Пленники хрустального мира

Глава 2

Только директор Вальмонт мог помочь несчастной душе, найдя для нее место среди холодных, но безопасных стен академии. Принести ее ему было единственным разумным поступком, не способным навредить тонкой натуре девушки. Ей нужна защита. Без нее она легко может погибнуть в этом городе, полном темных углов, о которых она даже не может подозревать.

«Кёрс-Роуз» спала, не подозревая ни о чем, в том числе о моих постоянных прогулках по ночному городу. Вальмонт строго-настрого запрещает студентам покидать свои комнаты после полуночи, поясняя этот запрет своей озабоченностью за наши жизни. Учащиеся всегда следуют его указаниям, не переча и не спрашивая о причинах, по которым возникают новые законы и правила. Они уважают его интересы больше, чем свои собственные. Нельзя сказать о том, что я без уважения отношусь к Вальмонту, пренебрегая установленными им правилами без зазрения совести. Я, как и все студенты академии, почитаю его, но сидеть в четырех стенах и пропускать чудесные ночные часы, в которые открывается новая жизнь в Сан-Лореиле, я просто не могу. Сэм часто говорил мне, что когда-нибудь я все-таки попадусь, распрощаюсь со своей давней привычкой, ставшей частью меня. Как же забавно осознавать, что он был абсолютно прав. Но, признаться, я ни капли не жалею об этом, ведь в моих руках – жизнь, требующая от меня этой жертвы.

Остановившись у довольно тяжелых дверей кабинета директора, я на мгновение еще раз посмотрел на спящее лицо девушки, которое казалось мне еще более беззащитным, чем тогда, когда с ее глаз падал самый чистый хрусталь тоскливых слез. И почему я колеблюсь, не решаясь постучать в эти двери? Что останавливает меня в эту трудную минуту? Ей нужна помощь, а мне… отныне мне нужна она.

Я уверенно постучал в массивные двери и сразу же услышал приглашение директора войти внутрь. Распахнув перед собой двери, я сделал пару шагов в сторону рабочего стола, за которым сидела худощавая фигура, в раздумьях склонившаяся над разбитой статуэткой.

– Доброй ночи, Энгис, – сказал он, не отрываясь от своего дела. Голос его всегда звучал ровно, мягко и как-то немного задумчиво. Я с нетерпением ожидал, когда он набросится на меня с толщенным уставом правил «Кёрс-Роуз», но он был словно не в духе отчитывать меня за грубейшее нарушение самого важного правила жизни в академии. – Это была моя самая любимая статуэтка, – тяжело вздохнул он. – Но рано или поздно со всем приходится прощаться, даже с самым дорогим.

Вытащив из-под стола мусорную корзину, он легким движением руки смел со стола осколки и уже не различимую фигурку, с которой ему, видно, ему было непросто расстаться.

– Итак, – Вальмонт провел руками по своим светлым волосам, немного взлохматив их, а после, сложив перед собой руки, заключенные в замок, внимательно посмотрел на меня. – Хоть одна из твоих ночных прогулок принесла кому-то пользу.

Я в недоумении замер на месте. Он все-таки знал об этом, хоть я всячески старался быть незамеченным.

– Ее зовут Вейн. – Стараясь уйти от его насквозь пронизывающего взгляда, я сделал еще пару шагов в сторону его рабочего стола. – Я нашел ее в парке, на одной из скамеек. Она легко могла погибнуть от холода. В этом городе…

Я почему-то не мог больше сказать ни слова, застыв на одном месте, как каменное изваяние. Да и что я тогда хотел сказать ему? Об очередной опасности для каждого, обитающего в стенах Сан-Лореила? Ему и без того было об этом известно и, я уверен, гораздо больше, чем любому из нас.

– Клади ее на диван. Я сейчас принесу теплые одеяла. – Он поспешил отворить небольшую дверь, скрывающуюся за резной деревянной ширмой, и скоро появился с парой пуховых одеял.

Бережно положив девушку на черный кожаный диван, я отошел от нее на пару шагов назад, не в силах отвести свой взгляд, да и мне не хотелось уже этого делать.

– С ней все будет нормально. – Приложив свою горячую руку к ее ледяному лбу, Вальмонт обернулся ко мне, улыбнувшись не без доли какого-то подозрения. – Не переживай, Энгис, и ты, возможно, отогреешь ее сердце ото льда.

Не зная, как стоило реагировать на эти слова, я поспешил покинуть его кабинет.

