Помните, мистер Шарма

Она на террасе, совсем одна, свет струится с неба. Она стоит спиной к заходящему солнцу, держа в руках стопку одежды, и смотрит в сторону уже потемневшего горизонта. Вдалеке простираются равнины, усеянные мерцающими оранжевыми огнями, простираются так далеко, как не может видеть глаз, и даже обладающий сверхзрением глаз стервятника. Ади наклоняется ближе, чтобы лучше рассмотреть лицо женщины, и обнаруживает, что его взгляд приближается, как кинокамера. Ее лицо он сразу узнает – острая челюсть, поджатые губы, добрые лучистые глаза, – хотя и видел лишь на черно-белых фотографиях. Это Нани[16], бабушка, мамина мама. Сейчас она молодая, красивая и цветная, ее зеленая курта, расшитая розовыми цветами, сияет, несмотря на темноту вокруг.

– Тоши! – кричит женщина. – Иди сюда, да поживее, помоги своей дерани.

– Не понимаю, – шепчет Ади, изо всех сил стараясь вспомнить все известные ему слова на панджаби.

– Прошу вас, мистер Шарма, – шепчет в ответ стервятник. – Чуточку внимания, и вы все поймете.

– Но кто такая дерани?

– Жена брата мужа вашей бабушки, ее невестка, как еще говорят. А теперь, пожалуйста, помолчите.

Нани приседает под бельевой веревкой, чтобы пересечь террасу, и смотрит вниз, во двор, где на плетеной кровати, чарпаи, сидит, опираясь на трость, старуха, похожая на мудрую волшебницу или ведьму. Посреди двора стоит и светится, как тандыр возле ресторана, глиняная круглая печь, и невестка Нани ставит в нее пресные лепешки. Две маленькие девочки носятся по двору кругами, гоняясь друг за другом по очереди.

Ади чувствует шок и жар взрыва прежде, чем слышит грохот. Сначала ему кажется, что это взорвался тандыр, но, задержав дыхание на долгое и тягучее мгновение, он видит, что ночь сменилась днем, что двор осветился и все стоят, застыв на месте, в растерянности глядя вверх, в пустое небо.

Потом раздаются звуки – рев, треск, крики. Нани перебегает террасу и смотрит в сторону, зажав рот рукой. На другом конце улицы горит большое здание – какая-то фабрика, во дворе которой сложены деревянные бревна. Сам воздух вокруг него, кажется, пылает ярким ореолом, а оранжевое пламя становится все выше с каждым ударом сердца. Оно выпрыгивает из разбитых окон, щелкая, как пасть голодной собаки.

Прислушавшись, Ади понимает, что это не крики боли. Кричат мужчины, идущие по улице плотной группой и скандирующие: «Па-ки-стан Зин-да-бад[17]». Теперь он их видит, и они напоминают ему болельщиков, которые во время матчей по крикету с Пакистаном так же ходят по улицам и орут «Ин-ди-я, Ин-ди-я». Только эти мужчины несут не корявые плакаты, а горящие факелы, и машут не флагами, а мечами, блестящими красным и желтым в свете костра.

Нани сбегает по винтовой лестнице во двор и берет на руки одну из маленьких девочек. Невестка хватает вторую. Старуха встает с чарпаи, двойные двери дома распахиваются, и во двор выходит, опираясь на костыль, хозяин дома, сардаар-джи. При виде него женщины как будто чувствуют облегчение, но лишь ненадолго.

– Тусси ките си? – спрашивает Нани: «Где ты был?», но мужчина не отвечает. Он хромает на левую ногу, однако высокий и сильный, широкоплечий и мощный, как рестлер. На нем военная форма, но не камуфляжные штаны, а широкие шорты цвета хаки и длинные носки, в которых он выглядит немного нелепо, как взрослый мужчина в детской одежде. Как британский солдат из учебника истории, понимает Ади. Через плечо у сардар-джи висит длинная винтовка, а в руке он держит меч, тускло сияющий в бледной ночи.

Сзади подходит долговязый мужчина с двумя черными канистрами и ставит их посреди двора. Наверное, думает Ади, это его брат, муж дерани.

– Би-джи, – говорит здоровяк старухе, кланяясь, чтобы коснуться ее ног. – Возьмите их. – Он указывает на канистры. – Вы знаете, что делать.

Ади вдруг осознает, что многое понимает на панджаби. Может быть, эти подслушивания телефонных разговоров Ма были не такими уж бесполезными.

Старуха кивает, хлопает мужчину по спине, и он поворачивается к Нани, которая стоит неподвижно. У него густая черная борода, остекленевшие глаза блестят злобой, и Ади вспоминает глаза отца много лет назад, когда он каждый вечер выпивал по бутылке премиального рома «Старый монах».

Нани, так и держащая девочку на руках, качает головой. Она подходит к мужчине и так быстро кричит что-то на панджаби, что Ади, как ни старается, не может разобрать ни слова.

Мужчина улыбается ей леденящей кровь улыбкой, сверкающей, как меч у него в руках, и с размаху бьет Нани по лицу так сильно, что она едва не падает. Нани смотрит на него пылающим от ярости взглядом, девочка у нее на руках принимается хныкать. Дерани бросается вперед, обнимает Нани и утаскивает прочь.

По-прежнему улыбаясь, здоровяк стягивает тюрбан и распускает волосы; густые кудри доходят ему до пояса. Он передает меч своему брату, который закончил стаскивать посреди двора разбитые деревянные ящики, газеты и простыни и теперь стоит, опустив плечи, и смотрит на другую маленькую девочку, спрятавшуюся за спиной дерани.

– Боле со нихаал, сутт-шри-акаал! – кричит здоровяк, высоко подняв винтовку, как будто он генерал, а женщины – его войска, идущие в бой. Ади слышал эти слова – их произносят после окончания вечерней молитвы, – но он не совсем понимает значение. Кажется, они действительно заряжают энергией младшего брата. Он берет меч и следует за здоровяком, тот, прихрамывая, выходит и закрывает за ними двери.

– Чхетти! – Старуха машет рукой в сторону канистр. – Живее!

Дерани хватает одну из канистр и, отвинтив крышку, наклоняет над грудой досок и ткани. Льется прозрачный поток цвета мочи. Нани вновь прикрывает рот рукой – от ужаса или из-за запаха, Ади не знает.

– Сантош? – Старуха подходит к Нани и говорит с ней медленно, как с ребенком. – Мы сикхи. В нас течет кровь Гуру Тех Бахадура Джи. Пусть нам отрубят головы, но нас не заставят склониться перед этими мусульманами.

– Но, Би-джи, – возражает Нани, – мы ведь можем попросить помощи у соседей. Доктор Ахмед нам поможет.

– Посмотри на них. – Старуха указывает на соседний дом. Его двери закрыты, окна заколочены. – Где они? Думаешь, они не видят, что происходит? Они ослепли?

– Но… но доктор Ахмед… – запинаясь, лепечет Нани. – Он… он сказал…

– Они все много чего говорили. – Старуха вытирает глаза. – Сейчас это не имеет значения. Не бойся, дитя мое, Вахе Гуру Джи защитит нас.

Крики снаружи звучат все громче, клубы дыма светятся зловеще-красным. Нани поворачивается к дерани, которая стоит на коленях перед маленькой девочкой и, не отрываясь, смотрит на нее, будто хочет запомнить черты ее лица до мельчайших подробностей. За ее спиной пылает большой костер, пламя с каждой секундой поднимается выше.

