Поправка курса

Глава 2

Ялта.

— Я собираюсь купить дом, Исаак Абрамович. Здесь, в Ялте. Кое-какие наметки у меня есть, петербургские знакомые без советов не оставили, но я думаю, что отсюда видно лучше, чем из Петербурга. Может быть, вы порекомендуете что-нибудь?

Синани с ответом не торопился. Вздохнул раз, вздохнул два…

— Господин барон, дом…

— Исаак Абрамович!

— Петр Александрович, дом это не папиросы. Это покупка серьёзная, на всю жизнь. Нужно самому посмотреть, выбрать, к чему лежит душа. Ведь бывает, всем он хорош, дом, а — не нравится, и всё тут. А что нравится одному, не нравится другому.

— Так я не с закрытыми глазами. Похожу, повыбираю, но ведь нужно же знать, из чего выбирать. Состояние рынка недвижимости. Ассортимент, так сказать.

Синани опять помолчал. То ли слова подбирал, то ли для солидности.

— Вы, госпо… Вы, Пётр Александрович, прежде дома покупали?

— Не приходилось. Служба, разъезды, пятое, десятое.

— Дома покупают исходя из двух положений: из желания и из возможности.

— Желание у меня простое. Чтобы дом был хороший. Крепкий, красивый, исправный. Чтобы было в нём не тесно большой семье. Семьи у меня покамест нет, но вдруг? Не менять же дом. Чтобы место было чистое, здоровое и красивое, с видом на море. Чтобы на участке можно было разбить сад или парк, а если уже есть сад, тем лучше. Чтобы соседи были уважаемыми людьми, спокойными, честными и порядочными. Желательно один-два флигеля — для близких друзей, чтобы могли приехать на лето и жить без взаимного стеснения. Впрочем, флигели можно и потом построить. Конечно, чтобы был водопровод, канализация, электричество — или возможность их подключения. Примерно так.

Синани даже глаза прикрыл, слушая меня. А я разливался. Я знал, какой дом куплю, но хотел, чтобы его указал местный житель, почтенный и пользующийся всеобщим уважением. То есть Исаак Абрамович.

— Да, — сказал он со вздохом. — Желания у вас хорошие. Только…

— Неужели нет такого дома?

— Есть, и не один. Только… Только дорого встанет.

— Меня матушка учила, что дорого — это то, что не стоит своей цены. А если стоит, то и не дорого.

— Тогда дайте мне время подумать, сообразить, вспомнить.

— Разумеется, Исаак Абрамович, разумеется, — я купил свежие газеты и блокнот средних размеров в кожаном переплёте. С дорогим блокнотом я выгляжу умнее. Не намного, но намного и не нужно. Чуть выше среднего — в самый раз.

Сегодня набережная озарилась солнцем. Минут на двадцать. И сразу стало веселее, тучи вместо зловещих драконов превратились в шаловливых слоников, а волны из свинцовых стали… нет, не опишу. Тут Айвазовский нужен, жаль умер. А Горький, что Горький… Море смеялось, хи-хи-хи.

Присел на скамеечку напротив «Русской Избушки», попробовал почитать. «Отбитие атаки на Порт-Артур! Победа русского оружия! Огнём „Ретвизана“ потоплены четыре японских парохода!»

Маленькая победоносная война только начинается.

Я сложил газету. И ветрено, и холодно, и грустно.

Подъехал извозчик, давешний, привёз очередного постояльца. Ялта город особый. Уездный, он может похвастаться и водопроводом, и канализацией, и даже электрификацией, и роскошными гостиницами, и домами что и министру впору. Нет, не для всех, конечно эта красота. Далеко не для всех. Но сливки общества живут достойно, перед Петербургом не стыдно. А я как раз сливка. Чёрная недозрелая сливка. С очень твёрдой косточкой. Радуюсь, конечно. Ватерклозету особенно. И w-бумаге радуюсь. При Петре Алексеевиче такого не было. Служили, знаем.

Постояльца препроводили во «Францию», и извозчик стал оглядываться в поисках седока. С мая по октябрь им, извозчикам, раздолье, много отдыхающих, а сейчас каждому двугривенному рады.

