Планзейгер. Хроника Знаменска (СИ)

Глава 1. Сыпь всё

Действуя от имени импортного олигарха, Мортимер быстро выкупил у южан приобретенные ими активы. По близким к московским ценам, но всё же не по московским. Ему помогали биороботы самого бандитского вида со страшенными бицепсами и чугунными челюстями. Стоило такому бандюге посмотреть на ростовщика своими оловянными глазками, как тот, сам далеко не маленький и крутой до омерзения, моментально сдавался.

Следующим маневром была депортация южан из города, что желтой прессой было немедленно раздуто до вселенских масштабов. Тут же последовало осуждение данного шага представителями Евросоюза, а железобетонная Америка своим решением аннулировала выселение, как противоречащее мировым стандартам, и потребовала выдачи Мортимера органам правосудия США.

Он, конечно, не поехал, так дело и заглохло.

Разумеется, в вопросе с южанами Мортимер мог бы действовать другими методами, более для себя привычными, когда человек со вздыбленными от ужаса волосами сам отдаёт награбленное, а затем с лошадиным топотом удирает. Этого делать было нельзя, всё должно было происходить в рамках закона. Депортация малость отступала от закона, южане сняли жилье и интенсивно осваивали местные рынки, заваливая город турецкими помидорами. Никаких правил они не нарушали, а то, что помидоры эти даже под густой белорусской сметаной оставались травой, не их вина. (Поэтому жители покупали только то, что произрастало в Волшебном лесу — свежее, сочное, неимоверно вкусное и очень дешевое).

Но торгаши были позавчерашним днем, ненужным спесивым балластом, городу требовались молодые гении, а они-то как раз были на подходе — те самые молодые ученые, которые слушали Мортимера на конференции в Праге.

Их было немного, человек пять со всего света, попавших в Прагу совершенно случайно, так как никакая это была не конференция, а сами знаете что, но лиха беда начало.

И их нужно было где-то на первых порах расселить. Затем расселить следующих, потом следующих, а Планзейгер между тем со страшной скоростью будет возводить очередные дома-дворцы, только успевай договариваться о новых землях. Короче, ужас что намечалось…

У Леры была ладанка, и младший Иеремия засыпал в нее содержимое кулечка и спрятал в укромное место на чердаке. Содержимое выглядело неаппетитно и пахло соответствующе, то-то Черемушкина, который носил пакетик в заднем кармане, порой доставала мимолётная вонь. И он думал, что у впереди идущего случился нежданчик. Если же он был один, то пенять оставалось на самого себя. Через пару часов содержимое ладанки должно было преобразиться: стать жёлтым и рассыпчатым, как песок в пустыне, и обрести благовоние.

Дергунов на втором этаже особняка только ночевал, вечера же проводил с Черемушкиным и Лерой, а то заруливал к Брызгаловым, у которых можно было узнать много интересного о прошлом Объекта. Точнее, можно было бы, если бы захотели рассказать, но они всё больше торчали во Всемирной Паутине, благо у каждого было по компьютеру, и до разговоров были неохочи. Младший как-то начал рассказывать про секретный порошок, но на втором уже предложении замялся, потерял к разговору интерес и ушёл с ушами в Интернет, который запросто заменял Большой Мир.

— Что, Лёшенька, в Москву не тянет? — однажды спросила Лера.

Он подумал и признался, что тут интереснее и голова не болит. А там частенько болела, воздух, наверное, плохой, да и злоупотребления всякие.

— Пивко? — уточнила она.

— И пивко тоже, — ответил он как тот батюшка.

Находиться с ней, умной рыжеволосой красавицей, в одном доме было большим испытанием. Недаром раньше ещё, в гостях у Небироса они схлестнулись с Васькой именно из-за неё, из-за Леры. Распетушились, городили чушь, то-то ей, поди, странно было на них смотреть. И Небирос, железный человек, тоже на неё положил глаз. Но тут не иначе вмешался Мортимер, другого объяснения нету. Небирос отпочковался.

А взять миллиардера Тарнеголета. Вроде уже старец, хотя и еврей, из которых активность так и прёт, но старец же. Прилепили его к Лере, она его повозила по магазинам, а в конце рабочего дня отвезла в гостиницу по уши в неё влюбленного.

Может, лучше было бы остаться в лечебнице и терпеливо ждать нужного часа?..

Вечером Иеремия младший с таинственным видом подошел к Лере и прошептал: «Пора». После чего повел на чердак.

Выудил из тайного, самого темного угла завернутую в красивую тряпочку ладанку, открыл её, понюхал, поворошил порошок пальцем и удовлетворенно сказал: «Готово. Теперь нужен кагор, только чтобы освященный».

— Найдется, — ответила Лера. — Из Храма Христа Спасителя.

— Тащи, — сказал мальчик. — Вот бы где побывать-то.

— О чем вопрос? Пятнадцать минут езды до Ленинского Проспекта, да до Кропоткинской двадцать, а там до Храма рукой подать.

— Я невыездной, Лерочка, — вздохнул Иеремия. — И чашку с ложкой прихвати…

Отсыпав в принесённую чашку половину содержимого ладанки, он призадумался.

Они сидели на каких-то ящиках, которых на каждом чердаке всегда завались.

— Как тебя звали в детстве? — спросила Лера.

Он бросил на неё косой взгляд.

— Можно я тебя буду называть Рэмом?

— Хоть горшком назови, — буркнул он и почесал вихрастый затылок.

— О чем задумался, Рэм? — весело спросила она. — Может, я помогу?

— Да вот думаю — хватит ли, — ответил он. — А вдруг мало? Никаких инструкций нет — всё на пальцах. Может, это начинает действовать при достижении какой-то критической массы, а может, можно добавлять — дискретно, то есть.

— Если сомневаешься, сыпь всё, — предложила Лера, отметив про себя, что мальчик не так прост.

— Экая ты хитрая, — сказал Иеремия. — Чтобы всё тебе одной. Может, кому-то ещё позарез нужно.

— Что это за штука такая? — спросила Лера.

— Я думал, Василий тебе говорил, — произнес Иеремия. — Этот порошок — эманация Серафимов. Что такое эманация знаешь?

— Догадываюсь, — туманно ответила Лера, пожимая плечами.

— Цитирую энциклопедию, — сказал Иеремия. — Эманация — это истечение чего-либо откуда-либо, появление чего-либо в результате выделения из чего-либо более сложного; то, что возникло, появилось в результате такого истечения.

— Ты хочешь сказать, что на Объекте побывали Серафимы? — спросила Лера.

— Объект — их создание, — сказал Иеремия.

— Тогда где они?

Глава 2. Гомункулус

— Скорее всего, Объект выпал из их измерения и угодил точнёхонько под Знаменку, — ответил Иеремия. — Не спрашивай как — я в физике не силен.

— У нас есть физик, — промолвила Лера. — Его фамилия Мусатов. Расскажи ему об этом.

— Атеисту-то? — снисходительно произнёс Иеремия. — Засмеёт, заплюёт, лягнёт так, что дым из ушей повалит. Они, эти атеисты, дальше своего носа не видят.

— Атеисты бывают разные, — возразила Лера. — Мусатов, между прочим, вычислил, что под Знаменкой невесть откуда появился Объект. Между прочим, вернулся из Женевы в Москву, чтобы предупредить. Вот тебе и атеист.

— Ну, я не знаю, — неохотно пробормотал Иеремия. — Это всего лишь предположения.

— Так ты меня хочешь предположениями напоить? — с хитрецой спросила Лера, понимая, что на этот раз раскрутить Иеремию не удастся. — А вдруг отрава?

— Эх, ладно, — сказал Иеремия и выбухал в чашку остатки порошка, после чего добавил почти до краёв кагору и осторожно размешал серебряной ложкой. — Чур, я первый попробую, только ведь не впрок будет.

— Почему не впрок? — удивилась Лера. — Тебе не впрок, а мне впрок?

Иеремия отпил пару глотков и облизнулся. Глазки у него заблестели, щёчки зарумянились. Протянул ей чашку, дружески улыбнулся.

«Что я делаю?» — подумала Лера и медленно выцедила всю жидкость. Было вкусно, в голове зашумело, потом вдруг громкий щелчок, точно выключили рубильник, и она потеряла сознание.

Очнулась она уже в своей комнате, в своей кровати. В голове по-прежнему шумело, а глаза видели какие-то расплывчатые пятна.

Над нею склонилось одно из темных пятен, потом голос Василия произнёс:

— Чтоб мне лопнуть — смотрит. Ну, мать, напугала.

— Какая же я мать? — слабо возразила Лера. — Я девочка.

— Прости, — сказал он, поцеловал в щёчку, убрал со лба щекочущие волосы. — Как себя чувствуешь?

— Перед глазами плывёт, — ответила она. — Наверное, Рэм с дозировкой переборщил.

— Много не мало, — рассудительно произнёс Иеремия, который находился где-то сбоку. — Если сразу не окочурилась, значит выживешь.

— Спасибо, утешил, — вздохнула она. — Слово-то какое выбрал: «окочурилась». Вроде бы грамотный парень.

— Я нарочно, — признался Иеремия. — Чтобы переключилась и не думала о плохом.

— Психолог хренов, — проворчал Дергунов из левого угла, там, где стояло удобное кресло.

— Кто ещё тут? — спросила Лера.

— Я, — с готовностью отозвался Дергунов.

— Тебя я слышала.

— Ещё я, — сказал Иеремия старший. — Больше никого нету. А вот и Трезор. Ещё Трезор.

— Я градусник поставлю, — сказал Черемушкин. — Может, Мортимера вызвать?

— Нет, — немедленно возразил Иеремия младший. — Вы что, не понимаете? Возвращается то, что было утрачено, на это, батеньки, время нужно.

Иеремия старший хохотнул. Именно так, с «батеньками», он бы и сказал, но слышать это от пацана — увольте. Никак не мог привыкнуть, что малец — это он сам, относился к нему, как к младшему братику.

Стуча когтями по паркету, подошёл Трезор, задышал в ухо, лизнул в щеку.

Все собрались, все, все, все, как вокруг больной.

— Можете расходиться, — сказала Лера. — Я хочу спать…

Рано утром, стараясь не дышать, на цыпочках подошёл Черемушкин, оттопырив ухо, начал прислушиваться. Это было так смешно, что Лера захихикала.

— Как глаза? — спросил он.

Она вытаращилась, поморгала, потом сказала:

— Уже лучше, но с работой пока подожду. Предупреди Олега Павловича.

— Если спросит, — отозвался Черемушкин. — А специально не буду…

Где-то в девять утра, когда Черемушкин с Дергуновым, переговариваясь, ушли на работу, в дверь всунулся Иеремия младший и сказал:

— Ты спишь? Есть разговор.

— Давай, — отозвалась она, поворачиваясь к нему.

Он придвинул стул к кровати, сел.

— Я знаю — Мортимер тебе обо всем сказал, — произнёс он. — Поэтому для тебя не секрет, что жить ты можешь только в Знаменске. Как и я, только у меня никогда не было души. Я не божеское создание, искусственное, гомункулус. Слушай и не перебивай. Твоя душа ушла, но недалеко, и вот этот порошок, надеюсь, вернул её на место. В любой момент можешь уехать из Знаменска.

— Не наговаривай на себя, — сказала Лера. — Ну, какой ты гомункулус? Гомункулус — это коротышка из реторты, поганый злюка, человеконенавистник, а ты хороший парень. Порошка не пожалел. Сейчас я расплачусь.

По щеке её поползла слеза.

— Эй — эй, — насторожился он. — Ты это брось. Ты на жалость не бери. Я про себя всё знаю, мне древний человек рассказал. И про порошок, и про прошлое, и про Серафимов, так что не надо мне тут.

— Ладно, — сказала она, вытирая слезинку. — Что за древний человек?

— Должен же кто-то знать, — пробормотал он. — Дело было так…

Иеремия работал тогда на заводе, и ни о какой трансформации речи не было, потому что он был на хорошем счету. Память о прошлом напрочь отшибло, а настоящее начиналось с того, что он работал на подземном заводе и был далеко не последним. Довольно скоро от конвейера его перевели в бригадиры, потом сделали начальником участка.

Однажды он проснулся с новым знанием — бродильное дело, так это называлось. Откуда берётся новое знание, никто не знал, но это был знак, что ты чувак не простой, начальство приметило твои старания и собирается тебя повысить. Насчёт своего повышения, то есть куда, он тоже знал — во вновь открытую Галерею.

Но эта ночь была не так проста, также ему приснился древний человек, который объяснил, как его, древнего, найти. Это важно.

Сны для гомункулусов (будем их называть так) имели значимое значение, поскольку посылались крайне редко, и любое пожелание, идущее оттуда, воспринималось, как приказ. То есть, под козырёк. Но дело осложнялось тем, что древнего человека можно было найти, лишь перейдя жёлтую черту, а это категорически запрещалось, ибо за чертой действовало убийственное излучение.

Тем не менее, приказ есть приказ. На обеде Иеремия оправился не в столовую, а открыл дежурным ключом заднюю дверь и, пройдя мимо длинной череды специальных контейнеров, остановился перед этой магической чертой. Вот тут-то ретивое заколотилось, однако сразу возник извечный вопрос: если так страшна территория за чертой, то что мешает поставить здесь глухую стену? Нет, следи, чтобы никто не пересёк.

Вокруг никого не было, никто за ним не следил, боялись, наверное, лишний раз подходить к опасному месту.

Иеремия закрыл глаза и сделал шаг. И ничего не почувствовал, хотя грозный рубеж остался позади. Он побежал в темноту на слабый мерцающий огонёк, который возник сам по себе. Об этом огоньке предупреждал древний человек, значит сон был истинный. Пол был чистый, ровный, и Иеремия прибавил ходу, не хватало ещё опоздать с обеда.

Огонёк освещал закрытую дверь, не совсем обычную, деревянную или стальную, как всё было на заводе, а мягкую на ощупь, теплую, легко покалывающую пальцы, точно сквозь неё был пропущен слабый ток.

Глава 3. Древний человек

За дверью находилось большое и высокое хорошо освещённое помещение, уставленное непонятного назначения оборудованием весьма странного вида. Через секунду Иеремия понял, в чем странность: помещение предназначалось для великанов ростом под двадцать метров. Вот для них тут было самое то, всё по размерчику.

— Иеремия? — глухим низким голосом спросил кто-то пока невидимый. Непонятно было, откуда говорят.

Иеремия завертел головой и увидел, что из-за огромного черного пластикового шкафа выходит некто с вросшей в плечи головой, широченными плечами, одетый в полосатую разноцветную накидку, из-под которой торчат обросшие черными волосами босые смуглые ноги. В помещении было тепло, даже жарко, и чисто, поэтому можно было и босиком.

Через мгновение Иеремия увидел, что загорелое лицо незнакомца сплошь заросло бородой, доходящей до глаз, и что борода эта так широка, что напрочь скрывает шею.

— Почему не отвечаешь? — сказал человек. — Вижу, что Иеремия, но надо же отвечать, а то будто не я, а ты древний невоспитанный человек.

— Да, да, извините, — ответил Иеремия. — Он самый и есть. В смысле Иеремия.

— За воспитание двойка, — сказал человек, подходя и ощупывая его взглядом живых черных глаз. — Сразу к делу, потому как времени в обрез. Всё, что ты видишь, — широко повёл рукой, — осталось от Серафимов. Я называю это лабораторией, именно отсюда создавался Портал, Стеклянное море и прочее, что вошло в состав Объекта. Всё стандартно, всё отработано, но в один прекрасный миг происходит невероятное. Сбой ускорителя под Женевой вызывает сбой в ноосфере планеты, Объект выпадает в осадок в вашем измерении и обретает вещественность. Ты, Иеремия, и тебе подобные также обретаете вещественность, но поскольку до статуса существ доведены не были, то так и остаётесь лишёнными души полуфабрикатами, недосуществами. Скажите спасибо ученым из ЦЕРНа.

— А кем мы должны были стать? — спросил Иеремия.

