Полуночное солнце

УБЕЖИЩЕ

Снаружи был летний вечер. Свет из окон домов, расположенных по обеим сторонам улицы, падал на широкие листья дубов и кленов.

Ветерок доносил шум телевизоров, передававших вестерны, детские голоса, просящие попить, и нестройное бренчание на пианино.

Ужин в доме доктора Стоктона был съеден, и его жена Грейс вносила праздничный торт. Гости поднялись из-за стола, захлопали, кто-то присвистнул, а кто-то запел «Happy birthday to you».[6] Остальные подхватили эту песенку.

Билл Стоктон от смущения покрылся румянцем, опустил голову, протестующе вытянул руку, но, в глубине души, он был невероятно счастлив.

Марти Вайс, маленький смуглый впечатлительный человек, владелец обувного магазина на Корт-Стрит, поднялся и провозгласил:

— Речь, док. Давайте произнесем речь!

Билл Стоктон снова вспыхнул.

— Увольте, пожалуйста, вы — сумасшедшие. Этот неожиданный ужин — все, что может вынести мое сердце. Вы хотите потерять своего домашнего лечащего врача?

Раздался смех, потом Джерри Харлоу, высокий крупный мужчина, однокашник Билла по колледжу, встал и поднял стакан.

— Прежде чем Билл задует свечи, — заявил он, — я хочу предложить тост, поскольку ни один день рождения не обходится без традиционного послеобеденного обращения.

Жена Марти Ребекка попыталась усадить его, дергая за пиджак.

Харлоу дотянулся до нее и одарил влажным смачным поцелуем, и все завизжали от смеха. Затем он снова поднял стакан, рукой отмахнулся от Грейс, заявившей, что Билл сначала должен задуть свечи, и обратился к присутствующим.

— Возвращаясь вплотную к нашей теме — чествованию мистера Вильяма Стоктона, который стал на год старше и признает, что ему больше двадцати одного года.

Все снова рассмеялись, а Грейс потянулась обнять своего мужа.

Харлоу повернулся к Биллу Стоктону и улыбнулся. В его улыбке было что-то особенное, поскольку все замолчали.

— Мы организовали эту неожиданную вечеринку, Билл, как очень слабое напоминание о том, что на этой самой улице, именно в этом городе тебя очень любят. Здесь нет ни одного человека, который не звонил бы по ночам как сумасшедший из-за больного ребенка или из-за серьезного ухудшения самочувствия, которое на поверку оказывалось обычным несварением желудка. И ты приходишь сонный, не успев разлепить глаза, со своим допотопным докторским чемоданчиком, не колеблясь ни секунды. И, поскольку эти случаи никогда не появляются в графе оказанных услуг, многие сердца стали биться спокойней, и ты облегчил больше боли, чем я хотел бы испытать, Он улыбнулся, подмигнул людям, с вниманием его слушающим.

— И нет в этой комнате ни одногочеловека, — продолжал он, — который не должен был бы тебе огромный счет за многие месяцы и, я думаю, должен и сейчас.

Все рассмеялись, и Марти Вайс постучал вилкой по рюмке.

— А как насчет стука по ночам? — сказал он. — Мы должны ему и за это.

Джерри Харлоу присоединился к общему смеху и поднял руки.

— О, да, — с улыбкой сказал он. — Хороший доктор должен иметь бомбоубежище. Я думаю, мы простим его за то, что он принимает дальновидные меры, хоть это и сущая мука для всей улицы. Вагонетки с бетоном, стук по ночам и все остальное.

Гости снова рассмеялись, а Билл Стоктон лукаво оглядел их с ножом в руке.

— Вот что я вам всем скажу, — начал он. — Вы не получите торта, пока не кончите болтовню.

— Почему это, Билли? — мягко увещевая, сказала его жена.

— Билл прав, — вставил Марти. — Продолжай, Джерри, пока мы еще трезвые и можем есть.

Харлоу снова поднял свой бокал с вином,

— Тут я и закончу: Когда Грейс сказала, что у тебя день рождения, мы решили все взять в свои руки. И, как маленькому человеку со стороны, дай мне закончить вот так. Выпьем за доктора Вильяма Стоктона, которого я знаю уже больше двадцати лет. За все хорошее, что он сделал людям, за то, что ему сорок четыре года, и за то, чтобы он прожил еще сорок четыре года и оставался таким, каким был всегда. С днем рождения, старый ублюдок!

Он сделал большой глоток, и Ребекка Вайс неожиданно разрыдалась.

— О, боже мой, — вставил Марти. — Речь подходит к концу, начинаются слезы моей женушки.

Билл Стоктон задул свечи и посмотрел насмешливо-сардонически.

— Я не виню ее. Во-первых, неожиданная вечеринка, а я их терпеть не могу, а затем — сентиментальная речь.

Он повернулся к Харлоу, протянул ему руку и продолжил:

— Говоря между нами и Американской Медицинской Ассоциацией, вы приятные соседи, независимо от того, платите по счетам или нет.

Он повернулся, оглядел всех присутствующих и поднял свой стакан.

— Позвольте мне произнести ответный тост, друзья. За моих соседей, с благодарностью за то, что вы таковыми являетесь.

— Аминь, — прошептал Марти Вайс и обратился к своей жене. — И если ты снова заплачешь, я тебя выпорю.

Он придвинулся и поцеловал ее, а Стоктон начал резать торт.

— Эй, пап!

В гостиную вошел сын Стоктона. Это был двенадцатилетний паренек, уменьшенный вариант отца, — Телевизор погас.

Стоктон тревожно махнул рукой.

— Вот те раз, кризис, кризис, кризис! Как бы мир выжил без «Неприкосновенных» и «Сбора черники»?

— Показывали «Стальной час», — серьезно продолжал мальчик, — потом фильм прервали и сделали какое-то дурацкое объявление. Что-то насчет…

Он продолжал говорить, но голос его потонул в смехе Марты Харлоу, которую рассмешило замечание Ребекки. Зато Марти Вайс, ближе всех находившийся к мальчику, стал серьезным.

— Замолчите все! — сказал он резко. Потом обратился к мальчику; — Что ты сказал, Пол?

