По дороге к высокой башне (СИ)

5

Отец Холина вернулся с базара в хорошем расположении духа, видимо выгодно продал наши вещи. Он ни слова не говоря бросил нам большой сверток и сразу прошел в дом. Одежда, которую он для нас выменял наверно раньше принадлежала какому-нибудь бедняку, она оказалась не только сильно поношенной, но и чиненной в нескольких местах. Штаны и рубашка пришлись мне как раз впору, а вот куртка была немного велика. Холину повезло меньше, ему куртку покупать не стали. Юному стражнику пришлось влезть в старую, из которой он вырос год назад. На наше оружие никто покушаться не стал. В квартале городской стражи к этому вопросу относились серьезно и с пониманием. Добытые в бою трофеи мы поделили поровну Холин забрал себе кожаный панцирь и короткий кривой нож, а я саблю кочевника. Кинжал, которым я убил степняка тоже остался при мне.

Нас действительно продали в ополчение. Холин напрасно ждал обещанную серебряную монету, отец выдал ему пару медяков и пригрозил побить, если мы не явимся на службу до полуночи. Порядки, царящие в квартале стражников, странные взаимоотношения в семье и торговля собственными детьми были для меня в диковинку. Конечно в свое время отец тоже собирался продать меня в носильщики, но тогда речь шла о выборе жизненного пути и будущем ремесле. Он вынужден был следовать традициям и сам мучился от этого. Но здесь в квартале стражников подростков сдавали в аренду на время словно старый плуг или ручную тележку.

— А что здесь такого? — сказал Холин, когда мы наконец покинули его «гостеприимный» дом и отправились искать свой отряд и нового командира, — дети стражников идут на службу с 14 лет, а родители забирают себе половину их жалования. Моего отца тоже, когда-то продали и деда, и прадеда. Никто не станет слушать мальчишку и совсем другое дело, когда за тебя придет просить взрослый мужчина. Ему легче сторговаться с нанимателем и не продешевить.

— Но получается твой отец нас обманул, — сказал я, — обещал заплатить серебро, а дал медяки.

— Получается, — Холин обиженно засопел, — а что я могу поделать отец все-таки.

В городе было не протолкнуться. Узкие улочки оказались запружены народом. Как я понял многие спешили убраться отсюда подальше, не дожидаясь нападения кочевников. К западным воротам тянулась вереница тяжело груженных носильщиков, подгоняемых надсмотрщиками, но некоторые семьи уходили налегке, уложив все необходимое в ручные тележки или взвалив на собственные плечи. Холин знал город, как свои пять пальцев, он уверенно вел меня по улицам, и чтобы не отстать я схватил его за рукав. Еще не хватало потеряться в такой толчее.

— Давай поедим, — предложил Холин, — времени у нас еще много.

Сразу после выхода из дома мой новый приятель отдал причитающуюся мне часть денег и теперь в моем кармане звенели настоящие монеты. Это было интересно и удивительно, никогда прежде ни за что на свете мне не приходилось расплачиваться самому.

В харчевне народу оказалось немного. Несмотря на сухую погоду в общем зале в очаге развели огонь. Пока Холин покупал еду и разговаривал с трактирщиком я с интересом разглядывал укрепленные на стенах головы оленей, подвешенное к потолку колесо, утыканное свечными огарками, огромную бочку в углу и неопрятного вида шумную компанию, которая расположилась за дальним столом. Почему-то никто не спешил занять широкие лавки у огня, хотя там было довольно уютно.

Я уже собрался было опуститься на одну из них, когда Холин окликнул меня, — Эй, ты что это делаешь?

Я не понял вопроса, поэтому пожал плечами и подошел к нему.

— Что ты там забыл? — поинтересовался мальчишка.

— Хотел присесть у огня.

Услышав мой ответ, трактирщик неожиданно засмеялся, словно услышал веселую шутку. Завсегдатаи харчевни удивленно уставились на нас.

— Он издалека, — быстро сказал Холин и незаметно толкнул меня ногой, — порядков наших не знает.

— Из столицы что ли? — спросил трактирщик, когда отсмеялся вволю.

— Да, — соврал Холин.

— А там значит не так, как везде, — удивился дядька, — голодранцев к огню пускают?

— В столице все по-другому, — буркнул Холин, взял с подноса две большие лепешки и потащил меня к выходу.

— Дурак ты, — ворчал он на ходу, — сейчас бы пришлось платить трактирщику еще и за лавку.

— За какую лавку? — не понял я.

Когда мы выбрались на улицу Холин сунул мне в руку лепешку.

— Знал я, что Вы монахи не от мира сего, но, чтобы так.

— Да объясни наконец в чем дело!

Он откусил большой кусок, прожевал и только тогда сказал, — лавки у огня только для господ, чтобы на них сесть нужно заплатить деньги. Голодранцев вроде нас с тобой на эти места даже за плату не пустят. Теперь понял?