— Любезный! — позвал его я.

— А! вашсиясь! Куда сегодня изволите?

— В банк, добрая душа, в банк.

— Взаимный Кредит? Казначейство?

— Вестимо, «Кредит».

И мы поехали во «Взаимный Кредит», тут же, на набережной. Со львами у входа и Меркурием на фронтоне. В руках Меркурий держал мешочек, верно, полный золотых монет.

— А вот прежний седок мне рупь дал, вашсиясь.

— Он, поди купец был. Из новых.

— Верно, вашсиясь. Они теперь сила, купцы!

По случаю февраля в «Кредите» жизнь не кипела. Меня принял старший служащий, элегантный, как сам банк.

— Петербургское отделение государственного банка должно было открыть здесь, в Ялте, счёт на мое имя, — сказал я.

— Имя? — спросил старший служащий.

— Барон фон Магель.

— Документы, подтверждающие личность?

Я показал. Он внимательно осмотрел их, чуть ли не понюхал. Или даже понюхал. Иногда подделку выдает запах, клея ли, краски или чернил.

Но документы у меня — не подкопаться. Атом в атом.

— Да, господин барон, ваш счёт открыт. Сто тысяч рублей. Какие будут распоряжения?

— Никаких. Пока никаких. Просто убедился в наличии средств, — и я пошёл к выходу.

Служитель — человек долга. Никогда не скажет, что у барона Магеля на счету сто тысяч. Если спросит чужой — обольёт презрением. А если спросит свой, или благодетель, помолчит, потом уронит, что господин барон — человек со средствами. Ещё помолчит и добавит — с хорошими средствами.

Может, уже и добавил.

Я не против. Я даже совсем не против. Пусть говорит. Пусть знают, что у барона Магеля мошна тугая.

Человек с капиталом располагает к себе. О человеке с капиталом не думают, что он полезет в чужой карман за пятачком.

Это хорошо, когда не думают.

А извозчик всё ждет. Верно, считает, что барон в руках лучше купца в небе.

— Садитесь, вашсиясь, поедем дальше!

Поехали! Куда? Назад, во Францию!

Но, уже в виду гостиницы, я увидел вывеску «Кефирное заведение Аксельрода».

— Постой, добрый человек, посмотрю, что за кефирное заведение! А ты езжай, лови купцов пожирнее. Я дойду ножками, тут недалече.

Небольшой, чистый зал, стены светлого мрамора, столы тоже. Дама средних лет с юным гимназистом сидят у стены и пьют кефир. Дама довольна, гимназист не очень. Ну да, классический кефир пьют без сахара.

У стойки за пятиалтынный (Ялта — город дорогой!) мне подали стакан кефира. Вполне симпатично, Мечников был бы доволен. Тут главное меру выдержать. Не пей много, не пей мало, а пей средственно.

— А на дом кефир доставляете? — спросил одетого в белоснежный халат разливальщика.

— От литра и более, — порадовали меня.

И, успокоенный кефиром, я побрёл восвояси.

В витрине «Избушки» увидел Синани, который замахал руками, приглашая.

— Вот, дорогой Пётр Александрович, здесь три адреса, три владения, соответствующие вашим запросам. Владельцы продают их, и не прочь продать срочно, отсюда и цена. Поскольку вы прежде не покупали домов, позвольте посоветовать вам нанять архитектора, который сможет оценить состояние строений.

— Это умно, — согласился я, — только где ж его нанять? И, главное, кого?

— За этим дело не станет, найти можно. А потом вам потребуется юрист — проверить купчую и все документы, необходимые при покупке. Настаивайте, чтобы купчую оформил продавец, вам, как человеку нездешнему, это будет и хлопотно, и сложно.

— Я ценю ваши советы, Исаак Абрамович, — сказал я, вложив в слова столько искренности, сколько было уместно.

Взял список. Посмотрел. Всё правильно, намеченный дом был среди рекомендованных к покупке. — Немного отдохну, и отправлюсь по адресам.

— Прежде поговорите в телефон. Можете воспользоваться моим аппаратом.