— По телеку сказали настроить приемники на радиостанцию «Конелрад». Что это значит? Имеет ли это какое-нибудь отношение к…

Он замолчал. Установилась тишина.

— Ты что-нибудь перепутал, Пол, — тихо сказал его отец.

Мальчик покачал головой.

— Я все понял правильно, пап. Именно так они и сказали. Найти канал «Конелрад». И все отключилось.

Джерри Харлоу задыхался.

Всхлипнула женщина. Они вбежали в зал за доктором. Тот включил портативный приемник и мрачно смотрел на него… Через минуту раздался голос диктора.

— Прямое сообщение из Вашингтона, Округ Колумбия. Повторяем. Четыре минуты назад Президент сделал следующее заявление. Цитирую:

Последовало секундное молчание, и Грейс схватила доктора за руку. Другой рукой она прижала к себе Пола.

Ребекка Вайс заплакала, а Марти стоял с побелевшим лицом.

Диктор продолжал: — Комитет Гражданской Обороны предлагает вам немедленно пройти в убежище, если оно у вас готово. Если у вас нет убежища, используйте время на то, чтобы перенести запас еды и питья, лекарств и личных вещей в ближайшее соседнее бомбоубежище. Держите двери и окна закрытыми. Мы повторяем. Если вы у себя дома, готовьте убежища и подвалы…

Диктор продолжал говорить повторяя невероятный пролог неописуемого ужаса.

Они смотрели на радио и в разные мгновения думали о своем.

— Малышка! — думала Ребекка Вайс. — Крошка, спящая в доме напротив. Ей ведь только четыре месяца. А они только сегодня утром смеялись над этим. Марта сказал, что им следует отправить ее в Вассар,[7] и она все утро хихикала от этих слов. Отправить ее в Вассар. И с жестокой мукой она неожиданно осознала, что у них не будет ребенка. Эта малютка, вокруг которой они строили свою жизнь, прекратит свое существование.

— Не верится, думал Марши. Он покачал головой. Он отвергал это. Этого просто не может быть. Это — рассказ из журнала или кино. На вечеринке был ленивый разговор. Был памфлет, забытый на пороге каким-то олухом, но это не происходило, этого не могло происходить. Только все это время он знал, что так оно и было.

Все было правдой. Все происходило в действительности.

— Я хочу заплакать, думалось Джерри Харлоу, я хочу заплакать.

— Я чувcтвую, как слезы подступают, но я не должен плакать, ведь я мужчина. Но страховки… страховые претензии. Мой Бог, их будет неисчислимое количество! Он может разориться! Это как шутка.

Холодная, бессмысленная шутка. Юмор в психушке. Бешеный счет, который дополнит землетрясение. Конечна, он разорен. Мир превратится в джунгли. А он будет банкротом.

Розы, вдруг вспомнила Марта, его жена. Великолепные «Американские Красавицы»,[8] за которыми она так любовно и старательно ухаживала. В этом году они расцвели так восхитительно. Какие они были красивые. Затем она сжала кулаки и ногтями впилась в подушечки пальцев, презирая себя за эту мысль. А как же дети? Что будет с Анной и Чарли? Как может мать думать о розах, когда по радио объявили смерть? Она крепко зажмурила глаза, пытаясь отогнать все это, но, открыв их, она увидела то же самое. Подкатила тошнота, она почувствовала себя больной и покрылась испариной.

Боль, подумал доктор. Неописуемая боль. Он помнил, как читал про Хиросиму. Случаи ожогов. Отравление радиационными осадками. Рубцы, агония тела, вызывающая долгий стон над умирающим городом. Он вспомнил утверждения японских врачей, что это ни с чем нельзя сравнить. Это было слишком внезапно, слишком неожиданно, агония по массовой шкале. Эта нависшая над ними беда накрыла все улицы, города и штаты; миллионы и миллионы людей были обречены; убийство готовилось в масштабе, по сравнению с которым взрыв в Хиросиме — ничто.

И каждый стоял так со своими сокровенными мыслями, в то время как голос диктора, дрожащий от едва уловимого напряжения, продолжал снова и снова повторять заученным и бесстрастным голосом — хорошо отрепетированный обряд современного Пола Ревира. Неважно, приземлятся две ракеты на море иди одна — на земле, противоположный берег был далеко. Они все были обречены. Выхода не было.

Не было и защиты. Смерть летела к ним через снега Аляски, и все, что можно было сделать, это лишь объявить о ее приближении.

Они в панике выбежали из дома Стоктонов. У них не было планов спасения, Они безумно мчались к своим домам. Затем взревела сирена. Ее жуткий звук разорвал летнюю ночь, связав их мысли, и держал в оцепенении до тех пор, пока они снова не смогли освободиться и бежать домой.

И каждый из них, безумно бежавших через улицу и по тротуарам, через лужайки, был одним сознанием. Улица каким-то образом изменилась. В ней не было ничего знакомого. Точно каждый из них отсутствовал сотни лет и неожиданно вернулся. Это было обширное незнакомое место.

А сирена продолжала посылать свою визгливую волну в летнюю ночь.

Билл Стоктон принес приемник на кухню, где Грейс наполняла водой кувшин.

— Говорит радиостанция «Конелрад». Слушайте экстренный выпуск. Вы можете найти нашу волну на 6.40 или 12.40 частотах вашей шкалы. Оставьте радиоприемник включенным на этой частоте. Мы повторяем заявление нашего Президента. Мы находимся в состоянии Желтой Тревоги. Если вы-приготовили бомбоубежище, немедленно спускайтесь туда. Если у вас нет бомбоубежища, потратьте какое-то время на то, чтобы перенести запас еды и питья, лекарств и личных вещей в ближайшее бомбоубежище. Держите двери и окна закрытыми. Мы повторяем. Если вы сейчас находитесь дома, немедленно спускайтесь в подвал или бомбоубежище.

Вода капала из крана. Давление становилось слабее каждую минуту. Пол пронесся по кухне с корзиной, полной консервов, и спустился по ступенькам в подвал.

Билл вслед за ним вошел на кухню и взял с пола два бидона с водой.

— Возьми кувшины и наполняй их, сколько сможешь, Грейс, — кратко сказал он. — Я собираюсь включить в убежище генератор, если электростанция выйдет из строя.