– Пойдем, – с тяжелым вздохом говорит старуха. – Время пришло.

Нани крепче обнимает свою малышку, качает головой.

– Нет. Я не стану этого делать.

Ади внимательно всматривается в лицо ребенка. Он пытается понять, Ма это или нет.

– Ты что? Не знаешь, что с тобой сделают мусульмане? А с твоей дочерью? Этого ты хочешь? Пойдем. – Старуха берет Нани за руку. – Все уже решено. Делай, как говорит твой карвала.

– Кто такой карвала? – шепчет Ади.

– Муж вашей Нани, – говорит стервятник.

– Но этот сардар-джи – не мой дедушка!

– Прошу вас, тише, – шипит стервятник, и Ади прикусывает язык.

Еще один взрыв, слабее первого. Земля вновь трясется. Дерани хватает канистру и поднимает ее над головой.

– Нет! – кричит Нани, но женщина уже облила себя жидкостью, ее длинные черные косы стали мокрыми блестящими лентами, и в этом переменчивом свете они кажутся сине-зелено-фиолетовыми. Она передает канистру старухе, и та медленно повторяет ее действия. В обжигающем воздухе раздается выстрел винтовки, на миг наступает тишина.

– Тоши!

Нани слышит голос и чуть не подпрыгивает. Этот хриплый крик, чем-то похожий на шепот, раздается поблизости.

– Тоши!

Нани бежит к металлической двери в глубине двора, запертой на замок и заваленной мешками с мукой.

– Тарик? – зовет она в ответ.

Еще один выстрел из винтовки, еще одна минута молчания. Она поднимает глаза и видит, как на вершине пограничной стены появляется мужчина. Она смотрит на его силуэт, светящийся оранжевым на фоне дымчатого неба. Когда он поворачивается, ее губы вдруг растягиваются в улыбке. Ади не сразу узнает мужчину. Это лицо он тоже видел на фотографиях – сейчас он моложе, но у него те же длинный кривой нос и ямочка на подбородке. Это Нана, дедушка, мамин отец. Он совсем молодой, похож на студента колледжа. У него пышные волнистые волосы, накрахмаленная рубашка сверкает в бледном свете.

– Скорее! – кричит он. – Сначала подними Каммо.

Каммо. Ади знает, что Ма в детстве называли Манно. Значит, эта девочка – не Ма, а кто-то другой. Может быть, у Ма была сестра?

Бабущка подбегает к стене, держа маленькую Каммо на вытянутых руках. Старуха кричит и ковыляет к ним, но дедушка успевает забрать у бабушки Каммо и теперь протягивает ей руки. Она хватается за них и, поставив ногу на чарпаи старухи, перебирается через стену на дымную улицу.

Они садятся на велосипед: дедушка изо всех сил крутит педали, бабушка по-мужски оседлала багажник, свесив ноги по обе стороны, Каммо зажата между ними. Пока велосипед мчится по проселочным дорогам, объезжая толпу и горящие здания, Ади пытается поближе рассмотреть маленькую девочку. В темноте трудно разобрать, но он почти уверен, что это не Ма. Хотя ее глаза кажутся знакомыми, что-то – форма головы, изгиб ушей, аура – совсем не такое, как у Ма. Не в силах сдержаться, Ади шепчет стервятнику:

– Эта Каммо – не моя Ма.

– Верно.

– Тогда кто она? И где Ма?

– Посмотрите на вашу Нани, – говорит стервятник, – и, прошу вас, будьте внимательнее.

Нани оглядывается на дом, пламя уже начинает подниматься. Вид у нее невозможно грустный, но в ее долгом, медленном выдохе Ади чувствует облегчение. Одна ее рука крепко обнимает Каммо, а другая лежит на выпуклом животе, мягко лаская его. Лишь спустя несколько минут до Ади доходит, что это значит. Ему встречались лишь два типа людей, гладящих свои животы: мужчины, любящие курицу в масле и прилюдно рыгать, и беременные женщины.

Ма еще не родилась.

Мотоцикл вырывается из лабиринта домов и выезжает на широкую дорогу, пустынную в этот час, освещенную лишь бледной луной, сияющей над обугленной землей. Позади них Ади различает огни города вокруг силуэта огромного форта и сияющие белые купола огромной мечети рядом. Они похожи на Красный Форт и Джама Масджид, думает он (может быть, это Дели), пока не замечает на шоссе белый указатель. Чтобы разобрать надпись, Ади приходится наклониться и напрячь глаза. «Лахор, 3 мили» – вот что там написано.

Лахор в Пакистане?

Нана и Нани останавливаются и смотрят на горизонт, на клубы серого дыма, которые поднимаются высоко над городом в безвоздушную ночь, как столбы, удерживающие тьму. Что-то шепотом сказав Нани – Ади едва может разобрать слова, – Нана разворачивает велосипед и с новой решимостью трогается с места, Нани крепко прижимает к груди Каммо. На другой стороне горизонт тоже затуманен облаком мерцающего дыма, и Ади чувствует отчаянное желание крикнуть им, что они выбрали не тот путь, что они движутся навстречу морю огня. Но тут он видит указатель на другой стороне дороги: «Амритсар, 28 миль».

Амритсар в Индии.

Это настолько странный, потусторонний образ, что Ади требуется мгновение, чтобы по-настоящему его увидеть. Чуть дальше по шоссе на обочине стоит небольшой грузовик, который поглощает оранжевое пламя. На земле рядом сидят бок о бок в луже двое мужчин со связанными за спиной руками. Это сардаар-джи, но их тюрбаны лежат перед ними, покрытые локонами грубо остриженных волос. Головы свисают на грудь, губы трясутся, с них капает слюна, а глаза открыты, но не моргают. На коленях они держат бледные клубки кишок, лезущих из распоротых животов. Ади понимает, что черная лужа, растущая вокруг них, гуще воды. Он снова смотрит на их лица и на мгновение видит, как они превращаются в лица мальчиков, в лица Санни и Банни. Ади чувствует, что у него перехватывает горло, он не может дышать. Он открывает глаза и сглатывает. Спрыгивает с уступа, приземляется на террасу и убегает прочь.

4. Все ли было в порядке?

Однажды вечером, когда Ади собирался готовиться к завтрашней контрольной по естествознанию, раздался звонок в дверь, и он чуть не вскрикнул. Прошла целая неделя с их встречи со стервятником, и, хотя он думал, что выбросил все из головы, порой казалось, что его тело застряло на выступе на террасе, ноги неудержимо подергивались каждый раз, когда Ади пытался усидеть на месте, а дыхание при малейшем звуке замирало от страха.

Пока он сидел в дрожащей тишине, широко раскрыв глаза, уши уловили знакомый звук, доносившийся из-за входной двери. Он был слабым, но безошибочным – позвякивание стеклянных браслетов. Ади спрыгнул с дивана и побежал открывать дверь, споткнувшись о край ковра, но не остановившись.

Много лет назад, в туманные зимние дни, они с Ма ходили на небольшой рынок дальше по дороге, к журнальному киоску, где были все лучшие комиксы – и привычные «Чача Чаудхари» и «Супер Коммандос Дхрув», и последние «Арчи» и «Сабрина», и его любимые истории и мифы Амар Читра Катхи. Ма просила его выбрать что-нибудь одно, но он минут пять метался от одного к другому, и в конце концов она разрешала ему взять два журнала, пытаясь казаться раздраженной, виновато глядя на продавца и закатывая глаза, но с трудом удерживая улыбку и будто стараясь скрыть счастье. Именно так Ма улыбалась и сейчас, стоя у двери.

