Глава 17

Рейм был всего лишь сержантом, но ведущий их вертолет пилот был заместителем инспектора. Как только в его крови оказалось достаточно алкоголя, чтобы стереть давление бессмертных, он отдал нужную команду. Остальные вертолеты переспросили, правилен ли приказ, но подчинились.

Эскадрилья летела над заливом, над городом, направляясь в горы. Сейчас под ними беспомощно простирался город. На первый взгляд он казался благополучным и спокойным, но там, внизу, царили разруха и смерть, и обезумевшие толпы не знали, на ком выместить свой гнев. По полным ужаса улицам неслись тысячи ног; приглядевшись, Конут заметил горящие разбитые машины, небольшие кучки безжизненных тел – кошмарный беспорядок, который сотворила эпидемия. Хуже оспы была паника. Инспектор сказал им, что в городе погибло более десяти тысяч человек, причем только часть – от болезни. Остальные – жертвы террора.

Конут знал, что именно этого добивались бессмертные. Они достаточно долго сохраняли свое стадо, состоящее из кротких беспомощных овечек. И стадо процветало, пока не стало соперничать со своими невидимыми хозяевами в борьбе за пищу и место. Тогда, как хорошие хозяева, бессмертные решили уменьшить поголовье.

И что может быть удобнее, чем биологическое сокращение? Как микоматоз избавил Австралию от засилья кроликов, так оспа могла управлять численностью расплодившихся паразитов – людей, которые опасны для бессмертных.

Сержант Рейм хрипло произнес:

– Впереди грозовой фронт. Вряд ли нам удастся обойти его.

Вертолеты, следующие за ними, висели в чистом небе, но впереди, над горами, высились темные шапки облаков.

Конут тряхнул головой. Он один знал путь, по которому ушел Эст Кир, так как тот видел свой путь собственными глазами, а старый островитянин прочел его мысли и передал их Конуту. Они должны попытаться сразиться с грозой.

Конут на мгновение прикрыл глаза. Война шла не на жизнь, а на смерть, и он хотел бы знать, на что похоже ощущение, когда убиваешь человека. Он достаточно хорошо понимал причины, по которым Эст Кир и его друзья убирали с дороги ему подобных, пресекали исследования, которые выдали бы существование бессмертных. Это была постоянная борьба, и Конут мог понять и даже простить их, ибо они всего лишь боролись за свою собственную безопасность. Он мог бы простить им покушения на свою жизнь, даже попытку разрушить большую часть мира.

Он не мог простить им только одного – попытки воздействовать на Лусиллу. Потому что она была незащищенной. В любом случае какая-то часть населения должна была остаться в живых, но Конут был математиком, и он не допускал и одного шанса на миллион, что Лусилла окажется в их числе.

Все эти годы, размышлял он, все это время бессмертные навязывали человечеству свой путь развития. Отсюда крупные успехи в медицине, расцвет производства товаров для очень богатых любителей роскоши и комфорта. Но как бы все сложилось, если бы не их вмешательство?

Любопытно, подумал он, начиная трезветь, любопытно, не было ли чего-нибудь об этом в законе Вольграна? Нет, не у Вольграна. Где-то в теории статистики. Что-то о случайном движении. Броуновское движение молекул? Он вспомнил, что об этом упоминал Мастер Карл. «Походка пьяницы – ненаправленное развитие, которое движется всегда медленнее, чем направленное, но никогда не останавливается. Прямолинейное развитие всегда имеет конец, и если им управляют бессмертные, оно может зайти лишь так далеко, как они задумали.

Тут Конут совершенно ясно понял: у бессмертных нет будущего. Их могущество имеет оборотную сторону; так, содержатель псарни должен держать собак под постоянным контролем, он не может позволить свободно развиваться своим питомцам и… Канут, – раздался пронзительный злобный визг в его мозгу. В панике он схватил фляжку с медицинским бренди и залил голос изрядным глотком.

Фляжка понемногу пустела. Они должны торопиться. Они не отважатся быть трезвее.

Сенатор Дейн недовольно зашевелился и мысленно послал проклятие доносящемуся журчанию смеха. Прекратите хихикать, идиоты, подумал он. Я опять потерял их.

– Сладкосердечный, – весело пропела древняя девочка-подросток из Южной Америки, мадам Сант-Анна – святая, сказочная Анна, – не плачь!

Возникло мысленное изображение толстого плачущего ребенка с лицом Дейна.

