Поиск-87: Приключения. Фантастика

Часть первая ПАРАДИЗ

Пузатенький большеголовый человечек на самосветящемся табло предупредительно топырил трехпалые ладошки, призывая остановиться. По залу гулял зябкий ветерок, и человечку, надо думать, нежарко было на своем месте. Кратов подмигнул бедолаге, как старому знакомому. Такие же человечки сопровождали его на пути от Земли до Сфазиса, указывая на помещения, где будет удобно разместиться и провести время нормальному гуманоиду. Иногда они явно и беззастенчиво вводили в заблуждение: мало приятного было проторчать битый час в наглухо задраенном скафандре, не видя ни зги за курящимся желтым дымом, как это приключилось на борту попутного галатрампа от Сириуса до какой-то заурядной желтой звезденки, не имевшей даже имени — только замысловатый цифровой индекс. Но тут Кратов мог винить лишь самого себя: не захотел подождать сутки до отлета рейсового трансгала «Сириус-Сфазис», решил на перекладных… Что ж, в Галактике наверняка существовали гуманоиды, которым по вкусу пришлась бы удушливая, кажется даже ядовитая, атмосфера в пассажирском салоне галатрампа. Да и Кратов, в конечном-то итоге, не прогадал. Так или иначе, он уже прибыл на Сфазис, хотя свободно мог бы еще валяться на диване в отеле «У собаки Баскервилей» либо блуждать среди нацеленных в черное небо игл стылого газа, в обоих случаях околевая от скуки.

Кроме Кратова и человечка-пиктограммы, в просторном зале космопорта никого не было. Очевидно, Кратов оказался единственным гуманоидом, прилетевшим сюда за день. От этой мысли ему сделалось неуютно, и он, чтобы успокоиться и заодно совладать с легким ознобом от волнения, тщательно — на все застежки — запаковал свой анорак и поглубже надвинул капюшон. Испытывая дурацкое желание сложить ладони рупором и крикнуть: «Люди! Ау-у!», он двинулся через центр зала к огромной извилистой щели в стене, по всей видимости, символизировавшей окно. Именно оттуда исходил мощный поток холодного воздуха. В окне трепыхался лоскуток светящегося зеленоватого неба.

Откуда-то снизу перед самым лицом Кратова всплыла белая фигура, обрамленная призрачным сиянием. Кратов шарахнулся. Фантом впорхнул в окно и, приговаривая: «Кажется, я не заставил себя ждать», материализовался в очень высокого человека неопределенных лет, совершенно лысого, с крупным хищным носом и пронзительно голубыми глазами. Пришелец был облачен в шарообразный гермошлем и некое подобие тоги древнеримского сенатора.

— Рад видеть вас в добром здравии, — сказал он. — Меня зовут Жан Батист Рошар, я второй секретарь земного представительства на Сфазисе. Мне препоручено встретить вас и снабдить некоторой предварительной информацией.

— Весьма кстати, — серьезно произнес Кратов, быстро приходя в себя.

— К моему глубокому сожалению, — продолжал Рошар, — через несколько минут прибывает еще одно… гм… лицо, которое мне также предписано окружить всевозможной заботой, ибо оно гораздо более беспомощно в местных условиях, нежели мы, люди. Речь идет об одном ученом из системы Конская Голова.

— Плазмоид? — с живым интересом осведомился Кратов.

— Именно! А плазмоиды, как известно, испытывают неудобства в любых условиях, если наличествует хотя бы малый намек на гравитацию. Поэтому я ограничусь в отношении вас, коллега Кратов, лишь общими указаниями, далее полагаясь на вашу подготовку и жизненный опыт, каковые представляются мне преизрядными.

— Я весь внимание, сударь, — не удержался Кратов.

— Вам предстоит совершить полет на юго-юго-восток в течение крайне непродолжительного времени. Затем на вашем личном браслете вспыхнет сигнал вызова, указывающий на настоятельную необходимость снизиться. Там вашему взору предстанет уголок райской зелени, занимаемый нашим представительством. В своих кругах мы называем его Парадиз… Вы будете лишены возможности ошибиться, ибо упомянутый уголок со всех сторон окружен пустынными участками различной окраски — их населяют посланцы разумных рас, не питающих пристрастия к хлорофиллу.

— Чрезвычайно вам признателен, — промолвил Кратов. — Однако же позволено мне будет узнать: каким способом уготовано мне проследовать к месту моего назначения?

— О, это просто, — с готовностью сказал Рошар. — Вот так.

И он взлетел.

— Сфазианская служба транспорта, — пояснил он, порхая под самым потолком. — Скорость, высоту и направление укажете сами. В принципе вы можете лететь быстрее звука…

— Вот уж ни к чему, — пробормотал Кратов. — Как вы это делаете?

— Создается впечатление, что вы никогда не слышали о гравитационных тоннелях.

— Слышал, разумеется. В теории.

— Теперь вам представится возможность ознакомиться с ними на практике. Ну, в самом деле, не тратить же время на передвижение! Достаточно в той или иной форме высказать пожелание лететь — и вы летите. Старожилы обращаются к службе транспорта мысленно, а вам по первости будет извинительно вслух. Однако… — он прислушался, — мне следует покинуть вас, коллега. Подходите к окну и отважно прыгайте вниз. Только не забудьте указать направление: юго-юго-восток, не то вас унесет к Стеле Братства. Километровая плита, имитация под гранит, барельефы, письмена, потрясающее зрелище, но вам туда не надо. И постарайтесь избегнуть излишних снижений. На вас могут обидеться за нарушение экстерриториальности. Последнее — шутка. Где ваш багаж?

— Видите ли, там целый контейнер всяких вещей, а я пока не сориентировался и не знаю, куда обратиться…

— Можете не беспокоиться. Это я беру на себя.

— Благодарю вас, — Кратов церемонно поклонился.

Он не был бы удивлен, если бы Рошар сделал реверанс. Но все обошлось. Второй секретарь деловито кивнул, окутался ореолом и бестелесной тенью заскользил к выходу.

Кратов выглянул в щель. Он тут же испытал постыдное головокружение.

Космопорт парил над поверхностью Сфазиса на сумасшедшей высоте. Далеко внизу стлались редкие кисейные облака, в просветах между ними кружили почти неразличимые серебристые фигурки.

— Костей не собрать… — проворчал Кратов.

— Исключено, — немедленно ответили ему из пустоты. Голос был не человеческий, вероятнее всего — синтезированный. Примерно так мог бы разговаривать славный деревянный Буратино. — Вашему здоровью на Сфазисе никогда и ничего не угрожает. О вас помнят. О вас заботятся.

— Кто это? — спросил Кратов в замешательстве.

— Сфазианская служба персональной безопасности, — с достоинством ответил «Буратино».

— Где вы?

— Мы — всегда рядом.

— Рядом… — вздохнул Кратов. — Выходит, вы всегда все обо всех знаете?

— Получается, — согласился «Буратино». — Но это не является нарушением свободы личности. Служба персональной безопасности функционирует независимо от разумных существ естественного происхождения и не передает никакой информации за пределы своей компетенции. Обращайте на нас не больше внимания, чем на мебель или одежду.

— Постараюсь, — сказал Кратов без особой уверенности и еще раз выглянул в окно.

К сердцу подступил холодок.

«Да что я, будто красна девица! — рассердился он. — Подумаешь, Рошар не доставил меня под ручку до самого дома! В конце концов, он занимается своим делом и справедливо полагает, что с Земли не пришлют сопливого юнца, за которым нужен присмотр».

— Ну что, похож я на сопливого юнца? — пробормотал Кратов, оттягивая неизбежный миг прыжка в бездну.

— Вы хотели бы получить ответ? — откликнулся услужливый голосок.

— Ни за что! — жалобно вскричал Кратов.

— Ну, тогда смелее вперед, — с некоторым, как почудилось Кратову, злорадством сказал «Буратино».

«Не трусь, звездоход, — подумал Кратов. — На тебя Галактика смотрит!»

Он присел на край окна и перекинул ноги наружу, пятками ощущая громадную высоту. Анорак наполнился упругим ветром, капюшон парусом забился над плечами. «Мамочка моя, — подумал Кратов. — Только бы этот хваленый гравитационный туннель не забарахлил!..» Ему стало весело от подобной мысли: сфазианская техника не могла барахлить. Напряженно улыбаясь, он заставил себя расцепить пальцы, судорожно впившиеся в подоконник или как это здесь называлось, и тихонько, будто в ледяную воду, соскользнул в бездну…

Вместо того чтобы камнем ухнуть вниз, он прочно, устойчиво завис в нескольких метрах от колоссального витка раковины космопорта, лениво разворачивавшегося в струях неживого зеленого света. Светилось само небо — у Сфазиса, искусственной планеты-гиганта, не было солнца. Окно неторопливо уплывало от Кратова куда-то вверх, пока он сражался с паническим желанием за что-нибудь схватиться. «Должно быть, я крайне глупо смотрюсь со стороны. Но, в самом-то деле, в нас, людях, еще крепко сидит рефлекторное убеждение, что летать можно лишь на чем-либо, внутри чего-либо. Или, на худой конец, за что-либо уцепившись». Кратов осторожно поднес руку к лицу — она была объята уже знакомым призрачным ореолом.

— Вперед, — попросил он шепотом. — Юго-юго-восток!

Космопорт лихо прянул прочь, хотя никакого движения не ощущалось, даже парусившийся поначалу анорак опал.

— Летим, звездоход! — обрадовался Кратов и уже твердым голосом скомандовал: — Быстрее! Еще быстрее!

Кратов летел над Сфазисом ниже облаков, напоминая себе не то осеннего паучка-путешественника, не то сорванный порывом ветра листик. Ему хотелось бы удивиться как положено, однако для этого необходимо было остановиться, сосредоточиться, попытаться осмыслить первые впечатления, а останавливаться он пока совсем не желал. Временами он пробовал махать руками наподобие крыльев, чтобы как-то управлять движением, но это помогало весьма слабо. «Дьявольщина, мне же надо направо», — в растерянности подумал он, и его незамедлительно развернуло направо. «Хорошо бы пониже», — возжелал он, ободренный успехом, и тут же покатился под уклон воздушной горки.

Чувствуя, что начинает окончательно осваиваться в своем необычном положении, Кратов отважился принять непринужденную сидячую позу, и ему это удалось, хотя и кувыркнуло предварительно через голову несколько раз. Под ногами неторопливо, торжественно распахивалась панорама Сфазиса, разлинованная на правильные разноцветные участки, разительно напоминающая гигантскую шахматную доску. Кратов напрягал зрение, стараясь хотя бы что-то разглядеть, и порой ему везло. Он видел прямоугольные коробки из белого камня, схожего с ноздреватой пемзой, совершенно безжизненные, словно бы заброшенные обитателями. А у подножия голубых туповерхих термитников просматривалось активное копошение. Некоторые квадратики шахматной доски были наглухо укутаны клубами дыма, спокойно вихрившимися в очерченных для них пределах.

Сигнал вызова сработал внезапно, потому что Кратов увлеченно загляделся на строение, до чрезвычайности похожее на руины рыцарского замка, и не заметил, как под ним возник прямоугольник чистой зелени с умилительно аккуратными домиками, крытыми черепицей. Заложив крутой вираж — так, что в ушах запело, — Кратов пошел на снижение. На миг ему померещилось, будто он врезался в упругую перепонку, которая тут же расступилась перед ним и так же быстро сомкнулась позади. После ряда неуклюжих маневров на малой высоте ему удалось-таки совершить благополучную посадку посреди зеленой лужайки. Земля больно ударила по пяткам, и Кратов замахал руками, чтобы удержать равновесие.

К лужайке со всех сторон подступали низкие деревья с тяжкими кронами и кривыми стволами в глянцево-лиловой коре. За ними маячил двухэтажный коттедж, этакий пряничный домик с леденцовыми окошками. После некоторого размышления Кратов двинулся туда, стараясь не помять зеленый ковер под ногами. Но хрусткая жесткая трава, очевидно, была привычна к неделикатному обращению и моментально распрямлялась.

На крыльцо пряничного домика вышла высокая и очень красивая женщина в легком белом сарафане, с корзинкой в руке. Заслонив глаза от света ладошкой, она попыталась получше рассмотреть Кратова. Ее золотистые волосы немыслимой длины и роскоши ниспадали через загорелое плечо едва ли не до колен.

— Здравствуйте, — сказала она низким голосом, отдавшимся у Кратова где-то под сердцем. — Вы будете у нас работать? Меня зовут Рута. Добро пожаловать в Парадиз.

— Константин, — представился Кратов, чувствуя себя в громоздком анораке весьма неуютно. — Можно Костя…

— А я знаю, — произнесла Рута, легко сбежала по ступенькам и ушла за домик.

Пожав плечами, Кратов поднялся на крыльцо, толкнул дверь и очутился в маленькой прихожей, где пахло сушеными травами и, кажется, грибами. Висевшее на стене маленькое пыльное зеркало безжалостно отразило его вытянутую физиономию.

— Кто там? — послышался недовольный скрипучий голос. — Что ты забыла, Руточка?

— Это не Руточка, — с нарастающим раздражением сказал Кратов и вошел в комнату.

Первое, что бросилось ему в глаза, было огромное кресло, обитое черной кожей, в медных бляхах, с невероятно высокой, загнутой назад спинкой. В кресле, запрокинув изможденное морщинистое лицо и страдальчески вздыбив седые кустистые брови, восседал пожилой человек. Это был Григорий Матвеевич Энграф, руководитель представительства Союза планет Солнца при Галактическом Братстве. По правую руку от Энграфа располагался низенький столик, заваленный листами плотной бумаги, исчерканными вдоль и поперек. Такие же листы были обильно рассеяны по полу. Слева находился обширный, во всю стену, мемоселектор, бешено мигавший индикаторами поиска. В дальнем углу маленький тумбообразный когитр присосался перифералами к мемоселектору и тоже трудился вовсю. А рядышком — у Кратова даже слюнки потекли — мирно пребывал прекрасно выполненный, компактный и высокопродуктивный лингвар экстра-класса. Стационарного типа, зато избирательность на любом уровне! Там, где до сих пор доводилось работать Кратову, применялись, как правило, лингвистические анализаторы типа «Портатиф де люкс», избирательность которых оставляла желать много лучшего. В контактах с разумными расами, обладавшими звуковой связной речью, они еще годились, но едва только доходило до абстрактных образов, лингвары начинали пробуксовывать… По экрану лингвара метались нервные искры, время от времени он прерывал свое раздумье и принимался вещать глубоким многозначительным голосом что-нибудь вроде: «Летать… вылетать… пролетать…» После чего по лицу Энграфа проскальзывала гримаса сдержанного отвращения, и смущенный лингвар немедля умолкал.

В комнате не было никакой иной мебели. Кратов успел приметить, что еще два кресла попросту были выкинуты на веранду, где и торчали кверху витыми ножками.

— Молодой человек, — нежно сказал Энграф, открывая выпуклые, черные до невероятной глубины глаза. — Отойдите, вы заслонили мне видеал своим торсом.

Кратов оторвался от сладостных мечтаний насчет того, как удачно вписался бы лингвар экстра-класса в интерьер космического корабля ксенологической миссии. Обернувшись, он обнаружил за собой большой экран, по которому медленно ползли, повторяясь через равные промежутки, светящиеся знаки, поразительно смахивавшие на кабалистические письмена.

— Возьмите себе с веранды сиделку и угнездитесь где-нибудь, — приказал Энграф. Кратов бегом бросился исполнять. — Слушаю вас.

— Меня зовут Константин Кратов. Собственно, мне было предложено прибыть сюда работать.

— Изумительно. Вы ксенолог третьего класса?

— Собственно…

— Я и сам удивлен до чрезвычайности. Обычно к нам направляют специалистов высшей квалификации. Ну, руководство имеет на этот счет свои соображения, а отзывы о вас недурные. Методика транзактивного взаимодействия при спонтанных преконтактных связях — ваших рук дело?

— Собственно, не только моих…

— Тогда сидите молча.

Потрясенный Кратов едва сдержался, чтобы еще раз не пролепетать: «Собственно…», и съежился в кресле, бросая взгляды то на экран, то на свирепого старца. «Чем ему не угодила методика?» — думал он в растерянности. Энграф сидел, вперив недвижный взор в пустоту и беззвучно шевеля губами. Затем, словно взорвавшись, начинал лихорадочно писать, не глядя на бумагу. Период активности сменялся затуханием — худые длинные пальцы медленно сгребали густо зачерченный лист в горсть и вялым движением препровождали на пол.

— Разброс параметров велик, — не удержался Кратов. — Вероятно, вследствие избытка металепсисов. Типичный тропеический язык.

— Цыц! — рявкнул Энграф. — За что купил, за то и продаю!

— Где?

— Что — где? — опешил Энграф.

— Где купили? — хладнокровно спросил уже пришедший в себя Кратов.

На миг ему показалось, что Энграф сейчас ударит его. Как нельзя кстати вмешавшийся лингвар забормотал: «Неделимый… неделя… раздельник…»

— Бездельник, — брезгливо произнес Григорий Матвеевич и лихо щелкнул пальцами.

Лингвар осекся на полуслове.

— Как вы догадались, коллега, — будто ни в чем не бывало, заговорил Энграф, — это изложение в ксенолингвистических метафразах некоего послания. Послание поступило на детекторы корабля ксенологической миссии землян, исследовавшей планету Винде-Миатрикс Третью. Немедленно после этого корабль был атакован и обращен в бегство. Точнее, мы отозвали миссию до выяснения обстоятельств. Я вожусь с этой ахинеей уже целую вечность. Согласитесь, что не столь часто ксенологические миссии подвергаются нападению за здорово живешь. Вероятно, ключ к разгадке содержится в послании, но покуда он недоступен нашему пониманию.

— Необходима моя помощь? — с надеждой спросил Кратов.

— Отнюдь, юноша, — снисходительно промолвил Энграф. — С этим управлюсь я один. Вопрос лишь — когда? Миссия на Винде-Миатрикс пока не расформирована и в полной боевой выкладке мается на стационаре, ожидая моего решения. А вы отдыхайте, обживайтесь в нашем прелестном уголке. Вся наличная растительность доставлена с Земли, только вот запах у нее какой-то нетрадиционный. Атмосфера влияет, что ли? Но овощи, грибы и ягоды произрастают вполне исправно. Половина этого дома свободна, можете занимать. Имеется пруд, лужайка для спортивных игр, лес для прогулок под луной, вот только луна отсутствует…

— Извините, — ввернул Кратов. — Но я прибыл сюда не за тем.

— Никто и не намеревается позволять вам бездельничать, милейший Константин… э-э…

— Костя, — хмуро подсказал тот.

— Допустим. Не позднее завтрашнего вечера к нам поступит оперативная информация от стационара Горчакова, и вы займетесь ее анализом.

— А что там?..

— Не знаю, — отрезал Энграф. — Она еще не поступила, а я не провидец. Сразу предупреждаю: вы прибыли сюда не на день и не на два, как опрометчиво полагаете, а на постоянную работу. То, что вы всего лишь ксенолог третьего класса, дела не меняет, пахать будете не меньше моего. Коли вас направили на Сфазис — значит, вы того заслуживаете. Я, к сожалению, занят, Рошар тоже в трудах, первый секретарь Гунганг в отъезде, остальные — в инспекции на своих стационарах. Так что на избыток заботы не уповайте. Впрочем… Можете обратиться к Руточке Венуолите, она у нас свободна.

— Тоже ксенолог? — осторожно спросил Кратов.

— Аллах с вами! Женщина — и ксенолог?! Руточка у нас эколог. Следит за благополучием Парадиза и его постояльцев.

Кратов поднялся. Энграф выпростал из необъятного рукава и протянул ему изящную ладонь.

— Не серчайте, — сказал он. — Мы действительно очень заняты. В нашей работе редко выдаются перерывы. Да вы и сами в том убедитесь.

— Я не сержусь, — вздохнул Кратов и подержал его ладонь, опасаясь повредить ее излишне усердным пожатием.

— Не могу понять, — произнес Энграф задумчиво. — Как вы умудрились так проколоться на Псамме? Судя по вашим аттестациям, этого не могло произойти. Да и методика ваша…

— Тогда я еще был не ксенологом, — стиснув зубы, ответил Кратов. — Всего лишь драйвером.

— Следовательно, вы бывший звездный разведчик? Или, как принято величать друг друга в ваших кругах, звездоход? Занятно. А ведь именно вам приписывается остроумное предотвращение потенциального межрасового конфликта. Очевидно, я что-то упустил, необходимо будет обратиться к материалам миссии на Псамму…

Кратов поспешно вышел на крыльцо.

Он огляделся. Странные корявые деревья вокруг дома по пристальном рассмотрении оказались обычными вишнями, но запах от них исходил действительно непривычный. Кратов медленно стянул с плеч анорак, подумал и заодно избавился и от свитера. Здесь, в этом уголке райской зелени, ему предстояло жить и работать долгие годы. По крайней мере, до тех пор, пока он будет ощущать себя пригодным к этой деятельности. Оставалось загадкой, за какие заслуги он, в общем-то заурядный ксенолог с мизерным опытом, был внезапно направлен сюда, в самое сердце Галактического Братства. Так или иначе, это произошло, и теперь ему следовало доказать, что он попал на свое место, а не на чужое, что ошибки не случилось. Но он никак не мог понять, нравится ему здесь или нет!

Рута Венуолите сидела на корточках перед кустом малины и споро обирала его. Корзинка ее была полна ягод почти доверху. Чуть поодаль, на огуречной грядке, примостился мощный мохнатый пес пегой в яблоках масти и с любовным интересом следил за быстрыми руками Руточки, вывалив розовый влажный язык чуть ли не до земли. Завидя приближавшегося Кратова, пес довольно сдержанно крутнул пышным хвостом и вопросительно поглядел на Руточку, ожидая разъяснений.

— Это Костя, — сказала ему Руточка. — Он будет у нас жить. Люби его и береги.

Пес нехотя оторвал тяжелый зад от теплой грядки и подошел, ткнувшись широкой бородатой мордой Кратову в колени. Тот погладил его по загривку, и пес удалился, полагая, что для первого знакомства достаточно.

— Его зовут, естественно, Полкан, — промолвила Руточка. — Как еще можно окрестить такого могучего зверя? Он здесь для поддержания нормального психологического климата в коллективе. У него есть подруга по имени Мавка, но сейчас она улетела с Мишей Бурцевым на стационар Гленарвана. Наш Полкан переживает разлуку, но вида не подает. Он доверху полон чувством собственного достоинства, хотя и бездельник редкостный. Но эти сумасшедшие ксенологи не обращают на него никакого внимания. Впрочем, и на меня тоже.

— И на меня, — признался Кратов.

— Какой может быть нормальный климат в коллективе, когда они по макушку в своей работе? — пожаловалась Руточка. — Коли их не принуждать, они прекратят есть, пить, спать! Спортивные занятия для них — сущая трагедия. Григорий Матвеевич вторую неделю сидит в своем проклятом кресле, в темноте, и неотрывно смотрит на видеал. А это в его возрасте вредно для глаз… Рошар носится с какими-то плазмоидами. Гунганг посреди ночи сорвался и улетел неведомо куда. Я не удивлюсь, если у них уже образовались жировые складки на животах… Ешьте малину, Костя.

Кратов молча сунул пятерню в корзину.

— Что вы намерены делать, Костя? — спросила Руточка, отбрасывая со лба золотую прядь. Ее милое лицо было перепачкано алым соком и землей.

— То же, что и все. Содействовать формированию пангалактической культуры, или, как любят восклицать дилетанты, Единого Разума Галактики.

— Я тоже люблю так восклицать, когда меня спрашивают, — сказала Руточка. — А кой вам годик, если не секрет?

— Тридцать четвертый. На Земле кто-то опрометчиво счел меня крупным специалистом по прикладной ксенологии. Иначе я не ел бы сейчас ваши ягоды.

— Как же, — усмехнулась Руточка. — Теперь понимаю. Дня три назад Рошар скрестил шпагу с Григорием Матвеевичем по теоретическим вопросам, и они раз двадцать упомянули вашу фамилию, причем оба ссылались на какую-то методику чего-то этакого, да еще на какой-то псаммийский прецедент… Сколько на вашем счету контактов?

— Три, — сдержанно сказал Кратов.

— Небогато. Следует ожидать, что в обозримом будущем вы удалитесь в заоблачные дали и станете изредка возвращаться в свой домик — усталым, задерганным, с нездоровым цветом лица, с полным отсутствием аппетита. И будете безобразно спать до полудня, не обращая внимания на нас с Полканом и Мавкой, а если обращая — то лишь затем, чтобы прогонять с глаз долой.

— Руточка! — запротестовал Кратов. — Это невозможно! На вас нельзя не обращать внимания! Тем более гонять!

— Правда? — недоверчиво спросила женщина. — Полкан, ты слышал?

Пес привстал с насиженной грядки и заворчал.

— Он понял вас превратно, — пояснила Руточка. — К тому же он вообще недолюбливает ксенологов. За меня и за Мавку.

Она подняла голову и к чему-то прислушалась.

— Ну вот, — сказала она удрученно. — Уже пора обедать. Сейчас Григорий Матвеевич будет метать в меня тяжелые предметы. Только, пожалуйста, не вмешивайтесь и не вслушивайтесь в те оскорбления, которыми он станет меня осыпать. Следует помнить, что по природе своей это добрейший, деликатнейший человек. Но он делается невыносим, когда чего-то не понимает. А правда, Костя, что вы были плоддером?

— Правда, — нехотя ответил Кратов. — Шесть лет. Все тот же «псаммийский прецедент».

— Но Гунганг утверждал, что вы были признаны невиновным в случившемся.

«На Псамме погибли трое, — подумал Кратов, нервно покусывая губу. — Инсектоид и два человека, в их числе и тот, кого впоследствии объявили виновником. Я тогда был мальчишкой и очень любил стрелять из фогратора. Любил и, к сожалению, умел. Поэтому никому не дано снять с меня ответственность за мои выстрелы».

— Плоддеры, — Руточка покачала головой. — Добровольные изгнанники. Адский труд и смертельный риск ежечасно. На протяжении шести лет! Вообразить невозможно.

— Рута, — сказал Кратов, — к чему это вы постоянно прислушиваетесь?

— Ах, да, — промолвила Руточка. — Вы у нас новичок. К сфазианской службе времени. Подумайте или произнесите вслух: «Время!» И вам сообщат…

— Двенадцать часов сорок пять минут тридцать секунд, — вклинился в их беседу знакомый кукольный голосок. — Тридцать одна… тридцать две… Второй сегмент пятого малого сфазианского интервала.

— Вот именно, — подтвердила Руточка. — Кстати, мы обедаем в саду, не опаздывайте.

Она встала, отряхнула подол сарафана, а затем неторопливой, но уверенной походкой направилась к пряничному домику, где в одиночестве страдал Энграф. Следом за ней, покачивая крутыми боками, тронулся Полкан. В зубах он нес корзинку. Кратов с сожалением проводил их взглядом. Он вынужден был признаться себе, что был бы не прочь еще поболтать с милой Руточкой. Только бы она не спрашивала про Псамму.

— Коллега Энграф! — донеслось с веранды. — Обедать!

— А поди ты! — загремело в ответ.

Все остальное покрыл раздраженный лай Полкана, не преминувшего вступиться за хозяйку.

Кратов сдернул с куста забытую Руточкой ягоду, вздохнул и побрел куда глаза глядят. Несмотря на отсутствие солнца, становилось не на шутку жарко. Он расстегнул рубашку сверху донизу и закатал рукава.

— Интересно, — пробормотал он, — как у меня с жировыми отложениями?

— Неважно, — откликнулся неутомимый «Буратино». — Они у вас практически отсутствуют.

— А это кто?

— Сфазианская служба здоровья. О вас помнят. О вас заботятся.

— Мамочка моя, — засмеялся Кратов. — Океаны заботы и любви! Даже Полкан — и тот обязан всех любить.

— А как же иначе? — спросил «Буратино» слегка озадаченно. — Разве бывает по-другому?

— Бывает. К сожалению. А может быть, и к добру?

— Где? Где? — всполошился невидимый собеседник. — Назовите координаты!

— Это… м-м… за пределами Сфазиса.

— Жаль, — огорчился «Буратино». — Мы со Сфазиса — никуда.

За фруктовыми деревьями неизвестной разновидности Кратов обнаружил обещанный прекрасный пруд в окружении камышей и карликовых плакучих ив. О большем удовольствии нельзя было и мечтать. Сбросив на ходу одежду, Кратов с разбегу бултыхнулся в прогретую воду, распугав дремавших у поверхности толстопузых тилапий, и со счастливым фырканьем вынырнул на середине. Раскинув руки, он замер в невесомости на легкой волне и закрыл глаза. Остатки раздражения и неуверенности покидали его душу, вымытые прозрачными струями. «Прелестный уголок, — вспомнил он слова Энграфа. — Мечта… Как здорово и быстро можно здесь работать! Вместо того чтобы сидеть наедине с унылыми когитрами и лингварами и медленно дуреть от их зудения — выйти под самосветящееся небо, погулять по саду, мимоходом срывая вишни, поболтать с милой женщиной Руточкой Венуолите. Побегать наперегонки с Полканом, который хотя и обязан любить всех, но, однако же, любит лишь тех, кто готов платить ему взаимностью. А затем бултыхнуться в пруд и переплыть его туда и обратно раз этак с десяток. И если после этого в голову тебе не придет решение всех проблем — значит, ты безнадежный тупица, не ксенологом тебе быть, а разве что инструктором по атлетизму».

Григорий Матвеевич с недовольным видом сидел за деревянным столом под вишней, уткнувшись печальным носом в чашку с кумысом.

— Ты исчадье ада, — сказал он Руточке. — Откуда ты произошла на мою голову?

— То ли еще будет, — произнесла Руточка обещающе. — Надоело с вами нянчиться. Вот свяжусь с Землей и наябедничаю на всех вас — пусть отзывают на принудительный отдых.

— Только посмей! — жалобно вскричал Энграф. — Да буду я играть в этот проклятый теннис, и в футбол буду, шут с ним, но ты молчи!

— Так-то, — сказала Руточка и победоносно поглядела на Кратова.

Тот одобрительно кивал, подметая вторую порцию овощного салата из глубокой глиняной миски.

— Как вы устроились, коллега? — спросил Энграф.

— Думаю, что прекрасно, — сказал Кратов. — У меня еще не было повода заглянуть в свои комнаты, И я где-то затерял свой анорак.

— Пустяки, — промолвил Энграф. — Полкан разыщет. Верно, Полкан?

Пес настороженно покосился на него, словно ожидая подвоха, и нехотя поплелся в глубь сада.

— В отличие от некоторых, — не без ехидства заметила Руточка, — Костя уже успел поплавать в нашем пруду. Зачем я, спрашивается, разбила здесь пруд?

— Пусть вас не шокирует скромное убранство наших жилищ, — пропуская ее реплику мимо ушей, сказал Энграф. — Мы редко принимаем гостей. Кому придет в голову фантазия отправляться в гости в скафандре? Для непосредственных переговоров существуют особые нейтральные зоны. А в повседневной практике мы пользуемся обычными многоканальными видеалами.

— Григорий Матвеевич, — обиженно перебила Руточка. — Вы отнимаете у меня хлеб. Вот вы сейчас уйдете в свою келью, а о чем я должна буду целый день говорить с Костей? Не о ксенологии же!

— А ты не встревай, когда старшие беседуют, — назидательно сказал Энграф. — В прежние времена это называлось «бесчинством», от слова «чин». Титул у тебя, голубушка, не соответствует.

— Кстати, о титулах, — обрадовалась Руточка. — Да будет вам ведомо, Костя, что Григорий Матвеевич в нашем кругу носит неофициальный титул Галактического Посла, что вполне отвечает роду его занятий.

— На ксенологических стационарах его величают точно так же, — подтвердил Кратов.

— Скорость распространения слухов в вакууме намного превышает световую, — с плохо скрытым удовлетворением проворчал Энграф.

— И вот я подумала, — продолжала Руточка, — что поскольку вы, коллега Кратов, станете работать преимущественно в удаленных миссиях, то вам вполне подойдет титул Галактического Консула.

