Под солнцем цвета киновари

Глава 1

Лже-Кукульцин растворился в воздухе сразу же после того, как в храм влетел орел. С его исчезновением Тутуль-Шив почувствовал, как все его тело постепенно наливалось живительным теплом, будто он — герой священной Книги Советов, черпающий божественную силу из специально приготовленных девяти напитков. И совсем скоро, как и у первых людей, его тело обрело способность к движению.

— Великие боги, я успел, — в голосе гордой птицы слышались нотки облегчения. Взмахнув крыльями, орел сбросил с себя оперение, обернувшись учителем халач-виника.

— У нас мало времени, Тутуль-Шив, и то, что колдун благодаря своей магии подошел слишком близко к тебе, подтверждает это. В амулете на твоей груди не только магический порошок. В нем с помощью заклинаний я укрыл свое уай, и лишь благодаря тебе я имею связь с миром живых и только советом могу помочь тебе в борьбе с колдуном. Все остальное — овладение твоим телом и прочая ерунда — уловки карлика. Попытка запутать тебя, сбить с толку. Попади амулет в руки Ошгуля, и я пропаду навсегда. В одиночестве ты не сможешь противостоять карлику, и все чаяния на воскрешение народа майя, нашу культуру, знания будут напрасны. Теперь настало время, когда я расскажу тебе обо всех своих замыслах. Мне известны чувства, когда ты не можешь противостоять неотвратимо надвигающимся событиям, обвиняя в этом злую волю. Я знаю, что в этой своей безысходности ты склонен обвинять меня. Но это не так. Виной всех твоих злоключений черная магия Ош-гуля. Ты смог оценить его чары во время сражения, когда в ослеплении ты принял раба за самого карлика. Но это лишь маленькая толика той власти над разумом других людей, которой обладает колдун. Когда ему удалось добраться до хижины, я сумел рассеять его колдовство, и пока твое сознание было затуманено, я заставил тебя принять зелье из трав в амулете. Невольно мне помог попугай, которого ты купил на рынке Чичен-Ицы, — заметив изумление на лице своего ученика, он добавил: — Ловушки Ош-гуля коварны. Попугай был невольным соглядатаем черного колдуна. Это он под покровом своей магии продал тебе попугая. Все, что только могла услышать или увидеть эта птица, становилось достоянием Ош-гуля.

Отсюда и его осведомленность о твоих планах. Теперь о главном. Боги Шибальбы наделили черного мага Ошгуля небывалым могуществом, и даже мне все трудней противостоять его чарам. Но для того, чтобы он поверил в свое превосходство, мне пришлось пустить его в святая святых — под свод этого священного храма. Теперь его путешествие по Дороге богов — вопрос времени.

До того момента, как он сумеет это сделать, нам с тобой предстоит пройти нелегкий путь. Под сводом храма Судеб мне открылась истина. Она в том, что каждый из нас идет своей, уготованной для него свыше сакбеооб.

У кого-то она шире, а значит, можно чуть отклониться от указанного богами пути, а кого-то обступают непроходимые джунгли. Какие-то из этих сакбеооб пересекаются, но многие из таких перекрестков мы проходим не замечая, как не замечаем и не помним людей, которых по воле случая встречаем на протяжении всей жизни. И лишь немногие из нас понимают, что случайных встреч в Великом плане Вселенной быть не может. Для того чтобы хитросплетению этих встреч придать упорядоченный вид, существуют невидимые глазу отправные точки вдоль всего их жизненного пути. Они — словно некий промежуточный итог на перепутье. Так наши мастера возводят небольшие пирамиды на пересечении сакбеооб, где путник должен поклониться богам, перед тем как выбрать нужное направление. На таких значимых для каждого человека перепутьях можно невольно столкнуться с ощущением, что ты уже где-то видел, слышал или говорил что-то подобное. Именно это произошло с тобой в Чичен-Ице, когда ты ждал вестей от верного Кумиль-Ах-Попа. И именно в такого рода местах легче всего столкнуть человека с его судьбоносной сакбеооб. При помощи заклинаний Ош-гуль направил тебя по извилистой тропе испытаний к тому месту, где влияние твоей сакбеооб, ее «зов» будет ослаблен и колдун без особого труда сможет уничтожить тебя, а значит, и меня.

Но Ош-гуль не знает, что человека можно вернуть почти в любую из таких отправных точек. Я разрушу его заклинания и переправлю тебя в Чичен-Ицу. Возможно, ты не понял что-то из того, что я сказал, что-то показалось чуждым, и все же от того, как правильно ты выполнишь мои указания, будет зависеть судьба Земли фазана и оленя. Первое, что ты должен сделать, — это избавиться от пернатого ах-шак-катун Ош-гуля. Затем под прикрытием ночи отправить преданных тебе воинов в сельву…

Вопреки ожиданиям Гурковский не почувствовал, как вошел в воду. Вместо удара о ее поверхность он мягко опустился в клубы густого тумана цвета топленого молока. Его плотная пелена обступила Гурковского со всех сторон. Когда туман рассеялся, Сергей оказался на пустынном берегу мистического моря. Серые маслянисто-свинцовые волны, напоминающие ртуть, необычно медленно катились к берегу. Пляж был похож на огромный, выкрашенный киноварью панцирь, состоящий из гладких лакированных чешуек величиной с ладонь. Гурковский оглянулся. Воздух вокруг него не везде был прозрачным. Вернее, он был прозрачным до определенной своей границы. Гурковский будто бы стоял под гигантским стаканом из матового стекла. Не имея ни малейшего представления, где он оказался и что ему теперь делать, Гурковский шагнул в сторону моря и вдруг взметнулся ввысь. Он — колосс, стоящий на каком-то круглом большом предмете. Внизу на уровне колен проплывали редкие облака. Море оказалось небольшой лужей, а «стакан», прибавив в размере, все так же накрывал его сверху, по-прежнему ограничивая Гурковскому обзор.

Лишь откуда-то сверху, будто через искривленное стекло гигантской линзы, виднелись смазанные очертания каких-то планет. У Сергея закружилась голова, и, оступившись, он стремительно полетел в тартарары.

Очнулся он на краю красной, отполированной до блеска платформы размером с футбольное поле. Рядом через глубокий ров находилась точно такая же, правильной, чуть выпуклой формы. Со всех сторон, куда хватало взгляда, его окружали эти платформы-клоны, будто соты гигантского улья. Гурковский вспомнил берег из лакированных чешуек. Наверное, так они выглядят, увеличенные в тысячи раз. Сергею стало не по себе от мысли, что он в очередной раз сходит с ума. «Что это за место? Куда я попал?» — с того момента, как он покинул свою квартиру, Гурковский получил массу впечатлений, он устал от всякого рода чудес и потому плохо соображал. Но, взяв себя в руки и немного поразмыслив, он пришел к выводу, что находится в параллельном мире, недоступном для теоретического познания. Гурковский предположил, что место, в которое он попал, является буфером между параллельными мирами. Отсюда он мог попасть в любой из тонких миров, но только в приемлемом, гармоничном для этого мира обличье. Иными словами, если его предположения верны и он действительно находится в буферной зоне, то, по аналогии с ЭВМ, Гурковский — некая информация в зоне промежуточного хранения, которую можно не только переслать, но и по необходимости заменить другой. От этой мысли ему стало не по себе.

Нестерпимо захотелось покинуть это место, вызывающее труднообъяснимое смешанное чувство отвращения и страха. Еще не хватало, чтобы его по неосторожности превратили в какую-нибудь скользкую бесформенную тварь, которую ЭВМ отправит куда подальше из-за сбоя в программе. К счастью, этого не случилось. Добравшись до середины платформы, к своему огромному облегчению он вернулся в первоначальное состояние. Волны диковинного океана набегали на берег и, откатываясь назад, оставляли после себя следы свежей краски. Не успел Гурковский подумать о том, что в этот цвет или в его оттенки было окрашено все виденное им пространство, как в небе появился огромный рот.

— Где я? Что со мной происходит? — Сергей не рассчитывал услышать ответ, но сам предмет, висящий на небосклоне, невольно наводил на мысль о его способности говорить. К своему удивлению, он не услышал произносимых им слов. Сергей походил на рыбу, выброшенную на берег и беспомощно глотавшую воздух. Он попытался еще что-то сказать, но осекся от внезапной раздирающей боли. Гурковский невольно вскрикнул. Это принесло новую мучительную волну боли. С открытым в немом крике ртом он согнулся пополам в полной уверенности, что его сейчас вывернет наизнанку. Гурковский был близок к истине. Все его тело содрогалось в конвульсиях. Из него выкатились девять лиловых шаров. Шесть из них были величиной с кулак и три шара поменьше. Лиловые сферы ударялись о поверхность земли и гулко распадались на две равные половины, выпуская пунцовые летучие субстанции. Выпрастываясь из шаров, субстанции металлическим эхом отдавались в голове Гурковского.

«Где», — проскрежетала одна, «Я», — простонала другая. Звук, исходящий от субстанций, казалось, пронизывал насквозь. Барабанные перепонки Сергея чуть не разорвало на части. Раздираемый нестерпимой болью, он сдавил уши руками и стиснул зубы, чтобы не произнести больше ни звука. С ужасом Гурковский ждал, когда начнут распадаться маленькие шары. Он уже догадался об их содержимом. После троекратно отгрохотавшего «Аа-а» наступила оглушительная тишина. В этой тишине, словно в кошмарном немом кино, огромные мясистые губы, нависающие над Гурковским, разверзлись, выбросив к его ногам целый десяток таких же лиловых шаров.

— Не важно, где ты находишься, — сотрясали они его своим звуком. — Думай о главном — ЗАМРИ!

На этом рот исчез, а его место заняла поднятая с моря огромная волна, грозящая накрыть Гурковского с головой. Ее громада надвигалась на него слишком медленно, и у Сергея еще оставалось какое-то время, чтобы обдумать произнесенное ртом. Голова его раскалывалась на части, мешая сосредоточиться. На секунду он открыл глаза. Волна была уже совсем близко. «Почему губы столь категоричны и мне нельзя двигаться? Что может заставить меня сдвинуться с места и что при этом может произойти? — думал он. — Может, дело в передаче информации или ее замене? Не явлюсь же я в таком виде к древним майя! Ни одеждой, ни внешностью я не подхожу на роль индейца. С другой стороны, когда волна обрушится на меня, какой силы будет удар?» Он снова открыл глаза.

Изнутри уже накрывшая его субстанция оказалась цвета киновари, как и панцирный берег, который теперь стал дном этого необычного моря информации. Весь окружавший Гурковского мир был выкрашен в этот цвет. Со всех сторон его обступали пузыри, будто он попал на дно гигантской кастрюли с закипающим супом. Каждый пузырь был размером с него самого и каждый заключал в себе определенную субстанцию. Сорвавшись с места, они медленно поплыли мимо Сергея. Он успел рассмотреть содержимое некоторых из них, которые подплыли достаточно близко. Пузыри выстраивались перед ним как на параде, демонстрируя свою стать. Один нес в себе странное соцветие диковинных цветов, в другом сидело животное фантастической наружности с пятью лапами и несчетным количеством голов, затем мимо проплыли единорог и существо, напоминающее кентавра, карлик, держащий свою голову в руках и протирающий узловатыми длинными пальцами единственный глаз. Пузыри, прикасаясь к Гурковскому мягкой податливой оболочкой, следовали дальше, и вскоре их было вокруг уже целые тысячи. Заинтересовавшись карликом, Гурковский не заметил, как к нему приблизился еще один пузырь.

Внутри него стоял человек. Было очень странно увидеть здесь человека. Сергей уже успел подзабыть, кто он такой и как выглядит, и с неподдельным интересом стал разглядывать человека. У него была голова странной вытянутой формы и скошенные к переносице глаза. На груди висела кожаная сумка, из которой выглядывал человеческий череп. Он был искусно выточен из какого-то минерала и, что самое удивительное, — необычайно чистого, пронзительно-синего цвета, будто заключавший в себе воды древних фьордов. Это была единственная вещь, которая имела здесь другой цвет. Наверное, это обстоятельство еще сильней завораживало, усиливая эффект мистификации в этом странном мире. Большего Сергей не успел разглядеть, так как человек в пузыре, разорвав оболочку, буквально набросился на Гурковского. Сергей вздрогнул и инстинктивно, закрыв лицо руками, отступил назад.

