Похитители грёз

Глава 33

В этот самый момент Ричард Кемпбел Гэнси III находился в девяноста двух милях от своей любимой машины. Он стоял на залитой солнцем дороге в Вашингтоне, округ Колумбия, у особняка, одетый в неистово красный галстук и костюм в тонкую полоску, сшитый со вкусом, и с царственными манерами.

Рядом с ним стоял Адам, его странное и красивое лицо бледнело над грациозной темнотой собственного костюма. Сшитый тем же умным итальянцем, который делал рубашки Гэнси, костюм был для Адама шелковой броней на предстоящую ночь. Это была самая дорогая вещь, которая у него когда-либо была, месячная зарплата ушла на камвольную шерсть. Воздух был влажным с ароматами терияки, Каберне Савиньон и топлива высшего качества. Где-то скрипка пела гимн Vicious Victory[40]. Было невыносимо жарко.

Они были в девяноста семи милях и нескольких миллионах долларов от дома детства Адама.

Почищенная кольцевая дорога была игрой в паззл из машин: черные, как смокинг, седаны, коричневые, как виолончель, внедорожники, серебристые двухместные автомобили, которые были способны поместиться на ладони, и запотевшие белые купе с дипломатическими номерами. Два лакея, исчерпав все возможности парковки, курили сигареты и пускали кольца дыма над крыльями Мерседеса, оставленного на обочине рядом с ними. Цветы розы гнили на кустах поблизости, сладкие и черные.

Гэнси протиснулся между машинами.

— Удачно, что нам не надо заботиться о парковке.

Поездка на вертолете все еще отдавалась тревогой в животе Адама. Его не заботил сам полет или то, что его увидят, садящимся на вертолет. Он провел тридцать минут до отъезда, соскребая автомобильную смазку с кончиков пальцев. Было ли сном все это или его жизнь там, в Генриетте?

Он повторил, словно эхо:

— Удачно.

Двое мужчин и одна женщина вышли из парадной двери дома. Руки двигались по воздуху, фрагменты беседы взрывались потоком над их головами. «Уже проходил… законопроект… чертов идиот… а еще его жена — корова». Шум голосов гостей послышался через открытую дверь за ними, будто эти трое вытащили звук за собой. Открывающийся в дверной проем вид был коллажем из брюк, костюмов и жемчужных ожерелий, Луи Вуиттон и дамаск[41]. Настолько много. Настолько много-много.

— Господи, — трагически вздохнул Гэнси, не отрывая взгляда от сборища. — Ох, хорошо. — Он стряхнул невидимые ниточки с плеча Адама и положил лист мяты на собственный язык. — Им же лучше увидеть твое лицо.

Им. Где-то там была мать Гэнси, протягивающая руки голодной, не предусмотренной к надеванию костюмов толпе округа Колумбия, предлагающая им сокровище на небесах в ответ на голоса. И Гэнси был частью пакетного предложения; не было ничего более подходящего Конгрессу, чем вся семья Гэнси под одной крышей. Потому что те капельные ожерелья и красные галстуки зачарованной свитой тех, кто будет финансировать путь миссис Ричард Гэнси II в офис. И все те солнечные полуботинки и бархатные туфли-лодочки были знатью, к которой Адам обращался за дворянским достоинством.

Им же лучше увидеть твое лицо.

Высокий и смелый смех пронзил воздух. Разговоры нарастали, принимая его.

«Кто все эти люди, — думал Адам, — что считают, будто знают все об остальном мире?»

Он не должен позволять такому показываться в своих глазах. Если он напомнит себе, что ему нужны они, эти люди, если он напомнит себе, что это только средство для достижения цели, все будет немного проще.

Кроме того, Адам был хорош в сокрытии некоторых вещей.

Гэнси приветствовал гостей, стоя снаружи. Несмотря на его предыдущую жалобу, он был полностью расслаблен, лев в Серенгети[42].

— Мы заходим, — величественно сказал он. И тут же Гэнси, с которым дружил Адам — Гэнси, для которого он бы сделал все, что угодно — исчез, и на его месте возник наследник, родившийся с шелковой пуповиной, обернутой вокруг шеи с голубой кровью.

