По образу и подобию

ГЛАВА 4

На грейдере встречать гостей приехал давний друг Огнева, капитан Филипп Снежин. Он обругал Огнева бестолочью и заявил, что может ещё слов добавить, пусть дамы уши закроют.

— Даже не подумаю, — сердито высказалась мама. — Бестолочь ты, Вик, как есть бестолочь. Не мог в Зеленогорск свернуть, понадобилось тебе нервы пощекотать!

Мамины слова были несправедливы, но Огнев не оправдывался. Алёну очень впечатлила суровая сдержанность, с какой он принимал упрёки. Признавал за мамой и другом право ругать его, но виноватым себя не считал. Сама Алёна на его месте уже сорвалась бы огрызаться непременно. Но Огнев молчал.

— Чёрт, — выругался Снежин, — ну, и холодина! Пошли в салон, околею скоро! Телегу твою сейчас возьмём на прицеп, угробил ты ей задний привод, гер-рой, твою- то мать репликаторную колбу!

— Пошли, — кивнул Огнев, и не удержался от шпильки: — Теплолюбивое ты растение, Фил. Небольшого морозца с ветерком боишься.

Алёна заметила у Снежина знак паранормы на воротничке толстой, даже на взгляд тёплой, куртки: первый телепатический ранг! Неудивительно, что он вымерз, как мамонт.

В салоне — выбрал ведь словечко! — было тепло, шумно и душновато. Алёна приткнулась у окошка, узкого, как кошачий лаз. В окно всё равно не было ничего видно, жёлтый рассеянный свет и плотная круговерть снежинок; защитные экраны отключили, чтобы не расходовать без надобности ресурс машины.

Со связью вне городов давно и полностью уже наступила беда. Магнитные возмущения остывающей атмосферы глушили любые радиосигналы, связь между поселениями осуществлялась по проложенным ещё лет сто тому назад, когда климат был получше, кабелям. Работы по дублированию радиосвязи обычным оптоволокном были затратны, трудоёмки, нередко встречали отпор у чиновников на местах, тогда в глобальное оледенение мало кто верил, считая его очередной уткой из серии «одна бабка сказала». Но эта работа была доведена до конца, за что сегодня благодарные потомки не раз вспоминали добрым словом дедов и прадедов, предвидевших нынешние трудности.

Вторым, наиболее эффективным, средством связи была телепатическая паранорма. Связь через инфосферу — мгновенна в пределах планеты и ближнего космоса, одна беда — вне комфортных климат-зон больших городов телепатам приходилось туго: они переносили холод куда хуже носителей паранормы пирокинетической…

Вот и Снежин, даже в салоне куртку не снял, расстегнул только.

— А кто из ваших в Отрадном сейчас? — спросил у него Огнев.

— Профессор Смехова, — объяснил Снежин. — У них выездная летняя сессия, учат смену. Там такие девчонки-старшекурсницы! Ух.

— Гм, — негромко сказала мама, и Огнев виновато развёл руками, мол, я бы рад, но увы, кто мне позволит.

Снежин понимающе ухмыльнулся в ответ. Алёна украдкой рассматривала его.

Вот ведь, тоже перворанговый, как Олег Ольгердович, но разница между ними величиной с хорошую, добрую пропасть на километр в глубину и на пять в ширину. Кто там байки травил, что инфосфера стирает личность, и телепат высшего ранга уже не человек, а робот, винтик в системе, логический узел огромной паранормальной нейросети. Получается, всё это враньё. И чему, тогда, спрашивается, верить?

К Отрадному грейдер дополз только к середине ночи. Алёна задремала, ткнувшись лбом в толстое стекло, но сон оставался поверхностным и сквозь него прекрасно доносились до сознания звуки и запахи большой машины: гул двигателя, дрожь и слабый дребезг оконного стекла — от вибрации, стоявший в спёртом воздухе густой «аромат» ремонтных масел, отработанного топлива, озона. Голова стала чугунной, налилась противной ноющей болью в висках. Да когда же закончится эта пытка?! Буран по сравнению с нею казался почти спасением. Там — мявкнуть не успеешь и уже всё, отмучилась, а тут — терпи.

Домовладение Огневых располагалось на южной окраине Отрадного и представляло собой вовсе не один отдельный, пусть и большой, дом, а целый комплекс жилых и хозяйственных строений. Когда-то кому-то из воспитанников Института пришло в голову объединиться с собратьями по генетической линии и жить вместе, одной большой семьёй. Именно такие семьи составляли население Отрадного: Огневы, Белоглазовы, Жаровы, Флаконниковы и другие. Они охотно принимали детей, зачинаемых в лабораториях Института, рожали своих; под крышей каждого такого домовладения жило несколько поколений, в самых старых семьях — до семи. Слишком сурова была жизнь вне комфортных климат-зон больших городов. Одиночки здесь не выживали.

Огнев представил своим родственникам маму как свою жену, а на Алёну кивнул — «дочь Риты». Царапнуло. Нет, Алёна сама тогда отказалась, но, — надо же, сама от себя не ожидала такого, — всё же напряглась, ожидая, что он снова назовёт её дочерью. Можно тогда будет снова взъерошиться — для порядка. Огнев чуть усмехнулся, заметив её взгляд, и Алёна вспыхнула. Да он же всё понял! Как будто у него в довесок к пирокинетической была и телепатическая паранорма тоже.

Позже она долго лежала в постели, в отведённой ей гостевой комнате на третьем — самом верхнем, — этаже дома. Слушала, как тонко звенит, стекая по стене, ливневой снег, как бешено воет в вентиляции ветер, смотрела на мечущиеся за окном пушистые сосновые ветви, и не могла уснуть. Вымоталась до предела, настолько, что не чувствовала собственного тела под колючим шерстяным одеялом. А сна ни в одном глазу, хоть плачь.

По полу простучали короткие тупые коготки. Одеяло дёрнулось с левого края, на него явно карабкался кто-то очень решительный. Алёна подняла голову, ожидая увидеть молодую кошку, может быть, даже котёнка. Но на постель взобралась небольшая, в полторы ладони, золотая ящерка с длинным, шипованным хвостом. Ящерка деловито прошлась туда-сюда, затем вспрыгнула на живот и улеглась как у себя дома, поджав лапки. Немигающий золотистый взгляд смотрел с обожанием.

Алёна протянула руку и осторожно почесала ящерке спинку. Та выгнулась, только что не заурчала, как кошка.

