Полигон

Глава первая

В первый выходной после суточной смены объявили стрельбы. И хотя предыдущий день выдался беспокойным, и я порядком устал, на стрельбах в тире был на высоте: с реакцией, глазомером, выдержкой — всем тем, что называется «стрелковым талантом», по-прежнему все обстояло отлично.

С удовольствием отметил, что показатели мои были выше, чем у многих коллег из инкассации. Когда объявляли результаты, поймал несколько обращенных в мою сторону не самых доброжелательных взглядов. Пусть их! Как говорит наш дорогой шеф, просто делай свою работу и старайся делать ее хорошо.

Во время чистки оружия подошел шефов зам, Михалыч (он всегда сопровождал сотрудников на стрельбы), и некоторое время стоял рядом, наблюдая за моими действиями.

— Ловко, — пробурчал он в усы. — Молодых подучишь… Какие планы?

Я помолчал, быстро собирая пистолет. Странный вопрос. Впрочем, Михалыч никогда ничего не говорит и не делает без цели.

— Вообще-то у меня выходной, первый после суток. Да и потом, вчера с этим советом директоров меня порядком замотали. Сдам оружие, а потом поеду домой отсыпаться. — Я защелкнул затвор, поставил пистолет на предохранитель и убрал его в кобуру.

— А какой сегодня день, помнишь?

Он так это спросил, что я тут же вспомнил. Ну конечно! День рождения Папы, то бишь начальника Службы безопасности нашего банка, ВВС — Виктора Владимировича Сотникова! Как я мог забыть?.. Хотя какое мне дело… Я обычный сотрудник Службы, пусть даже старший смены, и если Папин день рождения пришелся на мой законный выходной, да еще первый после суток, то я поеду отсыпаться, а поздравлю его в следующую смену. В нашей смене найдется с десяток человек, которые обязательно останутся сегодня после сдачи оружия в банке — славословить и лизоблюдствовать. Но я не из таких. Не люблю. Несмотря на некоторые нюансы.

— Вижу, что помнишь, — сказал проницательный Михалыч, не сводивший с меня взгляда. — Это хорошо. Шеф просил, чтобы ты помог ему с подготовкой застолья. А день он тебе вернет.

Если честно, мне не хотелось, и я вяло мотнул хвостом:

— А что, кроме меня некому?

Михалыч прищурил один глаз, и это само по себе выглядело достаточно угрожающе. Он мог ничего не говорить, но все-таки повторил, потому что знал, насколько между мной и Папой доверительные отношения (они сложились сразу, хотя я совершенно не понимал, почему именно я их удостоился):

— Шеф просил, чтобы именно ты помог ему с застольем. Или ты так устал, что не доедешь до супермаркета на машине с двумя помощниками?

Я скорчил самую добрую улыбку, какую только мог. Дескать, после работы и стрельб плохо соображаю, не сердитесь на блаженного.

— Садись в автобус. — Михалыч от души хлопнул меня по плечу.

Поднявшись в салон автобуса, я увидел некоторых из тех, кого ожидал: любителей отметиться на днях рождения начальства. Они с самого первого дня работы знают все необходимые даты дней рождения и именин, причем не только любимого руководства, но и их родителей, жен и детей; они больше всего мельтешат именно в такие дни, а в обычные рабочие их часто приходится поправлять или понукать. Удивительно, но именно за счет своего знания и умения подлезть они и добиваются повышения по службе и зарплате. Эти уж точно не поедут отдыхать после суточной смены.

Я сел отдельно и сам не заметил, как задремал, а потом и всерьез заснул. Проснулся только один раз от толчка — автобус резко остановился на перекрестке напротив клиники, где мы каждый год проходим медицинское обследование за счет банка: правление заботится о здоровье своих сотрудников. Похоже, на этом перекрестке мы попали в добрую долгостоячую пробку; я заснул снова. Привиделся какой-то сюрреалистический хоррор, похожий на сюжеты картин Брайана Юзны,[1] ужастики которого в период тотального потребления видеопродукции из-за бугра смотрел с удовольствием и даже трепетом, хотя ничего более глупого и примитивного в американской киноиндустрия категории «С» не существует. Дескать, я на диспансеризации, два очкарика в белых халатах усаживают меня в кресло — гибрид зубного с гинекологическим (как я представляю его себе по фильмам и рассказам жены), быстро облепляют голову датчиками. Я устраиваюсь поудобнее, они терпеливо ждут. Я затихаю, откидываю голову, и тогда один из псевдомедиков (в очках с толстыми стеклами, делающими зрачки похожими на небольших плавающих медуз, и улыбкой, состоящей из редко посаженных, выдающихся вперед зубов) подносит к моему лицу маску, напоминающую те, что носят летчики во время сверхзвуковых полетов и говорит:

«Вдохните…»

Вот на этом я проснулся, резко подался вперед и даже издал нечто вроде «Бр-р-р…» Привидится же такая ерунда после бессонной ночи и оглушающих стрельб в тире…

Я посмотрел в окно. Автобус подъезжал к банку.

— Разрешите?

Виктор Владимирович сидел за столом и что-то быстро писал. Это высокий, почти двухметрового роста, подтянутый мужчина сорока шести исполнившихся сегодня лет, породисто — неброско и благородно — красивый, всегда аккуратно и дорого одетый и подстриженный, гладко выбритый. Человек без изъянов и комплексов. Полковник СВР в отставке. Жена — переводчик с испанского, работает в Мадриде по контракту. Двое детей, сын и дочь, учатся там же. Все трое должны приехать в Россию на каникулы через месяц. По семье очень скучает. Связи на стороне исключены, хотя лично я не раз был свидетелем того, как на общебанковских сабантуях ведет себя с дамами как заправский Дон Жуан, ловит в свою паутину, а когда выпускает, они долго с обидой недоумевают: где же продолжение?.. А никакого продолжения быть не может не только на работе (кто ж на работе заводит флирт?! Хотя нет… его предшественник, Коломиец, как я слышал, крутил роман с начальницей юридической службы, крутил так, что об этом знал весь банк… ну, их потом обоих и погнали!), но и где-либо еще. Такой человек.

Почему он два года назад выделил меня из числа вновь принятых на работу в банк бывших ментов — бог весть. В принципе такого произойти не должно было: всем известно, что сотрудники КГБ— ФСБ и менты — злейшие враги, даже если они в отставке. Сейчас мы общаемся почти по-свойски, но с наличием некоей, едва уловимой грани, не позволяющей нашим отношениям перетечь в панибратство. Я никогда ничего у него не просил: должность старшего смены и небольшую прибавку в жалованье он дал мне сам три месяца назад. Несколько раз ездили на его внедорожнике на охоту и рыбалку, вместе пили, но ту невидимую грань никогда не пересекали ни с одной, ни с другой стороны. И это, на мой взгляд, самые лучшие отношения между коллегами по работе (начальником и подчиненным, прошу заметить!) и товарищами вне ее, какие только могут быть.

Иногда — под настроение — любит подшутить, подколоть, поставить в тупик, но делает это с таким невозмутимым, каменным выражением лица, что в жизни не угадаешь: шутит или серьезно. А он поставит в глупое положение — и наслаждается реакцией. Сотрудники банка, особенно новички, попадаются в его ловушки часто, я реже, поскольку довольно быстро научился распознавать его хитрости.

Он даже с женой и детьми по международной связи общается с этим каменным лицом, и только в голосе… еле уловимые теплые нотки. Школа ФСБ.

ВВС повернул голову в мою сторону, отложил ручку и перевернул листок, на котором писал. В его глазах было вежливое равнодушие.

— Что-то забыл? Да ты заходи, не стой в дверях.

Я опешил. Дурацкая ситуация. Одно из двух: либо Михалыч обманул, либо Папа опять насмешничает.

Я прошел в кабинет, пожал шефу руку, поздравил. Он поблагодарил, улыбнулся уголками губ, взгляд оставался безразличным. Похоже, я оторвал его отдел.

— Присаживайся, — сказал он. — Если не ошибаюсь, у тебя сегодня выходной, Артем? Или ты поменялся сменами?

Я сел напротив его стола, и тут зазвонил телефон. Папа некоторое время не отрываясь смотрел на меня, потом бесцельным движением переложил бумаги на столе и только после этого снял трубку.

— Слушаю. Я. Хорошо. Через пятнадцать минут. — Он положил трубку и зачем-то объяснил: — Правление собралось. Хотят поздравить, наверное… А дата-то не круглая! — и он вдруг улыбнулся по-настоящему, всем лицом.

Меня же не покидало ощущение нереальности происходящего. Шеф вел себя странно, за два года работы в банке я его таким не видел.

— Так чего ты хотел? — Выражение его лица вновь стало почти безразличным.

Если он играет, не будем показывать виду, решил я.

— Михалыч меня попросил… Сказал, вам нужна помощь в подготовке застолья. Мол, вы просили, чтобы именно я помог. Буду рад.

Он некоторое время смотрел на меня не мигая, взглядом удава Каа из «Маугли».

— В общем, все правильно, — вдруг быстро сказал шеф, меняя позу и отворачиваясь. — Поступаешь в его распоряжение. С вами поедут еще двое из молодых. Их задача — сумки оттаскивать. У вас с Михалычем будут списки и деньги. Народу ожидается прилично, мои бывшие коллеги хотят подъехать поздравить. В супермаркет я позвонил, вас там встретят, помогут быстро закупить все необходимое… Сэкономите время.

Еще бы не помогли! Супермаркет «Центральный» был клиентом нашего банка. Кроме того, как мне было известно, ВВС несколько раз разруливал щекотливые ситуации — проблемы с гастролерами, пытавшимися прощупать слабые места торговых точек города и незнакомыми с расстановкой сил. Учитывая это, буду удивлен, если нас не встретят с оркестром и огромной корзиной подарков дорогому и любимому Виктору Владимировичу.

— Все понятно? Найдешь Михалыча — и поезжайте.

Я поднялся.

— Артем.

— Да?

— Еще минуту. Сядь-ка.

Я снова сел.

Он опустил голову, делая вид, что уткнулся в свои бумаги, и оттуда, не поднимая глаз, спросил:

— Какие планы?

Дежа-вю, подумал я: этот вопрос мне за сегодняшнее утро задают уже второй раз.

— То есть? — сделал вид, что не понял, хотя глубоко в себе догадывался, о чем спрашивает шеф — наверное, потому, что подспудно давно ждал этого вопроса; в то же время я ясно видел: шеф не хочет, чтобы мне было понятно, о чем речь. — Садимся в машину, едем за продуктами…

— Я не про сегодня, — перебил он меня, все так же не поднимая головы. — Я вообще. О жизни.

Значит, моя догадка была верна.

— Какие могут быть планы? Работать, набираться опыта…

— Уходить не думал?

— Нет. Меня все устраивает.

— Хорошо… А то, понимаешь ты, руководство ставит задачу омолаживания коллектива сотрудников. Не передо мной лично, конечно, в первую очередь это касается Управления по работе с персоналом… Стариков в банке много, засиделись пенсионеры. Пора на заслуженный отдых. К Службе безопасности такая установка тоже имеет отношение. — Он поднял голову и в упор посмотрел на меня. — Понимаешь, о чем я?

Я кивнул.

— Тебе который год?

— Тридцать пятый.

— Самое то. Еще год-два, и можно говорить о серьезном карьерном росте. Есть такие люди, которые все схватывают на лету, а решения принимают… иногда по наитию, но, как правило, единственно верные. Насколько я успел тебя узнать, ты из них. Таким людям нередко уступают в работе более опытные, много повидавшие… — ВВС помолчал. — Думаю, не нужно предупреждать, что этот разговор…

— Не нужно.

— И соображаешь ты так же хорошо, как стреляешь. Или наоборот. — Шеф хохотнул. — Свободен. Спасибо за поздравление. Жду с покупками.

Что ж, подумал я, выходя, есть над чем подумать.

Михалыча я нашел на улице у главного входа. Он курил, зорко поглядывая по сторонам.

— Сколько можно ждать? — проворчал он, когда я подошел. — Получил цэ-у?

Я кивнул. Михалыча я недолюбливал, и в этом в Службе безопасности был не одинок. Он был старше Папы лет на восемь, а то и все десять, гораздо опытнее — поработал перед приходом сюда в нескольких банках, и везде на околоруководящих должностях в Безопасности. Он должен был занять место руководителя Службы после увольнения Коломийца, но проворонил одну хитроумную фирму, получившую в банке приличный кредит. С этой фирмой — теми из ее руководства, кого удалось с большим трудом найти, — мы судимся до сих пор. В банке Михалыча оставили: опыт, знаете ли, «сын ошибок трудных», информация о банке опять же, все-таки четыре года работы… Но назначили замом к «молодому» бывшему разведчику, и Михалыч считал себя обиженным.

— Списки и деньги? — деловито спросил я.

— У меня, где ж им быть?.. Пойдем, ребята уже у машины…

Он все делал с неохотой, ленцой, по поводу и без, тонко подчеркивая свой профессионализм перед легким дилетантизмом шефа. Но руководство банка, да и мы, грешные, знали, кто чего стоит, хотя иногда сочувственно выслушивали его и, бывало, поддакивали.

Парни, занявшие заднее сиденье Папиного джипа, были не из моей смены, но я знал обоих, поскольку принимал участие в тестировании. Лева и Антон, 22 и 23 лет соответственно, после армии и краем — после милиции, в которой не задержались. Ребята нормальные, адекватные; в нашей службе иные не работали. Не знаю, как для остальных подразделений, а у нас испытательный срок, пусть даже двухмесячный, многое показывал. За это время так или иначе вылезало все (многое), что было в человеке негативного, или же, напротив, становилось ясно — наш. Сработаемся.

Я сел впереди, Михалыч — за руль. Мы выехали со двора на проспект. Михалыч спросил:

— Артем, ты пушку скинул?

— Нет. Сдам, когда вернемся.

— Зачем она тебе там? Только мешать будет.

— Михалыч, мне оружие не мешает никогда ни при каких обстоятельствах.

— Даже с женой? — нарочито громко спросил он, рассчитывая на реакцию сзади, и первый хрипло рассмеялся. Ни Лева, ни Антон его не поддержали.

— Даже, — ответил я.

Я и сам не знал, зачем мне сейчас оружие. Возможно, имело место принятие того самого единственно верного решения, о котором десять минут назад говорил шеф.

Выйдя от него, я сначала позвонил домой — сказать, что задерживаюсь на работе (никто не подошел к телефону, и я оставил сообщение на автоответчике), обещал сразу сообщить, как освобожусь. Потом заглянул в оружейку и предупредил, что пока остаюсь в банке, выполняю поручение начальника, поэтому оружие не сдаю. Если соберусь домой (а именно это я хотел сделать после супермаркета — не хватало пополнить армию лизоблюдов на дне рождения ВВС), приду и сдам. Смена в оружейке внимательно все выслушала, тут же сделала в журнале все необходимые отметки и отпустила меня с богом.

Михалыч долго не мог угомониться. В CD-проигрыватель он поставил диск своего любимого тюремного барда Ивана Кучина и некоторое время мычал вместе с голосом, доносившимся из динамиков. Потом ему захотелось общаться. Он почему-то подумал, что в нашем лице нашел идеальную аудиторию, и начал сыпать сально-скабрезными анекдотами, сам же похохатывал над ними, или вдруг принимался подначивать молодых, сидящих сзади — то одного, то другого — и ждал, что остальные, в том числе и я, его обязательно поддержат: похихикают, продолжат тему… Он совершенно искренне недоумевал, когда этого не происходило. Я слушал и жалел его с его ментовско-армейскими замашками.

В конце концов мне так это надоело, что, прикинув, сколько еще ехать и наплевав на вероятные последствия своих слов, я сказал:

— Михалыч, можно тебя попросить?

— Давай, сынок, не стесняйся.

Я дождался, пока мы остановились на очередном светофоре, наклонился к самому его уху и сказал — так, чтобы не было слышно сидящим сзади:

— Следи за дорогой и заткнись, — и тут же отодвинулся.

Он зыркнул на меня из-под кустистых бровей, засопел, но ничего не сказал. Оставшийся путь мы ехали молча под хрипловатые завывания Ивана Кучина.

Какая-то мысль беспокоила меня; я все время оглядывался по сторонам, словно в окружающих предметах, зданиях или улицах, по которым мы проезжали, мог ее обнаружить. Все было тщетно. Я успокоился в надежде, что мысль в конце концов всплывет сама.

Супермаркет «Центральный» располагался на Площади Строителей и вид имел совершенно модерновый, изначально ставивший целью привлечение всех и всяческих покупателей. Однако вышло наоборот. Трехэтажное здание, похожее на огромную космическую станцию из киноэпопеи «Звездные войны», сооруженное из новомодных материалов с использованием таковых же технологий; с прилегающими наземной и подземной автостоянками; имеющее внутри, помимо торговых залов, детский мини-городок с аниматорами, несколько закусочных, камеру хранения и видеопрокат, — это самое здание только отпугивало жителей города, причем даже близлежащих районов. Они предпочитали отовариваться где угодно, только не здесь.

Цены, вознесенные после открытия на недосягаемую высоту, очень быстро упали до уровня других торговых точек (а в некоторых случаях — даже чуть ниже), продукты всегда были свежие, высшего качества, к товарам и услугам нельзя было придраться… На радиостанциях и местном телевидении не прекращалась реклама, причем в профессионально снятых и озвученных роликах мелькали лица и голоса теле— и кинозвезд из Москвы и Питера…

Ничего не помогало. Ну не привык наш народ к этим роскошествам. Боялись даже подходить, не то, что отовариваться.

Зато собирались толпами вокруг, если поступала информация о заложенном в одном из залов взрывном устройстве (такое случалось не реже одного раза в несколько месяцев). Могли часами стоять даже в непогоду и с мстительным удовольствием глазеть на снующих спасателей, кинологов с собаками и немногочисленных бледных покупателей, спешно эвакуируемых с места предполагаемого теракта. И удивлялись, и расстраивались: вот черт, опять не взорвали! Лишили шоу! И оживленно обсуждали, что бы рухнуло и сколько бы погибло, если бы все-таки взорвали…

Если в таких случаях я проезжал неподалеку, очень хотелось остановиться и начать палить в воздух, орать на это стадо: что ж не хотите принять ничего позитивного, предпочитаете питаться страхом и бедой?! Вы же не люди — бараны!..

Но это так, к слову…

Постепенно руководство «Центрального» начало сдавать кое-какие площади небольшим фирмочкам и конторкам, привлекая относительно невысокими ценами за аренду. А закупались в нем мы, сотрудники банка, руководство крупных фирм и предприятий города и — иногда — области… Да и то немногочисленное число жителей, которое, раз попав сюда, уже не желало возвращаться в ублюдство загаженных оптовых рынков — вотчину «черных», или в магазины, где никогда не будешь до конца уверен за качество продуктов и подлинность срока хранения.

И всем нам здесь были рады.

Как только мы миновали шлагбаум, закрывающий въезд на территорию супермаркета, и вырулили на площадку перед входом, автоматические двери распахнулись, и целая делегация из семи человек, возглавляемая заместителем директора Николаем Николаевичем, вышла нас встречать.

Михалыч заулыбался, остановил машину и распахнул дверцу.

— Добро пожаловать! — громко сказала девушка в униформе — менеджер одного из торговых залов. — Вы наши самые желанные гости!..

— Кто бы сомневался… — пробухтел Михалыч и повернулся ко мне. — Артем, и вы, парни, выходите. Я поставлю машину на стоянку и присоединюсь к вам.

Мы покинули салон и, ожидая Михалыча, обменивались со встречающими рукопожатиями и улыбками. После чего, сопровождаемые восторженным эскортом, вошли в прохладное нутро «космической станции».