— Понял, — я кивнул головой, — извини.

— Ладно, — Холин откусил еще кусок и сказал с набитым ртом, — гони медяшку, я за твою лепешку заплатил.

Древние зодчие построили Паус в ущелье, поэтому разрастался он не как другие города вширь, а поднимался вверх, захватывая все новые горные уступы, поэтому на некоторых улицах даже днем было сумрачно из-за нависших над головами прохожих галерей и балконов. По давней традиции дворяне возводили дома на склонах гор. Они забирались выше всех, чтобы оказаться ближе к богам, поэтому верхний квартал так и назывался аристократическим, а чуть ниже, соблюдая определенную дистанцию, селились богатые торговцы. В отличие от верхних соседей они не стремились доказать свое божественное происхождение, поэтому не возводили высоких башен, зато их дома отличались внушительными размерами и более дорогой отделкой. У жителей купеческого квартала денег было больше, и они компенсировали нарочитой роскошью недостаток происхождения. Закон предписывал простолюдинам возводить дома и пристройки не выше полутора метров от земли, чтобы чернь знала свое место, поэтому нижний уровень делили между собой кварталы бедноты: ремесленный, торговый, служилый и квартал стражи. Именно здесь находился базар, множество дешевых кабаков и всевозможные лавки. От сточных канав, устроенных вдоль улиц, вверх поднимался удушливый смрад. Вырываясь из узких проходов, он смешивался с ароматами большого города, и подхваченный ветром уносился прочь. Говорили, что привычная простолюдинам вонь не достигала купеческого квартала. Но возможно это были только слухи, потому что, если задрать голову вверх иногда можно было увидеть на балконах разодетую знать, брезгливо прижимающую к носам надушенные платки.

Первая линия обороны или, как ее еще называли «нижняя стена» проходила, как раз на уровне купеческого квартала. Она была высотой пять метров и именно ее надлежало защищать ополчению. На стену можно было попасть только одним путем через узкие двери, расположенные в центральной башне. Как только стрелки и копейщики занимали свои места, проходы сразу блокировались — опускались тяжелые решетки и запирались крепкие замки. Вторая линия обороны или «высокая стена» возвышалась на восемь метров позади первой. Ее охраняла стража, немногочисленные дворяне — воины и мобилизованные на время войны зажиточные горожане, которых призывали на службу вместе со слугами. Конечно богачи могли откупиться, но тогда пришлось бы заплатить городу высокую цену, намного проще было отправить на стену младших сыновей в сопровождении самых нерадивых слуг.

В ополчение записывали на базарной площади. Торговцев потеснили, освободив приличный участок, на котором установили несколько больших шатров. В одном из них записывали всех желающих и сразу выдавали жалование по одной серебряной монете на человека за три дня службы, а в другом рекрутов вооружали. Вербовщики приводили людей по одному или группами. Крестьяне и ремесленники с радостью отправляли своих младших сыновей на службу, поэтому к центральному шатру выстроилась целая очередь. Многие пришли с утра, поэтому мы оказались в самом хвосте. Большинство новобранцев было нашего возраста или немногим старше, хотя мне на глаза попалось несколько взрослых мужчин. Почти все были одеты в какие-то обноски. Проводя дни в монастыре я и представить себе не мог, что большинство жителей этого блестящего торгового города живут в полной нищете. Высокие стены, которые я разглядывал сидя на галерее, казались мне воротами в волшебный сказочный мир, но на поверку оказалось, что за ними скрываются голод, вонь и убожество.

Те, кого уже успели вооружить выходили из шатра и строились у стены в одну линию. Ополченцев разбивали на десятки, командирами назначали ветеранов городской стражи. Они были слишком стары для того, чтобы сражаться, но могли руководить необученными новобранцами. Оружие и примитивные доспехи не сильно преображали горожан. Казалось ни что на свете не могло распрямить их сутулые спины и оживить потухшие глаза. Ополченцы имели вид не столько воинственный, сколько жалкий. Возможно я ошибался, но мне показалось, что большинство рекрутов, так же, как и я не умели обращаться с оружием.

Наконец нас с Холином запустили в шатер. Внутри было пыльно и душно, пахло потом и пивом. В середине за низкими кривобокими конторками расположились писари, а в самом дальнем углу устроился начальник стражи. Он был очень сердит. Приказ о наборе ополчения пришел неожиданно, денег из городской казны выдали мало, и вместо крепких солдат наниматься шел всякий сброд, от которого на стенах не будет никакого толка. Толстяк хмурился, хлебал пиво из большой оловянной кружки и что-то ворчал себе под нос. Освободившийся писарь махнул рукой, и мы подошли к конторке.

— Кто такие?

Холин назвался.

— Мы должны быть в списке, — сказал он.

