Под сенью проклятия

Глава пятнадцатая. Сказ о ржаном зернышке

Арания уже ждала в горнице — мерила проход от двери до окна быстрыми шагами. Увидев меня, застыла.

— Ты чего так долго? Ой, что со мной было.

Глаза у неё стали громадные, и на белом лице смотрелись двумя дырами. Я даже испугалась.

— Да что случилось-то?

Арания сморщилась — плакать собралась, догадалась я. Сказала, вздохнув с завыванием:

— Как сели гадать, сначала все шло хорошо. Великий принцесс даже улыбнуться изволила два раза — первый, когда одно желание загадала, а второй, когда оно сошлось. А потом пришла госпожа Любава. Великий принцесс ей — уйди, тетка Любава! Та её умолять. Мол, ведьмы наказали, чтобы свет-королевишна гаданьями не занималась — вдруг такое нагадает, что ей, наследнице положской, от того поплохеет! И ещё, мол, велено королем-батюшкой королевишну к девичьему баловству не приучать — ей высокий удел положен, страной править, а не вольной девицей жить! Не могу, говорит, тебя оставить, дозволь хоть рядом посидеть. Великий принцесс и отвечает — садись в угол, тетка Любава, но приказывать тут не смей. Я, говорит, одна в этих покоях хозяйка. А та как села в уголок, как начала оттуда гляделками зыркать. И все желания враз сходиться перестали. Великий принцесс уж ликом темнеть начала.

Я и решила схитрить, два зерна как одно засчитать, чтобы чет вышел. А Любава совой из угла — не так считаешь, ну-ка пересчитай! Смотри, свет-королевишна, как бы твоя помощница не обманула тебя! Ну прям колдун-баба из сказки! Великий принцесс разом посмурнела и меня выгнала.

Она топнула ногой и снова заходила по горнице, огибая меня по пути, как неживую балясину.

— И потому ты криком исходишь? — Я только головой покачала, на неё глядючи.

Сдурела девка. Ей тут от Рогора такие вести, а она из-за великой принцесс по горнице бегает, как ошпаренная. Тоже мне, ликом потемнела — да Зоряна весь день ходит кислая, точно её поят одним капустным рассолом, а есть дают только девятидневные щи.

И опять же, сама виновата. Разве можно при гадании жульничать? Это ж какая обида королевишне. И что ей теперь думать о тех гаданиях, что сошлись? Чему верить?

Арания топнула ногой.

— Эх, Тришка, Тришка! Ума у тебя коврижка!

Ну ровно дите малое. Я на ту дразнилку не поддалась. Сказала со значением:

— У кого как, а у нас в Шатроке ковриги пекут большие. Вот бы кой-кому столько ума в голову.

— Ты что, и впрямь не понимаешь? — В голос взвыла Арания. — Да Любава не хочет меня к великой принцесс подпускать! Стережет её, точно муж ревнивый! И на меня теперь взъелась! А ведь завтра должна прийти мастерица с цорсельским платьем! Вдруг Любава прикажет больше к нам не ходить? Или платья велит нарочно испортить? Ох-ти мне бедной, сиротинушке без матушки! Некому меня защитить-пожалеть!

Выла она всерьез, как с горя большого. И руки заломила. Я вздохнула, подошла, приобняла за плечи.

— Не горюй, придумаем что-нибудь. Вести от Рогора хочешь услышать?

Она кивнула. Но рук, у груди сцепленных, не разжала. Дослушав мой рассказ, всхлипнула:

— Как я теперь у Зоряны отпрошусь? Ох-ти моя матушка. неужто даже не полюбуюсь, как твоему убивцу голову отрубят?

Моя рука разом отдернулась от её плеча. Может, я и неправа была. Не брось меня Морислана в детстве, глядишь, и я бы сейчас то же самое говорила бы.

Арания все всхлипывала. Я подумала, со вздохом снова опустила ей руку на плечо. Сказала:

— Хорош сырость-то разводить. Смотри, будешь так долго реветь, под носом от соплей плесень нарастет.

— Сердца у тебя нет. — Вызверилась на меня Арания. — Бесчувственная ты, Тришка! И необразованная! Одни гадости говоришь, вместо того чтобы сказать что-то красивое, возвышенное, утешительное!

И что я такого сказала? Меня Мирона всегда так утешала, если коленку разобью или мальчишки на улице задразнят. Я пожала плечами, спросила:

— Когда Любава тебя поймала? В самом начале, как только ты дважды одно зерно посчитала или когда счет уже закончила?

— Как только дважды посчитала.

— Тогда что ревешь? Скажешь, случайно обсчиталась, прости, великий принцесс. Сомлела, устала, в глазоньках потемнело.

Арания перестала всхлипывать.

— Думаешь, поможет?

Я сходила за утиральником, который второго дня смастерила из старой сорочицы. Подала Арании.

— На, утрись. А завтра, если королевишна о том спросит, стой на своем. Обсчиталась, и все тут. Рука дрогнула, вот и прихватила два зернышка вместо одного. И прощения проси, кланяйся пониже.

— Уж я так попрошу. — Арания высморкалась.

Я погладила её по плечу.

— Попросишь, попросишь. Все уладится, вот увидишь, Арания. А сейчас давай-ка спать, поздно уже. И не думай об этом больше.

Наутро Арания встала хмурая, с опухшими глазами. Я предложила расчесать ей волосы — она ответила кивком. Но рта так и не раскрыла. Едва покончили с этим, в дверь вдруг стукнули и в горницу вошла девка в расшитом сарафане.

— Королевишна приказала вас к ней привести. Немедля.

