Побег

5

Были времена, давным-давно, когда я двигалась невидимкой из коридора в коридор, прячась в узких тайных проходах. Не знаю, кто их сделал, эти тесные пространства между стенами, однако, будь то мой отец или какой-нибудь капитан задолго до него, они явно предназначались для подглядывания.

Я больше всего любила выбраться ночью на палубу и скользнуть в щель, которая вела к смотровому отверстию, откуда открывался вид на кают-компанию. Хотя меня нисколько не интересовали хвастливые рассказы моряков о битвах и сокровищах, иногда, особенно замечательными ночами, они обменивались историями – мифами и баснями – о том, откуда они родом и кем пришли сюда стать. Именно они раз за разом заставляли меня возвращаться.

Когда я подросла и в проходах мне сделалось тесно, мои вылазки прекратились, но сейчас я подумываю о том, чтобы снова наведаться в потаенное укрытие. Никто открыто не скажет мне того, что я хочу знать, однако, подозреваю, подслушивание, когда языки матросов развязаны ромом, может пролить некоторый свет.

Оставлять каюту до тех пор, пока отец не отменил наказание, рискованно, но я вовсе не собираюсь попадаться. Вокруг ни души, когда я покидаю свое заточение и на цыпочках пробираюсь к тому месту, где, если знаешь, куда нужно надавить, открывается панель. Я проскальзываю в темень и возвращаю позади себя все в прежнее положение.

Тут почти не пролезть, еще хуже, чем я помню, так что приходится сильно напрягаться, но мне удается протиснуться до «глазка», заработав лишь несколько царапин и почти не порвав платье. И теперь я наблюдаю.

В кают-компании полно народу, команда на всю катушку использует послеобеденное время, чтобы расслабиться, еда еще не закончилась, и ром течет рекой. На первый взгляд они неотличимы – море черной ткани, однако, если отвлечься от униформы, разница бросается в глаза. Там мужчины и женщины со всех шести Восточных островов, хотя наши истории и традиции настолько переплетены, что трудно сказать, кто и откуда, по одному лишь цвету кожи. Они все откуда-то, отовсюду и ниоткуда. У этой разношерстной команды нет ничего общего – кроме таланта убивать.

Ведут они себя шумно и буйно, так что выделить какой-нибудь разговор не представляется возможным. После получаса я подумываю о том, чтобы бросить эту затею, но тут чей-то голос перекрывает остальные.

– Эй, Нестор! – Это моряк по имени Бриггс, который держит за шею молодую женщину. – Тут вот Линкс никогда не слышала о том, как протаскивают под килем.

Даже из моего укрытия видно унижение Линкс, ее кожа залита краской до самой макушки гладкой, от природы безволосой головы, пока она тщетно пытается высвободиться из объятий Бриггса. Воцаряется тишина, полная предвкушения. Все чувствуют, что драка неизбежна.

Однако Нестор, один из старейших членов экипажа, его не слишком занимает драма. Он ждет от вечера покоя и делает Бриггсу знак отпустить Линкс. Бриггс с неохотой подчиняется, хотя и продолжает держать ее за руку.

Нестор разглядывает Линкс.

– Называешь себя Змей и не знаешь про пропускание под килем?

Линкс беспокойно изворачивается.

– И что с того?

Кто-то смеется. Нестор – нет.

– Что с того? Это самое жуткое наказание за предательство, к которому может прибегнуть капитан, и если тебе не страшно, то напрасно.

– Представь канат, пропущенный под кораблем от левого до правого борта, – поясняет Бриггс, заламывая руку Линкс за спину. – А теперь представь, как тебя привязывают к концу такого каната.

– К твоим ногам подвешен груз, – продолжает Нестор, и кто-то из матросов усаживается на ступни Линкс. – А потом тебя кидают за борт. – Бриггс рывком заваливает Линкс назад, и она тяжело падает на пол. – Весь экипаж, твои друзья, твоя команда тянут за другой конец каната, протаскивая тебя под днищем, корябая твое хрупкое тело о киль корабля, отрывая полоски плоти о скучающих там крабов и ракушки.

– Тебе не хватает воздуха. – Бриггс демонстративно душит Линкс. – Ты пытаешься закричать, но легкие наполняются водой, и ты не знаешь, доживешь ли до другого борта.