Писарь зашуршал пергаментом, раскатал свиток до самого пола и ткнул грязным пальцем куда-то в середину. Пока он возился я попытался прочитать документ, который нам надлежало подписать, но разобрать жалкие каракули было совершенно невозможно, казалось бумагу под диктовку впопыхах заполнял какой-то школяр. Мне бросились в глаза отдельные слова: «не жалея сил…день и ночь…до самой смерти».

— Чего смотрите? — недовольно буркнул служивый, — подписывайте.

Холин грамоты не знал, поэтому напротив своего имени поставил отпечаток большого пальца, а я чиркнул неразборчивую закорючку.

В соседнем шатре нас придирчиво осмотрел пожилой стражник.

— Ого! — воскликнул он, обращаясь к ключнику, который возился с разложенными прямо на земле копьями, — эти со своим оружием пришли.

Многие новобранцы не имели не то что ножей или кинжалов, но даже поясов, на которые их можно было повесить, поэтому по сравнению с остальными мы с Холином выглядели настоящими воинами.

— Откуда такое богатство? — спросил стражник, разглядывая мою саблю и доспехи Холина.

— В бою у степняка взяли, — важно заявил мой спутник.

Дежурный уважительно крякнул, а ключник ухмыльнулся в усы, может быть не поверил, а может быть его развеселил внешний вид Холина. В панцире степняка мальчишка смотрелся весьма внушительно, благодаря плотным кожаным накладкам плечи казались значительно шире, но картину портили торчащие из-под брони тонкие ноги и рукава короткой куртки, которые не доходили до тощих запястий.

— Из арбалета стрелять умеете? — спросил пожилой стражник.

— Умеем, — за двоих ответил Холин и выразительно посмотрел на меня.

— Дай мальчишкам арбалеты, а вот этому, — стражник ткнул в меня пальцем, — какой-нибудь нагрудник.

Записавшись в ополчение мы еще какое-то время провели на площади. Нашего командира ни где не могли найти, поэтому оставленные без присмотра мы уселись прямо на землю и стали рассматривать полученные вещи. Многие в нашем отряде впервые получили возможность подержать в руках такое «богатство». Ограничений на ношение холодного оружия в городе не было, длинные ножи были почти у всех ремесленников и торговцев, но что такое обычный тупой тесак по сравнению с настоящим кинжалом.

Холин развлекался с арбалетом. Он прижимал его к плечу, делая вид, что целится, поворачивался вокруг своей оси и кровожадно скалил зубы, всем своим видом показывая, что, если враги подберутся к нему со спины им несдобровать. Я хорошо себе представлял, что это за оружие, но стрелять из него мне еще не приходилось.

— Как его заряжать? — спросил я Холина.

— Это просто, — мальчишка упер в землю железную скобу, прикрученную к ложу, просунул в нее ногу, схватился обеими руками за тетиву и натянул ее на рычаг.

— Так можно пальцы порезать, — сказал я.

— Должны перчатки дать, — ответил Холин, — а если не дадут какими-нибудь тряпками руки обмотаем.

Панцирь Холина смотрелся внушительнее, чем мой нагрудник. Я вертел его и так и эдак пытаясь сообразить сможет ли он защитить меня от вражеского оружия. Доспехом его можно было назвать с большим трудом, просто прямоугольная железная пластина которая крепилась на груди при помощи нескольких ремешков надетых на плечи и затянутых на боках и спине. Зато на ней можно было выбивать разные мелодии словно на барабане, чем я и занимался пока не появился какой-то угрюмый старик, который назвался нашим командиром и не отвел нас на стену.

Только сейчас разглядывая с пятиметровой высоты бывшие монастырские поля, я осознал насколько все серьезно. Разгуливая по кварталам бедняков мы и подумать не могли, что враг настолько близко подошел к городу. От ярких значков, халатов и знамен рябило в глазах. Кочевники заняли все брошенные постройки, оставшиеся снаружи и разбили лагерь в двух полетах стрелы от крепостной стены. Для постройки укреплений им не понадобился ни камень, ни дерево. Они составили в круг кибитки, которые словно стеной окружили лагерь, а внутри установили шатры и палатки. Таких импровизированных крепостей было несколько. Невозможно было поверить в то, что степь решила пойти на нас войной только после смерти великого хана. Огромная армия, оказавшаяся под стенами Пауса не могла собраться за несколько дней. Даже мне мальчишке — послушнику, знавшему мир только по книгам было очевидно, что это нападение готовилось не один месяц. Тысячи воинов оставили свои дома, чтобы добраться до сокровищ королевства. В ужасе я смотрел на вражескую армию. Как слепы мы были с Холином, когда думали, что подмога из города сможет защитить монастырь. Даже, если бы Паус отправил к нам сотню воинов, они бы не справились.

— Ничего себе, — Холин присвистнул, — сколько же их?