Она поставила чемодан и поспешила обнять Ади. Он пытался сопротивляться, дать понять, что не собирается ее прощать, но она удержала его в объятиях, хоть и с трудом.

Вместо сари на ней была курта, бледно-зеленая с блеклыми цветами, как в садах Великих Моголов, которые он помнил по ее старым фотографиям. Ади застрял в ее руках, ее пальцы щекотали ему ребра, он боялся, что разразится смехом. Лишь потом он понял – настоящая опасность заключалась в том, что он мог разразиться слезами.

Наконец отпустив его, Ма обвела глазами дом, вновь посмотрела на Ади, и ее улыбка медленно угасла.

– Все в порядке? Как Амма? Ты поел?

Нужно было так много спросить, так много ответить. Всю неделю он размышлял, как бы рассказать Ма о стервятнике, чтобы это не выглядело так, будто все его винты разболтались. Он столько раз прокручивал в голове этот самый момент, представляя, как Ма держит его за руку и говорит, как ей жаль, обещает, что никогда больше его не оставит, но ее не было две недели, она даже не звонила, и это все, что она хочет узнать? Поел ли он?

Если она хочет сделать вид, что ничего такого не произошло, то ладно, решил он, пусть так.

– С Аммой все в порядке. Я как раз собирался ее кормить. А ты есть хочешь?

Она вновь улыбнулась, но свет ушел. Его сменила темная, тяжелая усталость.

– Не волнуйся, милый, я дома. Иди учи уроки, я сама принесу тебе поесть.

Ее взгляд метнулся к двери спальни, по-прежнему закрытой. Отец не собирался ее встречать, если она этого ждала. Он, видимо, так и сидел перед маленьким храмом и жаловался богам. Это было все, чем он занимался неделю с лишним, особенно после той ночи, когда вернулся домой пьяный. Каждый вечер он приходил, снимал обувь у двери, шел прямо в спальню и сидел перед храмом ровно до девяти вечера, а потом ненадолго выходил поужинать – стол для него накрывал Ади. Отец не благодарил его, но, по крайней мере, больше не казался злым, не ругался на шум телевизора и на то, что Ади «тратит время» на свои комиксы. Когда вечером приходила тетя Рина, именно Ади давал ей указания, что готовить. Она прекрасно знала их вкусы, на ее предложения он просто отвечал «да» или «нет» – далу и картофелю однозначно «да», этой ужасной бамии с жутким названием «дамские пальчики» – однозначно нет. Именно Ади кормил Амму три раза в день, забирал и мыл ее большую стальную тарелку. Он начал привыкать к этому распорядку, даже получать от него удовольствие – но теперь все закончилось, и он мог снова побыть ребенком.

Ма оставила чемодан в коридоре и пошла прямо на кухню. Ади сидел на диване и смотрел iTV, музыкальный канал, куда подключались люди, можно было наблюдать, как они листают меню вверх и вниз, выбирая песню. Сам он никогда так не делал, но любил наблюдать за остальными и гадать, что они выберут. Он надеялся, что вновь покажут тот клип Майкла Джексона, где парнишка из фильма «Один дома» устанавливает рядом с отцовским креслом огромные колонки, врубает громкость на «ТЫ ЧОКНУЛСЯ?!!», кричит: «Съешь-ка вот это!» и запускает папашу в небо[18]. Но нет, звонивший выбрал какую-то старую болливудскую песню, в которой пухлый герой ехал в машине без верха и напевал песенку героине, а та застенчиво улыбалась ему в окно поезда, ехавшего рядом. Почему на шоссе не было других машин? Как он ехал, не глядя на дорогу? Как она могла слышать его сквозь оглушительное тудух-тудух? Все это было совершенно бессмысленно.

Он переключился на повтор WWF WrestleMania 13, где Брет «Хитмен» Харт выбивал кишки из Стива-любителя пива, Стива «Ледяной глыбы» Остина, но со стадиона его все равно освистывали. Санни-Банни раньше фанатели от Стива. Однажды Банни попытался скопировать его фирменный прием, раздавив банку «Фанты» ртом, и кончилось тем, что ему влетело от матери за испорченную школьную форму. Сам Ади по-прежнему болел за Хитмена, хотя было очевидно, что экс-чемпион, с длинными волосами, розовым жилетом и зеркальными солнцезащитными очками, выглядел не особенно брутально. Может, пора поменять приоритеты, подумал Ади. Видели боги, немного брутальности ему самому сейчас бы не помешало.

Поев, устав смотреть телевизор и выключив свет, он увидел, что из-под двери родительской спальни льется сияние прикроватной лампы Ма. Она уже давно отнесла туда ужин, но Ади до сих пор не услышал оттуда ни звука.

В первый день учебного года по классу с такой скоростью, с какой могут разноситься лишь школьные сплетни, разнесся слух. Все сбились в небольшие группы, мальчики отдельно, девочки отдельно, и открыли сто восемьдесят восьмую страницу учебника биологии. Они ожидали увидеть обнаженных мужчину и женщину, но глазам предстали только схемы каких-то трубок внутри очертаний силуэтов. Один мальчик начал объяснять остальным, как сперма из полового члена поднимается по влагалищу, чтобы встретиться с яйцеклеткой, и когда кто-то заметил, что их родители, по всей видимости, занимались тем же самым, все завопили, завыли и сделали вид, что их тошнит. Уже тогда Ади задался вопросом, почему его это вообще не беспокоило. Теперь, когда он лежал в постели и размышлял о возможности того, что его родители могли заниматься с-е-к-с-о-м, он понял почему. Остальным было противно думать об этом, потому что они в принципе могли об этом думать. Для Ади мысль о том, что Ма и отец занимались чем-то подобным, была настолько невероятной, настолько далекой от области вообразимого, что он мог только фыркнуть. Может быть, он сирота, подумал Ади, как в «Больших надеждах», и его усыновили, когда он был слишком маленьким, чтобы что-то запомнить. Ему почти хотелось, чтобы это было именно так. Это, конечно, многое бы объяснило.

Все выходные они провели дома, вместе, но в одиночестве, как незнакомцы в авторикше. Большую часть времени Ма проторчала в кладовке, разгребая старые чемоданы – не лихорадочно, будто что-то искала, а медленно и методично, будто ей просто хотелось узнать, что же там погребено, в этом темном, пыльном углу их дома. Отец не выходил из спальни, и Амма тоже. Кто был рад, что Ма вернулась, так это тетя Рина. Она болтала без умолку, готовя, убираясь и слоняясь вокруг мамы, восхищаясь старым хламом из чемоданов и предлагая постирать его и погладить. Ее постоянный пронзительный гул, нарастающий и затихающий вместе с вопросами и жалобами, прорывался сквозь шум телевизора и холодильника, отвлекая Ади от подготовки к экзаменам.