— Вы должны были заменить существующее человечество, — ответил древний человек. — Нынешнее потеряло доверие Высших Сил.

— Стало быть, земляне, сами не зная того, нечаянно спасли себя? — сказал Иеремия.

— Да, на данном этапе, — древний человек почесал бороду и смачно зевнул. — Устал, как собака.

— Зачем вызывали? — спросил Иеремия. — Если кто узнает — мне крышка.

— Тебе разве не интересно? — усмехнулся древний. — Когда вернутся Серафимы, они всё исправят, и ты будешь полноценным человеком.

— Что же не вернулись?

— Миленький, я не Бог, — ответил древний. — Наверное, держат отчет, почему их техника отказала от комариного писка. Откреститься трудно, братишка, всё-таки масштабы несоизмеримые. А позвал я тебя потому, что ты единственный, способный на контакт. Набери из этой коробки порошка, он понадобится одному человеку, какому — поймешь позже. Порошок этот — эманация Серафимов, способный воссоединять разъединенные душу и тело.

Иеремия соорудил из листа бумаги большой кулек и занес его над коробкой.

— Нет, нет, немножко, — остановил его древний. — Чтобы можно было спрятать. И заверни в полиэтилен, хоть какая-то защита.

— Запашок, однако, — заметил Иеремия, насыпая порошок в маленький кулёчек. — Это точно от Серафимов?

— Не сомневайся, — успокоил его древний. — Всё, что от Серафимов — большущая ценность. Пожелаешь исцеление — тут же излечишься, попросишь золота — озолотишься.

— Ладно, — произнес Иеремия, заворачивая кулёчек в полиэтиленовый пакетик и пряча пакетик в карман. — Скажите напоследок, мил человек, как вы здесь оказались и почему вас зовут так странно?

— Здесь я, чтобы передать тебе порошок, — ответил древний. — Другой возможности не будет. Передашь его тому, кто подойдет к клетке, ты этого человека узнаешь. Кто я — неважно, может древний человек, а может слесарь-сантехник. Поверь мне — она славная.

— Кто она? — спросил Иеремия, поглядывая на часы, потому что пора уже было уносить ноги, обед заканчивался. — И что за клетка?

— Иди, — сказал древний человек. — Когда вернешься на свой участок, всё будешь знать.

И действительно, когда Иеремия вернулся на свой участок, он знал ответы на свои вопросы. И то, что древний человек хоть и древний, но вовсе не человек, а ангел-хранитель этой самой славной девушки, и что желтая черта — рубеж между разными измерениями, в котором имеются незатянувшиеся разрывы. Попадешь в такой — неизвестно где потом объявишься, скорее всего — вообще нигде, а назад дороги нет. И что для него, Иеремии, ангел специально создал временной коридор между разрывом и лабораторией Серафимов. И что девушку эту зовут Лера…

— Спасибо, Рэм, — выслушав его, сказала Лера. — Ты очень рисковал.

— Зато после этого я стал толстый, сильный и тяжёлый, как слон, — сказал он. — Даже после трансформации я был сильный и тяжёлый, на двоих хватило бы. На нас двоих и хватило.

— Грустно, грустно, — произнесла она. — Значит, все мы обречены.

— Как ни странно, но есть надежда, — сказал он. — Я с твоим милым ангелом порой переговариваюсь. Во сне, разумеется. Единственное преимущество, которого у вас нет. Так вот, Олег Павлович Мортимер воскресил систему, которая сделала Объект недоступной для внешних воздействий. Знаменск теперь замкнутая структура, хоть в Космос посылай.

— А приращение земель, о котором говорит тот же Мортимер? — спросила Лера.

— Новые земли немедленно входят в состав замкнутой структуры, — ответил Иеремия. — Вам ничего не грозит.

— Ура, — сказала Лера. — А тебе?

— В следующем сеансе я обязательно спрошу, — печально улыбнулся мальчик…

У Черемушкина до сих пор не было кабинета. С одной стороны это было хорошо — никто не проследит, что ты опоздал на работу, с другой плохо — мыкаешься, как дурак, с объекта на объект, либо сидишь в машине, ждешь звонка.

Обычно, если не была назначена встреча, он парковался в скверике у здания администрации, в тенечке, и ждал звонка, либо сам звонил кому-нибудь. Коммуникатор был служебный, то есть бесплатный, а связь хоть с Москвой, хоть с Нью-Йорком бесперебойная и высшего качества. Коммуникатор этот имел ещё функцию трекфона, то есть руководство на экране своего монитора всегда видело, где в данный момент обитает начальник без кабинета Черемушкин.

Едва Черемушкин успел припарковаться, заработал коммуникатор.

— Поднимайтесь наверх, дружочек, — сказал Мортимер. — Есть разговор.

И отключился.

Голос у него был игривый, с ехидцей, что не предвещало ничего хорошего, но когда Черемушкин поднялся к нему, оказалось, что всё не так плохо.

Мортимер в белоснежной рубашке с закатанными рукавами и черных безукоризненно отутюженных брюках расхаживал по толстому зеленому ковру, что-то говорил, а когда Черемушкин вошел, скосился на него, наклонив голову, и сказал:

— А вот и наш Василий Артемьевич.

— Лерочкин муж, — уточнил из кресла кто-то пока невидимый, ибо кресло стояло за кадкой с фикусом.

— Именно, — подтвердил Мортимер. — Василий Артемьевич, познакомься с Зиновием Захаровичем Тарнеголетом.

Глава 4. Разбалансировка

Тарнеголет встал из кресла, схватил руку Черемушкина обеими руками и яростно потряс. Сам сделался красный, седые волосы на голове затряслись, но видно было — рад. Чему, собственно?

— Рад видеть Лерочкиного мужа, — сказал Тарнеголет, будто услышав. — Мне всё больше и больше нравится этот симпатичный город.

Он чуточку картавил, глаза его оба сразу смотрели на кончик большого красного носа, при этом он заразительно улыбался, показывая крупные желтые зубы. На голове черт-те что, одет в серый жеваный пиджак из секонд-хэнда. Вот тебе и миллиардер. Но при этом отчего-то хотелось так же скалиться в ответ и говорить приятное, доброе.

— Э-э, — сказал Черемушкин. — Э-э.

— Всё, господа, разлепляйтесь, — велел Мортимер. — Идем смотреть кабинет Лерочкиного мужа.

Тарнеголет ослабил хватку, она у него была мертвая, и Черемушкин, приятно улыбаясь, выдернул руку…

Кабинет был на четвертом этаже рядом с кабинетом Семендяева. Ранее он принадлежал заму по чрезвычайным ситуациям.

— На чрезвычайку кидаете? — догадался Черемушкин.

— Ни в коем случае, — ответил Мортимер. — Ты, Василий Артемьевич, по-прежнему координатор. Очень ответственная и нужная должность. Заходим, заходим, товарищи, нечего в коридоре толпиться.

Зашли. Кабинет был с футбольное поле.

— Раньше, вроде, меньше был, — сказал Черемушкин.

— Оптическая иллюзия, — ответил Мортимер. — Нравится?

— Мебели бы сюда побольше, — сказал Черемушкин и пошёл вперед, к далекому и маленькому двухтумбовому столу, который сиротливо приютился у крохотного окна.

— Поменяйтесь с Берцем, — посоветовал Тарнеголет. — У него полно мебели, зато сам кабинетик с коммуналку. А здесь хорошо парашюты укладывать.

Мортимер повернулся к нему, посмотрел внимательно и спросил:

— Доводилось?

— Доводилось, — ответил Тарнеголет.

— Вот оно, Василий, старшее поколение, — патетически сказал Мортимер. — Всё испытало, всё повидало.

Дальняя стена, к которой направлялся Черемушкин, вдруг исчезла, вместо неё, очерченная прямоугольной рамкой, появилась серая безрадостная пустота, откуда потянуло какой-то дрянью. Внезапно и опасно наклонился пол.

Тарнеголет ухватился за Мортимера, повис на нем, тот набычился, раскорячился и остался на ногах, а вот Черемушкину схватиться было не за кого, его как былинку понесло к серому обрыву.

Мортимер крикнул что-то неразборчивое. Пол выровнялся, стена затянулась, Черемушкин на животе подъехал к двухтумбовому столу и остановился.

— Вы сказали планзейгер? — спросил Тарнеголет, отпуская Мортимера.

— Разве? — проворчал Мортимер.

— По-немецки, насколько я понимаю, это означает координатор, — произнес Тарнеголет, отряхивая левый свой лацкан, хотя тот в этом не нуждался.

— Ну да, — ответил Мортимер. — Это кабинет Василия Артемьевича, он у нас координатор. Именно это я и имел в виду.

— На одной шкатулке, — сказал Тарнеголет, усмехнувшись, — которую выцыганил у меня Гриша Берц, было написано как раз это слово. По-немецки, золотой вязью. Разобрать было трудно, потому что шкатулка побывала во многих руках, но я разобрал. Так что же на самом деле было в шкатулке? Меня разбирает любопытство.

— Видите ли, Зиновий Захарович, — ответил Мортимер. — В мире есть тайны, о которых нам, людям, лучше не знать. Даже если бы вы со своей дотошностью разобрали шкатулку до винтика, вы бы не нашли в ней ничего. Вы бы нипочем не догадались, которая из пылинок, пляшущих перед вами в солнечном луче, является носителем информации о могучей конструкции по имени Планзейгер. Так что не вините Гришу Берца за его цыганскую природу. Он действовал по моему приказу.

— Вы сказали: есть тайны, о которых нам, людям, лучше не знать, — произнес Тарнеголет. — Мне кажется, вы обмолвились. Вы хотели сказать: вам, людям.

Подошел Черемушкин и заявил: «При всём уважении к вам, Олег Павлович, я отказываюсь от этого кабинета. Я его боюсь».

— Стоп, стоп, стоп, — Мортимер поморщился. — Вы что — сговорились? Последние действия категорически отменяю.

Черемушкин почувствовал, что воздух вдруг сделался липким, влажным, а тело разбухшим, неповоротливым. Горло сдавило стальными тисками, ещё секунда, и он бы задохнулся, но тут Мортимер, кинув на него мимолетный взгляд, щелкнул пальцами.

Немедленно отпустило.

А вот Тарнеголет, багровый, разинувший в крике рот, начавший было поднимать правую руку, так и остался стоять в неестественной позе. Рот у него был чересчур широкий, как у сома, выбрит он был неважно, на краешке выпученного глаза проступила слезинка да так и застыла. Этакий неудачный снимок без всякой ретуши.

Между тем кабинет заволокло густым белым туманом.

— За мной не ходить, — предупредил невидимый Мортимер.

Открылась и тут же захлопнулась тайная дверь.

Долгих десять секунд Черемушкин простоял истуканом, чутко прислушиваясь к окружающему его безмолвию, не уловил ни звука и начал приставными шажками передвигаться в сторону предполагаемого выхода. Но почему-то наткнулся на застывшего Тарнеголета. Тот был страшен, багров, глядел пристально, точно видел насквозь. Однако ничего он не видел, просто смотрел перед собой и не дышал.

Черемушкин обошел скороспелого миллиардера, вновь, растопырив перед собой пальцы, побрел к выходу и вновь наткнулся на Зиновия Захаровича.

Мистика, Черемушкина начало трясти.

Клацнул замок, невидимый Мортимер сказал: «Что не стоится-то?», из тумана появилась черная рука, ухватила Черемушкина за шиворот. Миг, и он стоял перед Мортимером в огромном прекрасно освещённом помещении, сплошь заставленном какой-то хитрой аппаратурой серого цвета со множеством тускло мерцающих экранчиков, разноцветных кнопочек, ползунков, колесиков с ручками, чтобы удобнее крутить, и т. д., и т. п. Помещение было без конца, без края, а вот двери, в которую Мортимер втянул Черемушкин, как ни странно, нигде не было.

— Что это? — немедленно спросил Черемушкин, глядя на бесчисленные серые стойки.

— Это Планзейгер, — охотно ответил Мортимер, переходя от стойки к стойке и совершая длинными черными пальцами различные операции. — На самом деле он вовсе не такой, но мне с моим человеческим телом в таком виде он наиболее удобен. Разбалансировка, дружище. Всего лишь навсего.

— Всего лишь навсего? — переспросил Черемушкин. — Я чуть с четвертого этажа не сверзился. Всего лишь навсего.

— Но ведь не сверзился же, — возразил Мортимер, переходя к очередной стойке. — Экий ты, брат, привередливый.

Весело посмотрел на Черемушкина и добавил:

— Больше не повторится.

— А в чем причина? — нудно спросил Черемушкин. — Надобно бы найти причину.

Мортимер поскучнел и сказал без всякого выражения:

— Причина как всегда о двух рогах и при хвосте. Воняет серой. Самое главное, что причина эта никогда не спит, хуже фашиста, в постоянном бдении. Надобно нам, Василий, нашего координатора настроить почётче, чтобы давил заразу в зародыше. Мало ли что. Не век же куковать в Солнечной системе, которую облюбовал папа Сатана. В другой системе такого папы нет, но там обязательно объявится другой разносчик. И там вирусы могут быть позабористее…. А теперь передвинемся-ка мы на полчаса назад.

Глава 5. Дежавю

Кабинет был на четвертом этаже рядом с кабинетом Семендяева. Ранее он принадлежал заму по чрезвычайным ситуациям.

— На чрезвычайку кидаете? — догадался Черемушкин.

— Ни в коем случае, — ответил Мортимер. — Ты, Василий Артемьевич, по-прежнему координатор. Очень ответственная и нужная должность. Заходим, заходим, товарищи, нечего в коридоре толпиться.

Зашли. Кабинет был с футбольное поле.

— Раньше, вроде, меньше был, — сказал Черемушкин.

— Оптическая иллюзия, — ответил Мортимер. — Нравится?

— Мебели бы сюда побольше, — сказал Черемушкин.

— Поменяйтесь с Берцем, — посоветовал Тарнеголет. — У него полно мебели, зато сам кабинетик с коммуналку.

«Постойте-ка, — подумал Черемушкин. — Это уже, вроде, было. Сейчас Тарнеголет про парашюты скажет».

Тарнеголет и в самом деле сказал про парашюты, после чего воззрился на Черемушкина.

— Мебель не проблема, — отозвался Мортимер и неожиданно спросил: — Вам знаком эффект дежавю?

Тарнеголет с Черемушкиным переглянулись.

— Впрочем, неважно, — сказал Мортимер. — Как пришло, так и уйдет. Ты бы, Василий Артемьевич, пригласил, что ли, в гости-то. Зиновий Захарович по Лере соскучился.

Черемушкин захлопал глазами, не зная, что ответить. И так полон дом гостей, да таких, о которых Мортимеру не нужно бы знать.

— Значит, договорились, сегодня вечером, — сказал Мортимер. — Леру с ужином не напрягай, принесём с собой. И не темни, про Брызгаловых всё знаю. С младшим нужно поговорить. Дергунову скажи, чтобы не вздумал прятаться, за столом всем места хватит…

Модуль пришельцев всё так же лежал у скалы, обрастая травою и мхом. Биороботы демонтировали и увезли в лабораторию бортовую электронику и вооружение, так что теперь это была обыкновенная безобидная железяка, которой оставалось только ржаветь. Но Старожил думал иначе, потому что подслушал беседу разнорабочих Лау и Линба, бывших демиургов, которые, побросав грабли, валялись под тенистой липой, отдыхали.

— Добраться б до корабля, — сказал Лау.

— И что? — спросил Линб.

— Бак-Муар, — понизив голос, ответил Лау.

— Тихо ты, — прошипел Линб и, приподнявшись на локте, принялся озираться.

Сидевший в кустах Старожил превратился в камень, в пень, в маленький такой пень, но с большими ушами.

— Никого, — сказал Линб. — Его уж, поди, давно выбросили.

Снова лег, таращась на мельтешащую перед глазами листву.

— Думаю — вряд ли, — возразил Лау. — Он в тайнике с шифром. И это забыл, голова садовая?

