Солнечный луч. По ту сторону мечты

Глава 6

Бежит река, течет вода,

Катится вода по серым камням.

Звенит река, поет вода,

А слова ее ветер слушает.

Отнесет он их в даль далекую,

Где нет реки, но стоит гора.

Голова горы от снегов бела…

Ашит сноровисто скользила по дому, напевая песню о мудрой горе, которая знала про всё на свете, потом что дружила с ветром. Он летал по миру и возвращался к горе, чтобы поделиться новостями. И никто не знал столько, сколько знала гора. Даже ветер знал меньше, потому что не видел того, что происходило у подножия горы в его отсутствие.

Это даже не было песней, скорей, напевным сказанием. О рифме шаманка явно никогда не слышала, так что, наверное, это было всем сразу: и песней, и сказанием.

И пришел к горе охотник Каюм.

Ты скажи, мне гора, что бывает,

Когда я глаза закрываю и слепну на миг…

Я почти не слушала слов, потому что уже знала эту историю, но вскоре мычала себе под нос незамысловатый мотивчик. По сути, песня была монотонная и однообразная, но чем-то мне нравилась. Может, просто попался хороший исполнитель. У Ашит ее песенные сказания получались интересными. Как-то она подходила этим песням, ну или они ей. В общем, гармония имела место.

И пока шаманка готовила свои целебные варева, я занималась собственным делом. Да-да, теперь и у меня появилось занятие. Я готовилась к первому посещению человеческого поселения. И для этого я шила головной убор ученика и подручного шамана – кулуз. Он должен был защитить меня от любопытных глаз. Этот убор носили до обращения, пока тело не покроют знаки Белого Духа. И заглядывать под кулуз было строго запрещено, потому что выбор всё еще оставался не сделан.

Уже готовы были стройные ряды башит – подвески, состоявшие из красных и белых бусин, и теперь я крепила их к кожаной полоске, которая надевалась на голову, и ее концы связывались шнуровкой. На этой полоске уже был нашит узор из маленьких бусин и бляшек, напоминавших монеты.

Признаться, мне было сложно представить, как я буду глядеть на мир сквозь эту занавесь из длинных рядов башит. Наверное, это должно быть раздражающе. При ходьбе они должны мотаться перед глазами, беспрестанно стукаясь друг об друга. Впрочем, узорами и нитками с бусинами мой головной убор не заканчивался. Еще имелись два хвоста, но с их хозяевами мне пока не довелось познакомиться только в рассказах матери. Я по этому поводу не огорчалась. Мне хватило и рырхов.

Кстати, эти твари к нашему дому пока больше не приближались. Я тоже, как и Танияр, спрашивала у Ашит, почему они пришли? Но ее ответ был лаконичен и предсказуем:

– На всё воля Белого Духа.

– А если опять придут? Танияра рядом уже нет, спасти нас некому.

– Не придут, – отмахнулась шаманка.

– Почему?

– На всё воля Белого Духа, – вот и поговорили.

Да, наш пациент покинул нас еще десять дней назад. На следующий день после нападения рырхов, когда утром воин открыл глаза, шаманка осмотрела его раны и удовлетворенно покивала – от них остались лишь шрамы.

– Хвала Отцу, ты можешь вернуться к брату, – сказала Ашит.

Танияр надел рубаху и кивнул, принимая ее слова. После прошел к столу, который я как раз закончила накрывать и, усевшись, посмотрел на меня.

– Доброго утра, Танияр, – улыбнулась я.

– И тебе милости Отца, Ашити, – сказал он, и я поспешила отойти от стола, пока воин не вспомнил, что так и не получил ответов на свои вопросы. Однако Танияр о допросе не вспомнил. Он обернулся к шаманке и произнес: – Вещая, я снова предлагаю тебе и твоей дочери свою защиту. Я прошу вас поехать со мной в таган моего брата.

Я перевела взгляд с гостя на мать, ожидая, что она ответит.

– Нет, – ответ шаманки был кратким.

– Там мы сможем прийти тебе на помощь…

– Танияр, сын Вазама, – надменно оборвала его шаманка, – не мнишь ли ты себя выше Белого Духа?

– Ты знаешь, что нет, – спокойно ответил воин.

– Тогда ты знаешь, что не дашь мне большей защиты, чем Отец.