Его тело содрогнулось, словно Сергея пронзил электрический ток. Все поплыло перед глазами, закружилось, будто его втянула гигантская воронка. Через мгновение вихрь уносил его с огромной скоростью куда-то ввысь. Гурковскому стало нечем дышать, и, когда его легкие готовы были разорваться, а затуманенный разум уже начал проваливаться во тьму, он почувствовал поверхность водной глади и, вскинув голову, сделал спасительный вдох…

Солнце стояло в зените, когда улицы Чичен-Ицы огласил чей-то призывный крик.

— Он вернулся! Посланник богов вернулся!

Всего три дня назад в городе прошло пышное празднество Нового огня. Но потом в Земле фазана и оленя случились события, полные драматизма и потрясений.

Узнав о предательстве и пленении Чак Шиб Чака, чилам Чичен-Ицы Хапай Канна выступил с войском против охотников и был близок к победе, когда в решающий момент армия Майяпана нанесла удар в тыл его воинству. Хапай Канна был пленен, а его армия разбита. И теперь подданные страны Чен готовились к новому торжеству. На престол Священного города вступал новый халач-виника Хун Йууан Чак.

Слух о том, что произошло невиданное доселе чудо, моментально разошелся по городу. Встревоженный люд, отбросив все свои дела, спешил на главную площадь к храму с тысячью колоннад. Под его сводами могли запросто уместиться все жители Чичен-Ицы, чтобы услышать нового чилама Игуаль Син Тамина, который перешел на сторону мятежного Майяпана.

И, конечно же, там будет сам Ах-Суйток-Тутуль-Шив, вернувшийся из удивительного путешествия. Никто не сомневался, что это был именно он. И что его возвращение сулило большие перемены в Землях фазана и оленя. Ахмен, наделавший столько шума, был доставлен во дворец и допущен к солнцеподобному Хун Йууан Чаку.

— Так ты утверждаешь, что это был именно Ах-Суйток-Тутуль-Шив?

— Да, мой повелитель.

— И ты сам видел, как он вышел из Колодца смерти?

— Да, несравненный, — он чуть запнулся, будто хотел добавить что-то еще.

— Говори! — голос Хун Йууан Чака дрожал от нетерпения и бессильной злобы. Его взгляд, прикованный к затылку упавшего перед ним ниц ахмена, готов был испепелить жреца.

— Со мной были еще двое жрецов. Они остались, чтобы сопроводить посланца в храм с колоннадами.

Они тоже видели, как из света, идущего со дна колодца, вышел Ах-Суйток-Тутуль-Шив. Он был одет, как и подобает посланцу богов в…

— Хватит! — взорвался Хун Йууан Чак. — Увести его!

В зале, где Хун Йууан Чак сидел в окружении высшего руководства страны Чен, воцарилась гробовая тишина.

Каждый из присутствующих знал, чем могут обернуться слова ахмена, если только перегревшемуся на солнце жрецу не почудилось это воскрешение. И что теперь делать со всем тем людом, что собрался на площади?

— Нельзя позволить какому-то самозванцу появиться в храме тысячи колоннад, — наконец нарушил тишину Хун Йууан Чак. — Их должны встретить наши самые преданные воины по дороге от Священного колодца.

— Мой повелитель, боюсь, что это уже невозможно.

По моим сведениям, вдоль дороги собралось много зевак, — послышался вкрадчивый голос Игуаль Син Тамина. — Но мы все еще можем влиять на создавшуюся ситуацию.

— Каким образом?

— Мы объявим его самозванцем, пускай сначала докажет, что он действительно Ах-Суй… — заметив, как при имени своего племянника новоиспеченный халач-виника вздрогнул, мудрый чилам поправился, — тот, за кого себя выдает. Ваш племянник был образованным человеком. Навряд ли самозванец обладает и сотой частью этих знаний. Я хорошо знал вашего племянника.

Кем бы ни был, ему меня не обмануть. Мы подвергнем выскочку испытаниям халач-виника, через которые он не сможет пройти.

— Какие еще испытания, когда он действительно вышел из Священного колодца? — съехидничал Хун Йууан Чак.

— Понятно, что это обезумевший раб, который решил, что мы его усадим на трон Ушмаля. И скоро все мы будем смеяться над нашими переживаниями, — вмешался халач-виника Майяпана. Он остался в Чичен-Ице в связи с коронацией своего нового союзника, в то время как Ош-гуль не стал дожидаться пышного празднества.

Прихватив плененного Хапай Канна и других именитых вельмож, он во главе своей армии поспешил в Ушмаль.

— Почему тогда невесел блистательный Хунак Кеель?

Или он думает, как объяснить, что в руках у самозванца Священный череп, дарованный майя богами? Я был совсем мальчишкой, когда его сбросили в жертвенный сенот. А может быть, Хунак Кеель думает, что Ах-Суйток-Тутуль-Шив тоже умеет держать свое слово? Помнит ли халач-виника Майяпана слова, сказанные ему у края жертвенной площадки?

— Не мне говорить, что халач-виника Майяпана всегда готов встретиться с врагом лицом к лицу, — с этими словами Хунак Кеель покинул дворец.

Когда Тутуль-Шив увидел над собой овал чистого голубого неба с проплывающим по нему маленьким пушистым облачком, то не сразу понял, что находится на поверхности воды внутри карстового колодца. В его голове мелькнула какая-то туманная мысль. Он вдруг вообразил себя настолько маленьким, что смог поместиться на дне предмета, из которого обычные люди пьют воду.

Вскоре он выбросил эти глупости из головы. К нему стала возвращаться память. Воспоминания захлестнули его горькой волной. Сердце его зашлось болью утрат, и сразу как-то пусто стало в его груди, будто палач вырвал уставшее от невзгод, зачерствелое и сразу постаревшее сердце. И если оно еще жило, то только переполнявшей его ненавистью к врагу и утраченной былой яростью. Память вернула халач-винику все, включая и то, что прежнего Ах-Суйток-Тутуль-Шива не стало.

К тому времени, когда над своей головой он услышал испуганные крики жрецов, Тутуль-Шив уже знал, откуда он и для чего вернулся. Перед ним стояла непростая задача, но трудности только распаляли халач-виника. К счастью, стены колодца не были гладкими. Изъеденная водой горная порода ощетинилась небольшими уступами и карнизами. Тутуль-Шив подплыл к самому нижнему уступу и, уцепившись за подходящий камень, принялся карабкаться вверх. Преодолев всего лишь четверть пути, халач-виника убедился, что выбраться наружу было не только непросто, но и почти невозможно.

Сорвись он сейчас вниз, и ему уже никогда не подняться вновь. Неужто все испытания были напрасны? Нет! Не может судьба насмеяться над ним именно теперь, когда, познав столько лишений и став избранным, он стоял в двух шагах от триумфа. Он станет легким, как перо колибри, гибким, как змея, сильным, как ягуар, проворным, как обезьяна. Тутуль-Шив карабкался по почти отвесной стене колодца, стараясь не думать об усталости, стертых пальцах и сбитых в кровь стопах. Промокшая одежда и превосходная тиара в виде плюмажа из перьев божественного кацаля тянули вниз, но особенно досаждала перекинутая через плечо тяжелая кожаная сумка.

Халач-виника вспомнил одно из последних наставлений, данное Кукульцином в храме Судеб, перед тем, как он возвратился во дворец Чичен-Ицы:

— Тебе придется пройти через испытания в мирах, где нет ни времени, ни пространства. В них идет свой, особенный отсчет. Люди, побывавшие там, сильно меняются. Поэтому здесь все близкое и знакомое тебе может показаться далеким и чуждым. Не бери это близко к сердцу.

— Учитель, вы говорите о царстве Шибальбы?

— Скоро ты сам узнаешь обо всем, Тутуль-Шив, — уклончиво ответил он. — Я заключил договор с богами обоих миров и не могу тебе сейчас все объяснить. Знай только, что это наш с тобой последний разговор.

Тутуль-Шив еще хотел спросить о чем-то, но чилам жестом остановил его.

— Когда ты вернешься, у тебя будет Священный череп.

Береги его, ты должен воспользоваться его силой тогда, когда для этого настанет время, — с этими словами мудрый учитель исчез…

Тутуль-Шив слышал о том, что его далекие предки по линии матери с помощью черепа добывали ритуальный огонь. Но пришедшие к власти тольтеки боялись, что его пламя может разжечь не только ритуальные полоски бумаги, обагренные кровью правителей. Они боялись магии, боялись порабощенного, но не сломленного ими народа. И священная реликвия была отправлена туда, откуда, по преданиям, она и появилась.

Наконец, обессиленный тяжелейшим подъемом, Тутуль-Шив ухватился за гибкие стебли кустарника, росшие у края колодца. Еще с минуту он собирался с силами, затем подтянулся, перекинул ногу через край и вылез на поверхность. Халач-виника выбрался неподалеку от жертвенной платформы, с которой три дня назад шагнул в неизвестность. Его мутило. Разбитые стопы и пальцы рук все сильнее пылали огнем, тело казалось одним сплошным синяком. Помутневшим от боли взором он заметил троих жрецов. Ни живые ни мертвые, словно каменные изваяния, они застыли на краю платформы.

Превозмогая боль, он наконец избавился от перекинутой через плечо ненавистной сумки, удушливой петлей стягивавшей грудь. На примятую траву выкатился череп, выточенный из цельного куска горного хрусталя.

Жестом халач-виника подозвал жрецов. В их обязанности входила встреча посланца богов — в том случае, если бы капризные боги все же надумали отправить жертву из царства теней назад в мир людей. И вот наконец произошло то, чего не видали многие двадцатилетия[26] — посланец вернулся! Это могло означать только одно: грядут большие перемены. В глазах служителей Кукулькана читалось благоговение и страх. Понимая, что для врагов его возвращение нежелательно и что они предпримут любые шаги, чтобы оно осталось незамеченным, Тутуль-Шив решил действовать незамедлительно. Стараясь говорить как можно тверже, он приказал одному из ахменов оповестить жителей Чичен-Ицы о его возвращении из царства Шибальбы, теперь его устами боги будут изъявлять народу свою волю. В доказательство он предъявил Священный череп. Жрецы упали ниц, бормоча молитвы, а самый юный из них побежал в город, разнося по округе небывалую весть.

От жрецов халач-виника узнал о взятии города, пленении Хапай Канна, о предательстве Игуаль Син Тамина и о том, что Ош-гуль со своим войском направился в Ушмаль. Теперь он непременно отомстит каждому из своих врагов, но пока предстояло привести в порядок свои мысли и взять себя в руки. Пройдя через многие войны, испытания и удары судьбы, халач-виника Ушмаля понимал, что ненависть — нехороший советчик, она не должна затмевать его разум. Набираясь душевных и физических сил, он сидел у жертвенного колодца, отрешенным взглядом наблюдая за тем, как вокруг него, исполняя религиозные танцы, жрецы вперемешку с молитвами пели религиозные гимны. Странные вещи происходили с Тутуль-Шивом. В его голове вдруг возникали образы неизвестных ему людей из прошлого, настоящего и отдаленного будущего, сцены из их жизни. На смену им приходили голоса, призывающие исполнить долг, предначертанный свыше. Халач-виника Ушмаля слышал звуки джунглей и замирающую в страхе тишину, которую разрывал грозный рык священного ягуара. Долго не мог понять великий человек Страны низких холмов, откуда эти видения, пока случайно не заметил легкое свечение, исходившее из кожаной сумки. Опустив руку на Священный череп, он почувствовал, как его тело наполнилось былой силой, а затуманенная болью и усталостью голова вдруг просветлела. Мысли стали ясными, а план последующих действий обрел четкие контуры.

Наконец посланец богов приказал жрецам отнести его в город. К тому времени по обеим сторонам дороги, идущей от Священного колодца к главной площади города, собрались сотни горожан, желавших своими глазами увидеть живое божество. Покачиваясь в палантине под взглядами тысяч восхищенных глаз, Тутуль-Шив размышлял о превратностях судьбы. Возможно, что жрецы, несущие сейчас его к величию, еще совсем недавно вели его по этой дороге в совершенно ином статусе…

…Сбитый с толку, оглушенный Гурковский молча взирал на скопище народа в пестрых одеяниях. Огромные полутораметровые перья, украшающие яйцеголовых франтов, копья, луки — все это походило на грандиозное театральное представление или на чересчур реальный сон. Однако он быстро сообразил, что никакой сон не сможет передать то удушающее влажное облако, нависшее над ним и всей «труппой». Гурковский вспомнил, как задыхался, а затем словно в тумане очнулся на дне какого-то колодца. Хотя сперва ему показалось — на дне гигантской кружки. Наверное, от удушья ему привиделся кошмарный мир, в котором слова разрывались с силой артиллерийского снаряда. Затем Гурковский полз по отвесной стене, видимо, это была какая-то гора. Все это с ним происходило по ту сторону пелены цвета топленого молока. Зато теперь его голова прояснилась. Он сидел на деревянном кресле, накрытом шкурой ягуара. В правой руке он сжимал копье, а левой указывал на какого-то человека, одетого, вероятно, по последнему слову моды.

