Поезд следует в ад

Глава 4 БАЧИЛЫ ОЧИ, ЩО КУПУВАЛЫ…

Время и место неизвестно

Андрей проснулся не сразу. Сознание возвращалось медленно-медленно, просачиваясь сквозь сонное оцепенение. Первое, что он ощутил, — это сильная головная боль и какая-то странная одеревенелость во всем теле. Спал, наверное, неудобно. И сон какой-то странный приснился… Он с хрустом потянулся, разминая затекшие мышцы, и сел на кровати, протирая глаза. Ну ничего себе!

Комната была совершенно незнакомая — очень большая, светлая, с огромным застекленным эркером в полстены. На полу — пушистый ковер с длинным и мягким ворсом, с потолка свисают какие-то чудные металлические штуковины, белые стены, как в больнице, и на них — огромные разноцветные кляксы… Кровать почему-то круглая. Сексодром, а не кровать.

Андрей с любопытством оглядывал свое новое обиталище и никак не мог вспомнить, как он попал сюда. Это ж надо — провалы в памяти начались! А вроде и не пил вчера… Он сел поудобнее, подобрав под себя ноги, и принялся вспоминать. Так что вчера было-то?

Так, Светка-соседка… Муж ее еще приехал не вовремя. Андрей охнул и схватился за подбитый глаз. Ачто потом?

Точно! Вспомнил! Контора эта стремная! И этот, как его… Иностранец. Контракт был еще. Точно, контракт! Андрей вспомнил толстый бумажный лист, кроваво-красные чернила в авторучке, и почему-то ему стало не по себе. Даже озноб пробрал. И курить захотелось. Андрей беспокойно посмотрел по сторонам. А вот и сигареты на тумбочке у кровати. Ишь ты, «Мальборо»… Кучеряво живут.

Кто живет, кстати?

Андрей неловко потянулся за красно-белой пачкой и уронил на пол фотографию в серебряной рамке. Поднял, попытался аккуратно пристроить на место. Надо же, стекло разбилось… Жалко.

Андрей присмотрелся — да так и обомлел. Сквозь трещины в стекле на него смотрел он сам — в чудном каком-то прикиде, с гитарой, освещенный разноцветными софитами… И подпись в уголке: «Екатеринбург, Атриум-Палас-отель, 14 ноября 2003 года».

Опаньки! Так что, значит, все правда? И все сбылось?

Он нервно закурил, пытаясь сдержать дрожь в пальцах. «И что теперь делать? Рок-певец, блин. Да я со стыда сгорю, если выйду на сцену! Слуха и голоса отродясь не было, даже в школе на уроках пения просто так рот открывал. Черт, ну что ж мне так плохо-то, а? Все мышцы болят, руки-ноги с трудом слушаются, будто чужие, а главное — омерзительное чувство какой-то мутной тревоги и тоски. Хата крутая, конечно, но почему-то совсем не радостно. Неужели это и есть обещанное счастье? Что-то не заметно…»

Трель дверного звонка резко и требовательно прервала его мысли. Андрей еще подумал — открывать или не надо? Мало ли что… Но не век же взаперти сидеть!

Он натянул джинсы, взлохматил волосы пятерней и поплелся открывать. Не сразу сообразил еще, как справиться с замком, долго возился, пока случайно не нажал на какую-то неприметную пупочку — и дверь наконец открылась.

— Ты что, умер, что ли? — С этими словами в просторную прихожую влетел низенький толстенький человечек с раскрасневшимся потным лицом, в зеленом вельветовом пиджаке с кокетливым шелковым платочком, повязанным на шее вместо галстука. Чем-то он был неуловимо похож на его недавнего знакомца Шарля де Виля, только тот был спокойный, вежливый такой, а этот прямо кипел от злости. — Звоню, звоню, а ты все не открываешь!

Андрей молча посторонился. «Кого это принесло на мою голову?» А толстенький деловито, по-хозяйски вошел в квартиру и продолжал бушевать:

— Ну, так я и знал! Только что глаза продрал! Нам сегодня на фестиваль «Пришествие» ехать — забыл, что ли? О господи! — Он картинно закатил глаза к небу. — Что за доля быть администратором! Да еще при таком долбоёбе, как ты.

Толстенький прошел на кухню, укоризненно посмотрел на батарею пустых бутылок (надо же, все вискарь да джин, рублей по четыреста за бутылку!), плюхнулся на табуретку, закурил и продолжал уже гораздо спокойнее:

— Имей в виду, Андрюша, я тебе не нянька. Ну что ты смотришь на меня как баран на новые ворота? Еще не раскумарился сегодня? Ладно, на, несчастье мое, поправь здоровье, а то все равно от тебя толку не будет. В руках у него появился маленький белый пакетик, Андрей посмотрел на свои руки — и увидел то, чего раньше не замечал. Локтевые сгибы буквально истыканы иглой, кое-где вены воспалены и выпирают под кожей уродливыми синими жгутами. «Так я что — наркоман?»

Про наркотики Андрей, конечно, знал, но сам раньше никогда не баловался. Зачем? Ему и водяры вполне хватало. Но как только пакетик оказался на столе перед ним, руки стали действовать независимо от него, просто на автомате. Он даже сам не вспомнил бы, что делал — наливал, смешивал, разводил, набирал в шприц… Был еще ужасный момент, когда игла вошла в вену с болью, со слышным, кажется, прорывом кожи.

И пошло! Пошло… По венам потекло что-то приятно-горячее. Примерно через десять секунд Андрей ощутил самое невероятное чувство в своей жизни. Это было как оргазм, усиленный во много раз, ощущаемый и переживаемый каждой клеточкой тела.

А толстячок все так же сидел, покуривая, на табуретке и насмешливо наблюдал за ним.

— Ну что, словил свой приход, гений ты наш?

В его словах явно слышалась ирония, но Андрея это почему-то совсем не разозлило и не обидело. В душе была такая спокойная, радостная уверенность, что места иным чувствам просто не оставалось. Приход… Какое хорошее слово!

Андрей наслаждался новыми ощущениями. Перед глазами у него сверкали и переливались какие-то радужные пятна, которые то росли, становились больше неба, то, наоборот, съеживались до размеров маленькой точки. Они постоянно меняли цвет, соединялись между собой, образуя причудливые узоры, и это было так красиво! На ум приходили какие-то слова. Записать надо что-то, да, записать непременно… Андрей схватил кстати подвернувшийся под руку карандаш и принялся быстро-быстро писать на коробке из-под пиццы.

— Ты долго еще там? — Толстячок недовольно подал голос. — Ехать пора, опоздаем!

Надо же, Андрей ведь почти забыл о нем! Отрываться так не хотелось… Слова так и лились, складывались в строчки, а разноцветные кляксы стали вибрировать, создавая мелодию. Это же новая песня! Когда Андрей закончил, толстячок бережно, как реликвию, взял исчерканную картонку в руки и уважительно покрутил головой:

— Да, все-таки ты гений, Андрюша! Урод, конечно, но — гений!

Лифт был больше похож на кабину космического корабля — хромированные блестящие панели, плавный ход, блестящие кнопочки… И еще зеркало на стене зачем-то. Кому только придет в голову в лифте на себя любоваться? Глупость какая-то. Но все равно интересно.

Андрей уставился на свое отражение с таким любопытством, будто впервые в жизни видел собственную физиономию. «Вроде я — и не я в то же время! Что-то действительно изменилось».

Машина, припаркованная у подъезда, поразила его воображение. Он такие раньше только на картинках видел — в родном Выхине на таких народ не ездит, даже местные бандюганы, а в центре Андрей почти не бывал. Полировка сверкает на солнце, плавные линии, низкая посадка… Будто это и не автомобиль, а какое-то большое, умное и немного хищное животное греется на солнышке и ждет своего часа.

Андрей не дыша взирал на это чудо техники, а его сердитый спутник тем временем деловито, по-хозяйски уселся за руль и крикнул:

— Садись давай, чего стоишь-то? Кого ждешь?

«Так что, теперь и это — мое? Круто!» Андрей несмело опустился на кожаное сиденье, мотор тихо заурчал и машина мягко тронулась с места. Потом они катили по широким, нарядным улицам, солнце играло, отражаясь в окнах домов и витринах дорогих магазинов. Андрей плохо ориентировался в центре Москвы (если и выбирался в город, то только на метро), а потому сейчас совершенно не представлял где находится. Но все равно — смотреть на мир из окна дорогого лимузина оказалось необыкновенно приятно! А то ли еще ждет его впереди сейчас, когда все вдруг стало так доступно и близко…

Когда они проезжали мимо странного, устремленного ввысь здания из стекла и бетона с вывеской «Торговый центр», Андрей тронул за плечо своего спутника:

— Останови здесь!

Почему-то ему вдруг очень захотелось зайти сюда. Вот просто захотелось — и все.

— Да ладно тебе, что ты как маленький! — Он недовольно поморщился. — Опоздаем ведь.

Но в голосе его Андрей услышал неуверенность — и сразу почувствовал, кто здесь главный.

— Останови, я сказал! А то вообще никуда не поеду.

— Ну ладно, ладно… Полчаса еще есть. — Он уже свернул к парковке, высматривая местечко поудобнее.

— Вот так-то лучше. Подождут, не треснут!

Андрей вышел из машины, небрежно хлопнув дверцей. Стеклянные двери магазина автоматически распахнулись навстречу, будто приглашая войти. Вот так — хозяином, победителем зайти в этот мир, предназначенный для богатых и сильных, тоже было здорово.

Андрей бесцельно толкался у прилавков битых пол-часа. Галстуки, рубашки, джинсы, свитера и костюмы, что демонстрировали ему улыбчиво-назойливые продавщицы, слились перед глазами в сплошной разноцветный хоровод. Но все это было не то… Андрей чувствовал, что не за этим пришел он сюда сегодня.

Он уже устал и почти отчаялся найти что-то интересное, когда, наконец, случайно забрел в отдел «Часы».

А здесь, за стеклом высокой, медленно вращающейся витрины, он увидел вещь, которая непременно должна принадлежать ему… Он еще постоял минутку, полюбовался слегка изогнутым, выпуклым корпусом, похожим на мыльный пузырь. На черном циферблате уютно устроился весело и злорадно ухмыляющийся дьявол, нарисованный в красно-золотых тонах. В руках (или лапах?) он держал трезубец, и, только приглядевшись повнимательнее, Андрей понял, что это секундная стрелка. А что — клево!

Молоденькая продавщица повернула к нему грамотно накрашенную мордашку:

— Вы что-то хотели? Я могу вам помочь?

Видно, узнала — профессионально-вежливая вышколенная улыбка мигом сменилась детским удивлением и даже восторгом.

— Ой, это вы? То есть вы — Андреян Орловский, да? Я прям даже не верю, что вот так стою и с вами разговариваю! Девчонкам расскажу — от зависти умрут!

Андрей прервал поток излияний:

— Мне — вот это.

Девочка спохватилась, вспомнила, видно, о своих профессиональных обязанностях и затараторила голосом автомата, в котором нажали нужную кнопку:

— Это модель Bubble Lucifer, дизайн оригинальный, сапфировое стекло, не царапается, влагостойкие, противоударный механизм, ремешок — натуральная кожа…

Очень быстро Андрею стало скучно ее слушать. Как только могут люди целый день торчать за прилавком и болтать подобную чушь!

— Да ладно тебе, не напрягайся, — он лениво улыбнулся девочке, — я и так возьму.

— Да, да, конечно, пожалуйста! У вас карточка или будете наличными платить?

На секунду Андрей смутился — он совершенно не знал, есть ли деньги с собой, а если есть, то сколько. Похлопал себя по карманам. Ах вот оно, портмоне… Какие-то рубли и баксы… Нет, карточкой, наверное, круче! Хотя неизвестно, сколько там денег. Вот будет позор, если не хватит — часы-то дорогущие!

Но девочка провела карточкой внутри какой-то странной машинки, ослепительно улыбнулась и вернула ее обратно:

— Спасибо за покупку! Чек подпишите, пожалуйста. Подарочную упаковку не желаете?

— Нет, не надо. — Андрей ответил почти грубо. Эта волокита порядком утомила его, к тому же не хотелось расставаться с новым приобретением ни на минуту. —Не надо, я прямо сейчас надену.

Торопясь, дрожащими пальцами он застегнул ремешок на запястье и зашагал прочь.

— Коробочку возьмите, — крикнула девочка ему вслед, — там паспорт и гарантийный талон!

Но Андрей не слышал ее. Он так спешил к выходу, будто часы эти не купил, а украл и сейчас за ним гонятся. Кондиционированная магазинная атмосфера давила, хотелось уйти отсюда как можно скорее. Только в машине он смог расслабиться и успокоиться. А сам все нет-нет да поглядывал на запястье — очень уж нравились новые часы.

Ехать пришлось долго. Давно уже миновали они и центральные улицы, и кварталы «спальных» районов, и теперь быстроходный «бумер» мчался по трассе, как хищный зверь на охоте. За окном мелькали то пригорки и перелески, то полусгнившие деревенские развалюхи, то навороченные «новорусские» коттеджные поселки.

— Слышь… А куда это мы? Далеко еще? — спросил Андрей. Просто так спросил — ему в общем-то было все равно, хоть целый день бы так ехать.

Толстячок в зеленом пиджаке посмотрел на него как на сумасшедшего:

— Ты что, Андрюша, правда, что ли, не помнишь? Рок-фестиваль «Пришествие», событие года!

— А чё так далеко?

— Да ты что, с луны упал? Это же фича такая! Каждый год проводится где-нибудь подальше от Москвы. Сейчас, например, поселок Новый Назарет, Тверская область. Народ съедется, побалдеет, им — развлечение, нам — кусок хлеба с маслом. Совсем тебе, Андрюша, мозги отшибло, — он укоризненно покачал головой, — сам же в прошлом году выступал! А сейчас тебе еще и концерт закрывать! Эх, Андрюша, — он горестно вздохнул, — волнуюсь я… Ты бы уж как-нибудь поосторожней с герычем. А то ведь и сам погоришь, и всех спалишь.

Андрей удобно развалился на мягком сиденье. Мерное покачивание и монотонный голос его спутника навевали сон. Незаметно для себя он как будто провалился в темную яму… И снова видел яркие, светящиеся пятна. Во сне они были живыми и вполне разумными, разговаривали с ним о чем-то важном — так рассудительно и умно, как никто и никогда с ним не разговаривал. Это было так прекрасно, что потом Андрей и сам превратился в какую-то радужную кляксу и хотел навсегда остаться с ними…

Пробуждение было ужасным. Тело как будто превратилось в один огромный очаг боли. Все мышцы как будто разрывались, его трясло крупной дрожью, на лбу выступили капли холодного пота. Даже глаза открыть — и то было больно. Андрею показалось, что он находится в каком-то тесном пространстве вроде вагончика и лежит на жесткой и неудобной койке.

— Ломка у него, — услышал Андрей где-то совсем рядом голос своего давешнего знакомца. Как его там звали? А черт его знает!

— Сам вижу, что ломка, — другой голос. Очень злой, только придушенный какой-то, будто и впрямь от злости задыхается. — А ты куда смотрел, сволочь? Что теперь делать? Ему же выступать надо, а он вот-вот кони двинет!

— Не боись, сейчас будет как огурец!

