Площадка

День 197-й. Четверг

Проснулся я как-то странно. Точнее, в том, что я проснулся, не было ничего странного, но вот внутреннее ощущение было каким-то необычным. Никогда я еще не просыпался с таким чувством. Зашел в ванную, по совместительству — туалет. Посмотрел в зеркало на себя. Всклокоченные волосы, красноватые затуманенные глаза. И тут внутри все скрутилось в тугой узел и меня вывернуло наизнанку в раковину коричневой жижей, обжегшей связки. Я вспомнил, как начало рвать Андрея, но это было связано с отравлением железом, а не дождем. В жидкости, вышедшей из меня, не было никаких непереваренных остатков пищи. Это был чистый желудочный сок. Возникшая резкая боль в желудке прекратилась.

Очень хорошо, что у меня много знакомых врачей, с которыми я периодически общаюсь. Любой разговор, в котором участвует хотя бы один доктор — неважно, какая тема была поднята изначально: то ли это женщины, то ли машины, — как правило, сводится к постановке диагнозов и выявлению заболеваний у присутствующих. Причем никого, как правило, не смущает специализация врача, будто бы любой специалист должен разбираться абсолютно во всем. Я много раз видел, как Паша, работающий анестезиологом, давал консультации людям близким и не очень по поводу лечения самых разных недугов — от зубных до венерических.

В общем, благодаря таким вот посиделкам я достаточно сносно разбирался в заболеваниях различной этиологии, как говорил Паша, а значит, мог назначить себе лечение самостоятельно. Под лекарственные препараты у меня отведена целая полка на кухне. Неудивительно, что в моем арсенале нашелся антацид, пакетик которого, размяв между пальцами, я и выпил. Слегка полегчало, но, скорее, это было успокоение психологическое, нежели благодаря действию лекарства, которое еще даже не добралось до желудка.

Я снова начал изучать цифры и понял, что вчерашняя мысль об антропогенном происхождении дождя, скорее всего, является верной, только вот не сами осадки служили причиной изменения поведения людей, а что-то другое.

Связки, обожженные кислотой из желудка, горели нестерпимо, но я опасался пить, чтобы не спровоцировать очередной приступ рвоты. Приходилось терпеть. Внутри состояние было не лучше: меня слегка подташнивало и мутило. И вот минут через пятнадцать, когда препарат добрался-таки до очага боли, полегчало еще раз — теперь уже реально.

Все сходилось. Осадки были совершенно ни при чем. Андрей, кровь которого полностью очистили при помощи плазмафереза, не мог отравиться, а следовательно, смена его поведения была вызвана чем-то другим, но чем — мне было пока непонятно.

Я чувствовал себя котом Шредингера, но состояние неопределенности, в которое я попал, было связано исключительно с моими собственными действиями. Наблюдаемые явления относились к одному порядку. Начало дождя и изменение в поведении людей совпадали по времени и находились в прямой зависимости. Однако о смене поведения в новостях никогда ничего не говорили, а упоминали лишь о возможном вреде осадков, а в связи с этим и о введении чрезвычайных мер, спровоцировавших появление товаров, которые в обычное время никто бы и не покупал: защитных масок, очков, плащей-дождевиков, а также антисептиков. Будто бы спирт мог уничтожить все, даже то, что пока не обнаружили или не хотели обнаружить; то, что подавляло волю человека, делало его простым исполнителем, нерассуждающим, недумающим и, самое главное, послушным. Какая-то мысль крутилась у меня в голове, но я остался один: не было ни Андрея, который, уже попал под действие дождя, ни Жоры, угодившего в больницу, — тех с кем можно было бы обсудить полученные данные и попробовать зацепиться за что-то.

Больше всего мне в этой ситуации было обидно за Олю. Я всегда восхищался ее пластичностью, эрудированностью, остроумием и жизненным опытом, которого мне не хватало. Глядя на нее на собрании, я понял, что все это у меня отобрал дождь, и я хотел сделать все, чтобы вернуть ее.

В своей жизни я не встречал другого человека, который не только смотрел бы со мной в одну сторону, но при этом еще и мог бы продолжать мои мысли без длительных объяснений, от которых я всегда очень уставал. Все мое время, когда я не работал, принадлежало ей. Я думал о том, где она сейчас и что делает, грустно ей или она смеется. Рядом с ней я ощущал себя живым и настоящим, в то время как она даже и не догадывалась, насколько ее присутствие вдохновляло меня, заставляя мозг работать с такой интенсивностью, будто бы мне остался последний день жизни. Если бы сейчас она была рядом со мной, я бы точно понял, как и почему происходит метаморфоза в результате действия дождя. Но ее не было, не было и не будет, наверное, уже никогда, если только запущенный процесс не удастся вдруг да повернуть вспять.

