ЧАСТЬ 2 В ПОИСКАХ ХАРИКА

Глава первая

Мной овладела странная и тяжелая абсолютная апатия, если не сказать — отупение. Не хотелось разговаривать, думать, двигаться; я часами лежал под мостом, завернувшись в отвратительно вонючее тряпье, к запаху которого притерпелся, и глядел в широкий и неровный каменный свод. Спать почти не мог, а когда ненадолго забывался, перед глазами с потрясающей четкостью вставали картины боя, окровавленный Кулема с раздробленными ногами или Лева, умирающий на моих руках. С криком, или хуже того — воем, я просыпался.

Хозяева моего странного убежища старались подкармливать меня и по-своему даже выхаживали: совали то стакан водки, то сигареты; один раз маленькая дама по имени Аделаида, или Ада («Вот вредная сука! — ворчал на нее Лесик. — У нее и имя-то: Ад, только женского рода!») предложила: «Может, тебе того… Нюхнуть или кольнуться… Истомился ты весь, на живого не похож… Ты скажи, я сгоняю, знаю, у кого позаимствовать…» Они, посовещавшись, отдали мне лучшее из того тряпья, что у них было, а Леонид показал место, где меньше всего дует и тепло от земли, поскольку близко проходит теплоцентраль… Они были неплохими людьми и в меру своего разумения старались помочь, но помочь мне было сложно: рана моя была не физической, а душевной, зато стопроцентно смертельной. Надо было только немного подождать.

— Смотри, он почти не жрет ничего, болезный… — негромко говорила Аделаида. — И не спит… Загнется вовсе.

— А мне что прикажешь — кормить насильно или на ночь по башке бить, чтобы отрубался до утра?! — горячился Леонид. — Ему и так досталось… А мы делаем, что можем. Загнется, значит, судьба такая…

Но он вновь подкрадывался ко мне и, заглядывая в глаза, блеял:

— Артемушка! Покушай, мил-человек, а? Ну, нельзя себя так изводить… Выпей водочки и закуси, авось уснешь… Без отдыха человеку никак невозможно, не машины же… Вот, Адка пельмешков наварганила, где только достала, чертяка… Оно хоть и магазинные, а все одно, какое ни есть — мясо…

Я отворачивался. Есть не мог, а пил только тогда, когда они наклоняли горлышко грязной пластиковой бутылки с водой над моим ртом. Один раз кто-то из них, схитрил и налил вместо воды водку, но я учуял ее по запаху и отвернул лицо. Часть драгоценного напитка пропала даром, и Лев кричал на Аделаиду: «Еще раз, извергиня — и молись своей бомжовской богоматери, придушу! Не видишь, он двинутый: водку не пьет!»

Сколько это продолжалось, сказать сложно. Думаю, несколько дней. Все время шел дождь, день с трудом был отличим от ночи; впрочем, я и не стремился их различать. То меня знобило, начинался жар, я горел в лихорадке, понимая, что все — вот-вот наступит конец. А спустя десять-двенадцать часов обнаруживал, что здоров, просто слегка ноет поясница… Я не подхватил никакой заразы, вши, от которых чесался Лесик, меня, казалось, избегали. Этим метаморфозам не было объяснений, но я их и не искал. Лежал и бездумно глядел на каменный свод. Его узоры и изучил до мельчайших подробностей.

Абсолютная безысходность — это все, что я чувствовал. Никто не поможет — ни Харик, ни Шмарик; все это дурацкие придумки, бред воспаленного воображения. И никакого Человека Равновесия тоже нет, он нам с Сотниковым прислышался… А есть только мертвые Михалыч, Антон, Лева… Погибшие в банке ребята-охранники… За что? За деньги, за бумажки?! Да провались они!..

А если все так — к чему суетиться, куда-то идти кого-то искать? Все уже случилось, дальше будет только хуже. Потому можно просто лежать и ждать смерти. Так она наступит наиболее безболезненно…

Я почти не ел, мало пил, еще меньше спал, — практически не двигался — и медленно таял, растворялся в пространстве…

Но однажды все изменилось.

В то утро взошло солнце, и оказалось, что небо — глубокое и совершенно чистое, без малейшего признака облаков.

Я оглох от тишины и понимания, что дождя нет, а есть — весна в этом страшном сумасшедшем городе, свет солнца и что-то еще, пока мне недоступное…

Захотелось встать, но не было сил; я беспомощно зашевелился, как выброшенный на берег и перевернутый на спину краб, и, кажется, попытался позвать Лесика и Аделаиду, но Лесик оглушительно, с присвистами и похрюкиванием храпел, а я не смог выдавить из глотки ни одного членораздельного звука.

И в этот момент во мне проснулось такое огромное, великолепное желание жить, что я, ощутив вдруг омерзительное тепло и вонь тряпья, в котором столько времени ждал смерти, начал с остервенением и, насколько хватало сил, быстро выбираться из него; откидывал, отпихивал, матерясь, наконец, выбрался, встал на четвереньки… и меня основательно стошнило. Проклятие! Еще вчера я и не думал, как это гадко — быть бомжом; еще вчера я покорно ждал конца этого затянувшегося спектакля в ублюдских декорациях…

Но сегодня…

А что произошло сегодня? Просто взошло солнце, и мне захотелось жить? И я понял, что жить — не так плохо, даже в тех обстоятельствах, в которых я оказался.

Нужно досмотреть, чем все кончится. Но не пассивно, а участвуя; не из зрительного зала (ложи для инвалидов и моральных уродов), а стоя на сцене, с оружием в руках.

Итак.

Конечная цель — Человек Равновесия. Уж я-то знаю, какие вопросы задать этому выродку. Промежуточная цель — Харик, или Харон, кому как больше нравится. И нечего потрясать перед моим носом мистическими образами и закатывать глаза: пока они оба для меня — люди, из костей, крови и плоти. Кости всегда можно сломать, кровь пустить, а плоть ранить. А какими дополнительными способностями они обладают (если обладают!) — разберемся на месте.

Как найти Харона, знает Лесик. Тогда, в ночь моего появления здесь, он отказался говорить, а под утро я сломался. Придется допросить сегодня, и основательно, ибо долго задерживаться я больше не хочу да и не могу.

Пора будить моих спящих красавцев. Лучший способ — запах еды.

Храп Лесика прервался двадцать минут спустя невнятным звуком «Мням-мням…» К этому времени мой картофельный супец на тушенке был почти готов и вовсю распространял по округе сногсшибательный аромат. Ада, выпившая вчера больше Лесика, все еще крепко спала, и это мне было на руку.

Он вылез из тряпья, потряс головой, просыпаясь, и поморщился: болел один из оставшихся во рту семи зубов. Потянулся к валявшейся рядом бутылке некоего поддельного пойла, называемого у них водкой, опрокинул над раскрытым ртом и потряс. Прополоскал рот упавшими каплями, проглотил и снова поморщился.

Я наблюдал за ним.

Он перевел мутный взгляд на костер, потом на меня; брови его поползли вверх, губы сложились трубочкой и исторгли:

— О!..

С самой располагающей улыбкой, на какую только был способен в это утро, я поманил его рукой.

Мы сидели, разделенные костром с закипающим в котелке супом, и улыбались друг другу. Леонид потянул носом и блаженно зажмурился. Я подумал, что сейчас он начнет нахваливать мой кулинарный талант, но ошибся.

— Поздравляю, Артем. Ты стал одним из нас.

Это прозвучало не вполне четко, но абсолютно осмысленно. Я продолжал улыбаться, подобравшись внутренне и готовясь прыгнуть в любую секунду. Он ничего не замечал и продолжил:

— Дать зеркало? Где-то у нас был осколок… Посмотри на себя — ты поймешь, что я не обманываю и не кривлю душой. Для кого-то нужно больше времени, для кого-то — меньше. Тебе хватило трех дней, и ты совершенно…

Он ничего не успел понять — и вот лежит на земле, я навалился сверху, а мои пальцы держат его за горло.

— Договаривай, — ласково сказал я.

— …преобразился, — прохрипел он.

Не ослабляя хватки, я наклонился к его уху и внятно сказал:

— Никогда я не буду одним из вас. Кивни, если понял.

Он с большим трудом сделал едва заметное движение головой, и я сразу отпустил его горло, выпрямился и повернулся к костру.

— А супец-то наш совсем поспел! Даму будить будем?

Лесик смотрел на меня во все глаза и молчал.

Втроем мы довольно быстро расправились с почти полным котелком наваристого супа. Я внимательно наблюдал за обоими. Аделаида старалась есть размеренно, но то и дело переходила в галоп и покряхтывала от удовольствия; Леонид, напротив, ел с некоторой неохотой, то и дело морщась — то ли от зубной боли, то ли от воспоминаний.

Ада первой отложила в сторону пустую помятую миску с ложкой и, толкнув напарника в бок, довольно сказала:

— Я всегда знала, что мужчины — лучшие кулинары и повара.

— Чай за вами, — сказал я. — Займитесь, пожалуйста, любезная Ада.

Она кивнула и пошла мыть котелок.

— А теперь приступим ко второй части марлезонского балета, — негромко сказал я. — Леонид, как мне найти Харика?

Краем глаза я заметил, как замерла и напряглась Ада, возившаяся с котелком. На лице Лесика появилось несчастное выражение.

— Я… не знаю…

— Хватит играть со мной, — жестко сказал я. — Я и так потратил на вас слишком много времени. Если бы вы рассказали мне все, что знаете, еще тогда, в первую ночь, я бы сразу ушел и не стал тут… с вами…

— Мы хорошо к тебе относились, — подала голос Ада. — Мы старались тебе помочь. Тысячу раз мы могли расправиться с тобой, а тело сбросить в Серебрянку… Но мы этого не сделали. Мы дали тебе возможность прийти в себя. Если б ты свалил тогда, в первую ночь, неизвестно, как далеко ты бы ушел.

— Я признателен вам за то, что вы сделали и не сделали, — сказал я. — Но задерживаться дольше я не могу. И платить за сведения мне вам нечем. Дайте мне их в долг. Я верну долг при первой возможности…

— Ничего ему не говори! — крикнула Ада Лесику. — Я всегда знала: люди — неблагодарные твари…

Леонид посмотрел на нее, потом перевел взгляд на меня и, поморщившись, потер рукой то место на шее, которое недавно сжимали мои пальцы.

— Здесь решения принимаю я, — сказал он негромко. — В долг так в долг… Но у меня одно условие. Ты уйдешь завтра с рассветом. Ночью может понадобиться твоя помощь…

Ада, стоявшая неподалеку, слышала каждое слово. Она не стала, как обычно, возражать (это меня удивило), только спросила:

— Почему ты думаешь, что они придут именно сегодня?

— Чувствую…

— Тогда давай переберемся куда-нибудь, не дожидаясь ночи… Мест много.

Он помолчал.

— Нет. Здесь наш лагерь. Мы будем его защищать.

— Ну и глупо! — вдруг истерически заорала она. — Если их будет много, нам не справиться… даже при условии, что этот горе-вояка пожелает нам помочь! Нужно уходить!!!

— Мы останемся, — все так же негромко, но твердо сказал Леонид.

Ада села на землю и заплакала.

Я переводил непонимающий взгляд с одного на другого.

— Вы о чем? Кто такие они?

Леонид посмотрел на меня.

— Не уходи… И увидишь. Но приготовься: это не самое приятное зрелище. А поиски Харика могут подождать еще день; я расскажу все, что знаю, и это облегчит задачу.

— Хорошо, — сказал я, — уйду завтра. Рассказывай.

— Дурак! — заорала Ада сквозь всхлипывания, и непонятно было, к кому из нас это относится.

Лесик молчал, собираясь с мыслями; кажется, после вчерашней попойки сделать это ему было не так-то легко.

— Собственно, — начал он, — если ты отыщешь Харона, Человек Равновесия может и не понадобиться. Все, что тебе необходимо, знает Харон. Пожалуй, он даже лучше владеет ситуацией, чем Человек Равновесия, хотя со стопроцентной уверенностью утверждать не берусь. Начинать поиски следует с Холодных озер. Летом Харон работает там, на лодочной станции, там же он и живет. У него довольно теплый, хотя и маленький домишко, возможно, ты застанешь…

— Стоп, — сказал я. — Во-первых, сейчас — не лето. А во-вторых, мы с семьей летом довольно часто загораем на озерах, но никакого Харика, тем паче Харона, я не знаю. Лодочник там Федя…

— Это нормально, что ты не знаешь, — перебил Лесик. — Никто не знает. А Федя — да, есть такой. Но он — помощник. Главный там — Харон. Просто он почти никогда не выходит. Зато знает все про всех, все видит и все слышит. С началом весны он регулярно наведывается в свой домишко на озерах с зимней квартиры, о которой мне неизвестно. Кажется, она где-то в Нижнем городе. Впрочем, наверняка ты застанешь на озерах кого-то, кто сумеет тебе помочь. Послушай, Артем, а зачем все-таки тебе сдался Человек Равновесия?

— Хочу понять, что происходит и как исправить ситуацию. Он может объяснить…

— Уверен?

— Уверен.

— А ты хочешь исправить?

— А ты не хочешь?

— Нет. Я бы сделал так, чтобы мне, именно мне было комфортно. На остальных — плевать. Биться за них, защищать… Чего ради? Кто они мне?

— Ты не понимаешь…

— Это ты не понимаешь! — закричал он. — Нет морали! Есть инстинкт: защитить себя, свою самку, свой выводок и свою нору! Нельзя помогать миру: он не поймет и не оценит! Мы не герои! Защитить своих ты еще сможешь, защищая других — свернешь шею! Они же, эти другие, и помогут тебе ее свернуть, не погнушаются! — Он успокоился, посмотрел на удивленную Аделаиду, забывшую плакать, а потом снова повернулся ко мне. — Мой тебе совет: если Харон предложит показать Выход, возможность вернуться в нормальный мир, соглашайся. Думай о себе.


Как ни пытался я добиться от него, что должно произойти ночью, он отделывался коротким: «Будет драка». Я занялся оружием: разобрал автомат и пистолет, почистил, смазал оба ствола невесть откуда притащенным Аделаидой оружейным маслом, перебрал патроны… Все делал любовно, не торопясь: время позволяло.

Лесик следил за моими манипуляциями с одобрением, Ада — подозрительно.

Консервы кончились; ничего, кроме черствого плесневелого черного хлеба и воды, не осталось. Мы пообедали, Лесик сказал: «Нужно набраться сил, отдохнуть», — и ушел к своему тряпью. Аделаида сидела у самого ограждения и смотрела на воду, словно предчувствуя то, что должно случиться.

Вокруг по-прежнему не было ни души; не ездили машины, не ходил городской транспорт… Даже птицы молчали.

Я вышел из-под моста и немного прошелся, чтобы размять ноги. На том берегу Серебрянки за домами что-то горело, слышались крики и одиночные выстрелы. Значит, люди все-таки есть, вокруг что-то происходит, просто далеко от нас… Но черт возьми! Что случилось с этим миром, почему никто не борется? Неужели Лесик прав — остался только инстинкт, каждый спасает свою шкуру?!

Я вернулся назад и присел над засыпающим Леонидом:

— Лесик… Как я попал сюда, ты помнишь? Можешь рассказать?

— И помнить нечего, — проворчал он, — а тем более рассказывать. Притащили тебя двое: дед усатый, сам весь в крови, и мужик какой-то твоих годов. Просили позаботиться, оставили фляжку со спиртом, а денег не дали. Деду, как тебя положили, резко поплохело, но оставаться он не захотел, его отсюда мужик почти на себе волок.

Дед — это, возможно, Петрович, подумал я. Значит, он не погиб. А кто второй? И зачем меня тащили такое расстояние? И неужели они уперли мои часы?!

— Дед ничего не просил передать? Ну, может, вернутся они за мной, или еще что?..

— Да сейчас! Нужен ты им больно!

— Слушай, Лесик! А за рекой стреляют, и горит что-то… Выходит, люди, кроме нас, есть?..

Он помолчал и философски изрек:

— Куда ж им деться… Но люди — ладно… Более или менее представляешь, чего от них ждать…

— А от кого не представляешь?

— Ночь придет — увидишь. И скажи Адке: если не будет спать, пусть таскает сюда с округи камни.

— Какие? Зачем?

— Обыкновенные. Защищаться.

И повернулся на бок.

Его просьбу я передал Аделаиде; она поогрызалась, но послушно отправилась куда-то. Я видел, что она страшно боится грядущей ночи.

Сгустились сумерки. Проснулся и поднялся Лесик, стал помогать Аде. Вдвоем они натаскали целую гору камней, кирпичей, металлических прутьев. Лесик сказал:

— Тебе нужно поспать, Артем, иначе ночью ты не боец. Меня некоторое время не будет, вы не волнуйтесь… Мы забыли кое-что важное. Без этого нам, пожалуй, не отбиться… — и он заискивающе посмотрел на Аделаиду.

— Сбегаешь, пидарюга, — сказала она.

— Я вернусь, — и он начал быстро взбираться на пригорок за мостом.

— Он нас бросил. — Ада села у костровища и обхватила голову руками.

Но Лесик вернулся. Три часа спустя, когда совсем стемнело и похолодало, но небо было чистое, усыпанное звездами, он пришел и принес в грязном черном пакете две бейсбольные биты и три тяжелых мощных фонаря с заряженными аккумуляторами. Все это он вывалил у костровища.

