Поиски Секса, Истины и Реальности

Секс, Истина и Реальность (Заплати мне)

Я пытаюсь решить, что это такое.

Провидение? Исповедь? Нет, даже не близко. Слова, как эти, звучат слишком тонко, вам не кажется? При этом, они могут быть чем-то настолько затхлым, как обряд посвящения. Боже мой, посвящения во что?

Все эти оправдания — ложь. Будто касаешься бедра возлюбленной и чувствуешь тень вместо плоти.

Иногда бывает трудно писать честно. Без истины, без откровения, о том, чем есть вещи на самом деле — это всего лишь больше лжи. Больше теней в недостающей плоти.

Было написано в Иезекииле[31], я думаю: «…я делаю кровь вашей судьбой…» Это Бог сказал, не я. И если Бог не может раскрыть правду, то кто может?

Таким образом, я предполагаю, что это ТО, что есть на самом деле. Я предполагаю — это моя кровь.

Смит не был уверен, что сделает это; он подошел с теми же чувствами, что и у осмелившихся детей, бросающих взоры на дом с привидениями.

СЕКС-ШОУ! хвастался знак в синем неоне.

Место называлось «Наковальня»; Смит улыбнулся очевидной символике. Он вспомнил его, как один из многочисленных бездонных баров, которые вклинились в городской «порноквартал». Хотя теперь, казалось, что «Наковальня» доросла до более продвинутого дизайна. Смит смутился. Что по прошествии стольких лет привело его обратно? Он был писателем; он хотел писать о реальных вещах, реальной правде в реальном мире. Он хотел суть, а не сказки; он хотел людей и жизни, и честный опыт, а не картонных персонажей и диалогов из мыльной оперы. Он полагал, что его профессиональные взгляды были его испытанием. Итак, он был здесь. Разве не лучшее суждение, в некотором смысле, называется трусостью?

Музыка зарокотала наружу, на улицу, едва он открыл дверь. Смит протиснулся через толпу в кирпично-арочный вход, вытянув шею, чтобы ощутить глубину «Наковальни». Как оказалось, $25 «за вход» не подрывали бизнес — люди платили и застревали тут надолго. Смит приходил сюда с друзьями несколько раз в колледже. Сейчас это место казалось больше тех, расширенных пещер из планировки, которую он помнил. Главная сцена была вся в застойной дымке бликов, подчеркнутой разноцветными прожекторами, установленными, чтобы пульсировать в такт с музыкой. Вокруг всего этого, в неровных концентрических кругах, были расставлены десятки столов и стульев. Сцена была пуста, за исключением барного стула и арканной петли, подвешенной к потолку. Петля отбрасывала тень, словно орудие палача.

Двое полицейских с каменными лицами поглядывали на малолеток возле бара, но ни один не казался озабоченным. Временная отстраненность, подумал Смит. Здесь они были невидимыми изгоями. Чужаками в пропасти Джубала[32].

Большой видеоэкран — развлечение между актами представления, скруглял один из углов. Смит поморщился. Это было «блюдо местного производства»; вы всегда можете определить это по следам уколов на руках девочек, и вынужденным улыбкам, полным выбитых зубов. Зернистый кадр увеличивал со спины красноречивый крупный план неистового совокупления. Затем переместился к голове девушки, раскачивающейся на столе. Была ли она в «отключке»? В конце концов член был извлечен и предложил ей свой обязательный «на лицоус кончиниус». Штука высшего качества, подумал Смит.

Сознательно он хотел уйти — это была не его территория. Такие места как это, были опасны и не в его вкусе. Здесь продавали наркотики; процветала проституция. Драки вспыхивали на регулярной основе. Здесь даже несколько раз были полицейские рейды. Но в глубине души, Смит хотел увидеть — ему это было нужно — как будто увидев, он смог бы проверить действительность, которую преследовал, чем бы она не была. Он тоже был чужаком, этаким чистюлей-праведником в логове порока. Этот дискомфорт взволновал его; он заставил его чувствовать себя, чем-то большим, чем писатель. Трусы умирают тысячу раз, подумал он и чуть не рассмеялся. Но когда он начал искать столик, кто-то схватил его за руку и развернул к себе. Какая-то девушка внезапно закричала ему в лицо:

— Эй-эй! Это ты! Боже мой, я не видела тебя сто лет!