Перед ними открылся особняк Гэнси. Там была Хелен, теперь сознательно слабая и решительно недосягаемая в черном облегающем платье, ее ноги были длиннее, чем дорога. «За что выпьем? За меня, конечно. О, а, моя мама тоже». Это был экс-конгрессмен Буллок, глава Комитета по изменению глубин мирового океана и мистер и миссис Джон Бендерхам, самые крупные одиночные доноры последней Республиканской Кампании в Восьмом округе. Всюду были лица, которые Адам видел в газетах и по телевидению. Везде пахло слоеным тестом и амбициями.

Семнадцать лет назад Адам родился в трейлере. Они могли по нему это увидеть. Он знал.

— Что делают эти два красивых дьявола?

Гэнси рассмеялся: ха, ха, ха. Адам повернулся, но говорившего уже не было. Кто-то схватил руку Гэнси:

— Дик! Рад тебя видеть.

Завывали невидимые скрипки. Акустика создавала впечатление, будто инструмент заключен в тюрьму в пальто у двери. Человек в белой рубашке всунул по фужеру шампанского в их руки. Это был имбирный эль, сладкий и обманчивый.

Рука хлопнула Адама сзади по спине, он жутко вздрогнул. В его голове он падал с лестницы своего отца, впиваясь пальцами в грязь. Казалось, он никогда не сможет оставить Генриетту позади. Ему почудилось изображение, образ, нарисовывающийся где-то в пределах бокового зрения, но он его оттолкнул. Не сейчас, не здесь.

— Нам всегда нужна молодая кровь! — прогремел мужчина. Адам потел, переключаясь с воспоминаний о колючих звездах над головой на факт нападок настоящего. Гэнси убрал руку мужчины с шеи Адама и потряс ее вместо этого. Адам знал, что был спасен, но комната казалась слишком громкой и слишком близкой к признательности.

Гэнси произнес:

— Мы молоды, пока они приходят.

— Вы чертовски молоды, — согласился мужчина.

— Это Адам Перриш, — сказал Гэнси. — Пожмите его руку. Он куда умнее меня. Однажды мы устроим одну из таких пирушек для него.

Так или иначе, у Адама в руке оказалась зажата визитная карточка, кто-то вручил ему еще имбирного эля. Нет, вообще-то это было шампанское. Адам не пил алкоголь. Гэнси плавно забрал фужер из его руки и поставил на антикварный стол с инкрустацией слоновой кости. Пальцем он убрал каплю красного вина, запачкавшую поверхность. Голоса боролись друг с другом, победил самый глубокий. «Восемь месяцев назад мы были в этом же месте по этой же кампании», — сказал человек с огромной булавкой для галстука мужчине с чрезвычайно блестящим лбом. «Иногда вы просто разбрасываетесь фондами и надеетесь, что они останутся». Гэнси обменивался рукопожатиями и похлопываниями плеч. Он выведывал у женщин их имена таким образом, что заставлял их верить, будто бы он знал их все время. Он всегда называл Адама Адамом Перришем. Все всегда называли его Диком. Адам собрал букет визиток. Его бедро ударилось в мебель в следах от лап льва, ирландский кристалл зазвенел на лампе, стоящей на нем. Его локтя коснулся дух. Не здесь, не сейчас.

— Веселишься? — спросил Гэнси. Это не прозвучало, будто бы веселился он, но его улыбка была пуленепробиваемой. Его глаза блуждали по комнате, будто бы он выпил свой имбирный эль или шампанское. Он взял еще один фужер с безликого обслуживающего подноса.

Он повернулись к следующему человеку, потом к следующему. Десять, пятнадцать, двадцать человек, и Гэнси был вышитым на гобелене молодым человеком, желанным для молодежи всей Америки, образованным королевским сыном мистера Ричарда Гэнси II. Комната его обожала.

Адам задавался вопросом, была ли среди этого стада богатых животных хотя бы одна настоящая улыбка.