— Спортмагазин на Котовского разграбили почти полностью, — сказал он. — Можно сказать, я унес последнее. Фонари очень нужны. Эти твари боятся света. Одна бита тебе, — он протянул дубину повеселевшей Аде, — другая мне. Для ближнего боя. Постараемся не подпустить, у Артема вон какие пушки, да и камней мы натаскали… Но бог его знает, как пойдет. Они наверняка навалятся числом не меньше нескольких сотен. Главное — держаться вместе и под защитой света.

— Что в городе? — спросил я.

— Хреново. Было плохо, сейчас еще хуже.

— Такты уверен, что таинственные они придут?

Он так молчал, что теперь и мне стало страшно.

Они уже в пути. Не хотел говорить, ну, да что там… Стойбища Дикаря больше нет. Прошлой ночью все погибли.

Аделаида замерла.

— А… Дикарь?

— Я же сказал — все!!! — Я видел, как неумело он старается заглушить свой страх.

— Так кто же это все-таки? — спросил я. Никакого Дикаря я не знал, поэтому оценить масштабов потери не мог. — Лангольеры?

— Поменьше читай Кинга. Есть кое-кто пострашнее… потому что более реальный. Ты поспал?

— Два часа.

— Этого мало. Ты должен отдохнуть основательно. Они все равно явятся после трех, когда самый глубокий предутренний сон. Они уже знают…

Костерок уютно потрескивал, за ним следила Аделаида. Я устроился в глубине, под мостом, на теплой земле — над самой теплоцентралью. Лесик улегся рядом.

— Не проспим? — спросил я.

— Нет, — уверенно сказал он. — Надо было, конечно, уходить… Мы же мирные люди… Нас бьют — мы закрываем голову руками и бежим… Сгоняют с места — уходим. Но, знаешь… Ты пришел — и впервые в жизни мне показалось, что это неправильно…

— Я не мессия, — засыпая, сказал я.

— Никто так и не считает. Просто почему-то именно сегодня я понял, что нужно хотя бы попробовать защититься. Мы же люди… И нельзя всяким тварям позволить безнаказанно нас уничтожать. Так не годится. И еще я подумал…

Под его бормотание я уснул. Впервые за несколько дней — крепко и без сновидений.

— Артем… Артем! — звала Ада. — Проснись. Они идут.

Я мгновенно вскочил, подхватил лежащий рядом автомат. Аделаида стояла у самого края навеса, но не выходила из-под моста. Лесик был с противоположной стороны, зорко вглядываясь в плохо освещенную набережную.

— Смотри! — вдруг страшно закричала женщина и выбросила вперед руку. — Вот они!

Господи, что могло внушить ей такой ужас? Я подошел и встал рядом.

Впереди, метрах в пятидесяти или больше, со склона на набережную сползала огромная, темная шевелящаяся масса. Я пока не мог понять, что или кто это. Вот хвост этой странной фигуры достиг набережной, и вся фигура медленно двинулась в нашу сторону.

Аделаида, казалось, была заворожена этим зрелищем. В опущенной руке она держала камень, а другая рука все еще была вытянута в сторону надвигающегося нечто.

— Что это? — спросил я.

Она повернулась ко мне. Взгляд ее был совершенно безумным.

— Крысы, — сказала она.

— Тьфу, черт! — не сдержался я. — И только-то?!

— Внимание! — сказал Леонид со своего фланга. — Есть движение. Расстояние — чуть больше тридцати метров… Адка, дура, не стой столбом, возьми биту и включи фонари! Да не трогай, пусть лежат именно так, как я их расположил… Артем, подпусти до двадцати метров и открывай огонь одиночными. Целься в голову колонны, главарь должен быть с твоей стороны. Адка, ты нужна мне здесь, у себя Артем справится…

Ада перебежала к нему.

Да вы с ума сошли, хотел сказать я, но насмешка застряла у меня в горле. Колонна вошла в зону тусклого света фонаря, и мне стало по-настоящему страшно.

Это и вправду были крысы, но какие-то странные. Самая маленькая размером с котенка, самая большая — с пуделя. Во главе колонны семенил совсем уж мутант: огромная тупорылая крыса, похожая на бультерьера. И у всех тварей без исключения были ощерены их пасти, открывая — даже на взгляд с моего расстояния — жуткие клыки и зубищи. Вот это повезло!.. Действительно — порождения ночных кошмаров. Не этих ли крыс видели Сергей и Полина, когда возвращались в город?

— Леонид! — крикнул я, обернувшись. — Я точно знаю: крысы сами без причины не нападают на людей. Давайте пропустим их, они пройдут мимо!

— Ты не понял, — сказал он. — Вчера ночью они напали на стойбище Дикаря. Убили и сожрали всех. Восемь здоровых мужиков… А сейчас окружают нас. Ада, приготовься. Артем, убей главаря.

— Надеюсь, ты знаешь, что делаешь… — пробормотал я и прицелился в голову колонны. Убить такую здоровую тварь не составит труда.

Но за мгновение до выстрела одна из больших крыс, бежавшая справа от главаря, прыгнула вперед и приняла пулю на себя. Я не поверил своим глазам. Что за хрень?! Откуда они знают о самопожертвовании?!

Колонна, обтекая тело убитого товарища, двигалась вперед.

— Бросай! — закричал Леонид.

Я, уже не оглядываясь на них, открыл огонь одиночными, но по-прежнему не мог попасть в главаря: он то уходит от пуль, и под ними падали соратники, то его закрывали своим телом другие твари.

Я перешел на автоматическую стрельбу короткими очередями, косил крыс (они взрывались Красным и падали), но это слабо помогало: их было огромное количество, а попасть в главаря я по-прежнему не мог.

Главная тварь издавала странные звуки — смесь пронзительного писка и рычания; колонная перестроилась, стала не такой вытянутой, но заполнила собой всю набережную до парапета и чуть рассредоточилась, так что попадать мне стало сложнее; к тому же внутри колонна колыхалась: казалось, крысы бегут маленькими зигзагами. Ух, какие мы приемы знаем!

— Артем, что у тебя?!

Ответить я не успел: крысы ускорили движение, пошли в прорыв.

Я оставался на месте и стрелял короткими очередями до тех пор, пока не опустела обойма.

— Отходим за световой барьер! — скомандовал Лесик.

Мы поспешно отступили.

Фонари были расставлены таким образом, что их лучи образовывали почти полукруг. За фонарями нам с лихвой хватало места; тыл защищала стена моста. Оставались две небольшие темные зоны справа и слева, но несколько крыс одновременно туда прорваться не могли.

Мы встали под защиту света, и одновременно две колонны слились и сунулись было на свет, но с писком и рычанием сразу разбежались по сторонам. Теперь справа и слева колыхалось и шевелилось, но лезть, даже в темных зонах, они пока боялись.

— Это конец… — тоненько проверещала Ада. Она была на грани обморока.

— Не ной. — Лесик взялся за биту крепко двумя руками и приготовился отбивать атаки справа. — Адка, на левую сторону. Да держи дубину нормально! Артем, поддерживай огнем нас обоих, попеременно.

Я кивнул, защелкивая свежую обойму в «узи».

Крысиная масса шевелилась, перегруппировывалась, перекрикивалась на все лады; наконец, некоторые попробовали достать нас через темные зоны. Особенно усердствовали в этом с правого фланга, там темная зона была побольше. Лесик ловко управлялсяс битой, словно полжизни играл в какой-нибудь американской бейсбольной команде, только ухал; серые тела, даже довольно большие, разлетались под его ударами во все стороны. Бита очень быстро стала ярко-красной от крови.

Слева полезли тоже. Ада отбивалась неумело, я подстраховывал одиночными только ее. Никогда не думал, что крысы могут издавать такие звуки: они рычали, визжали, даже как-то по-особенному блекотали. Время от времени то там, то здесь мелькала огромная тупорылая крыса; я пытался попасть в нее, но напрасно.

Мы уже некоторое время весьма успешно сдерживали тварей; они даже чуть ослабили натиск. Леонид сказал:

— Артем, у твоих ног рюкзак. Там две гранаты. Давай попробуем. Только вытаскивай их быстро.

И я наклонился к рюкзаку.

Крысиный главарь словно только этого и ждал. Последовала рычащая команда, перекрывшая все остальные звуки крысиного войска, и твари с новой силой ломанулись в темные зоны. Я немедленно оставил рюкзак, выпрямился, открыл огонь, но было поздно: крысы лезли одна на другую, прыгали, кидались на нас, визжали; яростно матерился Леонид — его укусили сразу две, в руку и в ногу. Один из фонарей слева, с нашей стороны, оказался значительно сдвинут (темная зона расширилась), а потом вовсе мигнул и погас.

Серая масса ломанулась с нашей стороны. Лесик помочь нам не мог — справа натиск не ослаблялся; обойма в «узи» опустела, я отбросил автомат, и в то время, пока выхватывал «Макарова» и снимал с предохранителя, визжащую Аду крысы потащили за собой, тесня ее на набережную, в самую гущу крысиного войска. Тотчас слева серая волна отхлынула с добычей, но справа продолжала напирать.

— Ле-о-о-сик!!! — визжала обезумевшая Аделаида; она медленно двигалась в гуще крыс все дальше от моста, вяло отбиваясь битой, но пока держалась на ногах.

— Сожрут… — сказал Леонид без выражения, нанося смачный удар битой.

Я выстрелил — башка большой крысы разлетелась, во все стороны брызнуло красно-серо-черным — и посмотрел в сторону Ады. Она была у самого парапета. Отбиваясь от наседавших рычащих тварей, Аделаида взобралась на парапет, но не удержалась на нем, запутавшись в плаще. Секунда — и худенькое тельце полетело в черные воды Серебрянки.

Глава вторая

Я продолжал стрелять, одновременно снимая куртку и свитер — должны же остаться хоть какие-то сухие вещи! Получалось, но медленно и очень неудобно. Тут пистолет сухо щелкнул, выстрела не последовало — кончились патроны. Бросив оружие, я промчался в световой зоне до парапета и, перемахнув его, неловко упал в воду.

Вода оказалась настолько ледяной, что у меня перехватило дыхание, а сердце, кажется, пропустило пару ударов; вынырнув, я в панике хватал ртом воздух и оглядывался, ища Аделаиду, но заметил ее не сразу. Она барахталась довольно далеко от берега, то исчезая под водой, то из последних сил выныривая. Я, стараясь двигаться быстро, фыркая и отплевываясь, поплыл к ней.

Намокшая одежда стала тяжелой, сковывала движения, тянула вниз; вода была вязкой, как мазут: мне казалось, что я не плыву, а бултыхаюсь на месте. Холодом сводило зубы, пальцев рук я не чувствовал вообще. Сейчас только не хватает, чтобы свело руку или ногу — тогда все… Шумно дыша, медленно, но я приближался к Аделаиде.

Позади меня, на набережной, грохнул взрыв, блики света пошли по воде, и сразу раздался многоголосый рев ночных тварей. Неужели Лесику удалось зацепить главаря? Прошло около минуты, я почти доплыл до Ады, и прогремел второй взрыв. На то, чтобы оглянуться, не было ни сил, ни времени.

Лицо Аделаиды — та его часть, что оставалась над водой — было мертвенно-бледным (кажется, в «Титанике» у Уинслет и ДиКаприо в конце был на лицах такой грим). Непослушными пальцами я рванул ее вверх и на себя.

— Я… не умею… плавать… — скорее угадал, чем услышал, я.

Свободной рукой я наотмашь ударил ее по щеке и закричал:

— Держись за меня! И греби, греби, как можешь!

Мы добрались до берега на одной силе воли — только потому, что я очень не хотел сгинуть в реке, да еще в такой компании. Ада совсем не помогала; она вцепилась в меня намертво обеими руками и все то время, пока я тащил ее, была в обмороке.

Лесик помог нам вылезти. Маленькую, но ставшую удивительно тяжелой Аду мы с трудом втащили на берег. Я боязливо оглядывался.

— А… где?..

— Разбежались, — спокойно сказал Лесик. — Первым же взрывом разорвало главаря, они заорали, растерялись, сбились в кучу… Тогда я бросил гранату в самую гущу. Для них это было уже слишком.

Я смотрел на развороченный в двух местах асфальт и валявшиеся здесь и там разорванные и простреленные трупы мутировавших тварей. Сейчас они казались мне еще больше и. уродливее. Из какой преисподней они взялись?.. По сравнению с тем, что я пережил минувшей ночью, война в банке казалась теперь детской забавой.

С меня стекала ледяная вода Серебрянки, тело бил озноб. Не помню, как дотащился до ярко горевшего костра и повалился на землю, не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой. Напротив Леонид осторожно опустил Аделаиду; она все еще была без сознания.

Лесик сказал:

— Артем, попробуй раздеться, сейчас разотру тебя…

— Чем?

— Не стал вчера говорить… Фонари и биты — не вся моя добыча.

С огромным трудом я разделся, улегся на вонючее тряпье. Как сквозь пелену ощущал, как он растирает водкой мне грудь, ноги, переворачивает, растирает спину, заворачивает в тряпки, помогает придвинуться поближе к огню…

— Нужно было… Начинать с нее… Она — женщина… — медленно ворочая языком, сказал я. — Ей хуже…

— Знал бы ты, в каких переделках мы с ней побывали! — весело сказал Лесик. — Сегодняшнее — не самое страшное… Но жизнь ты ей спас.

— Да ладно… — Я махнул рукой, проваливаясь в забытье.


Пять часов спустя я был совершенно готов к походу. Одежда и обувь практически высохли, я отдохнул, насколько это было возможно, и чувствовал в себе силы на дальний переход: озера расположены на южной окраине — отсюда это далеко, идти придется пешком, поскольку вряд ли кто из автомобилистов (если я даже такового и встречу) согласится подвезти подозрительного мужика, выглядящего и пахнущего, как бомж.

Правда, боезапас на нуле; остается надеяться, что удастся каким-то образом пополнить его в пути.

Я прикинул направление с точками остановок на ближайшее время: Холодные озера — мама — квартира Сотникова (я не мог не выполнить его просьбу, пусть даже спустя время). Дальше пока не заглядывал — достичь бы хоть одной из намеченных целей…

День был пасмурный, но без дождя. Лесик и Ада, кутающаяся в тряпки, вышли проводить меня.

— Ухожу, — сказал я, — держитесь. Я ваш должник.

— Свои долги, — сказал Лесик, — если они и были, ты отдал. Спасибо, что помог отстоять убежище и спас Адку.

Они с Адой снова были пьяны — успели отметить победу в неравной битве. Все было, как в ту ночь, когда я появился здесь. Словно и не бились со страшными тварями несколько часов назад. Хотя… Безобразные трупы, разбросанные повсюду, не давали забыть.

— Мы все здесь уберем, — сказал Лесик и икнул.

— Только не сбрасывайте трупы в Серебрянку, — сказал я.

— Нет, мы стащим их на пустырь у свалки и сожжем.

— Уверен, что они не вернутся?

Он мутно посмотрел на меня.

— Ик… уверен. Они никогда не возвращаются. Да и вести их сейчас некому. А если вернутся, что ж… Значит, такая судьба. Найди Харона. Он много знает. Поторопись. Думаю, есть люди — ик! — которые хотят не дать ему поделиться знаниями.

Я пошел по набережной не оглядываясь, но все равно точно знал: они стоят и смотрят мне вслед.

С рюкзаком за спиной, в котором болтались медикаменты, и «Макаровым» с пустой обоймой в наплечной кобуре под курткой я уходил все дальше и дальше от убежища этих странных людей.

Некоторое время я шел по набережной, зорко оглядываясь по сторонам, а когда река резко взяла вправо, перешел дорогу и углубился в жилые кварталы. По-прежнему не встречалось ни одной живой души, но звуки… Их я слышал постоянно. Стрельба, крики, неразборчивые команды в мегафон…

Очень скоро я понял, что город играет со мной в некую жуткую игру. Пару раз я шел прямо на звуки, но не специально, а потому, что так пролегал короткий путь к Холодным озерам. Какофония перестрелок и криков долгое время не приближалась, хотя я шел достаточно быстро, а потом вдруг непостижимым образом оказывалась за моей спиной, продолжая звучать так же естественно (если только можно назвать естественными звуки городского боя в мирное время).

Сначала я в замешательстве останавливался, на мгновение теряя ориентацию: ведь бой должен быть впереди, как же он оказался сзади?! Я сбился с курса? Но не поворачивать же мне назад? Или поворачивать?.. Потом я перестал обращать внимание на странности. Значит, так и должно быть. Анализировать — потом; сейчас надо добраться до озер и переговорить с Хариком.

На моем пути — по-прежнему никого; не встречались даже бездомные собаки или кошки, хотя этой живности в нашем городе всегда было богато.

Иногда, пересекая какие-нибудь до боли знакомые с детства места, дворы, переулки, я вдруг понимал, что не узнаю их сейчас. Все было так… и не так одновременно. Вот этот дом — высокий, кирпичный, постройки сталинских времен (здесь жили двое моих одноклассников, один потом поступил в МАРХИ и перебрался в столицу), должен быть десятиэтажным и трехподъездным, а в нем — двенадцать этажей и два подъезда. Или магазин «Промтовары» — он всегда стоял у самой дороги, я же заезжал сюда две недели назад… А теперь перед ним довольно большая автостоянка, а сам магазин отодвинут ближе к торцу поликлиники. Что за наваждение?.. На этом месте был ряд гаражей, а сейчас — детская площадка и футбольное поле, причем краска на каруселях и воротах облупилась, качели скособочены, а песочница вовсе имеет древний вид.