Он посмотрел на флюоресцентный свет над раковиной. Тот начал тускнеть. Стоктон помрачнел.

— Это может случиться в любую минуту, — сказал он…

— В кране почти кончилась вода, — сказала Грейс замирающим голосом.

— Это потому, что все в этом городе делают то же, что и мы. Продолжай, пока вода не кончится.

Он повернулся к двери подвала.

— Вот, — сказала Грейс. — Захвати этот кувшин, он полный.

Грейс начала доставать из раковины тяжелый кувшин. Он выскользнул у нее из рук, грохнувшись об пол, по всей комнате разлетелись стекла.

Грейс всхлипнула один раз и сунула себе в рот кулак, чтобы это, не повторилось. На какую-то одну секунду она почувствовала, что впадает в истерику. Ей хотелось закричать, бездумно убежать куда-нибудь, все равно куда, потерять сознание, чтобы освободиться от того кошмара, который происходил в кухне.

Билл Стоктон обнял ее и крепко стиснул. Его голос был мягким, но он вовсе не походил на его собственный.

— Полегче, дорогая, полегче. — Он указал на разбитый кувшин. — Можно подумать, ты пролила духи, которые обошлись нам по сто долларов за унцию.

Он взглянул на кувшин у его ног.

— Может быть, через час это будет дороже, — задумчиво сказал он.

Из подвала вышел Пол.

— Что еще, пап?

— Все консервы внизу?

— Все, что я смог отыскать.

— Как там с компотами? — ровным голосом спросила его Грейс.

— Я их тоже туда отнес, — сказал Пол.

— Возьми в спальне мой чемоданчик, — сказал доктор Стоктон, — и тоже отнеси его вниз.

— Как насчет книг и личных вещей?.

Когда Грейс заговорила, ее голос сорвался. Слова были напряженными, и говорила она намного громче, чем обычно. Пол не слышал, чтобы она говорила так громко и такие слова!

— Черт подери! Твой отец сказал тебе принести его чемодан!..

Мальчик порывисто вздохнул. Перед ним стояла его мать, но это была не она. Голос тоже был не ее. Выражение лица было чужим.

Мальчик испуганно всхлипнул.

— Все в порядке, — мягко сказал Стоктон, выталкивая мальчика. — Мы просто напуганы, Пол. И сами на себя не похожи. Иди, сынок.

Затем он обратился к жене: — Нам потребуются книги, Грейс. Одному Богу известно, сколько мы просидим там внизу. — Затем мягко, почти умоляя, добавил: — Дорогая, постарайся взять себя в руки. Сейчас это важнее всего.

Он с минуту понаблюдал за ней, потом пошел к серванту слева от раковины.

— Как насчёт лампочек? Где ты их держишь?

Грейс показала на верхнюю полку в серванте и закусила губу.

— У нас они кончились. Я вчера последнюю ввинтила. Собиралась купить еще в магазине. Их продают в…

Она облокотилась на раковину, и по ее щекам покатились слезы.

— О, боже мой! Я говорю как идиотка. Торговля в магазине! Мир скоро взорвется, а я говорю о продаже в магазине! — сказала она.

Стоктон коснулся ее лица.

— Это не имеет никакого значения, — сказал он ей тихо. — Можешь говорить любую чушь, Грейс. Только не паникуй. Сейчас это самое важное. Он крепко сжал ей руку.

— Мы не должны поддаваться панике, — повторил он.

— Сколько у нас времени?

— Об этом не сообщают. Но помню, что читал о том, что после первой тревоги до взрыва от пятнадцати минут до часа.

Глаза Грейс вылезли из орбит.

— Пятнадцать минут?..

Он покачал головой.

— Это всего лишь мои предположения. Я не знаю наверное. И не думаю, что кто-нибудь точно знает о времени взрыва.

Он вошел в гостиную.

— Продолжай заниматься водой, — сказал он ей через плечо.

По лестнице в коридоре спускался Пол. Он нес стопку книг и журналов, поверх которой лежал медицинский чемоданчик его отца.

— Я все взял, пап.

— Давай-ка я помогу тебе, — сказал Стоктон и взял его ношу.

Пол повернулся и пошел к двери.

— Пол! — крикнул вслед ему отец. — Ты с ума сошел? Оставайся здесь.

— Там мой велик, — сказал мальчик.

— Тебе он не понадобится. Спускайся в убежище.

— Но если бомба взорвется, то все сгорит. Я знаю, пап. Я это читал. Если это водородная бомба, ничего не останется.

Журналы упали из рук доктора. Он подошел к сыну и сгреб его за плечи. В его голосе была свирепость.

— Даже не думай об этом! Не позволяй себе об этом думать и при матери ничего такого не говори! Она рассчитывает на нас, ведь мы — мужчины.

Он отпустил мальчика, мягко сжав его напоследок.

— Собственно говоря… собственно говоря, мы можем быть вне опасной зоны. Мы можем быть в двух и трех сотнях миль от того места, где упадет бомба. Мы даже можем не узнать о том, что она упала.

— Пап, — перебил Пол. — Мы в сорока милях от Нью-Йорка. Если бомба водородная, — он посмотрел отцу в глаза, — мы узнаем об этом.

Стоктон уставился на свою копию, переполненный любовью и гордостью.

— Если мы узнаем, — тихо ответил он, — значит, узнаем, вот и все. Но сейчас наша задача — остаться в живых, а ты можешь погибнуть, если будешь бегать по двору в поисках велосипеда.

Грейс из кухни позвала тонким дрожащим голосом:- Билл?

Затем появилась в дверях гостиной.

— Билли, вода кончилась.

— Это неважно, — сказал Стоктон. — Думаю, мы достаточно ее набрали. Захвати с собой кувшин, Грейс. Я и Пол принесем остальное.

Они перенесли кувшин и остальные вещи вниз в подвал, в дальнем конце которого находилось убежище. Грейс поставила кувшин и осмотрелась. Койки, полки, нагруженные консервами, стопки книг и журналов, медицинское оборудование. Неожиданно все их существование было сжато до размеров этой крошечной комнаты, забитой вещами, полчаса назад не имевших значения.