— Дик, наконец-то, у тебя есть ключи от Фиата? — к ним ближе подошла Хелен, глаза в глаза с Гэнси, одетая в пару черных туфель-лодочек, которые были заметны на каждой женщине в этой комнате, но были необоснованно сексуальны на ней. Адам подумал, что она была из того типа женщин, которых всегда старался заполучить Деклан, не понимая, что Хелен не была доступной. Вы могли бы любить глянцевую рациональную красоту нового сверхскоростного пассажирского поезда, но только дурак мог бы вообразить, что он полюбил бы вас в ответ.

— С чего бы они у меня были? — спросил Гэнси.

— О, я не знаю. Все машины припаркованы, за исключением этой. Эти идиотские лакеи. — Она откинула назад голову и посмотрела на расписанное дерево потолка; Адаму казалось, что запутанные ветви перемещались. — Мама хочет, чтобы я сгоняла за выпивкой. Если ты поедешь со мной, я смогу использовать полосу для машины с большим количеством посадочных мест и не провести остаток своей жизни, доставая вино. — Она заметила Адама. — О, Перриш. Ты неплохо отмылся.

Она не имела в виду ничего, вообще ничего, но Адам ощутил, как ледяные иголки прокалывают его сердце.

— Хелен, — произнес Гэнси, — заткнись.

— Это комплимент, — ответила Хелен. Официант заменил их пустые стаканы на полные.

«Помни, зачем ты здесь. Войди, забери, что нужно, выйди. Ты не один из них».

Адам сказал ровно, сглаживая свой акцент:

— Все в порядке.

— Я имела в виду, что вы двое всегда в своей школьной форме, — продолжала Хелен, — Не то чтобы…

— Заткнись, Хелен, — повторил Гэнси.

— Не вымещай на мне свой ПМС, — ответила Хелен, — только потому, что желаешь быть со своей любимой Генриеттой.

И тут мимолетно выражение лица Гэнси изменилось; она попала в яблочко. Его убивало быть здесь.

— Опять же, почему ты не привез второго? — поинтересовалась Хелен. Но прежде чем Гэнси смог бы ответить, кто-то еще попался ей на глаза, и она позволила себе смыться так же стремительно, как и возникла.

— Какая ужасная мысль, — внезапно произнес Гэнси. — Ронан посреди этой толпы.

На какое-то мгновение Адам смог это представить: парчовые шторы в затухающем пламени, декорированный камерный ансамбль, кричащий из-под клавесина, и Ронан, стоящий посреди этого всего со словами: «Сраный Вашингтон».

Гэнси сказал:

— Готов к следующему раунду?

Этот вечер никогда не кончится.

Но Адам продолжал наблюдать.

Он сглотнул имбирный эль. Он не был уверен, что это, на самом деле, было уже не шампанское. Вечеринка превращалась в дьявольский пир: блуждающие огоньки отражались в медных качающихся лампах, невозможно яркое мясо преподносилось на увитых плющом тарелках, мужчины в черном, женщины с ювелирными украшениями в зеленом и красном. Нарисованные на потолке деревья низко склонялись над головами. Адам был напряжен и опустошен здесь и где-либо еще. Все было ненастоящим, кроме него и Гэнси.

Перед ним была женщина, разговаривающая с матерью Гэнси. Каждый, кто ловил Гэнси, также разговаривал с его матерью или просто пожимал ее руку, или улавливал ее движение между одетыми в темное посетителями. Это была тщательно продуманная политическая игра, где его мать исполняла роль любимого, но исключительного призрака; несмотря на то, что все припоминали, что видели ее, никто не мог фактически назвать ее местонахождение в определенный момент.

— Ты так… — женщина обратилась к Гэнси, — …вырос с тех пор, как я видела тебя в последний раз. Тебе, должно быть, почти… — и в этот момент припоминания возраста Гэнси, она заколебалась. Адам знал, что она ощутила то самое различие его друга: чувство, будто бы Гэнси одновременно и молод, и стар, будто бы он только что прибыл и всегда был.

Она была спасена быстрым взглядом на Адама. Мельком оценив его возраст, она закончила:

— Семнадцать? Восемнадцать?

— Семнадцать, мадам, — тепло сказал Гэнси. И ему было семнадцать, как только он это произнес. Конечно, семнадцать, и никак иначе. Что-то вроде облегчения расползлось по лицу женщины.

