Побег

4

Из неспокойного сна меня выдергивает резкое раскачивание гамака. Шторм усиливается, и я слышу над головой крики матросов, старающихся справиться с кораблем.

Я зажмуриваюсь, мечтая о том мгновении, когда все закончится. Отцовские правила просты. Мне не разрешается покидать каюту ночью ни при каких обстоятельствах, и всякий раз, когда буря разражается в то время, как я сплю, мне страшно оттого, что судно затонет вместе со мной, пойманной в западню и беспомощной под палубой.

Но пока я лежу, полная решимости не обращать ни на что внимания, ветер доносит иной звук. Звон стали о сталь. Сев как по команде «смирно», я прислушиваюсь и после минутного сомнения набрасываю на себя одежду, хватаю нож и спешу на палубу.

Еще одно строгое правило отца заключается в том, что во время выполнения королевских поручений я обязана оставаться в каюте. Для моей же безопасности. Однако ни о каких поручениях я не слышала, поэтому вольна предполагать, что на нас напали, чего никогда прежде не случалось. Представить себе не могу, кто осмелится атаковать Гадюку, и ни за что не останусь в каюте, когда мой корабль нуждается в защите. Да и чисто технически я не ослушиваюсь отца, поскольку он никогда не уточнял, что именно я должна делать при подобном сценарии. И вовсе не потому, будто мне хочется, чтобы он меня увидел.

Меня встречает хаос. Другое судно стоит вдоль нашего борта, абордажные крюки не позволяют ему уйти, а отец и Змеи обрушиваются на его экипаж. Моя ошибка очевидна. Почему-то никто не сообщил мне об этом поручении, однако нельзя отрицать, что атакуем как раз мы.

Меня здесь не должно быть.

Проливной дождь мешает пробиться свету луны, и нас так дико качает, что я едва сохраняю равновесие, однако те, кто вовлечен в сражение, ничего не замечают.

Отец на шканцах одновременно бьется с тремя противниками, легко отражая саблей их удары. Он возвышается над ними, его лысая голова сверкает даже в такую черную ночь. Никогда еще он не выглядел столь живым. Он играет с этими беднягами, позволяя им поверить в то, что у них еще есть шанс, и не успеваю я отвести взгляда, как он мастерски и жестоко разделывается с ними.

Клив пригвожден к грот-мачте, он безоружен, его враг поднимает меч для последнего удара. Однако Клив не намерен сдаваться без боя, наклоняется вперед и зубами вырывает клок плоти из горла обидчика. Кровь брызжет с такой силой, что почти достает до меня. Потрясенная подобной дикостью, я отскакиваю. Я не хочу быть рядом с Кливом, а если отец застукает непутевую дочку здесь, меня может ждать схожая судьба. Я уже собираюсь нырнуть обратно под палубу, когда при всполохе молнии замечаю, как из груды ящиков на меня таращатся два широко распахнутых глаза. Тоби. Что он тут делает? Волны выплескиваются на палубу, смешиваются с кровью и делают ее скользкой. Я с трудом сохраняю вертикальное положение, пока бегу по ней туда, где прячется Тоби. Присев на корточки, протягиваю ему руку.

– Идем со мной, – зову я, стараясь перекричать бурю.

Он трясет головой, слишком напуганный, чтобы пошевельнуться.

– Все будет в порядке, – говорю я. – Обещаю.

Мгновение мне кажется, что он останется, примерзший к месту, но тут он тянется к моей руке, и мне удается вызволить его из этого тайника. Мы бежим к люку, и я закрываю паренька от творящейся вокруг нас резни своим телом. Тоби юркает под палубу, и я уже собираюсь последовать за ним по лестнице, когда кто-то хватает меня сзади. Сильные, незнакомые руки тащат меня назад, и я брыкаюсь и извиваюсь, пытаясь освободиться из железных тисков моего противника. Под таким углом мне не хватает рычага, чтобы вырваться, однако нож все еще у меня в руке, и я, изловчившись, полосую артерию на его предплечье.

Он моментально отпускает меня, и я оборачиваюсь, чтобы оказаться к нему лицом. Я обнаруживаю, что смотрю ему в пояс, поднимаю взгляд и с трудом сглатываю. Передо мной – один из самых высоченных мужиков, которых мне когда-либо доводилось видеть. Буруны мышц тверды, как камень. Кровь течет там, куда я попала, сбегает по руке и капает с кончиков пальцев на палубу, однако полученная рана ничуть его не беспокоит. Он просто рассержен.