— Ты кто? — зачарованно спросила девочка.

Незваная гостья не ответила. От неё расходилось волнами жаркое тепло, словно на живот кинули большую горячую грелку. Тепло, и странный, вселенский какой-то, покой, Алёна немедленно зевнула, прикрыв по привычке рот ладошкой.

Через несколько минут она уже крепко спала.

Утром Алёна проснулась рано, от беспощадного солнца, заливавшего лицо ослепительным жаром. Сама виновата, не затемнила окно… Она села, с облегчением убирая голову в тень, спустила ноги. По ступням потянуло ледяным сквозняком, — где- то внизу осталась приоткрытой входная дверь. Или окно.

Одеяло, скомканное и сдвинутое к стене, зашевелилось, из складок выглянула треугольная мордочка. Вчерашняя гостья никуда не ушла, оказывается, так и проспала в постели всё время. Ящерка неспешно выскользнула на солнце, смешно, почти по-кошачьи, потянулась, раскрыла пасть и выдохнула изящное колечко оранжевого, прозрачного в солнечных лучах, огня.

Девочка осторожно села на краешек постели. Протянула руку, погладили ящерку по голове как котёнка. Пальцы ощутили сухой, характерный для носителей пирокинетической паранормы жар под гладкой, упругой, лишённой чешуи кожей. Логично. Если Земля остывает, то выжить смогут только те, кому институтские генетики подарили нужный набор генов. А что делать человеку на мёртвой, выстуженной планете без растений и животных? Вспомнилась передача о яблонях, способных цвести в сильные морозы. Яблони, теперь вот — ящерицы.

Только бы учёным не вздумалось комаров-пирокинетиков вывести! А то с них станется. Воображение разыгралось: Алёна очень хорошо знала, что такое гнус, довелось познакомиться в походах с собственной тренировочной группой.

— Спаси и сохрани, — буркнула она и поплевала для надёжности через левое плечо.

По узкой деревянной лестнице Алёна спустилась вниз. Ящерка не пожелала оставаться в одиночестве и побежала следом. В руки не далась, демонстрируя самостоятельность и независимость. Смешная! Если такая уж прям независимая и сама по себе, то и бежала бы по своим ящерицыным делам. Нет, чешет за человеком, только лапки сверкают.

Лестница изогнулась винтом и окончилась в большом безлюдном холле. Окна смотрели на запад, и потому солнца здесь не было, а сквозь приоткрытую дверь тянуло бодрящим утренним морозцем с отчётливым цветочным привкусом. Что-то во дворе отчаянно цвело, наплевав на холод. А из кухни доносились голоса…

Алёна узнала Огнева. Он то ли напился, то ли что, голос звучал приглушённо. Второй отвечал ему, но тише, слов было не разобрать. Девочка осторожно подошла к двери.

Огнев сидел ко входу спиной, а поодаль, вполоборота, стоял Снежин, смотрел в окно, хмурился. На столе впрямь стояли бутылки. Пустые, много. В нос ударило запахом алкоголя, девочка сморщилась, титаническим усилием воли сдерживая непроизвольный чих. Похоже, тут с вечера никто не ложился. Надирался градусами вместо здорового сна.

Вчера, под рёв и ярость бурана, отдавали дань памяти погибшему другу Огнева, Александру Белоглазову. Домовладение Белоглазовых находилось совсем рядом с домовладением Огневых, видно, Виктор, вернувшись, решил добавить. И добавил.

Алёна осторожно переступила с ноги на ногу. Надо было как-то обозначить себя, кашлянуть там или ногой шаркнуть. Но девочка не смела. Потому что Огнев говорил страшные вещи. Вряд ли он продолжил бы в присутствии посторонних ушей. А говорил он о Гамограде, об уличных беспорядках в Гамограде, где и погиб Александр Белоглазов.

Гамоград — город пограничный, там всегда было сильно влияние Юга, в последнее время жители Гамограда, считая себя обделёнными на общем празднике жизни, требовали особых привилегий. Психология обиженного, проходили год назад.

Обиженного нельзя тащить на себе в гору, нельзя поддаваться чувству вины, которое данный обиженный всячески старается у тебя вызвать, а давить на болевые точки такие люди всегда умеют вдохновенно и яростно.

— Они же сами ни черта ничего не хотят делать! — возмущался Огнев, пристукивая по столу громадным кулачищем, стол трещал, но стоял. — А за гуманизм берут: у нас, мол, дети! У всех — дети! Только остальные почему-то думают башкой, как собственных детей обезопасить, а этим все должны на блюдечке поднести и в ротик вложить, да ещё прожевать не забыть! Дети! Ненавижу, Фил, — говорил Огнев, сжимая кулаки, над которыми начинало метаться алое пламя. — Ненавижу, когда меня пытаются вот так шантажировать детьми! Да, мне жаль детей. Да, жаль! Я живой человек, я не робот, вашу ж мать! — и понёс длинной фразой по этажам.

Алёна затаила дыхание. Половину слов она не поняла, но смысл не требовал уточнений.

— И Сашке их жаль стало. Этих вот сопляков этого вот долбо… а, который не подумал… а может, подумал и сознательно, — сознательно, слышишь, ты! Собственную плоть и кровь! Давить надо гадов! Давить!

И снова кулаком по столу, так, что звякнула посуда в шкафчиках.

— Ты слишком много выпил, Вик, — грустно сообщил очевидное Снежин. — Не надо было.

— Сашка — пожалел. А они — не пожалеют. Ни тебя, ни меня, ни наших детей, никого. Жрать и срать — вот смысл всей их жизни, будь они прокляты. Ненавижу, — и вдруг заплакал пьяными слезами, роняя голову на сложенные руки. — Фил… — другим совсем голосом. — Помоги…

— Не надо бы, Вик, — тихо ответил Снежин, и Алёна вздрогнула от его взгляда.

Снежин говорил с Огневым, но смотрел на неё. Глупо вышло, действительно. От перворангового телепата не спрячешься. Но взгляд Снежина удерживал, как рука на плече: не надо. Пока погоди, не входи, рано, не надо.

— Помоги, телепат хренов! Ты же видишь, я не справляюсь сам, что тебе стоит, помоги!

— Помогите ему, — одними губами прошептала Алёна, догадавшись, о какой помощи просит Огнев.

