Полигон

Глава первая

— Угу… — сказал усмешливый сержант, обшаривая карманы моей куртки. — Так как, вы сказали, вас зовут?

— Вы третий раз меня спрашиваете, и третий раз я вам отвечаю: Армеев Артем Александрович.

— Это все замечательно, — чувствовалось, что торопиться ему некуда. Он швырнул куртку на заднее сиденье полицейской «Волги» и теперь разглядывал мой ПМ 88-го года с таким видом, словно это было что-то космическое. Манера поведения абсолютно стандартная: пренебрежительная, с оттенком хамства. Так себя ведут все менты всех городов — по крайней мере в России. Когда-то я сам вел себя почти так же, за что, уйдя из милиции, стал люто себя ненавидеть. — Только почему я не вижу подтверждающего ваши слова документа?

— Мой паспорт дома.

— Ай-ай-ай, Артем Александрович, или как вас там… В такое неспокойное время… Почему же ваш паспорт дома, а вы здесь?

— Поехали в управление, — сказал его хмурый напарник в штатском. — Там разберемся.

Сержант кинул ему мой «Макаров» и подошел ко мне.

— Очень глупо. Глупо и неправильно. Ни паспорта, ни разрешения на оружие — а ведь оно у вас не газовое… Что ж вы так?

Я по-прежнему стоял, положив руки на крышу машины и раздвинув ноги. Стремительно светало. Мне нечего было ему сказать. Все документы я оставил в костюме: мне просто не пришло в голову, что в этом аду они могут понадобиться. Да и потом, по нашу сторону Серебрянки меня все знали. Но не буду же я рассказывать этому дуболому с издевательским взглядом всю историю!

Сержант откашлялся и сказал:

— Есть устное распоряжение начальника полиции: гостей из-за речки не привозить и не допрашивать. Вообще ими не заниматься. Мы могли бы… вас отпустить, но где гарантия, что вы пойдете назад, к себе?

— Я как раз туда шел.

— Это вы так говорите. Почему я должен вам верить? Согласно все тому же распоряжению руководства, я обязан убедиться, что вы не причините Нижнему городу никакого зла. Вы… понимаете, что я имею в виду?

Я понимал.

— Для вас сделано исключение. Вы живы и пока останетесь живы. Мы займемся проверкой всех обстоятельств того, как и зачем вы проникли на территорию НАЕ. Я не надеваю на вас наручники, рассчитывая на вашу сознательность. Не подведите меня.

Я сел на заднее сиденье машины между сержантом и его напарником в штатском.

— В управление? — спросил водитель.

Сержант кивнул.

Здание полицейского управления Нижнего города было трехэтажным школьного типа и имело веселую салатовую окраску. Большое крыльцо подпирали три колонны. На центральном висел лист формата А4, на котором неряшливо, с орфографическими ошибками на струйном принтере было бледно набрано:

Меня усадили на деревянную лавку напротив стеклянного «аквариума» с большой красной надписью «ДЕЖУРНЫЙ». Старлей за стеклом с усиками и прической а-ля Адольф Гитлер приветливо помахал мне рукой. Мимо прошел напарник сержанта с моим оружием и курткой в руке, потом водитель «Волги».

— Ты чей, парень? — крикнул из «аквариума» не в меру любопытный старлей Гитлер.

Ответить я не успел. В дежурку вошел сержант, сел сбоку за стол и подвинул к себе журнал. Он писал и негромко переговаривался с дежурным. После одной из фраз дежурный возмутился так громко, что я услышал:

— На фига ж вы его притащили?! Грохнули бы где-нибудь по-тихому, отвезли до Серебрянки и спихнули в воду!

Сержант зыркнул на меня, что-то совсем тихо сказал Гитлеру; тот побагровел и отвернулся.

Сержант вышел из дежурки и уселся рядом со мной.

— Курить хочешь?

— Послушай, — сказал я, — я сам бывший мент, так что давай к делу, без подходцев.

— Во-первых, не «мент», а «коп», — с обидой в голосе сказал он. — Здесь полиция, ясно?

— Может, и полиция… Только форма у вас, да и замашки — ментовские, — сказал я с откровенной издевкой.

— Форма дело наживное… Заказ сделали, шьется… Ты вот что, Армеев. Сейчас проводят тебя в камеру. Там мужик один… Странный. Нет, расспрашивать его ни о чем не надо, упаси бог! Просто запоминай все, что он говорить будет. Нам это важно. Через час пересменок, а еще через пару тебя вызовут на допрос…

— Дожил, — сказал я. — «Наседкой» быть не приходилось. — Я повернулся к нему. — Ты дурак, сержант, или притворяешься?

— Как хочешь… — безразлично сказал он. — Я думал помочь, — и махнул рукой дежурному. — Вызывай!

Гитлер что-то сказал в трубку. Явился полусонный взъерошенный рядовой с «калашом». Сержант пошептал ему на ухо, тот удивленно воззрился на него, потом пожал плечами и мотнул стволом автомата: двигай, мол.

Его ничего не стоит скрутить, отнять автомат и дать деру, лениво думал я, идя по коридору с заложенными за спину руками. Но что потом? Навряд ли я прорвусь… Пусть уж все идет как идет…

— Стой, — сказал конвоир. — Лицом к стене.

Он лязгнул сначала одной задвижкой, потом второй, открыл дверь.

— Заходи.

Я вошел. Помещение было небольшим, метров восемь-девять. По левой стене двое нар — наверху и внизу. По правой — железный умывальник с одним краном и у самой двери дыра в полу. Оттуда пованивало. Окошко маленькое, зарешеченное, света почти не давало, и мои глаза привыкали к полумраку постепенно. Дверь захлопнулась, загремели задвижки.

Я пригляделся к огромному бритому человеку, сидящему на нижних нарах. Он был в тренировочных штанах, с обнаженным торсом, а на коленях у него…

Я вжался в дверь и замолотил по ней кулаками и ногой. Если менты решили меня таким образом убрать, то изощреннее смерти придумать сложно. Будь я женщиной — уже лежал бы в обмороке.

На коленях у него сидел большой черно-коричневый лохматый паук. Человек любовно поглаживал его вдоль спинки.

— Не стучи, — медленно сказал человек. — Никто не придет. Они все сами боятся.

Мне показалось, что паук зашевелился и чуть повернулся в мою сторону.

Зрелище было страшным. Таких огромных пуков я видел впервые. Впрочем, после недавнего столкновения с мутировавшими гигантскими крысами можно было не удивляться.

— Пройти не хочешь? — вполне дружелюбно спросил здоровяк.

Я помотал головой, но долбить в дверь перестал.

Он вздохнул и сообщил неохотно:

— Он не настоящий. Игрушка. Кукла.

В подтверждение он сжал лапищей тело паука и помотал из стороны в сторону. У меня перед глазами поплыли синие круги, и я медленно сполз по двери на пол. Похоже, правда. Мягкая игрушка… Проклятие, но какой реальный!

Я неуклюже поднялся, сделал по правой стене несколько шагов и уселся на пол напротив него, рядом с умывальником.

— Давай знакомиться, — сказал здоровяк. Зубы у него были большие и крепкие. — Как зовут?

— Артем.

— Предлагали быть «наседкой», Артем?

Я кивнул, завороженный движением его пальцев по спинке игрушечного паука.

— Чего ж отказался?

— А ты откуда знаешь?

— Я много чего знаю. Дружба с ними обязывает.

— Они умеют дружить?

— Смотря с кем. Твои предки произошли от обезьяны, а мои — от них. Ты — Homo sapiens, а я — Homo arahnus. Человек паучий. Или Arahnid sapiens, паук разумный. Да, так точнее. И как ты полагаешь, что я больше всего ненавижу в жизни?

— И думать нечего, — сказал я. — Фильм «Человек-паук».

Он отложил свою страшную мягкую игрушку и похлопал по нарам рядом с собой. Я подошел и сел.

— Молоток. Сообразительный. Ты вот что… Пока у них пересменок, залезай наверх, поспи. Если пожрать принесут, я твою порцию получу. Оно, конечно, остынет, но холодное лучше, чем ничего, верно? — и засмеялся своими большими крепкими зубами.

Уже засыпая, я подумал — а он ведь не представился…

— Артем! — Здоровяк ощутимо двинул снизу кулаком и попал мне в бок. — Просыпайся. За тобой пришли.

Я разлепил глаза и повернулся.

— Чего?..

— Армеев! — сказали от двери. — На допрос.

Я спрыгнул вниз и посмотрел на соседа. Он по-прежнему сидел на нижних нарах, привалившись к стене, и поглаживал свою игрушку. Давешний рядовой сменился, и уже другой паренек приплясывал у самой двери, будто хотел по нужде, но я понимал — он готов в любой момент удрать. «Калаш» в его руках, направленный на здоровяка, мелко дрожал.

— Ну, пошли, — сказал я.

Рядовой конвоировал меня на второй этаж. День был яркий, солнечный, почти майский; на полу лежали большие желтые квадраты света.

— Ты знаешь, что это игрушка? — спросил я на ходу.

— Это он так говорит! — В голосе рядового мелькнули истерические нотки. — На самом деле его паучище просто спит. Они на зиму впадают в спячку, как медведи, а весной могут проснуться в любой момент. Этот просто задерживается, потому что здоровый.

Я еле сдерживался, чтобы не расхохотаться.

— Ты откуда такой бред взял?

Вместо ответа рядовой приказал:

— Лицом к стене. — Он открыл дверь рядом. — Господин полковник, задержанный Армеев. — Он подтолкнул меня.

Комната была большая, светлая, с широким, хоть и зарешеченным окном. За столом с разложенными аккуратными стопками бумагами сидел бледный темноволосый человек в мятом костюме. Он махнул рукой, мне указал на привинченный к полу стул напротив стола, а конвойного отпустил.

— Полковник Зайцев Петр Петрович, — представился он невыразительным сипловатым голосом. — Начальник полиции НАЕ Нижний город.

Вот это да, подумал я. Какие люди мной занимаются… Интересно, они уже знают, что я грохнул Вельзевула в «Страусе»? Наверняка…

— А вы, Артем Александрович… Я немного знаком с вашей биографией. Начинали хорошо, правильно, мы бы сейчас с вами были коллегами… Но ушли в коммерцию, погнались за большой деньгой… Что за халдейская профессия — охранник в банке? А теперь и вовсе в бандитизм ударились, гастролируете, показательные выступления на чужой территории… Чего вас понесло в Нижний город?

Смысла придумывать что-либо пока не было, и я сказал так, как есть:

— Искал человека. Некоего Харона.

— Лодочника с Холодных озер? Слышал о нем… Почему у нас?

— Он здесь живет.

— Нашли?

Тут мы подходим к главному, подумал я и напрягся.

— Нашел. Случайно. В стриптиз-баре «Страус Эму», Но он был уже мертв. Скончался от передозировки наркотиков.

Зайцев подался вперед.

— И поэтому вы устроили бойню в этом заведении, — сказал он, тщательно выделяя каждое слово и даже как будто следя со стороны за собственной артикуляцией. — Убили артиста Тёмочкина, чуть не задушили конферансье, да еще вели себя, как сумасшедший, орали: «Где я тебя видел?»

— Ваш Тёмочкин, — сказал я, сдерживаясь, чтобы не рассмеяться: уж очень не подходила фамилия к жутковатому образу инфернала, — истязает актрис во время ночного шоу. Раздирает тело жертвы плеткой с крючьями.

— Он такой же мой, как и ваш… Но даже если б это было так… Вы пожалели девушку? Решили отомстить за нее? И убили садиста. В эту версию я бы еще поверил… Если бы не знал, что на самом деле вы в курсе маленьких секретов «Страуса». Девица, которая была с Хароном и которая отправила официанта, чтобы он привел вас, вам их поведала.

Вот черт! Здесь все всё про всех знают! Один я, как хрен на блюде…

— Что вы молчите?

— А что вы хотите услышать? Раскаяние в том, что я убил Вельзевула?

— Он не Вельзевул! — заорал Зайцев с силой, которую я совсем не ожидал в нем. — Он артист!

— Ему следовало избрать более безобидную сценическую площадку для своих экзерсисов, — спокойно сказал я. — Тогда бы, возможно, он пожил подольше.

Не то чтобы я совсем не боялся этого Зайцева или того, что он может приказать сделать: вот сейчас, сию минуту, вызовет людей, они тихо пристрелят меня в подвале, а потом оттащат тело к Серебрянке и спихнут в воду… Просто за последние дни я стал абсолютным фаталистом, понимающим, что мир сдвинулся с места, свихнулся, и возврата к прежнему, нормальному состоянию нет и быть не может. В первые дни я еще пытался анализировать, искать логику… Потом бросил это занятие. Как можно искать логику там, где она отсутствует? И какая разница, сколько еще я проживу в этом мире, сумею ли выполнить некую миссию (миссии); смогут ли какие-то известные либо неизвестные мне люди использовать результаты этих миссий в своих целях?.. Мне-то что за дело до всего этого? Во все времена подобные мне люди были винтиками, выполняли черновую работу, а те, другие, пожинали лавры, оставаясь в белых перчатках и незапачканных фраках. Они — над схваткой, как тот же Человек Равновесия. Он чего-то хочет, а я иду и делаю. Но теперь все, довольно.

— Вы слишком много на себя берете, — сказал Зайцев.

— Учитывая, в каких обстоятельствах я нахожусь, не слишком, — сказал я.

— Об обстоятельствах мы поговорим. Позднее. А пока расскажите мне про вашего соседа. Как себя вел, о чем говорили…

Я пожал плечами:

— Да ни о чем особенно… Знаю только, что огромный паук у него — игрушка. Он даже не сказал, как его зовут — не паука, конечно, соседа по камере.

— А вы не спросили? Имя у него обычное — Павел. А вот прозвище…

И тут я вспомнил.

«Остерегайся в первую очередь Диких Байкеров, Каракурта и Багиру…»

Каракурта…

— Каракурт, — сказал я, холодея.

— Именно! Предводитель Диких Байкеров, фанат пауков и всего, что с ними связано. Его мы взяли совершенно случайно, а на их базу выйти никак не можем… Столько народу положили, изверги. Как бы выяснить, Артем Александрович, а?

Мне стало смешно.

— Вы хотите, чтобы я у него спросил?

Зайцев слегка порозовел и хотел что-то ответить, но тут дверь распахнулась, и на пороге появился персонаж, которого я меньше всего ожидал здесь увидеть: полковник Топорков Афанасий Тимофеевич, «Святоша», начальник ГУВД города, мой хороший знакомец — обе его дочери лечились в свое время у моей матери, а он помог мне с должностью, когда я пришел на работу в органы.

Зайцев вскочил.

— Что за утро! — забасил Топорков, колыша пузом. — Сплошные сюрпризы! И ведь все больше приятные, мать их… Журналюгу одного достали на трассе, еле дотянулись — еще немного, и ушел бы, сучок… Водила у него что надо, Шумахер недодолбанный… Мы этого водилу даже отскребать поленились, а журналюга ничего, живехонек, поломался только малость… Приезжаю в гости в Нижний — а тут здрасьте пожалуйста, Армеев! Все наши его ищут, дома засада, у квартиры матери, дай ей бог здоровья, пост… А он тут хоронится… Знатный уловец! Да ты садись, Петруша, в ногах правды-то не сыскать… Руки тебе не подаю, Артем, ты ее не пожмешь — мы ведь вроде как по разные сторонки баррикады…

Я с трудом понимал, о чем он говорит. Значит, Васи нет… При всех его гоночных талантах — не ушел. Конечно, если с вертолета, или с двух одновременно… А виноват я. Подписал я Васю…

— Жара на улице, жара… Ты бы окошко открыл, Петя, душно у тебя до невозможности, дай задержанному воздуху хлебнуть, видишь — потерялся совсем малец. — Он прошелся по комнате, подождал, пока Зайцев суетливо откроет окно. — Ты кого так жалеешь, Артемий? Журналюгу? Так жив он, мы его даже подлечим, прежде чем к стенке подвести… Водилу-гонщика? Об этом ты вообще не расстраивайся, вы с ним скоро увидитесь — там… — Он показал большим пальцем на потолок, подошел к окну, ослабил узел галстука и, не оборачиваясь, спросил: — Как Каракурт тут у вас?

— Информации нет, Афанасий Тимофеевич, — сказал Зайцев.

— Плохо, — буркнул Топорков. — Кто его «окучивает»?

— Так… э-э… Армеев.

— Да ты что? — Топорков обернулся ко мне. — Ну что ж… Твой шанс, парень. Нам нужно знать, где квартируют Байкеры… Пока хотя бы это. Склад оружия он уж точно не сдаст…

— Он знает, что я «наседка», — с трудом сказал я, ничего не видя перед собой. — Понял.