– Но Ашити – не шаман, – возразил Танияр. – Если бы я не бросился ее искать, как только заревел турым, ты бы нашла ее обглоданное тело.

Меня передернуло от его слов, и я снова посмотрела на Ашит, но шаманка не собиралась сдаваться – это я видела по ее упрямому взгляду.

– Нет, – снова повторила моя мать. – Здесь Ашити защищена лучше, чем в тагане. Мы останемся тут. Разговор окончен. Ешь. Скоро за тобой приедут.

– И все-таки подумай, Вещая.

Они отвернулись друг от друга, и я услышала, как воин и шаманка одновременно произнесли себе под нос:

– Килим. – Теперь я поспешила отвернуться, чтобы скрыть смешок.

А вскоре после завтрака прибыли пятеро всадников на тех мохнатых верховых животных, которых Ашит назвала рохами. Шестой зверь послушно шел за ними без всякой привязи. Я наблюдала за приближением всадников из окна. И чтобы разглядеть их лучше, я привстала со скамейки и почти прижалась к окошку.

– Ашити, отойди, – прозвучало почти одновременно. Я обернулась, с удивлением посмотрела сначала на строгую мать, после на не менее строгого Танияра. Вы поглядите, какое удивительное единение у вечных спорщиков! Пожав плечами, отошла от окна. Им видней.

Воин вышел из дома раньше, чем его сопровождение приблизилось. Он встретил их, забрал мешки у одного из мужчин, а потом вернулся назад. Это оказались дары от его брата – Архама – свежее мясо и горшки с солениями. В этом суровом мире съестные припасы ценились выше золота, зимой так уж точно. Поставив на стол мешки, Танияр склонил голову перед Ашит, затем посмотрел на меня и, кивнув, ушел уже совсем.

Признаться, я даже ощутила грусть. Всего за несколько дней я успела привыкнуть к беловолосому мужчине с синими глазами. Его молчаливая основательность и внутренняя сила чем-то напомнили мне несокрушимую крепость, за стенами которой можно было чувствовать себя в безопасности. Однако мне было, чем занять свою голову, и потому мысли о Танияре терзали меня недолго.

Шаманка продолжала обучать меня. Я внимательно слушала про травы, запоминала их названия и назначение. Оказалось, что учиться мне нравится, и я с удовольствием впитываю новые для себя знания.

– Ирхыз только на полную луну собирай, – говорила мне мать, держа в руке сухую веточку с широким листом. – Как только цветы появятся, смотри на небо. Раньше сорвешь, силы не будет. Позже – толку, больше вреда. А если всё верно сделаешь, от морозной хвори, что дитя, что взрослого исцелишь. Жар снимет, сон добрый даст. Запомнила?

Если бы она вываливала на меня все свои знания о травах разом, я бы не запомнила ничего. Однако Ашит была мудрой и учить умела. Показав два-три вида травы, она прекращала говорить о сборах, давая мне возможность рассмотреть и повторить всё, что она рассказала. Шаманка слушала, поправляла и хвалила меня. Это было приятно.

После травоведения, как я сама назвала наши уроки, мы переходили к следующему. Мама учила, где нажать, а где погладить, чтобы унять боль. Она называла это «лечить руками», а у меня всплыло в голове слово «массаж». Но как не назови, а знания были полезными. Ашит даже дала мне себя на растерзание, указав на поясницу.

– Ноет, – сказала она. – Лечи.

Скажу честно, мне было страшно. И пока я осторожно нажимала на спину матери дрожавшими от волнения пальцами, она вывернулась и с ехидством спросила:

– Хочешь упрямством взять? Будешь гладить, пока само не пройдет? Или руки слишком нежные? Так сейчас найду дело, сильней воина станешь.

– Красота женщины не в силе, но в ее изяществе и хрупкости, – наставительно произнесла я, вдруг вспомнив очередной изречение кого-то из прошлого.

– Так с тебя красивой только пыль смахивать, – усмехнулась шаманка и велела: – Делай, как учила.

Когда я закончила, Ашит поднялась с лавки, покривилась, держась на спину, а потом улыбнулась:

– Легче стало. Постаралась, дочка.

– А чего кривишься?

– Так не девушка юная с лавки-то прыгать. Прошла спина.

