Полночные близнецы

9

Иногда я так застреваю в каком-нибудь кошмаре, что, даже когда просыпаюсь, мне требуется масса времени для того, чтобы растолковать себе: это было не на самом деле. Но этим утром мне приходится делать нечто прямо противоположное. Всякий раз, когда я пробую усвоить, что сейчас побывала в другой реальности, у меня в мозгу что-то лопается. Мне приходится рассматривать все издали, как некую физическую теорию, идея которой настолько неуловима, что я не чувствую ее веса. Если я думаю обо всем именно так, мне ничто не грозит. Я трогаю свою щеку. Шрам от ожога снова на месте, сморщенная кожа толстая и неподвижная.

Первый утренний свет проникает в окно, но я не сдвигаюсь с того места на полу, где проснулась. Все мое тело чувствует себя как-то иначе, будто я надела старую пару джинсов после стирки.

– Хорошо спала, Ферни? – спрашивает папа, когда я спускаюсь вниз.

Он стоит возле орхидей, которые мы держим на подоконнике, и опрыскивает их водой, как положено.

– В общем да.

Это заставляет Олли оторвать взгляд от телевизора. Мне нравится, что у него на руках все еще видны красные отметины – в тех местах, где я впилась в него ногтями прошлым вечером. Я не могу дождаться, когда же наконец увижу его лицо – этой ночью, оказавшись в Тинтагеле.

Моя очередь готовить обед, так что я принимаюсь хлопотать в кухне. Я наслаждаюсь своей тайной – тем, что получила шанс стать рыцарем. Это особенно приятно потому, что мама хотела, чтобы я пошла по ее стопам, и многое для этого сделала.

– Мм, пахнет аппетитно, Ферни. Карри – одно из любимых блюд Клемми.

Папа зачерпывает ложку соуса из кастрюли. Несколько дней назад я, наверное, не проявила бы такой щедрости, но, вообще-то, я решила приготовить карри для Клемми как некую молчаливую благодарность за тот день, после сообщений Верховного мага. Если честно, я, вероятно, и в целом была бы с ней любезнее, если бы она не была такой серой. Но сегодня, когда Клемми приходит в облаке лавандового кашемира, я ее обнимаю как любезная хозяйка, я ведь и есть такая. Когда Клемми отмечает, как чудесно выглядят орхидеи, я не напоминаю ей о том, почему мы держим их – только потому, что они всегда были любимыми цветами мамы. Когда за обедом она называет меня «Ферни», я не огрызаюсь и не говорю, что только папа может называть меня так.

– Видела еще сны о твоем ангеле-хранителе? – спрашивает она, обмениваясь понимающей улыбкой с Олли.

– Ну да, прошлой ночью, – отвечаю я, на этот раз не беспокоясь из-за того, что она делает вид, будто она – часть нашей семьи. – Она водила меня в собор Святого Павла и в другие места.

– Как странно!

Олли пытается хихикнуть, но я вижу, что задела его.

– Да уж, – смеюсь я, меня охватывает азарт. – Интересно, что она устроит мне в следующий раз? Какое-нибудь испытание?

Клемми и папа слегка озадачены, но все же улыбаются, явно гадая, не свихнулась ли я окончательно. Но у Олли усмешка застывает на лице. Теперь он точно знает. Маленькая победа.

После обеда Клемми отводит меня в сторонку:

– Ферн, в тот день…

– Все в порядке, – быстро говорю я. – Это была просто дурацкая выходка.

– И ты выяснила, кто это был?

– Да, – вру я. – Они сознались. Так что я намерена просто забыть.

Клемми хмурится:

– Мне кажется…

– Все хорошо, – решительно заявляю я. – Но все равно спасибо.

Я удираю наверх и запираюсь в спальне, так что Клемми не сможет ко мне войти. Снизу доносится звяканье тарелок: Олли моет посуду и болтает с папой. Несколько мгновений спустя к ним присоединяется голос Клемми, и я облегченно вздыхаю. Я не могу допустить, чтобы она начала выяснять, кто такой Верховный маг. Но я пока и сама не могу это выяснить. Я оглядываю свою комнату, весь этот беспорядок. Что-то драгоценное. Так сказал лорд Элленби. «Что-то, чем я горжусь», – думаю я, передвигая груды бумаг из одного конца комнаты в другой.