Нестор поднимается на ноги, подходит и возвышается над Линкс. Она пытается бороться со сжимающимися пальцами Бриггса, пытается тщетно, глаза ее широко открыты и смотрят умоляюще.

– Некоторые извлекаются на поверхность такими нашинкованными, что с удовольствием остались бы тонуть под водой. Только вот ведь в чем дело. Капитану не нужно, чтобы ты померла. Команда протягивает тебя быстро. Потому что это пытка, а не казнь. Наказание, а не конец. И если ты провинилась серьезно, по-настоящему, – он делает паузу для достижения драматического эффекта, – тогда твое путешествие повторяется.

Бриггс наконец отпускает Линкс, она ловит ртом воздух и уползает от них подальше под раскаты хохота.

Мне хочется проломить стену и сбить это самодовольное выражение с их физиономий. Унижение Линкс возбуждает во мне болезненные воспоминания о собственном опыте. Вместо этого я ищу взглядом Грей, уверенная в том, что она заступится, но обнаруживаю ее и Бронна сидящими за столом в темном углу. Их нисколько не занимает происходящее, и если от Бронна я ничего иного не ожидаю, Грейс меня злит. Как она могла позволить такому случиться? Почему не пришла на помощь Линкс, как пришла мне?

Я насмотрелась достаточно. Больше ничего полезного я здесь не узнаю. Я не услышала даже шепота насчет королевского флота, не вооружилась ни малейшей толикой информации и потому начинаю медленно ретироваться к выходу.

Успешно выбравшись из тайного прохода, я выжидаю. Я должна немедленно возвращаться к себе, но каюта мне обрыдла. Кроме того, я умираю с голоду, поскольку сижу в изоляции на обычном рационе. Вокруг никого, и я принимаю решение: направляюсь на палубу обходным путем через камбуз, где украдкой прихватываю галету. Сейчас здесь гораздо спокойнее, чем в ночь побоища, трудится только костяк команды, так что никто не мешает мне найти тихую нишу и пробраться в гнездышко между трапом на шканцы и корпусом. Сидеть тут гораздо неудобнее, чем в моей каюте, однако свежий воздух позволяет мне сбежать от той дурноты, которая сочится из каждого уголка этого корабля.

Положив голову на бок «Девы», я смотрю в ночное небо и наблюдаю, как мимо пролетает стайка луноперок. Маленькие и серебристые, они похожи на падающую на землю звездную пыль, и я, вопреки всему, не могу сдержать улыбку. В этом мире есть красота, даже если я не в силах до нее дотянуться.

И тут, будто одним своим взглядом я умудряюсь заразить это мгновение, одна из изящных пичуг со стуком падает на палубу.

Я пробираюсь к ней, поднимаю тельце на ладони и озираюсь, проверяя, не заметил ли кто меня. Уверенная в том, что нет, я несу птичку обратно в укрытие и разжимаю кулак.

Она не умерла, но близка к этому, крыло сломано, глаза стекленеют. Крохотная грудка вздымается и опадает, потрясение вот-вот ее убьет.

Я снова скрываю ее в ладонях, нежно, оберегающе, и закрываю глаза. Нелепо чувствовать свою ответственность, однако я почему-то переживаю. Не только из-за этой пичуги. Еще и за Линкс. За все. За жизнь.

Я желаю птичке выздоровления, загадав, что если она переживет подобное падение, то и я переживу то, что ждет меня впереди. Глупо, конечно.

Приближающиеся голоса заставляют меня вернуться с небес на землю, и я сую руку в карман, пряча птичку в безопасность как раз в тот момент, когда на палубу вываливаются двое, пьяные и громкие.

Это Бриггс и его более или менее постоянная любовница Удушка, получившая это прозвище за свою страсть сдавливать дыхательное горло. Вот бы она сейчас взяла и придушила Бриггса!

Надеюсь, они не заметят меня, однако удача куда-то смылась, потому что Бриггс останавливается и пихает Удушку.

– Гляди, кто там, – говорит он, слепляя слова в кашу. – Коротышка.

Удушка не так пьяна, как Бриггс, и не отвечает, хотя и лыбится на меня с нехорошим намерением.

Бриггс подходит к моему укрытию, и я встаю на ноги, все еще держа руку в кармане, чтобы обезопасить пичугу.

– Не пора ли тебе баиньки?