Он делает выпад в мою сторону, и я ныряю ему между ног, по ходу дела рассекая лезвием массивную ляжку. Он охает, но не спотыкается, просто поворачивается и машет в мою сторону мечом, под которым я подныриваю. Мой кинжал несопоставим с его мечом. Мне нужно, чтобы противник с ним расстался. Поэтому на сей раз я целюсь в руку и полосую костяшки пальцев. Меч брякается на палубу, я бью снова, но мужик перехватывает мое запястье, удерживая на месте. Пытаюсь высвободиться, однако ноги не достают до досок, так что я едва стою. Хотя левая рука у меня слабее, я с размаху ударяю его, но он и ее перехватывает. Боль от давления на ожог почти лишает меня сознания. Он меня поймал, мы оба оказываемся во временном тупике, и, хотя оружие у меня есть, он настолько сильнее меня, что понятно: я вот-вот проиграю.

«Дева» кренится под сильным ветром. Мне на глаза попадается оказавшийся поблизости штабель бочек. Шторм ослабил связывающие их канаты, и я понимаю, что они развяжутся в любую минуту. Стиснув зубы, я изо всех сил стараюсь удержать нас в этой безвыходной ситуации, чтобы, когда через мгновение бочки покатятся в нашу сторону, мы были на том же месте. Мой противник отвлекается на мою правую руку, которую я все-таки высвобождаю, однако хват на обожженном запястье настолько тверд, что боль не позволяет мне вырваться, и, когда бочки обрушиваются на нас, пригвождая к поручням, я все еще стою рядом. Эта часть корабля настолько накренена к воде, что толчок увлекает нас дальше, и, не успеваем мы за что-нибудь зацепиться, как оказываемся за бортом.

Сила, с которой я бьюсь о воду, вышибает из моих легких воздух, и я даже не могу закричать. Меня разворачивает боком. Я готова к ледяным объятиям океана, но их нет. Я не сразу понимаю, где я и что со мной произошло. Я вишу вверх тормашками и бьюсь о борт «Девы» на подоле платья, зацепившегося за такелаж. Моему противнику повезло меньше – океан уже проглотил его. Однако облегчение скоротечно, поскольку я уже слышу, как под моей тяжестью трещит ткань. Я отчаянно пытаюсь принять вертикальное положение, но буря по-прежнему качает судно, и шквал свежих волн, бьющих меня по лицу, грозит утопить меня раньше, чем мое тело грохнется в море.

Паника на пару с соленой водой застревает у меня в горле. Никто не знает, что я тут. Я никому не успела крикнуть о том, что нахожусь в опасности. И я понимаю, что через мгновение платье перестанет меня удерживать, отсрочка приговора закончится, и меня постигнет смерть, которой я всегда так боялась. Предприняв последнее отчаянное усилие за что-нибудь ухватиться, я лишь со всей дури бьюсь лицом о «Деву», и в мои легкие вода устремляется вперемешку с кровью.

Наполовину ослепнув и задыхаясь, я едва слышу голос, окликающий меня по имени. Наверное, это мне кажется, думаю я, когда что-то резко дергает за платье, чья-то рука хватает меня за ногу, а голос все зовет. Через силу извернувшись, я вижу, как ко мне тянется Бронн, слова которого не доходят до моего слуха из-за потоков воды. Я вытягиваю руку настолько, насколько могу физически, и дотрагиваюсь до его кожи. Ему этого хватает, чтобы втащить меня наверх, и через мгновение я уже на палубе, в его объятиях. На секунду все замирает. Потом я прихожу в себя и отталкиваю его. Он давно потерял право прикасаться ко мне, и, несмотря на то, что он меня спас, я в ярости.

– Какого… – говорит Бронн, почти теряя равновесие.

Он явно ожидал с моей стороны чуть больше благодарности.

– Мне не нужна твоя помощь.

К сожалению, это откровенная ложь, и я злюсь еще сильнее.

Рядом оказывается Грейс. Она останавливает кровотечение из носа, который я наверняка сломала.

– Ты что тут делаешь?

Она удивлена и озабочена тем, что застала меня в таком виде.

– Ты чокнулась? – Бронн не обращает ни малейшего внимания на Грейс, весь его гнев адресуется мне. – Я только что тебе жизнь спас!