— Сам голова садовая, — огрызнулся Линб. — Ты теперь не начальник, так что заткнись.

— Как дам в лоб, по-другому запоёшь, — пообещал Лау и добавил: — Шифр случаем не помнишь?

— Круг, вертикальная бесконечность, шестеренка, скошенный влево треугольник, горизонтальный эллипс, точка, — тут же ответил Линб. — Потом в обратном порядке.

— Где тайник — помнишь?

— Снизу от аптечки, — сказал Линб. — Остальные фальшивые.

Припасливый Старожил, у которого при себе всегда был клочок бумаги и огрызок карандаша, всё старательно записал.

— Круг, вертикальная бесконечность, — передразнил Лау. — Родной язык-то совсем забыл?

— Совсем, — согласился Линб. — Напрочь вышибли, ироды.

— И я забыл, — признался Лау. — Ну, ничего, вечерком за Бак-Муаром сгоняем, авось всё выправится.

«Шиш вам, — подумал Старожил, пряча бумажку и карандаш в карман. — Надо бы доложить, что память к этим злодеям возвращается».

Он ещё пять минут неподвижно просидел в укрытии, дожидаясь пока работяги вновь не возьмутся за свои грабли, потом крадучись выбрался из кустов и был таков…

Перекошенная набок пирамида всё так же стояла у скалы, люк был открыт нараспашку, его, похоже, заклинило. Внутри было темно, как в пещере, но Старожил умел видеть в темноте. Тайник он нашел не сразу, потому что начал поиски с рулевой рубки. Аптечек здесь было пять штук, и столько же ложных тайников, которые, естественно, не открывались.

Старожил облазил всё, пока не добрался до комнаты отдыха, и, о чудо, первый же тайник, всего их было три, немедленно открылся. Внутри лежало устройство, похожее на дистанционный пульт. Старожил вытащил его и почувствовал, что оборвал при этом какую-то ниточку. Пульт немузыкально запиликал, на нем загорелась и тревожно замигала пара красных лампочек.

В рулевой рубке что-то громыхнуло и принялось с душераздирающим стоном разламываться, пол под ногами мелко-мелко завибрировал, а сама пирамида, похоже, начала переворачиваться.

Старожил заторопился к выходу, ужом проскользнул сквозь узкий люк и побежал за скалу, понимая, что в любую секунду может рвануть. Ещё чуть-чуть, всё успел. Этот надоедливый писк, откуда он? Пищал пульт, о котором он впопыхах совсем забыл. Швырнул его туда, за угол, за скалу…

В тот же миг пирамида взорвалась. Полыхнуло так, что Старожил чуть не ослеп, хорошо, что вовремя закрыл глаза ладонями. Прижался к скале, чтобы не поранило летящими сверху обломками. Вот вляпался, так вляпался, чудом жив остался.

Там, где раньше стоял модуль, что-то не умолкая шипело. Старожил выглянул из-за угла и увидел устремленный в яркое синее небо огненный луч. Как ни странно, небо оказалось не таким уж высоким, метров триста, не больше, и острый луч, который бил в одну точку, а точнее по одной неширокой площади, выжигал эту площадь до черноты, но выжечь окончательно никак не мог, небо вновь становилось ярко синим. Потом как-то внезапно луч потерял свой блеск, сделался бледным, вялым, широким и распался этаким многолепестковым цветком. Шипение прекратилось…

Именно в тот момент, когда луч ударил в находящееся на трехсотметровой высоте защитное поле, произошел сбой в системе, и кабинет Черемушкина едва не засосало в параллельное техпространство, куда Планзейгер перемещал отходы производства. Хорошо — рядом оказался Мортимер.

И ещё кое-что случилось в это же время, гораздо более мелкое, чем сбой Планзейгера, а потому никем не замеченное. Пробирка, в которой содержался мелкий демон, тот самый вредитель из Балчуга, майор тринадцатого полка, от толчка упала вместе со штативом на пол. Разбиться не разбилась, потому что была из танталового стекла, а вот пробка с защитной печатью Соломона из неё выскочила. Вместе с ней наружу выскочил гаденыш. Часа два он бился над тем, чтобы водрузить штатив обратно на полку, вторую сверху, потом пролез в замочную скважину и был таков.

В силу занятости Архаим его не хватился, да и был бы не занят — всё равно не хватился бы. Мелкий демон был ему не интересен.

А тот полетал, полетал по Знаменску, преодолеть силовое поле Планзейгера естественно не смог и осел в номере Тарнеголета, ничем себя не проявляя. Почему Тарнеголета — потому что тот был не местный и когда-то да должен был из Знаменска уехать. Вместе с затерявшимся в складках его одежды мелким бесом. Однако всё сложилось не так, но об этом позже…

Старожил был разочарован. Все старания насмарку, а нервишек потрепало изрядно, да вот ещё исподнее как бы не пришлось стирать, оно со страху-то всякое случается.

На месте модуля остались только курящиеся головешки, разнокалиберные обломки и рваные ошметки раскидало метров на пятьдесят в округе. Бесславно сгинул и этот, как его, Бак-Муар. Интересно, для чего он был нужен и как мог помочь пришельцам-разнорабочим?

Чу, кто-то идет! Старожил пригнулся и шмыгнул в ближайшие кусты. Притих там на корточках, чувствуя под стоптанным ботинком, под тонюсенькой подошвой, какое-то неудобство, какой-то корень или камень. Убрал ногу на ровное место, глядь — а это вовсе не камень. Бак-Муар, чтоб ему лопнуть. Видимо, взрывной волной откинуло прямо сюда, век бы потом не найти. Лежит, понимаешь, без звука, ни одна кнопка не горит.

— Сам по себе не мог, — сказал кто-то, Старожил узнал голос Лау.

— Точно тебе говорю — подслушивал кто-то, — отозвался Линб.

— Вытащил неаккуратно и поставил устройство на самоподрыв, — сказал Лау. — А мы-то, дураки: круг, вертикальная бесконечность. Устроили ликбез.

Глава 6. Бак-Муар

— Это был не самоподрыв, — возразил Линб. — Прежде чем подорваться, модуль передавал сигнал о местонахождении. Но что-то мешало.

— Защитный купол, — произнес Лау. — Отсюда, брат, так просто не удерешь. С другой стороны, Бак-Муар цел и невредим. Нужно вычислить, кто этот прохиндей, а может и не нужно. У меня подозрение, что это…

Дальше было не слышно, имя прохиндея Лау прошептал Линбу на ухо, но Старожил нутром почувствовал, что разговор о нём. И не ошибся.

— Он где-то здесь, — сказал Линб и громко провозгласил: — Старожил, подлая твоя душонка, отдай прибор подобру-поздорову, иначе ноги выдернем, спички вставим. Замучаем гада. Я знаю, ты щекотки боишься, защекочем.

«Господи, — тихонечко, про себя, но истово взмолился Старожил. — Помоги, Господи, пронеси эту напасть. Лучше я эту штуку отдам Мортимеру, сам-то я не знаю, что с нею делать. Помилуй, Господи, сделай так, чтобы они ушли».

— Постой-ка, — сказал Лау. — Они, помнится, от нас в пещере прятались. Вон она, пещера, в скале. Он там.

Пришельцы прошли совсем рядом, в каких-то двух шагах.

Когда они скрылись в пещере, Старожил выскочил из кустов и порскнул в сторону конторы, но как ни быстро он мчался, а услышал вскоре, что сзади его догоняют. Коварные демиурги, к которым семимильными шагами возвращалась память, перехитрили его, обштопали, точно мальчонку, спровоцировали покинуть надёжное убежище. Вовсе они не шли в пещеру, а сделали вид.

— Чтоб вам пусто было, — выкрикнул Старожил и рухнул, как подрубленный, от ловкой подножки длинноногого Лау.

Технология Бак-Муар делала всякого посвящённого демиурга бессмертным. Матрица посвящённого хранились в секретном банке Космического Содружества, а в случае сопряжённой с риском для жизни операции дублировалась в памяти специального прибора, того самого, который пытался умыкнуть глупый Старожил.

Старожилу он был совсем ни к чему, поскольку доступом к прибору служила контрольная запись в его, прибора, памяти. Даже Мортимер при всей своей технической подкованности не смог бы им воспользоваться. Только демиург, так сказать оригинал.

Связав Старожила его же рубахой и штанами, демиурги приступили к лечению Бак-Муаром и весьма быстро восстановились, но только не внешне. Это было ни к чему, оставили биотела, подаренные им Мортимером, добавив заложенные в приборе функции мимикрии, что, согласитесь, всегда пригодится на чужой планете. Мимикрия мимикрии рознь, бывает и овца в волчьей шкуре, но в случае с демиургами важны были не столько подражание цвету и форме окружающих предметов, сколько навязывание узнаваемости, сильнейший гипноз. Вплоть до исчезновения, хотя сам демиург преспокойно оставался на месте.

Жаль, не было времени воспользоваться Бак-Муаром в модуле, атака Небироса, оседлавшего Самаэля, была молниеносной.

Естественно, возник вопрос насчёт Старожила, вечная дилемма: казнить нельзя помиловать. Утопить? Как-то негуманно, плохой пример для низшей цивилизации. Спрятать в пещере? Могут не найти, опять же помрёт, а если найдут — обязательно проболтается. Только и оставалось — стереть память о самих себе, будто их, демиургов, в жизни Старожила не было. Драгоценный прибор и это умел. Демиурги не подозревали, что точно то же самое Мортимер в данный момент проделывает с Тарнеголетом и Черемушкиным. Без всякого Бак-Муара.

Обработав Старожила прибором, они развязали его и отступили в сторону, растворились в окружающем, хотя никуда не уходили. Интересно было проверить на проницательном дураке, как работает мимикрия.

Вскоре Старожил пришел в себя, поозирался с глупым видом, наткнулся взглядом на свою одежду, сказал: «Кажись, моё». Принялся, покряхтывая и попукивая, одеваться. Линб хихикнул.

— Кто здесь? — вертя большой головой, забеспокоился Старожил. — От меня не спрячешься, лучше выходи подобру-поздорову. Чтоб живо…. Постой-ка, постой-ка, кажись, кто-то идёт.

Тут и демиурги услышали треск ветвей и многочисленные приглушенные голоса.

— До свиданья, мама, — пробормотал Старожил слова из когда-то услышанной и напрочь забытой песни.

Потрусил к верной пещере, понимая, что так оно вернее, что в лесу обязательно на кого-нибудь наткнёшься. Одного только он не мог взять в толк: откуда в нём это странное беспокойство? То ли кого-то нужно догнать, то ли задать тягу самому. То ли, понимаешь, ты шапку украл, то ли у тебя украли.

Демиурги остались на месте. Вскоре мимо них, переговариваясь, прошла толпа одетых в зеленые комбинезоны людей, именно людей, не биороботов, биороботы не были приучены общаться друг с другом вслух, у них были другие средства связи. Пятеро отделились от толпы и направились прямиком к пещере, в которой недавно скрылся Старожил, прочие, шаря глазами по земле, будто что-то отыскивая, принялись огибать скалу…

С пухлой сумкой наперевес, груженной семенами, Коробченко вышла из конторы и направилась по асфальтированной дорожке в сторону плантации. Нести семена и тем более высаживать их было не её делом, это было делом разнорабочих, которых часа два уже она никак не могла разыскать. Поэтому Коробченко про себя ругалась.

Странное дело, в душе она чувствовала к этим туповатым работягам необъяснимую симпатию, а ведь они ей были никто, совершенно посторонние люди, к тому же ленивые. Хуже нет ленивых тупых подчинённых. Ба, да вот они, родимые.

Демиурги валялись на полянке, умаялись, бедняги, граблями махать.

— А ну-ка, — вскричала Коробченко, насупив брови. — Встать, смирно, ползком сюда.

Тут же, вот ведь совпало, из бокового окна конторы выглянул Дергунов и гаркнул:

— Вы, оба, немедленно ко мне…

Через пять минут розовый лимузин умчал усыпленных демиургов в лабораторию Мортимера. Туда же совсем скоро доставили распаренного и раззадоренного Старожила…

У Старожила Мортимер обнаружил фиксационную амнезию, то есть отсутствие памяти на недавние события, что вполне объяснялось его возрастом, поэтому допрос с пристрастием насчет модуля и исполнительного устройства исключался. Старожил был отпущен. С демиургами всё оказалось сложнее.

Своё пребывание в месте взрыва модуля они отрицали, про исполнительное устройство (Бак-Муар) ничего не знали.

Внешне они не изменились, зато приборы показали, что внутренние органы вполне развились и заняли объем, соответствующий человеческому, то есть функционировали по полной программе. Наипаче это касалось головного мозга, который не просто увеличился, но и обзавелся большим количеством извилин, просто непомерно большим. Особенно же Мортимера озадачило то, что у демиургов сама собой возникла и развилась лимбическая система, то самое древнее филогенетическое образование, которое присуще сапиенсу, но никак не биотелу. М-да, загадочка.

Доступ к лимбической системе был заблокирован, что исключало применение скальпеля-сканера прежних хозяев Объекта. А стало быть, невозможно было определить, в каком состоянии находится внедренная в биотело частичка демиурговской души.

«Бак-Муар, — сказал себе охочий до всяческих технических новинок Мортимер. — Некое исполнительное устройство, которое ни с того, ни с сего четко прописалось в астрале. Только что его не было, и вдруг возникло. Место земного нахождения не обозначено. Где было раньше и куда, спрашивается, подевалось? В нём всё дело, в нём, родимом».

То же, кстати, подтверждал и Планзейгер.

Мортимер применил к демиургам сильнейшее внушение, которое смогло бы разговорить любого, но нет, ничего про Бак-Муар не знали. Уж и вялые были, и еле языком шевелили, и глаза под лоб закатывали, нет, ни в какую.

Так и пришлось отпустить.

Глава 7. Там другие измерения

Мортимер с Тарнеголетом пришли в семь вечера. На входе их поджидал здоровенный, с телёнка, Трезор, который не поленился выйти из своей Vip-будки. Он не рычал, не скалил зубы, просто стоял поперёк брусчатой дорожки. Попробуй, мол, обойти.

— Ничего себе лошадь, — сказал Тарнеголет, держась за Мортимером.

Мортимер свистнул, похлопал себя по колену.

Трезор сорвался с места, подскакал, как конь, и, хлеща по бокам длинным хвостом, встал во весь рост, опершись передними лапами на плечи Мортимера. Лизнул в нос, потянулся к Тарнеголету, но тот загородился руками.

— Хороший мальчик, — сказал Мортимер, похлопав кобеля по мощной шее. — Давай, веди к дому.

— Трезор, — сказала Лера, выходя на веранду. — Марш в конуру, не пугай дорогих гостей.

Трезор виновато поплелся в свою будку, а Лера пошла к ним навстречу, приговаривая: «Кого я вижу. Такие люди и без охраны»…

Стол был накрыт по полной программе, так, чтобы ломился, в три этажа. Легче сказать чего там не было. К примеру, не было запеченной в вине страусиной печени со свининой, да волованов с креветками, остальное всё было. Накрыт он был на первом этаже, в гостиной, напротив распахнутых настежь дверей, чтобы обдувало вечерним холодком.

Сказав гостям, чтобы садились за стол, Лера ушла на кухню, и тут же, затягивая галстук на шее, из внутренних покоев вышел Черемушкин.

— Я же просил Леру с ужином не напрягать, принесём с собой, — сказал ему Мортимер, имеющий при себе тощенький пакет, судя по всему пустой.

— Не обедняем, — улыбаясь, хозяйственно ответил Черемушкин. — Холодильник всегда набит под завязку. Странный какой-то холодильник, едим в три горла, ничего не покупаем, а он полон. Может, я чего-то не понимаю?

— Техника будущего, — туманно произнес Мортимер. — Нанотехнологии, понимаешь, биоинженерия…. Да вот, кстати, из той же серии: скатерть-самобранка.