— И не удавил? Сколь чудного на свете, Петруша… Поработай, Артем, напрягись. Чему-то же тебя в школе милиции учили… Повторяю — это твой шанс. Достанешь информацию — отпущу, дам уехать из города тебе и матери.

— Как Васе? — спросил я. — До трассы?

— Ну до чего несговорчивый народ пошел, Петр! — ненатурально возмутился Топорков. — Все торгуются, всем гарантий подавай! Ты поработай, Артемий, а гарантии я тебе предоставлю. Дам оружие и человека своего в наручниках, зама. В случае чего — застрелишь, а я без него никуда…

— Дочь, — сказал я, — и внука. Компанией на небо улетим. Веселее.

И посмотрел на него ясным спокойным взглядом.

Внешне Топорков остался невозмутим, только чуть спал с лица.

— Ты что, недомерок, — сказал он негромко с нечеловеческой ненавистью, — краёв не увидал?!

— Дочь, — повторил я, — и внука.

А сам подумал: вот сию минуту все и закончится.

— Ты мне… ты со мной… Верни его в камеру, Петруша, а то руки чешутся…

Зайцев нажал кнопку под столом. Вошел конвоир.

Я поднялся и повторил в третий раз:

— Дочь. И внука.

— Сроку тебе — сутки!!! — заорал Топорков, срываясь.

— Значит, договорились, — сказал я и вышел.

Ничего не изменилось. Никакой независимости Нижнего города нет и в помине. Только ментовский беспредел перестал быть скрытым, принял явные нахальные формы. А из города Тимофеич меня не выпустит. Найдет возможность не выпустить. В крайнем случае пожертвует дочерью и внуком.

Когда я вошел в камеру, Каракурт спал на спине, но сразу открыл глаза, снял с груди игрушку паука, дождался, пока закроется дверь, сел и спросил:

— Ну что?

— Погиб мой друг, — сказал я. Это было самым важным. — В его смерти виноват я: попросил вывезти из города человека, а на трассе их достали менты…

— Обо мне что? — нетерпеливо спросил он.

— Ищут, где базируются твои… Мне дали сутки, чтобы я узнал. Обещали отпустить.

— И ты веришь?

— Нет.

— С кем говорил?

— Сначала Зайцев… Потом Топорков.

— Топорков приехал?! — Он аж подпрыгнул. — Редкая удача!.. Значит, сутки. Сядь поешь, вот твоя порция.

— Не хочу.

— А я сказал: поешь! Силы нужно подкрепить. И если в течение дня снова выдернут на допрос, пообещай, что информация будет.

— Ты им скажешь?

Он едва заметно ухмыльнулся:

— Время, Артем. Вот что сейчас важнее всего. Ты, главное, пообещай.

Удивительное дело! Я разговариваю с человеком (и даже будто бы помогаю), который сжег один из автосервисов Васи Бухло, байкеры ранили его зама… Да, но убили-то Васю люди Топоркова… Чем один лучше другого? Кого я должен больше ненавидеть?

Я вяло ел, Каракурт одобрительно смотрел на меня.

— Выпить хочешь? У меня есть. — Он извлек откуда-то из изголовья нар небольшую плоскую металлическую фляжку, отвинтил колпачок, понюхал. — Коньяк. Настоящий. Помяни друга и ложись.

Я взял фляжку трясущейся рукой.

— Ну, Вася… Земля тебе пухом. Прости меня.

Запрокинул голову, влил в себя все до капли, не почувствовав крепости и вкуса… И заплакал.

Глава вторая

За оставшийся день я просыпался еще дважды, перекусывал и снова засыпал. Каракурт все время сидел в одном положении, привалившись к стене, и поглаживал игрушку. Если он и обиделся на меня за то, что я допил его коньяк, виду не подавал.

Чем ближе к закату, тем заметнее нервничал Каракурт, хотя и старался этого не показывать; но меня, выспавшегося, было трудно обмануть: он явно чего-то ждал. Лезть с вопросами было бессмысленно. Я так и лежал на верхних нарах до темноты, до того момента, когда первый взрыв потряс здание полиции, а вокруг загрохотали моторы байков, забили автоматы, пистолеты и помповики, закричали и забегали по коридорам люди: оказалось, их в здании не так уж и мало.

Вот тогда я одним движением оказался на полу.

Каракурт уже стоял посреди камеры. Он был все в тех же тренировочных штанах, но теперь на нем была еще футболка и спортивная куртка, а игрушка паука непонятно чем прицеплена к спине.

Лампочка в углу одновременно с новым взрывом мигнула и погасла; теперь сюда прорывались только блики фар байков с улицы.

— Все нормально, Артем, — хрипло сказал Каракурт. — Это мои ребята. Скоро нас здесь не будет. Но перед уходом здание нужно осмотреть.

— Зачем?

— Чтобы ничего не упустить. А вдруг Топорков, на мое счастье, задержался у Петруши в гостях…

Грохнул новый взрыв — над нами, на втором этаже; закричали люди. Всевозможное оружие забило еще ожесточеннее. На нас посыпалась штукатурка; я против воли пригнулся.

— Да нет его здесь! Даже не стоит тратить время!

— Приготовься, — сказал Каракурт.

Лязгнули задвижки. Дверь распахнулась, на пороге выросла тень с направленным внутрь камеры автоматом. Но выстрелить человек не успел.

Как в рапиде видел я: Каракурт изгибается в красивой хищной позе, ловким движением срывает со спины огромного черно-коричневого паука (игрушку?) и бросает его в направлении вооруженного человека. Паук падает точно на лицо и… прилипает. Мне чудится щелканье жвал и сразу оглушает страшный, нечеловеческий вопль, который обрывается на самой высокой ноте. Человек валится вбок и назад, левую руку не донеся до головы, а правой все нажимая на спусковой крючок автомата. Веер очереди из «калаша» несется над самыми нашими головами; — Каракурт хватает меня за плечи и пригибает к полу…

— Так и будешь лежать? — спрашивает он меня почти через мгновение.

…Он стоял у самой двери. Человек с автоматом еще дважды дернул ногой и затих. Паук сыто завозился на его лице — мне показалось, что я слышу чавканье.

Я поднялся. Каракурт был уже в коридоре и быстро шел к лестнице на верхние этажи, почти не пригибаясь и только стремительно уворачиваясь от летящей со всех сторон штукатурки и осколков стекла. Блики света с улицы мелькали на его лице. Я еле поспевал за ним.

— Что это было?!

— А что?

— Но ведь это… игрушка!

— Кто тебе сказал?

— Ты!

Он на секунду задержался и повернул ко мне лицо со страшным оскалом больших зубов.

— Я пошутил.

На втором этаже он заглядывал в каждую комнату и от того, что не находил Топоркова, зверел все больше. Попавшегося на пути лейтенанта (он начал кричать что-то, потрясая «Макаровым», наверное, хотел нас остановить — но как можно остановить ураган?!) Каракурт, неуловимо оказавшись рядом, схватил за голову и резко крутнул… Тело еще валилось мертвым кулем, а мы неслись дальше. Я видел, что он совершенно не боится смерти.

В одном из кабинетов у окон и пробоины в стене собралось человек шесть; они яростно отстреливались из «Калашниковых» и Пмов. А увидев нас, открыли огонь по нам. Пришлось срочно ретироваться, но Каракурт пробормотал что-то вроде «я сюда еще вернусь».

— Хватит метаться! — кричал я ему и понимал, что он меня не слышит. — Топоркова нет и быть не может! Это бессмысленно! Так он и остался: подождать твоих ребят!

— Мы не уйдем без него или его головы, как ты не понимаешь! Я мечтал об этом много месяцев!

— Значит, потерпи еще! Вот черт… — Здание ходило ходуном от взрывов, оно выплясывало, как напившаяся браги избушка Бабы-Яги. — Нас всех завалит осколками — тогда ты точно его не достанешь!

В одной из комнат, порядком изрешеченной, не было никого, но в углу стоял сейф. Я остановился.

— Я не закончил осмотр, твою мать! — заорал Каракурт. — Пошли!

— Я должен забрать свое табельное оружие, — сказал я, — и я откуда-то знаю, что оно в этом сейфе.

— Вы кто такие? — спросили в коридоре встревоженным голосом. — Задержанные? Как сюда попали? Здесь нельзя! — Человек был совсем близко. — Я что, неясно выра… — Он странно хекнул, послышался звук падающего тела.

В свете бликов появился Каракурт.

— Шейки — как у курят, — брезгливо сказал он. — Я в удар и половину силы не вложил… А ключи от сейфа могут быть где угодно. Человек сменился и унес их с собой…

— Ка-ра-курт!!! — заорал кто-то громогласный на первом этаже.

— Птицеяд… — сказал Каракурт тоном, каким обычно говорят только об очень дорогом человеке. Он посмотрел на меня. — Ты со мной или останешься охранять сейф?

Мы шли в дыму и пыли, но обеим сторонам — и нападавшей, и защищающейся — стал ясен исход битвы, так что обстрел здания из тяжелого оружия прекратился совсем, а перестрелка свелась к минимуму.

— Когда начнут сдаваться, — говорил Каракурт на ходу, кашляя и отплевываясь от пыли, — мы никого не станем убивать. И в плен брать тоже. Всех отпустим. Лишь бы не дурковали…

— Ты убедился, что Топоркова нет в здании?

— Мы не все осмотрели, не были на третьем. И у меня такое чувство, что он совсем рядом. Топорков не мог не понимать, что меня попытаются отбить, иначе не нагнал бы столько народу. Другое дело, он наверняка не представлял, что атака будет такой массированной…

Мы спустились на первый этаж. Здесь в коридоре и кабинетах в разных позах лежало несколько тел, а само здание походило на решето: через дыры в стенах и выбитые окна лился свет фар и грохот моторов множества байков с улицы. В воздухе висела гарь и пыль. Каракурт снова закашлялся.

В противоположном конце коридора, рядом с разрушенной дежуркой, толклись несколько фигур. Одна из них, увидев нас, повернулась.

— Каракурт!!!

— У-у-а!!! — взвыл-зарычал десяток глоток.

— Птицеяд, твою мать! — заорал Каракурт.

— Я же обещал тебе, что вытащу!

— Но мне пришлось долго ждать!

Мы были совсем близко. Татуированный, покрытый шерстью торс Птицеяда прикрывала маленькая кожаная жилетка. Он распахнул две свои огромные ручищи, намереваясь обнять шефа… И в этот момент из-за спин байкеров ударила автоматная очередь.

Пули прошили тело радостного Птицеяда наискосок и насквозь; фонтанчики крови выметнулись из его груди, живота и бока. Птицеяд мгновение смотрел на себя удивленно, не понимая, что произошло… И повалился лицом вперед с раскинутыми в стороны руками.

Все произошло настолько быстро, что никто толком ничего не понял и, уж конечно, не успел отреагировать. Байкеры еще только оборачивались на стрелявшего, а Каракурт сделал огромный скачок вперед, перепрыгнул тело Птицеяда с яростным воплем «Никому не стрелять, б…ди, я сам!», врезался в толпу байкеров, так что снес троих — и исчез.

Я медленно опустился на пол у входа в камеру, где провел почти сутки. На пороге все еще лежал рядовой, в которого Каракурт метнул своего страшного паука. Сейчас твари на голове парня не было, но его лицо представляло собой кровавое месиво.

Из помещений и со стороны лестницы в коридор выходили и выползали менты с поднятыми руками; те, кто тащил с собой оружие, бросали его здесь же на пол. Из толпы байкеров крикнули:

— Пошли вон, уроды!

Горе-защитники потянулись к выходу. Троих раненых им прошлось поддерживать, одного вообще несли на руках. Проходя мимо победителей, каждый получил свою порцию тычков и затрещин, но ни одного не задержали.

Несколько здоровяков в коже рассредоточились по зданию в поисках поживы.

Я сидел неподвижно и смотрел в одну точку. Мой лимит неприкосновенности по сю пору не исчерпан; но теперь уже у меня было жгучее желание начать лезть под пули и схлопотать наконец свою долю. Я устал, смертельно устал от этого бесконечного марафона, длящегося, как мне временами казалось — годы, не имеющего конца. Сгинуть было жалко, но жить — тяжело. Пора сделать выбор. И, пожалуй, я его сделал…

— Чего расселся?

Надо мной стоял Каракурт.

— Через десять минут мы уезжаем, — сказал он. — Поедешь с нами.

— Ты догнал его? — спросил я. — Кто это был?

Он вздохнул и уселся рядом.

— Как я и предполагал: Топорков. Думаю, его целью был я, но времени совсем не оставалось, а дубина-Птицеяд закрыл сектор обстрела. Мент был одет точь-в-точь как наши, поэтому его никто не узнал. Те, кто видел незнакомого байкера, думали: это один из моих приятелей извне.

— Ты завалил его?

— Он ушел. Сам не понимаю, как ему это удалось. Он очень хорошо подготовился.

— Но ты жив.

— Ты не понимаешь… Если б он грохнул меня, для меня это было бы меньшей трагедией, чем стоять над мертвым Птицеядом.

— Да ладно, Каракурт! — с жесткой ухмылкой сказал я. — Откуда эмоции? Ты же беспощадный человек, точнее — Паук разумный! Ты столько народу убил, сколько я в своей жизни не съел куриных окорочков…

Он посмотрел на меня.

— Ты меня ничуть не боишься?

— Знаешь что, — сказал я ненавидяще, — мне опротивело бояться…

Где-то в глубине здания грохнул взрыв. К нам подошел один из байкеров.

— Босс, мы нашли их оружейку…

— Забирайте все, подчистую! — Каракурт легко поднялся. — И найдите Матвея!

— Это кто? — спросил я.

— Моя игрушка. Артем, у тебя мало времени. Ты хотел забрать табельное оружие. Поторопись. В дежурке на полу — гора ключей, посмотри, может, подберешь…

— Зачем я тебе нужен? — спросил я устало. — Я иду домой.

— Пока не идешь. И кстати говоря… Я тебе нужен больше, чем ты мне. И скоро ты убедишься, что я прав.

Зрелище было впечатляющим; мой уставший от постоянных потрясений мозг все-таки смог оценить его по достоинству.

Десятка полтора устрашающего вида байков (черные, лакированные, с желто-красными когтистыми драконами, змеями, пауками и прочей живностью на боках) стояли на приколе тут и там, разбросанные по всей небольшой площади перед зданием полиции. Их хозяева были или внутри, или тут же — с автоматами и «трубами»; но сейчас они пребывали в расслабленном состоянии, как истинные победители.

Зато еще машин двадцать — а возможно, и больше, — грозно ревя, без устали бороздили площадь из конца в конец; лучи фар резали темноту, сливались и расходились; всадники победно перекрикивались, свистели и время от времени палили в воздух. Кроме света фар, другого освещения на улице не было: все фонари в округе были перебиты.

В этой картине было что-то настолько ирреальное, что меня, привыкшего за последние дни к чудесам, пробрал мороз.

Двое байкеров вынесли тело Птицеяда и положили у крыльца. Рев моторов затих, байкеры один за другим слезали с железных коней и подходили к убитому: прощаться. Одна из девушек в джинсе с заклепками и с маленькой штангой в верхней губе стояла у тела дольше остальных. Она не плакала. Просто стояла и смотрела.

— Что, больше никто не погиб? — спросил я у одного из парней.

— Все Дикие Байкеры — заговоренные, — на полном серьезе ответил он. — Убивший Птицеяда обладал силой пробить заговор. Возможно, именно поэтому Каракурт не смог его догнать.

После прощания тело Птицеяда положили на импровизированные носилки — две широкие доски с бортами, концы которых крепились к двум параллельно стоящим байкам.

— Мы на базу! — крикнул один из байкеров. — Поедем медленно, так что вы нас еще нагоните!

И процессия самой малой скоростью выехала с территории полицейского управления.

В здании вспыхнул свет. Я обернулся. Каждое окно, каждая пробоина в стене были освещены. На крыльцо вышел Каракурт. Огромный мохнатый паук (как он назвал его? Матвеем?) висел у него на спине и, как мне показалось, слегка шевелился. Я на всякий случай сделал шаг в сторону.

— Молодец, что не попытался смыться, — сказал он. — Садись к Вязальщице, сейчас поедем.

Одна из девушек в привычной кожаной «униформе» приветливо махнула мне рукой.

— Зачем иллюминация? — спросил я, кивая на здание.

— Это знак. Место очищено от паразитов. Там Свет, — и он двинулся к парням, командуя на ходу: — Арсенал из оружейки раскидайте на три-четыре машины!

— Понятно… — пробормотал я, направляясь к Вязальщице и ее железному другу, расписанному в багрово-синих тонах. У каждого свои тараканы в голове, в том числе, как это ни парадоксально, и у Паука Разумного.