– И для чего, интересно? Чтобы я была у тебя в долгу? Откуда ты знал, что я свалилась за борт?

Произнося эти слова, я испытываю стыд, однако почему из всех, кто мог меня выручить, этот подвиг достался именно ему?

– Ты черт знает что! – кричит он на меня. – По-твоему, мне лучше было бросить тебя умирать?

«Ну, вообще-то это было бы не впервой», – вою я мысленно. Однако нахожу в себе силы произнести лишь:

– Держись-ка ты от меня подальше!

– С удовольствием, – ворчит Бронн. – У тебя теперь есть свой принц.

Грейс откашливается и бросает на меня взгляд, в котором соединены беспокойство и разочарование. Потом помогает мне подняться на ноги.

– Нашли подходящее время? – спрашивает она и оказывается права. Между сражением и бурей есть еще несколько неотложных дел. – Иди за мной, – командует она и гонит меня обратно в каюту.

Я оглядываюсь на Бронна, но он уже ушел, растворился в людском море. Вместо него мой взгляд падает на тело поверженного моряка – не из наших. Лежит на палубе лицом вверх, рубаха видна, и я уверена, что он носит эмблему королевского флота. Но это же полнейшая бессмыслица! Они наши союзники, а не враги – пусть даже эти отношения не всегда дружеские.

Гадюка давно не возглавляет королевский флот. Теперь мы действуем рука об руку, защищая острова. Они блюдут честь короля, тогда как мы занимаемся вещами менее аппетитными. Обычно мы держимся друг от друга подальше, наши задачи никогда не пересекаются. Когда король шлет нам приказы, мы подчиняемся и за это вольны делать то, что хотим, – а чего хочет мой отец, того стоит бояться. Флот предпочел бы, чтобы нас не существовало вовсе, однако королю нравится иметь под рукой того, кто готов делать за него грязную работу. Мы можем следовать разной тактике, однако цели наши схожи: защита короля и мира на островах.

Вопрос лишь в том, почему человек из королевского флота лежит мертвым на нашей палубе?

Стоит нам оказаться в безопасности в моей каюте, Грейс снова открывает рот:

– Ты о чем думала?

– Да в порядке я. Спасибо за заботу.

Я хватаю тряпку и посильнее прижимаю к носу.

– Дай-ка глянуть. – Она наклоняется, чтобы определить полученный урон, и вздыхает. – Сломан, конечно, но могло бы быть и хуже. Если бы Бронн не заметил, как ты летишь за борт…

Она умолкает. Мы обе знаем, что мне повезло.

– Что там происходит? – спрашиваю я, все еще пытаясь разобраться в увиденном и надеясь получить от нее исчерпывающие объяснения.

– Распоряжения короля, – говорит Грейс. – Принц доставил их. Воры, которым стоило преподнести урок. Мы настигли их раньше, чем рассчитывали, иначе я бы тебя предупредила.

Я умею расслышать ложь, даже когда она так легко слетает с ее языка. Принц явно не стал бы просить нас атаковать флот своего собственного отца. Не могу придумать ни единой причины, зачем он нам дался. С трудом сдерживаясь, я подавляю в себе страхи, стараясь не думать о том, что означает ее обман и что затеял отец. Оттого, что Грейс не говорит мне правду, становится только больнее.

– Может, нам стоит туда подняться?

Я удивляюсь, насколько легко получается скрыть от нее свои чувства.

– Мне – стоит. А ты оставайся-ка здесь. Что скажет Торин, если тебя укокошат в день помолвки?

Я закатываю глаза, но не спорю. Мы обе знаем, что мне вообще не следовало там быть, что я нарушила распоряжения отца.

Как только она уходит, я опускаюсь в гамак, однако буря все еще швыряет «Деву» с пугающей силой, ветер доносит жуткие крики гибнущих мужчин и женщин, и сон не идет. Мне ненавистно это ощущение бессилия. Несмотря на опасность, когда я дерусь, я хоть что-то контролирую. Распоряжения отца не придают мне чувства защищенности. Они меня изолируют. Делают беспомощной.

Закрывая глаза, я всякий раз вижу того мертвеца, столь явного моряка королевского флота, и, как ни пытаюсь объяснить его присутствие, не нахожу хоть сколько-нибудь убедительного ответа.

Нож я держу при себе зажатым в кулаке. Я в ловушке. Захваченная войной, о которой даже не подозревала. Я не могу доверять никому. Я полностью предоставлена самой себе.