— А что, звучит, — согласился Энграф. — Хотя и не без претенциозности.

— Зато красиво, — сказала Руточка. — И куда короче, нежели ваши официальные должности.

— Не привьется, — смущенно произнес Кратов. — Ко мне прозвища с детства не льнут. Последний раз я носил титул Великого вождя Шаровая Молния почти семнадцать лет назад…

— У меня легкая рука, — заверила его Руточка.

Едва только Энграф удалился, из-за деревьев неспешно появился Полкан, старательно задирая морду, чтобы не волочить зажатый в зубах кратовский анорак по траве.

— Спасибо, коллега, — промолвил Кратов, и Полкан небрежно мотнул хвостом.

— Вы ешьте и пейте, Костя, — сказала Руточка. — А я могу говорить и без вашего участия. В общем-то, мне известны все ваши возможные вопросы. А вам — большинство моих ответов.

— Не думаю, — усмехнулся Кратов. — Можете вы мне объяснить, почему я здесь?

— Это все ваша хитроумная методика. Редко случается, чтобы начинающий ксенолог сразу, с ходу, предложил что-то толковое. Обычно это приходит с опытом. Еще год назад Гунганг сказал Григорию Матвеевичу: «Вот тоже восходящая звезда — некто Кратов».

— Ну уж… — зарделся тот.

— Такими словами и сказал! «Хороша звезда, — возразил Григорий Матвеевич. — Так проколоться на Псамме!» «Проколоться может любой, — заметил Гунганг. — А спасти контакт в подобной пиковой ситуации?» «Озарение!» — упирался Григорий Матвеевич. «Не омраченное пагубным пристрастием к удобным черным креслам», — съязвил Гунганг. Потом они перешли на своеобычную терминологию, и я перестала их понимать.

— Я вынужден принять вашу версию. За неимением иных.

— В вас наверняка зреет следующий вопрос: почему нас так мало. Нас отнюдь не мало — здесь постоянно проживают двадцать три человека, хотя не было случая, чтобы все оказались на местах одновременно. За всеми, кроме Энграфа, меня и Полкана с Мавкой, закреплено по нескольку ксенологических стационаров. Каждый стационар, в свою очередь, располагает штатом примерно в сто квалифицированных ксенологов и без числа обслуживающего персонала: драйверы, экзобиологи, астрофизики, медики… Все это воинство рассредоточено по большим и малым исследовательским, ксенологическим и прочим миссиям, которые подготавливают, устанавливают и поддерживают непосредственные контакты с братьями по разуму и тем самым всемерно способствуют формированию Единого Разума Галактики. Ну, это вы должны знать лучше меня.

Кратов молча кивнул.

— Если я что-то смыслю в ваших делах, — продолжала Руточка, — то для начала, учитывая ваш скромный опыт в координационной деятельности, вам будет передан стационар Ивана Ивановича Горчакова, один из самых благополучных. Там покуда не предвидится никаких проблем. Затем, по всей видимости, стационар Виктора Лермана. Постепенно на вашу голову свалятся задачи посложнее… Все будут рады переложить излишек забот на ваши плечи, благо они широкие. Думаю, последнее обстоятельство сыграло свою роль при вашем приглашении в Парадиз. Вы, Костя, попали в нервный узел, простирающий свои нейроны повсюду, где человечество соприкасается с другими разумными расами — как входящими в Галактическое Братство, так и чужаками. И вам как относительно молодому, полному сил и творческой энергии, да еще восходящей звезде, уготована участь некоего блуждающего нерва в этой схеме.

— Образно, — отметил Кратов. — И многообещающе. Только согласится ли Григорий Матвеевич с вашим прогнозом?

— Вполне. И даже обрадуется всякой вашей инициативе. Григорий Матвеевич, все знают, великий теоретик, координатор и дипломат. Но дальше своего кабинета он не ступает. В космосе он беспомощен, как младенец или, что вам понятнее, как плазмоид в поле тяготения. Обобщать большие объемы информации, делать правильные выводы на основании противоречивых и часто недостоверных данных — это он может. В экстремальных же ситуациях, как точно подметил Гунганг, в цейтноте, он теряет весь свой блеск. Хотя, по легендам, в молодые годы это был звездный разведчик высокого класса. Как сейчас говорят — звездоход. Но с возрастом ему наскучило метаться по Галактике и жонглировать фогратором, и он подался в ксенологи. Как и вы, Костя.

— Руточка, — благоговейно произнес Кратов. — Откуда вы все знаете?

— Я первая всех встречаю и последняя провожаю, — улыбнулась она. — Прочим не до того. А я, как известно, эколог, и моя обязанность поддерживать…

— …нормальный психологический климат в коллективе, — с наслаждением подхватил Кратов.

— Вот именно. Как и Полкан с Мавкой. Верно, коллега Полкан?

Пес моргнул в знак согласия, улыбаясь во всю медвежью морду.

— Пойдемте, Костя, — сказала Руточка. — Мы покажем вам Парадиз.

— Да, но на столе не прибрано, — в замешательстве проговорил Кратов. — Насколько я понял, у вас принято обходиться без техники?

— Ну, не до такой же степени! Ох уж мне эти плоддерские ухватки. Существует сфазианская служба быта. Помните, как в сказке: пойди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что?

— Не помню, — честно сознался Кратов.

— Как-нибудь я расскажу вам эту сказку, — пообещала Руточка.

Этот день мог считаться потерянным. До конца его не произошло ничего замечательного, если не принимать во внимание экскурсии по саду, в котором прятались погруженные в запустение маленькие домики, чьи хозяева появлялись только затем, чтобы выспаться, да и то не каждую ночь. Во время ужина, когда над Парадизом начали сгущаться сумерки, — в соответствии с установленным Руточкой сценарием биологического цикла, — имели место словопрения Галактического Посла и эколога. По-видимому, они стали одной из застольных традиций. Впрочем, увидев выражение лица Кратова, в котором всякий, не обязательно ксенолог высшей квалификации, мог бы прочесть уныние и тоску по настоящей работе, Энграф прекратил перепалку и деловито, с неподдельной заинтересованностью, осведомился у него о граничных среднестатистических значениях коэффициента толерантности для семигуманоидов третьего уровня. Кратов поднапряг свою память и дал ему такую справку, хотя у него возникло тяжкое подозрение, что этот коэффициент совершенно не нужен Энграфу. Вероятно, таким способом Галактический Посол попытался пробудить в новоиспеченном Галактическом Консуле ощущение собственной необходимости и причастности к большому делу. Затем Григорий Матвеевич поднялся, поцеловал Руточку в лоб и величественной походкой удалился к себе. Руточкину бдительность это не усыпило, и она послала ему вдогонку уведомление о том, что если она заметит ночью хотя бы отблеск света в его окнах, то немедленно, не сходя с места, потребует его отправки на Землю, потому что по ночам спят мышата и ежата и ксенологи тоже спят. На что Энграф небрежно, через плечо, ответствовал: «А также поросята и котята, не исключая экологов, вместо того, чтобы заглядывать в чужие окна…» Руточка не нашлась, что возразить, но на ее личике прорисовалось такое отчаяние, что Кратов исполнился сочувствия и сказал ей: «Ну что вы, Руточка, не стоит. Вы же видите — человек увлечен своей работой!» «Ступайте отдыхать, Костя, — обреченно ответила Руточка. — Это вы сейчас такой чуткий. Погляжу я на вас через месяц».

Кратову не хотелось уходить, но рассудок подсказал ему, что Руточке не до него. Вздохнув, он отправился в апартаменты. Ему достались три комнаты по соседству с Энграфом — гостиная, рабочий кабинет и спальня, совершенно пустые и, однако же, носящие следы каждодневной уборки. «Сфазианская служба быта», — произнес Кратов со значением, и старый приятель «Буратино» не заставил себя ждать. «Что бы вы хотели?» — спросил он из пустоты. Кратов смущенно хихикнул — его снова застали врасплох. «Какое-нибудь освещение для начала… — пробормотал он, и тут же вспыхнули невесть откуда возникшие светильники в виде старинных канделябров. — И что-то вроде мебели…» — «Какой стиль вы предпочитаете? Ампир, рококо, модерн? То, о чем вы сейчас подумали, трудно назвать мебелью». — «Возможно. Это была каюта космического корабля. А теперь в голову лезут какие-то гамбсовские стулья!» — «У вас на Земле в последнее время стал популярен стиль «бореаль». — «Я согласен. Все равно не знаю, что это такое». — «Могу я просить вас перейти в другую комнату?» Кратов в некоторой растерянности подчинился, оставив дверь открытой. Пол и стены гостиной зашевелились, заколыхались и с аппетитным чмоканьем принялись порождать низкие округлые кресла, приземистый многоугольный стол, пышный угловой диван цвета морской волны… «Послушайте, — сказал Кратов. — А не могли бы вы достать мне такой же лингвар, как у Григория Матвеевича Энграфа? И хороший сообразительный когитр средней мощности?» — «Лингвар, лингвар… — забормотал «Буратино». — Ах, лингвистический анализатор в гуманоидном исполнении! Есть небольшая сложность — необходимо связаться со сфазианской службой информации, изучить принципиальную схему прибора. Так что раньше утра мы, к нашему сожалению, не сможем вам помочь». «Меня это вполне устроит», — удовлетворенно сказал Кратов. «Тогда перейдите, пожалуйста, в гостиную, а мы займемся вашей спальней». Кратов плюхнулся в кресло и с удивлением обнаружил возле подлокотника свой багаж — контейнер со всякой сентиментальной ерундой, личной библиотекой и любимыми костюмами для ношения в соответствующих погодных условиях и торжественных случаях. Разбирать вещи он решил завтра, принял душ и направился в свежеустроенную спальню. Как выяснилось, стиль «бореаль» предусматривал низкое, похожее на раковину морского гребешка, лежбище такой ширины, что на нем вполне могли бы разместиться с комфортом все наличные сотрудники представительства, включая Полкана.

Кратов сбросил халат и повалился на ложе. Особой мягкостью оно не отличалось. Откуда-то сверху медленно опустилось тончайшее покрывало, язычки теплого нереального пламени в канделябрах замигали и растаяли. Кратов перевернулся на спину, раскинул руки и замер, глядя в темноту.

Итак, он провел первый свой день на Сфазисе. Нельзя было пожаловаться на обилие впечатлений. Горстка людей затерялась среди зелени деревьев и трав, а со всех сторон их окружал чужой мир. Во время прогулки Руточка подвела Кратова к самым границам сектора. Тот ожидал встретить здесь нечто вроде древних пограничных столбов, какой-нибудь силовой барьер, глухую стену, наконец. Однако дальше попросту ничего не было. Травяной ковер внезапно, без перехода, обрывался в никуда, в прозрачную бездонную пустоту. И только протянув руку, Кратов наткнулся на ожидаемую преграду, узнал привычное по исследовательским миссиям изолирующее поле. По ту сторону лежал чужой сектор, надежно скрытый от любопытства землян, точно так же, как и они были упрятаны от посторонних взглядов. Тогда-то у Кратова впервые и возникла эта странная, навязчивая ассоциация с музеем, где в больших, прекрасно оборудованных витринах помещены живые и очень занятные для посетителей экспонаты, поддерживается необходимая температура, освещение, гравитация, создана соответствующая газовая оболочка и кто-то невидимый, неощутимый, невообразимый вращает Сфазис, с любопытством разглядывая величайшую в Галактике коллекцию так называемых разумных существ…

Посреди ночи Кратов неожиданно проснулся от чужого присутствия. Поначалу было тихо, затем кто-то шумно завозился в гостиной. С грохотом опрокинулось кресло, широко распахнулась дверь в спальню. Кратов неплохо видел в темноте, и ему стало не по себе, когда в нескольких шагах от него возник белый призрак без головы и рук, неотвратимо приближающийся к ложу в стиле «бореаль».

— Свет! — приказал Кратов.

— Дьявольщина! — воскликнул призрак, шарахаясь в сторону. — Кто здесь?!

Это был здоровенный человечище в белом комбинезоне, лицо и кисти рук его по цвету напоминали хорошо обожженную глину. Он растерянно мигал маленькими черными глазками, глядя на подобравшегося в пружину Кратова.

— Меня зовут Фред Гунганг, — хрипло сказал великан. — Мне срочно понадобился видеал. Энграф к своему не подпустит, ползти к себе в коттедж не захотелось, и я сунулся сюда. Я не знал, что здесь занято. Ты кто, мальчик?

— Моя фамилия Кратов, — начал было тот, расслабляясь.

Его слова произвели на пришельца неотразимое впечатление. Воздев руки к потолку и едва не касаясь его, Гунганг заметался по спальне.

— Кратов! — рычал он. — О! Наконец-то! Транзактивное взаимодействие! Поливариантность ксенологического интерфейсинга! О! Кратов!

Утихомирившись, он рухнул на свободный участок лежбища.

— Далась вам моя методика, — пробормотал предельно смущенный Кратов. — Что особенного-то? Так и зазнаться недолго.

— Твоя методика, мальчик, открыла глаза мне, старому черномазому черту, на многие вещи, — прохрипел Гунганг. — Лежи, не вставай. Если тебе неловко, я тоже могу лечь. До твоей работы я был противником участия землян в контактах с негуманоидами. Испокон веку считалось, что человек не сможет понять, к примеру, разумную плесень, существуй такая в природе. Нет точек соприкосновения! Ну разве что — через посредников. А ты, сам того не сознавая, заявил мне: ерунда, может. Если не сидеть сложа руки и пялясь на экран лингвара… Кстати, ты когда-нибудь участвовал в контакте с числом посредников более двух?

— Не довелось.

— И не связывайся! Посредники имеют обыкновение беспардонно врать, причем собственное вранье принимают за чистую монету и убеждают в этом соседних посредников. В результате самое простое утверждение искажается до полнейшей ахинеи. А потом все удивляются, что возникают межрасовые конфликты.

— Что-нибудь серьезное? — насторожился Кратов.

— Было серьезное. Хвала небесам, удалось подавить конфликт в зародыше, хотя для этого пришлось организовать дублирующую цепь посредников. Попробуй-ка передать без искажений информацию от колонии полипов к арахноморфам! Первые всю жизнь сиднем сидят на одном месте, вторые теряют ощущение реальности, если проведут в состоянии покоя более пяти минут. А ты, мальчик, наверняка думал, играя в бирюльки с семигуманоидами и мезогуманоидами, что в Галактическом Братстве царит полное взаимопонимание, граничащее с благолепием? Что все разумные расы, рука об руку, щупальце о ложноножку, под руководством сверхмудрых тектонов неуклонно движутся к пангалактической культуре?

— Я так не думал, — сдержанно сказал Кратов.

— Все сатанински сложно, коллега. Я с умилением вспоминаю историю, когда наши отчаянно самонадеянные предки еще в конце двадцатого века пытались завязать контакты с иными цивилизациями при помощи радиосигналов. Какое счастье, что им не удалось! Если бы даже они и сподобились пробудить к себе чей-то интерес, бездна непонимания повергла бы их в депрессию. Человечество заработало бы комплекс неполноценности! Или, имея пагубную привычку рубить гордиевы узлы, впуталось бы в межрасовый конфликт.

— Помнится, вы искали видеал, — осторожно напомнил Кратов.

— А ну их всех! — отмахнулся Гунганг. — Могу я впервые за несколько дней поболтать с братом по разуму без посредничества? Или тебе неприятно мое общество, мальчик?

— Отнюдь, — поспешно возразил Кратов. — Я весь внимание.

— Уже успел пообщаться с Рошаром, — отметил Гунганг. — Знакомый лексикон. Так о чем это мы? Да! Приступая к работе в высшем звене Галактического Братства, дружок, ты всю свою жизнь посвящаешь прогулкам по лезвию остро заточенного ножа. Содружество цивилизаций мало напоминает слюнявый альянс, воспетый фантастами прошлого, когда все только и делают, что изъясняются друг другу в любви да спешат обменяться познаниями. Это клубок сложных и противоречивых взаимоотношений, строящихся на том объективном обстоятельстве, что для каждой цивилизации самое главное — это ее жизненные интересы, ее среда обитания. А поскольку средой обитания каждой цивилизации является вся Галактика, то функция Галактического Братства в первую очередь сводится к тому, чтобы согласовать взаимоисключающие устремления. Да еще и направить их в единое русло, потому что альтернативы пангалактической культуре попросту не существует. Бедные тектоны! Как только у них мозги не взрываются?! Ну, разумеется, «многовекторное мышление», то бишь способность думать одновременно во многих направлениях. Что там еще? «Чувство мира», сиречь мгновенное извлечение полной информации о любом участке матушки Галактики. «Дыхание тектона», неконтролируемые инфразвуковые импульсы как плата за все эти удовольствия. Да еще скромная помощь всех нас и нам подобных… Хвала небесам, Галактика так велика и просторна! Но ведь она пронизана разумом насквозь, скоро в ней станет тесно! Вот тогда-то всем, не исключая никого, придется жарковато.

— Неужели так плохо? — спросил Кратов недоверчиво.

— Почему плохо? — изумился Гунганг. — Разве я сказал — плохо? Я сказал — сложно. Это же естественное явление. Хорошо и просто живется лишь инфузориям: набрела на лакомый кусочек — лопай, не набрела — впадай в спячку до лучших времен. Конечно, доброжелательность органически присуща всем членам Галактического Братства. Но когда речь идет о будущем целой разумной расы, приходится наступать на горло самым благим намерениям. Тогда-то и срабатывают законы Братства, которым следует подчиняться неукоснительно, ибо они объективны. Взвешивать не только личную выгоду, но и выгоду соседей, иначе рано или поздно прижмет и тебя. Уметь уступать! Способность уступать — свойство, присущее только высокоразвитым цивилизациям.

Гунганг проворно поднялся и с наслаждением потянулся.

— В сущности, лишь один закон действует в нашей Галактике, — заявил он. — А все прочее — лишь следствия из него.

— Что же это за закон?

— Разум должен быть вечен. Это закон законов. Закон больших звезд! Обведи его себе в рамочку, мальчик, и повесь на стену. Он обуславливает и необходимость взаимопонимания между всеми мыслящими существами, и неизбежность возникновения пангалактической культуры. И то, что убивать себе подобных и неподобных нельзя. И то, что мы с тобой проторчим среди себе неподобных всю жизнь. И то, что ты сейчас уснешь, а я убреду к себе, потому что видеала ты в своих хоромах пока что не сотворил, а мне он нужен позарез, и поэтому я спать не буду, как и пять предыдущих ночей и миллион последующих.

— Вам необходимо отдохнуть, Фред, — сказал Кратов. — В наших делах нужно иметь свежую голову.

— Пустяки, — произнес Гунганг беспечно. — Я вообще могу не спать. И ты сможешь, когда потребуется.

— Послушайте, — забеспокоился Кратов. — Вы сейчас уйдете и снова исчезнете, а я хотел бы о многом поговорить с вами.

— Мальчик, — нежно сказал гигант. — Говорить с тобой — одно удовольствие. Потому что ты не перебиваешь, а только поддакиваешь и задаешь наводящие вопросы. Ты гениально слушаешь собеседника, и я с тоской буду вспоминать о тебе среди бесцеремонных посредников, которые постоянно норовят тебя перебить и требуют разъяснения каждому твоему слову, да еще с привлечением синонимов. Я буду стремиться к тебе! Ну, за тот бесконечный промежуток времени, что ты проведешь на Сфазисе, мы наверняка увидимся еще хотя бы раз. А теперь я удаляюсь, ибо ночью, как любит подчеркивать милая девочка Руточка, спят мышата и ежата, не спит только старый черт Фред Гунганг, а ты еще крайне юн, чтобы обижать ее непослушанием. Кстати, я ее не увижу и потому доверяю тебе поцеловать ее от моего имени в ясный, не омраченный заботами лобик.

С этими словами он ринулся в темную гостиную. Оттуда немедленно донесся грохот роняемого контейнера, хриплые апелляции к дьяволу и звуки поспешных тяжелых шагов. Жалобно скрипнуло крыльцо, зашуршала дверь. И все стихло.

Поутру Кратов обнаружил в рабочем кабинете обещанный лингвар. Некоторое время он молча стоял возле прибора, затаив дыхание, пока наконец не отважился погладить его по матовому боку. Примостившийся у письменного стола когитр взирал на происходящее с философским равнодушием, лениво помигивая глазенками-видеорецепторами.

— Спасибо, — сказал Кратов, обращаясь к незримому «Буратино».

— Это вы мне? — осведомился когитр и на всякий случай ответил: — Пожалуйста.

На радостях Кратов искупался в пруду — вода показалась ему жутко холодной, — а затем вдоволь надурился на берегу с Полканом, донельзя ему за то благодарным. Придя на лужайку, он застал там Руточку и второго секретаря, ожесточенно сражавшихся в лаун-теннис. Рошар, обнаженный по пояс, бил точно и, как показалось Кратову, безжалостно. Его движения были расчетливы до автоматизма. На голом черепе проступили мелкие росинки пота. Что же касалось Руточки, то от нее валил пар.

— Достаточно, сударыня, вы побеждены, — с церемонным поклоном объявил Рошар. — Благоволите признать этот очевидный факт.

Закусив губку, Руточка швырнула ракетку на траву и ушла за деревья. Кратову это не слишком понравилось, и он двинулся было следом, лихорадочно вспоминая, как полагается утешать хорошеньких женщин, но на полпути был перехвачен Рошаром.

— Приветствую вас, коллега, — невозмутимо произнес тот. — Как почивалось? Пусть вас не смущает несколько подавленное настроение нашего очаровательного эколога. Руточка желала доказать мне, что ввиду чрезмерного усердия в своей деятельности я пренебрегал телесным благополучием и стал немощен. Мы заключили пари. Естественно, я одержал полную викторию, как и в прежние добрые времена. А женщины, да будет вам ведомо, не любят терпеть поражений. Какой вид спорта вы предпочитаете?

— Борьбу, — мрачно ответил Кратов, высматривая за вишнями обиженную Руточку.

— О, достойное похвалы увлечение! — воскликнул Рошар и внезапно кинулся на Кратова, обхватив его жилистыми руками поперек туловища.

Прежде чем застигнутый врасплох Кратов успел опомниться, сработали условные рефлексы. Второй секретарь безо всякого вмешательства сфазианских служб взлетел примерно на высоту собственного роста ногами вперед, а затем с воплем обрушился на траву, заботливо приземленный на обе лопатки, а также тщательно облаянный подоспевшим Полканом.

— Пожалуйста, не сердитесь, Жан, — сгорая от смущения, проговорил Кратов. — Но вы первый начали.

— Бесподобно, — просипел Рошар. — Что это было?!

— Сэоинагэ, бросок через плечо из классического дзюдо. В комбинации с удушающим захватом намидзю-дзидзимэ.

— Звучит впечатляюще. А выглядит и много более того. Не затруднит ли вас, коллега, убрать руки с моего горла, пока я еще немного дышу?

— Да, конечно, — сказал Кратов и отпустил Рошара.

— Напрасно, — промолвила со злорадством подошедшая Руточка. — Было бы славно, если бы вы поставили его на голову и продержали в таком положении до обеда.

— Только не это! — запротестовал Рошар. — Мне предстоит аудиенция у коллеги плазмоида, а мое объяснение своего отсутствия под столь экзотическим предлогом вряд ли встретит понимание.

— Григорий Матвеевич так и не появлялся, — удрученно заметила Руточка.

— Ночные бдения, — с готовностью наябедничал Рошар.

— Руточка, — наконец отважился Кратов. — Ночью меня посетил Фред Гунганг…

— О боже, — сказала та. — Все посходили с ума!

— Так вот, он просил поцеловать вас от его имени. Как это он выразился — в не омраченный заботами лобик.

— Отчего же неомраченный? — усмехнулась Руточка. — Еще как омраченный. Великая забота — отучить взрослых людей от ребячества в отношении своего бренного и, увы, быстроизнашивающегося тела.

— Что же, — растерялся Кратов. — В лобик нельзя?

— Целуйте куда хотите, — проворчала Руточка.

— Да что же вы медлите, неразумное дитя?! — застонал Рошар. — Исполняйте волю старшего товарища! Эх, где же я-то пропадал всю ночь…

— Валяйте, Костя, — вздохнула Руточка, подставляя щеку.

Стол уже был накрыт. Преобладали дары местного огорода: молодые, в пупырышках, огурцы и удлиненные глянцево-красные помидоры, ворох пахучей зелени на деревянном подносе. Самым замечательным было то, что из домика вышел Энграф в неизменном халате. Пробурчав приветствие, он приступил к завтраку. Глаза его, пустые и безразличные, были устремлены на миску с малиной.

— Мне кажется, — сказала Руточка, — что назрела необходимость довести до сведения земного руководства…

— Не надо, голубушка, — остановил ее Рошар, погладив по локотку. — Отложи свои нотации до лучших времен. Сейчас контакт с Григорием Матвеевичем невозможен. В ксенологии существует такое понятие: сезонная контактная мобильность. Проиллюстрирую примером. Зимой, скажем, с медведями контакт немыслим, разве что с шатунами. А знаешь галактическую байку о Молчащих? Так вот…

Энграф резко отодвинул свою тарелку, вскинув клочковатые брови.

— Я ценю ваше чувство юмора, Батист, — лязгнул он. — Однако всему есть мера. Потрудитесь уважать хотя бы мой возраст.

— Простите, Григорий Матвеевич, — пробормотал Рошар. Лицо его побурело. — Ваш возраст я, безусловно, уважаю…

Энграф опустил голову и побарабанил нервными пальцами по столешнице. Затем молча встал и ушел к себе.

— Скандал в благородном семействе, — растерянно выдавил сконфуженный до предела Рошар. — Что это нынче с нашим Послом? Я его таким еще не видывал.

— Зато я вижу каждый день, — произнесла Руточка. — В психологической атмосфере коллектива наблюдается похолодание. Первый заморозок… Нет уж, дудки!

Она выскочила из-за стола и почти бегом направилась к своему коттеджу.

— Да что здесь происходит наконец? — встревоженно спросил Кратов.

— Руточка всецело права, — сказал Рошар в задумчивости. — Мы крупно заработались. Я тут со своими шуточками… Интересно, хватит ей решимости связаться-таки с Землей?

Громко хлопнула дверь, и на пороге пряничного домика возник Энграф. Оглядевшись, он с неожиданной резвостью бросился вслед за Руточкой.

— Примется уговаривать, — усмехнулся Рошар. — И наверняка в том преуспеет. Крупнейший ксенолог, специалист по уговорам, и слабая женщина. А напрасно.

— Да нельзя же так, — вскипел Кратов. — Что-то надо делать!

— Бесспорно. Да только кому надо? Руточка чересчур добра, ее способен растрогать кто угодно. Энграф ничего не видит дальше своих манускриптов. Гунганг бывает здесь набегами, преимущественно по ночам, и ему все кажется нормальным. Бурцев не бывает здесь практически никогда.

— А вы?

— А что я? — Рошар пожал плечами. — У меня аудиенция.

Из-за вишен появился Энграф. Утолкав руки в карманы великолепного халата, он приблизился к столу и остановился, переминаясь с ноги на ногу.

— Батист, — сказал он. — Я был несколько несдержан.

— Да полно, Григорий Матвеевич, — запротестовал Рошар. — Вы справедливо заметили, что нынче мой юмор в значительной степени лишился присущей ему изысканности.

— Хитрец, — произнес Энграф. — Вы же знаете — эта история с нападением на корабль вышибла меня из колеи. Оставим это. У меня к вам просьба: прежде чем вы улетите к своему плазмоиду, передайте коллеге Кратову дела по стационару Горчакова.

— Всенепременно, — сказал Рошар.

Ссутулившись и волоча ноги, Энграф побрел прочь — куда-то между домов, за куст смородины. На него было больно смотреть.

— У меня такое ощущение, — сказал Кратов, — что Руточка не дала себя уговорить.

— Небезосновательно, — согласился Рошар. — Все к лучшему в этом странном мире. Кстати, о стационаре Горчакова.

— Я весь обратился в слух, сударь.

— Собственно, что я могу вам передать? Стационар, сиречь постоянно действующая плането-независимая ксенологическая база, содержится Горчаковым в исключительном порядке. В настоящее время он медленно дрейфует в межзвездном эфире в сторону одной премиленькой планетки, которую мы желали бы исследовать на предмет освоения. На его борту обитают семьдесят шесть ксенологов, значительная часть коих трудится на поприще пангалактической культуры в окрестных системах. Никаких проблем, ничего экстраординарного в обозримом будущем там не предвидится. Исчерпывающую информацию вы можете получить по обычным каналам экзометральной связи либо от Горчакова лично.

— Могу я там побывать?

— Безусловно. Как это проделать, проконсультируйтесь у Руточки. — Рошар обратил лицо к небу и прислушался. — Меня ждут. Принужден покинуть вас, — он усмехнулся, — коллега Галактический Консул.

Взгляд Руточки был печален. В уголках глаз проступили прежде неразличимые под загаром мелкие морщинки.

— Вот и вы — тоже… — сказала она. — Что ж, пойдемте в наш зверинец.

— Куда? — опешил Кратов.

Руточка молча шагала впереди. Трусивший рядом Полкан вдруг замер и присел, глухо заворчав. Шерсть на его загривке встопорщилась, уши отлегли, между вздрагивающими губами обнажились белые страшноватые клыки. А затем могучий и отважный пес поджал хвостище и ударился в паническое бегство.

Изумленный до предела Кратов увидел, как у самых ног Руточки разверзлась пропасть и оттуда выметнулась трепещущая радужная перепонка, вспучилась гигантским мыльным пузырем и бесшумно лопнула. А на ее месте осталась круглая платформа из зеркального металла, на которой сверкала под самосветящимся небом огромная перламутровая раковина. Внутри нее высились постаменты из черного пористого камня, в большинстве пустые. Но на ближайшем вольготно возлежала серая лоснящаяся туша, похожая на средних размеров кита. Туша была покрыта редкой жесткой шерстью, бока ее чуть заметно вздымались.

— Вот ваш межзвездный транспорт, — сказала Руточка. — Молодой, полный сил и энергии. Как и вы.

— Он что же — живой? — растерялся Кратов.

— Представьте себе. Это биотехн. Специально выращен для экзометральных переходов, программы старта — финиша вложены в него на уровне инстинктов. Вдобавок, как и большинство биотехнов, он наделен зачатками разума и способен испытывать привязанность к хозяину, которого он не спутает ни с кем и с которым находится в непрерывном биологическом контакте. Господи, и здесь это слово! Со временем, когда вы привыкнете друг к другу, он будет о вас трогательно заботиться.

— Как же он узнает, что я и есть его хозяин?

— Когда зайдете в кабину, то положите ладонь на пульт и посидите так минут пять-десять. За это время он успеет вас признать и полюбить. Правда, просто?

Борясь с легким отвращением, Кратов приблизился к биотехну и осторожно потыкал пальцем в бок. Он ощутил упругое и теплое тело, едва заметно дрогнувшее от прикосновения. С громким чмоканьем туша распахнула воронкообразный рот, затянутый белесой пленкой.

— Он приглашает вас в кабину, — пояснила Руточка. — На пленку не обращайте внимания, это всего лишь защитный экран. Там, внутри, установлен интерфейс, он сгодится вам на первое время. В нем содержатся система координат и правила ориентировки в экзометрии. Можете назвать место, куда хотите лететь, а интерфейс переведет ваши слова биотехну. Чтобы вернуться из любой точки Галактики сюда, достаточно сказать вслух или мысленно: «Домой». Биотехн всегда помнит, где его дом. Все, кажется.

Она повернулась и пошла прочь, низко наклонив голову. Ветер, играя, взбрасывал ее золотые волосы.

— Руточка! — позвал Кратов.

Женщина ускорила шаги.

— Как вы мне надоели… — услышал Кратов.

Он едва совладал с желанием догнать ее, обнять за плечи, приласкать и утешить, словно обиженного ребенка. Но это был не тот выход. «Что-то надо делать, — подумал он. — Не опоздай, звездоход!»

— Добро, — сказал он вслух. — Лететь так лететь!