Город продолжал играть со мной в свои игры…

Один раз в переулок, зажатый между домами, по которому я быстро шел, позади меня въехала машина, грузовой фургон. Я ее отчетливо слышал: дребезжащий, тяжелый звук старенького фургона я не спутаю ни с чем. Машина шла довольно резво, и водитель два раза коротко гуднул. Наконец, хоть кто-то, подумал я, шагнул в сторону, давая дорогу и обернулся. Никакой машины не было и в помине.

Когда закончится вся эта дьяволиада — перечитаю Стругацких; кажется, у них было нечто подобное, в «Пикнике…» или где-то еще…

Выходя на большой пустырь, я услышал звук низко летящего вертолета и, нимало не смутясь, продолжал свой путь, полагая шум вертолетных винтов очередной «обманкой». Но город старался не повторяться в приемах своей игры. Вертолет появился.

Он вылетел из-за башни впереди и промчался надо мной — действительно, довольно низко. От неожиданности я остановился, не зная, что предпринять, а вертолет появился снова. Кажется, меня оттуда заметили.

Я задрал голову, глядя вверх. Из кабины высунулся человек в больших пилотных очках с мегафоном; он кричал мне что-то, но из-за шума винтов было не разобрать. Вертолет сделал круг, второй; все это время мне что-то кричали. А когда они заходили на третий круг, у самых моих ног взорвались два фонтанчика пыли… Э-э, брат, да они палят в тебя!

Я заметался по пустырю, потом рванул к приоткрытой двери проходного подъезда, уже внутри оступился и чуть не упал; это меня спасло: сзади от выстрела разлетелось стекло на входной двери на уровне моей головы.

Я вжался в самый дальний и темный угол подъезда, не решаясь подниматься на этажи. Вертолет все не улетал, он то удалялся, то возвращался вновь. Стрелок ждал моего появления.

Я успокоил дыхание и огляделся. Ничего необычного. Двери лифта, лестница наверх, лестница вниз, в подвал, только угадывается в темноте. Налево — двери парадного, выход на улицу. Если они будут продолжать кружить над пустырем, придется выходить из парадного и…

— Кто здесь? — спросил хриплый старческий голос снизу, со стороны подвала.

— Человек, — ответил я.

— Уверен?

Странный вопрос.

— Допустим.

— А чего здесь?

— Так над пустырем это… вертолет. Палят почем зря.

— И чего?

— А того! — разозлился я. — Чуть не убили! Да не прячься, отец, покажись! Нехорошо как-то: ты меня видишь, я тебя — нет…

— Вот еще! Кто тебя знает! И давай, парень… Выметайся. Нечего тут… Может, они и не зря палят-то!..

— Ну ты жук! — сказал я. — Вот ведь вошь поднарная! На смерть толкаешь?! А если не уйду?

Невидимый дед странно помолчал.

— А не уйдешь… Я тебя прямо тут положу, — послышался металлический щелчок, будто защелкнули двустволку. — Не доводи до греха. Ты ж все правильно сказал: я тебя вижу, а ты меня — нет…

Я шагнул в сторону парадного.

— Не туда! — окликнул дед. Я так и видел, что он повел стволами. — Уходи, как пришел.

— Прихвостень ты немецкий, недобиток, — душевно сказал я. — Как тебя, полицая, наши в сорок пятом не вычислили…

Дед не ответил. Обиделся, наверное.

Я медленно двинулся к выходу на пустырь, рискуя каждую секунду получить дуплет в спину. Выглянул. Вертолета слышно не было: похоже, улетел…

Я быстро пошел прежним курсом.

Время близилось к полудню, из сплошной засады облаков стало проглядывать солнышко. Настроение поднялось. Вот за этими домами через дорогу начинался Есенинский парк, а там и до Холодных озер рукой подать.

Я выглянул из-за угла дома и понял, что напрямки не пройти, придется в обход, да и то с максимальными предосторожностями. Парк был оцеплен вооруженными бойцами внутренних войск, у многих — собаки, здоровенные овчарки, все как одна на взводе, нетерпеливо мечутся, негромко подлаивают. Хорошо, что меня от них отделяет приличное расстояние — иначе обязательно бы учуяли… Кого же ловят? Впрочем, мне нет до этого дела, не должно быть. У них своя задача, у меня своя.

Пришлось сделать приличный крюк, но в конце концов я вышел к Холодным озерам.


Если смотреть с высоты, озера имеют форму слегка уродливой восьмерки (всего их два, побольше и поменьше, узкими местами тянутся друг к другу), за одним исключением: они не связаны между собой, между ними — широкая полоса земли, на которой обычно располагаются на отдых семьи с маленькими детьми: именно в узких местах озер мелко и самая теплая вода. А вообще свое название озера получили из-за обилия подземных ключей; они не дают воде застаиваться, обновляют ее, очищают. Но зато и не позволяют озерам хорошенько прогреваться даже в самую жаркую летнюю пору. Вода всегда прохладная, никогда не увидишь барахтающихся в ней по часу школьников — нигде, за исключением естественных лягушатников. Там очень мелко, ключей поблизости нет, это место для вовсе уж малышни; их родители, чтобы искупаться, уходят на боле глубокие места.

Окружает Холодные озера сосновый лес, местами подходя довольно близко к воде. Именно на этих участках весной и летом больше всего комаров. Загорать по соседству с подступившими соснами отваживаются самые невосприимчивые к комариным укусам — или становящиеся невосприимчивыми уже здесь, путем обильных возлияний. Лесной массив, соединяющий озера с южной окраиной города, сильно прорежен, превращен в Есенинский парк с асфальтированными дорожками.

Прошлой весной городские и областные власти взялись за благоустройство этого живописного уголка. Огородили некую территорию, организовали платный вход — деньги чисто символические, идущие на уборку и охрану порядка. Машину теперь нужно оставлять довольно далеко от озер. По берегам дефилируют молчаливые крепкие ребята в рубашках с закатанными рукавами и дубинками на поясах (окрестные мальчишки прозвали их «белыми эсэсовцами»): следят за порядком, осаживают или удаляют с территории пьяных и дебоширов. На значительном удалении от воды с середины мая выставляются аккуратные сборно-разборные домики; здесь в наличии стандартный для подобных мест отдыха ассортимент: чипсы, сухарики, жвачка, сладкая вата, чупа-чупсы, кола-спрайт, светлое пиво (только в жести).

И вся эта пасторальная прелесть с прошлого года носит название «Зона отдыха Холодные озера».

Но сейчас еще слишком холодно. В будке на входе никого нет, ворота замотаны на цепь и закрыты на замок. Пришлось, кряхтя и не очень ловко, перелезать через забор; к счастью, он это позволяет, и пацаны, чтобы не платить деньги за вход, не глядя перемахивают препятствие. В таком деле главное — не налететь сразу же на хмурых ребят с дубинками, следящих за порядком… а то ведь они запросто могут перебросить обратно!

Вон она, лодочная станция на Большом озере, пристань. На воде — ни одной лодки, на зиму они увозятся, а сама станция консервируется с 15 сентября по 15 мая. Чуть в стороне на пригорке — домишко, если верить словам Лесика, база таинственного Харона, перевозчика душ умерших в царстве Аида.

Я прошел по перешейку между Большим и Малым озерами, поднялся на пристань и для начала внимательно осмотрел лодочную станцию. Ничего необычного, на дверях — большой ржавый замок… Постоял на пристани, глядя на воду. То там, то здесь плескалась рыбешка; рыбаков в утренние часы тут хватает, а весной они сидят целыми днями. Ничего выдающегося не достают, просто так, из спортивного интереса, на корм кошкам. Сегодня не было ни одного, и это странно: пенсионеры начинают выбираться порыбачить с первых чисел марта, а сейчас почти апрель… Или уже апрель? Не важно.

Все стало плохо в этом мире, и лишнее доказательство тому — отсутствие рыбаков на озерах…

Я поднялся на пригорок, к дому Харона.

Одноэтажный, все окна плотно занавешены. Изнутри не доносится ни звука.

Я взбежал на крыльцо и постучал в дверь.

Подождал… По-прежнему — ни звука. Я постучал снова и еще подождал. Похоже, пустышка. Райком закрыт — все ушли на дискотеку, как говаривал один острослов-одноклассник перед закрытым окошком пивного ларька.

Где ж искать-то?..

И в этот момент очень близко, из-за самой двери, глухой голос медленно произнес:

— Кого принесло?

— Извините, — громко сказал я, — я ищу Харона… Мне сказали, что он может…

— Нет его здесь, — перебил голос.

— Подскажите, — торопливо закричал я, — где его можно найти?! Он мне очень нужен!

— Не знаю…

Что-то в интонации, с которой была произнесена эта короткая фраза, подсказало мне: врет.

Я подошел, наклонился и сказал в замочную скважину:

— Открывай. Иначе побью стекла и подожгу дом. Харон спасибо не скажет.

За дверью подумали, завозились, задвигали чем-то, похожим на засов. Приоткрылась тонкая щелка.

— А сам-то ты кто?

— А вот пустишь — и представлюсь обязательно.

Дверь открылась.

Помнится, актер Георгий Милляр замечательно воплощал на экране разного рода нечисть из русских сказок — леших там, Кощеев Бессмертных… Но особенно ему удавался образ Бабы Яги. В этом никто из более поздних исполнителей роли этого неоднозначного персонажа с ним сравниться не мог.

Нельзя сказать, что передо мной стояла одна из таких милых старушек — скорее, это была ее мама или даже бабушка (если может быть бабушка у Бабы Яги). Во всяком случае, выглядела она гораздо древнее самой Яги. Всклокоченные седые космы, череп, обтянутый морщинистой кожей, глубоко посаженные маленькие злобные глазки — зато большой, натурально крючковатый нос, нижняя челюсть мелко дрожит, будто пережевывает очередного удачно зажаренного Иванушку Дурачка. Серый застиранный халатец на тщедушном тельце, на плечах — серый же пуховый платок. На тонких ногах с желтой пергаментной кожей и вылезшими сине-черными венами — большие черные мужские ботинки без шнурков.

Она посторонилась, пропуская меня внутрь и, совсем как сказочный персонаж в исполнении Милляра, повела носом.

В доме было сумрачно и затхло. Наверное, летом здесь довольно уютно, сейчас мне вдруг расхотелось разговаривать со старушенцией — уйти бы поскорее…

Я прошел в комнату и сел за стол у окна.

— Душновато у вас… мамаш. Проветрили бы.

— Да уж после тебя обязательно, — язвительно сказала она. — Вон какой духан принес…

— Мне нужен Харон, — сказал я. — Очень нужен. Он ведь сыном вам приходится?

— Внуком.

— Тем более. Скажите, как мне его отыскать. Заплатить мне вам нечем, да вы, поди, и не взяли бы денег…

— Почему это? — даже оскорбилась она. — Кто ж от них, родненьких, по доброй воле откажется?..

Разговор зашел в тупик. Я сидел и оглядывал комнату. Обстановка была довольно спартанской, без излишеств, но в то же время имелось все необходимое, чтобы жить тут летом: плита, умывальник, маленький выключенный холодильник со слегка перекошенной, облупившейся дверцей, полки с посудой, зеркало, узкая, аккуратно застеленная пледом старенькая тахта, небольшой встроенный шкаф, стулья, одно продавленное кресло…

М-да… Но если она не скажет — что? Бить стекла, поджигать дом?

— Извините, — сказал я, — напрасно пришел. Честное слово, я не желаю Харону зла. Мне нужна его помощь.

— Он не помогает.

— То есть как? — удивился я. — Он же работает здесь на лодочной станции! Разве не его работа — спасать тех, кто тонет?

— А ты что, тонешь?

— Можно сказать…

Она молчала.

— До свидания. — Я пошел к двери.

Она почти дала мне уйти и остановила у самого порога.

— Вернись. Сядь.

Странная старуха… С каждым ее словом комичного в ней становится все меньше, а жуткого — все больше.

Я вернулся и сел.

— Чаю хочешь? — спросила она таким тоном, будто приглашала бродягу разделить с ней шикарный ужин в отеле «Мариотт».

Я помотал головой. Она села напротив.

— Ты не похож на бомжа… Хотя нет. Похож, и воняешь, совсем как они, но ты не бомж.

— Я охранник из банка. А внешность — издержки обстоятельств.

— Досталось тебе?

Я пожал плечами. Жаловаться не хотелось; я здесь не за тем.

— Харик действительно очень нужен?

— Очень, — сказал я настолько проникновенно, насколько мог, разве что слезу не пустил.

— Хочешь, чтобы он показал Выход? — продолжала допытываться она.

Говорить или нет? Она может умолкнуть в любой момент, мне придется уйти, а главное сейчас — узнать, где Харон.

— Не только, — сказал я. — Он может свести с Человеком Равновесия.

— Зачем тебе?! — Маленькие глазки недобро вспыхнули. — Просто узнай, где Выход. Человек Равновесия — слишком сложно, он тебе не по зубам.

— Я не собираюсь его есть. Очень хочется общнуться… — сказал я с такой замечательной ненавистью, что старуха некоторое время изучала меня, как мне показалось, с удивлением. — А вот вы… Понимаете что-нибудь в том, что происходит?

— Я все понимаю, — надменно изрекла она. — Ты молод. А для меня в мире загадок не осталось…

— И что же делать? Как выжить? Как спастись?

— Тебе?

— Всем. Я — только часть их.

— Ты не часть. Ты — это ты. Каждый индивидуален и отвечает за себя. Не бери больше, чем можешь унести.

Тьфу! Ну всякая Чебурашка лезет в философы и пытается меня поучать!

— Есть цель, — продолжала старуха. — Иди к ней. В пути поймешь многое. Остальное поймешь, когда достигнешь цели.

Где-то я слышал нечто подобное…

— Я видел один фильм… — начал я.

— Ты не Нео, — перебила она, — а я не Пифия.[5] Вообще-то она была негритянкой…

Вот тебе и раз! Она смотрела «Матрицу»?! Интересно, а Человек Равновесия никем ей не приходится? Внучатым племянником, например…

— Ты не герой и можешь не осилить путь, — сказала она, — но должен постараться. Ладно, к делу. Внука попробуй найти в Нижнем городе. Улица Равиковича, семь, шестнадцать. Если доберешься до Нижнего города, это само по себе будет подвигом. Я почти уверена, что дома его нет: слишком многие ищут, но поговорить, кажется, хочешь ты один, остальные — чтобы убить. Остерегайся в первую очередь Диких байкеров, Каракурта и Багиру. Впрочем… тебе (она сказала это с нарочитым презрением) нужно остерегаться всех. И не болтайся безоружным.

— Прошлой ночью я дрался с крысами… — зачем-то сказал я — наверное, задело ее презрение. — Не осталось ни одного патрона, автомат бросил…

— Дрался с крысами? — переспросила она. В ее глазах мелькнуло нечто, похожее на удивление. — И остался жив?

— Как видите. Нам удалось убить главаря.

— Этого долго никто не мог сделать. Молодец… Щелкунчик одолел Мышиного короля… Но проблема не решена. Найдется другой главарь.

— Уничтожить их всех невозможно.

— Но стремиться к этому надо… — как-то очень по-свойски сказала она. — Я кое-что скажу тебе о Нижнем городе, чтобы ты был готов. Сейчас повсюду много чудес, но больше всего их именно там. К тому же… Они объявили себя Независимой Административной Единицей со своим мэром и полицией, сокращенно — НАЕ. Смеются: «Мы всех НАЕ…»

— Послушайте, если за Хароном идет охота — почему он не прячется здесь?

— Так его отыщут еще скорее, слишком многим известно про этот дом. Пару раз до тебя его уже спрашивали… А в Нижнем городе у него есть не только враги, но и друзья. А я пока тут… прибираюсь, готовлю дом к летнему сезону.

— Думаете, он состоится?

— Жизнь покажет…

— Когда я шел к вам, парк был оцеплен солдатами…

— Они и сюда приходили. Обшарили дом, лодочную станцию. Думала — вызовут водолазов, чтобы проверить, не скрывается ли кто на дне озер… Кажется, двое сотрудников ФСБ из Москвы и с ними журналист — то ли «Московских новостей», то ли «МК»…

— А вы говорите — летний сезон. До завтра бы дожить…

С озер я выбирался с еще большими предосторожностями, чем шел сюда. Но оцепление сняли, и внешне в парке все было спокойно.