Я бывал здесь не раз, но всегда испытывал удовольствие, приезжая снова. Если взять все лучшее от внутреннего устройства таких московских титанов, как «Рамстор», «Седьмой континент» и других (подошла бы даже IKEA, если бы в ее торговом ассортименте имели место продукты), добавить изящество линий и элегантность в расположении торговых залов, помножить на большую, чем в столицах, приветливость персонала, присовокупить некий, едва уловимый провинциальный уют и комфорт, ощущаемый даже в этих стенах, спроектированных и построенных по западному образцу, уставленных на треть западными же товарами… Если сложить все эти компоненты в разумных долях и накрыть сверху аурой ощущения маленького праздника оттого, что пришел сюда — получится супермаркет «Центральный». Приезжайте и убедитесь сами.

— Прошу в мой кабинет, — пригласил Николай Николаевич.

— Мы идем, — сказал Михалыч. — А эти двое останутся. — Он кивнул на Леву и Антона. — Найдите место, где они могут подождать, пока все будет готово…

Я обернулся и поймал взгляд Антона. В нем читались растерянность и обида.

Это был последний раз, когда я видел его живым.

Леву и Антона увела девушка-менеджер, а мы с Михалычем и Николаем Николаевичем поднялись на лифте на третий этаж, в административное крыло.

Секретарь зама, веснушчатая рыжая девица, вскочила, когда мы вошли.

— Кофе, — сказал зам и повернулся к нам, — и?..

— Бутерброд с сыром, — добавил Михалыч. — Тебе, Артем?

— Ничего, спасибо, — сказал я.

Мы вошли в кабинет и расселись в удобных креслах за столом заседаний. Выражение лица зама было сама приветливость и предупредительность.

— Выпить не предлагаю, — сказал он, — понимаю: на работе. Или…

— А что у вас есть? — спросил Михалыч.

— Все, — мне понравилось, как это прозвучало.

— Тогда мне коньяку французского, граммов тридцать. А коллеге…

Я отрицательно покачал головой.

Ровно и красиво вошла секретарь, поставила на стол поднос с тремя чашечками кофе, сахаром, нарезанными ломтиками лимона и тарелкой с бутербродами с сыром и семгой.

— Приятного аппетита, — и так же ровно и красиво покинула кабинет, прикрыв за собой дверь.

— Школа… — выдохнул Михалыч, глядя ей вслед, и пригубил налитый замом коньяк.

Кофе был отменный.

Михалыч в три захода выцедил коньяк (зам пить не стал), зажмурился от удовольствия и не спеша принялся за бутерброды.

— Мы очень рады вас видеть, — говорил между тем Николай Николаевич, — но, право же, не стоило себя так утруждать. Вам достаточно было позвонить и продиктовать список — мы привезли бы все необходимое сами, помогли накрыть столы, и несколько наших менеджеров, имеющих соответствующий опыт, остались бы в банке — ухаживать за гостями во время застолья. И обошлось бы это гораздо дешевле, по сравнению с приглашением официантов из ресторана… Да что там… практически даром! — Мы с Михалычем переглянулись. — Если вы побудете нашими гостями еще… двадцать минут, я отдам необходимые распоряжения, и наши менеджеры все оперативно подготовят.

— Сладкоречивый вы наш… — Михалыч запустил руку во внутренний карман пиджака и извлек два листка с логотипом банка, исписанные аккуратным ровным почерком Папы. Придвинул их Николаю Николаевичу. — Можете приступать.

Зам забрал списки, поднялся и резво метнулся в приемную.

— Н-н… что ж, организация мне нравится. — Михалыч дожевывал последний бутерброд.

Через некоторое время Николай Николаевич вернулся в кабинет и сел за свой стол.

— Отдыхайте, — сказал он. — Люди уже работают. Все будет по высшему разряду. Включить телевизор? Вам, — он посмотрел на Михалыча, — еще коньячку?..

Тот отодвинул пустую тарелку из-под бутербродов (все сметелил, надо же, молодец!..) и вздохнул:

— Нет, спасибо… Мне бы… того… Где тут у вас — ну?..

Зам приподнялся.

— Здесь, на третьем, в конце коридора. Проводить?

— Найду. — Михалыч вразвалочку пошел к двери.

Помолчали. Николай Николаевич пошелестел бумагами на столе, что-то почитал, нажал кнопку на селекторе:

— Анна, что у ребят?

— Еще пять-семь минут, — послышалось из динамика.

— Подарок готов?

— Да, Николай Николаевич.

— Отлично. И передай: пусть поторопятся. Мы задерживаем наших гостей. — Он отключился и любезно улыбнулся мне. — Вы совсем не поели…

Я не успел ответить, потому что тут все и началось.

Дверь в кабинет распахнулась. На пороге стоял охранник, взъерошенный и запыхавшийся. За его могучим плечом мелькнуло бледное, встревоженное лицо Ани.

— Я прошу прощения… — переводя дух, сказал охранник. — Там вашему сотруднику…

Я вскочил.

— Что? Кому?

— Тут, в туалете, на третьем… Плохо, что ли… Может, с сердцем…

— Вызывайте «Скорую»! — Я рванулся из кабинета. Охранник, пропустив меня, выскочил следом. — Куда?!

Он махнул рукой. Я побежал по коридору.

За дверьми стоял обычный гул позднего утра рабочего дня. Именно здесь, на третьем этаже супермаркета, арендовали помещения небольшие организации.

Двумя шагами позади пыхтел Николай Николаевич. Я слышал его все время, пока бежал по коридору, но в туалет я ворвался один.

В стерильном помещении царил прохладный полумрак. Я огляделся. На полу никого не было. Где же он?

— Михалыч! — рыкнул я. — Ты где?! Тебе плохо?!

Никто не отозвался.

Я глубоко вдохнул, заставился себя успокоиться (или хотя бы попытаться), несколько секунд подумал, шагнул к ближайшей кабинке, ухватился за верх дверцы и потянул на себя.

Сзади возникло движение.

Отпустив дверцу, я начал поворачиваться, одновременно доставая табельное оружие. Мелькнуло: «Развели. Как молокосо…»

Последовал сильный и профессиональный удар.

Перед глазами разлился ослепительный свет, и тут же все погрузилось в темноту.

Глава вторая

Сознание возвращалось медленно.

Из темных глубин всплывали на его поверхность, как разрозненные паззлы, образы, обрывки разговоров, элементы окружающего мира. Все это никак не удавалось сложить воедино; я в тот момент, наверное, должен был ощущать себя десятилетним мальчиком, впервые — и без помощи взрослых — бьющимся над составлением огромной картины из множества маленьких составляющих.

Но в том-то и беда: я никак себя не ощущал.

Только эти бесконечные элементы мира, силившиеся помочь моему сознанию начать работать.

Оно не хотело. Отказывалось. Так ему комфортнее.

В таком состоянии я пробыл некоторое время. Сколько, я не знал. Наверное, довольно долго.

Потом кто-то — скорее всего Бог, кто же еще? — решил, что хватит прохлаждаться. Слишком много дел впереди. Паззлы понеслись быстрее, вдруг начали довольно логично складываться, одна полноценная картина являлась за другой… И я их видел! Если бы кто-то — опять Бог — наблюдал за мной со стороны, он увидел бы, как быстро движутся зрачки моих глаз под плотно сомкнутыми веками… Именно так показывали в некогда обожаемых мной американских ужастиках.

Следующий этап рано или поздно должен был наступить. И он наступил. Я открыл глаза.

К этому моменту я помнил все, что со мной произошло с утра этого дня. Все, вплоть до деталей.

Я открыл глаза и сразу уперся взглядом в потолок надо мной — аккуратный, нежно-голубого цвета. Крошечные светильники располагались на нем в два ровных ряда. Их свет был ярким, но не резал глаза.

Я лежал, смотрел на них и привыкал, что снова вижу.

Прежде ничего подобного со мной не бывало. Обмороки, наркозы, солнечные удары, сотрясения мозга, ушибы головы — все это благополучно прошло мимо меня, за что я всегда был благодарен судьбе. Я вообще рос крепким парнем, аккуратным и осмотрительным. Что ж, когда-то это должно было случиться. Хорошо, если все пройдет без последствий…

Очень болела голова, и это мешало соображать. Пробита? Сколько крови я потерял?

И что вообще произошло? Цель? Ограбление? Оружие?

Я прижал левую руку к телу и почувствовал под мышкой кобуру и в ней табельное оружие: ПМ 1988 года выпуска, серийный номер… Его я вспомнить не смог. Значит, еще не настолько хорошо пришел в себя.

Костюм измял… А то и испачкал. Валяюсь тут на полу… Жена расстроится: хороший английский костюм, куплен несколько недель назад… Она говорила, он очень мне идет…

О чем это я?! Надо понять, что произошло. А лучше сперва попытаться встать.

Хотя я приложил к осуществлению этой затеи массу усилий, сначала результата не добился. Тело затекло, отдавалось резкой болью; я шевелился, как выброшенный на берег кит, но и только. Потом удалось перевернуться на живот. Я елозил им по полу, мысленно все время прося прощения у жены за костюм, хотя пол здесь был почти такой же идеально чистый, как и все остальное.

Когда дрожь и боль в руках прошла, я уперся ими в пол и начал медленно поднимать тело. С третьей попытки получилось: я оказался сидящим на коленях на полу, обзорная перспектива изменилась. Закружилась голова, меня повело назад, но я подставил руки и не упал.

Голова болела, но не равномерно, а как-то толчками. Я огляделся. Крови вокруг не было. Уже хорошо: значит, голова не пробита.

Очень осторожно ощупал голову и обнаружил довольно крупную гематому в районе темени. Прикосновение отозвалось такой болью, что потемнело в глазах. Ладно, с этим разберемся потом. Пока нужно выбираться отсюда…

Вытащил пистолет, проверил обойму. Все на месте. Убрал назад в кобуру. Интересно, а что со связью?

Телефон, извлеченный из внутреннего кармана пиджака, оказался безнадежно разбит. Я положил его на пол и толкнул в сторону двери; он поехал по скользким плиткам и негромко ударился о дверь.

Из коридора не доносилось никаких звуков, и это мне не нравилось. Совсем не нравилось…

Ничего с Михалычем не случилось. Меня просто развели, как молодого. Кому-то понадобилось нейтрализовать Артема Армеева на некоторое время… Кстати!

Великолепные японские SEIKO, дорогущие, моя вторая гордость после костюма (скорее, все же первая), стояли. Я встряхнул их, поднес к уху. Этого не могло быть, и тем не менее. Но время, на котором они стояли, должно было повергнуть меня в состояние шока, если бы не боли в голове, на борьбу с которыми уходили все силы. Часовая стрелка — чуть дальше семи, минутная — на трех. Пятнадцать минут восьмого?! Быть не может! И за это время меня не хватились, не нашли?! Да и я сам — неужели столько провалялся в ауте?!

Все, больше себе никаких поблажек. Нужно двигаться!

Держась за стену и сжимая зубы от боли в голове, я поднялся на ноги.

И все-таки кабинки нужно осмотреть. Как бы ни было мне плохо и ни хотелось поскорее найти помощь. Нужно. Для очистки совести.

Я начал с ближайшей ко входной двери и обнаружил, что все они заперты изнутри и пусты. Как такое могло быть?.. Хотя нет, я немного поторопился: пусты оказались не все. В самой дальней меня ожидал сюрприз.

Михалыч сидел на унитазе полностью одетый, свесив голову на грудь. В первые секунды я даже не понял, что не так, и хотел окликнуть его… И только когда поднял его голову за подбородок, увидел. Широко раскрытые спокойные глаза и небольшая аккуратная дырка во лбу с обожженными краями и каплей крови, замершей на полпути к переносице. Надо же, подумал я невесело, а ведь тебе действительно было плохо… но гораздо хуже, чем я мог себе представить.

Не тащить же его на себе. Сейчас вернусь с кем-нибудь, решим, что делать. И срочно позвонить Папе в банк, из любого офиса, я думаю, мне не откажут. «Хороший», однако, у шефа выдался день рождения…

Я двинулся к выходу.

В коридоре тоже было очень тихо. Лампы дневного света горели вполнакала, но даже в полумраке я видел, что двери многих офисов или приоткрыты, или раскрыты настежь. Не знаю почему, вдруг возникло непреодолимое желание достать пистолет. Черт его знает, какая тварь сиганет на тебя из любой двери!.. Я улыбнулся этой мысли, но оружие достал.

Я осмотрел несколько офисов. Нигде не было ни души. Где-то горел свет, работали компьютеры (на мониторах была, как правило, заставка Рабочего стола с иконками, но когда я попытался раскрыть хоть одну, у меня ничего не вышло); на столах — полные или недопитые чашки с кофе или чаем; открытые кейсы, бумаги на столе, пиджаки на спинках стульев, ароматы женских духов и мужской туалетной воды, запахи сигарет — дорогих и не очень. Ни один из телефонов не работал, хотя все они были включены в сеть. Конец рабочего дня, все разошлись по домам… Но почему открыты двери и не выключены компьютеры?!

В других офисах — напротив: при распахнутых дверях выключенный свет и электроприборы, со столов все убрано, везде порядок. Телефоны не работали и здесь.

Осмотрев одно из таких помещений, я уже почти выходил, когда тишину разорвал пронзительный звук, от которого я вздрогнул и пошатнулся, а голова отозвалась резкой болью. Я даже не сразу понял, что это звонит телефон.

Я вернулся к столу и некоторое время стоял над аппаратом. Как он может звонить, если я только что снимал трубку и слышал тишину!

Телефон звонил. Я наконец решился и ответил.

— Слушаю.

Тихие потрескивания, похожие на эфирные помехи рации.

— Говорите!

Тут я услышал дыхание человека: шумное и тяжелое.

— Говорите!.. — признаться, я немного запаниковал.

— Кто это? — спросил низкий мужской голос.

— А кто вам нужен?..

— Где вы находитесь?

Что за идиотский разговор!

— В каком-то офисе, я точно не знаю… Тут никого нет, во всяком случае — живых. А в туалете на этом этаже — труп. Вызовите милицию!

Он помолчал и вдруг спросил:

— На каком вы этаже?

Вот на этот вопрос я мог ответить совершенно точно.

— На третьем.

— На третьем этаже нет никаких офисов, — сказал он, и мне стало нехорошо. — Это технический этаж.

— Это что, шутка? И, на ваш взгляд, смешная?

— Это не шутка. Третий этаж — технический.

— Так где же я, по-вашему?

— Об этом я и спрашиваю.

— Черт, я… не знаю. — Я совсем растерялся. — Любезный, вы не могли бы позвонить, я вам сейчас продиктую номер…

— Позвоните сами.

— Да не могу я, тут ни один аппарат не работает! — сказал я с досадой и сразу сообразил, как глупо это звучит. — В смысле, нет выхода в город.

— Послушайте меня, — медленно, словно раздумывая, сказал он. — Где бы вы ни находились — уходите оттуда. А лучше всего вообще покиньте здание, потому что…

В трубке щелкнуло, и воцарилась тишина — именно такая, какая была, когда я проверял этот телефон несколько минут назад. Я еще немного бестолково «поалекал» в трубку и опустил ее на рычаг.

Может мне хоть кто-нибудь объяснить, что за дьявольщина происходит? Я — герой триллера? Конечно, я люблю Кинга и Клайва Баркера, с удовольствием читаю… Но всему есть предел!

На ум совершенно некстати пришли строчки из Ростана, пьесу которого, «Шантеклер», мы с женой смотрели зимой в Москве, в «Сатириконе»:

Я улыбнулся этому воспоминанию. Холодный червячок мне бы не подошел, но жрать действительно охота, несмотря на нарастающую экстремальность ситуации.

Что он там говорил про этаж? В нашем городе даже дети знают, сколько этажей в супермаркете «Центральный»! Или он сумасшедший, этот мужик, который звонил на неработающий телефон? Опасный псих, сбежавший из дурдома! И между прочим, если ситуация не улучшится, я вполне могу стать следующим их пациентом…

Я некоторое время постоял над телефоном — вдруг зазвонит снова? Потом вышел из офиса и закрыл за собой дверь. Услышал, как защелкнулась «собачка» замка.

Я пошел по коридору в сторону лифтового холла и вступил в административное крыло супермаркета, Тут рядом — приемная Николая Николаевича. Наконец-то все выяснится…

Точно ли ты уверен, спросил я себя, что не стал жертвой жестокого розыгрыша?..

С убийством Михалыча?!

А убежден ли ты, что он мертв? Убедился как-то не тщательно. Не поднимется ли он сейчас, как тот судья в фильме «Десять негритят» — его ведь тоже все считали покойником!

Убежден. Мертвее не бывает…

Я подошел к тому месту, откуда выбежал сегодня после известия о том, что Михалычу стало плохо.

А теперь, похоже, плохо будет мне, поскольку…

Огромных, дорогих и красивых дверей в приемную Николая Николаевича на их прежнем месте не было. Совсем.

Я прошёл вдоль стены и даже поводил по ней руками, надеясь (на что? что двери замаскированы и открываются взгляду после заклинания и колдовских пассов руками?!)… Но их не было. Здесь вообще не было ничего! Пустые стены! Исчезла приемная и пост охранника со столом и стулом. Пустое пространство, и только в глубине — темный выход в лифтовой холл.

Может быть, я что-то не помню?.. И приемная не здесь, а, скажем, этажом ниже?..

Не было никаких спусков и подъемов. Когда запыхавшийся охранник сообщил, что Михалычу плохо, я выбежал и рванул прямо по коридору! Я отчетливо помню двери офисов, в которые заходил только что! Офисы остались, а приемная заместителя директора супермаркета исчезла!

Нет, ну кто так шутит?!

Я вернулся немного назад, надеясь, что не очень четко запомнил месторасположение приемной; снова дошел до конца административного крыла. Здесь коридор сужался и превращался в обыкновенный офисный.

Приемной не было. Испарилась.

Но так ведь не бывает, верно? Даже если я провалялся в туалете в отключке пять часов, неужели за это время кто-то специально организовал перепланировку и перенес приемную (вместе с секретаршей Аней и Николаем Николаевичем) на другой этаж, а потом замуровал стену только затем, чтобы я, вернувшись, подивился этой метаморфозе. А они сейчас наблюдают за выражением моего лица в камеры слежения и животы надрывают от смеха…

Я поднял голову. Ни в одном углу под потолком камер не было. Да и стена, откровенно говоря, выглядела так, словно в этом месте вообще никогда не существовало никакой приемной. Следовательно, дурак в этой ситуации — я.

Здорово.

Я убрал пистолет в кобуру, повернулся и решительно направился к лифтам. Сейчас спущусь вниз, в торговые залы, и там уж точно найду ответы на все вопросы.

Я нажал кнопку вызова кабины, и почти в ту же секунду двери открылись с мелодичным звоном; я успел уловить, как автомат внутри приятным женским голосом сказал: «…floor». Какой этаж, я не услышал.

Я вошел в кабину, уже протягивая руку, чтобы нажать кнопку первого этажа… Рука замерла и опустилась.

Кнопок было не четыре, как должно быть (подземный этаж — гараж, этажи первый, второй и третий), а десять: подвал, нулевой этаж, этажи с первого по восьмой. Сейчас светилась кнопка восьмого.

Может, я не в супермаркете? Пока я был без сознания, нас с Михалычем перетащили в туалет какого-то другого здания? Или мир сдвинулся с места, как в цикле романов Стивена Кинга «Темная башня»?

Вопросов набиралось все больше, а ответов не было ни одного. Плохо. Плохо и неправильно. Ладно, едем вниз, посмотрим, что там…

Я решительно нажал кнопку первого этажа. Послышался мелодичный звон, и автомат тем же женским голосом сказал: «Дамы и господа! Лифт не опускается ниже шестого этажа. Приносим извинения за временные неудобства». Хорошо, поедем на шестой… Я нажал кнопку, двери закрылись.