К утру все стихает, и, пока команда наслаждается добычей, я наношу ранний визит Миллиган, корабельному хирургу.

Мой нос раздуло до неприятных пропорций, и я надеюсь, что она сможет мне помочь, хотя чаще она занимается ломанием костей, нежели их починкой. Знание анатомии и умение обращаться со сталью делают ее превосходным доктором и еще более замечательным инквизитором. Немногие выдерживают пытки Миллиган. Я давно не навещала ее хозяйство, хотя раньше проводила там больше часов, чем могу вспомнить. Зловоние этого помещения настигает меня раньше, чем я открываю дверь, – сочетание варящихся зелий и гниющей плоти.

Когда я появляюсь на пороге, Миллиган равнодушно ворчит, лишь на миг отрывая взгляд от работы. Я не единственная, кто нуждается в ее снадобьях, – многие из экипажа получили во вчерашней схватке увечья, и Миллиган занята по уши.

– А, это ты? – Она определенно в восторге от моего вторжения. – Не стой мачтой, помоги лучше.

Больше она ничего не говорит, продолжая накладывать швы на здоровенную рану на бедре кого-то из команды, и я с неохотой вхожу. Странно оказаться здесь снова после стольких попыток избегать этого места. Однако вопреки собственному желанию я тянусь к кипящему на огне горшку и вдыхаю испарения. Черное дерево и коралловая сосна – напиток от боли, которым Миллиган так и не угостила своего пациента, если судить по выражению на его лице.

– Не топчись на месте, девочка, – бросает она.

Понимая, что мне предстоит заслужить свое лечение, я предлагаю помочь человеку по имени Амос, который сломал мизинец на левой руке. Кость продырявила кожу, и, если перелом быстро не обработать, начнется заражение.

Оторвав кусок ткани и прихватив веточку хвороста для огня, я сажусь мастерить шину. Если мне удастся затолкать кость обратно, обработать рану мазью и выпрямить палец шиной, все заживет без осложнений.

– Будет больно, – предупреждаю я Амоса и выкладываю свой план.

Я избегаю вопросов о том, как он вообще умудрился так пораниться. Чем меньше я думаю о событиях прошлой ночи, тем лучше.

Однако пока я обрабатываю кожу вокруг раны соленой водой, стараясь очистить ее от грязи, прежде чем вправлять кость, к нам шаркающей походкой приближается Миллиган и отпихивает меня в сторону.

– Ты что делаешь?

Я снова обрисовываю суть предлагаемого лечения, и Миллиган щурит свои глаза-бусинки.

– Разве я ничему тебя не научила? – спрашивает она раздраженно.

Без лишних слов хватает Амоса за запястье, подтягивает к своему грязному верстаку, кладет на него окровавленную ладонь, раздвигает ему пальцы и одним кривым взмахом колуна обрубает тот, что мешает. Амос орет от боли, но Миллиган удерживает его, хватает с огня кочергу и прижигает обрубок.

Я в шоке и не могу пошевельнуться. Теперь я точно вспомнила, почему перестала приходить сюда.

– Ступай, – говорит Миллиган Амосу, выводя его из комнаты.

Подозреваю, что, добравшись до койки, он рухнет на нее без сознания. Если вообще доберется.

Теперь ее внимание обращено на меня. Лицо у Миллиган землистого цвета, поскольку она почти никогда не выходит из своей каюты, вечно занятая всякими неприятными опытами. Она настаивает на том, что должна пить ром на рабочем месте, и оттого ее дыхание постоянно отягощено запахом алкоголя. К счастью, сегодня мое увечье не позволяет мне его прочувствовать.

– Чего тебе понадобилось?

– Чего-нибудь для носа.

Миллиган хватает меня за подбородок, поворачивает мое лицо в одну сторону, потом в другую и ворчит:

– Сломан.

– Да, я знаю.

Она сплевывает на пол.

– Ничего не поделаешь. Жди, пока опухоль спадет.

– Не уйду, пока ты не дашь мне чего-нибудь обезболивающего.

Она забывает, что я хорошо ее изучила. Желание избавиться от меня перевесит ее нежелание помочь.

– Ты знаешь, где стоит второй бальзам, – говорит она в итоге. – Забирай и уматывай.

Я делаю, что велят, забираю банку с мазью с одной из загроможденных полок и удаляюсь прежде, чем Миллиган передумает.

