Солнечный луч. По ту сторону мечты

Глава 7

Весна… Я не думала, что она вообще бывает в этом белом холодном мире. Да, знала, что однажды она наступит, но не верила. По насечкам на моем полене, я жила в доме Ашит уже девяносто девять дней, и все это время я слушала завывание метели ночью и скрип снега под ногами днем. И до того свыклась с этими звуками, что в ночь на сотый день открыла глаза и не поняла, что же меня встревожило. А потом догадалась – тишина.

На миг испугавшись, что оглохла, я подошла к окошку и увидела то, чего еще не было ни разу за предыдущие девяносто девять ночей – свет луны. Он серебрил снежный наст, рассыпал белые сияющие искры, и я захотела увидеть это не через окно. Я накинула на плечи шубу и приоткрыла дверь…

– Ох, – сорвалось с моих уст, и больше я не сумела произнести ни слова.

Завороженная красотой этой ночи, я подняла взгляд к небу и увидела там сияние звезд. Кристальная чистота воздуха превратила их в мириады бриллиантов, переливавшихся множеством граней. А после я снова посмотрела на землю и уже не отрывала взора от снежного перелива.

А потом за моей спиной заворчал Уруш. Он протиснулся мимо моих ног и уселся рядом, не спеша сбежать на прогулку. Турым не зазывал меня поиграть, не просил вернуться в дом, просто сидел и любовался вместе со мной волшебством. Не знаю, сколько прошло времени, я не чувствовала его, но очнуться нас заставил голос шаманки:

– Ашити, вернись в дом. Заболеешь.

– Мама, мне не холодно, – отозвалась я и вдруг поняла, что и вправду мороза больше нет. И я спросила, вновь глядя на россыпь белых искр: – Мама, что это?

Она подошла к нам с турымом, шире открыла дверь и улыбнулась:

– Это весна, дочка.

– Весна, – эхом откликнулась я. – Как же красиво.

– Красиво, – согласилась шаманка, но тут же строго велела: – Вернись в дом, простынешь.

Вздохнув, я послушалась ее, но не смогла лечь. Сна не было. Вместо лежанки, я снова подошла к окну, села на лавку и устремила взгляд на улицу. Не было сил оторваться и забыть о чудесном видении. Оно было подобно тому, что я видела в пещере Белого Духа, но там сияние было холодным, стылым, а сейчас я видела, словно пробуждение жизни. Ее предвестие.

Уруш вновь был рядом со мной. Он запрыгнул на лавку, уселся рядом и тоже глядел на улицу.

– Доброе предзнаменование – встретить первую весеннюю ночь, – произнесла Ашит.

Она подошла ближе и присела рядом со мной и Урушем.

– Больше не будет метелей? – спросила я.

– До следующей зимы не будет, – кивнула шаманка.

– У меня дома бывают метели весной, а зимой оттепель, – сказала я, снова поглядев в окно. О природе в родном мне мире я помнила отлично, в отличие от людей, окружавших меня.

А утром выглянуло солнце. Солнце! Увидев его, я поняла, как нестерпимо соскучилась по яркому свету и теплу. Я прекрасно помнила цветущий сад и солнечные лучи, скользившие сквозь кроны деревьев, покрытые свежей зеленью. Восхитительные цвета! И по ним я тоже соскучилась.

– Всему свое время, Ашити, – сказала мне шаманка, когда я стояла на следующий день посреди вдруг уплотнившегося снега. – Подожди еще немного.

– Иного не остается, – ответила я.

А потом снег начал таять. С каждым днем его становилось всё меньше и меньше, и спустя всего пять дней я увидела сквозь проталины черную землю. И когда Ашит выглянула из дома, я танцевала. Уруш носился вокруг меня, подвывая, а я, подставив лицо солнечным лучам, кружилась рядом с дровяным сараем, умудряясь совмещать движения, которые мне показала шаманка с теми, которые всплыли в памяти из прошлой жизни. Мой танец был дик и прекрасен в своей искренней необузданности. Мать стояла на пороге и с улыбкой наблюдала за моими замысловатыми, но в высшей степени странными коленцами. После я остановилась, раскинула руки и выкрикнула в голубое небо:

Бог наш Верховный, Бог-вседержитель,

Жизни земной ты – первый хранитель!