Его рука беспрепятственно прошла сквозь экран. Зажмурившись, Кратов пригнулся и полез в отверстие, готовый ко всему. Даже к тому, что его тотчас же начнут жевать и переваривать. Однако пальцы уперлись в сухую податливую преграду. Только тогда он осмелился открыть глаза.

Никаких сюрпризов его не ожидало. Все оказалось, как в обычной пилотской кабине. Впрочем, приборы отсутствовали начисто. Имелось углубление в задней стенке, немедленно преобразовавшееся в кресло. Гладкий выступ впереди, очевидно, и был обещанным пультом. Выпуклое бельмо над ним наполнилось исходящим изнутри светом и стало панорамным экраном. Кратов увидел сходящиеся вокруг площадки стенки раковины, за ними — деревья с застывшими в безветрии кронами и уходящую Руточку.

— Здравствуй, зверюга, — сказал он биотехну. — Говорят, я твой хозяин.

Он положил ладони на пульт.

Поначалу он не почувствовал ничего особенного, кроме слабой вибрации. Затем легкое покалывание прошло сквозь кожу ладоней, отозвалось в каждом нерве непроизвольно напрягшегося тела. Незримые нити соединили его с этим чудо-зверем в неразрывное целое. Кратов откинулся в кресле, погружаясь в медленные, спокойные мысли биотехна…

Биотехн умел думать и принимать решения — иначе ему ни за что не сориентироваться ни в открытом космосе, ни, тем более, в экзометрии. Но способности его были сродни инстинктам птичьих стай, находящих дорогу по звездам, а побуждения сводились к одному — защите хозяина от малейшей опасности. Раса биотехнов для космических полетов была создана искусственно на основе живых существ — анаэробов, природной средой обитания которых является экзометрия — «внемерное пространство», позволяющее кораблям Галактического Братства мгновенно покрывать любые расстояния. В экзометрии все еще было полно диких сородичей биотехна, и встреча с ними сулила не меньше неприятностей, нежели нуль-потоки, отбиравшие энергию. Но отныне для биотехна не было никого ближе и роднее, чем Кратов, и он был готов служить ему, пока не умрет, — а умирать он еще не научился. И если нужно, будет драться за него до последнего импульса, до последнего всплеска энергии, даже если вся Галактика восстанет против него…

Кратов отдернул ладони, и наваждение оборвалось. Он снова ощутил себя человеком, а не командным придатком к серой туше, до краев преисполненной любви и преданности.

— Хочешь, я стану звать тебя Чудо-Юдо-Рыба-Кит? — спросил он.

Биотехн пришел от этой мысли в щенячий восторг.

— Тогда летим, — сказал Кратов.

— Куда? — с готовностью осведомился Чудо-Юдо.

— Сто метров прямо, — решительно произнес Кратов. — Посадка на зеленой лужайке для спортивных игр.

Его развеселила предложенная им система координат, и он ожидал, что биотехн выразит удивление. Но тот оказался сообразительным и приступил к исполнению. Он торжественно, неспешно всплыл над платформой, разворачиваясь тупым носом в указанном направлении.

Пока Чудо-Юдо-Рыба-Кит набирал высоту, Кратов спрашивал у себя, правильно ли он поступает. И тут же сам себе отвечал, что иначе нельзя. Кто-то должен был действовать.

— Мама! — вскрикнула Руточка, отшатнувшись и закрывая в испуге лицо загорелыми руками.

В двух шагах от нее, возникший из пустоты, на траву мягко шлепнулся чудовищный биотехн, подрагивая лоснящимися боками. Из люка высунулась светящаяся удовольствием физиономия Кратова.

— Вы делаете поразительные успехи, — упавшим голосом сказала Руточка.

— Ни к чему комплименты, — заявил Кратов. — Полезайте в кабину.

— Зачем?!

— Потом как-нибудь объясню, — он почти силой втащил ее вовнутрь и усадил рядом, в предупредительно расширившееся кресло.

Затиснутая тяжелым кратовским плечом, Руточка в полной растерянности наблюдала за его манипуляциями. Кратов нежно поглаживал пульт, губы его беззвучно шевелились, по лицу блуждала блаженная улыбка. На экране перед ним стремительно проваливался вниз привычный пейзаж Парадиза.

— Что происходит, Костя? — строго спросила Руточка.

— Ничего особенного, — пояснил тот. — Я вас похитил.

Руточка не выдержала и рассмеялась.

— И что же вы сделаете со мной? Потребуете выкуп?

— Не исключено, — серьезно сказал Кратов. — Мне стало известно, что все свое личное время вы посвятили благополучию Парадиза и населяющих его неблагодарных ксенологов. Что вы, требуя от Энграфа и его коллег уважительного отношения к их здоровью, пренебрегаете собственным. В частности — не посещаете Землю в полагающиеся вам периоды отдыха. Я считаю такое положение вещей ненормальным и под свою ответственность направляю вас в отпуск, вернуться из которого вы имеете право не ранее чем через месяц.

— Ого! — удивилась Руточка. — Уж не на Землю ли мы летим?

— Вот именно.

Руточка окаменела от неожиданности. Затем отчаянно попыталась высвободиться из своего угла.

— Остановите это чудовище! — воскликнула она. — Я хочу выйти!

— Ну что вы, Руточка, — мягко сказал Кратов. — Из этого вида транспорта нельзя выскакивать на ходу. Тем более что мы удалились от Сфазиса парсеков на пятьдесят.

— Вы соображаете, что вы наделали?! — закричала Руточка. — Плоддер несчастный! Кому от этого станет хуже? Они и не заметят моего отсутствия, а за садом и огородом нужен уход, пора делать прививку яблоням, подвязывать виноград, пропалывать грядки! А кто будет чистить пруд от тины? Коза Машка со дня на день ждет потомство, какой может быть отпуск?!

— Да, я бывший плоддер, — многообещающим тоном произнес Кратов. — И не советую со мной пререкаться. Иначе я запрещу вам появляться на Сфазисе в течение года.

— Первым же рейсом я вернусь, — упрямо сказала Руточка.

— А я снова вас умыкну.

— Все равно.

— Нет, не все! — рявкнул Кратов. — Вы что — нянька этим великовозрастным сорванцам?! Может быть, носы будете им вытирать? Даже мне видно, что им доставляет удовольствие принуждать вас бегать за ними. А вы терпите, когда вас ни во что не ставят. Ничего страшного за время вашего отсутствия не произойдет, могу вас заверить. Разве что ксенологи обнаружат, как им недостает вашей заботы. И коза отлично разрешится без вашего надзора, как поступали ее предки тысячи лет… Послушайте, Рута, у вас есть семья?

— Родители в Укмерге. Какое это имеет значение?

— Если вы захотите… — Кратов замялся. — В общем, если у вас появится настоящая семья, то я добьюсь продления вашего отпуска на любой срок. — Он стиснул зубы и уставился в мерцающий экран перед собой. — Потому что… работа работой, но женщине положено иметь детей!

— Костя… Вы думаете, что это так просто — создать семью, нарожать детей?

— Нет, я так не думаю. Но гораздо проще, чем вы подозреваете. Не надо только сидеть сложа руки и сетовать на горькую судьбинушку!

Руточка вдруг прыснула и расхохоталась.

— Нет, это невозможно! — всхлипывая сквозь смех, вымолвила она. — Мальчик, который агукал и пускал пузыри на радость папочке с мамочкой, когда я впервые поцеловалась, учит меня жизни! Костик, я же старше вас, неужели не видно?!

— Что с того? Что вы, собственно, такого пережили на своем Сфазисе, в компании Полкана да Мавки, за бесконечными прививками, прополками и козьими проблемами?

— А что пережил ты? — оборвала веселье Руточка. — Детство, отрочество, юность? Ну, был звездоходом, угодил в плоддеры, подался в ксенологи. Я тоже не родилась на Сфазисе, у меня есть свое прошлое!

— Толку-то что? — пожал плечами Кратов. — Наверняка донимали своими заботами кого-нибудь еще. А избыток внимания вреден даже детям — у них от того капризы начинаются. Разве удивительно, что Энграф у вас научился капризничать? «О вас помнят, о вас заботятся!» — передразнил он. — Океаны любви, сплошной розовый сироп. Даже тошнит!

Биотехн вынырнул из экзометрии в верхних слоях земной атмосферы и пошел на снижение. «Никогда такого не видел, — ворчал он. — Все незнакомое…» Он пробил плотные пегие облака и теперь медленно опускался на дневную сторону планеты, чуть покачиваясь в восходящих потоках воздуха.

— Хочу напомнить вам, Рута, — сказал Кратов. — Как и положено, по прибытии на Землю вы обязаны представить своему руководству полный и объективный отчет о состоянии дел на Сфазисе. Надеюсь, вы ни о чем не умолчите.

— Я тоже, — вздохнула Руточка. — Надеюсь.

Чудо-Юдо-Рыба-Кит спланировал в густой ковыль, посреди бесконечной дикой степи, в ложбину между двумя полуобрушившимися курганами. Он продолжал бухтеть и жаловаться, но Кратов уже не слушал его. Он выскочил наружу и, стоя по пояс в сырой траве, жадно впитывал ее трудный шелест, далекие крики всполошенных птиц, раскаты удалявшегося грома. Только что здесь прокатилась гроза, и еще накрапывал мелкий дождик.

— Пяти дней не прошло, — сказал Кратов. — А я успел соскучиться.

Он помог Руточке выкарабкаться из кабины, и теперь они стояли рядом, держась за руки, мокрые и немного встревоженные оттого, что и им передалась грозовая тревога самой степи.

— Где это мы плюхнулись? — спросила Руточка.

— Честное слово, не знаю. Неподалеку я видел автостраду. Если хотите, я вас провожу.

— Не хочу. Здесь я сама. Выберусь на дорогу и вызову какой-нибудь транспорт.

Руточка пошла вперед, раздвигая ковыль руками, оступаясь на невидимых бугорках. Через каждый десяток шагов она оборачивалась, и в ее взгляде Кратову мерещилась неуверенность. Тогда он шутливо грозил ей пальцем.

Потом он вернулся в кабину и долго сидел у открытого люка, молча улыбаясь собственным мыслям.

— Мальчик, — наконец пробормотал он. — Сопляк. Тоже выбрал время…

Он закрыл глаза, и память услужливо вернула ему все накопившиеся за неполные сутки Руточкины образы. Вот она тайком хихикает над его суетливым усердием в освоении премудростей сфазианского быта. Вот она атакует разнеженного Энграфа. Вот она безразлично бредет по тропинке среди земных вишен и яблонь под чужим бессолнечным небом…

«Послушай, звездоход, — подумал он. — Когда ты окончательно повзрослеешь? Уж как тебя жизнь ни мотала, ни била об острые углы… Пора бы тебе на четвертом десятке отучиться влюбляться во всех красивых женщин Галактики. И вообще — биографию Галактического Консула, — при этой мысли он сардонически усмехнулся, — уместно было бы открыть каким-нибудь настоящим делом!»

Он закрыл люк.

— Чудушко, — величественно приказал он. — Домой, Китяра.

Когда биотехн, ворча на донимавшее атмосферное электричество, всплывал над степью к зашторенному низкими тучами небу, Кратову помстилось, будто на обочине автострады одиноко застыла женская фигура.

Он стиснул зубы, отвел взгляд от экрана и не смотрел на него до самого Сфазиса.

— Я слушаю вас, Григорий Матвеевич, — сказал Кратов, неслышно возникая в дверях.

Энграф лежал в кресле, закутавшись во все тот же грандиозный халатище. Он был сердит и нахохлен.

— Где Руточка? — спросил он мрачно.

— Я отправил ее на Землю, — с готовностью сообщил Кратов. — Надолго.

— Вы с ума… — начал было Энграф, но натолкнулся на полный ледяной безмятежности взгляд Кратова и осекся. Помолчав, он буркнул: — Вы могли бы приличия ради иногда согласовывать свои решения со мной. Как-никак я руковожу представительством.

— Согласовывать? — кротко переспросил Кратов. — Зачем?

— То есть как? — опешил Энграф. — Вы самовольно лишаете наш коллектив одного из его членов, обрекая на произвол все наше достаточно хрупкое экологическое благополучие. И потом — хотелось бы предварительно поговорить с человеком, отбывающим на Землю. Вы же знаете, как все мы ценим и любим нашу Руточку.

— Ложь, — спокойно возразил Кратов.

Энграф с возмущением передернул худыми плечами.

— Я не потерплю такого тона, — произнес он резким голосом.

— А она терпела, — сказал Кратов. — Сносила от вас любой тон, любые капризы, и со временем вы перестали замечать в ней не то что женщину, а и человека. Вы и ваши коллеги воспринимали ее как досадное обстоятельство, с которым приходится мириться и необходимо бороться в меру сил — грубостью ли, иронией ли. Как побочный эффект великолепных условий для работы. Разве можно, Григорий Матвеевич, называть красивую женщину исчадьем ада?

— Этого не было, — запротестовал Энграф.

— И не то еще было! А когда человек видит, что ни он, ни труд его никому не нужны, он теряет к себе уважение, тупеет и остывает. Так что не ценили вы, не любили Руточку. Вы, специалисты по контактам с самыми что ни на есть невероятными разумными субстанциями, потерпели провал в контакте с обычным человеком. Про-ко-ло-лись! Простите, но это свидетельствует о вашей профессиональной некомпетентности.

— Ну, не стоит утрировать, — недовольно сказал Энграф. — Конечно, все мы несколько увлечены своей работой, но в ксенологии ничего не добьешься без полной самоотдачи. Как и во всяком серьезном деле, между прочим. Каждый из нас находится на своем месте и, вполне естественно, требует уважения к плодам своего труда. Мы — ксенологи, а Руточка — эколог.

— Она ваш труд, сколько мне известно, уважает, — вставил Кратов.

— И не вам судить о компетентности, — продолжал Энграф наставительно. — Моей и чьей бы то ни было. Вы здесь без году неделя, вы еще мальчик…

— Стоп, — оборвал его Кратов. — Я вам не мальчик. Если я здесь, на Сфазисе, значит — я ваш коллега и требую к себе соответствующего отношения. А если вы имеете в виду мой возраст, то вам придется смириться с тем обстоятельством, что я стану называть вас дедушкой.

Энграф даже дышать перестал от негодования. Он сцепил длинные пальцы в замок так, что они побелели, но совладал с собой.

— Хорошо, — выдавил он. — Согласен. Тут вы, как ни досадно, правы.

— Вот вы обиделись, что я не пришел к вам за советом, — сказал Кратов. — А часто ли к вам обращаются другие? Например, знаете ли вы, где сейчас второй секретарь представительства Жан Батист Рошар?

— Болтает со своим плазмоидом, вероятно, — ответил Энграф пренебрежительно.

— Вполне возможно. Но еще более вероятно, что в данный момент он рыщет по огороду в поисках Руточки, дабы она приготовила ему обед.

Энграф поспешно глянул в окно. Он увидел нелепую в своей хламиде долговязую фигуру Рошара, в позе трагического отчаяния замершую над огуречной грядкой.

— Может быть, вы знаете, о чем он болтает с плазмоидом? — осведомился Кратов. — А где пропадает целыми днями Фред Гунганг? Чем занят мифический Бурцев, который вообще здесь не появляется? Чем занят хотя бы один из сотрудников вверенного вам человеческого сообщества?

Энграф конфузливо покусал губы.

— Бездельников здесь нет, — пробормотал он.

— Коллега Рошар испытывает на плазмоиде свою экспериментальную методику организации инконтактных связей посредством среды образов и понятий высшей математики. Занятно, спору нет, но в это время обострилась ситуация в ксенологической миссии Клермонта, которая ведет переговоры с обитателями системы Пирош-Ас о совместной добыче ценных минералов для земной медицины. Миссия подконтрольна Рошару, и там нет ксенологов классом выше четвертого, потому что никто не ждал сложностей. Я был там два часа назад, кое-что мы придумали, но нужна срочная поддержка. Коллега Гунганг участвует в ипостаси посредника в любопытном многоступенчатом контакте, а в подконтрольной ему группе Тамия уныние, потому что аборигены планеты Пратамра отчего-то не идут на контакт, а надо бы, ведь они владеют секретом выращивания знаменитого хлебного куста, который нигде, кроме Пратамры, доселе не обнаружен. Коллега Бурцев канул в небытие, внедрившись в племя примитивных гуманоидов Вериты, а на стационаре Гленарвана он был не более получаса и позабыл там бедную Мавку, обрекая тем самым Полкана на одиночество. Что ему до переживаний какого-то там Полкана?! Я слетал и доставил несчастную Мавку в Парадиз еще утром, можете не хвататься за браслет. Кстати, вы разгадали смысл того послания с Винде-Миатрикс Третьей?

— Нет, не успел, — едва слышно сказал Энграф.

— Потому что сегодня ночью его расшифровала работавшая независимо от вас группа интегральных когитров Уральского филиала Академии наук, не так ли? Да-а… — протянул Кратов укоризненно. — А вы бились над ним, точнее, бездарно убили на него целую неделю своего драгоценного времени!

— Вы и это знаете, — криво усмехнулся Энграф. — Лучше бы вам заняться доверенным вашему попечению стационаром Горчакова…

— Я и там был, — заявил Кратов. — У них полный порядок. Мы договорились с Лейтнером — сам Горчаков в отпуске на Земле, — что раз в два дня он будет по спецканалу докладывать мне обстановку с исследованиями той самой премиленькой планетки, к которой дрейфует стационар.

— Неужели вы успели столько натворить за одно утро? — спросил Энграф недоверчиво.

— Ничего фантастического здесь нет, — промолвил Кратов. — Главное — не сидеть сложа руки, не уговаривать самого себя, мол, все едино не успеть.

— Нет, вы не мальчик, — произнес Энграф раздумчиво. — Вы, коллега, дьявольский коктейль из звездохода, плоддера и ксенолога, с явным преобладанием первых двух компонентов! Как ни огорчительно, вы опять оказались правы. Очень легко мы стали поддаваться на собственные уговоры. Особенно убедительно действует довод, что годы уже немалые. Преподлейший, должно заметить, довод! Человек начинает дряхлеть именно в тот момент, когда впервые согласится с мыслью о своей старости. Да, мыслить, оценивать, анализировать — это мы здорово умеем. А ведь зачастую необходимо отложить всяческие рефлексии на потом и как следует пошевелить конечностями! Успевать, а не искать оправданий собственным опозданиям! Как вы находите, коллега?

— Григорий Матвеевич, — сказал Кратов вкрадчиво. — Хочу поставить вас в известность, что на время отпуска Руточки вам придется принять на свои плечи бремя прополки и подвязывания виноградных кустов.

— Как это? — насупился Энграф.

— Очень просто, — пояснил Кратов с охотой. — Руками и мотыгой. Экология — хозяйство хлопотное, так что всем хватит забот. К примеру, я иду, — он тяжко вздохнул, — принимать роды у козы Машки.

Часть вторая ЦЕРУС-1

Они провалились в нуль-поток, словно в омут, и он сразу стал их засасывать — торопливо и жадно. Нуль-поток был хуже омута, хуже самой поганой трясины, из которой есть какой-то, пусть малый, шанс выкарабкаться, уцепившись за нависшую ветку, ущупав подвернувшуюся кочку. За что можно уцепиться в экзометрии, на что опереться там, где ничего нет — самая пустая пустота во вселенной? Кратову, закаменевшему в своем кресле, нуль-поток чудился каким-то библейским Левиафаном со средневековых гравюр, намотавшим чешуйчатое беспредельное удавье тулово на теплые бока Чуда-Юда и приноравливавшимся, как бы поскорее заглотать его целиком — с чавканьем и присвистом. А покуда он просто душил его, отнимая накопленную для экзометрального перехода энергию, и не по крохам, как это случается при кратковременной стычке с одиноко блуждающими нуль-облачками, а сразу большими кусками. Хищно отъедая у Чуда-Юда месяцы и годы его бесконечной жизни… Но Чудо-Юдо-Рыба-Кит был молод и азартен, он боролся за себя и за хозяина, заполняя самую пустую пустоту вокруг себя ориентированным энергополем, бултыхаясь и карабкаясь в им же созданном озерке нормально заряженной материи, надстраивая самому себе спасительную ветку, лепя из подлой трясинной жижи кочку-выручалочку. Кратов, скорчившись в темном пузырьке кабины, снова и снова пытался связаться со стационаром, но ЭМ-связь гасла в нуль-потоке, вязла в нем, растворялась. «Могу я помочь тебе?» — мысленно спрашивал Кратов у Чуда-Юда. Ответа не было. Да и какой нужен был ответ? Биотехн боролся молча. Тогда Кратов закрыл глаза и откинулся на спинку кресла. Извне до него не доносилось ни единого звука — и не могло быть никаких звуков, — в кабине было мягко и уютно, не холодно и не жарко, даже не трясло. Смертельная схватка шла незримо и неощутимо. «Уснуть, что ли?» Кратов поежился. Уснуть, не ведая, проснешься ли. Глупо… Если Чудо-Юдо-Рыба-Кит проиграет, никому и никогда не узнать, где нашел свой конец Константин Кратов, он же Галактический Консул, как его иногда величают братья по крови. Те, кто постарше, — с легкой и доброй иронией, ровесники — с дружеским уважением, а неоперившиеся птенчики — с широко распахнутыми от восхищения и зависти глазищами. Его исчезновение станет одной из великих тайн Галактики. Нуль-поток попросту разъест выдохшегося биотехна вместе с наездником, точнее — внутриездником. И унесется дальше, ищи ветра в поле…

«Ненавижу, — думал Кратов, стискивая кулаки. — Сидеть в самом сердце отчаянной драки за твою же жизнь и тупо, животно ожидать исхода, не пошевелив даже пальцем! Если бы можно было выйти, поплевать в кулаки и с разворота закатать врагу по зубам — да только где найдешь у этого врага зубы?!»

— Чудушко! — позвал он, уповая, что хотя бы словами посодействует биотехну. — Рыбина! Ты должен победить. Ты должен…

Чудо-Юдо победил.

Нуль-поток выпустил их и прошел мимо, прокатился вскользь, будто порыв ледяного чужестранного ветра в теплой ночи. Родной, ласковый свет звезд проник в кабину, отогревая оцепеневшего в смертной тоске человека. Медленно и грустно кружась, как сорванный с влажной ветки осенний лист, изнемогший Рыба-Кит погружался в Млечный Путь.

— Как ты? — спросил Кратов.

— Устал, — ответил Чудо-Юдо. — Не могу… Надо отдохнуть…

— Может быть, все же дойдем до стационара?

— Нет, устал. Надо спать, долго спать, и чтобы свет и тепло…

— Хорошо, дружок.

Кратов дождался, когда ожили замороженные нуль-потоком приборы, и дал в пространство свои позывные. Кабина быстро наполнилась живыми голосами Галактики, предлагавшими свою помощь на знакомых и незнакомых языках.

— Кратов! — услышал он сердитый зов начальника стационара Лермана, на встречу с которым, собственно, и спешил. — Куда вы запропастились? Ваш корабль прекратил подавать пеленг. Могу выйти навстречу.

— Не нужно, — откликнулся Кратов. — Мы вляпались в нуль-поток, но благополучно выкарабкались. У нас все в порядке.

— Вас там что — несколько? — насторожился Лерман.

— Нет, я один, — пробормотал Кратов и тут же сообразил, что сказал «мы» о себе и биотехне, который лишь для него был другом, а для всей прочей Галактики — обычным межзвездным транспортом. — Мой корабль растратил много энергии. Мы отдохнем и через пару суток будем у вас.

— Любопытно, где вы намерены провести эти сутки, — недовольно произнес Лерман. — Ну да это ваше дело. Временами я буду выходить с вами на связь, если, конечно, вы не возражаете.

— До встречи, — сказал Кратов.

Чудо-Юдо дремал.

— Пойдем к ближайшей звезде, — разбудил его Кратов. — Опустимся на планету. Если там будут планеты, где свет и тепло.

— Пойдем, — сонно пробормотал Чудо-Юдо. — Туда, где свет и тепло…

Низкое безоблачное небо оказалось ясно-голубым. Вдоль горизонта протянулись невысокие серые сопки, на склоны которых наползал корявый игольчатый кустарник. Грязно-бурый разлапистый мох был припорошен легким кисейным снежком. В зените маячил тусклый, желтый в красноватой небогатой короне, пятачок солнца. Кратов с хрустом потянулся и выскочил из кабины, прошелся колесом, но получилось не слишком-то ловко — бухнулся в снег и остался лежать, разметав руки.

— Хорошо! — весело крикнул он в морозную пустоту. — Свет и тепло!

Биотехну, привычному к абсолютному нулю, здесь было и взаправду тепло, и он вбирал энергию всей своей залоснившейся кожей. Кратов же скоро почувствовал зябкие мурашки между лопаток.

— Повалялись и будет, — скомандовал он себе и резво побежал назад, в нагретую живым теплом Чуда-Юда кабину.

Прежде чем отгородиться от чужого холодного мира защитным экраном, он обернулся. Он сделал это, потому что внезапно ощутил на себе чей-то взгляд.

Метрах в десяти от биотехна бугрилась темная, слегка припорошенная снегом кочка. Заметив резкое движение Кратова, кочка встревоженно трепыхнулась, и теперь стало очевидно, что никакая это не кочка, а живое существо, сильно смахивающее на огромную бурую лягушку, покрытую длинным жестким волосом, свалявшимся на загривке. Тупые глаза навыкате безразлично наблюдали за Кратовым, а короткие мощные лапы вцепились в мшистую подушку — то ли для опоры, то ли для душевного успокоения, чтобы не удрать от страха перед пришельцем.

У Кратова моментально пропало желание возвращаться в кабину, даже несмотря на озноб. «А ну, прекратить!» — мысленно прикрикнул он на себя, и предательские мурашки сгинули — не до них было. Кратов спрыгнул на снег и сделал осторожный, но достаточно уверенный шаг в сторону аборигена. Могло, конечно, последовать и нежданное нападение, но здесь Кратов целиком полагался на свою реакцию. Вдобавок, он всей спиной чувствовал неизмеримую силу подобравшегося в напряженном молчании Чуда-Юда. Существо между тем не испытывало перед человеком особого смущения. Быстро приподнявшись на полусогнутых лапах, оно ловким и совершенно лягушачьим движением сместилась назад ровно на один шаг, и снова их разделяли все те же десять метров. Но, прежде чем оно присело и заякорилось за мох, Кратов успел высмотреть, что вокруг выпуклого пузца аборигена была небрежно обмотана грубо выделанная шкура.

Кратов неторопливым, плавным движением, чтобы не спугнуть неведомое существо, поднес к лицу видеобраслет и вызвал Лермана.

— Послушайте, где я нахожусь? — спросил он шепотом, стараясь не выдавать волнения.

— Занятно, — усмехнулся Лерман. — Я ожидал узнать об этом от вас.

— Вы можете немедленно запеленговать меня?

— Естественно, — произнес Лерман и на миг пропал. — Я распорядился. А что, собственно, стряслось?

— Похоже на контакт.

Лерман удивленно поцокал языком и замолк. Чтобы не окоченеть, Кратов напряг мышцы, расслабил и в унисон прилившей к коже волне тепла вообразил, что нежится на приморском пляже и чуть ли не изнывает от жары. Лягушкообразное существо сохраняло полнейшую невозмутимость, редко помаргивая нижними веками. Из наползших на солнце тучек посыпало, крупные белые хлопья садились Кратову на непокрытую голову, таяли и щекотными каплями сбегали за шиворот.

— Везет же вам, — наконец отозвался Лерман. — Забрось вас на старушку Луну, вы бы и там нашли, с кем завязывать контакт.

— Ближе к делу, — взмолился Кратов. — Здесь прохладно. Как на старушке Луне без скафандра.

— Звезда называется Церус. Открыта весьма давно и не нами, но детально не изучалась, только зондировалась. Планеты при этом обнаружены не были. По праву первопроходцев система может быть колонизирована цивилизацией с планеты Хаффа, система Гамма Компаса, и мы сейчас запросим у них подтверждение их намерений.

— Не надо никаких запросов, — прервал его Кратов. — Сообщите нашим друзьям с Хаффы, что в связи с открытием на планете… м-м… Церус-1 разумной расы они потеряли право на колонизацию системы.

— Наверное, еще и гуманоиды?

— Нет, к сожалению. Но довольно симпатичный парень.

— Или девушка. Прислать к вам ксенологов?

— Ни в коем случае! Согласие на контакт еще не получено, а все необходимое для предварительных переговоров у меня есть.

— Ну, как угодно. Что вы намерены предпринять?

— Пока только постараться вызвать к себе симпатию хозяина здешних мест. Жаль, что он один. Впрочем, это скорее разведчик, нежели хозяин.

— Почему вы так решили?

Существо приподнялось с насиженного места — снег под ним протаял до мха, — простерло волосатую лапу куда-то вбок, распахнуло внушительную пасть и сипло, несолидно для своих размеров пискнуло. Потом проворно отбежало, переваливаясь и вскидывая ноги с широкими трехпалыми ступнями, и опять пришипилось. Кратов поглядел вбок и выругал себя за неосмотрительность.

Целая стая мохнатых лягушек удобно расположилась полукругом возле Чуда-Юда и спокойно изучала Кратова, в то время как он пялил глаза на разведчика и служил идеальной мишенью для камня, копья, дротика, фогратора — словом, для любого проявления недоброй воли.

— А они, должно быть, миролюбивы, — пробормотал Кратов.

— Да что вы все молчите?! — взорвался Лерман.

Кратов почувствовал предупреждение об угрозе, посланное биотехном, и поспешно обернулся. Ковыляя на кривых мускулистых ногах, к нему приближался огромный, ростом с человека, туземец, закутанный в грязную шкуру. В руках он легко нес длинную суковатую дубину.

— Ну вот вам, здрасьте, — сказал Кратов. — Кажется, мне предлагают дуэль.

— Кто?! — застонал Лерман.

— Судя по всему, местный сатрап. Я же вторгся в его владения, и теперь мне следует доказать этому князьку, что у меня есть основания для подобной наглости.

Князек остановился в нескольких шагах от Кратова и оперся о дубину, пристально разглядывая соперника.

— Привет, — сказал Кратов. — Я пришел один. С голыми руками.

— Я полагаю, вы не намерены с ним драться? — осведомился Лерман испытующе.

— Как раз напротив, — сказал Кратов. — Иначе он меня сочтет за труса и проходимца и не станет уважать. Кто же уважает труса? А уважение в контакте жизненно необходимо.

— Оружие-то у вас есть? — изнывал за несколько парсеков отсюда Лерман.

— Откуда? Я же летел к вам. А вот у него есть изрядная дубина и, похоже, каменный нож.

— Я бы на вашем месте немедленно вернулся на корабль…

— Ну, на вашем месте я советовал бы то же самое.

— Найдите хотя бы дубину!

— Да, добрая дубина сейчас не помешала бы. Однако за неимением оной придется вынужденно наподдавать ему чем придется.

— Константин! — возопил Лерман. — Вы же рискуете!

— Не сердитесь, коллега. Но сейчас на меня нападут, а своими переживаниями вы меня расхолаживаете.

С этими словами Кратов прервал связь и остался один на один со своим противником, излучавшим спокойствие, мощь и полную уверенность в собственном превосходстве. Но тут не выдержал Рыба-Кит: «Внимание! Чужой хочет напасть, нейтрализую чужого!» «Не сметь!» — мысленно рявкнул Кратов.

— Ну, я готов, — сказал он князьку и сильно пихнул его в плечо, твердое и холодное, как камень.

В тот же миг дубина обрушилась на то место, где он только что стоял. Кратов охнул от стремительности этой атаки, взвинтил всю свою реакцию до предела и с натугой поспел проскользнуть под удар, очутившись за спиной соперника вне зоны его видимости и рассчитывая так поставить его в тупик. Это было ошибкой, и следующий удар, направленный в акробатическом изгибе назад, едва не поразил его. Кратов просто не мог знать, что на затылке князька окажется третий глаз — такой же равнодушный и выпуклый, как и два передних.