Скованный ужасом я не нашелся, что ответить. Казалось уведенное поразило ни меня одного. Я ловил на себе испуганные взгляды других ополченцев, только командир был нарочито спокоен.

— Что уже в штаны наложили, — спросил он, осматривая участок стены, выделенный нам для охраны, — думали вам просто так деньги заплатили?

Я решил, что старик специально ворчит и ругает нас, чтобы не показывать свое беспокойство.

— Ты, встань сюда, — командовал он, — ты — сюда.

За несколько минут он расставил нас возле бойниц. Арбалетчиков он чередовал с копейщиками, поэтому между мной и Холином оказалось несколько незнакомых парней.

— Мы хотим вместе стоять, — заявил мой приятель.

Командир только отмахнулся от него, — заткнись, щенок. Мне два арбалета рядом не нужны. Стой, где поставил и не болтай.

Потянулись нескончаемые часы ожидания. Казалось кочевники не собираются на нас нападать. Со стены хорошо было видно, как они обустраивают лагерь, подвозят провизию и воду. Раньше я думал, что все степные воины передвигаются на лошадях, но оказалось, что это не так. Наблюдая за вражеской армией, я пришел к выводу, что основную ее часть составляет пехота, а кавалерии у варваров немного. Никогда прежде я не задумывался над тем, почему степь не торгует с королевством лошадьми. Жителям долины всегда не хватало вьючных животных. Все грузы внутри страны путники вынуждены были переносить на себе, а те, кто побогаче пользовались услугами носильщиков. Даже для того, чтобы вспахать поле или огород крестьяне сами впрягались в плуг. Выходит, лошади в степи тоже были редкостью и ценились на вес серебра. Возможно это было связано с тем, что на огромных незаселенных просторах плодородных земель было не так уж много. Со слов караванщиков я знал, что дальше на востоке степь переходит в безжизненную пустыню.

Стоять на одном месте было скучно и холодно. Чтобы немного согреться я переминался с ноги на ногу и махал руками словно мельница лопастями. Многие следовали моему примеру. Говорили, что ближе к вечеру на стене должны были разжечь костры, но сейчас не было ни дров, ни масла. Город не ждал нападения, поэтому к длительной осаде не успели подготовиться. Я часто вспоминал разговор владыки с нежданным гостем и думал о том, где сейчас вельможа по имени Гамон, и где его вооруженный отряд, который должен был защищать Паус. Ни боги, ни высокие покровители не пришли к нам на помощь. Я вглядывался вдаль, пытаясь разглядеть в надвигающихся сумерках очертания разоренной обители. Неожиданно прорвавшись сквозь облака последний луч солнца коснулся стен монастыря. Купол храма похожий на покрытую снегом горную вершину сверкнул на мгновение и окончательно погрузился во тьму.

Становилось все холодней. Оголодавшие за день ополченцы начали роптать. Огня не было, еды тоже. Радость от легко заработанных денег давно улетучилась, пропить и проесть свое серебро солдаты не могли, потому что в город никого не выпускали. Решетку и дверь в башню закрыли еще днем и теперь никто не мог уйти со стены без особого распоряжения. Очень скоро наша десятка забыла про воинский долг, оставила пост и сгрудилась у стены. Сбившись в кучу, словно стадо баранов, мы тщетно пытались согреться теснее прижимаясь друг к другу. Сначала командир покрикивал на нас и призывал к порядку, но потом плюнул и куда-то ушел.

Уже ближе к ночи появились ключники и принесли дрова, сухие коровьи лепешки для растопки, походные котлы с горячей кашей и бурдюки с крепким вином. Что ни говори, но Холин оказался прав кормили в ополчении хорошо. Каша была щедро сдобрена салом, а от вина сразу стало тепло даже на пронизывающем ледяном ветру. Когда в очагах развели огонь, а на стене разожгли факелы я подумал, что все не так уж плохо.

Несмотря на холод и тревоги этого дня мне даже удалось поспать. Все старались держаться поближе к огню. Нормально лечь мы не могли, не хватало свободного места у костра, поэтому дремали сидя. Ночь прошла спокойно. Степняки так и не решились напасть на город. Наверно ждали, что им предложат выкуп. Конечно все мы тоже надеялись на то, что купеческие гильдии захотят решить дело миром. Под утро, когда костер прогорел я ужасно замерз. Все-таки дежурить на стене не самое приятное занятие.

Нас подняли с первыми лучами солнца и сразу накормили. В этот раз помимо каши по рядам разнесли лепешки и ливерную колбасу. Некоторые набросились на них сразу. Мы с Холином поели горячего, а остальную еду предусмотрительно убрали в котомки до лучших времен. После завтрака жизнь уже не казалось мне такой ужасной, как в последние часы перед рассветом.