Любопытно, когда иссякнет мой лимит неприкосновенности, исчезнет тот невидимый щит, что защищает меня от смерти почти неделю? Я выбрался невредимым из супермаркета, хотя в серверной, где я прятался, преследователи были от меня в двух шагах. Ночные горе-разбойники, напавшие на Сергея и Полину, дали мне возможность выстрелить первым — совершенно удивительный случай, принимая во внимание звериное чутье их главаря (а в том, что такое чутье у него было, я не мог ошибиться!). Я не погиб в банке, хотя смерть тысячу раз ходила рядом, и я слышал ее дыхание… Когда подорвали «мерс», я знал совершенно точно, что все — абзац… Потом несколько дней лежал без движения под мостом, ничего мне не было нужно — я только ждал смерти, но снова ничего не случилось. Во время странного, страшного, фантасмагорического нападения крысиных орд на двух получекнутых бомжей и одного слабосильного банковского охранника ни одной твари не удалось добраться до меня; а ведь Лесика укусили по меньшей мере дважды, да и Аде наверняка досталось! Я не утонул в Серебрянке и даже умудрился вытащить Аду, после чего не свалился с воспалением легких, а, как огурец, через несколько часов был готов к новым свершениям. Что-то есть в этом ненатуральное, ван-даммовско-шварценеггеровское, этакое Рэмбо восемь с половиной, проход игры «Doom» на бессмертии игрока…

Да, безусловно: обстоятельства, в которых я оказался, можно обозвать, мягко говоря, нестандартными. Но из этого вовсе не следует, что я выбран этими обстоятельствами (или чем-то еще) на роль героя, спасителя мира, борца со злом. В литературе таких героев — несчетно, все они разные, но я не подхожу ни под один тип: большего эгоиста, труса и перестраховщика трудно представить! После того, как я чудом уцелел, вырвавшись из-под огня из банка, я должен был немедленно нестись выполнять последнюю волю погибающего шефа — узнать, что с его семьей. А я завис в бомжатнике, лежал в вонючем тряпье и жалел себя. Ну кто из литературных персонажей поступил бы так же?.. Почему я, получив весьма сомнительные доказательства отъезда жены и сына в Москву, успокоился на этом, не стал захватывать в одиночку какую-нибудь телефонную станцию, телеграф и главпочтамт, не пытался связаться с Гансом? И почему у меня ощущение, что все, что нужно делать в моей ситуации, я делаю как-то вяло… без огонька?

Ответ может быть только один: потому что я не герой. Первым мне об этом сказал Человек Равновесия, потом пытался убедить Лесик, что быть героем и защищать других — дурь. Эти другие, после того как их защитишь, тебя же первого и раздавят. Нужно думать о себе и спасать себя. В крайнем случае — свою самку и свой выводок. Сегодня — бабка Харона. Они все правы. Я не Нео и главное — не хочу им быть. Выбор пал не на того. И это будет блистательно доказано, как только закончится мой лимит везения, а это произойдет довольно скоро.

…В доме, где жила мама, так же как и в моем, не работал лифт. Пришлось подниматься на десятый этаж пешком.

— Вы кто? Что вам надо? — раздался встревоженный голос матери за дверью, когда я коротко позвонил.

— Мама, это я!

— Какая я вам ма… Артем?!

Глава третья

Мама была до крайности возбуждена и не говорила — выстреливала пятьсот слов в минуту. Можно было смело подавать сведения в Книгу рекордов Гиннесса.

— Посмотри на себя, на кого ты похож?! Откуда ты взялся?! Чем от тебя так мерзко воняет?! Я подогреваю мясо с картошкой, иди есть! Или нет — сначала в ванную… Одежду сложи в пакет! Да завяжи его покрепче: не хочу, чтобы в квартире пахло, как в притоне у бомжей… Что происходит в городе, можешь ты мне объяснить? Убивают людей! Мне звонила Роза Карапетовна, какие-то подонки хотели поджечь дверь ее квартиры, она истратила на них весь газ из баллончика… Но она звонила Мне, пока еще работали телефоны! Теперь связи ни с кем нет, телевизор не показывает, я понятия не имею, что происходит в мире… Зачем ты болтаешься по городу, нужно сидеть дома! Вчера за гречкой заходила соседка, она сказала, что захвачен и разграблен ваш банк, погибло много народу… Впрочем, я не очень ей верю, она известная сплетница и всегда все приукрашивает и преувеличивает… Артем, ты слышишь меня?!

— Да, мама, я слышу.

— Напротив нас, за школой, вчера была перестрелка. Все время, пока стреляли, я просидела на полу в дальнем углу комнаты. Ты смеешься?

— Нет, мама, я не смеюсь.

— Ты смеешься! Это очень некрасиво с твоей стороны. Я прекрасно знаю: шальная пуля могла попасть в окно в любую секунду, меня могло ранить и даже убить! Ты такой же бессердечный, как твой отец!..

Я медленно и с наслаждением брился стареньким тупым одноразовым станком, думая о том, что эта ситуация тоже абсолютно выходит за общепринятые рамки жанра приключенческого боевика: разве у Рэмбо посреди миссии была возможность забежать к маме — просто так, покушать, переодеться, помыться, отдохнуть? Да у него и мамы-то не было. Дэвид Морелл его мама, писатель, придумавший гору мышц и минимум мозгов…

— Ты совсем меня не слушаешь! Я уже третий раз спрашиваю, чем ты столько времени занимаешься?..

— Читаю Бодлера в подлиннике, — сказал я, сделал неловкое движение и порезался. — Мам, ну что я могу делать над раковиной с бритвой и кисточкой?

— Ты такой же грубый, как твой отец! — Она фыркнула. — Фу! Лучше я буду разговаривать с тобой из кухни! Как же ты провонял!

— Спасибо.

— Пожалуйста! В нашем доме никогда не было таких запахов, а после тебя придется серьезно озонировать воздух! Кстати, то прекрасное средство, которое привезла в прошлом году из Швейцарии Роза, помнишь, она ездила туда к сыну — оно у меня еще осталось!..

Мама тридцать пять лет проработала врачом в детской поликлинике, из них последние пятнадцать — главным. Родители ее обожали и очень расстраивались, когда она пошла на повышение: она славилась безошибочностью ставленных диагнозов. Зачем-то освоила два иностранных языка (отец подтрунивал над ней: «Русский матерный и на всякий случай — латынь, мало ли, пригодится для работы…»; но на самом деле это были французский и итальянский). Преподавала в медучилище. У нее был несомненный талант педагога, ученики, в том числе бывшие, ее боготворили.

Я же вместе с ней жить не мог. Если быть честным, не мог никогда, хотя очень любил.

Она хотела, чтобы сын пошел по ее стопам, стал врачом, на худой конец — учителем. А сын с детства был сорвиголова и признавал только мужские профессии, в число которых медицина и педагогика не входили.

Папа был военным, летал на сверхзвуковых истребителях, всегда ходил чуть сгорбившись и имел потрясающее чувство юмора. Эта профессия, по моим понятиям, входила в число мужских… Но один из полетов закончился трагично, и мать сказала: «Если не хочешь моей смерти, ты не станешь этим заниматься». Она всегда была немного… экзальтированной особой, склонной к преувеличениям, но в тот момент я видел, что фраза сказана абсолютно серьезно: отца она любила и смерть его переживала тяжко. Собственно, она до сих пор не совсем смирилась с его отсутствием и говорит о нем в настоящем времени.

Я выбрал нечто среднее, как мне казалось, но не самое лучшее: окончил школу милиции, несколько лет проработал по специальности, но ушел, понимая — не мое. Впрочем, работа охранником в банке тоже было не совсем мое. «У такой матери — такой сын», — говаривала Роза Карапетовна, вкладывая в эту фразу бездну смысла. Эта престарелая армянка, самая преданная мамина подруга, вообще обожала афористичность; иногда за эту тягу мне хотелось ее тихо удавить.

…Расслабившись в горячей ванне, в пене, я обязательно уснул бы, но мама требовательно постучала в дверь.

— Артем, выходи. Я согрела ужин.

Есть почти не хотелось: глаза слипались, я клевал носом, честно пытаясь слушать, о чем она говорит. Мама поставила рядом с тарелкой большую кружку крепкого кофе, и жизнь сразу стала веселее.

— Тебе удалось узнать, как доехали Ольга и Димочка? — спросила она.

Я уставился на нее.

— Что ты об этом знаешь?

— О чем? Что ты отправил их в Москву? Но ты мне сам сказал… Ты так и не смог связаться с Гансовским? Это ужасно… С четверга на пятницу мне приснился неприятный сон, я хотела попросить Розу растолковать, ты помнишь — она виртуоз в этих вопросах, но телефон уже не работал…

Я глотнул кофе, отложил вилку и сказал:

— Мама. Ответь, только честно: я похож на сумасшедшего?

— Сейчас нет. А час назад, когда ты появился… Я не могла поручиться за твое душевное здоровье.

— Хочу кое о чем тебя попросить. Сейчас я расскажу, что произошло со мной за последние несколько дней… А ты постарайся послушать и воспринять эту историю, как рассказ твоего сына, а не бред твоего сумасшедшего сына. Договорились?

Ее насторожили мои слова; она кивнула, но на всякий случай слегка отодвинулась от стола вместе с табуреткой. Но мне было все равно; если она даст еще одно подтверждение отъезда жены и сына, я переживу любую ее возможную реакцию на мой рассказ.

Стараясь не травмировать маму излишними подробностями виденного мной, опуская некоторые эпизоды и плавно покачивая повествование «на волнах моей памяти», я рассказал все со дня поездки в «Центральный». Умолк и выжидательно посмотрел на нее.

— Ну что, ты до сих пор считаешь, что я в здравом уме?

— Очень странно, Артемочка… Ты как будто ждешь, что я отвечу отрицательно…

— Конечно, жду! — сказал я с нервным смешком. — Услышать такую дикую историю и по меньшей мере не покрутить пальцем у виска…

— Твой ужин совсем остыл, — сказала мама. От ее экзальтации и возбуждения не осталось и следа: передо мной сидел словно другой человек. — Подогреть?

— Да к черту ужин! — Я отхлебнул остывшего кофе. — Что ты думаешь?

— Я? Думаю, что Оля и Димочка уехали в Москву… да нет, мне это абсолютно точно известно, поскольку ты сам посадил их на поезд… И еще я думаю, что тебе нужно искать этого… Харона. Только он знает, что происходит и как можно попытаться изменить страшный ход событий.

— Все это похоже на мистический бред, — сказал я, — или бредовую мистику. В начале двадцать первого века, в небольшом, никому не нужном городке в средней полосе России… Я бы еще понял, если б подобные события происходили в столицах — их там постоянно колбасит… Но у нас… И не локализовать моментально, в течение пяти-шести часов такую страшную катастрофу, допустить гибель стольких людей, пустить на самотек… У меня никак не укладывается в голове. Будто я очнулся после того удара в другой стране.

— А может, так и есть?.. — пробормотала мама. — Что можно предположить? Массовый гипноз, испытание нового психотропного оружия? Завтра мы проснемся и поймем, что кошмар кончился, все живы…

— Только это завтра все не наступает, — с ненавистью сказал я.

— Ничего, сынок. Ничего… Из любой ситуации, самой безнадежной, обязательно есть выход. А часто — не один. В нашем случае это Харон. Кстати, тебе известно, что он за человек?

— До вчерашнего дня я вообще не подозревал о его существовании, хотя летом мы все выходные проводим на озерах.

— Вот еще одна странная нестыковка… А я слышала о нем много раз и, кажется, даже видела… Такой высокий, с благообразной внешностью, с бородкой, похожий на попа… Но Роза Карапетовна…

— Мама, только не сейчас!

— Подожди, послушай. Это важно. Муж Розы погиб. Это случилось довольно давно…

— Я помню. Он утонул. Семь или восемь лет назад.

— Да, но ты не знаешь, где он утонул и при каких обстоятельствах. — Она сделала эффектную паузу. — На Холодных озерах. Тогда еще в помине не было Зоны отдыха, но лодочная станция была. День выдался так себе, солнце почти не появлялось… Роза и Армен делали ремонт в кухне, устали, и Армен уговорил Розу сделать перерыв, прогуляться на озера. Роза не знала, что он захочет искупаться, но отговаривать не стала: июль, день хоть и пасмурный, но теплый, муж с восьми утра возился с потолком и обоями… Он заплыл довольно далеко, на середину Большого озера. То ли свело ногу, то ли сердце прихватило в холодной зоне — а он человек-то уже немолодой! — он стал тонуть.

— И что?

— Харон был в этот момент в лодке и совсем недалеко от Армена. Так говорила Роза. Две минуты — и он бы успел. Но, знаешь, какая странность… Роза стояла на берегу и видела: Харон греб, что есть сил. Но лодка стояла на месте. Харон дал Армену утонуть.

Я чуть не сплюнул от досады.

— Мама! Но ты-то, здравомыслящий человек! Неужели всерьез думаешь…

— Думаю, — упрямо сказала она. — Не верю в мистику, чертей, барабашку, Дракулу и Стивена Кинга. Но здесь — думаю. Харон подплыл, когда все было кончено, нырнул с лодки, вытащил мертвого Армена… Плакал над ним на берегу… Но — Роза не станет врать или приукрашивать…

— Да, — сказал я, — она просто выбрала виновного в гибели мужа. Зачем он, немолодой и уставший, полез в воду, где столько ключей?! Почему больше никто не видел, что лодка Харона стояла на месте?

— Не знаю… Он мог отвести глаза людям, всем — кроме Розы, потому что она очень любила мужа. Такое бывает… Артем, я ни в чем не пытаюсь тебя убедить, но… Будь поосторожней, ладно?

— Вот это самое «будь поосторожней», — сказал я с раздражением, поднимаясь, — можно было сказать без преамбулы. Мне есть, во что переодеться?

— Я приготовила.

К моему собственному удивлению, в брюки пятилетней давности, рубашку и еще более старый свитер, невесть каким образом оказавшиеся у мамы, я прекрасно влез. Впору пришлись и битые жизнью ботинки, а болотного цвета ветровка с заедающей молнией завершила экипировку.

Из зеркала на меня смотрел чисто выбритый и вымытый ретро-Армеев, удалой защитник обездоленных, победитель мирового зла. Может, никуда не ходить?.. Внутри вдруг проснулась теплая и сопливая жалось к себе. Ну какого лядова именно я?! Могу поклясться — выбор неудачный\ Откуда могли взяться «Болеро» Равеля и музыка Эннио Морриконе? Сейчас в пору заказывать похоронный марш!

— Мама, — сказал я. — Я отправляюсь в Нижний город и почему-то абсолютно уверен, что не вернусь. Ты… сильно не расстраивайся, ладно?

Ничего глупее и сентиментальнее нельзя было придумать. Мамины глаза были сухими.

— Все будет нормально, сынок.


Сгустились сумерки. Точного времени я по-прежнему не знал: в доме мамы все часы стояли. Провонявший рюкзак я не взял, так что ни медикаментов, ни сухого пайка не было. Из оружия — «узи» на плече с пустой обоймой и «макаров» в кобуре под мышкой, тоже без единого патрона. Замечательный спаситель человечества.

Чем больше темнело вокруг, тем оживленнее становилась какофония звуков. Мне чудилось дыхание огромного зверя, осторожные шаги за спиной, ехидный и гаденький смех, гортанный голос, отдающий короткие команды… Я то и дело хватался за автомат, каждый раз забывая, что обойма пуста. Пару раз вдалеке слышался стрекот вертолета; я кидался под тень деревьев и домов, но машина ни разу не пролетела над моей головой.

На улицах ни одного человека. Окна домов большей частью темны, плотно зашторены, но в некоторых нет-нет да и промелькнет блик света. Значит, живые, нормальные люди в этом городе еще остались… Просто те, кто не уехал, попрятались по домам, выжидают, чем все кончится… К тому же Галина Андреевна говорила что-то о введении чрезвычайного положения и комендантского часа. Или я путаю?

И всех этих, спрятавшихся за задернутыми шторами, должен облагодетельствовать именно я?

А как же слова бабушки Харона: не бери больше, чем можешь унести? Я-то могу притаиться так же, как эти, за шторами: засесть хоть у себя, хоть у матери и ждать, чтобы кто-нибудь разрешил неразрешимое, спас, когда спасение невозможно, победил в заведомо проигранной войне… Тогда кой черт несет меня куда-то?!

Я совершенно точно знаю, как вести себя на работе, в том числе при возникновении так называемых нештатных ситуаций. Но нештатная ситуация в жизни, да еще такого масштаба — нечто принципиально иное. Здесь потеряется и более уверенный в себе человек и лучший боец (во всех смыслах), чем я.

Нет, но начал-то я «за здравие»: удало действовал в супермаркете, одной левой отбил Сергея и Полину (тоже мне, Клинт Иствуд из Жмеринки!). Где-то глубоко в душе грела надежда: все сон, пройдет ночь, и все станет, как прежде… А раз — сон, почему не погусарствовать?!

Но «чем дальше в лес, тем толще партизаны»: чем страшнее, тем меньше сил и храбрости, тем чаще хочется оглянуться… Сзади наверняка стоит широкоплечий гигант с базукой и вот такими мышцами — его возьмите, он вам сейчас всех победит… Но нет никого. Ни сзади, ни сбоку. А есть Артем Армеев, рефлексирующая личность, которой больше всех надо, скромный охранник из банка с несомненным стрелковым талантом и зачатками перспективного, растущего, так сказать… Будущего сотниковского зама.

Теперь нет ни самого Сотникова, ни должности его зама… Да и банк скорее всего канул в небытие, расстрелянный и разграбленный…

А я? Куда иду я? Зачем?

Искать полумифического Харона, допустившего несколько лет назад преступное бездействие (по словам всегда раздражавшей меня Розы Карапетовны)… Да полно — жив ли он? А если жив — не заржет ли мне в лицо, не затрясет ли благообразной бороденкой: с ума ты соскочил, милейший Артем Александрович! Знать ничего не знаю, ведать не ведаю! Никакого Человека Равновесия никогда в глаза не видел, про какой-то там Выход сейчас от тебя впервые услышал… А что тебе там напел бомж Лесик, так по нему не одна психушка плачет, как говорится, «ищут пожарные, ищет милиция»… Он оттого и в бомжи подался, чтобы принудительно лечить не начали!