Мысли мои были перепутаны, как клубок ниток, брошенных домашнему коту на потеху. Внутри меня что-то неистово горело, пылало и кипело, взбудоражив мою кровь, превратив ее в самый настоящий кипяток. Сомнений уже не оставалось, эта девушка стала важна для меня, как никто другой на всем белом свете. Но вот только как люди называют это чувство? Мне казалось, я знаю, но как же я ошибался, считая это простой привязанностью.

В глубоком сне я видел дом, огромное поместье среди зарослей темного, мрачного леса. Ранее я никогда не видел это место, но оно снилось мне, звало, точно прекрасно знало меня, понимало без слов. Эти огромные окна казались невесомыми, таинственными и до боли одинокими. Лунный свет, едва касающийся их, быстро исчезал, как какой-то секундный блик, случайно показавшийся из тьмы. Это место было ни на что не похоже. Оно казалось воплощением из чьей-то чужой жизни, в которой давно все опустело, вымерло, а остался только этот дом, застрявший невольно в застывшем времени. Его массивные двери так и просили распахнуть их, сделать меня шаг в неизвестное, познать все то, что они скрывают уже очень давно, никому не решившись довериться. Лишь легкая рука, коснувшаяся окна, из которого исходил молчаливый, холодный мрак, давала этому месту хоть какую-то незначительную частичку света, наполненную жизнью. Кто это был тогда? Я не понял, но жуткое одиночество, которое чувствовалось даже на расстоянии нескольких метров, било меня кулаком по сердцу.

Утреннее раннее солнце, еще не совсем окрепшее от нескольких дождливых суток, сонливо заглядывало в опустевшие коридоры академии, едва разгоняя холодную тьму из ее уголков. Завернув за угол длинного коридора, я на миг замер, не ожидая увидеть прямо сейчас самое хрупкое и нежное создание из всего существующего в мире. Оно отделяло этот мир, в котором все давно было продано за несчастные тридцать монет, от моей реальности, добавляя в холодные серые тона, не имеющие ни жизни, ни надежды, прекрасный небесный цвет нежности и гармонии, без которых нет жизни даже самому живому в наших сердцах.

– Эй, Гринвей, – раздался назойливый голос хилого парня в круглых очках, у которого было и без того неприятное имя – Кени Ликц; это был староста первого звена, – тебе следует поторопиться, иначе будешь все занятия стоять за дверью аудитории.

Его голос был настолько неприятным и неожиданным, что она тут же подскочила с места, бросившись к своей группе, которая уже почти исчезла за поворотом. Я провожал ее взглядом, пытаясь принять ее новый образ, в котором была мягкая гордость и достойная капля умиротворенности. Волосы ее, похожие на только что выпавший, невинный снег, были аккуратно уложены. Прилежно выглаженная белая блузка, поверх которой была повязана атласная красная лента, придавала ей несколько кукольный вид, лишенный всякой силы. Темно-синяя юбка едва скрывала острые колени, цвет которых очень сильно напоминал холодный фарфор. Иными словами, она во всем была идеальна. Но почему-то я не выбрасывал из своей головы тот беспомощный образ насквозь промокшей девушки, медленно умирающей от ночного холода.

– Кто эта девушка? Впервые ее вижу в академии. Новенькая? – голос Сэма пробудил меня из вчерашних воспоминаний.

– Да, новенькая, – как-то безэмоционально ответил я, продолжив путь к двери нашей аудитории.

– Давно не видел новых лиц в этом городе. Что-то есть в ней… опасное.

Сэм шел следом за мной, не сказав больше ни слова, словно раздумывая о чем-то важном. Его слова почему-то запали мне в голову, прокручиваясь несколько раз.

Я помню тот вечер, когда он нашел меня. В тот день был лютый мороз, снег без конца засыпал улицы Сан-Лореила, безжалостно бросая несчастного путника в свирепую, ледяную метель. Я точно не помню, как оказался у дороги, но отчетливо помню запах, неприятный запах, который мне сопутствовал. Странно, но я не помнил ничего, что могло связывать меня с жизнью. Только этот холод, снег и одиночество, у которого не нашлось для меня ответов. Директор Вальмонт явился в тот вечер, казалось, из пустоты, протянув мне свою теплую руку, отвергнуть которую уже я просто не смог.