Вынул из пакета сложенную изнанкой наружу невзрачную клеёнчатую скатерку. Изнанка была в пятнах, не мешало бы отдать в химчистку. Протянул вышедшей с кухни Лере.

— Что же вы стоите? — сказала она, машинально взяв скатерть, и крикнула: — Лёша, братцы Брызгаловы, прошу к столу.

Посмотрела на грязноватую скатерть, перевела непонимающий взгляд на Мортимера, спросила: — Это постирать?

— Ни в коем случае, — ответил Мортимер, садясь на ближайший стул. Тарнеголет тут же устроился рядом. — Кто же стирает раритет, музейную редкость? Этому предмету, дорогая моя, не одна тысяча лет, она настолько уникальна, что даже фигурирует в народных сказках. Поверьте, достать её оказалось невероятно трудно, уж очень велик спрос. Многие правители хотели бы иметь такую, многие толстосумы, у которых миллиарды, но за деньги эту реликвию не купишь.

— Стало быть, эту скатерть-самобранку разворачиваешь, заказываешь, что нужно и сколько нужно, ешь, пьешь, потом заворачиваешь в неё же грязную посуду и объедки и всё исчезает, — стараясь не засмеяться, сказал Черемушкин. — Так?

— Если вам не нужно, я возьму с удовольствием, — вмешался Тарнеголет и повернулся к Мортимеру. — Это ведь подарок, то есть даром?

— Вот спасибо, Олег Павлович, — сказала Лера, пряча самобранку за спину. — Мы ваши вечные должники.

Мортимер согласно кивнул. Да, вечные должники.

По лестнице затопали быстрые ноги, вниз спускались Дергунов и «братья» Брызгаловы, незадолго до прибытия гостей истово помогающие Лере накрывать стол, потом стреканувшие в свои комнаты переодеваться…

Тарнеголет, любящий вкусно поесть, ни в чем себе не отказывал, а вот Мортимер ел мало, что-то нашептывал сидящей рядом Лере и подмигивал наблюдающему за ним Черемушкину, который никак не успевал отвести глаза. Постоянно ловил на шпионстве.

Где-то около восьми Мортимер сделал знак младшему Иеремии, чтобы тот следовал за ним, и вышел во двор. Солнце стояло высоко и не было никакого намека, что уже вечер. Этакий теплый, полный свежего воздуха летний вечер, в то время как вокруг Знаменска стоял стылый иззябший от ледяного дождя лес, а в том же Тамбове дневная температура плясала от двух до семи градусов и никакого тебе солнышка.

Мортимер устроился на лавочке в затянутой лианами беседке, Иеремия сел рядом.

— Ну, как жизнь? — весело спросил Мортимер.

— Я думал — вы будете ругаться, — ответил мальчик.

— С чего вдруг? — сказал Мортимер. — Ты мне поставил на ноги Леру, а я буду ругаться. Шалишь, брат. Напротив, похвалю.

— Спасибо, Ваша Светлость, — прошептал Иеремия.

— А теперь расскажи, как тебе это удалось, — произнес Мортимер. — Почему я не знаю?

— Пощадите, Господин, — понурив голову, пролепетал Иеремия.

— Тогда молчи и не мешай, — строго сказал Мортимер и закрыл глаза.

Тотчас у Иеремии зашумело в голове, окружающее подернулось белой пеленой, он часто-часто заморгал, не помогло. Зачесался лоб, почесал, зазудели уши, он начал их тереть ладошками.

— Не вертись, — приструнил Мортимер.

Иеремия опустил руки, послушно замер. Через секунду он уже клевал носом.

— Ну вот, — услышал он и проснулся.

— Молодец, мы с тобой сработаемся, — продолжил Мортимер. — Совсем не мешал…. За желтой чертой я бывал, там ничего нету кроме посторонних шумов, этаких невнятных наводок, побочных излучений, так сказать. Но обращённые почему-то от этих шумов гибнут. Не все, конечно, процентов сорок.

— Надо было кирпичами заложить, — хрипло со сна произнес Иеремия.

— Всё бы тебе, умнику, кирпичами заложить, — улыбнулся Мортимер и, понизив голос, таинственно продолжил: — Было указание сверху, что один из обращённых получит за желтой чертой ценную информацию. Никто не знал, кто это будет. Понял?

— Шутите, — догадался Иеремия.

— Да, брат, — Мортимер сладко, с хрустом, потянулся. — Чтобы попасть в святая святых Объекта, нужна помощь ангела. Там другие измерения, нам, грешным, недоступные.

Протянул Иеремии руку, крепко стиснул детскую ладошку и сказал:

— Поможешь туда попасть? Позарез нужно.

— Разве от меня зависит? — ответил Иеремия сокрушенно. — Я бы рад.

— Пойми, позарез! В накладе не останусь, ты знаешь мои возможности.

— Нужно, чтобы приснился ангел, — уныло сказал Иеремия. — Нужно ему объяснить, что вам, Господин, требуется попасть в лабораторию. Во сне, сами знаете, это нереально, там уж что приснится, то и приснится, своей воли нету.

— А вот это, брат, моя забота, — произнес Мортимер. Чувствовалось, что уже обдумывает предстоящую проблему. — Я тебя с твоего согласия заберу с собой, в лабораторию. Спать будешь по-королевски. А завтра верну. И ещё: если получится, награжу. Согласен?

Иеремия кивнул.

— Вот и ладненько, — произнес Мортимер. — Скажи Лёше Дергунову, чтобы вышел.

Глава 8. Оставляем мальчика

Дергунов не заставил себя долго ждать. Был, правда, немного настороже, но всем видом показывал, что готов исполнить любое приказание. Исполнительность, так сказать, без раболепства. Услужливость без лизоблюдства. Сознание того, что далеко не шавка. И Мортимер это сразу увидел, но подтрунивать не стал.

Показал на лавку — давай, мол, садись.

Спросил скучающе:

— Демиурги надолго исчезали?

Дергунов весь напрягся, но быстро вспомнил, о ком речь, и ответил с облегчением:

— Часа на полтора, на два.

— Кто за них в ответе? — продолжал спрашивать Мортимер.

— Эта, Коробченко.

— А ты?

— Ну и я.

— Смотри, Алексей, — строго сказал Мортимер. — Следи за ними в оба, и если что — сразу оповещай. Понял?

— Понял, — честно глядя в глаза, отчеканил Дергунов.

— Но я тебя позвал не за этим, — совсем уже по-другому, дружелюбно сказал Мортимер. — Мне кажется: негоже тебе, начальнику подразделения, ютиться по чужим избам.

Дергунов согласно и истово закивал.

— Выбирай то, что не занято, — Мортимер широко повёл окрест рукой. — Нынче раздача слонов.

— Да вот эта, рядышком, подойдет, — показал Дергунов пальцем.

— Эту я уже обещал Тарнеголету, — сказал Мортимер. — А вот следующая будет твоя. Держи ключи. Завтра зайдешь в паспортный стол, оформишься. У нас всё чин чинарём, всё прошнуровано и пронумеровано.

Вместе пошли в дом, Дергунов всё норовил уступить дорогу, а Мортимер делал вид, что не замечает этого. Брызгаловых в гостиной уже не было, старший почувствовал себя неважно, вместе с младшим ушел к себе.

Посидев немного за столом и не притронувшись ни к одной закуске, Мортимер попросил Леру показать внутренние покои. Тарнеголет начал навязывать своё общество, но Мортимер жестом остановил его. Это, мол, ненадолго.

Лера шла впереди и болтала без умолку, а Мортимер держался сзади и наблюдал за нею. Наконец, она повернулась и спросила: «Ну, как?»

— Чудесно, — ответил он. — Мальчишка молодец. Я бы так не смог.

— Много им осталось? — грустно спросила она.

— За них не волнуйся, — сказал Мортимер. — Я умею быть благодарным…

В девять вечера Мортимер вызвал машину, а сам направился наверх за младшим Иеремией.

Свет в комнате был выключен, Мортимер включил. Мальчик, уставившись в потолок, лежал на своей кровати, старший, накрывшись простыней с головой, на своей.

— Ты как? — спросил Мортимер.

— Нормально, — вяло ответил мальчик.

— Поехали.

У ворот их ждал розовый лимузин. Мортимер сел рядом с Саврасовым, Иеремия вместе с Тарнеголетом облюбовали следующее сиденье. Едва машина тронулась, Иеремию начало колотить. Тарнеголет поначалу делал вид, что ничего не происходит, потом сказал:

— Тебе холодно, мальчик?

— Н-нет, — стуча зубами, ответил Иеремия.

— А в чём тогда дело? О чём волнуешься?

— Боится, что я укушу, — сказал с переднего сиденья Мортимер. — Думает, что я везу его в больницу и сделаю укол. Уколов боится.

— А по виду такой храбрый мальчик, — добродушно произнес Тарнеголет. — Гляди-ка ты — уже приехали.

Действительно, лимузин остановился напротив центральной гостиницы, где Тарнеголету был выделен трёхкомнатный номер.

— Я слышал, ты здорово помог Лере, в связи с чем претерпел много опасностей, — сказал Тарнеголет. — Ты очень храбрый мальчик, поэтому прекрати лязгать зубами. Что такое, в конце концов? Сидит и лязгает. Не нервничай. Адью, господа.

Тарнеголет вышел, а Саврасов погнал лимузин к Порталу.

Иеремия застонал. Мортимер оглянулся на него, свернувшегося калачиком на сиденье, хлопнул себя ладонью по лбу, что это, мол, я раньше-то не догадался, и приказал Саврасову гнать обратно. Саврасов послушно развернул лимузин…

«Старею, — сказал себе Мортимер. — Всё же на поверхности. Стандартное расщепление личности, на которое наложилась трансформация».

Всё дело в трансформации. К Брызгалову применять её было нельзя, он побывал в лаборатории Серафимов, где по всей вероятности попал под воздействие какого-то поля. Скажем, пси-излучения, которое вызвало мутацию в его организме. Он приобрёл запредельную массу, граничащую с критической. А после насильственной трансформации, превратившей его в сверхтяжёлого мальчика, эта самая мутация вызвала ещё одну, уже спонтанную трансформацию. В результате из одного Иеремии получились два, с одной личностью на двоих, с одной памятью, с одним ощущением жизни.

Вот это уже похоже на правду, сказал себе Мортимер. Но кто же знал-то?… А дальше началось самое интересное. Долго так продолжаться не могло, и эта личность начала разделяться, разрываться: одному доставалось одно, другому другое. Младшему осталось знание о Лерином ангеле, старшему — навык в источниках питания, старший, так сказать, стал физиком, а младший лириком. То, что врачи диагностируют как «диссоциативное расстройство идентичности», тихо-мирно перестало существовать. Произошло это только что, на глазах у Тарнеголета, у Мортимера…

Лера с Василием хлопотали с тяжелым Иеремией-старшим, который свалился со своей кровати и бился на полу в конвульсиях. Им помогал прибежавший на шум Дергунов, но и втроем они ничего не могли сделать. Дергунов потихоньку ругался, ему не терпелось перебраться в новое жилище.

— Взял, да упал, — начала было Лера при виде вломившегося в комнату Мортимера, но тот не стал отвечать, а взвалил полуголого Иеремию на плечо и бегом поскакал вниз по лестнице…

Дальше всё делалось быстро. Дорога до лаборатории заняла секунд двадцать, на то лимузин и был спецмашиной, ожидающие их биороботы переместили обоих Иеремий на каталки и шустро перевезли в лифт, а оттуда, уже раздетых, в лабораторию и сразу на сдвинутые столы. Мортимер всадил каждому по уколу (Иеремии затихли), приладил к их головам присоски, включил аппаратуру. Понаблюдав за происходящим, сказал самому себе: «Оставляем мальчика», после чего накрыл столы колпаком и нажал зеленую кнопку на пульте управления. Над кнопкой имелась надпись «Коррекция». Вслед за этим подсел к монитору, на котором одному ему известными символами отображалось происходящее под колпаком, и положил тонкие гибкие пальцы на клавиатуру, время от времени безошибочно нажимая нужные клавиши.

Через четверть часа он оторвал глаза от монитора, сказал «Уф», вытер салфеткой мокрый лоб и нажал ещё одну кнопку, на сей раз красную «Стоп».

Открыл колпак. На одном столе лежал мальчик, на другом коричневое мумифицированное тело, в котором трудно было узнать Иеремию старшего. Однако это был он. Сняв с его головы присоски, Мортимер шевельнул бровью, два биоробота быстро завернули мумию в простыню и унесли.

Вскоре мальчик открыл глаза и тут же признался, что ему ничего не снилось.

— Бывает, — сказал Мортимер и улыбнулся. — Как себя чувствуешь?

— Учитель, я всё вспомнил, — отозвался Иеремия. — Всё, что начал забывать.

— Почему учитель? — спросил Мортимер, но видно было, что ему это понравилось.

— Простите, Господин, — мальчик сел, оглядываясь. — Это и есть ваша лаборатория?

— Одна из них, — сказал Мортимер. — Сейчас мы перейдем в другую и займемся делом. Каждый своим. Ты будешь спать, поскольку ночь на дворе, а я работать. Так поможешь?

Иеремия кивнул.

— Одень пижаму, — сказал Мортимер. — Как раз твой размер.

Глава 9. Тут, вообще-то, пылесос нужен

Этой комнатой, с минимумом приборов и, кстати, безэховой, Мортимер пользовался редко, а сейчас решил попробовать, уж больно удобная кровать тут стояла. Сам он во сне не нуждался, но если бы такая необходимость возникла, непременно спал бы здесь, отрезанный от внешних шумов и излучений.

Иеремия лег, уютно закутался в простыню и мгновенно уснул, а Мортимер устроился рядом в глубоком кресле и закрыл глаза. Через минуту он видел то, что мальчик видел во сне. Иеремия был очень целомудренный мальчик, и похотливые тётки, рассылаемые в детские сны коварными бесами, его не посещали. Увы, и ангелом не пахло.

И тогда Мортимер вошел в его подсознание, где хранилось всё, с чем Иеремия когда-то в своей жизни сталкивался. Весьма быстро нашел нужную запись, «включил» воспроизведение. Вот и ангел, который общался с Иеремией. Почувствовав чужое присутствие, ангел замолчал, вгляделся в темноту будущего, из которого за ним наблюдал Мортимер, и произнес:

— Ты кто, незнакомец? Хотя, постой, ты, кажется, тот самый Мортимер? Тот самый злодей?

Следует заметить, что ангела Мортимер видел не в привычном для нас целостном зрительном образе, а в дискретном виде, то есть непрерывно меняющимся, дробным, как бы состоящим из отдельных частей. Впрочем, Олега Павловича это не смущало.

— Не такой уж я злодей, — смиренно ответил он. — С вашего позволения, уважаемый, я потом вымараю этот наш разговор из сна?

— Извольте, уважаемый, — усмехнулся ангел. — Раз вы настаиваете, будем на «вы». Так отчего же вы не злодей, когда обращённые от вас стонут? Злодей и есть.

Ангел не выгнал его из сна, хотя мог бы сделать это запросто. И это было хорошо.

— Мне нравится этот мальчик, — сказал Мортимер. — Он спас Леру. Спас благодаря вам.

Ангел молчал.

— Иеремия уверен, что эманация ему бы не помогла, — продолжал Мортимер. — В чем дело? В раздвоении сущности?

— Теперь-то, когда он остался один, должно получиться, — ответил ангел.

— Значит, я смогу восстановить обращённых, — сказал Мортимер. — В своем нынешнем состоянии они обречены, их нужно адаптировать к земной среде. Если, конечно, вы мне поможете.

Изображение ангела ещё больше задергалось, потом всё пришло в прежнее состояние.

— Я проверил, — сказал он. — Во всех вероятностях будущего вы помогаете обращённым. Значит, я вам помог. А сами никак?

— Увы, обитель Серафимов для меня закрыта, — ответил Мортимер.