Арания вздрогнула. Глянула на меня, а спросила у девки:

— Обеих?

— Так сказали.

— Ох, что-то будет. — Прошептала она.

Приподняла руку и впервые за все время попросила, а не приказала:

— Триша, затяни мне шнуры на боку. Рука чегой-то дрожит.

В покои Зоряны мы вошли следом за прислужницей. В горнице, где обычно дожидались утреннего выхода королевишны, Арания вдруг замерла на месте. Девка тут же обернулась к ней, бойко протараторила:

— Вас прямо в опочивальню к свет-королевишне велено привести. Пойдемте, госпожи, не задерживайтесь.

Арания вскинула голову, но тут же её опустила. Так и зашагала дальше, уткнув глаза в пол.

Горниц в покоях Зоряны было не меньше, чем в покоях Граденя. Девка привела нас прямиком в опочивальню, где стены были оббиты розоватым полотном, расшитым мелким жемчугом. На белых подзорах под окнами поблескивали алые камни, широченную кровать устилало белое же покрывало с шитой каймой, с которой свисали целые низки зернистого жемчуга.

Сама королевишна сидела на стуле у кровати, лицом к окну, одетая в шелковую сорочицу. Рукава заменяли две тонкие лямки.

Одна из них соскользнула с плеча, так что одежка провисла, некрасиво обнажив мягкую грудь. Сзади стояла служанка, и, осторожно поводя рукой, чесала светлые волосы королевишны.

Приведшая нас девка в расшитом сарафане низко поклонилась в сторону Зоряны, сидевшей спиной к двери. Махнула нам рукой — проходите, мол. Арания опять заробела, споткнулась на полушаге, так что я схватила её за руку, сжала ладонь.

И пошла туда, куда было велено — перед светлые очи королевишны.

Та смотрела в окно, глаза на нас перекатила неспешно. Губы у неё были поджаты так, что пошли морщинками.

— Подобру тебе, великий принцесс! — Выдавила Арания. И махнула глубокий поклон.

Я поклонилась так же низко.

— Подобру, великий принцесс!

Королевишна шумно выдохнула через нос, вскинула подбородок. Обратилась к Арании:

— Сначала ты. Пошто меня обманула?

Ладонь Арании в моей руке дрогнула.

— Прости, великий принцесс, обсчиталась я! День был жаркий, к вечеру притомилась. Вот и залезло одно малое зернышко мне под ноготь. А я его и не заметила, сбилась со счету. Хорошо хоть госпожа Любава углядела, от ошибки меня уберегла. Век ей буду благодарна!

Я на неё глянула в изумлении. Ну и девка! Вчера ту Любаву колдун-бабой обзывала, а сегодня хвалит.

Королевишна нахмурилась.

— А скажи-ка мне, девица Аранька. до того, как это зернышко залезло тебе под ноготь, ты тоже сбивалась?

— Нет, свет великий принцесс! Клянусь. Тэнгом, повелителем неба, клянусь! Клянусь, что до того случая ошибок не было! Да и тот раз вышел случайно. Сомлела я, устала, в глазах отчего-то темнеть начало. уж прости ты меня, всеми богами молю!

Зоряна приоткрыла рот, тяжко вздохнула, облизала губы.

— Ты что — олгарка?

— Я дочь Эреша Кэмеш-Бури, мой великий принцесс! Отец сейчас на границе, матушка на днях скончалась.

Королевишна вяло дернула ладонью, не отрывая руку от подлокотника, и Арания резко замолчала.

— Насчет тебя я подумаю. А теперь ты. — Она глянула мне в лицо, и глаза её, вечно сонные, тусклые, вдруг блеснули яростной синевой. — Говорят, твое имя — Триша Ирдраар. И помершей в кремле Морисланке Ирдраар ты приходишься родственницей. А ещё ты травница, да не из худших, как мне сказали. Все знают, что отраву ту Морисланке подсунула как раз её травница. То есть ты. Сделав это из зависти, а ещё потому, что семейство Ирдрааровское тебя так и не признало, как родственницу, по причине уродства. А чтобы отвести с себя вину, ты объявила, что отраву Морисланке могли подсунуть лишь на королевском пиру, на королевском мосту! И тем замарала ты мой дом, моего отца и меня са.

Тут голос у Зоряны сорвался. Она откинулась на спинку стула, начала хватать воздух ртом. Девка сзади спешно замахала ладонями у её лица.

— Это неправда. — Сказала я в полной тишине. — Я не травила госпожу Морислану. Она сделала мне много добра — привезла из дальнего села в столицу, признала как свою родственницу, платьями одарила. Да и не будь этого, я не стала бы её травить. Я не убийца.

— Молчи! — С дрожью в голосе выкрикнула Зоряна. — Смеешь мне перечить? Ах ты тварь! А ещё и ведьм накрутила, что убийца должен быть из дворца. теперь они по всем закоулкам шныряют! Любого обвинить готовы! Отцу моему наврала, ложную клятву перед ним дала. все я знаю, все! Хорошо, добрые люди мне подсказали, открыли глаза, какую змею батюшка пригрел — да не на своей груди, а на моей!

После её звенящего крика пала тишина. Я подняла взгляд над головой Зоряны. Сказать-то можно многое — да только слушать меня не хотят.

Тут приоткрылась одна из двух дверей в спальню, та, через которую мы вошли. В щели блеснул темный глаз, над ним соболья бровь, а ещё ниже — полоса муравчатого шелка, от господского платья. Кажись, Любава. Уж не она ли тот самый хороший люд, что не поленился королевишне глаза открыть? Чует мое сердце, что она.

