Дом был двухэтажный и длинный, полукруглый сводчатый пролет ворот рассекал посредине его нижний этаж. Наверху и слева были частные квартиры, правое нижнее помещение было предназначено под магазин.

Этот магазин пустовал уже долгое время. Его толстая крашеная дверь была заперта на огромный висячий замок, витрины закрыты дощатыми желтыми ставнями. Вторая узкая дверь, выходящая в ворота, даже забухла от долгого бездействия.

Но вот однажды два новых съемщика зашли во двор дома и вызвали хозяина, живущего здесь же.

Это были толстый кавказец с горбатым носом и синеватыми яркими белками глаз и молодой человек с бледным лицом, твердо сжатым ртом и рыжими огромными усами. К ним вышел хозяин – сморщенный старичок с ехидной козлиной бородкой.

– Сандро Вачнадзе, оптовый торговэц! – самодовольно отрекомендовался кавказец. – Прыказчик мой Николай Павлов! – Он хлопнул по плечу молодого человека. – Показывай лавку, хозяин, смотрэть будэм, тарговать будэм!

Хозяин раскрыл ставни и снял висячий замок. Они вошли внутрь. Комната была низка и неприглядна. Сырость и пыль нежилою помещения охватили их. Серый дневной свет падал на ободранные стены магазина, на мохнатый от пыли прилавок. Закрытый квадратный люк выступал возле прилавка.

Сзади магазина были другая комната, для жилья и кухня с русской огромной печью. Наружная, «черная», дверь выходила из кухни. Кавказец расспрашивал, молодой человек скромно держался сзади. Только иногда они обменивались острым понимающим взглядом.

Хозяин принес с собой керосиновую лампу. Он зажег ее, поставив на прилавок. Он откинул тяжелую крышку люка.

Держа лампу перед собой, он стал спускаться в подвал по шаткой приставной лестнице. Посетители следовали за ним. Промозглая сырость стояла в подвале. Дневной свет едва пробивался сверху в два узкие заросшие окна под самым потолком. Желтый свет лампы скользнул по кирпичным неровным стенам, по земляному полу и упал на квадратную пустоту посредине.

– А это что? – спросил кавказец.

Хозяин поднес лампу ближе.

Это был колодец с деревянными широкими бортами, с почерневшим деревом внутренних стенок. Тяжелые капли воды медленно стекали по стенкам. Внизу, в глубине, сверкало зеркальное дно.

– А это, изволите видеть, отсосный колодец! – услужливо пояснил хозяин. – Для сухости больше, всю сырость он вниз тянет! Сам-то он сухой – воды внизу всего на палец. Товар если складывать, или что – не отсыреет, всю сырость колодец возьмет! А насчет дома не сумневайтесь: знатный дом, старой постройки, еще папаша мой его строил! Дом первый сорт!

Он стоял отвернувшись и не заметил, как кавказец снова обменялся с приказчиком быстрым взглядом. Раскрытой ладонью кавказец хлопнул хозяина по спине.

– Ыдет, хозяин! – громко крикнул он. – Пошлы навэрх, получай задаток. Въезжать будэм, сухим кавказским товаром торговать! Хороший товар, ввва!

В следующие дни старый дом оживился. Жильцы выглядывали из окон, дети гурьбой толпились у ворот. Новый жилец въехал в магазин со всем своим скарбом. С ним вместе перебралась жена – белокурая, тонкая женщина с ребенком на руках.

С приказчиком Николаем сам Вачнадзе руководил разгрузкой товара. Из некоторых ящиков здесь же вынули круглые сыры, урюк, изюм, орехи и разложили все это в магазине по мешкам и полкам. Другие ящики, очень тяжелые, совсем не раскрывая, сразу снесли в подвал.

– Астарожней! – кричал Вачнадзе, прыгая вокруг несущих ящики рабочих. – Вам говорю, астарожней! Старое вино здесь! Разольете – голову оторву! Сам потом выну, торговать буду! Ой, какое вино, кавказское вино!

И он вправду вынул откуда-то бутылку вина и угостил рабочих-носильщиков и двух других, пришедших со стороны. Этих рабочих никто здесь не знал. Они должны были сделать некоторые переделки в доме.

Они работали несколько дней, хмурые и молчаливые, приходя на рассвете и уходя поздно вечером. Вачнадзе уже торговал. Через жену и приказчика Николая, один за другим он отправил на вокзал несколько заколоченных ящиков.

– Оптовый заказ! – через весь двор кричал он дворнику при отправке. – Харашо торгую: в Казань отправляю товар, в Тверь отправляю, в Тулу отправляю! Скоро будэм богаты-ввва!

Однажды вечером сам Вачнадзе с женой и с приказчиком сидели в жилой комнате магазина. В комнате было тепло и чисто, горела висячая лампа, люлька со спящим ребенком качалась у белой хозяйской кровати. Странный тройной стук раздался в кухонную входную дверь.

– Василий, ты? – шёпотом спросил Николай. Он открыл дверь и впустил высокого лохматого человека. Василий остался жить здесь. Но ни хозяин дома, ни дворник, ни жильцы даже не подозревали о существовании этого пятого непрописанного жильца…

Теперь пришло время в двух словах познакомить читателя с событиями, которые предшествовали снятию лавки веселым кавказцем и описанным выше происшествием в охранке.

В один жаркий июльский день к товарищу Эн, члену местного комитета российской социал-демократической рабочей партии, живущему недалеко от центра, стукнула в дверь его квартирная хозяйка и сообщила, что его хочет видеть какой-то подозрительный субъект.

Член комитета уже догадывался об этом посещений. Уже несколько минут стоял он у окна и наблюдал за странным поведением неряшливо одетого типа в длинном пальто с кепкой, надвинутой на глаза. Тип этот, подойдя сначала к подъезду, отошел на ту сторону улицы, оглядел дом со всех сторон, поколебался и потом, видимо, решившись, снова перешел улицу и взялся за ручку двери.

Еще тогда с неприятным чувством товарищ Эн подумал, что этот визит может относиться к нему. Он подумал, что странный тип очень походит на одного из тех шпиков, знакомство с которыми крайне нежелательно для каждого революционера. И он уже наспех обдумывал слова, которые скажет при первом допросе в охранке.

– Марья Петровна, – крикнул он на сообщение хозяйки, – меня нет дома! Я же сказал, что сейчас ухожу. Пусть зайдет в другой раз.

Для всех окружающих товарищ Эн совсем не был членом городского комитета Р.С.-Д.Р. П. Он был бедным студентом, учащимся в университете, живущим на деньги, получаемые от иногородних родных. А потому хозяйка обращалась с ним без всякого особого уважения.

– Чего уж там в другой раз! – проворчала она. – Здесь он стоит, в передней! За долгом, что ли, пришел? Денег опять нет, что ли? Ладно, отбрехаешься! Я впущу?

– Хорошо, впустите, – вздохнул член комитета. Он взглянул вокруг, соображая, что можно успеть уничтожить до обыска.

Подозрительный субъект вошел в комнату и, прикрыв дверь, прежде всего запер ее на два поворота ключа. Потом подошел к столу и снял картуз. Потом осторожно отклеил и положил на картуз свои великолепные усы.

– Товарищ Николай! – ахнул член комитета.

– Так точно! – Николай широко улыбнулся. – Честь имею явиться. Бежал с каторги, прибыл в ваше распоряжение. В городе со вчерашнего дня. Явок нет, потерял связь со всеми. Сначала думал зайти к Петерсу, потом решил прямо к вам. А что, напугал я вас, товарищ?

– Напугаешься! – товарищ Эн устало улыбнулся. – Ну, и везет же вам, товарищ! Говорите, к Петерсу хотели? Что же, ехать бы вам сейчас обратно в Сибирь!

– А что? – удивился Николай.

– Петерс и другие арестованы, явки провалились, – член комитета заходил по комнате. – На квартирах у них, вероятно, засады… Были массовые аресты, мы почти разгромлены, с трудом собираем силы. Я-то пока на свободе, – не знаю, на долго ли. Потому и струхнул немного, увидев вас!

Лоб Николая нахмурился, губы напряженно сжались. Он взглянул на говорящего.

– А в центре, за границей?

– Вы знаете, меньшевики захватили совет партии. Товарищу Ленину замазывают рот!

– А рабочие здесь?

– Наш город всегда будет большевистским, рабочие за большевиков, за группу Ленина. Да здесь другая беда! Революционное движение растет, на заводах стачки, а злободневной литературы не хватает. Скверное положение!

– Плохо шлют из центра? – поднял брови Николай.

– Не то что плохо, а не хватает. Слишком большой спрос у рабочих. Комитет думал организовать местную подпольную типографию. Но теперь, при отсутствии товарищей…

Николай посмотрел ему в глаза.

– Товарищ, скажите, у вас есть для меня срочная работа?

– Срочная работа? – Член комитета улыбнулся. – Работа всегда есть. Да вы это к чему?

– А я к тому, – сказал Николай, вставая, – что я попытался бы наладить вам эту типографию!..

Следующие дни Николай провел в бурных хлопотах. Он налаживал, узнавал, подбирал товарищей. Через два дня он уже делал доклад на собрании работников комитета.

– С типографией дело устроим, – сказал он. – Подобрал товарищей – народ надежный. Но есть обязательные условия.

– Какие? – поинтересовалось собрание.

– Здесь нужна строжайшая тайна. Мы открываем торговое предприятие, типография будет при нем. Места, где находится подполье, не будет знать никто. Литературу будем доставлять куда хотите. Работаем, конечно, до заданиям комитета.

– Хорошо, – задал вопрос кто-то. – А кто будет работать в типографии?

– Во-первых, моя жена, Ольга. – Павлов загнул палец. – Она опытный работник, партийка. Кроме того, у нее ребенок, это будет хорошим прикрытием. Будет числиться женой Вачнадзе, хозяина предприятия. – Это товарищ с Кавказа. Наконец, Василий, рабочий-партиец. Он будет работать в самой типографии. Идет?

Партийцы одобрили план. Николай и Вачнадзе стали подыскивать помещение. И в поисках помещения наткнулись на тот старый дом, в котором должна развернуться будущая тайная работа…

Как-то днем Николай Павлов, приказчик торговли восточными товарами, сидел в задней комнате магазина и раскачивал люльку со спящим ребенком. Его лицо совсем не было похоже на ту вечно улыбающуюся вежливую маску, которую видели хозяин дома, дворник и покупатель. Он хмурился, кусал губы и смотрел то на стенные часы, то на закрытую дверь кухонного хода.

Легкий стук, почти царапанье, раздался у двери. Николай вскочил. Вошла Ольга, мнимая жена Вачнадзе.

Она была в кофте и в темном платочке. Ее белокурые волосы растрепались, красивое лицо было напряжено. Она как-будто несла большую тяжесть, каждый шаг стоил ей чрезмерных усилий. Но в руках ее не было ничего.

Она подошла к стулу и почти упала на него. Николай запер кухонную дверь. Он кашлянул, заглянув в магазин.

Вачнадзе сидел там возле мешков с разной снедью и, что-то мурлыча, смотрел на улицу. У него тоже было совсем другое, грустное и строгое лицо. Он вздрогнул, услышав кашель Николая. Он повернулся и кивнул головой.

Николай запер дверь в магазин, заложил крючок и вернулся к Ольге.

С полузакрытыми глазами сидела она на стуле. Он расстегнул и снял ее верхнюю кофту. Сквозь материю блузы в нежное тело впились два узких поперечных ремешка. На конце каждого из них было по небольшому мешочку, свисающему на спину и на грудь.

Павлов подхватил их и снял с Ольгиных плеч.

Мешочки были очень тяжелы. Они разом оттянули руки Николая. Ольга глубоко вздохнула. Николай опустил их на пол. Они легли с металлическим звуком.

– Все в порядке? – спросил Николай, – Никто не заметил?

Ольга кивнула головой. Она провела рукой по мокрым волосам, румянец возвращался на ее щеки. С улыбкой она посмотрела на Николая.

– Ну, и тяжело же было! – сказала она. – Понимаешь, в них ведь фунтов тридцать весу. Если взять с прежним, теперь у нас больше двух пудов. Вот мученье! Понимаешь, иду по улице, делаю вид, что гуляю, а мешки тянут вниз, так и хочется упасть на колени. Да нет, никто не заметил. Я следила. Никто…

– Только бы не провалиться! – бодро сказал Николай. – Дело на мази. Помещение готово, машина собрана, печатать будет знатно!

– Коля, а как с землей? – спросила Ольга.

– С землей как-будто хорошо. – Николай почесал затылок. – Все грузы приняты, только от Андрея нет ответа. Ну, да, верно, просто запоздал. Завтра пойду на явку, узнаю, в чем дело…

Он расстелил на полу большую газету. Развязал первый мешочек и опрокинул его над ней. Серый свинцовый поток типографских литер хлынул на бумагу…

Ольга развязывала второй мешок. Николай пошел в угол и принес два странных сооружения: ряды маленьких 'карманчиков, один над другим нашитых на грубую холстину.

– Николай, – сказала Ольга, вставая. – Все хорошо, только бы тебя не узнали! Ты рискуешь, тебя ведь арестовали здесь же, в городе. Если тебя узнают…

Николай усмехнулся.

– В том-то и штука, что не узнает ни один чёрт! Уж если не узнал старый партийный товарищ… А потом, знаешь, Оля… говорят, лучше всего прятаться там, где тебя никак не ожидают встретить!

Он сел на пол и стал раскладывать свинцовые буквы по холщовым отделениям. Ольга взяла другую такую же холстину и стала разбирать шрифт…

А в это время в пустом магазине Вачнадзе продолжал одиноко сидеть у мешков. Вдруг он поднял голову. Кто-то стоял в пролете наружной двери.

Он вскочил. Сутулый городовой, придерживая шашку, со съехавшей на бок фуражкой уныло покачивался на пороге. Начальственным взглядом он окинул помещение.

– Ну, как устроились? – спросил городовой. Он звякнул шашкой и шагнул внутрь.

Вачнадзе преобразился. Он заблестел глазами. Счастливая улыбка растянула его рот до ушей. Он бросился к табурету и поставил его у прилавка.

– Устроился нычего. – Он почесал нос. – Садытэсь, господин начальник, гостам будэтэ. Торгуем нэмножко. Нычего!

– Торгуешь? Ладно! – Городовой запустил пятерню в мешок с урюком и сунул полную горсть в карман. – Попробую дома, не гнилой ли товар! Покупателя не надуваешь? Ты, брат, смотри! Что же один сидишь? Жена и приказчик где?

– Прыказчик дома, товар разбирает. Жена гуляет. Скоро придет!

– Гуляет? – захохотал городовой. Он запустил пятерню в орехи и тоже отправил их в карман. – Смотри, чтобы не загулялась. Приказчик у тебя молодой, красивый. Смотри!

– А-ввва-ввва! – Вачнадзе долго смеялся начальственной шутке. – Нэ измэнит! Измэнит – убью. Секим башка, как на Кавказе. Заходите еще, гаспадын начальник! Сидэть будэм, вино пыть будэм!

– Будет время – зайду, – сказал, выходя, посетитель. – Соседи мы. Здесь мой пост, рядом. Ну, и зашел проведать тебя. Прощай!

Вачнадзе усердно обеими руками тряс красную и толстую лапу городового. Но когда тот вышел, и грохот его сапогов утих за дверью, он яростно плюнул и долго вытирал пальцы о борт своего пиджака.

Глава III Ищейки по следу

На другой день в обеденное время Николай Павлов вышел из лавки и отправился в город по делам.

Он был одет как приказчик-франт – в начищенных сапогах гармошкой, в синей новой поддевке и в суконном примятом слегка картузе. Его пышные усы топорщились особенно парадно. Он свернул направо и неторопливо зашагал вдоль одноцветных домов.

Был ясный сентябрьский день. Только что кончился дождь. Тротуар блестел под солнцем, извозчики цокали по грязи, озабоченные люди спешили, думая каждый о своем.

Николай дошел до перекрестка. Людная улица начиналась здесь. Прозрачные стекла витрин, пестрые вывески, потоки прохожих тянулись с обеих сторон. Серели тяжелые дома, проволоки трамвайного пути рассекали холодное небо. Николай оглянулся. Никто не смотрел на него. Он ускорил шаг, догнал уходящий трамвай и, схватившись за ручку, легко вскочил на подножку.

Первый пункт его путешествия – транспортная контора «Федин и Сын» – находилась на другой окраине города. Контора была возле базарной площади, в переулке, занятом трактирами и постоялыми дворами…

Как раз против конторы под длинной синей вывеской «Трактир П. С. Титова» оживленно хлопала дверь, впуская и выпуская посетителей. Внутри было людно и чадно, играла гармошка, половые метались от стола к столу. Наверху, в отдельной комнатке трактира, за столиком у окна сидел человек в шляпе и в расстегнутом пальто.

Перед сидящим был круглый граненый графинчик и закуска на грязном подносе. Его трепаный зонтик лежал на краю стола. По его квадратной черной бороде й острым глазам мы без труда узнаем в нем филера Архимедова…

Уже второй день, с самого дня своей разведки, на вокзале дежурил Архимедов против транспортной конторы. Сюда назначил его в помощь Филькину Сигизмунд Павлович Потоцкий. «Раскроете, ребята, махинацию – награда за нами!» – еще раз повторил начальник. И в то время, как Ферапонт Иванович рыскал по городу, Архимедов засел здесь, высматривая подозрительных посетителей конторы…

Архимедов протяжно вздохнул и снова налил себе водки.

Ему было скучно. Он уже взял вилку и нацелился на самый большой кусок колбасы на подносе, как вдруг случайный взгляд в окно заставил его подскочить. Он уронил колбасу и приник к засиженному мухами стеклу.

На противоположной стороне, около двери в контору остановился прохожий в синей поддевке. Он оглянулся как бы невзначай, и тут Архимедов увидал его усатое лицо. Прохожий исчез в дверях конторы.

Сердце Архимедова облилось жаром. Он сунул руку в карман и извлек фотографию Николая. Конечно же это был он! Но вдруг другая мысль омрачила его радость.

У него была инструкция! Инструкция, заметив Николая, вызвать Филькина и передать дело ему. Телефон под рукой. А если Филькина нет в охранке? Тогда со спокойной совестью за дело возьмется он сам. В глубине души Архимедов считал себя сыщиком, по крайней мере, не худшим, чем Филькин!

– Шестерка! – повелительно крикнул сыщик.

Половой в грязном фартуке, с лиловым носом и одним глазом, смотрящим в потолок, вырос как из-под земли. Он услужливо сгибал спину. Он знал мощную руку охранного отделения.

– Слушай, шестерка! – сказал Архимедов. – Станешь вот здесь у окна. Дверь напротив – там, где вывеска, видишь? Следи за ней. Только кто выйдет, меня зови! Здесь я у телефона буду. Ну! Понял?

И с тайной надеждой на отсутствие Филькина Архимедов бросился к телефону звонить п охранку…

Между тем Николай, войдя и контору, быстро подошел к прилавку. За прилавком стоял молодой человек. При входе посетителя он спрятал за спину какую-то книжку. Узнав Николая, улыбнулся и протянул широкую ладонь.