— Хорошо, — сказал ангел. — В данный момент эта обитель Серафимам не принадлежит и вряд ли они скоро вернутся. В принципе, я ничего не нарушу, предоставив вам туда доступ, но прослежу, чтобы кроме эманации вы ничего не взяли. Много надо?

— Тонны две.

— А вы шутник, — ангел, похоже, улыбнулся, хотя кто его поймет в этой дискретной дерготне. — Через пятнадцать минут в секторе В у желтой полосы. Успеете?..

Вход в другое измерение, начинающееся за желтой полосой, было обозначено легким облачком, для обычного глаза невидимым. Мортимер перешагнул желтую границу, облачко тотчас двинулось вперед. Вскоре он достиг того самого рубежа, где пограничная зона заканчивалась и начиналась череда обычных скальных пород. Здесь же заканчивался и подземный завод, но не для ангела.

Мортимер вошел в открывшийся перед ним слабо освещённый проход, сотканный из упругих силовых линий. Под ногами тоже мягко пружинило, а если локоть задевал стену, отчего-то сыпались голубые искры. Этого Мортимер не мог понять.

Вскоре проход начал плавно уходить вверх. Дверь в лабораторию Серафимов возникла совершенно неожиданно. Она была намертво вмурована в окружающие стены, не имела ни запоров, ни ручек, нипочем не войдешь, но перед легким, как пушинка, облачком на пару секунд распахнулась. Этого с лихвой хватило проворному Мортимеру.

— Набирайте, — сказал ангел, оставаясь пребывать в виде прозрачного облачка.

— Я так понимаю, эманация — это желтый порошок, — произнес Мортимер, оглядываясь, чтобы запечатлеть в своей фотографической памяти обстановку в лаборатории со всеми подробностями. Авось пригодится. — А вы почему от меня скрываетесь?

— В настоящем виде не могу, ослепнете, — ответил ангел. — А рядиться в чужой образ не хочу, не интересно. Набирайте. Тут, вообще-то, пылесос нужен.

— Без него, родимого, никак, — согласился Мортимер, извлекая из воздуха ручной пылесос, соединенный с приобретенным по случаю бездонным сказочным мешком.

— Опять магия, — сокрушенно сказал ангел. — Опять очковтирательство, надувательство, липа, опиум для народа.

— Зато чистенько будет, — успокоил его Мортимер, включая пылесос.

Миг — и лаборатория сияла, как новенькая.

— Надолго хватит, — сказал Мортимер, встряхивая не шибко раздутый мешок, в который набралось килограммов пять эманации. — Значит, больше здесь поживиться нечем?

— Нечем.

— Я так и знал, — Мортимер закинул мешок на плечо. — Ну, так я пошёл.

— Скатертью дорога, — проворчал ангел. — Вы тут, умники, фокусничаете, а мне отвечай…. Ладно, ладно, скажу, что сам прибрал.

— Вот за это спасибо, — Мортимер поклонился облачку. — Может, проводите, дорогой вы мой друг?

— А вы непростой, э-э, человек, — сказал ангел. — Уж и не знаю, как вас, Ваше Сиятельство, теперь величать, м-да…. Ну, так услуга за услугу. Есть у вас на Объекте неприкаянная душа, при жизни Денис Антипов. Его знает Черемушкин. Помогите Денису, наградите телом, возродите. А теперь идёмте…

Первоначально Мортимер планировал наделить Иеремию частичкой души демиурга, у него ещё оставалось про запас несколько единиц, но сейчас, с эманацией, всё оказалось гораздо проще.

Утром Иеремия проснулся полноценным человеком, уже не обращённым.

Глава 10. Литовцы

Эту ночь Дергунов ночевал в собственном особняке, в собственной кровати. Мебелью этот особняк, как и другие, был экипирован полностью. Впрочем, ночевал — это сказано неточно, никак не мог заснуть. Под утро забылся ненадолго, а тут будильник, пора на работу. Но, что странно, чувствовал себя бодрым, свежим…

Денно и нощно следить за демиургами должен был боевой отряд Касима Сесёлкина. Своё предыдущее задание гонять ворон он выполнил ни шатко, ни валко, то есть совсем не выполнил. Исторически сложилось так, что теперь ворон и Объект разделял защитный купол, который они никак не могли преодолеть, и отряд теперь болтался без дела.

Сесёлкин обрадовался возможности быть рядом с пышной Нинель Эвальдовной Коробченко. Но первым, с кем он ранним утром встретился в коридоре конторы, оказался Лёшка Дергунов.

— Секьюрити? — сказал Лёшка, подавая ему руку с таким расчетом, чтобы побыстрее выхватить её из железных тисков Сесёлкина.

— Мезе? — спросил тот, пытаясь перехватить упархивающую ладонь.

— Служба безопасности, говорю? — сказал Дергунов, уворачиваясь. — Прошу в мой кабинет.

— Это на каком основании? — осведомился Сесёлкин и ощерился. Пошёл на него враскоряку.

— А ну прекратить, — громогласно заявила Коробченко.

Она сегодня пришла пораньше, знала, что прибудет Сесёлкин со своей командой. Кстати, Касим должен был ей подчиняться.

— Мы балуемся, — сказал Дергунов, поправляя рубашку. — Давно не виделись.

Снаружи недружно закричали «Держи их», затопали быстрые ноги. Тут же обмен хлесткими ударами, неразборчивое бормотание, глухое шмяканье о землю. Сесёлкин рванул на улицу, Дергунов за ним. И что же?..

Трое испытанных бойцов из команды Сесёлкина, раскинув руки, лежали навзничь, остальные озирались, ища кого-то. Морды у некоторых были побиты.

— Что за шум, а драки нет? — сказал Сесёлкин.

— Ничего не пойму, командир, — ответил один из бойцов, не побитый. — Как сквозь пальцы утекли. Только что вот здесь стояли.

— Поднадзорные, что ли? Демиурги? — уточнил Сесёлкин. — Ищите по кустам. Далеко уйти не могли.

Бойцы бросились врассыпную, а Сесёлкин сказал подошедшему Дергунову:

— Опять это чернокнижие. Надоело уже, однако. Ты мне дай нормального честного противника, чтобы нос к носу стоял, а не финтил по закоулкам.

Дергунов согласно кивнул, потом тихонечко произнес:

— Между прочим, Касимчик, Нинель Эвальдовна твой непосредственный начальник.

— Баба начальник? — взревел Сесёлкин и пошёл на Дергунова. — Кто назначил?

— Олег Павлович, — убегая, ответил Дергунов. — А я тем более.

— Что тем более? — Сесёлкин остановился.

— Тем более начальник, — скрывшись за дверью, далеким эхом откликнулся Дергунов…

Купол для Самаэля был низок, а нерастраченной силушки много, хотелось летать, рассекать. Тренировался он ночью, без свидетелей. Самаэль взлетал со Стеклянного моря, Планзейгер открывал перед ним окно в защитном куполе, потом закрывал. При возвращении дракона процедура совершалась в обратном порядке.

Однажды в стремительно взлетающего Самаэля врезался вражеский самолет-разведчик, который на приличной высоте кружил над Знаменском. Перехватывал секретные радиочастоты. Самаэлю-то ничего, а самолет вдребезги. Обломки Планзейгер смел в кучу и смахнул в лес, туда, где погуще.

Самолет-разведчик кружил над Знаменском недаром. С того момента, когда город был накрыт защитным куполом, геодезические спутники фиксировали на его месте черное пятно. Пропажа самолета возбудила соответствующие органы надзора, поэтому в Знаменск из братской Литвы была направлена группа представителей Общества друзей России в составе пяти человек.

Литовцы были как на подбор: молодые, рыжеватые, плечистые, под два метра ростом, говорили с немецким акцентом. Их встретил Семендяев, незаметно прокачал на предмет лояльности, потом передал Дергунову, ну а уж тот Сесёлкину. К тому времени команда Сесёлкина отдыхала после безуспешных поисков демиургов.

В принципе, это было правильно, коль вы друзья России, вот вам, извольте, букет из разных национальностей. Всё как в жизни: швед, негры, эстонец, чукчи, нанайцы, мордвин. Яркие представители русского населения. Ну, а если вы прикидываетесь друзьями, пеняйте на себя.

Увидев такой суповой набор, литовцы заскучали, но Сесёлкин подмигнул самому главному и пригласил в бронетранспортер, который повёз делегацию в Волшебный лес попить ерша. Остальные поехали на джипах.

По дороге самый главный друг по имени Ганс сказал Сесёлкину, который прекрасно понимал его литовский, густо настоянный на немецком:

— Как же так, геноссе? Вокруг осень, а у вас, в вашем прекрасном городе, лето. Непорядок.

— Россия, брат, — ответил Сесёлкин. — Её литовским аршином не измеришь.

— Другой вопрос, — не отставал Ганс. — Раз тут лето, почему мы едем не в джипе, а в душном железном броневике?

— Оно и видно, что вы люди не военные, — усмехнулся Сесёлкин. — Береженого Бог бережет, иной раз и палка стреляет. А тут, за бронёй, как у батьки за пазухой. Ферштейн?

— Я, я, — литовец Ганс согласно закивал. — Натюрлих.

— Ну и лады, — сказал Сесёлкин. Тут и БТР остановился. — На выход, господа литовцы…

Первым делом касимовцы и литовские друзья направились прямиком в пивнушку, откуда не выходили в течение часа. Через час вышли оттуда довольные, веселые, побратавшиеся. И тут же, в прекрасном расположении духа пошли знакомиться с владениями Сесёлкина.

Глава 11. Разговор без свидетелей

Воинская часть понравилась литовским друзьям. Судите сами: в центре великолепного зеленого леса поросшая густой шелковой травой поляна размером в один гектар. На этом гектаре компактно расположены: трехэтажная казарма с одноместными номерами, гараж, столовая, пивной бар, разные хозпостройки. В гараже стоят джипы и БТРы, для тренировочных стрельб предусмотрен подземный тир.

Зашли в казарму, и один глазастый литовец тут же увидел неприметную надпись на одной из дверей: «Оружейная палата». Это было помещение для хранения оружия и боеприпасов. Одни из литовцев подергал дверь, немедленно запиликала сигнализация. Сесёлкин погрозил ему пальцем, литовец поднял перед собой ладони — виноват, мол.

Литовцы посетили пустующий одноместный номер на третьем этаже казармы и от удивления вскинули брови. Ничего себе номерочек в двадцать пять квадратных метров с туалетом, душем, холодильником, телевизором, компьютером. Отличная кровать, кресло для отдыха, шторы на окнах. Безупречно чисто.

— А кто убирает? — спросил Ганс. — Даже мы, литовцы, народ аккуратный, после бесплатного ерша можем насвинячить. Что уж говорить о простом русском солдате, который известный выпивоха и поросёнок.

— Ты, Ганс, неправ, — дипломатично ответил Сесёлкин. — Вот горничная, она и убирает.

Горничная была маленьким пухленьким биороботом, весьма симпатичным, со всеми присущими женскому полу прибамбасами, и едва Ганс ущипнул её, тотчас получил увесистую оплеуху. И как только дотянулась, не иначе — подпрыгнула.

— Простите, простите, — рассыпался он в извинениях. — Немного перебрали. Где бы нам отдохнуть?

— Да в любых номерах, тут пол этажа свободно, — ответил Сесёлкин. — Горничную я предупрежу, а сам буду в 21 номере.

Как только он ушел, Ганс показал глазами, что нужно проверить, есть ли в номере «жучки».

Одни из литовцев вынул из кармана микродетектор, включил его, выждал секунд пять и отрицательно помотал головой.

— Прекрасно, — сказал Ганс. — Кто что подметил?

— Пиво отменное, — заметил один из литовцев. — Но не на хмеле. Похоже, синтетическое.

— Но отменное, — добавил кто-то.

— Я, я, — сказали все дружно.

— Бензин у русских обычно грязен и вонюч, — произнес один из литовцев. — А тут, в Знаменске, вроде ничем не пахнет. Тоже, поди, синтетика.

— Не факт, — сказал Ганс. — Может быть и авиационный керосин. Кто ещё?

— С солнцем дело непонятное, — заметил ещё один из литовцев. — Оно же одно для Тамбова и для Знаменска. А туч вообще нету.

— Правильно, — согласился Ганс. — За короткое время нам нужно собрать побольше таких фактов. Факты, факты и ещё раз факты, как говорил русский теоретик Ленин. Выводы будем делать дома. Учтите, американские коллеги наступают нам на пятки. Со своей стороны добавлю ещё вот что. Попробовал на вкус травинку — настоящая, но с привкусом кошачьего дерьма, то есть здесь водятся либо кошки, либо гоблины.

Подчиненные непонимающе переглянулись, а Ганс улыбнулся и сказал:

— Не подумайте, что я перепил синтетического пива. Есть специальная литература, вернемся — покажу. Лес этот похож на настоящий, но он лучше настоящего, гораздо лучше. Тут есть пальмы, бананы, ананасы. Для здешней широты дело невиданное, поэтому гоблинам нисколечко не удивлюсь. И вот ещё что. Наша горничная не человек.

— Но лучше человека, — добавил кто-то.

— Я, я, — согласились литовцы. — Вы, босс, знаете толк в девицах. Только вот рука у неё тяжелая, так можно и без глаза остаться.

— Во время удара, — сказал Ганс, усмехнувшись, — рука у неё вытянулась на полметра. Никто не заметил, потому что скорость нечеловеческая.

Что-то ударило в оконное стекло и отскочило. Потом ещё раз.

Ганс выглянул в окно, увидел фигуру в недалеких кустах. Фигура помахала ему.

— Людвиг, — позвал Ганс. — Видишь этого человека?

— Вижу, — ответил подошедший Людвиг.

— Иди узнай, что ему надо. Это не касимовец. Только осторожно.

Людвиг вышел, но вскоре вернулся и сообщил, что выход на лестницу охраняется касимовцем с автоматом. Ничего не желает слушать, потому что Сесёлкин объявил мертвый час. Никого впускать и выпускать не положено. По лестнице шастать не велено, можно маслину в лоб словить.

— Сам же себе противоречит, — подытожил Ганс. — Как же я его найду в 21 номере, что этажом ниже, если по лестнице шастать не велено.

Выглянул в окно, увидел пару вооруженных охранников напротив казармы, жестом показал фигуре в кустах, что не выпускают.

Человек в кустах кивнул, а через пару минут зашел к ним в номер.

Ганс был весьма сильным экстрасенсом и сразу понял: что-то в этом незнакомце не так. Одет плоховато, вылитый работяга, Arbeitstier, а аура индиго, то есть у человека сверх способности. Да ещё третий глаз открыт. Ну, не может сверхчеловек быть рабочей лошадкой. Далее: ментальное тело с физическим никак не сопрягается, китайские каналы и эфирное тело отсутствуют напрочь, и из этого следует, что физическое тело чужое. Нонсенс какой-то, такого не бывает, не доросло ещё человечество до такого перегиба.

Незнакомец же безошибочно прочитал мысли Ганса и понял, что действовать нужно незамедлительно, пока тот не поднял шум. «Скажи им, чтобы разошлись по номерам, — сказал он мысленно. — Да поестественней, чтобы поверили. Дело государственной важности».

Внушение было такой силы, что Ганс не смог воспротивиться. И вместо того, чтобы, соблюдая приоритеты, спросить, как незнакомец сумел проскользнуть мимо многочисленной охраны, он сказал:

— Господа, у нас разговор без свидетелей. Разойдитесь по номерам.

Господа, никакие, конечно, не литовцы, а офицеры федеральной разведслужбы Германии, люди до предела дисциплинированные, немедленно разошлись. Разумеется, они почувствовали, что Ганс не в себе, но приписали это предстоящему разговору между ним и странным незнакомцем, вылитым гастарбайтером. Разговор, похоже, обещал быть неприятным.

— Я вам даже завидую, — сказал Лау, а это, конечно же, был он, обращаясь к заторможенному Гансу и извлекая из хроноизолированной полости Бак-Муар. — Поносите оболочку, в которой побывал демиург, приобщитесь к Мировому Разуму. Не переживайте, я не какой-нибудь халявщик, при первой же возможности верну.