Спорить с ним не имеет смысла. Сейчас я мечтаю лишь о том, чтобы сбежать и не устраивать сцены.

– Ты… ты прав, – говорю я. – Позволь-ка мне…

Он тычет мне в грудь пальцами и толкает обратно.

– Эй, я с тобой еще разговариваю. – Взгляд его падает на надкушенную галету в свободной руке и загорается огнем. – Воровала продовольствие, верно?

Я пожимаю плечами, внутренне негодуя от подобного обвинения.

– Обед пропустила.

– Я голоден. – Он поворачивается к Удушке. – Хочешь есть?

Она молчит и только наблюдает, предвкушая нехорошее.

– Дай-ка сюда, – говорит Бриггс.

Речь идет всего лишь о дурацком кусочке, однако я отказываюсь уступать этому жалкому подобию человека.

– Нет.

Глаза его сужаются, и он с недобрым смехом поворачивается к Удушке:

– Слыхала? Коротышка-то яички отрастила.

Кто бы говорил! Только мужик примет это за комплимент. Одного пинка в указанное место окажется достаточно, чтобы его заткнуть, и я изо всех сил этого не делаю.

Бриггс улыбается мне и тянется, чтобы сграбастать мою еду. Я могла бы ответить, помешать ему, но боюсь малейшим неверным движением повредить пичуге, доверившейся моему карману.

Поэтому не реагирую вовсе.

Он изучает галету так, будто она ему омерзительна. Протягивает Удушке.

– Не знаю, как тебе, а мне объедки Коротышки не нужны. Трусость бывает заразной.

И он равнодушно бросает галету в океан.

Подобная расточительность, разумеется, его страшно забавляет, но, к моему облегчению, он снова увлекается Удушкой и ржет так, что закашливается. Я использую этот шанс и буквально бегу к себе в каюту.

Оставшись одна, я осторожно вынимаю луноперку из кармана и кладу на сундук, чтобы осмотреть. И улыбаюсь. Крылышко, показавшееся мне сломанным, в полном порядке, просто слегка растрепано, а приближение смерти, казавшейся неизбежной, явно отсрочено. Я ошибалась насчет силы удара и теперь вздыхаю с облегчением. Возможно, с нами обеими еще не все кончено.

Дверь в каюту распахивается. Отец уже здесь, так что нет времени прятать пичугу, а он явился уж точно не для того, чтобы пожелать мне спокойной ночи.

Я замираю, не в состоянии шелохнуться.

– Думаешь, можешь плевать на мои правила? – рычит отец, приближаясь. – Думаешь, можешь покидать каюту, а я ничего не узнаю? Не узнаю, что ты шпионишь за моей командой?

Понятия не имею, откуда он знает, – у Бриггса не было времени ему об этом доложить, – однако все мои протесты отметаются, еще не успев слететь с губ.

– Я считал, ты усвоила урок непослушания благодаря вот этому. – И он сильно давит большим пальцем на мой нос. Боль охватывает всю голову, и я чувствую, что меня сейчас стошнит. – Но ты явно решила, будто выше моих упреков. Позволь заверить тебя в обратном.

Он хватает луноперку одной рукой, а другой ладонью с растопыренными пальцами упирается мне в лицо, не давая придвинуться.

– Представь, что эта птица – ты, и взгляни, что происходит, когда я недоволен.

С этими словами он зверски сжимает хрупкое тельце в кулаке. Я закрываю глаза и проглатываю застрявший в горле всхлип. Его ладонь все еще на моем лице, он толкает меня назад до тех пор, пока я не упираюсь в стенку.

– Запомни, кто я, и никогда больше не пытайся мне прекословить, понятно?

Он брызжет на меня слюной, и я отчаянно киваю.

– Кто я? – кричит он так, что наши губы почти соприкасаются.

– Мой отец.

– Кто я? – рычит он еще громче.

– Мой капитан.

– Кто я?

– Гадюка.

– И ты будешь мне подчиняться.

Одним рывком он больно втемяшивает мою голову в стену и выходит, снова оставляя меня наедине с собой.

Я сползаю на пол, ноги больше не держат меня, и смотрю на трупик, простертый на полу. Петля затянута, как никогда, и хотя я потрясена до самого основания, во мне вспыхивает искра решимости. Он хочет подавить меня, не дать вмешаться.

А это значит, что тому есть причина.