– Ну, что? – спросил Николай.

– Все хорошо! – Молодой человек вынул из-за спины книжку и переложил ее в карман. Это была революционная брошюра заграничного издания. – А здорово, Николай, товарищ Ленин пишет! Значит, раскол навсегда: большевики и меньшевики? Что ж, я доволен!

Без меньшевиков этих работать лучше будем. А дело наше готово. Пойдем!

Он запер входную дверь и вместе с Николаем прошел в боковую комнату.

Здесь был склад товаров, перевозимых транспортной конторой. Гора мешков и ящиков доходила почти до потолка. Федин шевельнул один мешок.

– Вот рис по вашему заказу. – Он взглянул на Николая. – Десять мешков. Сегодня достали. Заказ хороший, угодно проверить?

Перочинным ножичком он вспорол один мешок. Белые пыльные зернышки риса струйкой потекли оттуда. Федин запустил руку внутрь и извлек объемистую пачку.

Это была непочатая стопа тонкой писчей бумаги. Николай пощупал ее д одобрительно кивнул головой.

– По две в каждом? – спросил он.

– Две в каждом! – подтвердил Федин. – Сам запаковывал. Ночью отец спит, а я работаю. Вот если бы знал старик! Живьем бы меня съел! А теперь, Николай, расскажи, что нового слышно? Стачек, говорят, тьма, текстильщики так и бунтуют…

Через четверть часа Николай вышел на улицу из дверей транспортной конторы. В тот же момент Ферапонт Иванович Филькин отделился от дверей трактира Титова и двинулся вслед за Николаем.

Николай был травленый волк, привычный ко всяким слежкам. Идя по улице, он имел правило путать следы, не заходить никуда, не убедившись, что не имеет филера за спиной. Он знал, что каждую минуту, на каждом шагу к нему может пристать какой-нибудь шпик.

Вот и теперь, выйдя из конторы, он зорко оглянулся по сторонам. Все было как будто в порядке. Тротуар, покрытый грязью, был пуст, по мостовой грохотали подводы, на другой стороне вышел из трактира и зашагал вправо сгорбленный высокий старик.

Он шел в ту же сторону, куда двинулся Павлов. Но Николай едва обратил на него внимание.

Он зашагал вперед, усердно меся грязь переулка. Погода изменилась, дул холодный ветер, рваные серые тучи мрачнели в бессолнечном небе. Не озираясь по сторонам, Николай целиком ушел в свои мысли.

Он думал о деле, о той ответственности, которую он взял на себя. Он думал об Ольге и ребенке, рискующих вместе с (ним. Да, парню будет чем вспомнить свое детство!.. Только выйдя на людную площадь, Николай поднял голову и вновь взглянул по сторонам.

Что-то вдруг неприятно кольнуло его. Тот старик, которого он заметил в переулке, продолжал следовать сзади. Он не отстал от Николая ни на шаг. Когда Николай остановился, он задержался тоже и стал мрачно смотреть себе на сапоги.

«Может быть, ошибка, случай?»

Николай быстро свернул на другую улицу. Немного погодя оглянулся через плечо. Нет, это не случай! Ферапонт Иванович Филькин шел в нескольких шагах за ним и делал вид, что его больше всего на свете интересует асфальт под его ногами.

У Павлова забилось сердце. Этот, человек… неужели сыщик? Он свернул в первый писчебумажный магазин и попросил показать карандаши и перья.

– Сколько перышек прикажете завернуть? – услужливо спросил приказчик.

Николай взглянул в окно. Филькинское унылое лицо с редкими седыми усами безразлично глядело сквозь стекла витрины. Сыщик поджидал его, терпеливо стоя снаружи.

– Не нужно! – упавшим голосом сказал Николай. Приказчик взглянул удивленно. Николай вышел из магазина. Филькин стоял как во сне. Он не взглянул на Николая, но, пропустив на три шага вперед, последовал за ним.

«Что он знает обо мне? – лихорадочно думал Николай. – Узнал или прицепился просто?.. – Привычным жестом он нащупал в кармане поддевки шершавую плоскую ручку браунинга. – Отстреливаться – это конец! Попробую сбить!..»

Дойдя до угла, он свернул в коленчатый переулок. Взглянул через плечо. Филькин шел, не отставая. Николай ускорил шаг. Дошел до угла и свернул в новый переулок.

Уличный шум затихал вдали. Переулок был как мертвый. Здесь безопаснее всего было выяснить этот вопрос!

Николай наклонился и, согнувшись, стал не спеша подтягивать спустившееся голенище. Заговорит или нет? Кожа сапога была грубая и сырая, горячие пальцы крепко сжимали ее. С согнутой спиной, весь сжавшись, Николай как бы невзначай поднял глаза. Заговорит или нет? С опущенной головой Филькин прошел мимо, и, не задерживаясь, свернул в первые ворота.

«Спрятался!..» – подумал злобно Николай. Проходя, он заглянул в глубину ворот. Ворота были темные, с углублениями, в них как будто не было никого.

Пройдя несколько шагов, Николай оглянулся. Переулок был пуст.

«Неужели ошибка?..» – мелькнула нестойкая мысль. Нет, это не ошибка! Он должен окончательно выяснить дело. Теперь он смутно вспомнил, что видел: похожее лицо среди враждебных лиц, окружавших его при аресте.

«Не хочет выдавать себя… – соображал он. – Ладно… попробуем заставить его это сделать».

До угла было несколько шагов. Он завернул и остановился. Одинокий извозчик понуро стоял невдалеке. «Вскочить на него, уехать?.. Нет!» – Николай решил выдержать принятый бой.

Внешне спокойный, вынул он из кармана коробку папирос. Он извлек одну папиросу, постучал ею по крышке, сунул ее в угол рта. Он чиркнул спичкой по коробке.

Юркий ветер рванулся из-за угла, задул спичку. Держа папиросу в зубах, он чиркнул другой. Папироса задымила.

За углом слышались торопливые шаги. Николай ждал, затаив дыхание. Еще момент – и морщинистое лицо, а затем и вся фигура Филькина высунулась из-за угла. Сыщик и революционер столкнулись нос к носу!

Их глаза на секунду скрестились. Вопрос и насмешливый вызов был в глазах Николая. Филькинский серый взгляд не выражал ничего.

Затем Филькин вобрал голову в потертый воротник и медленно сунул руку в оттопыренный карман пальто. Павлов уронил папиросу и сжал в руке холодную сталь револьвера.

– Дозвольте прикурить! – совершенно спокойно сказал Ферапонт Иванович, вынимая руку из кармана…

Скромно потупившись, он ждал, держа коробку в одной руке и вынутую папиросу в другой. Он смотрел куда-то вбок, мимо лица Николая.

С пальцами, стиснувшими револьвер, тот стоял против него. Он глядел с изумленным видом. Он никак не ожидал подобной фразы! Что, этот шпик испытывает его нервы? Он чувствовал, что не выдержал такого испытания.

Николай махнул рукой, и круглая шляпа сыщика слетела с его головы и покатилась по тротуару. Его старческие волосы серебрились на ветру. Николай повернулся и бросился к извозчику в отдалении.

Ферапонт Иванович слегка задержался, подымая шляпу. Поднял ее тогда, когда Николай уже добежал до извозчика и вскочил в экипаж. Придерживая шляпу рукой, бросился следом.

Все наружное безразличие разом соскочило с него. Его желтые зубы оскалились, глаза обострились. Знаменитый сыщик Филькин чувствовал себя на своем месте!

Вскочив в экипаж, Николай толкнул извозчика в плечо. Тот почти дремал и больше по привычке вытянул кнутом тощую клячу.

– Гони, дядя! – крикнул Николай. – Вовсю гони! Хорошо поедешь – трешница на чай. Наяривай, ну!

– Куда ехать-то? – спросил полусонный извозчик.

– Прямо поезжай!.. – Павлов схватил кнут и сам изо всех сил хлестнул лошадь. Она понеслась галопом.

Николай взглянул через плечо. К ужасу своему он увидел, что второй порожний извозчик медленно выезжает из-за угла. К нему подбежал запыхавшийся Филькин и вскочил в экипаж.

С небывалой энергией Филькин взмахнул рукой, указывая на лошадь Николая. Извозчик что-то возражал, Филькин дал ему кулаком по шее. В следующий момент извозчик Николая свернул за угол. Извозчик Филькина исчез из его глаз.

– Гони, дядя! – снова повторил Павлов, стоя в экипаже – Гони скорей!..

Извозчик сидел скорчившись и подстегивал несущуюся лошадь. Пустые улицы мчались мимо. Прохожие с удивлением оглядывались назад.

Сзади в полсотне шагов грохотала погоня. Филькин стоял в экипаже, одной рукой держа извозчика за пояс, другой бил его по спине. Извозчик вздрагивал и подстегивал лошадь.

– Куда ехать-то? – снова с тоской повторил первый извозчик. – Наживешь с вами беды. Эх!

– К тому дому подъезжай, видишь?.. – Павлов указал на многоэтажный каменный дом.

Ему не улыбалась бесконечная уличная гонка. Он решил, что сквозь подъезд дома сможет выйти во двор, а там в другой переулок. Извозчик подкатил к подъезду.

Николай кинул ему трехрублевку и бросился внутрь. В то же время вспененная морда филькинской лошади показалась из-за угла.

Извозчик Николая отъезжал, крутя головой и вздыхая. Филькин увидел раскрытый подъезд. Он понял все. Он на ходу соскочил с извозчика у подъезда.

– Будешь ждать здесь!.. – крикнул Ферапонт Иванович, – Сейчас вернусь! Не дождешься – в части отдам! Понял?..

И вслед за Николаем он бросился в блестящий подъезд…

Но, вбежав внутрь, Николай увидел, что здесь нет никакого внутреннего хода. С отчаянием он оглянулся кругом. Блестящий вестибюль был пуст. Швейцара не было видно. Стеклянные дверцы подъемной машины были открыты, освещенная кабинка стояла внутри.

Николай вскочил в нее. Захлопнул дверцу. Филькин уже вбегал в подъезд.

В стенных зеркалах Николай еле рассмотрел свое красное и потное лицо. Он нажал кнопку, и первый этаж стал быстро проваливаться вниз.

Кабинка подымалась, а Николай соображал, стоя у ее дверцы. В последний момент он увидел, как Филькин отчаянно махнул рукой и стал взбегать по лестнице вверх. Позвонить кому-нибудь, попросить спрятать? Этим он выдаст себя, да и нельзя надеяться на помощь жильцов такого богатого дома. Внезапно ему пришла в голову новая мысль.

Сейчас Филькин бежит по лестнице, чтобы настигнуть его. Теперь он, верно, уже во втором этаже… Николай снова нажал кнопку и стал спускаться обратно.

Ровные серые ступени проплывали мимо. Он увидел всклокоченное лицо Филькина: сыщик бежал вверх, прыгая через две ступеньки. Вот, он замер: лифт с Николаем исчезал в пролете внизу. С диким ругательством Филькин кинулся обратно.

Лифт дрогнул и остановился. Николай толкнул дверцы. Извозчик Филькина терпеливо ждал седока. Других извозчиков не было на улице.

– Слушай, товарищ!.. – крикнул Николай, подбегая. – Ты ждешь этого охранника, да… Так вот… Если увезешь меня от него – дам пятерку. Если не согласен, убью, как собаку!

Он вскочил в дрожки и вынул из кармана револьвер…

Когда выбежал Филькин, он увидел пустую улицу и своего извозчика, уже подъезжающего к углу. Николай спокойно сидел в экипаже. Ферапонт Иванович задохся и, подняв кулаки, бессильно погрозил вслед уехавшему врагу.

Глава IV Душа колодца

Вечером этого дня обитатели восточной лавки пережили много тревожных и мрачных минут.

Николай не возвратился. Он должен был прийти домой к пяти часам, но давно пробило пять, приблизился вечер, наступила ночь, а Николай все еще не возвращался.

Несколько раз Ольга, белокурая жена Вачнадзе, выходила на тротуар, глядя вдоль темнеющей улицы с рядом незажженных фонарей. Но она смотрела напрасно: только шли одинокие прохожие, да скучающий городовой прохаживался взад и вперед, каждый раз поглядывая на нее.

– Сандро, – с тоской повторяла Ольга, возвращаясь в магазин. – Сандро, с Николаем несчастье! Я чувствую: он арестован. Его выследили. Я уверена, Сандро!

Вачнадзе был тоже встревожен. Он сидел молчаливо около пузатых мешков и поглядывал то в окно, то на свою мнимую жену. Наконец, он встал я тихо подошел к женщине, стоящей у окна.

– Бэспокоишься? – сказал он тихо и ласково. – Нэ бэспокойся, товарыщ, брось! Ныколай нэ такой, он нэ дастся! Ждать будэм, дождемся! Смотры, скоро придет Николай!

Но он тоже хмурился и вздрагивал, когда на улице раздавались шаги и за стеклом мелькал какой-нибудь прохожий.

Вечером прибыл рис на подводе транспортной конторы. Подводу сопровождал Федин. Он тоже встревожился, узнав, что нет Николая. Но в одном он был уверен: он знал, что за конторой не установлено слежки.

Говоря это, он стоял у прилавка спиной к окну. Ольга крепко схватила его за локоть.

– За вами не следят? – странным голосом сказала она. – Вы уверены в этом? Смотрите!

Она показала в окно. Там серела пустая подвода. Рис уже успели снести в подвал. На другой стороне прохаживался у подъезда чернобородый господин в котелке с потрепанным зонтиком подмышкой.

– Товарищ Ольга, это слишком! – рассмеялся Федин. – Вот этот напротив? Это просто случайный прохожий! Я уверен, никто не следил за мной. Он сейчас уйдет, вот смотрите!

И действительно, человек в котелке взмахнул зонтиком и, как ни в чем не бывало, стал уходить влево. Вачнадзе вышел запирать магазин…

На следующее утро он снова стоял на согретой солнцем улице и раскрывал дощатые желтые ставни цитрины. Он замер. Чья-то грузная руна легла ему на плечо.

Длинноусый городовой, его новый приятель, стоял сзади и мрачно смотрел на него. Вачнадзе подскочил и расплылся в приветливой улыбке.

– Гаспадын начальник! – крикнул Вачнадзе. – Здравствуйте, с добрым вас утром! Пошлы в магазин – кавказское вино пить!

– Подожди ты с вином! – хмуро сказал городовой. – Ты вот что скажи: приказчик-то твой где?

– Приказчик? – сердце Вачнадзе упало. – Приказчик дома, товар разбырает приказчик…

– Товар разбирает? – насмешливо повторил городовой. Он вдруг выкатил глаза и повысил голос. – Ты зачем врешь? Кому ты врешь? Говори!

– Пачему вру? – Вачнадзе съежился и отступил. «Кончено, раскрыли!» – мучительно стукнуло внутри.

– Дурак ты толстоносый, – городовой склонился вперед, переходя в доверчивый шёпот. – Чёрт тебя знает, почему ты врешь! Или уж совсем ты божий человек? Да ты знаешь ли, что приказчик твой с женой твоей крутит!

– С женой? – выкрикнул Вачнадзе, замирая.

– Ну да, дурак, а я про что же! – продолжал шептать городовой. – Мне-то что, я только так, тебя жалея! У меня, может, у самого две жены сбежало. У Николая твоего морда гладкая, волос рыжий… Бабы таких-то и любят. Ставят они тебе роги, ты мне поверь!

Он приблизил свои усы вплотную к уху Вачнадзе и продолжал:

– Расскажу я тебе, брат, что я вчера у тебя разнюхал. Зашел я утром к тебе в магазин. Тебя нет, дверь в заднюю комнату открыта. Заглянул я туда, и что же я увидел?

Он с наслаждением замолчал. Вачнадзе ждал, холодея. Городовой продолжал:

– Вижу я, брат, сидит она на стуле спиной к двери и детенка кормит. А тот, Николай, подошел к ней сзади, облапил и говорит: «Милая моя, как ты устала!» Это, значит, тебя обманывать устала! А она ему так деликатно: «Я – говорит, – Николай, ничего, только за ребенка нашего боюсь!» За нашего ребенка! Чуешь?

Ага!

Он смотрел торжествующе. Вачнадзе был растерян.

– А еще что? – еле пролепетал он.

– А тебе мало? – городовой захохотал. – Ну, брат, ты субъект! Ему баба изменяет, ребятёнок, оказывается, не его, а ему все мало! Ты вот что: этого терпеть не моги! Здесь семья рушится, можно сказать, устои. Поговори, ты с ними по-свойски!

– Зарэжу! – взвизгнул вдруг Вачнадзе. Он сообразил, наконец, что должен проявить свои чувства. – Нож бэру, рэзать буду! Спасибо вам, господин начальник, вот, примите за труд! – Он сунул деньги в руку городового. – Измэнников рэзать пойду! – он бросился в дом.

– Ну, резать ты не смей! – крикнул вслед городовой. – А поучить должен, поучить никогда не мешает! И рыжеусого, рыжеусого-то гони! Я их знаю, у меня у самого две жены сбежало!..

Николай был действительно дома. Он вернулся еще ночью. Поджидавшая его Ольга открыла ему дверь.

– Николай, что случилось? – сразу спросила Ольга. – Почему ты не вернулся днем?

– Я провалился! – Николай имел измученный вид. – Рушится все. Подполье под ударом. Я узнал, Андрея арестовали, когда он получал ящики с землей. Я едва ушел от погони. Часть ночи провел на улице, боялся выдать вас!

Вачнадзе сидел одетый и хмуро выслушал сообщение. Василий показался в дверях. Ребенок посапывал в люльке. Николай грузно сел к столу.

– Главное, неизвестно, что они знают! Андрей такой: изрежь его – не скажет ни слова! Ко мне могли прицепиться случайно. Хотя слежка началась от транспортной конторы. Да, кстати, рис привезли?

– Рис привэзли! – Вачнадзе кивнул головой. – Снэсли в подвал, уже распечатал бумагу, взял пачку – для запысэй в магазын… – он стал снимать пиджак.

– Эх, несчастье! – крикнул Николай. – Только начали, только наладили все! Неужели кончать? С другой стороны, могут нагрянуть каждый момент. Я бы остался, но ребенок, Василий, ты, Сандро, ты, Ольга! Потом, типография стоила денег. Как можно этим рисковать?..

Ольга подошла и взяла его за плечо.

– Николай, при чем здесь мы? – Она взглянула на ребенка. – Важно дело, мы уже потом. Типография налажена, мы не должны уходить до конца!

Николай раздумывал, опершись на стол.

– Что же, попробуем продолжать!.. – медленно сказал он. – Я, конечно, исчезну. Вачнадзе уволит меня, сношение с Фединым придется прекратить. Только вот, как объяснить мой уход? Ну, да ладно, утром обдумаем все это!

И вот утром, после разговора с полицейским, когда Николай еще спал, Вачнадзе влетел в комнату м стад расталкивать его. Николай вскочил, как на пружинах.