Удары сыпались на него с немыслимой быстротой, вперед, в стороны и назад, из самых неожиданных положений. Кратову помогало то обстоятельство, что князек сражался, держа дубье обеими руками. Будь у него по сабле в каждой руке, как у лихих рубак земной древности, Кратову давно пришлось бы улепетывать. Куда бы он ни кинулся, куда бы ни нырнул, он всегда оказывался в поле зрения противника. Разъяренная мохнатая лягушка, вставшая на дыбы, теснила его к плотному ряду распаленных зрелищем болельщиков, приподнявшихся со своих мест, возбужденно колотивших по мерзлому мху передними лапами и хищно свистевших собранными в дудочку уродливыми ртами. Кратов уже не страдал от холода — от него валил пар. Усталость пока не подступала, но и князек был неутомим, вот что тревожило. Поединок грозил затянуться, к тому же у Кратова не было панорамного обзора, и он не мог поручиться, что сзади на него не набросится какой-нибудь княжеский прихвостень.

Вместо того чтобы уклониться от очередного удара, Кратов сделал шаг вперед и подставил под летящую в него дубину блок из двух рук, рассчитывая, что князек от неожиданности выпустит оружие. Однако тот держался за него цепко и произошло иное: дубина влажно хрупнула и переломилась, чувствительно огрев Кратова по плечу. Князек с негодованием отшвырнул бесполезный обломок и ринулся на Кратова, вытянув перед собой растопыренные пальцы. Натолкнувшись на несильный встречный удар в лоб, он резко опрокинулся и замер, распластался на вытоптанном снегу. Теперь он напоминал пожилую, видавшую виды жабу. Круглое брюхо князька часто вздымалось и опадало. Да и Кратов тоже весь был в мыле. Растирая возможный синяк на предплечье, он опустился рядом с поверженным вожаком лягушиного племени и спросил:

— Будем разговаривать мирно?

Тот подобрал ноги и сел, крутя башкой. Видимо, он не так часто проигрывал поединки и теперь переживал новизну ощущений. Кратов неспешно огляделся. Вокруг них сомкнулось кольцо зрителей, спокойно помаргивавших и безмолвно таращившихся на пришельца. Тогда Кратов с сожалением поднялся, выпрямился и пошел прямо на окружение, отделявшее его от Чуда-Юда. Туземцы расступились. Должно быть, это были первобытно честные твари, и не стоило напряженно ждать внезапного удара в спину, но до самой кабины Кратов прилагал все силы, чтобы не обернуться и проявить малодушное недоверие.

Все это время Лерман держал паузу, но под конец не утерпел и вызвал Кратова, когда тот уже переоделся в легкий скафандр с подогревом, перекинул через плечо сумку с походным лингваром «Портатиф де люкс» и прочими полезными вещами и приготовился выпрыгнуть на хрустящую свежей изморозью поверхность планеты Церус-1.

— Рассказывайте, — потребовал Лерман.

— Я победил, — горделиво сообщил Кратов. — Теперь он обязан меня уважать и станет разговаривать на равных.

— Душевно рад за вас. Оригинальная манера установления преконтактных связей: пробудить в партнере пиетет непринужденной вздрючкой. Когда вы отбываете к нам?

Кратов тяжело вздохнул. Его мучило раскаяние.

— Виктор, — сказал он виновато. — Не сердитесь на меня. Вы тоже ксенолог и должны меня понять. Разве часто удается вот так наткнуться на гуманоидную разумную расу?

— Я так и знал, — почти весело заявил Лерман. — В кои-то веки посчастливилось залучить вас в гости. И тут, разумеется, просто обязаны были подвернуться эти злополучные гуманоиды, которые и на гуманоидов, наверное, не похожи!

— Похожи, — пробормотал Кратов. — Особенно издали.

— Что с вами поделать? Резвитесь. Не забывайте иногда выходить на связь. Да, и заведите себе дубину. Крепкую, чтобы не ломалась.

— А у него сломалась, — вдруг сказал Кратов.

— То есть как сломалась? — опешил Лерман. — Во время боя?!

— Именно.

— Отчего? Надеюсь, не от соприкосновения с вашей головой?

— Вы переоцениваете мои личные качества, Виктор. Сырая была, трухлявая.

Лерман напряженно засопел.

— А ведь это знак, — сказал он раздумчиво. — Некоторым образом символ. Что за смысл ему было драться трухлявой дубиной?

— Действительно, — подтвердил Кратов. — И я так подумал секунду назад. Такой штуковиной не убьешь. В лучшем случае, контузишь. Она просто переломится о голову противника.

— Тогда все кристально ясно.

— Да, он не хотел меня убивать. И это тоже знак. Я нужен ему живым.

— Как специалист по контактам, — не утерпел Лерман.

Кратов задумался, барабаня пальцами по теплому боку Чуда-Юда. Он уже был совершенно убежден, что никуда не улетит с Церуса-1. В нем лавиной нарастал наполовину профессиональный, наполовину чисто человеческий интерес: отчего князек не хотел уничтожить не похожего на все когда-либо им виденное, отвратительного внешне, дурно пахнущего чужака? Это малохарактерно для примитивных рас, агрессивных и нетерпимых ко всему инородному. Это наводит на размышления.

— Константин, — позвал Лерман. — Куда вы исчезли?

Кратов встрепенулся:

— Я здесь. Думаю.

— Полезное времяпрепровождение. Я хочу напомнить вам: если вы нуждаетесь в помощи…

— Спасибо, коллега. Пока я не жду осложнений.

— Понятно, — с досадой сказал Лерман. Похоже, он и сам был не прочь с головой окунуться в труднодоступную на его посту полевую работу ксенолога. — Удачи вам.

«Зачем все это мне? — корил себя Кратов. — В самом деле: на стационаре меня ждут более серьезные проблемы, нежели внеплановое наведение мостов с расой разумных лягушек. Здесь прекрасно могли бы управиться и обычные специалисты по контактам. Получается, что в самый разгар работ я нежданно бросил все и удалился в самовольный отпуск. Хорош, однако, отпуск, если синяки остаются».

Рассуждая подобным образом, он приближался к запорошенным слабой поземкой, поджидавшим его в напряженной тишине разумным обитателям планеты Церус-1.

— Вы что — серьезно? — спросил Кратов с раздражением, на миг позабыв, что его не понимают.

Князек вытянул синие губы в трубочку и недовольно свистнул. Он не видел веских причин для задержки и не привык сталкиваться с неподчинением. Его скользкая лапа легла на плечо Кратову, и тот ощутил мягкое, но настойчивое подталкивание.

— Ну-ну, не так скоро, — пробормотал Кратов, опустился на корточки и заглянул в нору, куда его приглашали.

Из беспросветно черного отверстия диаметром не больше метра тянуло теплым запахом болота. Дно лаза было покрыто слоем вязкой бурой жидкости, напоминавшей торфяную взвесь. В кромешной мгле чудились отдаленные тяжкие вздохи и неясное посвистывание.

— Я не хочу туда, — отчаянно жестикулируя, заявил Кратов. — Там темно, — он закрыл глаза ладонью. — Там грязно, — он с содроганием окунул палец в мерзкую слякоть и провел по чистому снежку у своих ног.

Князек зашипел, ссыпался на четвереньки и проворно убежал в нору, непонятным образом вписавшись в ее размеры. Спустя мгновение он выскочил оттуда и отряхнулся, быстро подпрыгивая на месте.

— Я понимаю, что у тебя грязеотталкивающая шерсть, — сказал Кратов. — Но у меня-то нет! И я привык к свежему воздуху.

Трехпалая рука хлебосольного хозяина потянулась к торчавшему из-за меховой юбки каменному ножу.

— Только не надо эффектов на публику, — поморщился Кратов и поймал князька за запястье. — Ты же не забыл, что я сильнее.

Тот равнодушно моргнул и попробовал высвободиться, но Кратов подержал его ровно столько, чтобы он осознал тщетность своих попыток, и только тогда отпустил. Князек разразился шипением и резкими взвизгами, энергично убеждая Кратова в настоятельной необходимости следовать за ним в нору.

— Вероятно, ты хочешь удивить меня роскошью своих чертогов, — хмыкнул Кратов. — Конечно, это слишком большая честь для меня.

Он опустил забрало шлема и перекрыл вентиляцию. Перемена внешности не произвела на князька и его вассалов ни малейшего впечатления, они продолжали сидеть в полном безразличии, изредка разевая огромные рты. Кратов сделал глубокий вдох и подтолкнул князька к лазу. Тот резво юркнул в темноту, и Кратов осторожно последовал за ним, с отвращением упираясь ладонями в осклизлые стенки и скользя в жирно хлюпающей луже. «Тяжек ты, хлеб ксенолога», — подумал он.

Через несколько метров путь пошел под уклон, и Кратов неудержимо поехал вниз. Его немного успокаивало то обстоятельство, что чуть впереди серым треугольником маячила спина князька. Раздался ленивый всплеск, и спустя мгновение Кратов с разбегу вкатился в омерзительную вязкую жидкость, сразу скрывшую его с головой. Здесь оказалось целое подземное озеро грязи, которое нимало не препятствовало разумным лягушкам в их передвижениях, одновременно делая их жилище недоступным для наружных врагов, буде таковые существовали. Кратов испытал некоторое удушье: очевидно, в этом болоте содержалось критически мало растворенного кислорода, и селективные мембраны скафандра не справлялись. Кто же предполагал, что придется лезть в трясину? Первым побуждением Кратова было повернуть к выходу, он устремился на поверхность, но голова его внезапно уперлась в каменистый свод, не позволивший вынырнуть, вдохнуть полной грудью, очистить легкие от губительной углекислоты… В мозгу заплясали веселые разноцветные кляксы, горло перехватили спазмы. Из последних сил шевеля руками, Кратов погружался в бездонную топь. «Глупец, — вяло выругал он себя. — Самонадеянный глупец…» Его заключительной мыслью перед тем, как окончательно сдаться, было: «Неужели не помогут?..»

Ему помогли.

Князек, зачуяв — либо заметив третьим глазом — неладное, вернулся и сгреб обмякшее тело Кратова под мышки, пренебрегая всякими правилами спасения утопающих. Впрочем, тот уже не имел энергии, чтобы помешать своему вызволителю. Сделав несколько мощных гребков ногами, князек вытолкнул обеспамятевшего гостя на лысый клочок суши в самом центре подземной пещеры.

Разумные лягушки гордо величали себя Земляными Людьми — так перевел их родовое название лингвар. Язык их был примитивен, скуден словами и сугубо конкретен. По типу он был близок мертвым корнеизолирующим языкам Земли, не имевшим словообразования и отражавшим отношения между словами нехитрым примыканием либо специальными лексическими единицами. Большие тонкогубые рты лягушек складывались в трубочки, издавая при этом свистящие и шипящие звуки различной высоты и длительности. Как и надеялся Кратов, прихваченной им с корабля аппаратуры оказалось вполне достаточно, чтобы составить краткий словарь языка Земляных Людей. На это понадобилось около пяти часов задушевной беседы с князьком. Тот воспринял процедуру лингвистического анализа со стоическим равнодушием, ничему не удивляясь и ни от чего не отказываясь. Он располагал неограниченными ресурсами свободного времени.

Наконец Кратов удовлетворенно вздохнул и любовно погладил свой лингвар по прохладному боку.

— Теперь мы вполне созрели, чтобы познакомиться, — сказал он. — Итак, слушай: меня зовут Кратов.

Лингвар невнятно зашелестел, засвистел и фистулой повторил: «Кратов». Князек, сидевший по шею в болоте, отчаянно замигал, и в его выпученных глазах мелькнуло невиданное прежде выражение: должно быть, он испытал крайнее изумление. Стайка его прихвостней с бульканьем погрузилась в трясину.

— Как — зовут — тебя? — раздельно спросил Кратов.

Призвав на помощь все свое достоинство, князек запищал неподобающим его богатырской стати голоском и ткнул пальцем в сторону человека.

— Большая Дубина, — с выражением провещал Лингвар. — Вариант: Самая Большая Дубина. Вариант: Дубина Дубин. Вопрос: почему говорит черный глазастый камень, вариант: глаза в черном камне? Вопрос: разве у Человека в Лысой Шкуре нет языка?

— Я вложил свой язык в уста глазчатого камня, — пояснил Кратов. — Я чужой твоему племени и не умею говорить понятно для твоих ушей.

— Поправка, — вклинился лингвар. — Земляные Люди не имеют ушей. Они слышат подглазными мембранами.

— Поправку разрешаю, — проворчал Кратов.

Князек, снедаемый любопытством, лег на живот и почти уткнулся носом в прибор, стараясь разглядеть источник света и звука внутри него. Изыскания, однако же, не препятствовали ему поддерживать беседу.

— Человек в Лысой Шкуре — не человек, — сказал он.

— Большая Дубина говорит правильно, — согласился Кратов.

— Человек в Лысой Шкуре — злой дух.

— Большая Дубина говорит неправильно.

— Человек в Лысой Шкуре — добрый дух.

Кратов призадумался. Ему не улыбалось выступать в роли материального подтверждения только зарождающихся религиозных верований в диком племени разумных лягушек. Однако он отдавал себе отчет в том, что подробное разъяснение способа, каким он прибыл на Церус-1, только укрепит вождя Большую Дубину в его заблуждениях. Что ж, время для просветительской деятельности здесь еще не наступило.

— Большая Дубина говорит правильно, — со вздохом произнес он, не удержался и добавил: — Почти.

К его неудовольствию, лингвар промолчал. Вероятно, в системе понятий Земляных Людей не существовало выражений для половинчатых истин.

— Человек в Лысой Шкуре — добрый дух моего племени, — продолжал лягушиный вождь.

Здесь можно было бы и согласиться, но тогда мог последовать каскад вопросов о происхождении доброго духа. Не исключалась возможность того, что Кратову пришлось бы назвать точное имя и титул умершего — или погибшего — предка, которым он был при жизни. А вдобавок и причину смерти. Некоторые цивилизации были щепетильны в подобных вопросах и могли сурово наказать духа-самозванца. Поэтому Кратов, скрепя сердце, ответил:

— Я добрый дух всех племен.

По-видимому, это был не самый удачный ответ, потому что на панели прибора впервые замигал индикатор интонационного дискомфорта, указывавший на неудовольствие, раздражение либо неприкрытую враждебность в голосе собеседника.

— Вопрос: Человек в Лысой Шкуре — добрый дух и Каменных Людей, вариант: Людей из Камня, и Водяных Людей, вариант: Подводных Людей, и Тех, Кто живет в Деревьях, вариант: Тех, Кто Прячется в Стволах, — лингвар поднатужился и выдал на пределе своей фантазии: — Вариант: Дриад… А также…

— Я пришел к твоему племени, — резко оборвал сетования Большой Дубины насторожившийся Кратов.

Индикатор продолжал тлеть, хотя и не так ярко.

— Вопрос: Человек в Лысой Шкуре пришел помочь Земляным Людям?

— Да, помочь, сильно помочь, — выпалил Кратов, стараясь вернуть утраченное благорасположение князька, и с удовлетворением отметил, что тот успокоился.

— Земляным Людям нужна помощь доброго духа, — пояснил Большая Дубина. — У них давно не было своего доброго духа.

— Большая Дубина не хотел убивать меня, — намекнул Кратов. — Он хотел пленить меня живым.

— Человек в Лысой Шкуре говорит правильно. Земляным Людям не нужен мертвый добрый дух.

Судя по словам и поведению, лягушки не питали исключительного религиозного трепета перед потусторонними силами. Да и потусторонними ли? Очевидно, они вкладывали в понятие «дух» несколько иной смысл, нежели далекие предки людей. Злой дух мог напакостить Земляным Людям, и тогда его, возможно, следовало прогнать в тычки или убить. Добрый же дух, напротив, был полезен, и надлежало заполучить его в союзники любыми доступными средствами, в том числе и при посредстве удара трухлявой дубинкой по голове. Быть может, обитатели Церуса-1 вообще не считали, что дух — это некое сверхъестественное существо? Кто же в таком случае, по их мнению, Кратов? Уродливая лягушка в «лысой шкуре», способная на мелкие услуги? Военный консультант? Судя по всему, Большая Дубина испытывал нужду в специалистах по ведению боевых операций, коли с такой неприкрытой враждебностью отзывался о каких-то там Каменных Людях и Дриадах.

Но Кратов твердо решил попытать счастья под изначально принятой личиной доброго духа всех племен.

— У Земляных Людей есть враги? — спросил он.

— У Земляных Людей много врагов, — подтвердил вождь Большая Дубина. — Земляных Людей много, очень много. У Земляных Людей дом в каждой сопке, в каждом болоте. Но врагов много, очень много, очень и очень много. Вариант: видимо-невидимо.

— Большая Дубина — вождь всех Земляных Людей? — осведомился Кратов.

— Большая Дубина — вождь только здесь, — признался князек. — Другие болота — другие вожди.

Кратов расценил слова Большой Дубины как указание на то, что термин «Земляные Люди» подразумевает достаточно многочисленную группу племен, переживающую тяжелые времена в затяжной войне против более организованного и сильного врага, посягнувшего на их владения. Обычный межплеменной конфликт, довольно просто регулируемый на уровне переговоров через посредников. А посредниками здесь вполне могли бы выступить и земные ксенологи…

— Я должен подумать, — сказал Кратов.

— Пусть Человек в Лысой Шкуре думает, — великодушно согласился Большая Дубина. — Но не долго.

Он сполз на брюхе обратно в теплую грязь так, что на поверхности остались одни лишь глаза, да и те понемногу смежились в дремоте. Кратов выждал, когда князек уснет окончательно, отключил лингвар и вызвал Лермана.

— Что новенького? — бодро спросил тот.

— Ничего, что было бы неведомо земной ксенологии, — сказал Кратов. — Это разумные амфибии, внешне напоминающие лягушек. Они располагают прекрасно развитым теменным глазом. Живут в подземных болотах, куда пробиваются термальные воды. Их много, и они воюют, причем неудачно. Я думаю, пора высылать ксенологическую миссию.

— Наконец-то, — с удовлетворением произнес Лерман. — Миссия уже готова. Дайте ориентиры для высадки.

— Пусть ищут пеленг моего биотехна. Там неподалеку расположена гряда сопок, у подножия которых есть лазы к местам обитания амфибий. Впрочем, я рассчитываю лично встретить миссию в сопровождении здешней родоплеменной знати.

— Как зовут вождя?

— Большая Дубина.

— Я не спрашиваю вас об уровне его интеллекта, — мягко сказал Лерман.

— Это его имя.

— О! — воскликнул Лерман и захохотал.

Кратов с неудовольствием прислушался к его веселью, не понимая, чем оно вызвано. Потом до него дошло, и он вымученно улыбнулся.

— Да нет, он толковый мужик.

— Ну и отлично, — промолвил Лерман, успокоившись. — Миссия прибудет через двадцать часов. Не делайте глупостей, Константин, не ввязывайтесь в дуэли. На вашем месте я вообще вернулся бы на корабль.

— На вашем месте я советовал бы то же самое, — парировал Кратов, и они посмеялись еще.

В пещере было темно, жирные испарения оседали на ткань скафандра грязными потеками, пахло тухлятиной. Однако Кратов чувствовал себя великолепно, восседая на крохотном клочке относительно сухой тверди в окружении зыбкой трясины с торчавшими из нее головами Земляных Людей. Он сладко потянулся, встряхнул затекшими плечами и врубил лингвар.

— Я помогу племени вождя Большой Дубины, — сказал он с воодушевлением. Князек приоткрыл один глаз. — К вам придут такие же добрые духи, как и я. Много, очень много добрых духов. И Земляные Люди будут спокойно добывать пищу вместе с Каменными Людьми и…

Краем глаза он уловил слабое тление проклятого индикатора.

— Человек в Лысой Шкуре говорит глупые слова, — с раздражением отозвался князек. — Вопрос: хочет ли он посмотреть, какую пищу добывают Земляные Люди?

Почувствовав, что допустил прокол, Кратов обернулся. Его едва не вывернуло наизнанку, однако он успел все разглядеть в деталях. Способность видеть в темноте и природная зрительная память сыграли с ним злую шутку, намертво отпечатав тошнотворную картину в его мозгу.

На соседнем бугорке двое Земляных Людей, ловко орудуя каменными ножами, разделывали тушу какого-то животного: удаляли тускло-сизые внутренности, отдирали пропитанную темной кровью шкуру от серых мышц. То, что осталось от добычи, еще сохраняло свои очертания. При жизни это существо напоминало гигантскую бесхвостую ящерицу, поросшую короткой игольчатой шерстью, — Кратов вспомнил эту шерсть, она покрывала грубо выделанные одеяния князька и его соплеменников. Конечности ящерицы жутко походили на человеческие руки — главным образом из-за тонких пальцев с острыми невтягивающимися когтями. У самой кромки трясины валялась отрезанная голова, лысая, с топорщившимся на макушке кожистым гребнем. Один глаз был поврежден, зато другой остекленело смотрел на Кратова с застывшим выражением ненависти и боли. Узкий клювообразный рот был плотно сжат, а в заостренные книзу мочки ушных раковин были вдеты большие серьги из полуограненных самоцветных камней.

Кратов провел липкими пальцами по лицу. Ему было дурно, скафандр душил, никак не отступала гадчайшая внутренняя дрожь.

— Кто это? — почти беззвучно спросил он.

Он был вынужден повторить вопрос, чтобы лингвар уловил его и смог перевести.

— Каменный Человек, — ответил князек. — Охотники убили среди скал и притащили с собой. Вкусное мясо. Много вкусного мяса. Много теплой шкуры.

— Где живет Каменный Человек?

— Каменный Человек не живет. Охотники убили Каменного Человека. Много мяса.

— Да подавился бы ты своим мясом, — прошипел Кратов.

И быстрым движением заблокировал лингвар, чтобы не дать ему донести до князька оскорбительную фразу.

«Спокойно, — подумал Кратов. — Надо все делать спокойно, звездоход. Что ты, собственно, ожидал здесь увидеть? Вегетарианскую идиллию? Конечно, они убивают друг друга, а потом жрут. Много мяса».

— Где живут другие Каменные Люди?

— В камнях. Много камней — много Каменных Людей.

Большая Дубина опять съехал на излюбленную тему о мясе. Кратов, стиснув зубы, ждал, чем он закончит. Князьку скоро надоело бормотать одно и то же, и он стал выдавать полезную информацию.

— Много камней — много хижин. Каменные Люди делают хижины из камней. Но Земляные Люди ждут, когда Каменный Человек выйдет из хижины, долго ждут. Потом убивают. Много мяса.

Тусклый взгляд князька устремился мимо Кратова — на расчлененную добычу. Назревал дележ, и Большая Дубина моментально утратил интерес к доброму духу своего племени. Расплескивая вонючую жижу, он кинулся за персональной долей. Низкие своды наполнились жирными шлепками — многочисленные обитатели подземного болота спешили на пиршество. Кратов отвернулся, закрыв глаза, опустил забрало шлема. За его спиной разумные обитатели планеты Церус-1 жрали мясо местной охотничьей дичи. Эта дичь умела строить дома из камней и гранить самоцветы.

Две разумные расы на одной планете… Случай из ряда вон выходящий. Низкий уровень развития обеих рас исключает их мирное сосуществование. Поэтому амфибии будут охотиться на ящериц, пока те не придумают способ эффективной обороны от них. Ни те ни другие, конечно, не подозревают о разумности своих естественных врагов. А если и подозревают, то нет им до того дела. Мохнатым лягушкам нужна добыча, и наплевать, что добыча способна мыслить… «Придется вмешиваться, — думал Кратов. — Разъединять расы, вероятно — расселять в разные области и следить, чтобы их пути не пересекались. По крайней мере, до тех пор, пока они не усвоят простую истину, что убивать братьев по разуму нельзя».

Вождь Большая Дубина выполз на островок и прилег кверху брюхом. Его жабья физиономия выражала сытое удовлетворение. Так, во всяком случае, представлялось Кратову, гнавшему прочь от себя непрошеное, недопустимое отвращение к партнеру по контакту.

— Добрый дух не просит своей доли мяса, — констатировал князек. — Это хорошо. Добрый дух не жадный.

Кратова передернуло.

— Разве Земляные Люди не могут есть другое? — спросил он.

— Нет, — уверенно сказал Большая Дубина. — Здесь больше нечего есть. Только Каменные Люди. Они хитрые. Но охотники хитрее. И сильнее.

— Ты говорил о Водяных Людях, — напомнил Кратов.

— Водяных Людей нельзя есть, — веско произнес князек. — Можно умереть.

— Есть еще и другие.

— Здесь больше нечего есть, — повторил Большая Дубина. — Остальные едят Земляных Людей.

Смутное подозрение закралось в голову Кратова, какая-то важная мысль, но он не сумел зафиксировать ее и, чтобы не отвлекаться, отмахнулся от нее до поры.

— Что нужно вождю Большой Дубине от доброго духа? — спросил он.

— Добрый дух должен сделать так, чтобы никто не ел Земляных Людей. Чтобы Земляные Люди ели Каменных Людей каждый день. Чтобы всегда было много мяса.

— Тогда вождь Большая Дубина должен показать мне, где живут Каменные Люди.

— И добрый дух убьет Каменных Людей, — с удовлетворением сказал князек. — Всех-всех.

— Тогда Земляным Людям нечего будет есть через много дней.

Князек ошалело заморгал, что, по всей видимости, отражало чрезвычайно интенсивные мыслительные процессы в недрах его толстокорого плоского черепа.

— Добрый дух сказал правильно, — наконец объявил он. — Надо убивать Каменных Людей столько, сколько можно съесть сразу. Но я не покажу ему дорогу. Я туда не пойду. Пойдут охотники. Один, один и один охотник. Совсем глупые. Не могут говорить.

— Почему? — удивился Кратов.

— Не знаю, — равнодушно произнес князек. — Недавно родились. Ничего не могут — только охотиться.

Кратов медленно перевел взгляд на черную грязь, лениво колыхавшуюся возле его ног. Он представил себе обратное путешествие, и его снова чуть не стошнило.

На планете Церус-1 все еще тянулся день. Поросячий пятачок солнца так и не стронулся с насиженного места в зените. Охотники вприпрыжку бежали на полусогнутых лапах, оставляя большие лягушиные следы на тонком снежке. Кратов едва поспевал за ними, при каждом шаге с него хлопьями опадала смерзшаяся грязь. Они миновали гряду сопок, пересекли ложбину, поросшую чахлым кустарником, в котором отчего-то пришлось таиться и передвигаться чуть ли не ползком. Затем как-то неожиданно возникло большое незастывшее озеро, полускрытое сизыми испарениями отвратительного запаха. Противоположный его берег был неразличим в тумане, и нельзя было исключить возможности, что на самом-то деле никакое это не озеро, а застойный морской залив. Над ним упруго и мощно вздымались колонны пара. Здесь Кратов взбунтовался.

— Все, ребята, — прохрипел он и повалился на заледенелый песок. — Дайте отдохнуть.

Охотники с разбегу пронеслись мимо, затем их теменные глаза донесли до них дополнительную информацию, и они, четко и слаженно развернувшись, словно автоматы, вернулись к распростертому Кратову. Увидев над собой туповатые жабьи лики, Кратов чертыхнулся и врубил лингвар. Но охотники молчали. Они просто торчали кружком, часто моргали нижними веками, таращась на человека. Потом, как по команде, присели на корточки и обратились в уже знакомые по первой встрече бурые кочки. Оседавший на их шкурах снег не таял.

— Что смотрите? — проворчал Кратов. — Не видите — добрый дух устал. Или между местными божествами нет обычая уставать?

Он не дождался ответа и отвернулся от них к озеру. Темная и ощутимо тяжелая вода пузырилась и пахла сырой нефтью. От озера тянуло теплом. В густом мареве что-то гулко бултыхнулось, ударило по воде. «Удочки бы сюда, — подумал Кратов. — Хотя кто знает, что за дрянь может здесь водиться? Водятся же в прекрасной реке Амазонке жуткие твари анаконды…» Он покосился на охотников. Те спокойно торчали на прежних местах, не подавая признаков жизни — припорошенные снегом, закаменелые. И мигали редко и очень согласованно.

Кратов почувствовал, что дыхание пришло в норму, и уже собрался выпрямиться. В этот момент он увидел метрах в десяти от себя торчавшую из воды змеиную морду с одним-единственным выпуклым глазом точно посередине высокого чешуйчатого лба. Глаз был недвижен, он состоял из сплошного пронзительно-красного зрачка и, казалось, распространял вокруг себя сияние. Словно маленький красный маячок в тумане. Глаз поплыл, раздваиваясь, растекся на два и так же неспешно вновь слился воедино.

Кратов обмер. Медленный озноб пополз по коже, будто внезапно отказал подогрев скафандра. Где-то в животе зародился росток липкого страха и пустил свои подлые побеги по всему телу. Кратов хотел крикнуть, но голос пропал. «Бежать!» Но, вопреки приказанию, ноги оттолкнулись от хрупнувшего песка и сами собой сделали первый шаг к густой, в радужных пленках, мертвой воде. Кратов перестал ощущать свое тело, которое внезапно зажило собственной, независимой от мозга, жизнью и начало эту самостоятельную жизнь с того, что стало с охотой выполнять чьи-то чужие распоряжения.

Взбесившееся тело подковыляло на негнущихся ногах к самой кромке воды. Кратов с болезненной ясностью понял, что в то мгновение, как он вступит в эту треклятую воду, он погибнет, он навсегда перестанет существовать. Отчего это произойдет, кто завладеет им и с какой целью — он не представлял. Быть может, эта кошмарная змеиная башка двинется к нему навстречу, продолжая сковывать красным своим взглядом… а затем вдруг набросится и сожрет. А может быть, и что похуже.

Погружаясь в вязкую пустоту, уже не контролируя свои мысли и действия, он краем глаза заметил, что один из охотников оторвал свой зад от земли и точным движением метнул дубину в страшный сияющий зрачок.

Змеиная башка со всплеском ушла под воду.

Кратов резко отшатнулся, словно оборвалась невидимая привязь, на которой его только что тянули в колдовское озеро. Он проворно отбежал подальше и плюхнулся рядом с охотниками. «Гипноз… — мельтешило у него в мозгу. — Причем гипноз высшей пробы, телепатический, без словесных внушений, без помаваний руками перед носом. Убийство с первого взгляда…» На всякий случай он разместился спиной к воде и вызвал Лермана.

— Что у вас новенького, интересненького? — обрадовался тот.

— Скверная история, — сказал Кратов, зябко поеживаясь. — На планете обитают как минимум две разумные расы.

Лерман приумолк.

— Вы говорите — как минимум, — наконец отозвался он. — Как прикажете это интерпретировать?

— Мои покровители в свободное от контактов время заняты охотой на неких Каменных Людей, которых я склонен относить к рептилоидам. Не знаю, насколько эти рептилоиды интеллектуальны, однако же они носят украшения из обработанных полудрагоценных камней. И строят хижины из валунов. Далее, — он с опаской покосился на озеро. — Меня чуть было не заманили в ловушку обитатели одного из местных водоемов. Как вы полагаете, чем именно?

— Ксенологической проблемой первого рода, — сказал Лерман.

— Мимо.

— Силуэтом прекрасной девушки.

— Тоже нет. Гипнозом!

— Гипнозом?! Вас — тертого звездохода, опытного ксенолога?

— Им удалось парализовать мою волю, и если бы не своевременное вмешательство моих спутников из племени Земляных Людей…

— А если бы они не захотели вмешиваться?!

— Вы упускаете из виду, что я для них — желанный добрый дух. Меня полагается всячески оберегать. И потом — я везучий.

— Не верю я в такие категории: везучий, береженый. Думаете, легко мне сидеть у себя в тепле, в мягком кресле у видеала и ждать известий об очередном покушении на ваше благополучие?

— Виктор, Виктор! Что я, мальчик несмышленый?

— Иногда я борюсь с таким подозрением.

— Хорошо, вернемся к этой теме позже. У этих водяных обитателей налицо громадные телепатические способности. А я как-то не мыслю телепатии без высокоразвитого мозга. Вы чувствуете, как осложняется проблема?