Поколдовал с Бак-Муаром, после чего упал навзничь, крепко приложившись к полу подбородком. «Ганса» тоже мотануло, но он устоял. Подошел к неподвижному «Лау», забрал Бак-Муар и поместил его обратно в хроноизолированную полость.

Бак-Муар всегда оставался рядышком, только был изолирован от текущего времени, не проявлял себя на земном плане, поэтому Мортимер до сих пор не смог его обнаружить. Ну и, разумеется, нужно было знать код доступа к полости. Впрочем, для Мортимера это не было бы большим препятствием.

«Ганс» выглянул в коридор, переливчато свистнул, что означало: «Все ко мне». Нужно добавить, что Лау, который «переехал» в тело Ганса, перекопировал себе доступную область его памяти — то, что лежало на поверхности, как бы оперативную память, поэтому знал о Гансе пусть далеко не всё, но достаточно много.

Глава 12. Переодевание

Когда товарищи литовцы вошли, «Лау» уже сидел на полу и бережно ощупывал распухшую челюсть.

— Пришлось успокоить, — объяснил «Ганс».

— Можем добавить, — вызвался кто-то.

— Пусть живёт, — сказал «Ганс». — Ему, бедняге, и так досталось.

Тут он не врал.

— Не слушайте его, — невнятно сказал «Лау». — Это не Ганс, я Ганс.

— Я хотел уточнить: крепко досталось, — произнес «Ганс». — Людвиг, Вилли, сдайте-ка его охране. Этого человека все ищут. А я-то, наивный, думал, что у него важное донесение.

— Обманул, ирод, — взяв за шиворот, Людвиг поставил беднягу на ноги и хватил кулачищем по загривку. — Любимого руководителя обманул. А он такой доверчивый.

Вновь замахнулся, но Вилли оттер его крутым плечом, вывел пленного в коридор, и тут «Лау» остановился. С трудом двигая челюстью, произнес:

— Вилли, друг. Я Ганс. Это так же верно, как то, что ты уже три месяца тайно встречаешься с врачихой Зензи. Я неправ?

— Прав, — потрясенно ответил Вилли. — Но я вынужден.

— Я так и знал, — заявил «Ганс», выходя из номера. — Никому нельзя доверять. Ты свободен, Вилли.

— Но он знает про Зензи, — пробормотал Вилли.

— Чтение мыслей, — объяснил «Ганс». — Сверхвосприятие. Оч-чень опасный тип. Дальше я сам.

Подвел «Лау» к охраннику, который немедленно наставил на них автомат, и сказал на приличном русском:

— Зови начальника. Это диверсант.

Касимовец разорался, как псих…

Перед мнимым «Гансом» стояли теперь две задачи: побыстрее переупаковать Линба в тело какого-нибудь литовца, скажем, Людвига, потом немедля покинуть Знаменск. Нельзя было доводить до встречи с Мортимером, тот тут же понял бы, кто перед ним…

Касимовец так верещал, что Сесёлкин появился секунд через пять.

— Дружище, — сказал «Ганс», обращаясь к разинувшему было пасть Сесёлкину. — Этого диверсанта поймал я. Он до того хитёр, что незамеченным просочился мимо охраны.

— А что это у него с физиономией? — спросил Сесёлкин. — Нарвался на ваше гостеприимство?

— Исторически сложилось так, что если передо мной машут кулаками, я даю в лоб, — ответил «Ганс».

— Какой же это лоб? — прищурился Сесёлкин. — Это называется прямой в подбородок. Страшный, между прочим, удар, можно и убить.

— Вот именно, — согласился «Ганс». — Допросите его хорошенечко, а мы тем временем откланяемся. Увы, делегация не удалась, руководство просит поскорее вернуться. Нужно ехать в Сирию, там большие проблемы.

Сесёлкин сделал знак касимовцу, чтобы увел пленного, потом повернулся к «Гансу».

— А может, мне вас допросить, любезный? — осведомился он. — Уж больно у вас всё просто получается: захотели поймать диверсанта — поймали, захотели уехать — уехали. Мы тут этих демиургов ловим-ловим — и никак, а эти литовцы приехали — и сразу в точку. Так, братцы, не бывает. Да и литовцы ли вы? А? Может, лучше вы немецкие агенты?

«Ганс» изумился его подозрительности, аж слов не было. Принялся хватать губами воздух, схватился за сердце, побагровел. Принялся надуваться, вот-вот лопнет.

— Ладно, ладно, я пошутил, — видя такое, сказал Сесёлкин. — Отвезу вас к Семендяеву, чтобы отметил командировку. Вам, любезный, нужно отметить командировку? Любезный!

А «Ганс» всё никак не мог совладать с чужим телом, конкретно — с диафрагмой, мышцы которой он искусственно сократил, то есть поставил в режим вдоха, а расслабить её, чтобы она приняла куполообразный вид и произошел естественный выдох, никак не мог. Вот и надувался воздухом, вот и багровел.

Сесёлкин ткнул его кулачищем в живот. «Ганс» ойкнул и задышал. Слабо спросил: «О чем вы говорили?»

Сесёлкин молча смотрел на него. Вроде бы, здоровый мужик, вон какой пресс накачанный, а тефтеля тефтелей.

— Нервы, понимаете ли, — сказал между тем «Ганс». — Разъезды, конфликты, заседания, спёртый воздух. А тут вздохнул свежачка-то, и заклинило. Пойду-ка я подышу, по лесу поброжу, лёгкие провентилирую. Не возражаете? А потом уж к Семендяеву.

— Ступайте, — Сесёлкин махнул рукой.

— Возьму с собой Людвига, — сказал «Ганс». — На случай, если вдруг опять прихватит.

— Идите, идите. Я распоряжусь, чтобы вас пропустили, — ответил Сесёлкин, но чувствовалось — не нравится ему всё это.

Знал бы он, какой опасности избежал, не стал бы расстраиваться. Во время разговора у Ганса нет-нет да и мелькала мыслишка: а не внедрить ли Линба в тело Сесёлкина? Тогда уж точно никаких препонов с выездом из Знаменска не будет. Но, здраво рассудив, Ганс всё же остановился на Людвиге…

Линб сидел в густых кустах, окружающих периметр войсковой части, ждал, когда и с чем вернется Лау. Планировалось, что тот наладит связь с немецкими резидентами, введет в курс дела. Дальше их можно было свести с Шарком, местной интеллигенцией и прочей оппозицией, которую власть душила нещадно. Ясно, что они сюда прибыли не просто так, а с подрывной целью. Линб и предполагать не мог, что у Лау так неожиданно и здорово получится.

Диверсанта «Лау» охранник отвел в подвал, где запер в кладовке. Ори, не ори — никто не услышит. Об этом Линб знать не мог.

Минут пятнадцать он терпеливо сидел в кустах, ожидая, пока Лау не окажется рядом. Мимикрия — это было здорово, это было великолепно. Можно было запросто подойти к тому же Мортимеру и дернуть за нос. Нет, с Мортимером не получилось бы, этот напичканный магией господин был большой прозорливец. Через пятнадцать минут Линб пожалел, что не пошёл вместе с Лау, на задание нужно ходить вдвоем, подстраховывая друг друга.

И тут он увидел, что из казармы выходят два резидента (Ганс и Людвиг). Они направились к воротам, при этом главный, тот, кто всеми командовал (Ганс) по-особому пошевелил пальцами, как бы разминая. Это был знак для Линба. Неужели Лау научил? Значит, сработало? Но Лау по-прежнему не было, а эти двое уже выходили из ворот и шли по тропинке мимо кустов, в которых расположился Линб. Остановились точно напротив него, невидимого.

Главный резидент сказал что-то, потом свистнул, подражая соловью. Ещё один знак.

Они направились дальше, Линб выждал немного и начал выбираться из кустов, до смерти напугав шпионившего за резидентами касимовца. Кто-то невидимый пёр на него, крадущегося по тропинке, из кустов. Ветви как положено раздвигались, уступая властному натиску, потом смыкались, а вот за кем — непонятно. Включивший функцию мимикрии Линб выбрался из кустов, подобрал палку поувесистее, швырнул в улепетывающего касимовца. И попал промеж крыльев.

Поволок охающего в кусты, начал опутывать длинной грязнющей тесьмой, перезимовавшей тут не одну зиму.

— Вот, значит, как, — сказали сзади.

Линб обернулся. На тропинке стоял главный резидент, смотрел на него, невидимого.

— Не узнал? — сказал резидент, он же «Ганс». — Скоро и тебя никто не узнает. Идем переодеваться.

Новая «одежда», а точнее оглушенный, связанный, с кляпом во рту Людвиг, ждал поблизости в укромном месте. Людвиг уже пришел в себя, дергался, мычал.

Операция заняла немного времени. По её окончании для верности новый «Людвиг» ударом твёрдой, как доска, ладони по шее послал трепыхающегося диверсанта «Линба» в нокаут. Как оказалось, ненадолго.

Глава 13. Не пойму я что-то

У въезда в воинскую часть стоял восьмиместный джип, в нем сидели трое литовцев, за рулем Сесёлкин.

— Шустрее садимся, — сказал он. — Семендяева вызывают в Москву.

«Ганс» с «Людвигом» заскочили в джип, тот немедленно тронулся.

— Эй, — недуром заорал кто-то сзади. — А я?

Все обернулись, за джипом, выбрасывая далеко вперед длинные ноги, мчался диверсант «Линб» (Людвиг).

Джип резко затормозил, «Линб» воткнулся в него носом и завял. Выскочивший из машины Сесёлкин ловко надел ему, бесчувственному, наручники, воткнул в рот пучок травы, чтобы не орал, закинул в салон под ноги литовцам. «Ганс» между тем пересел на пустующее переднее сиденье рядом с водителем.

— Не пойму я что-то, — проворчал Сесёлкин, садясь за руль и вдавливая в пол педаль газа. Джип резво, как сноровистый конь, скакнул вперед. Всех нещадно тряхнуло, кто-то, прикусив язык, зашипел от боли.

— То их днем с огнем на сыщешь, то добровольно сдаются, — сказал Сесёлкин, с сумасшедшей скоростью гоня джип по просёлку. — Что-то тут, ребята, не так.

— Gluck, — сказал «Людвиг». — Везёт.

— Но как-то по-дурацки, — добавил «Ганс».

— Всё бы вам, господа литовцы, измываться, — отозвался Сесёлкин, оттаивая.

«Линб» начал приходить в себя, заворочался, но «Людвиг» ударил его по шее, и он вновь затих. Сесёлкин этого не заметил, так как резво крутил руль, выворачивая тяжелый джип на прямую, как стрела, асфальтированную дорогу. Дорога эта, рассекающая Волшебный лес на две неравные части, вела в город. Проложили её два дня назад за каких-то пару часов. Технология известная: Архаим своим чудесным аппаратом прокладывает просеку, оттого дорога такая прямая, далее Самаэль разворачивает вдоль просеки рулоны синтетического покрытия, младший научный сотрудник включает рубильник, и под действием токов высокой частоты покрытия свариваются, вспениваются, быстро застывают. Очень похоже на асфальтовое покрытие, но гораздо прочнее, практически вечное, глубоко прорастает в грунт, бульдозером не отдерешь, и так далее, и тому подобное. Вот по такому чудо-шоссе мчался джип Сесёлкина, только ветер в ушах свистел.

Но вот и город с его прекрасными белыми домами, утопающими в зелени деревьев, город, в котором никогда не бывает зимы, сугробов, грязи, где ранним утром, самым сладким для сна, гастарбайтеры не скалывают лопатами лед с тротуаров и не шуршат метлами, мечта, а не город. Но «Гансу» с «Людвигом» этот город был поперек горла…

— Что же так несерьезно? — сказал Семендяев, выслушав неубедительную речь «Ганса». — Мы тут уже банкет в Доме Музыки запланировали. Ангажировали Пола Маккартни и Хэнка Марвина. Неудобно, господа, право дело — неудобно. Остались бы на вечер-то, который в вашу честь. А?

— Никак невозможно, — ответил «Ганс». — А вы к каждой делегации приглашаете Пола Маккартни?

— Через раз, — сказал Семендяев. — Что ж, придётся без вас.

— Пойду я, — объявил Сесёлкин, которому надоело слушать эту глупость. — Диверсанты ждут.

Семендяев кивнул. Сесёлкин вышел широкими шагами.

— Вот ваши документы со всеми отметками, — Семендяев выложил на стол прозрачную папку. — В следующий раз от банкета не отвертитесь…

Ожидая «Ганса», литовцы во главе с «Людвигом» стояли рядом с джипом. Закованный диверсант в салоне не подавал признаков жизни.

— Что-то он какой-то квёлый, — сказал Сесёлкин, пошлепав его по щекам. Тот застонал, но глаза не открыл.

— Так и лежит? — спросил Сесёлкин и посмотрел на «Людвига».

— Так и лежит, — подтвердил «Людвиг», который незадолго до этого ещё раз наподдал ребром ладони по шее.

— Разберемся, — сказал Сесёлкин и уехал вместе с квёлым диверсантом.

Через минуту вышел «Ганс», ещё через пять они всей группой садились в вагон метро, а через пятнадцать минут езды выходили на станции «Знаменская» уже в Москве. Вот тут, на переходе к станции «Ленинский Проспект», они почувствовали себя много свободнее. Точнее, почувствовали это «Ганс» с «Людвигом», у прочих было много вопросов к «Гансу». Но дисциплина и субординация в серьезной организации всегда на первом месте, поэтому прочие помалкивали.

Дело близилось к вечеру, они устроились в гостинице «Алтай» в трех минутах ходьбы от метро «Владыкино», захочешь найти — не найдешь. Заняли два двухместных номера и один одноместный, за что в общей сумме переплатили пару сотен евро, но что такое пара сотен евро для разведчика? А если ещё поделить на шесть?

Сжевав в ресторане по шашлычку и выпив по бутылочке пива, которое по сравнению с касимовским было мочой, они перебрались в номер «Ганса» и «Людвига».

— Дело ясное, что дело тёмное, — сказал «Ганс». — В администрацию Мортимера нужно внедрять нашего человека, а так, делегацией, ничего не узнаешь. Вы видели, под какой колпак нас посадили? Так будет со всеми. Завтра каждый напишет, что привлекло его внимание на Объекте, и на базе этого составим рапорт. А теперь отдыхать…

Бился, бился Сесёлкин с этими диверсантами, но толку никакого — твердили, что они литовцы из Общества друзей России. Рыдали, колотились головой об стену, а как поглядят друг на дружку — готовы были из окна выброситься. Жаль — первый этаж.

Сесёлкин плюнул и повез их в Управление к Мортимеру, который видел всё насквозь и даже глубже.

— Э, брат, — сказал Мортимер, едва взглянув на диверсантов. — Какие ж это демиурги? Это резиденты разведслужбы Германии. Где, кстати, остальные?

— Резиденты? — Сесёлкин почесал макушку. — Вы имеете в виду «литовцев?» Час уж как уехали, в Москве они, Ваша Светлость.

Мортимер вышел из-за стола, подошел к «Лау», что-то тихо спросил у него.

— Обещал вернуть, — ответил тот. Губы у него затряслись. — Как он это сделает, если уже в Москве? А завтра уедет в Мюнхен, и поминай, как звали.

— Бак-Муар, — непонятно сказал Мортимер. — Чертовски нужная штука. Вот что, дружок, есть у меня пара толковых ребят, они помогут.

И без всякого перехода заботливо осведомился:

— Вас не били?

— Били, — отозвался «Линб», у которого еле ворочалась шея. — Ещё как били. Попадись он мне, этот гнусный скунс.

— Да, парадоксальная ситуация, — сказал Мортимер. — Избиваешь сам себя…. Эх, пораньше бы, пораньше (это уже было сказано в адрес Сесёлкина, тот опустил голову), было бы много легче…. Ладно. Жить будете в Центральной гостинице. Вместе или порознь?