– Ныколай! – прошептал Вачнадзе. – Прыдумал блыстящий план. Тебя выгнать нужно, сейчас же, при всех!

Слушай, Николай! – И возбужденно, с блестящими глазами, он стал объяснять ему дело…

Через пять минут хмурый постовой, думающий о своих двух сбежавших женах, был привлечен странной возней, шедшей из недр магазина. Там что-то с грохотом упало, кто-то, рыча, топал ногами, звенел женский испуганный голос.

Дверь магазина открылась, и оттуда бомбой вылетел растрепанный Павлов.

Приказчик выскочил, держась рукой за голову и что-то крича. Он поскользнулся и упал на тротуаре. Дверь распахнулась снова: свирепый Вачнадзе, со сломанным стулом в руке, стоял на пороге. Он швырнул стулом в Николая. Стул пролетел мимо.

Николай вскочил на ноги и бросился бежать по мостовой.

– Только покажись, рэзать буду! – крикнул Вачнадзе вслед, – Голову оторву, вместо сыра продам. Будешь чужих жен целовать! Ввва!

Он поднял стул и сокрушенно посмотрел на сломанную ножку. Городовой подошел. Несколько зевак столпилось вокруг.

– Кончено, прогнал! – крикнул Вачнадзе и потряс руку городового. – Ой, какой он подлэц, ой, как надували бедного Вачнадзе! Тэпэрь прогнал. Стулом по спине – раз, рукой по уху – два. Тэпэрь не вэрнется. И дэньги за месяц не заплатил, дэньги у меня!

С довольным видом, под общий хохот он хлопнул себя по карману.

Но в следующий момент лицо его омрачилось снова. Он снял с себя широкий и толстый ремень.

– Жэну бить пойду! – решительно сказал он, – Ой, как бить буду, больно бить, сильно бить! Я ей покажу Николай!

Он исчез в магазине, неся стул в одной руке и ремень в другой, Городовой обернулся к зевакам.

– Ну, чего не видели? – крикнул он. Жена человека обидела, вы и рады! Расходись, за своими женами присматривайте лучше!

И он медленно зашагал к своему посту. Он думал о том, что, будь у него свободный часок, он охотно помог бы Вачнадзе в его теперешней расправе.

Через полчаса Николай вернулся. Он прокрался задним двором, дверь в воротах была для него открыта. Он лег на мешках, в подвале, где уже спал крепким сном измученный работой Василий.

Проснулся он в темноте, дрожа от липкой сырости подвала. Желтый свет лампы блестел ему в глаза. Вачнадзе с лампой в руке, а за ним Ольга спускались по лестнице.

В дрожащем неярком свете выступили из тьмы тёмнокрасные стены подвала, пустые ящики и мешки с рисом. Черное углубление колодца слепо зияло в углу.

Василий все еще спал, закинув голову, дыша тяжело и с хрипом. У него было худое небритое лицо, глубоко ввалились темные веки. Николай с трудом разбудил его.

– Устал! – сказал соболезнующе Вачнадзе. – Больной, всю ночь работал. Бэдняга!

Василий протирал глаза. Он встал, и его лицо разом приняло суровое выражение. Он подошел к краю колодца.

– Ну! – сказал Вачнадзе, подымая лампу. Николай сел на корточки и отодвинул один из деревянных бортов. Из-под этого борта он вытащил тонкий железный прут. Василий спустил ноги в колодец, и, спрыгнув, исчез в нем. Немного погодя Николай нагнулся и последовал за ним. Третьей спустилась в колодец Ольга…

Вачнадзе остался один. Он светил некоторое время, держа лампу над колодцем. Потом поставил: лампу 'на ящик, воткнул железку на место и сдвинул деревянный борт. Колодец принял свой обычный вид.

Сверху, сквозь открытый люк донесся детский пронзительный крик. Вачнадзе взял лампу и быстро поднялся по лестнице в магазин…

Когда Николай спрыгнул в колодец, тяжелые черные брызги обдали его руки. Сырой и спертый воздух охватил его. Он поскользнулся в липкой грязи, но удержался за стену. На высоте аршина сбоку тускло светилось четырехугольное отверстие.

Николай лег на живот. Скользкая холодная земля была под пальцами. Он пополз вперед, извиваясь, как червь. Проползя около сажени, просунул сначала голову, а потом вылез и, весь в маленькую выбитую в земле пещеру.

Пещера была довольно низка, высокий Василий мог стоять в ней, только согнув свою курчавую голову. По бокам, на двух полочках, выбитых в стенах, колыхалось желтое пламя стеариновых свечей.

В этом неярком свете Николай оглядел убранство пещеры.

На сыпучих стенах, около свечей, висели два серых холщовых куска с нашитыми на них мешочками. Каждый мешочек обозначала белая меловая буква. Это был шрифт – кассы с набором. Кипы нераспечатанной бумаги громоздились в одном углу. Посредине пещеры, занимая ее почти целиком, стояла черная типографская машина.

Пещера была выбита в земле. Отсюда-то взялись те странные ящики с землей, которыми заинтересовалось охранное отделение. Сама машина была привезена частями в тех самых ящиках, в которых, по словам Вачнадзе, было кавказское вино. Ценой тысяч огромных усилий вырыли эту подземную комнату и собрали в ней машину.

Николай вздрогнул. Он стоял, наклонившись. Холодная капля упала ему на шею и поползла за воротник. Он поднял глаза.

На потолке скоплялась вода. Капли медленно собирались, дрожали, капали на мокрый пол. Пламя свечей трещало и уменьшалось. Машина, смазанная маслом, была покрыта мелкой водяной росой.

– Чёрт те что! – выругался Павлов. Раньше он не замечал этого удовольствия. Василий закашлялся, и коротко захохотал.

– Что, брат? – он оскалил белые ровные зубы. За шиворот плюнуло? Привыкнешь, ничего. Я вот привык, второй день работаю. Не замечаю даже! Точно в раю!

Он снова протяжно закашлялся, повернувшись лицом к стене. Около него друг на друге стояли ровные стопы бумаги. На них он держал часть готового набора. Он взял в правую руку верстатку, стальную длинную линейку с загнутой одной стороной, и, хватая буквы из холщовых гнезд, стал быстро набирать слово за словом.

Лоскут бумажки, часть рукописной прокламаций, был приколот к стене прямо перед ним. Другая ее часть была прикреплена у мешочков, висевших напротив. Здесь стала Ольга и тоже взяла в руку верстатку. Николай возился возле машины.

– Что слышно, товарищ? – после молчания спросил Василий. – Насчет политики, то-есть… Листовку для кого набираем?..

– На текстильной братьев Морозовых невозможные условия работы, – сказал сквозь зубы Николай. – Рабочие готовы, но не организованы! Наше дело просветить их, дать им правильную установку. Эта прокламация бьет и по фабрикантам, и по царю. Завтра вечером нужно сдать первую партию. Время дорого, товарищи…

– Я-то уже почти набрал! – Василий кивнул на блестящий прямоугольник ровных строчек. – Вот как товарищ Ольга…

– Я тоже сейчас… – Стиснув зубы, Ольга склонялась над набором. Она была еще неопытна в этом деле и плохо разбиралась в отделениях кассы.

– А ну-ка, товарищ Ольга, – весело сказал Василий, – разрешите…

Он снова закашлялся, захлебнувшись густой сыростью. Он вынул верстатку из Ольгиных рук и стал быстро набирать. Скоро весь текст прокламации был набран и стянут тугой бечёвкой.

Осторожно, стараясь не просыпать, Николай перенес свинцовый квадрат на машину. Он заключил его в стальную раму. Василий взялся за ручку американки.

– Первая проба!.. – торжественно сказал Николай, – Ну?..

Большое колесо машины закрутилось. Двинулась доска с набором, на верхнюю доску Николай положил белый бумажный лист. Все трое, обступив машину, ждали результата.

– Вот это да!.. – восторженно крикнул Василий. – Вот это работа!..

Отпечатанная летучка была в его руке. Она отпечаталась четко и ясно, черные строчки глубоко вдавились в белый лист.

«Российская Социал-Демократическая Рабочая Партия»… – красиво чернело наверху. Ниже, сбоку мелкими буквами стояло: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» «Товарищи, долго ли мы будем терпеть?» – шел дальше текст воззвания.

В эту минуту все трое забыли про все: и про водяной удушливый воздух, и про коптящее пламя свечей, и про то, что каждую минуту их может нащупать всесильная рука охранки. Они думали только об одном: как хорошо получилась эта первая летучка и как много таких летучек смогут они сделать к концу сегодняшней ночи…

Наверху, в комнате у магазина, тускло горела привернутая лампа. Спящий Вачнадзе проснулся, разбуженный детским отчаянным криком. Он вскочил, босой и всклокоченный, и бросился к люльке. Ребенок кричал – красный, надувшийся, стараясь высвободиться из пеленок. Вачнадзе яростно протер глаза и, дрожа на холодном полу, в одной рубашке стал бегать взад и вперед, убаюкивая своего приемного сына.

Глава V Филькин теряет нить

Ферапонт Иванович Филькин остановился и, закинув голову, стал разглядывать номер на воротах ветхого дома.

Это был один из деревянных сереньких домов, составляющих общий фон широкой окраинной улицы. Той самой улицы, в конце которой стоял старый кирпичный дом – приют наших революционеров. Но как попал на эту улицу Филькин?

В тот момент, когда, оборвав погоню, Николай уехал на его извозчике, а Ферапонт Иванович, обманутый остался среди безлюдной мостовой, он мог только бессильно грозить кулаками вслед уехавшему врагу. Но очень скоро он пришел в себя и, обдумав дело, решил, что оно еще совсем не так безнадежно.

Он вспомнил об отправном пункте погони – о транспортной конторе «Федин и Сын». Николай был в приказчичьем платье, он провел много времени в конторе. Вероятно, делал там какой-нибудь заказ. Заказ должен быть записан в торговых книгах предприятия. В крайнем случае, если контора откажет, всегда можно сделать насильственный осмотр! Ферапонт Иванович, немедля ни минуты, отправился в контору.

Федин-сын отлучился на его счастье. За высоким прилавком стоял худой длиннобородый старик, чем-то похожий на старообрядца. «Этот-то не из бунтовщиков!» – решил Филькин. Но все же он решил действовать хитростью вначале.

– Здесь транспортная контора? – сказал он, подходя к прилавку. – Я от фабрики Гастон Леруа! – Вывеску этой фабрики заметил невдалеке Филькин. – Срочный заказ на перевозку товаров возьмете?..

Старик степенно поклонился и погладил густую бороду.

– Заказ большой, – продолжал Филькин, – заработать на нем можно!.. Только работу начать сегодня же, сейчас. Подводы через полчаса и на всю неделю. Можете исполнить?..

– Через полчаса нельзя, – старик покачал головой, – никак нельзя… Заказы у нас есть кой-какие… Завтра к вечеру справимся. А сейчас нет!..

– Другие дела отложить бы можно! – сказал Филькин. – А много ль заказов-то?.. – небрежно поинтересовался он.

Старик протянул сухую руку и снял с полки толстую книгу. Он с хрустом переворачивал графленые листы.

– Сейчас скажем… – Он склонился над книгой. – Сын у меня всем ведает… Сына бы дождались… – Он разгладил книгу на последней странице.

Филькин вытянул шею. Он разглядел свежие записи: адреса и фамилии заказчиков. Он быстро прочитывал их одну за другой.

– Заказов неисполненных три, – медленно сказал старик. Желтым блестящим ногтем он водил по ровным строчкам. – Нет, два… Один сын исполнять поехал! По доставке мебели, по перевозке рису, по отправке гвоздей… Завтра к обеду кончим!

Он захлопнул книгу и взглянул на посетителя.

Ферапонт Иванович отступил к двери.

– Нет, завтра поздно, – раздумчиво сказал он. – Вот сегодня бы, если… Ладно, поищем других… Ну, до свиданьица…

Он вышел, осторожно прикрыв дверь.

Он торжествовал. Спокойно, без насилия, без шуму узнал он адреса заказчиков конторы. Он читал в памяти, как в книге. Но все же на всякий случай остановился и записал все три адреса на бумажке, вынутой из кармана.

Вот таким-то образом, после напрасного посещения двух других мест, очутился Ферапонт Иванович на Тихой улице, возле восточной лавки наших знакомых…

Против старого дома расхаживал городовой. Толстый низенький кавказец в сером пиджаке стоял в дверях лавки под вывеской «Сухие восточные товары». Филькин уже хотел перейти улицу, но какое-то подозрительное движение в темном подъезде привлекло его внимание.

Он свернул туда как бы невзначай и – нос к носу столкнулся с растерянно смотрящим Архимедовым.

– Ты как здесь?.. – спросил изумленный Филькин.

– Я, право… – лепетал Архимедов. – Я так… я сам по себе… Если вы пришли, я уйду, Ферапонт Иванович…

Филькин понял все. Этот филер, выскочка, ведет дело на свой риск, он хочет подвести Филькина, выхватить у него награду! Оскалив зубы, Филькин схватил Архимедова за воротник.

– Да ты как осмелился?.. – зашептал он грозно. – Твое место где?.. Тебе в Замоскворечье быть, за собранием террористов филить… Ты откуда сюда выскочил?!

Архимедов, слегка осмелев, взглянул в глаза Филькину.

– Я, Ферапонт Иванович, на свой страх… в рассуждении награды… Как пошли вы вчера за этим Николаем, я контору не оставлять решил… а хозяин конторы-то, молодой Федин, как раз подводу грузить начал. Я за подводой тихой сапой… ну, и раскрыл.

– Что раскрыл-то?.. Дурак!.. – пробурчал Филькин.

– А это уж, Ферапонт Иванович, дело наше!.. Как в рассуждении награды… – Архимедов солидно замолчал.

– Слушай, Архимедов… – голос Ферапонта Ивановича вдруг стал необыкновенно мягким. – Что ты все награда да награда! Разве не поделюсь я с тобой?.. Ты мне помог? Помог. Ну, и получай процентов двадцать али двадцать пять. Ей-богу, а? Филькин, брат, такой человек… я поблагодарить сумею! Только, брат, уж ты мне не мешай. – Он умоляюще глядел на Архимедова.

Он замолчал. Он убеждал Архимедова взглядом. И Архимедов как будто поверил ему.

– Что ж, Ферапонт Иванович! – доверчиво сказал Архимедов. – Если так, я согласен. Я уйду! Только вот в рассуждении награды… – Подозренье снова зажглось в его глазах.

– Об этом не думай!.. Отблагодарить сумею!.. – умеренно сказал Филькин.

Он подождал, пока унылый Архимедов, постукивая зонтиком, не исчез за ближайшим углом. Тогда он тоже вышел из подъезда и быстрой походкой двинулся к двери кавказской давки.

Вачнадзе все еще стоял в дверях магазина, когда сгорбленный старик с морщинистой кожей лица в длинном рыжем пальто и в нахлобученной шляпе стал переходить улицу, прямо направляясь к нему. Вачнадзе стоял, отчаянно зевая. Он вовсе не выспался в эту ночь. Но когда покупатель подошел к его двери и решительно вошел внутрь, Вачнадзе забежал вперед и любезно замер за прилавком.

Зорким взглядом Ферапонт Иванович окинул всю обстановку помещения. Лавка – как лавка. На полках стояли шершавые головы сыров, серела блестящая халва, мешки с сухими фруктами высились у прилавка. Сзади прилавка была прикрытая дверь внутрь. Квадратный люк в полу был заперт на грузный замок.

Вачнадзе стоял в услужливом ожидании. Свет сквозь витрину падал на его лицо, оставляя в тени лицо Ферапонта Ивановича.

Опершись локтями на прилавок, Филькин вскинул проницательные зрачки.

– Вы Вачнадзе будете? Владелец магазина? – осведомился он.

Вачнадзе поклонился. Полная готовность была на его смуглом блестящем лице. Но в глубине черных глаз вспыхнул какой-то огонек.

– Мне бы Николая повидать, приказчика вашего… сродственники мы будем! – медленно продолжал Филькин.

– Ныколая нэт, – сказал недружелюбно кавказец. Он покраснел и сжал кулаки. – Нэт никакого Ныколая!..

– Как же это нет?.. – мягко удивился Филькин. – Не может этого быть. Николай, невысокий такой, с усами… вот эдакий…

Быстрым движением он извлек из кармана фотографию и поднес ее к лицу Вачнадзе. Вачнадзе глядел на нее со злобой.

– Нэту Ныколая! – повторил он. – Был Ныколай и нэт. Уволен за разврат. Вчера. Если вернется, рэзать буду. Вот!.. – Вачнадзе бешено заблестел зрачками.

– Да как же так нет? – Филькин был сбит с толку. В следующий же момент он оправился и хмуро взглянул на Вачнадзе.

Он вытащил из кармана бледно-серый маленький билетик и бросил его рядом с фотографией на прилавок.

«Служащий городской губернской полиции, – прочел трепещущий кавказец, – которому надлежит оказывать полное содействие при всех его законных требованиях при исполнении служебных обязанностей, что подписью и приложением казенной печати удостоверяю. Градоначальник, Его Величества Свиты Генерал-Майор».

Подпись расплылась в глазах Вачнадзе.

«Кончено! Провалились!» – мелькнуло в уме. Но новая неожиданная мысль вдруг озарила его. Он бросился к двери и стремглав выскочил на улицу.

Филькин по привычке кинулся за ним. Но он отступил удивленно, увидев, что Вачнадзе возвращается обратно, ведя за руку высокого постового.

– Гаспадын начальнык! – повторял Вачнадзе, вводя городового в лавку. – Гаспадын начальнык, вот тоже гаспадын из полиции! Расскажите им про Ныколая!

Городовой посмотрел на Филькина. Ему внушали подозрение его выцветшая шляпа и длинное рыжее пальто.

– Вы кто такой будете?.. – спросил городовой.

Филькин протянул ему свой билет.

– Вам что, собственно, надо?..

– Захлебываясь, Вачнадзе рассказал о допросе Филькина и о своих объяснениях.

– Николай уволен, – сказал самодовольно городовой. – Вы что же раньше-то думали?.. Вчера здесь вся улица сбежалась, как он его провожал. Стул-то починил, что ли?.. Это он Николая этим стулом по спине огрел!.. – вежливо пояснил он Филькину.

Филькин посерел. Лакомое дело вырывалось из рук. Он решил пустить в ход свой последний козырь.

– Охранным отделением, – сказал он раздельно, – был задержан ящик с подозрительным содержанием. После вскрытия в ящике этом была обнаружена земля. Расследование установило, что ящик отправлен из вашего магазина при посредстве Николая и еще какой-то женщины. Вы тоже ничего не знаете об этом?..

Результат от этих слов был чрезвычаен. Вачнадзе пошатнулся, схватился за сердце, побледнел, потом побагровел.

– Что такое?.. – резко крикнул Вачнадзе. – Ящик с замлей, Ныколай и женщина?.. Ой, мои покупатели, мои деньги, мой кавказский товар!..