Замерев на мгновение, ментальные щупальца начали копаться в его памяти. А затем — узнавание. Он знал эту девушку.

— Лиза? — спросил он.

В свое время он втрескался в нее, как ребенок, но любовь не прогрессировала тогда из-за страсти на расстоянии. Ее странная стрижка и глянцевый сине-виниловый плащ делали ее похожей на какую-нибудь поп-баронессу. Это сводило его с ума, увидеть ее в таком контрасте; в школе она всегда была одета как дочь министра.

— Лиза, — наконец сумел выдавить он. — В последний раз я видел тебя в…

— Старших классах, — закончила она. — Знаю, знаю. Десять лет.

Смит ощутил какое-то радушие, но прежде, чем он смог заговорить, она дернула его сквозь толпу за руку. Они встретились так быстро, что он не успел изумиться. Он не переставал удивляться, что Лиза делает среди всех этих людей, в этом извращенном месте.

Она провела его к столику с пометкой ЗАРЕЗЕРВИРОВАНО, затем заказала два пива у блондинки с «ирокезом», в оранжевых стрингах и с блестящими сосками. Когда Лиза смотрела на него, она, казалось, улыбалась сквозь бледную ауру. Смит почувствовал удар летящего камня в лицо; это была самая красивая улыбка, которую он когда-либо видел.

— Удивлен увидеть меня? — спросила она.

— Я, э-э, — ответил он. Затем покачал головой. — Ты выглядишь так же хорошо, как в '83-ем.

— Действительно?

— Ну нет. На самом деле ты выглядишь лучше.

Она наклонилась к нему застенчиво, будто собираясь сказать секрет. Тонкий аромат поплыл вверх: запах чистых волос и намек на духи, которые Смит нашел сильно возбуждающими.

— Ты знаешь, что действительно удивительно, — восхитилась она. — То, что я ковырялась в подвале сегодня, и нашла один из моих старых ежегодников. Я открыла его и первое лицо, которое увидела — было твоим. И вот ты здесь, пару часов спустя, сидишь прямо передо мной.

— Классический пример силы женской магии, — пошутил Смит. — Из этого можно сделать хорошую социальную аллегорию. Задумайся об этом, я притащился сюда в состоянии зомби, манимый твоим психическим зовом, — oн глупо усмехнулся и закурил. — Я до сих пор не могу поверить, что это ты.

Ее большие, карие глаза вызывали у него улыбку. Она мечтательно сделала паузу.

— Внезапно я так много всего вспомнила…

— Например?

— То, как ты смотрел на меня. Следовал за мной повсюду. Придумывал глупейшие вопросы, только чтобы был предлог поговорить со мной…

Смит покраснел.

Она, смеясь, коснулась его руки.

— Прости. Я смущаю тебя.

Проклятье, ты права, подумал Смит. Но затем, как ни странно, он ответил:

— Я тоже помню.

Официантка принесла пиво, и наклонилась, чтобы поговорить с Лизой. Смит использовал этот момент, чтобы получше разглядеть ее. Черное, бархатное колье, с крошечным серебряным членом в центре, опоясывало ее шею. Волосы Лизы спускались идеальной прической по прямой линии, и были подстрижены на том же уровне, что и колье; оно было изящным и блестело, как черный шелк. Свет бара и тени разделяли ее лицо на пазл из жестких, но красивых углов. Ее глаза были настолько большими и яркими, что они почти сюрреалистично доминировали на ее лице.