И вот тогда — все. Тупик. Это только в романах и фильмах все складно и логично. А в жизни как раз никто этого не обещал. Тем более — в моей нынешней жизни… Что тогда делать? Даже не застрелишься: патронов-то нет!

…В доме прямо передо мной, в неосвещенном подъезде, ногами на улицу лежал человек.

Я насмотрелся смертей за эти дни, и, решив не подходить, уже огибал дом, когда услышал, как человек застонал и пошевелился.

Да что же это такое?! Почему мне всегда больше всех надо?! Да пьяный он, оклемается и поползет к себе; квартира наверняка в этом доме… Но ноги уже несли меня назад, потому что я знал: он не пьяный, а я должен попытаться ему помочь.

Я присел над человеком. Это был довольно хорошо и дорого по нашим меркам одетый мужчина, немного моложе меня, темноволосый, с коркой запекшейся крови на полголовы. Было впечатление, что его сильно избили, потом чем-то тупым и тяжелым ударили по голове и бросили умирать.

Он протяжно застонал, согнул правую руку, попытался упереть ее в пол и приподняться… Бесполезно. Он затих; я с тоской огляделся. Как бы попытаться выяснить, кто он такой? Я осторожно и не с первого раза перевернул его на спину. Все лицо в крови, на левой скуле — огромный синяк. Я похлопал по карманам стильной кожаной куртки. Что-то есть…

Во внутреннем кармане оказался бумажник. В бумажнике, помимо денег в рублях и в валюте, кредитной карточки — удостоверение сотрудника московского еженедельника «Время» Алексея Мочильского. Замечательная веселая фамилия. Не тебя ли, дружок, искали в парке и на озерах наши доблестные бойцы? И кому в таком случае удалось до тебя добраться? Уж не бандитам — точно; те портмоне бы не оставили…

Я стоял и оглядывался в растерянности. Теперь, зная, кто он, и что он живой, уже не бросишь. На тащить назад к матери — далеко. Можем не дойти. И потом, не хочу подвергать ее риску; неизвестно, с какой степенью интенсивности его ищут, вдруг пойдут по квартирам?

И тут я вспомнил. Именно в доме, на пороге которого я нашел господина журналиста, живет мой бывший одноклассник и приятель по жизни Вася Бухло, Василий Алибабаевич, как мы прозвали его в детстве после выхода «Джентльменов удачи». Уже то, что у обоих великолепные «говорящие» фамилии, подсказывает мне: идти нужно к Васе.

Алексей Мочильский открыл глаза и почти твердо сказал:

— Положите… на место.

Я снова наклонился к нему.

— Ты идти можешь?

— Это… вряд ли, — сказал он. — Ног… не чувствую.

Я тащил его по лестницам на третий этаж, наверное, целую вечность. Еще столько же звонил и тарабанил в железную Васину дверь, за которой было темно и тихо (но за соседними дверями определенно возникло оживление, вызванное моим вторжением; дверь, правда, никто не открыл). Только не это. Никак нельзя, чтобы он уехал!

Мочильский сидел на полу, прислонившись к стене и свесив голову. Вот, дружок Алеша, мы с тобой попали!

Устав ломиться, я обессиленно уселся рядом. Идти с ним я никуда не мог, бросить его здесь — тоже.

— Вася, твою мать, — негромко сказал я, — куда ж ты свинтил, когда так нужен?!.

Очевидно, Вася стоял за дверью и слушал, потому что немедленно после этой фразы раздался глухой голос:

— Кто?

Я подскочил к двери и обрадованно заорал:

— Алибабаич, открывай! Это я, Артем!

Загремели засовы, дверь приоткрылась:

— Ты чего, офигел, в такую пору по гостям шляться?..

— Вася, помоги, — сказал я. — У меня тут раненый и… идти нам больше некуда.

Дверь открылась, Вася вышел: взъерошенный, опухший, в пижаме.

— Бредишь? Какой раненый?

Я кивнул на Мочильского. Тот поднял голову и сказал:

— Добрый вечер.

Вася Бухло, вопреки говорящей фамилии, спиртного в рот не брал, даже пива. А все потому, что был заядлым автомобилистом, «водилой от бога», и, кажется, даже в младенчестве первым его словом было не «мама», «папа» или «дай», а «би-би-ка». Он обожал хорошие машины и скорость. Еще в школе, в старших классах, начал принимать участие в ралли на картингах среди юниоров, много раз побеждал. С возрастом страсть к гонкам не прошла, но участвовать в них он стал гораздо реже: все потому, что несколько раз серьезно бился, а однажды чуть не погиб. В двух заездах соревновался с шоуменом и гонщиком Николаем Фоменко, фотография, на которой они стоят в обнимку и улыбаются, висит над камином в гостиной. «Ну, как „Секретовский“ композитор и автор текстов — он супер, — говорил Вася. — Шоумен неплохой, в смысле — телеведущий. А гоняю-то я не хуже…» Одно время Вася жил в Питере, работал в нелегальной фирмочке, перегонял иномарки из Финляндии и других европейских стран; в этом деле ему не было равных. Фирму накрыли, а Вася каким-то чудом выскочил. Он вернулся в город на «фольксвагене» самой последней модели того года, со всеми, как он говорил, «наворотами». Несколько раз, в период его безработицы и безденежья, я пытался пристроить Васю водителем в банк, его согласны были взять возить сразу председателя правления. Но Вася, поклонник «чистого искусства», не желал ставить свои таланты «на службу капиталу», к тому же считал, что перерос халдейскую должность водилы банкира.

Сейчас он — хозяин двух автосервисов «полного цикла» по иномаркам и машинам российского производства. Впрочем… сейчас — это до страшных событий, которые начали происходить в городе неделю назад.

— Эльку и дочерей я вывез, — говорил он, укладывая Мочильского на шикарном кожаном диване в гостиной. — Женщинам и детям оставаться в городе нельзя, когда такое творится…

— А сам?

— У меня бизнес. Куда ж я уеду. Правда… Вчера одну мастерскую сожгли, и зама моего, Кольку, покалечили. «Дикие байкеры», твари, ненавижу. Забросали бутылками с зажигательной смесью, а у меня ж там, ты знаешь, масла, краски… Сгорело — только в путь. Слава богу никто не погиб. Побудь с ним, я приготовлю компрессы, мазь…

Еще одной Васиной страстью было самолечение. Сказывались неудачные гоночные заезды. Все, как один, врачи в его понимании были коновалами (исключение составляла лишь моя мама, к которой Вася относился с почтением, граничащим с благоговением); лечиться предпочитал дома, для чего в его аптечке (которая занимала две стены в кладовке) были собраны все возможные и невозможные медикаменты, а отдельный шкаф в кабинете отдан под медицинские справочники. Вася зорко следил за новинками в этой области, выпускаемыми известными немецкими и швейцарскими фирмами, приобретал их по не самым дешевым ценам и очень гордился, что в его аптечке есть все, а его жена, которую он заставлял читать справочники и смотреть телепередачи по медицине (его телевизионным кумиром была доктор Елена Малышева), может защищать докторскую… по нескольким направлениям в медицине. «Васек, это фобия», — . говорил я. «Невежи! — фиглярствовал он. — Придет день, и вы поймете…»

— Ты какими судьбами? — спросил он, хлопоча вокруг журналиста.

— Иду в Нижний город, — сказал я. — Ищу одного паренька…

— На ночь глядя?! Может, у меня переночуешь?

— Спасибо, Вася, но дело не терпит…

— Как вы допустили, чтобы стало так гнило?.. — подал голос журналист. Мы с Васей посмотрели на него.

— Алексей, удалось что-то выяснить? — спросил я.

Он закашлялся.

— Много… чего. Ощущение, что ваш город — это центр вселенского зла. Все самое плохое, что только может быть, скопилось здесь. Но главное — болезнь приобрела необратимые формы. Такое не лечится. Еще две-три недели — и вашего города не будет.

— Как?! — сказали мы с Васей в один голос.

— Мнение субъективное… Но мой журналистский опыт… подсказывает, что довольно точное. И есть факты. Они все здесь. — Он поднес руку к голове и скривился от боли.

— Да не шевелись ты! — прикрикнул Вася. В его голосе и взгляде был страх.

— Кто тебя так отделал? — спросил я.

Журналист несколько минут молчал, собираясь с силами. Говорить ему было трудно.

— В городе я три дня. С первого же начали звонить в номер с угрозами. Потом на меня вышел майор ФСБ из Москвы, он здесь еще раньше. Вместе мы сделали пару вылазок… Угрозы не прекращались, позавчера на балкон номера попала граната, но не взорвалась почему-то. Просроченная, наверное. — Он хрипло рассмеялся. — Мне пришлось из гостиницы уходить… С фээсбэшником мы прятались в городе, попутно собирая информацию, ночевали где придется… Прошлой ночью нас обложили в Есенинском парке. Майора ранили, и я… — Он умолк. — В общем, я его бросил. Должен был остаться кто-то, кто донес бы информацию до власти — но не местной, с ней все ясно… До столичной. А сегодня… Ну, это не грабители. Напали вчетвером. Думаю, команды убить у них не было. Пока били, один все время орал: предупреждали тебя, предупреждали… Потом удар — и темнота. Пока ты, — он посмотрел на меня, — не начал меня переворачивать и обшаривать.

Он замолчал. Вася вновь принялся хлопотать, менял компресс на голове, смазывал синяки и ссадины на теле и руках, все время что-то негромко и успокоительно бормоча. Я сидел напротив, в кресле, и смотрел на них.

Все нереально, совершенно фантастично и дико — то, что происходит. И в то же время: пасти рычащих, как собаки, огромных крыс, обстрел банка, смерть Левы на моих руках в супермаркете… То, что рассказывала Галина Андреевна… Как все это могло на нас свалиться?

— Ты примерно представляешь, что можно сделать? — спросил я.

— Наверное, — сказал журналист, — ввести войска, как в Чечню. Обязательно МЧС — куда ж без них… Создание комиссии по выходу из кризиса. Жесточайшее наведение порядка. Контроль, ежечасный контроль из центра. Расследование каждого отдельного случая, будь то убийство, мародерство, взрыв, поджег… Мы еще не знаем, что творится в области и других населенных пунктах по соседству. Стоило бы выяснить, как далеко распространилась чума. Я не политик, не мент, мне сложно… Но то, что я узнал… по-настоящему катастрофично. Организм города на грани. Некоторые его органы уже сгнили и воняют — например, правоохранительные. Скоро спасать будет некого и незачем, а наводить порядок — негде. Ты слышал, что творится в Нижнем городе — там, куда ты идешь?

— Они объявили себя Независимой…

— НАЕ, — сказал Алексей и закашлялся, отталкивая руку Васи с компрессом. — Херня. Это десятая часть. Не ходи. Ты не вернешься.

Мне стало так себя жалко, что я чуть не заплакал. Но, сглотнув комок, сказал:

— Не могу. Я должен.

— Ну и дурак, — сказал журналист и отвернулся.

Я поднялся, вышел в коридор и позвал оттуда Васю. Мы прикрыли дверь в комнату, я негромко сказал:

— Очень тебя прошу, Алибабаич… Подлечи его и вывези. Только не затягивай с этим. А вдруг он прав?

— Не волнуйся, все будет в лучшем виде.

— Один человек ничего сделать не может! — закричал из комнаты Алексей и зашелся в тяжелом кашле.

Я посмотрел на дверь в комнату и сказал:

— Вась… Может быть, случайно… Понимаешь, у меня все оружие без патронов…

Он молча ушел на кухню и вернулся с чем-то, зажатым в кулаке. Протянул руку и разжал кулак. На ладони лежали четыре патрона от пистолета «Макаров».

— Чем могу, — сказал он.

Я забрал патроны, сунул в карман и открыл дверь.

— Артем, — сказал он. — Убивать не страшно?

— Страшно, — сказал я. — Очень страшно.

* * *

До Серебрянки я добрался без приключений, научившись сохранять спокойствие и не шарахаться от каждого звука, каким бы жутким он ни был. Вот сейчас через мост, там пару кварталов — и окраина Нижнего города…

Совсем рядом вдруг загуляли лучи фонарей, послышались шаги и зычная команда:

— Стоять!

Я понесся по набережной к мосту. Они — следом. Их было не меньше четырех человек.

— Я кому сказал! — закричал тот же голос. — Стоять! Стреляю!

Я начал резать зигзагами. Мост был совсем рядом, но что с того? Он длинный, довольно узкий, пешеходная зона; зигзагами не помечешься!

Загрохотали выстрелы. Били сразу на поражение.

Я не бежал — летел, казалось, не касаясь земли. Преследователи не отставали. Нужно огрызнуться, бился голос в моей голове, огрызнуться, понял? Огрызнись, иначе на мосту подстрелят!

На бегу я выдернул из-под мышки «Макарова». Подаренные Алибабаичем патроны я вставил в обойму сразу, как только вышел на улицу. Один патрон был уже в стволе; осталось только снять с предохранителя.

Взбежав на мост, я обернулся. Отсюда тускло освещенная набережная и люди на ней, бегущие к мосту, были прекрасно видны. Они были похожи на патруль — офицер и трое солдат. Но я не стану разбираться, патруль это или нет.

Я тяжело дышал, руки дрожали. Но на несколько секунд я заставил себя сконцентрироваться, замереть — и дважды выстрелил. Один из солдат, словно споткнувшись, распластался на набережной; офицер, бегущий впереди, схватился за руку. Но они не остановились.

Я повернулся и припустил по мосту, шарахаясь от парапета к парапету, не давая им бить прицельно.

Мост остался позади. На этой стороне Серебрянки было еще темнее. Я сбежал на набережную, в панике огляделся, увидел неподалеку дом с приоткрытой дверью подъезда и помчался к нему. Трое продолжали гнаться, я слышал позади себя тяжелый топот; но стрелять перестали. Ну что, очень спокойно сказал в голове маленький Армеев, доигрался в ковбойцев? Сейчас и закончится твой лимит неприкосновенности.

И в этот момент сзади закричали:

— Крысы!!! Товарищ капитан, назад!

Я оглянулся на бегу.

Через пустырь на набережную двумя потоками устремились полчища серых тварей, отсекая патрулю пути к отступлению, оставляя лишь один выход — через парапет в воду. Солдаты и офицер заметались, начали палить во все стороны. Крысы медленно, смакуя, сжимали полукольцо. Я слышал их визги и рычание.

От одного из потоков отделилось несколько и понеслось за мной.

Глава четвертая

Света в подъезде не было. Лифт не работал. Я помчался по лестнице наверх, преследуемый крысами — их было около десятка, и они отставали от меня на этаж-полтора.

Сердце готово было выпрыгнуть из груди, но останавливаться нельзя… Я задержался только на седьмом этаже: здесь кто-то выставил на лестничную площадку старое ободранное трюмо без стекол и одной дверцы. Единым духом я сдвинул тяжеленное трюмо к лестнице и толкнул вниз. Оно загрохотало, несколько серых тварей завизжало — оттого ли, что мне удалось придавить какую-то из них, или по другой причине… Надеюсь, мой демарш задержит их хоть немного. Сам я уже мчался по лестницам дальше вверх.

Все, последний этаж. Что теперь? В глубине лифтового холла — лестница на чердак. Чтобы чердачный люк не был заперт — слишком нереально! Но стоит попробовать: ворчание и визг серых тварей все ближе.

Я быстро взобрался по металлической лестнице к чердачному люку и толкнул его. С первого раза поднять не получилось, зато я увидел, что он действительно не заперт! Встав поудобнее на лестнице, я обеими руками уперся в тяжелый люк и надавил.

Я быстро забрался внутрь, опустил крышку люка и уселся сверху. В трех метрах подо мной уже визжали и рычали крысы-мутанты, но сюда им было никак не добраться…

Дыхание понемногу успокаивалось; я огляделся. Чердак был единым для всего дома, сюда выходили люки из всех подъездов. Здесь было темно, тихо, пахло пылью и голубиным пометом. В глубине виднелись очертания каких-то коробок, реек и, похоже, старой мебели. Интересно, кому была охота поднимать это сюда, вместо того, чтобы вынести на помойку? Или здесь одна из баз местных бомжей?..

Пригибая голову, я осторожно прошел по чердаку к небольшому окошку без стекла, выходящему на набережную, и, выглянув, застал предпоследний акт трагедии. На ногах с трудом держался только капитан, он тонко и пронзительно верещал, отбиваясь ногами от наседавших крыс, вертясь на месте. Огромные твари взяли его в плотное кольцо, но пока как бы играли со своей жертвой, то нападая, то отступая. Две крысы помельче, вцепившись когтями и зубами, сзади на плаще и, как ни старался он их стряхнуть, пока это не удавалось. Солдат уже не было видно. Хотя… два островка на набережной, чуть в стороне от капитана, облепленные крысами. Твари пировали. В этот момент доблестные бойцы патруля вряд ли были еще живы…

Странная, чудовищная притягательность этой сцены — я смотрел и не мог оторваться.

— Как вы думаете, они не проникнут сюда? — услышал я негромкий дрожащий голос и резко обернулся.