В отчаянии Вачнадзе поднял руки. Твердая решимость отразилась в ею глазах. Он толкнул внутреннюю дверь и исчез за ней. Филькин немного поколебался и, нащупав револьвер, бросился за ним. Унылый городовой лениво шел сзади.

В задней комнате стоял полумрак. Занавески были задернуты. На белой высокой кровати неподвижно сидела женщина. Она сидела, вся съежившись, глядя куда-то вдаль. Когда дверь открылась, Ольга не повернула головы, продолжая раскачивать люльку с кричащим ребенком.

Вачнадзе подскочил к окну и отдернул занавеску. Подбежал к Ольге и схватил ее за руку. Она повернулась к вошедшим.

В дневном свете, наполнившем комнату, уставленную вещами и завешанную одеждой, ее красивое лицо казалось бледным и очень измученным. Большие синие круги были вокруг Ольгиных глаз. Но она не сказала ни слова, в упор глядя на Вачнадзе.

– Говоры! – кричал Вачнадзе, топая перед ней ногами. – Говоры, что с товаром делала? Куда Ныколай товар дэвал?.. Зарэзали мэня, осрамыли!.. Товары!.. – Он тащил Ольгу с кровати.

– Какой товар?.. – усталым голосом спросила Ольга. Она перевела равнодушные глаза на Филькина и городового, стоящих у входа. – Долго ты будешь надо мной издеваться?..

– Я издаваться!.. – Вачнадзе трагически захохотал. – Я над ней издаваться!.. Она с любовником своим товар украла, в ящики землю пихала, вместо товара землю отправляла, я им варил, товар упаковывать позволял. Говоры, за сколько мой кавказский товар продала?.. Арэстуйтэ ее!.. – крикнул он азартно, повернувшись к городовому и тыча пальцем в Ольгу. – Арэстуйтэ ее, нэвэрную жену!.. Нэ хочу с нэй жить, ножом буду рэзать!..

С искренним изумлением Ферапонт Иванович глядел на всю эту сцену.

– Видишь ты, в чем дело… – шёпотом пояснил ему городовой. – Приказчик его, Николай этот самый, ее полюбовником был. Товар они, значит, у него воровали, а ящики пустые землей набивали. А этот простота и не видит. Только я ему кое-что раскрыл. С этого все и пошло. Я, брат, знаю!.. У меня самого две жены сбежало.

Между тем Вачнадзе схватил Ольгу за рукав и потащил в кухню. Он распахнул наружную дверь. Осенний холодный ветер ворвался в комнату.

– Уходы! – ревел Вачнадзе, яростно стуча костяшками согнутых пальцев в каменную капитальную стену. Почему-то он стукнул всего четыре раза и потом опустил кулак. – Уходы!.. Жить с тобой нэ хочу!.. На улице заморожу!..

– Ну, это ты не смей!.. – строго сказал городовой. – Здесь тебе не Турция, не Кавказ! Поучить должен, а на улицу гнать не моги!.. – Ему вдруг стало жалко молчаливую жену Вачнадзе.

А в это время Филькин один остался в комнате. Он зорко оглядел ее: тут не замечалось ничего подозрительного, шкапов не было, негде было спрятаться и половине человека. Он заглянул за занавеску в углу, сделал вид, что уронил шапку, и, подымая ее, глянул под кровать. Пройдя в кухню, как бы мельком, он посмотрел за печь, на лежанку.

Он был глубоко разочарован. Неужели же все дело с землей кончилось таким пустяком? Неужели Николай не имеет никакого касательства к лавке? Вдруг стопка бумаги на столе привлекла его внимание.

Он взял один листок. Листок был белый, тонкий, это был очень хороший сорт бумаги. «Зачем им такая бумага?» – подозрительно подумал Филькин.

– Хорошо! – сказал Ферапонт Иванович. – Хороши вижу я, вы здесь ни при чем. О случившемся, о Николае то-есть, составим протокол в официальной форме. Фамилия ваша?.. Вы привлекаетесь, как свидетель.

Он сел за столик и, взяв из стопки два листа, стал быстро писать протокол. Городовой потоптался и вышел из комнаты в магазин…

– Ух! – сказал через десять минут Вачнадзе, широко улыбаясь и стирая с лица пот. – Ну и история! Товарищ Ольга, ты меня извынишь за этот тарарам?..

Филькин только что ушел, забрав с собой листы протокола и еще раз окинув все проницательным взглядом. Стоя у окна в магазине, Вачнадзе и Ольга следили за тем, как он подошел к городовому, сказал ему несколько слов и, сгорбившись, зашагал вдаль…

– Ах, Сандро! – ответила Ольга, улыбаясь. – Разве я могу сердиться? Ты спас нас этим скандалом… Ты знаешь, если бы был обыск… Подумай, я только что упаковала литературу для отправки!..

Она быстро прошла в комнату и задернула занавески. Подойдя к ребенку, она взяла его на руки и вынула из люльки объемистый бумажный сверток.

– Бедный мальчик!.. – сказала Ольга, укачивая ребенка. – Ему было жестковато лежать на этих летучках. Ничего, не плачь, ты сделал хорошее дело!

Вачнадзе подошел к капитальной стене и снова стукнул в нее костяшками пальцев.

– Прэдупрэдил, – сказал он довольно и сел на кровать. – Тэперь все в порядке! Они продолжают работать.

Глава VI Глаза охранки

Поздно вечером, когда затихло все и желтые газовые фонари зажглись вдоль Тихой улицы, задняя дверь восточной лавки отворилась, и круглая голова Сандро Вачнадзе выглянула наружу.

В воротах не было никого. Голова повернулась вправо и влево, и затем Вачнадзе вышел за дверь. Он выглянул на улицу, прищелкнул языком, и закутанная женская фигура бесшумно выскользнула вслед за ним.

– Ныкого! – тихо сказал Вачнадзе. – Ны души. Товарищ Ольга, скорее!..

Закутанная фигура – это была Ольга – слегка кивнула головой и заскользила вдоль улицы. Вачнадзе долго смотрел ей вслед. Затем отступил в темные ворота. Дверь магазина закрылась.

А Ольга между тем быстро шла по ровному освещенному тротуару. Фонари светили слабо, мрак скапливался по углам, полосы света и темноты чередовались на улице. Ольга свернула в переулок.

Здесь она ускорила шаги. Переулок был еще темнее, свет шел только из домов, несколько раз на перекрестках Ольга нерешительно останавливалась, соображая дорогу. В руках под большим платком она крепко держала плотный квадратный пакет.

Из-за черных туч показалась луна. Она вылезла, круглая и блестящая, как-раз в тот момент, когда переулок кончался, и широкий вид на окрестности открылся перед Ольгой.

Здесь кончались городские постройки. Обрывистые голые холмы спускались понуро вниз. Далеко внизу за отдельными освещенными домами блестела широкая река. Слева был мост, гремело уличное движение, яркие фонари дрожали в темной воде. Справа вдалеке высились освещенные корпуса текстильной фабрики братьев Морозовых.

Фабрика была освещена, мерное биение машин шло от ее корпусов. В густой темноте она мерно содрогалась всем своим тысячеглазым телом. На этой фабрике день и ночь сотни рабочих сгибались у неумолчных станков…

Теперь Ольга шла вдоль набережной. В лунном неярком свете на холме возникла перед ней низкая колокольня приземистой церкви. Железная ветхая решетка выступила из темноты. Решетка была сломана во многих местах. Ольга шагнула через железный прут и вышла на заросшую кустарником аллею.

Она была на старом кладбище, покрытом осенними листьями, установленном грузными памятниками и покосившимися крестами. Тучи скрывали и открывали луну. Черные кусты тянулись со всех сторон. Ольга прижала сверток и с бьющимся сердцем двинулась вперед.

В конце главной аллеи возвышался квадратный мраморный памятник, воздвигнутый в честь какого-то коммерсанта. Толстый ангел с обвисшими крыльями подымал над ним сложенные руки. Ольга подошла к памятнику и сняла с головы платок.

– Товарищ Ольга!.. – раздался осторожный шёпот. Этот шёпот шел как-будто от ангела, стоящего наверху.

– Я… – прошептала Ольга, – товарищ Эн?..

– Так точно… – Темная фигура – это был член комитета – вышла из-за памятника и подошла к ней. – Я уж думал, вы не придете… Но почему вы?.. Я думал Николай…

– Николай провалился, – резко сказала Ольга. – Куча неприятностей!.. У Федина сегодня был обыск. К счастью, ничего не нашли… Вот литература…

– О-го!.. Солидно!.. – товарищ Эн подхватил сверток. – Но вы-то, до вас они не добрались?..

– Нас выследили тоже! – Ольга присела на подножье памятника.

– Выследили?.. Вас?.. – товарищ Эн отступил.

– Да. Сегодня были охранники… Вачнадзе сплел целую басню. Кажется, поверили… Но если б не его находчивость… Ведь знаете, Николай остался у нас. Он с Василием ждали внизу…

– И как вы, товарищи?.. – спросил комитетчик.

– Пока, по-моему, мы в безопасности… Николай расхаживал по городу, он слишком рисковал… Теперь для связи буду я. Если комитет согласен, мы думаем продолжать дело!..

– Правильно!.. – комитетчик потер лоб. – Мы не можем ждать больше!.. Валяйте, печатайте, пока возможно!.. Вот текст следующей листовки!

Он пожал Ольгину руку. Из-под темного платка на мгновенье блеснули Ольгины серые глаза. Ее стройная фигура исчезла за кустами.

– Боевая баба… – сказал товарищ Эн. – Ночью, одна, не боится… Да и все они отчаянные парни… Если провалятся – это будет удар!

Он подхватил сверток и вновь обогнул памятник. Прошло минут двадцать. В небе стояла луна, черные и белые кресты простирали в стороны прямые руки. Где-то завыла собака. Вдруг легкий тревожный свисток раздался совсем близко.

Из-за памятника ответили тем же. Через несколько секунд худая фигура выступила из кустов.

– Товарищ Семен?.. – прошептал ожидающий.

– Товарищ Эн?..

Вновь пришедший подошел вплотную. Он был тощ и высок, одет в пиджачную пару, из-под изломанной кепки смотрели голубые глаза.

– Пока никого нет?.. – спросил он.

Вновь раздался еле слышный свист. Вторая фигура вышла из-за кустов.

– Вот что, ребята!.. – сказал комитетчик. – Этот сверток для вас двоих. Здесь летучки, восемьсот штук. Завтра раздадите на фабрике по цехам. Ты, Семен – на ткацкой, ты, Сидоров – на красилке. Теперь хорошо, типография под рукой, с литературой заминки не будет… Только, смотрите, осторожно!.. Все понятно?..

– Как будто все! – разом ответили рабочие.

– Ну, товарищи, пошли!.. – сказал товарищ Эн.

Он двинулся первый и исчез в черных кустах. Вслед за ним последовали оба другие…

Иван Родионов, новый ткач фабрики братьев Морозовых, сидел на своей кровати в общей фабричной спальне и писал письмо домой.

Собственно, ткачу Родионову принадлежала только половина всей кровати. Братья Морозовы были люди деловые и не могли слишком баловать своих рабочих!

В общих спальнях каждая обычная кровать была разделена посредине продольной дощатой перегородкой, узкие грязные тюфяки свешивались на пол с той и другой стороны. Вся огромная комната спальной была плотно установлена такими двойными кроватями.

Закоптелая керосиновая лампа, покачиваясь посредине, еле освещала эти кровати. Концы спальной тонули в полной густой темноте. Дружный измученный храп наполнял воздух. Спали рабочие, утомленные каторжной двенадцатичаоовой работой. Но кровать Родионова была посредине, и он мог позволить себе удовольствие написать письмо домой.

«Дражайшая наша супруга, – писал Иван Родионов. – Прежде всего извещаем вас, что нахожусь я в добром здравии, но опять же на другой работе. Времена сейчас тяжелые, рабочих рассчитывают до невозможности, потому, говорят, война и терпеть должны все. Но свет не без добрых людей, а потому я у дела снова. А работаю я на фабрике братьев Морозовых, а фабрика у нас огромадная, одних рабочих две тысячи душ. И работает здесь еще сын сестры Семен. Парень он неспокойный, против хозяев говорит и все такое, а потому рабочие очень его уважают, а я не то что бунтовать, а только о том и думаю, как бы домой вернуться и наш погоревший дом отстроить. И мучаюсь я этим денно и нощно».

Иван Родионов вздохнул и послюнявил огрызок карандаша. Был он маленький, юркий мужиченко, с карими зрачками, с лицом, до самых глаз заросшим рыжеватой бородой. Ему хотелось спать, ломило спину после дня работы. «Завтра докончу» – подумал он и сунул листок под кровать.

Дверь спальной открылась. Какая-то фигура пробиралась вдоль темных кроватей. Иван Родионов прилег на узкий матрац.

Вошедший – это был Семен – дошел до него и сел на кровати напротив. Кровати стояли так близко, что, лежа на одной, можно было дотянуться рукой до середины соседней. В тусклом свете выступало костлявое лицо вошедшего с ясными голубыми глазами и белокурой жидкой бородкой. Родионов пошевелился и взглянул вошедшему в лицо.

– Что, дядя, не спишь?.. – тихо спросил Семен.

– Не сплю, племяш! – ответил Родионов. Он повернулся на спину и стал свертывать козью ножку. – Все думаю, все думаю, браток!

– О чем думаешь-то? – рассеянно спросил Семен.

Только недавно они встретились на этой фабрике – Семен, уже давно ушедший в город, и Родионов, недавно приехавший на заработки. В деревне Родионов считался мужиком болтливым и нетвердым. До сих пор Семен не мог определить, что за человек его родственник и односельчанин.

– О Сизове, браток, думаю!.. – простонал Иван Родионов. – Все о нем, каково ему сейчас!.. Эх, скрутили нас, браток, совсем скрутили!.. Эх, плохо…

Сизов был рабочим ткацкой фабрики. Только вчера с ним случилось большое несчастье. Неисправный станок захватил на ходу и раздробил ему руку. Сейчас Сизов лежал в фабричной больнице.

– С Сизовым дело плохо, – тихо ответил Семен. – Это у нас раз-два… Подлечат и ползи на сторону… без руки-то он нам не нужен. О пособия там, или о чем другом и не говори…

– И неужели же так и будет?.. – Иван Родионов повернулся и всплеснул руками. – Неужели не вступится никто?.. Неужели же парню погибать дадим?..

Семен прямо взглянул на него. Что-то подозрительное почудилось ему в горячих словах дяди.

– А что же, по-твоему, здесь делать нужно?.. – холодно спросил он.

– Уж и не знаю… – Родионов сел на кровати. – Забастовать бы, что ли, или директора избить… – Он робко взглянул на Семена.

– Мы, дядя, не хулиганы, – резко сказал Семен. – Это ты все не то…

– А что ж делать-то?.. – поинтересовался Иван Родионов.

– Объединиться нужно!.. – сказал племянниц неохотно. – Социального страхования требовать… ограждения машин… ну, да это разговор долгий… Ты вот что лучше мне расскажи, как ты к нам на ткацкую сюда попал?..

– Как попал?.. – Родионов шевельнулся. – Очень свободно. Пришел! с другими. «Ты ткач?» – «Ткач!» – Как раз место свободное есть, прогнали кого-то. «Хочешь поступать?» – «Хочу!» Ну и взяли, а что?..

– А вот что, дядя! – Семен затянулся. – Язык тебе все же придерживать нужно. Очень уж ты разговаривать любишь… Знаешь, с одной фабрики турнут, с другой турнут, а потом дадут волчий билет, занесут в списки, – кто тебя примет!.. – Он с жалостью посмотрел на соседа.

– Занесут так занесут! – Родионов лег на спину. – Я, Сеня, такой человек, я не могу против правды. Вот лежу и думаю, как бы Сизову помочь… лежу и думаю.

Семен не отвечал. Не раздеваясь, он сидел на постели, куря папироску. Скоро Родионов стал тихо посапывать носом.

Он дышал ровно и мерно, как спящий. Семен встал и затушил козью ножку. Он нагнулся над соседом и долго смотрел ему в лицо.

Родионов действительно спал. Семен отошел к постели, снял пиджак, вынул из-под него два толстых бумажных свертка. Он откинул матрац у изголовья и быстро сунул пачки туда.

Он уже не смотрел назад, на кровать Родионова. Но если бы он взглянул дуда, он бы увидел, что Родионов слегка повернул голову, и один его широко раскрытый глаз внимательно следит за всеми движениями соседа.

А когда Семен спрятал свертки и стал раздеваться, он опять не увидел ничего подозрительного. Родионов крепко спал, лежа на спине, спокойно сомкнув свои морщинистые веки…

Рано утром над спящим предместьем в сырой осенней темноте начинал завывать одинокий фабричный гудок. Ему отвечал другой, подхватывал третий. Скоро весь воздух наполнился мучительным сиплым надорванным воем.

Усталые люди вскакивали, дрожа, одевались, не попадая руками в одежду. Задержаться нельзя, хозяин пользуется каждым случаем: опоздаешь на полминуты – уже вписан прогульный день. А спину ломит после вчерашней работы, болит голова, телу так к хочется упасть на жесткие доски. Но на фабрике ждет усталая смена, чтобы сдать станки, занять места идущих на работу. Гудит гудок, и тысячи заспанных людей выливаются на улицу и текут в темноте к новой двенадцатичасовой работе.

Мужская казарма братьев Морозовых подымалась тоже. Семен Яркин вскочил вместе с другими. Точно невзначай сунул он руку под матрац. Летучки были здесь – две вчерашние плотные пачки. Незаметно он спрятал их под пиджак и взглянул на соседа. Родионов широко зевал, крестя рот и натягивая стоптанный сапог. Семен торопливо вышел на улицу.

Этот день на фабрике работали, как всегда. Струилась белая пряжа в прядильном отделении, стучали станки в ткацком, в отбельном, сушильном и шлихтовальном белый густой пар заполнял низкие мастерские.

Стояла жара, вентиляторов не было, сырой ветер, врываясь в открытые окна, пронизывал потных людей до костей.

В шлихтовальном отделении мелькали голые костлявые тела. Только Семен Яркин работал в пиджаке. Он подходил то к одному товарищу, то к другому, что-то тихонько передавая им.

Некоторые пугались, некоторые быстро хватали передаваемое, и все подозрительно косились на мастеров и проходящих мимо посторонних. В этот день все замечали, что уж очень часто бегал Семен в нижний общий клозет.

– Ну, как живем, Акимыч?.. – спросил ткач Родионов, подходя к соседу по работе. Тот только-что вернулся из клозета, Родионов видел, что он что-то быстро прячет в карман.

– Ничего, твоими молитвами!.. – хмуро ответил старик. Он не доверял разговорчивому соседу. Но Родионыч заметил что то, что он прячет, было смятой большой печатной бумажкой.

«Что-то много сегодня до ветру ходят!.. – подумал Родионов. – Осмотреть разве, что там такое?..»