Андрей почувствовал холодное и влажное прикосновение у многострадального локтевого сгиба. В воздухе резко запахло спиртом. Опять пронзила боль, когда острое жало шприца впивалось в кожу, но ему было уже все равно. По сравнению с тем, что ему сейчас приходилось терпеть, это был просто комариный укус.

Потом стало легче. С каждым вдохом-выдохом боль уходила из тела и скоро прошла совсем. Стало легко и тепло, а главное — Андрей чувствовал себя так, будто по жилам вместо крови струится музыка. Сейчас он вспомнил все свои песни, слова и мелодии, даже ту, что написал сегодня утром.

— Пора, Андрюша, — шепнул кто-то ему на ухо.

Андрей кивнул. В самом деле — пора.

Он не помнил, как поднялся на сцену. В первый момент Андрей немного оробел — огромное поле, побольше футбольного, заполнено людьми, так что яблоку упасть негде. В воздухе повисла тяжелая предгрозовая духота, но парни и девушки стояли плечом к плечу и ждали.

— Привет вам, люди!

Толпа радостно взвыла. Он видел сотни глаз, устремленных на него, чувствовал их любовь и обожание каждой клеточкой своего тела, а внутри пела, искрилась и переливалась музыка. Этот кайф был покруче того, что в белом порошке!

— Я хочу сказать вам: свобода — это рай!

Новый восторженный вопль. В этот миг Андрей чувствовал такую сладкую, пьянящую власть над их душами и телами!

— А сейчас я спою вам новую песню об этом. Он почему-то не беспокоился больше. Музыка, что была в его душе, заполняла все его существо без остатка, переливалась через край и требовала выхода. Он совсем не удивился, что из динамиков полилась та самая мелодия, которую он ожидал услышать (может быть, даже та, что так неожиданно пришла к нему сегодня утром? Он не помнил точно), и музыканты за спиной подыгрывали правильно.

Если каждый твой день стал похож на другой,

Будто бьешься о стену всю жизнь головой,

Если ловишь ладонями призрачный свет,

Ищешь путь в лабиринте, где выхода нет…

Музыка несла его, поднимая над толпой, как на крыльях. Вот вступили тяжелые басы — и, будто отвечая им, где-то вдалеке раздался первый раскат грома.

Ничего не жалей, ни о чем не грусти,

Поскорее на волю себя отпусти,

Что за разница — ждать тебе день или год,

Если смерть — это только последний…

Он выдержал эффектную паузу, обвел взглядом замершую толпу. Потом отработанным движением вскинул правую руку и выкрикнул то слово, которого они ждали:

ПРИХОД!

Ливень хлынул на разгоряченные головы. Утоптанная земля под ногами вмиг превратилась в жидкую грязь, но никто не попытался найти укрытия. Люди кричали, срывали с себя одежду, подставляя тела и лица под холодные упругие струи.

Андрей пошатнулся. Силы как-то разом покинули его. Он перестал видеть и осознавать происходящее вокруг, разноцветные кляксы перед глазами заполнили собой все пространство, и это было прекрасно. Ему не дали упасть, заботливо подхватили под руки… И это тоже было правильно. Оказывается, счастье может быть таким огромным! Как горячий камень в груди, под ребрами.

Вокруг ходят люди. Как будто сквозь вату Андрей услышал, как кто-то из них озабоченно сказал «передоз»… Он еще улыбался сквозь забытье — вот глупые! «Пере» — это значит чересчур. Разве они не понимают, что счастья не может быть слишком много?

Потом светящиеся пятна будто взорвались перед глазами ослепительным фейерверком и погасли совсем. Стало очень темно и холодно, и только теперь Андрей понял, что это уже навсегда.

Олег проснулся в своей постели. Все так — и сонная теплая Галка рядом, и васильки на обоях, и утренний ветерок чуть колышет тюлевые гэдээровские занавески, за которыми, помнится, мама выстояла дикую очередь в ЦУМе.

Он откинул одеяло. Давно привычного шрама на животе больше не было, да и все тело опять стало таким, как десять лет назад — ни тебе начинающегося живота, ни той мужской заматерелости, что появляется только после тридцати.

А сердце его летело и цвело, в душе искрилось и переливалось удивительное, давно забытое ощущение счастья, молодости, любви… В теле появилась та удивительная легкость и упругость, которая не дает долго сидеть на месте.

Осторожно, чтобы не разбудить Галку, Олег вылез из кровати, натянул старенькие домашние джинсы (те самые! польские, их еще мама на коленке зашивала!) и, стараясь потише ступать по паркету босыми ногами, подошел к серванту. Там, в среднем ящике, всегда лежали документы — и выездные тоже. Он хотел удостовериться, что все это — не сон, что он сумел-таки перехитрить свою судьбу, переиграть, перепрожить все заново.

Вот и она, толстая картонная папка с ботиночными шнурками. Узлов-то накрутили… Олег развязывал неподатливые тесемки, стараясь сдержать нервную дрожь в руках. Смотреть все равно было страшно.

Медицинская справка, датированная 7 июля 1988 года (Олег сверился с настенным календарем в прихожей — вчера), лежала на самом верху. И следовало из этой бумаги, что Олег Константинович Сартанов, 1965 года рождения, практически здоров и может отправляться хоть в Египет, хоть в Антарктиду, хоть к черту в зубы.

Олег еще постоял недолго с бумагами в руках, подумал — и убрал папку обратно в ящик. На полочке в серванте лежало обручальное кольцо — его кольцо! Он всегда снимал его на ночь. Олег взял его в руки бережно, как реликвию. Кольцо было не гладкое, а с насечкой, ребристенькое такое. Почему-то Галка хотела именно эти кольца к свадьбе. Олег вспомнил, как они вместе выбирали их в салоне для новобрачных, как Галка склонилась над витриной, и этот завиток пепельных волос на белой шее… Он, помнится, тогда не выдержал и поцеловал ее. Олег еще немножко подержал кольцо в руках, полюбовался, потом решительно надел на безымянный палец. Вот так будет правильно!

Он присел на краешек дивана и осторожно тронул Галку за голое теплое плечо.

— Галя…

— Ммм… Сколько времени? — Она заворочалась в постели и потянулась за своими часиками. — Семь часов только! Суббота же сегодня, дай поспать.

— Галь, я что подумал-то. Ну его, этот Египет! Не поеду.

— Как это — не поедешь? — Галка мигом проснулась окончательно и села на постели. — Ты что, с ума сошел? Все документы готовы, а ты вдруг…

В голосе ее звучали резкие, сварливые ноты, лицо исказилось от гнева. Олег даже отшатнулся — никогда раньше он Галку такой не видел.

— Думаешь, мне удовольствие большое доставляет жить с твоими родителями, все время улыбаться и кивать? Маменьке твоей подпевать постоянно. Да, Елена Владимировна! Хорошо, Елена Владимировна! Анекдоты дурацкие слушать, что твой папаша каждый вечер рассказывает, да еще и смеяться не забывать? У-у, ненавижу все это! — Галка вдруг заплакала. Злые слезы просто брызнули из глаз. — А теперь, когда такой шанс подвернулся, ты говоришь — не хочу! Деточка захотел возле маминой юбки остаться! Да ты хоть понимаешь, что такая возможность только раз в жизни бывает? Другим знаешь как упираться приходится? Зубами грызть! А тебе — все готовенькое, на блюдечке, на, мол, дорогой, только кушай!

Видеть плачущую Галку было просто невыносимо. Несмотря на злые, обидные слова, она выглядела такой несчастной, что Олегу стало ее жаль. Он еще потянулся обнять, утешить.

— Галя, ну подожди… Не волнуйся ты, все у нас будет!

Он хотел объяснить ей, что совсем скоро откроются такие возможности, о которых они раньше и мечтать не могли, а потому проводить время среди пустынь и верблюдов за жалкие сертификаты не стоит, но Галка резко отстранилась и плотнее закуталась в простыню, будто защищаясь от его прикосновений.

— Не трогай меня! Когда будет — через двадцать лет? Ты хоть знаешь, чего стоило Вове… то есть Владимиру Петровичу выбить тебе эту командировку? А уж мне чего стоило, я и не говорю!

Олег похолодел. Владимир Петрович Пеструхин, веселый толстопузый балагур, старинный друг его отца и непременный участник всех семейных собиронов, работал в том же НИИ, что и он сам. Отделом кадров заведовал. И вот теперь он — Вова?

Олег как-то сразу припомнил, что Галка сильно изменилась в последнее время. Вспомнил ее отлучки по выходным, поздние возвращения домой… На майские праздники она уехала с подругами на дачу и ночевать не вернулась. Рассказывала, что выпили немного, засиделись, заболтались, а потом страшно было идти на электричку. Еще убедительно так рассказывала, а он, дурак, только кивал — правильно, мол, поступила.

Видимо, лицо у него стало такое, что Галка вдруг примолкла — поняла, что сказала лишнего. Даже рукой прикрылась, будто защищаясь от удара, и быстро-быстро забормотала, куда только вся злость подевалась — совсем другим тоном, жалостливо так, покаянно:

— Олежек, миленький, ну я же люблю тебя! Разве я для себя… Это же все для нас! А ты говоришь — не поеду…

Она снова заплакала — навзрыд, всхлипывая, как ребенок. Лицо ее как-то жалко искривилось, нос стал красный, глаза опухли. Олегу она вдруг показалась старой, несмотря на свои двадцать два года, и совсем некрасивой. В этот момент он ясно увидел, какой она станет лет через пятнадцать, — и ужаснулся. Бедная, глупая Галка! Что же ты натворила…

Олег молча встал и принялся одеваться, стараясь не смотреть на нее. Хотелось поскорее уйти отсюда — из этой самой комнаты, которая совсем недавно представлялась ему вожделенным раем.

Через пять минут он уже шел по улице, шагая, словно заведенный автомат, а над головой стояло черное солнце. Совсем как тогда… Он не думал, куда идет и зачем, просто не мог сегодня оставаться дома, никак не мог.

Олег и сам не заметил, как оказался возле станции техобслуживания, где на непонятных условиях арендовал площади авторемонтный кооператив «Мечта», в котором он трудился тогда — паял свои сигнализации по вечерам три раза в неделю. А что? Может, пойти поработать? Суббота сегодня, конечно, но ведь не домой же возвращаться!

Сначала Олег толкнулся было в высокие железные ворота. Черт, заперто. Он обогнул здание справа и отпер своим ключом неприметную дверь запасного входа. Но, когда оказался в просторном и гулком «производственном» помещении, в глаза ему сразу же бросилась новенькая красная «девятка» на смотровой яме. Вокруг суетились какие-то мрачного вида работяги, а чуть поодаль стоял со скучающим видом вальяжный мужчина средних лет кавказской наружности.

Странно — раньше Олег никогда их здесь не видел. Он пригляделся повнимательнее, и, когда понял, чем они занимаются, ему стало не по себе. Быстро и споро они меняли номера на автомобиле. Надо же, и Иван Палыч с ними!

Председатель кооператива Иван Павлович, добрый, улыбчивый, лысоватый дядька, на этот раз встретил Олега совсем не радостно. Вытирая руки ветошкой, он спросил:

— А ты чего пришел, Олежка? Выходной же сегодня!

— Да вот, решил поработать… — промямлил Олег. И зачем-то соврал: — Деньги очень нужны.

— Знаешь, Олежка, тут такое дело… В общем, шел бы ты отсюда. Видишь, дел невпроворот, не до тебя сейчас. В понедельник приходи, да, в понедельник!

Иван Палыч все говорил и говорил, избегая смотреть ему в глаза, и аккуратно подталкивал к выходу.

«А вот это я попал! — с тоской подумал Олег. — Ведь на эту самую „девятку“ сам же ставил сигнализацию в прошлом только месяце. Это у них тут целый преступный синдикат, а я-то, дурак, и не знал ничего».

— Эй, а это еще кто такой? — Кавказец решительно направился к ним. Каблуки его ботинок отбивали темп шагов по цементному полу, и вот тогда Олегу стало страшно по-настоящему. Ну прямо шаги командора.

— Да это так, ничего, — заюлил Иван Палыч, — ничего, Вагит Саидович. Парень подрабатывает здесь, день перепутал. С бодуна небось, перепил вчера. — Он как-то нервно, визгливо захихикал. — Иди домой, Олежка, там тебя, поди, молодая жена заждалась!

— Нет, постой. — Кавказец сверлил Олега пристальным и тяжелым взглядом. — Подрабатывает, говоришь? А не похож на работягу, не похож… Врешь ты все, старый лис.

Говорил он вроде бы спокойно, но в его хищном горбоносом лице, в голосе и глазах Олег увидел нечто, не предвещающее лично ему ничего хорошего.

— Так, Вагит Саидович, инженером парнишка трудятся! А здесь — так, временно, сигнализации паяет у нас. — Иван Палыч бормотал почти умоляюще, будто знал, что сейчас произойдет.

— Сигнализации, говоришь? — Кавказец вскинул бровь и продолжал так же спокойно, задумчиво даже: — Знаю я таких интеллигентов чистеньких. Папа, мама, жена молодая, сам инженером работает… Сдаст он нас, как стеклотару, помяни мое слово. А нам терять нечего.

Он подумал немного, окинул Олега цепким взглядом и сказал вполне мирно, сочувственно даже:

— Да, не вовремя ты пришел, парень. Не повезло тебе.

Последним, что Олег увидел в жизни, были острые носы его лакированных ботинок. Страшный удар по затылку чем-то тяжелым свалил его с ног, потом глаза заволокла темно-багровая нелена, и все погасло. Сквозь резкую боль и дурноту он услышал:

— Да не скули ты! Как что делать? Сам не знаешь? Зацементировать — и в яму. Век не найдут.

Короткой вспышкой в гаснущем сознании мелькнула мысль: «И это что — все? Ради этого я душу продал? Несправедливо!» Потом исчезла и она, растворилась в темноте.

Он еще дернулся пару раз на холодном полу и затих.

В зимнем парке, среди запорошенных снегом старых деревьев, было удивительно тихо и почти торжественно. Оля медленно шла по дорожке, с наслаждением вдыхая чистый морозный воздух. Странно даже — парк-то в двух шагах от дома! А выбраться погулять все как-то времени не было… Она как будто впервые открыла глаза на мир и теперь никак не могла насмотреться досыта.

Вот пушистый снег беззвучно осыпался с ветки. Крупная белка в серой зимней шубке большими прыжками пересекла снежную целину и проворно вскарабкалась по корявому стволу старого дуба.

Оля застыла на месте, наблюдая как завороженная за проворным зверьком. А белка вроде бы и не боялась совсем — уселась возле дупла, умываясь лапкой, будто кошка, и с любопытством посверкивая на нее черными глазками-бусинками. Оля постояла еще немного и пошла дальше, чуть заметно улыбаясь. Надо же, плутовка какая!

Тишину раскололи странные звуки — топот и храп прямо у нее за спиной. Как будто что-то огромное, страшное догоняет ее и вот-вот догонит… От неожиданности Оля сначала не поняла, что это за звуки, испугалась, побежала зачем-то — и оглянуться не успела, как поскользнулась и оказалась в сугробе.

— О, простите меня! Пожалуйста, простите, я не хотел вас пугать!

Голос вроде бы вполне человеческий — приятный такой мужской голос с легким иностранным акцентом.

Оля поправила сбившуюся шапочку, откинула пряди волос, упавшие ей на лицо, посмотрела вверх — да так и обомлела.