— Еще бы. Амфибии у нас уже есть. Рептилоиды, по вашему заверению, скоро будут. Кто же сидит в воде? Русалки?

— Быть может, какие-нибудь ихтиоморфы. Именно их, судя по всему, вождь Большая Дубина подразумевал под термином «Водяные Люди».

— А если мы строим неверную картину? Допустим, что ваши амфибии, гипотетические рептилоиды и русалки — всего лишь подвиды одного и того же биологического вида. Их внешние, далеко не достоверные, отличия обусловлены различными условиями обитания. Вспомним Землю: светловолосые славяне и чернокожие пигмеи суть один и тот же вид «хомо сапиенс»…

— Как было бы все просто, правда? Но Большая Дубина дал мне некоторые подробности здешнего биоценоза. Так, Земляные Люди охотятся исключительно на Каменных Людей, которые не представляют для них ни малейшей угрозы. В то же время Земляные Люди не боятся Водяных Людей, но и не питаются ими, поскольку от этого якобы можно умереть. Мне пока неведомо, кого бы предпочли сожрать Каменные Люди, судя по всему, — тоже далеко не вегетарианцы.

— Ну, по крайней мере, о вкусах Водяных Людей мы можем составить определенное суждение. Они едят исключительно приезжих ксенологов.

— Мамочка моя! — воскликнул Кратов. — Виктор, вы гений.

— Вот как? — изумился тот. — Признаться, я давно замечал это за собой, но вы первый подтвердили мои подозрения.

— Одно из двух — либо здесь круг замыкается и русалки охотятся на тех же пресловутых Каменных Людей, либо…

— Вот-вот. Гораздо более вероятно, что этот ваш круг будет существенно расширен. Ждите новых интересных встреч. С какими-нибудь Металлическими Людьми. Или Хлорноизвестковыми.

— И вообще у меня такое чувство, что образ гуманоида в скафандре для них не в новинку. Подумайте сами: примитивные племена вроде бы должны отличаться острой нетерпимостью ко всему чужеродному. Когда я намекнул Большой Дубине о своем добром отношении к прочим расам, у того вся шкура встала дыбом. Но ведь меня-то, ни на что вроде бы не похожего, он принял с лапочками! И все это странное, нехарактерное, я бы сказал — утилитарное отношение к понятию «доброго духа»…

— Хотите мое мнение? — мрачно осведомился Лерман. — Если бы вы сейчас оказались на моем стационаре, то я немедленно упек бы вас под домашний арест за вопиющее пренебрежение к собственной жизни. Мой вам совет — вызывайте свой корабль и прячьтесь в нем до прилета ксенологов.

— Хороший совет, Виктор, — усмехнулся Кратов. — Я бы даже выразился — отличный. Спокойной ночи, коллега!

— У нас уже утро, — буркнул Лерман.

— А у нас полдень.

— Учтите — вы задолжали мне трое суток домашнего ареста. Впрочем, — голос Лермана смягчился на миг, — я простил бы вас, покажи вы мне своих проводников через видеобраслет.

— Невозможно, Виктор. Слишком вы далеко от меня.

— Понимаю. Пусть вам послужит утешением, что хотя бы мысленно я с вами рядом.

Кратов поднялся, и охотники восприняли это как сигнал к продолжению экспедиции. Они затрусили было вперед, но один из них — тот, что остался без дубины, — вдруг возвратился, подобрал лежавшую у ног Кратова сумку с лингваром и легко вскинул ее на плечо. И с этим незамысловатым движением на миг сделался так похож на человека, что у Кратова дрогнуло сердце.

— Спасибо, друг, — только и сказал пораженный Кратов.

Они вступили в лес.

Искореженные стволы деревьев лезли из черной волглой земли к хмурому небу, чтобы на огромной высоте разметаться беспорядочными венцами голых ветвей. Ни единого листика, ни единой хвоинки — только черная нагая броня коры. Деревья стояли редко, не напирая друг на друга, и слабый солнечный свет без труда пробивался сквозь их кроны, сплетенные в сплошную крупноячеистую сеть.

«Заколдованное царство, — подумал Кратов. — Водяного мы уже видели. А здесь только лешего недоставало. Да и есть он, наверное, только не прослышал покуда про нас».

Спины охотников маячили впереди. Земляные Люди ловко лавировали по лесу, не касаясь стволов, уклоняясь от низко спустившихся либо надломленных веток. Тот, что нес на покатом плече кратовскую сумку, на бегу нагнулся и подхватил длинный узловатый сук, взвесил в лапе и, удовлетворенный, приладил рядом с ношей.

Чуть поотставшему Кратову почудилось, что из-за дерева на мгновение выступила приземистая фигура на раскоряченных ногах и тут же растаяла, слилась с черной корой, будто вошла в нее. Поскольку весь прежний опыт убеждал Кратова в необходимости доверять своим ощущениям, он резко остановился и окликнул охотников. Те замерли, не успев сделать очередного шага, и беспокойно завертели головами. Потом шарахнулись в разные стороны, и Кратов неожиданно для себя очутился в центре круговой оборонительной позиции. Сумка с лингваром упала к его ногам — не до нее было. Охотники намеревались защищать его — вероятно, таков был приказ вождя. А может быть, так издревле повелось, когда речь шла о жизни и благополучии доброго духа, покровительствовавшего племени. Сколько Кратов мог припомнить из истории человечества и других цивилизаций, за своих божков всегда и всюду дрались насмерть.

«Пора вызывать Чудо-Юдо, — подумал он, прижимая лингвар к груди. — За какие-то неполные сутки мне угрожала гибель чаще, чем за всю прежнюю жизнь».

Они выскочили из-за каждого дерева, будто жили в них, прячась до поры и там, в безопасности и недосягаемости, выслеживая добычу, и Кратов сразу вспомнил, как назвал их князек лягушиного племени — Те, Кто Прячется в Стволах. А лингвар натужно и, как выяснилось, невпопад опоэтизировал этот термин, перекрестив их в «дриад». Дриадами здесь и не пахло: более всего эти твари напоминали чертей. Они были такие же верткие, поросшие жесткой пегой щетиной, с длинными проволочными хвостами, а на круглой глазастой и ротастой башке у каждого красовалась пара ощутимо острых рожек. Их было не меньше двух десятков, и двигались они молниеносно.

Охотники взметнули свое дубье, и было страшно угодить под удар этих корявых кусков тяжелого дерева. Но черти не попадали, потому что жили совершенно в ином темпе, нежели огромные и очень сильные, яростно разевавшие редкозубые рты Земляные Люди.

Волна пятнистых тел накатилась на них и разом схлынула. Обхватив лапами распоротый живот, у ног Кратова на парящую лесным теплом землю осел лягушкочеловек — тот самый, что спас его у проклятого омута, что нес на плече его сумку. Выпученные глаза быстро заволакивала смертная пелена. Тонкие губы неумело собрались в дудочку, и слабый свист сорвался с них. «Добрый дух, — бодро гаркнул лингвар. — Не помог. Надо было помочь…»

А кольцо чертей медленно смыкалось вокруг Кратова, и лишь необычный его облик пока что удерживал их от новой молниеносной атаки. Но замешательство с каждым шагом улетучивалось, а охотничий азарт при виде легкодоступной добычи нарастал. И тогда Кратов поднял дубину одного из погибших.

Он проворонил-таки момент атаки, но сумел войти в нужный темп и даже чуть-чуть опередить его. Преодолевая сопротивление вязкого воздуха, Кратов нанес полукружный удар по головам нападавших, словно по частоколу. Он испытал мстительное злорадство от зрелища кубарем разлетающихся в стороны тварей. Быстро развернувшись на месте к тем, что находились за его спиной, он вдруг обнаружил, что оказался один. Будто ворох палой листвы порскнул прочь от порыва ветра — и на поляне остались лишь изрезанные в лоскутья тела Земляных Людей да Кратов-победитель, готовый драться за свою жизнь до последней капли крови, жаждущий новой сшибки и до злости разочарованный тем, что никто больше не хочет на него нападать.

— Ну! — рявкнул он. — Куда же вы, соколики?!

Кто-то суетливо ворочался под деревом, тихонько попискивая и стараясь вжаться тщедушным тельцем в распяленные корни, в мох и грязь, лишь бы с глаз долой. Маленький поджарый чертик, насмерть изувеченный во время схватки.

«Добить!» — мелькнуло в мозгу пьяного от ярости Кратова.

Он шагнул на писк и шевеление.

Чертик поднял тощие лапки, будто прося о снисхождении. Круглая серая головенка его была проломлена и вмята, уцелел один лишь рожок. Блестящие пуговичные глазки часто моргали, подрагивал утыканный жесткими усиками хоботок. «Да что ж я, — замер в ужасе Кратов. — Спятил?! Помочь надо». Он присел на корточки, чтобы получше рассмотреть рану.

И едва успел уклониться от жалящего удара в лицо.

— Дурень! — сердито выругался Кратов. — Я же спасти тебя хочу!

Но чертик уже затих, быстро коченея, на глазах теряя последние капли жизни, уходившие из его жилистого тельца. Тонкие, словно стальная проволочка, пальчики разжались, выпуская на заляпанный кровью мох то самое жало, что едва не отплатило Кратову за убийство.

Заточенный до стеклянного блеска каменный нож.

Итак, четыре предположительно разумные расы в течение суток, до сих пор не кончившихся. Причем расы настолько несовместимые между собой, что одна вынуждена охотиться на какую-то другую, игнорируя все прочие, в то время как ее самое выслеживает третья. Замкнутый цикл с экологическими нишами, сплошь забитыми разумными расами.

Это противоречило всему, что знал прежде Кратов о законах эволюции разума. Обычно из множества биологических видов в силу тех или иных обстоятельств стихийно выделялся один, которому разум был необходим, чтобы уцелеть в борьбе за существование. Так произошло на Земле, так происходило по всей Галактике. И этот вид начинал своей деятельностью подавлять прочих конкурентов, зачастую и уничтожать самым безжалостным образом, чтобы выжить самому. И так тоже было на Земле. Но чтобы параллельно сосуществовали несколько равно разумных видов!.. Быть может, это лишь некое сечение здешней экологической пирамиды, но что же тогда на ее вершине?!

Кратов брел по лесу, волоча за собой сумку. Ему было тошно, хотелось лечь и не вставать больше. К тому же он выпил почти всю воду, сжевал половину запаса концентратов, а у скафандра как нельзя кстати начали садиться термоэлементы, и предательский озноб уже угнездился где-то между лопаток. «Это мне одному не по зубам, — думал Кратов. — Надо ждать ксенологов. Чтобы сесть в теплой и светлой кают-компании, выпить горячего кофе и пораскинуть мозгами, что же мы можем сделать на этой ненормальной планете. Голова — хорошо, а много — лучше. Много голов… с серьгами из граненых самоцветов в ушах…» Лес был чужим, враждебным, он не хотел принять пришельца за своего, он даже не бил его ветвями по лицу — брезговал, должно быть. Только ветер стонал в голых кронах на громадной высоте.

— Не могу больше, — сказал Кратов лесу и присел, навалившись спиной на черный, в вековых наплывах смолы, ствол. Глаза его закрылись сами собой.

В голове кружились и вспыхивали картинки виденного, словно в волшебном фонаре. Гудели отходящие в неподвижности мышцы, неуместная слабость зарождалась где-то глубоко внутри, оттуда распространяясь по всему засыпающему телу Кратова. «Не спать… — шевелилась приблудная мысль. — Вызвать Чудо-Юдо…» Но сил не оставалось, и рука, налитая проклятой слабостью, никак не поднималась к лицу. Кратов все же открыл глаза и увидел, что отовсюду, из-за деревьев, между кочек, к нему струится плотный белый туман, всплескивая фонтанчиками и бурунясь уже возле самых ног.

Туман — значит, сырость. Кратов поднатужился и подобрал ноги, но язычок белого киселя упруго толкнул его в колено и пополз по бедру, теплый и тяжелый. Вот же гадость! Кратов смахнул его с ноги, но язычок не обиделся и вернулся. Настырный такой язычок, если чего захотел, так непременно добьется, и он снова пополз по ткани скафандра, а другие такие же язычки обтекали со всех сторон, мягко, но настойчиво ложась на спину, на плечи, втягивая в себя руки, словно болотная трясина, словно желе. Скользкое щупальце смазало Кратова по щеке и перевалилось ему на грудь, нырнуло в сумку похозяйничать, захлестнуло ее белой пленкой, под которой немедленно затеялось активное шевеление и бурление. И неожиданный покой поглотил усталое тело Кратова, потому что никто и ничем ему особенно не угрожал, а что до резвящегося вовсю месива, то пусть его резвится, ползает по скафандру, будто обнюхивает, ищет что-то, вреда от него никакого, пошарится себе и уйдет своей дорогой, все едино выше плеча оно не поднимается, слизким коконом собравшись вокруг, волнуясь и пуская пузыри, а вот ему уже и наскучило это развлечение, и тесто сползло, расступилось и, умиротворенно чавкая, побулькало прочь, белыми ручейками заструилось по земле, пропало, ушло между корней, и нет ничего, как ничего и не было…

И тогда Кратов очнулся.

Он чувствовал себя великолепно, и в мыслях не было раскисать, разнюниваться, а тем более вот так бездумно валяться под деревом. «Я же хотел вызвать Чудо-Юдо», — вспомнил он, пружинисто вскакивая на ноги и поднося к лицу браслет… точнее, то место, где ему положено было находиться. Сам браслет начисто отсутствовал. Ошеломленный Кратов торопливо огляделся. Что-то блеснуло во взъерошенном мху подле его ног. Браслет — то, что от него сохранилось: горстка пластиковых и керамических деталюшек, да еще брелок-дракончик из черного дерева. Кратов присел, чтобы рассмотреть поближе, что же стряслось с его браслетом… и почувствовал, как по спине и под мышками мягко разошлись швы его непроницаемого для всех внешних воздействий скафандра. Все еще ничего не соображая, он открыл сумку, и его пальцы коснулись чего-то несуразного, ощетинившегося бестолково торчащими усиками мертвых мнемосхем. Это были останки лингвара «Портатиф де люкс».

Прошло еще несколько минут, наполненных суетливыми метаниями и перетряхиванием содержимого сумки, прежде чем Кратов, придерживая подбородком расползающийся в лоскутья скафандр, внезапно осознал, что из всей его экипировки напрочь исчезли металлические детали и крепления. «Чертово тесто, — подумал он, выпуская из рук бесполезную сумку. — Какая-то металлоядная тварь с диким метаболизмом. Бесшумно, бесследно сожрала весь мой наличный металл и удрала. Гадина…»

А спустя мгновение он понял, что остался без связи. Совершенно один на холодной, враждебной планете, битком набитой разумными плотоядцами, готовыми убить его. Один — безоружный, голый и опустошенный.

И наконец наступила ночь.

Кратову казалось, что он возвращается — уверенно, скоро, легко и правильной дорогой. В конце-то концов, он не так уж и далеко убрел от Чуда-Юда. Но хотя лес, как он и ожидал, закончился лысой равниной, однако памятного озера, где его могла приманить леденящим красным взглядом страшная водяная змея, не оказалось. Тогда Кратов решил идти вокруг леса, надеясь рано или поздно набрести на знакомую местность. Между тем стемнело гораздо скорее, чем хотелось бы, а холод лез вовсю через растрескавшиеся подошвы ботинок, некогда сработанные из металлопласта, вползал между разошедшихся швов. Кратов сцепил зубы и ускорил шаг, не переставая воображать, что вокруг него теплая июльская ночь и ему жарко, жарко, жарко… Он с удовольствием побежал бы, но знал, что тотчас же лишится обуви — а хождение босиком по снегу не слишком-то его прельщало. «Чудо-Юдо, — звал он мысленно. — Откликнись, Рыба!» Но биотехн молчал — слишком велико было расстояние.

Над вершинами деревьев лениво всплыла луна — маленькая, тусклая, пыльно-красного цвета. Не было ни ветра, ни снегопада, на темно-лиловом небе понемногу разбрелись тучи, и россыпью проступили чужие созвездия. Ландшафт преобразился, обрел колдовской вид. На этой зачарованной равнине хорошо всевозможным ночным чудищам подстерегать добычу. Например, одинокого, задыхающегося от усталости и отчаяния ксенолога. Напасть на него, повалить, впиться клыками в горло и мигом высосать всю кровь…

Кратов потряс головой, чтобы избавиться от наваждения. Но детские страхи, ненадолго отлетев, тут же вернулись с удесятеренными силами.

Кратов остановился. «Надо обернуться, — подумал он, ожесточенно загоняя назад, в подсознание, эти дурацкие страхи. — Осмотреться, доказать себе, что я один, в целом мире один. И никому я здесь не нужен. Все давно спят — и мышата, и ежата. По ночам разумному существу полагается спать, а здесь дураков нет. Спит великий вождь Большая Дубина, пуская пузыри жабьим ртом. Спит на заваленном вековой тухлятиной дне озера красноглазый змей, и ему снится добыча, которая ушла от него до поры до времени. Спят резвые чертики, забившись в укромные дупла в своем лесу — или в норы между корней. Спят незнакомые покуда ящеры, на ночь вынув тяжелые серьги из ушей. Даже подлая гадина, питающаяся металлом, и та спит — обожралась, должно быть. Надо, надо обернуться…»

Три смутные тени в сотне шагов от него. Серые, едва приметные на снегу, аморфные, расплывчатые. Уловив движение Кратова, они припали к земле, затаились, думая, что он их не видит.

— Эй! — крикнул Кратов.

Тени еще плотнее вжались в землю. Но теперь совершенно отчетливо стало заметно, что они и лежа продолжают красться за ним — ползком, тайно, скрытно.

Страх захлестнул Кратова. Вскрикнув, он бросился бежать, не разбирая дороги, спотыкаясь о невидимые кочки, теряя обломки подошв. Три серые тени неслышно заскользили следом.

Кратов упал, ткнувшись лицом в хрустящий обжигающий наст, и тут же вскочил на ноги, но падение отрезвило его, заставило возобновить прерванную цепочку мыслей. «Ну уж нет, — подумал он, стирая грязь с лица. — Было бы смешно мне, звездоходу, плоддеру, погибнуть здесь, на утлой заснеженной планетенке, после всего-то пережитого. Будем драться, господа призраки!» Тени по-прежнему торчали за его спиной, по крохам сокращая расстояние. На открытое нападение они покуда не отваживались. Видно, опытные ночные охотники ждали, пока жертва выдохнется окончательно и свалится.

Кратов огляделся, успокаивая дыхание. Лес остался по левую руку, и до него было дальше, чем до серых сопок, неясным силуэтом громоздившихся у горизонта. Очертания их показались Кратову знакомыми: у подножия одной из сопок он расстался с Большой Дубиной. Спасения искать нужно было именно там. Кратов двинулся к сопкам и, в очередной раз обернувшись, нашел, что преследователи поотстали. Должно быть, не хотели нарываться на неприятности с Земляными Людьми. Однако и не уходили совсем. Просто прилегли на снежок, прикинулись, будто их и нет. Ждали.

Кратов прибавил шаг, напряженно вглядываясь в темноту. На склонах сопок то тут, то там чернели просторные провалы пещер. На лягушиные лазы это мало походило. Кто мог обитать в этих холодных, открытых всем пещерах, оставалось только догадываться. Может быть, Каменные Люди?

Нога Кратова с хлюпаньем вошла в упругое месиво. У подножия сопок стлался белесый туман, по ближайшем рассмотрении оказавшийся знакомым металлоядным тестом. Его здесь было целое море, и это море бурлило, пузырилось, выбрасывало ленивые протуберанцы, сползая на равнину из пещер. Первым побуждением Кратова было повернуть прочь. Но он припомнил, что встреча в лесу не причинила ему ни малейшего вреда — если не считать того обстоятельства, что он лишился всякой связи со своим миром. Теперь у него нечем было поживиться, и тесто отпускало его, едва задев ноги скользкими равнодушными щупальцами.

Что-то хрупнуло под ногами Кратова. Потом еще, еще. Он застыл и поглядел под ноги.

Сквозь тонкий слой причмокивающего месива проступал обглоданный добела скелет. Ничего человеческого в нем не было, да и быть не могло: плоские, почти закрученные в спираль ребра, негнущийся хребет, две короткие многосуставчатые лапы, выходившие из одного сочленения, приплюснутый череп с тремя пустыми глазницами и разверстой ковшеобразной пастью.

Шарахнувшись, Кратов едва не споткнулся о другой остов, в котором он без труда опознал лягушкочеловека. Вокруг него валялись сотни скелетов — хорошо сохранившиеся, накопившиеся здесь за многие годы. А у самого входа в пещеру Кратов увидел бурую лохматую массу. Это был полуразложившийся труп невиданного существа, сильно напоминавшего обычного земного медведя.

Что тут произошло? Отчего все они умерли? Не кисель же этот гнусный задушил их!

Черный зияющий провал, до которого не добрел бурый зверь, безлико и равнодушно смотрел на Кратова. Заманчиво было одним махом преодолеть последние метры и скрыться в этой спасительной на вид темноте от зловещих преследователей, которым почему-то не улыбалось приближаться к заботливо укрытому одеялом из живой булькающей плазмы кладбищу. А если внутри пещеры внезапно обнаружится некий грозный хозяин, нагромоздивший здесь кости своих жертв для устрашения непрошеных визитеров? Кратов напряг изрядно отупевшие от холода и усталости чувства — ничего… Пещера казалась мертвой, заброшенной, тогда как за спиной маялись в нетерпении три ночных призрака, и мысли у них насчет Кратова были весьма и весьма неприятные. Мысли?! Да, конечно. Чему уж тут особенно удивляться?

Можно было, разумеется, не искушать судьбу, так и проторчать до рассвета между загадочной, малопонятной покуда пещерой и вполне реальной осязаемой опасностью сзади. Кто знает — может быть, они, к примеру, сугубо ночные жители и потому с восходом солнца уйдут прочь, до следующей ночи. Но к утру Кратов обратился бы в сосульку, и никакие воображаемые картины июльского зноя не помогли бы ему избежать этой бесславной участи. «Иссыхать в псаммийской пустыне, гореть в огненном смерче на Магме-10, а умереть-таки от спокойного ночного заморозка на Церусе-1? Нет, я так не желаю. В пещере никого нет, может быть, там даже не так холодно, а если я найду какой ни на есть мох или валежник, забытый прежними постояльцами, то проведу ночь в относительном комфорте. Будем же думать, что все эти бедолаги передохли, не выдержав нравственных испытаний при встрече с киселем-металлоядцем. Именно так и будем думать, пока не придумаем чего-нибудь получше. А пока я хочу туда, вовнутрь, и будь что будет, только без фокусов. Ну, звездоход, смелее!»

Он осторожно перешагнул через останки лохматого неудачника и вступил-таки под своды пещеры…

…этот его шаг внезапно вытянулся, раздернулся в пространстве и во времени в бесконечность, нога вырвалась из белесой массы с гулким, размазанным в морозной пустоте и теперь лениво стекающим в ничто, угасающим чмоканьем… нога вырвалась и продолжала свое движение по микрону в минуту, и одна минута тоже распростерлась на века и никак, никак не могла смениться следующей, будто не хотела уступить ей место в этой мимолетности, именуемой миром, Галактикой, вселенной, не желалось ей безвозвратно кануть в небытие, откуда нет и не может быть возврата никому и ничему, ибо каждая пылинка, каждый атом под звездами и туманностями — неповторимы, и неповторимы именно в силу своей мимолетности, благодаря все той же минуте, набившимся в нее секундам и терциям, и нельзя, к сожалению, сказать: остановись, мгновенье, ты прекрасно, — не остановится, унесется прочь, в недосягаемость, а так порой хочется, но не выходит, и вдруг — вышло, удалось, остановилось, и тянется, тянется, и никак не оборвется, только вот понять бы, в чем же прелесть этого мгновения, и есть ли в нем хоть какая-то прелесть, может, и нет в нем ничего прекрасного, и узнать бы тогда, кто же приказал ему остановиться…

…а в мозгу вдруг лопнул, словно запущенный нарыв, забурлил, забуянил горячий вулкан, извергся на волю потоками лавы, и лава эта сплошь состояла из мыслей, мысли были ее природными элементами, ее атомами, им тесно было внутри потоков, им недоставало места даже в мозгу, и они норовили вырваться прочь, зажить собственной, вольготной, независимой жизнью, овеществиться, воплотиться, воспарить, существовать не импульсами в пятимиллиметровой оболочке серого вещества, а отстраненно, над этой тюрьмой-мозгом, пусть даже и бестелесно… и они толкались, ссорились, спорили между собой тысячеголосо и сердито, они противоречили себе и всему миру, они выпростались из ярма сознания и были сами себе хозяевами, раскололи разум на фрагментики, словно на анклавы, и каждый этот анклав решал свою проблему, и что самое-то занятное — находил миллионы решений, и все правильные, и пусть каждое последующее решение было правильнее предыдущего, это ничего не меняло, и можно было бы без особого ущерба остановиться на предыдущем, но анклавы в радостном, сверкающем, плещущем через край, упоительном бешенстве свободы и раскованности измышляли все новые и новые решения, рвались напролом к совершенству и абсолюту и находили совершенство и абсолют, чтобы в следующий блистательный миг ниспровергнуть все к чертям и лететь дальше, дальше, дальше, и потрясенный мозг никак не мог вернуться к первозданности, он застыл, оцепенел, капитулировал перед этим хаосом, он ничего не мог с ним поделать, и если бы где-то удалось запомнить, отложить про запас хотя бы миллиардную долю отброшенных идеальных решений… но не осталось ни единого незанятого бушующими анклавами клочка памяти, все сто процентов работали вовсю, и отвергнутые решения немедля стирались, уничтожались без сожаления, потому что их негде было сохранить, и эта безумная мозаика взрывалась гениальностью, упивалась ею и бешено неслась вперед, раздирая несчастный мозг своими междоусобицами и распирая изнутри не такую уж и прочную черепную коробку…

…при расщеплении кварка выделяется импульс протоэнергии мощностью в миллиард с лишним… инвариантность ксенологических транзакций предполагает, что… вероятнее всего, тут подошла бы идея рациогена… неверно, что движение по оси времени невозможно, все дело в… и Руточка Венуолите посмотрела на него через плечо, и было в ее взгляде… концепция рациогена подразумевает… релаксация гравитационных полей приводит к мгновенному экзометральному прокалыванию без каких бы то ни было… по поводу рациогена уместно предположить, что…

В лицо Кратову полыхнуло ослепительно-синим, и жуткая круговерть оборвалась. Импульсы от позабытых за глобальными проблемами зрительных нервов наконец-то пробились к изнемогшему сознанию, и оттуда поступила слабая, едва различимая команда тревоги. И отчужденное было за ненужностью тело очнулось от столбняка, зажило, шарахнулось прочь. Следующий разряд ударил в то место, где Кратов только что стоял.

Колонна синего огня преграждала вход в заклятую пещеру. Змеящиеся отростки выкидывались из нее на склоны сопки, прожигали в наледи черные сухие дорожки, били в корчившееся от неудовольствия тесто, сметали прочь вросшие в землю скелеты. Кратов увяз ногой в костище, споткнулся и упал. Тонкое жгучее щупальце прыгнуло за ним вслед и цапнуло вскользь плечо, едва прикрытое лохмотьями скафандра. Мир снова взорвался, но уже не мыслями, а болью… Оглушенный, наполовину парализованный, ничего не соображающий, Кратов покатился под уклон, ткнулся в спасительно холодный наст пылающим лицом и пополз прочь — подальше от страшного, бушующего урагана молний…

«Куда я? — внезапно проступило в его сознании. — Там же смерть! И позади — смерть… всюду смерть…»

Как в бреду, как в кошмаре, он почувствовал мягкий, но настойчивый толчок в спину. Сильные лапы перевернули его. Подсвеченное синим адским пламенем небо чужепланетной ночи на миг склонилось над ним и тут же пропало. На Кратова надвинулась поросшая седыми лохмами звериная морда. Маленькие глазки налились кровью, раззявилась розовая клыкастая пасть.

— Уэхх! — дохнула она в лицо Кратову. — Уарр уэхх!

И продолжала надвигаться и распахиваться все шире и шире…

Часть третья РАЦИОГЕН

— Надо признать, мне здесь не слишком нравится, — сказал Лерман. — Не планета, а пустошь. Все вымерзло до хруста.

Энграф промолчал. Он стоял по колено в снегу, нахохлившись, и кутался в роскошный меховой плащ не по росту. Во время перелета он с отвычки слегка укачался, так что на душе до сих пор было муторно.

— Кратовский биотехн нашелся только вчера, — произнес Лерман. — Он лежит — или стоит, аллах его разберет, — в трех километрах от нас, по ту сторону сопок. На попытки связи в гравидиапазоне и телепатически не откликнулся. Может быть, он неисправен? Или — как это бывает у биотехнов — подох?

— У сфазианских биотехнов так не бывает, — неохотно промолвил Энграф. — Они не ломаются и не дохнут. Ну разве что угодят в центр какого-нибудь астрального катаклизма.

— Мы не рискнули к нему приблизиться, — смущенно продолжал Лерман. — Кто знает, что он там решит о нас. Еще врежет разрядом, приняв за личных врагов своего хозяина!

— Безосновательно. Биотехны этой модификации ориентированы на доброе расположение к гуманоидам. Думаю, сейчас ему не до ваших визитов. Он находится в ожидании телепатического контакта с Кратовым и все свои ресурсы направил на достижение этой цели, прервав иные сношения с окружающей средой. Приблизительно через два дня он взлетит и самостоятельно начнет облет планеты в поисках Кратова.

— А нельзя ли уговорить его взлететь пораньше?

— Нельзя, — лязгнул Энграф. — Он так запрограммирован.

— И кто выдумал эти программируемые инстинкты, — проворчал Лерман.

— Наши старшие братья гилурги. Можете направить им претензию. Только не удивляйтесь после, если они персонально для вас выведут биотехна вообще без инстинктов. Представляю, — на мученически бледном лике Энграфа проступило отдаленное подобие усмешки, — как вы намаетесь с этим ублюдком.

— Кратов пропал позавчера утром, — сказал Лерман. — По его словам, на планете в момент его последнего выхода на связь был полдень. Это произошло сразу после того, как он открыл третью разумную расу.

— Эти самые… э-э… водоплавающие?

— Да. Наши переговоры носили весьма сумбурный характер, Кратов был под впечатлением своего краткосрочного контакта с третьей расой. По его предположениям, это были ихтиоморфы или еще один вид амфибий. К сожалению, он не удосужился сообщить координаты своего местонахождения.

— А вы, коллега, не удосужились об этом спросить, — ввернул Энграф.

— Моя вина. Но Кратов выходил на связь каждые два часа, всегда был совершенно спокоен, уверен в собственных силах, ироничен — ну, вы знаете его лучше меня. Ничто в его поведении не предвещало осложнений! По его же слетам я заключил, что он каким-то образом очутился на берегу некоего водоема. Мы сделали картограмму окрестностей. Озер здесь не так много, но накануне прошел снегопад, и не осталось никаких шансов обнаружить следы. Поскольку Кратов упомянул о своих спутниках, выручивших его в момент опасности, следует предположить, что он в сопровождении Земляных Людей отправился на своеобразную прогулку.

— Прогулка, — сердито хмыкнул Григорий Матвеевич. — Я действительно неплохо знаю Кратова и могу вас заверить, что он шел искать вторую расу. Этих самых, э-э, рептилоидов с серьгами. А попутно налетел на третью. И если мы выведаем у коллеги Великой Дубины…

— Большой Дубины, — почтительно поправил Лерман.

— …охотничий маршрут к каменным домам рептилоидов, то сможем точно установить, у какого озера побывал Костя и где именно бесследно исчез.

— Земляные Люди на контакт пока не идут, — сказал Лерман и нахмурился. — Закупорились в своих норах и носа не кажут. Мои ребята сделали рейд в поисках других поселений этих амфибий — там все обстоит еще хуже. На наших дважды нападали.

— Надеюсь, жертв нет?

— Одному расквасили нос, не считая мелких царапин и синяков.

— Меня интересуют последствия упомянутого рейда для Земляных Людей.