Вот так и проходили наши дни. А еще я шила кулуз. Рукоделие, как выяснилось в процессе, я любила меньше учебы. Оно меня раздражало. К тому же, нашивая бусины и пластины на кожаную полоску, я исколола пальцы. Бранилась себе под нос, сыпля ругательствами на родном языке, но продолжала работать, потому что Ашит ответила на мой вопрос о том, когда же мы поедем к людям:

– Как дошьешь кулуз, так и начнем собираться.

– Я его уже почти дошила.

Шаманка посмотрела на меня и улыбнулась:

– Значит, скоро и пойдем. Агыль недолго уж ждать осталось.

– Агыль? Кто такой Агыль, мама?

– Как закончишь кулуз, так и узнаешь, – лукаво ответила шаманка. – Не томи Агыль.

И вот что пришло мне в голову – все-таки странная вещь память. Бранные слова я помнила отлично, хоть и точно знала, что не пользовалась ими раньше. А кто я и что со мной произошло – нет. Несправедливо! Однако факт остается фактом, ругалась я, как какой-нибудь пьянчужка, пока ранила себе пальцы, но даже имя, данное мне от рождения, оставалось скрыто пеленой забвения.

А к ночи я закончила свою работу. Но это не было единственным предметом одеяний ученика шамана. Еще полагался бесформенный красный балахон. Но тут мне повезло. У Ашит осталось ее платье со времен обучения. Ростом она была немногим ниже меня, потому балахон оказался чуть выше щиколотки, но ноги скрывали меховые сапоги, так что покров тайны не был открыт.

Да и рукава… Белый Дух! Они были длинным, с прорезью для ладони, которую скрывал кусок материи, нашитый сверху. Представив, как я буду ходить с завесой из висюлек на лице и в платье, в котором должна запутаться в первые же несколько минут, признаться, меня захлестнули сомнения, что такой наряд вообще предназначен для ношения.

– Не убирай кулуз, Ашити, – велела мать, когда я сложила в опустевшую миску свой головной убор и собралась унести ее. – Так быстрей его надеть.

– О чем ты говоришь, мама? – спросила я, опустив миску на стол.

– За нами уже спешат, – ответила шаманка, глядя в белую пелену, взметнувшуюся за окном. – Орсун не справится.

– А это кто? – нахмурилась я.

– Знахарка, – Ашит направилась к сундуку. Оттуда она достала свои ритуальные одеяния, мое платье и кинула его мне. – Одевайся сейчас. Потом будет поздно. Будешь мне помогать.

Уже скинув меховой жилет, я подняла на нее взгляд:

– Что мне нужно делать?

– Что скажу, то и сделаешь. Но главное, ты будешь учиться.

– Чему? – спросила я с любопытством.

– Как принять дитя, – ответила шаманка, и я поперхнулась.

– Что? – опешила я.

– Ты хочешь посмотреть, как живут наши люди, – сказала Ашит. – Я не хожу в поселения без дела. Или ты остаешься, или идешь, как мой ученик. Иначе быть не может.

– Белый Дух, – гулко сглотнула я.

Рвение мое значительно снизилось, да и любопытство тоже, как и желание ехать к людям в поселение. Я даже с тайной тоской взглянула на свою лежанку, вспомнив ее удобство. Это было восхитительно – лежать и слушать вой ветра… Однако повела плечами, стряхнув оторопь и, решительно поджав губы, продолжила переодеваться.

Вскоре мою повседневную одежду, кроме штанов, сменило ученическое платье. Я просунула руки в прорези, поплевалась ядом и пришла к выводу, что работать руками рукава мне не мешают. Прорезь была ближе к кончикам пальцев, и они легко скользнули наружу, тут же попав под защиту ткани, нашитой сверху. Рукава не натянулись, и свисающая их часть оказалась даже незаметной. В общем, к платью я отнеслась милостиво.

Следом я накрыла голову красным покровом, легшим на лоб странноватым утолщением, назначения которого я сразу не поняла. Но когда надела кулуз, он прошел поверх утолщения, и башит свободно повисли над лицом, скрыв его плотной завесою. Завязки кулуза затянула шаманка, закончив с собственным одеянием. Я покрутила головой, фыркнула на перестук бусин, однако признала еще одну вещь – смотреть сквозь узкие щелочки было не так уж и сложно. Хотелось, конечно, отвести их в сторону, но этого я не стала делать – нужно было привыкнуть к новому видению мира.