Обилием бус, браслетов и прочих украшений, осанкой и татуировками на лице он заметно выделялся на фоне остальных «денди». Гурковский отметил, что некоторые татуировки были совсем свежими. Стояла гробовая тишина. Почти все участники спектакля находились под навесом из пальмовых ветвей, поддерживаемых сотней каменных колонн, выкрашенных киноварью из его видений. Сам Гурковский восседал на возвышении, а молчаливый «денди» стоял чуть в стороне. Не опуская затекшей руки, он еще раз осмотрел замершую, словно в ожидании какого-то чуда, многотысячную толпу… И вдруг словно кто-то выключил свет. Холодные хлопья тумана цвета кофе с молоком затянули его разум…

…Тутуль-Шив все рассчитал верно. Главная площадь Чичен-Ицы уже не могла вместить всех желающих. Теперь никто не мог убить его, не объяснив причины исступленному в религиозном порыве народу. Тутуль-Шив знал, что по закону его должны были подвергнуть испытанию халач-виника. Простому человеку, не ведавшему законов движения звезд, знаний счета, время посевов, уборки урожая и многого другого, о чем знают жрецы и чему они обучают детей знатных вельмож, никогда не пройти этого испытания. По существующим обычаям Тутуль-Шив уже проходил его, когда вступал на престол Ушмаля, и, разумеется, сумеет пройти сейчас. Не было в учениях жрецов того, чего бы не знал великий человек Ушмаля! Появление носилок вызвало неописуемый восторг. Многие в толпе были свидетелями того, как воды жертвенного сенота приняли Ах-Суйток-Тутуль-Шива. Некоторые из них даже слышали, как халач-виника Ушмаля предупреждал о своем возвращении. И теперь эта новость, обрастая все новыми невероятными подробностями, уже успела облететь город.

На площади поднялся такой силы гвалт, что стоявшие рядом с трудом понимали друг друга. Люди пели религиозные гимны, били в тункули, отовсюду доносилась игра раковин-горнов и флейт. Площадь клокотала, неистовствовала, ликовала, встречая пророка. Конечно, дела наместников богов на земле не должны были касаться простолюдинов, но жители Чичен-Ицы с сожалением относились к незавидной участи их бывшего правителя Чак Шиб Чака. Им было не понять, почему богам угодно посадить на трон его младшего брата, к тому же еще и ах-хольпопа, вступившего в сговор с халач-виником Майяпана. Своенравный и жестокий Майяпан никогда не был в чести у подданных страны Чен, да и непросто было забыть вчерашнее поражение, в ходе которого погибли сотни соплеменников, а многие мужчины и женщины попали в рабство и сейчас направлялись к жертвенным алтарям Ушмаля. Но теперь, после возвращения Ах-Суйток-Тутуль-Шива, все должно встать на свои места. Люди ждали перемен. Халач-виника чувствовал настроение народа и в скором будущем собирался непременно использовать их крамольный дух, но пока три дня и две ночи он должен будет сидеть в храме тысячи колоннад. Все это время тринадцать жрецов во главе со знакомым ему чиламом Игуаль Син Тамином будут подвергать Тутуль-Шива испытаниям. Для начала он должен перечислить всех своих предков по линии отца и матери, чтобы жрецы убедились, что испытуемый действительно относится к альмехенооб[27]. Затем пересказать Книгу Советов. И лишь после этого жрецы приступят к серьезным испытаниям.

Игуаль Син Тамин избегал прямых взглядов с Тутуль-Шивом. Он сразу узнал своего бывшего господина. «Как же так? — думал он. — Как ему удалось выжить? Ведь я ясно видел, как его поглотили воды Колодца смерти.

Почему боги отпустили его? Разве он не нарушал законы предков, не строил храмы в честь новых богов, в то время как старые утрачивали свой прежний блеск?

Разве не пытался он найти в позорной смерти спасения от плена в том памятном сражении с варварами? Ведь я был готов разделить его участь. Тогда он пытался мне что-то объяснить, но я не услышал его. Священный череп — откуда он у него, как не от самих богов! Неужели я заблуждался? Зачем я позволил втянуть себя в заговор против моего господина?» Тяжелые мысли и запоздалое раскаяние лишили покоя Игуаль Син Тамина. Сразу после того, как начались испытания халач-виника, Хун Йууан Чак настаивал на встрече со своим новоиспеченным чиламом, но служитель Кукулькана, ссылаясь на необходимость постоянного присутствия на проверке самозванца, избегал этой встречи. В последний день испытаний мало кто из жрецов сомневался в том, что перед ними настоящий Ах-Суйток-Тутуль-Шив. Тот, кого они подвергали допросу, отлично знал общего предка трех великих династий тольтеков: «Пернатого змея» из Чичен-Ицы, сыновей «Бирюзовой птицы» из Ушмаля и Кокомов из Майяпана. Это был легендарный Се Акатль Топильцин Кецалькоатль из Толлана. При поддержке обитателей Диких земель великий воин без особого труда завоевал ремесленников майя. Знал испытуемый и непростую историю людей шив по линии матери Ах-Суйток-Тутуль-Шива. Много двадцатилетий назад они жили в местечке Ноновалько, но, спасаясь от разбойничьих набегов тольтеков, ушли с насиженных мест. Людей шив вел простолюдин Тепеух. Добравшись до столицы Страны девяти рек — Тулапан Чиконахтан, они двинулись дальше, оставляя за собой могучие воды реки Усумасинты, а затем и горную гряду Чак Набитон — «много каменных ножей».

Несмотря на усталость этих дней, голос Тутуль-Шива был спокойным, а дыхание ровным. Двое суток, сидя в деревянном кресле, без сна и отдыха он отвечал на вопросы сменяющих друг друга жрецов. Лишь изредка эта бесконечная череда вопросов-ответов прерывалась для того, чтобы испытуемый мог утолить жажду маисовой водой. Наступил последний решающий третий кин.

Как ни пытался оттянуть эту тягостную минуту Игуаль Син Тамин, но ему как чиламу и ах-кин-маи Чичен-Ицы требовалось лично, в глубочайшей секретности и в присутствии двух других чиламов задать испытуемому ряд самых сокровенных вопросов. Ответы могли не только безоговорочно подтвердить принадлежность проверяемого к альмехенооб, но и убедить в том, что он истинный посланец богов.

Дни испытаний халач-виника были тяжелым бременем и для служителей Кукулькана, несущих бессменную вахту. Но для Игуаль Син Тамина они были просто пыткой. Как ему поступить, когда Ах-Суйток-Тутуль-Шив ответит на все его вопросы? Теперь в правильности ответов испытуемого не приходилось сомневаться, как и в том, что он действительно халач-виника Ушмаля, его бывший господин. Скоро новоиспеченному ах-кин-маи Чичен-Ицы предстоит огласить результаты этой проверки. Что он скажет огромной армии паломников на площади перед храмом, с каждым часом увеличивающей свои ряды?

Ведь большинство из них уже сделало свой выбор. Чью сторону теперь выбрать ему? Однажды он уже предал Тутуль-Шива. Игуаль Син Тамин не мог не видеть плодов своей измены: на престоле Ушмаля один из самых беспринципных и одиозных правителей майя, а город-гегемон, чье имя отождествлялось не только с культурным и религиозным центром Земли фазана и оленя, но и особой атмосферой свободы духа, теперь утрачивает свою неповторимость под пятой правителя Майяпана. Он понял это сразу, как только узнал о расквартированных на окраинах Чичен-Ицы у-какиль-катун Хунак Кееля. Может быть, не поздно вернуть все на свои места и еще одним, последним, отступничеством искупить свою вину перед истинным наместником богов на земле?

С тяжелым сердцем встретил жрец последнее утро испытаний халач-виника. Во время последнего краткосрочного перерыва перед решающей фазой этого действа он вышел на северо-восточную площадку храма. Сюда не пускали паломников, ее подножие в эти дни было пустынно. Игуаль Син Тамин нарочно искал уединения.

Это были последние свободные минуты, когда он, оставшись наедине с самим собой, должен был принять непростое решение. Жрец вдохнул полной грудью. После удушливой кельи, где проходили допросы, воздух, напоенный утренней прохладой, казался необычайно свежим. Первые лучи солнца уже осветили горизонт. Словно повинуясь их ласковому прикосновению, очнулась от ночной дремы земля и, глубоко вздохнув, выпустила в воздух целое облако испарений. Оно поплыло вверх, причудливо искажая очертания близлежащих холмов, где еще недавно царствовавшая сельва уступила место кубам из плотно пригнанных друг к другу стволов вековых деревьев — печей по производству извести. Будто в ожидании дорогого гостя, с каждой минутой воздух наполнялся теплом. Наконец дыхание земли стало полным, и, словно дожидаясь этого момента, в его дрожащие контуры откуда-то из глубины вынырнул огненно-красный диск светила. «Хороший день для смерти», — подумал Игуаль Син Тамин, и тут же все, что не давало ему покоя, сделалось вдруг прозрачно-ясным, как это утро.

— О несравненный, лучезарный, справедливейший и достойнейший самых дорогих перьев. Дозволь говорить презренному!

Игуаль Син Тамин вздрогнул. Жрец, погруженный в свои мысли, даже не заметил упавшего перед ним ниц гвардейца со знаками отличия халач-виника Чичен-Ицы.

— Говори.

— Вас ждет солнцеподобный Хун Йууан Чак.

— Веди меня к нему.

Воин тут же вскочил на ноги и повел жреца ко дворцу, стараясь избегать чужих глаз. Проведя к покоям Хун Йууан Чака, он, пропустив вперед служителя Кукулькана, встал на караул. По тому, как нервно расхаживал новоиспеченный халач-виника Чичен-Ицы, Игуаль Син Тамин понял, что его ждут давно и что нервы его нового господина натянуты до предела.

— Как проходит испытание? — безо всяких околичностей начал он.

— Пока самозванец ни разу не ошибся, — вторя его настроению, ответил чилам. Стоя на коленях перед халач-виником, он не мог видеть его лица, но был готов поклясться, что оно было белее извести. Прошло несколько минут, прежде чем халач-виника нарушил тягостную тишину.

— Сегодня, независимо от результатов испытания, самозванец должен умереть, — он говорил, и за каждым его словом чувствовался ничем не прикрытый страх и бессильная злоба. — Надеюсь, ты понимаешь, что нам с тобой грозит, окажись он тем, за кого себя выдает?

— Да, мой повелитель.

— Незаметно для остальных ты проведешь в храм воина, что сопроводил тебя сюда. Все думают, что самозванец и есть Ах-Суйток-Тутуль-Шив, не будем их разочаровывать. Скажешь то, что хочет толпа. В это самое мгновение, когда чернь возликует, мой воин убьет самозванца из духовой трубки. Под крики этого никто не заметит. Ты как ах-кин-маи увидишь в его неожиданной смерти знак свыше и скажешь, что боги убедились глазами халач-виника Ушмаля-посланника богов, что дети их по-прежнему чтят своих родителей, что они благословляют вхождение на престол Чичен-Ицы и всей Земли фазана и оленя Хун Йууан Чака и в знак своего одобрения посредством посланника богов передают для меня Священный череп. Теперь, выполнив свою миссию, боги забрали его душу навсегда. После чего передашь мне Священный череп.

«Неплохая задумка, — подумал чилам, — но у меня другие планы». А вслух сказал:

— Повелитель, простите мою дерзость, но мне кажется, что после его смерти следовало бы устроить в память о посланце богов игру в пок-а-ток. И еще этот воин…

— Неплохо, жрец. Я дам распоряжение, — неверно истолкованное хладнокровие чилама немного успокоило Хун Йууан Чака. — Насчет воина не беспокойся, как только будет убит самозванец, он отправится к праотцам.

Вернувшись обратно в храм, Игуаль Син Тамин жестом подозвал воина.

— Когда мы выйдем из святилища, ты укроешься за колонной слева от лестницы. После того, как я произнесу: «Посланец богов», ты пустишь отравленный шип в того, кого вынесут в кресле из храма. Тебе все понятно? — воин кивнул головой. — И смотри у меня! Если что не так, я сам достану из тебя кишки.