В темноте никого не было видно. Я достал пистолет и пошел на голос, пригибаясь под балками и обходя нагромождения досок, старые пыльные мешки… Мне пришло в голову, что чердаки наших домов — идеальное место для сокрытия следов преступлений. На них никто не поднимается годами. Убил человека, оттащил труп на один из чердаков, и можешь быть спокоен. Его долго не сыщут. Искать могут где угодно, только не здесь.

Я уперся в кирпичную стену. Значит, направление выбрано неверно.

— Почему вы не отвечаете? — раздался голос уже из противоположного конца чердака.

— Где ты?

— Здесь.

— Ты что, бегаешь от меня? — спросил я и тут же сообразил, что погорячился: мимо таких препятствий никому не удалось бы пробежать бесшумно.

— И не думал. У меня есть фонарик. Идите на свет.

Вдалеке возникло пятнышко света. Я пошел на него.

Это оказался ребенок — мальчик лет двенадцати, одетый в джинсы, кроссовки, свитер и куртку. Рядом валялся рюкзачок, похожий на тот, что я нашел в супермаркете, только другого цвета — темно-синий с коричневым.

Парень сиротливо сидел на каменном уступе, отгораживающем люк в другой подъезд. Когда я подошел, он торопливо осветил меня своим крошечным фонарем, встроенным в шариковую ручку.

Я остановился на небольшом расстоянии, стараясь не испугать его и давая возможность рассмотреть меня и ко мне привыкнуть. Не делая резких движений, убрал пистолет в кобуру.

— Что-нибудь видишь в этом свете?

— Например, то, что вы вооружены. Но безоружные сейчас на улицу не выходят, правда?

— Правда.

— Значит, я — исключение.

Он смотрел в сторону, механически щелкая кнопкой фонарика. Мои глаза, привыкшие к темноте, видели его профиль и челку на лбу. Я присел на корточки.

— Как тебя зовут?

— Митя, — сказал он совсем по-детски. — Да вы меня не бойтесь, я не вампир. Садитесь здесь. — Он похлопал по поверхности кирпичного уступа. — Удобнее, чем так… на корточках.

Он проследил, как я подошел и сел, и снова отвернулся.

— Вы не из Дозора? — спросил он.

— Митя, «Ночной Дозор» — это книга писателя Лукьяненко, — терпеливо сказал я. — Ну и фильм, конечно. А меня зовут Артем Александрович, и я обычный человек.

— Да? — сказал он без выражения, не оборачиваясь. — Жаль. Нам бы сейчас сгодился кто-нибудь… Медведь там, или Гесер… На крайний случай — Антон Городецкий.[6] Правда, он мне не очень нравится — ни по фильму, ни по книге. Это потому, что я не люблю актера Хабенского. А вы?

— Что?

— Вы как думаете: крысы не залезут сюда? Я маленький, они сожрут меня мигом.

— Никто тебя не тронет. И выключи фонарь, батарейку посадишь. — Он послушно щелкнул кнопкой последний раз и отложил фонарик. — А ты откуда здесь взялся, Митя?

— Все просто, — сказал он после паузы. — Папа собрался на дачу — проверить, как там наш дом после зимы… Он работает продавцом в спортмагазине на Котовского, и у него образовалось несколько отгулов. Мы взяли с собой бабушку, она сама захотела, а у меня каникулы, да и папе могла понадобиться мужская помощь. А мама не поехала — не смогла.

— Когда это было? — спросил я.

— Недели полторы назад… Или две, — ответил он, уставясь перед собой. — Несколько дней все было в порядке, мы прибирались, сушили дом, выгнали мышиное семейство. Там был совсем маленький, черный, мне понравился — но не оставлять же… На участке прибрались, крышу подлата… папа подлатал, я помогал. Потом папе позвонила на мобильный мама, но связь была очень плохая, папа бегал по участку и кричал: «Что? Не понимаю! Что?!» Когда связь прервалась вовсе, папа пошел в дом, к бабушке, они о чем-то говорили. Папа вышел, сказал мне: «Сынок, я поехал за мамой. Мы вернемся вечером… ну, максимум завтра с утра». Сел в машину и уехал. Мы с бабушкой остались. Папа с мамой не приехали ни в тот день, ни на следующий, ни через день, ни через два. Однажды раненько утречком я поднялся, оделся потеплее, набрал в холодильнике продуктов — тех, что не тяжелые, да и пошел себе в город. Повезло: три остановки ехал на электричке. На одной из станций какие-то люди с оружием стали выгонять пассажиров. Я спрятался под лавочкой в углу, меня не заметили. Потом осторожно вылез, дождался, пока вооруженные люди построят и уведут пассажиров, вышел, подлез под вагоном — и бежать…

— Долго добирался? — спросил я.

— Долго, — сказал он. — Устал очень, замерз. Но не останавливался даже поесть, хотя хотелось. Думал, приду домой, отдохну, наемся… Страшно было одному. У Холодных озер вдруг две тетки за мной погнались — такие, в черном, как по телевизору показывают, знаете? Ну, им, понятно, за мной не угнаться, но бежали долго, путались в одежде, падали — и что-то кричали не по-нашему…

— Что дома-то? — спросил я.

— А нет дома, — сказал он. — Вовсе. Подзорвали. Те тетки, наверное, и подзорвали. Ни спасателей, ни пожарников, ни жильцов… Никого.

— А дом твой где, на той стороне? — не тот ли, подумал я, мимо которого я шел в первую ночь.

— Да нет. Здесь, неподалеку, на Симоняна. По пути в Нижний город. Я уж и к папе на работу сходил, в «Спорттовары». Магазин тоже… К бабушке домой родители не поехали, я там был, а сама бабушка на даче осталась… Так и брожу днем, а ночью — по чердакам. В подвалах страшно, везде крысы. Спать почти не могу, все прислушиваюсь: не взорвут ли дом подо мной? Артем Александрович… где мне их искать?

И он заплакал — тоненько и горько.

Я пересел поближе, обнял мальчика и прижал его голову к груди. Он обхватил меня руками и заплакал еще горше, с подвыванием.

— Все с ними в порядке, не переживай. Просто вы разминулись. Давай, Митя, договоримся. До утра ты тут пересидишь, а как рассветет, пойдешь по адресу, который я тебе дам. Там живет одна хорошая женщина. Скажешь ей, что я просил тебя подождать меня у нее. Она тебя покормит, ты отдохнешь… А там и я подойду. Станем твоих родителей искать вместе.

Он поднял заплаканное лицо.

— Не обманете?

— Нет, — сказал я. Но он все не верил.

— А та женщина, она вам кто?

— Мама.

— Она меня не прогонит?

— Мить. У меня сын — чуть помладше тебя. Твой тезка. Ее, между прочим, внук. Сама она много лет проработала врачом в детской поликлинике. Почему она должна тебя прогнать? И потом, ты же пароль ей скажешь…

— Какой пароль?

— Дядя Артем передает пламенный привет Розе Карапетовне. Запомнишь?


Полчаса спустя, кое-как успокоив мальчика, уложив его на продавленной, предназначенной на выброс софе, неизвестно кем, как и зачем затащенной на чердак, укрыв его же курткой, я осторожно приподнял крышку люка, выходящего в самый дальний подъезд — через три от того, которым я попал сюда. Крысы, конечно, твари умные и хитрые, особенно такие здоровые (мутация наверняка сказалась не только на размерах), но вряд ли у них достанет ума обложить сбежавшую потенциальную жертву и поджидать ее появления сразу в нескольких местах.

На последнем этаже, в лифтовом холле, было темно и тихо. Зато с улицы неслись звуки оживленной перестрелки, там палили, пожалуй, из всех видов огнестрельного оружия, кроме тяжелых. Впрочем, это вопрос времени. Стреляли по всей округе, и сейчас, выйдя из дома, я окажусь в эпицентре боев… Но как будто у меня есть выбор.

Спустившись на первый этаж, я выглянул из подъезда.

Обе набережные в пределах видимости — по ту сторону Серебрянки и по эту — озарены светом трассирующих пуль, световых и осколочных гранат, мечущимся светом фонарей. Грохот стоит невыносимый; вопли живых и раненых; множество людей, разбитых на группы: одни наступают, другие отходят. Понять, кто есть кто, не представляется возможным: и среди нападающих, и среди отступающих есть люди в военной, милицейской и гражданской одежде.

Интересно, а сами-то они понимают, что происходит и за что они гибнут?

Надо всем этим дьявольским спектаклем в воздухе носятся три вертолета, освещая мощными прожекторами поле боя, не поддерживая ни одну из сражающихся сторон, а внося еще большую сумятицу и неразбериху.

Моста, которым я добрался на эту сторону Серебрянки, не было; лишь два уродливых осколка на том и на этом берегу. Задержись я у Васи Бухло на пару часов — и пройти бы не сумел. Только бы Алибабаич не затягивал с отправкой журналиста в Москву! Кажется, Мочильский прав: еще пара дней, и спасать станет некого.

То, что я видел, напомнило мне эпизоды из фильма Копполы о войне во Вьетнаме с Марлоном Брандо. Кажется, он назывался «Апокалипсис сегодня». Но там действие происходило в джунглях, а здесь почти то же самое — в городе, и не в Грозном в 1996 году, а в тихом спокойном российском городишке в начале XXI века! Так и хочется закричать в мегафон: «Снято! Всем спасибо!» Не закричишь, потому что это не кино.

Прижимаясь к стене дома, стараясь, чтобы не заметили, я добрался до угла, обогнул его и бросился бежать — подальше от этого ада, оглохший от взрывов и воплей, ослепший от световых гранат и массовой смерти.

Пробежал по улице Симоняна, боковым зрением зафиксировав дом, о котором мне говорил Митя: страшный черный остов, родной брат того, мимо которого я проходил в первую ночь. Останавливаться не стал. Какой смысл? Путь мой лежал в Нижний город, и пройти оставалось совсем немного.

Вспомнилось, что я так и не выполнил поручение Сотникова, не проверил, вернулись ли его жена и дети… Ничего, это подождет.

Один из южных районов города расположен в низине, поэтому среди жителей именовался Нижним городом. Испокон этот район считался неблагополучным: небольшую часть жителей (и самую безобидную) составляли работяги; а в основном это были пьяницы, цыгане, как нигде в городе было много бомжей, находили тут пристанище подозрительные личности, укрывались преступники, промышляли проститутки, наркоманы и драг-дилеры. Каждый милицейский рейд в Нижний город выявлял массу криминала; но было очень много того, что выявить не удалось. Уровень преступности здесь был самым высоким в области, но регулярно сменяемых руководителей РОВД, какими бы неподкупными и осторожными они ни были до назначения, в Нижнем городе ждал один из двух исходов: его либо покупали, либо убивали. И поделать с этим на протяжении десятилетий было ничего нельзя. Нижний город — постоянная головная боль городской и областной администрации. Я слышал, что каждое заседание местного руководства начинается с вопроса об очередном — большом или малом — ЧП, произошедшем в Нижнем городе.

Бывать здесь за тридцать с небольшим лет жизни мне приходилось нечасто, но ничего более мрачного, темного, лагерно-барачного по настроению я не видел. Это был город призраков. Здесь даже в жаркий солнечный день, казалось, было сумрачно и знобко, а в воздухе висела опасность. Одна школа, где катастрофически не хватало учителей, одна больница — сколько помню, всегда закрытая на ремонт. Увеселительных заведений (официальных) — два: кафе и ресторан. Оба похожи на столовые советских времен. Насколько я знал, все, кто там работал, имели огнестрельное оружие: от дамского «вальтера» до помповика тридцать восьмого калибра. Я не представлял, что в Нижнем городе могут жить обычные, нормальные люди. Нет, наверное, они там живут, но это какие-то особые люди, находящиеся под божьей защитой. Ибо все, кто смог, давно перебрались подальше от Нижнего города и свою прежнюю жизнь в этом «гетто», «лепрозории» вспоминали с содроганием.

Последний раз я приезжал сюда около года назад с поручением от Сотникова: нужно было отыскать одного человечка… Со мной было еще четверо сотрудников Службы безопасности банка, мы были вооружены, в бронежилетах, и имели полномочия при угрозе жизни применять оружие на поражение.

Был поздний вечер, что-то около десяти. Я помню, как поразила меня тогда, несмотря на середину мая, мрачность и холодность этого района, грязные серо-черные тона… и сумасшедшее чувство опасности, исходящей отовсюду. Оружие было постоянно под рукой, машину мы старались останавливать как можно ближе к объектам, которые посещали в поисках нужного человека, никто из нас ни на минуту не оставался один… Не знаю, как другие, а я ощущал бешеные выбросы адреналина в кровь. За нами словно кто-то наблюдал и прикидывал: имеет ли смысл напасть или дать им закончить дело и отпустить с миром…

То поручение мы выполнили только наполовину: человека нашли, но он был мертв. Но одним из результатов я считаю тот факт, что нам самим удалось уйти живыми.

Сейчас Нижний город раскинулся передо мной. Я стоял на холме, на самой его окраине, и не узнавал. Туда ли я пришел? Тот ли это Нижний город, где я побывал год назад?

Район был расцвечен огнями ярких уличных фонарей, меняющихся и переливающихся вывесок и реклам, прожекторов, направленных вверх; он был оживлен и шумен; он раздался вширь и даже немного подрос вверх — тех двух башен в прошлом году не было. Передо мной был не мрачный бандитский райончик, а веселый городок процветающей европейской страны, который никогда не спит и не работает, а только веселится. На то место, где я стоял, доносились музыка и грохот — но это были не выстрелы, а петарды; они со свистом взлетали в небо и там взрывались всеми цветами радуги, весело грохоча и пробуждая ото сна само небо.

То была самая странная и невозможная метаморфоза из всех, которым я стал свидетелем в последние дни.

Ну что ж, пора познакомиться с тобой поближе, Независимая Административная Единица, которая НАЕ всех…

Я стал решительно спускаться в Нижний город.

Здесь, внизу, все было еще более странно и непривычно. На улицах — полно людей, гуляющих по ярко освещенным улицам, под разноцветными, совершенно западными рекламами; аниматоры в огромных костюмах клоунов, собак и пришельцев зазывают на дискотеки, в бары и кинотеатры. На площади бесплатно раздают воздушные шары и катают на пони; сверкает и переливается огромная вывеска ПАРК АТТРАКЦИОНОВ (никогда его здесь не было!). На каждом углу — дегустация нескольких сортов пива по музыку из бум-бокса («Дюна», Трофим, Серега со своим «Черным бумером»)… И везде радость, веселье, детский смех… Гульба глубокой ночью, как днем. Пир во время чумы. Нижний город совершенно преобразился. Права была Харонова бабка — таких чудес больше нигде не встретишь…

Что ж, следуя извращенной логике этого страшного, нелогичного города, так и должно быть.

Какой там адрес? Равиковича, семь, квартира шестнадцать? Собственно, я уже на этой улице.

— Заходите! Заходите к нам! — ко мне кинулся огромный розовый кролик, потрясая ушами. — Сегодня, только сегодня — все самое интересное! Новая программа!

Он схватил меня за руку и чуть не силком потащил к дверям заведения с яркой вывеской СТРАУС ЭМУ. Стриптиз-бар. Все виды услуг на самый взыскательный вкус!

— Зайду… милейший. — Я вежливо, но твердо высвободился. — Обязательно, чуть позже…

— Да здравствует НАЕ! — закричал он мне вслед.

— Зиг хайль, — ответил я.

У дома семь, на скамейке, совершенно по-домашнему, сидели три старушки и что-то оживленно обсуждали, склонившись головами.

— Извините, пожалуйста, — сказал я. Они выпрямились как по команде и уставились на меня, причем одна из них неотрывно смотрела на автомат, висящий на плече. Я осторожно передвинул его за спину. — Я ищу одного человека… Его зовут Харон, он живет в шестнадцатой квартире. Вы случайно не знаете, дома ли он?

Некоторое время они молчали, потом одна сказала:

— Тут такой не живет.

— Мы не знаем никакого Харона, — добавила вторая.

— А с оружием вообще нельзя, — заключила третья.

Все происходящее было похоже на сценку из плохого спектакля, на фарс — но только не на реальность.

Я вошел в подъезд, чувствуя спиной, как они смотрят мне вслед.

Квартира была на четвертом этаже. Дверь незаперта, внутри — разгром. Ни одной целой вещи; здесь, похоже, побывала рота вандалов. Под облитым кислотой, нестерпимо воняющим диваном я нашел сломанное пополам, покрытое золотой краской деревянное кресло с выбитой надписью: «Харону — победителю соревнования спасателей. 2003 год».

Ну что за дурацкое имя? И как фамилия? Харон Харон? Может, попробовать поискать документы?

Я ползал по полу и методично перебирал бумаги, в изобилии разбросанные по всей квартире, когда зазвонил телефон. Снимая трубку, я уже знал, чей голос услышу.

— Задания своего командира нужно выполнять, — сказали на том конце.

— Доброй ночи, Человек Равновесия. Не желаете увидеться?

— Возможно. Но только на завершающем этапе, и то, если вы до него доберетесь, в чем я весьма сомневаюсь… Впрочем, если бы вы явились домой к Сотникову, наша встреча состоялась бы гораздо раньше.

— Для одного из нас она могла плохо закончиться. У меня к вам серьезные претензии.

— Я бы удивился, если бы их не было. Но до Нижнего города вы все-таки дошли…

— Как вы понимаете… — У меня вдруг возникла шальная мысль, — Мне даже хватило ума не пойти к Сотникову, чтобы не угодить в западню.