Не желая стать мишенью для надоедливых взглядов и возвращаться в тошнотворные четыре стены моей каюты, я пробираюсь в свой любимый тайник на складе, где держат запасные паруса и такелаж. В одном месте балки образуют закуток, достаточно просторный, чтобы мне туда протиснуться и не быть обнаруженной.

Второй бальзам делается из экстракта особой черной ежевики, произрастающей на Втором острове, и, когда я втираю немного себе в нос, лицо моментально и глубоко пронизывает холод, притупляя боль. Заодно я смазываю ожог. Блаженство! Забыв о неудобствах, вынимаю из кармана иголку с ниткой и принимаюсь латать порванное платье, прежде чем оно зацепится за что-нибудь еще.

Жаль, что Миллиган такая подлая, потому что из всех обитателей «Девы» она единственная обладает необходимыми мне знаниями. Когда я была моложе и обнаружила на палубе свою первую раненую пичугу, я отнесла ее к себе в каюту и попыталась выходить. Ее убило мое невежество. Однако это побудило меня изучать тайны тела, чтобы лечить, чтобы спасать.

В течение нескольких лет я проводила наедине с Миллиган больше часов, чем могу вспомнить, в ее сырой и заразной лечебнице. Поначалу я боготворила ее, поскольку она показывала мне, как нужно смешивать напитки и снадобья для разных недугов, как соединение серебутона с топькрапивой помогает в лечении или как смесь землесусла с храброкорнем заделывает раны. Она ничто по сравнению с волшебниками прошлого, чья магия начиналась с зелья и далее простиралась безгранично, однако она знает алхимию достаточно, чтобы готовить приличное лекарство, и я быстро влюбилась в это искусство. Однако, разумеется, я на своей шкуре узнала, что Миллиган движет вовсе не жажда лечить – все ее умения направлены на причинение боли. Мои уроки стали переходить с настоев на травах к основополагающей анатомии, но уроки эти были практическими, а не просто теорией из учебников. Я практиковалась на пленниках, пойманных во время провокаций на Восточных островах, либо на членах команды, которые плохо себя вели. Помню эти уроки с ужасающей отчетливостью, особенно те, когда Миллиган пыталась научить меня, где находятся главные болевые точки на человеческом теле. Она показывала простейшие приемы, способные развязать язык любому, – сдирание кожи с подошвы ноги например. Сопровождавший это действие звук преследовал меня долгие недели. Учила меня Миллиган вовсе не потому, что так было нужно. Своими демонстрациями она меня запугивала, впечатляла, но прежде всего они нравились ей самой.

Вскоре я стала делать вид, что утратила интерес к ее урокам. Миллиган сумела внушить мне, что нужно быть дурой, чтобы поверить, будто на корабле убийц можно стать целительницей. А самое главное я поняла, что, если отец узнает о моем влечении к функциям тела, он заставит меня стать преемницей Миллиган. Уж лучше я сделаюсь честным убийцей, чем буду вынуждена кого-то пытать.

С тех пор мне приходится ограничиваться случайными обследованиями мертвых птиц или крыс, однако они почти ничему меня не научили, что обидно. Я не узнала никаких новых точек, ничего из алхимии, которая особенно меня пленяла. А Миллиган едва признала мое существование после того, что сама я считала разрывом с ней, – а она не из тех, кого хочется иметь среди врагов.

– Вообще-то есть места поудобнее.

Я не слышала его шагов и подскочила, вогнав иголку точно в палец. Грязный и блестящий от пота, Бронн явно успел поусердствовать, восстанавливая судно после шторма, его порванная рубаха обнажает следы шрамов на совершенном во всем остальном теле, и я неожиданно и нелепо смущаюсь. Мои спутанные волосы висят космами, и я уже собираюсь пригладить их, когда понимаю, что его черная грива такая же взъерошенная. Меня пугает внезапный порыв запустить в нее пальцы. Я стряхиваю эту мысль, подавляя желание, оживающее под ложечкой. Я разглядываю его лицо в поисках признаков противоречивых чувств, схожих с моими, однако его взгляд-кремень не выражает ни малейших эмоций. Как всегда.

Мне вдруг хочется, чтобы он ушел, я ненавижу его за то, что он вынуждает меня испытывать, за то, что он обнаружил мое тайное укрытие, но все упирается в такую ерунду, как то, что давеча вечером он спас мне жизнь.