Прямо перед ней гарцевал всадник на тонконогой белой лошади. Оля всегда думала, что такие красавцы встречаются только в дешевых дамских романах, которые она иногда почитывала украдкой, — брюнет с голубыми глазами, правильные черты лица, смоляные завитки выбиваются из-под жокейской шапочки, а улыбка… Друзья и ближние, что это была за улыбка! Нежная и дерзкая одновременно, мечтательная и чуть застенчивая…

«Ну, прямо принц на белом коне, — мелькнуло в голове, — все как заказывали». Но почему-то не радостной была эта мысль, а совсем наоборот — какой-то тоскливой и обреченной. Откуда только он взялся здесь?

Оля немного лукавила перед собой — в самом факте появления чудесного всадника ничего особенного, а тем более сверхъестественного не было. Она прекрасно знала, что неподалеку, в старинной, недавно отреставрированной барской усадьбе, есть развлечения на любой вкус — и конюшни в том числе. Чего только не придумают нувориши, желающие почувствовать себя Дворянами! А теперь вот можно хоть на тройке с бубенцами прокатиться, хоть верхом…

Только вот не похож был этот красавец ни на бандита ни на разбогатевшего торгаша, ни даже на менеджера крупной корпорации. Слишком уж легко и уверенно он сидел в седле и держал поводья. На вид ему было лет тридцать, может, даже чуть больше, но на лицо его еще не легла печать удрученности и озабоченности, которая так безошибочно метит всех, кому приходится каждый день вставать с постели, чтобы потом и кровью бороться за успех в этой жизни. В то же время — человек явно не бедный, верховая езда — дорогое удовольствие… Кто же он такой?

Оля думала — и не находила ответа. А всадник тем временем проворно спешился и подбежал к ней.

— С вами все в порядке? Вы не ушиблись?

Он протянул ей руку, помог подняться и отряхнуть снег с одежды. Заботливо так, прямо по-братски… Он вроде бы случайно провел ладонью по ее длинным распущенным волосам — и тут же смутился, убрал руку. Но когда встретились их глаза, в лице его что-то дрогнуло, и взгляд стал совсем другой — не победительный и дерзкий, а кроткий, восхищенный.

— Могу я спросить, как вас зовут?

— Ольга…

— О, какое красивое имя! — Он как будто обрадовался, что ее зовут так, а не иначе. — Ольга — это Helga. В переводе со старонорвежского ваше имя означает «чистая» или даже «святая». Позвольте представиться, — он коротко поклонился, — Олаф Скалнаримссон.

Потом они шли вместе, и лошадь он вел в поводу. За те полчаса, что понадобились, чтобы дойти до конюшни, Олаф успел рассказать о себе почти все. Он родился в маленькой скандинавской стране и был младшим сыном в семье одной из боковых ветвей королевского рода.

— Мой отец был двоюродным братом короля Гуннара.

— Так вы принц! — выдохнула Оля почти со страхом.

— Да, — он смущенно улыбнулся, будто уличенный в мелком проступке, — но мне вряд ли придется стать королем, и я очень рад этому.

— Почему?

— У нас конституционная монархия. Короли царствуют, но не правят. Они позируют фотографам, произносят речи в дни праздников и машут рукой с балкона королевской резиденции. Знаете, Ольга, это ведь очень утомительная работа — быть символом нации! Зато теперь я свободен.

— А чем вы занимаетесь, Олаф? И почему так хорошо говорите по-русски?

— Видите ли, Ольга… По профессии я историк и археолог. Тема моей работы — это связи, которые существовали между нашими народами в глубокой древности. Может быть, вам известно, что первые русские князья были… Как это? — Он задумался на минуту, припоминая трудное слово. — О, варъяги А женой конунга Гаральда Смелого была русская княжна…

Он увлекся и говорил еще очень долго. Когда они дошли, наконец, до конюшни, Оля уже знала о конунгах Инглингах и Скъельдунгах едва ли не больше, чем о своих ближайших родственниках. Точно, больше — ведь даже отца Оля не помнила, а мама никогда не рассказывала! Когда Оля была еще маленькой, на вопрос «где мой папа?» мама никогда не отвечала, только сжимала губы в ниточку, и глаза у нее делались ледяные… Потом она и спрашивать перестала — поняла, что маме неприятно.

А теперь она стояла лицом к лицу с мужчиной, о встрече с которым мечтала всю жизнь, и не знала, что делать дальше.

— Ольга, прошу вас, — он взял ее за плечи, повернул лицом к себе, — я очень вас прошу — подождите меня всего несколько минут! Это очень важно для меня.

Он почти бегом миновал ворота и скрылся из виду. Оля осталась одна. Она была совершенно ошарашена произошедшим, а потому даже рада была возможности привести мысли в порядок и немного прийти в себя.

Ну вот, как говорится — сбылась мечта идиотки! Умный, красивый молодой мужчина, кажется, влюблен в нее не на шутку. Разве не этого она так хотела? Тогда почему же совсем не радостно на душе? Почему ей тоскливо и страшно, да так, что мурашки бегают между лопатками?

«Наверное, я просто замерзла», — решила Ольга и принялась энергично прохаживаться взад-вперед на утоптанном пятачке перед административным зданием. Она почти согрелась, когда взглянула ненароком на свое отражение в окне — да так и обомлела.

Из мутного стекла на нее смотрела хорошенькая молодая женщина с распущенными светлыми волосами и огромными голубыми глазами, одетая в белую куртку с пушистым воротником. Ну прямо Снегурочка! Оля улыбнулась своему отражению, зарылась лицом в белый мех… И вот тут ей стало страшно по-настоящему. «Стоп. У меня же никогда такой куртки не было! — Только сейчас Оля поняла, что на ней чужая одежда. — И почему вдруг зима, если только что была ранняя осень? Какое сегодня число? Какой год? И где я, в конце концов, оказалась?»

Оля лихорадочно пыталась вспомнить, что было с ней вчера, позавчера или неделю назад — и не могла. Странный маленький человечек по имени Шарль де Виль обещал ей неземную любовь в обмен на ее бессмертную душу, и условия договора он выполнил в точности. А что будет дальше?

Оля почувствовала, как в душе поднимается мутная волна паники. Ей хотелось бросить все и бежать отсюда без оглядки, вернуться в свою привычную, серенькую, но такую теплую, надышанную жизнь и забыть Шарля де Виля как страшный сон.

Но Олаф уже бежал к ней и махал рукой. Он успел переодеться, но, видно, очень уж торопился. Даже пальто не застегнул, и редкие снежинки опускались на его чуть встрепанные вьющиеся волосы.

— Ольга! Как хорошо… Я боялся, что вы уйдете. Очень боялся. Вы замерзли? Пойдемте скорее, здесь моя машина. Совсем недалеко, на стоянке…

Он галантно распахнул перед ней дверцу темно-синего «вольво». Ольга удобно устроилась на мягком сиденье и немного успокоилась. В самом деле, чего она боится? Ведь все так хорошо! Сейчас он, наверное, пригласит ее в какой-нибудь шикарный ресторан. Там будут гореть свечи, играть тихая музыка, они будут пить вино из высоких бокалов и, может быть, даже танцевать. А потом… Потом они проведут ночь вместе. Оля даже покраснела при мысли об этом. Горячая волна пробежала по всему телу, от макушки до пяток. Думать было и сладко, и стыдно немного.

Олаф сидел рядом с ней, смотрел прямо перед собой, положив обе руки на руль, и не трогался с места, как будто хотел сказать что-то — и не решался. Наконец он повернулся к ней:

— Ольга… Я хотел вам сказать… Словом, я никогда не встречал такой женщины, как вы. У меня такое чувство, что я всю жизнь вас знаю… Или всю жизнь искал именно вас. Понимаю, все случилось слишком неожиданно, но мне так не хочется с вами расставаться! Сегодня День святого Валентина, праздник влюбленных… Я никогда особенно не верил в него, а вот теперь — верю! Давайте поедем вместе куда-нибудь — разумеется, если у вас нет других планов на сегодня. Вы согласны?

Оля кивнула.

— Итак, куда мы направляемся? — Он шутливо поклонился и снял несуществующую шляпу. — Располагайте мной, прекрасная дама! Это ваш Город, и я повинуюсь.

А и в самом деле — куда? Не признаваться же, что всю жизнь проживя в Москве, она прошмыгивала напуганной мышью от работы до дома и обратно. В ресторанах Ольга не бывала (не считать же тот единственный визит в кафе с Маргошей!), но ведь так обидно выглядеть дурочкой. Она совсем засмущалась и произнесла как-то робко, почти по-детски:

— Я не знаю…

Олаф еще помолчал недолго, барабаня пальцами но рулевому колесу, и вдруг спросил:

— Скажите, Ольга, что вы любите больше всего?

Она вспомнила почему-то единственный свой заграничный отдых в Турции — десять дней бездумного и беззаботного ничегонеделания на берегу теплого моря, когда не было ни забот, ни ответственности… Только ласковые волны, шезлонг у бассейна и даже коктейли в баре по вечерам. И пусть отельчик был трехзвездный, самый дешевый, и приходилось ходить на городской пляж, а турки были слишком назойливы, смущали ее постоянно своими масляно-томными взглядами и недвусмысленными предложениями — все равно было хорошо! Вот где ей хотелось бы оказаться по-настоящему, но где же взять все это в зимней Москве… Как мама говорила, «мало ли, что ты хочешь». Ресторанчик бы, что ли, какой-нибудь вспомнить… Но неожиданно для себя Оля сказала:

— Мне нравится солнце и море! Качаться на волнах, пить коктейли у бассейна, и чтобы было тепло.

Это прозвучало так театрально и неестественно, что Оля тут же осеклась. Но Олаф, кажется, ничего не заметил, только рассмеялся:

— Нам с вами нравится почти одно и то же! Это просто чудо.

Он резко тронулся с места и выехал на оживленную улицу. Через несколько минут они уже неслись по МКАДу в потоке машин. Олаф смотрел теперь только на дорогу, а на Ольгу вроде бы даже внимания не обращал. Интересно, что он задумал? Неужели сейчас они поедут в аэропорт, сядут в самолет и через пару часов будут загорать где-нибудь под жарким солнышком? А как же паспорта, билеты, виза? Ольга зачем-то пошарила в карманах куртки. Так и есть — ни документов, ни денег.

— Олаф, а куда мы едем? — робко спросила она.

— Не скажу. Это будет сюрприз!

Спокойствия и уверенности ей такой ответ не прибавил. Ольга вспомнила, как мама всегда ее предостерегала: не садись в машины к незнакомым! А то завезут куда-нибудь, убьют, ограбят, изнасилуют… Мама всегда запирала двери на три замка и смотрела криминальную хронику по телевизору, а вечером, когда Ольга приходила домой с работы, рассказывала про всякие ужасы, которые успели произойти в мире и его окрестностях. Ольга сейчас просто воочию увидела ее лицо — поджатые губы, морщинку между сдвинутых бровей, узелок седых волос на затылке… Неужели мама была права и симпатичный, обходительный и вежливый незнакомец вполне может оказаться убийцей или насильником? Да, да, именно незнакомец! Она же знает о нем только то, что он сам рассказал. А придумать можно все, что угодно.

Где-то на Юго-Западе они свернули с окружной дороги на улицу, названную почему-то в честь Инессы Арманд. Возле большого торгового центра у метро Олаф с сомнением покачал головой, но все же остановился.

— Простите, Ольга, я снова вынужден оставить вас ненадолго.

Он действительно вернулся через несколько минут — веселый, с какими-то пакетами в руках, бросил их на заднее сиденье и весело спросил:

— Ну как? Не скучали? Уже недолго осталось, здесь совсем близко.

Ехать и в самом деле пришлось недолго. Минут десять они еще крутились по улицам, застроенным типовыми многоэтажками, когда Ольга увидела огромное здание из стекла и бетона с прозрачным куполом. А Олаф уже высматривал место на парковке.

— А все-таки, что это? Похоже на какой-то спорт-комплекс.

— Аквапарк. Самый крупный в Европе. Раньше такой был только в Хельсинки. — Олаф отвечал рассеянно, пытаясь втиснуться между черным джипом с тонированными стеклами и довольно затрапезным «жигуленком». — Сейчас все сами увидите.

В светлом и чистом холле, выложенном мраморной плиткой, Ольга сперва немного оробела. Зато Олаф вел себя уверенно, как завсегдатай, — перемолвился о чем-то с девушкой на ресепшен и тут же вернулся к ней.

— Вот, — он протянул какой-то странный браслет с блестящей металлической бляшкой, — это номерок от раздевалки. Наденьте на руку, чтобы не потерять. А здесь, — он протянул большой полиэтиленовый пакет, — все, что вам может понадобиться. Я жду вас у бассейна через десять минут.

Оля покорно взяла пакет и пошла по коридору, сияющему какой-то неестественной чистотой. В раздевалке она устало опустилась на лавочку и в который уже раз за сегодняшний длинный день попыталась собраться с мыслями. Плескаться в бассейне ей совсем не хотелось — а вот теперь придется. Сама напросилась. А еще — придется о чем-то говорить с незнакомым, по сути, человеком. И наверное, не только говорить.

Пусть он так красив, умен, вежлив и обходителен, но чужой! В душе у нее нет любви к нему, только скуку и страх, а главное — ожидание неминуемой беды, которая вот-вот должна случиться.

Оля вздохнула. Нечего рассиживаться и нагонять на себя грустные мысли. Надо идти переодеваться, раз уж пришла сюда. Она приоткрыла пакет и заглянула внутрь. Так, купальник, большое махровое полотенце, мыло, шампунь… Даже шлепанцы резиновые не забыл! Надо же, какой заботливый кавалер. И кучу денег на нее потратил — все новое, дорогое, явно только что из магазина. Надо же, один купальник почти сто пятьдесят долларов стоит! А с виду — простенький. Ольга снова вздохнула, словно древняя старуха, и пошла к душевой.

В первый момент она немного растерялась — аквапарк ошеломил ее своей величиной, звуками музыки, обилием купающихся людей… У ее ног лежал огромный бассейн странной изогнутой формы, который то сужался, то расширялся. Здесь были горки, искусственные водовороты, и волны накатывали почти как настоящие. У бассейна стояли пластиковые столы и стулья, и люди пили коктейли из высоких бокалов — действительно, почти как на курорте! Оля поискала глазами своего спутника.

— Вам нравится?

Ольга услышала знакомый голос и вздрогнула от неожиданности. Ну что это за привычка — подходить со спины!

— Вы прекрасно выглядите, Ольга. Может быть, хотите что-нибудь выпить или сразу пойдем купаться?

Он смотрел на нее и сиял улыбкой, как мальчишка. Так старался доставить ей удовольствие, что Ольга даже почувствовала легкий укол совести. Она пробормотала что-то неопределенное, но Олаф, кажется, не заметил.

— Можно сначала поплавать вот здесь, где вода почти спокойная, потом — где волны…

Он подал ей руку, в воду они вошли вместе. Ольга всегда любила плавать (жаль только, удавалось очень редко), и только сейчас она почувствовала себя по-настоящему хорошо. Будто каждая клеточка ее тела поет и радуется. Может, и правда, вот оно — счастье?

Она услышала легкий хлопок, который раздался откуда-то сверху. И дымок еще был… Легкий сероватый дымок. Может, пиротехника такая, лениво подумала Ольга, покачиваясь на теплых, таких ласковых и ручных волнах…

А потом начался кошмар. Свет погас, раздался звон стекла, и сверху посыпались осколки. Вокруг страшно закричали люди. Почему-то сразу стало очень холодно. Неужели крыша рухнула? — подумала Ольга. И где Олаф? Ведь только что он был рядом! Она протянула руки к нему через холод и темноту, ища защиты и спасения.