Телепатическая ментокоррекция. Заплата на памяти. Возможность спрятать в ларец мучительные воспоминания и вернуться к ним тогда, когда душа придёт в себя и сумеет справиться с неподъёмным грузом собственных боли, вины и отчаяния.

Снежин взял стул, подвинул к столу, сел напротив Огнева. Коснулся ладонью его встрёпанной шевелюры. Сказал со вздохом:

— Хватит, друг. Хватит.

Огнев выпрямился, с силой потёр ладонями лицо. Сказал, нормальным уже голосом:

— Да, правда. Хватит.

Алёна тихонько отступила в сторону. Огнев вышел из кухни, не обратив на неё никакого внимания.

— Я надеюсь, — серьёзно сказал Снежин, обращаясь к девочке, — вы будете хранить молчание…

На «вы». Как Олег Ольгердович. Наверное, подобная гипертрофированная вежливость — свойство всех высших телепатов… Алёна торопливо кивнула. И почувствовала на ноге чьи-то острые коготки: ящерка деловито карабкалась по одежде вверх. Добралась до плеча, сунула голову в волосы, свесила хвост.

— Ишь ты, привязалась, — с лёгкой завистью сказал Снежин. — А ко мне ни одна не подходит, будто подговорил их кто…

— Что случилось в Гамограде, господин Снежин? — спросила Алёна.

— Протесты против изменений в Трудовом Кодексе и против строительства атомной станции на Долгоозёрной, — Снежин потёр ладонью затылок. — Главным образом, против станции, но не только. «Зелёный мир» считает, что АЭС — это угроза экологии, и надо ставить альтернативные источники энергии. Но солнечные батареи в месте, где небо затянуто облаками триста дней в году — это, конечно, очень «эффективно».

— А восьмичасовой рабочий день чем им мешает? — спросила Алёна. — Все работают, а они что, не хотят?

— Не хотят, — кивнул Снежин. — Хотят жить, как прежде, на всём готовом. Но мир меняется, климат меняется, никто не станет содержать бездельников в ущерб себе. Гамоград понимать эту простую истину не хочет. Приходится… убеждать.

Ага. Убеждать. Контрольным в голову. Но, с другой стороны, если ты такой дурак, что нарушаешь порядок общественно опасным образом и считаешь, что тебе за это ничего не будет, то что остаётся?

— А как погиб друг капитана Огнева? — тихо спросила Алёна.

— Там были дети с поясами смертников… Обычная практика «Зелёного мира». Саша… Майор Белоглазов решил спасти детей.

— Спас?

— Да.

Алёна погладила ящерку, так и сидевшую на плече. Коготки больно впивались сквозь тонкую ткань халата, останутся приличные царапины, но девочка о том сейчас не думала.

— Тинн-бомм! — донеслось вдруг из-за спины, Алёна вздрогнула, развернулась, машинально принимая боевую стойку, потом расслабилась: часы. — Тинн-боммм, боммм!

Напольные часы на старинный манер. Вот он, источник странного тиканья, досаждавший с самого вечера. Часы.

— Мальчик успел проникнуться идеями «Зелёного мира» достаточно глубоко, — бесстрастно проинформировал Снежин. — Он проклинал нас всю дорогу, разум его полон ненависти, психопрофиль коррекции не подлежит. У девочки значительно снижен интеллект, её родители, очевидно, употребляли синтетические наркотические вещества до, в момент и после зачатия…

— То есть, жертва вашего друга оказалась напрасной? — напряжённо спросила Алёна. — Так?

— Да, — кивнул Снежин. — С точки зрения разума — да.

— А с точки зрения души? — спросила Алёна через время.

— Если бы наши души всегда и везде соглашались с доводами нашего же разума, — вздохнул Снежин, — мы перестали бы называться людьми.

Алёна надолго запомнила эти слова. С ней никто раньше не беседовал на взрослые темы на равных, как-то всегда по умолчанию считалось, что она ещё ребёнок, и отношение было соответствующее. Но в последнее время девочке везло на интересных людей, не гнушавшихся уважать подростка, ничего стоящего в жизни своей ещё не совершившего. И это меняло её. Постепенно. Незаметно даже для неё самой. Но меняло безжалостно.

Огнев сдержал обещание и нашёл инструктора, который должен был подготовить Алёну к сдаче экзамена в Независимом Аттестационном Центре Отрадного. Рыжий юноша из домовладения Белоглазовых, старше Алёны на пару- тройку лет, не больше, назвался Алексеем. Он привёл девочку на знаменитый — со слов Огнева и мамы, — тренировочный полигон «Найди кота», монструозное сооружение о десяти уровнях, раза в четыре больше и выше школьного, Алёна оценила. В животе собрался острый холодок: а справлюсь ли?

— Не бойся, — юный Белоглазов будто мысли прочитал, хотя телепатической паранормой от него не пахло, откуда, он ведь был таким же пирокинетиком, что и Алёна. — Справишься.

На руках у парня невесть откуда взялся громадный полосатый кот. Он лениво смотрел на новенькую, презрительно щуря жёлтые глазища.

— Ой, — восхитилась Алёна, — киса… Настоящий?

— Нет, анимированный робот. Погладь, можно. Пусть запомнит твой запах.

Алёна бережно провела ладонью по голове, по спинке, потрепала мягкие ушки. Кот стоически вынес прикосновения, всем своим видом показывая, что терпит, но не более того.

— Эту заразу надо не просто найти, но ещё и поймать, — ласково объяснил Алексей. — Смотри, выпускаю…

Кот порскнул с рук с неожиданной прытью и мгновенно скрылся за первым же поворотом начального лабиринта.

— Давай. Время пошло.

Алёна нырнула в арку. Найти, значит, и поймать. Ха! Детская какая-то уловка. Поймай кота. Что мы, котов не ловили никогда, что ли?

Часа через три, так и не поймав эту, по выражению Алексея, заразу, Алёна своё мнение изменила. Через четыре часа она скисла окончательно, а в начале шестого часа попросила пощады. То есть, позорно сдалась. Алексей вывел её из дебрей полигона на свет божий, включил запись и устроил безжалостный разнос. Уши горели, но возразить было нечем, факт.

— Руки деревянные, растяжки никакой, — говорил Алексей и демонстрировал ей, как надо.

Алёна попробовала так, как надо, он поправил, и она взвыла: больно!