Полчаса назад! Грейс вдруг вспомнила, что за тридцать минут на Земле все перевернулось с ног на голову. Все ценности, убеждения и критерии прекратили свое существование или приобрели значение, равное жизни или смерти.

Стоктон остановился посередине лестницы.

— Я забыл, — сказал он. — В гараже есть бак с бензином. Там пять баллонов. Пол, беги туда и принеси его. Он нужен нам для генератора.

— Хорошо, папа.

Стоктон быстро глянул сквозь подвал на открытую дверь убежища. Грейс сидела на одной из коек, глядя в никуда. Он секунду помедлил, заторопился в кухню, взял два или три остававшихся кувшина и понес в подвал.

Когда он вошел в убежище, Грейс подняла голову. Она шептала:

— Билл… Билл, это так невероятно. Мы, должно быть, спим. Такого не может быть.

Стоктон опустился перед ней на колени и взял ее руки в свои.

— Я только что говорил Полу, — сказал он ей. — Если это ракета, то она не обязательно упадет возле нас. И, если она не упадет…

Грейс освободила руки.

— Но если долетит, — сказала она. — Если она поразит Нью-Йорк, то и нам достанется. Отравляющие вещества, радиация — все это мы почувствуем на собственной шкуре.

— Мы будем в убежище, Грейс, — убеждал доктор. — Даже если нам не повезет, мы выживем. У нас достаточно еды и питья, чтобы протянуть по меньшей мере три недели, а, может, и дольше, если будем разумно ими пользоваться.

Грейс тупо смотрела на него.

— А что потом? — тихо спросила она. — Что потом, Билли? Мы выберемся отсюда, как суслики, чтобы на цыпочках пробираться через руины наверху. Нас будут ждать руины, развалины и трупы наших друзей…

Она замолчала и уставилась в пол. Когда она снова посмотрела ему в глаза, на ее лице было другое выражение — страшнее, чем паника, более сильное, чем страх. Это было выражение смирения и униженной покорности.

— Почему так необходимо, чтобы мы выжили? — безучастно спросила она. Что в этом хорошего, Билл? Не будет ли быстрее и лучше, если мы просто…

Слова повисли в воздухе. Потом раздался голос Пола:

— Я принес бензин. Наверху вам больше ничего не нужно?

— Неси бак, Пол, — отозвался отец и тихо обратился к Грейс. В первый раз его голос задрожал: — Вот почему мы обязаны выжить. Это главная причина.

Они услышали шаги сына.

— Ему в наследство могут достаться руины, но ему двенадцать лет. Это не только наше выживание, Грейс. Конечно, мы можем расстаться с жизнью. Просто бросить ее на обочину как бак для мусора. — Его голос звучал высоко. — Ему двенадцать лет. Слишком рано, черт возьми, чтобы говорить о его смерти, когда он, собственно, и не жил.

В дверях появился Пол с баком бензина.

— Поставь его рядом с генератором, — сказал Стоктон, выходя из комнаты. — Я поднимусь и принесу еще воды.

Он поднялся по ступенькам в кухню и взял последний кувшин с водой. Он уже собирался отнести его в убежище, когда услышал стук в кухонную дверь. Между занавесками он увидел лицо Джерри Харлоу.

Стоктон открыл входную дверь. Харлоу стоял снаружи с какой-то неестественной, точно нарисованной улыбкой. Голос его был напряженным.

— Как дела, Билл? — поинтересовался он.

— Собираю запас воды, думаю, и ты должен сейчас этим заниматься.

Харлоу был явно не в своей тарелке.

— Мы набрали около тридцати баллонов, и вода кончилась, — сказал он, и его лицо исказилось. — У вас тоже кончилась вода, Билл?

Стоктон кивнул.

— Тебе лучше идти домой, Джерри. Спускайся в свое убеж… — Он облизал губы и поправился: — в твой подвал. Я на твоем месте заколотил бы окна и, если есть замазка, укрепил бы углы.

Харлоу вертел галстук.

— У нас нет подвала, Билл, — с кривой усмешкой сказал он. — Помнишь? Преимущество современной архитектуры. У нас самый новый, дом на нашей улице. Всецело служит человеку, с головы до пят.

Его голос дрожал.

— Любое чудо современной техники принято во внимание… кроме одного, о котором они забыли..: — Он опустил глаза и смотрел себе на ноги…того, которое приближается сейчас к нам.

Он медленно поднял глаза и сглотнул слюну.

— Билл, — шепотом сказал он, — могу я привести сюда Марту и детей?

Стоктон окаменел. Его охватила злость.

— Сюда?

Харлоу горячо закивал.

— Мы сидим там, как на ладони. Как на ладони. У нас совсем нет защиты.

Стоктон задумался на мгновение и отвернулся.

— Можете воспользоваться нашим подвалом.

Харлоу схватил его за руки.

— Вашим подвалом? — скептически спросил он. — А как насчет вашего убежища? Черт возьми, Билл, это единственное место, где можно выжить. Мы должны попасть туда!

Стоктон посмотрел на него, и злость, которая была лишь смутным негодованием, вновь поднялась в нем. Он с трудом сдерживался и удивлялся, как это знакомое лицо, когда-то приятное и мальчишеское, могло в минуту стать для него неприятным.

— У меня нет места, Джерри, — сказал он. — У меня не хватает ни места, ни еды, ни питья. Убежище рассчитано на троих человек.

— Мы принесем свою воду, — горячо заверил Харлоу, — и свою собственную еду. Мы будем спать вповалку, если это потребуется.

Его голос дрогнул.

— Пожалуйста, Билл…

Он смотрел в бесстрастное лицо Стоктона.

— Билл, мы должны воспользоваться твоим убежищем! — крикнул он. — Я должен сохранить свою семью! Мы не будем ничего у тебя брать. Ты понимаешь? Мы принесем все с собой.

Стоктон посмотрел Харлоу на руки, потом на лицо.

— А как насчет своего собственного воздуха? Ты принесешь с собой воздух? Там комната — три на три.

Руки Харлоу опустились.

— Тогда позволь нам провести там первые сорок восемь часов.

Потом мы уйдем. Честное слово, Билл. В любом случае мы уйдем.

Стоктон ощутил тяжесть кувшина. Он знал, что с этим тянуть не стоит. Его голос резал воздух, как скальпель.