Я вываливаю всё из ящиков комода. На дне одного из них – старая шкатулка для драгоценностей. В ней несколько спутанных цепочек, четки, подаренные каким-то дальним родственником, и – вот оно, серебряный кулон. У меня сжимается сердце.

Когда мне было восемь, я заметила его в витрине ломбарда – и он сразу заворожил меня. Серебряная филигрань изображала полумесяц, окруженный пятью бриллиантовыми звездами. Он уже тогда был старым – в одной оправе не хватало камня. Но изысканность тончайшей работы была невероятной. Я представила некоего викторианского ювелира, который много дней трудился над крошечными бриллиантами и тонкой серебряной проволокой, и только для того, чтобы его работа переходила потом из рук в руки и наконец оказалась в ломбарде в таком жалком состоянии. Большинство людей и глазом бы не моргнули при виде ценника, но это намного превосходило то, что допускали мои карманные деньги. Хотя папа никогда ничего не говорил мне об этом, я инстинктивно понимала, что не следует просить у него больше.

Я смотрела на этот кулон сквозь стекло витрины каждый день на протяжении двух недель. И если не считать желания выглядеть как все, я никогда ничего не хотела больше, чем этот кулон. Как-то раз я даже стащила немного денег из бумажника папы, но меня тут же обожгло стыдом, и я поспешила положить их на место.

Потом однажды Олли постучал в дверь моей спальни и сунул мне в руки бархатный мешочек. В нем лежал тот самый кулон.

– Подарок ко дню рождения, немножко заранее, ладно? – сказал брат, когда я уставилась на кулон.

Вблизи я могла рассмотреть, как сплетаются вместе серебряные нити луны.

– Как ты его раздобыл?

– А как ты думаешь, чокнутая? Купил.

– Но он такой дорогой.

Я даже представила, как полицейские стучат в дверь и уводят Олли, папа плачет, я плачу, а Олли оказывается навсегда в тюрьме.

– Ты его стащил?

– Не будь дурочкой.

– Я не дурочка.

– Тогда не болтай глупостей. Я умею копить деньги. Не то что ты, транжира.

Я носила этот кулон постоянно, каждый день, даже после того, как Олли меня разлюбил. Вплоть до того самого дня – дня костра. Он был на мне, когда меня привязали к дереву. И если внимательно присмотреться к местечку между моими ключицами, можно увидеть очертания кулона, там, где раскаленный металл впился в кожу. И на самом кулоне остались следы огня. Проволочки, державшие звезды, стали такими хрупкими, что одна из них сломалась. И осталось только три бриллианта. Полумесяц стал серым, оплавился. Наверно, мне следовало выбросить эту вещицу, но она была для меня драгоценной, даже теперь. Я ведь так любила прежде его изношенную красоту. А теперь кулон искалечен, как и я. Нас обоих погубил мой брат.

Когда стемнело и пришло время ложиться спать, я отогнала сомнения: то, что я могу не стать рыцарем; предостережения лорда Элленби; опасность Испытания. Я не могу предать Андрасту. Я не могу предать маму. Я не могу предать саму себя.

– Ты просто открой зеркало, – сказала та женщина в зеленой тунике, возвращая его мне, – и оно принесет тебя в Тинтагель.

Когда я наконец открываю зеркало, порталу требуется несколько мгновений, чтобы ожить. А потом сразу, как загорается конфорка газовой плиты, зеркало разогревается так, что начинает обжигать. Свет втягивает меня внутрь, бросает в темные воды, что окружают Итхр – реальный мир, – и выталкивает в Аннуне.

Выскочив из воды, я оказываюсь уже не рядом с «Тауэр-Хилл», а на круглой платформе в саду Тинтагеля, той самой, что прошлой ночью отправила меня домой.

– Привет! – чирикает кто-то. – Не думаю, что мы знакомы, а? Но я совершенно уверен, что помню твое лицо. Красные глаза. Вау. Хотелось бы мне представить себя таким же крутым, но, наверное, мы потом этому научимся.