В любой другой день Ма выключила бы телевизор, дала бы Ади стакан сладкого розового сиропа «Рух Афза» и попросила тетю Рину говорить потише, но, похоже, ее это уже не волновало. Он хотел было спросить, куда она уходила, что задумала, но почувствовал вокруг нее стену – каменную, с бойницами и пушечными башнями, окруженную рвом, наполненным крокодилами. Он задавался вопросом, сможет ли найти время, чтобы заглянуть в кладовку и посмотреть, что она прячет во всех этих чемоданах. Или воспользоваться ее рассеянным состоянием, чтобы покопаться в ее комнате, порыться в сумочке…

Впрочем, решил он, какая разница. Что бы она ни делала, какую бы глупую тайну ни скрывала, все это ее дело.

Что Ади действительно беспокоило, так это ощущение, что Ма не была полностью здесь, дома, с ними. Даже когда она делала то, что делала обычно: подавала еду, складывала одежду и ставила обратно безделушки, которые, казалось, всегда падали, – то казалась потерянной в параллельном мире. Он знал это чувство. Это было похоже на то, как он мечтал сыграть в «СуперКонтра» с Санни, торча на унылом уроке математики. Именно предвкушение того, что впереди ждет что-то желанное, заставляет нас выполнять работу, которую мы должны делать. Может быть, у нее тоже были свои Санни и Банни? Но разве у взрослых бывают такие друзья? Разве им можно бросать все и идти тусоваться с ними? Ади никогда об этом не задумывался. Впрочем, ведь у Ма не было родителей, которые не разрешали бы ей развлекаться и требовали сидеть дома, учиться и вовремя ложиться спать. Почему бы ей не уйти, когда она захочет?

И размышляя обо всем этом, он подумал еще вот о чем: тогда что мешает ей уйти навсегда? Оставить все позади и никогда не возвращаться?

Ади закрыл глаза и постарался отключиться от шума. Он пытался предвидеть ее уход – пережить, простить, даже оправдать его, – но не мог избавиться от гнева, охватившего его с такой силой, что он до боли сжал пальцы на пульте. Был только один способ подготовиться: притвориться, что ее и сейчас здесь нет. Свыкнуться с мыслью, что он вновь будет один и ему придется заботиться об Амме и отце. Может, пора поменять приоритеты, подумал Ади. Если Ма собирается уйти, когда ей будет угодно, он встанет на сторону тех, кто останется.

5. Список ваших страхов, мистер Шарма

В особенно душный день, когда Амма не переставала болтать с Питом Сампрасом, Ади стоял перед холодильником и ждал, пока испарятся крошечные капли пота на шее.

Вернувшись, Ма стала бывать дома еще реже, чем раньше. Большую часть времени Ади оставался один, а дни слились в единое длинное пятно. Он разогревал Аммин обед, смотрел «Счастливые дни», пока ел свой, листал какую-нибудь библиотечную книгу, ожидая, пока начнется «Все любят Рэймонда», задавался вопросом, когда же наконец зайдет солнце и Ма вернется оттуда, куда ушла. Большую часть дня он старался не задаваться вопросом, куда она шла и чем занималась, поскольку уходила Ма явно не на учебу и не на работу. Может быть, она была шпионкой и не могла никому рассказать, что делала? Может быть, ее сбил грузовик, и она лежала на дороге, истекая кровью? А может быть, просто не хотела возвращаться домой?

Ади не собирался спрашивать. Но разве он не заслуживал знать?

Тихо пройдя через гостиную и мимо кухни, стараясь не шуметь, чтобы не нарушить спокойствие Аммы, он вошел в комнату родителей и закрыл за собой дверь.

Первым, что его поразило, как всегда, был запах. Воздух пропитался священными испарениями агарбатти и цветочными духами Ма – эти запахи вечно бились, и сегодня казалось, что боги побеждают. В позолоченном мини-храме рядом с кроватью стояла целая свадебная процессия богов. Кроме привычных Лакшми и Ганеши, там были все аватары Вишну – от Матсьи, русалки, спасшей человечество во время великого потопа, до Нарасимхи, человека-льва, занятого распутыванием кишок какого-то демона, и даже Будды, которого его отец считал индуистским богом. Все они сидели со злорадными улыбками, украшенные гирляндами из искусственных оранжевых цветов, вокруг гигантского изображения Рамы. В отличие от тех семейных портретов, где Раму всегда окружали Сита, Лакшман и Хануман, на этом он был изображен один – лук натянут, взгляд устремлен на далекого врага. Он не улыбался.

Остальная часть комнаты была сделана опрятно, в приглушенных тонах, будто компенсировала яркость богов. Гигантскую кровать-коробку покрывала белая простыня, вышитая белыми цветами. На матрасе виднелись две неровные ямки, далеко друг от друга. Посередине, где Ади когда-то спал, – просто плоская белая пустыня.

Сложив простыню, чтобы не было складок, он с огромным усилием приподнял крышку кровати. Глубокая темная яма была полна старой одежды Ма и отца. По большей части она выглядела забавно, как в старых фильмах, – расклешенные брюки, рубашки с огромными воротниками, яркие тонкие сари с гигантскими цветами. Там было и кое-что из его старой одежды: джинсовые комбинезоны, свитера с кошками – теперь все это нисколько не интересовало, и Ади не мог даже представить, что ему такое нравилось. Между двумя узлами он нашел и свою старую катапульту. Прочная на вид, она оказалась тяжелее, чем он помнил, – рогатка из трех коротких коренастых деревянных палок и длинной мягкой резиновой ленты, соединенной с потертым кожаным квадратом, в котором держалось все, что могло служить пулей. Он поднял катапульту, растянул ленту, как только мог, и удивился, как далеко можно ее оттянуть и как она может напрячься, дрожа от силы, которой, казалось, хватит, чтобы разбить идолов. Ма была права, подумал он, – для детей это и впрямь слишком опасная игрушка.

Он отпустил ленту и сунул катапульту в задний карман. Теперь-то он уже не ребенок. К тому же нужно быть готовым на случай, если придется защищаться от неизвестных врагов – призраков, демонов или болтающих птиц, кем бы они ни были.

Ади задвинул кровать, натянул на нее простыню и подошел к большому полированному столу отца, доступ к которому был для него закрыт. Когда-то стол стоял во главе комнаты, сияя, как трон из красного дерева, окруженный высокими полками, заставленными книгами по физике и математике, похожими на кирпичи. С годами его задвинули в угол, рядом с дверью туалета, а почетное место узурпировал храм.

Он потянул ящики – они были не заперты! – и достал стопку папок. Это были те же скучные бежевые папки, что Ади помнил с ранних лет, отмеченные вереницей букв и цифр: ООИР/МД TA/0797 и тому подобное. На дне ящика лежала книга в кожаном переплете, которая казалась солиднее – на ней был тисненый золотом национальный герб, а под ним стояла надпись:

Организация оборонных исследований и разработок, Министерство обороны, Правительство Индии.

Положив его на стол, Ади осторожно листал страницы, исписанные ужасным отцовским почерком – корявые буквы извивались, как насекомые. Между страницами лежала стопка бланков под названием «Заявка на предоставление центрального государственного жилого квартала (тип VII)».

Это было серьезнейшее из отцовских дел, о котором он готов был говорить бесконечно. Иногда Ади казалось, что единственной функцией работы его отца как «ученого категории «F»» было написание заявлений на заслуженное правительственное бунгало, в котором ему так долго отказывали. Это, безусловно, было самым большим источником его кипящего гнева по отношению к правительству, Партии Конгресса, пандиту Неру, британцам и даже Махатме Ганди. Похоже, все они сговорились лишить его бунгало типа VII. Если бы почерк отца был получше, подумал Ади, его заявление было бы одобрено. Он уже собирался попробовать написать сам – мадам Джордж однажды перед всем классом похвалила его почерк, размахивая контрольными работами в качестве примера, – но передумал. Он бросил дневник обратно в ящик и повернулся к компьютеру.

