Пленники хрустального мира

Глава 4

Когда силы наконец-то вернулись ко мне, на часах было ровно три часа дня. Я проспал весь день, пропустив, возможно, одну из важных глав собственной жизни. И что только так легко смогло отключить меня от окружающей действительности? Усталость, нежданно свалившаяся на меня, как многотонный груз, в одно усилие переломивший мой позвоночник.

Подойдя к окну, я освободил его от тяжелых штор, от которых веяло прохладой. По ту сторону академии хмурилось и без того печальное небо, готовясь с минуты на минуту окропить бренную землю своими холодными слезами. На узких улочках городка не было ни единой души и только изредка на горизонте появлялись студенты «Кёрс-Роуз», нарушая сложившуюся гармонию вокруг. Сегодняшний день не предвещает хорошей погоды, собственно, как и всегда.

Правая часть комнаты, принадлежавшая Сэму, пустовала, видимо, с самого его ухода. На душе у меня было неспокойно от вчерашних сказанных нами слов, но эти слова, обращенные в сторону Вейн, были для меня пределом. Я мог закрыть глаза на все, что угодно, но сердце мое прожигали горькая злость и досада, против которых я всегда был бессилен.

Бессмысленно блуждая по коридору, по которому без конца сновали толпы студентов, я был предельно озабочен кошмаром, недавно вторгшимся в мою обыденную, ничем не притягательную жизнь. Мне казалось, что в воздухе витал тлетворный запах гнили, исходящий от разлагающегося тела, который без конца преследовал меня буквально на каждом шагу. Но откуда было взяться этому мерзкому запаху? Уверен, это все было в моей собственной голове. Разговоры студентов, раскатами грома набрасывающиеся на меня, сводили каждую клеточку мозга с ума, забирая у меня последние частички ориентации в пространстве.

Все вокруг меня начало медленно превращаться в страшную иллюзию жизни, в которой я утопал без единой капли веры.

Не в силах продолжать свой путь, я рывком остановился, закрыв глаза руками, которые без конца выедал жгучий свет, внезапно взявшийся из ниоткуда. В эту минуту мне казалось, будто моя душа вырывается из этого бренного тела, не в силах больше держаться на тоненьких веревочках, что уже давно стерли в кровь ее запястья. Едкий шепот, разъедающий мое сознание, лишил меня последних жизненных сил, отделив от той реальности, в которой я находился долгие годы.

Едва колющий холодок скользящего тумана, цепляющего меня своими тоненькими ручками, молчаливо укутал собой весь призрачный лес, в который не проникал даже самый отчаянный солнечный луч. Сухая листва под моими ногами, скрывающая вязкую глинистую почву, переговаривалась с гигантскими хвоями, далеко ушедшими своими мощными макушками в черное непроглядное небо. Этот тлетворный запах сырости и гнили, припорошенный ароматом терпкой хвойной коры, разбухшей от влаги и холода, был мне знаком, казалось, даже близок.

Вокруг меня не было ни души, и только каменная стена старинного дома, больше похожего на таинственный замок, приветливо смотрела на меня из пелены густого тумана, слившегося воедино с одичалой мглой, едко скрипящей острыми, точно бритвы, зубами. Пройдя через туман, я оказался перед огромным каменным зданием, обильно заросшим плющом и дикими черными розами, безжалостно вцепившимися в каждый камушек дома. Его тусклые окна смиренно и гордо смотрели на меня сверху вниз, как на нежданно явившегося гостя. Когда рука моя притронулась к красивой изогнутой серебряной дверной ручке, позади меня раздался чей-то тихий, давно знакомый мне голос:

– Энгис?.. – удивленно прошелестел он. – Этот тоненький, чарующий голосок, медленно околдовывающий собой мой рассудок, принадлежал высокой девушке с прямыми длинными пепельными локонами и заботливыми темно-зелеными глазами, в которых полностью утопала моя нежданно пришедшая фигура. – Не верю своим глазам, что это ты. Я очень долго ждала этого момента. Чарлз будет… приятно удивлен.