— Вместе, — ответили приободренные немцы.

— Каждый получит по кредитной карте, — продолжал Мортимер. — Завтракать и обедать рекомендую в ресторане гостиницы, отменная кухня. Походите по городу, тут есть на что посмотреть. Но не шпионить, господа, не шпионить, обоюдное, так сказать, доверие.

— А как съездить в Москву, в Питер? — спросил Ганс, будем его называть так.

— И не пытайтесь, — ответил Мортимер. — Без подпитки ваше тело долго не протянет.

— Без какой подпитки? — оживился Людвиг. — Это искусственное тело? Сами делаете или покупаете у китайцев?

— Я же сказал, господа, не шпионить, — Мортимер усмехнулся. — Кстати, скоро здесь намечается грандиозное событие. Такого шоу вы никогда и нигде не видели и не увидите. Зачем вам Москва? А теперь нам нужно съездить в лабораторию, произвести кое-какие замеры.

Глава 14. Разовая операция

— Придется поработать, господа, — сказал Мортимер вошедшим в его кабинет Небиросу и Берцу. — На станции Ленинский проспект возьмёте след удравших немцев и задержите вот этих двоих.

Протянул Небиросу объемные фотографии.

— Этот вроде бы Ганс, а этот Людвиг, — Небирос посмотрел на Мортимера. — Правильно?

— Правильно, — ответил Мортимер. — Изучал анкеты?

— Есть другие способы, — усмехнулся Небирос. Берц согласно кивнул.

— Тоже правильно, — согласился Мортимер. — А в этом конверте вложение с биофизическими параметрами Ганса и Людвига. Чтобы, сами понимаете, точно взять след. Учтите, что эти двое — демиурги. Соблюдайте осторожность. Остальных немцев не трогайте…

Саврасов вмиг домчал их до станции метро Ленинский проспект, высадил и скрылся за ближайшим поворотом.

Предусмотрительный Берц был одет в длинную куртку с капюшоном, Небирос — в ветровку из болоньи, которая трепыхалась на студеном ветру, как полотнище флага. Да, да, в Москве в октябре на сей раз было неуютно, не то, что в теплом Знаменске. Но Небиросу было плевать, он запросто без защитного скафандра выдерживал космический холод, а ветровку надел для приличия. Не ходить же в рубашке с закатанными рукавами. Берц особенности друга знал, поэтому, поглядев на него и в душе содрогнувшись, поднял капюшон и застегнул у куртки верхнюю пуговку.

— Есть след, — сказал Небирос, подмигнув проходившей мимо девице. Та и глазом не моргнула, прошла как мимо столба.

— След, стало быть, есть, — повторил Небирос. — Спускаемся в метро.

Через пятьдесят минут, идя по следу, они очутились на станции Владыкино, а ещё через пять минут входили в вестибюль гостиницы «Алтай». Навстречу из-за стойки регистрации выпорхнула дородная дамочка средних лет, уцепила Небироса за куртку и заверещала басом: «Петька, держи второго». Тут же из служебного помещения выскочил плечистый усатый Петька и, растопырив руки, принялся ловить Берца. Небирос наподдал дамочке тугим своим прессом. Обычный человек отлетал на три метра, но дамочка вцепилась крепко, в результате Небирос остался без ветровки.

Именно в этот момент из коридора, пошатываясь, вышла развеселая по-уличному одетая пьянющая парочка — парень с девицей, оба высоченные, не иначе баскетболисты. Он что-то шептал ей на ухо, она, повизгивая, хохотала, потом вдруг споткнулась на ровном месте, и он едва удержал её, схватив за капюшон.

Небирос поднял левую руку, чтобы посмотреть на датчик, вделанный в часы, но администраторша врезала ему кулаком в живот. Он всё-таки посмотрел на датчик, стрелка которого дернулась было и вернулась к нулю. После этого он хлопнул даму по плечу. Вроде бы тихонечко, без замаха, но дама села на пол, потом свалилась на бок и замерла.

Небирос повернулся к усатому Петьке, однако Петька уже лежал пластом, всё так же растопырив руки.

Следы привели к номеру на втором этаже, который был заперт. На этот случай у Берца имелась отмычка, через пару секунд дверь поддалась. Номер оказался пуст, окна закрыты. Два соседних номера были заняты немцами из команды Ганса. На вопрос, где Ганс с Людвигом, не отвечали, только пожимали плечами. Небирос вынул из кармана удостоверение сотрудника ФСБ (липовое, но от настоящего не отличишь). Это развязало языки.

— Семь минут назад вышли погулять, — сказал один из немцев.

— Откуда сведения? — спросил Небирос.

— Ганс предупредил, чтобы не беспокоились, — ответил немец. — Больше ничего не знаем.

Всё ясно: парень с девицей. Но как? Физиономии русские, да и девица была самая что ни на есть настоящая. Такое не подделаешь.

В коридоре уже Небирос потратил несколько секунд на связь с Мортимером. Признался, что не понимает, отчего датчик не сработал.

— Бак-Муар, — коротко сказал тот.

— Что это? — удивился Небирос.

— Волшебная палочка, — ответил Мортимер. — И внешность поменяет, и, я вижу, биохимию. И внимание отвлечет.

— Администраторша с Петькой, — смекнул Небирос. — Отвлекали от зловредной парочки. А я-то думаю — что они, белены объелись?

— Не столько демиурги нужны, сколько Бак-Муар, — продолжал Мортимер. — Хотя и они тоже. Вот что: переходи на астральное зрение, будем искать по эфирному двойнику.

— Сложновато это, — сказал Небирос. — Я ещё не пробовал.

— Я помогу, — успокоил его Мортимер…

К астральному зрению нужно было приспособиться, и какое-то время Небирос шагал вслед за Берцем, который старался идти помедленнее. Потом Небирос стал наступать ему на пятки. Да, мир для него изменился далеко не в лучшую сторону. Людей вокруг стало значительно больше, теперь их не скрывали многочисленные стены. Иные шли, каждый в свою сторону, иные висели в воздухе, расположившись на невидимом диване или в невидимом кресле. К этому надо привыкнуть.

Но вот далеко впереди появились два ярких контура. Демиурги ехали в машине.

— Зафиксировал, — сказал Мортимер. — Теперь не уйдут.

Гоняться за демиургами оказалось делом хлопотным, на это ушла пара часов. Было около полуночи, когда Небирос с Берцем проникли сквозь дыру в дощатом заборе, а затем, открыв незапертую дверь, вошли во мрак и запустение приготовленной к сносу пятиэтажки. Поднялись на третий этаж, где стекла были целы. Здесь, зарывшись в кучу вонючего тряпья, сжавшись в комочек, без задних ног давили комарика демиурги. Жалкое физическое тело оказалось сильнее могучего разума.

Куча тряпья возникла здесь не просто так. Штаны, рубахи, пальто, куртки, одеяла, матрасы и даже три ковра с окрестных помоек натаскали местные бомжи. К этому вечеру бомжи разжились водкой, закусью, куревом, расположились на мягкой куче, выпили по первой за день стакановца (производное от стахановец и стакан, празднуется каждый день), а тут двое рыжих ломтей. Да такие, сволочи, здоровые, такие неуступчивые, хорошо — водку, жратву и курево не отняли. И пришлось бомжам, а их было семь мужиков и три бабы, спешно ретироваться в подвал, где тоже была куча тряпья, но пожиже. Здесь они развели костерок, выпили, закусили, ну и так далее.

Небирос с Берцем скрутили «немцам» руки за спиной, после чего вызвали Саврасова. Пока Саврасов ехал, а это заняло не больше минуты, тряпье у бомжей загорелось. Было оно старое, сухое, заполыхало так, что пионерским способом не загасить. Они погрелись, погрелись, и наутёк. Но далеко не побежали, остановились посмотреть на пожар.

И наряду с пожаром, которого ещё пока не было, только дым валил, видят такую штуку.

К среднему подъезду подъезжает длинная розовая машина. Два парня, один из которых в рубахе с закатанными рукавами, а другой в куртке с поднятым капюшоном, выводят из подъезда давешних ломтей, между прочим связанных. Ломти лаются на непонятном языке, эти двое начинают их заталкивать в машину, ломти упираются, лягаются, бодаются, и вдруг сверху пикирует крылатое чудище со звериной мордой и хвостом. Швыряет вниз какой-то сверток, тот взрывается. Дымища, вонища, будто серу жгут. Чудище в дым этот — шасть, и что дальше — ни шиша не видно. Потом дым резко тает. Картина такая: парень в куртке сидит верхом на ломте и месит его кулаками, второй ломоть что-то держит в высоко поднятой руке (а ведь только что был связан) и говорит на непонятном языке, а тот парень, что в рубашке, и чудище, которое высотой с двухэтажный дом, тянутся к предмету в руке ломтя. Один тянется снизу, другой сверху. Вдруг сбоку на страшной скорости подлетает что-то темное тоже с хвостом, хвать у ломтя из руки предмет и ходу. Двухэтажное чудище одним движением откусывает у ломтя голову, выплевывает её и шмыг за хвостатым. Шустро это у них, у хвостатых, получилось, глазом не успеешь моргнуть.

А дальше парни быстро затолкали живого ломтя в машину, положили на заднее сиденье мертвое тело, рядом поставили картонную коробку с откушенной головой, сели сами. Машина проехала пару метров и растворилась в воздухе.

Здание весело вспыхнуло. Вот тут-то бомжи поняли, что делать здесь больше нечего.

Глава 15. И как тебя угораздило

Небирос с Берцем ввели пленного «Людвига» в кабинет Мортимера. «Людвиг» бережно правой рукой поддерживал распухшую челюсть, это ему Берц насовал.

Мортимер сидел за столом, перед ним лежало устройство, похожее на дистанционный пульт. То самое устройство, которое перед смертью держал в руке «Ганс».

— Это были вы, шеф? — спросил Небирос, никогда прежде не видевший Мортимера в таком хвостатом обличье.

— Разумеется, — ответил Мортимер, жестом приглашая садиться.

Все трое сели на диван, «Людвиг», естественно, посредине.

— Это Бак-Муар? — уточнил Небирос, кивнув на прибор.

— Именно, — сказал Мортимер и поглядел на «Людвига». — Кто вам развязал руки?

— Сами развязались, — буркнул тот.

— Врёте, — спокойно произнес Мортимер. — Сами они нипочем не развяжутся, а демона нужно попросить. Либо приказать. Вы и приказали, поэтому остались живы.

— Бедный Лау, — сказал «Людвиг» и всхлипнул. — Помогите ему.

— Теперь вы приказываете мне? — спросил Мортимер. — То Мартинету, то теперь мне? Не слишком ли? Я ведь могу зашвырнуть вас на Луну.

— Кто такой Мартинет? — Людвиг перестал хныкать и захлопал глазами.

— Помощник Асмодея, — ответил Мортимер. — А теперь шутки в сторону. Мне нужно активировать Бак-Муар.

И посмотрел «Людвигу» в глаза.

Тот вдруг обмяк, сказал слабо:

— Дайте.

Протянул руку ладонью вверх.

Мортимер молча положил прибор на ладонь.

Рука сжалась, Бак-Муар ожил.

Мортимер подошел к «Людвигу», вынул из его безвольной пятерни чудесный прибор и произнес:

— Остальное дело техники. И тем не менее. Как сказал товарищ Бендер: сбылась мечта идиота. Это тянет много больше, чем на миллион.

Щелкнул пальцами, «Людвиг» воспрял, шумно выдохнул и спросил у Небироса (Берца он сознательно игнорировал):

— Я тут, случаем, не заснул?

Тот пожал плечами, а «Людвиг» разглядел в руке Мортимера работающий Бак-Муар и всё понял.

— Усыпили, — сказал он. — Фашистские методы.

— Да, да, — согласился Мортимер, усаживаясь за свой стол. — Теперь вам его как своих ушей не видать.

— Всё равно без меня вы его не включите, — заявил «Людвиг».

— А я его не буду выключать.

— Вы уснете, он и отключится.

— А я вообще не сплю.

— Тьфу на вас, — сказал «Людвиг».

— Вы, Линб, хоть и демиург, но, простите меня, демиург недалекий, — произнес Мортимер. — Зачем вы мне, если у меня теперь есть ваша контрольная запись?

— Каким образом? — «Людвиг» как и прежде захлопал глазами. — Не может быть, это шантаж, это провокация. Чтоб мне лопнуть.

— И тем не менее, — Мортимер развел руками. — Грешным делом люблю хорошую технику. Ваша техника далеко обогнала земную. Чтобы совершить чудо, мы обращаемся к магии, а вам это не нужно. Откровенно говоря, Бак-Муар для меня игрушка, но игрушка ценная. Такой у меня ещё не было. Наиграюсь и выброшу, нет лучше подарю. Хотя нет — в коллекцию. Организую-ка я коллекцию ценных бесполезных вещей.

— Отпустили б вы меня, что ли, — попросил «Людвиг», он же Линб. — Бак-Муар у вас, я теперь совсем безопасен. Корабль уничтожен, связи с Родиной нет. Зачем я вам? Поиздеваться, как над обращёнными?

— Я подумаю, — ответил Мортимер…

Чуть позже он пересадил Лау и Линба в их родные тела, те самые, что хранились в особом морозильном шкафу. Лау он «воскресил», в смысле восстановил, с помощью Бак-Муара. После чего поместил обоих в закрытый ангар, где воссоздал условия жизни их родной планеты. Приставил к ним обученный персонал, чтобы исполнял разумные желания и проводил научные эксперименты типа: «демиург и длинная лекция», «демиург и полное воздержание», «демиург и адская жара», «демиург во гневе», «что было прежде: лень или демиург?» и т. п. Тем, сами понимаете, была масса, у демиургов не было свободного времени.

Но всё это произошло чуть позже, так как этой же ночью в Галерее Шарка случилось ЧП.

Вечером в кабинете Назара Борща, которому выпало ночное дежурство, собралась теплая компания: сам Борщ, главбух Афанасий Квасюк, председатель литобъединения Симеон Лаптев и друг Назара Старожил. Лаптев с Борщом в недалеком прошлом трубили бригадирами на соседних участках. Оба были вольнонаемными, оба продержались два месяца, только Симеон подался в литературу, а Назар к Шарку, но до сих пор поддерживали приятельские отношения.

Всех этих людей объединяла общая страсть к преферансу. А преф — это обязательно за полночь, обязательно свечи, обязательно выпить, покурить, побалагурить. Спросите, как сюда залетел Старожил? Да это ж первый картежник, начинал ещё в 18 веке, рубился с молдавскими цыганами, выигрывая за ночь горшок золотых монет и к утру его продувая.

Итак, в десять вечера они сели не за рабочий, а за круглый стол, на котором обычно была навалена куча бумаг, зажгли свечи, выпили, закусили, раскидали карты и погнали расписывать пульку. Квасюк вынул из кармана здоровенную сигару и задымил, как паровоз. Сигара была кубинская, средней вонючести, самое то под кубинский ром, который они пригубливали из граненых стаканов.

Старожил сигары не терпел из принципа, уж больно длинная, к тому же империализмом от неё прёт за версту. Зная это, Квасюк обычно пользовался папиросами, сигареты его не пронимали. Впрочем, это так, к слову, Старожил шевелил кустистыми бровями, но не возникал, значит можно было.

В полночь позвонил Шарк, Борщ отчитался, что всё в порядке, без происшествий.

За префом минуты летели, как семечки, вот уже и три ночи. Выигрывал всё больше главбух, Лаптев продул ему тысяч пять, Борщ десять, а Старожил оставался пока при своих. Между прочим, Борщ деньги не считал, потому что работал на особо вредном производстве, где оклады, как у министров. Лаптев проиграл десятую часть зарплаты и понемногу начинал чесать затылок. Не шла карта и всё.

В четвертом часу Старожил вдруг осоловел, расслабился и мигом потерял три тысячи. Тогда он встал, выдернул изо рта у задравшего нос Квасюка сигару и растоптал её в труху.