И я воспользовался. Телефонизация Ялты — это очередное свидетельство того, что в области прогресса она впереди всей России.

В номере я провёл четверть часа. Посмотрел газеты не на ветру, а в спокойной обстановке. В спокойной обстановке читается много лучше.

Но ничего особенного не вычитал, разве что заметку о том, что «пиесса прославленного ялтинского драматурга Чехова „Вишнёвый сад“ с огромным успехом идет на сцене Московского Художественного Театра. Сам Антон Павлович намеревается в скорейшем будущем возвратиться домой и начать работу над новым шедевром».

Немножко развязно, а так хорошо. Ценят Чехова в Ялте. Как не ценить.

А я «Вишнёвого сада» не видел ни разу. Не пришлось. Ни в своём времени, ни во времена иные. Да я и не театрал ни разу. Не до театров, когда бегаешь под пулями врагов. Ну, или наоборот.

Пока пуль нет, но и театр поблизости отсутствует. В Ялте нет своей труппы. Иногда бывают гастролеры, но не в феврале же.

Пора.

Вышел. Ай, хорошо! Извозчик-то дожидается. Иной, мнительный человек подумал бы, что за ним следят. А я и не думаю, я знаю. Ялта тесно соседствует с Ливадией, резиденцией Государя, и потому каждый извозчик с Охранным Отделением на короткой ноге. Кто-то больше, кто-то меньше. Работают грамотно, каждый извозчик пасёт свой район. Я достался извозчику за номером тридцать три. Так тому и быть.

Дом был недалеко, минут двадцать ходьбы, но покупателю приходить пешком несолидно. Хотя данный дом я точно не куплю. Но нужно делать вид. Иначе сразу вопросы — почему этот дом? Почему не осмотрел другие? Почему то, почему сё?

И я говорил с хозяином, московским венерологом. Доктор Бронштейн продает этот дом, поскольку строил его больше для дочери, а та возьми и переберись в Париж. И ей нужны деньги — этого доктор не сказал, я догадался. Революция требует денег. И ещё, и ещё, и ещё.

Дом я осмотрел. Поверхностно, конечно. Хороший дом. И сад осмотрел, хотя смотреть сад в феврале дело странное, и сам доктор постоянно говорил, что летом сад прекрасен.

Потом поговорили о цене, иначе было бы странно. Я сделал карточное лицо — непроницаемое и бесстрастное, но так, чтобы хозяин понял, что для меня дороговато.

И мы распрощались.

После чего я решил, что на сегодня довольно. Смотреть два дома в день для серьезного человека невместно. Я должен подумать, посомневаться, прикинуть финансы, объёмы предстоящих затрат, словом, вести себя как подобает солидному человеку, располагающими средствами относительно крупными, но не безграничными.

Одарив извозчика полтинником сверх меры, я поднялся к себе. Вот тут-то бы и посмотреть знаменитый МХТ, а — не получится. Москва далеко.

В томике, что я купил в «Избушке», пьес не было. Были только рассказы. Короткие. С короткими рассказами я, пожалуй, справлюсь. Поодиночке. Один, потом ещё один. Неспешно.

Но сначала нужно пообедать. Иначе опять возникнут вопросы: почему не ест? Подозрительно. Очень.

И я спустился в ресторан гостиницы. Пообедать.

Ресторан скорее добротный, нежели роскошный. Но всё основательно.

Заказав то, что обыкновенно заказывают отставные капитаны с капиталом хорошим, но не чрезмерным, я стал ждать.

Начало века, жизнь нетороплива. Никакой «быстрой еды» порядочные люди не признают и относятся к ней подозрительно.

Официант принес нельму и маленький графинчик водки. Разминочка, так сказать. Для возбуждения аппетита. Им, понимаешь, аппетит сначала возбуждать нужно! Не знаете вы, господа хорошие, своего будущего. Не пройдет и пятнадцати лет, как вы не нельму — ржавую селедку будете за чудо почитать. И не белоголовку пить, не столовое вино двадцать один, а дикую сивуху — и то если очень повезёт.

Не знаете.

И не нужно.