Снова прозвенел звонок, голос сказал: «Шестой этаж. Sixth floor». Я вышел в лифтовой холл и быстро достал оружие, чувствуя себя почти Милой Йовович в корпорации «Амбрелла».[2] Сейчас как кинутся мертвяки со всех сторон… Вот повеселимся.

Если до этой минуты у меня были сомнения в том, что мир в пределах отдельно взятого супермаркета свихнулся (или сдвинулся с места, как вам больше нравится), то теперь они рассеялись.

Я уже вошел на этаж, но, увидев раскинувшуюся передо мной картину, сделал несколько шагов назад и вернулся за угол лифтового холла.

Нет. Только не сейчас. И не со мной.

Раскинувшаяся передо мной картина ясно и недвусмысленно говорила о том, что на шестом этаже этого странного здания, за несколько часов выросшего на пять этажей, совсем недавно велись полномасштабные военные действия. Целых и работающих ламп дневного света осталось всего две, остальных либо не было вообще, либо они висели на одном шнуре и угрожающе посверкивали. Коридор усыпан осколками стекол и стен (а сами стены напоминали неровные соты гигантских пчел-убийц), обломками дверей, стреляными гильзами разного калибра, и все это основательно залито чем-то бурым, подозрительно напоминающим кровь… На пути по коридору мне попались два автомата «узи» без обоймы, помповое ружье с искореженным дулом и граната со вставленной чекой, которую я поднял и сунул в карман пиджака.

Чуть дальше лежало что-то круглое и лохматое. Подойдя ближе, понял, что это отрезанная человеческая голова с вытекшим глазом и чудовищным оскалом. Выражение лица было столь ужасно, что невозможно было определить, кому голова принадлежала прежде — мужчине или женщине. Меня бы немедленно вырвало, если бы в желудке было хоть что-нибудь, а так рот наполнился желчью, и я сплюнул ее.

Больше ни тел, ни их фрагментов я не нашел. Похоже, уцелевшие в этой бойне унесли своих мертвых, а отрезанная голова никому не была нужна…

Черт, думал я, черт, черт!!! Как там говорил персонаж в исполнении Валентина Гафта в моем любимом фильме «Дни ангела»? «Не моя неделя, не мой месяц, не моя жизнь». Воистину…

И как апофеоз, в конце коридора, прямо в стене — дыра, пробитая то ли гранатой, то ли снарядом, огромная, в рост человека, величественная, с вылезшими со всех сторон, как кости, частями арматуры и перекрытий. Она притягивала, эта дыра, манила, и я не стал сопротивляться. Я пошел к ней.

Стекло, штукатурка и гильзы хрустели и ломались под ногами, но я почти не обращал на это внимания. Шок проник в меня глубоко и обнял изнутри, приморозил, как Снежная королева сердце мальчика Кая. Головная боль чуть отступила. Я ничего не боялся. Или почти ничего. Но оружия из рук не выпускал.

С близкого расстояния дыра выглядела еще величественнее и уродливее. Отсюда открывался потрясающий вид на город. Из-за высоких потолков в этом здании создавалось ощущение, что я не на шестом, а на десятом этаже. Я осторожно вошел в дыру, встал на самый ее край и немедленно ощутил сумасшедший всплеск адреналина в крови. Здесь наверху был ветер, он пробовал меня на вкус, но сдвинуть меня с места у него вряд ли хватит сил.

Позиция была идеальной. Я смотрел на город и не узнавал его.

Он как будто раздался вширь и вглубь, стал больше. Но я был совершенно уверен, что этого не может быть: я очень хорошо знал свой город. Вот тех жилых зданий никогда не было, а также этого завода, вон той больницы и еще того… и того… Откуда это все взялось?!

Впрочем, до этого дня у супермаркета «Центральный» тоже было три этажа, а не восемь и два подземных.

Низкое и тяжелое темно-фиолетовое небо нависло над городом. Это были не тучи, а словно некая субстанция, биомасса, живущая своей самостоятельной жизнью: она вяло шевелилась, а временами в глубине ее что-то посверкивало и погромыхивало. Она почти не пропускала солнечный свет.

Но хуже всего было другое. Со своего места я отлично видел огни пожаров, клубы черного дыма, вздымавшиеся над городом. И их было не один-два, а десятки. И я почему-то не слышал завывания сирен пожарных машин, мчавшихся тушить эти пожары.

За то время, пока я валялся в туалете без сознания, с городом случилось что-то плохое. Что-то нереально плохое. И я должен понять что. Я вообще должен понять.

Иначе я сойду с ума. Впрочем, я уже на грани.

Сзади возникло движение, захрустело стекло и гильзы. Еще не повернувшись, я уже знал, что до объекта расстояние приличное, и у меня есть возможность для маневра.

Я обернулся.

Шагах в двадцати стоял черный дог, огромная мускулистая собака, изготовившаяся к прыжку. Она негромко угрожающе и без пауз рычала и сверлила меня взглядом злобных желтых глаз. Дуло моего «Макарова» было направлено на нее, и я был спокоен, но почему-то снова точно знал, что вот-вот должен появиться хозяин (а скорее — хозяева), поэтому нужно сваливать. И обойтись без стрельбы — неизвестно, насколько они близко, а звуком выстрела я безусловно обозначу свое местонахождение, и шансов уйти от преследования станет меньше.

Удивительно! Как может измениться человеческая жизнь за несколько часов! В это время я должен был быть дома, выспавшийся, отдохнувший, пить чай с женой и сыном и рассказывать, сколько гостей собралось на дне рождения ВВС и какую удаль я проявил на утренних стрельбах, несмотря на вчерашний тяжелый день.

Но кто сказал, что чаепитие отменяется? Оно просто откладывается. Вот только на какой срок…

Собака должна или прыгнуть, или расслабиться. Она не делала ни того, ни другого. Возможно, у нее приказ: найти меня, напугать и держать до подхода основных сил.

Она не знает, что я, вооруженный или безоружный, не боюсь собак. После драки с бешеным бультерьером из соседнего дома позапрошлым летом, которого я от души двинул булыжником между глаз. Он меня, конечно, тоже потрепал: пришлось пережить уколы и процедуру зашивания рваных ран. Того бультерьера во дворе прозвали «собакой-убийцей»; он действительно загрыз насмерть двоих бомжей. Двор пустел, когда его хозяин, местный бандюк, выходил с ним гулять. Оттаскивая тело пса, хозяин обещал разобраться со мной и моей семьей, но вместо этого наши ребята из банка разобрались с ним.

Стараясь двигаться плавно, я спустился на пол. Дог зарычал громче, но не пошевелился. Дверь на лестницу справа, в трех шагах. И она приоткрыта! Но пес появился с другой лестницы, той, что рядом с лифтовым холлом. А может, сидел, затаившись, в одной из комнат и ждал меня.

Я сделал шаг в сторону двери на лестничную площадку. Не переставая рычать, дог мгновенно переменил положение так, чтобы не дать мне уйти. И тогда я его обманул. Сделал вид, что начал двигаться вперед, подался всем телом, но, когда собака прыгнула, мгновенно отпрянул назад.

Пес тяжело ударился всем левым боком и левой частью морды о дверь, косяк и стену, чудовищные челюсти лязгнули, раздался полурык-полускулеж. Дог сверзился на пол и завозился на осколках и гильзах, не имея возможности вскочить тут же. Я перепрыгнул через него и оказался на лестничной площадке. Быстро запер дверь блестящим металлическим затвором и перевел дух.

Вот. Именно поэтому Хозяин — человек, а не собака.

Забавно. На Милу Йовович в корпорации «Амбрелла» тоже напала собака, но там была собака-мертвец.

Я уже бежал по лестнице вниз, когда услышал топот множества ног: люди поднимались, и очень быстро. Это их псина должна была меня задержать.

— Вот он! — закричал один, перегнувшись через перила и глядя вверх.

— Стреляй, чего ждешь! — услышал я еще голос и вовремя отшатнулся к стене: загрохотали выстрелы, разбивая камень ступеней и пластмассу перил; звук выстрелов был настолько громким здесь, что закладывало уши.

Теперь уже я бежал наверх. На шестом дог бился телом о дверь и громко лаял; на седьмом дверь оказалась заперта. Я ввалился на восьмой и, не останавливаясь, начал рыскать по офисам в поисках места, где спрятаться. Нашел. Уселся в закутке за огромным железным стояком с сервером. Я вновь отчего-то знал, что смогу тут укрыться, потому что закуток, в котором не повернуться, был совершенно незаметен.

Я задыхался, пот заливал глаза, в висках стучало. Снова вернулась головная боль и нахлынула с такой силой, что несколько минут я был на грани потери сознания.

Преследователи ворвались на этаж. Я осторожно снял пистолет с предохранителя и взвел курок. Если они выпустили пса, шансов у меня не остается.

Они громко переговаривались, но, похоже, торопились. Собаки с ними не было. Двое обыскивали комнату, где прятался я, и в какой-то момент подошли совсем близко (так что я перестал дышать и приподнял пистолет), но меня так и не обнаружили.

Потрясение было столь велико, что на некоторое время я отключился, а когда пришел в себя, в комнате, да и на всем этаже, было тихо и пусто.

Мне стоило больших усилий подняться. Я просто знал, что нужно спуститься вниз: если я все-таки в супермаркете, на первом этаже может быть еда. Есть хотелось невыносимо.

Может, телефон вдруг заработал? Я протянул руку к трубке, и в этот момент он зазвонил. Я вздрогнул и отдернул руку, но потом все-таки ответил.

— Я же сказал вам, чтобы вы уходили, — заявил все тот же холодный вежливый голос. — Или вы ищете неприятности?

— Один вопрос, — быстро сказал я. — Что происходит?

— Много чего. В двух словах не объяснишь.

— А я? Где я? Как я здесь оказался?

— Вы там, где должны быть. Но из здания вам нужно уходить, и скорее. Иначе в следующий раз они обязательно вас найдут.

— Кто?

— Слишком много вопросов.

— Вы не ответили ни на один.

— Делайте, как я сказал, и не рассуждайте.

— Знаете что, мне это напоминает…

— Знаю. Но я не Морфеус, вы не Нео,[3] а это не Матрица. И предупреждений больше не будет, во всяком случае, в ближайшее время.

— Почему я не могу никуда позвонить, черт вас побери!!! — заорал я.

— Потому что этот телефон не работает, — раздался щелчок, и я услышал тишину.

Нет, я не хочу быть Нео. Этот дурачок был спасителем человечества, а мне на человечество плевать. У меня есть жена, сын и мама. Вот мое человечество. Больше мне никто не нужен и не интересен.

— Пошел к дьяволу, Морфеус хренов, — проникновенно сказал я в тишину трубки и опустил ее на аппарат.

А с этими кошмарами пора кончать.

Глава третья

По узкой аварийной лестнице я, со всевозможными предосторожностями, постоянно, останавливаясь, оглядываясь, прислушиваясь, стараясь двигаться тихо, спустился на первый этаж. Меня никто не преследовал, но на уровне пятого и третьего этажей я слышал голоса. Похоже, меня все еще ищут.

На первом этаже дело обстояло куда хуже, чем я мог предположить. В совершенном потрясении я бродил между разбитыми и поваленными витринами, наступая на бутылки, банки и лужи спиртного, смешанного с чем-то… подозрительно похожим на кровь. Обходил пробитые холодильники, шел по валявшимся повсюду сорванным со стен рекламным плакатам, осколкам стекла, автоматным и пистолетным гильзам; давил продукты и хозяйственные мелочи, щедрой рукой сеятеля рассыпанные по полу торговых залов. И везде — поломанные металлические тележки и корзины, остатки сбитых с потолка ламп дневного света, пластмассовые и деревянные ящики и коробки… Пособие для учебника истории: так или примерно так должен был выглядеть великий Рим после нападения орд варваров. Я даже на время забыл о голоде и головной боли.

Я шел медленно и оглядывался внимательно. Искал ответы на свои вопросы. Конечно, не нашел.

Зато в кассовом отделе нашел соседку по дому Любу. Она работала в «Центральном» всего несколько месяцев и была очень довольна. Была…

Люба сидела на полу под развороченной и разграбленной кассой и смотрела на меня удивленным взглядом широко раскрытых серых глаз. Из ее шеи с правой стороны торчала черная ручка небольшого хозяйственного ножа.

Пройдя по кассовому ряду, я обнаружил тела еще трех кассиров: двух девушек и одного юноши. Все они были мертвы и, кажется, довольно давно.

Огромные окна-витрины были большей частью разбиты. В одном из них, как жук на спичку, на высокий уродливый осколок лицом вниз было нанизано тело мужчины; вся нижняя часть остатков стекла была темно-красной от его крови.

Я подошел к окнам и некоторое время осматривал пространство перед супермаркетом. На улице стемнело, но из полутора десятков фонарей, бывших в зоне видимости, горело всего два. Стоянка пуста — ни единого автомобиля. Так, а куда делся внедорожник, на котором мы приехали?.. Звука проезжавших машин тоже не слышно. Откуда-то издалека донеслось несколько хлопков, похожих на выстрелы, и пронзительный крик. И снова тишина.

Я все никак не мог поверить в реальность происходящего, и это помогало мне не терять самообладания, не удариться в панику. Да. я все видел, слышал, обонял — кровь, смерть, выстрелы, собаку, которая чуть не перегрызла мне горло… Головная боль и чувство голода временами почти невыносимы, и эти ощущения были из разряда самых реальных… Но где-то очень глубоко, в самом уголке сознания теплилась надежда, что происходящее — сон, кошмар, галлюцинация. Вот-вот наступит предел, гипнотизер щелкнет пальцами, и я проснусь.

Тогда почему этот предел все не наступает?

А ведь если задуматься… Я стою здесь, перед окном, на свету (пусть и не очень ярком) — и представляю собой великолепную мишень не только для снайпера, но и любого не ленивого более или менее меткого стрелка… Так что, пока не проснулся — нужно поберечься.

Итак, за дело. Первое: найти что-нибудь от головной боли. Вряд ли весь аптечный зал подвергся разграблению. Второе: еда. Подкрепить силы (они совсем на исходе) и по возможности запастись провиантом. Третье: постараться разыскать работающий телефон. Четвертое: еще раз обойти залы, заглянуть во все углы, а вдруг удастся найти живых?! Может быть, Лева или Антон…

И последнее. Из супермаркета нужно уходить, как говорил тот сучий Морфеус в трубке. Лезть в город на ночь глядя страшно, если такое происходит в магазине, то что же творится в городе?! Все-таки интересно, что я пропустил: эпидемию? нашествие инопланетян? переворот?

С лекарствами оказалось проще всего: аптечный отдел пострадал мало. Кассу, конечно, изъяли, но лекарства не тронули. Я набрал и рассовал по карманам целую гору антибиотиков, анальгетиков, бинтов и упаковок пластырей. Несколько таблеток принял сразу, запив водой. На пустой желудок лекарства действовали плохо, а вода только обострила чувство голода, и я ринулся к перевернутому холодильнику с нарезками.

Я надорвал сразу несколько — с рыбой, колбасой и мясом; одной рукой набивал рот тонко нарезанными ломтиками, другой засовывал целые вакуумные упаковки в найденный тут же, возле холодильника, пустой грязноватый рюкзачок, бывший некогда тинейджеровской розово-оранжевой ядовитой расцветки. Туда же перекочевали и медикаменты из карманов пиджака и брюк.

Мне казалось, что я ел очень долго. Утолив первое чувство голода и ощутив, что головная боль отступила, сморщившись и засев где-то очень глубоко, почти не мешая, я перевел дух и смог оглядеться совсем другим, как мне казалось, свежим взглядом.

Черт возьми! Что же все-таки происходит?!

Где я?!

В глубине торгового зала, который был прямо передо мной, почудилось шевеление. И звук… Как раз между теми двумя поваленными шкафами для элитного спиртного. Оружие мгновенно оказалось в руке, я закинул рюкзачок со всем содержимым на плечо и двинулся в обход — как знать, а если это ловушка?..

Это не было ловушкой, Это оказался Лева, лежавший неловко и нелепо у одного из шкафов. Он был еще в сознании, несмотря на два огнестрельных ранения — в живот и левое плечо — и, очевидно, большую потерю крови; дыхание было хриплым, а движения ног — почти конвульсивными.

Я подбежал и склонился над ним. Слезы мешали видеть.

Он узнал меня, и гримаса, похожая на облегчение, появилась на бледном, залитом потом лице.

— Живы… — прохрипел он, выгибаясь. — Слава… богу… Вы живы…

— Лева, держись… — лихорадочно шептал я. — Сейчас сгоняю за бинтами, сделаю обезболивающий укол. Я тебя вытащу.

— Бесполезно… Все бесполезно… Вы сами… уходите…

— Держись, держись, парень… Я подгоню машину. Где она? На стоянке нет… Вы ее куда-то отогнали? — Я вскочил. Конечно, это был самообман, но мне казалось, что так нужно.

— Нет… машины… — говорить ему было все труднее. — Ничего… нет.

Я стоял и смотрел, как он умирает. Странное дело: теперь слез не было. Я был почти спокоен. Понимал, что сделать ничего нельзя. Даже облегчить его страдания. Просто стоять и смотреть.

— А Антон… — хрипло сказал Лева и закашлялся. Весь подбородок был в розовой пене. — Он… там… Он… давно…

Я посмотрел в том направлении, Отсюда была видна нога ниже колена в мягкой черной туфле с зауженным мысом. Нога лежала на пивных банках. Ей должно быть неудобно, но она не двигалась. Она была ногой мертвого человека.

— Михалыч… — захрипел Лева. — Был с вами…

Я снова присел к нему.

— Он наверху… Тоже погиб… Ты понимаешь, что это?

Лева смотрел сквозь меня.

— Так должно было… случиться… — только колоссальным усилием воли он мог связно говорить. — И так… случилось. А вы… уходите. Здесь нельзя… Совсем…

Он вдруг изогнулся дугой, а взгляд, полный ужаса и отчаяния, был устремлен куда-то через мое плечо. Он даже начал поднимать руку.

— Береги… Береги…

Я рванулся в сторону и обернулся. Там, куда он смотрел, никого не было.

А когда я вернулся к нему, не было и его. Только остановившийся взгляд удивленных глаз. Как часы: шли-шли, жили-жили… И вдруг встали. Замерли. Навсегда.

Я закрыл ему глаза и поднялся.

Просто для того, чтобы удостовериться, я дошел до Антона. Его тело было изрешечено пулями: я насчитал восемь ран. Зачем я их считал?.. Рядом лежал его «Макаров» со сдвинутым затвором и пустой обоймой. Значит, паренек бился до последнего.

С кем, черт возьми?! Где хоть один из поверженных врагов?!

Крови на полу было много — в разных местах торговых залов. Побродив, я наткнулся еще на два трупа — продавца и менеджера зала. И все. Где остальные? Тут же был бой! Только не говорите мне, что нет, я знаю — был! Где те, кто громил магазин, воевал с моими ребятами?! Где они, живые или мертвые?!

И куда пропали те, кто гнался за мной наверху? Пора бы им уже сообразить, что я спустился вниз…

Сколько я сегодня видел смерти — и все в пределах одного несчастного магазина. Пора расширять кругозор. Набираться новых впечатлений.

Пора на воздух. Даже если меня подстрелят в первые несколько минут.

Запаса еды на первое время хватит… Бинтов, пластыря и анальгетиков — тоже. Граната есть. В одном из залов на полу в осколках обнаружился «узи» на ремне с почти полной обоймой; я поднял автомат и закинул на плечо. Обойму из Левиного «Макарова» забрал, ему ни к чему (в ней осталось пять патронов), а сам пистолет оставил. Во-первых, мне он без надобности, приемами стрельбы по-македонски так и не овладел, хотя Михалыч, царствие ему небесное, когда-то пытался обучать нас, новоприбывших. А во-вторых… Это оружие человека, погибшего в бою. В тот момент мне это показалось важным.

Ну все. Пора идти.