А с высоты уже летел огромный, острый кусок стекла. Оля его не увидела, только почувствовала страшный удар, который пришелся по голове и шее. Сначала была боль, потом по плечам потекло что-то теплое и липкое, потом она перестала чувствовать свое тело… И вообще что-либо чувствовать.

Когда подоспевшие спасатели разбирали завал и выносили тех, кому еще можно было помочь, Ольга еще жила, несмотря на тяжелейшие травмы (в свидетельстве о смерти потом напишут «несовместимые с жизнью»). Молодой парень заглянул ей в лицо и горестно покачал головой:

— Жалко девку. Молодая, красивая, ей бы еще жить да жить…

Более опытный напарник грубо оборвал его:

— Хватит! Не видишь — у нее позвоночник переломлен. Останется жить — будет калекой. Кому она такая нужна?

Калекой? Ольга попробовала пошевелить хотя бы пальцем — и не смогла. Значит, правда. Пожалуйста, только не это! Не надо, пожалуйста! — взмолилась она неизвестно кому. И когда сознание вновь стало угасать — на этот раз уже навсегда, она сразу поняла это — Ольга даже почувствовала облегчение.

Ночь на 23 августа 1950 года на юге Российской империи выдалась жаркой и душной. Дождя не было уже почти полтора месяца, земля растрескалась от зноя, и даже степные травы давно пожелтели и пожухли под палящим солнцем. Крестьяне Елизаветградской губернии только головой качали, подсчитывая убытки от сгорающего на корню урожая. Земский начальник Сугробов уже успел составить депешу в столичное Министерство сельского хозяйства. Без субсидий в этом году, пожалуй, не обойтись…

После неудачной попытки военного переворота в семнадцатом году многое в России изменилось. Шутка ли сказать — на краю пропасти оказались! Однако милостив Бог, все обошлось. Остановились, опомнились… После того как великий князь Георгий Константинович принял на себя бремя царствования, пришлось и новую конституцию принимать, так что былое самодержавие кануло в область истории, и земельную реформу провели — со скрипом, конечно, однако удалось ведь… Да еще много чего! Вот и земство получило большие полномочия, так что голод из-за неурожая в отдельно взятой губернии больше не грозит. Волокиты, конечно, немало предстоит, ну да ничего — бумага все стерпит.

Радовала затянувшаяся сухая и теплая погода разве что столичных ученых-археологов, что раскапывали древнее скифское городище в пяти верстах от станицы Каменецкой. Экспедиция подходила к концу, а работы было еще непочатый край, потому и радовались каждому погожему дню.

Помещалось городище на самом слиянии трех рек — могучего Днепра, речки Корко и более крупной реки Березовки. Их крутые берега, видимо, служили в древности прекрасными природными преградами от нападающих. С южной стороны, где простиралась степь, жители построили толстую оборонительную земляную насыпь, которая заканчивалась у юго-западного угла цитадели. Вал прекрасно сохранился, и странно было думать, глядя на него, что когда-то осаждали город орды кочевников, а теперь вот мало что осталось от богатого и сильного поселения. Только ученые, копаясь в прахе земном, по немногим остаткам, по черенкам пытаются воссоздать и внешний облик, и нравы, и верования, и образ жизни великого народа.

Руководитель экспедиции Сергей Николаевич Беспалов, профессор Московского университета, действительный член Императорского исторического общества, спал беспокойно, всю ночь стонал и метался, будто снилось ему что-то страшное. Сосед по палатке, приват-доцент Георгий Радлов, зря старался, пытаясь его разбудить, — Сергей Николаевич только на миг приоткрыл глаза, совершенно отчетливо, чуть ли не по слогам произнес непонятное слово «Устьвымлаг» и снова погрузился в тяжелое забытье. Приват-доцент покрутился еще немного на складной походной койке, потом махнул рукой и пошел спать на свежий воздух, благо ночи в августе теплые стоят.

Ну нельзя же себя загонять работой! Так и заболеть недолго. Сергей Николаевич не давал роздыху ни себе, ни помощникам, ни сезонным рабочим, и результат налицо — вот-вот надорвется. Даже с лица спал и по ночам кошмарами мучается. Экспедицию, конечно, скоро придется сворачивать, через две недели начнутся занятия в университете, но есть у профессора и еще причина торопиться — молодая жена Наташа на сносях. Обычно она сопровождала его в экспедиции, да и сейчас напрашиваясь, только в этот раз Сергей Николаевич остался тверд. Все-таки полевые условия, а тут — женщина в интересном положении! Мало ли что может случиться… Если бы рожать предстояло ему, он, наверное, волновался бы гораздо меньше. А потому и отправил Наташу в Питер, к матери. Родить она должна была только в начале сентября, но почти каждый день после работы бегал он на почту справляться — нет ли вестей из дома.

Радлов почувствовал легкий укол зависти — его-то никто не ждет! Только пустая холостяцкая квартира да полуглухая кухарка Матвевна. И до защиты диссертации еще далеко… А ведь они ровесники и в университете учились вместе когда-то. Грустно было сознавать приват-доценту, что не досталось ему такое удивительное сочетание ума, таланта, интуиции и редкого трудолюбия. Не каждому дано быть незаурядным человеком, но хорошо хоть, что они есть! Он даже устыдился немного своей зависти и постарался подавить это недостойное чувство, потом начал считать слонов — и так постепенно заснул.

Сергей Николаевич проснулся в восемь тридцать утра. Первая мысль была — проспал! Даже будильник тикал как-то укоризненно — спишь, мол, брат? А работать кто будет?

Он потянулся под жестким солдатским одеялом. Сон явь перемешались в голове, и он почему-то никак не мог вспомнить, где находится. Почему вместо белого потолка над головой серо-зеленый брезент, растянутый кольцами и шестами? Почему пахнет не бензином и сыростью, не спертым воздухом квартиры одинокого старого человека, а степными травами, нагретыми солнцем?

А главное — откуда взялось это почти забытое ощущение силы и здоровья во всем теле? Почему глаза прекрасно видят без очков, нет ни одышки, ни боли в суставах, и даже (он быстро провел языком во рту), даже все зубы на месте! И левый передний, что выбили когда-то в Крестах на допросе, и те, что выпали потом в лагере от цинги… Сергей Николаевич посмотрел на свои руки. Так и есть! Ни следа старческой дряблости и пигментных пятен. Мускулы перекатываются под чистой и крепкой молодой кожей, выдубленной загаром.

Он откинул одеяло и с удивлением изучал свое тело. Так вот каким оно могло стать, если бы не таежный лесоповал и угольные шахты в Караганде… «Интересно, где же я оказался?» — думал он. Но кажется, уже знал правильный ответ.

Он вскочил с постели, натянул рабочие брюки и рубашку из грубой хлопчатобумажной ткани. Ай да дьявол! Не обманул-таки. В прочной брезентовой сумке, что стояла возле складной кровати, нащупал тяжелый прямоугольный предмет величиной с амбарную книгу. Руки дрожали от волнения, когда он расстегивал неподатливые застежки и доставал толстый потертый фолиант, переплетенный в коричневый коленкор, — и задрожали еще больше, когда он узнал собственный почерк. Перед ним было что-то вроде дневника или личного рабочего журнала.

Ага, посмотрим… Написано торопливо, местами неразборчиво, видно, что в походных условиях. Даже страницы кое-где помяты и запачканы. И все вперемешку — описания находок, собственные умозаключения и выводы по этому поводу, мелкие происшествия и заметки «для памяти» по закупкам муки и сахара.

«26 июня 1950 года. Городище близ станицы Каменецкой занимает территорию почти 5 квадратных миль. Заселено предположительно во II — V веках до н. э. Самое древнее скифское поселение!

30 июня. Сразу за оборонительной насыпью с внутренней стороны оставлено открытое пространство шириной от половины до трех четвертей мили. Загон для скота или укрепление для военных надобностей?

2 июля. Обнаружено захоронение мужчины высокого роста (около 6 футов ), предположительно знатного воина. В кургане — останки четырех лошадей. Украшения конской сбруи, выполненные из золота в характерном «зверином» стиле (олень с подогнутыми ногами, тигр, кусающий горного козла), аналогичны изделиям, обнаруженным проф. Сретенским при раскопках в Минусинской котловине…»

Он читал страницу за страницей, и нервная дрожь сменялась радостью. Значит, правильны были его предположения о сибирско-алтайском происхождении народов, заселивших причерноморские степи!

В руки ему выпала фотокарточка, заложенная между страниц. Наташа, его Наташенька в ситцевом платье и соломенной летней шляпке улыбалась, скрестив руки на выпирающем под платьем животе. Именно такой он увидел ее своим внутренним взором, когда беседовал с Шарлем де Вилем, — веселой, кокетливой и чуть-чуть смущенной. Не было больше страха в ее глазах, только молодость, любовь и ожидание счастья.

Он стоял босиком на утрамбованном земляном полу в палатке с журналом в руках — и плакал от радости. Постепенно, день за днем он вспоминал всю свою жизнь — другую жизнь, которой не было. Детство в Петербурге… Переезд в Москву вслед за отцом, получившим новое назначение в Железнодорожном ведомстве… Годы учения в университете… Ох и попойку они закатили по случаю окончания! Его однокурсник Радлов, помнится, тогда плясал, изображая бурятского бога, и пытался напоить пивом рояль.

Потом — женитьба на Наташе. Четко, будто на фотографии, он увидел их свадьбу — юную невесту в простеньком кисейном платьице, что сшила своими руками, и себя самого — огромного, неловкого, во взятом у приятеля парадном костюме. Рукава, помнится, еще коротковаты были, и его широкие, костлявые запястья все время вылезали наружу, как ни одергивай. Комнатка в мансарде под самой крышей… Денег было маловато, у него были всего одни брюки, зато сколько нежности! Сергей Николаевич даже покраснел, вспомнив первый год их совместной жизни.

Зато теперь он — известный, многообещающий ученый, профессор, отец семейства… На его лекциях в аудитории не бывает свободных мест, даже в проходах стоят иногда и с других факультетов приходят послушать. И это — в неполных тридцать три года, когда все еще впереди!

А вся его прежняя жизнь, тяжелая и горькая, в которой были боль и потеря близких, тюрьма, лагерь, годы забвения, — всего лишь нелепый кошмарный сон, приснившийся душной августовской ночью.

Сергей Николаевич накинул парусиновый пиджак, натянул пыльные сапоги и вышел из палатки. Он выпрямился во весь свой немалый рост, вдохнул воздух полной грудью… Стоять в прозрачном воздухе летнего дня, когда взгляд свободно блуждает по равнине, неизменной с тех пор, когда первый всадник проскакал на своем коне по ее просторам, было незабываемым ощущением, почти чудом.

— Сергей Николаевич, — Радлов осторожно тронул его за плечо, — идите скорее! Там новое захоронение. Уж хотели вскрывать, но я велел вас дождаться.

Сергей Николаевич быстро, размашисто зашагал за ним. В самом деле, сколько ж можно природой любоваться, когда дело стоит! На раскопе работа идет вовсю. Обожженные солнцем, перемазанные в земле потные люди улыбались ему и желали доброго утра. Он радостно узнавал лица сотрудников экспедиции и аспирантов, студентов, даже сезонных рабочих и со всеми успевал поздороваться.

— Вот, видите, четырехкамерная могила, в точности как в Пазырыкском захоронении!

Сергей Николаевич не смог дождаться, пока рабочие снимут верхний слой земли и разберут бревна, составляющие подобие шатра над могилой знатного скифа. Он как будто чувствовал, что сейчас перед ним находится самая значимая находка всей его жизни, закономерный итог многолетних научных изысканий. Вместе со студентами он принялся сам разбирать хрупкие от времени деревянные конструкции, и то, что он увидел, не обмануло его ожиданий.

Умерший лежал на спине, лицом на восток, окруженный предметами роскоши. На шее у него было прекрасное бронзовое крученое ожерелье, а золотые кольца унизывали все пальцы. Нож с ручкой из слоновой кости лежал в пределах досягаемости левой руки, как будто этот воинственный кочевник и после смерти рассчитывал воспользоваться им в случае опасности. Тут же лежал богато украшенный колчан с шестьюдесятью семью стрелами и хлыст для верховой езды.

В соседней камере, чуть поменьше размером, на бронзовых похоронных носилках, покоилось тело женщины, на которой все еще были надеты золотые кольца, ожерелья и браслеты. Украшения, золотые бляшки и пуговицы лежали, перемешавшись с ее костями. Полуистлевшая золотая вуаль все еще покрывала ее голову, и бронзовое зеркало, небрежно брошенное на расстоянии вытянутой руки, чуть блестело на солнце. Как будто даже в смертный свой час, перед тем как сопроводить супруга в последний путь, скифская царица бросила последний взгляд на свою красоту…

В третьей камере, значительно меньшего размера находились два тела. Видимо, слуги древнего скифского правителя нашли здесь свой последний приют — украшений было значительно меньше, только бронзовые бляшки, которые когда-то крепились на одежду, в беспорядке рассыпаны среди голых костей. Последнее отделение занимали шесть амфор, в которых все еще находились остатки масла и вина.

Как будто кочевник, отправляясь в далекий путь, позаботился о том, чтобы взять с собой самое необходимое.

Сергей Николаевич долго не мог оторваться от этого зрелища — и завораживающего, и жуткого одновременно. Кажется, его состояние передалось всем его коллегам, и теперь они стояли вокруг раскрытой могилы, не в силах произнести ни слова. Уже потом опомнились люди, застрекотали вокруг фото и кинокамеры, дабы запечатлеть торжественный момент, заскрипели карандаши и перья по бумаге. Потом, через много лет, украшения из станицы Каменецкой будут лежать в Эрмитаже, а без их фотографий не обойдется ни одна научная работа о культуре скифов.

Сергей Николаевич стукнул себя по лбу. Надо же, как он мог забыть! Сумка-то вместе с дневником осталась в палатке! Надо сходить за ним, записать, пока свежи впечатления.

По пути в лагерь Сергей Николаевич встретил Миколу Сидорчука, который держал в станице мелочную лавочку и каждый год продавал съестные припасы для экспедиции. Сергей Николаевич подозревал, что с огромной пользой для себя. Но куда ж деться без Миколы! Даже сезонных рабочих не удалось бы набрать без его содействия. Местные станичники побаивались древних курганов, говорили про заклятые клады и какие— то загадочные «бисовы огоньки», а Микола только посмеивался в усы.

— Воны люди ученые, воны слово знають! — говорил он со значением, поднимая палец вверх.

Односельчане верили ему и шли копать землю для понятной им цели, благо что оплачивалась такая работа куда как хорошо. А Микола богател, довольно потирал руки и уже задумывался о расширении торгового дела.

Только вот сегодня он что-то сам на себя не похож. Сергей Николаевич удивился даже. Степенный, обстоятельный, пузатый и седоусый Микола почему-то бежал со всех ног ему навстречу.

— Барин! Сергей Николаевич! Письмо вам из Питера, срочное! Только что «быстрой почтой» доставили!