Дейн ответил другой картинкой: в мадам Сант-Анну стреляют пистолеты, в нее всаживают тысячи шпаг.

Но это не я.

– Разве я беспокоюсь?

Хихиканье.

Ничего, скоро ты заплачешь. Изображение безымянной могилы. Сенатор сделал непристойный жест, но на самом деле он не так уж и разозлился. Он вновь попытался проникнуть в сознание Конута, но не преуспел в этом и наполовину, тогда, чтобы утешиться, он создал изображение пошатывающегося, страдающего тошнотой пьяницы и весело заулыбался. Еще немного полюбовавшись своим творением, сенатор швырнул болезненную мысль одному из черных слуг, в ожидании, пока тот принесет ему сласти.

Сенатор Дейн никогда не напивался, но наблюдал, как это делают обычные люди, и знал, к чему это приводит. Иногда бессмертные позволяли себе такое же избирательное расслабление при помощи алкалоидов. Дейн был совершенно уверен, что количество алкоголя, при котором мозг не поддается управляющему воздействию, должно отключить и моторные рефлексы. Эти пьяницы свалятся у подножия холма, падая друг на друга. И конечно, они не смогут найти убежище бессмертных – хотя мозг дикаря оказался достаточно сильным, и, возможно, он сумел что-то им передать; но нет – сам Эст Кир выбирал племя Матасуры для экспериментов. А от него ничего не скроешь. Значит, они не найдут.

Но они уже почти отыскали убежище. Когда-то это был курортный отель, подходящий для всякого рода сборищ, которые боятся посторонних глаз. Бессмертные перекупили его у гангстера, который, в свою очередь, приобрел отель у (более или менее) законных владельцев. Гангстер мешал бессмертным, и они избавились от него, совершив, по их мнению, весьма добродетельный поступок – убили убийцу.

Теперь все дороги, ведущие к отелю, были разрушены, и в пределах двадцати миль не осталось другого жилья. Устроить это стоило недешево, но бессмертные еще полвека назад спланировали грядущую эпидемию и позаботились о своей безопасности; когда дело касалось подобных вопросов, цена в их планах занимала последнее место.

Здесь была комната для каждого из семидесяти пяти бессмертных, собравшихся со всего мира, – от детей лет шестидесяти до самого старого, родившегося при Калигуле. (Очень немногие родились ранее двадцатого столетия; это объяснялось недостаточным в то время развитием медицины; но уж выглядели они так, словно не собирались умирать вообще.)

Здесь находились женщины, которых в результате многократных пластических операций на определенном расстоянии можно было принять за юных девушек. Имелись среди бессмертных и выглядевшие глубокими стариками – Эст Кир с его синюшным лицом и шрамами, коренастый римлянин, весь покрытый безобразными рубцами, лысый толстый негр, родившийся в рабстве у богатого плантатора в Вирджинии. Цвет кожи не имел значения для бессмертных, так же как раса и возраст – учитывалась только мощь. Они были сильнейшими в мире, так как подстраховывались, убивая слабейших.

И тем не менее они были трусами. Стадом, как дикие гуси, кочевали в поисках благоприятного климата: покинули Европу в начале двадцатого века, исчезли из района Тихого океана в период ядерных испытаний в 1950-е годы. Они загодя покинули Северную Африку перед арабо-израильскими конфликтами; никто из них не был поблизости от землетрясения или извержения вулкана, каждый из них, едва он понимал, кто он такой, берег свою бесконечную жизнь, окружая себя стенами и охранниками. Они были трусами. И обладали скупостью очень богатых. Да, у них имелись все недостатки, кроме естественной смерти.

В огромном отеле, который обслуживали прилетевшие сюда раньше суданцы, в совершенной недосягаемости для окружающего мира, защитившись даже от возможного столкновения с любопытными полным незнанием языка, они готовились пересидеть эпидемию.

Среди них бродил сенатор Дейн, внешне веселый, но в глубине души обеспокоенный. Он надоел им. Он вызывал всеобщее недовольство постоянным ворчанием и раздражением. Они уже предупредили его об этом словами и мыслями на пятидесяти разных языках (они знали их все), жестами и тоном. Но он постепенно заразил своим беспокойством всех. Страх – вещь относительная. Человек, который умирает с голоду, не боится внезапных ранних морозов, грозящих погубить урожай. Он может беспокоиться лишь о завтрашнем дне. Сытый более дальновиден.