Руки Смита задрожали. Он осушил половину своего пива за один глоток. Возможно, здесь была часть той самой истинной правды, которой он был лишен. Это было больше, чем девушка-это его прошлое возвращалось к нему, его признание. Но каким было его прошлое? Невинным? Смит нахмурился. Не столько невинным, сколько устрашающим и неудачным. Он не мог видеть между строк. Это его прошлое возвращается? Или его уязвимое место?

Официантка проигнорировала его и побрела прочь, когда он вытащил свой бумажник.

— Это за счет заведения, — сказала ему Лиза. — На случай, если ты еще не догадался, я здесь работаю.

Смит задумался.

— Что, официанткой?

— Что-то вроде того…

Наверное, хостесс или менеджер, или еще что-то. Смит не парился. В течении следующих двадцати минут они болтали исключительно о безобидных вещах. Она не казалась сильно впечатленной тем, что он делает, его жизнью писателя.

Однако, она все же застала его врасплох, когда заметила:

— Но ты не счастлив с этим своим писательством. Ты не реализовался.

А она знает, как забить гвоздь в голову, подумал Смит. Неужели все написано у него на лице? Или же его отчаяние намного сильнее, чем он старается показать? Бог свидетель, он видел, как это случалось с другими писателями.

— У меня есть эта абсурдная и полностью эгоистическая навязчивость об… Я не знаю. Об истине вещей…

— У всех нас есть навязчивые идеи, — заметила Лиза. Она смотрела прямо на него, сияя улыбкой: — Ницше сказал, что нет никакой истины, не так ли? И Сартр сказал, что она только в тебе самом. Но я думаю, что они оба не правы. Истина повсюду. Ты просто должен знать, за какую дверь заглянуть, или за какое лицо.

Смит был сбит с толку; он мог бы рассмеяться. Я сижу в стрип-баре с девушкой, которую я не видел в течении десяти лет, и говорю о гносеологии и абстрактных экзистенциальных динамиках[33]. Да, случается каждый день. Он хотел комментировать. Он хотел сделать некоторые сложные, высоко интеллектуальные наблюдения, но все это он вдруг почувствовал лишь высосанным из своей головы. Он не мог оценить столкновение столь разнообразных противоположностей. Очаровательный, серебряный член, болтался у нее на шее, как махающий палец. Он не мог придумать никакого ответа. Когда он взглянул на нее, то понял только одну очевидную истину: она была прекрасна.

Потом, как ни странно, она продолжила:

— Но даже истина имеет цену.

Измени тему! приказали его мысли. Скажи что-нибудь, ты осел! Что-нибудь!

— Мы привыкли приходить сюда время от времени в колледже. Ну, ты знаешь, выпить пару пива, взглянуть на… невероятных танцовщиц.

— Мальчики всегда будут мальчиками, — ответила она. — Не меньжуйся от признания, что ты был здесь. Боже, я здесь работаю.

— Когда они начали эти штуки с секс-шоу?

— Примерно год назад. Вашингтон всегда был на один шаг позади Нью-Йорка и Лос-Анджелеса. Но ведь это свободная страна, не так ли? Кроме того, каждую ночь здесь забито до отказа.

Смит едва слышал ее. Ее лицо казалось загадочным, как ночь, и необъяснимо совершенно. Десять лет назад он мечтал об этом, но что теперь? Где сейчас была эта истина?

— Ты прекрасна, — сказал он.

— Каждый прекрасен. Если ты посмотришь достаточно близко.

Его трясло. Он не мог поверить, в то что он только что сказал. Сидеть с ней, разговаривать с ней, всего лишь видеть ее, было похоже на попытку разгадать шифр. Ее улыбка не ослабевала. Она сжала его руку.

— Я бы была с тобой, ну знаешь, в школе.

— О, да?

Улыбка стала печальной.

— Но ты никогда не просил.