— Ну, эти-то как раз остались вполне удовлетворены результатом. Обратили злокозненных пришельцев в постыдное бегство, еще бы!

— Нападали, — задумчиво промолвил Энграф. — Не проявили интереса к гостям — в отличие от Большой Дубины?.

— Именно, — подтвердил Лерман слегка растерянно.

— А какое оружие они при этом употребляли?

— Никакого.

— Ни каменных ножей, ни тяжелых дубин?

— Абсолютно ничего.

— Гм… — Энграф выпростал руку из складок плаща, сунул ее под капюшон и почесал затылок. — Видел я этих амфибий. То, что они накинулись на чужаков, мне отчего-то более понятно, нежели эти дипломатические уловки вроде трухлявого дубья. А как вам?

— Признаться, никак. Не задумывался над этим. У меня сейчас одна мысль — как разыскать Костю Кратова.

— Костя Кратов, наверное, тоже думал о другом. Да и когда ему было строить ксенологические модели в этой карусели? Три разумных расы. Правда, две из них — предположительно разумные. И все наперегонки едят друг дружку.

Лерман молча пожал плечами.

— И тем не менее, коли мы не проясним ситуации, — продолжал Григорий Матвеевич, — мы ничего не добьемся. И Костю не найдем, и аборигенам не поможем. Я предлагаю следующий план действий. Если, разумеется, у вас как у руководителя миссии нет своих соображений. Установить за биотехном постоянное наблюдение и, если он пустится на поиски хозяина, неотступно за ним следовать на расстоянии. Немедленно выслать во все отдаленные районы материка группы по три-четыре человека. Если не хватит народу, можете вызвать с других стационаров, все будут рады помочь. Их задача — попытаться вступить в контакт с племенами Земляных Людей. При малейшем неудовольствии со стороны амфибий — попытки оставить, нанести местонахождение племени на карту и переходить к следующему участку. Если контакт налаживается — сделать то же самое, но с необходимыми ксенологическими реверансами. На другие расы, буде таковые встретятся, не отвлекаться — только отмечать на карте. Работать от края к центру, то есть от побережья к нам. О ходе событий постоянно информировать меня — через вас, коллега. Вы встречались с Кратовым?

— Не так часто, как хотелось бы…

— Найдите среди вашего персонала толкового ксенолога, внешне достаточно схожего с Кратовым. Напомню вам его физические характеристики: возраст тридцать пять лет, рост — один девяносто восемь, вес сто пять, телосложение более чем атлетическое, светлый шатен, лицо широкое, глаза серые, при отраженном свете кажутся зеленоватыми. Обратите особое внимание на глаза. Когда найдете, пришлите ко мне на инструктаж.

— Ну, это несложно, — загадочно сощурился Лерман и приблизил видеобраслет к лицу. — Коллега Сидящий Бык, это Лерман. Подойдите к нам.

Когда тот приблизился, Энграф от изумления утратил на некоторое время дар речи. Ему даже захотелось протереть глаза.

— Вы что, заранее такого подобрали? — наконец осведомился он у Лермана.

Ксенолог Сидящий Бык стоял перед ними, спокойно изучая Григория Матвеевича ледяными серыми глазами. Тому живо припомнилась их первая встреча с Кратовым, междоусобица по поводу милой женщины Руточки Венуолите, затюканной капризами мужского населения Парадиза. Так и чудилось, что сейчас последует холодное перечисление очередных претензий. Но Сидящий Бык молчал и глядел на потрясенного Энграфа сверху вниз.

— Я предполагал, что на первом этапе контакта с Земляными Людьми нам потребуется двойник Кратова, — сказал Лерман. — И, чтобы не тратить времени на подбор кандидатуры, обратился в Канадский институт экспериментальной антропологии.

— Так это человек-2? — прошептал ему на ухо сконфуженный Энграф. — То-то я гляжу — имя какое-то странное.

— Можете говорить вслух, — равнодушно произнес Сидящий Бык. — Как в третьем лице, так и обращаясь непосредственно ко мне. Обсуждение вопроса о моем происхождении меня не шокирует.

— Представьтесь, коллега, — попросил Лерман.

— Мое имя — Сидящий Бык. Я принял его в память об одном из вождей объединенного войска индейских племен сиу и шайенов, в ходе войны за золотоносные холмы Блэк Хиллз уничтоживших 25 июня 1876 года Седьмой кавалерийский полк под командованием генерала Кастера над рекой Литл Биг Хорн. Почему-то именно этот факт вошел в историю в связи с именем вождя Сидящего Быка, хотя несколько раньше те же войска нанесли поражение основным силам белых, в составе пятнадцати эскадронов кавалерии и пяти рот пехоты под командованием генерала Крука. По происхождению я человек-2. Прошел подготовку в области звездной навигации, экзобиологии и прикладной ксеносоциометрии для участия в ксенологических миссиях Галактического Братства, адаптирован для миссии на Церусе-1 в качестве двойника Константина Кратова.

— Изумительно, — пробормотал Григорий Матвеевич. — Тогда вы, очевидно, знаете свою роль?

— Мне неизвестно, какую программу действий вы предполагали мне предписать. Но я думаю, что мне следует появиться в окрестностях поселения Земляных Людей в скафандре, идентичном тому, что был на Кратове, и фактом своего присутствия на месте прежней встречи побудить вождя Большую Дубину к возобновлению контакта. При мне должен быть лингвар типа «Портатиф де люкс», с помощью которого я в кратчайший срок обязан буду изучить язык Земляных Людей и выяснить у них маршрут, которым Кратов ушел на поиски второй разумной расы. Я могу начать действовать?

— Да, разумеется… коллега, — промолвил Энграф и, выждав, пока тот удалится, спросил: — Как вы с ним обходитесь? Должно быть, нелегко иметь в составе миссии такого… э-э… союзника?

— А как вы срабатываетесь с коллегами по Галактическому Братству? — полюбопытствовал Лерман. — Те и вовсе не люди, ни по естеству, ни по психологии.

— Не знаю, не знаю, — Энграф с сомнением покачал головой. — Не человек. Но и не робот. А бог весть что.

— Человек, — уверенно заявил Лерман. — И даже с чувством юмора. Правда, оно у него весьма своеобразное, и в отличие от нас, так сказать — людей-1, он избегает оттачивать его на окружающих. И вообще почитает юмор за низшую компоненту своего интеллекта. Может быть, небезосновательно?

— М-да… — Григорий Матвеевич поежился. — Мы с вами здесь ведем дискуссии о человеческой природе, а Костя Кратов сгинул в безвестности.

— Это я виноват, — помрачнел Лерман. — Нужно было убедить его вернуться к своему кораблю.

— Не убивайтесь, коллега. Вы бы ничего не достигли. Он никогда и никому не уступал права на собственный поступок.

В кают-компании, куда они вернулись погреться, царило деловитое возбуждение. Энграф, давно уже не окунавшийся в суматошную атмосферу ксенологических миссий, с любопытством прислушивался к отрывистым переговорам бойких молодых ребят, еще не вылетавших высокого ценза, но работу свою знавших на совесть. Несколько раз его вежливо, но настойчиво отодвигали. «Кто этот дедушка?» — услышал он за спиной малопочтительный шепоток. «Говорят, патриарх четвертой разумной расы». — «Нет, серьезно. Я где-то видел этого Николу-угодника».

«Я работаю на Сфазисе скоро тридцать лет, а Костя Кратов два года, — грустно подумал Энграф. — Но его узнают в любом уголке Галактики. Поначалу ему нравилось, хотя он и стыдился в том сознаться. А потом ему надоело, а еще позже стало угнетать. Как надоело однажды мне. Меня тоже узнавали, а теперь забыли и толкают локтями. Хорошо, хоть извиняются при этом».

Все внимание было нацелено на квадрат местности неподалеку от поселения Земляных Людей, куда сейчас неспешной раскачивающейся походкой двигался Сидящий Бык.

— Чертовщина, — промолвил Энграф. — У него даже поступь кратовская!

— Готовили специально, — сказал Лерман. — В деталях, вплоть до старых ожогов. Там это быстро. — Не оборачиваясь, он спросил у дежурного наблюдателя: — Мониторы?

— В воздухе.

— Дайте максимум на сопки.

Черные, с подмерзшей утоптанной грязью вокруг, лазы, что вели к подземному болоту, наплывом увеличились во весь экран видеала.

— Тишина, — пробормотал Лерман сердито.

— По-моему, там что-то копошится, — с сомнением заметил Энграф.

— Просто нам очень хочется, чтобы там что-то копошилось. Пойдемте пить чай, Григорий Матвеевич. Если возникнет что-нибудь, нам сообщат.

Они успели дойти только до дверей.

— Говорит Сидящий Бык, — разнеслось по всему кораблю. — Я у цели. Земляные Люди появились из потайного хода за пределами обзора с наших мониторов и приближаются ко мне. Впереди, по всей вероятности, вождь. Он вооружен дубиной и каменным ножом, но настроен, кажется, миролюбиво. Следующий сеанс через полчаса.

— Похоже, ваш план работает, — сказал Лерман.

— Наш план, — поправил его Энграф и многозначительно кивнул на соседний видеал, демонстрировавший четкую шеренгу еще со вчерашнего вечера готовых к взлету новеньких четырехместных гравитров.

— Здесь паршиво, — сказал Бубб, почесывая грязным когтистым пальцем между лопаток. — Жрать нечего, днем холодно, шерсть в сосульки смерзается, с подстилки не встанешь. Завшивели с ног до макушек. Ты бог, ты и сделай так, чтобы нам было хорошо. А мы на тебя молиться будем.

— Какой я бог, — устало отмахнулся Кратов. — Ты и сам прекрасно знаешь. Ты же с головой мужик.

— С головой, — согласился Бубб. — Со вшивой.

Тут он растворил жуткую пасть и заржал так, что в темном углу зашевелились полусонные самки и тоненько заскулил, запричитал детеныш.

— Цыц, — рявкнул Бубб, и шевеление испуганно улеглось. — Так и живем, — продолжал он, развернувшись к Кратову всем корпусом. Шеи у него не было, круглая голова прочно вросла в мощные плечевые мышцы. — В грязи, без радостей, без удобства. Одни страхи. Что скажешь, бог?

— Еще раз назовешь меня богом, получишь по рогам, — пообещал Кратов. — Понятно?

Бубб снова хохотнул. Он-то понял. Что-что, а силу он понимал безоговорочно. К тому же он имел повод оценить боевые качества Кратова при первом их знакомстве. Вместе с двумя следопытами он крался за ним до самого Огненного Капища, а потом оттащил подальше от растревоженных молний и, склонившись над ним, полумертвым от боли и страха, не без ехидства спросил: «Ну что, дурень? Получил, дурень, свое?» А в ответ заработал жестокий удар под ребра, и лишь подоспевшие на подмогу следопыты уберегли его от более серьезных увечий. А потом долго не могли подступиться к сопротивлявшемуся в беспамятстве Кратову, пока тот не сомлел окончательно.

— Ты сильный, — сказал Бубб уважительно. — Ты странный. Кто ты? Леший тебя разберет.

В полумраке под вонючими шкурами сердито забормотали, забубнили заговоры от дурного глаза, от злой силы, от леших и упырей. Бубб собрался с духом и презрительно плюнул на просочившийся сквозь хворостяной завал тусклый солнечный зайчик.

— Гадил я на леших! — объявил он, храбрясь. — Пусть только сунутся. Я тоже сильный!

— Сильный Бубб, сильный, — зашелестели по углам сидевшие истуканами молодые самцы. — Умный, хитрый.

— Вот, — с удовлетворением сказал Бубб. — Не бог ты, говоришь? А сам на звере спустился с неба, одет не по-людски, болотом не пахнешь, рыбой не пахнешь, змеей не пахнешь. Третьего глаза у тебя нет, это как понять? Нет, ты мне уши не заплетай, не здешний ты. То вообще ничего не говоришь, только похрюкиваешь по-чудному. А то по-нашему заладил, да так, что слушаешь — не переслушаешь. Вот ты сказал: получишь, Бубб, по рогам. А у меня никаких рогов нет. Выходит — ты мне их додумал. Это что же — ты додумывать можешь почище моего?

— Это я просто так сказал, — смутился Кратов. — В шутку.

— Нет такого слева «шшутхха», — веско заметил Бубб. — У вас там, на небе, может, и есть, а в нашей грязи нет. Слушай, а вдруг ты мне снишься? Нет, не снишься — сны так больно не дерутся. А чего ты в Огненное Капище сунулся? Тебе туда зачем?

— Низачем. Я от вас хотел укрыться.

— Уэхх, — сказал Бубб смешливо. — Дурень. Стали бы мы тебя есть такого, жди дольше. Будь ты болотник или скальник — тогда, конечно, заели бы. А того, что нам неведомо, мы не трогаем. Нас мало. Передохнем от твоего мяса — кто самок от леших оборонит? Пропадать им, что ли? Жалко. Они раньше красивые были, самки-то, гладкие, шерсть серебристая, пуховая. Это они сейчас завшивели, когда нас всякая нечисть в берлоги загнала.

— А что это такое — Огненное Капище? — в сотый раз попробовал с разбегу преодолеть барьер запретной темы Кратов.

— Опять ты за свое, — проворчал Бубб. — Да ну его, Капище это. Давай лучше слова придумывать. Здорово у тебя получается. Я иной раз гляжу перед собой и чувствую, что слов мне недостает, а додумать — ума нет. Вроде голубое — а не голубое. Зеленое — а не зеленое. На самку погляжу, захочется ей хорошее слово сказать, а на языке одна дрянь да пакость. Ну и бухнешь ей, бывало, с досады-то. Между рогов, хэхх… А ты только глянул — и сразу нужное слово говоришь. Откуда у тебя их столько? А еще врешь, будто не бог.

— Я не бог. Просто мой язык богаче твоего. Потому что старше. В моем мире было много языков, некоторые умерли, а другие слились воедино, как ручейки в реку. А реки текут в море, и все их капельки — в морских волнах. Так и мой язык.

— Это верно. У нас, Длинных Зубов, одни с Тупыми Топорами слова. А те, что за лесом живут, Грызопяты, только ругаются по-нашему. Ну а, скажем, Пескоеды, что на побережье обосновались… Я вот думаю: может, мне выучить твой язык? И тогда мне легче жить будет. Тогда я сразу придумаю, отчего нам поначалу хорошо было, а теперь стало хуже некуда.

— Ты все таишься от меня, — укоризненно промолвил Кратов. — Про Капище не говоришь. С чего ваши беды начались, молчишь. Как я тебе помогу?

— Никак, наверное. Ты один. Это ты сейчас немного в силу вошел, а еще третьего дня лежал кисель киселем. Что ты сможешь, один-то?

— Я не один буду. Уже сейчас нас должно быть много здесь. И все такие же, как я. Ищут меня, а я с тобой тут в слова играю.

— А вдруг не такие? Ты же сам говорил, что сперва хотел помочь болотникам. Потом пожалел скальников и пошел к ним, да тебя лешие остановили. А ну как твоим дружкам болотники больше поглянутся? Или, скажем, русалы? Гадили они тогда на нас.

— Нет, Бубб. Ты не понимаешь. Мы жалеем всех вас. Мы хотим, чтобы все вы жили хорошо. И не ели друг друга.

— Как так? — хмыкнул Бубб. — Кого прикажешь нам есть? Траву? Или тебя? Я тебя есть не стану, и не уговаривай, сдохну еще.

— А ты думаешь, болотникам хорошо живется? Они тоже мне жаловались. На вас, наверное. А скальникам разве приятно, когда их болотники скрадывают? Ты умный, Бубб. Но и болотники тоже умеют думать, правда — слов у них совсем мало.

— Хэхх. Я знаю. Лешие вокруг берлог ходят, между собой аукаются. Сидишь, бывало, слушаешь — и понимать начинаешь. Страшно это, Хрра-тов. Страшно, когда все умные. Идешь на охоту, а сам думаешь: ведь и за тобой кто-нибудь да охотится! Нет, не жизнь же это.

— Расскажи мне про Огненное Капище, Бубб. Мне кажется, я смогу вам помочь.

— Далось тебе это Капище! Нет, зря мы тебя вытащили. Лежал бы ты себе в киселе, морозил бы косточки. Пойдем-ка в угол, а то перепугаем всех своими разговорами.

Кратов приподнялся на локтях и пополз следом за Буббом, волоча парализованные ноги. Странно получилось: молния задела плечо, а отнялись ноги. Правда, утром ему почудилось легкое покалывание в кончиках пальцев. Но потом все прошло, и снова он вынужден карабкаться по загаженному полу огромной берлоги, будто передавленная гусеница. Бубб выждал, пока Кратов устроится на новом месте, и подоткнул под него вытертую до лоска шкуру.

— Я тогда детенышем был, — сказал он, примащиваясь рядом. — Ты не поверишь, но добыть болотника было мне проще, чем почесаться. Выйдешь на охоту, а он сидит на снегу и гляделками лупает. Ты к нему, а он сидит. Ну и подберешься вплотную, да и хватишь дубиной. Между рогов… И лег на сопки туман — густой, плывучий, шагу ступить невозможно. День лежит, ночь лежит. Мы с Ггахом, соутробником моим, на дерево вскарабкались посмотреть — а возле сопок из тумана струи бьют под самые облака. На третий день шаман плясать пустился. Наплясался, устал и говорит: туман долго лежать будет, нужно охотникам на ощупь добычу искать. Не найдут — все с голоду пропадем. Охотники встали и ушли в туман. К ночи только двое вернулись ни с чем. А наутро еще двое, тоже налегке. Встретили, говорят, болотника. Только затеялись его добыть, а он прыг-скок и удрал. Они догонять — а там болотников целая стая. И, не поверишь, все с дубинами. Как начали наших колошматить…

— Откуда же взялись эти умные болотники?

— Подожди, не перебивай, не то забуду, с чего начал. Шаман-то наврал: через два дня туман схлынул, весь в сопки ушел. Обрадовались мы, на радостях шамана заели, чтобы впредь не блажил попусту. Ну, думаем, сейчас добычи натаскаем, с болотниками поквитаемся. Пошли на охоту, да лесом. А там нас лешие и прихватили. И ножами пороть! А ножи у них — не то что когти, ты сам знаешь. И откуда они только взялись? Нет, мы всегда знали, что, мол, живут в лесу тварюшки, от всех прячутся, да так ловко, что и не углядишь, безобидные, траву да ягоды едят. Вот эти-то тварюшки и загнали нас в берлоги, так что уха не высунешь, только по ночам…

— Но Капище-то здесь при чем?

— Не было раньше никакого Капища. Были пещеры как пещеры — мы там зимовали как-то, да не понравилось: дует сильно. Потом сосед наш по долине, Гаухх из Тупых Топоров, под кладбище их приспособил. В них-то и поселился этот липучий туман. До сих пор иногда по лесу блудит, ищет чего-то. Вреда от него никакого, только противно, как он тебя щупает за всякие места. Но к пещерам стало не подступиться. Подойдешь — а тебя огнем в харю. Я молодой был, тоже хаживал, да вовремя отвернул. Болотники, скальники туда совались, как ровно тянет их что, — все полегли. Даже русалы несколько раз приползали, ходить-то они не умеют. А в прошлое полнолуние Ггах заволновался: «Не могу, говорит, я больше так. Пойду ума наберусь и додумаюсь, как нам из этого убожества выцарапаться…» Тоже там остался.

— Что значит — ума наберусь? — насторожился Кратов.

— А то и значит. За умом туда все тянутся. Как подходишь к Капищу, так будто в башке свет зажигается. Слова всякие сами собой рождаются. А уж если до входа доберешься — так мудрецом из мудрецов сделаешься, никто тебе не страшен будет. Да только попробуй после этого мудрость оттуда унести. Ггах не унес. Болотники не унесли. По слухам, один скальник чуть было не унес на нашу погибель, да лишку ему перепало — по дороге свихнулся и обратно в Капище свернул. Ну, дважды счастье никому не улыбается… Надо, Хрра-тов, меру своим силам знать. Я вот унес сколько смог — и то теперь мучаюсь, слов мне недостает. А ты без ног остался, хоть и поумнел.

— Не поумнел я, Бубб. И нет в Огненном Капище никакой мудрости. Там что-то другое. Может, туман этот ползучий способствует, но если есть у тебя твой умишко, то на пороге пещеры он обостряется запредельно. Весь ты превращаешься в сплошной ум, работающий на бешеной скорости. И у меня такое чувство, будто тогда, стоя возле входа в Капище, я нашел разгадку всех ваших бед, не зная даже твоей истории.

— За то и ногами расплатился, — заявил Бубб. — Знаешь, да не вынесешь из берлоги. А я своими словесными муками. Иной раз в голову такое лезет — не объяснишь что. А тем более — зачем. Вроде обычные слова, а так ловко встанут, что переставлять жалко и хочется бормотать их без устали. Я своим самкам рассказал — они обрадовались, подумали, что я новый заговор придумал от леших. Ну, разозлился я, конечно, разогнал их по углам. Охотникам да следопытам рассказал — те ни лешего не поняли. Вот послушай:

— Я знаю, что это такое, — улыбнулся Кратов. — Никакой это не заговор, Бубб. Это называется «стихи». Послушал я тебя и вспомнил одного нашего древнего поэта. Поэт — все едино что шаман, словами колдовство наводит, только не злое… Звали, его Татибана Акэми. Было у него:

— Стиххи, оххно, — проворчал Бубб. — Опять новые слова! Никакой головы не хватит, чтобы все их запомнить. Знал бы ты, как я с тобой намаялся, когда ты бредил! Из тебя так и лезли эти диковинные слова. Особенно одно, не выговорить никак…

— Что за слово, Бубб? — подобрался Кратов. — Поднатужься, выговори!

— Погоди, язык нужно завернуть за ухо, как у болотника какого. Рра… ррхи… тьфу, леший! Ррах-хио…

— Рациоген?!

Кратову на миг показалось, что мозг его снова, как тогда, на пороге Огненного Капища, взрывается изнутри озарением истины.

— Рациоген.

Он вскинулся на локти, пытаясь встать, — острая нервная боль искрой скользнула вдоль позвоночника. В глазах зарябило, поплыло. Переполошенный Бубб попятился в противоположный угол берлоги и растерянно сел на задремавшего охотника, что стерег вход. Пока он награждал того увесистыми оплеухами за ротозейство, попутно вымещая на нем раздражение за свой нечаянный испуг, Кратов лежал, закрыв глаза и стиснув зубы. Снова и снова посылал мысленный приказ безжизненным, бесчувственным своим ногам, требовал подчиниться — хотя бы на чуть-чуть выйти из предательского одеревенения.

— Вот что, Бубб, — прохрипел он, обессилев. — Я должен добраться до своих друзей. Это спасение — мое и ваше.

— Должен, — передразнил тот. — Ходок из тебя, как из меня пловец. Сами мы тебя больше на себе не потащим — лешие запорют на полдороге. Лежи себе, думай! Может, что путное надумаешь, ты же думать горазд.

— Не могу я лежать, когда вы тут жрете один другого! — застонал Кратов. — Ну, подлые, я вас заставлю слушаться! Заставлю!

И он снова набросился на свои мертвые ноги, обливаясь холодным потом от приступов боли.

— Бубб, гляди! Согнулась… в колене, чуть-чуть!

Но тот сидел, отвернув лохматую морду к прогнившей куче валежника, зажмурив теменной глаз, и бормотал заговор собственного сочинения — от трусости и душевного смятения:

Услышав шаги в пустом коридоре, Григорий Матвеевич оторвал тяжелую с недосыпу голову от жесткого валика дивана. Это был Лерман, и вид его тоже оставлял желать лучшего. Никто на кораблях миссии не мог спокойно спать и нормально есть в последние дни, и тут не помогали ни уговоры, ни приказы, ни даже угрозы в двадцать четыре часа списать к дьяволу из Галактики на Землю.

— Вернулись еще два гравитра, — сказал Лерман. — Из тех, что ушли в концентрический поиск. То же самое…

— Что биотехн?

— Торчит на месте. Никаких признаков жизни.

— Земляные Люди?

— Тайм-аут. Сидящий Бык донимал расспросами Большую Дубину десять часов кряду, пока тот не повалился на бок и не уснул. Ему-то что, ни заботы, ни труда. Сидящий Бык вынужден был возвратиться — началась пурга. Ничего нового вызнать ему не удалось. Кратов с тремя охотниками ушел к Каменным Людям — и растворился в воздухе.

— В самом деле, откуда Большой Дубине знать, чем окончилось это путешествие. Занятно, не правда ли: вождь Сидящий Бык интервьюирует вождя Большую Дубину? — Энграф заворочался в своем мохнатом плаще, который он употребил в качестве пледа, и сел. — В Парадизе стали все дела, — сообщил он печально. — У Кости был непростой и отнюдь не легкий характер, но теперь выяснилось, что именно этой ложки горчицы нам и не хватало в нашей повседневной амброзии… Гунганг с Рошаром теребят меня вопросами о ходе поисков каждые два малых сфазианских интервала. Бурцев грозится прилететь сюда на подмогу или потребовать технического содействия чуть ли не у тектонов. Собачья чета демонстративно отказывается принимать пищу — будто чуют что-то, паршивцы. Какие новости у Полищука?

Ксенолог Полищук, бывший звездный разведчик, во, главе группы профессиональных следопытов ушел по охотничьему маршруту Земляных Людей к каменным домам загадочных рептилоидов — второй разумной расы.

— Ну, до конца они еще не добрались, — пробормотал Лерман. — О результатах судить рановато.

— Нашли что-то? — цепко спросил Энграф.

— Нашли… — неохотно признался Лерман. — В лесу на охотников, как видно, напали. Кто именно, пока не установлено. Кратова там нет.

— Почему я должен вытягивать из вас каждое слово? — взъярился Григорий Матвеевич.

— В пятистах метрах от побоища Полищук обнаружил брошенную сумку с лингваром и видеобраслет. Приборы в жалком состоянии, не приборы даже, а горстка разрозненных деталей. В общем, Кратов по каким-то причинам остался без связи. Один на чужой планете. И ему нужно было как-нибудь пережить ночь.

— Пять ночей, — поправил Энграф.

— Кратов — опытный звездоход. У него большой опыт работы в самых сложных условиях.

— Вы забыли напомнить мне, что он шесть лет провел в плоддерах. Такое ощущение, будто вы меня утешаете. Не стоит, я прекрасно понимаю, что значит пять ночей голышом на чужой планете. Пожалуй, Полищуку нет смысла придерживаться охотничьего маршрута. Кратов не дошел до Каменных Людей. Он должен был постараться вернуться к биотехну.

— Полищук продолжает поиски в окрестностях леса.

— Пусть продолжает. Какие-то следы обязаны остаться. — Григорий Матвеевич покачал взлохмаченной головой. — Если мы не разыщем Костю Кратова, будет очень плохо.

Лерман стоял перед ним чуть ли не навытяжку и не знал, что сказать. Ему и самому было тяжко. На огромной завьюженной планете затерялся человек. Все эти поисковые группы — что снежинки в гуляющей над материком уже вторые сутки буранной круговерти. Что они могут? Что может он, Лерман? Только сжимать кулаки да клясть себя за бессилие, в котором он ни капельки не повинен!

— Наша гипотеза подтверждается, — произнес Энграф, зябко кутаясь в плащ. — За пределами данного региона Земляные Люди признаков рассудочной деятельности не проявляют. Вспышка массового интеллекта отчего-то ограничена областью радиусом примерно в пятьсот километров. Весьма загадочный ксенологический феномен. Возможно, мы проглядели влияние какого-то неучтенного природного фактора, и все эти первые, вторые и энные разумные расы — суть тривиальные мутанты. У нас на Земле в очагах радиации еще и не то бывало. Я далек от намерения распространять наш горький земной опыт на иные миры, но аналогия достаточно прозрачна. Как тут у вас холодно, коллега…

— Радиационный фон не превышает среднепланетарного уровня, — сказал Лерман. — Странно. Мне кажется, что здесь дышать нечем от жары.

— Это вам кажется, вы еще мальчик против меня, вас кровь греет, А радиация может оказаться и ни при чем, это я в качестве иллюстрации к своим досужим домыслам.

Лерман вздохнул и отошел к пульту кондиционирования. Терморегулятор был вывернут почти до предела. Лерман вздохнул еще раз, потянулся, чтобы врубить его на максимум, и в этот миг его кольнуло в запястье. Экстренный вызов. Не подавая виду, он спокойно завершил движение и так же спокойно повернулся к замотавшемуся в свои меха Энграфу.

— Отдыхайте, Григорий Матвеевич. Пойду-ка я в центральный пост, вдруг что прояснится.

— Идите, коллега. Только убедительно прошу, не делайте из меня китайского болванчика, не держите ничего за скобками.

Лерман проворно отвернулся, чтобы дотошный старец не углядел признаков смущения на его лице, вышел в коридор и лишь тогда поднес видеобраслет к губам:

— Лерман слушает.

— Говорит Шебранд. Биотехн только что поднялся в воздух.

— Проснулся-таки, бестия! Не выпускайте его из виду, но и не мозольте ему видеорецепторы или что там у него. Как он себя ведет?

— Довольно уверенно. Такое ощущение, что он знает, куда лететь.

Сердце у Лермана ухнуло в самые пятки.

— Шебранд! — шепотом закричал он. — Только не потеряй мне его, не то я не знаю, что с тобой сделаю! Связь через центральный пост!

— Ясно. Сильный боковой ветер со снегом, и смеркается, гравитр болтает, как елочную игрушку.

— Меня это не интересует, Шебранд! Меня интересует исключительно биотехн!

Он едва удержался, чтобы не сорваться на бег, и на цыпочках двинулся в сторону центрального поста. Перед его носом с лязгом растворилась дверь, и розовощекий молокосос в нашивках ксенолога четвертого класса радостно заорал:

— Командор! Шебранд сообщает…

Лерман запечатал ему рот широкой ладонью и впихнул обратно в пост, затем тщательно закрыл за собой дверь и негромко, но внятно сказал, обведя всех ледяным взглядом:

— Если кто-нибудь еще хочет поорать, пусть сознается сразу, и я по-доброму, чтобы не портить биографии, спишу его из миссии к сатане не в двадцать четыре — в два часа. Пусть летит на Землю, в пустыню, и дерет там глотку в свое удовольствие. Разговаривать нормальными голосами, без мелодраматических подвизгов! Энграф не должен ничего слышать, ему и без того плохо… Что ты хотел мне доложить? — повернулся он к смущенному, с пламенеющими ушами, ксенологу.

— Шебранд только что сообщил, что биотехн пошел на снижение, — промямлил тот. — Пока вы читали нотацию, командор, он, должно быть, уже сел.

— Если он действительно сел, я буду просить у тебя прощения, — пообещал Лерман. — И разрешу орать сколько вздумается. Связь с Шебрандом, живо!

Ксенологи молча расступились, пропуская его к видеалу.

— Почему нет изображения?

— Темно и буран.

— Говорит Шебранд. Биотехн плюхнулся на пузо на опушке леса. Мы зависли над ним на высоте пятидесяти метров, вполне возможно, что он нас видит. Но мне на это сейчас наплевать, потому что иначе мы не увидим его.

— Шебранд, не отвлекаться на лирику! Что происходит на опушке?

— Ничего не разобрать, сильная поземка, различаю лишь верхнюю часть корпуса биотехна. Прошу разрешения включить прожекторы!

— Сделай что угодно, можешь даже снизиться еще, но не молчи!

— Прожекторы помогают неважно. Похоже, что биотехн открыл люк. В боку у него дыра, оттуда бьет свет, и если это не люк, тогда я не знаю, что и сказать. Возле деревьев кто-то копошится, снижаюсь, чтобы разглядеть.

— Шебранд, разрешаю посадку!

— Сесть не могу, боюсь расколотить гравитр. К биотехну карабкаются две фигуры, совершенно бесформенные. На Кратова ни одна не похожа. А вот на медведей сильно смахивает. Откуда здесь могут взяться медведи? Не медведи это. Кажется, один медведь тащит другого.

— Как реагирует биотехн?

— Спокойно. Продолжает держать люк настежь.