Вот те на! Лет пять назад купец Веденянин — лесопромышленник и миллионер, известный на всю Россию своими чудачествами, решил во что бы то ни стало перехватить выгодный контракт на поставку строевого леса у извечного своего конкурента Щелыкова. Да только не поспел вовремя — слишком медленно почта идет от Архангельска до Москвы. Почесал в затылке купец… да и придумал учредить «быструю почту» — для тех, кому очень к спеху и дело не терпит отлагательства. С тех пор на автомобилях, курьерских поездах и даже аэропланах доставляют корреспонденцию в любой уголок страны. Удовольствие это весьма дорогое, и люди, не обремененные тяготами богатства, прибегали к услугам «быстрой почты» только в самом крайнем случае.

Сердце глухо стукнуло и упало куда-то вниз, когда торопясь, разрывал непослушными пальцами продолговатый белый конверт. Неужели с Наташей что-то?

Когда Сергей увидел знакомый почерк, круглые буквы, строчки, катящиеся вниз, стало немного легче. Несколько минут он тупо смотрел на листок розовой почтовой бумаги, пахнущий ее любимыми духами Soer de Jannet и еще каким-то лекарством, не в силах прочитать ни слова… Пока не понял наконец, что третьего дня, в одиннадцать утра, у него родился сын.

«Сереженька, родной, прошу тебя, не тревожься за нас. Роды были легкие. Наш мальчик родился на три недели раньше срока, но доктор Корф говорит, что он — настоящий богатырь, весит почти девять фунтов. Мы с Софьей Петровной уже решили назвать его Николенькой в честь твоего отца — и моего тоже. Видишь, хороший мой, как славно получилось? Крестить обождем до твоего возвращения…»

— Сергей Николаевич! Что стряслось-то?

Микола тряс его за плечо, тревожно заглядывал в глаза. Сергей Николаевич повернулся к нему, улыбаясь глупо и счастливо.

— Да нет, ничего… Все хорошо. Сын у меня родился, понимаешь?

— О, це добре дило! — Микола приосанился и огладил усы. — У мене тоже, як жинка хлопчика родила, я чуть не сказывся от радости. Так что магарыч с вас, барин! Треба горилки выпить.

Шатаясь, будто пьяный, он пошел обратно к раскопу. Хотелось немедленно поделиться этой удивительной новостью со всеми.

Остаток дня прошел как в тумане. Длинный дощатый стол, за которым обычно обедали, кто-то застелил льняной белой скатертью с вышитыми петухами, а на ней, как на волшебной самобранке, появились вдруг откуда-то и круги домашней кровяной колбасы, и круто посоленное сало, огурцы с помидорами, вареные яйца и бутыль с мутноватой деревенской горилкой. Потом поедали волшебно-вкусную снедь и чокались бесчисленными «чарками», желали счастья новорожденному и новых успехов — его отцу… Под конец затянули «Ой, у поли жито», голоса звучали вразнобой, но Сергею Николаевичу это пение все равно показалось вполне слаженным, торжественным и красивым.

Сын Миколы Федька — веснушчатый белобрысый мальчуган лет десяти — несмело тронул его за рукяв.

— Я это… — Федька шмыгнул носом и утерся рукавом не слишком чистой рубахи. — Тоже хочу в нывирситет поступить!

Вот те на — еще один археолог! А почему бы и нет, в конце концов? Школа в станице есть, при некотором таланте и прилежании ничто не помешает отроку продолжить образование. Может, новый Ломоносов будет… Сергей Николаевич чуть улыбнулся и потрепал мальчишку по выгоревшим волосам:

— Молодец, брат Федька! Учись! Я тебе зимой книг пришлю.

— Правда? — Мальчуган аж вспыхнул от радости. — Ей-богу правда, не врете?

Потом, когда все было съедено и выпито, посуду собрали со стола, Федька сам напросился на речку — тарелки мыть. «Счас слетаю, мигом!»

Сергей Николаевич не мог усидеть на месте. Он чувствовал себя объевшимся сверх меры, слегка пьяным, но главное — переполненным счастьем.

— Пойду пройдусь немного. Обед растрясу, — зачем-то сказал он, и, когда шел по тропе, ведущей к речке, к радости его почему-то примешивалась легкая грусть.

Как будто знал, что с ним будет дальше.

Подходя к берегу, он почувствовал какое-то смутное беспокойство. Зачем-то ускорил шаг — и увидел, как Федька поскользнулся на деревянных мостках и ушел с головой под воду. Течение сразу же подхватило его, только мелькнула голова и руки с растопыренными пальцами.

В первый момент Сергей Николаевич застыл в нерешительности. С одной стороны — вся его жизнь, выстраданная, вымечтанная, купленная дорогой ценой. А с другой — что? Чужой мальчишка? Белобрысые вихры торчат во все стороны, веснушки, цыпки на руках, запыленные босые ноги… «В нывирситет поступать хочу!»

Сергей Николаевич как-то вдруг вспомнил все это — и застонал от боли и стыда. На бегу скинул он пиджак, тяжелые сапоги, чтобы не мешали, и прыгнул в воду с тех же злополучных мостков. Он видел, как Федьку понесло на середину реки, понимал, что это — смерть, почти верная смерть для обоих, только вот иначе поступить не мог.

Размашисто, саженками он подплыл к мальчишке. Тот уже и барахтаться почти перестал, только смотрел на него огромными испуганными глазами. Сергей Николаевич схватил его за плечо.

— Ты ничего, брат, держись… Держись только… — повторял он.

А ноги уже сковало холодом и потянуло ко дну. Он чувствовал, что поперек течения ему не выгрести, тем более с такой ношей, но все равно греб свободной рукой, пока мог. Смертный холод, что сковал ноги, поднимался все выше и выше, а когда дошел до сердца, солнце погасло вдруг и небо над головой подернулось черной дымкой…

К берегу уже бежали люди, но Сергей Николаевич их не увидел. Он не почувствовал, как их обоих вытащили на берег, как с трудом разжали его мертвые пальцы. У Федьки потом целый месяц на плечах синяки не сходили.

Утро красит нежным цветом стены древнего Кремля!

Вилен Сидорович открыл глаза, услышав с детства знакомые радиопозывные. То, что он увидел вокруг, заставило его снова зажмуриться от удивления — а потом снова медленно-медленно разлепить веки. Неужели померещилось? Нет, все правда.

Вместо выцветших старых обоев — золотистый накат на стенах. Потолок почему-то был очень высоко — метра три с лишним, никак не меньше. По сравнению с убогой клетушкой хрущевской постройки, в которой он жил последние сорок лет, не квартира, а настоящие хоромы. И мебель хорошая — крепкая, добротная, без всяких финтифлюшек. Такой сейчас уже не делают.

Только вот инвентарные бирки с номерками зачем? Вилен Сидорович не сразу вспомнил, что теперь квартиры предоставляют трудящимся вместе с мебелью.

«С добрым утром, дорогие товарищи! Начинаем утреннюю гимнастику».

Вилен Сидорович бодро вскочил с кровати. Куда только подевались привычная гипертония, остеохондроз и хруст в суставах! Он чувствовал себя бодрым и молодым, аккуратно и быстро застелил постель, поставил подушку уголком и поискал глазами, где бы заняться зарядкой. А, вот и гантели лежат под шкафом рядышком, будто дожидаются.

— Виля, яичницу будешь? — Дверь чуть приоткрылась, в комнату заглянула Зина в цветастом ситцевом халатике. В руках какая-то кастрюлька, волосы повязаны белой косынкой, капли воды после утреннего умывания еще висят на ресницах… Она тоже была молода! Ну, не девчонка, конечно, лет тридцать пять на вид, но какое свежее, хорошее было у нее лицо! Куда там нынешним размалеванным кикиморам. Вилен Сидорович не выдержал, сгреб ее в объятия и закружил на руках, напевая:

Мы — кузнецы, и дух наш молод,

Куем мы счастия ключи!

— Отпусти, сумасшедший! — завизжала она, заколотила его кулаками по спине, но совсем не больно, а скорее шутя. — Поставь меня на место! Что за обращение с лучшей стахановкой на заводе! Я на тебя жалобу напишу, — она уже смеялась, — в комитет советских женщин!

А он все кружил ее на руках, радуясь своей мужской силе и ее гладкому, упругому телу под халатиком. Ничего, что кричит! Если сердится, то притворно.

Так и есть — отсмеявшись, Зина обняла его за шею, поцеловала и уже серьезно спросила:

— Что с тобой сегодня?

Ну, не рассказывать же ей правду! И что теперь правда — непонятно… Вилен Сидорович только крепче прижал ее к себе, зарылся лицом в пушистые волосы и тихо ответил:

— Ничего, это я так. Красивая ты у меня очень.

— Уж ты скажешь! — фыркнула Зина, поправляя сбившуюся косынку, но Вилен Сидорович все равно видел, что ей приятно. — Нашел время для глупостей. Давай быстрее, завтракать пора, а то дети в школу опоздают.

Только сейчас Вилен Сидорович заметил фотографию в рамочке, что стояла на комоде. Серьезный подросток в белой рубашке и девочка лет десяти в пионерской форме возле толстой, старой березы. Наверное, в пионерлагере летом. От завода путевки достались под Тарусу.

Он с пронзительной остротой понял вдруг, что это его дети — желанные, загаданные, которых не было никогда. Мальчик на Зинаиду больше похож, а девочка — вся в него, просто копия. И имена у них хорошие, правильные имена — Дамир (это сокращенно «даешь мировую революцию») и Сталина, Сталька, Сталечка, в честь любимого вождя и учителя. В один миг он вспомнил, как они когда-то учились ходить, говорить, разбивали коленки, рисовали палочки в тетрадках. Все было — и двойки, и слезы, и корь со свинкой. Зато растут они теперь, ясноглазые и крепкие, будущие счастливые граждане великой страны.

Вилен Сидорович почувствовал, как глазам стало изнутри горячо и влажно. Только вот заплакать еще не хватает от умиления!

— Зин, ты иди, я сейчас, — он осторожно поставил ее на ноги, поцеловал в шею, — сейчас приду.

В ванной он долго умывался, отфыркиваясь от холодной воды (горячей почему-то не было), хотел было побриться, но потом передумал. Холодной водой как-то неприятно, да и бритва на полочке была только опасная. Такую и в руки взять страшно с непривычки! Вилен Сидорович поскреб щеку ладонью и решил, что сойдет и так.

За столом на кухне дети сидели уже одетые, умытые, Сталька с заплетенными косичками, у Дамира волосы топорщились ежиком.

«Новым трудовым почином ответил весь советский народ на призыв партии и правительства выполнить пятилетку в три года», — монотонно бубнило радио.

Зина раскладывала еду по тарелкам и говорила без умолку:

— Я вчера так удачно талоны отоварила — и на сахар, и на масло, и на крупу! Яйца вот еще достались… И стоять пришлось совсем недолго — часа полтора, не больше.

Вилен Сидорович покосился на сероватую, неаппетитную массу в тарелке и тоненький ломтик яичницы, сиротливо лежащий у самого края. Всего три — ему и детям, себе не положила… Овсянка, сваренная на воде, на вкус была вряд ли намного лучше той, что давеча досталась Крошке. Вилен Сидорович отхлебнул жидкий чай, пахнущий веником. Вот чай заваривать Зина никогда не умела, что правда, то правда. Почему-то вспомнил с тоской ближайший оптовый рынок, где даже на его пенсию вполне можно было купить еду. Ну, может, не самую лучшую, зато всегда без очереди, и поторговаться можно… Он, правда, сразу же одернул себя — нашел о чем жалеть! Подумаешь, талоны! Главное, что все по справедливости.

— Виля, собирайся, а то на смену опоздаешь, — напомнила Зина, — тебе же в первую сегодня!

И то правда. Вилен Сидорович залпом допил остывающий чай, подхватил пиджак со стула и направился к двери. Пока он надевал ботинки (хорошие такие, добротные, фабрики «Скороход»), радиоприемник вдруг будто сам собой включился на полную мощность и сообщил совершенно замогильным тоном:

«Органами правопорядка разоблачена деятельность группы вредителей в тяжелой промышленности. Наймиты иностранных разведок уже арестованы и в ближайшее время предстанут перед судом…»

Фу-у, даже мурашки но спине! До сих пор одно вредительство кругом, а мы еще сетуем на временные трудности. Сейчас-то им спуску не дают, а знали бы люди, что будет, если дать им разгуляться! Вилен Сидорович вспомнил почему-то журналы с голыми девками в киоске и наглые рожи по телевизору. Фиг вам, господа жулики! Ничего у вас не получится.

С этой мыслью Вилен Сидорович вышел на улицу-Утро было солнечное и ясное. Солнце уже пригревало, и деревья стояли в золотом уборе осенних листьев. Вилен Сидорович вспомнил, как давеча шел по бульвару с кошелкой — совсем как тогда… Только он теперь не убогим стариком шаркает, нет, — идет мужчиной-молодцом, как и мечтал! Есть у него теперь и семья, и работа любимая, и квартира — не чета прежней, а главное — есть цель и смысл в жизни. Рабочий человек, коммунист, хозяин своей судьбы, он сумел-таки переломить обстоятельства… Да что там — почти чудо совершить! Вилен Сидорович немного гордился собой. Про Шарля де Виля вспоминать почему-то не хотелось. Гораздо приятнее было думать, что он сам добился того, что мечта его стала явью, и постепенно Вилен Сидорович начал верить в это.

Занятый своими мыслями, он и не заметил, как оказался возле заводской проходной. Со всех сторон стекались люди, многие его узнавали, здоровались, и радостно было идти с ними вместе! Хоть песню запевай, как на первомайской демонстрации.

Он уже дошел до проходной и пробил табель привычным движением, когда сзади на плечо легла чья-то тяжелая рука. Вилен Сидорович обернулся — и увидел двоих крепких молодых людей в одинаковых серых шляпах и габардиновых плащах. Знакомые, что ли? Только вот не похожи они на рабочих, ох не похожи…

— Гражданин Поликарпов? — деловито произнес тот, что был чуть повыше ростом.

— Да… — Собственный голос прозвучал робко и жалобно, будто блеяние овцы, обреченной на заклание.

— Вы арестованы. Пройдемте.

— Я? За что? — Он еще попробовал возмутиться, но горло перехватило. Да как же может такое быть? Это других арестовывают правильно — вредителей, изменников, шпионов, про которых каждый день пишут в газетах. Но ведь он-то честный человек!

Серые плащи не удостоили его ответом — споро подхватили под руки и вывели на улицу. Был еще страшный момент, когда пришлось идти сквозь толпу, и люди расступались перед ними, будто боясь случайно прикоснуться

— Что случилось-то? — полюбопытствовал какой-то молодой парень в замасленном комбинезоне.

— Да вот, вредителя поймали…

Вилен Сидорович дернулся, как от удара. Хотелось крикнуть, что это все неправда, просто какая-то ошибка произошла, но почему-то смолчал и опустил голову.

Во дворе их ждал автомобиль — фургон веселенького ярко-голубого цвета с надписью «Пейте советское шампанское!». Только вот не было внутри бутылок с игристым содержимым, которое пьют веселые люди в особых случаях — на Новый год там или на свадьбу. Были только лавки вдоль стен, и ничего больше. Наверное, на большее количество арестованных был рассчитан веселый фургон, но сегодня Вилен Сидорович оказался там один.