Смотря на нее, я никак не мог понять, кем же она является и откуда знает меня. Ее слова казались такими невесомыми, что я едва воспринимал все всерьез. Но эти глаза, эта теплая улыбка…

По вискам внезапно что-то резко ударило, проникнув, кажется, в самые потаенные уголки моего мозга.

– Рене, – вдруг вырвалось у меня. Зеленоглазая готова была провалиться на ровном месте, без памяти бросившись на меня с горячими объятиями, как она часто делала в далеком детстве.

Ее нежные руки обхватили мою тонкую шею, бережно прижав в себе. Мягкие длинные пальцы зарылись в мои густые волосы, и даже так я чувствовал неиссякаемое тепло, исходящее от них. Внезапно ее припухлые алые губы слишком близко приблизились к моим, предвещая горячий поцелуй.

Легким движением руки я отстранил ее от себя, недоуменно и немного раздраженно бросив на нее холодный взгляд. По ее бледным щекам пробежал багровый румянец, и Рене виновато опустила глаза, вмиг потерявшие некогда живой блеск.

– Прости меня, – дрожащим голосом сказала она, не поднимая на меня своих стыдливых глаз. – Я просто…

– Идем, Рене, – перебив ее, я бросил ей жест рукой, указывающий на огромные тяжелые двери, хранящие за собой давно потерянную, но не забытую мною жизнь.

Не сказав ни слова, она медленно поплелась за мной, оглушая окружающую гармонию небольшого мирка цоканьем высоких каблуков своих изящных лакированных красных туфель.

Богато убранные залы, выполненные в черных, синих и серебряных тонах, открывали новую галерею искусных красок, придающих здешней атмосфере ничем не передаваемую атмосферу отчужденности от всего окружающего.

Темно-синие стены, украшенные пыльными серебряными канделябрами с подтекающими восковыми каплями и старинными натюрмортами, казались отдельно существующим произведением искусства какого-то никому не известного художника, который просто не захотел открываться миру.

Черный каменный пол, веющий приятным холодком, едва освещался безжизненным светом настенных канделябров и огромной изящной хрустальной люстры, с которой свисали парочка белесых паутин.

Горящий камин, расположившийся под огромной изящной лестницей, ведущей наверх, сонливо шипел, лениво разгрызая безвкусные деревяшки.

Большой черный диван с темно-синими бархатными подушками, рядом с которым была разбросана еще парочка небольших точно таких же кресел, занимал почетное место у теплого камина, мнимо наблюдая за застывшей жизнью внутри холодных каменных стен родового поместья Кёллер.

Изящные черные розы, стоящие на лакированном деревянном кофейном столике, прекрасно дополняли окружающую атмосферу, делая ее еще более насыщенной.

За широкой спинкой дивана показалась чья-то взлохмаченная каштановая голова, хозяин которой только что пробудился от долгого, утомительного сна, о чем говорили его бессмысленные серо-голубые глаза. Я сразу узнал в этой сонной фигуре того непоседливого мальчишку, который всегда был богат на мелкие шалости.

– Глазам своим не верю. – Соскочив с дивана, он неуверенно сделал пару встречных шагов в мою сторону, а затем внезапно остановился, словно будучи не в силах сдвинуться с места. – Вот почему сегодня расцвели все розы. Поместье не потеряло с тобой связь спустя столько лет. Удивительно.

– Ничего удивительно в этом нет, Лео, – на лестнице раздался сильный голос Эндиа´на, моего самого преданного друга. Он медленно спускался по лестнице, сопровождая свою горячо обожаемую спутницу, с давнего времени ставшую его невестой, Джорджию. – Мы знали, что ты, Энгис, скоро вернешься к нам. Джорджия даже записывала количество дней, проведенных тобой вне дома. Не лет, а дней, вот, что действительно удивительно. – Он бросил укоряющий взгляд на Лео, которому было абсолютно все равно на его извечные колкие поддевки.