Люди обживались на стене. Для защиты от непогоды в нескольких местах натянули холщовые пологи, натаскали соломы, чтобы солдатам свободным от дежурства было, где отдохнуть. Опять откуда-то появились дрова и в очагах запылал огонь.

— Скорее бы они уже напали, — ворчал Холин, угрюмо разглядывая вражеское войско.

Мой приятель никак не мог согреться, он отчаянно мерз в короткой не по размеру куртке.

— Днем не нападут, — отвечал я, — помнишь, что Химон говорил — степняки любят атаковать ночью.

Холин только пожимал плечами и протягивал к огню посиневшие ладони.

За вечер и ночь проведенные на стене мы окончательно освоились, разузнали где находятся отхожие места и где можно набрать воды. Отправление нужды на стене превращалось в настоящий балаган, потому что залезть на бочку, не привлекая всеобщего внимания было невозможно. Бедолага сразу становился предметом скабрезных шуток. Самые хладнокровные из нас не обращали внимания на подначки, остальные смущенно отшучивались или переругивались с болтунами. Прикрепленный к нашему участку стены золотарь все время кричал, — давай, давай, бочку наполняй! Будет чем степняков поливать!

Городские стены были построены несколько веков назад. Под воздействием солнца, дождя и ветра некогда мощные укрепления пришли в упадок. В некоторых местах кладка потрескалась, кое-где через трещины проросла трава, опускающиеся решетки потемнели и покрылись мхом, а дубовые створки ворот провисли. И все-таки городские стены казались неприступными. Считалось, что пробить их тараном невозможно, а взять приступом очень трудно. Большинство горожан утешало себя подобными мыслями, но нашлись и те, кто всерьез задумался о том, что случится с их домами и имуществом, если кочевники прорвутся в Паус. Если в первый день осады заботы о снабжении ополчения целиком легли на плечи городского совета, то сегодня представители торговых гильдий и просто зажиточные жители решили помочь армии. Конечно, если бы они побеспокоились раньше каменщики и плотники успели бы подготовить город к обороне. Сейчас уже некогда было обновлять кладку или ставить новые ворота, зато можно было заплатить деньги всем желающим и нагнать на стены вооруженных наемников.

Ополчение все пребывало. Мы смотрели на вновь прибывших с чувством превосходства, словно ночь, проведенная на стене, сделала из нас бывалых воинов. В этот раз среди пополнения было много взрослых мужчин. На второй день осады жители Пауса перестали отправлять на стены младших сыновей и захребетников, потому что решили подзаработать сами. Жадность победила чувство самосохранения. Бедный люд не захотел оставаться в стороне, когда увидел, что город готов раскошелиться. Из вновь прибывших никто не собирался драться всерьез. Ополченцы думали, что просидят на стене несколько дней, отъедятся за городской счет и вернуться по домам, чтобы потом, сидя на лавочке, рассказывать соседям о выдуманных подвигах. Говорили, что скоро должен прибыть из столицы огромный обоз, который везет выкуп для кочевников — множество серебряных слитков и прочих драгоценностей. Мы так и не смогли узнать была ли в этих словах хоть толика правды, потому что совершенно неожиданно степняки пошли на штурм. Мои предположения не оправдались, они не стали дожидаться темноты и атаковали днем. Кочевники напали в полной тишине — не трубили рога, не грохотали барабаны. Просто без всякого предупреждения степная армия двинулась к стене. Казалось, что какая-то неведомая сила одновременно шепнула каждому степняку нужное слово, подала тайный знак к атаке. Наши часовые даже не сразу поняли, что происходит. Вдруг ни с того ни с сего кочевники оказались под стеной и когда прозвучал сигнал тревоги было уже слишком поздно. В небо взвилась туча стрел. Степняки из задних рядов били «навесом», а те, что оказались под стеной целились в бойницы и в проемы между зубцами. Захваченные врасплох ополченцы ничего не могли поделать. Щитов у нас не было, поэтому прикрыться от падающих сверху стрел было нечем. Казалось, что на нижней стене в первые минуты погибло не меньше половины защитников.

Нам с Холином здорово повезло. Перед самой атакой мы присели у стены, чтобы перекусить припасенной с утра колбасой, поэтому вражеские стрелы нас не задели. Когда раздались первые крики я в ужасе прижался спиной к холодным камням и затаил дыхание. Вокруг творилось что-то невообразимое. Казалось люди обезумели. Одни падали на пол и закрывали головы руками, чтобы спастись от стрел, другие бежали по проходу, толкались и кричали, пытаясь пробиться к единственному выходу, ведущему в город, но падали замертво на полдороги или добравшись до заветной цели молотили окровавленными кулаками в закрытую дверь. Из всех, кто оказался на нижней стене не растерялись только командиры. Бывалые воины без страха вставали в полный рост и выкрикивали команды, пытаясь остановить обезумевших ополченцев.