— Молчишь? Сказать нечего? — Пропыхтела Зоряна.

— Не моя рука Морислане яд подсыпала, великий принцесс. — Я отвела взгляд от двери, глянула перед собой. Королевишна все ещё хватала ртом воздух. — Чем хочешь в том поклянусь. Госпожа Морислана опасалась отравы ещё до приезда в Чистоград. И меня к себе взяла, чтобы я ей еду пробовала.

Пусть делала я это для Арании — но госпожа матушка в кремле всегда ела с того же подноса. Так что сказанное было почти что правдой. Арания стояла рядом тихо, как мышка.

— Она меня, сироту, пригрела. Сама посуди, великий принцесс, зачем мне убивать госпожу Морислану?

Королевишна стукнула ладонью по подлокотнику.

— Да чтоб сюда, во дворец пробраться! Через её смерть! Может, ты и меня отравить хочешь?

Я мельком глянула на дверь. Темный глаз в щели моргнул, вновь раскрылся широко, жадно. Ну, жива буду — не забуду, госпожа Любава.

— Нет у меня в мыслях зла против тебя, великий принцесс.

Король, твой батюшка, мне приданое обещал, жениха хорошего. Случись с тобой какая беда, меня из дворца выгонят — где я такое найду? К тому же, будь я виновна, разве ведьмы о том не узнали бы?

Зоряна снова стукнула ладонью по подлокотнику.

— Ведьмы! У меня двух братьев сгубили, а они что? Разве смогли они найти злодеев? Или хоть одного брата спасти? Только и умеют, что бревнами своими кидаться да кричать, что они-де первая опора государству!

Двух братьев сгубили? А Глерда говорила, что второй королевич погиб на охоте. И рядом нашли волчьи следы.

— А посему, — закричала Зоряна, натужно, с визгом, заливаясь темно-багровым нехорошим румянцем, — Следует тебя, деревенщину неотесанную, на Правежную площадь отправить! Чтобы там правеж учинили.

Тут вторая дверь в горницу со стуком распахнулась, и в опочивальню влетела ладная баба в лазоревом платье, расшитом сверху донизу серебряными и золотыми цветами, каждое с куриное яйцо. Соболиный волос с рыжиной тек на спину волной, жемчужную нить на шее скрепляла пряжка — дрозд, усаженный почти сплошь вишнево-черными каменьями. Её я узнала сразу — королева Голуба.

Прошлый раз, на королевском пиру, она показалась мне молодой бабой. Но сейчас глаза у неё расширились, лоб нахмурился, рот в тревоге приоткрылся — и стало заметно, что лет королеве уже немало. По лбу, вокруг глаз и по шее разошлись морщины, которых прежде не было видно.

— Зорянушка, дочка! — Голуба с порога кинулась к королевишне, которая на её возглас и головы не повернула. — Я крик у себя услыхала. что стряслось? Кто тебя напугал, сердечко моё?

Следом за королевой в горницу скользнули ещё две бабы. Сердце у меня дрогнуло, когда в одной я узнала Ерислану. Лицо у жены верча Медведы было спокойное, даже чересчур. Как будто великая госпожа наперед знала, что увидит.

Вторую вошедшую я повстречала впервые. Худая, невысокая, русоволосая, лицо округлое, несмотря на худобу, платье простое, без вышивки. Плечи укрывал снежно-белый плат с узкой каймой из синего бисера. Мне сразу вспомнилась Глерда, укутанная в похожий плат. Который она, по её словам, взяла у великой госпожи Горявы, жены верча Яруни.

— Слыхала ли ты, маменька. — С дрожью сказала Зоряна. — Что батюшка нашел мне услужниц? Вот, полюбуйся!

Она ткнула рукой в меня, договорила:

— Та девка — убивица! Мало того, что отравила свою тетку, так ещё и поклеп возвела на наш дом! Помнишь женку земельного, Морисланку Ирдраар, что у Яруни в тереме померла? Она при ней состояла до самой смерти. Девка эта — травница, в ядах сведущая. Она, злыдня, батюшке поклялась, что Морисланку могли отравить только тут, в королевском дворце! А сгубила-то сама, больше некому! От зависти да от злости, не иначе!

Голуба обернулась ко мне, оглядела с ног до головы. Вскинула брови, нерешительно шевельнула губами. Сказала, оборачиваясь к дочке:

— Да с чего ты это взяла, ласточка моя. Батюшка тебя любит, ты теперь его единая надёжа.

— И не только его, но и всего нашего государства положского! — Тут же провозгласила Ерислана. Глаза у неё радостно блеснули.

Королева мельком на неё оглянулась, пробормотала:

— Верно. стало быть, не мог Досвет прислать к тебе незнай кого. С чего ты такие страсти взяла, Зорянушка? Может, врут люди. Тебе королевой быть, пора бы уж ложь от правды отличать.

— Да ты на неё глянь, матушка! — Завопила королевишна. — Разве можно с таким лицом кому-то добра желать?

Дыхание у меня оборвалось, вроде как под дых ударили. И тут Арания, руку которой я выпустила, вдруг поймала мою ладонь. Сжала, сказала тоненько, протяжно:

— Свет-королева, матушка наша, не суди, дозволь слово вымолвить. Матушка моя, Морислана Ирдраар, и впрямь отравы боялась. Потому и ела у себя в доме только пробованную еду, потому и Тришу к нам взяла. Не Тришкина рука отраву подмешала — Триша мою матушку от отравы уберегала.

Королева снова оглянулась на меня, опять нерешительно подвигала губами.