– Послушай, мне следовало поблагодарить… – начинаю я, однако он меня прерывает.

– За тобой послал капитан.

Конечно, послал. А зачем бы иначе Бронн стал меня искать?

Отец – последний человек, кого я желала бы видеть сегодня, когда непослушание написано на всем моем распухшем лице. И все же я могу предположить только одну причину, по которой меня зовут.

– Он слышал о вчерашнем?

Задавая вопрос, я уже знаю ответ.

Бронн кивает.

– Не стоит заставлять его ждать.

А то я этого не знаю! Выбираюсь из своей уютной тайной норки, и мы вместе идем наверх.

Корабль оживленно суетится, команда занята своими обязанностями, а я следую чуть впереди Бронна, стараясь никому не мешать, слабо надеясь потерять его в толпе, изнемогая от ощущения, что он конвоирует меня, как пленницу. Вчера во время шторма вода затекла в оружейное отделение, сделав ступени трапа скользкими, и, когда несколько матросов проносятся мимо, сметая меня с дороги, я поскальзываюсь и теряю равновесие. Я ожидаю падения, однако чьи-то руки подхватывают меня за талию и ставят на место. Я машинально пытаюсь освободиться от Бронна, но трап узок, и мне удается лишь развернуться, отчего тела наши сталкиваются, его грудь прижимается к моей, и я чувствую, как его сердце бьется в такт с моим, а дыхание согревает мне лоб. Он смотрит сверху вниз с обезоруживающей напряженностью, и я опускаю глаза, негодуя по поводу раскрасневшихся щек и участившегося пульса.

Вчера Бронн мог спасти меня от чего угодно, кроме утопления, разве нет? Это и есть та причина, почему я его ненавижу.

Потому что игнорировать меня после своего Посвящения было для него недостаточно. Как будто знакомый мне мальчишка исчез в тот день, когда отправился держать экзамен, а вместо него вернулся жестокий мужчина, которому явно нравилось причинять мне боль. Мужчина, который одним дождливым днем разбил годы доверия, как молоток кость.

Я тогда искала Бронна, устав от его молчания, исполненная решимости не ставить крест на нем. На нас. Я обнаружила его на шканцах, где он укрывался под парусами, играя с кем-то из команды и заливая в себя ром так, будто это была вода. Я спросила, можем ли мы поговорить, а когда он меня проигнорировал, попыталась ему приказать, неразумно выказывая свою власть, как капитанская дочка. Остальные засмеялись, назвали Бронна моей собачкой, сказали, что лучше ему идти, когда дуют в свисток. Помню его взгляд. То была сплошная ярость. Я бы ушла, оставила его и нашла укромное местечко, чтобы выплакаться, однако Бронн не собирался позволять мне так его позорить.

– Удивлен, что ты сюда добралась, – сказал он тоном острее стали. – Разве дождик прошел?

Кровь застыла в моих жилах. Резкость вопроса подсказала всем присутствующим, что в нем скрыт некий смысл, и вся палуба погрузилась в выжидательное молчание.

Я изобразила невинность.

– Не знаю, о чем ты.

Но Бронн уже вскочил на ноги. Его подельщики последовали примеру. Напуганная, я попыталась отпрянуть, однако они оттесняли меня всей толпой, пока я не уперлась спиной в поручни, а они образовали живую стену, мешая мне улизнуть.

– О том, что ты боишься воды.

Он выдержал мой взгляд, не моргая, вонзая каждое слово мне в грудь, как нож, обнажая мой секрет и заставляя его растекаться кровавой лужей по палубе.

Остальные снова стали ржать, но на сей раз с невысказанной угрозой. Они как будто не могли поверить в свою удачу.

– Ты? – сказал один из них. – Дочка капитана и боишься воды?

Смехотворность подобного заявления снова заставила их схватиться за животы, а когда хохот стих, его сменило ликующее предвкушение.

– Похоже, пора ей научиться плавать, как считаешь, Бронн?

Вызов был брошен, и я сквозь слезы таращилась на Бронна, все еще не веря в то, что он открыл мою тайну, но зная, что он не зайдет, не сможет зайти дальше этого.

И тут он толкнул меня через борт.