Пока ехали, трясло и качало. Вилен Сидорович еще пытался собраться с мыслями и представлял себе, как он твердо и спокойно объяснит следователю, что никакой он не вредитель. Объяснит на пальцах, так убедительно и логично, что просто невозможно будет ему не поверить. И как потом во всем разберутся и выпустят (может, еще извинятся даже). И как пойдет он домой, к Зине и детям, а вечером сядут они за стол, и скажет он со смехом, как бы между прочим: «А вот со мной такое недоразумение приключилось сегодня…»

— Выходи, приехали! — Грубый голос прервал течение его мыслей.

Вилен Сидорович довольно неловко выпрыгнул наружу. Он еще успел несколько секунд посмотреть, сощурившись, на ясное осеннее солнце, которое светило даже здесь, в тесном внутреннем дворике, — тюремном, наверное — сквозь металлическую сетку, натянутую сверху, сквозь колючую проволоку…

И глухо стукнуло сердце, как будто только сейчас откуда-то из потаенных глубин существа пришло понимание, что солнышко это он видит последний раз в жизни.

— Вперед, не оглядываться!

Вилен Сидорович уже решил вести себя спокойно, чтобы не усугублять своего положения. Пока его вели куда-то бесконечными коридорами, он еще пытался держать себя в руках. И только потом, когда завели в какой-то тесный закуток, выкрашенный противной зеленой краской, он не выдержал и тихо спросил:

— Да люди вы или нелюди? Совесть-то есть у вас?

Но лица молодых людей, что арестовали его, — мужественных, деловитых и на удивление одинаковых, будто и впрямь не люди они, а роботы, не дрогнули. И глаза смотрели так же спокойно. Почему-то это было так страшно, что Вилен Сидорович не выдержал и зашелся в отчаянном, не человеческом даже, а зверином крике. Он как будто ослеп и оглох от ужаса и сознания близкой гибели, перестал осознавать происходящее вокруг, только выл, как попавшее в капкан животное.

— Молчи, падло! — Крепкий кулак врезался куда-то в солнечное сплетение, оборвав его крик.

Дыхание сразу перехватило от боли. Вилен Сидорович хватал воздух губами, как рыба, выброшенная на берег, и все никак не мог продышаться. Удар тяжелым ботинком по голени свалил его с ног. Потом били еще — ногами и резиновыми палками, а он только ползал по заплеванному полу, стараясь как-нибудь скорчиться поудобнее, чтобы прикрыть руками лицо и пах. Он уже начал терять сознание, когда сквозь боль и мутную дурноту услышал чей-то противно-бодрый голос:

— Куда его?

— Давай в бокс пока, пускай охолонет. Да крантик отверни слегка, чтоб капало только…

Чужие грубые руки сорвали с него одежду. Потом, голого и окровавленного, вытащили в коридор, впихнули в неглубокую нишу, с усилием захлопнули двери… Да так и оставили.

Сначала было облегчение — все-таки не бьют больше. Но минут через десять (может, больше, может, меньше, он совсем скоро потерял счет времени) Вилен Сидорович подумал, что лучше бы уж били. В узком и темном пространстве можно было только стоять — или висеть, опираясь на чуть согнутые колени. Тесно так, что шевелиться просто невозможно. Откуда-то сверху на голову лилась холодная вода — не то чтобы сильно, а так, тонкой струйкой. Совсем скоро начали мучительно ныть все мышцы и суставы, затекшие от неподвижности. Казалось, что не вода капает на голову и стекает по плечам и спине, а расплавленный свинец, прожигающий плоть до костей.

Но хуже и страшнее всего были ужас и отчаяние человека, запертого в тесном и неудобном пространстве. Кажется, гроб и тот просторнее… Сколько еще придется провести вот так — день? или час? или это уже навсегда? Вилен Сидорович еще пытался кричать, хотя остатками рассудка понимал прекрасно, что никто его не услышит, а услышат — только хуже будет. Он кричал, пока не сорвал голосовые связки, и только тихий хрип вырывался наружу. И когда сознание, наконец, окутала спасительная темнота, он воспринял ее с радостью, как избавление.

Когда через десять часов — как раз перед началом ночной смены у следователей — пришел надзиратель, гремя связкой ключей, и двери бокса, наконец, отворились, арестованный, занесенный в регистрационную книгу под номером 3380/2578, выпал на цементный пол — да так и остался лежать. Лицо его почти не отличалось по цвету от бледно-серой штукатурки, губы осинели, и только легкое поверхностное дыхание выдавало, что человек этот жив пока и не избыл своего срока страданий.

Потом пришел врач — тюремный врач, много чего повидавший на своем веку. В воздухе остро и резко запахло нашатырным спиртом, и веки заключенного дрогнули. Врач удовлетворенно хмыкнул и воткнул ему в руку толстую иглу. Через несколько минут щеки заключенного чуть порозовели, он пришел в себя окончательно и сел на полу.

Только вот в глазах его больше не было ни проблеска разума. Вилен Сидорович окончательно перестал понимать, кто он такой и где находится. Он смотрел вокруг широко раскрытыми глазами, но взгляд не фиксировался на предметах, как у новорожденного младенца. Арестант улыбался бессмысленной улыбкой идиота, качал головой будто в такт ему одному слышной мелодии, и слюна стекала по подбородку тонкой струйкой. Когда принесли одежду, он долго не мог сообразить, как надеть брюки и как застегнуть пуговицы на рубашке. Надзирателю пришлось помогать.

Когда арестованного ввели в кабинет, следователь Гордеев — плотный краснолицый мужчина с университетским ромбиком на лацкане пиджака — только головой покачал. Ну в самом деле, что за материал присылают! Краше в гроб кладут. Вечно сержантский состав переусердствует. Как теперь с таким работать? Он выложил на стол тоненькую папку с делом и бодро спросил:

— Ну что, гражданин Поликарпов, будем сотрудничать со следствием или как?

Вилен Сидорович опустился на краешек стула, осклабился в бессмысленной улыбке и радостно закивал. Ободренный таким началом, следователь положил перед собой чистый лист бумаги и приготовился записывать.

— Значит, на вашем заводе действительно существует вредительская организация?

Вилен Сидорович так же продолжал монотонно качать головой — вверх-вниз, как китайский болванчик

— Кто вас завербовал?

Арестованный издал горлом какой-то непонятный звук, что-то вроде «гы-ы», и закивал еще быстрее.

— Отвечайте по существу!

Следователь направил свет настольной лампы в лицо арестованного, но тот не поморщился и не отвернулся. Только теперь, заглянув в пустоту его глаз, за которой больше не было ничего человеческого, Гордеев понял, наконец, что дальше спрашивать бессмысленно. Он махнул рукой и принялся заполнять бланк протокола допроса. Не упускать же такую возможность!

Писал он долго. Все это время Вилен Сидорович продолжал все так же бессмысленно улыбаться и кивать. Следователь поймал себя на том, что торопится поскорее покончить с этой работой, чтобы можно было дать команду увести арестованного — уж больно тяжелое впечатление он производил. Гордеев, конечно, всякое повидал за годы службы в органах, но находиться рядом с безумным было все равно что смотреть в бездонный темный колодец.

— Подпишите ваши показания!

Вилен Сидорович уставился на лист бумаги, заполненный непонятными для него черными закорючками. Отдельные слова он еще мог прочитать, но в целом смысл документа был ему совершенно непонятен. Внизу страницы были чьи-то имена и фамилии, аккуратно выписанные в столбик, но и они ничего ему не говорили. Только одно имя показалось ему смутно знакомым, как будто он его уже слышал когда-то, давным-давно. Красивое имя — Зинаида Поликарпова. На секунду в памяти возникло женское лицо — серые глаза, русые волосы, мягкие губы… Потом и оно исчезло. Важно теперь было другое — удержать в дрожащих пальцах ручку с «вечным» пером и понять, что с ним делать дальше.

— Вот здесь, внизу страницы распишитесь.

Руки почему-то слушались намного лучше, чем голова. Вилен Сидорович поставил привычный росчерк там, куда указал толстый волосатый палец нового знакомца, и очень обрадовался, что все так хорошо устроилось. Следователь сразу же забрал листок протокола и нажал кнопку вызова охраны. Оставаться наедине с арестованным ему было по-прежнему неприятно.

— Можно забирать, Сергей Михалыч? — В дверях кабинета показалась круглая добродушная физиономия выводного надзирателя Бондаренко. — Что-то вы быстро сегодня.

Гордеев поморщился. Не дело, конечно, младшего состава вникать в тайны следствия, но сержант Бондаренко, всего год назад приехавший из деревни, при всей своей недалекости отличался редким упорством, учился на высших курсах НКВД и каждую свободную минуту зубрил учебники. Так, глядишь, через пару лет ровней станет, соседний кабинет займет… Мало ли их уже выслужились до самых высот, этих выдвиженцев из народа?

— Неужто сознался уже? — восхитился Бондаренко. — Ну вы ас, Сергей Михалыч! Настоящий профессионал.

Но Гордеев почему-то совсем не радовался легкой победе. Он смотрел на арестованного, который все так же кивал, раскачивался взад-вперед всем телом и скалил зубы в этой ужасной идиотской улыбке, — и на душе было гадко и неспокойно.

— Дурак ты, Бондаренко. Дело политическое, это понимать надо! Показательный процесс будет, а какой из него теперь свидетель? Позор один. Он еще подумал немного и коротко приказал:

— В расход его. Доктору потом скажешь — пусть оформит как надо. Ну, там инсульт или сердечный приступ…

Вилен Сидорович с удовольствием посидел бы еще немного, но его зачем-то заставили встать и снова повели куда-то. Идти пришлось долго, все больше вниз по длинным, бесконечным лестницам. Ботинки без шнурков противно хлопали по ногам, будто шлепанцы. Один раз он споткнулся и чуть не упал. Чужие руки с трудом удержали его.

Потом его силой поставили на колени, в затылок уперлось что-то холодное и твердое, на весь подвал ахнул выстрел…

Зима, как всегда, пришла неожиданно. Почему-то каждый год превращается она, родимая, в стихийное бедствие, будто сами мы в какой-нибудь Калифорнии обитаем, и снега не видели никогда, и отопление в квартирах полагаем делом излишним. Можно подумать, грешным делом, что вся логика ведения сложного городского хозяйства заимствована у того цыгана, который шубу продал, увидев первую ласточку, и чиновники каждый раз втайне надеются на глобальное потепление, а потом изумленно разводят руками — что, мол, поделаешь! Природный катаклизм.

Но пришла зима своим чередом, и, когда в начале декабря зарядил сплошной стеной мокрый снег, дороги покрылись непролазной кашей. Снегоуборочную технику, конечно, выгнали на улицу, но толку от нее маловато, и тысячи автомобилистов, уныло матерясь, часами стоят в многокилометровых пробках.

Московские дороги уравнивают всех — и владельцев дорогих иномарок, и хозяев зачуханных «железных коней» отечественного производства.

Игорь Ткаченко, председатель благотворительного фонда «Надежда XXI века», не стал исключением. На работу он ехал сегодня уже полтора часа, но совершенно не волновался по этому поводу, философски рассудив: «Чему быть — того не миновать». Он мирно дремал, откинувшись на переднем сиденье своего «мерседеса». В салоне было тепло и пахло приятно, так почему бы не отдохнуть немного? Если бы еще водитель Коля не дергался так и не смотрел на часы поминутно — было бы совсем хорошо.

— Извините, Игорь Анатольевич, опаздываем, — виновато сказал он.

Игорь проснулся окончательно, вынырнув из сонного оцепенения. Черт, ехать-то еще далеко, можно было бы и подремать немного. Он с досадой покосился на водителя. Вот ведь экий добросовестный попался! Ему-то что, если опаздываем? Солдат спит — служба идет. А ведь поди ж ты, волнуется.

— Да ладно, Коля, расслабься ты! Как доедем — так доедем.

Игорь сидел и смотрел в окно — на улицу, людей, падающий снег… Почему-то он очень спокойно, как должное воспринимал и этот автомобиль с водителем, и свой новый статус. Мечта стала явью, обрела плоть — только и всего. Шарль де Виль действительно оказался профессионалом — в своем деле, конечно.

Когда проезжали Центральный телеграф, Игорь взглянул на огромное светящееся табло. Так, значит, сегодня 5 декабря. Интересно, а год какой? Игорь покосился на водителя, но спрашивать постеснялся. А потом и вовсе успокоился — какая на фиг разница! Разберемся.

Он снова откинулся на сиденье и задремал. Разбудил его противный писк, как будто сумасшедший комар надухом решил исполнить мелодию канкана. Игорь не понял, что это такое, похлопал себя по карманам, но тут из-за поворота, наконец, показалось новенькое, только что отстроенное здание фонда. Стрелки часов на приборной панели уже подползли к двенадцати. Надо же — почти полдня насмарку! Надо переезжать поближе к работе, не иначе.

Игорь распахнул дверь, мимоходом поздоровался с вахтером и почти бегом поднялся по лестнице. На ступеньках его встретил Гоша Кравцов — старый друг еще по Афгану. Выглядел Гоша отлично — дорогой костюм, галстук, и даже старые рубцы от ожогов на лице как-то побледнели и сгладились. Игорь почему-то совсем не удивился, увидев его здесь… Хотя и точно помнил, что Гоши давным-давно нет в живых.

— Игорь, ну наконец-то! А я уж волновался — не случилось ли чего. По радио передали — на Садовом кольце уже две аварии было.

— В пробке стояли, — коротко бросил Игорь. Но Гоша все не унимался:

— Я тебе на мобильный обзвонился уже! А ты трубку не берешь.

Мобильный? Интересно. Игорь вытащил из кармана пальто крохотный аппаратик и уставился на него с искренним изумлением. Ничего себе техника продвинулась! В девяносто восьмом году мобильный телефон был еще редкой диковинкой, доступной только богатым людям с большими амбициями. Но и тогда аппараты больше напоминали полевую рацию. А теперь — меньше пачки сигарет размером, и кнопочки такие крохотулечные.

— Вот видишь — три неотвеченных вызова!

Так вот что за комар пищал над ухом! Да, изменилась жизнь, изменилась.

А Гоша все продолжал болтать:

— Беда с этими телефонами вообще! Четыреста баксов стоит, а толку мало. Вон Серому такой подарили недавно, так он до сих пор номер спичкой набирает.

Игорь понятия не имел, кто такой Серый, но на всякий случай переспросил:

— А почему спичкой? Гоша рассмеялся:

— Да у него один палец как раз на три клавиши попадает!

Игорь вспомнил наконец Серого — Сергея Сваргина, ветерана «Альфы», а ныне — начальника службы безопасности фонда. Представить себе двухметрового Серегу который запросто мог на спор завязать железный лом, набирающим номер спичкой на крохотном аппаратике действительно было забавно.

Отсмеявшись, Гоша заглянул ему в лицо и спросил уже серьезно, даже с тревогой в голосе:

— Что-то ты чудной сегодня, как пыльным мешком ударенный. Случилось чего?

— Да нет, — Игорь откинул волосы со лба, — задремал просто в машине. Сон приснился… странный.

Ага. Странный. Игорь на мгновение вспомнил черную траву под багровым небом — и содрогнулся.

— А-а. — Гоша вроде бы успокоился и добавил по обыкновению непонятно: — То ли философу Лао-цзы снится, что он бабочка, то ли бабочке — что она Лао-цзы.

— Ну, что там у нас на сегодня? — Игорю хотелось поскорее уйти от скользкой темы. Гоша пожал плечами:

— Да, в общем, ничего особенного. Налоговая, правда, на мебельный цех наехала. Наши юристы уже разбираются.