Время неумолимо бежит, течет, сыплется: все зависит от того, с помощью чего мы стараемся его измерить. Но при этом оно всегда двигается вперед, уничтожая и сминая прошлое. Возможности вернуться в прошлое нет, и оттого так ценен каждый момент счастья. Люди уверены, что их несчастье уникально, что их судьба неповторима, и поэтому думают, что трагедия, произошедшая с ними, является самой большой. Но все трагедии однотипны, потому что люди одинаковы.

Внутри жгло и клокотало. Наверное, нужно было позвонить шефу и, заполнив кучу бумаг, остаться дома, но я слишком обязательный, а эта боль не была настолько невыносимой, чтобы не выполнить порученную мне работу. Я выпил еще один пакетик антацида, экипировался и вышел во двор.

За время дождя я стал очень любить утренние часы, потому что, когда город спал в предрассветной дреме, дождь ослабевал настолько, что будто бы и не шел почти. И тогда мне казалось: конец уже близок, и дождь скоро закончится.

Мне нравится узнавать что-то новое, нравится научный поиск, который как тихая охота за знаниями. В ней мой девиз такой же, как и у грибников: «Можешь прятаться, но не убежишь». Но в последнее время работы стало так много, что я совершенно не успевал заниматься тем, чем хотелось. Все проекты, которые пробивал шеф, были настолько многозадачные и разнородные, что мне просто уже не хватало никаких ресурсов: ни времени, ни сил. Но все же и тут я умудрялся выкраивать крохи рабочего времени, чтобы изучать дождь. И вот вчера эти маленькие фрагменты сложились в одну совершенно тривиальную мысль: осадки ни при чем.

Сегодня надо было ехать на карбоновый полигон, чтобы снять очередные показания у растений. На самом деле я не очень люблю новых людей, но в Ане было что-то, вызывающее доверие. Она пока не превратилась еще в серую аморфную массу, которая так быстро заполнила город после дождя. Казалось, что людям нужен был только повод для того, чтобы отречься от разума и превратиться в муравьев, которыми управляет невидимая матка. Я не осуждаю их. Конечно, так проще, так удобнее и так менее болезненно, но только вот я так не мог.

Когда я подъехал к дому Ани, с которой договаривался вчера, ко мне никто не вышел. Тогда я решил позвонить.

— Анечка, доброе утро. Вы где?

— Жду вас.

— А я вас жду возле вашего дома.

— Я же сбросила вам адрес и написала, что ночую у подруги.

— Простите, не увидел. Сейчас посмотрю и подъеду.

Благодаря раннему утру на дороге не было пробок, поэтому добрался я до дома по новому адресу достаточно быстро. Аня стояла под козырьком подъезда в зеленом дождевике.

— Аня, я не сторонник давать людям советы, особенно если они их не просят. Предпочитаю не влезать в чужие дела и не высказывать свое мнение только потому, что оно у меня есть. И даже если у меня просят совета, то я тоже стараюсь его не давать. По одной простой причине: потому что большинство людей просят совета не для того, чтобы ему следовать, а для того, чтобы подтвердить уже собственное сформировавшееся мнение. И если ваш совет совпадает с мнением обратившегося к вам человека, то вы разделяете всю ответственность за его выбор, причем, как правило, большая часть ее оказывается на вас. Если же ваш совет противоположный, то его сразу же отметают. Так вот, к чему я это? Я даю совет лишь один раз и уже в зависимости от того, каким образом ведет себя человек, выстраиваю свои отношения с ним. У меня есть золотые правила, которым я следую в большинстве случаев. Одно из них вы уже знаете: никогда и никому не давать советов. Второе правило касается телефонных звонков: перезванивает тот, кто позвонил. Ну и правило, которое привело к тому, что наша встреча состоялась не в назначенное время: если можешь позвонить, ни в коем случае не пиши, а если можешь встретиться лично, ни в коем случае не звони.