Адам почувствовал давление засахаренных ветвей деревьев над головой; справа он уловил половину своего отражения в зеркале в золотой оправе и поразился. На какой-то момент его отражение казалось неправильным.

Это происходило. Нет, нет, не происходило. Не здесь, не сейчас.

Второй взгляд помог разглядеть более четкое изображение. Ничего странного. Пока еще.

— Я читала в газете, что ты все еще ищешь те королевские украшения? — поинтересовалась женщина у Гэнси.

— О, я ищу настоящего короля, — громко сообщил Гэнси, чтобы его услышали сквозь звуки скрипки (вообще-то, их было три; последний мужчина проинформировал его, что это были студенты Пибоди[43]). Струны дрогнули, как будто звук шел из-под воды. — Уэльского короля пятнадцатого века.

Женщина радостно засмеялась. Она неправильно расслышала Гэнси и подумала, что он пошутил. Гэнси тоже засмеялся, будто бы он, и правда, пошутил, и любая неловкость, которая могла возникнуть, была стремительно предотвращена.

Адам это заметил.

И вот, наконец, миссис Гэнси появилась в его поле зрения, словно материализовавшаяся мечта. Как и Гэнси, она была от природы красива, как мог быть красив только тот, у кого всегда были деньги. Казалось правильным, что вся эта вечеринка устраивалась в ее честь. Она была достойной королевой вечера.

— Глория, — обратилась миссис Гэнси к женщине. — Мне нравится это ожерелье. Ты, конечно, помнишь моего сына, Дика?

— Конечно, — сказала Глория. — Он такой высокий. Ты, должно быть, скоро закончишь колледж?

Обе женщины повернулись к нему в ожидании ответа. Скрипки завыли звонче.

— Ну, это… — И тут внезапно Гэнси запнулся. Это не была полная остановка. Просто неспособность мягко скользить от момента к моменту. Времени было достаточно, только чтобы Адам увидел пробел, а затем Гэнси сказал: — Извините, я подумал, что увидел кое-кого.

Адам поймал его взгляд. Там был невысказанный вопрос. Взгляд Гэнси был сложным: нет, он не был в порядке, но нет, не было ничего, что Адам мог бы с этим сделать. Адамом овладела краткая дикая радость, что они сумели добраться до Гэнси. Как же он ненавидел их.

— О, я действительно кое-кого вижу. Я должен вас оставить, — безупречно вежливо произнес Гэнси. — Извините. Но я оставляю вас с… Миссис Элгин, это мой друг, Адам Перриш. У него есть интересные мысли о правах путешественников. Вы в последнее время думали о правах путешественников?

Адам попытался вспомнить последний раз, когда он и Гэнси разговаривали о правах путешественников. Он был вполне уверен, что вся дискуссия происходила за чуть теплой пиццей и имела отношение к досмотровым сканерам, которые микроволновкой воздействуют на клетки мозга часто летающих пассажиров. Но теперь, когда он увидел Гэнси за работой, он знал, что Гэнси перевернул бы это в политическую эпидемию, разрешимую его матерью.

— Я нет, — ответила Глория Элгин, ослепленная гэнсийностью Гэнси. — Мы обычно в наше время используем Сессну[44] Бена. Но я бы хотела об этом послушать.

Когда она повернулась к Адаму, Гэнси растворился в толпе.

Какой-то момент Адам молчал. Он не был Гэнси, он не ослеплял, он был обманщик с фужером фальшивого шампанского в тонкой руке, сделанной из грязи. Он смотрел на миссис Элгин. Она смотрела в ответ сквозь ресницы.

Резко дернувшись, он осознал, что напугал ее. Стоя тут в своем непроницаемом костюме с красным галстуком, молодой, с прямыми плечами, чистый, он снял чары, которые создала странная алхимия Гэнси. Возможно, кто-то в первый раз в его жизни смотрел на него и видел силу.

Он попытался воссоздать то волшебство, которое Гэнси творил этим вечером. Его ум поплыл с шумом по этой сверкающей компании, с мерцанием дна стакана шампанского, со знанием, что это было будущее, если он его подцепит.