— Так. Что еще?

— Журналистка пришла из газеты «Анфас». В приемной ждет.

Игорь скривился, как от зубной боли. Журналистов он почему-то недолюбливал.

— А может, ее того… В пресс-службу? У нас же там специальные люди есть. Гоша покачал головой:

— Не получится. Надо формировать положительный имидж организации в глазах общественности. А то про нас такое иногда пишут! Будто мы чуть ли не младенцев едим. — Он подумал и мрачно добавил: — Суки драные.

Обычно добродушное Гошино лицо приняло столь зверское выражение, как будто парочкой журналистов он сам бы закусил с удовольствием.

Они уже поднялись на лифте на третий этаж и теперь шли по длинному светлому коридору — быстро, шаг в шаг. Все время хлопали двери, какие-то люди входили и выходили, в общем, видно было, что жизнь в фонде бьет ключом.

Дверь с табличкой «Центр занятости» вообще была распахнута настежь. Игорь замедлил шаг, потом остановился посмотреть — самому интересно стало.

За стандартным офисным столом сидел молодой человек в строгом костюме со скучающим выражением лица. Напротив него сгорбилась на стуле бледная, плохо одетая женщина неопределенного возраста. Поминутно вытирая глаза платком, она говорила сквозь слезы:

— Как у меня мужик в прошлом годе помер, совсем тяжело стало. Я сама-то воспитательницей в детском саду работаю, зарплата — копейки. Из квартиры выселить грозятся за неуплату… Детей двое, куда я с ними пойду? В барак? И так кормить нечем, все зеленые ходят. А теперь еще выселя-ают…

Женщина не выдержала и зарыдала в голос. Молодой человек подал ей коробку с бумажными носовыми платками, налил стакан воды из пузатого графина и так же равнодушно уткнулся в компьютер. Видно было, что к таким сценам он уже давным-давно привык. Женшина все плакала, а он деловито пробежался пальцами по клавишам, подумал немного и сказал:

— Значит, так, Татьяна Максимовна. Вакансий для воспитателей сейчас нет. Поварихой на автобазу работать пойдете? Зарплата — полторы тысячи, и пятьсот долларов — доплата от фонда.

Баба поспешно закивала, будто боялась, что он.передумает. Даже плакать перестала.

— Пойду, пойду! Я вообще-то хорошо готовлю.

Ничего ж себе! Раньше такого вроде не было. Игорь осторожно прикрыл дверь и спросил:

— А что, теперь и правда из квартиры могут выселить?

Гоша хмыкнул:

— А то! Ты что, с луны упал? Еще в прошлом году закон приняли, чтобы коммуналку в полном объеме платить. Не знаю уж, как считали, но получается — будь здоров! Долларов по двести в месяц с однушки. Три месяца не заплатишь — выметайся. И никого не волнует, какая у тебя зарплата.

— Даже с детьми? На улицу?

— Ну, ты февральский! Бараков настроили в области, где раньше свалка была. Ну, там — ужас! Воды нет, холодина, удобства на улице… Кстати! — Гоша спохватился, будто вспомнил что-то важное. — Чуть не забыл. Программист у нас новый. Представляешь — пацан молодой, всего восемнадцать лет ему, да к тому же еще и инвалид! Парализованный совсем, перекореженный какой-то. Страх глядеть. И чего говорит — не разберешь без привычки. Так, мычание одно… Зато, черт его дери, гений! Любые коды щелкает как орехи. Вчера от нефиг делать в эфэсбэшную базу данных залез. Хочешь посмотреть?

Игорь покачал головой. Смотреть на парализованного гения ему совсем не хотелось.

— Почему здесь?

Гоша виновато развел руками:

— Ну, не в бараке же его было оставлять! Их-то с матерью давно выселили. Пока здесь поживут, а там придумаем что-нибудь.

— А как нашли?

— Да сам письмо послал, по электронной почте. Мать его до последнего держалась, чтобы компьютер не продавать. А тут, видать, приперло… Он и решил попытаться напоследок.

Из-за другой двери Игорь услышал звуки музыки. Он осторожно заглянул внутрь — и увидел большой, тщательно оборудованный танцевальный зал с золотистым паркетом и зеркалами на стенах. Молодые девчонки — человек двадцать — одетые в одинаковые черные трико и длинные юбки, разучивали испанский танец. Они старательно отбивали ритм каблуками, руки летали в воздухе, лица были сосредоточенны и строги. В их слаженных движениях было что-то завораживающее, торжественное.

— А это что за народное творчество? Гоша коротко ответил:

— Фламенко. Анна Петровна придумала. Психологическая реабилитация через пластику… А что, красиво!

Действительно, красиво. Игорь стоял и смотрел на девушек. Особенно выделялась одна — тоненькая брюнетка с огромными темно-карими глазами. Ну просто Кармен!

Гоша перехватил его взгляд:

— Юлька-то, а? Прямо королева стала!

Игорь вспомнил Юльку. Всего два месяца назад, когда ее привезли после очередной облавы на проституток, выглядела она совсем по-другому — тощая, взъерошенная и дикая, как бездомный котенок. Нелепая коротенькая юбчонка, волосы, падающие на лицо, вульгарный яркий макияж, затравленные глаза… Зато теперь — какая красота какая удивительная грация и достоинство в каждом движении.

Когда Игорь зашел в свой рабочий кабинет, все, что в нем было, — деревянные панели на стенах, стол, заваленный бумагами, мягкий ковер, календарь на стене — вызвало у него удивительное и приятное чувство, как будто сейчас он наконец-то и вправду дома. Ну, если и не дома, то на своем месте. Игорь уселся в удобное рабочее кресло, откинулся на спинку и весело сказал:

— Ладно, где там эта журналистка? Давай ее сюда.

Пишущую особу он почему-то представлял себе пышной брюнеткой лет сорока с сединой волосах, умной, прокуренной и циничной. Но в кабинет вошла светленькая девушка чуть за двадцать в черном свитере под горло и голубых джинсах. Держится надменно, но видно, что нервничает. Слишком уж дрожали тонкие пальчики, когда девочка демонстративно включала свой диктофон. И начала с места в карьер, будто в холодную воду бухнулась:

— Игорь Анатольевич, ваш фонд считается благотворительной организацией, но в то же время вас называют самой сильной группировкой в Москве. Что вы можете сказать по этому поводу?

— Я? — Игорь пожал плечами. — Ничего. Кто называет, тот пусть и говорит.

— И все-таки?

Игорь вздохнул. Экая настырная! Да еще и глуповатая какая-то. Кто ж тебе скажет, милая: «Да, я бандит.» Ну, или там — взяточник… Терпеливо, как учитель первокласснице, он принялся объяснять:

— Все зависит от того, что именно считать группировкой. Если это люди, которые работают вместе, то моя команда одна из самых сильных. Но тогда придется считать группировкой любую организацию — от овощной базы до администрации президента. А если вы имеете в виду преступное сообщество, то нет, законов мы не нарушаем.

— Вы хотите сказать, что занимаетесь только благотворительностью? Помогаете обездоленным? — Девушка иронично улыбнулась. Видно было, что ни на грош она ему не верит. Мели, мол, Емеля…

— Не совсем так. Знаете, я твердо верю, что бесполезных людей не бывает. А вот когда человек не находит себе применения, он скатывается в пьянство, наркотики, суицид… Или просто теряет самоуважение и достоинство. Накормить голодного можно один раз, но если не решать проблему в принципе, то человек навсегда остается иждивенцем. Научить работать и зарабатывать — это посложнее, чем раздавать продуктовые заказы и поношенные шмотки. Так что, — он чуть улыбнулся, — фигурально выражаясь, моя задача — дать не рыбу, а удочку.

— Значит, вы используете людей, которые обращаются к вам за помощью? — уточнила девушка.

— В каком-то смысле да. Люди работают и получают оплату за свой труд. Достойную оплату, кстати. Насильно здесь никто никого не держит.

— А как вы поддерживаете дисциплину?

— Словом. Исключительно словом. — Игорь широко улыбнулся.

— А ходят слухи, что провинившихся вы можете жестоко наказать… — протянула девушка.

Игорь почувствовал, что начинает злиться.

— Да, могу! Выгнать могу. И тогда человеку придется снова иметь дело с налоговой инспекцией, милицией, военкоматом, собесом, ЖЭКом, поликлиникой, — словом, с той системой, где каждый, кто имеет власти хоть на копейку, может унижать его в полное свое удовольствие. И никто не вступится. Так что, — он развел руками, — как видите, наказание суровое.

Девушка замолчала. Потом подумала немного — и снова кинулась в бой:

— Правда ли, что вы контролируете всю московскую проституцию?

Игорь чуть не выругался. Почему-то в этот момент он вспомнил Юльку… И еще многих других. Откуда знать этой самоуверенной и самовлюбленной соплюшке про одиночество и отчаяние, глупость и доверчивость своих менее удачливых сверстниц, которым не повезло родиться москвичками в обеспеченной семье, окончить институт и устроиться на престижную работу?

— Нет, не контролирую. На то есть другие… специалисты. И некоторые, между прочим, погоны носят.

— Но у меня есть информация о том, что ваши люди увозят девушек и больше они не возвращаются!

— На панель — нет.

Девушка нервно мяла в руках листочек с вопросами. Кажется, поняла, что хватила лишнего, и заговорила о другом:

— А сколько у вас было жен?

На секунду Игорь замешкался с ответом. Он вдруг понял, что не помнит почти ничего из прошлой жизни — с того момента, как оказался в офисе Шарля де Виля. А ведь, кажется, уже шесть лет прошло… Или семь? Он посмотрел на календарь. Да, точно, семь. Работу в фонде — да, помнит отлично, а насчет остального — провал.

А девочка ждала, что он скажет, даже вперед подалась. Интересно ей все, маленькой… Игорь провел рукой по лицу и шутливо ответил:

— Сколько есть — все мои. А если серьезно — еще не встретил свою единственную.

Девочка приосанилась, распрямила плечи, выпятив грудь под тонким свитером. Не иначе — углядела личные перспективы.

В кармане снова затренькал мобильный. Игорь даже обрадовался, что есть повод прервать это дурацкое интервью.

— Алло!

— День добрый.

В трубке Игорь услышал спокойный, даже монотонный голос Андрея Кузьмина. Андрей служил в аппарате ФСБ, виделись они нечасто, но временами его помощь была просто неоценима. Не бесплатно, конечно, но что поделаешь — всем жить надо.

— Да, привет, рад слышать!

— Игорь, надо бы встретиться.

Значит, дело и вправду срочное. Игорю показалось даже, что голос приятеля чуть-чуть дрожит. Не иначе — телефон менять пора. Дребезжит трубка.

— Через час в кафе «Баллантайн» — подойдет? Тогда жду тебя.

Надо же, срочность какая! Игорь спрятал телефон в карман и обернулся к журналистке:

— Простите, дела. Если это все, то, как говорится, до новых встреч в эфире. Гоша, проводи!

Он подхватил пальто и сбежал по лестнице, лифта ждать не стал. Охранник, дежуривший у входа, несмело тронул его за рукав.

— Игорь Анатольевич, извините… Вы, наверное, не помните меня. Я — Леха. Пять лет у вас уже работаю.

Игорь остановился, внимательнее пригляделся к парню — и сразу же вспомнил его. Спокойные, внимательные серые глаза, широкий разворот плеч под форменной синей курткой… Кто бы поверил, что когда-то он был трясущимся наркоманом! Леха сам пришел в фонд в краткий момент просветления, да так и остался. Теперь исправно работает, а по вечерам еще и в институте учится.

— Я в следующем году диплом получаю, хотел в юридическую службу перейти. Вы не подумайте, у вас я готов хоть полы мыть бесплатно, но у меня мать, бабка… Я им должен.

— Молодец, Леха, заканчивай спокойно, подыщем тебе что-нибудь. Не пропадать же образованию. Что еще? Не тяни, я же вижу.

— Да девушка есть тут одна, Юлька… Мы пожениться хотели.

Ну что ж, как говорится, дай бог… Игорь притворно нахмурился:

— Порядка не знаешь? Распишетесь — получите ключи от малосемейки. А лучше — идите к отцу Владимиру венчаться.

— Спасибо, Игорь Анатольевич! — просиял Леха. — Я для вас…

— Ладно, ладно. Без излияний. Не видишь — тороплюсь!

В кафе «Баллантайн» играла тихая музыка и свет был приятный — неяркий такой, приглушенный. Стильный интерьер в спокойных тонах, вежливые, но неназойливые официанты — словом, идеальное место для переговоров. Не понравилось Игорю только местоположение — вроде и в центре, но сразу не найдешь. Сначала долго крутились в узких переулках с односторонним движением, да еще и машину пришлось оставить метрах в пятидесяти от входа — непролазные сугробы на разбитой мостовой угрожали попортить нежную немецкую технику.

Андрей уже ждал за столиком. Игорь сразу же отметил для себя, что приятель выглядит неважно — бледный и мешки под глазами.

— Привет благодетелю всея Руси!

Что-то странно он ведет себя сегодня. Раньше никогда не ерничал. В голосе появилось неестественное оживление, глаза бегают, как вспугнутые тараканы. И улыбка будто приклеенная.

Игорь сдержанно поздоровался, взял в руки меню в тисненой кожаной обложке — и только сейчас почувствовал, что голоден. Названия блюд были все больше непонятные, что-то вроде «ризотто» и «гаспраччо». Черт его знает, что за еда!

— Ты лазанью закажи! Ее здесь хорошо готовят.

Игорь на всякий случай заказал свиную отбивную с картошкой. По крайности понятно, что это такое. Пока ждали заказ, Игорь молча курил, стряхивая пепел в белую пепельницу с эмблемой заведения, а Андрей вдумчиво прихлебывал крепчайший черный кофе из маленькой чашечки, как будто именно за этим и явился сюда сегодня. Тягостная пауза висела в воздухе как грозовая туча. Наконец, Андрей спросил все тем же бодрым тоном:

— Ну, как жизнь, как дела?

— Да ничего, живем помаленьку. Ты дело говори. Что стряслось-то?

Официант, высоко подпоясанный белым передником, принес подогретую тарелку с художественно оформленной снедью. Игорь вдохнул вкусный запах и с удовольствием принялся за еду.

— Да пока не стряслось, но может. — Андрей теперь говорил медленно, тщательно подбирая слова. Наигранная веселость вмиг испарилась куда-то. — Ты, Игорь, хорошо раскрутился в последнее время. Власть большую забрал. Говорят о тебе много. Разное, конечно, говорят, но все-таки… — Он вздохнул и твердо закончил: — Серьезным людям это не нравится.

Мутный какой-то разговор получается. Даже нежнейшее мясо показалось вдруг невкусным, будто кусок резины. Игорь поднял глаза от тарелки:

— И что? Я ведь не сто баксов, чтобы всем нравиться.

— Видишь ли, есть такое мнение, что лучше бы тебя не было. Совсем.

— Это в каком смысле?

— В том самом.

Игорь отложил в сторону вилку и нож. Есть совсем расхотелось. Сколько раз он мог бы погибнуть — но вот теперь ему стало страшно. Хотелось крикнуть: «Я же не один! Сколько есть людей, за которых я отвечаю!»

— Это все, что ты хотел мне сказать?

Андрей невесело усмехнулся:

— А что — мало? Дальше сам думай. Ты же человек не бедный. Даром, что ли, пол-Москвы на тебя пашут! Скройся, испарись, усиль охрану, в конце концов.