Мне кажется, что благодаря приложениям для общения люди стали настолько неконкретны и многословны, что стало непонятно, что и зачем они пишут. Несмотря на то, что у меня стоят все основные мессенджеры, звук в них отключен на всех и доступен только одному человеку. Благодаря мессенджерам стало возможно быстро обмениваться информацией, и поэтому каждая мало-мальски смешная шутка или какое-либо интересное видео стали тиражироваться и рассылаться всем знакомым. Только вот я, как человек обязательный, каждый раз смотрю все оповещения. И вот я начал замечать, что больше часа моего времени уходит просто на просмотр того, кто и что прислал. А мне совершенно не хочется тратить своего времени на это. Конечно, если вам удобно писать в мессенджере, то просто давайте договоримся в каком. Но и тут есть один нюанс: к сожалению, интернет пробрался не во все зоны нашего города, поэтому при отправке сообщений необходимая информация кому-то может не поступить вовремя. Так какой способ взаимодействия мы с вами выбираем?

— Буду звонить.

— Вот и хорошо.

Не знаю, обиделась ли Аня на мою отповедь, но в машине мы слушали музыку:

Тема карбоновых полигонов возникла не так давно, где-то за год до того, как начался дождь. Научная идея, обосновывающая создание таких полигонов, как всегда, звучала очень красиво и непонятно. В информационных сообщениях на эту тему касательно нашего региона можно было увидеть такое: «В современных условиях региону необходимо правильно выстраивать стратегию достижения углеродной нейтральности. Преимущество региона состоит в том, что на его территории сосредоточено огромное количество агропромышленных предприятий, именно поэтому так важно правильно организовывать хозяйственную деятельность на таких территориях, используя подходы пространственного планирования, применяя современные методы строительства и обустройства территорий зелеными насаждениями. Такие подходы позволят сохранить запасы углерода и не допустить его эмиссии в атмосферу. Мониторинг парниковых газов позволит получать оперативные данные об изменениях экосистем и принимать взвешенные управленческие решения».

На самом деле, с точки зрения науки все это соответствовало реальной ситуации, но руководство региона беспокоило не состояние окружающей среды и уровень здоровья населения, а грозивший углеродный налог. Подсчет углерода, накопленного лесами, реализовывался в рамках международных обязательств, предусмотренных Парижским соглашением об изменении климата. Чем больше в регионе живых деревьев, тем выше его экологический потенциал. Таким образом, выходило, что в силу агронаправленности нашего региона количество деревьев у нас было минимальным, а значит, и налоги на произведенные товары — максимальными.

Наша задача заключалась в том, чтобы подобрать наиболее адаптированные к нашим условиям виды растений, которые бы быстро росли, образуя большую листовую массу, и обладали высокими индексами фотосинтетической активности, то есть активно поглощали углекислый газ. Именно поэтому каждую неделю мы ездили на карбоновый полигон, разместившийся за городом, и измеряли уровень накопления хлорофилла в листьях. Раньше мне бы пришлось приехать на площадку полигона, отобрать и подписать листики со всех видов деревьев, а затем в лаборатории провести экстракцию и измерения концентрации хлорофилла на спектрофотометре. Сейчас достаточно было приехать на место и при помощи нашей высокотехнологичной «прищепки» — портативного прибора, измеряющего содержание хлорофилла и флавоноидов в эпидермисе листьев, — провести все измерения на месте без сбора растительного материала. С дождем возникла новая проблема, которая была связана с тем, что перед проведением измерения над каждым листиком приходилось держать зонт. А поскольку таких измерений только на одном виде растений приходилось делать порядка сотни штук, а видов было не меньше десяти, то время выполнения исследований сильно увеличивалось. Но даже если бы мы работали по старинке, то не смогли бы сделать столько же измерений, сколько делали в полевых условиях. Наука не стоит на месте, каждый день появляются все более новые и совершенные приборы, жаль только, ничего принципиально нового измерить мы не можем.

Площадка карбонового полигона с вышкой разместилась в урочище Дахнова. Если бы не Андрей, я, наверное, никогда бы не узнал, что лес получил название по фамилии известного выдающегося лесовода, разработавшего древесно-теневой (так называемый «дахновский») метод культуры дуба, который заключался в посадке дуба вперемежку с теневыми породами — кленом остролистым и липой. Насаждения по его методу оказались наиболее устойчивыми, и именно поэтому Андрей предложил заложить площадку карбонового полигона на этом месте. Я снова вспомнил его совершенно потухший взгляд, вспомнил инертность, которая сквозила в каждом движении, и мне захотелось бросить все к черту: и карбоновый полигон, и завтрашнюю поездку на рудник. И засесть за экспериментальные данные и наблюдения, которые мы получили в результате исследования дождя, дабы разобраться все-таки в том, что именно вызывает состояние апатии. Но я не мог подвести ни шефа, ни руководство института, поэтому вынужден был проводить рутинные исследования, за которые платили нашему институту, а следовательно, и мне. Внутри меня непрекращающимся рефреном звучал припев песни из моего плейлиста:

Действительно, кто же, если не я? В лаборатории никого не осталось, с кем можно было работать и обсуждать результаты данных.