Улучив свободную минуту, юн тоже спустился в клозет.

Здесь, на минуту отрываясь от дела, сходились рабочие перекинуться парой слов. Кучка из нескольких человек стояла у входа. В руках держали какие-то бумажки. Один рабочий кричал:

– А я говорю, правильно пишут!.. В самую точку!.. Говорю, царь во всем виноват. Не потакал бы фабрикантам – не было бы жандармов да казаков. Разве мы так бы с толстопузыми боролись! Мы бы им показали Кузькину мать!..

– Ну, ты не гуди! – возражал другой рабочий. – Государь-то наш здесь не при чем. Министры да генералы его обманывают. Он, батюшка, и не знает, как народу его живется. А бумажки эти, тьфу, народ бунтуют только!..

– Эх, ты, борода, – вмешался третий. – Что же он слепой, царь-то твой? А войну с япошками не он затеял?.. Тоже министры обманули?.. Зачем война? Рабочих и крестьян поубавить: очень уж много нас развелось!..

– Земли у нас маловато, – нерешительно сказал кто-то. – За землю, говорят, война. Земли крестьянам прирежут…

– Жди, прирежут!.. – крикнул первый. – Тебя прирежут, а не землю. Земли дать хочешь – у помещиков отбери. Вот в бумажке этой пишут…

Он взмахнул прокламацией и замолчал, увидя входящего Родионова. Родионов подошел к кучке.

– О чем, братцы, калякаете?.. – Он прикурил у одного, – О забастовке, чай?.. Право, братцы, пора бастовать!.. Жизнь, прямо сказать, пошла невтерпеж. Листки здесь, слышно, какие-то раздают!.. Вот бы почитать…

Рабочие уходили один за другим.

– Нет, зачем бастовать… – вяло сказал последний. – Мы довольны, другие и не так еще живут. Нам бастовать не с чего. Вот, хочешь – прочти… – Проходя мимо Родионова, он сунул ему в руку свернутый листок.

Родионов жадно схватил листок. «Российская Социал-Демократическая Рабочая Партия» – было напечатано на нем. «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» «Товарищи, долго ли мы будем терпеть?» – Родионов сунул летучку в карман и снова вернулся к работе…

Двенадцатичасовой день кончился. Плотной шеренгой рабочие выстраивались у ворот. Перед выходом каждого раздевали, надсмотрщики быстро перебирали одежду и бросали ее дрожащим голым людям. Таков был обычай на фабрике Морозовых. Хозяева боялись воровства и принимали свои меры.

Родионов вышел один из первых. Отойдя от ворот, он вначале шел в общей толпе. Он терся среди других, прислушивался к разговорам. Завернув за угол, оглянулся, не следит ли кто-нибудь за ним. Потом бросился бежать, сломя голову, не оглядываясь по сторонам.

Он остановился на шумном перекрестке у огромной пестрой вывески «Трактир Русь». У трактира стояли извозчичьи пустые пролетки. Сквозь запотелые стекла шел яркий свет, доносилась хриплая музыка. Родионов отворил дверь и робко вошел внутрь.

Трактир был полон народом, говором и звуками гармошки. Запах жареного мяса и водочный крепкий дух сразу охватили усталого ткача. На дощатом возвышении в углу два гармониста в черных поддевках с серебряными поясами наяривали плясовую.

Половые с салфетками через плечо тащили к выходу человека в серой шинели.

Человек был пьян, он не хотел уходить, он цеплялся ногами за ножки столиков. Посетители хохотали, глядя на даровое представление. Хозяин с черными бакенами, в оловянных очках, подбоченившись, стоял за прилавком.

– Бей его, я его знаю! – зычно кричал хозяин. – Мишка, руку ему крути!.. Ванька, дверь открой пошире!.. – Половые понатужились, и, взмахнув руками, пьяница вылетел за дверь.

«Вот это жизнь! – с завистью подумал Родионов. – Не то, что наша рабочая доля!.. Жрут – сколько влезет, спят – сколько могут!..»

Он бочком пробрался мимо столов и подошел к хозяину за стойкой.

– Тебе что?.. – строю спросил хозяин. – А, это ты!.. Пройди, они ждут! – Он отвернулся и стал резать ломтями сероваторозовую колбасу.

Трактир «Русь» принадлежал к тем учреждениям, вокруг которых впоследствии расцвела знаменитая черная сотня – «Союз Русского Народа». Эти трактиры получали льготы от правительства и за это должны были оказывать полиции некоторые услуги. В задней комнате трактира «Русь» происходили тайные свидания царских жандармов с осведомителями из рабочих.

Сидя в хозяйской задней комнате, положив фуражку на стол и шапку на табуретку, затянутый в мундир жандарм ел дымящуюся рыбную селянку. Скрипнула дверь, и Родионов тихо вошел в комнату.

– Интересные сведения есть?.. – спросил жандарм, ре глядя. Он ел, смачно чавкая, положив локти ка стол и обсасывая усы. У Родионова рот наполнился сладкой слюной. Жандарм выпил водки, зажмурился, взял кусок хлеба, положил на него ветчины, прикрыл огурцом и с хрустом отхватил половину.

– Ну, – буркнул он, взглянув на посетителя. – Ты что, онемел, что ли?..

– Так что сведения есть!.. – быстро сказал Родионов. – На фабрике неспокойно, против государя императора говорят, социальное страхование хотят устраивать.

– Доказательства? – Жандарм снова принялся за селянку.

– Так что есть!.. – Родионов сунул руку в карман. – Разбрасывают злокозненные листки, печатают их здесь, слышно… в народе говорили, целая печатная есть в нашем городе…

Не глядя, жандарм протянул руку. Родионов вложил в нее летучку. Продолжая жевать, жандарм разгладил ее на столе.

– Ладно!.. – сказал жандарм. Он вынул лист бумаги и стал писать акт, – Зачинщики кто?..

Родионов молчал, Ему очень хотелось есть. Он хотел припомнить кого-нибудь из рабочих, но в голове было пусто, ноги слабели, только фамилия Семена была перед глазами. Жандармские тусклые глаза смотрели на него в упор.

– Ну! – прикрикнул жандарм. – Придумываешь?.. Врешь?.. Смотри!..

– Семен Яркин из шлихтовальной, – упавшим голосом сказал Родионов. «Зачем сказал?.. Эх, была – не была», – пронеслось в голове.

– Семен Яркин?.. Еще кто есть? Нет? Хорошо, так и запишем… – Рука жандарма бегала по бумаге. – Все?.. Ничего больше?.. Хорошо…

Он сунул руку в боковой карман мундира и вынул сверток в фуляровом платке. Глаза Родионова загорелись. Из свертка жандарм достал сальную денежную пачку и сложенный вчетверо бумажный лист.

Жандарм развернул лист. Сверху был заголовок, лист был разграфлен, слева проставлены фамилии и цифры…

Дрожащими пальцами Родионов расписался против имени «Фекла».

– Хорошо дальше будешь работать, – благосклонно сказал жандарм, – жалованье тебе повысим! С двадцати рублей на двадцать пять. Это тебе, чумазому, такие деньги, чуешь? Расписался?.. Так вот, получай восемнадцать рубликов точка в точку. Два рубля мне за комиссию. Понял?.. – Он отсчитал от толстой пачки несколько бумажек…

Следующим вечером на Семена, идущего с работы, внезапно бросились из-за угла два жандарма и крепко схватили его за руки. Яркин отчаянно отбивался, хотел кричать, ему зажали рот и посадили на извозчика. Видевшие это рабочие молча сжимали кулаки.

А через два дня, сидя на своей кровати, при тусклом свете лампы Родионов дописывал письмо в деревню:

«…А сестре Марье скажи, что Сенька, племянник наш, со мной не работает больше. Потому как государственный преступник, взят он в тюрьму. А тебе, любезная супруга, сообщаю, что скоро уж в деревню я хочу обратно податься. Потому, хотя заработки здесь ничего, только жизнь рабочая скверная до невозможности. И каждый-то на тебя волком смотрит, и даже камнем голову проломить грозились. А потому в надежде на скорое свиданье остаюсь супруг ваш Иван Родионов».

Глава VII Посещение Архимедова

Общее собрание филеров в «Отделе Наружного Наблюдения» было назначено на четыре часа.

Еще задолго до начала в неуютный плохо освещенный кабинет начальника отдела входили один за другим з робкие фигуры филеров и рассаживались на диванчике и на стульях. Когда все места были заняты, становились по углам, теснились у дверей, напирая друг на друга, перешептываясь между собой.

Здесь были люди в самых удивительных костюмах, начиная со знакомых нам господина в золотых очках, оборванца и юноши в студенческом мундире и кончая толстой дамой с открытой шеей и подвязанной рыхлой щекой. Темное лицо царя на портрете как бы с изумлением склонялось вниз, рассматривая этих удивительных защитников своей священной особы.

За столом, подписывая груду бумаг, сидел заместитель начальника Сигизмунд Павлович Потоцкий. Когда пробило четыре, он вздохнул, откинулся на спинку кресла и обвел собравшихся взглядом.

– Все в сборе? – энергично спросил он.

– Филькина нет-с, Сигизмунд Павлович! – ответил вывернувшийся сбоку Архимедов. Начальник и все филера с неудовольствием взглянули на него.

– О Филькине сам знаю, не слепой! – Архимедов обиженно отступил, филера переглянулись. – Ферапонт Иванович не будет, с ним я уже говорил. Значит, прочие все?

Филера молчали. Широбоков и Глазенап, два старейших филера, третий день пили мартвецкую, не являясь на службу. Но каждый чувствовал, что с ним может случиться то же и не хотел подводить сослуживцев.

– Хорошо! – Начальник зажмурился, помолчал и понюхал сложенные ладони. – Я созвал вас, господа, для того, чтобы дать вам всем ответственное поручение.

Он мельком взглянул на окружающих. Все лица глядели в сторону, на всех была служебная скука – и только. Юноша с бородавкой прочищал нос, оборванец что-то галантно шептал на ухо толстой даме. Только блестящие глаза Архимедова с напряжением смотрели из угла.

– Поручение с наградой! – продолжал Потоцкий и сразу увидел, что собрание насторожилось и стало внимательным. – Дело вот в чем! Заводы волнуются, рабочее движение растет. В то же время в последние дни усилилась раздача тайной литературы. Департаментом полиции закрыты заграничные пути, ряд передаточных пунктов ликвидирован, и, тем не менее… До имеющимся у нас сведениям, тайная социал-демократическая типография имеется в самом нашем городе!

Нам дано задание чрезвычайной важности из центра, – продолжал, помолчав, Потоцкий. – Типографию надо найти и уничтожить. Наша честь, честь «Отдела Наружного Наблюдения» требует этого! Раскрывший типографию получит награду в размере тысячи рублей!

Он продолжал говорить, развивая план кампании. Вернее, у него не было никакого плана. Нужно рассеяться по городу, замечать подозрительных людей, следить за свиданиями революционеров, – словом, делать то, что каждый день уже проделывали филера. Потоцкий кончил и устало уперся на стол локтями.

Филера расходились. Шумной толпой они теснились к дверям, обсуждали обещанную награду. Только Архимедов и не думал уходить. Он сидел на краешке стула, опершись подбородком на зонтик, уставив на начальника черные пуговицы глаз.

– Ну, вам чего? – холодно спросил начальник.

Почему-то он невзлюбил Архимедова. Архимедов был слишком умен и молод. Вместе с Филькиным они стояли живым упреком всей неторопливой работе охранки! Но если Потоцкий верил Филькину и даже побаивался его, Архимедов своей вертлявой фигурой всегда вызывал в нем раздражение.

– Желаю, Сигизмунд Павлович, сурьезный разговор иметь, – придвигаясь со стулом, сказал Архимедов. – Как есть у меня новая мысль – хотел бы снова допросить арестанта!..

– Арестанта.? Какого?..

– Того, что по ящику с землей. – Архимедов придвинулся ближе. – Имел я с ним одно свидание, но считаю – мало… Разрешите-с, Сигизмунд Павлович?..

– Ящики с землей – чепуха! – хмуро сказал начальник. – Про лавку восточных товаров знаю. Дело сорвалось. Объяснил мне Ферапонт Иванович!..

– Что объяснил-с?.. – насторожился Архимедов.

– Да вот эту историю с землей… Николай, ну, он втесался туда, был любовником жены хозяина. Вступив с ней в преступную связь, решил использовать в интересах дела. Хозяин позволял им запаковывать ящики с товаром. Товар они продавали, а ящики набьют землей и отправят для виду. Сообщник Николая – Андрей – и принимал эти ящики.

– Землю откуда брали-с?.. – прищурился Архимедов.

– Откуда брали? – Начальник удивился. – Ну, брат, ты того… Не все ли равно, откуда!.. Факт тот: Николай сбежал, лавка здесь не при чем!..

– Арестанта, значит, отпустили-с? – рванулся вперед Архимедов.

– Нет, не отпустили… – Начальник взглянул исподлобья. – Да зачем он?.. Сказано, что с ящиками ясно!.. Ты вот лучше, братец, типографией займись!

– Типография сама собой, типографию раскроем-с… – Архимедов подъехал к самому столу. – А все же просил бы вас, Сигизмунд Павлович, меня к арестанту допустить!..

– К арестанту я тебя допустить не могу, понимаешь!.. – медленно и внушительно сказал Потоцкий. Он помолчал, с раздражением глядя в розовое лицо Архимедова. – Понимаешь, по-русски сказано: не могу!.. Арестант Андрей Акимов вчера вечером попросил валерьяновых капель и, получив пузырек, раздавил его и, проглотив стекло, покончил жизнь самоубийством…

…Через два дня, утром, Архимедов подошел к маленькому двухэтажному флигельку в глубине широкого двора и стал нерешительно смотреть на его нарядные окна.

Оставим его пока за этим занятием и посмотрим, что делается внутри первого этажа этого дома.

Окна квартиры были в узорчатой кисее, с красной цветущей геранью в горшочках. Над одним окном деревянная клетка с прыгающей канарейкой. И первой комнате две белые кровати; одна из них была пуста, на другой навалена неряшливая груда разноцветных тряпок. Около комода с высоким зеркалом на нем вертелась барышня с прыщеватым, бледным, будто выструганным лицом.

У нее был очень странный нос: белый от пудры, утолщенный в конце, будто подпертый сбоку чьим-то невидимым пальцем.

Барышня вертелась перед зеркалом, шевелила носом и улыбалась своему изображению. Она поправила шелковый пояс и перешла к окну.

– Анютка, брось! – сказала она, кокетничая по привычке. – Стоит реветь! Перестань!..

То, что казалось грудой наваленных тряпок, шевельнулось и село на кровати. Это была такая же барышня, только постарше, потолще и побезобразней. Она моргала глазами и злобно прислушивалась к равномерным шагам за дверью.

– Ходит… – с ненавистью сказала она. – Чуть свет ходить начал… Чёрт горластый!.. Нет того, чтобы с дочерью поговорить! Вот тебе, дескать, милая дочка, тысяча рублей!.. Бери их и будь счастлива… Как же!..

– Анютка, а может, у него нет!.. – возразила Настя.

– Нет у него!.. – всхлипнула Анютка. – У такого чтобы не было!.. Мне так Алексей Парамонович и говорит: не может быть, чтобы у папаши вашего такой мизерности не было!.. Как они филер и, можно сказать, жандарм… Я, говорит, вас люблю, но без приданого взять не способен! Как вы, говорит, из сыщецкого звания, мне одного позору больше будет. Ну, и расстроилось дело… – Она снова готовилась всхлипнуть.

– Ах!.. – вскрикнула Настя у окна, закрываясь руками.

– Я ему говорю, – бубнила Анютка на постели, – дайте, папаша, добром тысячу рублей. А он мне: «Нет у меня тысячи!» Я плакать… «А если, – говорит, – реветь будешь, за косу тебя да в коридор!» Очень благородное обращение…

– Кланяется!.. – крикнула Настя и отскочила от окна. – Анютка, кланяется!.. Вот те крест!.. Перед окном стоит… шляпу снял… красивый!..

Тут уже не выдержала и Анютка. Спрыгнув с постели и вытерев глаза, она подбежала к окну.

На дворе у веревки с мокрым бельем стоял Архимедов – румяный, черноглазый, с расчесанной бородой, и смотрел прямо в окно. Увидев Анютку, он снова снял шляпу. Анютка хихикнула и тоже закрылась руками. Архимедов подошел к двери и дернул звонок.

Между тем в соседней комнате Ферапонт Иванович Филькин предавался мрачным размышлениям.

Ферапонт Иванович остановился у стола и вынул свой клетчатый платок. Старые оловянные очки для чтения висели на гвоздике над столиком. Он снял их и стал протирать. Затем придвинул толстую клетчатую тетрадь и раскрыл ее на первой странице.

«Тридцать лет борьбы с крамольниками и революционерами», – было написано на заглавном листе. Эту книгу, рассказ о своих приключениях в назидание молодым филерам, писал Ферапонт Иванович по заданию охранного отделения.

Простенок перед ним был увешан рядом фотографий: их было не меньше двадцати. Они изображали пойманных Филькиным особенно видных революционеров. Под большинством стоял небольшой крест. «Схвачен по предписанию „Отдела Наружного Наблюдения“ тогда-то», – была надпись под такой фотографией. «Подвержен смертной казни через повешение тогда-то»…

Немного выше висели экспонаты: жестяная оболочка плоской бомбы, которую подхватил Филькин, когда террорист уже бросал ее под колеса кареты, револьвер системы Смит-Вессон, отобранный у знаменитого анархиста, финский нож с надписью, выцарапанной на ручке: «По делам вашим воздастся вам». В углу комнаты лежал железный панцирь, обтянутый серой холстиной, защищающий грудь, с ремнями для пояса и для шеи. Такие панцири надевали филеры и жандармы, отправляясь на работу в сильно опасные места.

Ферапонт Иванович был расстроен. Сев за стол, он оседлал очками внушительный нос и вновь погрузился в невеселые мысли.

До сих пор он не мог поверить в неудачу с восточной лавкой! На очереди были другие дела, ждало расследования дело с типографией, но восточная лавка все-таки не выходила из его головы!

Это было удивительно. Сыщицкий нюх обманывал его в первый раз! С другой стороны, расследование показало полную невинность обитателей лавки. Вот только странные листки бумаги… Эти листки с написанным на них протоколом дознания до сих пор смущали почему-то Филькина.

Так сидел он, склонившись к столу, пощипывая редкие усы, когда снаружи слегка постучали, дверь отошла, и в комнату, вежливо изгибаясь, держа шляпу на отлете, осторожно вошел Архимедов.

Архимедов шагнул вперед и, не спуская с Филькина глаз, поклонился почтительно и низко. Филькин смотрел удивленно. Он давно чувствовал в Архимедове врага, ему уже успели передать о том, что Архимедов хотел его подвести у начальства. Он поднял очки на лоб и выжидательно нахмурил брови.