Мой выстрел наугад попал в десятку.

— Вы сообразительнее, чем кажетесь… Итак, вы у Харона. Порадуйте меня.

— Будто сами не знаете. Квартира разгромлена, хозяина нет. Дайте наводку, где искать.

— Ну, не разочаровывайте меня! Думаю, моя помощь будет излишней. И потом — она поможет избежать препятствий, а мне интересно, как вы сможете их преодолеть.

— А что происходит здесь, в Нижнем городе? Я ничего не могу понять.

— Мир сошел с ума, и это коснулось абсолютно всех. Вы же видели побоище на набережной, войну без цели и конкретного врага. Нечто подобное случилось и в Нижнем городе, только с обратной полярностью. Но еще неизвестно, что страшнее. Люди празднуют обретение независимости, неподдельно радуются. Присоединитесь к ним — и, возможно, вашим поискам будет сопутствовать удача.

— А вы?

— А я над схваткой, над радостью, над горем — над всем.

— Вы бог?

— Я Человек Равновесия.

Это была его последняя фраза. Раздался щелчок, и в трубке зазвучал длинный гудок.

Я вышел на улицу, совершенно не представляя, что делать дальше, где искать Харона. Старушки у подъезда снова мгновенно прервали общение и посмотрели на меня.

— Граждане несознательные пенсионерки! — воззвал я. — В то время как весь народ, в едином порыве… Короче, чего людям голову дурите? — Я медленно передвинул автомат вперед и положил палец на спусковой крючок. Старушенции напряглись и даже привстали. Это я знал, что в обойме «узи» — ни единого патрона; им-то, надеюсь, это неизвестно (вряд ли они приходятся родней вездесущему Человеку Равновесия, любителю звонить по неработающим телефонам). — А ну, старые чекистки, марш по матрешкам… по этим… по халупам! Затычки в уши — и дрыхнуть до утра! Приду проверю!

Старухи взвизгнули и, как престарелые голубицы, упорхнули в подъезд.

Так… Прогнал бабушек, одержал маленькую, совершенно ненужную победу… Что дальше-то делать будешь?

— Дальше? — сказал я вслух. — А не посетить ли нам одно заведение, а именно «Страус Эму», на предмет ознакомления с новейшим стрип-шоу? Час-полтора ничего не решит. Если Харон мертв, то я все равно опоздал… С другой стороны, если бы он был мертв, Человек Равновесия обязательно бы намекнул, не упустил случая поиздеваться… А если жив — немного продержится. Будем считать — помощь идет. Кажется мне, где-то здесь он, в Нижнем городе. Найдем. Нужно только перекусить и выпить кружечку пиваса…

Рассудив так, я двинулся по улице и был перехвачен кроликом-переростком.

— Добрый вечер!

— Виделись, — сказал я. — Не закрылась пока еще ваша тщедушная забегаловка?

Он слегка опешил от подобного хамства.

— Мы работаем всю ночь, перерыв с шести утра до двух часов дня…

— Не части. Небось цены ломовые?

— Ну что вы! — Радостный кролик вновь обрел голос. — Сегодня скидки на все! Такого еще не было!

— А на пиво и пожрать?

— На это — особенно!

— Обманешь, — сказал я, — отстрелю на жаркое. Очень уважаю жаркое из крольчатины…

И, хлопнув его плечу, я вошел внутрь.

Небольшая лестница вела в круглый уютный зал со столиками и круглой же сценой посреди, на которой имелось четыре внушительных блестящих шеста. Сам зальчик был освещен довольно скудно, зато сцена — великолепно. На ней вокруг шестов под музыку группы BWO (которую мой сын упорно называл БМВ) извивались три великолепные девицы — блондинка, брюнетка и рыжая. Из одежды на них не было ничего; вся их амуниция была сложена в аккуратный бугорок у края сцены.

Я стоял столбом и пялился на танцовщиц — такое зрелище было для меня сильно внове. В животе урчало — все-таки последний раз я ел довольно давно, у мамы — но я почти не обращал на это внимания. Они так гипнотизировали своими движениями, что хотелось кинуться на сцену, на ходу срывая с себя одежду…

Подошла миловидная официантка в переднике, надетом на голое тело, и закрыла собой весь обзор. Пришлось отвлечься на нее.

— Доброй ночи, добро пожаловать. Желаете чего-нибудь?.. — Она сделала выразительную паузу.

Я люблю свою жену и вообще примерный семьянин, чуть не брякнул я.

— Поужинать и пива, — сказал я, чувствуя себя Семен Семенычем Горбунковым в отеле «Атлантик» в гостях у Анны Сергеевны. — Есть у вас окорочка-гриль?

Она профессионально улыбнулась:

— Конечно. Прошу за столик.

Она проводила меня к столу. Отсюда было великолепно видно сцену.

— Вы можете сдать ваше оружие в гардероб, если делаете…

Это что еще за бред?!

— Нет, — сказал я и вцепился в автомат. — Не желаю.

— А верхнюю одежду?

— Я вообще-то ненадолго… Куртку положу рядом. Не подсаживайте ко мне никого, пожалуйста.

— Хорошо. Что-нибудь еще? Меню посмотрите?

Я вспомнил старый анекдот и засмеялся:

— Спасибо, тебю я посмотрю как-нибудь в другой раз.

Она даже бровью не повела.

— Ваш заказ будет готов через десять минут.

И ушла, поигрывая аппетитными ягодичками.

Автомат я положил на стул рядом, прикрыл его курткой. Кобура с «Макаровым» была надета поверх свитера, но с ней я расстаться не решился.

Я сидел и осматривался. На стенах зала, полу сцены, столах — везде были изображения страусов: жующих, бегущих, дерущихся, спрятавших голову… Таким образом здесь оправдывалось название клуба. Посетители были большей частью трезвые, никто не клевал носом, все очень живо реагировали на происходящее на сцене.

Пластика у танцующих девиц, надо признать, была отменная. Одна музыкальная композиция сменилась другой, более энергичной, и девушки сразу поменяли ритм — он стал немного рваный, но восхитительно завораживающий…

Музыка стихла. В зале раздались аплодисменты. Высокая, бритая наголо красотка в купальнике, едва заметном на смуглом теле, вынырнула откуда-то из-за сцены с хрустальным подносом в руках и, не снимая улыбки с лица, пошла по залу. Деньги на поднос бросали щедро. На меня бритая взглянула мельком и подходить не стала.

Трио девиц, изящно подхватив одежду, смылось в неприметную дверку следом за бритой, уносящей полный поднос — в основном рубли, как я успел заметить, но были и долларовые купюры. Что происходит? Откуда у местных работяг, пусть и объявивших себя независимыми, столько щедрых чаевых стриптизершам? У них что, от внезапно произошедшей независимости сильно прибавилось денег? Или они наведались через реку и поучаствовали в разграблении банка?..

Официант, на этот раз парень, но одетый абсолютно так же, как его коллега-девица (тьфу, извращенцы!), принес и расставил на столе великолепный ужин: запотевшую кружку пива с белоснежной шапкой пены, вазочку с салатом, хлеб в плетеной корзиночке, тарелку с двумя ароматными, с поджаристой корочкой, окорочками гриль, любовно обложенными зеленью и половинками долек лимона, соусницу. Мое чувство голода мгновенно усилилось.

Официант разложил приборы и чуть наклонился ко мне:

— Что-нибудь еще?

— Спасибо, — сказал я, махом отъедая от потрясающе приготовленного окорочка, — вы сделали все, что могли.

Официант пошел по залу, а я отвернулся, чтобы не видеть его… спину.

Глава пятая

Освещение сцены, да и подсветка всего зала внезапно изменились, приобрели багровый оттенок. Зазвучало что-то похожее на «Раммштайн», но без вокала — тяжелое, угрожающее. Разговоры и смех в зале смолкли, все взгляды устремились на сцену.

Из неприметной дверки, куда не так давно упорхнули танцовщицы, вышел невысокий, полноватый, седеющий мужичок, показавшийся мне знакомым. Он был одет во все красное и держал в руке микрофон.

Я перестал есть и, как остальные присутствующие, смотрел на него. Неизвестно откуда возникло и стало расти тревожное чувство.

Мужичок поднялся на сцену; музыка зазвучала тише.

— Дамы и господа! — сказал он. Голос у него был низкий, густой и мощный. — Сейчас вы увидите то, чего не видели никогда в жизни и ради чего, собственно говоря, пришли сегодня к нам! Смертельный номер! Для кого-то из вас он может стать смертельным в прямом смысле. Рекомендую слабонервным и сердечникам покинуть зал до начала представления! По крайней мере приготовьте успокоительные капли и таблетки, — после этой фразы я медленно сунул руку в кобуру и снял пистолет с предохранителя. О ком (или о чем) бы он сейчас ни говорил — двоих положу обязательно. — Все страшное, что скрывает ночь, самый жуткий кошмар, который только можно себе представить, щедро приправленный эротикой и сексом, будет явлен вашим глазам. Вы запомните это зрелище на всю жизнь, оно станет снова и снова возвращаться в ваших снах… Подумайте, стоит ли остаться и смотреть, либо все же поберечь себя и уйти!..

Он сделал паузу и оглядел зал. Никто не двинулся с места, все застыли. Черт, мелькнула паническая мысль, не сбежать ли? Не хочу я никаких кошмаров, насмотрелся! Я пришел только поужинать и выпить пива! Мне еще Харона искать! Кому-кому, а уж мне-то точно надо сохранить рассудок, чтобы не болтаться потом по городу, пуская слюни, с трясущейся головой и безумным взглядом…

Но, конечно, я остался. Хотя, видит Бог, не раз вспоминая позже то чудовищное зрелище, каждый раз ругал себя: нужно было уйти!

— Тогда, — снова заговорил в микрофон мужичок (нет, ну откуда я его знаю?!), — прошу приветствовать: Вельзевул и его невинная жертва!!!

Громкость музыки была увеличена во много раз; сейчас это был настоящий «Rammstein», с жутким хриплым вокалом на немецком языке, который я всегда ненавидел. Конферансье в красном выбросил руку в том направлении, откуда должны были выйти участники шоу… И они не заставили себя ждать.

Первым появился высокий, под два метра, мужчина в черном кожаном плаще с капюшоном, скрывающим его лицо. В правой руке он нес многохвостную плеть с короткой рукоятью, а левой вел на цепочке худую, но столь же высокую светловолосую девушку.

Я даже привстал. Что это будет? Жертвоприношение? Поубиваю! Два патрона в «макаре»: один этому, в плаще, второй — на мужичка в красном. И рука не дрогнет… Жаль, что обойма автомата пуста.

На глазах девушки была плотная черная шелковая повязка, на шее — черный кожаный ошейник с блестящими кольцами, в одно из которых было вдето звено цепочки. Кроме этого на ней был широкий кожаный лиф, скрывающий крупную грудь, шорты и высокие сапоги. Девушка шла, безвольно опустив руки — сама покорность; впрочем, двигалась она довольно уверенно, без заминок и не оступаясь. Не в первый раз, что ли, мелькнула у меня шальная мысль, но пистолет из кобуры я вытащил и положил под правую руку на стол.

Оказалось, это еще не все участники шоу. Дав Вельзевулу и его жертве дойти до сцены, из-за ширмочки в глубине возникли три амбала: белый, негр и метис. Люди-мышцы. В бордовых масках, скрывающих пол-лица, обмазанные маслом (оттого их могучие торсы блестели под жутковатым красным освещением), одетые только в тряпичные дешевые шорты, босиком, они обогнали страшную парочку и встали у сцены — справа, слева и впереди.

— Приветствуйте! — перекрывая грохот музыки, воззвал конферансье. — Конан в трех ипостасях!

Все трое бодибилдеров вскинули вверх могучие руки и заревели, как Годзиллы, заглушая музыку без микрофонов.

Я посмотрел на зрителей. Видел не всех, но на многих мужчинах не было лица, а у двух-трех женщин в глазах стояли слезы. Очевидно, никто не был готов к предстоящему зрелищу.

Вельзевул и девушка поднялись на сцену. Конферансье отошел в сторону, чтобы всем в зале было хорошо видно происходящее. Вельзевул, лицо которого было по-прежнему скрыто капюшоном плаща, отстегнул цепочку от ошейника и отбросил ее. Слегка подтолкнув, приставил девушку к одному из шестов, что-то сказал ей на ухо; она подняла обе руки и обняла ладонями шест. Вельзевул достал из-под плаща наручники и защелкнул их на запястьях жертвы. Теперь при всем желании она бы никуда не делась.

Вельзевул чуть отступил, как бы любуясь на свою работу, потом, отведя в сторону правую руку с плетью, расправил ее хвосты и посмотрел на конферансье. Тот поймал его взгляд и поднес к губам микрофон.

Музыка стихла. Три Конана застыли, словно неживые, неотрывно глядя в зал.

— Во избежание непредсказуемых реакций, — негромко сказал конферансье, — которые могут носить, в числе прочего, и агрессивный характер, предупреждаю: все, что вы увидите, произойдет с полного и абсолютного согласия всех участников шоу. Никакого наркотического и психотропного воздействия. Еще раз предлагаю слабонервным зрителям покинуть зал…

Никто не двинулся с места.

— Благодарю, — сказал конферансье. — Мы начинаем!

Он подошел к девушке и резким движением сорвал с ее глаз повязку. Она вздрогнула, мотнула головой и стала оглядываться, словно не понимая, где находится.

Конферансье сошел со сцены и покинул зал.

Мой ужин остывал. Я смотрел на сцену, не в силах оторваться.

С выведением зазвучали ударные инструменты, и постепенно этот тяжелый устрашающий звук заполнил собой все окружающее пространство, загипнотизировал сидящих в зале людей, сковал волю. Каждый из Конанов начал притоптывать в такт правой ногой. Вельзевул медленно обвел зал взглядом из-под капюшона и еще раз тряхнул рукой, расправляя хвосты плети…

Затем он нанес первый удар.

Я не сразу понял, что на конце каждого из хвостов имелись небольшие острые металлические крюки. Цепляясь за предмет одежды, они срывали ее… Но вместе с тем вырывали из жертвы кусочки плоти. Это выглядело эффектно, страшно и… нереально.

Первым был молниеносно сорван кожаный ошейник с кольцами с шеи жертвы; Вельзевул бил так, чтобы не нанести девушке ран, несовместимых с жизнью. С левой стороны на ее шее (я видел очень отчетливо) обозначились три глубокие отметины, брызнула кровь и потекла по шее прикованной девушки; звук ударных на мгновение усилился и тут же ослаб. Девушка дернулась, ее лицо исказилось болью, а по артикуляции я понял, что она застонала.

Звук ударных не затихал. Вельзевул поднял с пола сорванный ошейник, продемонстрировал его публике, швырнул в зал и снова расправил движением правой руки хвосты плети.

Со вторым ударом был сорван и отброшен лиф. Грудь жертвы обнажилась, бок ее окрасился кровью; кровь потекла по. шортам и ногам; лицо девушки стало маской страдания, она извивалась и кричала, но голоса было не слышно. Вельзевул демонстрируя лиф, запрокинул голову — я мог бы поклясться, что он хохочет.

Я медленно, не отрываясь от происходящего на сцене, потянулся к пистолету… и на мою руку сверху легла здоровенная лапища, а в ухо сказали:

— Сидите спокойно.

Я заставил себя обернуться. Сзади стоял здоровенный бугай, поперек себя шире, этакий борец сумо — разве что не узкоглазый. Он любезно мне улыбнулся; я отдернул руку.

Когда он успел тут оказаться? Я посмотрел в зал. За многими столиками стояли его клонированные братья; некоторые из них увещевали посетителей-мужчин, наклонившись к ним: возмутиться происходящим порывался не я один.

Звуковое сопровождение шоу не стихало ни на секунду; оно сводило с ума, зомбировало… В какой-то момент я даже почувствовал сексуальное возбуждение от кошмарного зрелища.

Вельзевул между тем сорвал своей плетью с девушки шорты. Она осталась в одних высоких сапогах и от боли едва держалась на ногах. Вельзевул обошел ее несколько раз; из-за надвинутого капюшона не было видно, какие эмоции он испытывает, но я был уверен, что он доволен чем, что видит. Он погладил грудь девушки, а потом встал на колено и припал капюшоном к ее окровавленному бедру. Он что, слизывает кровь?! Меня чуть не стошнило. Было ощущение, что я присутствую на съемках грязного шведского порно с садистским уклоном.

Вельзевул выпрямился, вновь встал справа от жертвы и двумя молниеносными ударами плети сорвал с нее сапоги. Это стало последней каплей; девушка закатила глаза и медленно сползла по шесту, встав на колени. Сама она, сцена и пол вокруг сцены были забрызганы кровью.

Я прикрыл глаза, перевел дух и сжал пальцами виски, ожидая, что звук ударных вот-вот стихнет. Но, оказалось, что представление не окончено. Для чего-то же были здесь эти три Конана!

Как только Вельзевул расстегнул наручники, и девушка упала на сцену, бодибилдеры бросились к ней. Они быстро освободились от шорт… вот тогда и началось самое интересное, а все предыдущее стало лишь прологом. Причем на удивление быстро оправившаяся жертва приняла в шумной групповухе самое деятельное участие. Ее не насиловали. Она получала удовольствие.