– Наклонись, – велела Ашит.

Я послушно склонила голову, и она надела мне на шею ожерелье, собранное из тех же бусин, звериных зубов и бляшек, с похожей чеканкой, как на кулузе. Покров шаманка расправлять не стала, так и оставив его прижатым ожерельем, а я не спорила, понимая, что она лучше меня знает, как должен быть одет ученик.

– Может, скажешь, что мне делать? – спросила я.

– Слушать и подавать, что велю, – ответила шаманка. – Надевай шубу, они уже близко.

– Хорошо, мама, – согласилась я и вдруг ощутила сильнейшее волнение.

И это даже было хорошо, что я не должна разговаривать. Этакое безмолвное никто за спиной шамана. Просто замечательно! Если бы мне довелось разговаривать, мой голос бы, наверное, подрагивал. И, протяжно выдохнув, я взяла у матери мешок, который она мне протянула. В ее руках остались только собственное достоинство и надменность, в одно мгновение застывшее на добродушном лице Ашит. Я приосанилась за ее спиной. Шаман и ученик – это вам не с турымом в снегу валяться. Мы – сила! Ух!

И в то же мгновение в дверь постучали. Никто не ждал позволения войти – свет в окнах уже был приглашением. И когда на порог шагнул мужчина в шубе с длинным мехом, я невольно затаила дыхание, почему-то ожидая увидеть воина, хорошо знакомого мне. Однако это был не Танияр. Совсем незнакомый мужчина с широкоскулым лицом глядел на Ашит, и в глазах его читалась мольба и упрямство, словно он был готов утащить шаманку силой, если она вздумает отказать. Но моя мать не отказала.

– Идем, – сказала она и шагнула к дверному проему, который полностью заслонила фигура визитера. Он гулко сглотнул, кажется, только сейчас расслабившись, и Ашит сурово произнесла: – Что стоишь, Ильд? Или пришел спрятаться в моем доме, пока твоя жена борется за себя и сына?

– Сын? – хрипло спросил Ильд.

– Никто, – сухо ответила шаманка. – Если не отойдешь с дороги.

И мужчина очнулся. Он развернулся и первым вышел туда, где бушевала метель. На меня он, кажется, совсем не обратил внимания, словно я была лишь тенью матери, а не новым для него человеком. Хотя… так оно и было. Ученик – это тень шамана, без лика и голоса.

– Идем, – это уже относилось ко мне, и я поспешила за Ашит.

Уруш даже не поднял головы, когда мы выходили, лишь перевернулся на спину и блаженно заскрипел. Турыму было хорошо, а вот мне не очень. Стоило шагнуть за порог, как порыв ветра взметнул все башит разом, застучал ими друг об друга и швырнул мне в лицо колючий снег. Ледяной воздух мгновенно сковал легкие, и, наверное, остаться бы мне лежать в сугробе, сбитой с ног яростью Белого Духа, ослепленной и обездвиженной, но крепкая рука древней старухи ухватила меня за запястье. Она потащила меня за собой к возку, который ожидал нас всего через несколько шагов.

Разглядеть его я не смогла бы, даже если бы мои глаза вылезли из орбит, – мешал проклятый снег и не менее проклятые башит, мотавшиеся из стороны в сторону, словно взбесившиеся змеи. Они лупили меня по лицу, по макушке, по шее, и весь мой путь в несколько шагов был полон брани и борьбы с собственным кулузом. Так что про возок я узнала только тогда, когда Ашит, схватив меня за шиворот, втолкнула в него, будто котенка.

Я еще какое-то время отфыркивалась, пока шаманка не толкнула меня кулаком в плечо. После этого я обернулась в ее сторону, но не увидела в кромешной темноте возка. Недовольство матери было понятно, я нарушала правила. Впрочем, голоса тени за воем ветра не было слышно, однако тычок был необходим – я опомнилась и прикусила язык.

А после этого ощупала пространство вокруг себя, так я поняла, что возок совсем небольшой. Ашит сидела впритык ко мне, а упиралась плечом в стенку коробки, в которой мы находились. Или ящика, что будет ближе к истине. Спереди нас закрывал полог, и, похоже, он был закреплен, потому что ветер шевелил ткань, бился в нее, но внутрь прорывался лишь сквозняком. Хотя и этого хватило, чтобы прижаться к шаманке еще сильней.