В вечные веки восславим тебя,

Отец всего сущего, Бог Бытия!

И вдруг застыла, в одно мгновение осознав, что вспомнила песнь совсем из другой религии, и она предназначалась совсем иному богу, имя которого я забыла. На миг задумавшись, я вскоре мотнула головой и улыбнулась, потому что посвятила ее своему Покровителю. Надеюсь, он принял мой маленький дар.

– Что это ты такое говорила, Ашити?

Я обернулась и посмотрела с улыбкой на шаманку, подошедшую ко мне.

– Это было для Него, – ответила я и снова посмотрела на небо. А потом мне пришла в голову мысль, и я спросила: – Мама, а какой бывает Его пещера летом?

– Такой же, как и зимой, – ответила Ашит. – Лед там никогда не тает.

– Наверное, удивительно войти туда посреди цветущего лета, – мечтательно произнесла я. – За спиной зеленая трава и солнце, а впереди искрящийся лед. Мне бы хотелось еще раз побывать там.

– В пещеру нельзя войти, когда захочется, – ответила шаманка. – Он решает, кого впустить, а кто не сможет сделать и шага. Если на то будет воля Отца, ты войдешь к нему еще раз, а пока Он не ждет ни тебя, ни меня.

– Но Он всё равно с нами, – улыбнулась я.

– Верно, дочка, – с ответной улыбкой кивнула Ашит. – Отец всегда рядом со своими детьми.

А через несколько дней проклюнулась зелень. Я глазам своим не верила, глядя на ровный ковер нежно-зеленой травы, покрывший двор шаманки всего за одну ночь. И солнце грело уже настолько, что я вышла на улицу даже без мехового жилета. Хотела и сапожки снять, но строгая мать погрозила мне пальцем даже раньше, чем я решилась воплотить свою мысль.

– Проклятая связь, – проворчала я, Уруш согласно заскрипел в ответ. Он понимал меня лучше шаманки и поддерживал. Настоящий друг.

– Дети, – хмыкнула Ашит и ушла в дом.

Мы с турымом проводили ее взглядом и поспешили скрыться за домом. Здесь нам никто не грозил пальцем и не следил за тем, что на нас надето. Воспоминание о рырхах уже притупилось, они, как и сказала шаманка, больше не приближались к дому. Да и с наступлением весны хищники уходили в места, наполнявшиеся дичью. К тому же теперь я научилась понимать по поведению Уруша, когда есть опасность, а когда нет. А сейчас он деловито перебирал лапами рядом со мной, не спеша убежать – его ничто не настораживало.

– Турым – зверь небольшой, но полезный, – как-то сказала о своем домашнем питомце шаманка, когда я ее спросила, почему она не завела сторожа помощней. – Он в метели не пропадет, след и под снегом почует. Об опасности предупредит, а еще верней его не найдешь. Хороший сторож, другого не надо.

– Уруш лучше всех, – согласилась я, глядя на самодовольную морду нашего турыма.

Так что рядом с ним я чувствовала себя в безопасности. Жаль, только говорить не умел, иногда мне этого очень не хватало, но слушал всегда с интересом и вниманием. Однако обувь я все-таки снимать не стала, решив послушаться матери. А за домом меня ожидало еще одно открытие. Увидела его не сразу, даже чуть не наступила, но заворчал турым и, опустив взгляд вниз, я охнула и замерла, с восторгом глядя на цветок. После опустилась на колени и тронула нежные лепестки местного первоцвета.

Он был синего цвета с желтой сердцевинкой. Порывшись в памяти, я выудила название наиболее подходящего по внешнему виду цветка – колокольчик. Только этот цветок не опускал стыдливо головку вниз, он смело глядел на яркое солнце.

– Какой красивый, смотри, Уруш, – сказала я и отодвинула любопытную морду турыма, когда он сунул нос к цветку. – Не помни, пусть цветет.