— Да кому она нужна была, та Морисланка. — Презрительно сказала Зоряна. — Всей-то радости — хороша, как первоцвет. И лет уж сколько, а все цветочком ходила. Вот девка её и возненавидела. У самой — ни рожи, ни кожи.

— У моего отца всегда было много врагов. — Голосом ещё тоньше, ещё испуганнее выдохнула Арания. — Есть ли месть слаще, чем убить у заслуженного воя его любимую жену? И дочь, потому как я ела вместе с матушкой. Из-за этого матушка и покинула Неверовку, наше земельное. Сюда приехала — чтоб в кремле скрыться от отцовских врагов. Да не вышло.

Ну, Арания. не ожидала я от неё такого, по правде говоря.

Тут вперед шагнула невысокая светловолосая баба, что пришла вместе с Ерисланой и Голубой. Сказала вроде негромко, а вышло звучно:

— Брат мой, верч Егедя, всегда добром поминал Игора Ирдраара, храброго воя, что сгинул на границе его Атаньского верчества. Понравится ли ему, если услышит, что на дочь Игора возводят хулы и напраслину?

— Не о брате ты думаешь, Горява. — Тут же укорила её Ерислана. — А о муже своем, верче Яруне. Это ведь в его тереме Морисланка умерла!

— Ты, стало быть, хочешь ещё и моего Яруню в том обвинить? — Ровным голосом ответила невысокая Горява. Голову вскинула, неспешно поправила на плечах плат. — Твой муж думает также, великая госпожа Ерислана? Так мне и передать моему супругу, великому господину Яруне? Или это лишь твои бабьи думки?

— Мне нет дела до того, кто и что думает! — Крикнула Зоряна. — Я рядом с собой эту убийцу не потерплю! Место ей — на Правежной площади!

У меня по коже побежали холодные мурашки. Раз так площадь назвали, навряд ли на ней цветочками одаривают.

Королева снова склонилась над дочерью. Потянулась, чтобы погладить её по щеке. Та ласку стерпела, но подбородок вздернула.

— Мое последнее слово — видеть её тут не желаю!

Голуба растеряно затопталась у стула дочери.

— Но, душа моя. твой батюшка прислал этих девиц, надо бы сначала его спросить. Прежде чем гнать.

— И впрямь, — громко сказала Горява, — может, лучше обратиться с этим делом прямо к королю Досвету? Он девиц прислал, ему и судить, кто прав, а кто виноват.

Ерислана скривилась.

— Но девку-то свет-королевишне потом терпеть. И думать каждый день — вдруг да отравит?

Горява чуть улыбнулась.

— Гляжу, ты, Ерислана, заботишься о благе королевишны. Не желаешь ли сама пойти к королю Досвету? И объявить ему, что свет-королевишна присланную им услужницу в страшных винах винит?

— Я сама ему скажу. — Зоряна, сопя, встала со стула. — Девки, одеваться!

Глянула на меня, сморщила нос, оскалила мелкие зубки.

— А вы обе — марш к себе! Ты, уродка, вещи собирай. Вторую, может, ещё и помилую, оставлю при себе. Обе вон!

Мы отвесили по поклону. На этот раз уже Арания потащила меня к выходу за руку.

За дверью нас поджидала Любава. Стояла посередь горницы, грудь у неё тяжко вздымалась — видать, от двери отскакивала в спешке, вот и запыхалась.

— Что там стряслось? Слышу, крики в опочивальне. Чем вы свет-королевишну огорчили? Ну-ка признавайтесь.

— Прости, госпожа Любава, но без разрешения великой принцесс ничего сказать не могу! — Звонко выкрикнула Арания. Так, что отзвуки загуляли в углах горницы.

Надрывается, чтобы королевишна услышала. Хитрая.

По лестнице мы поднялись молча. Зайдя в горницу, Арания захлопнула дверь, свирепо прошипела:

— Как она мою мать. Морисланкой! Слышала? А меня — девкой Аранькой! Меня, госпожу Серебряных Волков! Да матушка моя родом из древнейшего дома Норвинии! А меня эта немочь ещё позорнее нарекла! Меня, которая свой род по отцу ведет от великого Олгара! А Зорянка меня как крестьянку безродную, девкой Аранькой нарекла! Ненавижу!

— Так уходи. — Предложила я, думая о своем. — Тебя Ирдраары примут, укроют. Потом отправишься домой. Девки, чай, уж заждались в Неверовке.

— Ну уж нет! Мне король-батюшка хорошего жениха обещал, и без него я отсюда не уйду! — Арания скорым шагом прогулялась до окна, вернулась, сказала тихо. — Неужто все случилось из-за одного ржаного зернышка? Не могу в это поверить. С какого перепугу Любава на тебя такую напраслину возвела? Видать, не хочется ей других к королевишне подпускать. Да только на меня покуситься боязно, вдруг олгарские верчи восстанут, на правеж её потребуют за напраслину. А тебя защитить некому, знамо дело, сирота, кусай где хочешь. Ко всему прочему ты ещё и травница, в ядах смыслишь. Ах, змея! Ну, посмотрим.

То ли Арания посмотрела на дверь и опознала глаз Любавы в притворе двери, как я — то ли обо всем догадалась, увидев ту за дверью опочивальни.

Я в этот миг думала о другом. Вдруг Арания не права? И Любава нашептала напраслину вовсе не для того, чтобы уберечь королевишну от других, никого к ней не подпускать, быть ей в однёху и теткой, и подругой?