– Это уже не имеет значения. – Сорвавшись с места, Джорджия каким-то чудом выскользнула из рук своего спутника, обняв меня так, как всегда умела обнимать только она одна. Ее искрящаяся светом лучезарная улыбка в очередной раз была неотразима. Эти светло-карие глаза, прекрасно гармонирующие с непослушными вьющимися прядями волос цвета спелой пшеницы, излучали столько света, сколько не могло бы вместить в себя ни одно утреннее небесное светило. – О, как Чарлз будет рад увидеть тебя. Все эти годы он провел в своем кабинете, изредка покидая его. Сердце твоего отца залито грустью с того самого времени…, – она на мгновение замолчала, больно закусив нижнюю губу; так Джорджия всегда делала, когда едва не выпаливала то, что говорить не следовало. – Он сейчас в кабинете. Ты должен подняться к нему сейчас.

Звук моих шагов робко разлетался по всему этажу, мучительно угасая в теплых лучах испокон веков горящих канделябров. Стук моего сердца не касался существующей жизни в этих молчаливых стенах, замолчав, вжавшись как можно сильнее в мои ребра, словно пытаясь себя зачем-то изрезать. Темные двери, спрятавшиеся в незаметных дверных траншеях, без конца перешептывались между собой, затаив дыхание. Поместье Кёллер всегда было таким, и я уже думал, что никогда не увижу его хмурое лицо.

Холодная январская ночь засела в глубинах моей памяти, никак не покидая мой рассудок. Все то, что было до нее, стало для меня странным сном, большую часть которого я пропустил, сам не зная, как именно.

То тяжелое чувство, которое черной тучей нависло надо мной, называло себя страхом. Прежде я никогда не испытывал его, даже не задумывался о его существовании бок о бок с собой, но сейчас я ощущаю его холодное, прогнившее дыхание, от которого по спине невольно пробегают леденящие мурашки, больно царапая каждую клеточку моей кожи. Страх никогда не был мне врагом, мы даже не были знакомы, а сейчас, когда глаза наши встретись, мы сразу же возненавидели друг друга.

Мой отец всегда был строгих правил, имел свои собственные ценности и крайне радикальные пути достижения желаемых результатов, которые никто бы никогда не смог понять. Холодный взгляд постоянно о чем-то думающих глаз, непоколебимая серьезность, застывшая на тонком лице с безобразно правильными чертами, молчаливость, от которой становилось не по себе, длинные тонкие пальцы, на которых красиво сидел серебряный перстень с изящным черным камнем, внутри которого, кажется, застыла багровая капелька чьей-то невинной крови… Я запомнил его таким, но это вовсе не значит, что всю свою жизнь его тонкие губы ни разу не содрогались в улыбке.

Не знаю, как я так легко отворил дверь в его кабинет. Я думал, что никогда уже не смогу этого сделать вот так запросто, как было когда-то очень давно, когда, прибегая к нему, я просил у него какую-нибудь книжку, с которой было бы приятно провести холодный вечер у теплого камина. Каким он стал сейчас, когда миновало, кажется, целое столетие, исчезнув за нашими спинами? Кроме этого я уже не мог думать ни о чем другом.

Притаившийся за книжными стеллажами свет приятно кольнул мои застывшие от давнего внутреннего холода бледные щеки, заставив кровь внутри них заново заиграть новыми красками жизни. Тяжелая атмосфера, зарывшаяся в самую глубину души отцовского кабинета, тягостно и несколько тревожно обняла меня за плечи, больно впившись своими острыми когтями. Лишь тишина и кладбищенская гармония предстали передо мной, вопрошающе уставившись на меня, как на нежданного гостя.

Пустой пыльный стол, стоявший вполоборота у занавешенного старыми темно-синими шторами окна, одиноко поглядывал на меня, точно старый знакомый. Подойдя к нему, я невольно опустил глаза на давно запылившиеся книги, которыми он был беспросветно завален. Слой пыли был такой толстый, что я даже не смог разглядеть ни названия, ни автора одной из любимых отцовский историй, которые он всегда раньше бережно хранил на одном из книжных стеллажей. И только старая фотография, давно покрывшаяся метками старости, прилежно красовалась на лучах искусственного света настенных канделябров, лишенная малейшей пылинки, которая могла бы невзначай осесть на тоненькую серебряную рамку. Бережно взяв ее в руки, я невольно осознал невыносимую прежде тоску, медленно выедающую дыру в моей холодной груди. Красивая женщина в роскошном дорогом платье, держа в руках миловидный зонтик с нежными рюшками, улыбалась мне по ту сторону фотографии, позируя на фоне поместья Кёллер.