Опустившись еще ниже, я вдохнула едва уловимый чуть сладковатый запах, мечтательно вздохнула и села на пятки.

– Цветом, как глаза Танияра, – сказала я, продолжая рассматривать свою находку.

– Уа, – заскрипел Уруш.

– Что? – я посмотрела на него и округлила глаза: – Ты о чем? Я просто больше никого здесь не видела… – Турым снова заскрипел, и я отмахнулась: – Да ну тебя. Агыль и ее муж не в счет. Там мне было не до их глаз. Мы, знаешь ли, роды принимали. То еще действо, скажу я тебе. Бр-р. И не спорь со мной. – Я легонько щелкнула его по носу. – Ты, Уруш, животное и ничего не понимаешь. – Он фыркнул, а я повторила: – Не понимаешь.

– Уа, – ответил турым и, встряхнувшись, ушел обратно во двор.

– Тоже мне, поглядите, какой гордый, – хмыкнула я, а затем, бросив последний взгляд на цветок, шепнула: – Точь-в-точь, как глаза Танияра, – и поспешила за Урушем.

Когда я вернулась во двор, Ашит уже сидела на ступенях крыльца, подставив лицо солнечным лучам. Поднявшись к ней, я уселась на ступеньку ниже и умиротворенно вздохнула.

– Как же хорошо, – сказала я, щурясь от яркого света.

– Да, – ответила шаманка. – Хорошо.

Мы некоторое время молчали, но вскоре мне стало скучно просто сидеть в тишине, и я заговорила:

– Мама, за домом расцвел синий цветок. Как он называется?

– Аймаль, – ответила Ашит. – Скоро их будет много. Сначала один вытянется, за ним второй. Переплетутся, а там и третий поверх полезет. Все стены оплетут. Издалека глянешь, а дом стал синим.

Я улыбнулась, представив себе описанную картину. Красиво…

– Скоро в поселениях праздновать лето начнут, уж совсем оно близко, – продолжила рассказывать Ашит, и я порывисто обернулась к ней.

– Праздник лета? – переспросила я.

– Он, – усмехнулась шаманка. – На большую поляну столы вынесут, кушаньями уставят, хмельной буртан рекой польется. Песни запоют. Мужчины с парнями удалью хвастаться станут. То на кулаках, а то скачки на саулах затеют. Летом на саулах ездят, они быстрей и проворней рохов. Зато зимой лучше роха не найдешь.

– Скачки, – эхом повторила я и зажмурилась от неожиданно яркого образа.

Мне вдруг представилось, что я сижу в седле, и что мой скакун несет меня быстрее ветра. Я услышала, как дробно стучат копыта по дороге, увидела, как взлетает грива в такт стремительному галопу. Скачки…

– Да, скачки, – повторила Ашит. – А еще на саулах в тиру играют. Разложат на земле шкуры, а всадники ловкость свою показывают. Кто быстрей на скаку шкуры соберет, тот и молодец. Много чего там бывает, но это всё днем. А как стемнеет, огонь разожгут. Старики по домам разойдутся, мужья с женами тоже с поляны уйдут. У этих свой праздник продолжится. А те, кто молод еще и без пары, да зелень подросшая танцевать у костра станут. Горячие танцы, сильней буртана пьянят.

– А ты танцевала? – с интересом спросила я.

– А как же, – усмехнулась шаманка. – До того, как в ученики к шаману пошла, успела повеселиться. Бывало за меня и дрались после танцев этих. – Я округлила глаза, а мать проворчала: – Не всегда же старухой была. Я, знаешь ли, красавицей слыла в своем тагане. Многие хвостом ходили, только меня Отец позвал. Всё веселье тогда забыла и к шаману ушла.

– И никогда не жалела? – спросила я с улыбкой.

– Глупая, – Ашит открыла глаза и погладила меня по щеке, – зов Отца – это честь великая. Тот шаман больше силы имеет, кого Белый Дух выбрал. А меня выбрал.

– А как позвал?