Болтовня слетает с губ мальчика примерно моего возраста, с орехово-коричневой кожей и стрижкой, которая, наверное, была на пике моды лет двадцать назад. Я знаю таких людей. Фальшивая самоуверенность. Слишком разговорчивы. Пытаются производить впечатление, но напрасно. Я была бы такой же, если бы мне хотелось стать популярной.

– Я Рамеш, – говорит он, энергично протягивая мне руку.

– Хм… Ферн, – говорю я, но руки прячу в карманы.

Я всегда избегаю физических контактов, если это возможно.

Прежде чем он успевает сказать что-нибудь еще, я оборачиваюсь к платформе. Вспыхивают искры инспайра. Как зерна кукурузы на сковороде, они раздуваются, а потом взрываются. Но вместо попкорна на месте вспышек появляется кто-то. Еще один взрыв; возникает новая фигура. Вскоре платформа заполнена ими. Некоторые люди в обычной одежде, как я, некоторые в униформе танов – цветных туниках поверх легинсов и ботинок.

– Не пора ли нам? – говорит Рамеш. – Мы, может быть, и придем слишком рано, но это и неплохо, так? Никогда не знаешь, будет ли очередь.

И он идет куда-то, не дожидаясь ответа. Отлично. Мне предстоит компания болтуна.

– Как ты на все это смотришь? – трещит Рамеш, оглядываясь через плечо. – Я, если честно, думал, что схожу с ума, когда этот свет вспыхнул. Интересно, все ли что-то понимают, или некоторых это застало во сне или в кино?

Я понимаю, что нужно, наверное, что-то ответить, но боюсь, что это лишь поощрит его.

– А та вода, ну, когда ты сюда попадаешь, реально ужасная, правда? Я перепугался…

– Так ли ты перепугался, как я? – звучит мягкий голос за моей спиной.

Я оглядываюсь и вижу пухлую девушку с кроличьими глазами, она тащится за Рамешем и мной.

– Черт, ну да! – Рамеш усмехается, явно ничуть не обеспокоенный тем, что его монолог прервали. – Прошлой ночью ни на минуту не заснул. Такие жуткие сны снились.

Они смеются, как смеются незнакомые люди, когда им хочется подружиться.

– Ферн, Рейчел. – Рамеш кивает мне и девочке, знакомя нас.

За ней появляются все новые и новые люди, они обмениваются рукопожатиями и представляются друг другу, и я вынуждена отвечать им. Ох, нет. Я на такое не подписывалась. Я рассчитывала на одиночество. Я предпочла бы остаться сама по себе, бродить по этому миру, как брожу по Лондону после школы.

– А что ты здесь делаешь?

Наконец кто-то такой, с кем я умею общаться. Посреди группы стоит Олли. Было время, когда я завидовала тому, как он умеет явиться в какую-нибудь компанию – и все внимание тут же обращается на него.

– Особое приглашение.

Я одаряю его своей лучшей улыбкой, говорящей: «И что ты с этим поделаешь?»

– Откуда вы знаете друг друга? – спрашивает Рейчел-кролик.

– Мы близнецы, – поясняю я, прекрасно понимая, что Олли жутко не хочется признавать наше родство. – Ему досталась вся красота, а мне вся духовность.

Лицо Олли напрягается.

– Вау, – слышу я шепот Рамеша, обращенный к кому-то. – Если бы мне хотелось понаблюдать за семейной ссорой, я бы просто сказал родителям, куда я спрятал их виски.

– Ферн любит подчеркивать свою исключительность, – сообщает Олли своей свите. – Она кругом главная, вы знаете таких людей.

Он несется дальше, его компания топает следом. Когда Олли проходит мимо меня, я язвительно улыбаюсь. Мне бы уже следовало привыкнуть к его колкостям. Но когда все остальные тащатся к дверям замка, бросая в мою сторону оценивающие взгляды, я даю себе клятву. Я стану рыцарем, узнаю, что случилось с мамой, и никогда, ни при каких обстоятельствах даже думать не буду о том, чтобы подружиться с кем-то из этих людей.