Отправив солдата, служитель Кукулькана поднялся в святилище. Два чилама уже ждали его. Все было готово к последнему допросу. Игуаль Син Тамин поднял глаза.

Рядом с жертвенным алтарем в деревянном кресле сидел Ах-Суйток-Тутуль-Шив. Он в упор смотрел на бывшего чилама Ушмаля. Впервые за последние дни жрец не отвел взгляда от недобрых глаз своего господина.

— Человек, тебе известен счет? — спросил он.

— Известен.

— Считай! — приказал Игуаль Син Тамин, и Тутуль-Шив начал счет:

— 20 тунов равны к’атуну; 20 к’атунов равны бак’туну; 20 бак’тунов равны пиктуну; 20 пиктунов равны калабтуну; 20 калабтунов равны к’инчильтуну; 20 к’инчильтунов равны одному алавтуну, или 25 040 000 000 дней, — Тутуль-Шив снисходительно улыбнулся. — Если ты помнишь, жрец, я уже отвечал на эти вопросы пятнадцать тун назад. Впрочем, ты мог этого и не слышать. Тогда ты был всего лишь ахменом. Что ж, неси свои книги-звездочеты, я расскажу тебе, когда богам будет угодно спрятать от людей днем солнце, а ночью луну. А может, тебе интересна Шаман Эк, звезда, которая никогда не меняет своего положения на небе? Или показать тебе, как по расположению скопления Цаб определить, когда наступит праздник Нового огня?

Вместо ответа Игуаль Син Тамин спросил:

— Какова твоя пища?

— Принесите Солнце, дети мои. И пусть оно лежит растянутое на моей тарелке. А на ней кованый пик неба, в середине его сердца. На Солнце должен будет помещён Великий ягуар, пьющий свою кровь. Смотри, солнце, которое требуется ими: священное жареное яйцо. Смотри, пик и пересечение неба, замешенное в сердце: то, что мы называем «благословение». Смотри, зеленый ягуар, крадущийся сверху, пьющий свою кровь; зеленый перец чили, который является ягуаром[29].

Это была загадка, ответ на которую знали только посвященные. Всего загадок было семь, и в каждой заключался потаенный смысл. Тутуль-Шив ждал следующего испытания, когда Игуаль Син Тамин приказал двум чиламам, присутствующим на допросе, оповестить собравшихся у храма паломников о том, что сейчас ах-кин-маи города Чичен-Ица огласит результат испытания посланца богов. Служители Кукулькана удивленно переглянулись, так как еще не все формальности были соблюдены, но ослушаться главного жреца страны Чен не осмелились.

— И пришлите сюда четырех крепких ахменов, — приказал он им.

— Ну что, неверный чилам, вот мы и одни… — Тутуль-Шив хотел добавить еще что-то, но тут Игуаль Син Тамин упал к его ногам.

— Думаешь, это тебя спасет? — презрительно фыркнул халач-виника.

— Нет, повелитель времени, несравненный Ах-Суйток-Тутуль-Шив. Я прошу позволить мне исправить мое предательство и ценой своей жизни спасти вашу…

— …И поэтому правители Шибальбы забрали дух Ах-Суйток-Тутуль-Шива, теперь навсегда, — Хун Йууан Чаку пришлось самому объяснять изумленному люду причину смерти своего племянника, замертво рухнувшего на лестницу храма.

Игуаль Син Тамин отчего-то молчал. Лишь теперь некоронованный халач-виника Чичен-Ицы заметил, что жрец немного поубавил в комплекции, а огромный шлем в виде белой цапли был надет таким образом, что полностью закрывал голову. Лицо же племянника, лежащего в неестественной позе, он не видел вовсе. С самого начала этого фарса, когда четверо ахменов вынесли его в кресле из храма, лицо было скрыто блистательным плюмажем из перьев. Искушенный в интригах царедворец слишком поздно понял, почему, нарушая установленный протокол, посланца богов вынесли в кресле, а не просто вывели в сопровождении жрецов. Игуаль Син Тамин был заметно выше халач-виника Ушмаля.

— Дети солнца, Хун Йууан Чак лжет! — сказал человек в белых одеждах служителя Кукулькана. Он снял шлем, и перед изумленной многотысячной толпой предстал сам Ах-Суйток-Тутуль-Шив. Многотысячная толпа ответила вздохом удивления. — Боги уберегли меня и на этот раз. Хун Йууан Чак, предавший смерти своего брата и вопреки воле богов стремящийся занять место халач-виника Чичен-Ицы, хотел убить и меня, посланца богов. Но вместо этого он умертвил чилама, предателя Игуаль Син Тамина, понесшего заслуженную кару, — он скинул ногой богато украшенную тиару с головы лежащего подле него трупа, развенчивая обман. — Меня вернули боги, чтобы изъявить волю владык Шибальбы.

Тутуль-Шив подошел к ошарашенному Хун Йууан Чаку и вырвал из его руки копье халач-виника Чичен-Ицы, после чего занял кресло, в котором еще недавно сидел переодетый чилам. Кто-то из ахменов предупредительно оттащил в сторону труп. Тутуль-Шив сел в кресло и вытянул левую руку, указывая на Хун Йууан Чака.

Он хотел сказать, для чего он здесь, но неожиданно в глазах потемнело. Халач-виника как будто провалился куда-то и после недолгого падения почувствовал себя внутри другого человека. Тот, в ком он пребывал, с удивлением наблюдал за происходящим, явно не понимая, где находится и что творится вокруг него.

После короткого затмения Тутуль-Шив почувствовал, что вновь становится самим собой. Он, по-прежнему сидя в кресле, указывал на своего дядюшку, а собравшаяся у подножия храма толпа, затаив дыхание, ожидала, что же наконец скажет посланец богов. Тутуль-Шив в свою очередь быстро сообразил, что пауза слишком затянулась, и, пока не пришел в себя Хун Йууан Чак, решил действовать.

— Владыки говорят, — сказал он: — Хун Йууан Чак, помимо нашей воли, нанес на лицо татуировки халач-виника. Мы должны убедиться в том, что он достоин их. Пусть Хун Йууан Чак и Игуаль Син Тамин придут к нам на игру в мяч, как это однажды случилось с Хун-Хун-Ахпу и Вукуба-Хун-Ахпу[30], возомнившими себя равными с правителями Шибальбы!

— Это измена! — опомнившись, взревел Хун Йууан Чак. — Не слушайте самозванца!

— Ты ищешь блистательного Хунак Кееля? — с издевкой спросил Тутуль-Шив. — Халач-виника Майяпана в этот раз не поможет тебе. Иначе он ослушается воли богов и ему самому придется отправиться в Шибальбу.

Может быть, ты высматриваешь того, кто составит тебе пару вместо убитого чилама на тлачтле владык? Тогда возьми посланного тобой убийцу! Он стоит за той колонной, — и Тутуль-Шив указал на воина, бледная кожа которого была покрыта холодной испариной. От ужаса он даже не смог выпустить из рук трубки, доказательства своей вины.

— Не знаю, как тебе удалось спастись, но я все равно сотру тебя в порошок, — прошипел Хун Йууан Чак и подал кому-то тайный знак.

— Поздно, дядюшка, — ответил Тутуль-Шив. Из-за спины старого ах пполок ёки, так и не успевшего вступить на престол Чичен-Ицы, в окружении воинов Ушмаля вышел генерал Кумиль-Ах-Поп.

— Вот подтверждение моих слов, люди ица! — Тутуль-Шив скинул белый плащ ах-кин-маи и достал из скрывающейся под ним кожаной сумки Священный череп.

Толпа неистово взревела. Хун Йууан Чак был обречен.

Глава 2

Правителю грозного Майяпана все-таки удалось всех перехитрить.

От его внимания, конечно же, не ушли ни рваная рана, таинственным образом изуродовавшая за ночь правую щеку предводителя охотников, ни то, с какой поспешностью воины Ошгуля покидали священный город. Он был встревожен ничуть не меньше, чем Хун Йууан Чак, но открыто показывать свою озабоченность не хотел. Напротив, в ночь перед последним днем испытания халач-виника, не посвящая в планы своего нового союзника, он вместе с гвардейцами тайно покинул Чичен-Ицу. Хунак Кеель острее остальных почувствовал угрозу появления Тутуль-Шива. Именно появления, а не возвращения из царства Шибальбы! Как и Игуаль Син Тамин, он сразу узнал ненавистного врага, укравшего у него невесту. Хунак Кеель терялся в догадках, как же удалось спастись Тутуль-Шиву. Кто помог ему выжить? Может, его жертвоприношение — всего лишь талантливое представление в духе «Рабиналь-Ачи»? В этой пьесе так же гибнет главный герой, а затем здравствующие актеры выходят к восхищенной публике! Нельзя быть ни в чем и ни в ком уверенным — там, где царит предательство, наушничество и заговоры.

Не заключил ли сделку за его спиной сам Хун Йууан Чак? Как-никак, они родственники с Ах-Суйток-Тутуль-Шивом. Халач-виника Ушмаля всегда был ловким политиком и сильным врагом. Не один батаб или халач-виника, решившие пойти против правителя страны Пуук, сгинули на этом пути. Сила, обман, интриги, лесть — вот оружие, которое использовал против своих врагов Ах-Суйток-Тутуль-Шив. Зато к друзьям он был прямодушен, благороден и щедр. И если бы не свадьба Тутуль-Шива с прекрасной Иш-Цив-нен и ее смерть во время родов, то молодой правитель Майяпана дружил бы с Тутуль-Шивом. В глубине души Хунак Кеель восхищался многими качествами своего врага. Но тем сильнее он его ненавидел. А что если действительно владыки Шибальбы вернули его на землю? Что ж, их вражде даже боги не указ! В любом случае Хунак Кеель решил на время уйти в тень, не упуская никого из виду. Звериное чутье правителя Майяпана не подвело и на этот раз. Ожидая самого худшего, он, тем не менее, был безмерно удивлен, когда его недремлющие ах-шак-катун доложили о том, что в Чичен-Ицу вошли около семи сотен воинов Ушмаля! Нет предела хитрости и коварству халач-виника Ушмаля и Чичен-Ица!

Теперь для правителя Майяпана все стало на свои места. Когда-то бесстрашный воин Чак Шиб Чак состарился и последние дни, отпущенные ему богами, хотел прожить в мире и спокойствии. Чак Шиб Чак и не думал вступать в конфликт с какой-либо из сторон. Он считал, что лучшей защитой от охотников будет союз трех городов-государств. Против такого мощного триумвирата не выступит ни одна из известных военных сил. Но война его племянника с охотниками разбила его чаяния. Войско дикарей огромно, и, несмотря на успешно начавшуюся кампанию, Ах-Суйток-Тутуль-Шив понимал, что в одиночку такого врага ему будет одолеть нелегко, особенно имея в тылу извечного соперника Майяпана. Тогда он вступил в сговор с Хун Йууан Чаком. План был прост: заманить в ловушку Хунак Кееля и Ош-гуля на праздник Нового огня под предлогом расправы с халач-виником Ушмаля. В обмен он получал поддержку и смещение действующего правителя Чичен-Ицы. Хун Йууан Чаку требовалась легитимность вступления на престол, и Тутуль-Шив «доставил» ее от богов Шибальбы. Затем плененных правителей посланник богов намеревался отправить на жертвенный алтарь. «Ош-гуль, видимо, чтото почувствовал и раньше покинул город. Я же разрушу его дотла!» В то самое время, когда Ах-Суйток-Тутуль-Шив приказал своим воинам взять Хун Йууан Чака под стражу, у-какиль-катун Майяпана ворвались в город.

Это была беспощадная кровавая битва. Застигнутым врасплох гвардейцам Ушмаля ценой больших потерь удалось остановить продвижение врага и закрепиться в западной части города у храма Утренней звезды. Тутуль-Шив, превосходный стратег, к тому же отлично знающий город, направлял небольшие мобильные отряды в обход прямого столкновения в тыл Хунак Кеелю. Этими вылазками он отвлекал главные силы противника, сконцентрированные у храма Утренней звезды. Его воины действовали, как дикие пчелы, жалящие взбешенного зверя, отгоняя его от своего улья. Воины в шлемах в виде орла гвардии Ушмаля появлялись в самых неожиданных местах, наносили удар и так же стремительно отступали, заманивая врага в заранее подготовленные засады. Хунак Кеель был в ярости, но тактике Тутуль-Шива ничего противопоставить не мог. Его солдаты были измотаны, а потери слишком велики, чтобы продолжать сражение, и с наступлением сумерек воины Майяпана отошли в занятую ими часть города.