И все-таки любопытство проснулось, как только бешеный стук сердца унялся и дыхание выровнялось. Стены возка внушили чувство безопасности, а это пробудило желание подглядеть в щелочку. Однако стоило мне податься вперед, как Ашит одернула меня.

– Сиди, – велела она.

Фыркнув, я застыла, больше не проявляя любопытства. Оно никуда не делось, но было оставлено до поры, когда мы выберемся наружу. Так мы и ехали весь путь: в тишине и почти не шевелясь. Не могу сказать, сколько времени заняла дорога, мне казалось, что мы ехали целую вечность. Даже думала, что когда сани остановятся, метель уже стихнет и забрезжит рассвет. Ошиблась.

Я начала клевать носом, а после и вовсе задремала под монотонный вой за стенами возка, потому пропустила момент, когда движение прекратилось, и вздрогнула, ощутив толчок в плечо. Открыв глаза, я услышала вой метели, и он был столь же силен, как и в начале пути. Полог откинулся, тут же впустив в нашу темноту ледяной ветер и снег, и Ильд прокричал:

– Вещая, приехали!

Мать первой выбралась из возка, я последовала за ней, но в этот раз прижала россыпь башит ладонью к шее. Так оказалось намного удобней. Они больше не извивались и не лупили меня по лицу, даже дышать, кажется, было легче, чем у дома шаманки. Впрочем, здесь метель и вправду была потише. Она бушевала, но не ревела с таким остервенением. Должно быть, причиной тому были дома, стоявшие преградой на пути ветра.

Дверь дома, открывшаяся нам на встречу, стала спасительным маяком и тем пламенем, на который летят мотыльки. И я была таким мотыльком. Мне невозможно сильно хотелось оказаться подле огня и протянуть к нему свои крылышки. Но позволить себе такой вольности я не могла, сейчас писалась моя будущая жизнь среди этого народа, потому опозорить себя несдержанностью было недопустимой роскошью. В дом я входила за шаманкой, с той же надменностью и степенностью, правда, за кулузом их совсем не было видно.

И сразу нас окутал жар пылающего очага, а еще был запах – тянуло горящим деревом, жженой травой и немного потом. Сразу стало нестерпимо душно и захотелось поскорей избавиться от шубы, а лучше от всей одежды разом. Однако сделать это было невозможно, даже намекнуть, чтобы ненадолго открыли дверь и изгнали жар из дома – тоже. От меня требовалось стоять и ждать, что скажет Ашит.

Шаманка прошла к широкой лежанке, на которой лежала женщина, чье лицо лоснилось от пота. Ее белые волосы слиплись в неопрятные сосульки, губы кривились, и глаза покраснели, словно их изнутри заполнила кровь. Жуткие глаза, жуткая женщина… Но кроме оторопи я ощутила жалость. Она страдала.

Мой взгляд скользнул с лица Агыль на ее объемный живот, на котором собрался складками задранный подол рубахи. Женщина судорожно комкала сероватую ткань. Ее обнаженные ноги были разведены в стороны, и мне вдруг подумалось, что удовольствие и расплата за него приходят в одной и той же позе… Мысль была неуместной и пошлой, однако вызвала нервный смешок, который мне удалось подавить.

Рядом с лежанкой стояла пожилая женщина. На ее голове была надета матерчатая шапочка, похожая на перевернутую миску. Волос из-под шапки совсем не было видно. Название этого головного убора я вспомнить так и не смогла. От духоты уже начало подташнивать, а раздеться пока никто не предложил. Ашит еще оставалась в шубе, и я вместе с ней. Если честно, я чувствовала себя глупо. Даже порадовалась кулузу, за которым могла скрыть досаду и недовольство.

– Подойди, – не обернувшись, махнула рукой шаманка.

Я приблизилась, стараясь не смотреть на лежанку и на женщину, кривившуюся на ней. Мать скинула мне на руки шубу и велела:

– Готовься.

Нас ждал очередной ритуал, но я совершенно не представляла, что мне придется делать. Голова плыла от жары, мешая соображать. Я обернулась, держа шубу шаманки, и тут же увидела за своей спиной хозяина дома. Ильд протянул руки, и я с облегчением отдала ему верхнюю одежду: сначала Ашит, затем и свою. После выдохнула с облегчением и опять взяла в руку мешок, который мы привезли с собой.