И я пошел по битому стеклу и автоматным гильзам к выходу из супермаркета. За спиной висел куцый рюкзачок с провиантом и медикаментами, на плече — «узи», в кармане — граната, под мышкой, в кобуре — «макар». Плохонький отряд. Да и вооружение наше — так себе. На десять минут продержаться.

В голове звучало «Болеро» Мориса Равеля — красивая и безобиднейшая вещь, написанная почти сто лет назад. Кто-то из музыкальных критиков назвал ее в прошлом веке «Пляской смерти» за повторяющийся ритм, нагнетание, усиление тревоги… Кажется, именно «Болеро» звучало в наушниках американских летчиков, летевших бомбить Хиросиму…

А какая пляска смерти ожидает меня?

Все страхи и вопросы до времени нужно оставить позади. Пока выйти отсюда и живым добраться до дома — выяснить, как там мои. Может, они в курсе происходящего? Потом выяснить, что с мамой. Как-то пережить ночь. И выдвигаться в район дислокации основных сил, то есть к банку. Да, именно в таком порядке.

Что ж, программа-минимум определена, начнем воплощать…

Фотоэлемент над автоматическими дверями разбит, а сами двери наполовину раздвинуты. Я остановился, оглянулся, бросил прощальный взгляд на погибший магазин и шагнул на воздух.

Воздух оказался холодный, густой и тяжелый, напоенный ощущением грозы и запахом гари. Я поежился. Совсем стемнело; площадь плохо освещена. И еще: странно, неестественно тихо. Какая-то нереальная тишина в огромном живом городе. Так бывает только в ужастиках перед внезапным появлением косматого монстра.

Я решительно зашагал через площадь, но вдруг остановился.

Где-то вдалеке возник звук. Он с трудом прорывался через густой, как смола, воздух, но я его услышал. Источник звука приближался. Не знаю почему, я вдруг заметался, выискивая, где спрятаться (как назло, никакого места для укрытия поблизости не было), случайно обернулся на супермаркет…

И обмер.

Он был почти такой, как всегда. Обычное трехэтажное модерновое здание, похожее на космическую станцию. Никаких лишних пяти этажей. В этой громадине было проделано несколько брешей непонятной войной, но то была первая и последняя странность.

Даже «Болеро» на время затихло. Как там говорила Скарлетт О'Хара? «Я подумаю об этом завтра. Если я буду думать сегодня, я сойду с ума». Мозг уже не мог анализировать, он просто принял констатацию.

Пока я переживал сумбур в душе и в голове, источник звука вылетел на площадь, и прятаться мне стало незачем.

Судя по силуэту, это была весьма битая жизнью, да еще и без глушителя, «Ока». Когда она с оглушительным ревом приблизилась, то показалась мне темно-синей; в машине, кроме водителя, был один пассажир.

Правую руку я положил на спину своего «узи», который будто бы даже посунулся ближе к хозяину. Предосторожность была излишней: водитель не остановился, напротив — наддал, кидая машину в рывок через площадь, видимо, чувствуя себя уязвимым на открытом месте.

Так гонит, словно его кто-то преследует, отстранение подумал я, провожая машину глазами. И почти не ошибся.

«Ока» почти домчалась до Проспекта Энергетиков, когда из проулка, из-за домов, раздались два почти синхронных хлопка: стреляли из ракетниц. С отвратительным свистящим звуком два заряда понеслись через площадь; один прошел перед машиной, второй ударил в капот. Машина вильнула, ее занесло, правые колеса угодили в канаву у самого тротуара, она подскочила и… тяжело и не сразу завалилась на левый бок.

Всю картину я видел очень отчетливо, так как произошло это аккурат между двумя дальними горевшими фонарями.

Пока я раздумывал, бежать на помощь или не стоит, послышался свист, и из того проулка, откуда стреляли из ракетниц, появилось несколько теней. Охотники завалили крупного зверя и теперь не спеша направлялись на осмотр.

Моя рука переместилась на рукоять автомата, а указательный палец лег на спусковой крючок. Меня они не видели, зато я их — неплохо, поскольку они вошли в световую зону. Я насчитал восемь человек.

«Болеро» в моей голове приблизилось к кульминации, вступили ударные.

Я медленно двинулся в сторону тусовки, по мере приближения оценивая боевую мощь отряда. Помимо двух ракетниц, имелось помповое ружье на плече толстяка и пневматическая винтовка у мелкого пацана, которая — в умелых руках — может служить довольно грозным оружием.

На меня не обращали внимания, поскольку я был довольно далеко; занимались извлечением попавших в силок пташек через свободную дверцу. Сначала вытащили водителя, повалили у машины и приставили пацана с винтовкой; потом занялись пассажиром, долго возились, и вдруг я услышал:

— Мужики, конец света! Тут телка!

Только этого не хватало, подумал я. Теперь-то уж точно не уйти…

Они засуетились, обступили машину плотнее.

— Чего возитесь?! — покрикивал толстяк.

— Упирается, сучка!.. — вскрик. — Ах, б…. кусается!

— Да ну вас, безрукие! Дайте я!

Водитель приподнялся, но мелкий замахнулся на него винтовкой. Вот тупица! Она же стреляет, это тебе не палка!

Я подошел достаточно близко, но все еще был в тени. Случайно отвлекшись, хозяин помпового ружья посмотрел в мою сторону и моментально взял меня на прицел.

«Болеро» в моей голове стихло.

— Эй, — позвал толстяк из-за прицела, — ты кто? Тебе чего, дедушка?

Этакая, однако, скотина! Какой я ему дедушка?!

Скулящую девицу наконец извлекли из машины, надавали по лицу (очевидно, чтобы не кусалась) и повалили рядом с водителем. Еще пять пар глаз оборотилось в мою сторону.

Я остановился на границе света и темноты.

— Добрый вечер, дорогие мои детишечки, — сказал я.

Сейчас я отчетливо видел, что старшему этой гопкомпании не исполнилось еще двадцати. Выглядели они жалко, и осознание этого наливало их звериной жестокостью.

Я сделал шаг вперед. Теперь на мне была кожаная шляпа, потертые сапоги до колен, трехдневная щетина и прищур холодных глаз на загорелом дочерна на безжалостном солнце прерий лице. Клинт Иствуд из вестерна Серджо Леоне. И музыка Эннио Морриконе.

— Будет лучше для всех, — сказал Клинт Иствуд голосом переводчика Гаврилова, — если вы отпустите этих несчастных. Тогда и вам я позволю уйти. Разумеется, без оружия.

Они заржали — громко, с удовольствием, от души.

— Ты из какой больнички, дедушка?! — заорал толстяк, опуская ружье. — Как тебя отпустили?! Топай к своей помойке, твои картонки совсем остыли, как ночевать в них будешь?!

Они все смотрели на меня и смеялись, широко открывая рты с гнилыми зубами или вообще без зубов. Девушка попыталась ползти в сторону, но мелкий ловко чиркнул в асфальт из пневматики в пяти сантиметрах от нее, и она застыла.

И эта музыка Морриконе — такая характерная, выразительная… У меня даже мурашки побежали.

Неужели Иствуд — суперпарень, ковбой, любимец женщин — это я? Хотя бы ненадолго…

Еще пара шагов вперед.

— Я не желаю вам зла, — сказал Клинт. — Давайте решим дело миром.

— Держите меня семеро! — веселился старший. — Опустел наш зоопарк — главная макака вырвалась на свободу!..

Он внезапно направил дуло ружья мне в грудь. Еще двое, как по команде, вскинули ракетницы.

— Не люблю убивать стариков и детей, хотя иногда приходится… Не доводи до греха, дедушка, вали на свою помойку, не мешай молодежи развлекаться…

Они стояли и смотрели на меня — одни ближе, другие дальше. Только мелкий на заднем плане держал на мушке пленников, но и он то и дело выглядывал из-за спин дружков — любопытно было, как поучат нарывающегося дедушку…

Был ли я возбужден либо, напротив, невозмутим в тот момент? Ни то, ни другое. И кто я был — Клинт Иствуд, бесстрашный герой, защитник обиженных, или Артем Армеев, рядовой банковский цербер, ничем не примечательная личность, «моль бледная»? Они оба были во мне, дополняли друг друга, и наружу выглядывал то один, то другой.

Начинать следует с нейтрализации стрелков, решил я. Есть ли другой выход? Сколько угодно! Быть продырявленным из помпового ружья (вон как палец толстяка дрожит на спусковом крючке), сожженным зарядами из ракетниц (отморозки только ждут команды)… На худой конец — присоединиться к пленникам.

Или… мочить козлов.

И тогда я сказал:

— Ты больше не убьешь ни тех, ни других.

Всё дальнейшее произошло в течение нескольких секунд, вытянувшихся в вечность.

Я падал на спину, одновременно выставив дуло «узи» и вспомнив слова инструктора: «Данная модель сбалансирована таким образом, что почти не имеет отдачи». Ладонь левой руки уперлась в асфальт, и я ловко повис над землей, произведя три одиночных выстрела из автомата. Старшему попал выше колена в левую ногу — отдача все-таки была, — а двум другим, с ракетницами, разбив коленные чашечки левых ног.

Своими выстрелами я на несколько секунд опередил толстяка: он таки грохнул из ружья, но уже раненный, падая; пуля ушла в воздух.

Несколько мгновений после его выстрела было так тихо, что я услышал гудение фонаря наверху… А потом воздух огласили пронзительные визгливые вопли, мало походившие на крики раненых мужчин.

Остальные попятились, с ужасом глядя на меня. Один споткнулся о водителя и кувырнулся через него, но тут же вскочил.

Оттолкнувшись ладонью от асфальта, я поднялся на ноги так же легко, как упал. И смотрел только на уцелевших, намеренно игнорируя раненых, чтобы остальным было страшнее. Сейчас они должны меня бояться. Очень бояться!

— Я предлагал решить дело миром, — сказал я, делая еще несколько шагов вперед. Они пятились. Они явно не понимали, что я говорю. Страх был везде — и в мозгах тоже. — Вы не захотели. Вы крутые.

Дуло автомата, черный безразличный зрачок, смотрело ни на кого и на каждого.

— Детская считалочка, — сказал я. — На счет «три» ни одного из вас здесь не будет. «Раз» уже было… «Два» пропускаем… — Я повел автоматом.

Мгновение — и они понеслись кто куда. Лишь мелкий со своей бесполезной пневматикой заметался, как тот разбойник из мультика «По следам бременских музыкантов», но тоже быстро исчез.

— Понятен только один язык, — сказал я, — язык силы.

В круге света остались трое воющих подранков, я да пострадавшие пассажиры перевернутой «Оки», которые, кажется, боялись меня не меньше, чем тех, кто на них напал. Водитель и девушка отползли за машину, и я их не видел.

Клинт подошел к раненым врагам. Двое помоложе почти утратили человеческий облик; обливаясь кровью и слезами, они выли и повизгивали, обнимая раненые ноги ниже перебитых колен, и были похожи на избитых бездомных псов. Ракетницы валялись далеко в стороне.

Другое дело — толстяк. Этот лежал нелепо, на боку, поджимая ногу; уже не орал, а лишь шумно отдувался и рыкал время от времени. Не пес — тигр. Ружье лежало неподалеку, и правая рука тянулась к нему растопыренными пальцами, но не доставала, а ползти он не мог.

Я наклонился над ним (меня обдало волной подвально-чердачной кислой вони) и приставил дуло автомата к его виску. Толстяк замер, глаза вылезли из орбит, и, похоже, он перестал дышать.

— Быстро, — сказал я негромко, — что происходит в городе?

Он скривился.

— Так ты… Не местный…

— Хватит болтать! — Я чуть надавил на «узи», и дуло уперлось в висок толстяка. — Отвечай на вопрос.

— Ничего особенного… Все как всегда…

— Почему в городе пожары?! Что произошло в «Центральном»?!

— Откуда я знаю?! — вдруг заорал он. — Это не мы!

Клинт Иствуд наклонился еще ниже к поверженному врагу.

— Больше никогда не делай так, договорились?

— Пошел ты…

Каблуком сапога Клинт наступил на его пальцы.

— Я просто спросил. Мы договорились?..

— О черт! Я не буду!

Клинт выпрямился, сделал несколько шагов, собрал ракетницы и выбросил их далеко в темноту. Подняв помповое ружье и подумав, решил пока оставить.

— Я не стану вас убивать! — объявил он раненым. — Но и помогать тоже. Вы сами выбрали эту дорогу. Уходите, если можете. Ну… или уползайте.

Ни один из троих не отреагировал на мои слова, они продолжали выть и рычать. Что ж, я потратил на них много времени, слишком много; довольно с них.

Я повернулся и направился к жертвам нападения. Они сидели на асфальте за перевернутой машиной в ее тени, обнявшись, прижавшись друг к другу. Это мне было непонятно. Мужик выглядел здоровым; мог хотя бы попытаться вступиться за девушку. Хотя, конечно, так проще — покорно сидеть и ждать своей участи.

— Не нужно бояться, — сказал я, подходя. — Все закончилось.

Водитель был одет в видавший виды джинсовый костюм и старые кроссовки. На девушке были черные джинсы, свитер и ботиночки. С дачи, подумал я.

— Вас больше не тронут. Хотите, я помогу вам с машиной?

Я протянул ему руку. Он отстранился от девицы и, подумав, подал мне свою. Я помог подняться сначала ему, потом девушке. Она сразу встала за спиной своего кавалера и выглядывала оттуда со страхом. Кажется, они похожи; во всяком случае, не муж и жена — она моложе его лет на пятнадцать.

— Артем, — представился я.

— Сергей, — сказал он. Старался держаться уверенно, но я видел, что потрясение от пережитого еще не прошло.

— Как вы здесь оказались?

— Я в отпуске. Мы с племянницей две с половиной недели жили на даче в Березняках. Знаете, где это? — Я кивнул. — Три дня назад из города стали доходить тревожные слухи…

— Сколько?! — перебил я.

— Дня три, наверное… — Он посмотрел на девушку. Та быстро закивала. — В общем, мы решили вернуться. Еще на подъезде к городу началась ерунда. Перед машиной дорогу перебегали крысы. Не одна-две, а несколько десятков. Может быть, сотня… — Он посмотрел на меня и скривился. — Я понимаю… Расскажи мне кто-то подобную чушь, я бы еще не так реагировал… Но крысы были, честное слово. Большие, размером со среднего котенка или даже щенка. Я еще сказал Полине, что они идут в город на войну. Придут, и наступит нам всем…

— Что еще было странного? — прервал я. Не могу сказать, что очень ему верил, но… Пусть рассказывает. Это поможет снять (или хотя бы облегчить) стрессовое состояние, вызванное нападением.

— Что еще?.. Телефон вырубился. Так до сих пор не работает. — Сергей вынул из нагрудного кармана и продемонстрировал выключенную телефонную трубку.

Откуда я знаю, подумал я, что его телефон выключился именно по дороге, а не повредился, когда машина перевернулась или когда его тащили через боковую дверь? Правильно, ниоткуда.

— Была женщина… — продолжал он.

— Кто?

— Баба. Стояла на обочине. В странной одежде, закутанная с головы до ног. Только глаза видны. Когда мы ехали мимо, она подняла руку и закричала что-то не по-русски, гортанно… Будто каркала.

— Она напугала меня даже больше, чем крысы, — подала голос Полина, и я взглянул на нее.

Миленькая. Румянец на щеках, каштановые волосы, короткая стрижка, простенькие сережки в маленьких ушах. Было бы очень обидно, достанься она этим выродкам.

Значит, я поступил правильно.

— Не переборщили? — спросила она, словно прочитав мои мысли.

И этим ужасно меня разозлила. Может быть, потому, что в глубине души я продолжал мучиться сомнениями… Но скорее всего дело было в том, что я видел слишком много кошмара за последние несколько часов и смертельно устал.

— Вот что, Сергей, — сказал я жестко, демонстративно не глядя на нее, — вашей племяннице я отвечать не стану, а вам скажу, и вы сами решите, переборщил я или нет. Если попытаться отмотать время немного назад и посмотреть, что будет, когда вас вытащат, а я не появлюсь… Спрогнозировать ситуацию элементарно легко. — Он смотрел на меня во все глаза. — Вас будут держать, возможно, подранят, например как я их, чтобы не было соблазна удаль проявлять… А ее разложат здесь же, на асфальте, и неторопливо, с оттягом, один за другим…

Полина зажала уши ладонями и закричала так громко, что стоны подранков на мгновение стихли:

— Хватит!!! Не хочу!!! Перестаньте!!!

— Тогда не задавайте идиотских вопросов, девушка, — сказал я.

— Вы, наверное, по жизни редкостная скотина… — сказала она с ненавистью.

Сергей повернулся к ней и процедил:

— Замолчи. Он спас твою жизнь, — потом посмотрел на меня. — Не сердитесь на нее, Артем…

Я помог им поставить машину на колеса; при этом сердобольная Полина не столько занималась делом, сколько следила, чтобы мы не придавили подранков, которых осталось двое — толстяк исчез.

«Ока» не с первого раза, но все-таки завелась. Сергей сидел за рулем, Полина — рядом.

— Садитесь, подвезу, — предложил он.

— Нет, спасибо. Я быстрее дойду дворами; объезжать дольше получится.

Подумав, я сунул ему в окно помповое ружье:

— Возьмите… Мало ли, вдруг пригодится. Сумеете управиться?

— Спасибо. Припрет — разберусь.

— Только ей не давайте… — Полина зашипела и отвернулась. — Да не обижайтесь вы! Очень тугая пружина, да и отдача такая, что или плечо вывихнете, или синяк будет… И поставьте глушитель на машину — нельзя же так пугать людей… Ну, с Богом.

Сергей все смотрел на меня.

— Прощайте, Артем. И еще раз спасибо. Я ваш должник.

Машина с ревом взяла с места.

— Надеюсь, долг возвращать не придется… — пробормотал я, глядя им вслед.

И повернулся к раненым.

Они выли, стонали и катались по земле: маленький островок шока медленно, но неумолимо погружался в океан боли.

— Дети мои! — воззвал я, понимая, что они скорее всего меня не слышат и не видят. — Никогда больше не поступайте так! И будет вам счастье.

В лучшем случае это инвалиды. Урок хороший, но не слишком ли жестокий? И адекватен ли тому, что сами они собирались сделать, но не успели?.. В конце концов — не успели! Кто дал мне право и определил меру?..

Что случилось, то случилось. Достал оружие — стреляй. Или не доставай. В меня ведь тоже стреляли… просто чуть опоздали.

Как там говорила моя учительница по физике в школе после проверки контрольной? «Надо бы хуже, да нельзя быть».

А мне пора домой. Я и так задержался.

Я повернулся и шагнул в темноту.

Глава четвертая

Я шел быстро, и вопли раненых вскоре затихли вдалеке. Мне сразу полегчало.

До дома примерно семь минут ходу; есть время подумать.

Кое-что мне не нравится в этой истории с точки зрения логики. Хотя… применимо ли такое понятие в тех обстоятельствах, в которых я оказался? Но если всё-таки применимо… Возникают сплошные «кто?», «что?» и «почему?» — одни вопросы, ни единого ответа. Или все-таки попробовать порассуждать о невозможном?

Отправная точка: что случилось с миром, пока я был без сознания? Зачем вообще нужно было меня вырубать, если никто не собирался подставить меня на убийстве Михалыча? Впрочем… я имел несчастье довольно быстро убедиться: проблема выходит за рамки простого криминала. Она шире. Гораздо шире.

С окружающим миром, привычным мне городом (и скорее всего его окрестностями, а как широко — никто не скажет), что-то произошло. Что-то кардинальное. Не поддающееся мгновенному осмыслению. Заставляющее заподозрить себя в начинающемся сумасшествии.

…Ночной холод конца марта пробирал до костей. Я шел быстро, подняв воротник пиджака, чутко прислушиваясь. И то, что иногда улавливал слух, мне не нравилось. Ни единого звука обычного города; все, что слышал — крики, хлопки выстрелов, странные шумы, — я воспринимал только как звуки тревоги и понимал, что должен быть настороже, готовиться к тому, что нужно бежать, прятаться.