Ах-Суйток-Тутуль-Шив сидел на верхней площадке храма Утренней звезды, наблюдая за тем, как в лучах угасающего солнца горел город его отрочества. Впервые после смерти жены его глаза наполнились влагой. Как и тогда, не в силах что-либо изменить, он беспомощно смотрел, как умирает жемчужина Земли фазана и оленя город Чичен-Ица. Тутуль-Шив сжал кулаки с такой силой, что пальцы побелели. Что ж, он сумеет запомнить этот день до мелочей, чтобы потом заставить халач-виника Майяпана страдать так же, как сейчас страдает он сам.

Ни одно из обескровленных сегодняшней битвой войск не могло удержать Чичен-Ицу, нуждаясь в отдыхе и пополнении. И как бы сильно ни жаждал Хунак Кеель смерти своему врагу, он отдавал себе отчет в том, что исход сражения не в его пользу и что теперь он сам рискует попасть в руки Тутуль-Шиву. Халач-виника Майяпана угрюмо смотрел, как его воины поджигают здания и храмы непокоренного города. И это было все, чем он мог отплатить молчаливым стенам за удар, нанесенный его честолюбию.

— Что ж, тебе удалось отстоять Чичен-Ицу, Тутуль-Шив, но и ты не надолго задержишься в ней. Я вернусь сюда сразу же, как только встречусь с моей армией! — голос Хунак Кееля дрожал.

Взглянув в последний раз на громады пирамид, так манившие его своей неприступной величественностью, он приказал выдвигаться. Глухо ударили тункули, и под надрывный вой раковин-горнов мимо волнистых шеренг связанных между собой пленных неспешно проплыли носилки ненавистного халач-виника Майяпана.

Под резкие выкрики охранников и удары кнутов спутанные ряды невольников побрели за царственным палантином. Среди покрытых копотью, забрызганных кровью, изможденных ранами узников выделялся один высокородный вельможа. На его плечах красовался ослепительный плащ, сотканный из перьев редких тропических птиц, а голову венчал убор в виде божественного кацаля. Еще вчера он был вершителем судеб, теперь — заговорщиком, которого обманули союзники, ах пполок ёки и убийцей своего брата. Он так и не унаследовал трон священного города, воспетого в самых дальних уголках Земли фазана и оленя.

Хун Йууан Чак, униженный и раздавленный, шел в веренице пленных простолюдинов. Как часто на праздниках в Чичен-Ице или других городах, куда его приводила опасная дорога поклоняющихся Эк Чуаху, ему приходилось наблюдать такую же картину. Думал ли он тогда, стоя на пирамиде или вальяжно развалившись в богато украшенных носилках, что будет сам выступать в роли тех несчастных, что проходили мимо него на жертвенный алтарь! Плененный Тутуль-Шивом, он возликовал, увидев ворвавшиеся в город передовые части Майяпана.

Внеся сумятицу в ряды воинов Ушмаля, у-какиль-катун Хунак Кееля без труда отбили его, но скоро радость сменилась удивлением, удивление — отчаянием, а оно в свою очередь тупой безысходностью. «Хунак Кеель — лживое порождение Болон-Тику! Да возьмут его боги на седьмой круг ада! Он предал меня, не удостоив даже взглядом. Как я мог довериться ему? Сначала моими руками он убил моего брата, потом обратил в рабов мой народ, теперь гибнет в огне мой город. Нет мне прощения!»

— Хун Йууан Чак попытался посмотреть в сторону так горячо им любимого города, но стягивающая шею петля мешала, так как была основательно примотана к длинной связке бамбуковых палок, к которой, так же как и ах пполок ёки, были привязаны шеи еще семерых человек.

И все же краем глаза ему удалось увидеть ужасающую картину, в которой шла безмолвная война огня с камнем, воспламененная и оставленная здесь ушедшими людьми. Опустевшая, брошенная на произвол Чичен-Ица была объята пламенем.

Непросто было совладать огню со старыми стенами столицы страны Чен. Обезумевшее пламя, с легкостью пожиравшее деревянные конструкции, разбивалось о холодные базальтовые монолиты храмов. Тогда ему на помощь приходил ветер, извечный приятель пожарищ.

Он срывал объятую пламенем кровлю и кидал ее на застывшее волнение булыжных мостовых. И вскоре, вдоволь нализавшись терпеливого камня, огонь снова затухал. А гуляка ветер, разметав его остатки, вновь взлетал на пирамиды и уже с догорающих святилищ вздымал ввысь гигантские снопы искр, пропадавшие в ночи гдето на полпути к звездному небу. Будто и не город это был вовсе, а долина вулканов, вдруг оживших огненным дыханием властителей Шибальбы. Не успели они потухнуть, как багровым заревом занялась восточная окраина Чичен-Ицы, указывая место, где вышло из города войско Хунак Кееля. Деревянные лачуги крестьян, словно самые быстрые гонцы страны Чен, передавали друг другу смертоносную эстафету огня, и вскоре прекраснейший город Земли фазана и оленя был заключен в огненное кольцо. Ах-Суйток-Тутуль-Шив не стал дожидаться, когда воздух Чичен-Ицы, пропитанный удушливой гарью и смрадом горящих трупов, отравит его светлые детские воспоминания. И, хотя сражение с Майяпаном не было проиграно, он с тяжелым сердцем покидал город своих предков. Он знал, что улицам и площадям Чичен-Ицы больше не суждено видеть паломников, пышных процессий и веселых празднеств. Его жертвенные алтари уже никогда не обагрятся кровью. Тутуль-Шив спешил покинуть столицу страны Чен. Возвращение из царства мертвых обязывало халач-виника выполнить волю тех, чьи помыслы и желания уже давно овладели его разумом…

Гурковский был свидетелем этой драмы. В очередной раз вынырнув из тумана забвения, он обнаружил себя сражающимся рука об руку с кровожадными индейцами, которые недавно взирали на него как на бога.

Он быстро разобрался, кто есть кто. С ним было около пятидесяти человек, отчаянно пытавшихся пробиться сквозь ряды неприятеля к своим, наседавшим на врага с противоположной стороны. Его маленький отряд держал оборону у верхнего края лестницы храма с колоннами. Снизу их атаковали полуголые раскрашенные дикари, разя налево и направо увесистыми дубинками, увенчанными обоюдоострыми лезвиями. Гурковский, словно зритель в VIP-зале, наблюдал за происходящим, удобно расположившись внутри самого себя. Как будто он был актером креативного фильма и просматривал уже отснятый материал.

Пролетевшая рядом стрела обожгла плечо. Сергей вскрикнул, вместе с ним вскрикнул и тот, в чьем теле он сидел. «Как же так? — удивлялся он, не желая верить своим чувствам. — Ведь это мое тело! Кому еще оно может принадлежать?» И тут Гурковский почти физически ощутил, как тот, в чьем теле он пребывал, замер, словно прислушиваясь к себе. Сергею стало неприятно, он почувствовал навалившуюся на него со всех сторон тяжесть. Тысячи маленьких иголочек прикоснулись к нему, обволокли колючим бинтом все его тело. «Что за бред!» — успел подумать он и провалился в тартарары.

Окруженный хаосом знакомых, но не узнаваемых предметов, он поднимался вверх, падал вниз, его подбрасывало, крутило, кидало, бросало из стороны в сторону, пока наконец он не оказался на краю огромного карстового колодца. Гурковский сделал большой вдох и снова полетел вниз, укрываясь в мутной воде от гигантской, с гнойными нарывами, когтистой лапы. Огромный рот плевал в него снарядами слов. Они толкали его наверх, все ближе и ближе к дрожащему пятну света. И вот, когда легкие были готовы разорваться от удушливого газа, Гурковский сделал спасительный вдох, и снарядыслова разорвались в его дребезжащих перепонках:

— Я, Ах-Суйток-Тутуль-Шив, великий человек Страны низких холмов и повелитель города Ушмаль!

Гурковский очнулся. Он стал другим. Память вернула ему все, всю его жизнь до мельчайших подробностей, до секунды. В книге «Жизнь и смерть Сергея Гурковского» он знал любую главу, страницу, строчку. Ему было тесно и неуютно в своем-чужом теле. Он хотел вздохнуть полной грудью, расправить плечи, размяться. Но тот, второй, не позволял ему, он сражался за свою жизнь, а значит, и за его. Гурковский вернулся в тот же «кинокадр», будто киномеханик, ожидавший его возвращения, нажал на паузу в кинопроекторе. Еще секунду мир пребывал в чудовищной спячке. Воины застыли лицом к лицу с занесенными дубинками, дротиками, обсидиановыми ножами. Перекошенные, забрызганные кровью, с налитыми до предела бронзовыми мускулами, они только ждали команды, чтобы вновь с остервенением броситься на врага. И никто уже не мог остановить эту резню. «Игра!» — и под шум ожесточенного боя люди продолжили свою кровавую работу.

— Повелитель времени, — услышал Гурковский будто через фанерную перегородку. К его (их) ногам пал ниц человек с головой орла. — Кумиль-Ах-Поп со своими укакиль-катун не успеет расчистить для вас дорогу. Воины Майяпана развернули отряд с атл-атл и крюками.

Другой отряд майяпанцев вот-вот зайдет к нам в тыл с восточной стороны храма.

Человек-орел замолчал, но за этим молчанием угадывался немой вопрос. С высоты пирамиды хорошо просчитывался замысел врага. Гурковский-Тутуль-Шив окинул взглядом место боя. В ста локтях от подножья пирамиды, шаг за шагом приближаясь к ее основанию, отчаянно бились с неприятелем его воины, возглавляемые преданным генералом Кумиль-Ах-Попом (Гурковский был приятно удивлен, когда обнаружил, что не лишен понимания происходящего, и мог с легкостью пользоваться «базой данных» его второго «Я»). Внизу, на расстоянии полета стрелы, у самого края вздымающейся вверх лестницы, встал на изготовку отряд с копьеметалками, а за спинами второй и третьей шеренги атакующих майяпанцев прятались воины с бамбуковыми палками с острыми серповидными крюками на конце. Гурковский уже знал, что такими крюками стягивали за ноги солдат с крутых, с голень высотой, ступеней лестниц пирамид.

Ситуация была крайне сложной, но не безнадежной. И снова проснулись тысячи колючек:

— Внимание! Сжаться в кулак. По команде скатываемся вниз!

Воин вскочил на ноги, и под клювом грозной птицы Гурковский увидел пылающие глаза его гвардейца из ордена Орла. Это был особенный свет, излучавший отвагу, беззаветную преданность своему повелителю, воин полыхал ненавистью к врагу и презрением к смерти. Будто обжег Сергея этот взгляд. И вновь, как и у края карстового колодца, его захлестнуло необыкновенное чувство гордости за свой великий народ, а вместе с тем пришли решимость, ярость и вера в своё предназначение, а значит, и непобедимость. Через минуту откуда-то снизу призывно затрубила раковина-горн. Как по мановению волшебной палочки, бойцы Майяпана первых шеренг, только что напиравших на гвардейцев Ушмаля, пали ниц, накрывшись щитами.

— Вперед! — Гурковский замер, понимая, что сейчас решается вопрос жизни и смерти.

Окруженный своими воинами, он ринулся вниз. Навстречу уже летел смертоносный дождь из дротиков. Но время было упущено. Пролетев над головами гвардейцев, копья, не причинив ушмальцам ощутимого вреда и лишь задев задние ряды, попадали на щиты лежащих майяпанцев. Тутуль-Шив вовремя разгадал план неприятеля и предпринял единственно верный, хотя и опасный маневр. Враг не ожидал таких быстрых и слаженных действий со стороны ушмальцев и запаниковал при виде несущегося на него сверху гигантского, ощетинившегося копьями кулака из воинов с хищными орлиными клювами вместо голов. Они действительно походили на сорвавшуюся с горной вершины стаю орлов, выкинувших вперед свои когтистые лапы. Гвардейцы врезались в ряды смутившегося неприятеля, сбрасывая его с лестницы, опрокидывая вниз пролет за пролетом.