– Если позволите, Ферапонт Иванович, – скромно сказал Архимедов, – желал бы с вами собеседование иметь… на семейной, так сказать, территории…

Дверь в комнату была полуоткрыта. Анюткин заплаканный глаз блеснул из черной щели. Раздался кокетливый смешок, Филькин начал понимать. Со смягчившимся лицом он поднялся с кресла.

– Ну, что же, что же! – сказал Ферапонт Иванович, – хорошо, что зашел!.. Посидишь, с дочерьми тебя познакомлю… А может, уже знаком, а?.. – Он хитро прищурился и придвинул Архимедову стул.

Архимедов поискал глазами, куда положить котелок, и поставил его, наконец, на край письменного стола.

– С дочерьми, Ферапонт Иванович, это потом-с!.. – сказал он волнуясь. – Сочту за долг и как бы за удовольствие даже!.. Я к вам, Ферапонт Иванович, как к отцу родному. Как вы есть наш лучший филер и, можно сказать, образец…

Улыбка проступила на Филькиных сухих губах. Как все великие люди, он не был равнодушен к похвалам. Но он опять насторожился, придав лицу прежнее выражение.

– Как будучи одинок и не имея друзей и знакомых, – продолжал Архимедов, – я к вам, Ферапонт Иванович, с чистой душой! Филер я молодой, вы, Ферапонт Иванович, поймете…

«К чему он гнет?.. – соображал Филькин. – Одинокий, – говорит, – как к отцу… Уж не свататься ли пришел?.. Когда же успел?.. С Анюткой снюхался или с Настасьей?.. Хорошо бы сплавить одну!..» – уже совсем ласково он взглянул на посетителя.

– Есть у меня к вам просьба, Ферапонт Иванович… – Архимедов даже привскочил. – А просьба такая; слышно, формируют сейчас в охранном особый летучий отряд, разъездной, для борьбы с бомбистами и все такое. – Он ждал, глядя на Филькина в упор.

– Ну, формируют… – сказал удивленно Филькин.

– И слышно, хотят в этот отряд меня назначить. А работа в нем самая опасная, головы определенно не сносить. Вот и хотел я вас попросить, Ферапонт Иванович, – из внимания к моим услугам, как я вам всегда помогать намерен, – попросили бы вы Сигизмунда Павловича туда меня не посылать. Самому-то мне страшно, да и не любят они меня. А человек я женатый, ребенок в младенческих летах…

Дверь сзади хлопнула, послышались убегающие шаги. Архимедов посмотрел удивленно.

– Так ты женат?.. – невольно сказал Филькин. – Так вот оно что…

– Так точно, женат-с, Ферапонт Иванович! Имея слабую жену и несовершеннолетнего сына… А если поможете вы мне в этом деле, могу я вам один важный секрет открыть.

– Ну, какой там еще секрет?.. – мрачно сказал Филькин.

– Секрет о Николае!.. – подскочил Архимедов. – В виду того, что обнадежен я вами в смысле дележки награды, хочу предоставить, так сказать, новую нить.

– Насчет Николая?.. – шевельнулся Филькин. – Ну, что ж, говори!

– Только уж вы мне, Ферапонт Иванович, по поводу протекции обещайте!..

Филькин кивнул головой. Повернувшись в кресле, он в упор смотрел на Архимедова.

– Был у нас, Ферапонт Иванович, арестант Акимов, Андрей, – начал Архимедов. – И хоть вы все дело с ящиками на свой риск взяли, того Акимова Сигизмунд Павлович допрашивали не раз и не два. И от тех допросов, чтобы чего не выдать, Акимов тот на-днях даже смертью покончил.

– Ну, знаю… – нетерпеливо подогнал Филькин. – Дальше?..

– А дальше вот что, Ферапонт Иванович! В последние дни был применен к Акимову такой допрос: два жандарма, тюремщика то-есть, посменно с ним день и ночь сидели и булавками кололи, чтобы он как-нибудь не заснул. Как он задремлет, его булавкою кольнут и спрашивают: «А что за такие ящики, расскажи?..» Ну, он все-таки молчал и молчал. А по прошествии двух суток оставили его в покое, поместив в общую камеру. Так что, дойдя до кровати, Акимов тот моментально заснул.

Архимедов замолчал, играя пальцами. Филькин сделал нетерпеливый жест.

– И вот поместили в ту же камеру на ночь меня. Под видом арестанта, конечно. Камера на двоих – я и он. Он спит тревожно, во сне бредит, а я слушаю. И вот во сне он и говорит…

Архимедов порылся в кармане и вытащил сложенную бумажку. Он разгладил ее на столе.

– На отчете Сигизмунду Павловичу я слова эти, Ферапонт Иванович, скрыл. Ему они, думаю, ни к чему, а нам с Ферапонтом Ивановичем дело раскрыть помогут! Так вот, вскакивает этот Акимов ночью, ворочается и все бормочет: «Николай, когда же листовки?.. Шрифт отослан… товарищи ждут… когда же листовки?..» Вот и все, до самого утра. Вот что-с, Ферапонт Иванович…

Архимедов замолчал. Филькин сидел равнодушно. Как бы даже насмешливо смотрел он в лицо Архимедова.

– Ну, и что же?.. – после молчания спросил Филькин.

– Нет, ничего-с!.. – Архимедов смущенно встал. – Думал я, поможет вам это… Не смею больше задерживать… Так вы, Ферапонт Иванович, попомните мою просьбу… Я к вам, как к отцу…

Пока не ушел Архимедов, Филькин неподвижно сидел в кресле. Но как только дверь за посетителем закрылась, необыкновенное оживление появилось на его морщинистом лице. Он раскрыл ящик, выхватил оттуда смятую прокламацию, взятую в охранке, и белые листки, на которых был написан протокол. Он сравнил их, сунул в карман, надел пальто, нахлобучил шляпу и, выйдя на улицу, быстро зашагал к охранке.

…Сигизмунд Павлович только что вернулся с доклада…

Он был у начальника охранки. Это посещение оказалось для него не очень приятным. Бросив на стол набитый бумагами портфель, он бегал по комнате, кричал и вытирал платком потную лысину. Несколько филеров и жандармов, толпясь возле дверей, с ужасом наблюдали начальнический гнев.

– Распустились!.. – кричал Сигизмунд Павлович так же громко и отчаянно, как полчаса назад кричал на (него самого начальник. – Распустились!.. Мерзавцы! Сукины дети!.. Бездельники, дармоеды! За что деньги берете?.. Вы зачем здесь, а?.. Водку жрать? По улицам на извозчиках ездить?.. Они водку жрут, а их начальник отвечай!.. Распустились, р-р-ракалии!..

Он подбежал к пузатому портфелю и выхватил оттуда пачку печатных листков. Пачка была пухлая и ровная, многие листки были измяты, многие испачканы в грязи; видно было, что их подбирали по одному и потом тщательно сложили вместе. Начальник махнул рукой, пачка полетела в стоящих у двери и белым облаком осыпалась на пол.

– Спите!.. – неожиданно тонким голосом снова закричал Потоцкий. – От чужих узнаю, посторонние летучки приносят!.. Город весь в листках, литература на заводах, литература на стенах, на мостовых, а вы что?!.. На фабрике Арманд была массовка, пачками бросали прокламации. На Суворовской мануфактуре у каждого рабочею по пятку прокламаций в кармане. В Заречье дети играют в листовки. Откуда их столько? Откуда, ну, говорите?..

Он бессильно затопал ногами перед седым, неподвижным жандармом. Жандарм смотрел ошеломленно, – он как бы окаменел от гнева начальства.

– В игрушки играете!.. – неистовствовал начальник. – Я вам не позволю в игрушки играть!.. За восточными лавками следите, время проводите зря… Я вам покажу восточную лавку!.. – Он сел за стол, почти задыхаясь. Расстегнув мундир, налитыми кровью глазами он взглянул на жандармов.

– Террорист не страшон! – спокойно сказал он. – Бросил бомбу – пойман, повешен. Типография эта страшна, вот где у нас эта типография!.. – Длинным карандашей он постучал себя по затылку. – Его превосходительство, господин начальник, так и сказал: «Раскрыть типографию, иначе разгоню всех к чёртовой матери и наберу новых!» Филькин где?.. – уже почти совсем спокойно спросил он.

– Они еще не пришли, – услужливо сказал филер у двери. – Как позволено им приходить в неурочное время…

– Почему в неурочное время?.. – Потоцкий треснул кулаком. – Как в неурочное время?.. Если есть служебные часы!.. Найти! Оштрафовать. Под арест!..

В это самое время дверь открылась, стоящие около нее расступились, и Ферапонт Иванович Филькин своим обычным быстрым шагом вошел в комнату.

Он мельком взглянул на начальника, потом на пол, усеянный летучками. Нагнувшись, он поднял два листка и сравнил их с листками, вынутыми из кармана. Сняв шляпу и положив все листки на край стола, он торжествующе взглянул на Потоцкого.

– Почему являешься поздно?.. – упавшим голосом спросил начальник. Он все-таки робел перед лучшим сыщиком охранки.

Филькин раскрыл рот, во Потоцкий не дал ему говорить.

– На службу опаздываете, пустяками занимаетесь!.. – плачущим голосом говорил он. – Что с типографией?.. Подай типографию – и все тут!.. На глаза мне без нее показываться не смей!..

– Типографию я нашел, Сигизмунд Павлович!.. – тихо и с расстановкой сказал Филькин.

Все повернулись к нему. Начальник дернулся вперед. Он смотрел на Филькина так, как-будто ждал, что он сейчас же вынет типографию из кармана и положит ее на стол.

– Сегодня к одиннадцати часам, – продолжал Филькин, – пожалуйте наряд из пяти жандармов и ордер на обыск в восточной лавке. Типография у нас в руках!..

– Но почему же в восточной?.. – пролепетал начальник. – Ты, братец, не ошибся?.. Ты же сам… дело здесь серьезное, смотри!..

– Головой ручаюсь, – уверенно сказал Филькин. – Не вернуться мне сюда, если нет там типографии!.. Пожалуйте ордер и наряд. А еще позвольте, Сигизмунд Павлович, два слова сказать наедине…

И когда все вышли, Филькин нагнулся к начальнику и зашептал:

– По соображениям секретного свойства, нужно бы, Сигизмунд Павлович, Архимедова удалить из города. Ненадежный человек и все такое… Опять же о вас отзывается плохо… Слышал я, Сигизмунд Павлович, здесь летучий отряд филеров формируется, – вот бы туда его в самый раз…

Начальник смотрел удивленно. Потом он взял перо и придвинул к себе бумагу.

– Хорошо, – сказал начальник, – для тебя, Ферапонт Иванович, сделаем это. Хотели мы его у себя оставить, но если ты считаешь, что лучше… Мной, говоришь, он недоволен? Ну, что ж… Архимедова назначим в летучий отряд филеров. Этот отряд нынче вечером должен выехать на работу в Киев.

Глава VIII Враг в доме

– Скоро одиннадцать!.. – сказал Николай, смотря на стенные часы. – Сандро, Ольга опоздает!

– Подожды, – Вачнадзе возился около печки, что-то делая над разложенным из щепок огнем. – Нэ опоздает, еще час остался… Сэйчас поспэет шашлык!..

Что-то странно торжественное было в этот час в маленькой комнатке при магазине. Небольшой стол был сдвинут на середину. Чистая скатерть покрывала его. Четыре белых тар ежи со стаканами около них стояли по краям стола. За столом сидели Николай, Василий и Ольга. Стул Вачнадзе еще поджидал хозяина.

Все подпольщики сильно изменились за последнее время. Их лица обострились, приобрели землистый оттенок. На Николае не было фальшивых усов, зато его щеки и подбородок обросли черной колючей щетиной. Сутулый Василий вдруг закашлялся, прижимая платок к губам. Что-то слишком быстро он скомкал этот платок и спрятал его в карман. Николай с Ольгой переглянулись.

– Товарищ Василий! – нежно сказал Николай. – Право, отдохнуть бы тебе, перейти на другую работу!.. Очень уж ты устал!.. – Василий сердито сверкнул глазами.

– Никуда я не перейду!.. – Он задохнулся, его белые зубы блеснули. – Вы что, выгнать меня хотите?.. Общество мое вам не подошло?.. Нет, спасибо, не на такого напали!.. Дудки!.. – Он снова закашлялся. Теперь уже все увидели, как темное кровяное пятно расплылось на белой материи платка.

– Ну, нэ ссориться!.. – крикнул Вачнадзе. Он повернулся от печки. Глиняная миска с дымящимся шашлыком, нанизанным на тоненькие щепки, была в его руках. – Нэ драться, шашлык есть будэм по-кавказски!.. – Он поставил миску на середину стола.

Протянув руку к окну, Николай взял откупоренную темную бутылку. Сверкая и искрясь, розоватое вино заплескалось в стаканы. Каждый взял в руку свой стакан.

– Товарищи!.. – с комической важностью сказал Николай, вставая. – Сегодня, товарищи, торжественный день. Мы отмечаем его этим роскошным ужином. Сегодня исполнился месяц нашего пребывания здесь, десять дней работы в типографии. Дело у нас не ладилось, сыщики следили за нами. Но благодаря находчивости Сандро, – он поклонился смущенному Вачнадзе, – благодаря мужеству Ольги, благодаря самоотверженной выдержке Василия мы отвели от себя опасность. Выпьем, товарищи, за дальнейшее процветание нашего дела!..

Он поднес стакан к губам. Он был действительно взволнован. Все отпили по глотку и поставили стаканы на место.

– Второй тост, товарищи, – продолжал Николай, – я предлагаю за нашу партию!.. За наших друзей – заграничных и здешних!.. Партия дает нам средства и руководство, она подкрепляет нас в нашей тяжелой работе!

– Да, между прочим… – бесцеремонно вмешался Василий, – об этой фабрике… братьев Морозовых… Что с этим провокатором… с Родионовым… ты узнал?..

– Товарищ, не нарушайте торжественной части заседания!.. – строго сказал Николай. – С Родионовым очень просто. Было расследование, он несознательный крестьянин. Предал товарищей по нужде. Его избили рабочие, он переведен на новую фабрику. Итак, товарищи, продолжаю. Третий, последний, тост я предлагаю за тех, кто пострадал на нашем: деле: за товарищей Андрея и Семена, попавших в лапы охранки!..

Все молча снова выпили вина. Николай сел. В этой жалкой маленькой комнатке, за праздничным столом им на минуту представилась другая картина: тесные, серые одиночки, где день за днем проводят их товарищи по работе. Никто из них не знал, что Андрей Акимов, измученный пытками, уже нашел способ избавиться от них навсегда.

Все вздрогнули. Медленно стали бить часы. Они отбивали удар за ударом, звеня и щелкая, ударяя по натянутым нервам. Через секунду все засмеялись.

– Одиннадцать часов! – сказал Николай. – Будем торопиться, товарищи!.. – они быстро доедали шашлык. Керосиновая лампа покачивалась над столом. Ольга и Николай встали первыми.

– Торжество как-будто окончено! – сказал Николай. – Переходим к очередным делам. – Оля, ты пойдешь, передай им летучки, возьми новый текст. Погода только ужасная. Кажется, будет дождь… Будь осторожней. Мало ли что может случиться!..

Его голос дрогнул. Он еще не надел на себя обычную броню железной выдержки и спокойствия. В эту минуту он чувствовал еще себя частным человеком, мужем этой хрупкой, отважной женщины. Нашего пожатие рука Ольги ответила теплым уверенным пожатьем.

Ольга надела кофточку, платок, взяла пакет подмышку. Открыв дверь, Николай выпустил ее на улицу.

На улице горели фонари. Накрапывал дождь, дул ветер, черные тучи низко нависли над крышами домов. Улица была холодна и пустынна. Ольга двинулась по тротуару вправо.

Некоторое время на улице не было никого. Только темнели подъезды домов и желтели световые щели в закрытых ставнях восточной лавки. Затем издали послышались приближающиеся шаги.

Ферапонт Иванович Филькин подошел к старому дому. Он оглянулся по сторонам и, подкравшись к магазину, сложил руки у глаз и близко приник к светящейся щели в широкой магазинной витрине.

Затаив дыхание, он глядел внутрь, припав лицом к шершавым пахнущим пылью доскам.

Он видел часть магазина – кусок прилавка с полупустыми полками над ним. Магазин был освещен; лампа стояла, наверное, сбоку, длинные тени нескольких фигур скользили по полу и по прилавку. На прилавок легла чья-то рука. Рука была жилистая и белая, совсем не похожая на маленькую загорелую руку Вачнадзе. Рука исчезла, тень двинулась вправо, в поле зрения Филькина мелькнуло небритое лицо Николая.

У сыщика забилось сердце. Николай здесь, он не ошибся, он верно напал на преступное подполье! Не послушными пальцами Филькин расстегнул пальто и нащупал под пиджаком железный панцирь. Панцирь сидел солидно, он закрывал его от живота до шеи. В нем было не очень удобно ходить, но зато ни одна револьверная пуля не пробьет плотной железной поверхности. Филькин чему-то кивнул головой, необычное волнение душило его. Он тихонько отошел в темные ворота дома.

Он ждал.

Одна за другой на улице появились высокие фигуры и исчезли в этих же воротах. Жандармы были в резиновых серых плащах, от них шел легкий звон шпор, бряцанье шашек, острые капюшоны были надвинуты на фуражки. С ними был сутулый городовой. Он взволнованно дергал себя за отвислый ус, он чувствовал себя неловко в компании служащих «его величества отдельного корпуса жандармов».

Филькин вызвал дворника; зевающий дворник, выйдя к этой компании, сразу принял деловой и испуганный вид.

Ферапонт Иванович вынул браунинг. В свете уличного фонаря его ствол блеснул черной и тусклой сталью. Жандармы отстегивали кобуры. Дворник с городовым подошли к двери.

– Если спросят: «Кто?» – скажи: «Телеграмма»!.. – громким топотом сказал Филькин. Он обернулся к жандармам: – Стрелять будут – на пол ложись, залпами отвечай. Оружье держи наготове. Ну!..

Дворник забарабанил в дверь. Внутри была тишина.

– Стучи еще… – прошептал Филькин. – Крепче стучи!.. Не ответят – дверь ломать придется…

Дворник стучал опять.

– Кто там?.. – раздался невнятный голос.

– Т-т-телеграмма!.. – задыхаясь от страха, прошептал дворник. Он сообразил, что стоял первым у двери, и при перестрелке первый же выстрел заденет именно его. – Телеграмма!.. – крикнул он изо всей силы, когда кулак стоящего сзади жандарма с размаху ударил его в бок.

Внутри щелкнул засов. Повернулся ключ. Филькин рванул дверь и отскочил, сжимая браунинг.

В дверях стоял Вачнадзе: босой, в одном белье, держа над головой лампу, оглядывая всех выпуклыми черными глазами. Свет лампы освещал блестящее оружие, белые лица и мокрые плащи жандармов. За Вачнадзе не было никою, перестрелки пока не предвиделось.

Отстранив Вачнадзе плечом, Ферапонт Иванович быстро прошел в комнату. Жандармы теснились за ним.