– Орсун, накрой пол, – снова заговорила шаманка, надев свой головной убор. – Ильд, положишь туда жену.

Знахарка, послушно кивнув, поспешила к лавке, на которой лежало свернутое покрывало, сшитое из шкур. Ильд сдвинул всё лишнее, освобождая место, и Орсун споро расстелила покрывало на полу. Еще одна женщина, которую я не заметила сразу, шагнула из тени, откуда всё это время смотрела на нас. Она достала чистую простынь, такую же серую, как сорочка Агыль, покрыла ею шкуры, и Ильд перенес жену.

– Теперь уйдите, – велела Ашит.

Ильд и женщина послушно покинули нас. Они скрылись за полотняной занавесью, больше не мешая шаманке. Я проводила их взглядом, но больше смотрела на женщину. Судя по возрасту, она была матерью одного из супругов, но чьей, сейчас вникать не стала. Я посмотрела на Орсун, однако знахарка только отошла в сторону, а моя мать ее не гнала. Значит, она тоже нужна – поняла я.

– Разложи на столе, – теперь приказ относился ко мне.

Сообразив, что мать велит подготовить то, что мы принесли, я направилась к столу. Опустевший мешок я положила на лавку и теперь смотрела на то, что мы взяли. Передо мной стояли три деревянные фигурки. В них не было изящества – просто грубовато вырезанные человечки. Их явно делали даже не год назад. Мне подумалось, что они сменили уже не одного хозяина. Быть может, были старше самой Ашит.

Одной из фигурок была женщина с большим животом. Она сидела, скрестив короткие ножки, ступни которых едва выглядывали из-под объемного чрева. Женщина накрыла его руками такими же короткими, как и ноги. А вот голова ее была почти такой же большой, как и живот. Непропорциональное и не особо приятное создание. Но когда Ашит взяла его и поставила в голове Агыль, Орсун почтительно поклонилась фигурке, и я осознала, кто это. Дух, покровительница женщин – Илсым.

Ашит описывала ее прекрасной, как летнее утро, но неизвестный резчик по дереву явно имел свои взгляды на красоту. Единственное, что не расходилось со словами шаманки – это вечная беременность Илсым. По рассказам моей матери, этот Дух-женщина рожала всё, что видит взгляд: деревья, траву, облака, реки… Совершенно сумасшедшее верование, но я его приняла, раз приняла и свой новый дом. Помимо этого, она была сестрой Белого Духа, а высмеивать родню своего Покровителя было бы дикой неблагодарностью. Потому я преисполнилась трепета и благоговения перед Илсым.

Впрочем, рожала она не только природу, но и детей. Отца у них не было, по крайней мере, о нем Ашит не сказала. Вроде как сама решила, сама родила и отправила беречь другие свои создания. Ее детьми были менее значительные в своей грандиозности духи. Один приглядывал за растениями, другой за животными, третий за реками, ну и так далее.

Что до людей, то тут легенда не оставила пробелов. Первого человека Белый Дух слепил из снега, а чтобы он наполнился жизнью… правильно, его выносила Илсым. И это не было кровосмешением. Кстати, первой была женщина. Но, в отличие от Богини, она не смогла самостоятельно продолжить человеческий род, и тогда Белый Дух слепил мужчину, а его сестра дала ему жизнь. Эту легенду я тоже приняла безропотно. Из снега, так из снега. Зато понятно, почему все дети Белого Духа беловолосы и светлокожи.

Но вернемся к ритуалу. Вторая фигурка была мужской. Его руки были пусты: ни оружия, ни предметов обихода. Только на плече можно было угадать в странном наросте птицу. И это подсказало, что я вижу Духа, повелевающего сменой дня и ночи – Нушмала. На его плече сидел арзи – остроглазый гонец и мудрый помощник. Об этих птицах Ашит мне тоже рассказывала. На время зимних холодов арзи перебирались за Каменную стену – скалистую гряду, где не выли такие суровые ветра, и, по словам шаманки, правил младший брат Белого Духа – Илгиз, но о нем не стоило говорить в темноте. Эту статуэтку мать поставила по левую руку от Агыль.