Они слились в единую бурлящую, клокочущую массу, скатывающуюся к подножию пирамиды, оставляя после себя кровавый след истерзанной плоти. К колоннадам Тутуль-Шив довел лишь десять своих бойцов. Там их встретил ликующий Кумиль-Ах-Поп. Пораженные мужеством врага, майяпанцы отступили. Это предоставило время для перегруппировки и отхода в западную часть города — ближе к старой Чичен-Ице, хорошо известной халач-винику и малознакомой Хунак Кеелю…

Глава 3

Ах-Суйток-Тутуль-Шив не почувствовал, как входит в воду, он как-то сразу оказался в густом молочном тумане, будто слегка подкрашенном семенами какао. Он уже не падал, а парил, удерживаемый когтистыми лапами гигантского сокола.

— Я Вок, посланник Сердца небес — Хуракана! — услышал он над собой голос птицы. — Слушай меня, человек! Я отведу тебя к владыкам Шибальбы. Ты тот, кому они согласны дать Священный череп. Ты будешь молчать или умрешь.

…И вот они начали спускаться по дороге в Шибальбу по очень крутым ступеням. Они спускались вниз до тех пор, пока не подошли к берегу постоянно изменявшейся реки, быстро текущей между двумя склонами узкого ущелья, называвшимися Нусиван-куль и Кусиван, и переправились через нее.

Затем они подошли к берегу другой реки, реки из крови, и пересекли ее, но не пили из нее, они только переправились на другой берег, и поэтому они не были побеждены. А затем они подошли к другой реке, реке целиком из гноя; но она не принесла им вреда; они снова прошли беспрепятственно…

…двинулись дальше, пока они не пришли на место, где соединялись четыре дороги…

…И вот первыми, кого они увидели там, были сидящие деревянные куклы, изготовленные обитателями Шибальбы…

…Там были Шикирапат и Кучумакик, владыки с такими именами. Они были те двое, которые причиняют кровотечение у людей.

Там были другие, назывались они Ах-Альпух и Ах-Алькана, тоже владыки. Их делом было заставлять людей пухнуть, чтобы из их ног изливался гной, и окрашивать их лица в желтый цвет — эта болезнь называется чуканаль, или желтуха. Вот над чем владычествовали Ах-Альпух и Ах-Алькана.

Там были владыка Чамиабак и владыка Чамиахолом, жезлоносцы Шибальбы, в руках которых были символы смерти — посохи из кости. Они заставляли людей чахнуть до тех пор, пока не оставалось ничего, кроме черепа и костей, и тогда люди умирали, потому что живот у них приклеивался к позвоночнику. Вот что было делом Чамиабака и Чамиахолома, как именовались эти владыки.

Там были также владыка Ах-Альмес и владыка Ах-Альтокоб; их делом было приносить людям несчастья, когда те находились перед своим домом или позади него, — так, чтобы их нашли израненными, распростертыми, с лицом, уткнувшимся в землю, мертвыми. Вот над чем владычествовали Ах-Альмес и Ах-Альтокоб.

Там были, наконец, владыки по имени Шик и Патан. Их делом было заставлять людей умирать на дороге — то, что называется внезапной смертью, — заставляя кровь устремляться к их горлу, пока они не умирали, изрыгая кровь. Делом каждого из этих владык было наброситься на них, сжать их горло и сердце, чтобы хлынула у них горлом кровь во время пути. Вот над чем владычествовали Шик и Патан.

Окруженный тенями-привидениями, Тутуль-Шив испытывал неописуемый ужас. С самого начала их пути по извилистой, будто тело змеи, пещере, ведущей глубоко под землю, его преследовали такие страхи, что и осознать их было невозможно. Трепетала каждая его жилка, каждый волосок. Ужас, порождаемый самими стенами пещеры, неуклонно ползущими вниз, пропитывал душу, парализовывал волю. Неосторожные шорохи или кем-то издаваемые жуткие вздохи во тьме, пропитанной нечистотами, сыростью и гниением, вызвали в халач-винике тошнотворные приступы страха, комом подступавшие к горлу. Но теперь, оказавшись среди властителей Шибальбы, Тутуль-Шив был близок к обморочному состоянию. Все его тело лихорадило, он больше не мог терпеть, только краем сознания удивляясь, почему он еще жив. Жив? Но тут сквозь пелену помутневшего рассудка донеслись голоса.

— Я тот, кто соединяет оба мира. Я посланник Какулха-Хуракан, Чипи-Какулха и Раша-Какулха[33], я должен выполнить договор между владыкой Хураканом и владыками Хун-Каме и Вукуб-Каме — двумя высшими судьями Шибальбы.

— Мы знаем, кто ты, — ответили две тени. — Это и есть тот смертный?

— Да.

— Талисман с ним?

— Вот он.

Зуб ягуара лег в покрытую нарывами когтистую лапу, протянутую к спутнику Тутуль-Шива.

— Что ж, уговор есть уговор. Чамиахолом, дай этому смертному череп на твоем посохе.

На плечо халач-виника лег тугой кожаный перехват. И в это же мгновенье Тутуль-Шива вывернуло наизнанку.

Не в силах больше удерживаться на ногах, он как подкошенный рухнул на ледяной пол пещеры. Он видел, как изошедшее из него эфемерное свечение в виде человеческой фигуры медленно поплыло в сторону теней. На полпути к ним фантом, будто прощаясь, обернулся.

— Кукульцин?! — невольно слетело с губ халач-виника.

К счастью, он произнес это настолько тихо, что его не услышал даже его спутник.

— Плата за твое спасение и спасение твоего народа, — сказал сокол, повернувшись к Тутуль-Шиву.

По сводам холодной камеры пещеры поползли едкие смешки, перераставшие в дикий хохот.

— Поздно! — перекрикивая хрюканье, ржание и гогот, ответили две тени. — Ничто уже не спасет смертных!

Бог с белой кожей идет в окружении собак преисподней.

Скоро Кецалькоатль будет здесь!

Несомый чьими-то сильными лапами, Тутуль-Шив бредил. Ему чудилось, как натянутый до предела ветром мускул из огромного полотнища тащил по волнам безбрежного океана к Земле фазана и оленя гигантскую лодку, в сотни раз превосходившую те, которые он когдалибо видел в своей жизни. Они у берегов его земли. Из лодки на берег выходит сам Кецалькоатль! У него необычная белая кожа и растительность на лице. Его тело защищено непробиваемым куйюбом, а голова покрыта шлемом из такого же прочного блестящего материала.

За ним выходит еще один и еще… Их сотни, на привязи они держат собак с сильными челюстями. Много горя принесли они с собой. Их собаки рвут людскую плоть, их трубы, с грохотом изрыгающие огонь, везде сеют смерть, сами они, слившись с чудовищами о четырех ногах, словно вихрь, налетают на города и селения, оставляя после себя горы трупов и пепелища. Страшно было во сне, будто не покидал он вовсе царство Шибальбы. И снова другое видение. Отчего-то теперь у него самого белая кожа. Он живет в доме, где много этажей, в городе, которому не видно конца. В нем не найдешь пирамид, зато приходит время, и в город влетает целый рой белых мух. Они преобразовывали все вокруг, деревья сбрасывают листву и становятся похожи на выбеленные водами Чаака скелеты чудовищных животных, крыши домов превращаются в ритуальные шлемы жрецов из белых перьев цапли, а землю устилает огромный серебристый ковер, напоминающий тот, из его детства, что лежал у трона отца. Мухи падают на голые руки, словно дикие пчелы, жалят холодом и гибнут, превращаясь в капли росы…

— Очнись, — разорвалось в его голове.

Тутуль-Шив лежал на выкрашенном киноварью гигантском панцире броненосца. Высоко в небе, там, где должно быть солнце, висел огромный рот. Рядом, запустив под крыло крепкий клюв, приводил в порядок свое оперенье сокол. Заметив, что халач-виника пришел в себя, он сказал:

— Тебе пора. Ни о чем не спрашивай. Теперь с тобой есть Память желтых магов, ты знаешь, как спасти свой народ и уничтожить орден черных колдунов. Когда ты вернешься в мир людей, ты вспомнишь об этом.

Тутуль-Шив ничего не понял, но ослушаться сокола не решился. Он удивленно оглядывал на себе праздничное облачение, дивясь самому дорогому — длинным перьям кацаля, перламутрово-зеленым каскадом спадающим с его головы. Сокол заметил его изумленный взгляд.

— Подарок Хуракана. А теперь думай о главном — замри! — сказал он и, расправив крылья, взлетел ввысь.

Ах-Суйток-Тутуль-Шив поднялся навстречу надвигающейся на него, закрывшей собой полнеба свинцовой волне…

На третьи сутки изнурительного похода войско Ошгуля было готово войти в Ушмаль. Предводитель охотников с Диких земель стоял на холме и словно зачарованный смотрел на город своей мечты. С той памятной ночи, когда он, выбравшись из-под груды окровавленных тел, словно вор, крался по темным улицам Ушмаля, он не видел его прекрасных дворцов, пирамид и площадей. Теперь он здесь! Город разросся, стал еще краше и величественнее. Сколько раз в своих мечтах он возвращался в него снова и снова как победитель, триумфатор, властелин! «Пирамиду Чаака я назову в свою честь. Это Пирамида волшебника!» — думал он, глядя на ту самую пирамиду, с которой его сбросили по приказу Ах-Суйток-Шива. Только теперь она была гораздо выше и красивее. Но отчего-то карлик не чувствовал себя победителем. Никто не препятствовал ему войти в город, подняться на пирамиду Чаака и возвестить миру о новом правителе страны Пуук — халач-винике Ош-гуле. Карлик настороженно всматривался в пустые улицы города, гадая, куда могли подеваться жители. Неудачи, преследовавшие колдуна в последнее время, заставили его действовать с удвоенной осторожностью. Хотя то, что желтый маг в последнюю минуту все же сумел выскользнуть из его рук, скорей досадное недоразумение. Теперь, когда он знает дорогу в Храм Судеб, смерть Кукульцина — дело времени. Больше всего Ош-гуля беспокоили фрески на стенах, буквально в последнюю секунду его пребывания в храме поменявшие изображение казни Тутуль-Шива на скорую кончину Ош-гуля. Как такое возможно? Тутуль-Шив схвачен и, если верить его лазутчикам, сброшен в жертвенный сенот. Именно о таком развитии событий рассказывали фрески Храма Судеб до того, как в последний момент на них кардинально поменялись победители и поверженные. Карлик посмотрел на золотую бабочку, украшение, принесенное из Чичен-Ицы лазутчиком. Рука чужеземного мастера с филигранной точностью передала хрупкость ее наряда. Стоило подуть легкому ветерку, и ее тончайшие золотые крылышки мелко дрожали, будто очнувшись от долгого сна, а серебряная нить усиков удивленно подрагивала над играющими в лучах солнца нефритовыми бусинками глаз. Черный маг узнал это украшение. Таких бабочек было всего две в Земле фазана и оленя. И обе он подарил Хун Йууан Чаку в знак их союза. Со слов его ах-шак-катуна, это украшение из страны Оз накануне праздника подарил Тутуль-Шиву его дядя Чак Шиб Чак. Теперь одна из них вернулась к нему. История повторяется… Теперь, когда Тутуль-Шив мертв, кто же его, Ош-гуля, может предать смерти, как это указано на фреске из Храма Судеб? Раздумья Ош-гуля прервал командир отряда ах-шак-катун, посланных карликом проверить брошенный город.

— Справедливейший, непревзойденный…

— Говори, — прервал светское обращение своего офицера карлик.

— Ушмаль пуст, повелитель.

— Что значит пуст? Его оставили воины?

— В Ушмале нет ни одной живой души. Мы проверили каждый дом крестьянина, дворец, храм.

— Куда же все подевались?! — взревел Ош-гуль.

— Не могу знать, повелитель времени.

— Возьми людей сколько тебе понадобится. Обшарить все окрестности, заглянуть под каждый куст!

— Слушаюсь, повелитель, — не разгибая спины, воин удалился прочь.

Наступали сумерки, а известий от лазутчиков так и не было слышно. Ош-гулю не терпелось войти в город, и, соблюдая все предосторожности, карлик повел свои войска в Ушмаль. Там его встретил все тот же офицер.

— Повелитель, мы никого не обнаружили.