– Во сне приснилось, что иду по ледяной тропе, а впереди свет нестерпимый. Я глаза руками закрыла, отвернуться хотела, да имя свое услышала, и сияние будто на двое разделилось. Так я по тропе прошла и средь пещеры ледяной оказалась. Смотрю, а передо мной Белый Дух стоит. Большего тебе знать не надобно. Не каждому дано Отца увидеть, а тебе показался. Вот и думай, какую честь тебе оказали.

– Но меня он не звал…

– Не звал, – кивнула шаманка. – Но меня к тебе на помощь отправил, когда в снегу лежала, а потом позволил войти в пещеру, показался, языком одарил и волосы выбелил. А меня к тебе защитой приставил. Видать, и в тебе какую-то пользу увидел.

– Какую?

– То только Отцу ведомо.

Мы снова замолчали. Ашит продолжала нежиться в солнечных лучах, а я думала об ее словах, и вовсе не о Белом Духе. Тут я названной матери верила – каждой задумке Отца свое время. Но вот другое меня занимало всё сильней, и вскоре я уже ерзала, снедаемая любопытством.

– Мама, а мы на праздник пойдем?

Она снова посмотрела на меня и отрицательно покачала головой:

– Нет, дочка. Шаманы на такие праздники не ходят. Нам не место за хмельным столом. Меня позовут после, когда придет время урожай заклинать. На обряд пойдем. А праздник без нас пройдет.

И мне стало обидно. Душа просила развлечений, шумного праздника. От однообразия я, признаться, устала. А сейчас, когда природа ожила, игр с Урушем уже не хватало. Хотелось действий, движения, какого-то занятия, но найти себе что-то подобное в доме шаманки было сложно.

– Молодая ты, кровь кипит, – усмехнулась Ашит. – Скучно тебе подле старухи. Понимаю. Но отпустить одну не могу. Рано. Надо больше о людях узнать, своей им стать…

– Да как же я им своей стану, если мы к ним близко не подходим? – возмутилась я. – То я в лихуре сижу, то под кулузом прячусь.

– Всему свое время, – ответила шаманка. – Начнется торговля, тогда и будем в поселения наезжать. Пусть не по слухам, а сами увидят, с кем ты, и кто ты.

– А когда торговля начнется? – снова оживилась я.

Ашит рассмеялась и поддела мой нос согнутым пальцем:

– Скоро.

Я взволнованно вздохнула и прижала ладонь к груди, вдруг ощутив, как забилось сердце. Неужто и вправду к людям выйду? С открытым лицом, с именем, с возможностью говорить? Это было бы замечательно! Хотелось познать их не по рассказам шаманки, а на деле. Посмотреть на уклад своими глазами. Послушать разговоры и окунуться с головой в новый для меня мир. Я желала стать своей. Не диковинкой, а равной среди равных, чтобы наконец распахнуть крылья и найти для себя дорогу.

Быть может, у меня появятся новые знакомства, и я найду тех, кого могла бы назвать добрыми знакомцами, а может, и вовсе друзьями.

– Скорей бы, – прошептала я.

А потом, зажмурившись, я вдруг представила, что в толпе незнакомых лиц я смогу увидеть и того, кого уже знаю. Было бы недурно встретить его, улыбнуться и сказать… И я распахнула глаза, возмущенная собственной мыслью. Что за новости? Да и что бы я сказала воину, которого не видела с того дня, как он покинул наш дом? Он не объявлялся, продолжать знакомство не спешил, а я раскланиваться стану?

И тут же хмыкнула. Конечно, стану, потому что так велят правила хорошего тона. Мы ведь знакомы. И с чего вдруг это раздражение? Люди приходят, после уходят, и никто не неволит их возвращаться, если им этого не надобно. А не надобно, то и сердиться не на что. Так ведь? Так. Но почему-то всё равно раздражало. Наверное, потому, что говорил о нашей безопасности с матерью, но даже не пришел проверить, как мы прожили конец зимы. Разве же это хорошо? Вовсе нехорошо. А еще смотрел… Разумеется, смотрел! Он же расследование вел – откуда я взялась.

Но если это был исследовательский интерес, то к чему мне видеть в нем доброго знакомца? Пациент он и есть пациент. Вот пусть первым и кланяется. Верно? Верно. Стало быть, так тому и быть. И я независимо повела плечами.