Новый компьютер появился несколько месяцев назад, как дар какого-то бога. С тех пор он тихо стоял на столе, и две его коробки были покрыты тканевыми чехлами с цветочным узором, напоминая женщин, согнутых в поклоне. Ади снял чехлы и мягко нажал круглую кнопку, чтобы разбудить высокий ящик. Послышалось нежное мурлыканье, которое вскоре переросло в рев, маленькие зеленые огоньки безумно замигали, весь металлический корпус завибрировал, как будто компьютер готовился улететь в далекое будущее. Долгое время ничего не происходило. Ади смотрел на облака на экране, пока ему не начало казаться, что они плывут по бледно-голубому небу вместе с черными точками, которые появлялись с другой стороны, становились все больше и больше и превращались в яркое квадратное окно. Microsoft Windows 95 – сами эти слова выглядели такими современными, их четкие линии – такими гладкими и уверенными в себе. Наконец чарующая музыка эхом разнеслась по комнате, звук звенящих капель то нарастал, то затихал, когда экран ожил и превратил мир в небытие.

Его план состоял в том, чтобы сыграть в «Сапера». Эту игру Ади обнаружил на уроке информатики, когда ему надоело практиковаться в командах DOS, но теперь он не мог вспомнить, как ее найти. Зато, просматривая папки в «Моем компьютере», он увидел нечто под названием «Оп Шакти». Дважды щелкнул по этой папке, и маленькие песочные часы завертелись.

Он знал, что «Оп» означало «операция» – например, операция «Голубая звезда», о которой ему говорил Санни: когда Индира Ганди послала танки, чтобы взорвать Золотой храм в Амритсаре. Когда он рассказал об этом Ма, она помрачнела и ничего не ответила, а вот отец начал разглагольствовать, что сикхи были террористами, которые хотели нового раздела, что Индира Ганди была единственным сильным лидером в стране, но они ее убили. Он вспомнил, как все закончилось – Ма ушла в спальню и хлопнула дверью. Ади не мог понять, что именно так ее расстроило, но сложил все в ящик, полный острых тем, на которые никогда не следует говорить.

Наконец всплыло маленькое окно с требованием ввести пароль. Он попробовал вбить имя отца, Ма, свое собственное, но ничего не подходило. На каждой семейной вечеринке отец хвастался, что проводит «совершенно секретные» встречи в Министерстве обороны и что на короткой ноге с каким-нибудь генералом Джагги, но Ади знал достаточно, чтобы не воспринимать его слова всерьез. Если вы целый день слушали болтовню мальчишек-восьмиклассников, то разработали довольно надежный детектор всех видов преувеличений, от приукрашенной истины до откровенной лжи.

Однако, увидев папку «Оп Шакти», он был заинтригован. Это казалось чем-то связанным с войной, и Ади представил фотографии танков и истребителей, спрятанных внутри. Он снова заглянул в ящики, зная, что отец наверняка записал пароль где-нибудь на листке бумаги. Память у него была ужасная: он по-прежнему называл тетю Рину «этой, как ее», хотя она работала в их доме столько, сколько Ади себя помнил. Он проверил каждый уголок стола, но никаких улик не нашел. Наконец он сдался и выключил компьютер, вновь завесив коробки тканевыми чехлами.

На выходе Ади остановился, чтобы еще раз осмотреть спальню: кровать-коробку со старой одеждой внутри и серый шкаф с сейфом, в котором лежало великолепное ожерелье Ма из красно-сине-зеленых бриллиантов. Он перестал заходить сюда много лет назад, хотя и не мог точно вспомнить, когда именно и почему. После всех ночей, которые он провел, прижав ухо к стене, спальня в его воображении превратилась в какую-то фантастическую тайную комнату, нечто среднее между девичьей башней и драконьим логовом. Но пары минут здесь было достаточно, чтобы увидеть, что это такое на самом деле: просто унылая комната со странным запахом и тусклой, бесцветной аурой. Это было не только не страшно, это было скучно.

Он вышел и закрыл дверь. Пусть хранят тут свои драгоценности, свои папки, свои дурацкие секреты. У него есть куда интереснее.

У балконной двери Ади распахнул шторы и огляделся. После нескольких дней непрерывного дождя солнце нещадно мстило – лужи цвета «Хорлика»[19]превращались в пар, воздух казался неподвижным и вязким, почти слишком густым, чтобы дышать.

Он не хотел этого делать. Он провел так много времени, избегая стервятника, прячась от него, пытаясь забыть о его существовании. Но в то же время его тянуло попытаться еще раз. Каким бы ужасающим оно ни было, путешествие в прошлое стало самым захватывающим событием в жизни Ади, круче даже, чем тот единственный раз, когда он забил шестерку в матче по крикету шестого стандарта.

В конце концов, это всего лишь птица, сказал он себе. И теперь он вооружен.

– Вы здесь? – позвал Ади, и туманный ветер прохлады сорвал дрожь с его губ.

– Кхм.

Он повернулся и пошел на звук, идущий с крыши напротив. Силуэт стервятника резко выделялся на фоне горящего неба.

– О, вот и вы. Вы… вы меня слышите?

– Да, мистер Шарма, я вас слышу. Я не такой уж старый.

– Нет, я просто имел в виду… Я не говорю, что вы…

– Ладно, ладно, все в порядке. Надеюсь, вы все же намерены вести себя прилично?

– В смысле? Теперь-то я что сделал?

– Что вы сделали? – Шея стервятника резко опустилась, он по-змеиному выбросил маленькую голову вперед, и Ади едва не упал. – Вы понимаете ценность нашего Исторического архива, мистер Шарма? Вы удостоились чести увидеть эти файлы своими глазами, и что вы делаете? Улетаете прочь, как испуганный воробей. Если вам это неинтересно, можете сказать об этом прямо, вместо того чтобы тратить мое время.

– Тратить ваше время? Но ведь вы… хм, вы ничего не делаете!

– Я ничего не делаю? Ха! Мистер Шарма, я заместитель генерального директора, отвечающий за все северные провинции, а также за национальный столичный регион. Я занимаюсь сотнями, тысячами случаев, подобных вашему. А теперь, когда Департамент сокращает наши средства, у меня даже нет штата сотрудников. Ни ассистента, ни стенографистки, ни даже того, кто принес бы мне чай. Мне едва хватает двух минут на сон. Ничего не делаете, говорит он мне. Он целыми днями смотрит по телевизору всякую чушь и говорит это мне. Пх-х! – Стервятник выпрямил шею и мотнул головой в сторону, сердито кряхтя, его пушистый живот вздымался, как будто он запыхался от быстрого бега.

– Ух ты, вы говорите сейчас как мой… Подождите, вы хотите сказать, что разговариваете и с другими?

– А почему вы считаете себя особенным? Вы какая-то ВИП-персона?

– Вы все лжете. Никто больше не разговаривает с птицами.

– Вот как? И с чего вы это взяли, позвольте спросить? У вас есть прямой доступ к мозгам других людей? Откуда вы знаете, с кем они разговаривают или не разговаривают?