Все это было слишком угнетающим. Смит знал, что он должен уйти, убежать, выбраться куда-нибудь из того своего плачевного состояния. Но затем, вдруг, свечение заколебалось. Шум в «Наковальне» вырос до дикого рева. Огромный молодой человек вышел на сцену, ухмыляясь и кланяясь вопящей публике. Парень выглядел как культурист, с сияющей кожей и буграми скрученных мускулов. Вероятно, он весил больше 100 кило, без единой унции жира. Он был совершенно голый, если не считать шипованного ошейника черной кожи и браслетов. Все это, а также усы и волосы до плеч, делали его похожим на варвара. Но Смит мог таращить глаза только на то, на что все остальные в этом месте, несомненно, тоже таращились. Член парня, хоть и был вялым, был огромным. Он болтался между ног, как лоскут стейка.

— «Перебор» — такое название у этой игры в «Наковальне», — прокомментировала Лиза. — Выглядит как ослиная «буровая установка», не так ли?

Смит сглотнул. Он никогда не чувствовал себя хорошо, разговаривая с девочками о сексуальных деталях пенисов, намного меньших этого экстраординарного размера, но даже он хихикнул:

— Он выглядит как что-то, висящее в коптильне. Я надеюсь, что его партнерша имеет хорошую страховку.

— Его зовут Конидло. Настоящий виртуоз. Мы, не колеблясь, наняли его, как только он показал нам свою квалификацию.

Смит всегда считал, что мораль относительна. Он не был христианином, но он сразу узнал эту пародию, когда увидел его. Он уставился на Конидло. Плотные, перекатывающиеся вверх мышцы и дерзкий оскал сделали из него не человека, а карикатуру, олицетворяющую моральное убожество.

Лиза испустила долгий тяжелый вздох:

— Ты всегда был джентльменом. Ты не собираешься спросить меня, что я здесь делаю? Тебе это не интересно?

— Интересно, — признался Смит, выпуская дым.

— Обрати внимание, и ты увидишь.

С низким стоном Смит представил себе оскверненную красоту, словно падение свежесорванных цветов в яму экскрементов, словно мочу в родниковой воде. Аплодисменты выросли до оглушительных, когда Лиза двинулась к сцене. Она ускорилась и сбросила пластиковый плащ; ее внезапная нагота засветилась в огнях сцены. Она обернулась и поклонилась, подняла руки, давая толпе ее визуальную закуску. Она была карикатурой на саму себя — разнузданно-желанная, живой объект мужского вожделения. Ее тело было длинным, гибким, очень тонким, но с большой, высокой грудью и четкими очертаниями. Ее бедра повернулись, чтобы подчеркнуть гладко выбритый лобок и выпуклую расселину. Через миг подошел и Конидло, поигрывая бицепсами, размером с софтбольный мяч, и напрягая волнистую мускулатуру спины. Затем он сел на стул и расставил ноги. Лиза сразу же встала на колени и схватила его член. Тот повис, как толстая ленивая змея.

Смит чувствовал себя парализованным, руки повисли на столе, веки застыли открытыми. Это была ужасная, страстная игра из бездны. Орган Конидла «встал» мгновенно. Головка члена, большая как яблоко, казалось, лопнет во рту Лизы. Она отсасывала ему длинными, удушающими ударами, в то время, как аплодисменты загрохотали словно пулеметная очередь.

«Орган», должно быть, был около фута длиной, и Смита действительно потрясло, когда каждый его дюйм быстро скользил внутрь ее глотки.

— Глубже в глотку, моя сладкая попка! — крикнул кто-то.

Скорее глубже в желудок! подумал Смит, видя голод в ее выпученных глазах. Ее щеки выглядели нафаршированными, а растянуто-открытая челюсть делала ее лицо длинным и узким. Боже мой, подумал Смит. Боже мой, Боже мой.