Мы с Аней снимали показания, и казалось, что это никогда не закончится. В лесу, под кронами могучих деревьев, было не так дождливо, но все равно ощущение беспросветности не оставляло меня ни на секунду. Оттого неожиданно резко и громко в образовавшейся дождливой тишине прозвучал характерный звук мессенджера: «Жду после обеда на кофе с пирожным». Я ответил односложно: «Хорошо».

В этом мире можно было пересчитать по пальцам людей, которые могли заставить меня изменить мои планы. Конечно же, это шеф и директор. Но все это было производственной необходимостью. А она была чем-то особенным. Я точно знал, что ничего не изменится, если я перестану ее видеть, для нее-то уж точно. Но наши встречи… Сам факт моего нахождения рядом с ней делал меня чуточку счастливее, и нет ничего странного в том, что я хотел сохранить это состояние.

Жизненный опыт — вещь крайне полезная, но до ужаса неудобная, поскольку именно он позволяет прогнозировать будущее и выстраивает в голове возможные риски. Конечно же, я хотел быть рядом с ней, но при этом не хотел быть навязчивым, зная, что сильные чувства вернее всего могут уничтожить отношения. Именно эта осознаваемая мною невозможность делала наши редкие и всегда внезапные встречи такими важными событиями в моей жизни, ради которых я готов был даже бросить работу.

С Аней мы не сделали даже четверти, а все потому, что опоздали, да и не был у нее выработан навык, который нужен в любом деле, даже самом простом. Конечно, девочка старалась изо всех сил, но понимание, как лучше и сподручнее делать что-либо, приходит только тогда, когда сам попробуешь.

До обеда оставалось два часа, а еще надо было заехать в кафешку и купить пирожные. Зачем Ольга Николаевна хотела встретиться, мне было непонятно, но интересно было узнать причину.

Работать активно можно было еще где-то около часа, а потом надо было сворачиваться. Я прикинул темпы наших измерений и понял, что мы сегодня сможем выполнить только половину работы. Завтра предстояло ехать на ГОК, а значит, доделать работу надо было именно сегодня, то есть после встречи, продолжительность которой мне была совершенно неизвестна, поскольку она могла закончиться и через десять минут, и через два часа.

Больше всего в этой работе утомляли однообразие действий и то, что постоянно приходилось укрываться от дождя, который проникал под полог деревьев и ужасно мешал.

Когда мы наконец-то добрались до середины, то есть провели порядка пятисот измерений, я сказал, что надо ехать на перерыв. Аня, не привыкшая к таким нагрузкам, валилась с ног. Как только я сообщил, что для нее на сегодня все, в ее глазах засияла радость. Мы медленно вернулись по раскисшей дороге к машине. Сняли резиновые сапоги и переобулись. Я завел двигатель.

Мы не разговаривали, пока работали, но связки жгло, и сейчас, то ли от нагрузки, то ли от того, что действие препарата закончилось, внутри меня снова закрутило. Я отошел за машину и снял с лица маску — меня вырвало. Стало легче. Открыл заднюю дверь и из рюкзака достал пакетик антацида, размял его между пальцами, оторвал верхнюю часть по линии отреза, выпил. Вязкая, белая, приятная на вкус жидкость уменьшила жжение. Я вытер губы тыльной стороной ладони и надел маску.

В машине было как-то по-домашнему спокойно. Дворники с определенной периодичностью убирали капли со стекла.

Самое страшное для автомобилиста во время дождя — это две вещи: лужи и лужи со встречными машинами. Лужи опасны тем, что не видно, какой глубины яма, в которой они образовались. Лужи и встречные машины — тем, что отлетающие брызги заставляют непроизвольно отдернуться, потерять на несколько секунд обзор и, как следствие, контроль над дорогой.

Аня смотрела в окно на проплывающий лес. На дороге, по которой мы ехали, не было ни одной машины, и от этого казалось, что остального мира не существует, а реальны только мы и дождь. Город вынырнул из-за леса, и вместе с ним в салон ворвался шум дождя, который до этого был практически не слышен.

Я высадил Аню возле дома. Что-то изменилось в ней, в ее поведении, и это было связано не с моим утренним наездом, а с чем-то другим. Но у меня не было ни сил, ни времени, чтобы разбираться в особенностях ее поведения: в мыслях я был уже у Ольги Николаевны.