Ещё вчера днем Любава улыбалась мне по-доброму. Сегодня — такое. А что случилось между вчерашним днем и сегодняшним утром? Встреча с Рогором и гостевание в покоях Граденя. Что из этого могло встревожить Любаву, да так, что она с раннего утра побежала наговаривать на меня Зоряне?

В то, что по дворцу и впрямь ходили слухи, винившие меня в смерти Морисланы, я не верила. Жильцовские женки, с которыми столкнулась вчера, после встречи с Рогором, в сторону от меня не шарахнулись, поздоровались чинно, госпожой назвали. С убийцей, да ещё с моим лицом, они бы не хихикали, как это случилось позавчера в бане.

Мне вдруг подумалось — если норвин и впрямь нашел убийцу Морисланы, может, уговорить Аранию рассказать об этом королю Досвету? И так снять с себя ложные наветы? Однако сомнения в том, что норвин разыскал истинного злодея, у меня были. И никуда не уходили. Больно уж самоуверен Рогор, чего уж там.

Я облизнула губы. Подумала — а может, и не надо никого уговаривать. Норвин ждет легеда, Арания жаждет мести — кто я такая, чтобы мешать этим двоим? Мое ли это дело?

А если навет Любавы случился из-за того, что я ходила в покои Граденя, тогда об этом должна узнать Глерда. И как можно быстрей. Узнать бы, в какой стороне здесь Ведьмастерий.

Все это время, пока я размышляла, Арания что-то говорила рядом. Потом дернула меня за рукав:

— Тришка! Слышишь, что я тебе говорю?

— Прости, Арания.

Она прерывисто вздохнула.

— Понимаю, ты в печали. Ладно, снова повторю — тебе нужно уходить. Прямо сейчас, в чем есть. Слышала, как королевишна кричала о Правежной площади? Ты из деревни, а потому и не знаешь. На Правежной площади правеж творят над теми, кого обвинили.

— Я не убивала твою матушку. — Оборвала я её. — Мне бояться нечего.

Она сморщилась, как будто хлебнула порченой простокваши.

— Бояться всегда есть чего. На правеже всякое бывает. Будь ты покрасивше, тебя могли бы пожалеть, поверить. Но лицо у тебя уж больно. помятое, скажем так. Ведь и впрямь подумают, что ты из зависти могла отравить.

Она вдруг резко замолчала — и глянула на меня с тенью сомнения на лице. Потом нахмурилась. Сказала ещё решительней прежнего:

— Тебе надо уйти. Скрыться. Ступай в Олгарскую слободку, к олгарскому верчу, Алтыну Берсугу. Род моего отца с ним в родстве. На воротах слободки назовешь мое имя, спросишь про дом Берсуга, тебе покажут. Стукнешь в ворота верча и скажешь, что Арания Кэмеш-Бури твоя двоюродная сестра по матери. И что она просит родича приютить тебя, укрыть при нужде. Берсуги — род Яростного Медведя. В их доме тебя никто не тронет. Олгары уродств не боятся, как Ирдраары, так что там на тебя косо смотреть не будут. Потом, как все утихнет, пусть господин Алтын поможет тебе найти купеческий обоз до Балыкова. Оттуда до Неверовки рукой подать.

— А что мне в Неверовке делать? — Я покачала головой.

Не говорить же, что перво-наперво нужно сходить в Ведьмастерий. Арания осеклась, какое-то время смотрела на меня молча. Потом тихо спросила:

— Ты что, хочешь вернуться в свою деревню? Как её. Шурок?

— Шатрок. — Поправила я. — Нет, просто. просто не хочу уезжать из столицы. Может, я никогда больше в Чистоград не выберусь. В кои-то веки приехала на столичные дивы посмотреть.

Арания одно мгновение смотрела на меня с жалостью.

— Прости, Тришка. Я и забыла, что тебя потом ждет. Деревня, где один лес да медведи. И так всю жизнь — одни сосны перед глазами. И каждая сосна похожа на другую. Ужас! Да только лицо у тебя больно приметное, с таким даже на Свадьбосев в кремль не сможешь пойти — тут же узнают и схватят.

Она вдруг тряхнула головой.

— Вот что. Пока сиди в Олгарской слободке, у Берсугов. И носу за ограду не высовывай. Самому господину Алтыну скажи, что я хочу повидать его на Свадьбосеве. Пусть на празднике поглядывает по сторонам — я подойду, как только верчи с королем трапезу закончат. Передам с ним весточку для тебя. Вдруг к тому времени все утрясется? А сейчас давай уходи, чего стоишь? Тришка, ну!

— Может, тебе тоже уйти? — Я глянула ей в лицо. — Что, если на меня напраслину возвели, чтобы тебя оставить одну, а потом отравить? Всяко ведь может быть.

Арания прикусила губу, упрямо сдвинула брови.

— Нет. Тебе этого не понять, Тришка. Я не хочу, как ты, всю жизнь на сосны любоваться, с медведями разговаривать. я в Чистограде жить хочу! Чтобы народу вокруг много, на праздники в кремль ходить. Чтобы хоть раз в жизни — да пройтись в цорсельском платье! Павой, чтоб на меня все глядели! Не хочу бабьей доли — у печи сидеть, детей рожать, мешки с зерном по осени считать. Вот!

Лицо у неё скривилось. Она спешно провела по нему рукой, словно стирая что-то. Кинулась к сундукам, с грохотом откинула крышку, закопалась внутрь. В сундуке что-то лязгнуло. Арания разогнулась, держа в руках тяжелый узел, швырнула на соседнюю крышку. Звякнуло грозно, тяжело. Она дернула за лямки, монеты, рассыпаясь по толстому полотну, снова звякнули.