– Хм, нет, я…

– Нет. Правильно. Поэтому, пожалуйста, не вмешивайтесь в мою работу. Если вы готовы относиться к делу серьезно, тогда мы можем поговорить.

– Да, конечно. Я серьезно отношусь к нему, да.

– Хорошо, сейчас найду ваш файл. – Стервятник закрыл глаза и поднял голову к небу. – Да, вот он: мистер Ади Шанкар Шарма, сын мистера Махеша Чандры Шарма и миссис Таманны Шарма. Интересное у вас имя – как у Адишанкара, великого мудреца, но разделенное на две части.

– Сначала меня так и звали, это Ма сократила. Ей не хотелось, чтобы люди смеялись над таким длинным именем. – Отец назвал его Адишанкара, в честь какого-то древнего индуистского Йоды, и долгое время настаивал на использовании полного имени. Но Ма всегда называла его Ади. В конце концов ей удалось внести в школьные записи его краткое имя, приделав к нему второе, о котором можно было легко забыть.

– Но над вашим коротким именем тоже смеются, разве нет?

– Хм… да. Наверное.

– Наверное? Что значит – наверное?

– Что?

– Неважно. Теперь, когда у вас есть доступ к Историческим архивам, действует раздел сорок два, подраздел три ХАХА. Это означает, что теперь вы связаны взаимным протоколом и обязаны раскрывать и устранять основные факторы, которые вызывают, сокращают или усугубляют состояния тяжелого расстройства. Итак, у вас есть список?

– Че-го? Какой еще список?

– Список ваших страхов, мистер Шарма. Как вы ожидаете, что мы начнем, если у вас даже нет списка?

– Я не знаю. Наверное, я многого боюсь.

– Вы правильно догадываетесь. Это нормально. Большинство людей боятся очень многого, но не задаются вопросом почему. В этом разница между ребенком и зрелым человеком. В одном только слове: почему. В общем-то, страх не всегда плох, но нужно понимать его причину. Многие, например, боятся нас, стервятников.

– Почему?

– Очень хорошо, мистер Шарма, хр-хрр. Это потому, что люди думают простыми уравнениями. Стервятник равно смерть. Чего они боятся, так это смерти, понимаете? День и ночь они стараются не вспоминать о смерти. И тут видят стервятника и думают: «Ямарадж, Повелитель Смерти, явился, чтобы забрать меня». И расстраиваются.

– Вы ведь едите… мертвых существ, верно?

– А вы что едите, мистер Шарма? Живых существ?

– Хм, нет, я… я вегетарианец.

– Значит, вы утверждаете, что растения не являются живыми существами? Вам стоит поговорить с этим деревом бодхи, оно росло здесь еще до того, как родился ваш отец.

– Отлично, – пробормотал Ади. Только этого ему и не хватало – разговаривать с деревьями.

– Что, простите?

– Ничего. Что вы вообще имеете в виду?

– Что я имею в виду? Я хочу сказать, что в соответствии с правилами и положениями мы требуем, чтобы список расширялся. Поскольку в архиве вашей мамы пять файлов, нам нужно будет в ответ разобраться с пятью вашими страхами. Так что, пожалуйста, подумайте хорошенько…

– Я знаю!

– О, хорошо. Хоть что-то вы знаете. Продолжайте, пожалуйста.

– Хорошо. Я всегда боялся собак. Несколько лет назад я был в парке и нашел в кустах плачущего щенка, поэтому взял его…

– Извините, мистер Шарма, я вынужден вас прервать. Я говорю не о таком страхе. Это должен быть первичный страх, понимаете? Что-то, отчего зимой вас бросает в пот, а летом в дрожь.

– Хм-м… ну, окей. Я боюсь ходить в храм.

– Нет, нет, нет, мистер Шарма. Собаки и боги – это детский лепет. Если вы не готовы рассказать о своих настоящих страхах, мне придется признать, что вы не готовы повзрослеть. Боюсь, в таком случае ваш доступ к Историческому архиву будет отозван, и мне придется составить отчет, в котором я вынужден буду просить прекратить ваше дело и перераспределить ограниченные ресурсы Департамента…

– Говорить с отцом, – выпалил Ади.

– Вот! Видите, теперь вы говорите серьезно. Хорошо, начнем с этого. Страх номер один: разговор с собственным отцом. С этим будет легко справиться, да?

– Ой. Но о чем, о чем я буду говорить?

– Что за вопрос! Говорите о чем угодно, мистер Шарма. О погоде, о сверчках, о том, какой у вас любимый цвет – Департаменту это неважно.

– Почему я вообще должен вас слушать? Откуда вы знаете, что это сработает?

– Не нужно ничего знать. В том-то и суть. Это не похоже на вашу политику или религию. Вам не нужна слепая вера, вам нужно попробовать и увидеть.

Разговор с отцом был куда более сложной задачей, чем казалось. Но Ади знал, что в воспоминаниях стервятника можно найти еще кое-что, и другого способа это выяснить не было. Если он хотел узнать историю Ма, он должен был соглашаться.

– Ладно, – сказал он наконец. – Я постараюсь.

– Хорошо, – стервятник кивнул. – Это все, что вам нужно сделать.

6. Надо было правильно рассчитать время

Ади стоял у окна ванной, полностью одетый, и смотрел на «Касио». Шесть двадцать три. По утрам, когда он спешил собраться и успеть на школьный автобус, время мчалось впереди него. Теперь оно застряло. Хотя он и проснулся рано, но намеренно решил опоздать на автобус. Отец не собирался разговаривать с ним дома, где всегда бубнил телевизор. Чтобы встретиться лицом к лицу со страхом номер один, Ади нужно было застать отца одного там, где его никто не отвлечет. Единственный вариант, который пришел в голову, – машина.

Впиваясь ногтем большого пальца в глиняную облицовку оконного стекла, он задавался вопросом – может, все-таки сдаться и рвануть к автобусу? Но нет, было уже слишком поздно. Бежать за автобусом как дурак еще хуже, чем просить отца отвезти его в школу. Теперь оставалось только одно – ждать.

Небо было голубым – солнце еще не стало настолько жарким, чтобы выжечь все цвета, – а маленький парк снаружи пустовал. Не считая чадди-вала, мальчишек в шортах цвета хаки, которые приходили сюда каждое утро, чтобы стоять по стойке смирно и петь мантры. Учитель, невысокий лысеющий мужчина, расхаживал перед ними взад-вперед с длинной рейкой в руках, выкрикивая команды, как какой-нибудь мультяшный полковник. Допев, мальчишки тоже брали рейки и изображали джедаев, размахивая палками и пугая бродячих собак глухим грохотом бамбука. Чудо, подумал Ади, что они не попадают друг другу по голове. Отец говорил, что они состоят в РСС[20] и обучаются искусству дисциплины и самообороны. Ади не раз задавался вопросом, против кого они учатся обороняться – неужели собираются бамбуковыми палками драться с пакистанцами? – но держал его при себе. Услышав трепет в голосе отца, он забеспокоился, что его заставят вступить в их ряды и тоже обучаться дисциплине. Нет уж, хватит с него шорт. Теперь у Ади были новые брюки, чуть темнее, чем официальная форма, срочно купленные на местном рынке; разница была незначительной, и ее нелегко было обнаружить. Это его собственный маленький секрет, частный акт бунта против бесчисленных школьных правил, дававший почувствовать себя немного смелее. В брюках он даже выглядел выше, в этом не было никаких сомнений.