Город действительно оказался пустым. Ош-гуль отказывался что-либо понимать. Он лично обошел несколько жилищ. В домах простолюдинов на своих местах лежала нехитрая утварь, а во дворцах вельмож нетронутой оказалась даже одежда. Жилища казались ненадолго оставленными людьми, только что вышедшими по своим обыденным делам. Теперь, предчувствуя неладное, карлик, напротив, хотел как можно быстрее покинуть город-призрак, но солнце неумолимо клонилось к западу, а его воинам был необходим отдых. Утром Ош-гуль решил уйти из города. Пышное празднество в честь его победы, как он того желал, в опустевшем городе казалось неуместным. Что ж, он уйдет из Ушмаля, но на память о себе усеет площади города мятежниками Чичен-Ицы, которые без того сковывали движение его войска. Отдав распоряжение принести в жертву всех пленных рабов, включая и высокородных вельмож Чичен-Ицы во главе с Хапай Канна, Ош-гуль под удары жертвенных тункулей отправился в покои халач-виника Ушмаля. Ночью его разбудили крики воинов и шум сражения. «Только воины Тутуль-Шива могли напасть ночью», — пронеслось у него в голове. Ош-гуль, окруженный своей гвардией, выбежал на улицу. Он не верил своим глазам. На вершине пирамиды шел бой. Откуда-то из ее недр прибывали и сразу вступали в битву все новые и новые отряды противника. Под покрывалом ночи, словно воины Тьмы, они молча выходили из храма Чаака и бросались на пришедших в ужас дикарей.

— Воины Чаака! — иступленно вопили они. Казалось, теням, выходящим из храма, не будет числа. Потеряв остатки мужества, солдаты Ош-гуля, не разбирая дороги, в панике бежали прочь. Карлик догадался о хитрости неприятеля. Почему он сам не осмотрел стены храма так сильно выросшей пирамиды?! Нет предела коварству врага, попирающего святыню и сами законы предков!

Храм был осквернен присутствием простых смертных.

— Жалкое порождение обезьян! — бесновался карлик.

— В храме потайная комната, убейте их! — но его воины уже не слышали своего правителя. К тому времени шум сражения донесся и с окраин города. Со всех сторон к Ош-гулю сбегались насмерть перепуганные гонцы, чтобы сообщить о том, что на город напали несметные полчища врага. В царившей неразберихе, сумятице и панике Ош-гуль уже ничего не мог предпринять. Ему оставалось лишь покинуть город своей мечты, так и не покорившийся ему Ушмаль…

Сокол не обманул его. С первой минуты своего возвращения Тутуль-Шив действительно знал, как одолеть колдуна Ош-гуля. И теперь с остатками своего воинства он направлялся туда, откуда, даже не притронувшись к врагу, сможет уничтожить его. Раньше, на дне колодца, ему казалось, стоит лишь выбраться наверх, и боги сами расчистят перед ним дорогу, но развернувшиеся затем события показали халач-винике, что одного благословения мало, даже если оно исходит от самих богов. «А может быть, так думал другой, тот, что внутри меня? Как это случилось? Для чего он во мне? Почему я понимаю его так же хорошо, как самого себя, ведь он такой другой?»

Тутуль-Шив знал: только в тайном месте, куда он направлялся, сможет получить ответы на все вопросы. Это было святилище магов желтого ордена — Баланканче, алтарь ягуаров. Их тайное оружие в борьбе против извечного врага — черного ордена, зла, оставленного в наследие людям белокожим богом Кецалькоатлем. Лишь в самых крайних случаях, раз в пятьдесят два года, после торжеств, посвященных празднику Нового огня, разрешалось тревожить ту силу, что таилась в алтарях Баланканче. Святилище находилось в нескольких километрах к востоку от Чичен-Ицы. Никто, кроме самых высокопоставленных членов этого ордена, не должен был знать о его существовании. Осталось бы это тайной и для халач-виника Ушмаля, не заплати за это знание Кукульцин владыкам Шибальбы непомерно высокую плату. Вскоре возглавляемый им отряд подошел к подножию скалы.

Отдав распоряжение стать лагерем, Тутуль-Шив, прихватив с собой лишь кожаную сумку с черепом из горного хрусталя, скрылся в одной из расщелин. Память многих поколений желтых магов, скрытая в Священном черепе, привела его к скрытому от глаз непосвященного человека отверстию в пещеру. Протиснувшись в узкий проход, Тутуль-Шив в кромешной темноте стал спускаться вниз. Странно, но сырая, словно тяжелое облако тумана, тьма почему-то не пугала его.

По мере продвижения вперед перед ним выплывали хранимые в памяти образы многих коридоров и залов, виденные здесь служителями желтого ордена несколько двадцатилетий назад. Время от времени из их проемов до него доносились приглушенные голоса, указывающие ему дорогу. Покрытые липкой грязью, вытесанные в камне ступени уводили халач-виника все дальше в глубь пещеры. Вдоль лестницы росли из пола обоюдоострые, будто увенчанные обсидиановыми наконечниками дротики, конусы известняковых сосулек. Каждый раз, когда он случайно натыкался на них, сосульки звенели, оставляя на его теле кровавый след. Иногда, касаясь крылом его головы, пролетали встревоженные появлением чужака летучие мыши. Откуда-то сверху на халач-виника срывались увесистые теплые капли. Они были настолько тяжелы, что сначала показались ему осколками битого камня. Когда они падали слишком часто, ему казалось, будто идет дождь. То и дело теряя равновесие, Тутуль-Шив, спотыкаясь, падал на скользкие ступеньки, и, поднявшись на ноги, вновь продолжал спуск в недра пещеры. Были мгновения, когда Тутуль-Шиву чудилось, будто он снова спускается в мир теней. Но даже перед угрозой встречи с ее грозными владыками он теперь не испытывал ни ужаса, ни даже страха. Ведомый чьейто рукой, великий человек Ушмаля спускался все ниже и ниже в чрево пещеры навстречу своей судьбе. Наконец он добрался до алтаря святилища. Все та же Воля, приведшая его сюда, указывала ему дальнейшие шаги.

Тутуль-Шив знал, что ниже, в ста шагах от него, находился второй алтарь над маленьким озерцом. К нему он спустится позже. Достав из сумки череп, излучающий мягкий голубоватый свет, он осторожно, чтобы не споткнуться, сошел с лестницы. Несколько шагов в сторону, и он наткнулся на алтарь. Еще около минуты ушло у халач-виника на то, чтобы на ощупь найти нужную маску.

Он осторожно поставил на нее череп из горного хрусталя. Через мгновенье череп вспыхнул ярким светом.

Будто холодное острое лезвие в твердой руке накома полоснуло по глазам Тутуль-Шива. Он отскочил, инстинктивно закрывая глаза, и, оступившись, упал навзничь.

Проваливаясь в страну грез, остатками своего сознания, еще пребывавшего под сводами пещеры, он услышал, как зала наполнилась жалобным пением детских голосов. Как будто отвечая их мольбам, вторили басы жрецов бога… Как же зовут этого бога? Тлалок?! Такой же бог воды и грозы, как и Чаак, только из легендарного Толлана, столицы тольтеков. Так вот откуда он прибыл вместе с орденом желтых магов в Землю фазана и оленя!

Вот почему Кукульцин, потомок одного из самых древних и знатных родов майя, настаивал на строительстве храмов и поклонении богу Чааку. Тлалок, он же Чаак, он же Ильяпа, покровитель желтых магов, должен был помочь ему в борьбе с черным орденом.

Пребывая в стране грез, Тутуль-Шив словно наяву наблюдал за обрядом, которого не видел никто вот уже многие двадцатилетия. У алтаря, уставленного масками бога Тлалока, тринадцать ниоткуда появившихся жрецов распевали религиозные гимны, прося тольтекского бога дождя прощения для него, Тутуль-Шива, что нарушил его покой, и суровой кары для черного мага Ошгуля. Они призывали выйти из пещеры священного ягуара, только он мог покарать злого волшебника. Со всех сторон на халач-виника смотрело грозное, окрашенное в синий цвет, лицо Тлалока. Среди отчаянно молящихся жрецов Тутуль-Шив заметил Кукульцина. И вновь мир поплыл перед его глазами: властители Шибальбы, Ошгуль, царственный отец, восседающий на вершине пирамиды на троне Ушмаля, сам он, играющий в «кулум» с такими же мальчишками. И снова Ош-гуль. В поисках его, Тутуль-Шива, он рыщет по всем слоям небес, пронзенных Мировым Древом. Злой маг — всего лишь оружие в руках темных сил. Властителям теней нужен Кукульцин, его уай, укрытый в амулете халач-виника. В день акбаль они помогают Ош-гулю найти беглеца, спрятанного Соколом, где-то в далеком будущем. Опять маски Тлалока. Пения не слышно. Зато грохочущим камнепадом прокатился грозный рык. Мимо Тутуль-Шива царственно прошел священный ягуар. Оскалив белые клыки, он мгновенно полоснул его взглядом нефритовых глаз и скрылся в лабиринте.

История повторяется. Об этом знал любой жрец. Это было известно и Ош-гулю. Первые люди, созданные богами, были из земли и глины. Но вышли они неудачно.

Плоть их была мягкой и расплывалась. Они были неразумны, хоть и умели говорить. Такие люди не могли ни кормить, ни почитать богов и были ими уничтожены.

Так закончилась эпоха Первого Солнца. Во второй раз

«…были созданы фигуры из дерева. Они имели лица подобно людям, говорили подобно людям и населили поверхность земли».[34] Но, как и в первый раз, люди не имели ни души, ни разума. Они не помнили своих создателей.

Потоп уничтожил их. Те же, кто выжил, превратились в обезьян. Потомки пары, спасшейся во второй эпохе, питались плодами дерева цинокоакок. Мир был разрушен огнем. Эта эпоха получила имя Красная голова, и главным богом был бог огня. Наконец боги пришли к правильному решению и «…только из желтой кукурузы и из белой кукурузы они создали плоть; из кукурузного теста они создали руки и ноги человека. Только тесто из кукурузной муки пошло на плоть наших первых отцов, четырех людей»[35]… Эти новые люди стали почитать богов, снабжать их пищей, отдавая им собственную кровь или кровь принесенных в жертву. Они беспрекословно подчинялись представителям богов на земле — жрецам. Так началась эпоха Четвертого Солнца. Пройдет всего четыре бактуна, и эту эру людей боги заменят следующей.

Обо всем этом было известно изгнаннику из гордого Ушмаля. Но никак он не мог предположить, что боги, коих он чтил и чью волю неуклонно исполнял, так коварно поступят с ним сейчас. Не успели отгреметь жертвенные тункули у святилищ Ушмаля, не успел он как следует насладиться по праву принадлежащей теперь ему властью, как сам чуть было не отправился на жертвенный алтарь. История повторяется. Так же бежал из столицы тольтеков города Толлана его дальний предок легендарный Се Акатль Топильцин Кецалькоатль.

Когда-то предок тоже сумел избежать смерти и не только остался жить в Диких землях, но и, объединив местные племена, захватил всю Землю фазана и оленя! Может быть, боги указывают ему на путь, достойный его легендарного предка? Но и без потери трона Страны низких холмов он мог воплотить этот замысел в жизнь. Ведь он прошел тот же нелегкий путь, что и Топильцин. Хотя его знаменитому предку не довелось быть заваленным горой трупов. А потом, выждав удобный случай, он, не в пример своему пращуру, что скрылся с отрядом верных воинов, бежал абсолютно один в окружении диких зверей и страха, гнавшего его все дальше от столь близкого трона Ушмаля. Ош-гуль помнил, как его, полумертвого, какая-то старуха, сборщица сладких кореньев, принесла в деревню. Как смеялись над ним, недвижимым, мальчишки, подкидывая змей в его ложе. Не знали они и не могли знать, как жестоко отомстит им та змея, что в облике человека лежала перед ними. Вспомнилось ему и то, как староста этой захудалой деревушки заставлял его, еще не окрепшего, выполнять оскорбительную работу старух. Даже они посмеивались над ним. Старушка, нашедшая его, истекающего от ран тапира, с помощью лечебных трав быстро поставила на ноги. И в эту же ночь прилетевшая из джунглей сова ослепила старосту деревни. Каждое утро один из жителей деревни уже не мог видеть восхода солнца. Слишком поздно люди поняли, кто виной их бедам. А скоро от одного поселения к другому стала ходить безумная старуха, рассказывая всем, как нашла она в лесу карлика с головой совы и как он ослепил всю их деревню, пощадив лишь ее. Правдами и неправдами Ош-гуль объединил все племена Диких земель. Нелегким был его путь. Эта извечная борьба с желтым магом Кукульцином! Сердце небес позволил ему принимать облик орла. Скольких его товарищей сгубила эта проклятая птица, прежде чем он наконец нашел заклинание против ее вездесущих крыльев. История повторяется. Неужели он не прошел путь Топильцина?

Ош-гулю не хотелось верить в то, что боги оставили его.