— Когда эта дверь закрывается, Джерри, ее уже нельзя открывать. Она закрывается и запирается. Будет радиация, и бог знает, что еще. — Он почувствовал, как ярость в нем растет. — Мне очень жаль, Джерри. Бог свидетель, мне очень жаль. Но я приготовил его для МОЕЙ семьи.

Он повернулся и пошел к подвалу. Джерри кричал ему вслед.

— А что будет с моей? Что делать нам? Трястись на крыльце, пока мы не станем пеплом? Стоктон не оборачивался.

— Это не мое дело. В данный момент я должен заботиться о своей семье.

Он начал спускаться. Харлоу побежал за ним и схватил его за руки.

— Я не хочу смотреть, как моя семья умрет в мучениях. — По лицу Джерри катились слезы. — Ты понимаешь, Билл? Я так не могу!

Он тряс Стоктона и безвольно плакал, повторяя: «Я так не могу».

Стоктон попытался освободиться, кувшин выпал из его рук, но не разбился, покатившись вниз по ступенькам квартала. Медленно спустившись, доктор поднял его.

— Прости, — услышал он голос Харлоу. — Пожалуйста, прости меня, Билл.

Стоктон обернулся, чтобы взглянуть наверх. «О Господи, — думал он. Вот стоит мой друг. Мой друг». В эту минуту его злость возвратилась. Он обратился к фигуре, стоящей над ним.

— Я все время вам всем говорил. Стройте убежище. Готовьтесь… Забудьте игры в карты и пикники ради нескольких часов в неделю и признайте, что самое худшее возможно. — Он покачал головой. — Но ты не стал слушать меня, Джерри. Никто из вас не хотел меня слушать. Построить убежище значило признать время, в котором мы живем, и ни один из вас не отважился использовать этот шанс.

Он на мгновение закрыл глаза и глубоко вздохнул.

— Но теперь, Джерри, ты должен посмотреть реальности в лицо.

Стоктон в последний раз посмотрел на испуганное лицо человека на ступенях: — Теперь ты ждешь помощи, Джерри? Проси ее у Бога, а не у меня. Он опять покачал головой.

Он пошел через подвал по направлению к убежищу.

Открылась входная дверь, и через коридор в зал поспешно прошли Ребекка и Март и Вайс. Женщина держала на руках ребенка и ни на шаг не отставала от мужа.

— Билл, — позвал Марта. — Билл, где ты?

— Они уже в убежище! — истерически крикнула Ребекка. — Я говорила тебе, что они будут в убежище! Они заперлись там.

В кухне появился Джерри Харлоу.

— Это бесполезно, — сказал он. — Он никого туда не впустит!

Маленькое смуглое лицо Марти исказилось от страха.

— Ему придется впустить нас! — Он показал на Ребекку и дочь. — В нашем подвале нет даже окон, и нам нечем заделать проемы.

Он начал проталкиваться мимо Харлоу.

— Где он? Внизу? Он в убежище?

Марти прошел через столовую в кухню, увидел открытую дверь погреба и заговорил:

— Билл? Билл, это Марти. С нами малышка.

Спустился, повторил:

— Билл? Билл?

Свет в погребе начал тускнеть, и Марти прошел догреб до самой двери убежища, теперь закрытой.

Позади него в темноте раздался голос его жены.

— Марти? Марти? Где ты? Свет погас. Марти, пожалуйста, вернись за нами.

Ребенок захныкал, и снова завыла сирена.

Марти ударил по двери убежища.

— Билл, пожалуйста, Билл… впусти нас!

Из-за двери раздался приглушенный голос Стоктона.

— Марти, если бы я мог, то впустил бы. Понимаешь? Я открыл бы, если это не подвергало бы опасности жизнь моей семьи. Клянусь тебе, впустил бы.

Последние слова потонули в звуке сирены и в резком крике ребенка.

Марти охватила паника, он обеими руками заколотил в дверь.

— Билл, — кричал он. — Ты обязан впустить нас! У нас нет времени! Пожалуйста, Билл!

В убежище загудел генератор, и две большие лампы, по 100 ватт каждая, осветили его.

Билл Стоктон прислонился к железной двери и закрыл глаза. Он качал головой.

— Я не могу, Марта. Не стой там и не проси. Я не могу. — Он плотно сомкнул губы, его голос дрогнул. — Не могу и не впущу.

Марти Вайс понял, что дверь останется закрытой. Он обернулся и посмотрел на фигуру, стоящую на ступеньках. Он почувствовал прилив нежности. Любви. И потери, в этот момент окончательной и бесповоротной. Он повернулся и глянул на закрытую дверь.

— Мне жаль тебя, Билл, — тихо, но отчетливо сказал он. — Правда. Ты выживешь. Ты переживешь все это. — Он заговорил громче: — Но на твоих руках будет кровь. Ты слышишь меня, Билл? На твоих руках будет кровь.

Стоктон смотрел на жену. Та пыталась что-то ему сказать, но не смогла. Стоктон слышал шаги Марти Вайса, уходящего по подвалу к Ступенькам. Руки доктора дрожали, и ему пришлось сжать их, чтобы унять дрожь.

— Ничего не поделаешь, — шептал он. — Или мы, или они. Всю мою жизнь… Bсю мою жизнь я был занят одним делом. Прекращал страдания. Облегчал боль. Лечил. Но теперь другие правила. Правила, время и место. Теперь, Грейс, у нас одна цель — выжить. Остальное не имеет смысла. И мы не можем допустить, чтобы это имело значение.

Он резко повернулся к двери.

— Марта! Джерри! — заорал он. — Все вы! Каждый! Убирайтесь отсюда! Не стойте в моем доме!

Он услышал, что за его спиной плачет его сын.

— Черт возьми! Черт возьми! Если на моих руках и есть кровь, вы сами в этом виноваты!

Тут его охватила дрожь. Усталость мгновенно поразила его. Он чувствовал, что больше не в силах стоять, и сел на кровать.

Где-то вдали звучала сирена. Билл Стоктон закрыл глаза и постарался ни о чем не думать. Но сирена выла, и он чувствовал сильную боль.