Третьей фигуркой оказалось нечто жутковатое и недружелюбное с виду. Лицо его казалось месивом. Это был Дух добрых снов – Увтын. Он был уродлив до безобразия, но лишь потому, что должен был стать страшней ночного кошмара. Только так можно было отогнать ужас недобрых сновидений. Увтын, добрейший из всех Духов, имел самую жуткую наружность и светлую душу. Когда Ашит мне рассказала про него и предложила поставить в изголовье, я отказалась. Статуэтку мать тогда не показала, но мне хватило ее рассказов. И сейчас я его легко узнала. Увтын встал по правую руку от женщины, продолжавшей стонать и кривиться от боли.

Следующим шаманка взяла небольшой, но туго набитый мешочек. В нем оказалась трава. Какая, я не поняла, потому что она была перетерта почти в труху. Бормоча себе под нос, Ашит неспешно шагала вдоль подстилки Агыль, по пути рассыпая траву, и когда она закончила, роженица оказалась внутри круга.

Последним предметом из мешка была глиняная лампа, наполненная пахучим маслом. И поработать с ней пришлось уже мне, когда шаманка велела:

– Зажги.

Я отошла к очагу, зажгла лучину от огня, а после и фитилек лампы. И сразу же ее плотный запах пополз по дому. Он не был неприятным, просто въедливым, но скрыл под собой все остальные запахи. И это было даже неплохо.

– Дай, – Ашит протянула руку, и я отдала ей лампу.

Больше приказов не было, и я осталась стоять в стороне, наблюдая за тем, что делает мать. Шаманка опустилась на колени между ног Агыль. Продолжая что-то бормотать на древнем языке, Ашит водила лампой над животом женщины. Голос матери то набирал силу, то вновь превращался в едва слышное монотонное бормотание. А потом она встала, вознесла над головой сосуд и начала раскачиваться из стороны в сторону. Кажется, теперь она пела, но не могу сказать точно, просто звучание вдруг стало напевным.

Я перевела взгляд с матери на Агыль и увидела, что лицо ее больше не скривлено, словно на женщину снизошло успокоение. Она задышала ровней, даже немного расслабилась. Похоже, боль, терзавшая ее, уходила, подвластная воле шаманки. А потом Ашит обошла женщину, опустила лампу к травяному крошеву, и я охнула, потому что трава загорелась. Однако никто не спешил ее тушить, только Орсун сделала шаг ближе.

Шаманка распрямилась и протянула руку в мою сторону. Поняв, чего от меня ждут, я поднесла матери хот и било, как называлась короткая палка. Ашит отдала мне лампу, и я снова отошла, не зная, что делать дальше. Но мама на меня внимания уже не обращала. Она подняла над головой хот и пошла по кругу, следуя за язычком пламени на полу. Бум… Бум… Уже привычные глухие удары понеслись по дому. Я прикрыла глаза и медленно выдохнула, слушая звук хота. Мне вдруг подумалось, что если я смогу, как и в ночь спасения Танияра, войти в обряд, то увижу Белого Духа. Смогу еще мгновение полюбоваться идеальными чертами благородного лица.

Удивительно, но Его облик не будил во мне влечения, только чистый и искренний восторг. Преклонение и трепет – вот, что я чувствовала. И мне вновь хотелось заглянуть Ему в глаза, быть может, услышать свое имя из Его уст, понять, что Он всегда рядом… Но не вышло. Я просто слушала глухие удары, голос шаманки и вновь появившиеся стоны Агыль. В транс я так и не впала.

Открыв глаза, я увидела, что лицо женщины вновь исказилось. Удары в хот участились. Шаманка теперь не просто расхаживала. Ее движения напоминали своеобразный танец, сплетенный из раскачиваний, кружения и наклонов. И всё это она совершала, не останавливая своего хождения вокруг Агыль. И голос стал звучать громче и напористей. Я смотрела, и мне не верилось, что всё это может делать древняя старуха. Она ни разу не оступилась, не сбилась, не запнулась, и даже дыхание не подвело свою хозяйку.

А потом Агыль застонала громче, чем раньше, стиснула зубы и приподнялась, заметно напрягшись.

– Ы-ы-а-а! – надрывно выкрикнула она и снова растянулась на подстилке.

Вот теперь Орсун отлепилась от своего места. Она опустилась между ног Агыль, сдвинула ее подол повыше, и женщина снова поднатужилась.