И если представить, как бы дико это ни выглядело, что я был отправлен в аут для того, чтобы быть перенесенным в вывихнутую реальность, да не тем же днем, а несколькими позже (не этим ли объясняется зверский голод?), тогда кое-что может выстроиться. Да, по крайней мере угол картины из паззлов выглядит собранным.

Но все равно, даже допуская невозможное (все мы в детстве почитывали фантастику, черт ее дери!), некоторые элементы выглядят лишними, чрезмерными… как порция горячих тещиных блинов на сытый желудок.

Что за хренов Морфеус в выключенном телефоне?

Почему столько мертвых «наших» и ни одного «врага»?

И сколько все-таки этажей в «Центральном» — три или восемь?!

Кстати, нужно будет туда вернуться завтра, после того, как наведаюсь на работу. Да полно, сохранился ли наш банк в этом дурацким мире?!

…Собачий вой откуда-то справа и сзади из-за домов был столь пронзительным и неожиданным, что я вздрогнул и прибавил шагу. Секунда — и несколько собачьих голосов ответили этому вою на свои лады с разных сторон. Я затравленно огляделся, вдруг представив, как сжимается кольцо диких голодных псов, охочих до человеческой глотки и горячей крови.

И со временем интересная штука. Положим, меня переместили на три — минимум три, если ориентироваться на рассказ Сергея и Полины! — дня вперед. Но тогда… Михалыч вонял бы так, что я бы не смог к нему подойти. Да и другие жертвы нападения на магазин! А у меня было ощущение… да нет, я видел, что все они убиты час-два-три назад. Не нужно быть экспертом-криминалистом, чтобы это понять. А Лева?! Он все три дня держался, дожидаясь меня и мечтая умереть именно на моих руках?! Бред! Поневоле заподозришь у себя «сдвиг по фазе»! И потом, я слишком здравомыслящий человек, из литературы уважаю классику и научно-популярные статьи, как большинство мужчин, смотрю футбол под пиво и креветки, а всякие ваши НЛО, нуль-пространственные переходы и «Назад в будущее» я видал в…

…В этот момент я вышел к первому сгоревшему дому.

Он оказался прямо передо мной: бывший четырнадцатиэтажный, двухподъездный красавец, отстроенный шесть лет назад. В нем живут две уборщицы из нашего банка…

О черт! Жили.

Нет, с ними все как раз, возможно, и хорошо… Я надеюсь. А вот дом…

Его больше нет.

Огромный обугленный остов; уродливые балки и перекрытия, вздымающиеся к черному небу. От седьмого этажа дома уже не было; только маслянистые клубы самодовольного жирного дыма, вразвалочку поднимающиеся вверх. Нижняя часть коряво скособочилась, просела набок, сжав окна и повыбив оставшиеся стекла. Горы щебня, кирпича, искореженного металла вокруг. Гарь и вонь.

Да что же это?!

Ни пожарных, ни отцепления, ни спасателей, разбирающих завалы… Разве такое бывает?!

Повинуясь порыву, я пошел было к дому, но тут нога угодила между прутьями полуоплавленной решетки, валявшейся в канаве; я чуть не упал, ощутил боль в ноге (только не вывих!), остановился, осторожно вытащил ногу и медленно двинулся в обход. Сначала осторожно, даже прихрамывая, потом все увереннее.

Нет, ребята. Каждый должен заниматься своим делом. Спасатели — спасать… А я иду домой. Мне для одного дня и так слишком много…

Прямо передо мной в тусклом свете дальнего фонаря лежала кукла. Обычная пластмассовая кукла в дурацком красном платьишке. Ноги в желтых ботиночках были подняты и разведены в бесстыдной позе шлюхи.

Я подошел и поднял ее. Внутри что-то скрипнуло, и кукла отчетливо сказала голосом певицы Глюкозы: «Мама». Я хмыкнул, перевернул ее, потом перевернул снова. И опять: «Ма-ма». Совсем некстати вспомнилось начало какой-то детской сказки: «Жили-были старик со старухой. И была у них внучка Машенька…»

Вот это да… Жили-были…

Я повертел куклу в руках и выбросил ее направо, в мусор. В полете она жалобно вякнула «Ма…» и шлепнулась в щебень — снова на спину, с поднятыми вверх и разведенными ногами.

Слишком все реально для обычного фантастического мира: мертвые люди в супермаркете, нападение отморозков без жалости и совести… Эта кукла. В романах, помнится, все больше героика, красивые мускулистые парни с бластерами… Там не до грязи. Не до оторванных голов и обдолбанных подростков со звериными оскалами вместо лиц.

Но кто тот невидимый экспериментатор, что стоит за всем этим? Кинувший меня сюда без спросу, заставивший смотреть на смерть коллег, принимать их смерть, как принимают роды? Поставивший перед выбором: стрелять или попытаться уговорить (а значит, получить пулю самому, и хорошо, если еще немного пожить…) — и сознавать, что оба варианта одинаково неверны… Хотелось бы мне посмотреть на него, просто взглянуть, чтобы запомнить — на будущее, на всякий случай… Даст бог, свидимся.

…Откуда-то слева, издалека, вдруг начали стрелять — отрывисто и очередями. Я шарахнулся направо, перелетел через низенькую металлическую ограду, упал, ударился боком, но тут же вскочил и побежал. Я довольно хорошо ориентировался в городе, и, если изменения, произошедшие в нем, не носят совершенно кардинального характера, через несколько минут я окажусь рядом с домом…

Вот он. Огромная молчаливая двенадцатиэтажная громадина — «корабль» — о пяти подъездах с уютной детской площадкой позади. Надеюсь, с моим домом ничего плохого не случилось за те двое суток (по моему, нормальному времяисчислению), что я здесь не был. И все же сначала нужно удостовериться…

Ежась от ночного весеннего холода, выпуская густые облачка пара, я пошел вокруг дома. Ни единого горевшего фонаря на много метров вокруг. Что я мог увидеть в этой тьме? Убедиться, что дом цел, не торчат из него металлические балки перекрытий, как кости скелета доисторического животного…

Кажется, цел. Что внутри, еще не знаю; увидим. Пока же — тих и темен «корабль», ни единого окна не светится… Интересно, сколько сейчас времени? Детская площадка на месте… И вот странно: все шумы, тревожные звуки, сопровождавшие меня от самого супермаркета, словно бы отступили, попрятались; я был под зашитой дома — своей крепости.

Мой подъезд средний. Ключи… на месте. Замок не реагирует на магнитный ключ. Что за чертовщина?! Как попасть внутрь? Я потянул тяжелую дверь на себя… Замок оказался отключен, и дверь открыта. Это не есть хорошо, но думать об этом некогда.

Света в подъезде не было, а к сухому запаху пыли примешивалась кислая вонь, будто кого-то здесь основательно вытошнило. Лифт тоже не работал. Не видя пола, но все равно стараясь идти аккуратно, я добрался до лестницы. Пешком на восьмой этаж, заодно согреюсь…

Я помчался по лестницам, но уже на пятом остановился, чтобы перевести дух. Да, слишком много всего для одного дня… Не торопясь преодолел оставшиеся три этажа.

На площадке перед неработающими лифтами горел тусклый свет; стеклянная дверь в предбанник приоткрыта, и за ней темно — туда лампа с площадки совсем не добивала.

Я вошел в предбанник…

В то же мгновение возникло стопроцентное ощущение чужого присутствия — впереди, в темноте, рядом с дверью в мою квартиру. Секунда — и я уже стоял у противоположной стены предбанника, направив автомат в сторону предполагаемого противника… Ничего. Никакого движения.

— Эй! — зачем-то позвал я вполголоса. Помолчав, добавил: — Учти, я вооружен!

Этот, впереди, стоял не шелохнувшись. Не дыша, я начал осторожно приближаться, подошел близко и ткнул стволом автомата. Звук был странный. Я подался вперед, протянул руку…

Господи, какая гнида догадалась поставить рядом с моей дверью коробку от высоченного двухкамерного холодильника?! Неужели сложно вынести на улицу? Толик из квартиры напротив разбогател?! Наверняка он — обожает подобные шутки… Улучшение благосостояния нисколько не сказалось на умственных способностях — разве что в худшую сторону. Впрочем, именно так почти всегда и бывает.

Тому, что железная дверь в квартиру незаперта, я уже не удивился. Сегодня все стараются меня напрячь, испугать — и, в общем, за редким исключением, достигают желаемого результата… Сговорились…

Только бы мои были дома, живы и здоровы.

— А у, папа вернулся! — заорал я, входя.

В квартире было чисто, пусто и тихо. Я бросил оружие и рюкзак в прихожей, прошелся по комнатам и везде зажег свет — даже в ванной и туалете: надоела темнота! Никакой записки мне не оставили; куда делись жена и сын — непонятно. Судя по порядку в квартире, который всегда поддерживала жена, вторжение исключается… Уехали? Не предупредив меня?.. Если так, заставить их сделать это могло только что-то очень серьезное…

Я сел на диван в гостиной, совершенно обессилевший, и уставился на фотографию в рамке, стоящую на полке в стенке: мы с женой на юге в прошлом году — загорелые, веселые… «Вы, — сказал я тогда ей и сыну, — самая лучшая в мире семья. Мне так повезло, что вы у меня есть…»

Только бы с ними ничего не случилось. Я не переживу.

Нужно понять, куда они делись. Вещи могут говорить, я знаю. Не всякий человек умеет заставить их говорить. Но если постараться…

Подожди, перебил другой внутренний голос, более рассудительный. Дай себе тайм-аут. Хотя бы ненадолго. Слишком много ты пережил за этот бесконечный день!

А ведь как все начиналось! День рождения у шефа? А мы на что?! Сгоняем, купим, накроем на стол!..

Накрыли… Как говорят медики, «иных уж нет, а тех — долечим…»

В ушах стоял звон, а в голову начала медленно возвращаться боль. И была она тупой и упрямой. Глаза закрывались от усталости, но я твердо знал, что боль не даст мне уснуть. Значит, нужно двигаться. Нужно чем-то занять себя, дать понять боли, что про нее забыли, она не страшна. Тогда, возможно, она отступит…

Вставать очень не хотелось, но я заставил себя подняться, снова пошел по квартире, проверил телефоны (тишина в трубках), включил телевизор (по всем каналам показывают черно-белых мух под характерный монотонный шум), мельком глянул на часы… Идут! Пятнадцать минут первого.

Дошел до ванной, пустил холодную воду и сунул голову под струю. Через несколько секунд вода стала обжигающе ледяной, но я терпел. Вот тебе, боль! Методы оказались действенными: боль уходила, медленно, но сдавала позиции. Очень хорошо. Она не дает мне ничего делать. Даже думать не дает.

Теперь необходимо налить в ванну воды, добавить соли и хвойной пены и смыть с себя все ужасное, что произошло за этот день. Если еще двадцать минут я не начну искать своих, ситуация от этого сильно не изменится.

Пока наливалась ванна, я разделся в комнате, свалил пахнущую смертью одежду на полу, не будучи уверенным, что смогу когда-нибудь заставить себя влезть в нее снова (а ведь это был мой лучший костюм! — но теперь, кажется, многое станет по-другому…), сразу почувствовал, как навалилась совершенно сумасшедшая, нечеловеческая усталость… Состояние возбуждения, которым я несколько минут назад был полон до отказа, улетучилось безвозвратно; я смотрел перед собой бессмысленным взглядом идиота. Организм выработал свой ресурс на сегодня и сигнализировал огромной красной лампочкой: остановись, Артем, дай мне немного отдохнуть, и тогда я тебе еще послужу… В противном случае… Пеняй на себя.

Кое-как, задевая углы, я доковылял до ванной, не стал зажигать свет, закрыл краны и погрузился в душистую горячую воду, не видную под шапкой шикарной пены, как бывает не видно кофе под слоем сладких и нежных сливок. Сейчас пять минут посижу… Я положил голову на бортик ванны. Не слишком ли горячая вода, не добавить ли холодной, успел еще подумать…

И мгновенно вырубился, как будто кто-то внутри щелкнул тумблером выключения сознания.

Очнулся от холода и некоторое время не мог понять, где нахожусь. Голый, в полной темноте, в холодной воде… но не тону. Может быть, я уже в аду, но меня решили немного охладить, прежде чем начать жарить на огромной адской сковороде? А что? Таков здешний способ приготовления деликатесов…

И тотчас все вспомнил.

О боже! Если вода остыла до такой степени, я провел в ванной не меньше двух часов! Зачем я вообще сюда залез?! Ясно же, как только окажусь в комфортных условиях (горячая вода, соль, пена), мозг мгновенно даст организму команду на отдых, ибо тот приблизился к пределу износостойкости! А я до сих пор не знаю, где жена и сын! Определенно: двинувший меня вчера по башке «доброжелатель» повредил мой разум…

Все. К дьяволу рефлексии. Как говорил герой Михалкова в фильме «Свой среди чужих…»: «Делом надо заниматься, дорогой мой, делом…»

Я попытался быстро подняться, но, охнув, опустился обратно: все мышцы затекли и болели, да и вчерашние скачки с препятствиями не прошли бесследно. Медленно выбравшись из воды и кое-как обтеревшись, прошлепал в комнату, достал и натянул чистое белье и спортивный костюм. Вернулся назад, вытянул из ванны заглушку и затолкал грязное белье в стиральную машину.

Часы показывали начало шестого. Вот это я поспал!

После получаса внимательных поисков и попыток понять, куда делась семья, я сделал приблизительный вывод, что они уехали (не было двух дорожных сумок и некоторого количества вещей и денег), но вот куда и на сколько… И почему не оставили мне никакой информации… Безусловно, то, что их нет в городе в столь неспокойное время — очевидный плюс, но ведь я должен знать, где их искать! А вдруг они увезены силой, просто похищение тщательно закамуфлировано (орал же один из преследователей в «Центральном», увидев меня на лестнице: «Вот он!» Значит, искали именно меня!)?..

Если это предположение верно, подумал я, чувствуя озноб, похитители скоро объявятся.

Но если все-таки они уехали сами — куда звонить? Маме? Но она живет на соседней улице, вряд ли они перебрались туда… Родственникам жены? Друзьям в Москву или Питер? Да и как звонить — городской телефон не работает, а свой разбитый мобильный я выбросил еще в супермаркете… Пойти по соседям? Ну да, в шесть утра… Чтобы нарваться на матерный посыл или кулак… Черт знает, что за времена настали…

Мне показалось, или действительно звонят в дверь?

Автомат был уже в моей руке наготове — дулом вверх. Я шагнул к дверям. Внутренняя открывалась без скрипа; я приник к глазку внешней, металлической. Самой собой, разглядеть кого-либо в темноте предбанника было невозможно, пришлось спросить:

— Кто?

— Артем, это я, — раздался приглушенный старческий голос. — Пожалуйста, откройте…

Ба! Галина Андреевна, наша соседка сверху. Учительница математики на пенсии, преподававшая мне сию точную науку с пятого класса. Каюсь, туповат я на эти вещи, больше тройки после шестого класса в году по алгебре и геометрии так и не получил…

Я открыл дверь и впустил старушку; она была в халате и куталась в большой пуховый платок. Я сразу вспомнил свою бабушку — у нее был именно такой.

— Там у вас в коридоре перед дверью… — возбужденно начала она и осеклась: увидела автомат; в глазах плеснул ужас. Я спрятал руку с автоматом за спину — но что толку? Она смотрела на оружие и рюкзак на полу.

Чертыхнувшись про себя, я пригласил математичку в комнату, а сам положил автомат на пол в прихожей и прикрыл его и остальной арсенал рюкзаком.

В комнате Галина Андреевна присела на краешек дивана и выжидательно посмотрела на меня. Я устроился напротив нее в кресле.

— Я наткнулась там на это… — после паузы сказала она, и я увидел, что она в возмущении. — Что за шутки… В темноте… Я так испугалась!

— Извините, Галина Андреевна. Сосед у меня остроумец.

— Вы можете объяснить мне, Артем, что происходит?

— Так я ж говорю…

— Я не о том. Как говорят нынешние тинейджеры — «проехали». Что творится в городе? Вы работаете в Службе безопасности крупного банка, вы должны знать.

Рассказывать или нет, подумал я. Обождем пока… Я сделал удивленные глаза:

— Галина Андреевна, я не очень хорошо понима…

— Оставьте этот детский сад, Артем! Дурите кого угодно, только не меня. Я прекрасно помню: именно такой взгляд у вас был в школе в седьмом и восьмом классах, когда я вызывала вас к доске отвечать новый материал и решать задачи, а вы были не готовы. — Она уже не скрывала раздражения и выглядела даже немного грозной. — Вы начинали изворачиваться, тянуть время — примерно как сейчас… А ваши уши превращались в два локатора — и вы пытались ловить подсказки из класса… — Она перевела дух.

Несмотря на сложность ситуации, я смеялся. Мне нравилось, как она преподносит меня, маленького. Пусть она сердится или делает вид. Но этот голос! Я будто на мгновение перенесся в прошлое; она одним движением фокусника достала за шиворот меня, тринадцатилетнего и поставила передо мной, нынешним. Верно говорят: педагог, если только он профессионал, не может состариться; и он всегда будет внушать уважение и трепет своим бывшим ученикам, сколько бы ни прошло лет с окончания школы.

— Хохочете, — удовлетворенно продолжала математичка; кажется, ей понравилась моя реакция. Своей псевдострогой отповедью она разрядила обстановку, черты ее лица смягчились, — ну конечно. Я знала все ваши уловки наперед. Набор приемов был не столь уж велик. Я всегда с внутренним любопытством ждала: каким он воспользуется сегодня. И ни разу вам не удалось меня провести.

— Так уж ни разу… — сквозь смех сказал я.

— Может быть… Раз или два. Что-то новенькое… Некий финт, ранее не применявшийся…

— Помните, я как-то заговорил о Лобачевском — пересказал отрывок из радиопередачи, слышанной накануне дома за ужином.

— Но я же не знала, что это была всего лишь радиопередача! Вы начали задавать вопросы, и я подумала: мальчик читает, интересуется… Стала рассказывать… И урок превратился в лекцию. Вы были спасены.

— Свою «пару» я получил два дня спустя.

Она улыбалась:

— Да уж… Дважды подряд провести старого Балу у вас бы не вышло… — Выражение ее лица вдруг изменилось. — Но все это в прошлом. Вы выросли. Смею надеяться, уже не станете дурить голову старой учительнице, иначе… это будет просто непорядочно с вашей стороны, Артем.

Я кивнул и спросил:

— Хотите кофе?

— Пока я хочу услышать ответ на вопрос, который задала.

— А как насчет того, чтобы совместить приятное с полезным?

Пока я накрывал на стол и варил кофе, мы молчали. Густой аромат напитка заполнил все углы кухни; стало тепло и уютно, я немного расслабился.

— Кофе с лимоном и щепоткой соли меня угощал в свое время Марк Моисеевич, географ, — сказала Галина Андреевна. — Давно, миллион лет назад. Помните его? Он уже тогда был стар, сед, носат и неопрятен, а я… Новоиспеченная вдова, меньше года как похоронившая мужа… Но, кажется, еще очень даже ничего. Он имел виды, а у меня возникла на тот момент еще призрачная возможность уехать — сначала в Израиль, потом в Америку. Но я не захотела — ни его самого, ни его Америки. И поняла тогда две вещи: евреи очень любят русских женщин и зачастую имеют над ними странную, ничем не объяснимую, магнетическую власть. Правда, надо мной он этой власти не получил, и замуж за него я не вышла. Впрочем, и ни за кого другого.

— Жалеете? — спросил я.