— Не вставать, не вставать! — кричали старики и махали руками показывая, чтобы горожане приседали, как можно ниже, — не поднимать головы!

— Великие боги помогите мне неразумному, — зачастил я скороговоркой и закрыл глаза, чтобы не видеть, как вокруг падают раненые и умирающие. От страха я вообразил, что сейчас нас всех перебьют.

Атака степняков застала врасплох ополчение, сконцентрированное в нижнем укреплении, но вставшие на защиту города немногочисленные дворяне-воины и городская стража оказались готовы к нападению. Сверху ударили арбалеты, загрохотали магические жезлы. Стрелков в верхнем укреплении и в сторожевой башне было достаточно, поэтому десятки арбалетных болтов и огненных искр обрушились на атакующих. Хлопки магических жезлов, крики раненых и стоны умирающих слились в ужасную какофонию. Грохот стоял такой, что у меня заложило уши. Верхние зубцы заволокло дымом.

Не знаю, что заставило степняков отступить. Возможно они не ожидали, что получат такой отпор, а может быть изначально не собирались штурмовать стену. В любом случае они отошли, оставив в поле под стеной десятки мертвецов.

Как только стрелы степняков перестали сыпаться с неба командиры бросились поднимать людей. Многие ополченцы, так же, как и я оказались совершенно не готовы к ужасам войны и теперь боялись вставать в полный рост и приближаться к бойницам.

— Хватит валяться, трусливые ублюдки! — кричали командиры, раздавая направо и налево пинки и зуботычины, — к оружию!

Люди не могли поверить в то, что обстрел закончился, они неохотно вставали и в ужасе оглядывались по сторонам. Не знаю, как Холин, но я с большим трудом заставил себя подняться. Признаться, мне здорово помогла полученная от командира увесистая оплеуха.

Мертвых ополченцев нужно было убирать со стены и заниматься этим кроме нас было некому. Мне не хотелось прикасаться к погибшим товарищам, а Холин наоборот с радостью согласился вступить в похоронную команду. Позже он объяснил мне зачем ему это понадобилось. Пока мы перетаскивали мертвецов к выходу из башни команда Холина выносила тела в город и складывала у стены. Поглазеть на покойников собралась целая толпа, подходили бедняки, живущие по соседству, торговки и ремесленники с ближайших улиц. Кто-то узнал друга, кто-то родственника. Скоро над площадью стали раздаваться горестные крики мужчин, плач и причитания женщин. Воспользовавшись суматохой Холин сумел улизнуть от старика командующего похоронной командой, добежать до первой попавшейся харчевни и купить там пару кровяных колбас и небольшой бурдюк с вином.

— Убить нас могут в любой момент, — сказал он, передавая мне еду, — так хоть пожрем напоследок, а то деньги Химона пропадут зазря. С тебя четыре медяка.

После нападения степняков людей на стене стало значительно меньше. Перепуганные ополченцы собирались небольшими группами, что-то обсуждали вполголоса, заговорщицки оглядываясь по сторонам. Большинство наемников старались держаться подальше от бойниц и поближе к выходу со стены. Мы с Холином расположились возле потухшего очага, развели огонь, благо дров было достаточно, и принялись за еду. Меня всего трясло, хотя холода я не чувствовал. Холин трещал без умолку. Он рассказывал о том, как горожане оплакивали погибших, о том, что в харчевне полно народу, а в городе много пьяных и о том, что все только и говорят о скором прибытии обоза с выкупом. Я задумчиво кивал головой, но совершенно его не слушал. Мимо прошел какой-то старик с ведром, он посыпал песком оставшиеся на проходе кровавые лужи. Увидев, что мы едим он остановился и спросил, — как Вы можете жрать после всего этого?

— Иди отсюда, — напустился на него Холин, — старый дурак.

Я угрюмо грыз колбасу и думал о том, что, раньше живя в монастыре готов был с утра до вечера рассуждать о величии бессмертной души, а теперь мечтаю только о том, как бы набить свое ненасытное брюхо. Что же случилось со мной? Что происходит с этим городом, если единственная цель живущих в нем людей заработать немного денег и спустить их в ближайшей таверне? Неужели бедняки так живут везде, даже в столице? Зачем я так яростно рвался из монастыря в этот ужасный мир?

— Почему ты не ешь? — спросил Холин.

В задумчивости я откусил всего пару кусков да так и застыл, сжимая колбасу в правой руке.

— Не могу. После всего, что мы сегодня видели еда в горло не лезет.

Холин пожал плечами. Для человека, который только что перетаскал целую гору трупов он был на удивление спокоен.

— Подумаешь, нас никто на стену силком не тащил, знали на что шли.

Я не стал ему напоминать о том, что большинство горожан, да и я в том числе, никогда не собирались становиться воинами и оказались здесь благодаря случайному стечению обстоятельств.

— Дай выпить, — попросил я, и когда Холин протянул мне бурдюк сделал большой глоток.