– А-ах! – выдавила бедняжка, и знахарка что-то негромко сказала ей. – Я стараюсь, – прохрипела в ответ Агыль.

И мне стало не по себе от вида чужих мучений. В это мгновение я вдруг поняла, что ни шаманом, ни даже знахаркой быть не желаю. Мне хватит знания трав, это всегда может пригодиться. А то, что творилось на полу… бр-р.

– Ну-у же-е, – натужно протянула Агыль. – Пусть он вы-ыйдет, пу-усть… А-а! – громко выдохнула она и обессилено упала навзничь.

– Помоги, – махнула мне Орсун.

Я несмело приблизилась. Во рту в одно мгновение пересохло от кучи предположений, что я должна буду делать. Если бы не кулуз, то скрыть испуг мне бы не удалось, потому что глаза мои были широко распахнуты.

– Подними ее, – велела знахарка.

И я стала спинкой кресла, в которую Агыль уперлась плечами и головой. Ее ступни Орсун прижала к своим коленям. А за нашими спинами продолжала свои песни шаманка. Голос ее звучал теперь на пределе, удары слились в непрекращающуюся череду, и, казалось, сами движения превратили Ашит в смазанную тень. Я скосила на нее глаза, но тут же забыла о матери, потому что в мою руку вцепились мертвой хваткой пальцы Агыль.

– М-м-м, – замычала я, стараясь справиться с неожиданной болью.

Моих страданий никто не заметил, потому что Агыль натужно закряхтела. Орсун часто закивала, одобряя происходящее. Пальцы на моей руке сжались с новой силой и мое:

– А-а! – слилось с вскриком Агыль и плачем младенца.

– О-ох, – протяжно выдохнула женщина, и я выдернула руку из ослабших пальцев.

Мне хотелось выругаться ровно до того мгновения, как я увидела его. Маленький, красный, сморщенный, облепленный какой-то гадостью… Младенец сейчас совсем не выглядел так, как я представляла. Он разевал беззубый рот в надрывной крике, а на моем плече улыбалась женщина, кажется, готовая потерять сознание.

– Сын, – прошелестел ее голос.

И в тот же миг потухли последние тлеющие крошки травы, оставив на полу черный след, и оборвалось пение шаманки. Она согнулась пополам и тяжело дышала, постепенно приходя в себя. Отстранившись, чтобы уложить Агыль, я с тревогой смотрела на мать. Вот теперь она была похожа на древнюю старуху. Не знаю, как в молодости, но сейчас ритуал дался ей тяжело, как и тогда, когда она отбила Танияра у Смерти. Освободившись, я поспешила к ней, уже не обращая внимания на мужа и женщину, появившихся рядом с измученной родами матерью.

Подступив к Ашит, я бережно взяла ее за плечи, но шаманка покачала головой, убрала от себя мои руки и тихо произнесла:

– Я должна закончить.

Мне осталось только наблюдать. Шаманка распрямилась, потому что к ней шел Ильд с сыном на руках.

– Ахтыр, – произнес отец, словно представив нам свое дитя.

Ашит снова подняла хот, ударила в него и произнесла несколько слов. После склонилась к Ахтыру и что-то зашептала. Младенец замолчал, будто прислушиваясь к словам шаманки, а когда она отстранилась, чмокнул губками и заснул. А Ашит направилась к Агыль. Я машинально потерла ноющую руку и тихо фыркнула.

Женщина еще лежала на полу. Моя мать что-то шепнула и ей. Затем подняла фигурку Илсым, и Агыль с явным благоговением прижалась к ней губами, благодаря за помощь. Шаманка бережно собрала статуэтки богов, склонила голову, что-то негромко пробормотав им. А после махнула мне рукой, подзывая.

– Собери, – коротко велела она.

А вскоре мы уже вновь сидели в возке. Мне казалось, что прошло не больше часа с тех пор, как мы приехали, но когда вышли на улицу, там уже не было метели. Лишь легкие снежинки, оседавшие на ровный белоснежный наст, напоминали, что ночь закончилась совсем недавно. Тьму сменил всё более светлеющий сумрак, и усталость после бессонной и тяжелой ночи, наконец, дали себя знать. И всё, чего хотелось сейчас, – это поскорей добраться до дома и упасть ничком на лежанку.