Когда я ударилась о волны, мой рот был открыт в крике, так что вода хлынула мне в горло, я закашлялась и принялась в панике молотить руками. Я словно заново переживала те мгновения, когда чуть не утонула в детстве, словно ожили мои ночные кошмары. Я не могла никого позвать, не могла крикнуть. У меня для этого не хватало воздуха. Те страшные мгновения были наполнены лишь тщетными попытками сделать вдох, удушьем, светом и тьмой, когда я вырывалась на поверхность и снова тонула, отчаянно била руками и ногами в поисках чего-нибудь твердого, а матросы наверху потешались и забрасывали меня насмешками.

Меня спасла Грейс. Ее сильные руки удерживали меня над водой, пока она плыла обратно к штормтрапу, сброшенному ею же перед тем, как кинуться мне на помощь. Как только я рухнула на палубу, она завернула меня в плед и обрушила свой гнев на тех, кто с хохотом наблюдал, как я гибну.

– Постыдились бы, – говорила она, пока я выкашливала у ее ног свои легкие.

Они что-то невнятно бормотали и расходились, но она ухватила Бронна за руку.

– О чем ты только думал? – спросила она.

Он высвободился из ее пальцев и пожал плечами. Будто я для него ничего ровным счетом не значила. Именно тогда я впервые осознала, что так оно и есть. Все кончено. Друг, который когда-то у меня был, никогда бы так со мной не поступил. Того друга больше нет. У него был выбор: я или Змеи. Он не выбрал меня. В тот день я потеряла надежду завоевать уважение команды, узнала совершенно новый смысл слова «унижение» и с тех пор так и не пришла в себя после предательства Бронна.

Однако сейчас, когда тела наши соприкасаются, это напоминает мне того мальчика, который значил для меня все, и даже сейчас мне слишком больно вновь переживать те воспоминания.

– Думаю, отсюда я уж сама как-нибудь доберусь, – говорю я.

Я надеюсь, что это прозвучит безразлично, но голос, к моему ужасу, дает петуха, а слова застревают в горле.

Пытаясь скрыть это благодарственным кивком, я отталкиваюсь и иду дальше, чуть быстрее и гораздо более взволнованно, чем раньше. Если честно, добравшись до каюты отца, я облегченно перевожу дух, хотя на самом деле мне стоит бояться.

Он сидит возле декоративного камина, который именно что декорация – я никогда не видела в нем огня, – и читает книгу. Коготок примостился у него на плече, и при моем появлении вскрикивает. Недовольство написано на всем отцовском лице, пока он разглядывает мой синюшный нос, заставляя меня испытывать неожиданное и обманчивое ощущение триумфа. Мое поведение застает его врасплох. Хотя получилось это неумышленно, мое пренебрежение его правилами оказалось сюрпризом. Но я должна быть осторожной. Я на опасной территории. Поэтому жду, готовясь к нагоняю, который не может не последовать. Вместо этого отец указывает на стол, на котором уже лежат хлеб и фрукты.

– Садись, посиди со мной.

Я делаю, как мне велят, все еще стараясь разобраться, в каком он настроении, и только потом открывать рот.

– Я всегда хотел сына, – говорит он, и это звучит ударом под дых. – Ты знала об этом?

– Нет.

Я изо всех сил пытаюсь, чтобы мой голос звучал ровно. Я вру. В душе я всегда это знала. А как иначе? Но слышать, как он об этом говорит! Не ожидала, что будет так больно.

– А вместо него появилась ты.

Он смотрит на меня разочарованно. Может, он ждет от меня извинений за то, что я родилась не того пола? Не дождется.

– Я бы знал, что сделать с мальчишкой. Но с тобой…

Он протягивает руку, берет яблоко и вытирает о рукав.

– Возможно, я ошибался, воспитывая тебя так, как воспитал бы сына. Но я знаю лишь один способ вырастить Гадюку. Тот, которым растил меня мой отец. Тот, которым его отец растил его. Наверное, ты считаешь, что у меня слишком тяжелая рука, но дело в том, Марианна, что так уж я устроен. Все, что я делал с тобой, проделывали со мной.

Никогда не слышала, чтобы он вспоминал о своем отце. Никогда. Про деда до меня доходили разве что слухи о его жестокости.

– Так почему же, – продолжает он, рассматривая сверкающие бока яблока, – я не вижу в тебе себя?

Мы с отцом не похожи друг на друга, гены моей матери оказались сильнее. Он высокий, я мелкая. Он светлокожий, я смуглая. Но я понимаю, что его речь не об этом. И все равно молчу, не веря в то, что могу подобрать правильные слова.