Не знаю почему, но каждый раз перед тем, как с ней увидеться, у меня возникало ощущение, будто бы я иду на экзамен. А когда ты на него идешь, совершенно неважно, готов ты к нему или нет. Сколько бы ты ни сдал этих экзаменов, а внутри все равно «сосет под ложечкой». Мое нынешнее состояние усугублялось еще и тем, что меня сегодня несколько раз рвало. Но, как бы плохо мне ни было, я не мог пропустить встречу с ней.

Снова вспомнился Андрей и как именно от него я узнал, откуда взялась эта самая «ложечка». Оказалось, в старину «ложечкой» называлась небольшая впадина над мечевидным отростком грудины, на границе груди и живота. В общем, ложечка действительно была там, где сходятся нижние ребра.

Перед тем как попасть к Ольге, я на всякий случай выпил еще один пакетик антацида.

Зайдя в приемную, я поздоровался с секретарем Ангелиной Альбертовной, которая что-то то ли методично набирала на клавиатуре по работе, то ли активно переписывалась в какой-нибудь социальной сети.

— К директору?

— Нет. Ольга Николаевна на месте?

— Да, на месте.

Я постучался. Из-за двери раздался ее хрипловатый голос:

— Входите.

Несмотря на достаточно теплые отношения, которые были между нами в прошлом, сейчас у меня не поворачивался язык назвать ее по имени. Неимоверная тяга к соблюдению правил преследовала меня всю жизнь. Я был подчиненным, и поэтому ни о каких панибратских отношениях не могло быть и речи. Мы оба вели себя так, будто бы прошлого не было, да и она никогда не предлагала перейти на «ты». А меня все устраивало.

Я сел, как обычно, напротив нее и поставил на стол пирожные.

— Чай, кофе?

— Чай.

Она повернулась и, открыв нижнюю секцию шкафа, достала оттуда свою белую кружку с чертополохом и картонный одноразовый стаканчик для меня. Я почему-то вдруг задумался о том, что это значит. Одноразовые стаканчики очень практичны: с одной стороны, можно выпить и выбросить, а с другой — требуют постоянного контроля: необходимо следить за их наличием и вовремя покупать. Может быть, наше общение с ней, да и я сам — всего лишь такой вот картонный стаканчик?

Самая страшная вещь — это оставлять меня наедине с самим собой. Все мои действия и постоянная занятость объясняются тем, что как только я перестаю думать о чем-то конкретном, то начинаю анализировать окружающих людей и их поведение. Это происходит неосознанно, помимо моей воли, и в своих рассуждениях я могу зайти очень далеко. Поэтому я одернул себя и посмотрел на нее.

Пока я думал о наших отношениях в разрезе одноразовых вещей, она быстро и ловко наполнила посуду горячей водой из кулера, который стоял у нее возле стены. Затем вытащила салфетки и коробку с набором чаев, которую открыла передо мной. Кроме того, она достала одноразовые ложки и длинные пакетики с сахаром — такие обычно предлагают в кафе или поезде.

Раздался звук пришедшего на почту сообщения. Она обратила свой взгляд на экран монитора. Как же я люблю наблюдать за ней в такие моменты! Губы слегка поджаты, вся мимика выражает целеустремленность. Она сделала несколько кликов мышкой и затем немного отъехала назад на стуле, чтобы лучше видеть меня.

— Ну что, рассказывайте, как у вас дела? Как ваш новый сотрудник? Что вы делаете? Почему вы не выбрали чай?

Я просто не успевал за всеми ее вопросами, хотя и понимал, что большинство из них заданы не для того, чтобы получить ответ, а для того, чтобы просто задать. Мозг женщины устроен таким образом, что именно те вопросы, на которые я не отвечу, станут поводом для обиды либо будут предложены свои варианты ответа, которые приведут к худшим последствиям. Мне нравилось следить за ее эмоциями: смена настроения на лице происходила столь быстро, что мне казалось, будто я просто эмоциональный труп.

— На работе все хорошо. Новая сотрудница очень исполнительная, но не хватает опыта. Мы, как всегда, занимаемся с растениями. Можно мне взять вот этот чай?

— Конечно, вы еще и спрашиваете. Что за невозможный человек! Как продвигаются ваши исследования?

— Мне не хотелось бы говорить о работе, потому что я и так все время о ней говорю. Давайте лучше поговорим о вас.

