Попаданец в себя, 1960 год

Глава 6

Нас грузовым вертолетом перебросили на новый участок. Остановились не в тайге, а в поселке Кропоткин, которой, собственно, и сам в тайге. Нам выдали аванс и дали пару дней выходных.

По таежной долине в окружении сопок течет река Вача, поэтому долина носит название «Золотого Русла». Золотодобыча в системе реки Вачи[11] началась еще при царе и продолжается, поэтому селяне тут не бедные. Они не стараются профессионально, но имеют право рыться с лотком в отвалах после драги. То, чем «побрезговала» техника, порой выражается ста граммами чистого золота!

На даче у Аркадия Вайнера[12] 20 апреля 1980 года пел Володя Высоцкий. Много пел. В том числе и песню про Вачу:

Запомнил так точно потому, что был удостоен визита – большая честь для провинциального журналиста. Знаменитые люди там собирались, но я помню лишь американского слависта Барбару Немчик – её потом выселили из общежития и она, вроде, жила у Высоцкого. Впрочем, я был далек от этих московских новостей, так как путешествовал по гигантскому СССР. Средняя Азия, Дальний Восток, Крайний Север, Заполярье… Эх, зря я мемуары не написал в прошлой (или правильней говорить – будущей) жизни.

Да и Вачу вспомнил только сейчас, когда на речку прилетел. Тогда исполнялись более крутые и известные песни: Ах, милый Ваня, я гуляю по Париж, Про канатчиковую дачу от имени психов и еще многое. И ничего этого еще в мире нет. А я есть.

И какая-то общая звериная тоска плеща вылилась из меня[13]… Я остро почувствовал себя чужим в этом мире, в этой пока еще наивной и нищей стране, в этом искалеченном государстве на глиняных ногах.

И я сделал то, что привык делать в горести 76 лет своей прошлой жизни – запил.

Я пил несколько дней и пока не падал – пел:

В результате меня уволили.

Собственно, работы оставалось немного, начальник отряда экономил, а тут представилась возможность избавиться от пацана. Расчет надо было получить в Бодайбо, автобус туда ехал долго, хотя расстояние было небольшое – где-то сто с лишком км.

Я ехал, запивая похмелье водянистым Жигулевским, которое набрал в золотопромышленной лавке «Лензолота»[14]. Там за золото можно было купить любой дефицит, но принимали и деньги в увеличенном размере. Я получил семьдесят рублей аванса, солидные деньги в это время. Так что заплатил по рублю за каждую бутылку вместо государственных 37 копеек. (Деньги для упрощения приводятся в данных после реформы 1961 года. Напомню, проведённая с 1 января 1961 года деноминации с девальвацией заключалась в обмене денежных знаков образца 1947 на новые уменьшенного формата в соотношении 10 к 1. Дензнаки образца 1961-го года печатались в течении последующих 30 лет, и запомнились целому позднесоветскому поколению как классические советские деньги «с Лениным»).

Я ехал и думал, что надо все же играть юношу, а не быть угрюмым стариком в теле подростка. Я неправильно реагировал, вел себя неправильно. Подслушал разговор геолога о себе: «Он меня иногда пугает. Все время молчит, ничему не удивляется, а когда говорит, то как-то не по возрасту умно и сухо, будто старик. Такое впечатление, что у него горе большое недавно было. Я не стал расспрашивать, да он бы и не ответил. Не любит о себе говорить…»

Я ехал и думал, что надо как-то защитить маму и братьев от своего этого. Ужасно представить, что мама моложе меня на двадцать пять лет, на четверть века! Я их уже заранее жалел и боялся их напугать собой.

Автобус дотрюхал до центральной станции – убогого дощатого здания на краю города. Вернее – городка, без асфальта и всего с двумя трехэтажными кирпичными зданиями: филиалом Лензолото, Горкомом КПСС. Остальные строения не поднимались выше второго этажа и строились исключительно из дерева. И еще вопрос, что надежней – плохенький кирпич местного заводика или столетние лиственницы и кедрач с сосной. Насколько помню из прошлой жизни крепкие сибиряки строили избу на фундаменте из мокрого лиственничного теса. Высокая смолистость древесины создаёт проблемы при использовании древесины в строительстве, причём с высыханием вязкость смолы повышается настолько, что в неё невозможно забить гвоздь, а из старых лиственничных досок забитые гвозди уже невозможно вынуть, так как рвётся металл гвоздя. В студенческие годы работал в стройотряде. Разбирали коровник, опоры для крыши у которого были из брёвен лиственницы. Они были заглублены в землю и простояли так полвека. Выдёргивали их краном. На брёвнах не было никаких следов гниения ни сверху, ни снизу. Зачистили одно бревно – закопанная часть ярко-желтого цвета. Не зря зовут лиственницу в Сибири железным деревом.

Впрочем, контора нашей партии тоже была из местного кирпича. В юности я бы не обратил на эти нюансы строительства ни малейшего внимания, но во втором бытие после долгого пребывания в Европе и в южных странах, где хвойное дерево – уникальная дорогая экзотика, а кирпич и отдаленно не напоминает местны красный и хрупкий, да и используется редко, смотрел на диковины Сибири со вкусом и удовольствием.

И с юмором отметил некрашеные лиственничные полы в конторе, сооруженной из дохлого кирпича. Их как раз терла неизбежная в эти времена уборщица, люто ненавидящая любого посетителя.