Вдруг да удастся чуть-чуть сбить руку, держащую калейдоскоп? Тогда картинка изменится. Немного.

Грезы о будущем были прерваны купцом, что сегодня поселился во «Франции». Он шёл по залу, на две трети пустому и вглядывался в обедающих, словно искал знакомца. Искал, но не находил. Человек молодой, лет двадцати пяти, одет с иголочки, но по повадке видно провинциала.

Подойдя к моему столику он остановился и с надеждой спросил:

— Простите великодушно, но не будете ли вы господином Основским? Сергеем Сергеевичем Основским?

— Нет, не буду. Я Магель, Петр Александрович Магель. Ни разу не Основский.

— Ох, извините. Позвольте рекомендоваться. Валерий Николаевич Никитин, ну, знаете, может быть, «Никитин и сын», наш чай везде пьют.

— Так вы тот самый Никитин?

— Я сын.

— Присаживайтесь, — предложил я. Вид Никитина-сына был таков, что я немедленно пододвинул к нему графин и закуску. — Прошу вас.

— Благодарствую, — он отодвинул стул, присел, но к графину не прикоснулся. — Дал батюшке слово не пить более одной рюмки в день.

— И выпили на пароходе?

— Да, я с непривычки волновался. В первый раз по морю плыл. По реке привычно, и берег рядом, если что, доплыть можно. А море, оно такое… Большое море, — он оглянулся, точно боялся, что море хлынет в окна «Франции».

Но не хлынуло.

— Нет, я, пожалуй, пойду. Только не пойму никак. Мне письмо передали, в номер. Вернее, записку в конверте. «По делу, которое вас беспокоит, я имею верные сведения. Спуститесь в ресторан, и мы поговорим. Основский Сергей Сергеевич». Вот я и спустился. И где мне его искать? И откуда он знает о моем деле? Я ведь только-только приехал, и никому ничего не рассказывал.

— Возможно, что он ничего и не знает, предполагаемый Основский.

— Но ведь пишет…

— Такую записку любому можно написать. Он же не указывает, что за дело. У нас у каждого свое дело.

— Но зачем? Глупая шутка или…

— Или кому-то понадобилось, чтобы вы спустились вниз.

— Но, опять не пойму, зачем?

— Посмотреть на вас. Посмотреть на ваши вещи в номере.

— Вы считаете? Но ничего особо ценного я в номере не оставил. Правда… Извините, я вас покину, — и он вскочил и поспешил к выходу. Проверить номер, конечно. Целы ли вещички.

Странный человек. И странное происшествие. Пятница, тринадцатое. Суеверные люди в такой день дома сидят, постятся, Псалтырь читают. Но это в России тринадцатое, а в Европе уже двадцать шестое. Европейцам легче.

Тут подали луковый суп, и я перестал отвлекаться на пустяки. Что мне Никитин? Что я Никитину? Два человека в чужом городе. Пока чужом. Ну да, я его приветил. Водку предложил. От всей широты баронской души. И в результате узнал нечто необычное: странная записка от незнакомца.

К необычному нужно присматриваться, прислушиваться и принюхиваться. Именно необычное зачастую обнажает подоплеку того, что происходит перед нами.

Да я и сам — необычное.

— Доктор! Господа, среди вас есть доктор? — взывал кто-то.

Ну вот. А я только собрался выпить водочки!

— Что случилось!

— Быстрее! Пожалуйста, быстрее! В семнадцатый нумер! Человек умирает!

Человек умирает — довод веский. Бегом-бегом через зал в вестибюль, потом по лестнице, потом по коридору, и вот он, семнадцатый номер. А на ковре лежит ничком мой самый новый знакомец, Никитин-сын.

Но не умирает, нет. Не сегодня.

Его приложили по голове. Умело. Дубинкою. Не той, что рисуют карикатуристы — громадной и сучковатой, а дубинкой цивилизованной, гуманной. Воровской дубинкой-баклажаном.

Без сознания. Зато живой. Подобных случаев в Лондоне за тот год, что сотрудничал со Скотланд-Ярдом, я повидал немало.

А, вот Никитин-сын уже и в сознании. Каком-никаком.