Перед домом Стоктонов собрались соседи. Кто-то принес портативный приемник, и голос диктора тревожно сопровождал шепотом задаваемые вопросы и всхлипы детей и женщин.

Харлоу вышел от Стоктонов и стоял на крыльце. За ним появились Марти Вайс и его жена.

Марта Харлоу, крепко держа детей за руки, протолкнулась сквозь толпу.

— Джерри, — донеслось до крыльца, — что произошло?

Харлоу покачал головой.

— Ничего особенного. Я думаю, нам лучше разойтись по домам и укреплять погреба.

— Это безумие! — сказал кто-то из мужчин. — На это нет времени. У Билла самое приспособленное место, где будет толк.

Какая-то женщина зарыдала.

— Бомба может упасть в любую минуту! — Ее голос был безумным. — Я знаю, она упадет в любую минуту!

— Говорит радиостанция «Конелрад», — говорили по радио. — Говорит радиостанция «Конелрад». Мы по-прежнему в состоянии Желтой Тревоги! Если вы — государственный служащий или работник отряда спецназначения, а также сотрудник ГО, вам необходимо немедленно явиться на свой пост. Если вы государственный служащий или работник. Дальнейшее потонуло в потоке голосов.

Крупный, дородный мужчина, живший на углу, пошел на крыльцо Стоктонов. У него на пути стоял Джерри Харлоу.

— Не тратьте время, — сказал Харлоу. — Он никого не впустит.

Мужчина беспомощно повернулся к своей жене, стоящей у самого крыльца.

— Что мы будем делать? — сказала она панически. — Что же нам делать?

— Может, нам выбрать чей-нибудь погреб и начать там работать? предложил Марти Вайс. — Принести туда все наши запасы — еду, воду и прочее.

— Это несправедливо, — сказала Марта Харлоу и указала на дом Стоктона. — Он там внизу, в бомбоубежище. В абсолютной безопасности. А наши дети должны ждать, когда упадет бомба!

Ее девятилетняя дочь начала плакать, и Марта, обняв ее, опустилась на колени.

Крупный мужчина на ступеньках крыльца обернулся и посмотрел на соседей.

— Я думаю, будет лучше спуститься в погреб и ломать дверь!

В неожиданной тишине вновь раздался вой сирены, и десять или двенадцать человек теснее прижались друг к другу.

Из толпы вышел другой мужчина.

— Гендерсон прав, — сказал он. — Нет времени на споры и прочее. Мы Должны спуститься и войти в убежище!

Ему ответил дружный хор голосов. Гендерсон спустился с крыльца и пошел через двор к гаражу. Харлоу крикнул ему вслед:

— Одну минуту! — Он сбежал по ступенькам. — Черт возьми! Подождите! Все мы там не уместимся!

Раздался скорбный голос Марти Вайса:

— Почему бы нам не бросить жребий и не выбрать одну семью?

— Какая разница? Он никого не впустит, — отозвался Харлоу.

Гендерсон потерял уверенность в себе.

— Мы можем спуститься туда и сказать ему, что против него вся улица. Это нам по силам.

И слова его были встречены одобрительными возгласами. К Гендерсону протолкался Харлоу.

— Какого черта нам это даст? Повторяю вам. Даже если мы высадим дверь, места на всех не хватит. Мы все пропадем ни за что.

Миссис Гендерсон сказала:

— Если это поможет спасти хотя бы одного из наших детей, я буду считать это важным.

И снова все согласились.

— Джерри, — обратился Марти Вайс. — Ты знаешь его лучше, чем любой из нас. Ты его лучший друг. Почему бы тебе снова не спуститься туда? Попробуй его уговорить. Умоляй его. Скажи ему, пусть выберет одну семью — бросит жребий или что-нибудь в этом роде.

Гендерсон большими шагами приблизился к Марти.

— Одну семью, ты о своей говоришь, Вайс, не так ли?

Марти повернулся к нему.

— Ну а почему бы и нет? Почему, черт возьми, и нет? У нас трехмесячный ребенок…

— Какая разница? — вступилась жена Гендерсона. — Разве его жизнь имеет большую ценность, чем жизнь наших детей?

Марти Вайс обратился к ней.

— Этого я не говорил. Если вы собираетесь спорить о том, кто более достоин жить…

— Почему бы тебе не заткнуться, Вайс? — крикнул Гендерсон и в диком, безумном гневе обратился к остальным: — Вот что выходит, когда здесь селятся иностранцы. Настырные, загребущие полукровки!

Лицо Марти побелело.

— Ты — идиот с мусором вместо мозгов, ты… Всегда найдется один такой гнилой, безмозглый кретин, которому вдруг захочется стать большим начальником и решать, какое происхождение модно в этом году…

Сзади к нему обратился мужчина.

— Так и есть, Вайс. Если мы начнем искать того, кого признать негодным, то ты и твоя семья будут первыми в списке!

— О, Марти! — зарыдала Ребекка, чувствуя, как на нее накатывает страх иного рода.

Вайс оттолкнул ее сдерживающие руки и начал проталкиваться сквозь людей к тому, кто это сказал. Джерри Харлоу встал между ними.

Он напряженно произнес: — Продолжайте, вы, оба! Просто продолжайте, и мы обойдемся без бомбы. Мы сможем поубивать друг друга.

— Марти! — Ребекка в темноте подошла к крыльцу. — Пожалуйста, сходи туда еще раз. Попроси его.

Марти ответил ей: — Я уже просил его. Это бесполезно!

Снова раздался звук сирены, на этот раз ближе, и далеко вдали ночное небо пронзил луч прожектора. Приемник вновь заработал, и они еще раз услышали объявление Желтой Тревоги.

— Мамочка! Мамочка! — дрожащим голоском сказала маленькая девочка. — Я не хочу умирать! Мама, я не хочу умирать!

Гендерсон посмотрел на ребенка и пошел к гаражу. Один за другим за ним последовали все соседи.

— Спущусь туда и заставлю его открыть дверь, — говорил он по пути. Мне нет дела до того, что вы все думаете. Больше нам ничего не остается.

— Он прав, — поддержал его другой мужчина. — Давайте так и сделаем!

Они уже не шли. Теперь они бежали и толкались, объединенные одним делом. И Джерри Харло, смотревший, как они проносятся мимо, неожиданно подметил, что в лунном свете их лица были похожие — дикими глазами, жесткими, мрачно сжатыми ртами, их объединяла аура свирепости.