От вина стало значительно легче. Казалось, что скрытая во мне пружина стала потихоньку разжиматься. По крайней мере руки перестали дрожать.

Месть за внезапное нападение не заставила себя долго ждать. Со смотровых площадок верхнего укрепления ударили тяжелые арбалеты. Длинные стрелы, обмотанные горящей паклей, посыпались на лагерь степняков. Болты пробивали тканевые борта кибиток, вонзались в высокие колеса, прошивали насквозь шатры, нанизывали словно на вертел тела зазевавшихся кочевников. Тяжелых арбалетов на стене было немного, поэтому серьезного урона живой силе противника они нанести не могли, но от зажжённых просмоленных тряпок в лагере степняков начался пожар. Теперь уже стало совершенно очевидно, что не будет никакого обоза и выкупа, что отныне две армии будут истреблять друг друга до тех пор, пока одна из них не дрогнет и не отступит. Горожане без жалости уничтожали оставшееся в поле имущество. Горел не только лагерь степняков, но и брошенные за стеной дома и купеческие склады. Кочевники без страха бросались в огонь, выводили упирающихся лошадей, оттаскивали пылающие кибитки, опрокидывали дымящиеся шатры. Действуя быстро и слаженно, они довольно быстро справились с пожаром. Похоже им удалось избежать серьезных потерь в лагере, а о сгоревших постройках они не особенно заботились. К чему им несколько домов, если они собирались захватить целый город? Глядя на мечущихся кочевников, я испытал ни с чем не сравнимую радость. В почти молитвенном экстазе я даже забрался на зубец стены и что-то кричал, потрясая кулаками. Невероятный душевный подъем, которой я испытал при виде разорения вражеского лагеря, одновременно обрадовал и напугал меня. Многие на стене радовались погибели чужаков, но никто не выражал свои эмоции так бурно, как я. Когда я, смущенно улыбаясь слез со стены Холин удивленно посмотрел на меня и покачал головой.

— Что?! — с вызовом спросил я.

— Ничего, — юный стражник крякнул, — вот ты разошелся.

Наступило затишье. Кочевники разбирали лагерь, с полей тянуло гарью. Не думаю, что мы смогли нанести большой урон вражескому войску. Тяжелых арбалетов у нас было совсем мало, а из обычных степняков на таком расстоянии было не достать. Пожгли немного и то хорошо. В следующий раз крепко подумают прежде чем идти на приступ. Не знаю, как остальным, но мне было жалко уничтоженного пригорода. Сухая древесина хорошо горела, в небо поднимался густой черный дым.

Мы с Холином честно отстояли до темноты в карауле, и командир отпустил нас отдохнуть и погреться у очага. Новых ополченцев городские власти не прислали, поэтому возле костра нашлось для нас место. Ключники запаздывали с ужином и Холин начал недовольно ворчать. За день я ужасно устал от его нытья и жалоб на дырявую одежду и плохую кормежку.

— Слушай, — не выдержал я, — сколько можно о еде говорить. Дай тебе волю весь мир сожрешь!

Юный стражник обиделся.

— Чего это ты на меня взъелся? Сам что ли есть не хочешь?

— Не хочу, — буркнул я и сунул ему в руку кусок колбасы с утра завалявшийся в мешке, — на держи.

— Спасибо! — мальчишка повеселел.

— А что ты удивляешься, — спросил он, — вот тебя сколько раз в день в монастыре кормили?

— Три.

— А меня один. У нас ведь бывает, что вообще на зуб положить нечего. Денег не заработал сиди голодай, поэтому и стараемся наесться впрок. Да и вообще какие у бедняков радости? Поел, поспал в тепле вот и все.

Конечно Холин был прав и последние годы мне жилось намного лучше, чем ему. Просто я никак не мог привыкнуть к тому, что все наши беседы сводились к еде. Хотя, о чем могли разговаривать два совершенно разных человека волею судьбы, случайно оказавшиеся вместе. Не о молитвах же мне с ним говорить и не о бессмертной душе. И все-таки нескончаемая болтовня о трудном быте городских стражников действовала мне на нервы.

— Зато вам жениться можно, — сказал я, чтобы уйти от надоевшей темы.

Среди молодых монахов о женщинах говорили постоянно. В силу возраста меня этот вопрос не особенно волновал, зато послушники постарше ни о чем другом думать не могли и часто до глубокой ночи говорили о женских прелестях. Обет безбрачия не давал нам права жениться, но кто же может помешать монаху мечтать?

От неожиданности Холин поперхнулся.

— Вот уж радость великая лишний рот в дом тащить! Была бы моя воля вообще бы никогда не женился.

— Кто ж тебя заставляет, — удивился я, — или отец тебя может продать родителям невесты, как продал нас в ополчение?

Холин фыркнул.