— О ком-то — возможно… Но только не о Марке, в этом можете быть уверены. Итак, Артем. Я понимаю, вы совершенно не обязаны ни о чем мне рассказывать. Я уже давно не ваша учительница, а вы не вихрастый лопоухий мальчишка, любитель вытереть нос движением ладони снизу вверх, которому никак не дается алгебра… Да и некоторые другие точные науки. И все-таки я прошу вас… Отнеситесь с пониманием. Я прожила в этом городе пятьдесят девять лет, и я имею право…

Я поднял руки.

— Сдаюсь. Имеете. Знаете что, Галина Андреевна… Вы пейте кофе — если захотите еще, я сварю… А я расскажу вам одну историю.

— Опять ваши штучки из детства, Артем!

— На этот раз все очень серьезно. Только просьба: сколь бы невероятна и жестока вам моя сага ни показалась — не перебивайте. Вы и мне окажете большую услугу: рассказывая, я заново восстановлю все в памяти, выстрою по порядку и, возможно, сумею найти ответы на кое-какие вопросы.

Математичка сделала маленький глоток кофе и отодвинула чашку.

— Я вас внимательно слушаю.

— А потом вы позвонили в дверь, — закончил я.

За окном медленно светало. Казалось, природе нужны усилия, чтобы перевести мир из черного в серый.

За время моего рассказа я дважды варил кофе, и оба раза — себе. Математичка не ела и не пила. Она сидела за столом, вытянувшись в струнку, и слушала. Лишь тени эмоций проносились по ее лицу в самые неприятные моменты моего рассказа. Она слушала и пыталась анализировать.

Я умолк. Она тоже молчала, глядя в сторону спокойными серыми глазами. Очки лежали на столе; она сняла их в самом начале моего повествования, словно боясь, что они помешают ей воспринимать.

— Ерунда какая-то получается, Артем, — наконец сказала она.

— О чем вы?

— Прежде всего о том, что странные вещи в городе начали твориться не вчера, а гораздо раньше… Дня четыре-пять назад. Сергей, водитель «Оки», сказал вам то же самое…

— Я еще тогда удивился его словам, так как никаких тревожных событий в городе не было! Позавчера, как я упомянул, я дежурил в суточной смене. Все было спокойно. Даже как-то… чересчур спокойно. В банке прошел совет директоров. Если только… Глупо, конечно… Я был без сознания не несколько часов, а несколько суток. И кое-что пропустил. Мне эта мысль уже приходила в голову. Пока я не готов ее принять.

— Если бы я не знала вас много лет, Артем, — осторожно начала Галина Андреевна, — я бы предположила, что вы пережили некое потрясение, и на его почве… м-м…

— Тронулся умом, — подсказал я.

— К примеру… — согласилась она с видимым усилием. — И вся картина нарисовалась исключительно в вашем воображении.

— Постойте! Вы же сами говорите, что в городе…

— Речь не о городе, а о том, что произошло лично с вами.

Я ухмыльнулся.

— Допустим. И следуя вашей логике, откуда я явился домой сутки спустя после работы?

— Ниоткуда, — спокойно ответила она. — Вы эти сутки провели дома.

— А оружие?!

— Ну, не знаю… Зачем-то притащили с работы.

— Но у нас на работе нет такого оружия!

— Вы в этом абсолютно уверены?..

Я осекся. Черт, она загоняет меня в тупик!

— Хорошо, а удар по голове! Гематома! Потрогайте. — Я наклонил голову, но она осторожно отодвинулась.

— Вы могли набить шишку где угодно. Хоть на ваших… стрельбах.

Я молчал. Крыть было нечем.

— Артем, — негромко позвала Галина Андреевна. — Извините меня… На самом деле, у меня нет сомнений в вашем душевном здоровье. Все это я позволила себе предположить потому лишь, что вы… Словом, в вашей истории есть серьезная неувязка, о которой вы не можете не знать. Ну, напрягитесь…

— Да о чем вы?! — сердито спросил я.

— Ведь вы знаете, где Ольга и Димочка?..

Это прозвучало не столько вопросительно, сколько утвердительно.

— Минуту. Откуда я могу это знать?! — Я внезапно разозлился по-настоящему. Не надо шутить со мной такими вещами! — Что за глупости, Галина Андревна!

— Это не глупости. Вы должны знать, где ваши жена и сын. В противном случае у меня возникает повод усомниться…

— Да с чего вы взяли?!

— Потому что за день до выхода на сутки — в позавчерашнюю смену — вы сами проводили их на поезд до Москвы. Если не ошибаюсь, вы созванивались с друзьями, и те пригласили их погостить. У Ольги сейчас отпуск, а у Димочки каникулы.

Как говорила одна моя знакомая, двадцать четыре такта паузы.

— А вам откуда обо всем этом известно?.. — вяло спросил я.

— Вечером накануне отъезда я была у вас в гостях. А на другой день столкнулась с вами у подъезда, вы сказали, что посадили Ольгу и Димку на поезд.

Глава пятая

Я вскочил и побежал в комнату к телефону с намерением звонить Гансу в Москву… Ну да, телефон ведь отключен. Стоп. Утром перед поездкой в супермаркет я звонил домой, чтобы предупредить, что задерживаюсь… Трубку тогда никто не снял, и я оставил сообщение на автоответчике… Я нажал кнопку, перемотал пленку. Вот оно. Мое сообщение на автоответчике последнее, после него — тишина. О чем это говорит? Да ни о чем! Неужели я такой идиот, что не помню, как отправил своих в Москву?!

Я вернулся на кухню.

— Угостите кофе? — невинным голосом спросила Галина Андреевна.

Я молча засыпал остатки кофе из кофемолки в турку, добавил воды и принялся колдовать у плиты. Несколько минут прошло в молчании. Потом Галина Андреевна спросила:

— Вы обиделись на меня, Артем?

— Да, — буркнул я.

— За что?

Я не ответил.

— Послушайте, я лишь рассказала вам о том, чему сама была свидетельницей. Согласитесь, что в данных обстоятельствах я имею право подвергнуть сомнению весь ваш рассказ. Посчитать его плодом воображения, сном… да чем хотите. В городе что-то происходит, но эти события могут не иметь никакого отношения к тому, что якобы произошло с вами.

Я налил горячий кофе в чистую чашку, поставил перед математичкой и сел напротив. «Якобы» пришлось проглотить. Пока.

— Хорошо. Давайте на некоторое время мою историю оставим за скобками. Расскажите, пожалуйста, что вам известно о происходящих в городе событиях? Когда они начались?

— Пять дней назад случился первый теракт.

— Взорвали дом на соседней улице? — Я вспомнил куклу и вздымающийся в темное небо металлический остов.

— Нет. Это произошло позже. А тогда взрыв был в больнице на окраине, на Коминтерна. Погибло больше тридцати человек. Второй взрыв — там же во время спасательных работ. Еще семнадцать жертв. После этого в городе и области объявили чрезвычайное положение.

— На основании одного теракта?

— Фактически — двух подряд. Прошла информация, что областная ФСБ располагает сведениями о готовящейся серии терактов «Воинами Ислама» по всей области. Сюда прислали специалистов из Москвы, бригаду, восемь человек…

— И что?

— Двое были убиты на другой день.

Все, что я слышал, было ужасно. Но почему я ничего этого не знал?! В моей жизни все было иначе, мирно… До вчерашнего дня.

И как я мог не знать, что отправил жену и сына в Москву?! Кто их провожал?! Попробовать представить двойника? Нет, этак я далеко зайду… Впрочем, я уже так далеко, что дальше некуда.

— Тех, кто убил москвичей, конечно, не нашли?

— Почему? В тот же день. Они особо и не скрывались. Это ребята из местной милиции. Их пытались арестовать оперативники из московской бригады ФСБ, но коллеги их отбили. Областное УВД отказалось помогать москвичам. ГУВД, впрочем, тоже.

Больший бред невозможно представить!

— Как такое могло быть?!

— Я сама ничего не понимаю! — В голосе бывшей учительницы слышалось отчаяние. — Происходит нечто, совершенно недоступное пониманию простого человека… обывателя. Мародерства, разбойные нападения, пожары, взрывы… Люди боятся выходить на улицу. Я рассчитывала услышать хоть какое-нибудь объяснение от вас… Вместо этого все еще больше запуталось.

— Увы, — сказал я сухо. — Но откуда у вас вся эта информация?

— Радио, телевидение. Но только в самом начале. Корреспонденты двух каналов — РТР и НТВ — пытались начать здесь работать… Двоих сотрудников РТР задержало городское УВД и отпустило лишь тогда, когда все телевизионщики садились в вертолет, вылетающий из города. Сюда не пускают никого извне. Представитель краевой администрации сделал заявление, что в ближайшие несколько дней в городе и области будет наведен порядок, а на другой день чуть не погиб — обстреляли его машину. Местный канал начал осторожно освещать события, происходящие здесь, так его закрыли. Так же, как две радиостанции, ежечасные новости которых были посвящены местным ЧП…

— Внутренняя информационная блокада… — пробормотал я.

— Терактов было еще три: магазин, спорткомплекс и жилой дом. Не считая пожаров. Не знаю, являются ли они поджогами, или дело там просто в технических неполадках или неосторожном обращении с огнем. Но… Есть еще кое-что…

Я смотрел на нее.

— Да нет, — наконец сказала она, как мне показалось, с облегчением. — Сочтете, что старуха выжила из ума…

— Вы же не сочли, когда услышали мой рассказ.

— На какое-то время, — призналась она.

— Так что хотели сказать?

— Не стану. Столкнетесь сами. Наверняка.

— К плохому лучше быть готовым заранее.

— Знаю… Но не смогу. Слишком невероятно. Сама до конца не верю…

— Как хотите. — Я встал и подошел к окну. Помолчали.

Рассвет за окном неуверенно вступал в свои права. Но в городе по-прежнему царила тишина: никаких звуков, характерных для этого времени суток, сюда не доносилось. Город затаился.

Кажется, она рассказывает правду. Хоть и выглядит эта правда круче любой фантастики…

— Вы мне не верите? — почувствовав мое состояние, обеспокоенно спросила математичка.

— У нас это взаимно… — сказал я, не оборачиваясь и пробуя разглядеть с высоты восьмого этажа хоть какие-то признаки обычного утра и в обычном городе. — А вы сами-то себе верите?! И тому, что слышите? Пожилой здравомыслящий человек, математик, педагог… Верите во всю эту чушь? Менты убивают фээсбэшников из Москвы и не скрываются; при попытке ареста их отбивают коллеги… Похоже на советский боевик самого низкого пошиба начала девяностых годов… Вдумайтесь! Можно этому поверить?!

— Я ничего не придумала и вас, Артем, не обманывала, — обиженно сказала Галина Андреевна. — А если вы так своеобразно мстите мне за мои намеки о… м-м… провалах в вашей памяти, так я считаю, что они были более обоснованны, чем ваша последняя тирада…

— Все, что вы рассказали, требует проверки.

— Да пожалуйста! Надеюсь, вы найдете такую возможность! А я пришла к вам не сражаться, напротив — за помощью и поддержкой, потому что верила, что смогу найти здесь и то и другое.

Я резко обернулся и подошел к ней.

— Я бы помог… Если бы знал — как! Но я сам ни черта не понимаю! Что произошло со мной? Почему я не знаю, что отправил семью в другой город?! Если трагические и странные события в городе начались пять дней назад, и даже было объявлено чрезвычайное положение… то почему я услышал об этом только сегодня от вас? Никто в банке этого не знал, работали как обычно, а с Димкой мы накануне моей суточной смены ходили в кино на фантастику — это то, что помню я! Никакого отъезда, понимаете? Ольга работает, отпуск ей пока не дали: ее начальник ушел на повышение. У Димки весенние каникулы, он носится по двору с приятелями… Все дело в том, что то, что помню я и ваш рассказ — две… — я поискал понятие, — параллельные реальности! И почему я должен верить, что именно ваша — истинная?!

— Стоит выйти на улицу, — спокойно ответила Галина Андреевна, — и вы начнете находить подтверждение моим словам. Очень быстро.

Я разом сник, уселся за стол и принялся яростно готовить себе бутерброд с сыром. Надо позавтракать. Разговоры меня утомили.

— Оленька сказала мне накануне отъезда, что вы отправляете их, потому что в городе неспокойно. Значит, вы знали.

Я молчал.

— Артем, может быть, этот удар по голове…

— Превратил меня в кретина? Отшиб память?! Или, что самое невероятное, каким-то образом заменил истинные воспоминания на ложные, причем о последних пяти днях? Более бредовой версии не придумаешь!

Галина Андреевна, чуть перефразируя, с улыбкой процитировала:

— Заметьте, не я ее предложила!

Я улыбнулся в ответ и откусил от бутерброда.

— Не надо всухомятку, налейте себе чаю, — сказала учительница, но я упрямо помотал головой.

— Я помню то, что помню, — сказал я с набитым ртом. — Только в фантастических фильмах с участием Шварценеггера и Бена Эффлека могут заменить воспоминания. Мы живем в реальном мире… С этим придется как-то справляться. С двойным стандартом последних пяти дней.

Есть вдруг расхотелось, и я отложил бутерброд.

— Поверьте, Галина Андреевна, все, что я рассказал, действительно произошло со мной, как бы ни было стыдно мне вспоминать о некоторых своих поступках…

— Что вы намерены делать?

— Во всяком случае, не сидеть дома и не ждать неизвестно чего. Двинусь в сторону банка — нужно выяснить, как там на работе и что мои коллеги знают о последних пяти днях города. Одна голова — хорошо, а десять… Что-нибудь придумается… Да, и обязательно навестить маму… Черт, я совсем растерялся…

— Держитесь, Артем. — Галина Андреевна поднялась. — Самое главное — семья в безопасности.

— Но это всего лишь с ваших слов… — сказал я потерянно. — Вдруг существует третья параллельная реальность, четвертая — и мы не знаем, какая из них истинная…

— Я пойду, Артем. Проводите меня.

Сил почти не осталось; я еле дотащился до двери и открыл ее.

Галина Андреевна посмотрела на меня.

— Помните это изречение, Артем? «Делай, что должен, и будь, что будет»? Больше мне нечего вам пожелать.

Она вышла в предбанник, в котором немного развиднелось.

— И уберите эту коробку! А то, честное слово, больше к вам не приду.

— Обязательно, — вяло пообещал я. — А вы… постарайтесь без большой необходимости из квартиры не выходить.

— Пожилые люди — народ подозрительный и запасливый, — улыбнулась она. — Когда началась вся эта катавасия, я прикупила круп и пельменей. Как-нибудь продержимся! Артем… поосторожней в городе.

Хлопнула дверь предбанника. Она ушла. Я вернулся в квартиру.

Будем считать, что с отъездом моих в Москву она не обманула. Это обстоятельство дает мне определенную… свободу маневра, хотя бы в психологическом плане — я не буду за них бояться. Сегодня же нужно навестить мать и убедиться, что с ней все в порядке. Тогда я совсем успокоюсь.

А дальше? Что делать дальше?!

Черт, хороший вопрос…

Бежать из города? Пытаться бороться?! С кем?

С юности не любил романы и фильмы про героев, в одиночку спасающих мир. Там идиоты все — и сами герои, и авторы книг и фильмов про них, включая самых маститых. Да и на хрена мне его спасать, мир-то? На то есть специально обученные люди…

Но, как ни крути, город, в котором за пять дней произошло столько плохого (а ведь Галина Андреевна знает и рассказала мне далеко не обо всем, что случилось — о чем-то намеренно умолчала, о чем-то наверняка просто не ведает), серьезно болен. Попытаться найти лекарство можно… Но не в одиночку.

Двинем в банк. В поисках единомышленников…

Через двадцать минут, одетый в водолазку, свитер, камуфляжную форму цвета «грязный снег» — привет от ОМОНа — и кроссовки, с пополненным запасом провизии в рюкзаке, вооруженный до зубов, я был готов к походу.

Тщательно запер квартиру на три замка, убрал ключи в нагрудный карман камуфляжной куртки, коробку из-под холодильника придвинул вплотную к двери Толика — «наш ответ Чемберлену», пусть-ка сам разочек ткнется в нее носом, и желательно в темноте!..

Можно выходить.

Дождь не пошел, а упал на землю одномоментно, всей массой. Только что его не было — я успел отойти от подъезда довольно далеко — и вот он уже везде. И начался не с капель, а сразу с ливня. Библейскую фразу «разверзлись хляби небесные» я никогда не понимал и, следовательно, не мог оценить по достоинству. Сегодня оценил и понял. Как будто лихо раздвинулись огромные ворота в небесах, и вся масса воды, лежавшая на них, устремилась вниз. Я сразу промок.

Что, вернуться за зонтиком? Хорошо ты будешь выглядеть, Артем — техасский рейнджер с зонтиком, взвизгивая, обегающий лужи, придерживающий автомат на плече, как дамскую сумочку…

Увольте. А дождь — что ж? Мелкие издержки обстоятельств. Переживем как-нибудь.

Улицы, по которым я быстро шел, щурясь от заливавшего глаза дождя, были совершенно, прямо-таки мистически пустынны — во всяком случае, в том окружающем пространстве, которое я мог обозревать сквозь стену воды. Ни единого спешащего на работу человека; ни одного открытого магазина или палатки даже из тех, что работают круглосуточно; никаких встречных или попутных машин, автобусов, маршрутных такси… Господи, да такого просто не бывает! Город покачивался под дождем на волнах времени и пространства, как Летучий Голландец без экипажа в бурном море. Исчезли даже те звуки, которые беспокоили меня ночью, когда я бежал домой… Вокруг царил только дождь… Это неправильно, это какие-то чертовы «Лангольеры» Стивена Кинга: чудовища, пожирающие время… Здесь пока никто никого не жрал: Лангольеры сожрали столько, что нужно время переварить. Вот переварят и снова набросятся…

А мне надо успеть добраться до банка — авось там Лангольеры не достанут…

Чем ближе я подходил к банку, тем отчетливее слышал звуки, от которых холодело внутри и хотелось заткнуть уши. Я не хочу, верещал маленький трусливый червячок внутри меня, поворачивай. Достаточно того, что я пережил вчера…

Я велел ему заткнуться, в который раз пообещав раздавить, чего не сделал до сих пор только потому, что иногда он говорил здравые вещи, призывая обоснованно осторожничать.

Я почти пришел на место. Спрятавшись от дождя под балконом первого этажа высотного жилого дома, я выглядывал из-за угла. Отсюда картина предстала во всей красе и перспективе.

Комплекс зданий Русского областного кредитного банка (РОКБ) подвергся нападению большой группы вооруженных людей. Они вели обстрел издалека со стороны фасада, в основном из автоматов и винтовок; но я видел, что одна из хозяйственных пристроек уничтожена, и тут же на моих глазах нападавшими были произведены подряд два выстрела из гранатометов с разных точек. Одна граната попала в стену у центрального входа основного здания, вторая прошла мимо и угодила в машину зампреда на стоянке: «мерс» взорвался и эффектно подлетел вверх.

Защитники банка отбивались, но довольно вяло: во-первых, не имели такого убойного вооружения, во-вторых, берегли патроны.

Несколько неподвижных фигур лежало у территории, за ограждением — значит, одна попытка пойти на приступ уже была.

Я продолжал наблюдать, понимая, что в такой обстановке сунуться в банк шансов нет — моментально завалят.

Тем временем стрельба со стороны нападавших поутихла; сквозь завесу дождя я видел, что они рассредоточиваются вокруг объекта полукольцом — с одной стороны им мешал жилой дом, под балконом которого прятался я. Они разумно рассудили, что с этой стороны будут вынуждены подойти слишком близко к объекту и станут отличной мишенью для защитников. Наши, как я видел, а во многом — угадывал, тоже начали перемещаться: в окнах, на крыше основного здания и пристроек… Сколько еще они продержатся? И главное — что делать мне? Начать помогать им отсюда? У меня не самая удобная позиция, почти нет возможности для маневра; меня очень быстро обнаружат и убьют…

Перемещения нападавших закончились, и вновь загрохотала стрельба.