— А что у меня? Вы же знаете, какой у меня день. Утром у директора. Потом общая летучка, на которой вы почему-то были всего лишь один раз. Потом бумаги и куча поручений. Квартальный отчет. Все проверить от всех лабораторий и свести в общую таблицу.

— В общем, у вас все как всегда. Работа, работа и еще раз работа. Грустно, когда работа становится смыслом существования.

— А у вас разве не так?

— Наверное, тоже так, но мне не хочется, чтобы это превращалось в норму. К тому же в моей работе есть всегда что-то новое, есть загадки и вопросы, на которые я ищу ответы.

— То есть вы считаете мою работу бесполезной?

Именно эта ее черта — черта, присущая любой женщине, но так ярко проявляющаяся именно в общении с ней, — превращать любое мое утверждение в вывод, который оборачивался против меня, с одной стороны, бесила меня, а с другой — заставляла концентрироваться. Мне было интересно следить за развитием ее мыслей потому, что я не всегда мог предсказать, к каким заключениям она придет.

— Сегодня вы как никогда решили меня побесить?

— Совершенно нет. У меня, видимо, это получается непроизвольно. Но мне приятно, что я у вас вызываю хотя бы такие чувства. Нет ничего хуже безразличия. Именно безразличие — первый признак гибели человека.

— Как же вы правы! Но все же вы так и не ответили: как вам новая сотрудница?

— Как не ответил? Вроде же все сказал.

— Мне интересно ваше личное мнение о ней.

— Честно сказать, я об этом не думал: она ведь всего лишь инструмент для выполнения определенных задач, и влезать к ней в голову мне совершенно не хочется.

— Понятно, — многозначительно протянула она. — Вы уже выпили чай? Когда вы все только успеваете?

— Все дело в правильной организации времени.

— Ну вы как всегда. В вас есть эта тяга к тому, чтобы все упорядочить, все разложить по полочкам… Только вот в мире не существует абсолютного порядка, к которому вы так стремитесь. Наши с вами интересы лежат в разных плоскостях знаний. Вы исследуете то, что можно почувствовать и измерить. Я работаю с тем, что измерить нельзя: со словами и их интерпретацией. Вы верите в то, что все поддается рациональному описанию и объяснению. Ваша работа проста и однообразна. Приехали, измерили то, что можно измерить. Отметили, как реагирует объект на привнесение того или иного фактора. Потом приехали еще раз и снова измерили. Вам нужны цифры, которые с помощью математического аппарата позволяют вам доказать и без того очевидные вещи. Каждый раз, прогнозируя эксперимент, вы всегда наперед знаете, к каким последствиям он может привести…

Я бы с удовольствием хотел бы продолжить нашу с ней беседу, но чай, который я выпил, не хотел приживаться в моем организме. Именно поэтому я нервно посмотрел на часы.

— Дико извиняюсь, — перебил я ее. — С большим удовольствием жду наших встреч, но сегодня, к сожалению, ограничен в их продолжительности. Вы всегда можете располагать мной и моим временем, но работа не ждет.

— Что ж, очень жаль. — Она с какой-то непонятной печалью посмотрела на меня: так, будто бы мой внезапный уход разрушил какие-то ее планы. Затем, словно и не думала ни о чем грустном, весело спросила: — Тогда до новых встреч?

— Да, конечно, я всегда жду с нетерпением вашего предложения попить чаю. Хорошего вам дня.

— И вам тоже.

Я вышел из приемной. На лбу выступил пот. Внутри меня выжигало и крутило. С трудом поднялся на третий этаж. Зашел в лабораторию, где меня вырвало в раковину. Включил воду, которая смыла остатки коричневой желчи. Перешел в свой кабинет, закрыл на ключ дверь и растянулся на стульях. Боль в животе уходила. Словно бы чай был лечебным. Я так и не понял, зачем Ольга Николаевна вызывала меня к себе, чего она хотела, но думать не получалось. Дождь стучал за окном, и под его мелодичный звук я задремал…

Проснулся от громкого стука в дверь. «Вот это меня отрубило», — подумалось мне. За дверью послышался низкий и грубый голос коменданта:

— Уже десять минут шестого, вы обязаны покинуть помещение, или я должен буду доложить начальству.

— Собираюсь, сейчас переоденусь и выхожу, — сказал я первое, что пришло в голову и что лучше всего другого позволяло объяснить и задержку на работе, и запертую дверь.

За дверью раздалось:

— Жду. Вы последний остались в здании.