— Ещё бы, — ворчливо заметил он. — А как ты хотела? За десять дней, конечно, особенных успехов не добьёшься, но вот такое упражнение облегчит жизнь, — и показывал какое. — Не забывай. А вот теперь смотри, как кистью работать надо — вот так, пальцы полусогнуты и черпаешь поток, словно половником сметану, следи, — и в его ладони возникал ком грозно гудящего бурого пламени. — Шевелись, а то снежники снова с головой засыплют, и тогда не то, что кота, себя не найдёшь, снова.

Нестандартная тренировка увлекла. Алёна не помнила, чтобы в школе хотя бы наполовину было интересно так, как здесь. О некоторых приёмах она вообще ничего не знала. Алексей же показывал их с небрежной лёгкостью, было видно, что хорошо их знает и пользуется регулярно.

Солнце перешагнуло на закат, когда Алексей объявил тренировочный день оконченным.

— Придёшь завтра, пораньше, — сурово велел он. — Не опаздывай.

Алёна кивнула. Может быть, завтра ей удастся всё-таки поймать этого проклятого кота!

В Отрадном действовала подземная железная дорога. Громкое слово «метрополитен» для неё не годилось, всего-то навсего одна ветка с семнадцатью станциями, поэтому местные её называли коротко — подземка. Подземка связывала дальние выселки с центром поселения, очень удобно. Зимой это был единственный вид транспорта, работавший бесперебойно.

Пока ждали поезд, — табло показывало время прибытия, через двенадцать минут, — Алексей приобнял за плечи и потянулся поцеловать, у него это получилось до того естественного и как-то правильно, что не хватило духу отбрить привычной грубостью. Алёна мягко отстранилась, покачала головой.

— Ты не свободна? — спросил он прямо.

— Да, — честно ответила она. — Извини.

— Понял, — кивнул он.

И Алёна как-то сразу ощутила, что он действительно понял. Что никаких поползновений больше не будет. Никаких зацепок, шуточек с подтекстом, рук, случайно оказавшихся не там, где надо, — не будет. Было даже немного жаль,

Алексей ей, в общем-то, понравился…

— Как мне проехать к домовладению Флаконниковых? — спросила она.

— Станция Лесная, — подсказал Алексей. — Что я скажу твоим? Ведь спросят.

— Правду скажи, — посоветовала Алёна. — Это мои проблемы.

— Понял, — кивнул он.

Подошёл поезд. Непривычно короткий, из четырёх оранжевых вагончиков, почти пустой: время ещё было не позднее. До станции Матвеевка ехали вместе, молча. Алексей попрощался коротким кивком и вышел в двери, не оглядываясь. Хороший парень, правда, жаль. Что бы его полгода назад не встретить!

Конечная станция Лесная оказалась наземной. Поезд весело вылетел навстречу солнцу, светившему сквозь прозрачную крышу и настенные витражи. По короткому переходу Алёна вышла на противоположную сторону, на узкую дорогу со старыми седыми елями по обеим обочинам. От вчерашнего бурана не осталось ничего: снег стаял за день, а небо радовало пронзительной синевой без единого облачка. Разве что северный ветер не баловал теплом, пришлось поднять капюшон.

Дорога обогнула небольшой холм и упёрлась в арку с фигурной, потемневшей от времени деревянной вывеской: «Домовладение Флаконниковых». Алёна вздохнула, скрестила пальцы на удачу, и шагнула под арку. Ничего не изменилось: всё та же дорога через ухоженный хвойный лес, тишина и безлюдье. Откуда-то справа вылетела вдруг рыжеватая птица, просвистев пёстрым крылом у самого носа, и, с заполошным воплем «ррах-ррах», взмыла на макушку ближайшей ели. Алёна свирепо погрозила ей кулаком: напугала, тварь пернатая!

К хвойному запаху леса добавились сладковатые фруктовые нотки — там, за поворотом, что-то цвело по-весеннему буйно. Шиповник, как выяснилось довольно скоро. Живая изгородь из низкорослого шиповника перед большим трёхэтажным домом, обильно усыпанная крупными белыми цветами. За изгородью, в цветнике, возилась с розами странно, не по погоде тепло, одетая женщина.

— Простите, — обратилась к ней Алёна, — доброго дня…

— И тебе добрый день, — доброжелательно отозвалась женщина, распрямляя спину.

Её лицо показалось Алёне знакомым, но она не смогла опознать его сразу.

— Вы не подскажете, как мне найти Тимофея Флаконникова? — волнуясь, спросила Алёна.

— Тимофея! — отозвалась женщина, с любопытством рассматривая гостью. — Ты, должно быть, Алёна Свенсен, он о тебе рассказывал.

На воротничке её толстой куртки обнаружился значок второго телепатического ранга. Сразу стала понятна причина зимней одежды: для носителей телепатической паранормы комфорт заканчивался на границах климат-зон больших городов….

— Тим сейчас на южном склоне работает, — объяснила женщина. — Можешь взять кар, умеешь водить? — Алёна кивнула, глупый же вопрос, кто не умеет водить тихоходные служебные электрокары? — На южный склон дорога поворачивает вон там, за прудом, и дальше идёт прямо, не заблудишься.

— Спасибо! — торопливо поблагодарила Алёна. — Спасибо вам!

— Не за что, — добродушно отозвалась женщина и добавила, уже ей в спину:- Засветло только вернитесь оба!

Южный склон гигантским пандусом уходил вниз, к далёкой синей ленте полноводной реки. Леса на нём ещё не было. Но руки у людей до него уже дошли — рядами стояли поддоны с трогательно-пушистыми маленькими ёлочками, которые планировалось высадить здесь в течение короткого лета.

— Привет, — сказал Тим как ни в чём не бывало, опираясь на лопату.

Солнце поджигало его светлые волосы бронзовым золотом, а от внимательного взгляда серых глазах внезапно прилил жар к щекам, коснись ладонью, обожжёшь ладонь…

— Ты обедал? — спросила Алёна первую глупость, пришедшую в голову.

— Нет, — беспечно отозвался Тим и пояснил:- Ждал тебя.

Кто-нибудь другой за такую шуточку огрёб бы в глаз. Но Тим не шутил, вот в чём беда. Он действительно ждал! Как будто точно знал, что Алёна непременно к нему приедет. А может быть, действительно знал? По спине потянуло зябким холодом. Потому что если знал… Алёна встряхнула головой, отбрасывая неприятные мысли. Знал, и знал, что уже теперь.