— Кратов! — сказал Лерман убежденно. — Будь он похож хоть на черта, но это Кратов!

— На черта похоже очень мало, на медведей — больше. Первый проник в кабину биотехна, второй остался снаружи, лететь не собирается, отступает под прикрытие деревьев. По-моему, там целый медвежий выводок. Биотехн погасил свет — а может быть, закрыл люк, не видно. Лерман! Биотехн забрал Кратова и взлетел! Не мог же он, в самом деле, забрать медведя!

— Шебранд, ты мне сейчас дороже сына! Следуй впереди биотехна, указывай ему дорогу, сигналь во всех диапазонах, веди его к нам!

Лерман обернулся. Первым, что бросилось ему в глаза, было сияющее от удовольствия лицо юнца-ксенолога.

— Командор, вы обещали.

— Как тебя зовут, малек?

— Ксенолог четвертого класса Всеслав Жайворонок!

— Да, да, я прошу у тебя прощения, ты просто не мог не заорать в ту минуту. Отныне ты обладаешь исключительным правом драть глотку в любое время суток на кораблях ксенологических миссий, приписанных к моему стационару.

— Ура-а! — счастливо завопил молокосос.

Лерман снова склонился над микрофоном:

— Всем кораблям миссии, всем гравитрам на поверхности планеты! Включить прожекторы и позиционные огни, во всех диапазонах передавать позывные «Здесь корабль Галактического Братства»! Обеспечить безопасную посадку гравитру Шебранда и биотехну Кратова. Группе Полищука — прекратить поиск и возвращаться. Конец связи. Все.

Темный экран видеала прорезали лучи прожекторов и скрестились на посадочной площадке. В потоках света бешено крутился буран. В снежной заверти снижался гравитр, а следом за ним черной тучей солидно, устойчиво планировал Чудо-Юдо-Рыба-Кит.

В этот миг Лерману померещилось, будто за мерно покачивающимися волнами снега мелькнула призрачная фигура в развевающемся плаще.

— Кто-нибудь выходил наружу? — спросил он.

— Наши все на борту.

— Вот сумасшедший старик, — пробормотал Лерман. — Его же сдует к аллаху!

— Разрешите подстраховать? — снова встрял настырный малец.

— Брысь отсюда! — рявкнул Лерман.

Мгновение спустя он понял, что ему нужно сделать.

— Всем кораблям миссии, всем гравитрам, — объявил он. — По моей команде включить изолирующие поля и накрыть посадочную площадку. Внимание… ПОЛЕ!

Корабль вздрогнул, словно его походя задел прошагавший мимо великан. И бесчинствовавшая снаружи метель вдруг оборвалась, как отрезанная. Плеснул кверху последний порыв заблудившегося на освещенном пятачке ветра, взметнулся рой снежинок и лениво, умиротворенно осел на вросшие в сугробы приземистые корабли.

И стало видно, как Григорий Матвеевич Энграф и раддер-командор Шебранд ведут под руки, бережно поддерживая с двух сторон, закутанного в смерзшиеся звериные шкуры Галактического Консула Кратова.

— Я не могу ждать ни минуты, — сказал Кратов упрямо. — Если вам лично недосуг, так и признайтесь, я сам все сделаю.

— Экий вы торопыга, Костя, — усмехнулся Энграф и чихнул. — Вам лишь бы действовать, безразлично чем — руками ли, ногами ли. Я пробыл на планете десять минут и подхватил настоящий, без дураков, насморк, а вы осчастливили ее своим присутствием в течение недели без малого. Так что лежите, набирайтесь сил.

— Да не могу я лежать, когда они каждую минуту едят друг друга! Это же бедствие планетарного масштаба, с каким я еще в жизни не сталкивался!

— Не надо преувеличивать, Костя. Вот взгляните сюда, — Энграф включил видеал.

— Что это?

— Карта материка, на котором все мы имеем удовольствие пребывать. Да, совсем небольшой клочок суши, не ожидали, наверное? Вам удалось высадиться почти в его геометрический центр. Белой звездочкой отмечено, где мы находимся. А зелеными кружочками — разрозненные поселения так называемых Земляных Людей, сиречь двоякодышащих вертикальных семигуманоидов «Амфипнеймус сапиенс эректус церусианус кратови».

— Уже и название придумали, — проворчал Кратов.

— Это они мигом, хлебом не корми — дай систематизировать. Представьте себе, Костя, ксенологи Лермана за считанные часы предприняли массированные усилия установить контакты во всех этих поселениях! Красными галочками обозначены успешные исходы этой акции. Тут я умолкаю и с интересом жду вашей реакции.

— Здесь какая-то ошибка. Что же, выходит… Нет, это невозможно! Только три десятка успешных контактов?!

— Да, Костя, всего три десятка, и даже чуть меньше. И все — в радиусе пятисот километров от места вашей посадки. Далее: чтобы всемерно ускорить отработку версии о локальном очаге разумности, я рекомендовал игнорировать все прочие расы. Но эти сорванцы не преминули нарушить приказ. Одна из групп схулиганила и попыталась завязать контакт со второй предположительно разумной расой, условно именуемой Каменными Людьми и окрещенной нашими шустрыми систематиками «Литохтонус сапиенс церусианус» и, естественно, «кратови». Вот здесь, за пределами очага. Что вам подсказывает ваше ксенологическое чутье, каков был результат?

— Мне подсказывает не мое чутье, а ваша интонация.

— Правильно. Контакта не было. И никаких украшений из самоцветных камней — тоже. Все эти Земляные, Каменные, Водяные и прочие — за границами очага неразумны. Какой отсюда воспоследует вывод?

— Ведь я подозревал…

— Мы имеем дело не с эволюционно обусловленной разумностью, а с наведенной. Вспышка интеллекта на Церусе — не ксенологический феномен, а всего лишь редкая мутация, обусловленная неким естественным фактором, в эпицентр действия которого вы столь удачно вляпались. Фактор этот идентифицировать мы не смогли. Пока — не смогли. Все эти виды, «вразумившиеся» в силу печального стечения обстоятельств, в природных условиях образуют, очевидно, достаточно жестко замкнутую экосистему и потому, как вы фигурально выразились, едят друг друга. Но если повсеместно в этом можно усмотреть лишь наглядную демонстрацию экологических принципов, то в нашем пресловутом эпицентре сей прискорбный факт обретает трагическую окраску.

— Я вынужден согласиться с вами, Григорий Матвеевич. Почти во всем… Кроме одного.

— Что же это за «одно»?

— Мы столкнулись не с природным фактором.

— Вот как?

— Вам должна быть известна концепция рациогена.

— Рациогена? — переспросил Энграф и несколько раз обстоятельно чихнул. — Рациогена, гм… Известна — не самое подходящее слово. То, что вы скромно величаете концепцией, сорок лет назад обрело очертания реальности и серьезно обсуждалось в научных кругах Земли. Некий доселе непризнанный талант по имени Тун Лу объявил, что в ближайшее время экспериментально докажет возможность искусственного пробуждения разума в любой материальной субстанции естественного происхождения. Пока велись дискуссии, он сконструировал установку для наведения разума и успешно испытал ее на верных страдалицах во имя науки — морских свинках. Эта установка занимала два этажа Института экспериментальной антропологии и после первых экспериментов пришла в негодность. Поговаривали, что не без помощи противников Тун Лу. Ну, противников-то у него было предостаточно, хотя и союзники сыскались. Разве не заманчиво почувствовать себя этаким демиургом, человекотворцем? Так вот, Тун Лу назвал свой аппарат «рациоген», сиречь «порождающий разум». Но на Земле эксперименты Тун Лу были осуждены, рациоген демонтирован, а сам ученый вскоре увлекся биотехнологией и там сильно преуспел. А знаете, почему противникам рациогена легко удалось одержать верх над приверженцами?

— Откуда же мне…

— Потому что, закончив эксперименты, Тун Лу уничтожил разумных морских свинок, которые к тому времени уже сформировали свою вторую сигнальную систему.

— А вы уверены, Григорий Матвеевич, что Тун Лу втайне не продолжал свои опыты?

— Абсолютно. Были приняты надлежащие меры, и дальше Земли эта адская игрушка не ушла. Правда, время от времени в разных уголках Галактики вспыхивали аналогичные споры о праве на дарение разума. Но, как вы помните, привилегия дарить, а значит — и отнимать разум издревле принадлежала богам. А мы все здесь пока еще далеко не боги — хотя бы потому, что богам было наплевать на людей, а мы жалеем даже морских свинок.

— Получается, кто-то в нашей Галактике независимо от нас пришел к мысли о рациогене и воплотил ее в реальность.

— Костя, вы увлеклись. Ну зачем вы придумали этот рациоген на Церусе? Что, нам других забот не хватает?

— Я не придумал его. Мне десятка шагов недостало, чтобы потрогать его руками.

— Вы переутомились, устали, да еще если принять во внимание ваше буйное воображение…

— Жаль, что вы не беседовали с вожаком племени Длинных Зубов, пятой разумной расы на этой планете. Когда уляжется пурга, я вас непременно познакомлю. Его зовут Бубб, и он от скуки, а иногда — от страха, сочиняет пятистишия, вроде японских танка. Он был свидетелем водворения рациогена на Церус-1. Произошло это примерно сорок лет назад.

— Сорок лет назад?!

— Да, как раз в то время, когда вы вели дискуссии о божественных привилегиях, идущих в руки грешному человечеству. До этого дня Земляные Люди, или, как их называют сородичи Бубба, болотники, действительно были неразумны, как, вероятно, и Каменные Люди, и Те, Кто Прячется в Стволах. А затем вдруг все, разом, мгновенно — поумнели. Я даже знаю, где находится этот рациоген и как охраняется. О защите его от местных обитателей хорошо позаботились: мощное энергоразрядное поле, металлоразрушающая плазма — на случай, если кто-то додумается до громоотвода. В нашем эпицентре бедствия есть точно установленный гипоцентр — его сердце, холодное, но отменно здоровое, бьющееся ровно и без перебоев!

— Из ваших слов, Костя, следует, будто на Церусе и до рациогена существовал разум?

— Да, эти самые млекопитающие, что неторопливо, но уверенно, своим путем шли к цивилизации. Может быть, стихов в ту пору они не слагали, но язык уже создали, причем хороший язык, развитый. Я изучил его без всяких лингваров за сутки. Не поленитесь, слетайте за пределы эпицентра на побережье, там живет племя Пескоедов, такие же неглупые ребята, что и Длинные Зубы, и Тупые Топоры. А теперь эта раса деградирует, потому что добыть болотника стало непросто, да и лешие, как они называют Тех, Кто Прячется в Стволах, загнали их в вонючие берлоги и не дают уйти с заклятого места. И поэтому нужно остановить рациоген, чтобы прекратить наконец нескончаемую бойню.

— Заменив ее на большую охоту Длинных Зубов? Вспомните Тун Лу. Он ощутил себя богом, бесстрастным вершителем судеб, и потому убил разумных морских свинок.

— Никого я не хочу убивать. Но разум нужно заслужить, выстрадать, завоевать! А не получать запросто, как новогодний подарок, тем более что не знаешь, как им распорядиться.

— Вы, Костя, явно питаете симпатию к этому стихотворцу Буббу. И потому готовы защищать его право на разум. Другие-то чем перед вами провинились? В ксенологии нельзя руководствоваться эмоциями, особенно такими субъективными. Боги тоже имели любимчиков, холили, осыпали благодеяниями. И безжалостно преследовали всех прочих. Сейчас мы не можем остановить рациоген, ибо тем самым мы одним махом уничтожим и несколько разумных рас. А это геноцид, Костя. И откуда в вас уверенность, что история, поведанная Буббом, не выдумана им скуки ради? Так или иначе, вопрос о ситуации на Церусе-1 я выношу на обсуждение в Галактическое Братство.

— Было бы уместно исследовать возможную связь между рациогеном Тун Лу и событиями того же периода здесь.

— Вы предполагаете, что…

— Допустим, что некая высокоразвитая цивилизация, вероятнее всего не входящая в Галактическое Братство, решила испытать концепцию рациогена в двух контрольных точках. Первая — на Церусе, где рациоген был применен по прямому назначению, как генератор наведенной разумности. Другая — на Земле, в среде окрепшего, давно сформировавшегося разума. Этот второй эксперимент сорвался, потому что Тун Лу не додумался до иной сферы применения рациогена — как усилителя интеллекта. А эффект был бы потрясающий, я-то знаю. Нечто сродни тектоновскому «многовекторному мышлению». Должно быть, каким-то образом инициируются дополнительные нейронные связи в мозгу. Кому-то было занятно увидеть, что получится, когда человечество внезапно и в кратчайший срок, ломая и круша законы эволюции, обратится в расу, интеллектуально превосходящую все, что было до сих пор в Галактике. В расу супертектонов.

— Смиренно склоняюсь перед вашей фантазией, Костя, хотя порой она принимает весьма причудливые формы. Думаю все же, что Тун Лу пришел к созданию рациогена самостоятельно, — хотя здесь я конечно же руководствуюсь исключительно антропоцентристскими настроениями. Но идея эта носилась в воздухе, и совпадение наверняка случайно, тем более что я не разделяю вашего мнения об интеллектуальном первородстве Длинных Зубов и иже с ними. Но проверить следует. А сейчас я покидаю вас, Костя. Вам нужно уснуть. Как ваши ноженьки?

— Ходят, болезные. Во всяком случае, сидеть на печи, дожидаючись калик перехожих, я не намерен.

— Понятно. Кстати, вы помните, что командор Лерман обещал вам трое суток домашнего ареста? Так вот, он свое обещание готов исполнить. А сутки на Церусе, как вам уже ведомо, гораздо продолжительнее, нежели на Земле, или, скажем, в Парадизе. Дабы вы неукоснительно блюли постельный режим хотя бы некоторое время, он поместил вас в одну каюту с надежным и несговорчивым стражем, который будет предупреждать ваши желания и… гм… поползновения.

— А вот это уже посягательство на свободу передвижения, Григорий Матвеевич!

— Отнюдь. Всего лишь рекомендации медиков.

— Подождите, Григорий Матвеевич. Я подозреваю, сейчас вы собираетесь неторопливо, обстоятельно обсудить церусианский прецедент на Совете ксенологов и принять какое-то осторожное решение.

— Именно так, Костя, я и хочу поступить.

— Но, независимо от исхода обсуждения, можно же начать работы по разъединению рас! Сселить Длинных Зубов и родственные им племена из эпицентра бедствия — иначе это и не назовешь. Допустим, на побережье. Хотя нет, это узенькая полоска суши, там им будет тесновато, начнутся междоусобицы с Пескоедами. А на другие материки?

— Боюсь, Костя, что не смогу вам это обещать. Есть маленькая, но весьма неприятная планетографическая подробность. Материк, который мы удостоились попирать ногами — кстати, в честь первооткрывателей звездной системы его предложено назвать Хаффия, — так вот, он единственный здесь. Избытка альтернатив Церус-1 нам не предоставил. Есть еще какие-то утлые архипелаги, разрозненные островки. Да что-то крупное на южном Полюсе.

— Но почему бы не туда?

— Среднесуточная температура минус восемьдесят Цельсия, снежные смерчи, полное отсутствие растительности. Все остальное — ледяной океан. Церус-1 оказался чересчур холодной планетой, Костя, чтобы было где разгуляться эволюции.

— Выходит, я неосознанно повторил маршрут тех, создателей рациогена. Ну конечно же: в условиях неопределенности Чудо-Юдо всегда избирает для посадки геометрический центр наибольшего по площади участка суши. Такая в нем заложена программа. И у тех — тоже.

— Ну что ж, Костя, я констатирую тот факт, что вы были просто обречены открыть этот рациоген. С чем вас и поздравляю. Буде он, разумеется, существует в реальности.

— Существует. Пока.

— Вы что-то сказали?

— Нет, ничего.

В дверях Григорий Матвеевич задержался.

— Костя, — произнес он. — Простите мне старческое любопытство, а кто ваши родители?

— Родители? — Кратов с трудом оторвался от размышлений. — Как кто? Мама и папа. Мать — биолог, селекционер. А отец — кем он только не перебыл. А зачем вам?

— Да так, безделица…

Григорий Матвеевич волновался. Справедливости ради следовало заметить, что внешне его взбудораженное состояние никак не проявлялось. И тем не менее, внутренне он дрожал крупной дрожью, старательно прятал от посторонних глаз свои руки, которым настоятельно необходимо было за что-то уцепиться или, на худой конец, что-то разорвать в клочки. «Наши предки в подобных случаях рекомендовали раскокать пару тарелок из бьющегося фарфора, — с иронией подумал он. — Для снятия стресса. А нынче посуду производят исключительно противоударную, термостойкую и черт те какую, совершенно не заботясь о нервах пользователей. Так что, братец, давай-ка исцелися сам».

Он стоял как бы на дне вывернутого наизнанку амфитеатра, над ним уступами, сходясь где-то под потолком, поднимались ряды светящихся и темных экранов, и с каждого экрана был на него устремлен внимательный взгляд. Его положение уже в который раз — ровно по числу Советов ксенологов, проведенных им за годы своей деятельности на Сфазисе, — пробудило в нем бредовую ассоциацию с гладиатором, напряженно ожидающим от публики решения своей судьбы. И часто он ловил себя на мысли, что невольно высматривает вокруг себя устремленные книзу большие пальцы.

Но о больших пальцах, равно как и остальных, речи здесь и быть не могло. Да и взгляды, в перекрестии которых он находился, не всегда передавались глазами. Некоторые экраны казались мертвыми — значит, они работали в режиме приема — передачи в ином, чуждом человеческому естеству спектре. Григорий Матвеевич украдкой покосился на группу видеалов в нулевом секторе, которые обычно не светились. Они были зарезервированы за Советом тектонов и, как правило, оставались безразличными к принимаемым здесь решениям. Тектоны доверяли ксенологам…

За спиной Григория Матвеевича в мягких креслах расположились секретари представительства Союза планет Солнца. Рошар, в неизменной хламиде, излучал ледяное спокойствие. Гунганг же весь нацелился вперед, подобравшись, нервно стискивая и распуская огромные кулаки.

Григорий Матвеевич глубоко вздохнул, чтобы подавить потаенно подкравшееся желание чихнуть — церусианский насморк исподволь напоминал о себе, несмотря на все принятые милой женщиной Руточкой Венуолите медицинские меры. «Ксенологу чихать не полагается, — промелькнула неподобающая торжественной минуте мысль. — Вот так чихнешь — а кто-нибудь из собеседников расценит это как тягчайшее оскорбление достоинства представляемой им здесь цивилизации». Как ни странно, именно эта резвая мыслишка непонятным образом помогла ему мгновенно успокоиться.

— Я прошу разрешения открыть Совет ксенологов Галактического Братства, — сказал он отчетливо и для проформы пробежал глазами по рядам вспыхнувших голубых огней одобрения.

— Возражений нет, — зазвучал скучный голос когитра-секретаря. — На Совете представлено восемьдесят два члена Галактического Братства, проявивших заинтересованность в обсуждении предложенной проблемы. За ходом обсуждения наблюдают представители Совета гилургов, Совета астрархов и Совета тектонов.

Энграф не удержался и внимательно посмотрел на видеалы тектонов. Да, они были слепы, как обычно, но над каждым из них горел индикатор активности.

— Группа ксенологов Союза планет Солнца вынесла на обсуждение Совета ксенологов следующую проблему, — продолжал когитр. — Очаг наведенной разумности на планете Церус-1 звездной системы Церус и возможность уничтожения предположительно искусственного генератора наведенной разумности, условно именуемого «рациоген», обнаруженного в этом очаге, для восстановления естественного хода эволюционного процесса на планете. Формулировка проблемы возражений не вызывает.

— Прежде чем мы приступим к обсуждению, — сказал Григорий Матвеевич, — я хотел бы задать Совету прямой вопрос в надежде получить на него такой же прямой ответ. Не проводилось ли членами Галактического Братства экспериментов с рациогеном, другими средствами стимуляции мыслительной деятельности, либо близких к этой проблематике работ, способных вызвать в качестве непосредственного либо побочного следствия возникновение очага наведенной разумности на планете Церус-1?

— Комментарий Совета тектонов, — сообщил секретарь. — Галактическое Братство никогда не проводило никаких работ в звездной системе Церус.

— Очевидно первооткрывателями системы Церус являемся мы, — заговорил представитель Звездной Ассоциации Хаффа, внешне напоминающий крупного розового богомола с ярко-голубыми глазами-глобусами на стебельках. — Именно наш зонд-автомат проследовал мимо главной звезды и передал на Хаффу тот объем информации, который считается достаточным для получения права на колонизацию системы. Но планет он не обнаружил, и поэтому мы не проявили интереса к углубленному изучению Церуса. Было это четыреста хаффианских кругов, или сто тридцать три и три в периоде земных года, тому назад. Разумеется, никаких работ ни на Церусе-1, ни в его окрестностях мы не вели. Более того, рациоген входит в перечень научных тем, запрещенных к разработке в пределах Звездной Ассоциации Хаффа… В свете последних событий мы с изрядным облегчением отказываемся от каких бы то ни было прав на систему Церус…

— Из прозвучавшего мы можем сделать вывод о том, что Галактическое Братство не имеет никакого касательства к церусианскому рациогену, — подытожил Григорий Матвеевич, и по амфитеатру прокатилась волна голубых вспышек. — Я прошу разрешения вкратце изложить Совету суть проблемы, хотя все его участники и были заранее ознакомлены с материалами по Церусу-1. Восемь земных дней назад корабль-биотехн Константина Кратова, сотрудника представительства Союза планет Солнца при Галактическом Братстве, попал в мощный нуль-поток и вынужден был совершить кратковременную остановку для восполнения энергоресурсов на любой близлежащей планете «голубого ряда», то есть планете, обладающей массой в пределах от восьми десятых до полутора земных, азотно-кислородной атмосферой с соотношением основных компонентов три к одному, перепадом абсолютных температур от двухсот до трехсот градусов. Такой планетой оказался Церус-1. Корабль Кратова опустился на единственном материке, в силу заложенных в него программ-инстинктов избрав местом посадки при отсутствии других координат точный геометрический центр участка суши. Я обращаю на это обстоятельство особое внимание, ибо тем самым Кратов невольно повторил маршрут неизвестных нам создателей рациогена, также наметивших для своего эксперимента центральную область материка. Покинув корабль, Кратов практически тотчас же вступил в неожиданный для него контакт с разумной расой двоякодышащих семигуманоидов, называвших себя Земляными Людьми. Мы же именуем их условно первой разумной расой Церуса-1. От них Кратов узнал о наличии нескольких других рас, с которыми они находятся в тесных экологических отношениях. Ему довелось видеть останки некоего существа рептилоидного типа, при поверхностном осмотре которых он сделал вывод о предположительной разумности этого биологического вида, иначе — второй разумной расы. Отправившись на ее поиски, он подвергся гипнотической атаке со стороны одного из обитателей местных водоемов, что также убедило его в наличии у них сложного высокоорганизованного мыслительного аппарата. Отнести к какому-либо типу эту загадочную третью расу нам пока не удалось. В лесу Кратов и сопровождавшие его охотники из Земляных Людей были атакованы существами, которые располагали примитивным, но хорошо обработанным оружием. Они были идентифицированы Кратовым как четвертая разумная раса. В схватке спутники Кратова погибли. Пытаясь найти обратную дорогу, он лишился средств связи и поддержки контактов в результате встречи с активной металлоразрушающей плазмой. Ему удалось обнаружить место скопления этой плазмы, а также впервые испытать на себе воздействие гипотетического церусианского рациогена, одним из элементов защиты которого и являлась эта плазма, а другим — энергоразрядное поле, едва не убившее Кратова. Он был обречен на гибель, если бы не счастливый контакт с пятой разумной расой — крупными млекопитающими, которых лично Кратов склонен считать единственной эволюционно обусловленной, естественно разумной расой на Церусе-1. Я окончил изложение фактов.

Григорий Матвеевич позволил себе наконец расслабиться, нащупал свободное кресло позади и сел.

— Каким образом удалось установить границы очага наведенной разумности?

— Мы попытались войти в контакт со всеми поселениями первой расы на материке. Ни один из контактов за пределами очага удовлетворительных результатов не дал. Поведение Земляных Людей на побережье резко отличается от того, что продемонстрировали нам партнеры Кратова по контакту. К сожалению, не в лучшую сторону. Не подтвердилась и разумность за границами эпицентра «рациогенеза» второй расы.

— А в границах?

— Контакты пока не установлены, ибо целесообразность их находится в прямой зависимости от решения, какое будет принято Советом.

— Значит ли это, что вы будете настаивать на уничтожении рациогена?

— Нет, не значит. Лично я не выработал еще точки зрения на данную проблему. Мой коллега Кратов, напротив, целиком убежден в необходимости скорейшего прекращения вмешательства извне в эволюцию разума на Церусе-1.

— Действительно ли мы имеем дело с рациогеном? Нет ли здесь другого естественного фактора? Нам известны случаи мутагенного изменения мыслительного аппарата у неразумных в природном состоянии живых субстанций. В пределе все мы — продукт определенных мутаций.

— У меня также не возникало и мысли о рациогене до беседы с Кратовым. Он изложил мне бытующую среди племен пятой разумной расы историю о внезапных переменах в их образе жизни. Случилось это якобы сорок земных лет тому назад. Вблизи от геометрического центра материка расположены сопки с необитаемыми пещерами. С той самой поры в пещерах концентрируется плазма, вход в них защищен полем, а подступы усеяны останками представителей всех рас, населяющих эпицентр. Согласно поверью, они стремятся туда за мудростью. Сам же Кратов у входа в пещеру испытал огромное обострение мыслительных процессов, нечто вроде известного нам эффекта «многовекторного мышления». И тогда же он и сумел извлечь из тайников своего мозга неведомо как осевшее там понятие «рациогена»!

— Откуда оно могло попасть в мозг Кратову?

— Концепция рациогена обсуждалась на Земле. Примерно все те же сорок лет назад, еще до рождения Кратова. Впоследствии этот термин вышел из употребления, потому что изыскания в данной области у нас были запрещены. Либо Кратов случайно получил доступ к закрытым источникам информации, либо столь же случайно услышал о рациогене от участников дискуссии тех лет. Есть множество естественных объяснений этому факту.

— Вы не допускаете возможности пробуждения у Кратова генетической памяти?

— Вполне допускаю, хотя его родители, насколько нам известно, не участвовали в той дискуссии. Кратов же не просто употребил термин «рациоген». Он имеет достаточно полное представление о концепции рациогена в целом. Уместно было бы предположить существование некоего «пароля», то есть информационного пакета, передаваемого рациогеном о своем происхождении в мозг разумного существа, попавшего в зону его прямого воздействия. Этот «пароль» не мог быть верно интерпретирован представителями церусианских рас, которые покуда не накопили достаточного фонда научных проблем, но у Кратова немедля пробудил соответствующие ассоциации и получил смысловую окраску от сработавшей генетической памяти… Впрочем, я хотел бы ограничить свои гипотезы на этот счет естественными причинами, вроде уже упомянутой мной утечки информации, поскольку просто не знаю реальных последствий действия рациогена на мыслительный аппарат человека.

— Комментарий Совета тектонов, — вмешался секретарь. — Тектоны предлагают вести обсуждение правомерности нашего вмешательства в сложившуюся на Церусе-1 ситуацию, исходя из допущения, что там действительно существует рациоген. По сведениям Совета тектонов, предположения ксенологов Союза планет Солнца более чем обоснованны.

— Если там не окажется рациогена, — промолвил Григорий Матвеевич, — то все мы вздохнем с облегчением и уж наверняка будем знать, как поступить в дальнейшем.

— Еще один вопрос вне обсуждения. Где сейчас находится Константин Кратов? Его участие в Совете было бы весьма полезно.

— Кратов по-прежнему на Церусе-1. Он перенес тяжелую травму и не совсем здоров. От участия в дискуссии он отказался, мотивируя это плохим самочувствием и полной, непоколебимой убежденностью в своей правоте.

Кратов дождался, когда дыхание его молчаливого соседа выровнялось, и осторожно погасил плафон в изголовье. Затем медленно опустил ноги на пол. Так же неслышно выпрямился — подлая искра снова стрельнула вдоль позвоночника, но все же ноги держали, и держали надежно. Он подхватил заранее аккуратно сложенную куртку и двинулся к двери. Главное — чтобы этот здоровенный угрюмый парень с непонятно знакомым лицом ничего не услышал. Ну, впечатления тертого звездохода он, надо отметить, не производит, и все-таки…

— Куда вы?

Кратов замер на полшаге.

— Мне нужно, — сказал он спокойно.

— Все, что вам может понадобиться, находится вон за той шторкой, — промолвил сосед и бесшумно, как ночной хищник, поднялся со своей койки. Кажется, первое впечатление было обманчивым. — А самое необходимое для вас — это хороший сон. Очень прошу вас вернуться и лечь.

— Я здоров, — произнес Кратов и направился к выходу, уже не таясь. — В конце концов, я имею полное право на свободу передвижения.

Сосед одним легким броском опередил его и наложил руку на дверную ручку.

— Вам необходим отдых, — сказал он, постаравшись придать своему бесцветному голосу всевозможную убедительность. — Я не могу вас выпустить, так как это угрожает вашему здоровью.

— Приказ Энграфа? — спросил Кратов зловеще, чувствуя, как все его самообладание бесследно улетучивается. — Или, может быть, самого Лермана? Вы что, стеречь меня приставлены? Я что, под арестом?!

— Отнюдь нет… — начал было сосед, но закончить не успел.

Кратов нанес ему очень быстрый удар в солнечное сплетение, одновременно отступая, чтобы успеть подхватить падающее тело. Ему показалось, что кулак врезался в чугунную плиту, а затем его руку мягко, но цепко перехватили, дернули куда-то вбок. Без малейшего усилия противник скрутил Кратова и, оторвав от пола, словно тряпичную куклу понес на койку.

— Простите меня, коллеге, — сказал он. — Я вынужден таким образом противодействовать вашему натиску.

Бережно уложив Кратова, он слегка вдавил его в матрац и отпустил, а сам присел рядом.

— Куда вы рветесь, в вашем-то состоянии? Мне действительно было предписано любым допустимым способом пресечь все ваши попытки покинуть это помещение. Вы только что перенесли паралич нижних конечностей, были на грани психического срыва. А случись что с вами? Снова искать, рискуя десятками человеческих жизней? Сумасбродство.

— Так они знали, что я захочу добраться до рациогена, — сказал Кратов и засмеялся. — Мое поведение становится предвосхитимым, а это обидно.

— Рациоген? — переспросил сосед. — Что это такое?

— Я где-то видел твое лицо, — сказал Кратов, приподнявшись на локте. — Мы встречались?

— Разумеется. В зеркале. Я ваш двойник.

— Двойник? Зачем?

— Вообще-то я человек-2. Меня попросили принять вашу внешность для достижения скорейшего успеха в переговорах с вождем Большой Дубиной.

— Ну и как? — удивился Кратов. — Помогло?

— Вполне.

— Никогда не знал, что я так сутулюсь и подволакиваю ноги при ходьбе. Как тебя зовут, отражение?

— Я же говорил вам при первой встрече. Сидящий Бык, в память о…

— Помню. Один из тех, кто подчистую вырезал кавалерию генерала Кастера. Оскальпированы были все, кроме самого генерала, — очень уж отважно он сражался. Надеюсь, мне тоже удастся сохранить свой скальп?

— Простите, что?

— А какое у тебя уменьшительно-ласкательное имя?

— Простите, не понял вопроса.

— Ну, друзья-то тебя как называют?

— Среди коллег меня принято называть полным именем, — сдержанно произнес Сидящий Бык.

— Очень уж громоздко. Впрочем, в детстве я тоже играл в индейского вождя, но звали меня Шаровая Молния. Как же так — живешь среди людей, а обзавелся только коллегами?