Они пробежали через гараж, и Гендерсон пинком раскрыл дверь, ведущую в погреб. Они продирались через нее как толпа фанатиков.

Гендерсон двинул кулаком в дверь убежища.

— Билл? Билл Стоктон! Тут ждет компания твоих друзей; которые хотят остаться в живых. Сейчас ты можешь открыть дверь, потолковать с нами и решить, сколько человек из нас поместится в убежище, но если ты продолжишь делать то, что делаешь, мы просто ворвемся внутрь!

Все одобрительно загомонили.

В убежище Грейс Стоктон обняла своего сына и крепко прижала к себе. Стоктон стоял близко к двери, впервые чувствуя себя неуверенным и испуганным. Тут снова раздались удары в дверь. Теперь к Гендерсону присоединились остальные соседи.

— Давай, открывай, Стоктон! — раздалось за дверью.

Потом послышался знакомый голос Джерри Харлоу.

— Билл, это я, Джерри. Они говорят дело.

Стоктон облизнулся.

— И я здесь говорю дело! Я уже говорил тебе, Джерри, вы тратите свое время. Вы тратите время, которое — можно потратить на что-то другое, например, на обсуждение того, как вам лучше выжить.

Тяжелый кулак Гендерсона вновь ударил по двериг обитой металлом. Гендерсон обернулся к своим соседям.

— Почему бы нам не найти какой-нибудь таран?

— Верно, — отозвался другой голос. — Мы можем дойти до Беннет Авеню. У Фина Клайна в подвале целая куча толстенных досок. Я сам их видел:

Вмешался женский протестующий голос, какой-то неприятный и безобразный.

— Он тоже начнет действовать, — сказала oна. — А кто собирается спасать его? В ту минуту, когда мы придем туда, все те люди узнают, что на нашей улице есть убежище. Нам придется драться с целой толпой. С целой толпой посторонних.

— Конечно, — согласился Гендерсон. — А какое они имеют право приходить сюда? Это не ИХ улица. Это не их убежище.

Джерри Харлоу наблюдал то за одним, то за другим силуэтом и дивился той больной логике, которая завладела ими всеми.

— Так значит, это наше убежище, да? — свирепо крикнул он. — А на соседней улице — другое государство! Разделяй и властвуй! Вы идиоты. Вы богом проклятые дураки! Вы все больные — все вы!

— Может быть, ты не хочешь жить, — крикнула Ребекка Вайс, — может быть, тебе все равно, Джерри!

— Мне не все равно, — ответил ей Харлоу. — Поверь, мне не все равно. Мне тоже хочется встретить завтрашнее утро. Но вы превратились в толпу. А у толпы нет мозгов, и вы это подтверждаете. Именно это вы и доказываете — что у вас нет мозгов.

Гендерсон сказал резко и громко:

— Говорю я вам, давайте искать таран. — Этот крик выражал всеобщее настроение. — А Клайну мы велим держать язык за зубами!

— Я согласен с Джерри, — неуверенно и робко сказал Марти Вайс. Давайте возьмем себя в руки. Давайте остановимся и задумаемся хоть на минуту.

Гендерсон повернулся лицом к хрупкой фигуре Марти.

— Никому нет дела до того, что думаешь ты, — выдавил он. — Ты и тебе подобные. Я думал, мы выяснили это наверху. Мне кажется, первое, что следует сделать, это вышибить тебя отсюда!

Он двинулся на Марти и с силой двух сотен фунтов напал на него.

Его кулак двинул Марти по скуле. Тот упал навзничь на женщину, потом натолкнулся на ребенка и наконец приземлился на спину. Его жена вскрикнула и заспешила к нему. В темноте раздавались голоса, эхо вторило испуганным и злобным крикам, которые перекрывались истерически криком смертельно напуганного ребенка.

— Идемте, — возвестил бычий голос сквозь шум. — Давайте найдем что-нибудь, чтобы сломать эту дверь!

Они были толпой и двигались как толпа. Страх стал бешенством.

Паника обернулась решимостью. Они вырвались из погреба на улицу. Каждый желал не отстать от соседа. Каждый был доволен, что лидером был кто-то другой. И пока они дико рвались вниз по улице, голос диктора тонкой угрожающей иглой пронзал их сознание, не оставляя следа.

— Нас вновь попросили напомнить населению о необходимости сохранять спокойствие. Очистите улицы. Это крайне необходимо. Населению необходимо очистить улицы. Делается все возможное в плане безопасности, но продвижение войск затруднено. Спецмашины Гражданской Обороны должны иметь свободу маневра. Поэтому мы еще раз напоминаем вам о необходимости очистить улицы. Очистите улицы!

Но толпа продолжала двигаться. Слова до них не доходили. Случай был экстремальный, но радио сделало его сухой казенщиной.

И пяти минут не прошло, как они уже вернулись к дому Стоктона. Они вшестером несли длинную доску. Пронося ее через гараж, они разбили смотровое окно в двери. Потом они разбили входтз подвал. И, пройдя через него, они начали бить по железной двери убежища. Дверь была толстой, но не настолько, чтобы выдержать доску.

Вес доски и людей продавил в ней вмятину, а затем пробил ее.

Сразу появилась первая дыра, за ней появились другие, а несколько секунд спустя верхняя петля не выдержала и дверь начала гнуться.

Внутри Билл Стоктон пытался с помощью стула, генератора и кроватей забаррикадировать дверь. Но сокрушительные удары повторялись, и баррикада рассыпалась.

В конце концов дверь подалась и рухнула в убежище. Финальный удар был настолько стремительным, что доска и люди, державшие ее, рухнули в убежище, при этом угол доски ударил доктора в голову, оставив глубокую царапину на виске.

Тут все замолчали, и в этой неожиданной тишине раздался долгий и протяжный вой сирены. Звук постепенно сник, и тогда они услышали голос диктора.

— Говорит радиостанция «Конелрад». Говорит радиостанция «Конелрад». Президент США только что заявил, что ранее не опознанные летающие объекты опознаны как спутники. Повторяем. Вражеские ракеты не приближаются. Повторяем. Вражеские ракеты не приближаются. Объекты идентифицированы как спутники. Это мирные спутники, и население вне опасности. Повторяем. Население вне опасности. Желтая Тревога отменяется. Это не вражеская атака.