Что-то таинственное и притягательное было в нем, что без конца манило меня, заставляло вслушиваться в каждое его слово, наблюдать за каждым его движением. Его ядовито-зеленые глаза без злобы и надменности смотрели на меня, как на кого-то очень родного, не выискивая ничего, что могло бы поведать ему мою забытую историю. Многие хотели бы знать, откуда я пришел и кто я, но он не спросил ничего из этого, просто дав мне знать, что ему можно искренне доверять.

– Пойдем со мной, – сказал он тогда тихим, невозмутимым голосом, накинув на мои детские плечи свой теплый плащ с удивительно мягким мехом. – Ночью лишь тени остаются на улице. А ты ведь живой?

В тот же день он не только дал мне возможность согреться, но и познакомил с одной несчастной душой, в глазах которой застыл невыносимый страх и лютое одиночество.

Рыжеволосый паренек сидел в самом углу комнаты, читая какую-то книгу в потертой черной обложке. Когда он отложил ее в сторону, я увидел на ней большой серебряный крест, тускло поблескивающий на искусственном свете лампы. Заметив нас, он поднял свои большие зеленые глаза, в которых буйствовала непонятная стихия чувств.

– Сэмми, теперь ты не будешь одинок. Не бойся, пожми его руку, и тогда ваша дружба станет нерушимой.

Поднявшись на ноги, он настороженно подошел ко мне, долго всматриваясь в мои потухшие от мрака и холода глаза, и лишь спустя минуту он широко улыбнулся, протянув мне свою теплую руку.

После занятий мы с Сэмом направились в библиотеку, чтобы отыскать парочку каких-нибудь пыльных, завалявшихся на самых дальних полочках огромных дубовых стеллажей, томиков неизвестных записок, которые постоянно подальше убираются библиотекарем с глаз любопытных студентов.

«Кёрс-Роуз» – резиденция тайн, скрывающихся за каждым потаенным углом, в каждой трещинке на стене и неровностях на холодном керамическом полу. С самого детства мы с Сэмом искали различные подсказки к тем или иным тайнам, о которых многие даже и не догадывались.

Изучив все стеллажи, тесно заполненные книгами, мы с пустыми руками сели за красивый деревянный резной стол, на котором стояла лампа и небольшая хрустальная ваза с алыми розами, безнадежно потеряв последнюю ниточку к новой возможной тайне академии.

– Не думал, что больше ничего не останется. – Лениво потянувшись, Сэм тяжело вздохнул. – Но я не думаю, что мы узнали все. Правда, все секреты, открытые нами в детстве, были слишком несерьезными.

– Но мы даже не видели их. Найдя что-либо стоящее, мы тут же теряли ключ к тайне. Это просто поразительно, когда из нашего тайника пропадали книги с секретами.

– Ну, не все так просто, как нам с тобой казалось. Если ключи пропадали, значит, так и должно было быть, наверное.

– И все же я не верю, что в этих книгах не было ничего стоящего. Вот только куда они пропадали, исчезая из нашего секретного места?

Я недоуменно подпер лицо руками, пустив глаза вниз, к старому керамическому полу.

– Да черт их знает, Энгис, – отмахнулся Сэм, поднявшись со стула в какой-то неосмысленной для меня спешке. – Пропали и пропали. Да и мы уже не в том возрасте, чтобы гоняться за неизвестно чем. – Я совершенно не ожидал услышать это от самого ярого зачинщика поисков секретов «Кёрс-Роуз». – Ты собираешься до вечера торчать в этой пыльной дыре?

Я ничего не стал отвечать ему, просто поднялся со своего места и направился вместе с ним к дверям, ведущим из практически пустой библиотеки.

В коридоре мы с Сэмом разошлись. Он отправился по своим неведомым делам в городе, а я просто бродил по медленно вымирающим коридорам академии, словно ища что-то в них родное. Все мысли, скопившиеся в течение дня, покинули меня раз и навсегда, когда на улице, у центрального фонтана, я заметил Вейн, вдумчиво склонившуюся над какой-то потрепанной книжкой. Заходящие лучи вечернего солнца трепетно притрагивались к ней, целовали ее тонкие плечи, нежно шептали ей что-то на ухо, едва слышно посмеиваясь над чем-то. Тогда-то я и возненавидел их, не в силах скрывать свою зависть.

В какой-то момент, насквозь прожигаемая моим настойчивым взглядом, Вейн обернулась в мою сторону, но увидела лишь пустоту, застывшую в огромном полуовальном окне многовекового здания.