Дождь заливал глаза и мешал видеть; я ушел глубоко под балкон, прислонился спиной к стене и принялся ладонью стирать с лица холодную влагу…

И вдруг понял, что совсем близко с моим убежищем стоит человек.

Наверное, не прошло секунды — палец лежал на спусковом крючке автомата, а дуло смотрело в сторону возможной опасности.

— Только не стреляй, Тимыч, — услышал я и сразу расслабился.

Так меня в нашей банде называет только один человек, и этот человек был моим другом, мы вместе начинали в органах, вместе пришли на работу в банк, когда с деньгами стало вовсе невмоготу.

Игорь Каламацкий осторожно выглянул из-за угла, шумно вытер лицо и нырнул в мое убежище, но встал в отдалении, с подозрением оглядывая и будто не веря, что это действительно я. На нем была аналогичная моей камуфляжка и высокие армейские ботинки.

— Ты как здесь? — наконец спросил он.

— Иду на работу.

— Опаздываешь. Папа прогул запишет.

Посмеялись невесело.

— И давно это у вас? — спросил я.

— С ночи. Хотели, козлы, наскоком взять… Часов шесть обороняемся.

— А Михалыч, ты знаешь… Лева, Антон, они все…

— Знаю, — сказал он.

— Откуда?! — встрепенулся я.

— Звонили из «Центрального», — удивленно ответил он. — Вчера. Последний звонок — и все, связи не стало. Мы думали, тебя тоже…

— Голос был мужской? — тупо спросил я.

— Не знаю, Папа разговаривал. Хотел сразу ехать, да тут такое началось… Отправил Павленко, но тот не вернулся…

— Игорь, — сказал я, — что такое в городе? И главное, сколько времени вся эта фигня творится?!

— Со вчера. А может, раньше — со вчера просто активно. Мы сами ничего не поймем: взрывы, шахидки… Все, как у больших, то есть в Москве. Ну, там-то понятно, а мы чем мешаем? Менты-бандиты… Среди напавших, — он кивнул в сторону боя, — знаешь, наш с тобой бывший босс…

— Топорков?! — не поверил я.

— Он. Говорят, ФСБ из Москвы он дал команду валить. А помнишь, погоняло-то у него было…

— «Святоша», — сказал я. — Никаких взяток, борец за чистоту рядов… Что такое в мире, Кулема?

Он вдруг весь подобрался и жестко сказал:

— Потом разберемся. Сначала отбиться надо. И ты пойдешь со мной.

— Да я иду, — сказал я, — только как пройти-то? Напрямки под огнем?

— Я смелый, — сказал Каламацкий со странной полуухмылкой, — но не дурак. Есть нычка. Я же оттуда сюда как-то попал… Тем макаром и вернемся. Пушку на всякий случай держи наготове.

Мы осторожно выскользнули под дождь, обогнули дом с другой стороны, остановились у небольшого окна, расположенного на уровне груди и прикрытого изнутри деревянными створками. Кулема толкнул створки, они легко распахнулись.

Игорь посмотрел на меня.

— Вэлкам, — сказал он и нырнул внутрь.

— На осмотр нет времени, Тимыч, — сказал Игорь, когда мы оказались в начале длинного, слабо освещенного тоннеля с рядами кабелей по стенам на манер метро, только без рельсов.

Пахло отвратительно: кислятиной, кошками и чем-то еще, столь же гадким. На полу виднелись следы множества ног.

— Кто здесь ходил? — спросил я.

Вместо ответа Каламацкий дернул меня за рукав. И мы побежали.

Пол еле заметно шел под уклон, оттого бежать было легко. Выстрелы были почти не слышны. Коридор несколько раз забирал то левее, то правее, но, в общем, не заплутаешь. Несколько минут спустя уперлись в стену. Игорь сделал неуловимое движение рукой — сверху со щелчками спустилась металлическая лестница, на вид довольно прочная.

— За мной, — сухо скомандовал Каламацкий, ставя ногу на ступеньку.

Лестница подрагивала, но ощущения того, что мы вот-вот сверзнемся, не было. Сверху пошел чистый воздух, но взбираться пришлось не до второго этажа, гораздо выше. В какой-то момент стала отчетливо слышна стрельба, я даже на мгновение приостановился.

Минуту спустя Игорь замер, перевел дух, поднял руку и толкнул крышку люка. На нас хлынули свет и звук, и я почти оглох от грохота выстрелов.

— Где мы? — спросил я.

Он рывком вбросил тело на площадку, тут же нагнулся и протянул руку:

— Вылезай — и будешь в банке.

Я хохотнул над каламбуром.

Мы были в подсобных помещениях главного здания, на цокольном этаже. Каламацкий тщательно запер люк, завалил его старыми фанерами и отряхнул руки.

— Я не знал про ход, — сказал я.

— Думаю, о нем не знал даже Михалыч, царствие ему… Хотя старый лис проработал в банке дольше Папы. И никто из нас не узнал бы, если б не Апокалипсис… Пошли, ВВС тебя ждет.

— С чего ты взял?

— Потому что он отправил меня за тобой. Пошли.

Теперь мы бежали по коридорам цокольного этажа, где я ориентировался с закрытыми глазами.

— Вы же считали, что я погиб! — проорал я Игорю на ходу, перекрикивая грохот выстрелов.

Он вдруг остановился.

— Хватит болтать, Темыч, — сказал он жестко. Было ощущение, что он совсем не устал. — Мы считали, да. Все мы, но не Папа. Он откуда-то знал, что ты жив и даже не ранен.

— Но по башке-то я получил…

— Херня, заживет твоя башка. Дураком-то ведь не стал?

— Кое-кто считает… — начал я, вспомнив бывшую учительницу.

— Так вот! — перебил Каламацкий. — Ты зачем-то сильно нужен Папе. Именно ты. Виды на него у тебя. Поручил мне разыскать и доставить. Я уж подумал: все, хана тебе пришла, Кулема. Это ж равносильно пойди туда, не знаю куда, приведи того, хрен знает кого… Но ты сильно облегчил мне задачу. — Он снова пошел по коридору, стараясь говорить в перерывах между выстрелами, чтобы не орать; это было затруднительно, поскольку перерывов практически не было. — Я увидел тебя в бинокль, когда наблюдал за перемещениями этих уродов… Вот ведь комедия! Вооружены — хуже не придумаешь, зато оптика…

— Плохой из меня сотрудник, — сказал я. — Зря ВВС назначил меня старшим смены.

— Плохой, — согласился Игорь устало, — и зря. Но Папа сказал — я сделал. А задачу ты мне облегчил, так что спасибо.

Мы вышли на первый этаж. Здесь все было хуже не придумаешь: снаряд попал в стену рядом с оперзалом; было ощущение, что мы внутри обстреливаемого здания в Грозном в разгар войны в Чечне..

По холлу носились наши ребята с оружием; двое устроились у дыры, огрызаясь одиночными из «Кедров»; в глубине у стены был устроен походный лазарет, лежали перевязанные раненые, я увидел одного убитого, которого не знал. Среди медиков две женщины. Я подумал, что наверняка такой лазарет в здании не один, на других этажах есть еще…

— Страшно? — спросил Игорь. Я увидел, что он весело скалится. — А все-таки мы их вдесятеро больше положили!

— Чему ты радуешься? — спросил я. Прозвучало как-то так, что он посерьезнел и двинулся вперед, не оглядываясь.

— Артем!

Подбежал парень из моей смены, Витя, молодой оболтус, лицо в ссадинах, костюм в пыли и грязи, рукав оторван.

— Не угостишь «узишником», а то у меня только «макар», настоящего оружия на всех не хватает… Сижу на скамейке запасных, помогаю оттаскивать раненых, ну и так, по мелочи… Остопротивело!

Каламацкий остановился и смотрел на нас с интересом.

— А тебе зачем? — спросил я.

— Биться буду! — Глаза его загорелись сумасшедшинкой.

— Ну и мудак, — сказал я. — Не угощу. Самому надо. Сидишь в запасных — и сиди. Успеешь.

— Ну хоть патронов отсыпь, старшой!

— В оружейке поклянчи, если у них осталось. — Я наклонился близко к его уху. — Да смотри пупок не надорви, идучи на рати.

Легонько оттолкнул и пошел дальше. Игорь догнал.

— Что это ты… Со своими-то?

— Слушай, Кулема, — громко заговорил я на ходу, не поворачиваясь, — ты чье задание выполняешь? Меня куда должен доставить? Вот и шевели помидорами!

Было обидно и горько. Не потому, что я боялся; я знал — боялись они все, и Каламацкий тоже. Просто пришла беда — и вот они уже живут в беде, комфортно и с огоньком. А это неправильно. Так не должно быть. И щенок этот, Витя… Не нужно ему под пули лезть. Как говорил мой дед, прошедший войну: «Не спеши на тот свет, там кабаков нет».

На первом этаже Папы не оказалось. Не было его и в кабинете.

— Где шеф?! — воззвал Каламацкий.

Никто не повернул головы — все были заняты делом. Мимо несся один из бойцов и орал в рацию:

— Подошла машина с припасами! Не давай приближаться! Гаси водилу и всех, кто сунется!

— Снайперов у нас всего трое, — с сожалением сказал Каламацкий, провожая его глазами. — С той стороны есть солдаты, воевавшие в Чечне, некоторые из них — спецы в городском бою… Гранатометы — именно у них, хрен завалишь, даже снайперу. Без остановки перемешаются…

— А чего вообще хотят? Тот же Топорков?!

Игорь пожал плечами:

— Поди знай… Ну где шеф-то, мать вашу?! — снова заорал он.

Несколько человек обернулись, но опять никто не ответил.

Мы двинулись к лифтовому холлу, и тут нас догнала одна из медсестер.

— Вы Виктора Владимировича ищете? Ранен он, в плечо. На втором этаже, в большой переговорной, с врачами…

Глава шестая

— Да тише ты, коновал, аккуратней! — взревел Сотников.

Мы переглянулись, Каламацкий постучал и сразу вошел.

— Виктор Владимирович, Армеев…

Я шагнул в переговорную и остановился на пороге.

Шеф сидел напротив входа, во главе длинного стола для совещаний, бледный, с испариной на лице, голый по пояс, с замотанным бинтами левым плечом. На бинтах — небольшое красное пятно. Над ним стояли двое врачей-мужчин в белых халатах, на столе перед ними — медикаменты, бинты, вата, ножницы. На полу в поле видимости — «Кедр».

Все трое смотрели на нас.

— Артем, проходи, присаживайся, — сказал Сотников. — Вы, господа, — он поднял голову, обращаясь к врачам, — помогите раненым. На этом этаже или на других. Думаю, работа для вас найдется.

Обойдя с двух сторон стол и нас, врачи вышли.

— Теперь с тобой, Игорь. Дуй в оружейку, выберешь, что захочешь. Скажи, я распорядился. Там для тебя кое-что оставлено. Но вообще… Нам очень нужен четвертый снайпер — в оранжерее.

Каламацкий просиял:

— Есть, шеф!

И мгновенно улетучился.

Я прошел в переговорную, сел за стол (мимоходом уловил тонкий аромат любимой сотниковской туалетной воды «Hugo boss») и невидящим взглядом уставился на медикаменты перед собой. Звук выстрелов здесь был приглушенным.

Насквозь промокший, усталый… Сил не было ни на что.

— Артем, ты не молчи, рассказывай… У нас не так много времени.

Я медленно начал излагать — с того момента, как мы приехали в «Центральный». Закончил эпизодом встречи с Каламацким под балконом жилого дома. То, что он разглядел меня из банка, наблюдая за нападавшими, говорить, естественно, не стал.

Сотников спросил:

— Ты что-нибудь понимаешь?

— Да, — сказал я. — На примитивном уровне. Понимаю, что все плохо. Но не имею представления, когда конкретно это «плохо» на нас свалилось. Кто говорит — три дня назад, кто говорит — пять… Я ничего не знал до вчерашнего вечера, когда очнулся на полу в туалете супермаркета. Не понимаю, как мог забыть, что проводил своих на поезд в Москву накануне суточной смены, считая, что в городе неспокойно. Скажите: а совет директоров проводился? Или мне это тоже… привиделось? — Я посмотрел на Сотникова.

Шеф с видимым усилием кивнул и поморщился.

— Конечно, проводился. По дороге с совещания машина одного из членов совета директоров была обстреляна, убиты двое охранников, а сам он в тяжелом состоянии доставлен в больницу.

— А вы когда об этом узнали?

— Сразу. Позавчера, в пять вечера, через десять минут после нападения.

— Я ничего не знал…

— Считаешь, я должен был с тобой поделиться?

Я смешался:

— Да нет, но… Просто вчера утром, когда я заходил, вы были, как всегда, в нормальном настроении… День рождения собирались отмечать. После таких событий… Черт, все это очень странно!

— Знаешь, я могу подтвердить, что ты отправил своих в Москву.

— И вы тоже?!

— Утром, придя на смену, ты говорил со Стасом Павленко… Ну, вспоминай! Сказал, что проводил своих на поезд. Дескать, в городе неспокойно, и будет лучше, если пару месяцев они поживут у твоих друзей, еще имя назвал, странное такое…

— Ганс, — сказал я обреченно, — Владик Гансовский.

— Кажется. Он передал мне этот разговор вчера, уезжая на твои поиски в «Центральный».

— Я даже не могу выяснить, как они доехали!.. Виктор Владимирович, а почему вы отправили в «Центральный» Павленко, а не поехали сами?

Он вдруг уставился на меня и долго молчал. Под его взглядом мне стало неуютно.

— Что ты об этом знаешь?

— О чем?

Он еще некоторое время поизучал меня и сдался:

— Хорошо. Скажи, ты действительно разговаривал с тем парнем в «Центральном»?

Я кивнул.

— Так вот, Артем, похоже, мы оба общались с одним и тем же хмыренышем. Телефоны на тот момент уже не работали, никакого праздника так и не получилось, я проводил совещание по ситуации в городе, поскольку от клиентов из оперзала пошла серьезная информация о беспорядках. В начале седьмого зазвонил неработающий городской аппарат. С вашими людьми в супермаркете произошла неприятность, сказал мужской голос. Они живы? — спросил я. Только один, ответил он, и добавил: боюсь, это не ваш зам. Я спросил, с кем говорю, и получил странный ответ… Человек Равновесия, кажется, так он представился.

— Человек Равновесия, — повторил я. Мне этот хренов Морфеус никак не представился.

— Да. Я поблагодарил за информацию, сказал, что немедленно займусь этим вопросом и положил трубку… В ту минуту и не подумал, как он мог позвонить по неработающему телефону] Я объявил собравшимся, что я и десять человек поддержки выдвигаемся в район ЧП, а на делах в банке остается Стас Павленко. Тут же последовал второй звонок. Человек Равновесия сказал, что мне не следует ехать самому, лучше отправить кого-нибудь. Мне же необходимо оставаться на месте и ждать человека, который не погиб в супермаркете и обязательно явится в банк. Только он один, сказал голос, сможет… э-э… дойти до Равновесия. Я спросил, кто этот человек, совершенно не думая о тебе, — при этих словах он ничуть не смутился; ему вообще было незнакомо чувство неловкости. — Честно говоря, я был убежден, что ты погиб вместе с Михалычем, а речь идет о ком-то из молодых. Но он назвал тебя.

— По имени?

— Не совсем. Он сказал: один дурак, оказавшийся не в нужное время не в нужном месте. И я сразу понял, что это ты.

— Спасибо, шеф.

— Обращайтесь. Но это не все. Он добавил примерно следующее: сделайте все, чтобы этот человек оказался у вас. Он поможет разрулить несколько важных проблем… В том числе в отношении семьи.

— Вашей? А что насчет вашей семьи?

— Не знаю!!! — заорал Сотников, вскинул руки, но тут же охнул, посерел лицом и стал медленно, с болезненными гримасами, опускать их на стол. Перевел дух и хрипло сказал: — Я ничего не знаю… Мои — в Испании, жена работает, дети учатся. Приехать должны в конце мая. Мама живет в Питере, отец умер давно. Я хотел позвонить своим в Мадрид, но связи нет — ни стационарной, ни мобильной. Всех сотрудников Службы, кого мог, я вчера к ночи стянул в банк — видел, сколько народу на первом этаже? На других не меньше — как чувствовал, что в ночь начнется… Но ни один из троих, кого я отправлял к себе домой, не вернулись. Словом, я впервые в жизни принял решение не сам, а послушал черт знает кого, какого-то урода, которого не знаю и никогда в жизни не видел… Ты можешь поверить в эту хрень?!

— Теперь могу, — сказал я.

— А я до сих пор не могу… Я остался, объявил людям, что не еду, вместо меня выяснять ситуацию и разыскивать тебя отправляется Стас Павленко. Он настоял, что поедет один. Сейчас думаю: к лучшему. Иначе вместе с ним мы бы лишились нескольких защитников. Я, например, планировал отправить тех троих, кто сегодня работает со снайперской техникой.

— Вы знаете, чего хотят нападающие?

— Ничего нового. Захват и разграбление. Взять всё, что смогут — всю скопившуюся в банке наличность, ценные бумаги, документы по крупным клиентам и акционерам. Улов был бы знатный.

— А вы уверены, — спросил я осторожно, — что Стас Павленко погиб?

Сотников посуровел лицом.

— Предпочитаю не думать плохо о своих людях. Но если он… свинтил… Я не держу на него зла. В общем, не дождавшись тебя вчера, сегодня утром я предпринял новую попытку и дал поручение Каламацкому найти тебя и доставить… понимая, что по сравнению со вчерашним днем сделать это гораздо труднее. Но ты, как выяснилось, сам… пришел на работу.

— Я никак не могу постичь логику событий, — сказал я, отчаянно желая в этот момент услышать от шефа то, что сразу бы расставило не сочетаемые элементы последних суток по своим местам, перевело минусы в плюсы. — Пытаюсь, но не могу. Каждый, с кем разговариваю, заново перелицовывает происходящее. И вроде получается логично, но одна версия не сочетается, а порой опровергает другую… А моя собственная опрокидывает их все. Я точно знаю, что не отправлял жену и сына в Москву! И до вчерашнего дня, точнее, до того момента, когда меня двинули по башке, все в моей жизни и окружающем мире было тихо, гладко и спокойно. Никаких терактов, беспорядков, сотрудников ФСБ из Москвы, которых валят наши менты… Никаких чрезвычайных положений! Я спокойно отработал сутки, нормально отстрелялся в тире, потом поехал закупать на ваш день рождения… А вечером собирался пить чай с семьей, которая никуда не уезжала!!!

Он ничего не скажет, понял я. Он в том же лабиринте, просто в другом зале. И ему еще предстоит встретить монстров, которых я бил или от которых бегал. А может, и не предстоит… Но в любом случае никакого логического обоснования я не услышу.

— В моем любимом фильме «Иван Васильевич меняет профессию», — сказал я с нервным смешком, — есть фраза: «Когда вы говорите, Иван Васильевич, такое впечатление, что вы бредите». Очень ко мне подходит, разве не так?

— Так, — кивнул шеф, глядя на меня в упор. — Поэтому очень нужно, чтобы ты разобрался. Именно ты. Дошел до Равновесия, до ручки, до чего угодно… но разобрался! А заодно и домой бы ко мне заглянул, вдруг мои явились из Испании, а я и знать не знаю…

У меня внутри все оборвалось, но на всякий случай я спросил:

— А вдруг я не захочу?

Он хитро, по-ленински прищурился:

— Есть варианты?..

Дверь чуть приоткрылась, показалась голова одного из эскулапов:

— Виктор Владимирович, нужно сменить повя…

Тут дверь рванули, оттолкнув врача, ворвался Каламацкий. Шеф вскочил:

— Что?!

— Они сжимают кольцо. Со стороны фасада группируются. Думаю, будут штурмовать.