Второй сюрприз — в полевом столовом наборе всё оказалось на двоих.

— Бери, ешь, — пригласил Тим.

— Спасибо, — поблагодарила Алёна.

Значит, знал. Как он живёт с этим? Алёна судила по себе: она бы сошла с ума. Хотя знать, где подстелить соломки на всякий случай никогда не мешает…

Ветер нёс горьковатые запахи полевых трав. Полынь, мята, чабрец, ещё что-то, что Алёна знала, но благополучно забыла название.

— Тим, а тебе правда пятьдесят семь лет? — спросила она.

Он внимательно посмотрел на неё. Спросил:

— Кто это сказал?

— Роза!

— А… — Тим слегка пожал плечами. — Ну… Тогда правда. Роза, она должна знать точно.

— Харам не знать собственного возраста, Тим! — возмутилась Алёна.

Тим пожал плечами, и не ответил. Не выглядел он на пятьдесят семь нисколько. Мальчишка и мальчишка. Не ровесник, чуть старше. Что-то около семнадцати, из-за взгляда. Таких взглядов у четырнадцатилетних всё-таки не бывает. Алёна вспомнила Алексея Белоглазова. Ну, тот-то выглядел старше своего возраста! Тот на все двадцать выглядел или даже двадцать три. А Тим…

— Роза была такой маленькой, — вдруг сказал Тим, не глядя на Алёну. — Я держал её на руках, вот так, — он показал, как. — А сейчас она сердитая и совсем взрослая, на руки уже не возьмёшь.

Алёна попробовала вообразить, как можно взять на руки декана Факультета Паранормальной Медицины, и поёжилась. Возьмёшь её, как же. Сейчас прям.

— А мать Розы ты хоть помнишь, Тим? — спросила Алёна.

Он быстро взглянул на неё. Отвернулся. И она сразу пожалела о своём дурацком вопросе. Нашла о чём спрашивать! И как.

— Зачем ты спрашиваешь такими злыми словами, Аля?

— Не знаю, — честно призналась Алёна. — Извини.

Он кивнул. Сказал, вставая:

— Давай посадим эти ёлочки? Солнце ещё не село.

— Давай, — вздохнула Алёна.

Какое-то время они работали молча. Работа была однообразной и не сказать, чтобы лёгкой. Тим копал, Алёна ставила в ямку деревце, как оно было, прямо с кадочкой. Стенки кадки со временем растворятся в грунте, такими их сделали нарочно. От ёлок исходил ровный поток тепла. Генномодифицированные. Как те яблони у Карского моря, так называемые «горячие» деревья. Логично. Планету медленно и неотвратимо забирала себе Великая Зима. Выжить в предстоящем ледяном веке могли только носители пирокинетической паранормы. Значит, следовало заменить наиболее важные, наиболее ценные породы деревьев — «горячими». Теми, которые смогут приспособиться к новым условиям.

Алёна почти видела лес, который возникнет здесь, на Южном склоне. Густой, обширный, «горячий» лес. В нём будет куда комфортнее жить, чем на промерзших насквозь равнинах, в том числе и за счёт выделяемого деревьями тепла. Да, это сокращает жизнь растения в два раза от обычного, если не больше. Но ели и сосны и так живут значительно дольше человека. Вполне приемлемая плата.

— Слушай, у тебя же неограниченная паранорма, — сказала Алёна, замаявшись носить ёлку за ёлкой от поддона к посадочному ряду. — Возьми, да так и притащи! По воздуху.

— Ничего, — отозвался Тим со смешком, — ручной труд облагораживает!

— Ага, как же, — угрюмо отозвалась девочка. — Да только я уже произошла из обезьяны в человека, зачем меня облагораживать!

— Я не в форме сейчас, — коротко объяснил он. — Не могу.

— Извини, — сказала Алёна.

Он кивнул. С силой воткнул лопату в дёрн, намечая место для следующей ямки. Алёна пошла к поддону за очередным саженцем. По сторонам не смотрела, задумалась. Очнулась от жуткого звериного рёва, увидела страшную медвежью морду буквально перед самым своим носом. С визгом отскочила, роняя кадку.

Медведь косолапо шагнул следом.

— Пошёл вон! — заорала Алёна, зачерпывая поток обеими ладонями, как учил Алексей.

Но в ответ на её пламя от медвежьей туши рванулся встречный огонь. Он смял, разметал защиту, как ветер водяную пыль. Алёна судорожно пыталась выстроить новую, но поток не стабилизировался, хоть плачь. Вот как скверно жить с низким индексом Гаманина! Жёлтые звериные клыки с капавшей между ними слюной — это тебе не обидный кол в строке «Физическая подготовка» зачётной табели. Это кое- что похуже.

Медведь косолапо шагнул вперёд, алчно рыча. Он был очень голоден, белая шерсть свалялась в грязные висячие сосульки, от зверя отчётливо воняло смертью. Сейчас тебя будут заживо жрать, визжи, сколько хочешь.

Тонко хлопнуло. Медведь мотнул башкой, раскрыл пасть. И завалился на бок. Алёна шарахнулась в сторону от страшных когтей, вспахивающих дёрн в предсмертных конвульсиях. Споткнулась, упала. И увидела Тима — тот стоял с оружием в руках, в классической стойке. Вот опустил руку. Подошёл, протянул ладонь, помог подняться. Алёна ткнулась ему в плечо и разрыдалась от пережитого ужаса. В отчаянии подумала, что сейчас Тим что-нибудь скажет, едкое и насмешливое, а что ещё можно сказать такой дурной плаксе, не сумевшей справиться с каким-то там паршивым медеведем… и чему в школе на динамических тренировках учат… тоже, блин горелый, будущий спецназ…

Но Тим промолчал. Обнимал, гладил по голове, по спине. И молчал. От него пахло полем, полынью, а ещё — озоном.

— Институтские с дуба рухнули, — заикаясь, выговорила Алёна. — Медведь- пирокинетик! Идиоты! Уроды!

— Всё они правильно делают, — не согласился Тим. — Пойдём, присядь… На-ка вот, выпей.

Горячий чай. Алёна отпила немного, зубы стучали по краю кружки, — неприятно.

— Откуда у тебя «Шмель»? — спросила Алёна.

Тим посмотрел на оружие, которое так и не выпустил из рук.

— Да… — ответил неуверенно. — Завтра подумал: был медведь, надо взять.