Конидло поднял девушку, оттянув ее рот прочь. Ее попка расположилась на кожаном ремне, когда он поместил ее в подвесную систему. Длинные тонкие ноги висели свободно; она выглядела парящей в воздухе, будто обхваченная страховочным шнуром. Конидло встал на колени, чтобы вспахать ее «киску» своим языком, который, как и все остальное у него, казался непомерно большим. Тут же замерцали яркие огни; и пот заблестел на ее теле, словно лак. Все это время Лиза извивалась в подвесной системе, ее ноги будто крутили педали в течении этого орального «прелюдиолиза». Когда Конидло встал, тень его «стояка» заиграла на ее животе, словно призрак-змея, проползающая через белые долины. Лиза протянула руку и поласкала одинаково большие яйца, а затем начала надрачивать ствол. Затем она направила его «шляпу» в свое влагалище. «Шляпа» сразу же исчезла. Конидло усмехнулся, застыл на мгновенье, а потом сразу засунул в нее все остальное.

Над толпой повисла тишина. Лиза вздрогнула от первых толчков, затем заскользила в ритм, все больше и больше возбуждаясь. Это все, что Смит мог видеть в ней сейчас: хитросплетения стремлений, матрицы пересечений — плоть и душу. Четкость деталей возмущала его, блеск пота на коже, движение мышц, стоны и влажные звуки в случае внезапной неловкой тишины. Было больно даже смотреть. Толщина члена растягивала тугую «киску» Лизы до ярко-розового ободка. С каждым толчком Смит боялся, что она может лопнуть.

Конидло был как льдина, его ухмылка была ложной, его «стояк» — автоматическим и холодным, как сланец. В его стараниях было меньше страсти, чем у колеса буровой вышки, выбрасывающего грязь. Тем не менее, Лиза реагировала противоположно. Она стремилась еще больше, словно искрился свет, сосредоточенный на алмазной пыли. Ее соски «встали», жесткие и розовые. Ее блестящие груди вздрагивали от толчков. Она застонала и затрясла головой, сомкнув лодыжки позади широкой, конической спины.

Возможно, стремление было заразительно. Некогда какофоническая толпа словно перенеслась в помещение, полное застывших, уставившихся лиц и немигающих глаз. В давящей тишине все внимание толпы сосредоточилось на освещенной сцене. Смит почувствовал дрожь. Была ли правдивой эта одноактная пьеса соития, в виде захватывающего спорта? Человеческие тела, представленные для совместного использования, акт любви, испорченный до пародии. Или, возможно, это были его заблуждения. Кроме того, каждую ночь забито до отказа, рассказывала ему Лиза. Может быть, идеалы Смита хранились непризнанными влечениями, погребенными в его сознании. Если нет, то почему он не ушел? Это было то же самое ощущение, что он чувствовал перед входом: плавильный котел отвращения и возбуждения. Все здесь было противоположным, отрицательные полюса вынуждены были соприкоснуться.

Лиза, казалось, была близка к судорогам, когда Конидло вынул ее из упряжи. Он положил ее на пол и оседлал, сел прямо на ее живот. Влажный член, направленный вверх, пульсировал. Лиза смотрела на него, будто это было нечто большее, чем хер, будто это была икона невероятной сложности, истукан культа плоти. Она схватила его обеими руками и начала надрачивать, сначала медленно, а затем в полную силу. Ухмылка Конидла была словно вырезанная ножом в глине. Его ягодицы сжались, чтобы не сбить «кончун». Длинные брызги его спермы выплеснулись в летящие линии, образовывающие в воздухе хаотические символы, загадочные сообщения или даже эпитафии. Они приземлились на груди и лицо Лизы как раз тогда, когда она выдоила последнюю каплю. Последний штрих никого не удивил; Конидло наклонился и слизал все это.

После этого, желудок Смита заполнила большая пустота. Толпа снова ревела, стоя в безумной овации. На фоне дождя аплодисментов, Лиза и Конидло встали, их обнаженные тела блестели под прожекторами. Они вышли на край сцены, обменялись улыбками и поклонились зрителям.

Акт был закончен. Не обращая внимания ни на что, Смит начал курить и много пить. Он чувствовал себя обреченным глазеть назад, внутрь своих собственных мыслей. Последовали следующие акты, вариации одних и тех же пересечений матриц из плоти и биполярности. Больше тел для использования. Больше секса, как зрелища. «Наковальня» гремела после каждого выступления, в то время как отчаяние Смита опустилось до самых низких слоев. Некоторое время спустя, позади него промелькнула тень. Он был ошеломлен и пьян. Только след от аромата чистых волос и мыла заставил его обернуться. Чистота в Зале Мерзости, подумал он. Все в противоположности.