Комната имела самый мирный вид. Лампа без абажура покачивалась над голым столом. Несколько жирных тарелок было составлено на нем в кучу. Около сбитой постели спал ребенок в люльке. Дверь в магазин была полураскрыта; густая темнота стояла за этой дверью. Филькин вынул и протянул Вачнадзе ордер на обыск.

– Согласно этой бумаге, произведем у вас осмотр!.. – Он обшаривал комнату рысьими глазами. Кроме вас, кто здесь есть?

– Кромэ мэня ныкого… – сказал Вачнадзе. – Одын я, жена к родствэнникам пошла. Позвольтэ, гаспадин начальнык, сапогы надеть, холодно очень…

Он наклонился, надел штиблеты и накинул пиджак. Когда Филькин отвернулся, городовой успокоительно кивнул ему головой.

– Не может быть, чтобы не было никого!.. – сказал Филькин. – А Николай?.. Видел я здесь Николая!

– Ныколая нэт!.. – затряс Вачнадзе головой. – Прогнал Ныколая, давно прогнал. Гаспадын начальник… – он протянул руки к городовому, но городовой теперь упорно смотрел в сторону.

У одного из жандармов был тяжелый потайной фонарь. Он отодвинул одну из его железных стенок. Густой белый свет хлынул наружу. Пока другие перерывали комнату, заглядывали во все углы, Филькин с двумя жандармами прошел в магазин.

В магазине тоже было пусто. Люк вниз заперт на висячий замок. Жандармы перевернули прилавок и не обнаружили ничего. Вачнадзе стоял, запахивая полы пиджака.

– Внизу кто есть? – коротко спросил Филькин.

Вачнадзе горячо замахал руками:

– Ну, кто же может быть внизу, в предназначенном для товаров месте?..

– Откройте!.. – приказал Филькин.

Вачнадзе достал ключ. Он снял заржавленный замок, откинул толстую крышку люка. Сжав зубы, Филькин стал на колени и склонился к темной дыре.

– Кто внутри сидящие, выходи!.. – неестественно громко крикнул Филькин. Внутри было молчание и пустота. Филькин взял фонарь у жандарма.

Осветились скользкие деревянные ступеньки, мешки около кирпичных стен, четырехугольное отверстие колодца…

Взяв фонарь в левую руку и сжимая револьвер в правой, Филькин поставил ногу на первую ступень.

Он спустился по лестнице и спрыгнул на скользкую землю подвала. Фонарь колыхался в его руке. Он бросал яркие отсветы на серую холстину мешков, на доски ящиков, стоящих друг на друге. Носком сапога Филькин разбросал ящики. Все они были пусты. Он запустил руку в мешок. Мешок был полой мелким рисом.

Городовой и двое жандармов тоже опасливо спустились в подвал. Вачнадзе сошел последним. Он дрожал и запахивал полы пиджака. Ферапонт Иванович подошел к колодцу.

Он присел на корточки. Холодом и могильной сыростью несло из черной глубины. Он опустил фонарь. Водяное дно заблестело, косо отражая склонившееся лицо, фонарь, кусок люка сверху. По деревянным стенам каплями сочилась вода.

– Колодец зачем здесь?.. – через плечо спросил Филькин.

– Воды в подвале многа, – хмуро ответил кавказец. – Сухой кавказский товар портится! Хозяин колодэц рыл!.. – Он замолчал с обиженным видом.

Жандармы тем временем переворачивали ящики, высыпали рис из мешков. Они не нашли ничего. Филькин провел по стенкам рукой, они были одинаковой плотности, ни одна не подавалась внутрь.

Ферапонт Иванович встал, с сожалением взглянул на сапоги, передал фонарь жандарму и спрыгнул в колодец.

Жандарм светил, а Филькин, стоя внутри, на вершок в грязной воде, исследовал скользкие стенки. Он давил к выстукивал их разными способами, прислушиваясь при каждом ударе. Стук все время был один – глухой звук дерева, не имеющего за собой пустоты.

Жандармы в подвале переглядывались.

Они чувствовали себя как-то неловко: слишком уж гладко шел обыск. Они закуривали, переговаривались друг с другом. Городовой улыбался с понимающим видом.

– Ты что зубы скалишь?.. – спросил один жандарм.

– Потому что напрасный ваш труд, – сказал внушительно городовой. – Ничего здесь нет… зря на человека взъелись. Чудачок он, божий человек, это верно, А что бы там бомбы, или злокозненное что, – ни в жизни не поверю.

Он замолчал. Багровое Филькинское лицо высунулось из колодца. Жандарм подал ему руку. Филькин вылез с трудом и взял потайной фонарь. Жидкая грязь стекала с промокших сапог. Светя фонарем, он стал обходить стены подвала.

– Он же это все и затеял. – прошептал неодобрительно жандарм. – Слышал я, влетает нынче, как встрепанный: открыл, дескать, дайте наряд из пяти жандармов… А что открыл-то!.. Только людей зря гонять…

– Стар стал, вот с ума и сходит! – ответил молодой жандарм. Он был друг Архимедова, и уже знал о предательском Филькинском поступке. – А молодых оттирает, Архимедова возьмем… Какой ведь сыщик!.. Так нет, того в летучий отряд, а этот на спокое… Эх, времена!

Филькин обошел стенки один раз и начал обстукивать их вторично. Старый жандарм тихо притронулся к его руке.

– Ферапонт Иванович!.. Может, будет?.. – нерешительно сказал он.

– Почему будет?.. Что такое будет?.. – Филькин уставился на него.

– А потому, Ферапонт Иванович, зря! – жандарм смотрел в сторону, – Ничего здесь, видно, нет… И час поздний. Пошли бы, Ферапонт Иванович!..

Филькин хотел возразить – и осекся. Он смотрел вниз. Он стоял перед жандармами, разом постарев на два года.

– Хорошо, – сказал он, наконец. – Кончим… Ошибся я, вижу сам… ничего здесь нет. Пойдемте!..

Тяжелыми шагами он стал подыматься наверх. Со звоном и треском жандармы шли следом. Вачнадзе осмелел и, уже не скрываясь, стучал зубами.

– Одевайтесь!.. – коротко сказал ему наверху Филькин.

– Одэваться?.. – крикнул возмущенно Вачнадзе. – Зачем одэваться?.. Честным людям спать нужно, а нэ одэваться! Уйдете сейчас – спать ложиться буду. Рис высыпали, товар разрыли, завтра жаловаться пойду!..

– Одевайся!.. – крикнул пронзительно Филькин. Вачнадзе разом замолчал. – Одевайся, с нами пойдешь!.. Задерживаю вас до выяснения дела!..

Жандарм тронул его за локоть. Филькин не обращал внимания.

– Ферапонт Иванович, брось!.. – зашептал ему в ухо жандарм. – Чего цепляешься? Не нашли ведь ничего. Не имеешь права… Нагорит от начальства… Да и ребенок здесь, куда его денешь?

– Ребенка возьмет с собой… – твердо сказал Филькин. – Не арестовываем вас, задерживаем до утра! Дождетесь меня в часта. Одевайтесь!..

Вачнадзе молча оделся. Он закутал ребенка и взял на руки этот теплый, посапывающий тючок. В карман он сунул молочную бутылку с соской.

На улице усиливался дождь. Филькин запер дверь и сунул ключ в карман. Ворча что-то невнятное, дворник пошел в глубину двора. На перекрестке в тусклом свете фонаря Филькин остановил жандармов.

– Сведете его в часть, – сказал Филькин. – Утром приду. Там решим, что делать. Помещенье не опечатал, незачем, по-моему. Ну, я пока домой!.. – Он запахнул воротник, стараясь не глядеть в насмешливые лица жандармов.

А когда они ушли и за углом затихло звяканье шпор и чавканье ног по грязи, Ферапонт Иванович повернулся и решительно снова зашагал к старому дому. Он вошел в ворота, ключом, вынутым из кармана, снова отпер дверь магазина и, войдя внутрь, прикрыл дверь за собой.

Глава IX Ночь в восточной лавке

В то время как наверху жандармы и Филькин обыскивали комнату и магазин, осматривали подвал, арестовывали Вачнадзе, внизу, в подземелье, Николай и Василий находились в полном и длительном недоумении.

Когда дворник постучался в дверь и на вопрос Вачнадзе выкрикнул «телеграмма», Сандро прежде всего подбежал к капитальной стене и условным стуком предупредил товарищей, что наверху не все в порядке. Такие случаи бывали и раньше. Но тогда, по прошествии некоторого времени, Вачнадзе стучал снова, и они опять начинали работать. На этот же раз подпольщики ждали и не могли дождаться вторичного стука.

Согласно условию, они могли возобновить работу только после такого сигнала. А потому Василий сидел на кипе бумаги, Николай опирался на неподвижную машину, и оба с недоумением смотрели друг на друга.

Вдруг какой-то странный звук снаружи нарушил полную тишину. Он шел из прохода к колодцу. Как будто некое грузное тело тяжело свалилось вниз. Потом начались равномерные стуки; в глубине прохода осыпалась земля. Кто-то как-будто старался открыть дверцу потайного хода.

Одновременно Николай и Василий дунули на свечи. Черная темнота окружила их. Постукивание снаружи продолжалось. Николай сунул руку в карман и нащупал тяжелый маленький браунинг.

Затем постукивание прекратилось. Это Филькин, не найдя ничего, вылез из колодца к ждущим его жандармам и Вачнадзе.

– Товарищ, – услышал Николай шёпот рядом. – Это обыск, честное слово!.. Если нас найдут, я не дамся, я буду стрелять. Все равно: на каторгу или повесят!

– Не найдут! – Николай шептал тоже. – Слышишь, стука нет: он не нашел дверцы. Да и не мог найти. Внутри она выложена землей. Она не дает пустого звука. Если не найдут секрета механизма…

И они замолчали опять, считая удары своих гулко бьющихся сердец…

Когда Ферапонт Иванович вошел с улицы в лавку, он прошел в комнату и сел на табурет у постели.

Филькин не мог понять своей неудачи. Ведь он ясно, собственными глазами видел Николая сквозь ставень. Где-то должна быть тайная комната. Но где?..

В стенах подвала? Нельзя же разломать весь подвал… В колодце? Но в колодце стояла вода, было слишком сыро: нормальный человек не может работать в таких невозможных условиях! Встречаясь с революционерами тридцать лет, Филькин не мог понять до сих пор, что нет ничего невозможного для людей, работающих из-за идеи.

Он придумал более простую вещь: он решил дожидаться наверху до тех пор, пока не явится кто-нибудь из революционеров. Это был отчаянный план, но на Филькине был панцирь, в кармане болтался револьвер, к пуговице пальто был прикреплен роговой полицейский свисток. По первому свистку вся полиция должна прийти ему на помощь. И, войдя в комнату, Филькин прикрыл наружную дверь, вставил ключ в замок изнутри, положил револьвер на колени и стал ждать бесшумно и терпеливо.

Так прождал он с полчаса. Было тихо, только тикали стенные часы. Они тикали так громко, что, казалось, заглушали все остальные звуки. Внезапно легкий тройной стук раздался откуда-то снизу. Он шел от капитальной стены.

Филькин вскочил. Он стиснул зубы. Сигнал из потайной комнаты, подтверждение его догадок!.. Зачем подан сигнал?.. Нужно ли на него отвечать?.. Поколебавшись, он подбежал к стене и, как Вачнадзе, постучал в нее четыре раза…

Сам того не сознавая, он подал подпольщикам тревожный сигнал.

– Николай! – прошептал Василий внизу. – Тревожный сигнал!.. Но если это Вачнадзе, как он странно стучит… Во всяком случае, мы не можем выбраться отсюда сами…

А Филькин ждал, хищно сгорбившись, стоя в комнате у стены. Он постучал снова – уже по-другому. Стена молчала… Тяжело вздохнув, он снова сел на кровать.

И вдруг новый легкий стук, уже во входную дверь, заставил его вскочить, как на пружинах.

Он оглянулся. В углу комнаты пестрела ситцевая занавеска. Занавеска свешивалась до самого пола, закрывая висящее за нею платье. Еще в первое посещение лавки Ферапонт Иванович подумал, что здесь свободно может спрягаться человек. Теперь он бросился туда и, прижавшись к стене, задернул за собой легкий ситец.

В дверь стукнули снова; Филькин смотрел сквозь разрез занавески.

Дверь открылась, и стройная, белокурая Ольга, вся измокшая, в черном платке, с выбившимися из-под него волосами, показалась на пороге.

Она, видимо, была удивлена, найдя дверь открытой. Тревога и страх были в ее серых глазах. Первый общий взгляд показал ей, что в комнате был обыск.

Она бросилась к люльке. Люлька была пуста. С легким криком она заглянула в магазин, обежала комнату, везде находя следы грубого осмотра. Она только не заглянула за занавеску, откуда, вытянувшись в струнку, нахмурив брови, следил за ней Ферапонт Иванович.

Ольга задыхалась. Она поднесла руки к горлу. Что случилось? Квартира разгромлена, раскрыта настежь… Где же ребенок, Вачнадзе, Николай?.. Цела ли типография… Ольга схватила лампу и бросилась к спуску в подвал.

Но перед этим она прихлопнула входную дверь и, заперев ее на два поворота, сунула ключ в карман.

Как только Ольга вбежала в магазин, свет лампы начал тускнеть, стал совсем слабым; она спускалась по лестнице! Филькин выскользнул из-за занавески и на цыпочках пробежал туда же.

Люк был откинут, свет лампы шел изнутри. Став на четвереньки, Филькин подполз к его краю и заглянул осторожно во внутрь.

Лампа стояла на одном из опрокинутых ящиков возле колодца. Ольга склонялась над самой его дырой. Она отодвинула деревянный борт, вытянула оттуда длинный железный стержень и заглянула внутрь колодца.

Вцепившись пальцами в дерево люка, Филькин тоже изо всей силы перегнулся вниз. Его лицо склонялось над жерлом колодца. Он увидел, что в одной из деревянных стенок, почти рядом с блестящим дном, провалился широкий квадрат, открыв темное отверстие вбок. Филькин жадно смотрел: теперь-то он проник в тайну типографии!..

Но его чрезмерная торопливость выдала его. Ольга тоже смотрела в колодец. В его зеркальной изменчивой глуби она увидела отражение чужого враждебного лица. Филькин откачнулся, изображенье исчезло. Но Ольга уже поняла. Кто-то есть в лавке, кто-то сверху следит за ней!

Она медленно распрямилась. Что будет делать человек наверху?.. Если он подымет тревогу сейчас же – все пропало. Но если он даст ей пройти наверх… Наверху, в потайном ящике стола лежал ее револьвер… И, спокойно взяв лампу, не глядя наверх, Ольга стала подыматься по лестнице.

Филькин ждал ее у люка. Он не скрывался больше. Он знал тайну хода, теперь ему нужен был только ключ, чтобы выйти наружу. А потому, когда Ольга выбралась наверх, сзади одной рукой он схватил ее за шею, другой выхватил из ее кармана ключ и, отшвырнув женщину, бросился к двери…

Он добежал до нее в два прыжка. Только бы выйти… предупредить полицию… Дрожащей жилистой рукой он тыкал ключ в замочную скважину. И вдруг почувствовал, что слабые женские руки хватают его сзади за пояс.

– Николай!.. – отчаянно крикнула Ольга. – Николай, на помощь!..

Филькин дернулся, ключ, звеня упал на пол. Он наклонился за ним. Тяжелый панцирь тянул его вниз. Он оступился и упал на колени. Но все-таки он схватил ключ и всунул его в замок.

Ольга снова вцепилась в него. Филькин увидел перед собой ее искаженное лицо. Он вскочил на ноги. Она оттащила его, она не давала ему уйти. Филькин выхватил свисток. Ольга рванулась, и свисток отлетел в угол.

Тогда Филькин извлек револьвер и свободной рукой схватил противницу за горло. Горло было мягкое и нежное, его грубые пальцы уверенно сжали ее. В то же время он дважды выстрелил в воздух.

Вместе с грохотом этих выстрелов раздался третий выстрел, от двери. Филькин взмахнул руками, выронил револьвер и тяжело опустился на пол…

В дверях магазина стоял Николай. Он был очень бледен, его нижняя челюсть дрожала. Он отбросил револьвер и подбежал к Ольге.

Ферапонт Иванович лежал, опрокинувшись навзничь, хрипел и царапал пальцами пол. Острый запах пороха наполнял воздух. Василий показался в дверях магазина.

– Ну, этот, кажется, готов! – сказал, подходя, Василий. – В самый висок… – Он нагнулся над сыщиком. – Однако…

– Товарищ Василий, воды!.. – сквозь зубы сказах Николай.

Ольга лежала без чувств. Василий принес воды. Николай приподнял голову Ольги. Она глотнула раз другой и открыла глаза.

Филькин затих. Его пальто расстегнулось, затылок уперся в пол, морщинистый кадык выдавался над воротником. Василий взглянул на него, сел на кровать и начал скрести затылок.

– Однако, это история! – сказал раздумчиво Василий. – Это скверная история, ребята! Были выстрелы, их, верно, слышали снаружи. Сейчас сбежится народ, могут взломать дверь… Да и, кроме того, если все обойдется, что мы будем делать с этим вот… трупом?

Дул ветер, хлестал холодный дождь, желтые фонари едва мерцали во мраке.

Извозчик с поднятым клеенчатым верхом коляски ехал вдоль Тихой улицы. Дождь барабанил сверху, колеса заливала вода, извозчик сидел в коляске и подстегивал лошадь вожжами. Лошадь сама пробивалась сквозь ветер и дождь.

– Извозчик!.. – окликнули из темноты.

Извозчик выглянул наружу. Дождь почти ослеплял его. Трое людей стояли на мостовой. У всех троих были нахлобучены шляпы, их лиц не было видно. Средний, самый высокий, в рыжем пальто, обнимал за шею двух других. Он как-то странно обвисал у них на руках. – Ехать, что ли?.. – спросил полусонный извозчик.

Он отстегнул передник и перебрался на козлы. Двое людей двинулись и с трудом подняли третьего в экипаж. Его голова склонялась то к одному, то к другому, ноги волочились по подножке. «Будто мертвый»… – невольно подумал извозчик. Ему в глаза бросились кончики рыжих усов, торчащих из-под кепки самого низкого из трех.

– Пьяного везем… – глухим голосом сказал провожатый. – Домой доставить нужно. На набережную, к Каменному мосту. Знаешь? Пошел!..

Извозчик подхлестнул лошадь. Сидящие сзади молчали. Дождь бил спереди, задевал их по лицам. Но седокам не было это неприятно. Потому что двое боковых – Николай и Василий – давно уже не нюхали свежею воздуха, а сидящий в середине был тем, что раньше носило имя Ферапонта Ивановича Филькина. Он был мертв. Он путешествовал последний раз к месту своею вечною успокоенья.

Около моста седоки отпустили извозчика. Дождь лил, не переставая. Висячий фонарь качался над железными перилами моста. Вздувшаяся река бесшумно катилась внизу. Кругом не было ни души, городовой сидел в своей полосатой будке.