– Ты сердишься на меня, – говорит он.

Его задумчивое настроение, смена темы, внезапная проницательность – все в этом разговоре сбивает меня с толку.

– Ты сердишься, потому что я устроил твою свадьбу с Торином. Однако у меня не складывалось впечатления, будто тебе так уж хочется стать после меня капитаном нашего корабля. Я ошибался?

Он разрезает яблоко карманным ножом и предлагает мне дольку. Когда я отказываюсь, он вручает ее Коготку, который проглатывает угощение одним махом.

Мне предстоит нарушить молчание, убедить его в том, что он успешно вырастил дочь, которая так же сильна, как и сын.

– Ты прав. Я совершенно не горю желанием выходить замуж за чужака, – говорю я, старательно подбирая слова. – Но ты ошибаешься, если думаешь, будто мне не хочется унаследовать корабль.

Роль Гадюки всегда переходила из поколения в поколение, и традиция эта может быть прервана лишь тем, кто победит капитана в бою. Наша преемственность длится без перерывов вот уже две сотни лет, и, хотя я даже представить себе не могу, как это – руководить и наводить на всех ужас, мне не хочется быть слабым звеном, не хочется подвести острова.

– Твое пребывание во дворце могло бы оказаться весьма выгодным. Ты будешь посвящена во все тамошние разговоры.

Я поднимаю бровь.

– Хочешь, чтобы я на тебя шпионила?

– Марианна, я хочу, чтобы ты была полезна. Это будет твоим первым заданием в качестве официального члена экипажа, и я полагал, что оно тебе понравится, – ты ведь всегда давала понять, что мечтаешь проводить время на суше. Твое постоянное стремление сопровождать нас при выходе на берег не осталось незамеченным. Таким образом мы все получим то, к чему стремимся.

– Я думала, мы следуем приказам короля, а не шпионим за ним, – говорю я в нерешительности.

И говорю неправильно. Он хватает блюдо и запускает им в стену, разбивая на мелкие кусочки. Он в ярости.

– Ты моя дочь. И будешь делать то, что скажу я .

Я думаю о том мертвеце, которого видела накануне и который, вне всяких сомнений, представлял королевский флот, и больше всего мне хочется, чтобы отец был со мной сейчас откровенен.

– Ты ничего не хочешь рассказать мне насчет короля? Ты ведь знаешь, что можешь мне доверять.

Он рассматривает меня с откровенным презрением, и хотя сердце у меня в груди бьется, оно уже надтреснуто.

– И тем не менее ты не в состоянии выполнить ни одного моего задания. Заявляешь, будто хочешь быть моей наследницей, а живешь в мечтах, девочка. Думаешь, у Гадюки руки могут оставаться чистыми, не запачканными кровью? Я вижу в тебе только слабость, неспособность делать необходимое.

Он делает паузу в своей жестокой прямоте и снова кусает яблоко. Сок капает с губы на подбородок и повисает каплей, которую в следующий момент он грубо вытирает рукавом. Я храню молчание, хотя голос у меня в голове выкрикивает тысячу возражений на те обвинения, которыми он стреляет в меня.

– Выходи за принца. Докладывай мне. Докажи, что чего-то стоишь, а потом поговорим о доверии. – Он наклоняется вперед и указывает на меня ножом. – А что до этого… – тыкает он лезвием в направлении моего носа, – то с недельку просидишь в каюте. Понятно? И если еще хоть раз посмеешь нарушить мои правила и подвергнуть своим присутствием риску одну из моих операций, я не буду столь снисходительным.

Сказав это, он встает. Я свободна. Я ухожу. От злости горят уши. Глубина отцовского разочарования никогда еще не была столь очевидна. Возможно, он пытался меня шокировать и тем вынудить подчиниться либо напугать так, чтобы на поверхность вынырнула моя преданность, однако эффект это возымело обратный. Ибо я так долго ждала его одобрения, так отчаянно хотела, чтобы он обращался со мной как со своей помощницей, что, хотя каждая косточка моего тела восставала против него, я все еще мечтала стать такой женщиной, какой ему хочется. Но теперь это в прошлом. С меня довольно. Не только я умею разочаровывать.

Отец может считать меня бесполезной, но я-то понимаю: что-то происходит. Если он не собирается рассказывать мне, что задумал, я выясню это сама.