— О, Господи, — приблизился печальный голос. — Ты выглядишь так невинно, сидя там.

Лиза снова была одета в блестящий модный плащ. Крошечный серебряный член болтался на колье.

— Шокирован? — спросила она.

— Я не знаю.

— Люди меняются. Изменение является неизменным фактом. Я не стыжусь того, что я делаю.

— Я не ожидаю этого.

Ее слова выстраивались заклинанием, где-то очень далеко.

— Я надеюсь, что ты найдешь то, что ты ищешь. Но между тем… — она сунула ему клочок бумаги. — Здесь мой адрес.

Смит думал о ней в течение нескольких дней. Он пил и беспрерывно курил, пытаясь вернуть на место куски своей психики. Он видел ее в животрепещущих видениях, он видел ее в своих снах: монтаж из плоти и пульсирующих огней, как ее кожа сияет от пота, как ее глаза закатываются во время траха.

Его рукописи сейчас были абсолютно негодными, были хламом. Он сжег их в камине и наблюдал за пламенем. Что он ожидал увидеть? Откровение? Истину? Все, что он увидел — это была она, и та единственная, которая была близка к его концепции истины, смотрела на него каждую ночь с пустой страницы в его пишущей машинке.

Понимание того, что он не должен идти к ней, только увеличивало его желание. Он чувствовал себя погребенным заживо в могиле абстракций. Так или иначе, она была ключом, она была ответом на вопрос, и Смит знал это, даже не зная, что это был за вопрос.

Это была холодная и очень тихая ночь. Он видел вещи в их ритмах и переплетениях текстур. Цвета гудели нереально, но все еще болезненно интенсивно. Уличные огни горели, как горшки фосфора в темноте пропитанных измерений и скрытых вершин. Прежде, чем он понял это, онемевший от ветра, он уже брел по ступенькам сурового фасада дома и, опустошенный, стучал в дверь.

— Я знала, что ты придешь, — сказала она.

От звука ее голоса Смит захотел расслабиться или даже заплакать. Внутри было тепло как в утробе матери; она провела его в дом и избавила от холода. Длинный, темный зал привел к комнате, омытой сумерками. Там была только кровать и голые стены. Позади виднелась луна в рамке узкого окна.

Никто из них не говорил; слова казались бессмысленной объективностью. Сердце Смита заколотилось, когда она выскользнула из своих джинсов. Блузка соскользнула с ее плеч, как темная жидкость. Лунный свет выгравировал ее контуры в блестках, в озерах тени, в светящихся водоворотах плоти.

Она раздевала его планомерно, оценивая со всех сторон. Когда она опустилась на колени, он почувствовал огромное смущение, но какой мужчина не почувствует его, зная к чему она привыкла?

— Он не большой, он не такой, как у Конидла, — пробормотал он тоскливое оправдание.

— Он прекрасен, — прошептала Лиза.

Прикосновение ее губ к члену заставило его чувствовать себя, будто пронзенным током. Смит вошел в ее рот практически самопроизвольно, и почувствовал себя еще менее адекватным. Он сошел с ума, раз пришел сюда; нужно быть полным идиотом, чтобы думать, что он именно тот человек, который ей нужен. Он похолодел, когда осознал это; его колени едва не подкосились.

— Боже, я… — Но она улыбалась, и уже вела его к кровати.

— Не волнуйся, — сказала она. — У нас есть много времени, не так ли?

Время, подумал Смит. Где-то часы тикают. Кто еще знал, сколько осталось времени?