— Потерпите, голубчик. Эй, человек, помогите поместить господина Никитина на диван!

Человек, конечно, помог. Даже два человека. Потом принесли тазик, кувшин тёплой воды, кувшин холодной воды и полдюжины полотенец. Я обтер лицо теплой водой (в чём, собственно, не было никакой нужды, но больной чувствовал, а окружающие видели, что доктор старается), потом другое полотенце намочил водой холодной, отжал — и положил Никитину-сыну на лоб.

— Полежите, полежите, голубчик. Сейчас вам станет легче! — я осмотрел глаза. Зрачки одинаковые, на свет реагируют, нистагма нет. Будем надеяться, что ударил Валерия Николаевича большой профессионал, умеющий соизмерять средство и цель.

— Что здесь происходит? — спросила женщина.

Я обернулся.

— А вы, сударыня…

— Я владелица гостиницы!

— Владелица гостиницы… Тогда слушайте. Ваш постоялец получил сотрясение мозга вследствие ушиба теменной области головы. Я оказал ему первую помощь. Считаю, что непосредственная опасность господину Никитину не угрожает. Настоятельно рекомендую передать господина Никитина под наблюдение местного врача.

— Но вы… Но вы сами сказали, что его жизни ничего не угрожает!

— В данный момент. Но возможны осложнения. Чтобы их вовремя распознать, и необходимо наблюдение врача. А теперь я бы попросил всех удалиться — пострадавшему нужен покой.

Все и удалились. Кто с облегчением, кто нехотя.

Я пододвинул стул к дивану, сел рядом. Пульс… Пульс немножко частит, но это даже к лучшему. Зрачки по-прежнему одинаковы.

Конечно, куда надежнее провести обследование МОГ — но не время. Лет через сто пятьдесят — может быть.

Да и нужды нет.

— Барон… Господин барон, — тихо сказал Никитин-сын. — Что это со мной?

— А вы не помните?

— Помню. Как говорил с вами, помню. Как поднялся на этаж — помню. А дальше — не помню.

— Ничего, это бывает. Ничего страшного. Нужно будет — вспомните, а не вспомните, значит, и не нужно.

Никитин пошарил рукой во внутреннем кармане пиджака.

— Деньги при мне.

— И славно.

Тут пришел доктор. Конечно, Исаак Наумович, я и не сомневался.

— Вот, коллега, передаю вам пациента.

— Но ведь вы…

— Я не практикующий врач, многоуважаемый коллега. По долгу профессии оказал первую помощь, а теперь передаю его в руки настоящих специалистов. По тому, что я видел в первые минуты, думаю, что у пациента commotio cerebri, ну, и ушиб теменной области, разумеется. Оставляю вас, Валерий Николаевич, в руках лучшего врача Ялты.

В коридоре меня настиг служитель.

— Хозяйка просит вас зайти к ней.

— Если просит, как я могу отказать?

Встретили меня почти приветливо.

— Как наш больной?

— Надеюсь, поправится. Я передал его Исааку Наумовичу, уверен, он организует всё лучшим образом.

— Организует?

— Назначит лечение, пригласит на день-другой сиделку для ухода…

— Как вы считаете, господин барон, что явилось причиной… что случилось с Никитиным?

— Ушиб теменной области, вот что случилось.

— Но как он получил этот ушиб?

— Я не гадалка, дорогая Елена Ивановна…

— Вы меня знаете?

— Мы даже знакомы. Я помню вас совсем маленькой девочкой. Я тогда покупал у вашего батюшки картину, «Каир».

— Но ведь это…

— Мне тогда было двадцать семь, Елена Ивановна. И я принёс вам фарфоровую немецкую куклу. Если помните.

— Я помню. Она и сейчас у меня, та кукла. Но ведь…

— Я хорошо сохранился? Да. Так что не волнуйтесь. Поговорите с Исааком Наумовичем, с молодым Никитиным. Думаю, всё обойдется…

И я вернулся к остывшему обеду. Вполне естественно.

Много, много любопытного. Например, молодой Никитин величал меня бароном, а я ведь о том ему не говорил.

Блюда остыли.

Всё-таки тринадцатое.