Диктор продолжал говорить, но слова до них не доходили. Постепенно они обрели для них смысл. И тогда мужчины посмотрели на своих жен и медленно обняли их. Дети спрятали лица в юбках матерей.

Смешались всхлипы и бормотание молитв. В домах и на улицах снова включился свет, и все посмотрели друг на друга.

— Слава Богу, — голос Ребекки Вайс прозвучал молитвой за всех. — Слава Богу!

Они прижалась к Марти, только смутно осознавая, что его туба разорвана и из нее сочится кровь.

— Аминь, — сказал Марти. — Аминь.

Гендерсон смотрел на свои руки так, точно никогда раньше их не видел. — Затем он сглотнул слюну и обратился к Марти.

— Эй, Марти, — мягко сказал он. На его лице была вымученная улыбка: Марти, я просто чокнулся. Ты ведь понимаешь, не так ли? Я просто свихнулся. Я не думал того, что говорил.

Его голос дрогнул.

— Мы все были… мы все были так напуганы. Мы были сбиты с толку…

Он беспомощно взмахнул руками.

— Ну да это и не удивительно, ведь так? Я имею в виду… Ну, вы можете понять, почему мы так погорячились.

Раздались возгласы одобрения, и люди закивали, но они все еще были в состоянии шока.

Джерри Харлоу спустился со ступенек и вышел на середину погреба.

— Я не думаю, что Марти затаил на тебя обиду. — Он повернулся к Стоктону, в молчании стоявшему в дверях убежища. — Да и Билл, я надеюсь, простит нам это, — продолжал Харлоу, показывая на обломки и мусор вокруг себя. — Мы заплатим тебе за ущерб, Билл.

Марти Вайс вытер кровь с губы.

— Давайте устроим всеобщую вечеринку или что-то в этом роде завтра вечером, — предложил он. — Большой праздник! Что вы об этом думаете? Как в старые добрые времена!

Люди смотрели на него.

— Чтобы все мы могли вернуться в нормальное состояние, — продолжал Вайс. — Что скажешь, Билл?

Все повернулись к доктору Стоктону, в молчании смотревшему на них.

Харлоу выдавил из себя смех.

— Эй, Билл! Я же сказал, что мы возместим весь ущерб. Если хочешь, я дам тебе расписку.

Стоктон молча переступил через разбитую дверь и вышел в подвал. Он осмотрелся, словно искал кого-то глазами. Проходя мимо знакомых лиц, он почувствовал пульсацию в виске. Они смотрели, как он шел к ступенькам.

— Билл, — прошептал Харлоу. — Эй, Билл?

Стоктон повернулся к нему.

— И это все искупает? — сказал он. — И это все искупает.

Он взглянул на Марти.

— Марти, — сказал он, — ты хочешь устроить всеобщую вечеринку и желаешь, чтобы все стало по-прежнему. А вот Фрэнк Гендерсон, вон там. Он желает, чтобы мы все поскорей забыли. Отнесли все за счет испуга. И ты, Джерри, заплатишь за ущерб, да? Ты даже дашь расписку. Ты согласен компенсировать ущерб.

Харлоу медленно кивал. Стоктон осмотрел комнату.

— У кого-нибудь из вас есть хотя бы слабое представление о том, каков реальный ущерб? — Он помедлил. — Послушайте, что я вам скажу. Ущерб намного значительней разбитой двери. И более глубок, чем синяки на лице Марти. И вам не компенсировать их всеобщей вечеринкой, даже если задать сто вечеринок, хоть триста шестьдесят пять!

Он увидел, что из убежища вышла его жена, потом сын Пол. Они вместе с остальными смотрели на него тем же вопросительным, усталым и каким-то завороженным взглядом. Стоктон облокотился о перила.

— Те разрушения, которые я имею в виду, это отброшенные нами частицы нас самих. Внешний лоск — внешний лоск, который мы сорвали с себя собственными руками. Ненависть, о существований которой мы и не подозревали, вырвалась наружу. Но, боже мой, как быстро она вырвалась! И как быстро мы стали животными! Все мы!

Он показал на себя.

— Я тоже. Может быть, я был хуже всех в этой компании. Не знаю.

Он помедлил с минуту и огляделся,

— Не думаю, что все будет по-старому. По крайней мере, не в этой жизни. И если, прости меня бог, бомба упадет, мы помиримся до того, как начнем страдать. Я надеюсь, что, если бомба должна убивать, калечить и рушить, жертвами будут человеческие существа, а не настоящие дикие звери, готовые разорвать соседей, если им в награду обещана жизнь.

Он покачал головой и очень медленно повернулся, чтобы взглянуть в кухню.

— Вот какой ущерб я имел в виду, — говорил он, поднимаясь по ступенькам. — Стоит взглянуть на нас в зеркало и увидеть, что у нас под кожей, и неожиданно понять, что там у нас… мы — отвратительная раса.

Он поднялся по ступенькам, а Грейс, крепко обнимая Пола, последовала за ним мимо притихших соседей.

Молчание длилось долго, но постепенно люди по двое и по трое стали выбираться из подвала и, пройдя через гараж, выходили на улицу.

Ярко горели фонари, взошла луна, полная и высокая. Радиоприемник был включен, передавали легкую музыку. Телепередачи снова вызывали смех охмуренной аудитории. Заплакал ребенок, но его укачали и успокоили. Вовсю стрекотали цикады. Где-то вдали квакали лягушки. Дул мягкий ветерок, листья качались и шуршали, отбрасывая на тротуар пересекающиеся тени.

Билл Стоктон стоял в столовой. У его ног валялись остатки праздничного торта. В кусках глазури лежало несколько раздавленных свечей. И он подумал, что выжить надо ради человечности… что человечество должно оставаться цивилизованным.

Забавно, думал он, проходя мимо разбросанной, опрокинутой мебели, действительно, очень забавно, как такая простая вещь могла не прийти ему в голову.

Он взял жену и сына за руку, и они втроем стали подниматься в спальни.

Ночь кончилась.