Все трое взошли на мост. Задыхаясь от усилий, Василий и Николай тащили тяжелый труп. Он плотно обнимал их за шею мокрыми рукавами. Они подошли к перилам.

Вода бежала внизу, быстрая и черная, разбиваясь о быки. Казалось, трое людей пристально смотрят сверху в эту воду. Но вот один из смотрящих наклонился, с него свалилась шляпа, он перегнулся совсем и, кружась, полетел в далекую бездну…

– Так, – сказал Николай, вытирая свое бледное лицо. – С этим покончено. Он не всплывет… панцирь потопит его. Но что будет теперь с ребенком и Вачнадзе?..

И, не смотря вниз, они быстро зашагали назад – навстречу дождю и ветру.

На этом, собственно говоря, кончается повесть о старом доме.

– Как? – скажет разочарованный читатель. – Но это еще не конец!.. Хорошо, Филькин умер. Его бросили в реку. Туда ему и дорога!.. Но другие?.. Что сталось с подпольщиками, нашими друзьями?.. Освободили ли Вачнадзе? Продолжала ли работать типография?.. Не раскрыла ли ее снова охранка?.. Филькин умер, но ведь остался жить Архимедов!.. И, наконец, разве не поразило всех исчезновение знаменитого русского сыщика?..

Ответим на эти вопросы по порядку.

Вачнадзе освободили очень скоро. Филькин просил задержать его до утра. Утром Филькин не явился, ребенок кричал, в полиции сообразили, что незачем зря задерживать невинного человека. Кроме того, двое замолвили словечко за Вачнадзе – городовой, чтобы получить очередную благодарность, и молодой жандарм, чтобы отомстить за своего друга Архимедова.

У Вачнадзе был второй ключ от двери. Он явился домой к как будто бы запертой лавке. Взволнованный дворник встретил его. Он клялся и божился, что ночью из лавки слышались выстрелы и был виден слабый свет. Но Вачнадзе сделал удивленное лицо и спросил только, видел ли он, что лавка осталась пустая, и один из ушедших запер ее на ключ? А потом он поблагодарил дворника за беспокойство, и, пряча деньги в карман, тот перестал задавать бесполезные вопросы.

Типография продолжала существовать. Она выпустила и распространила еще не одну тысячу листовок. Василий перешел на другую работу, вместо него прислали нового подпольщика. Николай, Ольга и Вачнадзе продолжали работать в типографии.

А Архимедов? А отношение к пропаже Филькина?

На этом лучше всего даст ответ разговор, происходивший в «Отделе Наружного Наблюдения» месяца через два после описанных событий.

Этот разговор вели трое: почтенный господин в золотых очках и с тростью с костяным набалдашником, оборванец с фуражкой, сдвинутой набекрень, и юноша с бородавкой, одетый в студенческое пальто. Этот юноша теперь уже не молчал, как раньше. Он не был новичком и философствовал, как старый филер.

– Да-с… странные дела происходят на белом свете!.. – печально сказал господин в золотых очках. – Вот был Ферапонт Иванович – и нет его… Сгинул, растворился, выражаясь высоким словом. И хоть бы какой след!.. А?..

– Не без того, что эсэры его убрали!.. – глубокомысленно сказал юноша с бородавкой. – Давно они на него зубы точили. Я знаю… Членов боевой организации кто арестовывал? Вот и доарестовался! Эх!..

Все трое сосредоточенно помолчали.

– Есть слушок, – сказал, понижая голос, оборванец, – что Ферапонт Иванович совсем не погиб… Только не мог он неудачу с этой лавкой перенести. Опять же дочери его заели… И ушел он, говорят, в чернецы и живет во лесах, питаясь, так сказать, акридами и диким медом…

– Да, это вам не Архимедов!.. – злобно подхватил господин в золотых очках. – Вот ведь негодяй, крутился-крутился, мозолил глаза, потом выбрал время и перешел комиссионером в частную контору. Какие деньжищи зашибает!..

Все трое помолчали опять.

– А жаль, – печально заговорил снова оборванец. – Архимедов да Ферапонт Иванович очень бы сейчас пригодились!.. Народ бунтуется, бомбы так и летяг. Горячие времена наступают для нас, господа!..

И он был прав. Приближался 1905 год с его героическим рабочим движением и уличными баррикадными боями.

И, предчувствуя эти бои, выковывая сознательность масс, стучала в подвале старого дома черная типографская машина, работала кучка упорных людей, отдающих партии и рабочему классу лучшее, что они имели: свободу, здоровье, жизнь.

– Господин ротмистр!

Низенький господин с военной выправкой, в рыжем непромокаемом пальто, неподвижно стоял на шумном, залитом огнями тротуаре берлинской улицы.

Он стоил у витрины часовщика и, не отрываясь, смотрел на длинные стрелки стеклянного большого циферблата. Было одиннадцать, только одиннадцать ночи. Еще час ожиданья… Услышав призыв, он не обернулся на него. Кто мог позвать его так, в его теперешнем положении?

– Господин ротмистр, князь Львов! Теперь князь Львов содрогнулся – да, обращались к нему. Не ответить, пропустить?.. Но любопытство брало свое. Медленно и как бы нехотя он повернулся на каблуках.

– Поручик Журбачев? Ты? Вы? – Прежнюю настороженность сменило радостное изумление.

– Да, конечно же, я, ротмистр.

Князь Львов качнулся вперед. Он вынул из карманов руки – большие, красные руки воина-фронтовика и сжал в них тонкую кисть Журбачева.

– Выпьем, князь? Пива? Портвейну? Шнапсу? – радостный Журбачев тащил его к двери ресторана.

– Шнапсу? Я рад, – густым голосом сказал ротмистр.

– Какая встреча, князь! – Журбачев снял шляпу и положил ее на край стола. Незаметно он поглядел на стенные часы. До свиданья с ней остался почти час. Они успеют поговорить и выпить.

– Представьте, князь, иду по улице, думаю о прошлом, о вас, – тонкие руки поглаживали волосы направо и налево от пробора, – и вдруг вы сами собственной персоной! Поговорим, князь, поговорим! – Журбачев наливал вместительные рюмки.

Они заговорили о прошлом. Собственно, говорил только Журбачев. Ротмистр молчал – он как бы нехотя выпил первую рюмку, а затем, разом забыв благое решение, только и занимался ее наполнением и опорожнением. Да, «дикий ротмистр» никогда не церемонился с водкой.

Журбачев говорил теперь о себе. Да, он здорово победствовал здесь первое время. Рассчитывать не на кого, он был, как на мели, что только не приходилось делать. А потом… внезапно улыбнувшись, поручик склонился ближе.

Потом знакомство с дамой – с дамой из высшего круга. С этого пошло все. Где он работает? Сейчас, собственно, нигде. Эта дама требует, чтобы он не утомлял себя работой. Он обеспечен всем необходимым… Конечно, с одной стороны, это тяжело – муж подозревает, вечные сцены, он должен бегать на свиданья бог знает куда.

– А вы, князь, как вы провели эти подлые годы?

Все это время ротмистр сидел неподвижно, слушая, как сквозь сон, подавая односложные ответы.

Не пьяный, нет, он не был пьян – водка только слегка расшевелила его. Нет, он просто устал от тайны. Неожиданно он решил рассказать все.

– А вы, князь? – снова повторил поручик.

– Долг перед родиной – самое святое для офицера! – вдруг веско и неожиданно сказал ротмистр.

– Долг перед родиной? – поручик ожидал не того. Он вдруг обиделся.

– Долг перед родиной? – он покраснел и налил себе рюмку. – Но родина забыла о нас. Россия живет своею жизнью, мы отщепенцы, накипь в европейском котле. Мы мучились достаточно, теперь каждый устраивается, как может. Где она, эта ваша родина?

Он остановился, ожидая ответа. Ротмистр молчал, покачиваясь, положив на стол руки в широких обшлагах.

– Генерал Вихорев! – крикнул поручик возмущенно, и ударил рукой по столу. – Вы помните Вихорева – гения атак и боковых обходов? Он в Лондоне повар торгового пароходства. Полковник Шрамм – ваш друг – герой Перекопа, где он? На деньги жены он открыл тир для стрельбы в цель. Хрущев, Осадчий, Острокидзе – надежда армии, лучшие дворянские фамилии – они работают приказчиками и лакеями в Париже. А вы – разве у вас вид подходящий для офицера и князя?!

– Я? – сказал ротмистр, как-будто он только и ждал этого мгновенья. Он наклонился вперед и схватился за стол, как бы падая в развернувшуюся бездну. – Я… Вы слышали о кондотьерах?

Удивленный поручик откинулся на спинку стула.

– Кондотьеры, – внятно и торжественно сказал князь Львов, – люди, лишенные родины, продающие чужим свое славное оружие. В средние века они появлялись отовсюду – из своих разоренных и нищих государств. Они добивались многого – иногда даже престола. Вспомните Цезаря, Борджиа, Медичи, Сфорцу. Они бились не против всех – только против своих исконных врагов. Мы, русское офицерство, мы теперешние кондотьеры Европы.

Поручик молчал. Он явно не понимал. Кондотьер? Какой высокопарный вздор. Он покосился на смятую кепку ротмистра, на его вдохновенное багровое лицо.

– Вы, князь, вступили в иностранную армию?

– Нет… – князь помотал головой.

– Ведете антисоветскую кампанию?

Ротмистр молчал. Странными, пронизывающими глазами он смотрел на собеседника.

– У кондотьеров были и другие обязанности, – оказал он тихо, – обязанности более деликатного свойства. Они устраняли врагов государства – поодиночке, а не в открытом бою. Им сообщали имя человека, и человек этот исчезал. Я… – ротмистр помолчал и обвел зал глазами, – за последнее время я убил шестерых большевиков, и сегодня, меньше, чем через час, с божьей помощью, должен убить седьмого.

Поручик был бледен. Бледен так, как может побледнеть худощавый, напудренный человек. Только яркие подкрашенные губы и большие глаза резко выделялись на белом лице. В этих темных глубоких глазах зажглось какое-то новое, неприятное чувство.

– Князь, вы простите, но я не совсем понимаю.

Он сидел, выпрямившись, до странности пристально глядя на князя.

– Что же здесь не понимать? – ротмистр раздражительно фыркнул. – Ну, да, самые ответственные дела – их выполняю я. Об этом знаю только я и поручивший. А на следующий день весь читающий мир узнает об этом.

– И вы… соглашаетесь… быть убийцей?

– Ну, да, – ротмистр шептал так же доверчиво, – первый из них был Франц Монроу – секретарь стачечного фонда. Вечером он вышел из дому и не вернулся больше. Второй – большевик Седов из России. Третьего – Христиана Герца…

– Господи помилуй, вы убили Христиана Герца? – крикнул поручик, подымаясь.

Он крикнул это так, что оглянулись сидящие за соседними мраморными столиками. Светлый, отделанный позолотой и увитый ползучей зеленью зал был полон посетителей. Все говорили о своем, никто не обращал внимания на соседей. И тем не менее зал стал умолкать, и удивленные лица быстро оборачивались к их столу.

– Сядьте! – прохрипел ротмистр. Его бурая рука до боли сжала руку Журбачева.

Поручик сел. Вокруг снова был смех и шумные разговоры.

– Ну, да, – сказал после молчания ротмистр, и сразу подобрался. – Да, это я убил Герца. Что вы скажете на этот счет?

– Но ведь это… – поручик смотрел с негодованием, – это не было политическое убийство. Я знал Герца – он был только дельцом, тут и не пахло политикой. У него вышла ссора с Гутманом, целлулоидным фабрикантом…

– Вы ошибаетесь! – сказал ротмистр угрожающе и резко. Таким тоном, – это помнил поручик, в былые годы в застенке контрразведки он допрашивал пойманных большевиков. – Вы ошибаетесь – Герц помогал коммунистам Гутман представил мне доказательства… Сам он…

– Так вы договорились с Гутманом? – сказал поручик, начиная холодеть. – Вы действовали от него? Может быть, он и платил вам за это убийство?

– Да, он платил мне, – отрезал князь.

Дрожащей рукой поручик стал надевать перчатку.

– Вам платят частные люди! – перегнувшись через стол, он повысил голос. – Частные люди, вы понимаете это? Платят за что? За убийство их личных врагов. Да, да, только их врагов, не заблуждайтесь. Вы, русский офицер – орудие в их руках.

Он натянул, наконец, перчатку, и почти нахлобучил на голову свою мягкую шляпу. Бросив кредитку на блюдо, он быстро встал из-за стола.

– Стойте! – крикнул ротмистр. – Стойте же, или…

– Белая гвардия, – спасители отечества, кондотьеры! – поручик скривился от горечи и отвращения. – Прощайте, ротмистр Львов! Я не доносчик, но надеюсь, мы никогда не увидимся больше.

– Подождите! – крикнул князь, огибая стол. – Поручик Журбачев, подождите!

Пробегая между праздничными столами, мельком он взглянул на часы. Было без двадцати двенадцать. Еще двадцать минут… Но он догонит этого дурака. Он докажет…

Он выбежал на улицу, в фантастический свет несущихся мимо авто трамваев. Стоя у входа, поручик смотрел на часы.

– Поручик! – сказал ротмистр, злобно задыхаясь. – У меня ведь нет баб, у меня нет женщин, на деньги которых я могу ходить в серебре и в замше…

Поручик густо покраснел. Он с силой отбросил руку князя. Он бросился к медленно идущему автобусу и исчез в его мерцающих недрах. Князь последовал за ним…

В своем пузатом, дрожащем нутре, на мягких, подогнутых лапах, автобус нес их панорамой берлинских улиц. Мало-помалу ротмистр осознал, что едет в нужном ему направлении. Он уже успокаивался – место его назначения близилось с каждой секундой. Он приподнялся, – револьвер болтался в кармане, – «дело прежде всего», – подумал он. Это дикое обвинение – Журбачев пьян или сошел с ума. Но сначала покончить с делом. И он тупо удивился, увидев что поручик впереди тоже встает и делает шаг к выходу.

Они сошли вдвоем на просторной площади, а яркий автобус унесся вдаль.

– Поручик, – сказал князь. Он стоял, закинув голову, и выжидательно и просяще смотрел на Журбачева, – мы сейчас расстанемся – я пойду направо, вы налево. В последний раз выслушайте меня, поручик.

Поручик обернулся. Он ждал, опираясь на трость.

– Миша! – князь плотно ухватил его за мягкий обшлаг. – Миша, ты неправильно понял… Даю слово князя и дворянина, я был уверен, я и теперь уверен, что казню большевиков. Да, верно – я беру поручения у частных лиц. Но разве это не все равно? Я брал деньги, но за что? Я должен жить, не могу издохнуть, как пес. Вот и сегодня – разве не большевика, не проклятого советского агитатора я убью сейчас?

Поручик молчал. Князь продолжал возбужденно:

– Миша, подумай, ведь это же риск, даже я не пошел бы на это за деньги. Охотиться за человеком, идти одному, убивать его сзади… Тебе говорят – в такой-то час, в таком-то месте вы встретите такого-то. И больше ничего. Если я попадусь, меня будут судить, как убийцу. Разве можно это сделать за деньги? Разве можно поверить…

Он робко взглянул. И острое бешенство, бешенство жирного человека горячей струей вновь толкнуло его в сердце.

Поручик верил. Он стоял также, опершись на трость, устремив вниз свои большие карие зрачки. Но в этих зрачках князь не прочел ничего хорошего. В них были презренье, гадливость, страх, и только сочувствия себе не видел в них ротмистр.

– Хорошо, – сказал поручик, – я, князь, понимаю, не мне осуждать вас… Может быть, – он подыскивал слова, – может быть, вы правы в своем роде. Но, простите – почти двенадцать. Я должен идти…

Они стояли в самом центре площади, зыбкий свет высоких фонарей с четырех сторон теснил и разгонял мглу. Недалеко были деревья парка.

Неожиданно что-то странное, похожее на жуткое предчувствие, начало зарождаться в сознании князя. Он опустил руки и отступил назад.

– Вы идете в этот парк?

Поручик сделал утвердительный жест.

– Я вам не советую делать этого, господин поручик.

– Вы шутите, князь? – поручик тоже отступил, меряя князя взглядом. – Я иду туда на частное свидание. И я запрещаю вам мешаться в мои дела.

– А я, – крикнул ротмистр, – я запрещаю вам идти в этот парк.

Поручик пожал плечами и пошел к парку.

– Я запрещаю вам это потому, – сказал князь голосом глухим и медленным, – потому что вы противник политических убийств. А через пять минут, ровно через пять такое убийство произойдет в этом парке.

– Но, князь; этого не может быть, – поручик обернулся потрясенный, – в этом парке меня дожидается дама.

Он не видел, как переменился в лице князь Львов при последних словах. Теперь он уже сам схватил его за большую, горячую руку. И эта рука начала дрожать мелкой пугающей дрожью.

– Вас будет ждать дама? – мертвым голосом сказал ротмистр. – Дама в сером авто на третьей освещенной аллее? Вы подойдете к ней и сядете в авто? Так?

Теперь понял и поручик. Совсем другими, расширенными, осознавшими все глазами смотрели они друг на друга.

– Хорошо, – после долгого молчанья сказал ротмистр, – идите.

Но Журбачев не уходил. Он смотрел на ротмистра, и сопоставлял, и думал. Он был безоружен, кругом было пусто, ни одной живой души. Его сердце колотилось коротким, отчётливым стуком.

Ротмистр стоял неподвижно – короткая, упрямая фигура, в долгополом пальто, с руками, засунутыми в карманы. Из-под сломанного козырька кепки маленькие глаза внимательно следили за Журбачевым.

– Князь! – нерешительно произнес поручик. – Князь!

Князь молчал, стоя в той же позе.

– Хорошо, князь, я пойду, – сказал поручик, и его упавший голос неожиданно охрип, – я пойду и не обернусь ни разу. Но помните, моя смерть, именно моя, камнем ляжет на вашу душу. Вы знаете, кто я, каково мое прошлое, и скажу еще – мою любовницу зовут фон-Финк, она жена банкира Финка…

Он оборвал и пошел. Кулаки Львова сжались в карманах; он стоял напряженный, с толстым, багровым лицом, глядя вслед уходящему Журбачеву.

Вот правая рука шевельнулась, выползла с толстым, коротким маузером. Он поднял руку и вновь уронил ее.

И вдруг уходящий изменил свой размеренный шаг. Он не выдержал. Он странно пригнулся и побежал. На белых плитах, на черном фоне близких деревьев его элегантная фигура делала фантастические зигзаги.

Князь вскрикнул и, выбросив руку, зажмурившись от бешенства и напряжения, два раза нажал упругий, короткий спуск…

…А утром князь получил пухлый пакет.

«Господин фон-Финк, – прочел он, – благодарит вас за успешное окончание дела. Условленная сумма прилагается, за последствия можно быть спокойным. Господин фон-Финк полагает, что дальнейшее знакомство между им и вами не является необходимым».

Подписи не было.