Теперь, изгнанный из Ушмаля, карлик с отрядом своих преданных воинов направлялся к своему союзнику Хунак Кеелю. Что ж, если это необходимо для воплощения его цели, он станет халач-виника Майяпана.

Ош-гуль открыл глаза. В шалаше из пальмовых листьев, собранном для него воинами, было невообразимо душно. Вчера перед заходом солнца вернулись его преданные ах-шак-катун. Разведчики доложили, что Майяпан находится в одном дне пути. Скоро он окажется в гостеприимном дворце великого человека этого города и постепенно из именитого гостя и союзника, взяв власть в свои руки, станет его халач-виником. Он был уверен в успехе, и все же что-то не давало покоя карлику. Казалось, сам воздух был пропитан удушливыми парами надвигающегося несчастья. «Здесь просто душно, — отгонял от себя дурные мысли черный колдун, — надо выйти на свежий воздух». И все-таки он не двинулся с места. Ош-гуль привык доверять своей интуиции и, еще не зная, с какой стороны исходит угроза, решил сам проверить данные разведчиков. Он снял с груди жреческий амулет в виде двуглавой змеи и, отвернув одной из них голову, высыпал в ладонь желтое снадобье. Он вызовет духа Совы и сам убедится в том, что ему ничто не угрожает. Его глиняный светильник давно погас, и в поисках огня, необходимого для заклинаний, Ош-гуль, откинув импровизированный полог из пальмовой ветви, был вынужден выйти наружу.

Со всех сторон его обступило непроглядное молоко тумана. Он позвал охрану, но на его зов никто не откликнулся. Могильным холодом вдруг повеяло на карлика.

Он присел. В предчувствии опасности его мышцы напряглись, словно тетива лука. Осторожно, будто учуявший добычу хищный зверь, он, дабы не выдать своего присутствия хрустом валежника, сделал несколько шагов вперед. Его нога коснулась чего-то мягкого, липкого и упругого. Это был его преданный батаб. Вернее, только верхняя часть его истерзанного тела. Ош-гуль поднял копье из неподвижной руки верного слуги. Измазанное еще теплой кровью, прилипающее к рукам древко напоминало бывшему накому ритуальный нож палача.

— Пришло время жертвы! Отдай богам свою кровь! — послышался чей-то зловещий шепот по ту сторону тумана. Карлика прошиб холодный пот. Этот голос он узнал бы из тысячи других.

— Где ты, Кукульцин? Выходи! — в бессильной злобе взревел Ош-гуль, словно затравленный зверь, оглядываясь по сторонам. Он все еще не утратил присутствия духа. Ош-гуль был готов к схватке. Мужество оставило черного колдуна, лишь когда в белом облаке окутавшего его тумана он увидел два немигающих зеленых огонька.

Такой свет мог исходить только из глаз священного ягуара. Он манил, околдовывал, звал, порабощал, лишал воли. Карлик понял, что боги оставили его. Каким-то невероятным образом Кукульцину все-таки удалось одержать над ним верх. Ош-гулю хотелось кричать:

— Проклятые боги, властители мира! Чем вы лучше людей? Вам стоит только увидеть призрачную выгоду, как вы бросаете даже самых преданных, но уже ненужных, неинтересных вам слуг.

Но вместо этого он, беспомощно хрипя, шагнул навстречу нефритовому зову глаз священного животного.

Точно так ощетинившийся тапир, пронзительно визжа, ползет в разверзнутую пасть удава.

В эту ночь грозный рык ягуара слышали в самых отдаленных уголках Земли фазана и оленя. Это было дурное знамение.

— Плохое время придет для людей ица, — повсюду говорили жрецы. — Кто-то растревожил ягуаров, теперь, разъяренные, они выйдут из леса и начнут убивать людей.

Глава 4

Даже мертвому Гурковскому, его духу, никогда не было так страшно, как в пещере перед тайным алтарем.

Казалось, все самое кошмарное с ним уже случилось. Ан нет! Не пребывай он в теле Тутуль-Шива, то быть ему, Гурковскому, всю жизнь поседевшим испуганным привидением. Нет, не будь он уже мертв, он бы точно умер от потрясения. Все началось после того, как Священный череп, наполненный образами людей, животных и даже когда-то происшедших событий, будто магическая сфера графа Калиостро, вдруг вспыхнул ярким светом, обнажив убранство пещеры. Словно причудливые гирлянды, заискрились арабесками сталактиты, нависшие над алтарем ягуара, уставленного масками бога Тлалока.

Последующие события Гурковскому помнились смутно, но и то, что он успел запомнить, наводило на него неописуемый ужас. Из черепа, как из рога изобилия, стали выпрастываться твари, о существовании которых он даже не подозревал. Самыми симпатичными в этой армии уродливых полусгнивших рож и тел были, пожалуй, гидры и сатиры. С гиканьем, чваканьем, ревом они разбегались, расползались, разлетались по лабиринтам пещеры. Гурковского вернуло в чувство пение детского хора и поддерживающие его тяжелые мужские голоса.

Это пели тринадцать мальчиков и тринадцать жрецов, со слезами на глазах умолявшие пощадить того, кто нарушил покой этой пещеры. Под занавес этой странной мессы они отрывали головы птицам и поливали их кровью алтарь, после чего армия вырвавшейся на свободу нечистой силы со свистом реактивного самолета устремилась обратно в лоно черепа, освободив дорогу огромному ягуару, величаво ступаемому вверх по лестнице.

Гурковский устремился за ним и, вырвавшись из кошмарных оков пещеры, взмыл ввысь и, словно птица, полетел над землей, издревле населенной народом майя, его народом. Он пролетал над деревнями, городами, храмами и пирамидами. Видел рыбацкие лодки, охотников, крестьян, воинов, великих правителей и жрецов. И все они с удивлением и благоговейным страхом смотрели на него, Посланника богов — Священную птицу Кацаль. И всюду и всякому говорил он:

Пророчество прорицателя Балама, певца из Кабаль Чен в Мани.

В день 13 Ахава закончится двадцатилетие.

Это время придет для людей ица, это время придет для пригородов, о отцы!

Знак небесного единого Бога, появится Вахом че, покажется живущим, осветится мир, о отцы!

Начнутся распри, появится зависть, когда придут несущие знак жрецы, о отцы!

Они уже в одном переходе от вас, вы увидите вещую птицу, сидящую на Вахом че, будет рассвет на севере и на западе.

Проснется Ицамна Кавиль.

Идут наши господа, о люди ица!

Идут наши старшие братья, люди Тантун!

Принимайте ваших гостей, бородатых людей восточных стран, несущих знак Бога, о отцы!

Хорошо слово Бога, который пришел к нам, который пришел оживить нас, чтобы вы никого не боялись, о отцы!

Ты единый Бог, создавший нас.

Во благо его могущество, о отцы!

Он охраняет наши души.

Тот, кто будет иметь настоящую веру, попадет в небо вслед за ним.

Вот начало новых дней для людей.

Воздвигните же небесный знак, воздвигните и смотрите ныне, воздвигните Вахом че.

Будьте верны господину, получившему теперь власть, получившему власть после создания мира, ныне он покажется всему свету.

Это знак небесного Хунаб Ку.

Его следует почитать, о люди ица!

Теперь почитайте небесный знак, почтите его настоящим служением.

О отцы! Ныне почтите истинного Бога.

О отцы! Поймите слова Хунаб Ку, он пришел с неба просветить вас.

Оживите же ваши сердца, о люди ица!

Наступит рассвет для тех, кто откроет сердца во время следующего двадцатилетия, о отцы!

Горестны мои слова, [слова] прорицателя Балама, когда я объясняю речи истинного Бога для всего мира.

О отцы! услышат все страны слово Бога, владыки неба и земли.

Будет благим его небесное слово.

Истинный Бог владыка наших душ.

О отцы! Откройте же их для него.

Очень тяжела ваша доля, подданные, младшие братья.

Падший их дух, их сердце омертвело в разврате, они бормочут в ответ, они вносят грех, Накшит Шучит их спутник в разврате, по два дня они владычествуют, они узурпаторы на тронах, они бесчестны в разврате, они люди двухдневного могущества, на два дня их сидения, их сосуды, их шляпы, буйство днем, буйство ночью, они — зло мира, они крутят шеями, они озираются, они плюют на владык стран, о отцы!

Вот они идут; нет правды в их словах, они чужеземцы.

Они скажут, что всех превосходят, что они сыновья Семи Пустых Домов, дети Семи Пустых Домов, о отцы!

Кто тот пророк, кто тот жрец, который правильно истолкует эти письмена?[36]

— Смотрите на то, что я написал… — Снова и снова крутилось в голове у Гурковского. — Смотри на то, что я написал…

Он открыл глаза. Сергей сидел на берегу маленького озерца, над которым высился алтарь. На алтаре была маска все того же бога Тлалока. «Я еще в этой ужасной пещере», — с содроганием подумал он.

— Ош-гуль мертв, — услышал он за своей спиной и резко обернулся. Рядом с ним стоял сокол Вок. Сергей знал, кто он такой. Он вообще теперь многое знал.

— Что же теперь будет с моим народом, со мной? — спросил он у мудрого учителя.

— Теперь, когда ордена черных магов не существует, боги смогут защитить сотворенных ими людей от нашествия дзулов[37]. Все майя, услышавшие голос богов, переместились по Мировому Древу на другой уровень небес. Смотри.

Чилам поставил на маску Тлалока Священный череп.

Он вновь озарился, но теперь перед взором Гурковского, словно эпитафия по великой цивилизации, проплывали картины брошенных опустевших городов Земли фазана и оленя. Бонампак, Йашчилан, Толлан, чьи каменные пирамиды, казалось, закрывают собой небо, священный Чичен-Ица, город его любви величественный Ушмаль, Чакмультун, Мульчик, Вашактун… Сколько проплывало мимо него осиротевших городов былого величия майя!

— Что будет со мной? — Гурковский вдруг остро ощутил судьбоносность решений в этом месте.

— Майяпан сожжен воинами Ушмаля, все твои враги или погибли в сражении, или принесены в жертву богам. Ах-Суйток-Тутуль-Шив в этом мире выполнил свою миссию. Он спас свой народ. Здесь он больше не нужен.

Если Сергей Гурковский нужен в своем мире, то стоит подумать, может, ему опуститься в это озеро?

«Опять нырять?» — подумал Сергей. Он нехотя наклонился, чтобы взглянуть на зеркальную гладь воды. На него смотрело отмеченное шрамами и разукрашенное татуировками косоглазое лицо. На яйцеобразной голове возвышалась прическа, отдаленно напоминающая переплетенные между собой дреды. У него был горбатый нос, а за тонкой складкой губ виднелись по-акульи заточенные зубы, инкрустированные нефритовыми пластинками.

— Ёпэрэсэтэ, — вздрогнул он.

— Смотри на то, что я написал.

Гурковский открыл глаза. У него в изголовье сидела Лена.

— Ты что-то сказала? — спросил Сергей как-то очень громко. Лена вздрогнула.

— Так ты не спишь? — ее голос дрожал от волнения. — Сегодня ночью ты кричал во сне, тебе снились кошмары.

И еще мне приснилось, будто ты… — она замолчала, не решаясь говорить, о чем был ее сон.

— Будто я умер?

— Да, откуда ты знаешь?

— Видимо, у нас с тобой был один и тот же сон. Выбрось из головы. Это всего лишь сон. Значит, я буду жить долго.

Гурковский вскочил с кровати и отправился на кухню.

Там в выдвижном ящике стола у него хранились дневник и шариковая ручка. Он открыл последнюю страницу с единственной целью — написать то, что так давно пребывало в нем, а теперь рвалось наружу — неровными строками на белую простыню страниц его дневника. Дописав последнее слово, Сергей отложил ручку и прочел написанное:

«Смотрите на то, что я написал. Первое прибытие Дзулов с Востока произошло в 1541 году в Экабе, так называется то место. Год, в котором они прибыли в «дверь воды» Экаб, город Наком Балам, был началом дней и лет Катуна, 11 Ахав Катун. Упадок Ицев случился пятнадцатью-двадцатью годами ранее прибытия Дзулов. Город Сак-лах-тун был покинут, и город Кинчил стал руинами. И Чичен-Ица стала руинами. И город, что рядом с Ушмалью, к югу от Ушмаля, именующийся Киб, и также Кабах, были покинуты. И Сейе был покинут, так же как и Пакам, и Хомтун, и город Тиш-калом-кин, и Аке, тот, что с каменными дверьми, и городом Этсемаль, где дождь — это падающая роса, были покинуты».[38]