— Завтра?! Тим!

Он пожал плечами. Сел рядом. Сказал:

— Всё дело в точке сборки. Как ты ощущаешь себя, как осознаешь. Твое текущее «Я есть», понимаешь? «Я есть» в прошлом, «я есть» в будущем, «я есть» в настоящем. Ты — есть — где?

— Я? — Алёна собрала на переносице складку. — Я сейчас здесь. С тобой.

— Да. Почти все люди есть — здесь и сейчас. Но некоторые есть в прошлом, а некоторые — в будущем. Это необычные люди. Тех, кто остался в прошлом, зовут сумасшедшими. А тех, кто живёт в будущем, иногда называют пророками.

— А ты? — напряжённо спросила Алёна. — Где есть ты, Тим?

— Везде, — абсолютно серьёзно ответил он.

— Не понимаю, — беспомощно развела руками Алёна.

— Даже Олег не понимает, — примирительно сказал Тим. — А Олег — самый умный человек на свете.

— А ты-то сам понимаешь?

— Я… — дёрнул он уголком рта, вздохнул и сказал:- Я глупее Олега…

Закатное солнце заливало мир кровавым багрянцем. Длинные тени от поддонов с саженцами протянулись синими стрелами к самым ногам. Алёна вспомнила, как отбросила в сторону кадку с растением, когда появился медведь, и вздохнула. Погибшую ёлочку стало внезапно очень жаль, в носу снова защипало. Девочка украдкой утёрлась, позаботившись, чтобы Тим не заметил. Тим старательно смотрел в сторону. Алёна осторожно вытянула у него из руки «Шмель».

Старая модификация плазмогана малой мощности, сейчас такие уже не выпускают. По прикладу тянулась гравированная золотом надпись: комадару Флаконникову Тимофею за отвагу и мужество, проявленные при обороне Эль- Харькау…

— Ты служил в армии, Тим? — удивлённо спросила Алёна.

Он кивнул. Сказал:

— Олег бесился. Кричал, что я — чёртов адреналиновый наркоман и что наука в его лице собственноручно оторвёт мне голову, если я вздумаю геройски погибнуть. И знаешь, что я думаю? — Тим выжидательно замолчал.

— Что? — не выдержала Алёна.

— Что вот именно он оторвал бы точно.

Алёна только головой покачала. Ей трудно было представить Олега Ольгердовича в бешеном состоянии. Чтобы тот кричал, ругался, выходил из себя. Кажется, такое было просто невозможно в принципе.

— Не доводи его, — предупредил Тим. — Тебе не захочется ещё раз увидеть, каков он, когда действительно зол.

Алёна молча ткнулась лбом Тиму в плечо. Прижалась плечом, боком. Сказала:

— А мне, чтобы ты знал, Тим, наплевать, что ты такой. Вот! Наплевать, и всё. Я… я тебя люблю. Я хочу быть с тобой.

Как в омут с головой, на выдохе. Чуть отстранилась, посмотрела ему в лицо. В серой грусти его глаз можно было утонуть, с гарантией. Тим погладил её по щеке. Лёгкое касание, почти невесомое, но оно всколыхнуло жаркое чувство какого-то особенного родства, глубокого и полного, как океан.

— А я хочу, чтобы ты жила, — серьёзно сказал Тим. — Но это возможно только, если ты уйдёшь на «Ковчеге». Поэтому, пожалуйста, очень тебя прошу: слушай Олега. Что бы он ни говорил, не спорь с ним.

— Хорошо, не буду, — согласилась Алёна.

— Врёшь ведь, — безнадёжно сказал он.

Она покачала головой:

— Не-а.

Она не очень-то понимала, что говорил Тим, о чём пытался предупредить её. Всё это было неважно. Здесь и сейчас — неважно. Эхом отдались в памяти слова Огнева: «Если небо рухнет без этого парня, то хватай и не оглядывайся». Дельный совет, правильный. Алёна сама потянулась обнять, сама поцеловала — первой, и Тим не оттолкнул её.

— Я хочу быть с тобой, — лихорадочно говорила Алёна, пьянея от собственного дерзкого решения. — Я хочу быть с тобой! Сейчас… и всегда…

Мысли путались, растворяясь в пожаре желания.

Возвращались обратно в ало-сиреневых сумерках. Солнце почти скрылось за горизонтом, и земля исходила белесоватыми струйками тумана, отдавая накопленное за день тепло. Терпко пахло полынью и цветущим тимьяном. Тим вёл кар, Алёна смотрела на него, на тонкий его профиль, отчёркнутый закатным светом, на его руки и ей казалось, что она сейчас лопнет от переполнявшего всё её тело запредельного, бессовестного счастья. «Мой», — думала она с горькой нежностью, вспоминая случившееся между ними. — «Мой мужчина…»

Думать так было тревожно и сладко. Одновременно виновато и яростно. И очень не хотелось, чтобы дорога заканчивалась. Хотелось продлить этот миг в бесконечность, застыть в закатных лучах, как застывают мушки в янтаре, навсегда.

У дома их встречали. Алёна ещё издали заметила громадную машину Огнева. Села ровнее: сейчас начнётся. Снова. И не ошиблась.

У мамы при виде Тима так вытянулось лицо, что за неё стало даже немного страшно. Огнев хмурился, но Огнева, в отличие от мамы, можно было не бояться.

Женщина, отправившая Алёну на Южный склон, кивнула им обоим и сказала:

— Добрый вечер, Тим.

Тим спрыгнул на землю, кивнул в ответ:

— Здравствуйте, профессор Смехова.

Смехова! Гелена Андреевна Смехова, дочь Андеря Смехова, одна из создателей генетической линии «герад». Наверное, в древности так чувствовали себя люди, внезапно повстречавшие на своём пути бога. Алёна сама не знала, откуда выскочила у неё такая ассоциация, но она очень точно отражала произошедшее. Вот откуда лицо этой женщины показалось знакомым: Алёна восприняла очень много о ней из информа, — в картинках.

— Что скажешь, дочь? — сухо поинтересовалась мама.

Она была в последнем градусе раздражения и гнева, Алёна ощутила мамины эмоции так остро, словно владела телепатической паранормой. Зараза! «Кажется, я попала», — мрачно подумала девочка, ещё не подозревая даже, насколько.

Но Алёна не успела ничего сказать. Сказал Тим. При первых же звуках его голоса Алёну окатило ужасом: опять!