— Запросто. Сговорятся и женят, а мне потом мучайся. Отцу все-равно лишь бы приданное хорошее дали. Может вообще мне какую-нибудь страхолюдину подсунет.

— Ты что же сам себе подругу выбрать не можешь? — удивился я.

— Это только дворяне сами выбирают, а у нас старшие уговариваются, — ответил мальчишка, — бывает только на свадьбе невесту и увидишь.

Холин запихал в рот остатки колбасы, прожевал и тяжело вздохнул.

— И почему я не родился дворянином, вот у кого жизнь интересная. Все как один воины, владеют настоящей магией, сильные, смелые, богатые, сами себе жен выбирают.

— Не скажи, — буркнул сидящий рядом дядька, — у них жизнь тоже не мед. Вот ты, если степняки в крепость ворвутся бросишь все и сбежишь, а дворянину нельзя. Позор несмываемый.

Раньше ополченцы держались особняком и рта без нужды не раскрывали, но сегодня после пережитого ужаса все старались быть ближе друг к другу, поэтому на стене завязывались новые знакомства и люди встревали в чужой разговор без всякого смущения. Никто не был против. За дружеской беседой время летит незаметно и не так страшно думать о том, что будет завтра со всеми нами.

— И что? — с вызовом спросил Холин.

— А то, что ты спрячешься, а дворянин будет до последнего биться и умрет, потому что клятву особую дал.

Мой приятель не нашелся, что на это возразить. У костра возникло неловкое молчание. Казалось все задумались над тем, какого это исполнить такую клятву. А я вспомнил Химона стоящего в проходе возле дверей, ведущих в покои владыки и еще раз мысленно помолился за него.

— Зато у них денег много, — сказал молодой парень сидящий справа от меня.

— Это у купцов много, — не унимался пожилой ополченец, — а дворянам король крохи платит, да говорят еще и задерживает.

— Что же они бедствуют? — со смешком спросил кто-то.

— Нет конечно, — согласился мужичок и пошевелил угли палкой, — дома им за счет города строят, почести там всякие, то да сё.

— А ты откуда все это знаешь? — с сомнением спросил Холин.

— В услужении был вот и знаю, — огрызнулся дядька, похоже его задело, что другие отнеслись к его словам с недоверием.

Я смотрел на огонь и размышлял над словами наемника. Конечно я много читал о дворянах, но в книгах писали в основном о героических подвигах на поле брани, а о жизни и быте воинского сословия в них почти ничего не было. Как все эти годы жил Химон? Ведь он действительно богачом не был, денег в тайнике нашлось совсем мало. О чем старик думал, о чем мечтал, что стало с его родными и близкими?

К нам подсело несколько ополченцев и у огня сразу стало тесно.

— А еще я слыхал, — сказал незнакомый молодой паренек, — что дворяне наследство кому хочешь оставить могут, даже простолюдину. Главное слово заветное знать. Вот захочет дворянин тебя наследником сделать, позовет и слово это скажет.

— Враки все это, — не согласился мужичок, который казалось знал все на свете, — ну знаешь ты слово, а делать то с ним что? Кому назвать?

— Вот этого я не знаю, — огорчился парень.

— Говорю же враки.

— Это правда, — сказал я.

В свое время в одной из книг я наткнулся на похожую историю. Фиолин мудрый описывал случай, когда бастард стал наследником известного рода.

— Каждый дворянин-воин владеет тайным словом, которое принадлежит его роду. Оно записано в скрижалях. Оставляя родственнику имущество он обязательно это слово должен назвать.

— Вот! Я же говорил, — молодой ополченец обрадовался неожиданной поддержке.

— Только вот простолюдину никто этого слова не скажет, — ухмыльнулся я и процитировал слова трактата, — ибо только равный может наследовать оружие, землю и дом.

Наконец появились ключники и принесли дрова, кашу и вино. После еды мы с Холином легли у костра, прижались друг к другу для тепла и постарались уснуть. Я довольно быстро задремал и кажется даже успел увидеть короткий сон, когда приятель ткнул меня локтем в бок.

— Что такое? — спросил я, повернулся и недоуменно захлопал глазами.

— А здорово было бы, если бы Химон тебе тайное слово сказал, — мечтательно произнес Холин.

— Какое слово? — не сразу понял я.

— Ну то с которым дворянином становятся. Ты бы мог сойти за вельможу, говоришь красиво, книг много читал.

— Да ну тебя, — я опять повернулся к нему спиной и попробовал устроиться поудобнее, — какой из меня дворянин? Мечом не владею, магии не знаю.

— А все-таки, — не унимался Холин, — ты бы стал воином, а я к тебе в услужение пошел. Представляешь, какая бы у нас жизнь началась, если бы Химон на прощание всего одно слово сказал?

Я надвинул капюшон на глаза и зевнул.

— Ну так не сказал же.