Он был в лесу, шепот преследовал его.

Не здесь.

Он предложил:

— Могу я сперва обновить вам напиток?

Лицо миссис Элгин растаяло от удовольствия, когда она протянула бокал.

«Вы не знаете?» — задавался вопросом Адам. Он, по крайней мере, все еще мог чувствовать запах дизельного топлива от своих рук. — «Вы не знаете, что я?»

Но эта стая павлинов была слишком занята обманом, чтобы заметить, что их самих обманывали.

Адам не мог вспомнить, почему он здесь. Он растворился в галлюцинации призрачных гостей наряду с настоящими.

«Потому что это Аглионбай», — думал он, отчаянно пытаясь вернуть себя на землю. — «Вот что происходит с Аглионбаем в реальном мире. Вот как использовать образование, над которым ты так усиленно трудишься. Вот как ты выберешься».

Внезапно электрический гул наполнил комнату. Лампы моргали и трещали. Звон бокалов остановился, когда лампы затухли еще раз.

И затем свет погас. Совсем.

Это было реально?

Не сейчас.

Солнце садилось, и интерьер дома сгущался и темнел вокруг гостей. Окна были несфокусированными квадратами серых уличных огней. Ароматы казались странно четко выраженными: лилии и средство для чистки ковров, корица и плесень. Комната наполнилась бессловесным шарканьем скотного двора.

И в этой короткой паузе в разговорах, в этой потрясенной тишине, которую не заполнял ни гул голосов, ни электроники, высокая песня лилась сквозь темноту. Аккуратная, старинная мелодия, исполняемая женским хором. Чистая и тонкая, распространяющаяся от потока звука к реке одного голоса. Всего мгновение потребовалось Адаму, чтобы понять, что слова были не на английском:

Rex Corvus, parate Regis Corvi.

Адам чувствовал себя насыщаемым от ног до кончиков пальцев.

Где-то в темноте Гэнси тоже слышал это. Адам чувствовал, что он слышал это. Эти голоса были реальными так, как ничто другое не было в тот день. Адам вспомнил все сразу, как это, чувствовать себя настоящим, чувствовать себя Адамом Перришем, вместо «моего друга, Адама Перриша, дайте ему свою визитку». Он не мог поверить, какая огромная разница была между ними двумя.

Снова вспыхнул свет. Разговоры возобновились.

Какая-то часть Адама засела все еще там, в темноте.

— Это был испанский? — спросила Глория Элгин, зажав горло рукой. Адам мог рассмотреть линию ее макияжа на подбородке.

— Латынь, — ответил Адам, стараясь разыскать лицо Гэнси в толпе. Его пульс все еще мчался галопом. — Это была латынь.

Король-Ворон, освободить дорогу Королю-Ворону.

— Как забавно, — произнесла Глория Элгин.

Оуэн Глендовер был Королем-Вороном. Было так много историй о Глендовере, знающем язык птиц. Так много историй о воронах, нашептывающих ему секреты.

— Вероятно, перебои напряжения, — ответил Адам. Визитные карточки в кармане ощущались неуместно. Он все еще искал в комнате одну пару глаз, которая имела значение. Где был Гэнси? — Все до одного кондиционера работали одновременно.

— Вероятно, правда, — успокаиваясь, сказала Глория.

Разговоры вокруг них забормотали: «У детей Пибоди забавное чувство юмора!» «Я возьму еще одну креветку». «Что вы говорили?» «Что вы делали, когда разбился мрамор?»

Там, в другом конце комнаты, был Гэнси. Его взгляд встретился с Адамом и не отпускал его. Даже если освещение вернулось, голоса еще долго рассеивались. Адам все еще мог чувствовать силу заново разбуженной энергетической линии, нарастающей под ним, ведущей назад, в Генриетту. Блестящая толпа уже снова двигалась, но не Адам. Не Гэнси. Они были единственные двое живых в комнате. Они были поразительными созданиями.

«Видишь? — Адам чувствовал себя, как будто кричал. — Вот почему я принес жертву».

Вот как он бы нашел Глендовера.