– Никто не умел улыбаться так, как умела она, – где-то недалеко от меня раздался легкий, непоколебимый голос, навевающий приятные воспоминания. – Тереза всегда отдавала все, что у нее было, своей семье. Жаль, что ей уже ничего нельзя дать взамен.

Поставив на место священную для этого помещения фотографию, я прошел к книжным стеллажам, заглянув в их тоненькие, непролазные коридорчики, полностью устланные пылью и белоликими липкими паутинами.

Некоторое время я бродил меж этого затемненного пространства, пока высокая фигура отца не блеснула в колющей глаза темноте. Его тонкие пальцы держали покрытую пылью книгу, ожидая, когда же глаза терпеливо дойдут до последней строчки. Я ожидал всего, что угодно, но того, что за долгие годы он останется таким же, как и раньше, было для меня совершенно неожиданно. Мне казалось, эти едва вьющиеся черные пряди волос окропятся легким серебром почетной седины, но как же я ошибался, думая, что возраст возьмет его тело в прочные тиски.

– Ты похож на нее, Энгис, своей душой, хоть внешне ты – моя копия. – Взгляд его ледяных серых глаз как-то неожиданно перешел с книги на меня, уже не в силах оторваться от моих. Только его пустые, давно потерявшие всякий смысл, глаза могли поведать мне о его неизлечимой печали, от которой он уже давно не может излечиться. Одиночество поедало его без остатка, сделав мир вокруг серым, тоскливым и безысходным.

– Что с ней случилось? И как давно?

Поставив книгу обратно на полку, отец как-то безразлично окинул меня прожигающим насквозь взглядом.

– Она умерла в ту холодную январскую ночь, которая не дает тебе покоя и по сей день, – от сказанных им слов по моему телу машинально пробежал холодок, который я испытал лишь раз за всю свою жизнь, – как и мне самому. Во всем, что тогда произошло, был виновен я – прости меня, Энгис, за мою слабость.

Из всего того, о чем он пытался мне сказать, я ровным счетом не понимал ничего. Все события, на которых зациклился мой мозг, начинались днями, проведенными в кругу родных мне душ, и заканчивались той беспамятной морозной ночью. Но что было до нее, до этой пустоты в моей душе? Чарлз был не намерен говорить об этом.

Пройдя к своему столу, на котором не было ни единого пустого места, он, водя пальцем по пыльной книге, задал неожиданный вопрос:

– Энгис, тот, кто присматривал за тобой все эти годы, – голос его звучал тяжело. Чарлз словно был обязан спросить меня об этом. – Его можно назвать… достойным?

Его серые глаза тоскливо упали на пыльный пол, точно сгорая от какого-то неведомого мне стыда.

– Директор Вальмонт всегда посвящал себя другим, не жалея ни сил, ни времени. Я никогда не сомневался в нем, ровно столько же, как и в тебе, отец.

Его длинные ресницы как-то нервно качнулись, и, слегка нахмурившись, Чарлз сделал донельзя серьезный вид, застыв на месте, как изваяние.

– Не стану навязывать тебе свои идеи, – внезапно легко отозвался он, по-прежнему с твердостью и даже некоторой суровостью посмотрев на меня, нисколько не изменившись в лице. – Достаточно и того, что ты хорошего мнения о нем. И если уж ты доверяешь ему, то и я последую твоему примеру.

Меня озадачили его слова, в которых я не видел ни смысла, ни какой-либо ниточки, ведущей к его душе, внезапно закрывшейся ото всех.

Есть в нем что-то не из этого мира, давно потерянное и чуждое каждому, но близкое мне в потаенных уголках моей темной души.

– Энгис, – его голос раздался тогда, когда я уже покинул его кабинет, но он словно не замечал этого, – прости, что не смог уберечь. Ты не должен был… вернуться снова.