– Глянулся, стало быть, Танияр, – усмехнулась за моей спиной Ашит.

– Мама! – возмущенно воскликнула я, спугнув этим Уруша, дремавшего рядом. – Это же мои мысли! Сколько можно подслушивать?

– Так ты думаешь, будто в лесу кричишь, – улыбка шаманки стала шире.

– Никто мне не глянулся, – проворчала я, независимо поведя плечами.

– Ну и правильно, – деловито кивнула Ашит. – Что на них глядеть? Сами пусть глядят.

Обернувшись, я с подозрением взглянула на мать, но она хранила на лице невозмутимость. Однако уже через мгновение я заметила, как дернулся уголок ее рта, и поняла – насмехается. Без издевки, но я насупилась и отвернулась. А через пару минут и вовсе направилась в дом, вдруг утратив легкое расположение духа. Осталось только раздражение.

Я уже взялась за деревянную скобу, служившую ручкой двери, когда Ашит произнесла:

– Танияр подолгу дома не сидит. Брат его по другим таганам гоняет. Опасается.

– Чего опасается?

Я вернулась на прежнее место и с интересом посмотрела на шаманку. Она погладила меня по волосам и снова подняла лицо к небу.

– Архам брата боится. Слабый он. Нехороший человек Архам, не люблю его. Глаза злые, язык, что жало. Танияр другой. В нем сила есть. Честный он, но брата слушается, а тот бы и рад от Танияра избавиться, но не может, потому что ягиры его слушаются. Они его алдаром выбрали, за ним стеной стоят. И пока Танияр брату служит, и они служить будут. Обидит брата Архам, ягиры дом каана сметут, самого к саулам привяжут и порвут без жалости.

Ягирами называли воинов. Алдар – военачальник, которого назначал каан. Но, как говорила Ашит, бывало, что ягиры не принимали ставленника своего правителя и выбирали сами того, кто будет ими командовать. Доверие алдару было выше послушания каану, потому что именно военачальник вел свою рать в бой, от него зависели их жизни, и поэтому воины имели право отказаться от ненадежного с их точки зрения человека. Каану оставалось надеяться на верность алдара. Если послушен он, то послушно и войско.

– Но право на трон… на главенство у Архама, верно? – уточнила я. – Если он наследный каан, то власть его по праву. Почему он боится Танияра, если тот верен брату?

– Когда Вазам пал, совет старейшин принял решение, кто станет кааном, – ответила шаманка. – Меня не призывали. Если есть сомнения, то зовут шамана, чтобы он указал волю Отца и выбрал каана. Но несколько старейшин были в сговоре с матерью Архама, потому выбирали сами, вот Архам и надел челык. – Головной убор правителя, вспомнила я. – Старейшины могут выбирать, закон Белого Духа не запрещает, потому я лишь благословила нового каана.

– Подожди, мама, – мотнув головой, прервала я ее. – Ты сказала, что старейшины были в сговоре с матерью Архама. Выходит, Танияр не ее сын? Или нелюбимый сын?

– Не ее, – кивнула шаманка. – Каан может иметь трех жен, если пожелает. У Вазама было две. Среди жен нет старшей или младшей, они равны. И дети их тоже равны. Мать Архама прежний каан взял первой. Но она двух дочерей родила, потому Вазам привел в свой дом Эйшен – мать Танияра. Она быстро понесла, а вскоре после нее и Селек тягость ощутила. Танияр родился первым, Архам после него, потому все знали, что быть кааном старшему сыну.

Вазам к Танияру душой тянулся. Он всегда впереди Архама был. Умней, смелей, сильней. Его отец с собой первым на охоту взял, а когда вернулся, всем зверя убитого сыном показывал. Гордился старшим сыном Вазам. И мать его больше любил. С ней ночи коротал, к ней возвращался. Детей у них больше не было, Танияр единственный. Мальчишку ягиры еще сызмальства полюбили. Учили своим премудростям, тайны мастерства рассказывали. А потом Танияр их испытание прошел, саула дикого поймал и приручил. Кому дикий саул поклонится, перед тем и ягиры голову склонят.