Вязальщица оказалась хрупкой на вид, но довольно крепкой и мускулистой девицей. Мои руки, которыми сначала несмело взялся за бока ее куртки, она решительно переложила себе ни живот (под футболкой я почувствовал мышцы пресса) и сказала:

— Сцепи пальцы и держись крепче. Поедем быстро.

Сзади на ее короткой черной кожаной куртке было объемное изображение серого паука с удлиненным брюхом и вытянутыми передними и задними конечностями. Передними лапами он как будто обнимал надпись: Tetragnathaextensa.[8] Она надвинула шлем, я устроился поудобнее и проверил кобуру под курткой: и кобуру, и ПМ (в стволе которого оставался один патрон), и куртку я нашел в том самом сейфе на втором этаже, ключи от которого обнаружились в куче на полу дежурки.

Когда колонна с грохотом, ревом и стрельбой в воздух отъезжала, я обернулся. С расстояния здание полиции Нижнего города напоминало дуршлаг с редкими, но крупными дырами, поймавший светляка и перевернутый кверху дном. «М-да, ребята… — подумалось мне о „полицейских“, — похоже, в этот раз вы НАЕ сами себя…»

А я? Куда я еду? Зачем? Все время задаю этот вопрос — и, наверное, никогда не смогу на него ответить.

Судя по направлению, мы движемся к окраине города… И что имел в виду Каракурт, когда сказал, что он нужен мне больше, чем я ему? Это просто такая игра — как свет в разгромленном здании — или нечто большее?

Колонна неслась по улицам Нижнего города с большой скоростью. На поворотах Вязальщица, ехавшая примерно в середине, закладывала сумасшедшие виражи и ложилась градусов под двадцать к асфальту, так что я, обмирая, в любую секунду ждал, что вылечу с байка, как пробка из бутылки теплого шампанского после хорошей тряски. Мышцы рук онемели в первые же несколько минут дьявольской гонки; ветер бил в лицо тугой струей, так что приходилось пригибать голову, прячась за спиной наездницы.

Но едва выйдя за окраину города, колонна начала притормаживать.

Шоссе перегородили обломки взорванного байка вперемешку с ошметками тела его хозяина. Второй байк горел рядом. Обгоревший и израненный байкер пытался ползти к нам. Каракурт подошел к нему и сделал два выстрела в голову. Байкер замер.

— Найдите Птицеяда! — скомандовал Каракурт. Несколько парней рассредоточилось по обочинам.

— Кто напал на них? — спросил Каракурт, подходя ко мне, таким тоном, словно я знал ответ. — Этого не должно было произойти…

— Месть за нападение на полицию? — предположил я.

— Возможно, возможно… — Он с тревогой оглядывался и бросал взгляды на небо.

Тело Птицеяда и носилки нашли довольно быстро. Ни то, ни другое серьезно не пострадало. Труп добитого Каракуртом байкера положили на носилки рядом с Птицеядом и снова закрепили на двух байках, создав импровизированный катамаран.

— Поезжайте через полчаса, — сказал Каракурт хозяевам байков. — Те, кто напал, наверняка не успокоятся. Они рассчитывают на добычу пожирнее. Мы схлестнемся с ними, а вы выждите время. Рисковать телами погибших товарищей мы не можем. Всем держать оружие наготове! — заорал он. — По машинам!

Далеко отъехать нам не дали. Когда колонна шла по открытой местности — справа и слева от шоссе лежали поля, — четыре боевых вертолета попарно промчались над нами вперед, освещая нас и дорогу большими сильными прожекторами, потом пошли на разворот.

Мы продолжали мчаться. Вертолеты прошли над колонной назад, снова развернулись, и я услышал голос, которому каким-то образом удалось перекрыть рев моторов тридцати пяти мощных мотоциклов и четырех вертолетов:

«КОЛОННЕ! ПРИНЯТЬ ВПРАВО И ОСТАНОВИТЬСЯ! В ПРОТИВНОМ СЛУЧАЕ ОТКРЫВАЕМ ОГОНЬ НА ПОРАЖЕНИЕ!»

Расстрелять нас на ходу им ничего не стоило: мы были у них как на ладони. Нам же отбиваться во время движения было затруднительно. Каракурт это понимал. Голова колонны пошла вправо и начала тормозить.

Ну что ж, разгромить непобедимых Диких Байкеров в поле, да еще послушно стоящих на месте — событие впечатляющее. Но Каракурт не дал стрелкам в вертолетах времени. Машины в воздухе только начали перестраиваться, а главарь байкеров уже дал отмашку.

Трое здоровяков — в начале, в середине и в конце колонны — вскинули «трубы», за какие-то секунды поймав вертолеты в прицелы, а остальные байкеры загремели поднятым оружием: автоматами, пистолетами, помповыми ружьями. В руках Вязальщицы оказалась «беретта».

Очередь пулемета одного из вертолетов загремела на секунду раньше, чем байкеры открыли огонь; пули достали двоих бойцов и их байки. Но с нашей стороны были почти одновременно выпущены три заряда из «труб», и промахнулся только один: две машины эффектно, с фейерверком, разорвало в воздухе, осколки посыпались вниз. Третью изрешетили массированным огнем помповиков и автоматов: она задымила, завиляла, рухнула на поле метрах в двухстах от шоссе и взорвалась. Четвертый вертолет заметался; ему чудом удавалось выходить из перемещающейся зоны обстрела, и в конце концов он вырвался, погасил все огни и унесся в сторону города, провожаемый матюгами и бессильной пальбой.

Стрельба стихла. Я отнял руки от ушей и посмотрел на ладони в полной уверенности, что увижу на них кровь. Крови не было. Странно. Я был в эпицентре, в самой середине большой группы людей, стрелявших одновременно и без остановки из разнообразного оружия… И меня не контузило этим… этим… звуком?

Вязальщица смотрела на меня. Губы ее шевелились: она что-то говорила. Но я ничего не слышал.

— Что? — закричал я, но не услышал и своего голоса.

Она махнула рукой и покрутила пальцем у виска. Я радостно закивал.

Каракурт дал команду похоронить двоих бойцов там, где они погибли. Мы ждали около часа, пока выкопают две могилы в поле, уложат в них байкеров, засыпят землей, а сверху вкопают их покореженные, но не сгоревшие машины. За это время нас нагнал «катамаран» с телами Птицеяда и неизвестного мне байкера.

После этого колонна двинулась дальше.

Мы не ехали, а плыли — по крайней мере мне так казалось: я по-прежнему ничего не слышал. Блаженная глухота… Но спустя небольшое время слух вернулся; и я не знал, радоваться этому или огорчаться.

Мы въезжали на территорию Золотых дач.

В советские времена здесь было Садовое товарищество «Урожай»: огороженная сеткой-рабицей территория, участки по шесть соток и домишки — стандартные, похожие друг на друга. С тех пор многое изменилось — кроме названия. Участки выкуплены (место замечательное, поэтому деньги предлагались такие, от которых не отказался ни один из дачников), домишки снесены, территория товарищества существенно, раз в десять, расширена, у центральных ворот поставлены кирпичные хоромы для охраны, все подъездные пути заасфальтированы, два магазина, участки по пятьдесят соток, а дома… Золотые дачи.

Байкеры рассредоточивались по территории: каждый облюбовал себе особняк. Дачный сезон еще не начался, некоторые дома пустовали, а из тех, где хозяева жили постоянно, их пришлось попросить. Несколько домов охраняли сторожа: хозяева не полагались на охранников территории. Особо ретивых сторожей убили, остальных прогнали. Захват территории не стоил банде больших сил и времени; никто из байкеров при проведении операции даже не был ранен.

Каракурт и еще десяток бойцов, в том числе Вязальщица, въехали в ворота самого шикарного здешнего поместья, с трехэтажным кирпичным домом, бассейном, садом, фонтаном и несколькими хозяйственными постройками.

Байки загнали в гараж. Здесь же стояли темно-синий «Ford escort CLX» и малиновый дамский «рено».

— Знаешь, чей дом? — спросил меня Каракурт.

— Догадываюсь, — ответил я. — Топоркова?

— Вот голова у малого! — проревел Каракурт, обнимая меня за плечи. Паук на его спине оказался совсем близко; я с трудом сдерживался, чтобы не вывернуться и не дать деру. — Соображаешь! Понял теперь, какие у нас счеты?

Интерьер внутри поражал тяжеловесным великолепием: дуб, мрамор, позолота, зеркала… Деньги у хозяина были, а вкуса — никакого.

— Отдохнуть хочешь? — спросил Каракурт. — Переодеться?

— От чего отдохнуть? Я спал весь вчерашний день… А одежда моя в нынешних условиях наиболее функциональна…

— Говори попроще, — поморщился Каракурт. — Короче, вон твоя комната, на втором этаже. — Он показал рукой. — Через два часа спускайся вниз, в столовую, это здесь… Будет ранний завтрак.

И он отвернулся к своим, отдавая распоряжения. Спрашивать его о чем-либо сейчас смысла не было. Подождем еще два часа…

Я поплелся вверх по помпезной мраморной лестнице.

Ключ торчал в двери. Я повернул его и вошел.

Ничего особенного. Обычная комната для гостей. По местным меркам, разумеется. В шкафу на полках — стопки чистого белья (в основном светлого), джинсы, свитера. Кое-что я прикинул на себя — великовато… Да и никакого желания облачаться в чужое, пусть и чистое. Я скинул шмотки, наскоро ополоснулся (душевая была здесь же) и в одних трусах присел на край широкой мягкой кровати, застеленной большим ворсистым пледом.

Как там поет трансвестит Данилко? «Ситуация — ай, ситуация — ой…» То есть хуже не придумаешь. Все, что можно прошляпить, я прошляпил, кого подставить — я подставил, кого не выручить — не выручил, ну и так далее, со всеми остановками. Нынче мы имеем то, что имеем: я в гостях у банды байкеров, захвативших дачный городок, состоящий из домов не самой бедной и бесправной части населения нашей области и нескольких прилегающих. Этакий сплав Николиной горы с Рублевкой. Ну, эти-то друзья на мотоциклах, все как один именующиеся паучьими разновидностями, достигли цели, к которой шли — и не важно, сколько времени им удастся удерживать плацдарм (вряд ли местные бонзы и финансовые тузики смирятся с потерей; дайте срок, они дадут прикурить!..) А я что здесь делаю? Совершенно очевидно: Каракурт, не отпустив меня из Нижнего города, преследовал свою цель. Почему я повелся? Следовало уйти… Или нет? Ответ на этот вопрос я должен получить через два часа. И я его получу.

Но каков бы ни был ответ, кардинально повлиять на обстоятельства жизни, в которых я оказался, он не сможет. Тогда начинается самое интересное. Что делать дальше? Нет, ну, последний вариант всегда со мной: вон он, валяется на скомканном свитере. Совершенно точно в этом варианте есть один патрон. Но что кроме? Помочь по-настоящему мне могли два человека: Харон и Морфеус — Человек Равновесия. Харон мертв (никого он уже не сможет утопить на озерах! — черт, какое слабенькое утешение…), а Человек Равновесия связывается со мной тогда, когда ему хочется. Он издевается больше, чем помогает. Кстати, кто сказал, что Харон может помочь? Полоумный житель набережной, борец с крысами-мутантами Лесик? Отчего я так сразу ему поверил?! Положим, не он один; бабка Харона, этот комично-лубочный шамкающий персонаж… Она тоже блеяла что-то вроде… «Хочешь, чтобы он показал Выход?» И еще о том, что плохие дядьки охотятся за ее внучком… А внучек перехитрил всех — и себя в первую очередь.

О чем это я? Что делать? Искать Человека Равновесия — малореальное предприятие, да что там; оно невозможно вообще. Добраться до дома, засесть там и ждать развязки… Или голодной смерти?

А ведь у бабки Харона не вызвал удивления тот факт, что я ищу ее внука. То есть она знала, что он знает то, что нужно мне. Голова пухнет… Вот он, главный вопрос, который не дает мне покоя с первого дня, как я оказался в этом двинутом мире: почему все вокруг знают всё и всё понимают в происходящем, а я не знаю и не понимаю ничего?! Больше того. Они все убеждены, что так и должно быть. Что вся эта глобальная аномалия — нормальный ход событий! Ну, может, не столь категорично… Скажем так: людей, понимающих абсурдность происходящего, запредельную абсурдность — ничтожно мало. В основном я сталкиваюсь с теми, кто существует в этом… комфортно (впервые меня это поразило в банке!) и такое ощущение, что довольно давно.

И этот странный конферансье… Дюкин. Я не смог вспомнить, где видел его, хотя вчера пытался сделать это целый день — кажется, даже во сне. И фамилия его определенно мне знакома… Что он выдал? «Вы посредине». Боже, если это — середина, то что в конце? Ад с чертями и сковородками? Ни на что другое у меня не хватает фантазии…

Вернемся к тому, с чего начали. Каракурт считает, что нужен мне. Значит, он знает ответы. Значит, он, а не Харон и даже не Человек Равновесия — цель моих блужданий по городу вторую неделю? Значит, через два часа я буду знать всё. ВСЁ. И как в конце фильма «Игра» с Майклом Дугласом: конфетти, хлопушки, шампанское… Мы просто хотели тебя расшевелить! Все это подстроено! Нет никаких крыс; Лева, Антон и Михалыч не погибли в супермаркете; Васю Бухло не взорвали на трассе; у мальчика Мити живы родители… И все они сейчас наблюдают за тобой в дырочку и укатываются со смеху!

Кстати! Дошел ли Митя до моей мамы?!

Я прилег на край кровати, свернулся в позе эмбриона. Десять минут, сказал я себе. Десять минут — и можно выходить к завтраку.

Мне показалось, что прошло не десять, а минуты две. В дверь забарабанили.

— Артем! Шеф ждет!

Я быстро оделся и, зевая во весь рот, пошел вниз. Настроение было отвратительное.

В большой столовой за прямоугольным столом, накрытым свежайшей скатертью, собрался весь цвет Диких Байкеров — человек восемь, во главе с Каракуртом. Они чинно сидели, опустив глаза; никаких локтей на столе, скабрезных шуточек, сморканий в скатерть и почесываний в разных местах. Не бандиты, а выпускники воскресной школы.

Еда, правда, была плебейской: горячая вареная картошка с тушенкой, нарезанный кольцами репчатый лук, квашеная капуста… И три бутылки водки. Я еще подумал, что на таких лосей полтора литра — не доза. Но, вообще, водка с утра… Пусть только светает, но все равно…

— Доброе утро, господа бандиты, — сказал я. Восемь пар глаз уставились на меня. — А где мухи?

— Ка…кие мухи? — спросил с запинкой худосочный байкер, которого, если не ошибаюсь, звали Землекоп.

— Ну как же! В соответствии с бессмертным учением Корнея Ивановича Чуковского, пауки — если только они настоящие пауки! — питаются исключительно мухами. Это, так сказать, их национальная пища, основная. Я ожидал, что на столе будут представлены все кулинарные изыски: мухи в собственном поту, мухи под шубой, мухи в различных соусах… Не пристало истинным боевым паукам питаться, как обычным людям.

В продолжение моей издевательской тирады сидящие за столом медленно, один за другим, переводили полные ужаса взгляды на Каракурта, ожидая взрыва, самума, урагана, призванного смести меня — а заодно и их, услышавших крамольные речи чужака…

Но Каракурт молчал. Хмурился — и молчал. Потом спросил:

— У тебя всё?

И вдруг оказалось, что дурак и клоун в этой компании я. Еще неизвестно, где бы я был, если б не байкеры, превратившие несколько часов назад грозное и неприступное здание полиции Нижнего города в дуршлаг китайского производства.

— Если всё, — сказал Каракурт, — тогда садись. Будем завтракать.

И он указал на стул рядом с собой. Я подошел и сел.

— Ему не надо бы здесь, босс, — робко сказала Вязальщица. — Он проявил неуважение. Он оскорбил нас, тебя… и даже память Птицеяда.

Все посмотрели на ту девушку, которая дольше всех прощалась с Птицеядом у крыльца здания полиции. Она молчала.

— Парень просто не догоняет некоторых вещей, — сказал Каракурт. — Кроме того… Ему досталось, и он стал немножко фаталистом с извращенной фантазией. Иногда он намеренно ищет неприятностей, вызывает огонь на себя. Так, Артем? А огня все нет. И это расхолаживает. Землекоп, ты чего замер? Разливай!

Они выпили. К своей рюмке я не притронулся; впрочем, никто и не настаивал. Байкеры начали быстро и шумно есть: образа выпускников воскресной школы как не бывало. У меня аппетита не было, я вяло ковырялся вилкой в тарелке и смотрел в окно. Во дворе несколько байкеров сколачивали из досок высокую и широкую конструкцию, переругивались, но работа шла споро.

Каракурт проследил за моим взглядом.