— Вот. Возьми бельчей двадцать. нет, лучше тридцать. На первое время хватит. Берсуги за прокорм не берут. Но у них принято, чтобы человек, если в дом придет, помогал.

— За этим дело не станет.

Арания улыбнулась.

— А меня всегда это злило. Только сядешь за стол, как уже орать начинают — Араниэ, собери-ка тарелки с твоего конца стола! Соседка в бок тычет — Араниэ, ты младшенькая, сбегай принеси блюдо с пирожками!

Тут в дверь осторожно стукнули. Мы обе резко обернулись, Арания округлила глаза, глянула на меня с ужасом. И быстро уселась прямо поверх денег — те звякнули под тяжестью тела, две или три бельчи скатились на пол. Сестра прикрыла ногой монетку, которая блестела на самом виду, расправила подол пошире, крикнула:

— Входи, кто там!

Дверь растворилась и вошел Ерша. Я замерла, Арания холодно сказала:

— Лицо твое помню, а имени не знаю, добрый молодец. Какие вести ты нам принес?

Ерша, не кланяясь, глянул коротко на неё, потом на меня. Когда заговорил, голос его отдавал ледником, совсем как голос Арании:

— Король-батюшка зовет к себе госпожу Тришу Ирдраар.

Сестра на мгновение привстала с сундука. Потом, видать, вспомнила о деньгах, которые прикрывала телом, бухнулась обратно. Выпалила:

— Одну? Гоже ли девице.

Ерша глянул на неё немигающим взглядом.

— Ты что хочешь сказать, Арания Кэмеш-Бури? Что в покоях короля с твоей родственницей может случиться дурное? И кто же сотворит такое — уж не сам ли батюшка-король?

Арания посмотрела на меня таким взглядом, словно прощения просила. Выдохнула:

— Нет. Это я так, по глупости спросила.

— Хорошо, когда девка свою глупость признает. — Ответил ей Ерша. Глянул на меня, вскинул брови, собрав кожу на лбу складками. — Идешь ли, Триша Ирдраар?

— Иду. — Отозвалась я.

И пошла. Только ноженьки чегой-то дрожали.

Курносый шагал впереди, размашисто, споро. Попавшаяся нам навстречу жильцовская женка, увидев его, поздоровалась. А разглядев за его спиной меня, хихикнула. Я бросила:

— Подобру.

И пошла дальше, обмирая от страха. На лестнице нам навстречу никто не попался, и я этому обрадовалась. Стыдоба-то какая — вели меня словно на правеж, хоть ничего дурного я не делала.

На четвертом поверхе Ерша распахнул передо мной расписную дверку, чуть поклонился, приглашая войти. Сам вошел следом.

Среди жильцов, что охраняли первую горницу, мелькнуло бледное лицо Держи — того немолодого прислужника, что довел нас с Аранией до горницы в первый день нашей жизни здесь. Глядел он на меня недолго, мгновение, не больше. И тут же отвернулся к окну. Вроде как и не знает. Я, проходя мимо, сказала чисто из вежества:

— Подобру тебе, почтенный Держа.

Однако он не ответил, упорно глядя в другую сторону.

Король Досвет поджидал меня в той самой горнице, где стоял стул с птичьими крыльями вместо подлокотников. На этот раз он не сидел, а стоял у окна, глядя на горевшую серебряным блеском Дольжу — там, за стенами дворца, солнце поднималось все выше. И припекало все жарче. Ко мне он так и не повернулся. Я махнула поклон, сказала, уже не заботясь, чтобы в голосе звучала мягкость, как учила меня Арания:

— Подобру тебе, король-батюшка!

Досвет не ответил, руки, заложенные за спину, не шелохнулись. Я со свистом втянула воздух ноздрями. Ну не молчать же меня сюда позвали? Правда, после криков Зоряны молчание короля было прямо-таки в радость.

Я глянула на кусок Дольжи, который виднелся в решетчатом окне поверх королевского плеча. Серебром с зеленью лилась Дольжа, шитым покрывалом лежал по её берегам Чистоград, а сверху сияло небо, по которому плыла стая снежной белизны облаков. Тишь да благодать.

Как мне хотелось в тот миг вырваться из кремля, и не высказать. Лишь одно тут держало — изувеченное лицо. Да ещё, быть может, опасение за Аранию. И хорошо бы уйти — да нужно задержаться во дворце. Ещё на какое-то время.

— Зачем ты ходила в покои Граденя?

Голос Досвета прозвучал неожиданно, и я вздрогнула. Ответила, почти не раздумывая:

— Память почтить, невинноубиенного.

— Не ври мне! — Король Досвет резко обернулся.

Губы у него были стиснуты в ровную черту, светлые с сединой брови столкнулись на переносице. Может, я и решилась бы рассказать всю правду, если бы увидела на королевском лице хоть тень доброты. А так.

А так я боялась навредить делу. Захоти Глерда, чтобы король все знал — сама бы рассказала. Но она смолчала, значит, и мне не болтать.

Я повернулась, наградила злым взглядом Ершу. Он снаушничал о покоях королю, больше некому. А должен был рассказать все дворцовым сплетникам, на худой конец собратьям-жильцам. Уж те бы расстарались. Хоть и говорят, что у баб длинные языки, но каждая лекарка знает — у мужиков языки побольше бабьих. И по длине, и по языкатости.

— Ты на моего жильца не гляди. — Громыхнул Досвет. — Отвечай, когда тебя сам король спрашивает! Ну?