– А Архам?

– Архам завидовал. Отец учил быть брату поддержкой, а мать в уши шептала, что Эйшен с Танияром у них каана забрали. Дурная женщина, и в сыне ее та же кровь. Эйшен ей плохого не сделала, а только Вазам за порог Селек соперницу обижает, гадости делает, и прислужниц тому же подучивает. Эйшен слова о том мужу не говорила, терпела, не жаловалась, потому что детей матери лишать не хотела. Каан бы не стерпел, она это знала. А потом Эйшен умерла. Танияр еще мальчонкой был. Извела ее злыдня Селек.

Сильно Вазам горевал, по любимой жене убивался. Танияра тогда совсем от себя не отпускал, уж больно он на Эйшен похож. После того еще больше к сыну прикипел. Но меня позвал, чтоб дозналась, кто жену погубил. Не поверил он в хворь. Я дух Эйшен пробудила, она на Селек и указала. Та на колени перед мужем, рыдает, ноги Вазаму целует, а он с того дня оглох для первой жены. А меня просил молчать, чтобы промеж сыновей вражды не было, чтобы Танияр за мать мстить не стал.

А потом Селек из поселения увез, на суд Отцу отдал. Есть у них в тагане местечко одно – Каменный лес называется. Каменные столбы, будто деревья стоят, далеко этот «лес» тянется. А там и болота есть, и твари кровожадные, каких ни в одном лесу настоящем не встретишь. Потом тебе о них расскажу. Так вот в этом Каменном лесу суд высший вершится, если каан сам решения принять не может, или же хочет наказать страшней. Туда Вазам жену-погубительницу отвез, там и оставил, а сам решения Белого Духа ждать принялся.

И то ли Отец Селек пожалел, то ли Илгиз убийце помог, но выбралась она из леса. Израненная, в крови, едва живая, а выползла змея. Вазам решение Создателя принял и забрал жену домой. Ее выходили, но муж больше никогда на Селек не взглянул, ни одной жалобы и просьбы не услышал. Она из леса живой выбралась, а для каана умерла. Детей привечал, а жену забыл. И она притихла… пока муж живой был.

А как Вазама мертвым привезли, тут Селек власть и почуяла. В старейшинах дядя ее, а к нему другие прислушиваются. Вот и стал ее сын кааном. Если бы не гадина, править бы Танияру. Он и старше, он и сын любимый, он и отцом был выделен, да не успел старый каана нового провозгласить.

– Убийство? – я вскинула голову и посмотрела на мать.

– Кто ж скажет, – она пожала плечами. – Его соседний каан позвал на выручку. Пагчи одолевали, вот в бою и пал. А уж стрела пагчи или подосланный кто сразил, то только Отец знает. Меня не спрашивали, а сама я мертвых трогать не стану. Но ко времени случилось, сыновья уже подросли, окрепли. Танияр с отцом был, как обычно, а Архам за таганом присматривал.

Так потом старейшины и сказали, мол, Танияр отца не защитил, а Архам таган сберег. Он, стало быть, более мудрый правитель. Они уж и алдара назначили – племянника Селек, да тут ягиры встали. Достали ленгены и у ног Танияра сложили. Этот выбор не отменить, не оспорить. Пришлось злыдне с сынком ее смириться. С тех пор Архам старается брата подальше от тагана держать.

И к нам его принесли, после того, как каан послал с кийрамами разобраться, племя рядом с Зелеными землями живет. Видать, надеялся, что брата кийрамы убьют, а ягиры отбили своего алдара, ко мне принесли.

– Разве Танияр этого не понимает? – изумилась я.

– Понимает, дочка, – ответила Ашит. – И ягиры понимают, потому и выбрали алдаром, потому и продолжают беречь. Им иного каана не надо, но против воли старейшин пойти не могут, и алдара слушают. А он клятву брату дал, что будет верно ему служить, вот и служит. Танияр науку отца чтит. Это Архам – сын злыдни, а Танияр – сын своего отца. Вазам был честным человеком. Суровым, иногда жестоким, но честным и справедливым. Вот алдар и служит лживому и хитрому каану. Да только добром та служба не закончится.