— Помнишь фильм «Троя»? — спросил он. — Там Ахиллес так хоронил своего брата, Патрокла.[9]

— Но ты не Ахиллес, — хмуро сказал я. У меня вдруг появилось плохое предчувствие. — А Птицеяд — не Патрокл.

Каракурт наконец взорвался:

— А что ты вообще понимаешь?! Мы сняли твою задницу с вертела, когда под ней уже разожгли огонь! Между прочим, именно Птицеяд разработал план нападения на полицию! Ты не погиб, когда нас попытались расстрелять на дороге…

— Я не просил тащить меня сюда, — сказал я. — Я хотел идти домой.

— Думаешь, ты бы дошел?

— Странно, что тебя это заботит.

— Заботит! Если просит такой человек, как…

Он осекся. Я вскинул голову:

— Кто?!

— Не важно… — сказал Каракурт. — Если просит один важный и нужный человек, я просто не могу отказать!

Я почти не сомневался в том, что знаю, кого он имеет в виду. Но мне необходимо было услышать… А Каракурт, конечно, не скажет.

— А теперь ты, — продолжал он, — сидишь с нами за одним столом, нас же поливаешь грязью… Ты — человек низшей расы! Мозги твоих предков в некоторых странах считаются деликатесом, там люди жрут мозги живых обезьян! Попробовали бы они проделать нечто подобное с пауками!

— Пожалуй, — согласился я. — И насчет «низшей расы» я уже слышал. И даже помню, чем кончил тот проповедник…

Он определенно прав в одном, думал я. Не только приключения находят меня; я сам нахожу их «на свои вторые девяносто». Вызываю огонь. Что стоит ему сейчас метнуть в меня ту страшную игрушку — отомстить за все нанесенные мной оскорбления… Никто из присутствующих даже не удивится; просто оттащат меня во двор, чтобы Матвей своим чавканьем не портил им аппетит…

Каракурт молчал. Он налил себе водки, хмуро выпил и налил снова. Окружающие были в ступоре. Ясно, что ни одному из них он не позволил бы сказать и десятой доли того, что услышал от меня… Так почему я еще жив?

— Каракурт, Семеновых нужно отпустить, — сказала Вязальщица. — Старикам совсем плохо. Ночью, когда мы уезжали за тобой, у деда был приступ.

— Выживет — отпустим, — сказал Каракурт.

Вот это да! Значит, они удерживают заложников?!

— Сколько же вы за них запросили? — поинтересовался я. — Или не успели?

— Хватит, Артем. Мне надоело. Я хочу услышать твою предысторию. Что произошло с тобой до того, как мы встретились в камере полицейского управления.

— Зачем? — рассказывать мне не хотелось.

— Это мое дело.

Я неохотно стал рассказывать, увлекся. Они слушали с интересом, переглядывались; Каракурт ухмылялся. Когда я дошел до визита на Холодные озера и встречи с бабкой Харона, он перебил:

— Какое впечатление она на тебя произвела?

Что за странный вопрос, подумал я, но сказал:

— Пожилой одинокий человек. Переживает за внука.

— Сумасшедшая старая ведьма, — отрезал Каракурт. — Дальше.

После эпизода убийства Вельзевула он вдруг захохотал — раскатисто, до слез, выкрикивая:

— Ай да Артем! Ай да калика перехожая![10] Завалить такого зубра! — Я не мог понять, всерьез он, или насмехается, отыгрываясь за мои издевки в начале застолья. Кроме него, больше никто не смеялся, все настороженно переглядывались. — Повеселил, братишка!.. Слушай, а в «Страусе» ты точно видел мертвого Харона?

— Точнее не бывает, — мрачно ответил я.

— Ну-ну… Досказывай.

Окончание одиссеи уместилось в нескольких фразах. Каракурт не мог успокоиться и все похохатывал.

На пороге возник один из байкеров.

— Босс… Лазутчика взяли. Влез на территорию, минировал дом охраны на въезде.

Каракурт посерьезнел:

— Вы его не сильно отделали?

— Челюсть не сломана, — хмыкнул байкер, — говорить может.

— Давайте его сюда. Но сначала с тобой. — Он повернулся ко мне и вновь расплылся в улыбке. — Момент истины. Сейчас поймешь, зачем ты здесь. Надеюсь, потом даже поблагодаришь. Поднимайся на третий этаж, комната прямо напротив лестницы.

Сердце мое упало, перед глазами все поплыло. Неужели… у него мои жена и сын?

— Чего ты смотришь на меня глазами беременной верблюдицы? — удивился он. — Там Харон. Ты же хотел с ним встретиться?..

Глава третья

Конечно, это был не Харон. Не настоящий Харон. Не тот, которого я видел в «Страусе». Меня опять обманывают или…

— Как вас зовут? — спросил я.

— Харон, — доброжелательно сказал он. — Друзья называют меня Харик. Вы тоже можете.

— Могу… что?

— Так меня называть. Хариком. Хотите кофе?

Не дожидаясь ответа, он начал колдовать над чашками и сахарницей.

— Правда, кофе растворимый, но все лучше, чем никакого… Да вы садитесь… Артем?

Я кивнул:

— Артем.

— Вот и познакомились.

Итак, думал я с холодной яростью, кто теперь решил меня разыграть? Каракурт с подачи Человека Равновесия?! Этот человек в халате на голое тело, бледными волосатыми ногами и манерами преподавателя института просто не может быть лодочником с Холодных озер!

— Вы… настоящий Харон?

Он пожал плечами.

— Каждый из нас — настоящий и вымышленный одновременно. Сами для себя мы настоящие, но окружающие во многом нас придумывают…

— И вы можете показать Выход?

Электрический чайник Vitek («Витёк», как называет его мой сын Димка) пошумел и отключился. Человек разлил кипяток по чашкам; в комнате сразу запахло кофе.

— Нет, — сказал он.

— Я так и знал! — вырвалось у меня.

Он поморщился, как от зубной боли.

— Показать не могу. Но могу объяснить, как его найти. Кстати, некоторое время назад вы были рядом с ним. В двух шагах.

«В двух шагах от „Рая“, называлась повесть о разведчиках во время войны, которую я читал еще в школе, в журнале „Искатель“. Память моментально начала отщелкивать события назад, выискивая: где? В здании полиции? В «Страусе»? На чердаке дома, где мы встретились с Митькой (дошел ли он до мамы?!)? На озерах? Где? Где?!

У меня все было написано на лице. Протягивая чашку с огненным кофе ручкой ко мне (держал за раскаленные бока и даже не покривился), человек располагающе улыбнулся:

— Не надо так себя мучить. Все равно вы не знали, что стоит подойти, шагнуть — и вы вернетесь назад. Это был взорванный дом, у которого вы нашли куклу.

Да, конечно. Все правильно. Сергей тогда предложил меня подвезти, но что-то толкнуло — и я отказался. Пошел пешком. Посчитал, что нужно осмотреться, подумать… Был дом, вернее, то, что от него осталось. И была поплавленная кукла с бесстыдно раздвинутыми ногами. Она еще сказала мне «Ма-ма» голосом певицы Глюкозы. А в этом доме…

— В этом доме, — сказал человек, сидящий напротив и, без сомнения, читающий мысли, — был Выход.

Я осторожно отхлебнул из чашки.

— Вы Харон? Вы действительно Харон? — спросил я.

— Харон Ованесович Оганесян — к вашим услугам. Мой отец был историком, специалистом по Древней Греции. Именем я обязан ему.

— Жутковатое наследство, — сказал я, чувствуя пустоту в душе. — Но армян-лодочников не бывает, так же, как нет евреев-строителей и дворников.

— Ну, во-первых, армянин я только наполовину; мама была русской, царствие ей небесное… А что до имени… Многие не знают, с чем оно связано. Можно же абстрагироваться…

— А вы — абстрагируетесь, когда топите на озерах людей? К тому же, если не ошибаюсь, это был брат по крови…

Он помрачнел:

— Почему люди помнят один плохой факт и забывают сто хороших? Трагическая случайность, не более…

Я смотрел на него. Ничего общего с описанием моей мамы. Невысокий, без бороды, утонченные черты лица. Над уголками губ, справа и слева — щегольские капельки усов, будто прилипли две половинки кожуры от семечек. Седые баки. Волосы с проседью собраны сзади в аккуратный небольшой хвост, перетянутый кожаным шнурком. Лицо породистое, но никакой благообразности; скорее — порок.

— Мне вас описывали по-другому, — сказал я. — Тот, в «Страусе», был ближе к образу. И звали его так же. Что за мистификации, можете объяснить?

В это время с улицы послышался зычный голос Каракурта. Харон поднялся с кресла, подошел к окну и позвал меня:

— Не желаете взглянуть?

Я приблизился к окну.

Занимался пасмурный рассвет — новый день в этом проклятом мире. Во дворе собрались все, или почти все, Дикие Байкеры. Они стояли вокруг высокой деревянной конструкции, на вершине которой лежали тела Птицеяда и второго байкера, завернутые в серые покрывала.

Каракурт и еще четыре бандита держали в руках горящие факелы. Главарь с пафосом вещал о потере, мести, памяти, законах паучьей стаи; его голос то почти утихал — и тогда стоящие в отдалении подавались к нему, чтобы расслышать, то гремел во всю мощь — и люди отступали. Так они колыхались некоторое время. Потом большой босс на мгновение умолк, вскинул вверх факел и заревел. Его примеру последовали четыре бандита, а все остальные орали с поднятыми вверх руками. Звук был столь мощный, что задребезжали стекла, а я отшагнул от окна, успев заметить, как пять человек внизу, во дворе, не переставая орать, синхронно опускают факелы и подносят огонь к основанию деревянного сооружения.

Харон, не отрываясь от зрелища, допил кофе и пробормотал:

— Ритуал…

— Да бросьте вы! — сказал я с раздражением. — Насмотрелись голливудщины… Начнем с того, что Патрокл был обезглавлен, а Птицеяда расстреляли…

— Знаю, — сказал Харон. — Читал Гомера.

Мы вновь уселись друг напротив друга. С улицы доносился треск гигантского костра, в небо поднимались клубы черного дыма.

— Так что насчет внешности и двойников? — спросил я. — Или тот, в стриптиз-клубе, тоже был настоящим Хароном? Вас, Харонов, вообще можно строить поротно и отправлять на защиту города от всякой нечисти…

— Знаете, Артем, в этом мире много странного… Если я вам скажу, что того человека в «Страусе» не было — вы ведь не поверите?

— Как это — не было?! — взвился я.

— Вот видите… Точно так же не поверите в то, что он такой же настоящий Харон… виноват, был настоящим Хароном, работал на лодочной станции Холодных озер… Только родственников у него нет, а у меня есть — бабушка; он был наркоманом, а я — нет; и он не знал, где Выход и кто такой Человек Равновесия, хотя слышал и про то, и про другое. А я знаю.

— А кто утопил мужа Розы Карапетовны? — спросил я, переставая понимать вообще что-либо. — Вы? Или он? Или оба вместе?

— Я, — сказал Харон, улыбаясь. Подумал и добавил: — Или он. Но только не оба вместе.

— Вы издеваетесь?

— И не думал.

— А как вы оказались здесь, на Золотых дачах?

— Очень просто. Четверо суток назад, ночью, ко мне в квартиру в Нижнем городе вломились полицейские во главе с господином Топорковым. Перевернули все вверх дном — что искали, не имею понятия. Зачем-то потащили меня с собой, не дав толком собраться. На выезде из Нижнего города меня отбили байкеры, доставили сюда. Каракурт потом по глупости попался, не знаю точно где.

— Они держат здесь заложников?

— Да, кое-кому из хозяев особняков или их родственников не повезло…

— И вы называете это невезением?! — Я заставил себя успокоиться, закрыл глаза и сосчитал до десяти. — Я искал вас. Долго. Мне про вас сказал…

— …Лесик. Я знаю.

— Я искал вас… Напрасно?

— Это решать вам. Расскажу, что знаю. Сможете понять, нет ли… Приготовьтесь слушать. Настройтесь.

Окружающее пространство преобразилось. Все посторонние звуки и запахи ушли, изображения окружающих предметов и картины за окном будто смазались. Были только я и он.

Да. Кажется, я настроился…

— Представьте себе мир, внешне очень похожий на обычный: с теми же зданиями, улицами, людьми, тем же духом знакомого вам с детства города. Но вместе с тем неуловимо измененный, когда вы не знаете, сколько на самом деле этажей в супермаркете, или откуда взялись те или иные «лишние» постройки. Мир одной большой беды, раскладывающейся на какое угодно количество каких угодно составляющих. Это может быть бойня в супермаркете, после которой не остается трупов врагов, но она реальна, потому что вы находите гибнущих или погибших людей, которых вы знаете и которые вам дороги. Это может быть нападение обкуренных вооруженных парней на одинокую машину… Взорванный дом… Осада банка… Крысы-мутанты, пожирающие людей… Правоохранительные органы, устраивающие информационную блокаду и не дающие расследовать то, что происходит, специалистам из федерального центра… Бессмысленные бои на улицах — или, наоборот, отсутствие людей: целые вымершие кварталы. «Пир во время чумы» в Нижнем городе. Байкеры-бандиты, которые считают себя хозяевами… Достаточно? Но беда и ее составляющие — лишь одна часть картины. Другая: нередкое отсутствие логики в событиях, рассказах людей; отсутствие логики в течении самого времени! Вспомните: то, что говорил вам водитель «Оки» Сергей, а позже — ваша бывшая учительница, поразило вас своей алогичностью! Когда начались странные события? За три дня до супермаркета? За шесть? Но для вас они начались в день вашей поездки в супермаркет! И вы знали, что не отправляли семью в Москву, а все, даже ваша мама, утверждают обратное! Сколько времени вы провалялись в убежище Лесика, жалеючи себя? Два дня? Неделю? Как такое могло быть?

— Вам многое известно… — сказал я, завороженный. — Вы бог?

— Ни в коем случае. Я даже не Человек Равновесия — по крайней мере у меня нет его страсти к дешевым эффектам типа звонков по неработающим телефонам. Я Харон. Вы искали меня, чтобы получить ответы. Через многое прошли. Кое-какие ответы я дам… Итак, вот вкратце картина мира, в котором вы оказались. Никакой помощи извне! Она пресечена жесточайшим образом. Никакой связи с внешним миром. Мир беды, отсутствия логики. Черный мир парадоксов. Мир, где плюшевая игрушка паука по желанию ее хозяина превращается в живую тварь и сжирает человека. Мир, где зачастую нельзя верить никому и ничему, даже собственным глазам и ушам; а можно верить только оружию и собственным рукам и стрелковому таланту. Мир страха и постоянного напряжения. Мир, где нет киношных ужасов, типа ходячих мертвецов, дьявола, меняющего облик, или гигантской трехголовой змеи, но есть то, что гораздо страшнее, потому что реально. Вот вам мир реального на фоне ирреального — или наоборот, как вам больше нравится. Все смерти, которые вы видели, — это действительно смерти. Но что-то другое — не обязательно именно так, как предстало вашим глазам. Вот вам мир, который нельзя проанализировать; в котором нельзя спрогнозировать поступки — ни свои, ни чужие. Мир, в котором все знают всё про всех, — я вздрогнул, — а вы не знаете ничего ни про кого. Он есть, и вы в нем… уже две недели или около того.

Каждая его фраза падала огромным тяжелым камнем на мою душу. Я был завален этими камнями и не мог пошевелиться.

— Зачем? — спросил я, не видя его; кажется, слезы мешали мне видеть. — Зачем я здесь нужен?

— У каждого, кто находится здесь, есть свое предназначение. У вас — в первую очередь, ибо вам дано право (и боль!) постоянно осознавать кошмар и нелогичность происходящего вокруг. Самое сложное и самое ответственное предназначение, поскольку вы до сих пор живы.

— Какое?

— Оно откроется вам, когда вы будете у Выхода. Этот мир, при всей его черноте, имеет одно светлое пятнышко: из него можно выйти. Вернуться в нормальный, обычный, ваш мир, в котором вы жили до злосчастной поездки в супермаркет. Выход мобилен, он перемещается. Сейчас его нет на прежнем месте, во взорванном доме.

— А где? Где Выход?

Он не мигая смотрел на меня.

— Я скажу. Но прежде я обязан проинформировать вас о другом варианте развития событий. Вы можете уйти, вернуться… а можете попытаться найти Человека Равновесия и вместе с ним спасти этот мир. Выбирать вам. Возможно, стоит подумать о людях, которые против желания оказались здесь: в заложниках у байкеров-бандитов, в жилых домах… запасы продуктов не вечны! Они слабы, эти люди. У них нет и сотой доли храбрости и упорства, которые есть у вас. Ваша мама, ваша учительница… Еще многие, ваши друзья и знакомые, те, кто не успел вовремя уехать. Вы уйдете, а они останутся. Кто-то должен помочь им! Не в этом ли ваше предназначение? Найти Человека Равновесия я помогу. Во всяком случае, направлю. Но… решать вам.