Ну, чо делать — надо было отвечать. Я распялила глаза, чтоб почестнее казаться. Сказала, стараясь, чтобы голос звучал потверже:

— Правду говорю, король-батюшка. Госпожа Морислана рассказывала мне о вашем сыне. Что сгубили его злодейски, что погиб он совсем юным, а злодеев так и не нашли.

Досвет снова повернулся к окну — быстро, одним махом. Опять закинул руки за спину.

— Сам посуди, король-батюшка. — Продолжила я, глядя на его руки.

Пальцы короля сжались крепко, до белизны. Ой, худо.

— Сама я из дальнего села, таких страстей там отродясь не было. Как же не глянуть-то? Вот ужо вернусь домой, всем расскажу про несчастного Граденя. И про Теменя. Не суди меня строго, король-батюшка, деревенская я, неотесанная, на что ни гляну — удивляюся.

Досвет все молчал. Тут в разговор вмешался Ерша:

— Ты, девица, ври да не заговаривайся. Тебя у двери Граденя ещё и служанки видели. Ты не раз туда заходила. Зачем?

Выходит, те прислужницы, что по лестнице взбирались, меня все-таки углядели, только виду не подали. Все, о чем меня просила Глерда, сделано. Одним махом, за один вечер. Осталось только с ней самой повидаться.

А ещё от ложного навета очиститься. И от королевского допроса отбрехаться. Проще сказать, чем сделать.

— Отвечай. — Напряженно потребовал Ерша. — Или нам позвать королевскую травницу? Саможориха ещё в поре, сама знаешь. Чего не хочешь рассказать ты, расскажет за тебя травка. Только себе хуже сделаешь.

У меня аж дыхание осеклось. Вон чем стращают. И что тут поделаешь? Если очень припрут, решила я, выложу все. С саможорихой шутки плохи. Но до того побарахтаюсь. И зачем только Глерда не рассказала все королю-батюшке? Он, думаю, только рад был бы, поймай ведьмы того убивца.

Я вздохнула, глянула на курносого. Спросила негромко:

— Ты, выходит, для того со мной знакомился, чтобы проследить, куда я хожу и что делаю?

Он чуть голову отвел, глаза прищурил, передернул бровями. Словно в лицо ему колким снегом швырнули, целой пригоршней. Сказал с неудовольствием:

— Не тяни время, госпожа Триша. Травницу позвать быстрей, чем тебя уговаривать.

Я содрогнулась. Заигралась я, ох заигралась. А сказала все равно то же самое:

— Память почтить ходила.

— Три раза? — Отозвался от окна Досвет.

Одно мне оставалось. Сказать если не всю правду, так хоть какую-то её часть. Ту, что про меня. Может, и отвлеку от прочего.

Я выдохнула, сжала в кулак снова занывшую левую руку. Г лянула в спину Досвету.

— Король-батюшка, дозволь рассказать тебе одну тайну. Если помнишь, госпожа Морислана Ирдраар вошла в твой дворец как женка королевского жильца.

Ерша глянул остро, но смолчал. Король Досвет, не оборачиваясь, неспешно сказал:

— Да, я помню. Она была замужем за Добутой Варятичем.

Ишь ты, как моего отца звали. Не просто Добутой, а Варятичем. Красиво.

Однако король ждал. Я заторопилась:

— В ту пору, как погиб королевич Градень, госпожа Морислана была в тягости. Младенец родился потом. Правда, лицо у него вышло покарябанным. Да и одна рука того, усохла…

Досвет снова развернулся. Глянул на меня так же остро, как Ерша до того. Спросил:

— Значит, ты не Триша Ирдраар, а Триша Добутовна? А почему молчала? Почему Морислана — и сам верч Яруня! — называли тебя дочерью Игора Ирдраара?

Нехорошо про мертвую говорить дурное. А что делать? И про Глерду говорить нельзя, и саможориху пробовать не хочется. Я глянула в глаза королю. Ну, где наша не пропадала.

— Король-батюшка. сам знаешь, госпожа Морислана из норвинов, а у них покалеченных детей положено оставлять в лесу. Такой у норвинов обычай, и ничего тут не поделаешь. Но матушка меня в лесу не оставила. Не смогла, наверно. А вместо того она отдала меня одной бабке на воспитание. Потом взяла к себе, дочкой двоюродного брата нарекла. Тот, говорят, пропал на границе совсем молодым, детей не оставил. Сейчас, конечно, всей правды уже не узнать — но я полагаю, сделала она это не по злобе. А чтобы не смущать свою семью. Они-то думали, что первая дочь госпожи Морисланы умерла ещё в младенчестве.

Досвет наклонил голову, глянул исподлобья, тяжело приподнимая опухшие веки.

— Яруня об этом знает? А вторая дочь, Арания?

— Нет. Матушка не желала, чтобы об этом знали. Сожалела она очень, обо всем сожалела.

Как же я врать-то выучилась, в кремле проживая — аж самой страшно. Да уж, испоганилась я тут, опаскудела.

— Пусть так. Но что ты делала в покоях Граденя, Триша Добутовна? — Строго спросил Досвет.

А тут правда кончалась и начиналась снова ложь. Не хочется врать, а надо. Иначе — саможориха. Или про Глерду рассказ. Ещё и её под беду подведу.

А ведь баба ничего дурного мне не сделала. Над уродством моим не смеялась, всю правду про моего отца выложила, не торгуясь, как Морислана. И плохого не желала — всего лишь убивца найти, мне помочь да королевство спасти.

Я опять глаза распялила. Поширше. Напомнила себе — саможориха. Содрогнулась, лицо сделалось честным-пречестным.