В шесть двадцать восемь Ади наконец услышал гул школьного автобуса и, дождавшись, пока он скроется за деревьями парка, спустил воду в унитазе и вышел из ванной.

После того как Ма вернулась, отец снова начал совершать утреннюю пуджу. Теперь он тратил на нее даже больше времени, чем раньше, и Ади не мог понять, было это выражение благодарности богам или гнев. Пока отец сидел, скрестив ноги, перед маленьким храмом в спальне, его песнопения становились громче, а в воздухе стояла тяжелая вонь агарбатти, все в доме молчало и не шевелилось. Амма не донимала Ма, Ма на цыпочках ходила по кухне, тихонько разбираясь с посудой, чтобы не нарушить божественную связь. Лишь когда отец встряхивал крошечным колокольчиком и воздух дрожал от его жестяного звона, можно было выдохнуть.

Ади стоял у кухонной двери, пока Ма не повернулась и не увидела его. Она чуть не уронила дымящуюся кружку чая, который приготовила для отца.

– Ади! – прошептала она и, повернувшись, посмотрела на часы. – Хай Рам, – сказала она сквозь зубы. – Ты опоздал на автобус? И что мне с тобой делать?

Она поставила чай обратно на кухонный стол, метнулась в спальню. Ади остался стоять в коридоре.

Амма жаловалась Пистолету Питу[21] – насколько смог разобрать Ади, спрашивала, куда он спрятал ее золото.

– Бабу, – заныла она, как будто Ади заставлял ее ждать, – сколько времени?

– Шесть тридцать два.

– Сколько времени?

– Полседьмого.

Она нахмурилась, замолчала и вдруг улыбнулась, не показывая зубов. Может быть, и заплакала, он никогда не мог понять.

Прозвенел колокольчик, давая понять, что пуджа закончена, и Ади напрягся.

Ему стало немного жаль Амму. Если с ней кто-то и разговаривал, то только мама и тетя Рина, и то лишь для того, чтобы дать ей поесть или угрюмо ответить на вопросы, которые она задавала снова и снова, как сейчас ему.

– Наваб-сахиб[22]! – прогремел отец. – Это еще что такое? Поживее!

Ади медленно взял рюкзак. Он терпеть не мог, когда отец так его называл. Если кто-то в их доме и вел себя как наваб, целыми днями лежа на диване, объедаясь и командуя другими, то уж точно не он. Ади уже понял, что вся эта затея бесполезна. Зачем он вообще должен делать эти глупости? Зачем решил слушать дурацкую птицу?

В машине отец не произнес ни слова, и Ади изо всех сил старался придумать, о чем заговорить. Можно было спросить о работе, об Оп Шакти, но это было слишком рискованно – отец ведь мог понять, что он шарится в его компьютере. Можно было поднять единственную тему, которую они иногда обсуждали, – крикет, но Индию только что разгромила Шри-Ланка, и Ади решил – не стоит. Он задумался, что произойдет, если рассказать отцу о стервятнике, и с трудом сдержал улыбку: это было немыслимо. Честное слово, сказать было нечего.

Отцовская «Марути Сузуки», игрушечных размеров, гремела от старости, как тележка продавца манго. Учитывая, с какой скоростью отец ее вел, неудивительно, что Ади пришлось цепляться за сиденье обеими руками и надеяться, что все это не развалится в самый неподходящий момент и он вместе с сиденьем не полетит под огромные колеса ехавшего впереди них грузовика.

На шоссе, прямо перед мостом Ямуна, они обогнали школьный автобус. При такой скорости, подумал Ади, он доберется до школы раньше всех – и только тогда понял, что происходит. Машина затормозила перед автобусом, и отец отчаянно замахал рукой в окно.

– Давай, давай быстрее, – скомандовал он, когда машина резко остановилась.

Ади открыл дверь и вышел.

Автобус медленно остановился чуть в стороне от машины, и Ади побрел к нему. В воздухе ощущалось что-то особенное – да, он был прохладным и свежим, но вместе с тем пугал, будто насвистывал секреты. По обеим сторонам шоссе лежали фермы, плоские клочки разных оттенков зеленого, а небо казалось выше и шире, чем всегда. Вдалеке под деревом виднелись хижины, большое дерево, похожее на зеленое облако, плыло над сбившимися в кучу домами. На некоторых фермах он мог разглядеть мужчин в соломенных шляпах – они стояли, широко раскинув руки, будто танцевали, и кто-то крикнул: замри! Это чучела, понял Ади, совсем как в детских книжках – и это вызвало у него улыбку. Он каждый день проезжал в школьном автобусе мимо этого клочка земли, но теперь все вокруг внезапно показалось таким странным. В воздухе витало смутное, тревожное чувство, которое возникает, когда дразнит неясное воспоминание и как ни старайся, не можешь понять, что же это.

И тут его до кишок пронзила ослепительная вспышка.

Стояло холодное зимнее утро. Он был на заднем сиденье той же машины, на том же шоссе. Тогда машина еще не так сильно грохотала, а ноги не доставали до пола. Отец был худее, не таким лысым, его пальцы украшали массивные кольца, и он постукивал ими по рулю. Ма сидела впереди, в одном из своих модных сари, гладко блестевших так, что к ним хотелось прикоснуться. Она смотрела в окно, отвернувшись от отца. Погруженный в мысли, Ади не обращал внимания на то, о чем они говорили, пока отец не сказал что-то, от чего Ма взорвалась.

– Бусс! Хватит! – крикнула она так, что руки отца вздрогнули и машина покачнулась. Она обвинила его и Амму в том, что они обращаются с ней так, будто она оскверняет их чистую кровь брамина. Чертова грязнокровка, назвала она себя, и, хотя Ади не совсем понял эти слова, он почувствовал, что это ругательство. Тогда был первый и единственный раз, когда Ма при нем выругалась.

– …Хорошо, я пойду. Можешь оставить себе приданое, дом, своего драгоценного сына. Мне это не нужно.

Ади закрыл глаза, приоткрыл губы и замедлил дыхание. Ему уже и раньше приходилось притворяться спящим, и он успел отточить этот навык.

Больше он почти ничего не помнил: разве что в машине стало тихо, как дома, и по радио еле слышно звучала какая-то песня. Наверное, это была 102,6 FM, потому что пели на английском, что-то о быстрой машине, и хотя сейчас он не мог вспомнить ни одного слова, Ади несколько лет слышал этот голос, глубокий и печальный, но вместе с тем как будто успокаивающий. Еще запомнилось, что после, или до, или во время ссоры он лежал на заднем сиденье и смотрел в окно. Именно тогда он впервые увидел стервятника.

Теперь он снова мог видеть птицу, ясно, как свои руки. Она стояла на высоком фонарном столбе, у гнезда, на широком плоском абажуре, нависающем над шоссе. Маленькое пушистое создание, почти милое, если бы не жуткая лысая голова. Даже тогда Ади заворожило это зрелище. В отличие от воробьев и майн, всегда беспокойных и готовых упорхнуть при малейшем звуке, маленький стервятник был спокоен, как будто чего-то ждал, как будто вообще никуда не торопился.