Работал я с 20 июня по конец сентября, чуть больше трех месяцев. В среднем после всех вычетов на руки пришлось 320 рублей, что с авансом составляет почти 400 – по меркам прошлой жизни и по покупательной способности около 5 тысяч долларов. И все за то, что ходил по невероятно красивой тайге с рюкзаком за геологом, помогал устраивать бивак[15] и ел натуральную свежую пищу!

На улицу вышел опасливо. Прошлая память подсказала, как много опасностей подстерегает вербованного после получения зарплаты. Поэтому сразу метнулся на почту, местоположение которой узнал заранее, и отправил почтовый перевод маме в Иркутск. Себе оставил сотнягу, разделив ее пополам и запрятав вторую половину в надпоротый капюшон энцефалитки. Энцефалитка – это куртка от энцефалитного костюма – такая экспедиционная и таежная одежда из ткани типа тонкого брезента. Рукава на резинках, чтобы комары не кусали и не заползали энцефалитные клещи. В мое прошлое время их уже не выпускали.

Впрочем, явных хищников на улицах не наблюдалось, благо для полного окончания сезона было еще недели две. И ловили сезонников скорей всего около их общаги, куда я наведоваться не собирался. Мой путь лежал в аэропорт, тем более что обратный билет был оплачен экспедицией.

Увы, на утренний самолет я опоздал, а вечерний дожидался неудачно – прямо в избушке аэровокзала мне приставили нож к ребрам и очистили от пятидесяти рублей, пошарив еще в носках и в трусах. Ситуация не столько обидела, сколько заставила задуматься.

– Вот квитанция, – сказал я, – отправил заработанное домой. А отбирать у малолетки последнее для честного вора вообще западло.

Не знаю, умели ли читать эти двое с лицами комедийных дебилов. К честным ворам они тоже, видимо, отношения не имели, так как дали мне пару раз по шее и пошли восвояси, высматривая среди пассажиров новую жертву.

В самолете я вытащил заначку и в иркутском порту позволил себе нанять такси. Три рубля до центра города это, конечно, дорого, но автобус за пять копеек ждать было лень. А сразу домой не поехал, так как надо было купить коньяк, конфеты и цветы. С коньяком проблем не было, отличные дорогие сорта вин и коньяков (в моем времени их переименовали в бренди) стояли доступно. На дорогие конфеты (шоколадный набор с оленем на обложке, не ассорти[16]) очереди тоже не наблюдалось. Как и на крабы или черную икру, которые тоже заняли место в моем рюкзаке. Все это стоило по мнению сознания человека 2018 года абсолютные гроши. Оставшуюся пятерку истратил на букет цветов, цветочная лавка стояла впритык с Главным гастрономом на улице Карла Маркса. Пошел домой. Неприметный юноша в сапогах, штанах защитного цвета, энцефалитке и со старым рюкзаком на правом плече. Мимо кинотеатра Гигант, потом – двором на Степана Разина и пройдя дворами же улицу Ленина к родному дому специалистов. Второй подъезд, третий этаж, здравствуйте мама с братьями, любите меня и жалуйте!

Это действительно было радостно и приветливо. Я выложил покупки и припасы таежные: вяленый муксун, мешочек кедровых орехов, бутылочка орехового масла, варенье из морошки, медвежий нутряной жир, четыре беличьих хорошо выделанных шкурки (их продавали добытчики по 2-50). Маме – цветы и конфеты, детям – мороже… коньяк и крабы с икрой. Коньяк Отборный[17] стоимостью аж в 9 рублей 70 копеек!

Я сразу повзрослел в глазах родных. Пропахший тайгой, цокающий сапогами, с огрубевшими руками, разделывающий рыбу собственным кинжалом, который честно говоря просто стибрил, не сдал при расчете.

Я и сам ощущал малость квартиры, низость потолков, тесноту Иркутска. После просторов тайги и после адаптации в юношеском теле тянуло в мир. В Москву или в Питер. Но впереди маячили три года принудительной службы, так что первым шагом следовало поступить в иняз[18]. А уж потом планировать дальнейшее поведение в старом-новом мире.

И после второй рюмки (мама пила собственоручную вишневую наливку из буфета) Лялька (так я, не умея говорить, обозначал среднего брата Павла, и прижилось) вспомнил, что там ректором папин знакомый Карпов Николай Павлович. Мама тотчас позвонила Семенченко (друг семьи из совнаркома) и договорились привести его на ближайшее воскресенье.

Я, честно говоря, обрадовался. Сэкономить год было бы отлично. Так что муксуна, как особый деликатес, отложили в холодильник (здоровенный ЗИЛ) и закруглили семейные посиделки. Я нахально перетащил кровать в папин кабинет, который в прошлой жизни занял старший брат и таскал туда мне на зависть девчонок. И долго лежал, уставившись в потолок, по которому редко скользили тени редких машин. Поступлю, чем отделаюсь от армии военной кафедрой и месячными сборами в военном городке. Получу лейтенанта. Параллельно – писать. Молодежная газета, альманах «Ангара», там сейчас должен быть редактором сухарь и фанатичный комуняга Таурин[19], мой в прошлом-будущем друг Юра Самсонов[20] вступит в должность через семь лет, а вскоре его снимут за публикацию запрещенной «Сказки о тройки» братьев Стругацких.

(Предполагалось печатать повесть в «Детской литературе» и в «Молодой гвардии», но оба издательства неожиданно для авторов отказались. В 1969 году тираж альманаха «Ангара» был запрещён и изъят из публичных библиотек, а главный редактор Ю. Самсонов был уволен. Повесть публиковалась за границей в журнале «Посев». В СССР повесть вышла-выйдет лишь 20 лет спустя).