Он умолк.

А я…

Я сделал свой выбор давно, и покоился он на простом и ясном постулате: Я НЕ ГЕРОЙ. Пусть этот мир спасает тот, кто знает, или хотя бы догадывается, как это вообще делается. Я здесь по ошибке. Нет у меня никакого предназначения. И быть не может.

Я хочу уйти.

— Я помогу найти Человека Равновесия! — напомнил Харон. Все мои мысли он прекрасно читал по лицу.

— Вы ведь могли слукавить, — сказал я.

— Что?

— Могли рассказать только про один вариант: поиск Человека Равновесия и спасение мира.

Он помотал головой:

— Нет. Не мог.

— Я хочу уйти, — сказал я тихо.

Он подался вперед:

— Не расслышал… Что?

— Я хочу уйти! — сказал я громко и отчетливо.

— Подумайте! — Его голос звучал почти угрожающе. — Нет ли ошибки в том, что вы…

Я метнулся к нему, схватил за затрещавшие отвороты халата на груди и вздернул вверх:

— Я хочу уйти, твою мать, понял, ты, чухня нерусская?! — заорал я ему в лицо, брызжа слюной. — Хватит с меня ваших фокусов: реально-нереально, бывает-не бывает, умер-жив! Вот вы где у меня, б…ди, все — скопом! Сгинут люди — и пусть сгинут! Всех жаль — и мать, и учительницу, и остальных… Но даже если их не будет в том, нормальном мире, куда я вернусь, а все они останутся здесь… Я хочу уйти!!!

— Отпустите меня, — сказал он спокойно.

Ярость схлынула, как морская волна, разбившаяся о волнорез. Я отпустил его и вернулся на свой стул. Звуки и краски постепенно возвращались.

— Вы не боец, — сказал он.

— Наверное. Впрочем, если бы я совсем не был бойцом, мы бы, возможно, и не встретились. Просто я не герой. Выбор пал не на того. Лимит неприкосновенности израсходован вхолостую. В другой раз тщательнее подбирайте кандидатов на роль спасителя.

— Я еще раз призываю вас подум…

— Ответ окончательный.

— Хорошо, — деловито сказал он. — У вас есть ко мне вопросы?

— Да, — сказал я. — Кто такой Дюкин?

— Конферансье в «Страусе», обычный маленький человечек… Вы так его напугали — он наверняка захочет уволиться… Уйдет на пенсию, переедет на дачу, подальше от этого сумасшедшего города. Станет выращивать картошку и продавать на базаре — если, конечно, «черные» хозяева базара дадут ему такую возможность.

Я терпеливо выслушал всю эту ересь и сказал:

— Харон, я не услышал ответа на вопрос, который задал. Кто такой Дюкин, откуда я его знаю, и почему он сказал: «Вы посредине»?

Харон помолчал, его губы с щегольскими капельками усов сложились в извинительную улыбку:

— Артем, я могу соврать… Но ложь вряд ли вас устроит. Вы узнаете, кто он, но не теперь. Что же до фразы… Он, наверное, увидел в вас героя, способного ввязаться в бой за спасение этого мира. Если бы он знал, что вы уходите, сказал бы нечто иное.

— Понятно. — Я кивнул. — И второе… Кто был тот, другой Харон, которого я нашел в «Страусе»? На тот момент я был убежден, что он — настоящий лодочник с Холодных озер, именно его я искал…

— Все не дает вам покоя? Послушайте, какая разница? Тот наркоман — просто очередной шаг ко мне, обманка… Вы готовы выслушать, где находится Выход? — Он достал из ящика комода лист бумаги и ручку и подошел к столу. — Присоединяйтесь…

Я встал рядом с ним.

— Знаете, Артем, мне интересно… Вы не боитесь, что я обману вас? Отправлю в ловушку, из которой вы никогда не сможете выбраться? Оправдаю свое имя в очередной раз?

Я посмотрел ему в глаза.

— А вы хотите отправить меня в ловушку?

— Честно говоря, очень.

— Рисуйте, — сказал я. — Я все равно не буду знать, ловушка это или нет, пока не приду на место.

Он начал быстро набрасывать чертеж и рассказывать. И я понял, что это никакая не ловушка, а самый логичный эпизод самой нелогичной истории. Круг замкнулся.

Мы почти закончили, когда совсем рядом несколько раз бабахнуло; в доме задребезжали стекла. Я выпрямился.

— Что это?

— Не отвлекайтесь, — пробормотал Харон.

Во дворе закричали и забегали люди. Послышались выстрелы.

Дверь в комнату распахнулась. На пороге стоял Землекоп.

— Мужики, поздравляю… У нас гости.

Глава четвертая

Харон оделся со скоростью, которой я никак не ожидал от этой рафинированной полукровки, провидца, прикрывающегося скромной должностью спасателя на водах.

Подгоняемые Землекопом, мы скатились вниз. Листок с планом лежал в кармане моих брюк.

На первом этаже вовсю кипела работа по организации обороны; она напомнила мне картины гражданской войны (но с поправкой на современность), которую я знал, естественно, по кинофильмам: никто не шел строем в шапках с красными лентами, зато пробегали во всех направлениях бравые парни в кожаной «униформе» с цинковыми ящиками в руках, снайперы с винтовками, автоматчики — словом, массовка. Со мной случилось краткое дежа-вю: мне показалось, я в родном банке во время его осады.

А вот и одно из главных действующих лиц — Каракурт. Покрикивает на своих людей:

— Шевелитесь! Снайпер — на чердак! Докладывать по рации!

Ни дать ни взять — красный командир.

— Кто посмел? — спросил я. — Полиция? Топорков?

Неподалеку засвистело, грохнуло. Похоже, работает установка «Град». Каракурт невозмутимо посмотрел мимо меня на Харона:

— Вы закончили? Хозяину можно дать отмашку?

— Он уходит, — сказал Харон.

— Мудро!

Я не поверил своим ушам. Это что же получается: Человек Равновесия — хозяин Паука Разумного?!

— Ни полиция, ни Топорков со своими отморозками в погонах сюда никогда не сунутся, — сказал Каракурт, обращаясь ко мне. — Это чеченцы. «Воины Ислама». Получили информацию, что у нас здесь большой склад оружия и богатые заложники… Землекоп, к мониторам! Камеры расставлены в секретах по всему периметру, — сказал он нам. — Отслеживаем передвижение каждой группы.

— Как же они… получили информацию? — спросил я, сбитый с толку. Очень уж уверенным в себе выглядел Каракурт.

Он посмотрел на меня непроницаемым взглядом и оскалил зубы, что должно было означать улыбку.

— Я ее отправил. Через проверенных людей. Я хотел заманить их — и они пришли. Правда, чуть раньше, чем ожидалось…

— Каракурт, — подал голос Харон из-за моей спины, — может, не стоит рассказывать всего?

— Почему? Чем он помешает? Я давно хотел уничтожить Масуда, Ильяса, Багиру и их людей. Двум паучьим стаям в этом мире не место. Они низшие изначально, потому что люди. Значит, останемся мы.

— Разве «Воины Ислама» — люди? — спросил я, хотя прекрасно понимал, что он имеет в виду.

Харон дернул меня за рукав и повлек в глубь дома, под парадную лестницу. Отсюда стрельба была слышна приглушенно, а взрывы гранат напоминали удары в большой барабан.

— Я не успел сказать кое-чего, Артем… Думаю, тебе это важно. Тот мальчик, Митя, которому ты дал адрес твоей мамы…

— Что с ним?!

— Он не дождался утра, ушел с чердака ночью и… Попал к педофилам. Есть тут уроды, их человек десять. Снимают порнокино с участием детей. Иногда убивают в кадре, но это — если есть заказ от особого клиента.

— Он… жив?

— Пока. Съемка будет сегодня. Но что с того?

— Я вытащу его, — сказал я, — и заберу с собой.

— Ты не можешь! — быстро возразил Харон. — Выход рассчитан на одного!

— Тогда доведу его до мамы…

— Я говорил: ты должен успеть к Выходу до конца сегодняшних суток. Потом Выход начнет перемещаться, и ты опять не будешь знать, где его найти.

— Я успею.

— А если нет?

— Я вытащу его, — сказал я упрямо. — Где их база, знаешь?

— Пансионат «Лесная быль».

— Это совсем недалеко… Я окажусь там быстро. Но мне нужно оружие…

— Подожди пару минут, — сказал Харон.

Он убежал. Я задумался. Успею ли я добраться до Выхода, если займусь Митькой? Но оставить его я не мог. Страшнее предательства не придумаешь…

Вернулся Харон в сопровождении обвешанных оружием байкеров — Вязальщицы и молодого парня, совсем мальчика, одетого в кожаную «униформу» с изображениями крестов на куртке и брюках.

— Я Крестовик, — представился паренек. — Мы с Вязальщицей идем с тобой.

— Зачем? — Я посмотрел на Харона. — Мне не нужна помощь, я прекрасно справлюсь один!

— Откуда такая уверенность? — Что-то в голосе Харона заставило меня заткнуться.

— А ты? — спросил я. — Ты разве не идешь с нами?

Он помотал головой:

— Я остаюсь с Каракуртом и его людьми. Очень хочется посмотреть, как они разделаются с «Воинами Ислама».

— Последний вопрос, Харон, — сказал я. — Что станет с этим миром?

— Какая тебе разница, ты ведь уходишь!.. Впрочем, могу успокоить: ничего хорошего.

Уходили длинной и душной кишкой оранжереи. По стеклянной крыше метались сполохи огня. Любоваться растениями не было ни сил, ни желания; именно в эти минуты я чувствовал себя незащищенным, не оглядывался по сторонам, смотрел только под ноги. Впереди бежала Вязальщица, потом я, замыкал Крестовик, который негромко матерился при каждом взрыве.

Мы были уже у выхода, когда над оранжереей в сторону дач пронеслось вытянутое стальное тело боевого вертолета. Крестовик приостановился, провожая его взглядом:

— Эх, б…. не увижу! Красивая будет расправа!

Мы промчались по дорожке до забора, отделяющего участок от леса, юркнули в небольшую калитку и остановились.

На Золотых дачах вовсю шел бой. За последние дни я так привык к этим звукам, что они казались мне почти родными. Ну вот, думал я, сцепились две паучьи стаи. Очень хочется, чтобы передавили друг друга. Но, принимая во внимание вертолет, у байкеров значительный перевес в вооружении, и «Воинам Ислама» придется туго.

Для нас в этом смысле Каракурт тоже не поскупился. У меня в «Макарове» полная обойма, на плече — АКМ (не люблю это оружие за громоздкость и отдачу, но «узи» или «Кедр» мне никто не предложил); на ремне в специальных карманах — несколько обойм для автомата и пистолета. Мои спутники также вооружены неплохо.

— Я знаю короткий путь до «Лесной были», — сказал Крестовик и первым углубился в лес.

Засаду заранее не почувствовал никто из нас, и на этом история бы закончилась, но… человек справа хрустнул веточкой.

На это стоило посмотреть: мы трое, не сговариваясь, падали на спины, заранее выбрав сектора обстрела, которые бы не пересекались с секторами напарника и открыли огонь одновременно с теми, кто был в засаде. Мы были с ними в равных условиях: они видели нас, но не ожидали столь стремительной реакции, поэтому стреляли по стоящим; мы же не видели их, но наш общий сектор обстрела был широк.

Мы зацепили пятерых — не знаю, насколько серьезно. Напор огня со стороны противника ослаб, и мы быстро переместились. Через мгновение в то место, где только что была Вязальщица, прилетела граната. Девчонка прыгнула еще дальше, чтобы не зацепило осколками, а я дал короткую очередь в то место, откуда швырнули гранату. Там заорали, крик перешел в вой; несколько раз в меня выстрелили с других сторон, но не прицельно, к тому же я опять отполз.

Бой прервался. Я почти физически увидел, как три оставшиеся в живых фигуры отходят, отползают, вжимаясь в землю и стараясь не шуметь.

— Не дайте уйти! — крикнул я, отпрыгнул, дал очередь. Теперь их осталось двое.

Я поднялся. Вязальщица и Крестовик тоже стояли на ногах, чуть пригнувшись, выпачканные в земле и иголках, и поводили стволами. Я свистнул, показал на пальцах направления отхода противника и дал команду одного оставить в живых. В тот момент я еще сам не знал зачем.

Крестовик ломанулся через кусты, нашел человека; послышался мат и одиночный выстрел. Мы с Вязальщицей, не скрываясь, отправились за вторым.

Это оказалась женщина. Несмотря на рану на бедре, она проворно, змеей, уползала с места боя. За ней тянулся тонкий кровавый след. Я окликнул ее и выстрелил в воздух, но она не остановилась.

Мы были совсем близко. Продолжая ползти, она дважды выстрелила в нашу сторону из пистолета. Вязальщица шарахнулась влево, потом отбросила свой «Кедр», выхватила из ножен на поясе длинный кинжал и прыгнула вперед, на ползущую женщину. Короткая схватка, пара ударов — и победа: враг распластан на спине, Вязальщица сверху, приставив кинжал к подбородку.

Мы с Крестовиком приблизились одновременно.

Немолодое и некрасивое лицо черноволосой женщины (она и одета была во все черное) было искажено яростью и болью. Она билась под сидящей на ее груди Вязальщицей, пытаясь вырваться, несмотря на нож. Глаза горели ненавистью. Вязальщица — даром что тоненькая — держала ее крепко, надавив коленями на предплечья. Суета соперницы ей надоела, к тому же она не хотела показать мужчинам, что плохо справляется; она жестко двинула кулаком левой руки в скулу женщины. Та тихонечко завыла и перестала дергаться.

— Ой! Я знаю эту суку! — радостно сказал Крестовик. — Ильясова баба, из «Воинов Ислама»! — Он подошел ближе и каблуком ботинка наступил на рану женщины. Та завыла громче, потом забормотала что-то, снова завыла. — На кого хайло раззявили, чурбаны?! — заорал он.

Женщина перестала выть, снова заговорила — негромко и быстро, не по-русски, с ненавистью глядя на Крестовика.

— А чего ж вас так мало в засаде? — спросил я, и она тут же оборотилась на меня; речь лилась без пауз, я не понимал ни слова, но знал, что в мой адрес звучат проклятия и угрозы: она словно хотела проговорить их как можно больше до того, как умрет.

Я махнул Крестовику. Тот убрал ногу.

— Это ведь Багира? — спросил я Крестовика, не отрывая взгляда от женщины.

— Она! — радостно подтвердил Крестовик. — Надо же! И нам досталось от праздничного пирога! Прям хоть вертайся к боссу с похвальбой, что мы Багиру поимели! Пускай он об этом Ильясу сообщит!

— Ну, поиметь себя она вряд ли позволит… — Я присел рядом с пленницей. — Одна старая женщина, — сказал я негромко (Багира затихла и пожирала меня своими черными ненавидящими глазищами), — сказала, чтобы я тебя остерегался. Вижу: не напрасно. Но сегодня не твой день. И в моем сердце нет жалости.

Она плюнула мне в лицо. Я вытерся рукавом, поднялся и скомандовал Вязальщице:

— Убей.

Вязальщица молниеносным движением полоснула ножом по горлу Багиры и отпрыгнула в сторону.

Тело женщины сотрясли конвульсии. Она захрипела, зажала длинный разрез ладонями, но от давления кровь хлынула сильнее. Она завозила ногами по земле, не отпуская рану, перевернулась на живот, потом на бок, с трудом вытянула руку, но до пистолета, отбитого Вязальщицей, дотянуться не могла. Еще несколько секунд — и все было кончено: Багира так и осталась лежать на боку, с остановившимся взглядом черных глаз и вытянутой окровавленной рукой.

Мы прошлись по полю боя. Двоих пришлось добить, остальные шестеро — мужчины разных возрастов, все кавказцы — были мертвы.

Вязальщица подобрала автомат и сказала первую фразу с того момента, как мы вышли с территории дачи Топоркова:

— Здесь должны были лежать мы. — Она посмотрела на меня. — Из-за тебя нам повезло?

— Ты что, дура, недовольна? — крикнул ей Крестовик, получил удар в лицо и упал.

— Какая разница… — сказал я устало.

— Еще раз меня ударишь, — сказал Крестовик, поднеся ладонь к носу и проверяя, нет ли крови, — я тебя убью.

— Но почему их было так мало? — Этот вопрос не давал мне покоя. Крестовику я подал руку, но он, хмыкнув, вскочил сам.

Вязальщица огляделась по сторонам, словно удостоверяясь, что мы перебили всех.

— Я знаю. Багира — боевик, но перед нападением на Золотые дачи Ильяс убрал ее — якобы в засаду, даже людей дал. На самом деле хотел уберечь. Никто не думал, что этим путем кто-то станет уходить.