Я встала со ступеньки и спустилась вниз. Турым поднял голову, посмотрел на меня и засеменил следом, но мне сейчас было не до Уруша. Мысли, найдя пищу, закружились вокруг рассказа Ашит. Негодование, взметнувшееся в первые минуты, улеглось. Что в нем толку, если неправое дело уже свершилось? Теперь нужно было искать выход из создавшегося положения. И я, не замечая этого, пошла по кругу, потирая подбородок.

В голове одна за другой всплывали статьи законов, которые я откуда-то знала. Не отдавая себе отчета, я повторяла в голове их строки, отыскивая лазейку. Однако на третьем круге остановилась и выругалась. Какие статьи?! О чем я вообще думаю?! Это будто я пыталась примерить свое платье на того же Танияра. Ничего из того, о чем я вспомнила, не подходило к данной ситуации по одной простой причине – эти законы принадлежали иным землям и иному государству.

А какие вообще законы в мире Белого Духа? Почему решают старейшины, а не закон о престолонаследии? Ну, хотя бы потому, что престола тут нет, как такового. Да и Свод законов вряд ли кто-то писал. А старейшины – своего рода законодательный орган власти, вступающий в силу, когда отсутствует глава государства… тагана.

– Отсталые люди, – буркнула я и устыдилась.

Здесь история шла своим чередом и не перешагнула порог существования маленьких разрозненных княжеств. Там, где я жила прежде, цивилизация опутала людей тысячей условностей, навесила на женщин кандалы правил – это я знала и без мучительных воспоминаний. Просто знала и всё. Здесь же у женщин была воля. Они могли без боязни вступать в добрачные отношения, и никто после этого не станет тыкать в них пальцами и позорить. По сути, женщины моего нового дома были равны мужчинам, и после мужа занимали его место, и ягирами тоже становились. И охотились, и дома свои защищали, и старейшинами бывали. Впрочем, зачем далеко ходить? Моя названная мать, к примеру. Перед ней склонялись мужчины, ждали ее совета и одобрения. А могло быть нечто подобное в моем мире?

И я вновь мотнула головой, избавляясь от досужих размышлений.

– Мама, я хочу знать ваши законы, – объявила я, обернувшись к шаманке.

– В каждом тагане они свои, – ответила Ашит. – Объединяют всех заповеди Белого Духа, но люди придумывают и свои собственные законы.

– Тогда я хочу знать законы тагана Зеленых земель.

Шаманка усмехнулась:

– Ты что же думаешь, я людские законы запоминаю? Знаю кое-что, конечно, но не много. Я – шаман, Ашити, и заповеди Отца знаю, как никто в таганах. Ему одному служу и поклоняюсь. Его одного слушаю. Людская жизнь остается за пределами священных земель, я в нее не вмешиваюсь. Белый Дух велит не мешать его детям, сами ошибки делают, сами исправляют.

– А если ошибки фатальны… – шаманка вопросительно приподняла брови, не поняв последнего слова, и я исправилась: – Если эти ошибки уже невозможно исправить? Если они ведут к гибели?

– Значит, на них научатся живые, – отчеканила Ашит. – Отец мудр. Он не может жить за своих детей, Он их создал, научил своим заповедям и позволил жить по их разумению. Насколько ума хватает, так и существуют. Иного не дано. И я тебя отпущу, как будешь готова. Свои ошибки сделаешь, сама на них научишься, я лишь могу подсказать и направить, но жить тебе.

Я открыла рот, собираясь ответить, но тут же его закрыла и согласно кивнула. Всё верно. Родители дают ребенку жизнь, поддерживают его, пока не окрепнет, а дальше дитя идет уже своей дорогой. Такова судьба каждого.

– Но есть какие-то книги, где прописаны законы? – все-таки не сдалась я. – И если есть, то можно ли их прочесть? У вас есть письменность?