Гудок автобуса чуть не сбил его с ног. Водитель что-то говорил и выглядел недовольным. Ади подбежал к ожидающему автобусу, и когда он сел, все уставились на него. Он скользнул на место во втором ряду, прямо за учителями. Когда автобус тронулся, два учителя наблюдали за машиной отца, пока она не доехала до конца шоссе и не развернулась. Они что-то прошептали друг другу и повернулись, чтобы посмотреть на Ади, а он выглянул в окно, плотнее вжался в сиденье и начал, как всегда, стрелять лазерными лучами. Щелк, хлоп, бах, нужно правильно рассчитывать время. Десять очков за каждый «Марути 800». Если попадешь в цикл, игра закончится.

В библиотеке было всего два человека – старшеклассницы, шептавшиеся между полок с книгами по биологии. Одна как будто плакала, другая держала ее за руку и вместе с тем что-то ей выговаривала. Ади нашел уголок подальше от них, между историей и литературой, где до него не могли добраться сонные глаза библиотекаря. Когда он положил на стол стопку книг, поднялось облако пыли, миллионы маленьких молекул в панике засуетились вокруг, пойманные в сияние послеполуденного солнца. Помимо прочего, он взял второй том «Современной английской поэзии» и какое-то время листал его, ожидая, пока глаза привыкнут к неровным краям стихотворений.

Ему всегда было трудно читать стихи, трудно следить за изломанными строчками. Но маленькая красная книжечка на урду подарила вкус к музыке слов. Ади вдруг обнаружил, что хочет большего. Он продвигался вперед, пропуская Одена, Элиота и другие имена, смутно знакомые по урокам английского – все это было ничуть не похоже на симметричные симфонии Мирзы Галиба. Почему их никогда не учили вот такой поэзии? Зачем было изучать стихи, прославляющие ужасное лето, когда существовали такие красивые строки о волшебстве муссонных дождей?

День потемнел, Ади выглянул в окно и увидел серо-голубые облака, плывущие по небу. Прохладный, ароматный ветерок ворвался в щель в окне, зашелестели стихи. Ади ничего не заметил. Взгляд был прикован к стервятнику, который сидел на эвкалипте и со скучающим видом озирался по сторонам.

– О, круто. Вы тоже здесь, – пробормотал Ади. Стервятник повернулся и кивнул, лысая голова закачалась на змеиной шее. – Я тоже рад вас видеть, мистер Шарма. Вы принесли какие-нибудь новости о своих успехах?

– Да, я поговорил с отцом.

– Хорошо, очень хорошо. И о чем же вы говорили?

– Да так, ну… всякое. О погоде там и все такое.

– Ага, ясно. И что же ваш отец сказал о погоде?

– Хм-м, он… он сказал, что сегодня жарко?

– Вы мне лжете, мистер Шарма. Мне это совсем не нравится. Говорю вам, если продолжите вести себя подобным образом…

– Да вы тоже мне врали!

– Что, простите? Обвинение высокопоставленного чиновника в нечестности – серьезное обвинение. Можете ли вы предоставить какие-либо доказательства?

– Я вас видел на мосту Ямуна много лет назад, когда был ребенком. Я вспомнил сегодня, когда шел по шоссе, я…

– Кхм, – прервал стервятник. – Вы шли по шоссе?

– Да, я опоздал на автобус, чтобы поехать на машине отца, но он… ну, это неважно. Я вас видел. Я вспомнил. Вы были птенцом.

– Во-первых, мистер Шарма, в ваших словах нет логики. Вы видели птенца стервятника, но почему вы решили, что это был я? В те дни стервятников было гораздо больше. Там они и вили гнезда, неподалеку от реки.

– Это я помню. А сейчас почему их там нет?

– Потому что… – стервятник вздохнул, и Ади впервые услышал в его голосе печаль, – потому что так устроен мир. Сегодня ты здесь, а завтра – окей, пока-пока.

– Но что случилось?

– Что случилось? Вы, люди, придумали лекарство, от которого коровы становятся сильнее. Но мы, когда едим этих коров, становимся слабее. Видите ли, в вашей культуре коровы очень важны. Важнее даже, чем люди. Ну и какие шансы у бедных птиц вроде нас? Вы, люди, думаете, что есть коров – преступление, заслуживающее смертной казни, так что нас вам не жалко. В ваших глазах мы преступники.

– А вам обязательно нужно есть коров? Неужели вы не можете есть что-то еще?

– Да, в самом деле. Какая прекрасная идея, мистер Шарма! Нам следует есть траву, манго и жареный картофель, как вы. Пищевую цепочку вы уже разрушили, теперь хотите, чтобы вся природа изменилась согласно вашим нелогичным прихотям.

– Да… да нет, мне-то что. Ешьте что хотите. Коровы мне все равно не особо нравятся. Они… жуткие какие-то.

– Теперь вы мне будете рассказывать, что боитесь коров, да? Один только настоящий страх вы и признали, и то ничего с этим не сделали.

– Я пытался! Я ехал с отцом в машине, там были только мы. Но он был в плохом настроении и не хотел говорить, я попробую еще раз, и…

– Ади?

Он не сразу понял, что голос раздался за спиной. Повернувшись, Ади увидел идущую к нему мадам Джордж. Но ведь она не могла его услышать, верно? Он говорил чуть ли не шепотом.

– Добрый день, мэм, – сказал он, поднявшись.

– Ты что, говорил сам с собой?

Она его слышала. Или, по крайней мере, видела, как шевелятся его губы. Однако она казалась скорее удивленной, чем обеспокоенной.

– Нет! Нет, мэм. Я просто…

– Ах! Ты читаешь стихи? Судя по всему, ты единственный в классе, кто читает не только то, что задано. – Она встала всего в нескольких шагах от него и наклонилась, чтобы прочитать открытую страницу. Ее запах пронесся над ним, как вздымающиеся муссонные облака, угрожая поднять его со стула. – О, Киплинг. – Она выпрямилась, и Ади открыл глаза. – Умей мечтать, не став рабом мечтанья, – она помолчала, – и мыслить, мысли не обожествив[23]. Очень в викторианском духе, – она многозначительно приподняла брови. Он понятия не имел, о чем она говорит, так что просто кивнул и улыбнулся. – Что ты тут делаешь? – Она посмотрела на часы. – Прогуливаешь математику, чтобы читать стихи в библиотеке?

– Нет, мэм. Я просто…

– Очень плохо, – сказала она, но с улыбкой. Он узнал эту заговорщическую улыбку, улыбку сообщника. Это было нелепо. – Ну, раз уж ты тут, посоветую тебе еще одну книгу. – Она подошла к полке с английской литературой, провела по книгам пальцем и выудила том в твердой черной обложке. Льюис Кэрролл, собрание сочинений.

«Алиса в стране чудес»? Серьезно?

– Ты, похоже, видел диснеевскую версию, – предположила она, увидев выражение его лица. – Это лучше.

– Спасибо, мэм.

– Но не забывай и о математике, хорошо? Она почти так же важна, как поэзия.

Она вновь улыбалась, так что Ади не мог сказать, всерьез ли она. Поэзия вообще не важна, это всем известно. Он кивнул и тоже улыбнулся, и она ушла.

Он сел на место, вновь повернулся к окну. Стервятник никуда не делся.

– Э-э-э… извините. Это моя учительница по английскому.

– Да, я понял. Вот кого вы пытаетесь впечатлить своими книгами?

– Что?

– Неважно. Уверен, вы не замышляете ничего противозаконного.