— Уберег!.. — весело сказал Крестовик. — Слушайте, вы идете, вялого вам в зад?! И так сколько времени потеряли!

Пансионат «Лесная быль», стоящий на левом берегу Серебрянки, процветал в советские времена. В восьмидесятых медленно и неуклонно приходил в упадок. С начала девяностых здесь сменилось несколько хозяев, каждый из которых хотел вернуть этим местам прежнюю известность. Кое-кто даже развернул бурную деятельность на территории (приводились в порядок спортивные площадки для игры в теннис и баскетбол) и в самом здании. До конца дело не довелось. Вложения требовались значительные, а гарантировать в дальнейшем их возврат (не говоря уже о получении прибыли) никто не мог.

В начале прошлого года пансионат за бесценок выкупили какие-то сомнительные личности. Так, по крайней мере, было в моем, нормальном мире.

Мы остановились на опушке леса. Отсюда был виден фасад шестиэтажного оранжевого здания с большими балконами.

— Подобраться незамеченными не удастся, — сказал я. — Идем в открытую. Вряд ли начнут палить, не разобравшись. Будьте наготове.

Мы прошли по асфальтированной дорожке, миновали стоянку с двумя машинами — «БМВ» и «пежо» — и приблизились к парадному входу. Из стеклянных дверей появились два рослых парня с помповыми ружьями в руках. Мы остановились.

— Кто такие? Чего надо? — спросил один.

Мы переглянулись: договориться о версии не успели. Но Вязальщица быстро нашлась:

— Мы заказчики.

— Почему с оружием? — спросил другой.

— А ты попробуй по нынешним временам походи без оружия, — с вызовом ответила она. — Надолго тебя хватит?!

Наступила пауза; нас рассматривали долго и с подозрением. Наконец первый вынес вердикт:

— Непохожи.

Они синхронно направили на нас дула ружей и медленно пошли вперед.

Делая вид, что отступает, Крестовик переместился за наши с Вязальщицей спины. Я примирительно сказал:

— Мужики, да будет вам…

В этот момент присевший Крестовик выстрелил с двух рук по ногам охранников, мы же с Вязальщицей метнулись в стороны, уходя из зоны обстрела, и не напрасно: падая и скатываясь со ступеней парадного входа, охранники успели произвести по выстрелу и только потом выпустили ружья из рук.

Вязальщица направила дуло автомата в лицо одного из парней:

— Где главный?

Тот рычал, мычал и хватался за ногу. Не задумываясь, она выстрелила ему в лицо и тут же переключила внимание на второго:

— Теперь ты.

Несмотря на боль и шок от увиденного, этот оказался более сообразителен:

— В подвале… Съемка… там.

— Живи, — сказала девчонка и рванула вперед. Крестовик забросил одно ружье подальше, второе подхватил. Мы с ним еле поспевали за Вязальщицей.

В просторном холле с несколькими колоннами света не было. Вязальщица заметалась: три лестницы вели только наверх.

— Назад! За колонну! — заорал я, почувствовав опасность.

Огонь по нам открыли сразу из трех точек: помещения дежурного регистратора справа, коридора, ведущего в столовую — слева, и с лестницы около лифтов — спереди.

Оба мои напарника оказались под перекрестным огнем, но недаром Каракурт отправил со мной именно их: достать их пулей оказалось практически невозможно. Они прыгали, падали, перемещались, уходя из зоны обстрела. Клоуны-акробаты, да и только. В движении Крестовик умудрился метнуть гранату за стеклянную перегородку дежурного регистратора. Граната взорвалась, оглушая звуком в замкнутом пространстве, стрельба оттуда прекратилась, тяжелое стекло разорвалось, большие осколки упали внутрь и наружу помещения регистратора.

Человека на лестнице Вязальщица и Крестовик накрыли огнем автоматов вместе. Я в это время бился со стрелком, который довольно удачно скрывался в коридоре, ведущем в столовую. У него, как и у меня, был АКМ; он изрешетил всю колонну, за которой я прятался (это была единственная колонна в холле, не простреливаемая с двух других точек), а осколки этой колонны ощутимо посекли мое лицо и руки. Стрелок обладал дьявольской осторожностью, выманить его из-за угла — из его укрытия — мне никак не удавалось. Но байкеры не положили других противников, и я смог переместиться таким образом, чтобы его укрытие стало мне полностью доступно. Он не успел ничего предпринять; я выпустил в него оставшуюся треть обоймы. Стоило поберечь патроны, но я был очень зол…

Я подошел к лифтам. На лестнице рядом головой вниз и ногами на ступеньках в луже крови лежал один из бойцов. Крестовик и Вязальщица сидели прямо на полу, подпирая двери лифтов, с седыми от пыли головами.

Вязальщица посмотрела на меня:

— Ранен?

— Поцарапало немного… — пробормотал я, стирая кровь с щеки. Правая рука с автоматом висела плетью и ныла, тело трясло в ознобе. — Как вы?

— Живы, — сказал Крестовик. Веселья и бесшабашности как не бывало. — Как попадем вниз?

— Думаешь, есть смысл спускаться? — спросила Вязальщица. — Они наверняка слышали стрельбу и уже смотались каким-нибудь подземным ходом.

— Если я хоть что-то в этом понимаю, — сказал я, — там должна быть звукоизоляция…

— От войны над головой никакая звукоизоляция не поможет! — отрезала девчонка.

— Это мы сейчас проверим. — Я бесцеремонно оттолкнул Крестовика от дверей лифта и нажал на вызов. Створки разошлись. На панели под кнопкой с цифрой «1» была еще одна кнопка. — Поехали!

…Желтый прямоугольник света упал на пол большого и абсолютно темного помещения. В этом прямоугольнике стояли три наши не пропорциональные тени.

Мы вышли из лифта. Двери закрылись.

— Что дальше? — шепотом спросил Крестовик.

— Вперед, — так же шепотом сказал я.

Взять с собой фонари мы не догадались, поэтому идти пришлось в полной темноте. Противоположной стены достигли быстро и стали шарить по ней в поисках дверей. Нашли — но дверь была заперта. Крестовик вдруг шумно выдохнул, забарабанил в дверь и визгливо закричал:

— Открывайте, твари!

Я взял его за плечо и оттащил.

— Ты чего?!

— Ничего, — буркнул он. — Темноты боюсь…

Он поднял автомат и дал очередь по двери.

В просторном и на этот раз хорошо освещенном помещении находилось порядка двадцати человек. Половина из них, дети в возрасте от пяти до пятнадцати лет, сбились в испуганную кучу посредине, окруженные дюжими молодцами. Некоторые из молодцов были вооружены пистолетами, направленными на детей.

В дальнем углу — съемочная и осветительная аппаратура. Из «декораций» — только огромный низкий диван позади детей.

Стало быть, здесь снимается педофильское порно… От ярости у меня потемнело в глазах.

Все — и дети (на ком-то было только нижнее белье), и взрослые — смотрели на нас: кто со страхом, кто с настороженностью, кто с любопытством.

Высокий, неряшливо одетый мужичонка с маленькими глазками дебила, клочковатой бородкой и длинными немытыми пегими волосами неторопливо вышел из-за спин бойцов, остановился в отдалении и оглядел нас троих, одного за другим.

— Между прочим, не советую делать резких движений, — сказал он мне, безошибочно угадав мое состояние. — Если что, погибнут самые маленькие… — Потом обратился к Вязальщице: — Из вас троих я не убил бы только тебя. Ты можешь пригодиться в следующем проекте. Там есть эпизод, как два пятилетних ребенка насилуют половозрелую девицу. Такое ощущение, что я писал сценарий, представляя именно тебя… Хочешь стать звездой?

— Конэчно, хачу, — уморительно, с кавказским акцентом, сказала Вязальщица и выстрелила из «узи» от бедра. Безмерно удивленный, с открытым ртом и дырой во лбу, извращенец повалился на спину.

Дети закричали, завизжали, стали падать на пол. Мы с Крестовиком открыли огонь по охранникам, выбирая в первую очередь вооруженных. Помещение наполнилось грохотом; дети кричали, закрывали уши руками. Но, кажется, никто из них не пострадал.

Много времени лам не понадобилось. Крестовик ходил между телами здоровяков и безжалостно добивал раненых. После каждого выстрела дети начинали кричать, и я сказал ему:

— Хватит!

Митьку я пока не видел.

Вязальщица выбрала в толпе лежащих детей самого старшего — мальчика лет пятнадцати — подняла его на ноги и строго сказала:

— Всем одеться. Мы уходим. Проследи. Только поторопитесь.

Постоянно оглядываясь на нас, парень начал поднимать с пола и тихо, но настойчиво уговаривать детей. Они неохотно, далеко обходя убитых взрослых, разбрелись по помещению в поисках одежды. На нас смотрели с ужасом и ощущением того, что одна банда отбила их у другой, преследуя еще более страшные цели. Объяснять им что-либо сейчас было бессмысленно.

Все дети были измождены и худы; на руках и ногах многих я видел синяки и ссадины. Пока Крестовик обшаривал трупы, а Вязальщица ушла к стене и села там, безучастно глядя в одну точку, я бродил между детьми и заглядывал каждому в лицо. Митьки среди них не было.

— Кого вы ищете? — спросил пятнадцатилетний мальчик.

— У вас был ребенок… Митя. Примерно двенадцать лет. — Я постарался описать его, как помнил.

Парень кивнул.

— Знаю, о ком вы говорите. Степан, — кивок в сторону убитого извращенца, — продал его сатанистам.

Так, сказал я себе. Только спокойно…

— Когда?

— Сегодня утром. Степан жалел, что не сможет использовать Митьку в вечерней съемке, но сатанисты предложили хорошую цену. Кажется, ночью у них ритуал.

— Где находится их секта, ты, случайно, не знаешь?

— Слышал, что в «Гагарах».

Понятно. «Гагары» — ДК имени Гагарина, в начале Проспекта Энергетиков. Все правильно.

— Помоги маленьким, — сказал я. — Уходим через пять минут.

Я изложил ситуацию Вязальщице и Крестовику.

— Кто-то должен увести детей из города.

— Я, — сказал Крестовик. — Пойдем лесом и полями вдоль шоссе. Выберемся подальше в область, а там посмотрим. Я сумею их защитить.

Несмотря на то, что выглядел он немногим старше пятнадцатилетнего, я ему поверил.

— Сколько времени? — спросил я Вязальщицу.

— У меня нет часов. А ты что, опаздываешь?

— Вполне возможно…

Очень хотелось курить, и это было странно, потому что я никогда не курил.

До города мы, попрощавшись с детьми и Крестовиком, добрались без потерь благодаря звериному чутью байкерши, которая раз десять заставляла меня шарахаться за деревья, заборы и дома. Город умирал. Повсюду валялись тела людей, преимущественно мужчин, некоторые еще сжимали в руках оружие, некоторые были живы. Было много трупов собак и огромных крыс. Гул вертолетов не смолкал, лишь иногда удалялся на расстояние, на котором его было еле слышно. Звук стрельбы и взрывов превратился в абсолютно обыденное явление, каким бывает шум машин за окном в нормальном мире.

Около получаса мы стояли, спрятавшись за полуразрушенным административным зданием напротив ДК, и наблюдали. В «Гагарах» не ощущалось движения, оно казалось вымершим.

— Надо идти, — сказал я. — Иначе действительно опоздаю.

Вязальщица схватила меня за руку.

— Послушай… Мы живы… благодаря тебе? Скажи, для меня это важно.

— Как тебя зовут? — спросил я.

— Маша, — ответила она очень по-детски.

— Так вот, Маша… Я не уверен. Наверное, это так, но не обольщайся.

— Не завидую Крестовику, — сказала она и первой рванула к ДК.

Красивому, построенному в конце восьмидесятых Дому культуры в этом мире изрядно досталось. Некоторых окон на первом этаже не было вовсе; стены покорежены, опалены; ступени парадного входа разрушены. У фасада здания на асфальте — несколько убитых мужчин, один без обеих ног, в луже крови. Зрелище отвратительное… Да и как можно привыкнуть к смерти?

В этом мире я начал понимать, почему многие солдаты и офицеры, воевавшие в «горячих точках» — Афганистане, Чечне и других, — возвращаясь домой, либо сходят с ума в разных формах, либо стремятся побыстрее завербоваться снова на войну. Они привыкают к подобным картинам… Но дело даже не в этом. Внутри этих людей происходят необратимые перемены. Система ценностей, отношение к своей жизни и жизням других, отношение к вере и богу, душа — все меняется. Они другие.

Неужели меня по возвращении (если, конечно, я вернусь) ожидает нечто подобное?

— Пойдем через окно, — сказала Маша и лихо махнула в проем без рам и стекла.

Мы крадучись обходили помещения ДК, огибали горы мусора и битого стекла, поломанную мебель. «Гагарам» досталось не только снаружи, но и внутри. Автомат оттягивал руки, но я ни на секунду не опускал его, понимая, что смертельная опасность подстерегает за каждым поворотом.

Двери в малый кинозал, расположенный на втором этаже в самой глубине ДК, были заперты изнутри. Снизу пробивалась полоска света, а из зала доносилось гудение нескольких десятков голосов.

Вязальщица показала на пальцах: стреляем по замку на дверях вместе, входим вместе; важно в первый момент усилить фактор внезапности страхом, который могут вызвать двое агрессивных, выглядящих не вполне адекватными, вооруженных людей.

— Раз, два, три!

Загрохотали автоматы, выбиты плечами двери. Мы орем, как сумасшедшие, паля в потолок:

— На пол!!! Все на пол!!! Лежать, не двигаться!!!

Малый кинозал, в котором я бывал не единожды до и после ремонта, совершенно преобразился. Ряды кресел сняты и поставлены вдоль стен. По стенам, по всему периметру — горящие черные факелы в держателях; искрят и потрескивают. Сцена и экран отсутствуют. На месте экрана — огромная черная бархатная занавесь. В центре зала — круглое деревянное возвышение, выкрашенное черным. На возвышении — два обычных офисных стола, составленные вместе, накрытые пурпурным бархатом с изображением перевернутой пентаграммы, вписанной в круг (символ написан жирно и аккуратно, чем-то черным); покрывала не хватило, чтобы прикрыть ножки и ящики. Вид устрашающий, но и комичный. На столе, с опутанными толстой ржавой цепью руками, худенькое мальчишеское тельце, раздетое до пояса. На груди — также изображение перевернутой пентаграммы в кругу. Голова повернута в нашу сторону, глаза закрыты. Жив? Или нет? Митька окружен шестью внушительными подсвечниками (два слева, два справа, один в ногах и один над головой) с шестью горящими черными свечами на каждом.

В зале нечем дышать; пахнет потом, тяжелый дух от ароматических палочек. Похоже, это настоящие сатанисты, без дураков.

Люди в черных плащах и черных капюшонах, скрывающих лица — больше трех десятков, — лежали на полу вниз лицом. Двое с той стороны стола остались стоять. На обоих — темно-фиолетовые с золотистым оттенком плащи и капюшоны, также скрывающие лица. Один инстинктивно вскинул при нашем появлении руки: в правой был прямой длинный кинжал, блеснувший в свете факелов.

— Нож!!! — страшно заорала Вязальщица и направила на него автомат. — Бросай нож!!! За себя!!!

Человек выполнил команду после паузы.

Другой был абсолютно спокоен. Именно этот — главный, подумал я.

— Вы кто? — спросил он глуховатым властным голосом.

— Мы пришли за мальчиком, — сказал я. — Отдайте, и мы уйдем. В противном случае устроим бойню.

— Вы не можете его забрать. Он предназначен не вам.

— Открываем дискуссию, — сказал я и выстрелил одиночным в его правую руку.

Тело главного дернулось назад, из предплечья взметнулись капли крови. Рука повисла плетью. Но уже через пару секунд человек вернулся в прежнее положение и заговорил как ни в чем не бывало:

— Вы не можете его забрать. Он не ваш. Он нужен для ритуала.

— Тебя не спрашивают, говноед, для чего он нужен!!! — заорала Вязальщица. От ярости она была не в себе. — Отвязывайте!!!

Время безнадежно уходило; фактор внезапности растворялся. Главный мастерски тянул время. Кое-кто из лежащих зашевелился, начал приподниматься.

— Никому не двигаться, рукоблуды уродливые!!! — закричала байкерша и дала очередь над головами (шевеление плащей прекратилось), а потом сбила выстрелами несколько факелов. Два погасли, но два продолжали гореть на полу. — Будет пожар, — негромко сказала она мне. — У нас минута, от силы две.

Даже отсюда я видел, как кровь из раны главного течет по плащу снаружи.

— Забираю Митьку, и уходим, — сказал я и двинулся к возвышению.

Вязальщица кивнула и зашарила под курткой в поисках новой обоймы.