— Второй раз, — пробормотал шеф, легко нагибаясь и подхватывая автомат, — железные ребята… Игорь, на место… Ты ведь в оранжерее?

— Как вы сказали, шеф!

— Возвращайся на позицию. Артем, со мной, в Башню. А-а, черт, одеться…

Он быстро и без видимых усилий натянул и кое-как застегнул рубашку, сверху набросил пиджак, кинулся вон из переговорной. Я — за ним. Вслед нам прозвучал неуверенный голос медика:

— Господин Сотников, повязку-то!..

— Не время сейчас, — рыкнул ВВС на ходу, не оборачиваясь, голосом Глеба Жеглова, — после переговорим!..

По боковой лестнице, минуя третий и четвертый этажи, мы вбежали на Закрытый этаж. Тут располагались кухня и столовая для руководства банка, Изумрудная переговорная с огромным встроенным в стену аквариумом, полным экзотических дорогущих рыб, несколько комнат отдыха. Здесь же была и Башня — уютная круглая переговорная, построенная таким образом, чтобы из окон открывался вид на всю территорию банка и прилегающие кварталы. В ясные летние дни она всегда была полна солнца, но прохладна.

На столе лежали две рации, «Кедр» и несколько запасных обойм, помповое ружье с коробкой патронов, два мощных бинокля. Рядом — схема территории банка с крестиками и номерами: места расположений стрелков.

Шеф схватил рацию, мне кивнул на вторую, щелкнул кнопкой; она тут же зашуршала.

— Все на связь.

Подождал, пока отзовутся, быстро заговорил:

— Контроль рубежей юг-восток за мной, север-запад — за Армеевым. Как поняли? — послушал отзывы. — Готовность — три минуты. Всем непрерывно быть на связи, — обернулся ко мне. — Изучай схему. У тебя три… нет, уже две минуты пятьдесят.

И встал к южным окнам.

Зрительная память у меня хорошая, но времени явно недостаточно… Разберемся по обстановке. Скинув рюкзачок, сняв куртку и свитер, с биноклем и рацией я встал на позицию.

Дождь лил сплошной стеной, на небе — ни единого просвета. Позиция давала прекрасный обзор, а оптика приближала вооруженные фигуры: я видел лица, одежду, оружие; освоился и начал наводить бойцов по рации, только приходилось бегать к схеме, а это затормаживало работу, но тут Сотников раздраженно, через мат, сказал:

— Возьми ее в руки и держи перед собой, заяц е…!

Дело сразу пошло быстрее.

Оба гранатометчика с АГС-17 в руках были в моем секторе обзора, я безуспешно наводил на них стрелков и автоматчиков — двигались они и впрямь молниеносно, чувствуя опасность за мгновение до выстрела.

Крики и мат шефа в рацию поначалу мешали, но я попытался абстрагироваться, и через какое-то время это удалось: иногда даже казалось, что я в нашем наблюдательном пункте один.

Только наблюдать и наводить стрелков быстро надоело, и я время от времени брал в руки автомат, но Папа сказал, что стрелки есть и внизу, а вот хорошая оптика — только у нас, так что «делай, что велено, не вые…».

На штурм пошли спустя полчаса, с моей стороны, вяло, короткими перебежками, залегая. Произвели два выстрела из АГСов — оба неудачно, и тут же наш снайпер (Каламацкий с третьего этажа из оранжереи) положил одного стрелка, а бандита, метнувшегося к гранатомету, ранил и некоторое время не давал высунуться. Тот так и отполз.

Я решил перевести дух, и тут начался ад.

Две пулеметные огневые точки они как-то сумели оборудовать именно в квартирах того жилого дома, под балконом которого мы встретились с Игорем. На втором и третьем этажах, в окнах, выходящих на банк, под защитой хорошей брони — толстых стальных листов, — которую нашим не было никакой возможности пробить.

Обе точки заговорили сразу, вызвав замешательство в наших рядах и не давая возможности высунуться — нападения с этой стороны мы не ждали; оно означало, что кольцо окружения замкнулось. Одновременно начали бить гранатометы, и мы поняли, что их прибавилось на пять единиц, а стрелки теперь со всех сторон. Здания и машины на территории банка взрывались одно за другим; с юго-востока за ограждение прорвались пять человек, но Папа заорал в рацию и начал стрелять сам… Пятерка откатилась, оставив одного убитого и одного раненого.

Я вспотел, голова горела, руки дрожали; было ощущение, что я на этой войне несколько месяцев, а не час.

Быстро разобравшись, кто наводит стрелков, нападающие обрушили на Башню шквальный огонь, превращая стены в решето. Я ждал смерти каждый миг.

Большая группа штурмующих преодолела какое-то расстояние и закрепилась; заставить их отступить пока, как я понимал, возможности не было.

Пулеметы били длинными периодами; ни один из троих снайперов, переведенных в работу по этим точкам, ничего не мог сделать.

Защитники банка почти перестали огрызаться везде, кроме фасада: берегли жизни и боеприпасы, слишком мало оставалось и тех, и других…

— Еще немного… И они нас сделают! — закричал Сотников, пригибаясь под длинной очередью. Кровь проступила на пиджаке огромным уродливым пятном, лицо и руки посечены осколками стекол и стен, короткие волосы в грязи. Я, наверное, выглядел не лучше. — Как думаешь?!

— Нужно не дать, — сказал я, дав короткую очередь из своего «узи». Один из нападавших закончил свое земное существование.

— Как?

— Для начала уничтожить огневые точки в доме, а лучше — развернуть пулеметы по своим. Что-то мне подсказывает, что у них нет недостатка в боеприпасах.

Мы с Сотниковым посмотрели друг на друга, и шеф включил рацию:

— «Восьмой», на связь! Игорь, отвечай!

Рация что-то зашелестела.

По нам били с нескольких позиций; я сидел на корточках, прислонившись к изуродованной стене некогда стильной переговорной, смотрел на упавший пробитый в трех местах кондиционер, плоский, как кейс, и тяжело дышал.

Папа сидел у стены ровно напротив.

— Живой?! Ах ты, потаскун, молодец! Слушай задачу. Бери двоих бойцов покрепче, гранаты, оружие — сколько унесете, — и переходом в дом. Обнулить огневые точки! Пулеметы по возможности сохранить… Слушай, мудила, не перебивай! С пулеметов начать работать по бандитам! Как понял?! Давай, сынок. Уцелей и сделай. Конец связи.

Я приподнялся и выглянул в окно. Бандиты со стороны фасада медленно двигались вперед. Я отдал в рацию несколько команд.

— Артем…

Шеф все так же сидел у стены. Казалось, последние распоряжения отняли у него остаток сил; я видел, что ему совсем плохо, но он прилагал неимоверные усилия, чтобы не отключиться. Правда, двигаться и стрелять уже не мог.

— У вас большая потеря крови, — сказал я почти безразлично. — Вам нужно спуститься вниз. Хотите, я вызову врачей, они помогут добраться до переговорной на втором.

— Артем…

— Вам стоит сделать перерыв в войне, шеф. Небольшой. А я останусь. Я справлюсь.

— Артем, сейчас Игорь с парнями… выполнит задачу… И ты уйдешь… — Он говорил с трудом, с большими паузами, хрипло дыша. — Так же, как пришел сюда. Ты мне здесь не нужен… при любом раскладе. Должен… дойти до Равновесия. Этот хмырек… он сказал, что ты должен.

— А если он обманул?

— Мы никак… не можем проверить. Только если ты… попытаешься дойти.

В этот момент одна из гранат, выпущенная из АГСа, попала точно в оранжерею. Здание содрогнулось. Сотников завалился на бок и затих.

Только бы у Кулемы получилось, молился я, боже, помоги нам. Это не должно занять много времени, надо всего лишь чуть-чуть подождать.

У него получилось. Я услышал, как, бьющие короткими очередями, захлебнулись оба пулемета, один за другим. Я ждал, что они заговорят снова — уже по своим, ждал, считая секунды… Но с той стороны почти одновременно грохнули два взрыва. Развернуть по своим не вышло.

Сотников очнулся и приподнялся:

— Удалось? — одними губами спросил он.

— Наполовину, — сказал я.

Он приподнялся еще и сел.

— Все, Артем. Готовься уходить.

Я помотал головой. Он поморщился.

— Я твой командир. Это приказ.

И тут раздался еще один взрыв — снизу, из-под земли, почти у самого банка; приглушенно, но очень объемно и страшно.

Я выглянул, уже примерно представляя, что могло произойти. Стрельба с обеих сторон почти прекратилась; люди устали, а главное, и те и другие ждали результатов проведенной акции. И хотя маятник качнулся в нашу сторону, было ясно, что он очень быстро может изменить свое положение.

Прошло еще несколько минут. Дверь в Башню, или то, что от нее осталось, приоткрылась, и вполз Каламацкий — еле живой, весь в крови, подтягивая себя на руках и волоча раздробленные ноги.

— Владимыч, мы облажались…

Сотников сидел у стены, вполне осмысленно глядя на лежащего на боку Каламацкого. Я схватился за рацию:

— Срочно врачей в Башню! Двоих, троих — всех свободных!

— Да не суетись, — сказал Кулема. — Чего они сделают… врачи-то? Я жив только на честном слове…

— Доложить, — сказал Сотников.

— Нас засекли… Поняли, что мы собираемся… У нас почти не было времени… Точки обнулили грамотно, но они уже ломились… Машины пришлось взрывать… Толян погиб, мы с Димычем вырвались чудом, но они валили по пятам… Вошли за нами в переход, стало ясно, что не уйти, иначе проникнут в банк… Биться без шансов — их много…

— Сколько?

— Около двадцати, может, больше… Димыча зацепило, он остался прикрывать, но они нагнали слишком быстро… Он активировал одну из ловушек, а я не успел далеко отойти… Но переход завален, и огневые точки уничтожены… Все, что смогли…

Стрельба возобновилась: по Башне били от души, осколки кирпича летели со всех сторон, нам пришлось лечь на пол.

Заглянул один из врачей, я указал на неподвижно лежащего Каламацкого. Медик мимо меня посмотрел на шефа:

— Господин Сотников, а вы?!

Тот лишь махнул рукой. Я проорал:

— Забирайте пока этого, сделайте, что возможно! Потом вернетесь за Сотниковым!

Кулему осторожно потащили из комнаты за раздробленные ноги.

— Артем! — позвал шеф. Я подполз к нему, пригибаясь и уворачиваясь от пуль, пыли и осколков; дышать становилось все труднее. — План Б…

— А у нас есть такой?!

— Сейчас будет… Ты ведь знаешь, как попасть из банка в подземный гараж?..

— До цокольного этажа, а там…

— А там еще по лестнице вниз, три пролета. Вот ключи от дверей. — Он с трудом извлек из кармана брюк маленькую связку и отдал мне. — В гараже только одна машина — бронированный «мерс» председателя. Петрович за рулем. Он… человек старой закалки, сказал, что не уедет, пока не получит на это приказа от меня. Приказ — это то, что ты туда попадешь, ключи остались только у меня. Пусть отвезет тебя ко мне домой, нужно проверить, не вернулась ли семья… Дальше действуй по обстоятельствам… Остановить происходящее уже невозможно, но попытаться известить людей, в чьей власти нам помочь… В общем, ты понимаешь. — Я кивнул. — Постарайтесь осторожно открыть ворота, чтобы не засекли… Это все. Уходи сейчас. Только подкинь обойму…

— Шеф, я…

— Быстро!

Выползая из комнаты под огнем, с грязными курткой, свитером и рюкзаком, я услышал характерный щелчок: шеф поменял обойму у «Кедра». Оборачиваться я не стал.

Петрович и правда был в гараже, расхаживал вокруг машины и нервно курил. Увидев меня, выщелкнул окурок и распахнул дверцу:

— Куда едем, сынок?

— Домой к Сотникову, — сказал я.

— Ну, тогда открывай ворота.

— Довезешь, отец? — Я торопливо натягивал свитер и камуфляжную куртку.

— Странный вы народ. — Петрович кряхтя сел за руль. Ему было неслабо за шестьдесят, но выглядел он на замечательный «полтинник» и каждое утро (даже в выходные) в любое время года, насколько я знал, бегал в парк на спортплощадку и там отжимался и подтягивался. — Твоя мама еще только начала давать твоему папе, не помышляя ни о чем, кроме удовольствия, когда я уже вовсю возил партейных во-от с такими мозолями на животе и кожаными портфелями. Ну, чего замер, как сурок перед самочкой? Ворота!

Вышли с территории хорошо, а когда погнали переулком к проспекту, наперерез выметнулась поржавленная «копейка», в окно которой уже высовывался чурка с «трубой».

— Ах ты, барабашка козлиная… — проворчал Петрович, лихо сбивая ее с пути капотом; «копейка» пошла юзом. — Да у них тут все оцеплено…

— Надо уйти, отец!

— Не тринди, сам знаю!

В зеркало я увидел, что человек с «трубой» уже на улице, ловит нас в прицел. Мы начали вилять, то плавно, то резко уходя по неширокой улочке справа налево и обратно. Еще я успел заметить, что переулок абсолютно пуст: ни автобусов, ни машин, ни людей…

Стрелок все рассчитал правильно и сделал это за доли секунды; мы даже не успели выйти из зоны обстрела. Снаряд попал в багажник, и огромный тяжелый «мерс», пролетев еще немного вперед на передних колесах, упруго воспарил под дождем над асфальтом, нехотя переворачиваясь в воздухе. Петрович что-то проорал, но в этот момент окружающий меня мир сжался до размеров детского мячика, и его поглотила темнота.

Где-то не завернули кран, и я отчетливо слышал, как капает вода: крупными каплями, с большой высоты, на бетонный пол.

Очень не хотелось открывать глаза, потому что я знал, что будет: ничего хорошего. Второй раз за два дня я в ауте, но стоит прийти в себя, и все мгновенно вспоминается.

Холодно. Не откроешь глаз, не начнешь двигаться — замерзнешь.

О черт, где это я? На асфальте, головой на камне (неудобно и жестко), над головой — широкий каменный свод, уходящий вдаль… Вокруг — темнота и дождь, но сюда пробивается тусклый свет фонарей с набережной. Лежу ногами к чугунному бордюру, за которым — черные воды реки… Серебрянка? Интересно, как я здесь оказался? Нашу машину подорвали довольно далеко отсюда. И где Петрович, жив ли? А я сам… насколько жив?

Попробовал приподняться. Тело болело, шея и спина затекли, кололо в боку, но, кажется, ничего не сломано… Что же меня спасло? У меня было три варианта: сломать шею при падении машины, сгореть в ней, или сгореть после того, как сломал шею. Все три варианта одинаково оптимистичные. Но ничего подобного не произошло. Пациент попал под лошадь — лошадь отделалась легким испугом… Что ж, если шутим — значит, живы.

Ни часов на руке, ни оружия (даже в наплечной кобуре), ни рюкзака рядом нет; кроссовки, правда, не тронули. Справа, метрах в десяти — огромная куча тряпья, шевелится и стонет. Так, понятно… Меня зачем-то притащили под мост Серебрянки и оставили в компании бомжей.

Не с первого раза поднявшись и держась за покатую стену моста, я двинулся к куче.

Какая вонь!.. Я осторожно пнул кучу ногой:

— Эй, дружок!

— М-м! — сказала куча и сделала движение, будто отбивалась.

— Нет уж, ты вылезай! — Я пнул снова.

— А ты водки принес?! — хрипло гаркнули оттуда.

— Да какая водка, — вдруг послышался другой голос, похожий на женский, — это оклемался тот придурок в камуфляже…

Да их там двое! Я пнул сильнее.

— Эй, босота! Буду метелить вас до тех пор, пока не вернете мой рюкзак и оружие!

— Лесик, он по мне ударил… — не вполне связно сказал голос, похожий на женский.

Из кучи вонючего тряпья появилось лицо, на котором сверкали одни глаза, остальное было в бороде и грязи.

— Ну что ты привязался?! — возмущенно сказало лицо. — Оклемался — и вали, не мешай добрым людям вкушать ночные сновидения…

— Так ты интеллигент! — сказал я. — Вот что, интеллигент из помойки! Вылезай, поговорим, иначе вкушать сновидения будешь на дне Серебрянки!

— Иди, Лесик, он злой, — сказала женщина.

— Дама права, — подтвердил я. — Злой и жестокий. Выходи, Лесик.

Десять минут спустя мы стояли у бордюра на приличном расстоянии друг от друга и глядели на воду. Дождь все шел. По воде метались блики фонарей.

Лесик был невысоким крепким мужичком, мне почему-то сразу захотелось назвать его Нафаней, наверное, за его схожесть с мультяшным персонажем. Одет в потерявшие естественный синий цвет джинсы, древние рваные «казаки» и нелепую, бывшую бежевой, куртку неопределенного фасона. Ему могло быть как сорок лет, так и шестьдесят; думаю, он сам уже не помнил, сколько точно. Он безропотно вернул мне автомат, наплечную кобуру с «Макаровым» и рюкзак, в котором остались медикаменты и две гранаты (еще один феномен — почему они не сдетонировали в машине?!) — все продукты они подчистили. «А часы?» — спросил я. Лесик с тоской плюскнул губами: вас притащили сюда уже без часов, честное благородное, это не он. Часы было жаль. Настоящие SEIKO, пусть даже они и не шли, но была надежда их починить.

— Как, ты говоришь, зовут тебя? — спросил я.

— Лесик.

— А по-нормальному?

— Леонид.

— Замечательно… Слушай, Леонид, как мне найти одного паренька, может, ты слышал краем уха… Имя у него странное — Человек Равновесия.

Он не удивился, не рассмеялся, не стал уточнять и не назвал меня двинутым. Он спросил — но опять же совсем не то, что я ожидал услышать:

— А тебе зачем?

— Поговорить.

Лесик повернул голову:

— Пожрать не хочешь? — не дожидаясь ответа, он пошел в глубь убежища, поближе к покатой спине моста, завозился у небольшого костровища. — Банка тушенки есть, — громко сказал он оттуда, — и голубцы… Водку, правда, допили еще вечером, не взыщи. Но хлеб остался. Сейчас разогрею.

Завозилась и села в тряпье женщина: грязная, всклокоченная, с заплывшим глазом, одетая в нечто похожее на видавший виды, сильно рваный кожаный плащ.

— Жрать будете?

— Хочешь жрать — иди готовь, — сказал Леонид, у которого к тому времени уютно потрескивал маленький костерок. — Нам с человеком кое-что обсудить нужно.

— Ничего не рассказывай бесплатно, только за деньги. — Она резво вскочила и подошла к костерку. — Информация нынче — ого-го…

— Молчи, дура, — беззлобно сказал Леонид, — погрей голубцы и тушенку.

И он вернулся ко мне.

— Как найти того, о ком ты спрашиваешь, знает только один человек. Харик.

— Это что, — удивился я, — имя?

— Да.

— У него… э-э… что-то с лицом?

— Почему? — искренне удивился Леонид.

— Ну… Харик… Это ведь производное от слова «харя»… Или нет?

Леонид каркающе расхохотался.

— Ты слышала, мать?! Уморил! Молодец… Харик — это Харон. Слыхал про такого?

У меня по спине пробежал холодок.

— Если не ошибаюсь, был такой лодочник в царстве Аида у древних греков, в их мифах. О нем речь?

— «Суровый старый Харон, перевозчик душ умерших, не повезет через мрачные воды Ахеронта ни одну душу обратно, туда, где светит ярко солнце жизни», — процитировал Леонид негромко. Я подумал, что он сделал это идеально по какому-нибудь античному тексту.[4]

— Ну хорошо, — сказал я, — пусть Харон или Харик… Начнем с него. Как мне его разыскать?

— А вот эта информация, — сказал Леонид и хихикнул, — действительно стоит денег.

— Жрать идите! — позвала женщина. — У меня все готово.