Шаманка коротко вздохнула и поднялась на ноги. Так ничего и не сказав, она скрылась в доме. Я всплеснула руками и возмутилась такому ответу на мои вопросы, уже собралась идти за ней и не отступать, пока не услышу однозначное «да» или «нет», когда дверь снова открылась, и Ашит вышла, держа в руках небольшой сундучок. Его я раньше не видела, может, потому, что не задавала подобных вопросов. Мы вообще почему-то раньше не обсуждали наличие письменности, и уж тем более, законодательства. Мать рассказывала, я слушала. Иногда она рисовала на полу куском угля узоры с одежд, чтобы объяснить их разницу. Наверное, потому я и не задавалась вопросом об умении писать. Ни чернил, ни грифеля шаманка не доставала ни разу и, конечно, никому и ничего не писала. И потому сейчас я ощутила жгучее любопытство.

Ашит уселась на свою ступеньку, поставила сундучок себе на колени и открыла крышку. Я успела приблизить к ней, потому нос внутрь сунула и увидела несколько серых свитков. Значит, письменность все-таки есть. Хорошо. Тем временем шаманка накрыла мой лоб ладонью и легонько оттолкнула.

– Не мешай, – строго велела она.

Я вздохнула и, протиснувшись мимо матери, встала за ее спиной. Так я видела и содержимое сундука, и то, что шаманка собиралась мне показать. Она перебрала свитки и достала один из них. Я переминалась с ноги на ногу от нетерпения. Хотелось отнять свиток и поскорей увидеть, что скрыто в нем, но Ашит, будто сознательно доводя меня до исступления, неспешно огладила рукой материал, из которого был сделан рулончик с письменами… по крайней мере, я очень надеялась, что именно с ними.

– Мама! – не выдержав, воскликнула я.

– Терпение дано людям не зря, Ашити, – наставительно ответила шаманка. – Закаленный дух вытерпит любые невзгоды. Слабый – погубит себя поспешностью. Крепись, дочка.

– Давай посмотрим свиток, а потом я буду тверда, как камень, – заверила я мать, и Ашит хмыкнула.

Наконец, она стянула кольцо кожи, державшее свиток скрученным, и он развернулся. Только в этот момент я поняла, что не дышала с момента, когда шаманка взялась за кольцо. Испытав внутренний трепет, я устремила взгляд на начертанные знаки и… перевела его на Ашит.

– Что это, мама? Буквы? Это больше похоже на птиц и животных…

– Это ирэ, – важно кивнула шаманка. – Знаки, которыми пишут послания. Из ирэ складывается то, что мы хотим рассказать друг другу. Они бывают угрожающими, веселыми, добрыми, злыми – всякими. Если хочешь, я покажу тебе, как правильно складывать ирэ.

– Хочу, – кивнула я. – Научи.

– Хорошо, – улыбнулась Ашит и выудила табличку, лежавшую под свитками.

Вместе с табличкой она достала кусок мела и начала урок. Я следила за тем, как шаманка выводит свои ирэ, слушала ее, но слова пролетали мимо моего слуха, потому что в моей голове остался еще один вопрос, который я так и не решилась задать. И чем больше времени проходило, тем меньше я понимала, что мне объясняет мать.

– У Танияра нет жены, – не глядя на меня, произнесла шаманка. – И никогда не было.

– Правда? – оживилась я и ощутила, как краска смущения заливает мне щеки.

– Была невеста, – сказала Ашит, продолжив отвечать на невысказанный вопрос. – Теперь она жена Архама. Пока Танияра не было, Архам ввел ее в свой дом второй женой.

– Как же она согласилась? – изумилась я. – Или насильно?

– Насильно нельзя, – ответила мать. – Никто не возьмет женщину, пока она не покажет согласия. Если только побоялась отказать каану, а может и потому, что каан.

– Он… любил ее? – спросила я. – А не женился, потому что забыть не может?

– У него спроси, когда увидишь, а мне дела нет, как в душу Танияра лезть, – проворчала Ашит. – Я одна, их много, и у каждого свои беды и радости. Мне этот груз не нужен. Будешь ирэ учить?

– Буду, – кивнула я и устроилась рядом.