— Майор Огнев, герой Гамограда, — сказал он, обращаясь к Огневу. — Хорош, ничего не скажешь.

— Какой он тебе майор, он ка… — начала было мама гневно, но Огнев коротко бросил сквозь зубы:

— Тихо.

Шагнул к Тиму, сказал:

— Извини, парень. Так получилось.

— Хреново у тебя получилось, — безапелляционно выдал Тим, его несло, и остановиться он не мог. — Зелёный дом под острой крышей… Дом номер восемь, семеро по лавкам, двое под полом, четвёртый — на окне. Хочешь сделать правильно, делай наоборот. Хочешь свернуть направо, уходи влево. Будешь бежать, опоздаешь, будешь идти — не успеешь…

— Тим! — не выдержала Алёна. — Тим! Ты опять!

Он встряхнул головой, посмотрел на неё, усмехнулся. Сказал:

— Не опять, а снова.

Огнев выругался сквозь зубы. Сказал:

— Мне срочно надо вернуться в расположение!

— Я бы с тобой поехал, майор, тебя же занесёт на поворотах, — сказал Тим и добавил горько:- Но ведь не возьмёшь же…

Огнев молча смотрел на него. Потом прошептал еле слышно:- Хочешь сделать правильно, делай наоборот, — и добавил, уже в полный голос:- Пошли, парень. Возьму!

— С ума сошёл! — обрела дар речи мама. — Не отпущу!

— Рита, не вмешивайся! — коротко приказал Огнев, приказал совершенно непререкаемым тоном боевого командира, и мама не посмела спорить, отступила в сторону.

— Я поведу, — вызвался Тим, и Огнев снова с ним согласился.

Машина рванула с места с бешеной скоростью.

— Чёрт знает что! — высказалась мама нервно. — Алёна! Как тебе в голову пришло снова путаться с этим несчастьем! Ты что, так и не поняла, что он на самом деле такое?!

— Я не путаюсь, — угрюмо сказала Алёна. — Я его люблю.

Ну, вот, всё сказано. Всё сказано предельно ясно и чётко. И останется только рассказать про контракт и Олега Ольгердовича чуть погодя. Камень с души…

— Что? — не поняла мама. — Что ты несёшь?! Любит она. Выкинь эту дурь из головы, тебе говорю. Любит! Нашла кого.

— Мама! — возмутилась Алёна.

— Пойдём отсюда немедленно! И чтобы ноги твоей здесь больше не было! Ещё раз увижу…

— Мама! — крикнула Алёна, чувствуя, как падает и разбивается сердце.

Мама свела в тонкую ниточку губы: оценила растрёпанный вид, сопоставила кар на двоих и одну на двоих работу на Южном склоне.

— Ты что, — тихим, но страшным по оттенку голосом начала она, — ты что, ты… ты была с ним?! Вы были вместе?! Ты сошла с ума, Элен! Как тебе в голову пришло такое! Нет, я это быстро прекращу, сегодня же вернёмся в Нижний Город…

— Я тебе мужиков не выбирала, мама! — яростно бросила непоправимое Алёна. — Огнева твоего и прочих! Вот и ты мне — не смей!

Мама в гневе шагнула вперёд, занося ладонь для хлёсткой пощёчины. От избытка чувств она не могла даже слов найти, только шипела, как разъярённая кошка. Алёна ушла от удара и на её кулаках возникло багровое, грозно гудящее пламя. Мама отступила на шаг, не веря своим глазам.

— Тихо, — негромко сказала профессор Смехова, вставая между разъярёнными женщинами. — Не в моём доме, пожалуйста.

Нескольких мгновений маме хватило, чтобы взять себя в руки.

— Приношу извинения, госпожа профессор, — ледяным голосом сказала она.

Повернулась и пошла прочь, напряжённо-прямая, несгибаемая, разгневанная. Алёна стряхнула с рук пламя, осознавая, что именно сейчас натворила. Замахнулась на маму. Замахнулась на маму с огнём в кулаках Ужас случившегося накрыл тьмой как лавиной. Захотелось кинуться следом, упасть на колени, просить прощения, но впервые в жизни она чувствовала, что это бесполезно: мама не простит. Не простит никогда. Ни Тима не простит, ни этой вот ссоры. Всё. Конец.

Алёна вдохнула влажный, полынный запах весны, согнулась и зашлась в сухих беззвучных рыданиях. В груди болело, не хотелось жить, и воздуха не хватало.

— Ну-ка, пойдём в дом, дитя, — Смехова обняла её за плечи. — Пойдём… нечего мёрзнуть на ветру… пойдём…

В домовладении Флаконниковых, точно так же, как и в домовладении Огневых и в любом другом подобном домовладении, было много детей всех возрастов. Они носились по своим делам — быстро, шумно, весело. При этом каждый знал и выполнял свои обязанности без попыток свалить работу на другого, это считалось позорным, позора же не хотелось никому. Профессор Смехова увела Алёну на закрытую террасу, здесь, очевидно, было её рабочее место, куда без приглашения или без серьёзной причины никто не заходил.

Алёна долго сидела за столиком, перед остывшей кружкой кофе и тарелкой с печеньем, смотрела в никуда, в голове было пусто. За окном стемнело, вспыхнули фонарики на дорожках. В их свете плясали редкие снежинки — после захода солнца снова похолодало, небо затянуло облаками, пошёл снег, пока слабый и редкий, но к утру снова ожидалась метель. Не буран, но всё же метель.

Профессор работала за своим терминалом, никак не напоминая о своём присутствии. Иногда она отводила взгляд от экрана, смотрела на девочку, качала головой и возвращалась к работе снова. Уютный полумрак истекал теплом и тишиной, лишь где-то далеко, за дверью, в коридоре что-то знакомо такало. Часы. Похоже, в Отрадном любили напольные часы, раз ставили их в каждом доме. А может быть, здесь жил мастер, их создававший, как знать.

— Ну, почему? — спросила Алёна мучительно. — Почему она со мной так?!

— Уверена, твоя мама любит тебя и желает тебе только добра, — откликнулась из- за своего терминала профессор.

— Это не любовь! — возмутилась Алёна, вытирая предательские слёзы, вновь проступившие на глазах. — Это я не знаю что такое, только не любовь!