Я шел между телами лежащих. Дуло АКМ было направлено на главного. Его помощника я считал совершенно не опасным.

Лицо Митьки было мертвенно-бледным. Грудь еле заметно вздымалась: жив. Ну конечно — сатанистам для их ритуала он был нужен именно живым…

Взойдя на возвышение, я откинул автомат за спину и попытался поднять мальчика на руки, но цепь, сковавшая его руки, другим концом крепилась где-то внизу — то ли к полу, то ли к столам. Попробовал распутать — ничего не вышло.

— Развязывай! — заорал я на главного. — Жить надоело?!

— Краткий миг жизни — лишь служение Ему в телесной оболочке, — хрипло и не вполне членораздельно сказал он. Потеря крови давала себя знать.

— Часть твоей телесной оболочки уже повреждена. Хочешь лишиться второй конечности?! Развязывай быстро!!!

Что-то забеспокоило меня на периферии зрения. Я кинул взгляд вправо. Деревянная обшивка стен лениво занималась огнем.

— Артем! — заорала Маша, возясь с автоматом. — Быстрее!

Главный внезапно подался вперед, перегнулся через лежащего Митьку, опершись на здоровую руку. Он был близко, и я мог поклясться, что у него нет лица.

— А ведь я знаю тебя, — прошипел он. — Ты убил Вельзевула, одного из лучших слуг Его! Тебя не будет!

Главный отшатнулся назад, а его помощник молнией перемахнул стол и теперь стоял рядом со мной. Стремительный взмах руки с кинжалом (то ли не бросил тот, то ли имел еще один?..) — я зажмурился… Вязальщица успела первой. Автоматная очередь, нож отлетел в сторону, тело помощника заплясало и рухнуло, обливаясь кровью, с возвышения на пол, на лежащих сатанистов. Капюшон откинулся. Под ним была голова мужского манекена.

Я схватил стоящий справа тяжеленный канделябр и, разбрасывая свечи, что было сил ударил главного в голову. Он без звука завалился на спину. Не глядя, я откинул свое орудие. Оно упало на спину одного из лежащих, и плащ тут же вспыхнул, словно был пропитан чем-то горючим. Человек заорал, вскочил. Вязальщица тут же разорвала его очередью, заорала страшно:

— Всем лежать, твари!!!

АКМ был у меня в руках. Два одиночных — и цепь лопнула. Снова откинув автомат за спину, я подхватил Митьку, оказавшегося легким, почти невесомым, и понесся к выходу. Маша, матерясь и постреливая, прикрывала отход.

— Сколько зла в городе, — сказал я, укутывая мальчика в свою футболку и куртку. — Я и предположить не мог…

— Ухолишь? — спросила Маша. В ее голосе звучала скрытая надежда.

— Не знаю. Нужно как-то передать Митьку моей маме…

— Я отнесу его, — сказала она безнадежно. — Дай адрес…

— Ты уверена, что хочешь это сделать?

Отвернувшись, она помотала головой.

— Маша, — сказал я. — Когда доберетесь до мамы… Я знаю, что доберетесь. Останься у нее. Скажи — я просил. Она хорошая тетка, со своими странностями, конечно… Пожилой человек, нуждается в помощи. Не бросай ее. Не возвращайся к Каракурту.

Она все не оборачивалась.

— И прости меня.

Она повернулась. Ее глаза были совершенно сухими.

— Мне не за что тебя прощать. Пошли.

Мы выбрались из подвала полуразрушенного административного здания напротив ДК. Дождь стоял стеной, как в первое мое утро в этом мире.

— Вам туда. — Я махнул рукой и назвал адрес. — Берегите себя.

— И ты, — сказала Маша, прижимая к себе Митьку. — Ты остаешься один. Постарайся не погибнуть. Прощай. Думаю, мы больше не увидимся.

— Я тебя найду, — убеждённо сказал я. — Там, в моем мире.

Она грустно улыбнулась и пошла, не оглядываясь.

Я повернул в противоположную сторону — на Площадь Строителей. К супермаркету «Центральный». Именно в нем, по словам Харона, сейчас находился Выход.

Здание едва виднелось сквозь плотную завесу дождя: трехэтажное, модерновое, похожее на космическую станцию из фильмов Лукаса.

Внутри, на восьмом этаже (Харон никак не объяснил мне этот феномен; «прими его как данность», сказал он) я должен найти двери, в точности соответствующие дверям в приемную заместителя директора Николая Николаевича.

«Ни в коем случае не пользуйся лифтом, — первое наставление Харона. — Ни один из них не довезет тебя до восьмого этажа. Высадит на другом, зато после этого ты ни за что и никак не попадешь на восьмой».

Обойдя сломанный шлагбаум, я пересек площадку перед входом и осмотрелся. Внешне все выглядело так, как две недели назад, когда я уходил. Я осторожно заглянул внутрь.

«Ни на секунду не расслабляйся. Ловушек много, я не имею права раскрывать их все. Но если ты будешь собран и внимателен — не попадешь ни в одну».

Огромный мускулистый черный дог летел на меня из-за полуповаленной стойки с напитками. Я отпрянул в сторону — и он в прыжке изменил направление… и врезался в тяжелую стеклянную створку дверей.

— Что ж ты такая тупая псина? — в яростном возбуждении заорал я собаке; она рычала и бешено лаяла, кидаясь на дверь, обливая ее белой тягучей слюной. — Второй раз я тебя обманываю, и второй раз ты попадаешься! Смотри: сейчас будет третий!

И я сунулся к проему между неработающими дверьми.

Собака оказалась там одновременно со мной; ее чудовищные челюсти лязгнули, и я выстрелил прямо ей в пасть.

«Не ходи по залу — не ищи прошлого. Может быть, тела твоих товарищей все еще лежат там, где ты их оставил, а может, и нет. Но как только ты переступишь порог, время понесется в два, в три, в четыре раза быстрее. Задача всех — и времени в том числе — не дать тебе уйти».

Я понесся через зал, не глядя по сторонам, лишь ощущая тяжелый дух мертвечины и давно испортившихся продуктов. Я несся к двери, ведущей на лестницу. Она оказалась заперта. Я расстрелял замок, но что-то насторожило меня. Вернулся в зал, отыскал в одной из касс разломанный и опустошенный кассовый аппарат, взял его, вернулся к двери и метнул.

Я попал точно в растяжку, к которой крепились две ручные гранаты. Грохнул двойной взрыв, низ лестничного пролета был разрушен.

— Вот он! — закричали справа из глубины зала. Воздух прошили автоматные очереди.

Я рванул вперед.

«Между вторым и третьим этажами должна закончиться последняя обойма твоего автомата. Не двигайся дальше, пока не потратишь ее — ты не сможешь оторваться».

Так вот что имелось в виду! Ко второму этажу они почти нагнали меня (как им удалось это сделать столь стремительно?!). Я вжался в угол на площадке и расстрелял всю обойму, уложив четверых преследователей и ранив одного. Двое оставшихся с воплями понеслись вниз. Вслед им я бросил ставший бесполезным АКМ.

Вспотевший, мокрый насквозь от дождя, возбужденный, я тем не менее все ремарки Харона помнил в точности. В определенный момент они как бы сами собой всплывали в голове.

«Пятый этаж».

Пятый этаж… Черт, что он хотел сказать? Ключ торчал в двери, ведущей с лестницы на этаж, и я не услышал, а почувствовал, что за ней — опасность. Протянул руку, быстро повернул ключ, заперев дверь — и отскочил, прижался к стене. И сразу несколько тяжелых тел ударилось в дверь с той стороны, загрохотали выстрелы, заорали люди:

— Проклятие, он нас запер!

— Стреляй в замок!

— Откуда он знал?!

Я уже несся вверх, получив очередной крохотный выигрыш во времени.

«По шестому перейдешь на другую лестницу. Но прежде чем заходить на этаж, досчитай до пяти».

Я ощущал, как время стремительно утекает, и досчитал только до четырех, ворвался на этаж, понесся по нему… Хорошо, что хватило терпения досчитать до четырех: ударной волной, огнем и вихрем осколков меня всего-навсего отбросило назад, обсыпало осколками стекла, горячими оплавленными металлическими и пластмассовыми обломками. Серверная, что ли, взорвалась? Но разве серверная была на шестом?..

Оглушенный, я с трудом поднялся и, шатаясь, побежал по этажу в сторону лифтового холла.

«Помни: они идут за тобой по пятам. И еще. У тебя есть одна граната».

Ремарка всплыла в голове именно сейчас… Еще не вбежав в лифтовой холл, но уже услышав мелодичный звонок открывающегося лифта, я выхватил из-под свитера последнюю гранату, сорвал чеку и метнул за угол. Громыхнуло.

Уже не имея сил смотреть на смерть, отворачивая лицо, я пересек лифтовой холл, толкнул рукой дверь на лестницу…

Автоматная очередь ударила с последней ступеньки пролета и отбросила меня к стене.

Время остановилось.

Я смотрел на себя. Две обожженные дыры на груди, одна на животе и одна на правой брючине. Толчками выплескивается кровь. Странно — ничего не чувствую, словно… не в меня.

Рот наполнился жидким и тягучим. Я разжал зубы…

Кровь.

«Ты меня не слушаешь. Нельзя выпускать оружие из рук. Если лишился автомата, тебя защитит пистолет. И твой стрелковый талант».

Ну, вот и все. Лимит на жизнь иссяк. Я не Джеймс Бонд — и живу лишь единожды.

Стало тяжело, словно на плечи взвалили две пудовые гири. Я медленно сползал по стене, ничего не видя и не слыша вокруг: только звон в ушах да неясная, нереальная тень впереди. Она должна подойти и выстрелить… добить.

А я почти дошел. В двух шагах от рая…

«…пистолет. И твой стрелковый талант».

Откуда это?

Тень приближалась.

Пальцы правой руки свело судорогой. Я валился на левый бок, но рукоять пистолета уже легла в почти мертвую ладонь.

Толчками уходила кровь. Толчками утекали силы. Неохотно покидала тело жизнь.

— Ну здравствуй, Артем…

Сколько ему нужно? Три секунды? Пять? Дуло «Кедра» уперлось мне в макушку. Ну, все. Не успел.

Я зажмурился.

Щелчок. Еще щелчок. Еще, еще, еще! Что ж не перезарядил?!

— А-а-а!.. — заорал он яростно, брызжа слюной, и принялся молотить меня ногами в щегольских штиблетах…

…И я выстрелил снизу вверх трижды на третьем ударе, а когда он стал валиться на меня, напрягся и толкнул что было сил. Мертвое тело Топоркова загрохотало вниз по лестнице. Прощаться не будем, Афанасий Тимофеич, подумал я вяло. Скоро увидимся.

Умирать? Или ползти? Или умереть в дороге?

Я выплюнул кровь.

Ты не справился, — прозвучал голос в моей голове. Но это был не Харон. Это был мой большой друг, Человек Равновесия. — Я отпустил тебя. Но ты даже уйти не мог. Ты никчемный.

Вот тебе, с-сука, сказал я мысленно. И мысленно сделал самый яростный неприличный жест — нет, два неприличных жеста!

И пополз.

На каждую ступеньку я взбирался, как на гору, цепляясь руками и толкаясь здоровой ногой. Преодолеть пролет было для меня равносильно подвигу. Боль была такой, что темнело в глазах, а сердце то и дело пропускало удар. Ни мыслей, ни чувств, только команда: ПОЛЗТИ.

Семь ступеней, пролет… Еще семь ступеней — седьмой этаж. Осталось совсем немного. Нужно постараться.

Больно и досадно. Больно — от ощущения уходящей жизни, а досадно… Ведь почти успел. Через такое пройти, и в последний момент… Не это ли ощущали русские солдаты в войну, погибая при штурме рейхстага, когда уже вот она — победа, протяни только руку…

Восьмой этаж.

Сил нет. Ничего не вижу. Не смогу. Не получится…

Тусклый голубоватый свет на этаже и шесть одинаковых пар дверей.

— Ты не успел, — сказал голос сзади. Все-таки пришел… посмотреть, как я умираю. — Время вышло.

Я выплюнул комок крови.

— Врешь ты все… — хрипы вместо слов.

— Испоганил своей кровью весь пол! Слабак. Ты не смог. Харон предлагал остаться!

— У меня… еще минута… две…

— Ты не успеешь определить, какие из дверей — твои.

Я медленно, превозмогая себя, чуть отодвигая стоящую рядом смерть при каждом движении, пополз к крайним правым дверям, самым ближним ко мне. Сзади раздался возглас — в нем были удивление и досада.

Я боднул двери головой. Они открылись внутрь.

Пол заканчивался в полуметре впереди. Дальше обрыв — и пустота.

— Game over, — сказал я — не столько ему, сколько самому себе.

— Стой! — бессильно заорали сзади. — Ты не успел! Время вышло!

— Пошел ты, гнида… — сказал я и попытался улыбнуться.

Как там говорил Харон? В этом мире только смерть реальна, все остальное — обман. Прекрасная возможность убедиться в правдивости его слов.

Я заорал, захрипел, застонал, преодолевая последние сантиметры… И на упрямстве, на вредности, обхватив мертвыми пальцами ровные спиленные края паркетной доски, толкнул тело вперед и полетел вниз, в серую пустоту.

Я умер уже в полете.

Глава пятая

— Начинаем деактивировать навигационные поля.

Странно.

Звук есть, а изображения нет. Перед глазами черно.

Но главное — нет боли. Восхитительное ощущение.

— Пошла деактивация. Поле один… Поле два…

— Помедленнее, куда ты гонишь? Сорвем бэк.

— Поле три…

— Пространственный модуль — норма…

— Временной модуль — норма…

Что за странный язык, на котором они говорят? Раз нет боли, значит, я на небесах? Но ангелы не могут так разговаривать.

— Доктор, что с давлением?

— Сильно повышенное. И мне не нравятся его руки. Мышцы не расслабляются. Посмотрите на пальцы.

— Дайте немного времени.

— Поле сорок один…

— Что это на экране?

— Места виртуальных ранений. Видите, здесь и здесь — раны затягиваются.

— Пульс выравнивается. Давление приходит в норму.

— Включайте сканер.

— Поле шестьдесят четыре…

— Организм поразительной силы. Взгляните на это.

Судя по тому, о чем они говорят — я в дурдоме. Может быть, на небесах… А что? Возможно, в раю есть свои сумасшедшие дома. Для спятивших ангелов, например.

— О чем это он?

— Считает, что попал в сумасшедший дом в раю. Нормальная реакция.

— Поле девяносто семь…

— Открывайте шлюзы.

— До окончания деактивации запрещено вынимать саркофаг.

— Я знаю.

— Поле сто двенадцать…

А может, меня утащили инопланетяне, и я теперь у них на корабле. Подлечили, начнут ставить опыты. Судя по диалогам, очень похоже на инопланетян. Правда, странно то, что они говорят по-русски…

— О чем он?

— Дешифратор барахлит… Думает, что мы инопланетяне.

— Каким образом ему вообще удается нас слышать?

— Разработчики считают, что во время бэк это необходимо. Поговори с ними.

— Кто там катит баллон на разработчиков?

— Я просто хочу понять…

— Поле сто тридцать. Скорость деактивации повышается.

— Психосоматическая кривая — норма…

Судя по голосам, их человек десять. Впрочем, люди ли они? Может, это великаны с крысиными головами… А что? Почему бы этому кошмару не стать реальностью?

Я по-прежнему ничего не вижу и не могу пошевелиться. Подождем. Когда-нибудь они ведь должны закончить свою деактивацию.

— Все функции организма в норме.

— Поле сто семьдесят. Деактивация завершена.

— Шлюзы открыты.

О черт, что происходит?!

— Датчики сняты. Выровняйте скорость массажного механизма до положения «стандарт».

— Девять часов неподвижности. Я бы не согласился.

— А его никто и не спрашивал.

Площадка, на которой я лежу, ритмично вибрирует и покалывает крохотными разрядами тока.

— Это не вредно?

— Все апробировано. Зато сейчас он встанет и будет, как огурец.

Площадка пришла в движение, потом остановилась.

— Саркофаг на позиции один.

Пауза.

— Ну… С богом, ребятки.

Зашипело, задвигалось; основание площадки начало подниматься — я оказался в вертикальном положении. Ворвался свет — но неяркий, вполне терпимый для глаз.

Зрение было расфокусировано секунду; потом я увидел людей. Обычных людей, ничего сверхъестественного. Никого из них не зна…

Откуда-то справа появился конферансье Дюкин в белом халате с дружелюбной улыбкой на лице. Протянул руку:

— Добро пожаловать домой, Артем.

Сидящий напротив меня человек сиял, как тульский пряник. Румяное лицо, сахарная улыбка до ушей… Ново всем этом без труда виделась неестественность, нарочитость. «Изображаем радость». А именно это Виктор Владимирович Сотников делал отвратительно. Наверное, притворяться радостным — единственное, чего он не умел никогда. Может, его и учили в его разведке, но зачет он скорее всего не сдал.