Постепенно она «выласкала» его страхи, и «выцеловала» прочь его недостатки. Теплая постель ощущалась как облака. Считанные секунды возродили его «стояк»; ее ладони на его коже, как стимулирующие уколы, давали ему жизнь. Внезапно он почувствовал мощь; он почувствовал, что готов. Что же могло помочь настолько быстрому возрождению жизненных сил? Их рты купались в каждом дюйме плоти друг друга, языки выжимали удовольствие из нервов. На вкус она была милой и резкой одновременно. Ее флюиды заполнили его рот и побежали вниз, через шею. Ее оргазмические спазмы заставляли его чувствовать себя ярче, чем солнце.

В конце концов его член нашел ее «киску». Они трахались во всех мыслимых позах, а в некоторых, возможно, и немыслимых. Страсть или похоть-это не имело значения потому, что это было реально так или иначе; обрывки истины просачивались в его разум через тепло ее тела, ее пот, ее мускусный запах и ее поцелуи. Возможно, с теми же самыми намерениями его собственные поиски подстрекали его. Давал ли он ей, или же она брала сама? Вопрос казался бессмысленным; истина была не вопросом, истина была всем, что он когда-либо искал. Истина, подумал он. Но, что она сказала? Он входил в ее неоднократно, не обращая внимания на истощение. Канал ее вагины, казалось, проглатывать каждый выброс его спермы, и казалось, радовался этому как подарку, будто он действительно давал что-то от себя.

Но что же она сказала раньше, в клубе?

Они любили друг друга, и они трахались — всю ночь. Луна смотрела на их спины. Их пот залил кровать, среди его собственных выделений и тех, что вытекли из Лизы. Когда в нем ничего не осталось, абсолютно ничего, Смит перевернулся, хватая ртом воздух. Обогреваемая лунным светом и насытившаяся, она наклонилась, очень нежно поглаживая его грудь и сморщенный член и потеребила отработавшие яички. Истина, подумал он еще раз. Потом он вспомнил, что она сказала: «Но, даже истина имеет свою цену…» Смит задумчиво уставился на нее.

А потом он закричал.

Рука, игравшая с его членом, сейчас была не более, чем серо-белая кожа, туго натянутая на кость. Ее глаза выглядели незрячими, огромными, как кристаллы. Ее черты размытыми и разложившимися. Зловонная роза. Ее лицо вытянулось, ее щеки впали, ее нос исчез в паре черепных отверстий. Смит был в постели с трупом.

— Истина изменяет, — прошелестел мертвый голос.

Смит не мог говорить, не мог нарушить оцепенение.

Труп улыбнулся: — Я — твоя истина. Новая истина.

Смит забился в конвульсиях. Даже истина имеет цену...

— Заплатите мне, — сказало оно.

Теперь я работаю в «Наковальне» с Лизой, Конидлом и всеми остальными. Мы олигархи «нового порядка», семена новой Истины, а не остатки эонов прошлого. Мы награда и наказание, мы то, чего мы хотели, и чего у нас никогда не было. Все остальные поднимаются, вянут и умирают незаметно, но мы живем вечно, лишь меняя лица с течением времени. Мы утоляем нашу жажду через страсть (и истину) мира.

Заедьте, чтобы повидать нас как-нибудь…

Этот рассказ никогда не переиздавался со времени первого издания этого сборника. Это социально-философская порнография. Я написал его, насколько помню, в 1982 году, сразу после публикации моего первого ужасного романа «Nightbait». Рассказ был немедленно принят журналом «Хастлер», вплоть до того, что рукопись была отредактирована и отправлена наборщику. Однако, это была типичная для нового писателя «удача». Прямо перед тем, как они собирались заплатить мне что-то вроде 800 баксов, художественный редактор покинул компанию, и рассказ был отклонен его преемником, который сказал, что «Хастлер» — не место для философской фантастики. Иди на хуй. Это был единственный раз, когда мне вернули рукопись с пометками редактирования. Другими словами, этому рассказу около двадцати лет. Иисусе! Неплохо, я думаю, для двадцатичетырехлетнего парня… ну, судить вам. Это символ того, как мы видели начало восьмидесятых: эпохи сексуального террора. Чуваки, вот это были времена!