«Да уж, — подумалось мне, — прилег отдохнуть». Боль прошла. И связки уже почти не жгло. Я открыл дверь и вышел из кабинета. В коридоре стоял комендант. Лицо у него было недовольное, а поникшие усы придавали ему вид старого обиженного кота, которого забыли покормить. Он сопроводил меня до самого выхода, как будто я мог сбежать и спрятаться от него где-нибудь в здании. Если бы мне было действительно необходимо работать, в теории я, конечно, мог бы так поступить, но надо было ехать на карбоновый полигон и доделывать то, что мы не успели сделать вместе с Аней.

Мои мысли, еще не до конца подконтрольные моему сознанию, снова тянулись к Ольге Николаевне. Конечно, для нее это была просто встреча с коллегой, и она даже, наверное, не задумывалась о том, сколько трудов и сил стоило мне выкроить эти так быстро пролетевшие полчаса. Но, честно сказать, они того стоили, и если бы не подкатывающая тошнота, то, возможно, мы смогли бы побыть вместе и поболтать еще немного. Однако все свалилось в кучу: и работа, и Аня, и мое недомогание.

Я очень устал, никогда еще я так не уставал. Может быть, это оттого, что вокруг я вижу все меньше и меньше людей, с которыми хочется говорить. Неважно — о чем: хотелось просто слушать человека, у которого есть свое мнение, есть желания, есть жажда узнавать что-то новое. За последние несколько дней окружающие меня люди попадали в больницы или превращались в студень. И я не исключаю, что осознание этого угнетало и подавляло меня, забирая силы.

Подойдя к машине, я убрал прилипшие листья и ветки. Завел автомобиль. Отчаянно не хотелось ехать, хотелось просто оказаться дома, принять горячую ванну и залезть под теплое одеяло, но, увы, ничего этого в ближайшей перспективе не просматривалось.

Самое сложное, что мне сегодня предстояло, — это добраться до полигона. С постоянным косохлестом едешь медленно, темнеет гораздо раньше, чем обычно. Да и время для поездки было самое неблагоприятное: по дороге растянулась каждодневная после завершения рабочего дня пробка.

Когда я подъезжал к лесу Дахнова, вечно серое небо приобрело оттенок темно-синих чернил, а сверкающие где-то вдалеке всполохи молний подсвечивали с какой-то не поддающейся логике периодичностью очертания туч. Я уже сто раз пожалел о том, что решил ехать сюда после работы, но дома меня не ждало ничего, кроме холодной постели, да и работа требовала завершения именно сегодня.

Я надел налобный фонарик и, переобувшись, снова отправился в лес. Машину отогнал от дороги так, чтобы, с одной стороны, ее не было видно, а с другой — чтобы не застрять. Видимо, я был не первый, кто так поступил, поскольку на месте моей парковки обнаружились сморщенные окурки папирос.

Для того чтобы прибор не промок, я придумал специальную коробку — на всякий случай, если вдруг останусь один. И вот сегодня, видимо, этот самый случай наступил. Я добрался до вышки и начал проводить измерения. Дождевая вода ничего не могла во мне изменить, только повысила кислотность, так что рвота была вполне ожидаемым последствием. Хотя… Я же не знал, что и как должен чувствовать, какие изменения должны произойти внутри меня. Правда, у меня не было ни апатии, ни отсутствия желания узнавать что-то новое — основных признаков влияния дождя. Мне просто стало понятно, что дождь ни при чем, точнее, конечно же, при чем, только проблема не в дождевой воде, а в чем-то другом.

Для мониторинга метеорологических параметров на полигоне была установлена станция, измеряющая следующие характеристики: температуры и влажности воздуха, скорости и направления ветра, количества осадков, приходящей суммарной солнечной радиации, температуры и влажности почвы, атмосферное давление, количество ударов молнии и среднее расстояние до нее. Для прямых измерений потоков парниковых газов на полигоне использовался метод турбулентных пульсаций и метод экспозиционных камер. Автоматические стационарные камеры были установлены на поверхности почвы для получения данных о временной изменчивости потоков парниковых газов. Оборудование для пульсационных измерений установлено на метеорологических мачтах, на участках с однородным рельефом и структурой растительности, верхняя граница которой не превышала двадцати метров. Большой комплекс оборудования на полигоне предназначался для количественного определения пулов углерода и других химических элементов в растительности и почве, а также для определения изотопного состава образцов.