Мне надоело. Нужно уходить. Будем считать, что ужин не удался. К тому же скоро начнет светать, а мне необходимо продолжать поиски Харона.

За моей спиной, рядом с бугаем-сумоистом возник еще один человек. Я повернул голову: официант, на этот раз полностью одетый.

— Вас просят, — сказал он, наклонившись ко мне.

— Кто? — не понял я.

— Ну, вы же разыскиваете человека… Харона.

— Он здесь?

— Я провожу.

Я сунул «Макарова» в кобуру, поднялся, подхватил автомат и куртку и поспешил за официантом, бросив взгляд в сторону сцены.

Ударные звучали намного тише; со сцены неслись сладострастные крики и стоны женщины и рычание и пыхтение Конанов. Все они были вымазаны в крови, все еще сочившейся из ран на теле «жертвы»; похоже, никому из них это не мешало…


Мы шли все быстрее, почти бежали длинными коридорами, петляющими, ветвящимися, мимо дверей, запертых и приоткрытых; что происходило за приоткрытыми дверями, я не успевал засекать, так как боялся отстать. Даже не предполагал, что клуб «Страус Эму» такой длинный…

Неужели сейчас закончатся все мои злоключения — я наконец встречусь с Хароном, и он покажет Выход? Слишком замечательно, чтобы быть правдой…

— Что за спешка? — крикнул я на ходу, но официант только отмахнулся.

Наконец мы остановились перед одной из неплотно прикрытых дверей. Официант заглянул в комнату, сказал что-то вроде «вот, я его привел» и обернулся ко мне.

Я нерешительно вошел.

Это был небольшой слабоосвещенный офис со столом, компьютером, телефоном, факсом, шкафом с какими-то справочниками, аляповатой картиной на стене — всем тем, что полагается офисному помещению не слишком процветающей фирмы.

У стены напротив входа на полу сидела девица в полной боевой раскраске; кажется, она плакала: два ручейка туши вились по щекам. У ее ног, повернув ко мне безжизненное лицо, лежал мужчина в джинсах и футболке. На губах его застыла усмешка, похожая на оскал. Рядом валялись два пустых шприца. Я сразу понял, кто он, но еще отказывался верить. Поверить — означало понять, что потерпел крах.

Я приблизился и опустился на колени рядом с ним. Все правильно. Благообразная внешность, чистые и строгие черты лица, отвергающие саму мысль о пристрастии к наркотикам, аккуратно подстриженная бородка… Именно так мне его описала мама.

Я поднял взгляд на девицу. Она смотрела сквозь меня совершенно неживыми глазами, но не плакала. Было ощущение, что она вот-вот присоединится к нему, что она пока здесь по какому-то нелепому недоразумению.

— Это Харон? — спросил я.

Она молчала и все продолжала смотреть. Мне пришло в голову, что этот дядька, не очень подходящий ей по возрасту, был ей сильно небезразличен. Впрочем, возможно, он приходится ей родственником?..

— Давно он умер? — Она опять не ответила. — Эй… ты слышишь?

Я протянул руку и несильно хлопнул ее по щеке. Как ни странно, она ожила, перестала смотреть сквозь меня.

— Что ты спросил? — Голос у нее был тонкий, почти детский, совершенно не вязавшийся с размалеванной внешностью.

— Сколько прошло времени? — спросил я. — Может, мы успеем что-нибудь сделать?

— Не успеем, — сказала она с задержкой, словно обдумывая мои слова. — Прошло два часа или около того.

Я как раз говорил с Человеком Равновесия, подумал я, а Харон умирал здесь. И Человек Равновесия знал это, не мог не знать, но даже не намекнул мне…

— От чего он умер?

— Передоз, — вяло сказала она. — Ему нравилось играть в это: больше-меньше, меньше-больше… Я говорила, что однажды он надорвется. Сегодня это случилось. Он взял больше, чем смог унести.

Не бери больше, чем сможешь унести, вспомнил я слова бабки Харона. Ее внучек сделал именно то, от чего она предостерегала меня.

— А ты ему кто?

— Какая разница? — хмыкнула она. — Поздняя любовь…

Так покойник грешил еще и педофилией, помимо того, что топил на озерах горе-плавцов… Какой цветник «достоинств»…

Время остановилось. Мысли текли вяло; я заставлял себя сконцентрироваться, мне во что бы то ни стало нужно было получить информацию — но получалось плохо.

— Он… сказал что-нибудь?

— Перед смертью? Сказал. Всем привет. Все уроды. Особенно — один.

Я сглотнул.

— Так что там один?

— Придет, мол, меня искать… Спрашивать начнет… Про Выход, про мужика какого-то… Так вот ему — Выход, и вот ему — мужик. — Последнюю фразу она сопровождала соответствующими движениями руки, а на лице ее застыло мстительное выражение. — Ведь он тебя имел в виду, верно?

— А то ты не знаешь… Разве не ты сказала халдею, чтобы он привел меня из зала? — Я поднялся. Усталость и безысходность навалились на мои плечи с такой силой, что меня пошатывало. — Тебе известно, что у него осталась бабка?

— У Харона нет и не было родственников. Он сирота.

Спорить не хотелось. Возможно, он сам так преподнес ей свою жизнь. Теперь он умер, и кто я такой, чтобы что-то доказывать и объяснять?

— Он очень детально тебя описал и сказал, что ты обязательно придешь, — сказала девушка. — Но почему ты явился так поздно? Если б чуть пораньше, возможно, ты смог бы услышать от него то, что тебе было нужно…

— Я тут вообще случайно, мог и не зайти… Был в зале, смотрел шоу… Мое появление — стечение обстоятельств. — Я говорил и не слышал себя. Мир рухнул.

— Вся наша жизнь — стечение обстоятельств, — сказала она. — А как тебе понравилось шоу?

— Я в восторге.

— Выглядит натурально, правда?

— Что ты имеешь в виду?.. — Я так растерялся, что даже забыл, где я и что за человек лежит мертвым у моих ног.

— Я имею в виду, что все это бутафория. За исключением последнего аккорда, разумеется.

— Бутафория? — тупо переспросил я.

— Да! Туфта, подделка, имитация, фальшивка, липа! А ты поверил, что ее разрывают плетью на части? Все рассчитано на идиотов, таких же, как ты.

— Но я видел кровь… — Мне вдруг стало обидно за себя, за ту ярость, которую я испытывал, глядя на сцену; уж мои чувства совершенно точно были неподдельными. — Кровь текла из ран на ее теле…

— Для этой цели клуб нанял двоих первоклассных спецов, которые раньше работали в Москве, на киностудии. Тебе интересно, сколько им платят?

— Да пошла ты… — устало сказал я. — Он точно не сказал, как найти Выход?

С мстительным выражением лица она помотала головой.

Нужно уходить. Нужно возвращаться домой, собирать веши и хоть ползком, но мотать из города. А может быть, Вася Бухло еще не успел уехать — вряд ли журналист так быстро стал транспортабелен… Тогда это мой шанс.

— Прощай, — сказал я, натянул куртку и повесил на плечо автомат. — Мне нечем тебе помочь. Разве что тем, что скажу напоследок: твой Харон — порядочная сволочь.

Выйдя из комнаты, я сразу понял, что не знаю, куда идти. На выбор было три коридора: прямо, направо и налево; каким из них мы пришли сюда, я, конечно, не запомнил. Времени на раздумья не было, и я рванул прямо.

Коридор петлял — совсем как тот, которым мы пришли, но я быстро понял, что расположение комнат другое, и я выбрал не то направление. Меня охватила настоящая паника; я остановился. Мало того, что я нашел мертвого Харона, который мне уже ничем никогда не поможет, я еще и не могу выйти отсюда!

И тут мне пришло в голову: в обойме моего пистолета два патрона, а чтобы застрелиться, достаточно одного.

Я достал «Макарова» и посмотрел на него. Почему бы и нет?.. Ольга и Димка в Москве у моего лучшего друга, который многим мне обязан; он не бросит их, поможет. Мама? Для нее это будет удар, но что делать? Силы мои иссякли. Окружающий мир может долго издеваться надо мной, подталкивая к самоубийству. Почему же не решить проблему сегодня, сейчас, разом? Кто сказал, что я смогу выбраться из Нижнего города, дойти до дома, собрать вещи, а потом еще как-то добраться до Васи? Кто сказал, что этот свихнувшийся мир позволит мне все это сделать?

Резким движением я взвел курок, все еще не будучи уверенным, что мое решение — единственно верное в данных обстоятельствах… И услышал голос, который со времени просмотра шоу запомнил надолго:

— Не играйте. Может выстрелить.

Наверное, конферансье не ожидал от меня такой прыти, и на лице его появилось ошарашенное выражение: я одолел разделявшее нас приличное расстояние меньше, чем за секунду. Он оказался прижатым к стене, моя левая рука сдавила его горло, а правая держала пистолет у его виска. Весь лоск, вся холеная элегантность слетели мигом: передо мной был насмерть перепуганный человек.

— Что вы… что вы… — бормотал он и бился под моей рукой, как птица, но моей всепоглощающей ярости мог в этот момент позавидовать и Тайсон, проигрывающий решающий бой.

— Откуда я тебя знаю? — прошипел я со всей ласковостью удава, опутавшего кролика.

— Не понимаю… что вы…

— Повторяю вопрос: откуда я тебя знаю?! — заорал я ему в лицо, чем довел его почти до состояния обморока. — Где мы встречались? Почему я уверен, что видел тебя раньше, но не могу вспомнить где?!

— Горло… Отпустите… Вы душите меня…

— Он все равно не скажет. Ты зря стараешься.

Новый голос прозвучал из глубины коридора, слева от меня. Там стоял Вельзевул — по-прежнему в черном кожаном плаще и капюшоне, скрывающем лицо. Мы с конферансье посмотрели на него (моей жертве стоило больших усилий повернуть голову).

— Отпусти его и уходи.

— Откинь капюшон! — крикнул я.

— Тебе не надо видеть мое лицо. — Голос звучал с эхом, хотя до его появления эха в коридоре не было. — Мое лицо люди видят перед смертью. Вот, например, Харон…

— Он что, вправду Вельзевул? — спросил я конферансье. Тот молчал и только хватал ртом воздух. — Давай проверим. Всегда мечтал попытаться убить дьявола.

Я сдвинул «Макарова» на несколько сантиметров и направил дуло на фигуру в коридоре, зная, что не промахнусь. Все-таки у меня был «стрелковый талант»…

За мгновение до выстрела мне подумалось, что сейчас он растворится и окажется по другую сторону от нас, как Дракула в фильме «Ван Хельсинг». Но этого не произошло. Все-таки это не кино, а обычный мир, пусть и сильно свихнувшийся.

Грохот выстрела на мгновение оглушил нас обоих, но я оправился быстрее; конферансье улизнуть не успел. Вельзевул пошатнулся и упал плашмя лицом вниз, без вскрика.

— Чистая работа, — сказал я, поворачиваясь к конферансье. — Что скажете?

Мокрое от пота лицо его было серого цвета, глаза вылезли из орбит. Я уже не давил ему на горло, но он продолжал открывать рот, как выброшенная на берег рыба — теперь, видимо, от ужаса: ведь дуло пистолета вернулось на исходную, к его виску. И он знал, что я могу выстрелить.

— Вы с-сумасшедший?.. 3-зачем вы у-убили его?.. Вы з-знаете…

— А зачем вы дурите людей на своем шоу?!

— Кто вам… Кто вам…

— Взыграло очкарито, дружище Биттнер?! Обещаю: следующим будешь ты. Рассказывай!!!

И я чуть отступил, не убирая руку и оружием.

— Он актер… Обычный актер… Напустил туману и мистики… Это всегда работало…

— Нашелся дурак, который принял его за настоящего дьявола и решил проверить, смертен ли слуга тьмы, — перебил я. — Дальше!

— Есть грим… Есть приемы… Есть люди, которые обеспечивают подлинность… Эффект потрясающий…

Да уж, подумал я, вспоминая свои ощущения во время чудовищной порки, на деле оказавшейся фарсом.

— В конце — натуральный групповой половой акт…

— Это понятно. Надеюсь, вы крепко подумаете, показывать ли вам ваше шоу следующей ночью. Хотя бы потому, что для начала надо найти подходящего исполнителя роли Вельзевула. Возвращаемся к нашим барашкам: где мы встречались?

Мне почему-то казалось, что это последняя ниточка, и ответ разъяснит все. И я не собирался отпускать его, не узнав.

Он почти пришел в себя и был готов к отпору.

— Это ничего вам не даст.

— Мне решать.

— Вы не поймете…

— Слушай, хватит юлить! Не такой уж я тупой, каким кажусь. Говори. Попробую разобраться.

Он вздохнул и посмотрел на тело в кожаном плаще.

— Вельзевул был прав: я не могу ответить.

— Очень жаль, — сказал я и прижал дуло «Макарова» к его виску. — Ответ неверный, а главное — несовместимый с жизнью.

— Вы можете меня пристрелить, но тогда будете плутать по этим коридорам очень долго, — сказал конферансье со странной интонацией. — Одному вам не выйти. Так уж тут все устроено. «Страус Эму» обладает рядом любопытных свойств… по отношению к новичкам. Видели фильм «Чародеи»?

— Я уважаю Стругацких, а «Чародеи» — бездарная советская чушь. Но мы отвлеклись. Какие предложения?

— Я вас выведу. А ответ на свой вопрос вы все равно услышите… чуть позже и не от меня.

— Мне нужно сию минуту и от тебя.

— Увы.

— Что ж, если знаешь молитвы — начинай.

Конферансье послушно что-то забормотал, украдкой оглядываясь по сторонам, а я прикинул варианты. Возможно, он блефует. А если нет? Ведь до того момента, как он появился здесь, я был в панике и на грани самоубийства. Отвечать на мои вопросы он все равно не станет, так хоть поможет побыстрее отсюда убраться…

— Что решили? — спросил проницательный конферансье.

— Веди, Сусанин, хрен с тобой.

Проходя мимо неподвижно лежащего ничком Вельзевула, он приостановился.

— Почему стоим, кого ждем? — спросил я.

— Вы разве не хотите посмотреть на его лицо?

— Зачем?

— Во всех романах герой, убив злодея в маске, снимает ее и говорит что-то патетическое…

— Н-да, — сказал я, — туго тебе сегодня пришлось: на голове отразилось… Он мертв и мне совершенно неинтересен. Вперед!

В какой-то момент он так припустил, что мне показалось — сейчас оторвется, а я останусь здесь, как Гость с юга в институте НУИНУ.[7] Но этого не произошло. Конферансье еще дважды прибавлял шагу, почти бежал, и один раз шел очень медленно. Если для того, чтобы выйти из недр клуба, надо соблюдать странные ритуалы а-ля «быстро-медленно» (возможно, не только это), то мне действительно пришлось бы скитаться здесь до полного одичания.

В целом путь до выхода занял чуть больше пяти минут.

На улице светало; было, возможно, около семи утра. Конферансье открыл ключом дверь служебного входа и поежился от холодного утреннего воздуха.

— Ох, спасибо, — сказал я, — что б я без тебя делал…

— Вы посредине, — сказал он.

— Посредине… чего? — не понял я.

— Вашего пути.

— Ну нет, хватит, завязываю! Сегодня же постараюсь убраться, пусть федеральные власти разбираются в ситуации, и с вами в том числе. Уж их-то вы не НАЕ…

— Да, — согласился он, — будет лучше для всех, если вы уедете. И напрасно вы убили Вельзевула. Но запомните то, что я сказал: вы посредине.

— Хорошо, хорошо, — сказал я, — будь здоров…

Я свернул за угол. У главного входа топтался огромный кролик. Вид у него был несчастный.

— Здорово, Багз Банни! — крикнул я. — Всё на посту?

— Сейчас заканчиваю, — мягкими лапами он ухватился за кроличью голову и потянул ее вверх. Под ней оказалась потная веснушчатая белобрысая мордаха. — Устал, ног не чувствую…

— Слышал, у вас несчастье, — сказал я, подходя. — С Вельзевулом что-то. Скоро похороны.

— Неостроумно, — сказал он и повернулся к дверям.

— Согласен, — сказал я и без замаха ударил его кулаком в лицо. Наклонился над нелепо распластавшимся кроликом с человечьей головой и задушевно сказал: — Не сменить ли тебе работу, сынок? По дружбе советую.

Он со страхом посмотрел на меня, вытер кровь под носом и всхлипнул.

Я поддал ногой откатившуюся кроличью голову и пошел по улице.

Нижний город опустел. От ночного оживления не осталось и следа. Фонари гасли, иллюминация и реклама выключены; люди попрятались — набираться сил перед следующей ночью. Они вообще-то работают? — подумал я. Как они живут? Где добывают средства, чтобы ночами отрываться в ночных клубах, барах, ресторанах и дискотеках? А может, я все себе надумал — и вчера была пятница; уик-энд, конец недели… Следующей ночью здесь опять можно застать гульбу, а с воскресенья на понедельник на улицах не увидишь ни души?

Но как они могут веселиться, когда город гибнет, и его смерть обязательно коснется всех — и их в том числе?!

…На звук, который несся вдоль улицы, догоняя меня, я вначале не обратил внимания, будучи поглощен тем, как быстрее добраться домой. Но тут строгий и громкий мегафонный голос сказал:

— Полиция Независимой Административной Единицы Нижний город. Не делайте резких движений. Остановитесь и поднимите руки.

Загрузка...