— Теперь понимаю, — удовлетворенно покивал Сидящий Бык. — Вы пытаетесь вывести меня из равновесия. Все эти ваши намеки на якобы имеющую место нашу отчужденность, вся эта нарочитая демонстрация якобы плохо скрываемой ксенофобии… Напрасно, коллега. Во-первых, не мы отстранены от вас, а вы всячески брыкаетесь, не желая видеть в нас своих сородичей, кровных братьев, пусть даже двоюродных. А во-вторых, пробудить во мне отрицательные эмоции крайне трудно, я хорошо адаптирован к окружающей человеческой среде. К среде, которая нас пока не принимает, исподтишка почитая не то за роботов-оборотней, не то за биотехнов, и тем самым вынуждает нас вырабатывать в качестве защитной реакции собственную, отличную от человеческой, замкнутую систему взаимоотношений. Ну, и в-третьих, я знаю, что лично ваша ко мне антипатия — всего лишь игра. Вы известный ксенолог, а ни одна профессиональная группа людей не обладает такой высокой толерантностью, как ксенологи. Нигде люди-2 не испытывают такого понимания и участия, как в ксенологических миссиях. Болит рука-то? — спросил он с неожиданной заботой.

— Ерунда, — проворчал Кратов и помотал в воздухе отбитой кистью. — В училище Звездной навигации и разведки у нас был спецкурс по катэда. Это традиционное японское искусство переносить боль. Ты прав, двойник. Я хочу разозлить тебя, вынудить тебя утратить бдительность хотя бы на мгновение, чтобы ускользнуть из твоих нежных железных лап. Мне позарез нужно на планету!

— Что-нибудь важное?

— Я должен убедиться, что там, в пещерах, действительно упрятан рациоген. И если он существует…

— Рациоген? Вы во второй раз произносите это слово. Оно как-то связано с гипотезой о наведенной разумности церусиан?

— Непосредственно. Тебе ничего не говорит имя Тун Лу?

— Это творец некоторых теорий и принципов, что лежат в основе технологии создания людей-2. Он умер десять лет назад. А при чем здесь Тун Лу?

— Так, ни при чем… Мне кажется, что я обнаружил тот искусственный фактор, который привел к возникновению наведенной разумности. И я хочу его уничтожить.

— Уничтожить?! Но ведь в данный момент вопрос о дальнейшей деятельности на Церусе-1 решается в Совете ксенологов Галактического Братства!

— Они будут решать очень долго. И я не знаю, что именно они там решат. Ксенологи, как правило, люди осторожные, это только во мне сильны еще звездоход-сорвиголова и отчаюга-плоддер. Скорее всего, они убедят друг друга оставить все как есть, дабы не порождать необратимых последствий. А ведь то, с чем мы здесь столкнулись, — не разум! Он достался всем этим первым, вторым и прочим расам незаслуженно, он свалился на них непосильным гнетом! Они не готовы быть разумными, потому что перескочили по чужой воле сразу через несколько пролетов эволюционной лестницы! На что разум Земляным Людям? Чтобы все время думать о мясе, мечтать о мясе, изобретать новые способы добычи мяса. На что он лешим? Чтобы скрадывать и безжалостно уничтожать сородичей Бубба из племени Длинных Зубов, которые на порядок уступают им в быстроте реакции, а потому беззащитны перед их тщательно навостренными ножами! Вот сейчас, может быть, в ту самую минуту, когда Энграф убеждает Совет ксенологов отнестись к положению на Церусе-1 со всей трепетной осторожностью, а ты зажал меня в свои клещи, эти самые лешие вспарывают животы самкам и детенышам пятой разумной расы. А ведь они, эта пятая раса, шли верной дорогой, они уже стихи начали сочинять!

— Как вы можете брать на себя право судить, какой путь к цивилизации верен? — спокойно спросил Сидящий Бык. — А вдруг эти ваши Длинные Зубы — тупиковая ветвь? Вдруг они, миновав стадию стихосложения, изобретут нечто такое, что взорвет всю нашу Галактику, сотрет ее в астральную пыль? В то время как горячо нелюбимые ваши лешие, уничтожив всех претендентов на экологическую нишу, впоследствии обогатят пангалактическую культуру шедеврами живописи и литературы.

— Да, Бубб, сочиняющий стихи, мне более близок, нежели Большая Дубина, помышляющий только о большой жратве! Но дело не в этом. Не я пустил вразнос эволюционную машину на Церусе-1. Кто-то другой, до меня. Но я хочу хотя бы попытаться вернуть ее на круги своя, пусть даже у меня не получится! Я хочу, чтобы они заслужили право на разум — все эти неправедно разумные расы, добыли его в честной борьбе с природой! Вспомни историю человечества — разве была она прямой и легкой? Сколько вариантов разума было отброшено, прежде чем появился Человек разумный? Все эти муравьи, осьминоги, дельфины, наконец — гигантопитеки и неандертальцы! И если то, что носится импульсами под их черепными коробками, — подлинный разум, то, поверь, его ничем не погасить. Рациоген способен лишь исказить справедливую расстановку сил, что он и делает уже сорок лет. Вот я и хочу уничтожить его, пока не поздно, пока это эпицентр наведенной разумности, а не эпицентр бойни!

— Вы устали, коллега Кратов, — промолвил Сидящий Бык. — Вы горячо говорили и, должно быть, потратили на это много сил.

— Все только и твердят мне: устал, устал… — в сердцах сказал Кратов. — При чем тут моя усталость, когда на Церусе-1 каждую секунду творится беда? Да если нужно будет, я ползком доберусь до этого чертова рациогена.

— Мне понятны ваши чувства. Но вы берете на себя чрезмерную ответственность. Вам ли вершить судьбу цивилизации на этой несчастной планете?

— Я знаю, какая ноша мне по плечу. А судьбу вершить — не моя задача. Я просто хочу помешать тем, кто присвоил себе право ломать эту самую судьбу!

— Но вы бросаете вызов Галактическому Братству, пренебрегая мнением Совета ксенологов. Ведь вы, помнится, уже провели шесть лет в добровольном изгнании.

— Если меня обвинят, я снова уйду в плоддеры. Не разучился еще работать руками и рисковать головой. Но, по крайней мере, буду знать, что сделал все как нужно. Я не бог. Я не равнодушен.

Он помолчал.

— Послушай, Сидящий Бык, — вдруг сказал он. — Прости меня.

— Простить? — медленно переспросил тот и, неловко шевельнув локтем, ненароком смахнул со столика в изголовье брелок в виде деревянного дракончика — единственное, что уцелело от старого видеобраслета Кратова после встречи с металлоядной плазмой. — Простить… За что мне вас прощать?

Он нагнулся, чтобы поднять брелок, и в этот момент Кратов ударил его сомкнутыми в замок кулаками по затылку, вложив в этот удар весь свой вес и все свое отчаяние. Сидящий Бык молча ткнулся лицом в пол. Кратов соскочил с койки, перевернул его на спину. «Ты что, плоддер, с ума сошел?! — подумал он в панике. — Только убийства тебе недоставало». Но человек-2 дышал свободно и ровно, как если бы внезапно погрузился в глубокий сон. Глаза его были прикрыты. Кратов переступил через него, подобрал куртку и скользнул за дверь.

Как только он вышел, Сидящий Бык открыл глаза и встал. Подбросил на ладони брелок и зачем-то сунул в карман. Привел себя в порядок, пригладил волосы. Стянул со своей койки плед, скомкал и уложил на место Кратова, накрыв сверху другим пледом и придав этой композиции некоторый объем. Затем ушел к себе в угол и лег.

Через какое-то время на его запястье тихонько пикнул браслет.

— Это Лерман. Как там наш больной?

— Все хорошо, кажется, уснул. Хотите поговорить с ним?

— Нет, не стоит его тревожить. Пусть отдыхает. Он очень устал на этой планете.

— Вид у него и в самом деле утомленный, — согласился Сидящий Бык и усмехнулся непонятной своей усмешкой.

Кратов торопливо шел по коридору корабля, на ходу натягивая куртку. «Где бы раздобыть скафандр? — думал он. — Ну, фогратор у меня есть, хотя не помешало бы что-нибудь помощнее. На худой случай обойдусь и этим…» Он достиг уже конца коридора, когда дверь кают-компании сдвинулась, и появился крупный, свирепого вида, человек в костюме с нашивками раддер-командора. Завидев Кратова, он мигом утратил свою суровость и расплылся в радушной улыбке.

— А, пропавший без вести! — сказал он. — Здравствуй, Кратов! Как дела, Кратов? Как здоровье? Ноги ходят? Или еще не ходят? Вроде бы ходят, а?

Кратов молчал, трудно соображая, как ему поступить.

— Меня зовут Шебранд, — продолжал тот. — Не помнишь? Я тебя на себе тащил, да еще этот дедушка, Энграф. Разве тебе вспомнить. Ты же себя тогда не помнил, где уж тебе меня запомнить! Постой, — вдруг насторожился он. — Ты же вроде бы лежать должен?

«Если поднимет тревогу…»

— Или ты не Кратов? — засомневался Шебранд. — Может быть, ты — Сидящий Бык? Или ты не Сидящий Бык?

— Разумеется, я Сидящий Бык, — убрав из голоса все оттенки, раздельно проговорил Кратов. — Неужели нас можно спутать?

— Еще как можно, — сконфузился Шебранд. — Ты извини меня, очень уж вы похожи. Я-то думал, ты — Кратов. Ну, а коли ты Сидящий Бык, тогда извини.

Кратов холодно кивнул и целеустремленно пошагал в направлении тамбура. Ему казалось, что Шебранд продолжает глядеть ему вслед, и он прилагал неимоверные усилия, чтобы не обернуться. Если он — Сидящий Бык, то с какой стати ему оборачиваться? Но за спиной лязгнула другая дверь — должно быть, Шебранд позабыл о нем и ушел по своим делам.

«Повезло. Повезет ли дальше? И вообще — надо бы поворачиваться попроворнее. Допустим, Шебранд между прочим обронит в разговоре: встретил, мол, Сидящего Быка, а принял за Кратова, похожи — спасу нет. И тут Лерман подскочит на месте как ужаленный: что значит — встретил, когда они оба спят в одной каюте?!»

До самого тамбура ему никто не попадался. Но проникнуть в гермозону со скафандрами он не смог — не знал кода. «Вернуться, разыскать Шебранда? Мол, извини, дружище, я ваш код подзабыл, память у нас, людей-2, нетвердая… — Кратов с досадой стукнул кулаком по замку. — Или шут с ним, со скафандром? Как там, снаружи, улеглась эта лютая пурга? Отступать мне, собственно, уже некуда».

— Закрыть переходник, — скомандовал он автоматам. — Открыть люк.

— Наденьте скафандр, — забубнил динамик. — Наденьте скафандр. Наденьте…

— Выполнять! — рявкнул Кратов.

Диафрагма люка бесшумно разошлась, и холодный воздух Церуса-1 весело, напористо ворвался в тамбур, нырнул Кратову за шиворот, походя прихватил мигом занывшие ноги. «Ничего, звездоход! Где наша не пропадала? Перебежками — да прорвемся».

— Чудушко! — позвал Кратов. — Ко мне, Китенок!

Темная туша биотехна, перекрыв на миг унылый предзакатный свет, обрушилась в сугробы.

— Летим отсюда, — сказал Чудо-Юдо-Рыба-Кит. — Здесь плохо. По ночам мороз. А я уже отдохнул. Мы же куда-то летели с тобой.

— Разворчался, — с нежностью произнес Кратов. — Холодно ему! Абсолютный нуль ему нипочем, а на Церусе он замерз. Не хнычь, скоро улетим. Далеко-далеко. Только вот одно дельце сработаем.

— Садись, — позвал Чудо-Юдо. — Поскорее. А то простудишься.

Кратов нырнул прямо из тамбура в придвинувшуюся почти встык родную, уютную кабину. Первым делом он извлек на свет фогратор, проверил батареи.

— Набери высоту, — приказал он. — И малым ходом — вдоль леса.

«Когда я доберусь до цели, мозг у меня снова, как тогда, расколется на тысячи враждующих кланов. Сообразить, что надо будет предпринять дальше, я уже не смогу. А я должен пройти внутрь, сквозь эти дьяволовы молнии, увидеть рациоген и шарахнуть по нему из фогратора. Не уничтожить — так хотя бы привести в полную негодность. Чтобы никто никогда не смог его восстановить. И действовать я должен автоматически, рефлекторно, потому что моему сознанию в эти минуты будет, к сожалению, не до тела. Вошел — увидел — выстрелил. Как Юлий Цезарь какой. Вошел — увидел — выстрелил. Вошел — увидел — выстрелил. Если, конечно, смогу увидеть. Глаза-то, они тоже работают через мозг, а мозг у меня будет в отказе. И это очень досадно, потому что мне просто необходимо увидеть рациоген. Увидеть — и запомнить на всю жизнь, на что похожа эта дрянь. И я буду бороться с ним в его последнюю минуту, чтобы отвоевать хотя бы участочек мозга для себя, для своих глаз, для своей памяти. Ну, а не совладаю… Значит, цепочка команд упрощается: вошел — выстрелил, вошел — выстрелил. Еще и войти надо, под нескончаемым огненным ливнем. Ну, что загадывать наперед? На месте разберемся. Вошел — выстрелил. Вошел — выстрелил. И — не худо бы — увидел. Вот они, заклятые пещеры! Белеют костищем неудачливых искателей чужой мудрости. Не за тем вы ходили, братцы, и не той дорожкой. К мудрости у каждого свой путь — если только она ему впрямь так нужна, что жить без нее никак…».

— Вниз, Рыбуля!

«Ага, заволновалась, закипела, тварина. Почуяла лакомый укус, фонтаны завзбрасывала? Ну нет, нынче я с тобой поквитаюсь. За себя, за этих бедолаг!»

— Кит, атакуем плазму!

Биотехн встрепенулся. Ни разу еще он не слышал от хозяина такого приказа, от неожиданности едва не попросил повторить. Но сработали программированные инстинкты подчинения — и короткие импульсы искаженного гравитационного поля вдавили белесое бурунящееся месиво в камень, вмяли его, расплескали и разметали в клочья. «Может, и по пещерам — так же? До чего просто — срыть их до основания, перемолоть в щебенку! Кстати, откуда я взял, что рациоген будет торчать на виду, словно волшебная лампа, дожидающаяся своего Аладдина? Его вполне могли замаскировать либо снабдить дополнительной защитой от шустрячков вроде меня. Пусть. Я должен войти в пещеру и увидеть его своими глазами — если, конечно, мне вообще что-то увидится в этот миг…»

— Кит, хочешь еще энергии?

— Не хочу, я уже отдохнул.

— Сейчас у тебя появится возможность подзаправиться впрок. Как только я покину тебя, по мне ударит энергоразрядное поле. Ты должен не допустить его до меня, заглотать его с лапочками, чтобы ни один разряд не перепал мне. Иначе я погибну!

— Так бы и сказал. А то — энергия. Мне свою-то деть некуда!

«Вошел — выстрелил. Вошел — выстрелил. И — независимо от этого — увидел!»

Кратов спрыгнул на обнажившееся каменное подножие сопки, изъеденное лежавшим здесь недавно плазменным одеялом, обратившееся в трухлявую губку. Раструб фогратора чутко покачивался на уровне груди, палец лежал на клавише пуска. «Кто бы знал, что мне еще сгодится на что-то умение стрелять не раздумывая? После Псаммы я так надеялся, что с годами оно выветрится из меня, как ненужная дурь, потому что всегда, в любой ситуации, все-таки нужно думать до выстрела, а не после. У меня и теперь еще есть время подумать — до того как я кинусь в эту огненную свистопляску, не зная даже, что там, под пологом молний-охранительниц. Может быть, я заблуждаюсь? Не уподоблюсь ли я злому гению Тун Лу? Ведь лишить мыслящее существо разума — все равно что убить его. Право отнимать разум издревле принадлежало богам. А я не бог. Я человек. Грехов у меня хватает. И даже Бубб в конце концов признал меня обычным существом, из плоти и крови, тем более что плоть моя в ту пору была куда как немощна. Я хочу помочь тебе, Бубб, ты-то наверняка поймешь меня и оправдаешь. Но я не враг и всем остальным. Просто вы, ребята, получили нежданный подарок, разум для вас — что костыли. Нет, походили на костылях — и довольно, дальше топайте своими ногами».

То, что происходило на Совете ксенологов, уже слабо напоминало неторопливую, чопорную игру в вопросы-ответы, с которой началось обсуждение. Реплики, процеженные через едва поспевающие за ними лингвары, чтобы привести их к доступному для понимания собеседников виду, сыпались со всех сторон, и когитр-секретарь чудом ухитрялся ввинчиваться со своими комментариями в микроскопические паузы, вызванные необходимостью общей синхронизации восприятия дискуссии всеми ее участниками. Ведь каждый из них не только говорил на своем языке, но и жил в собственном времени. Всеобщее одобрение в виде лавины голубых огней вспыхивало все реже, гораздо охотнее мнения дробились. К исходу третьего часа Григорий Матвеевич почувствовал, что у него отнимается шея, ибо он по долгу инициатора обсуждения старался видеть каждого выступающего и крутил головой как угорелый.

— Я знаю не только нашу мифологию, — медленно, с расстановкой излагал гуманоид из системы Альгора-8, и Энграфу отчего-то чудились презрительные нотки в лишенном обертонов синтезированном голосе. — Я знаю мифологию землян и многих других рас. Как вышло, что практически повсеместно существует миф о божественной каре? Боги, желая наказать, отнимают разум. Кто мы — боги, чтобы своей властью отнимать разум у разумных, даже если он оказался для них непосильной ношей? И за что мы хотим наказать несчастных обитателей Церуса-1?

— И есть ли у нас право наказывать их и кого-либо в нашей Галактике? — подхватили его мысль в другом секторе.

— Так, может быть, у нас вообще нет никаких прав?! — запротестовали третьи. — Отказаться от всякой деятельности, разогнать астрархов и гилургов, свернуть работы по формированию пангалактической культуры… А ведь именно нашей активности мы обязаны тем, что сейчас можем видеть, слышать и понимать друг друга!

— Коллега несколько утрирует.

— Отнюдь, просто мне вспомнился другой расхожий миф, послуживший источником для целых философских течений. Тоже из божественного спектра: можно обрести абсолютное могущество, но нельзя пускать его в ход, если хотя бы одному живому существу во вселенной оно будет обращено во вред. К счастью, мы еще не достигли абсолюта и можем направлять наши совместные усилия на благо как всей Галактики, так и отдельных ее элементов, вроде планеты Церус-1.

— И что такое разум? Почему мы так трепетно, благоговейно к нему относимся? Разве это не объективный естественный процесс, обусловленный вполне формализуемыми химическими либо физическими реакциями в наших мыслительных аппаратах? Кстати, довольно тривиально моделируемый. Нагляден в этом отношении пример человечества, гостеприимных организаторов нынешнего Совета. Они научились создавать своих людей-2, полностью и даже с некоторыми усовершенствованиями воспроизводящих образ и подобие своих прародителей, прежде, чем управлять звездными процессами. Что легче — погасить звезду или создать себе подобного?

— Комментарий Совета астрархов, — проскрипел секретарь. — Погасить звезду, равно как и зажечь звезду, равно как и корректировать орбиты любых космических тел, неизмеримо сложнее. Комментарий Совета гилургов: они предлагают снабдить все небесные тела программами-инстинктами, обратив их таким образом в супербиотехнов, и тогда задача управления звездными процессами сведется к достаточно простым телепатическим командам.

Шквал голубых огней.

— Да, мы можем гасить звезды и формировать материю из рассеянных элементарных частиц и полей. Мы можем создавать живые существа и наделять их разумом — именно разумом! Разве не способны мыслить повсеместно распространенные биотехны? А те же люди-2 землян и аналоги их в других цивилизациях? Мы уже достигли в своей деятельности высот, ранее доступных лишь выдуманным богам и демиургам. Мы управляем практически всеми мыслимыми физическими процессами. И коль скоро разум — такой же физический процесс, то мы можем и должны управлять им. Это неизбежно!

— А имеем ли мы право на это? И хотят ли того разумные обитатели Церуса-1? Быть может, следует спросить их, пожелают ли они добровольно отказаться от разума — если они сумеют осмыслить наш вопрос и дать столь же осмысленный ответ. В последнем случае было бы уместно отложить нашу дискуссию на срок достаточный, чтобы те, чью судьбу мы пытаемся решать, приобрели свое мнение на этот счет.

— Другими словами — отказаться от любого вмешательства в ход событий на Церусе-1?!

— Возможно, и так.

— Подозреваю, коллеги, что по истечении такого срока — а он предвидится достаточно протяженным, — ни одна разумная раса Церуса-1 не захочет отказаться от разума. Это все равно что обратиться с аналогичным предложением к любой цивилизации из числа членов Галактического Братства — даже если внезапно выяснится, что она есть также продукт воздействия на ее эволюционный процесс рациогена в доисторические времена.

— Не исключено также, что к моменту, когда мы сочтем приемлемым явиться на Церус-1 за ответом на наш вопрос, там не останется уже ни одной разумной расы.

Новая голубая волна.

— Прошло уже три часа, — нетерпеливо зашептал Гунганг, пригнувшись к уху Григория Матвеевича. — А мы столь же далеки от решения, как и до Совета. Или даже дальше, чем были. Они еще и острить ухитряются!

— Пусть выговорятся, — шепотом же ответил Энграф. — Если мы затеем голосование сейчас, мнения разделятся.

— А вы-то что решили для себя, коллега?

Энграф промолчал, сделав вид, что не расслышал.

— Вне зависимости от хода обсуждения, — заявил плазмоид из системы Конская Голова, — наше сообщество хотело бы поднять вопрос о допустимости подобных экспериментов — мы имеем в виду рациоген и весь мыслимый диапазон аналогичных исследований. Как бы любопытен в научном аспекте ни был результат, последствия его всегда остаются за пределами нравственности. Здесь необходимо четкое разграничение между этой проблематикой и уже имеющимися у некоторых цивилизаций разработками в области биотехнологии. И такое разграничение достаточно очевидно. Биотехны, люди-2 и так далее — это частица нашей науки и культуры, они не поставлены в прямую зависимость от природы и не нуждаются в экологических нишах. Они созданы нами, мы же даровали им разум, и мы же приняли на себя ответственность за их благополучие. Иногда это достигается ассимиляцией искусственной разумной расы в среде естественного ее прародителя, есть и другие пути. И совершенно иное дело, когда объектами, а точнее — жертвами эксперимента становятся субстанции природного происхождения, находящиеся в значительной зависимости от законов биоценоза, как это имеет место на Церусе-1. Наше сообщество настаивает на обсуждении, а также, если Совет ксенологов сочтет необходимым просить о том тектонов, на запрещении всякого вмешательства в естественные процессы эволюции разума.

— Было бы полезно залучить на наш Совет создателей церусианского рациогена. Послушать их мнение. Посмотреть на них. Просто спросить их: зачем вы это сделали?

— Комментарий Совета тектонов. В самое ближайшее время будут предприняты шаги к тому, чтобы установить происхождение церусианского рациогена, если факт его существования получит обоснованное подтверждение.

Рошар тихонько задел плечо Энграфа.

— Мне только что сообщили с Церуса-1, — сказал он негромко. — Кратов ушел из-под контроля.

— Что значит — ушел? — опешил Энграф. — С ним же был его двойник… как бишь его?

— Кратову непонятным образом удалось убедить Сидящего Быка в своей правоте, и тот отпустил его. Остановить Кратова сейчас уже невозможно. Он находится где-то в районе тех злополучных пещер. Либо он погибнет при попытке уничтожить рациоген, в чем лично я сомневаюсь, либо… В общем, все решится с минуты на минуту. Это не ксенолог, а сумасшедший.

— Или гениальный провидец, — пробормотал Энграф. — Впрочем, одно другому никогда не противоречило. У нас есть свободные каналы связи?

— Разумеется. Тридцать шестой сектор. Отключить?

— Ни в коем случае. Наблюдайте за ним, Батист.

— …необходимость прекращения искусственного вмешательства в становление цивилизации на Церусе-1 для нашей Федерации совершенно очевидна. Однако мы позволим себе высказать опасение, что длительный период такого «интеллектуального стимулирования» не пройдет бесследно для квазиразумных существ на планете. Должны наблюдаться остаточные явления. И если после демонтажа рациогена сохранится хотя бы одна полноценно разумная раса, ей придется выдержать нелегкую борьбу за место под солнцем.

— А если не сохранится? Нам неизвестно, что было в этом мире до рациогена. И сейчас мы, вместо того чтобы приступить к немедленному и кропотливому распутыванию этого ксенологического узла, намереваемся разрубить его!

— Следует признать, что промедление здесь недопустимо. Оно, как выразился коллега, также за пределами нравственности. Ежесекундно Церус-1 становится ареной все новых трагедий, масштабы которых мы просто не представляем в силу недостатка информации. А накапливать такую информацию просто нет времени. Нужно принимать решение, и немедленно!

— Влияние рациогена нужно пресечь, и это понятно. А как только оно прекратится, мы должны бросить все усилия на то, чтобы исследовать последствия его длительного воздействия на обитателей Церуса-1. И, если возникнет необходимость, помочь им вернуться в нормальное русло эволюции, не считаясь ни с какими затратами.

— А вы отважитесь разрушить рациоген, не имея предварительного прогноза последствий? Быть может, они окажутся губительными для планеты! Сорок лет, несколько поколений живых существ, подавление наведенным разумом эволюционно приобретенных инстинктов! Лишившись разума и утратив инстинкты, все эти расы будут обречены на гибель, Церус-1 превратится из планеты разумных в планету безумцев!

— Разве мы знаем цели, с какими был установлен рациоген? Не исключено, что его появление устранило неведомую нам экологическую катастрофу на планете. Наша главная ошибка — в том, что мы заранее приписываем анонимным создателям рациогена безнравственные цели. Но давайте исходить из той аксиомы, что всем без исключения цивилизациям нашей Галактики, как членам Галактического Братства, так и еще неизвестным, органически присущи добрая воля и благородные побуждения! Мы даже можем построить модель такой катастрофы, избежать которой позволил бы только рациоген.

— Если гипотетическая угроза и возникнет, то нет оснований думать, что объединенные усилия Галактического Братства не позволят устранить ее более нравственными средствами. Мы должны отвечать за чужие ошибки. В Галактике некому больше исправлять их, кроме нас, потому что самим фактом существования Галактического Братства мы приняли на себя всю полноту ответственности за судьбу каждого обитателя каждой из миллиардов планет нашего островка мироздания. Если это не так, то в нашем пангалактическом содружестве нет смысла. Объединенные Звездные Системы Плеяд предлагают приступить к голосованию по вопросу о немедленном уничтожении рациогена.

— В голосовании нет необходимости, — раздался усталый человеческий голос со стороны видеалов сектора тридцать шесть.

— Уцелел, — сказал Григорий Матвеевич. — Ай да плоддер!

— Прошу подождать, — встрепенулся секретарь. — Подключаю к Совету ксенологов резервный канал. Проверка готовности. Готовность есть. Можете продолжать.

Кратов кивнул. Его бледное, в пятнах копоти, лицо больше походило на гипсовую маску. На спутанные непокрытые волосы медленно оседали крупные снежинки.

— Меня зовут Константин Кратов. Так вышло, что я первый столкнулся с наведенным разумом Церуса. Я прожил среди них несколько дней и ночей — то есть больше, чем кто-либо во всем Галактическом Братстве. И понял, что должен им помочь. Немедленно, не теряя ни мгновения, любой ценой. И пусть какие угодно последствия — для них… и для меня тоже. Потому что хуже, чем есть, уже не будет. Рациоген на Церусе-1 действительно есть. Был. Теперь он уничтожен.

— Вы видели его? — подался вперед Энграф. — Какой он?

— Я очень хотел увидеть его, — усмехнулся Кратов. — Но здесь он одержал надо мною верх. Я постарался, чтобы от этой адской машины ничего не сохранилось. Он сопротивлялся, он хотел подчинить себе мой разум, и если бы я мог еще хоть чуточку мыслить в ту минуту, то не совладать бы мне с соблазном осторожно остановить его, изучить, разобрать, запечатлеть… а потом воспроизвести! Но что он мог поделать с другой машиной, в которую была вложена одна-единственная программа — уничтожить его?

— Каковы последствия? Вы успели оценить их, пусть приблизительно?

— Думаю, что да. На Церусе-1 больше нет разума.

Экран погас.

— Григорий Матвеевич, — позвал Рошар. — Хотите посмотреть на живого бога из машины?

Энграф непроизвольно повел взгляд в том направлении, куда кивнул Рошар.

Над каждым из слепых видеалов нулевого сектора горел ясный голубой свет.

Кратов побывал на заколдованном озере. Постоял на берегу, зажимая нос от вонючих испарений и вглядываясь в туманные фонтаны над мертвой зыбью, пока не замерз. Никто не явился из свинцовых вод, чтобы зачаровать его гипнотическим горящим взором. Никто не бултыхался в стлавшемся понизу клочковатом мареве. Да и колдовства никакого не чувствовалось. Озеро как озеро, только что грязное на редкость.

В долине ему повстречался заплутавший болотник. Он сидел, вжавшись в снег, и тупо моргал нижними веками. Рядом валялась суковатая дубина. Кратов окликнул его, показал пустые ладони, пошел на сближение. Болотник продолжал торчать на месте, не сводя с него выпученных глаз. Потом лениво оторвался от насиженной проталины и медленно, по-жабьи, отпрыгнул в сторону, задев лапой никчемную дубину. И снова застыл кочка кочкой.

Теперь Чудо-Юдо-Рыба-Кит нес Кратова на лесную опушку, где несколько дней назад принял его в свое чрево из мохнатых сильных лап стихотворца Бубба.

Лаз в берлогу был по-прежнему завален сплетенным хворостом. Кратов осторожно толкнул его ногой.

— Бубб! — позвал он. — Ты здесь?

Из полумрака не донеслось ни единого звука. Кратов выждал немного и броском, чтобы опередить возможный удар по затылку, нырнул вовнутрь. Никто и не собирался перехватить его при входе. В берлоге было пусто и холодно. Кратов стоял посреди этой пустоты и чувствовал, что и сам замерзает. Не телом — душой…

А когда он повернулся, чтобы уйти, груда небрежно спиханных в угол шкур зашевелилась, из-под нее высунулась знакомая страшноватая физиономия.

— Ты кто? — прохрипела она.

— Бубб! Ты не узнаешь меня?!

— Не вижу, — сипел тот. — Захворал я. Ближе подойди, может — разгляжу. В голове у меня круговерть.

— Я — Кратов, ты меня здесь выхаживал, на летающего зверя сажал!

— Ты разве живой еще? Я думал — тебя твои дружки сожрали, больных да увечных всегда жрут. Меня вот чуть не сожрали, да раздумали — вдруг еще встану? Жалко меня жрать — знаю много.

— Что с тобой?

— Лешие вчера напали, один меня по башке сильно огрел, едва последние слова не вышиб напрочь. Все на охоту убрели, самок с детенышами в новую берлогу упрятали, а я лежу здесь один, слова пересчитываю, чтобы не растерять. Не помогает, куда-то расползаются, змеищи… Худо мне, Хрра-тов, как бы не помереть. А помирать неохота, недужить — и того сильнее. Ведь сожрут меня, и слова мои сожрут вместе со мной, вот что обидно. Заговоры все позабыл, какой из меня теперь шаман?

— Бубб, дружище, я помню все твои заговоры наизусть!

— Правда? — обрадовался тот. — Подожди-ка.

Он заворочался в своих шкурах, застонал, мотая головой в коростах запекшейся крови. Потом с трудом сел и вытащил из-под себя здоровенный лоскут тонкой древесной коры.

— Нож тут где-то был, — ворчал он, шаря вокруг. — Запропастился к лешему. А, вот! Давай-ка расскажи мне заговор от брюшной маеты, а я его себе на коре нарежу для памяти. Что это у тебя с глазами? Хворь какая? Ты ко мне близко не садись, мне своих болячек достает, и так ни лешего не вижу, да чтобы еще из глаз потекло…

— Это не хворь, — сказал Кратов. — Это у нас бывает иногда от сильной радости.

— Чудной вы народ, — проговорил Бубб укоризненно. — Все-то у вас не как у людей. Да леший с вами, живите как знаете. Ну, давай начинай.