Бессмертные заглядывали лет на сто вперед. Рокфеллеры жизни, отмеряющие обычным смертным дни и часы существования, как монеты нищим, они смотрели далеко в будущее, и каждый камешек на их пути казался горой. Беспокойство Дейна было мелким и далеким, но все же беспокойством.

Предположим, бормотал скрытый за веселостью страх, что они найдут нас. Конечно, они не справятся с нами: мы можем вывести их из строя, как обычно, воздействуя на мозг, но это неприятно. Нам придется бежать. У нас есть другие убежища, но это лучшее.

Заткнись, подумали (или сказали, или дали понять жестом) остальные. Он мешал их развлечениям. Римлянин демонстрировал свое умение удерживать перышко на мыльном пузыре (он был самым сильным из них; перемещать мысленно физические объекты – трудная задача, эта способность развивается с годами).

Но страх говорил: мы потеряли их. Они могут быть сейчас где угодно (мыльный пузырь лопнул). Страх говорил: даже если мы бежим, они найдут наш отель и наших врачей. И что будет тогда? Тогда они положат конец эпидемии, умрут лишь немногие, и пять биллионов оставшихся начнут охотиться за нами, а ведь нас всего семьдесят пять! (Перо упало на землю. Бессмертные обрушились на Дейна с руганью.)

Извините.

– Не извиняйся, проклятый старый дурак, – закричала мадам Сант-Анна, сопровождая свое восклицание мысленной картинкой, изображающей Дейна в шокирующие-интимных обстоятельствах. Римлянин подхватил изображение, придав ему утонченность, свойственную третьему веку.

– Но если они все-таки пройдут? – воскликнул Дейн.

– Давай-те, – проговорил своим скрипучим голосом Эст Кир, достаточно разозлившийся, чтобы говорить вслух, – уничто-жим сыво-ротку. Не сто-ит пор-тить себе день!

Дейн неохотно вышел, и, по мере того как он удалялся, в их мозгу ослабевало его встревоженное бормотание. Внезапно оно совсем прекратилось, и бессмертные весело вернулись к своим развлечениям.

…Для Дейна оно прекратилось тоже внезапно. Он спустился в холл этажом ниже и разыскивал одного из слуг-суданцев, когда услышал за спиной какой-то звук. Он попытался обернуться, но был очень толст и все-таки слишком стар.

Удар настиг его, и сенатор тяжело осел, как пузырь, наполненный салом. Потом он только смутно сознавал, что его схватили чьи-то руки, а затем ощутил во рту непривычный острый вкус – это что, ликер? Но он никогда не пил ликер! Кто-то вливал ему в глотку ликер.

– Глотни разок, – басом приговаривал один из вертолетчиков, слегка пошатываясь.

Сенатор Дейн не мог видеть, как отель заполняли пошатывающиеся фигуры. Когда сознание начало возвращаться к нему, было уже поздно. Голоса в мозгу молчали!

Алкоголь прервал связь Дейна с остальными. Он оглушил его, ослепил, оставил в одиночестве, словно на необитаемом острове. У него осталась возможность только говорить, слышать и видеть, а для человека, чью жизнь освещало сияние дара общения с помощью мысли, это была темнота. Он зарыдал.

Конут прошел через кухню, где под охраной толпились слуги, а на полу лежал сенатор Дейн, и заторопился за вертолетчиками. Он слышал выстрелы и на какой-то миг поддался панике. Вот решающий момент, думал он, за эти несколько секунд станет ясно, какая судьба ожидает человечество; что это будет – стадо, которое пасут бессмертные, или неуправляемая масса, которая погрязнет в раздорах между собой, не имея определенной цели. Нет! Это не его мысли! Это мысли Эста Кира, который находился сейчас так близко, что даже борьба и алкоголь не смогли полностью заглушить его влияния.

Конут бросился бежать. Его ощущения не поддавались описанию – словно он находился в двух сознаниях, в двух мирах одновременно. Он видел входящих полицейских, слышал стрельбу; собрав последние силы, он бросился за ними.

Бессмертные сопротивлялись, как могли, но их оружие потеряло эффективность. Их усилия выглядели такими же бесполезными, как попытки подкупить носорога или, скажем, вызвать землетрясение по собственному желанию. Они не могли сопротивляться грубой силе, им предстояло умереть или сдаться, и размытое бешенство в их мозгу напоминало зловоние.

Конут поймал последнюю ясную мысль Эста Кира: Мы потеряли. И больше ничего. Эст Кир умер, всех остальных взяли живыми.

Загрузка...