И мне сейчас, говоря откровенно, смотреть на него было противно.

— Ты чего такой кислый?! — фальшиво-весело воскликнул он. — Знал бы, какие результаты по тесту…

— С этим позже, — сказал я. — Какие у меня права?

— В смысле?

— К какой информации я могу получить доступ?

Улыбка Сотникова слегка поблекла, но он держался из последних сил. Мне даже стало немного его жаль.

Он поискал по столу, потом выудил из пачки бумаг справа два листа, скрепленные степлером, и протянул мне:

— Подпиши, и можешь задавать любые вопросы.

Я пробежал глазами текст. Ничего необычного, Договор о неразглашении совершенно секретной информации, разработанный юристами банка и утвержденный правлением. Последствия при нарушении прописаны настолько туманно, что заставляют потенциального подписанта покрываться гусиной кожей от страха.

Я поставил две подписи по тексту, одну — в самом конце документа, и дату. Вернул документ шефу.

— Спрашивай, — сказал он.

— Нет, не так, — сказал я. — Рассказывайте. А вопросы я буду задавать, если чего-то не пойму.

— Хорошо… — Он наконец вернулся к своей привычной деловой, суховатой манере поведения. — Как ты знаешь, на планерках я говорил об этом не раз, мы активно расширяемся. Долгое время это происходило в городе и в пределах области, но недавно встал вопрос об экспансии в сторону северной столицы. Средства вполне позволяют. К тому же в ближайшее время мы становимся холдингом. И филиал — довольно крупный — планируется открыть в Санкт-Петербурге. Наши клиентщики, Валютное управление и Департамент активно-пассивных операций имеют большие виды на Питер. Разработано и утверждено восемь проектов, к реализации которых приступит филиал. Один из проектов касается Службы безопасности. Таким образом, встает вопрос о том, кто возглавит — первоначально на правах и. о. — безопасность в филиале.

— Вы, — сказал я.

— Я остаюсь здесь. В головном офисе прибавится работы, в том числе для меня.

— Есть Михалыч, Игорь Каламацкий…

— Насчет Кулемы у меня свои планы… А Михалыч — волк, — сказал ВВС, — но слишком старый. Акела в любой момент может промахнуться. Руководство банка имеет большие сомнения по поводу его кандидатуры. И я предложил тебя.

— Тронут, — сказал я, — благодарю за доверие.

— Не поясничай. Решение по поводу тебя они обещали принять только после получения результатов тестирования по форме «ноль» на тренажере «Полигон 1».

— Тестирования… — пробормотал я. — На тренажере…

Вцепиться ему в глотку? А вдруг получится?

— Совершенно верно, — невозмутимо подтвердил Сотников. — При этом должно быть соблюдено три непременных условия: без подготовки, без предупреждения и без твоего согласия.

— Конечно, — сказал я. — Согласия я бы не дал.

— Дело именно в этом. К тому же чистота эксперимента… Погоди-ка.

Он снял трубку внутреннего телефона и сказал:

— Дюкин и Полисадников.

Через пару минут в кабинет постучались и осторожно вошли два человека: Дюкин и парень, который приснился мне, когда я задремал в автобусе по дороге из тира в банк: в очках с толстыми стеклами, делающими зрачки похожими на маленьких плавающих медуз.

— Присаживайтесь, — сказал им Сотников.

Они расположились за столом напротив меня. Полисадников сочувственно улыбнулся, и мне очень захотелось дать ему по очкам.

— Знакомьтесь, — сказал Сотников. — Дюкин Петр Николаевич, руководитель проекта «Полигон». Впрочем, ты, Артем, его наверняка знаешь, он часто бывает в банке. — Я кивнул. — А это — Полисадников Евсей Евсеевич, его зам, ведущий разработчик программы «Трэвел» по форме «ноль». Артем подписал Договор о неразглашении, господа. Посвятите его в подробности.

Дюкин откашлялся. Меня так и подмывало спросить, нашли ли они в «Страусе» замену Вельзевулу для своих шоу…

— Около двух лет назад, — сказал Петр Николаевич, — началось сотрудничество нашей компании с банком. Речь шла о том, что сотрудники, которых планируется подключать к выполнению особо важных и сложных задач — там паче, если им придется возглавлять подобные участки работы! — обязаны проверяться особым образом, дабы избежать форс-мажора в дальнейшем, на этапе выполнения этих задач. Мы разработали программы для тестирования специалистов разных областей деятельности, в том числе — для сотрудников безопасности. Руководители проектов и их заместители проходят обязательную проверку по форме «ноль», на объекте «Саркофаг». При том, как я уже сказал, что программы различны. У вас это был «Travel-war».[11] Для других департаментов — другое. Общий режим — «реальное участие». Главная задача разработчиков: абсолютная реальность происходящего, включая изначально нереальные, мистические моменты. То есть вы — там. Для рядовых сотрудников предусмотрены формы «один», «два» и «три» без режима «Реальное участие». Данный режим — невероятно дорогостоящая вещь, впрочем, абсолютно окупаемая. В процессе тестирования создана объективная и исчерпывающая картина того, как вы, потенциальный руководитель, можете повести себя в той или иной ситуации. Нет ничего, что осталось бы за скобками. Отчет пишет машина. Объем отчета восемьдесят листов. Из пятидесяти двух баллов вы набрали сорок один. Очень высокий результат.

— Прошу прощения, — сказал я. — Какой сегодня день?

— Среда, — сказал шеф. — Твоя суточная смена. — Он посмотрел в окно. — Скоро заканчивается… Завтра — мой день рождения.

Дюкин и Полисадников смотрели на меня.

— Я вам не верю, — сказал я.

Они переглянулись.

— В чем именно, господин Армеев? — спросил Полисадников.

— В том, что это тест, и все происходило всего лишь в моей голове. Я действительно был там. Просто вы меня вытащили.

Теперь уже Сотников уставился на них, и в его глазах была тревога.

— Парируйте, господа, — сказал он.

— Артем, сегодня, когда вы получали оружие, вам был сделан укол, — сказал Полисадников несколько более торопливо, чем следовало. — После этого вас доставили на объект и приступили к тестированию. Все, начиная с тира — программа. Люди, с которыми вы общались в ее рамках (или, как вы сами считаете, в реальности) — это не люди. Это функции. Все ситуации тщательно смоделированы.

— Я там был, — раздельно сказал я, уверенный, что должен убедить их, что они просто заблуждаются. — Я все это видел… Я говорил с Галиной Андреевной…

— Галина Андреевна умерла, — сказал Дюкин. — Двадцать четвертого февраля было сорок дней. В тот день вы ездили на кладбище. Это просто функция — одна среди многих. Для некоторых из них за основу взяты реальные люди, иные придуманы. Под вас писалась индивидуальная программа. Предварительно изучалась ваша жизнь и окружение. Именно поэтому вам все кажется подлинным. Но так и должно быть. Это еще раз подтверждает достоинства «Полигона». Уже завтра или послезавтра ваши мозговые процессы восстановятся окончательно, и вы поймете…

Я покачал головой: нет. Я был там.

— Конечно, были и недостатки! — сказал Полисадников. В его голосе мне почудились нотки отчаяния. — Например, во время поездки в «Центральный» в самом начале вас беспокоила одна мысль. Потом это забылось. Так вот, эта мысль — о снеге. В реальной жизни он еще не сошел. В программе же он не прописан. Взгляните в окно.

Я послушно поднялся и подошел к окну.

На улице давно стемнело, но в свете фонарей тут и там, большей частью на теневой стороне, виднелись бело-черные островки. Снег. В этом году поздняя весна…

Там, где я был, снега не было.

— В тот момент ваше сознание таким образом бунтовало против воздействия на него извне, против насаждения искусственно созданных обстоятельств. Во избежание сбоя, чтобы отвлечь вас, был добавлен дождь, — продолжал Полисадников. — Но если бы вы зацепились и осмыслили отсутствие снега… Мелочь, конечно, но… Не знаю. Последствия могли быть катастрофическими. Не могу не упомянуть и о другом. Я предупреждал, что не стоит писать конферансье с Петра Николаевича, но он настаивал… Резвился… В результате мы некоторое время были на грани срыва, краха всего проекта! Вот к чему приводят необдуманные шаги! Вы не должны были его вспомнить, и слава богу, не вспомнили, нас спасло чудо. Но его образ настолько впечатался в ваше сознание — последний год вы видели его в банке каждый раз, когда была ваша смена, — что еще немного и… — Он не закончил;

Я все стоял у окна и всматривался в город, ища следы того мира.

— Даже ваши неоднократные мысленные отсылки к виденным кинофильмам не случайны, — после паузы продолжал Полисадников. — Они вызывались нами из вашего подсознания и служили своего рода маяками. Иногда вы расслаблялись, иногда скорее находили выход из ситуации… Было и физическое воздействие. Например, в лесу, когда вы с байкерами напоролись на засаду чеченцев. Багира плюнула вам в лицо. Специальный раствор, имитирующий слюну, был выплеснут на вас из желоба в саркофаге.

Я приложил горящий лоб к прохладному стеклу. Меня лихорадило.

Часы на руке, мои замечательные SEIKO, показывали двадцать минут двенадцатого.

— К трем выходным после суток тебе положено еще три дня — адаптация после теста, — сказал Сотников. — Отдохнешь, придешь в себя…

— И найду Вязальщицу, — сказал я, обернувшись. — Я обещал ее отыскать.

— Диких Байкеров не существует, — сказал Дюкин. — Их придумал Евсей Евсеевич. Во время написания программы у него под рукой была трехтомная энциклопедия «Жизнь животных Брэма» девятьсот третьего года издания. Все прозвища и паучиные нюансы оттуда.

— Справедливости ради, — подхватил довольный Полисадников, — следует сказать, что паука Каракурта у Брэма нет. Его взяли из Словаря Брокгауза и Ефрона… — прикрыв глаза, он процитировал: — «Lathro dectes erebus. Ядовитый паук прикаспийских степей и южной России. Укус вызывает симптомы отравления крови, иногда со смертельным исходом».

— Перед тобой, — сказал Сотников почти с благоговением, — создатели мира. Ты там был, ты знаешь, насколько он реален. Это гении. Два бога. Или два дьявола. Или бог и дьявол — как угодно.

— Вот именно, — сказал я жестко. — Вот именно: я там был.

Дюкин шумно выдохнул и развел руками: дескать, ну что с ним поделаешь?!

— Чем же вам наш бывший милицейский начальник, Афанасий Тимофеевич Топорков-то не угодил? — спросил я.

— Воровал много, — с неприязнью ответил Полисадников. — Но чутье звериное: как жареным запахло, мгновенно в отставку соскочил. Грех было его не протащить. Лихо вы его в конце…

— Но раньше он меня… — пробормотал я. — А Человек Равновесия…

— Одна из ведущих функций, — быстро сказал Дюкин. — Побуждает к действию, подталкивает в процессе выбора. Совершенно мистическое понятие.

— А Харон…

— В реальности такой человек существует. Действительно спасатель на озерах, и у него действительно есть бабушка.

Я подумал и сказал:

— Нет. Нет.

И снова повернулся к окну, смотрел на город.

Пусть говорят что угодно. Я был там. Я сражался, спасал… Я умирал.

Я был там.

— Этого мы не предусмотрели, — пробормотал Полисадников.

— Да погодите вы! — прикрикнул Сотников. — Хорошо, Артем… Как ты сам объясняешь: где ты сейчас?

— В еще одной параллельной реальности — сказал я. — Где вы, шеф, не ранены, где банк цел и не разграблен… Их может быть чертовски много, этих реальностей. Мы говорили об этом с Галиной Андреевной…

— Ваша учительница лежит на Калининском кладбище, — сухо сказал Дюкин. — Участок номер тысяча шестьсот сорок два.

— В этой реальности — возможно, — спокойно отбил я.

— Прохождение теста не было идеальным! — с отчаянием сказал Полисадников. — Вы потеряли много времени в прибежище бомжей под мостом — миссию можно было завершить значительно раньше… Вы отпустили детей, спасенных от педофилов, с Крестовиком… Следовало поискать иное решение! Вы так и не знаете, дошла ли Вязальщица с Митькой до вашей мамы…

— Жаль, что я не могу туда вернуться и проверить, — сказал я. — Есть замечательный анекдот, воспоминание о котором не дает мне покоя в течение всей беседы… Я бы даже назвал его притчей. Однажды слепой и одноглазый собрались к девчонкам. «Я поведу тебя», — сказал одноглазый. «Но как же я узнаю, что мы пришли?» — спросил слепой. «А я громко скажу: ну, вот мы и пришли!» Договорившись так, они двинулись в путь. Но по дороге одноглазый наткнулся здоровым глазом на сук — и лишился зрения. От отчаяния и боли он завопил: «Ну вот, б…. пришли!!!» Тогда слепой оттолкнул его, вышел вперед, раскинул руки и закричал: «Здравствуйте, девочки!»

Повисла гнетущая тишина. Потом Сотников спросил:

— Это ты к чему?

Я повернулся к ним.

— Вы перестарались, господа, — сказал я. — Если на минуту допустить, что все произошедшее со мной не более, чем тест… Словом, вы создали его не абсолютно, а чересчур реальным. В этом все дело. И сейчас… Я не верю, что все закончилось.

Я вернулся за стол и сел. Некоторое время мы тяжело молчали.

Я спросил:

— Могу я увидеть машину? Этот ваш тренажер «Полигон»?

— Запрещено, — ответил Сотников. — Даже при условии подписания договора.

— Так я и думал, — поднявшись, я пошел к двери. — Последний вопрос, — сказал я уже у выхода. — Кто еще, кроме меня, проходил тест по форме «ноль»? «Travel-war»?

Прошла вечность, прежде чем Сотников решил ответить. Наверное, он чувствовал, что я знаю ответ.

— Никто, Артем. Ты первый.

По интонации и его глазам я понял, что он не лжет.

— С наступающим, шеф, — сказал я и вышел, осторожно прикрыв дверь.

Когда спустя шесть дней я не вышел на работу, Сотников позвонил мне домой.

— Почему тебя нет? — спросил он. — Заболел?

— Взял больничный, — сказал я. — В последний день перед выходом простыл под дождем… Отлеживаюсь.

Он покряхтел в трубку.

— Все упорствуешь?

— Плохо слышно, — сказал я. — Линия барахлит.

И повесил трубку.

У Димки заканчивались каникулы, Ольга работала. Они оба очень тревожились на мой счет, еще бы: целыми днями муж и отец лежит в постели, уставясь в одну точку, отвечает односложно. При этом — никаких видимых симптомов болезни…

А я… Я обдумывал свое решение.

Никакого врача я, конечно, не вызывал и два дня спустя после звонка шефа приехал в банк.

— Разрешите?

Виктор Владимирович сидел за столом и что-то быстро писал. Меня волной накрыло дежа-вю: такой душной и страшной, что я покачнулся.

Он отложил ручку и сделал радушный приглашающий жест:

— Заходи! Как ты? Поправился?

Я подошел к его столу, вынул из папки заявление и положил его на стол перед Папой. Он секунду в потрясении смотрел на бумагу и выдохнул:

— Ну дурак…

— Что-то новое в вашем лексиконе, — сказал я насмешливо.

— Ты хоть представляешь, что творишь?! — с еле сдерживаемой яростью прошипел он. — Ты хоть представляешь, какие перспективы и блага тебя ожидали?! Как ты меня перед правлением этой своей писулькой подставляешь?! Ну-ка, забирай немедленно! Извинись — и забудем!

— Восемь дней, — сказал я, глядя ему в глаза. — Я обдумывал этот шаг восемь дней. Каждый час, каждую минуту…

— Идиот!!! — заорал он, перестав себя контролировать, вскакивая и багровея. — Сейчас, когда все трудное позади!!! Ты об этом пожалеешь!!!

— Я тебе не кролик, — сказал я, наклоняясь к нему. — И не мышь. Надо мной поставили эксперимент. На мне обкатали эту вашу хрень… Аппаратура не была проверена. Могло случиться все, что угодно. Ты видел — у меня чуть не «снесло крышу»! Да что там… У меня ее почти снесло.

Меня переполняла ненависть к этому холеному ублюдку… Но я сдержался.

У самой двери я обернулся. Его красное лицо было яростным… и жалким. Он уже думал о том, как станет оправдываться перед правлением. Он уже дрожал за свою шкуру.

— Тебе никто, — отчетливо сказал я, — не давал права распоряжаться судьбами людей. Ни тебе, ни тем толстосумам, которые над тобой. Которые дают добро на бесчеловечные эксперименты. Надо мной поставили эксперимент, не спросив моего согласия… А я этого не люблю.