А вот это вряд ли. Бежать ему некуда. От винтовки с оптическим прицелом еще никто не спрятался — рано или поздно все равно достанут. И охрана не спасет. Ему ли не знать об этом! Игорь снова на краткий миг услышал шепот черной травы, почувствовал, как гибкие стебли смыкаются вокруг него все теснее и теснее, давят и душат…

У него хватило сил сохранить лицо — положить купюру на стол, надеть пальто и вымолвить деревянным голосом:

— Ну, спасибо за информацию.

Он махнул рукой на прощание и пошел к выходу.

Когда Игорь вышел из кафе, уже вечерело — в декабре темнеет рано. Он огляделся. Ну и местечко! На Пыхов переулок похоже. Улочка узкая, дома старые, заборы какие-то понастроены… А вот на третьем этаже окно открыто и ветер колышет цветную занавеску. Странно. Не май месяц…

При мысли о том, что, возможно, там, за занавеской сидит честный парень с винтовкой, который хорошо делает свою работу, Игорь почувствовал, как сжалось сердце. Будто кто-то огромный и сильный прихватил его на миг ледяной рукой, а потом отпустил. Пока отпустил. Неуместные мысли лезли в голову. Почему-то жаль стало этого незнакомого парня. Профессионал, наверное… Или такой же обреченный смертник, каким и он сам был недавно.

«Так или иначе, я теперь — просто мишень в прицеле. И обречен все время оглядываться и прикидывать, где бы мог затаиться снайпер. Фу, да так и с ума сойти недолго! — уныло думал Игорь, идя к своей машине. — И сколько там той жизни осталось?»

Он вспомнил Гошу, Серого, Леху, красавицу Юльку и еще многих других, с кем работал и кому успел помочь. Сразу как-то веселее стало. Если жизнь была не зря , какая разница, сколько она продлится? «Да сколько есть — все мое! — Игорь приосанился и зашагал быстрее. — Врешь, не возьмешь! Мы еще поборемся».

Он почти успел, уже взялся за ручку дверцы «мерседеса», когда под левую лопатку что-то ударило остро и больно. Пальцы разжались, Игорь как-то сразу обмяк всем телом и осел в мокрую снежную кашу.

«Так вот зачем Андрюха так спешил со мной встретиться! — быстро пронеслось у него в голове. — А я-то купился, как пацан, сам побежал под выстрел!»

Последнее, что он увидел, — постепенно темнеющее серое небо над головой…

Анна шла по Тверской от Большого зала консерватории вниз, к Манежной площади, и ее серый плащ с погончиками (тот самый!) развевался при каждом шаге.

Не хотелось думать, каким образом странный психиатр по имени Шарль де Виль умудрился перенести ее в прошлое, но это случилось! Действительно случилось! В душе звучали бетховенские аккорды, и Анна легонько кивала в такт музыке. Она снова чувствовала себя удивительно молодой и счастливой… А главное — свободной!

Она с удивлением и радостью смотрела по сторонам, 6удто в первый раз оказалась здесь. Так смотрит человек, вышедший первый раз после долгого времени из тюрьмы или больницы, когда самые обыденные вещи кажутся почти чудом.

Вроде все как всегда, только вот люди одеты по-другому, старомодно как-то, и машин стало гораздо меньше, а иномарок совсем не заметно. Куда-то подевались бутики со сверкающими витринами и запредельными ценами. Нет больше рекламных щитов, не видно нищих, бомжей, уличных торговцев-лоточников и зазывал. Даже милиционеры больше не ходят по улице с дубинками и автоматами, будто солдаты в оккупированной зоне. А вот и кафе «Лира», на месте которого совсем скоро откроют первый в Москве «Макдоналдс». Похоже, она и правда оказалась в восьмидесятых.

Мимо прошла молоденькая девушка в туго обтягивающих цветных рейтузах-леггинсах, увешанная пластмассовой бижутерией и размалеванная, как индеец на троне войны. В прежние времена Аня презрительно кривилась от подобной безвкусицы, но теперь готова была расцеловать ее от внезапно нахлынувших чувств. Модные профурсетки и правда одевались так в годы ее молодости!

Она подняла руку, посмотрела на запястье… Так и есть! Шрамы исчезли! Но главное — исчезла старая тупая боль, ставшая привычной за долгие годы. Руки снова стали волшебно гибки и послушны, они подчинялись ее желаниям, но вместе с тем как будто жили своей собственной жизнью, как умные и чуткие живые существа.

Анна почувствовала, что по щекам текут слезы. Плакать ей в жизни пришлось много, но вот чтобы от радости… Только сейчас она поверила, что чудо действительно произошло.

Владик подошел к ней возле Пушкинской площади. Совсем как тогда! Она боялась этого — но в то же время была внутренне готова. Но все-таки вздрогнула всем телом, когда услышала за спиной знакомые слова с особенной, вкрадчивой интонацией:

— Девушка, вы не скажете, который час?

Она медленно обернулась, смерила его взглядом с головы до ног. Да уж, герой-любовник… Маленькие бегающие глазки, сальные волосы, низкий лоб, запах табака и дешевого одеколона — и при этом тупая уверенность в своей мужской неотразимости. Анна даже удивилась: «И что я в нем нашла тогда? Ведь доброго слова не стоит!» Она горестно вздохнула. Что ж поделаешь, в юности мы все без головы.

Видимо, было что-то такое в ее взгляде и выражении лица, что Владик даже осекся на минуту. Но потом справился с собой и продолжал все тем же «мурлыкающим» тоном соблазнителя пэтэушниц:

— Кстати — меня зовут Владислав.

Анна еще несколько секунд смотрела на него молча. Потом, неожиданно для себя самой, сказала вдруг резко и грубо, будто выплюнула:

— Отвали, козел!

Владик отпрянул от нее, как испуганный конь. Анна видела, как его самодовольная улыбка стекла с лица. Да чего уж там — она сама себе удивилась! Хорошей еврейской девочке из приличной семьи таких слов и знать-то не положено, а уж употреблять — тем более. Так выразиться могла бы разве что черноволосая стерва, которую она сама себе вообразила давеча.

— Отлично, подружка. Отшила негодяя — и что дальше?

Как говорится, помяни черта — и он тут как тут. Анна снова услышала в голове низкий женский голос с хрипотцой. Неужели он теперь всегда будет ее преследовать. Когда-то она читала, что голоса в голове — это признак шизофрении, и теперь даже испугалась.

— А перепрыгнутъ на десять лет назад — разве не сумасшествие? Ты уверена в этом?

Голос звучал устало и печально, но Анна испугалась больше. Неужели ее новая жизнь — только бред? Пожалуйста, пусть это будет не так!

— Замолчи и не мешай мне! — сказала она вслух с неожиданной злостью. — Исчезни!

Какая-то женщина с большой хозяйственной сумкой подозрительно покосилась на нее и отошла подальше на всякий случай. Анна смутилась. «Наверное, я и впрямь произвожу впечатление чокнутой, — думала она, — вон, люди шарахаются. Ничего, я привыкну. Привыкну — и все будет хорошо».

Анна теперь шла медленно, как будто выполнила тяжелую, но необходимую и важную работу. Хорошо выполнила. Думать о том, что конкретно она станет делать дальше, было лень. Будущее представлялось в расплывчато-розовых тонах. Она просто радовалась весеннему вечеру, пьянящему воздуху, а еще тому, что прошла уже немалый путь по городу — и не устала совсем! Ноги не болят, она легко могла бы пройти еще столько же.

Но сейчас ей хотелось только одного — поскорее прийти домой. Войти в квартиру, где каждая мелочь знакома и памятна с детства, вдохнуть воздух, из которого, кажется, еще не совсем выветрился запах маминых пирогов и бабушкиных лекарств, прикоснуться к клавишам любимого рояля — и услышать, как он отзовется ясным и чистым звуком, окинуть взглядом старинный буфет из красного дерева (его еще дедушка покупал!), лампу с розовым абажуром, книжные полки…

Наконец-то ощутить себя дома!

Возможно, потом она немного поиграет — экзамены приближаются, готовиться надо. Или позвонит родителям — просто поболтать, спросить, как дела, услышать их голоса, сказать, что любит и скучает. В семье было не принято особенно нежничать, но сейчас она скажет именно так: папа и мама, я вас очень люблю… И если даже потом заплачет, ей ничуточки не будет стыдно. А может быть, просто уляжется на диване в гостиной и станет читать «Сто лет одиночества» — ведь тогда она так и не дочитала эту книгу! Все как-то недосуг было.

Вот и знакомый дом. Сейчас он выглядит таким новым и красивым! Потом, конечно, в центре настроят архитектурных изысков с башенками для новых русских, но пока это жилье — одно из лучших. Входя в подъезд, Анна машинально поискала глазами кодовый замок, но потом вспомнила, что в конце восьмидесятых люди еще не так боялись друг друга. Она нащупала ключи от квартиры в кармане плаща и чуть улыбнулась. Все-таки в хорошее время она попала!

Анна не стала ждать лифта, взбежала на третий этаж по крутой лестнице. Даже запыхалась немного. Она постояла перед дверью, обитой черной искусственной кожей с табличкой «53», отдышалась — и только тогда стала открывать.

Анна не сразу попала ключом в замочную скважину — руки почему-то дрожали. От волнения, наверное… Она еще удивилась, что дверь не заперта на нижний замок, а просто захлопнута. Надо же, какая рассеянность! В следующий раз надо быть внимательнее.

В прихожей было темно. Она и порог переступить не успела, когда кто-то грубо втолкнул ее в квартиру. Хотела закричать — но рот зажала широкая мужская ладонь. Она забилась в чужих руках, пытаясь освободиться, но куда там! Силы были явно не равны. Потом ее ударили по затылку чем-то тяжелым, и она потеряла сознание…

Когда она очнулась, за окном было темно. Комнату заливал яркий электрический свет. Очки с нее слетели в коридоре, но Анна поняла, что полулежит в большом раскладном кресле в гостиной. Попробовала пошевелиться — и не смогла, руки и ноги надежно связаны. Ее сильно тошнило, кружилась голова, и очень хотелось пить. Аня попыталась разлепить губы, подать голос, но и рот ее был надежно заклеен широкой полоской пластыря.

Она чуть повернула голову и с ужасом увидела, что в комнате все перевернуто вверх дном. А главное — увидела троих крепких молодых людей, которые по-хозяйски, деловито рылись в шкафах и ящиках. Двое были ей незнакомы, но третий… Аня плохо видела без очков, но Владика узнала сразу.

Так значит, он не просто негодяй, но еще уголовник в придачу! Аня только сейчас сообразила, что почти ничего не знала про человека, который почти год был ее мужем. Он говорил, что окончил МАДИ в прошлом году, а с работой пока не определился — и она, дура, верила! Никогда не видела его родителей, друзей, не знала, куда он уходит и почему иногда сидит дома целыми днями — и все равно верила ему.

Она вспомнила вдруг, как однажды Владик принес домой какие-то вещи — шубу, видеомагнитофон и даже маленький телевизор. На ее робкий вопрос он только улыбнулся и рассеянно ответил: «Бизнес, малыш, бизнес! Тебе не понять». Аня тогда сочла за лучшее больше не спрашивать, тем более что вещи он унес в тот же вечер. Теперь ей стало ясно, что это за вещи… И выходит, что она — его соучастница, пусть и невольная!

По спине стекла тонкая струйка холодного пота. Анна крепко зажмурилась, как в детстве, когда в кино показывали что-нибудь страшное. Она просто не могла поверить, что все это в самом деле с ней происходит! Но голоса она все равно слышала, и это убеждало окончательно, что происходящее с ней — не кошмарный сон.

— Что ж ты, Влад, не смог девку убалалаить? Тем более — такую? Не похоже, чтобы к ней мужики в очередь выстраивались. Смотри, теряешь квалификацию!

— Да ну ее, припадочная какая-то…

— Ты смотри, очухалась! Зенки-то открывай, нечего ветошью прикидываться!

— Ничего, сейчас запоет.

Владик решительно шагнул к ней, наотмашь ударил по лицу.

Анна послушно открыла глаза. Она очень боялась рассердить бандитов… Хотя видеть лицо Владика, слушать его голос было еще страшнее.

— Жить хочешь? Говори, деньги где, золото?

Анна промычала что-то нечленораздельное. Она уже готова была сказать, что украшения лежат в буфете, в потайном ящичке, и сберкнижка предъявительская там же, что она отдаст все, лишь бы не убивали, но проклятый пластырь мешал.

— Дурилка ты! Как она тебе скажет с залепленным ртом?

К ней подошел другой бандит, незнакомый, и резко, одним рывком оторвал пластырь.

Анна вдруг поняла, что ее все равно убьют. И сейчас остается всего лишь маленький шанс — закричать, может быть, соседи услышат, вызовут милицию… Она зашлась в таком отчаянном крике, что даже бандиты на миг опешили.

— Молчи, сука! — Тот, кто стоял ближе к ней, попытался зажать ей рот, но Анна укусила чужие пальцы и все равно продолжала кричать. Сильно укусила, наверное, — он отдернул руку, и брызнула кровь.

— Да заткните вы ее, наконец!

Перед глазами мелькнуло лезвие ножа… Потом стало чень больно. Аня еще продолжала кричать, захлебываясь собственной кровью и до последней минуты надеясь, что кто-нибудь придет ей на помощь. Конечно, она не могла знать, что именно в тот вечер соседи — Елена Васильевна и Николай Платонович, пожилая супружеская пара, с которыми ее родители не то чтобы дружили, но церемонно здоровались, встречаясь на лестнице, — уйдут в Театр оперетты, чтобы в который раз посмотреть любимую «Сильву». А другие ничего не слышали — это в панельном доме стены картонные, каждый чих слышно, а в кирпичном звукоизоляция будь здоров!

Анну хоронили в закрытом гробу. Еще бы — судмед-эксперт насчитал восемь ножевых ранений! Родители не успели приехать, поэтому в последний путь ее провожали только подруги и соученики по консерватории. Потом, на поминках, они сидели в ее квартире и почти не разговаривали между собой — слишком уж неожиданной и страшной была эта смерть. Ближайшая подруга Лена зашлась в рыданиях, так что пришлось отпаивать ее валерьянкой. Но не только Анина гибель была тому причиной — ее Владик, ее любимый человек, такой милый, внимательный и нежный, вдруг исчез в никуда внезапно, без объяснения причин. А у нее задержка уже три недели… Раньше это не имело особого значения — ведь они все равно собирались пожениться в самое ближайшее время! Но теперь — пропал в никуда, и по телефону, который дал ей («звони только в крайнем случае, у меня мама очень нервная!»), грубый мужской голос отвечает, что никакой Владик здесь не живет. И требует не звонить больше.

Ленка чувствовала себя потерянной и обманутой. Вместе с подругой она хоронила свои надежды на счастье — такие простые и такие важные.

Владислав Сорокин был задержан через пять лет при попытке вооруженного ограбления инкассаторов. К тому времени за ним уже числилось много всякого… Взяли с поличным, при задержании он тяжело ранил милиционера, а мораторий на смертную казнь еще не объявили. Поэтому он и счел за лучшее взять на себя все «висяки», что сподобились навесить на него шустрые опера, он шел на максимальный тогда срок за свои и чужие прегрешения.

Про Анну к тому времени все уже и думать забыли. Убийство ее так и осталось нераскрытым.