Судя по приближающимся звукам грома и вспышкам молний, фронт косохлеста двигался в мою сторону, а я не хотел бы оказаться в эпицентре дождя. Несмотря на наличие напичканной дорогостоящим оборудованием вышки, никто почему-то не додумался разместить здесь хотя бы какой-нибудь вагончик для сотрудников. Вышка сама по себе являлась притягательным объектом для молний, что могло оказаться опасным для находящихся поблизости людей.

Тем не менее мне необходимо было сделать работу, а риски, которые возникали в процессе ее выполнения, были, с моей точки зрения, гораздо ниже, чем при попадании в ДТП. Так, согласно нашим приборам, в связи с постоянно идущим дождем число ударов молнии в пределах досягаемости нашей метеостанции в сутки увеличилось приблизительно в сотню раз, но даже при таком раскладе вероятность попадания молнии в человека составляла один к шести тысячам.

Я уже все доделал и собирался отправляться назад, когда и произошло то самое, как мне казалось, маловероятное событие. Вышка, конечно же, приняла часть удара на себя, но и на меня отскочила зигзагообразная искра. Я упал.

Не знаю, сколько времени я пролежал. Часы мои остановились, и стрелки показывали без четверти девять. Очнулся от того, что вода стала просачиваться мне за шиворот, несмотря на спецодежду. С водой всегда так: какая бы преграда ни была, она рано или поздно все равно найдет лазейку, через которую сможет просочиться туда, куда ей надо. Я сорвал маску и задышал свежим и чистым воздухом, который не вдыхал уж и не знаю сколько дней. Затем снял очки. Капли дождя, мокрые живые дождинки падали на лицо. «Хорошо, что прибор успел отложить до того, как в меня попала молния», — подумалось мне. Мысли двигались вяло, словно бы я только что проснулся от глубокого и долгого сна. Прислушался к своим ощущениям: холодная вода за шиворотом, затекшие мышцы, в остальном вроде все как всегда. Только вот в шуме дождя я неожиданно четко услышал тихий голос:

«Дождь был и будет всегда. Без дождя невозможна жизнь. Дождь — это вода. Мы состоим из воды. Вода находится в нас. Значит, мы являемся частью дождя. Каждый из нас — это капля. Каждая капля — это дождь. Вместе капли могут разрушить все. Чтобы что-то построить, надо что-то разрушить. В единстве наша сила. Правда всегда за нами. Каждая капля сильна, только если она — часть дождя. Дождь был и будет всегда. Без дождя невозможна жизнь…»

И так продолжалось по кругу. Голос преследовал меня неотступно, но страшнее всего было то, что он был в голове и нашептывал мне, убеждал меня в том, что никакой другой правды не существует, а я никак не мог перестать его слышать. Все тело словно бы покалывали острые иголки. А вообще-то, у меня возникло такое чувство, будто бы меня сбил автомобиль. Откуда взялось это ощущение, было совершенно непонятно. Иногда, не испытывая чего-то, мы почему-то с особой отчетливостью понимаем, что это ощущение могло соответствовать именно этому состоянию.

Мне было наплевать на дождь, на мокрую спину. Хотелось спрятаться, скрыться от этого голоса, и тогда я начал думать о ней, думать о том, почему обстоятельства сложились именно так, а не иначе. Почему я не могу сказать ей о своих чувствах, чего я боюсь? В моем возрасте уже глупо бояться того, что тебе откажут, что не будет взаимности. Но я ведь чувствовал ее интерес, чувствовал, что нравлюсь ей! У меня с детства была такая странная и до конца непонятная мне черта, которую я не встречал ни у кого другого. Я почему-то всегда дружил только с теми, кто хотел дружить со мной, влюблялся только в тех, кому нравился сам. Как будто, чтобы включить во мне эмоциональную цепочку, нужен был спусковой механизм в виде другого человека. Но тогда возникал вопрос: а действительно ли это нужно мне, или это просто ответ на эмоциональный раздражитель? С нею было все точно так же и в то же время по-другому: что-то, никогда ранее мной не испытанное, я ощущал по отношению к ней.

Мысли перебивали тихий шепот дождевой пропаганды. Я переобулся и сел в машину, двигатель завелся. Заиграла музыка «Miserlou» в исполнении Destiny Quartet, и голос внутри стих, а затем и вовсе замолчал. Покалывание иголок прекратилось. Пальцы мои стучали по рулю в такт музыке. Я нажал на сцепление, переключился с нейтралки на первую, и машина плавно соскользнула с травы на асфальтовое покрытие.

Дорога была без пробок, да и дождь особо не мешал. Домой я добрался к одиннадцати, принял ванну, разобрал и застелил диван и упал в забытьи.