— У тебя пока нет своих детей, поэтому ты не понимаешь, что такое материнский инстинкт, — терпеливо объяснила Смехова. — Это очень древнее чувство, базовое, без него человечество погибло бы. Твоя мама не желала тебе зла, поверь. Ведь Тимофей — особенный мальчик, его паранорма нестабильна, репутация у него соответствующая. Твоя мама просто хотела тебя защитить, только и всего.

— Она подняла на меня руку! — вспылила Алёна. — При всех! Хороша защита!

— Ты, — веско сказала Смехова, — ударила её при всех.

— Я не била её! — крикнула Алёна, вспыхнуло мельком на сжатых кулаках алое пламя и тут же погасло.

— Словом, — мягко объяснила профессор. — Можно ведь было сказать как-нибудь по-другому. Например: «Прости, мама, но я сейчас останусь здесь. Поговорим позже».

— Вы же понимаете, — выговорила Алёна через время, — что это невозможно было!

— Нет, — качнула головой Смехова. — Не понимаю.

Алёна отвела взгляд. Она терпеть ненавидела нотации с моралью именно за то, что в них, как правило, сидело зерно истины. Такой истины, от которой аж в затылке иной раз свербело — со стыда.

— Ты ешь, ешь, — доброжелательно предложила Смехова, меняя тему. — Печенье с секретом.

Алёна вздохнула. Кусок не лез в горло, если честно, но обижать хозяйку не хотелось. Пришлось взять печенье-с-секретом и надкусить его. Секрет оказался безумно вкусной ягодной начинкой, девочка сама не заметила, как умяла половину тарелки.

За окнами, в свинцово-серых летних сумерках, кружился снег, вспыхивая яркими искрами в жёлтом свете придорожных фонариков.

— Во времена моей юности на этой широте в начале лета снег не выпадал никогда, — задумчиво сказала Смехова, рассеянно прокручивая в пальцах тонкую палочку электронного стилоса. — Но мы, разумеется, уже знали, что климат меняется.

Я помню, с каким недоверием читала в своё время подборку отчётов от группы климатологов, Радко — Радомир, мой брат… — говорил со смехом, что мы не доживём. Сто лет — это нам казалось чем-то запредельным, и в летний снег мы с ним не верили. Не мы одни, кстати. Юг не верит до сих пор. Но Великая Зима придёт и на Юг тоже, её не остановить. Мы не могли остановить ледяной век тогда, в самом его начале, не можем обратить его вспять сейчас. Но мы можем изменить себя. Приспособиться. Выжить.

— А медведя-то зачем… — буркнула Алёна, с дрожью вспоминая сегодняшнее приключение.

— Биоценоз должен быть сбалансированным, — пояснила Смехова. — Это во-первых. Во-вторых, зачем человеку мёртвая ледяная планета? Без животных, птиц, растений? Хищники прекрасно вписываются в систему как естественные регуляторы численности копытных.

— Он бы сожрал нас! — возмутилась Алёна.

— Возможно, — невозмутимо сказала профессор. — Но это навряд ли оказало бы существенное влияние на численность популяции носителей пирокинетической паранормы. А вот медведей-модификантов у нас пока мало, каждая особь на счету.

— Вы издеваетесь? — прямо спросила Алёна.

Смехова тонко улыбнулась. Сказала:

— Ничуть. Я в науке с двенадцати лет, мне по должности положено рассматривать человека всего лишь как один из объектов биосферы, подлежащий корректировке. Профдеформация, ничего личного.

— А вот теперь вы врёте, а ещё телепат второго ранга, — сердито высказалась Алёна.

Телепаты болезненно относились ко лжи во всех её проявлениях. Всем было известно, что телепат скорее язык откусит, чем солжёт кому-либо. Можно недоговаривать, можно промолчать, уйти от разговора, резко отказаться отвечать на вопрос, солгать же — невозможно, никогда и на за что. По всей видимости, это было связано с особенностями ментального общения. В мысленной речи довольно трудно лгать. Но, разумеется, среди носителей телепатической паранормы встречались разные люди. Были и те, кто вполне мог соврать, не моргнув глазом. Их было очень мало, но они были…

— Ты чувствуешь правду? — заинтересовалась Смехова. — Любопытно. Сорок третья генерация, не так ли?

Неприятно чувствовать себя блохой под микроскопом. Но как ещё чувствовать себя рядом с, кроме шуток, создателем?!

— Гелена Андреевна, а кто мы для вас? — спросила Алёна. — Все мы. Носители генетической линии «герад». Биологический материал или всё-таки разумные люди?

Она долго молчала, крутила в пальцах несчастный стилос, пока он не переломился пополам. Посмотрела на две неравные половинки, аккуратно положила их на стол.

— Дети, — сказала она. — Дети, которым мы подарили будущее на сорвавшейся в ледяной век планете и повелели: плодитесь и размножайтесь…

Встала, отошла к окну. Смотрела на снег, сцепив за спиной пальцы.

— Мне было семнадцать, когда я вышла замуж за папиного воспитанника, — вдруг начала она. — Ты ведь знаешь закон, по которому дети-праймы приравниваются в правах к кровным? — Алёна кивнула, — Хороший закон. Вадим Флаконников был «сменор»-прайм, и он умер в двадцать три года от прогерии Арбениной. Данный тип прогерии характерен для ранних модификаций носителей пирокинетической паранормы, впервые подробно изучен и описан деканом Факультета Паранормальной Медицины, доктором Елизаветой Арбениной. Сейчас прогерия Арбениной практически не встречается, хотя средний возраст пирокинетиков всё равно ниже, если сравнивать с натуральнорождёнными или носителями паранормы телепатической. Такова плата за ту мощь, которой вы так легко в повседневной жизни пользуетесь. Ты не доживёшь до семидесяти, а мне недавно исполнилось сто двадцать девять. Мы работаем над проблемой, прогресса пока нет, но он будет, я это знаю, я в это верю. Ведь вы для нас — дети, за которых мы несём пожизненную ответственность. Все вы, не только линия «герад».

Откровенно. Обжигающе откровенно и честно. Алёна потёрла виски. Про собственный короткий жизненный век она не восприняла, семьдесят лет казались ей запредельным каким-то сроком, оно и немудрено, кто думает о собственной будущей старости в четырнадцать? Но история любви госпожи профессора впечатлила. Выйти замуж в семнадцать, похоронить мужа в двадцать три и жить дальше. Шесть лет счастья и свыше ста лет памяти о нём…