— Прости, король-батюшка. Захотелось мне на том месте постоять, где погиб мой батюшка, где матушкина судьба поменялась. И моя вместе с ней. Горько о таком думать, а не думать не могу. Тянет меня туда, и все тут. Не знаю почему.

Ерша вдруг кашлянул.

— Дозволь сказать и мне, король-батюшка. Если тогда, двадцать лет назад, проклятье девицу покалечило, может, сейчас в покои Граденя именно оно её зовет? Дела эти колдовские, нам, простым людям, неясные. Сами ведьмы говорили, что до конца то проклятье так и не поняли, щит сработали кое-как, по внешним чертам. Если нынче покалечим девицу саможорихой, потом никогда не узнаем, что с ней творится. А вдруг тут что серьезное?

Король вдруг шагнул вперед, ко мне.

— А к людям? К человеку какому тебя не тянет?

Надежда у него в глазах плескалась, сумасшедшая, безнадежная. От сердца у меня отлегло — от саможорихи вроде отбрыкалась. А от той надежды стыдно стало.

— Нет. — Честно призналась я.

Ерша негромко сказал:

— Скоро Свадьбосев. В кремль много народу придет, из верчевых дворцов все служки явяться. Проследить бы.

Король Досвет тяжко выдохнул.

— Быть по сему. Приказываю тебе, Триша Добутовна — на Свадьбосев пойти вместе с Ершей. Чуть что почуешь, сразу ему говори. А теперь отвечай, почему моя дочь криком исходит, убийцей тебя называет?

Врать я устала, поэтому теперь выложила все. Начав с того, как предложила Арании погадать для королевишны. Лишь о том, что Любава подслушивала у Зоряниной опочивальни, я промолчала — стыдно стало наушничать по-мелкому. Досвет выслушал, шагнул к Ерше.

— Узнай, кто заходил в опочивальню королевишны с раннего утра. Навряд ли ей наговорили на услужницу вчерашним вечером — иначе она спать бы не легла, прямо ночью потребовала бы всех на правеж. Расспроси каждую девку, до последней чернавки, которая полы моет.

— Будет сделано. — Отозвался Ерша.

Досвет повернулся ко мне.

— А ты будешь служить у Зоряны, как и служила. Я тебя в Морисланиной смерти не виню — особенно теперь, когда узнал, чья ты дочь. Тайну свою храни, если хочешь. С Зоряной я уже переговорил, успокоил. Она о навете больше не вспомнит, слово мне дала. Только больше — никаких ржаных зерен или гаданий.

Неужто пронесло? А уж как близко-то было. Я закивала, потом, опомнившись, махнула поклон.

— Благодарствую на добром слове, король-батюшка. Как ты сказал, так и сделаю.

Досвет усмехнулся.

— Так и скажу. Дочка у меня — жертва. но тебе этого не понять.

И помни — как что почуешь, или покажется что, сразу беги ко мне. Жильцам в первой горнице скажешь — слово и дело королевское, они тебя в любой час пропустят.

Потом он повернулся к жильцу.

— Ерша, вызови Аленьшу.

— Сделаю.

У меня оборвалось дыхание. Верховная ведьма придет во дворец? А вдруг она расскажет королю обо мне и Г лерде? И выйдет у меня из огня да в полымя.

Из-за этих мыслей из королевских покоев я вышла на подгибающихся ногах. Курносый скользнул следом, сказал уже на лестнице:

— О том, что было — не болтай. Скажешь, вызывали из-за ложного навета, расспрашивали о госпоже Морислане.

Я кивнула. Шагнула было к лестнице, но Ерша поймал меня за локоть, развернул к себе:

— Помнишь, что я в прошлый раз говорил, Триша Добутовна? Мое слово твердое. Если тебя кто обидит, ты только скажи. Люди бывают злы.

— А как ты заступишься, станут ещё злее. — Я глянула ему в лицо.

Ерша сдвинул светлые брови на переносице.

— Как-то не подумал.

Мне бы смолчать, глазки скромно потупить, но я снова встряла:

— Не печалься. Я ж подсказала? А скажи-ка, господин Ерша, защищать меня тоже по королевскому указу будешь? Или сам решился?

Он глянул мрачно, выдохнул мне в лицо:

— Это — сам. А что до прочего. Я пес королевский, госпожа Триша. На кого укажут, за тем и слежу. А коли прикажут, то и горло порву. Сама понимать должна, королевишна — последняя наследница Положья, после смерти братьев к ней услужниц брать боялись. Вот вас первых взяли, на пробу. Да и то потому, что вы Морислане Ирдраар — кровная родня. Она, хоть и норвинка, но королевской семье была верна.

Он не просил у меня прощения за обман. Глядел прямо, словно ждал извинений от меня.

А вот выкуси, сердито подумала я. И спросила о другом:

— Раз она наша наследница, что ж её только цорсельскому учат? Все про иноземщину рассказывают — как там в Цорселе говорят да как за стол садятся.

Ерша прищурился, улыбнулся одним краем рта.

— Ишь ты, любопытная. Не твое это дело, Триша Добутовна.

Не мое так не мое. Мне с утра и так разговоров хватило. Одно осталось.

— Ты вот что, господин Ерша. Зови меня Триша Ирдраар. Не хочу, чтобы о матушке болтали всякое. Лады?

— Лады, госпожа Ирдраар. — Жилец отступил назад, поклонился. Низко.

Пришлось в ответ тоже махнуть поклон. По лестнице уже гремели чьи-то шаги. И я заспешила наверх.