— Ты чо, старый? — сказал ему Назар, подергивая себя за длинный черный ус. — Это ж игра.

Квасюк ничего говорить не стал, а, не поднимаясь даже, потому что Старожил был коротышкой, как даст ему кулаком в нос. И пусть бухгалтер не был здоровяком, но приложил крепко. Главное, обидно.

Всё в голове у бедного Старожила смешалось, наложился, очевидно, и тот факт, что демиурги стёрли у него оперативную память. Короче, заревел он недуром, замахал кулаками, опрокинул бутылку с ромом, туда же свалил свечу. Ром попал на кучу бумаг, которую Борщ со стола смахнул на пол. Огонь занялся в секунды, комнату заволокло дымом.

Между тем Старожил, размахивая руками, попал по какому-то торчащему из стены рычагу. Где-то далеко-далеко приглушенно лязгнуло, и Назар, который затаптывал своими ножищами полыхающую бумагу, сказал замирающим голосом: «Караул». Но быстро опомнился, с натугой поднял опущенный рычаг, который никак не хотел поддаваться. Снова лязгнуло, однако секунд пять что-то там работало.

— И как тебя угораздило, — сказал Борщ Старожилу. — Я не осилю, а ты….

— А что? — отозвался Старожил, который уже ничего и не помнил. — Что я? Что такого я опять сделал?

Глава 16. Реакция положительная

— Газ пустил, ирод, — чуть не плача, сказал Борщ. — Там уж всё проржавело насмерть, рычаг этот захочешь не опустишь. Нет, нашелся герой. Половину обращённых загубил.

— Мы, наверное, пойдем, — пробормотал Квасюк, рассовывая выигрыш по карманам. — Прибежит эваккоманда, а мы тут. Нехорошо.

— Да уж, бегите, крысы, — сказал Борщ. — Бегите, бегите.

Квасюк, а за ним Старожил поспешили на выход.

Лаптев остался.

— Надо бы продуть помещение, — предложил он. — Давай, Назар, думай, как это сделать. Если нельзя, поднимай тревогу.

— Пошли, — сказал ему Борщ. — Там вдвоем нужно, одному делать нечего…

Издалека слышно было, как воют обращённые. Газ в Галерею начал поступать со стороны рабочего входа с неудобным подъемником (там ещё был транспортер), и в музейный зал, который занимал треть гектара, попал частично, захватив первый ряд клеток.

Борщ с Лаптевым, уже в противогазах, примчались с противоположного конца. Открывать клетки, о чем умоляли обращённые, было некогда. Они бегом преодолели длинный зал и, крутя вдвоем массивный штурвал, опустили стальную заслонку, отрезав зал от технического помещения, а, следовательно, от поступающего газа. Далее Борщ включил на полную мощность вытяжную вентиляцию, трубы аж загудели, и начал открывать клетки. Лаптев помогал ему, орудуя запасным ключом.

Обращённые из открытых клеток, перхая и раздирая ногтями горло, убредали подальше вглубь зала, садились на пол, никак не могли надышаться.

Был открыт ещё один ряд клеток, потом надобность в этом отпала, зал очистился от газа.

Только после этого Борщ позвонил Шарку, разбудив среди ночи. Впрочем, Шарк был существом особого рода, реликтом, всегда готовым к труду и обороне, невзирая на мороз, жару, слякоть, в любое время дня и ночи.

Молча выслушав своего зама, Шарк хрипло сказал:

— Каков падёж?

— Где-то полста, э-э, душ. Пока не считали, — ответил Борщ.

— Мортимер в курсе?

— Нет, тебе звоню первому.

— Оповести, — сказал Шарк. — Сейчас буду…

Шарк прибыл через десять минут, Мортимер следом за ним, так что Борщ ничего не успел рассказать главному начальнику.

— Поигрываем, значит? — буднично спросил Мортимер, несмотря на глубокую ночь одетый весьма нарядно: в стального цвета костюм, белоснежную рубашку с галстуком, серые замшевые полуботинки.

Борщ открыл было рот, чтобы ответить, но Мортимер жестом остановил его.

— Ладно, не оправдывайтесь, — сказал он. — Вашей вины здесь нет. А вот молодому человеку спасибо. Как вас — Симеон Карлович Лаптев? Секретарь союза писателей? Благодарствую, Симеон Карлович, могли бы как тот же Старожил накивать пятками. Но вы показали благородство.

— И вам спасибо, — зардевшись, произнес Лаптев. — Но я — всего лишь секретарь отделения.

— Это дело поправимое, — улыбнулся Мортимер. — Будет у нас не какое-то там отделение, а настоящий Союз писателей. Кстати, вы хороший организатор, мне о вас рассказывал Василий Артемьевич Черемушкин. Будете у него замом. И не вздумайте возражать, вся культура, в том числе и писатели, окажется под вами.

Лаптев, который за преферанс на рабочем месте ожидал хорошей взбучки, но никак не поощрения, не знал, куда деваться. Честно говоря, услышав, что Шарк и Мортимер собираются прибыть в Галерею, он хотел, как выразился Мортимер, накивать пятками, а не сделал этого потому, что не мог бросить в беде друга.

— Итак, переходим к вопросу по существу, — сказал Мортимер, поворачиваясь к Шарку. — Почему малосильный Старожил без труда опустил заклиненный рычаг? И почему он потом не мог об этом ничего вспомнить?

— Вы меня спрашиваете? — удивился Шарк.

— Нет, скорее себя, — ответил Мортимер. — Я-то знаю, в чем дело. Просто нужна была ваша реакция.

— И что? — угрюмо произнес Шарк.

— Реакция положительная. А в медицине положительная реакция — это плохо.

Борщ с Лаптевым переглянулись, ничего не понимая. Это называлось сваливать с больной головы на здоровую.

Шарк молчал, сопел, моргал, показывая, что тоже ничего не понимает.

— Этим прибором, — Мортимер вынул из пиджака Бак-Муар и тут же спрятал, — демиурги отшибли у Старожила память. Да, отшибли, но это бы полбеды. Вдобавок ко всему произошла сложная биохимическая реакция замещения, поменявшая лидера в сознании. Лидером у Старожила, его гуру, стал демон.

— А при чем здесь я? — процедил Шарк. — Это дело Старожила, кто у него лидер.

— Впав в гнев, Старожил потерял над собой контроль, — сказал Мортимер. — В него вошел демон, отсюда у Старожила непомерная сила. Но про рычаг ни тот, ни другой не знали. Про рычаг знали вы.

— И Борщ знал, — нашелся Шарк.

— У Борща с демоном связи нет, — объяснил Мортимер. — А у вас с Асмодеем есть. Вот она — цепочка.

— Это может быть случайность, — неуверенно произнес Борщ.

— Я вас, милейший, в случившемся не виню, это произошло помимо вас — сказал Мортимер Шарку. — Тем не менее. Пока что я вскрыл один факт, но если появятся другие…

— Олег Павлович, ни сном, ни духом, — забормотал Шарк. — Истину говорю — предан только вам. Встал бы на колени, да опасаюсь. Подняться будет трудно.

На этом разговор закончился.

Трупы обращённых с помощью транспортера подняли наверх, где их забрали и перевезли в лабораторию реставрации дежурные биороботы. Кстати, в этой лаборатории уже находилось тело Ганса. Рядом в картонном ящике лежала голова, которую злодей Мартинет откусил и тут же выплюнул. Побрезговал.

Перед тем, как уехать в лабораторию, Мортимер пожал всем руки, в том числе и Шарку. Дал понять, что всё забыто.

— Олег Павлович, — помявшись, сказал Шарк. — Почему вы при параде?

— Ах, да, — расцвел Мортимер. — Забыл поздравить. Сегодня полгода нашему Объекту…

Реставрацию Мортимер начал с Ганса. Приладил голову к туловищу, поместил в камеру, чтобы срослось, помогая себе манипуляторами, чтобы срослось ровно. Затем велел привести разнорабочего «Лау», в тело которого был насильственно переселён Ганс.

Ганс, который слышал про свою откушенную голову, уже и не чаял воскрешения. Увидев собственное тело, целое и невредимое, зарыдал.

— Ну, ну, голубчик, — успокоил его Мортимер. — Раздевайтесь и ложитесь вот сюда. Будете лучше прежнего.

Раздевшись, «Ганс» лег на каталку и закрыл глаза. Кто-то из персонала умело сделал ему укол, он незаметно для себя заснул, а когда проснулся, то был уже в родном теле. Нигде не терло, не тянуло. Дали зеркало. Он осмотрел и ощупал шею. Ни следа.

Хотел встать, чтобы пожать Мортимеру руку, но тот сказал: «Куда это вы, батенька? Ночь на дворе. Спите». И он уснул, счастливый.

Следующим был Людвиг, с ним было попроще.

Далее пришел черед демиургов, но мы про них уже знаем, им после переселения в собственные тела предписано было жить в персональном ангаре.

Глава 17. У русских даже в унитазе прослушка

Обращённым, которые задохнулись от удушающего газа, можно сказать повезло. Они стали первыми, кого Мортимер наградил настоящей, а не синтетической душой. С синтетической можно было жить только в пределах Объекта, с настоящей — везде, и даже летать в Космос. Эманация Серафимов оказалась материей весьма замечательной, поскольку кроме основного своего свойства одушевлять награждало личность особой одухотворенностью, которую рядовой гражданин может достичь ценой огромной работы над собой. А тут, считай, даром.

Впрочем, нет, первым всё же был Иеремия. Но он не стал обладателем широкой души, он стал великим инженером, прагматиком, сухим и желчным. А также верным помощником Мортимера. Впрочем, об этом позже.

Хотя реставрация прошла успешно, обращённые на неделю были оставлены в клинике, куда были перевезены сразу после операции. Здесь с ними в основном работали психологи…

Утром Ганс проснулся радостный, бодрый. Он лежал в одной палате с Людвигом, который, напротив, чувствовал себя не выспавшимся, разбитым. Палата была просторная, с одним широким окном, в которое заглядывало краешком яркое утреннее солнце.

— Жив, — сказал Ганс и залился счастливым смехом.

— Интересное дело, — прогундосил Людвиг, у которого заложило нос. — О тебе, геноссе, должны были некролог написать, а ты тут лежишь и, прости за грубое слово, ржешь. А мне, у которого всё на месте, почему-то блевать охота. Можно?

— Нельзя, — сказал Ганс и вновь засмеялся, но быстро прекратил. — Как думаешь, нас прослушивают?

— У русских даже в унитазе прослушка, — кисло ответил Людвиг. — Чтобы знать, кто с каким настроением и в чью пользу пукает. За коммунизм он пукает или за капитализм? Его отношение к власти? Не замыслил ли чего с гексогеном?

— Эк тебя понесло, — сказал Ганс. — Отставить.

Всё, пора веселья закончилась. Нужно было доделывать то, чему крепко помешали демиурги. Здесь, на Объекте, творились страшные дела. Если русские научились воскрешать мертвых, то это конец всему. Как можно воевать с народом, который убить невозможно?

Эти мысли заставили Ганса вновь превратиться в хмуроватого, держащего себя в ежовых рукавицах разведчика.

— Нечего валяться, — сказал он, поднимаясь с кровати. — Дел полно.

Поискал глазами одежду, увидел на своем стуле казенный халат, надел, вышел в коридор. Коридор был длинный, узкий и казался бесконечным. По правой и левой стороне закрытые двери, освещение скудное, народу никого. На всех дверях номера, их палата где-то в центре коридора и имеет номер 50.

Запомнив номер, Ганс пошёл направо, к выходу. Точнее, он думал, что там выход на лестницу или к лифтам, так вот — ничего подобного. Шагал минут десять, отсчитывая шаги, а коридор не кончался. Бред какой-то. Тогда он повернул обратно и побежал, проверяя заодно, как работает сердце, не будет ли бухать в голове и как долго не закислятся мышцы. Бежал долго, около получаса, оставив далеко позади свою палату, пока не понял, что таких длинных коридоров не бывает. С мышцами, кстати, было в порядке, сердце работало ровно, точно и не бежал только что, в голове не бухало, то есть давление в норме.

Обратно он шел не торопясь, понимая, что полностью во власти Мортимера, которого так долго и безуспешно пытался найти. Хотел сообщить ему, что планы изменились и что для них с Людвигом в Знаменске есть работа.

— Молодой человек, — позвал сзади мужской голос. — Чуть помедленнее, вас не догнать.

— Давно догоняете? — спросил Ганс, поворачиваясь.

— Ровно секунду, — ответил Мортимер, поравнявшись с ним. — Напрасно вы здесь разгуливаете, можно и потеряться.

— Здесь — это где? — уточнил Ганс, продолжая движение.

— Долго объяснять, — уклончиво сказал Мортимер. — В клинику мы вас поместить не рискнули. Для вас, кадровых разведчиков, выбраться через окно с двадцатого этажа, придушить во дворе неугодного человечка, а потом незаметно вернуться обратно — плёвое дело. Поэтому вы здесь.

— Ну уж прямо придушить, — произнес Ганс, который был польщен. — А с чего вы взяли, что мы шпионы?

— А разве нет? — посмеиваясь, сказал Мортимер. — Разве не вы совсем недавно подумали, что бестолку воевать с народом, который убить невозможно?

— Майн гот, — пробормотал Ганс. — Можно я вас завербую?

— Договоримся так, — сказал Мортимер. — Вы у нас отдохнёте, приятно и с пользой проведёте время, изучите, скажем, китайский язык, это модно, а перед отъездом получите подробный отчет о проделанной вами разведработе. Факты будут достоверные, и не нужно будет подглядывать из-за угла, рискуя свернуть шею. Идёт?

— Это ещё неизвестно, кто кого вербует, — ответил Ганс. — Зер гут, лучше не придумаешь. Надеетесь, что примут за бред пьяного студента?

— Надеюсь, что заинтересуются, — отозвался Мортимер. — Тем более что проверить нетрудно. А вот и ваша палата…

После операции Иеремия разительно изменился, стал увереннее в себе, улыбчивее, глаза засверкали. Всё, что раньше давило, исчезло, это чувствовалось, но нет-нет, а что-то вдруг вспоминалось, и он замыкался, правда ненадолго.

Вот такой Иеремия нравился Лере, она уже за него не боялась. На второй день ближе к вечеру он смело вышел из дома, который раньше не покидал, и присоединился к ребятишкам, гонявшим на лесной опушке футбольный мяч. Ребята, в основном его сверстники, знали кто он такой, откуда — непонятно, но знали. Один из них, постарше, второгодник из восьмого класса, забубнил было, что играть с пылесосом не будет, однако всем было интересно, на второгодника шикнули.

Разбились на две команды. Иеремия взял, да в одиночку обыграл команду противника. То есть, первые две минуты все бегали одинаково, потом Иеремия включил третью скорость, не остановишь. Везде успевал, и в защите, и в нападении, а забивал только он, так как с мячом у ворот противника оказывался раньше всех. Счет был скорее волейбольный, чем футбольный — 25:3.

Естественно, Иеремия стал кумиром, даже второгодник первым подавал руку, но Иеремии со сверстниками стало неинтересно. Тёмные это были люди, падкие на лесть, завистливые, книжек не читали.

Лера, умная женщина, заметила, что он сторонится компании ребятишек, которые, боясь здоровенного Трезора, из-за забора тоненько вызывали Рэма поиграть в футбол, а он даже не отзывался. Сидел у компьютера и с одного раза проходил очередной экшен. Наловчился обходиться без мышки, назубок выучил все «горячие» клавиши.

— Рэм, — сказала Лера, подсаживаясь к мальчику. — Я понимаю, что тебе с ними неинтересно, но ты у них сейчас вожак. Развей успех, иначе нарвёшься.

— Я их всех одной левой, — ответил Иеремия без интереса. — С ними говорить не о чем.

— Ты как с другой планеты, — вздохнула Лера. — Из другого мира. А ты ведь теперь такой же, как они.

Иеремия помолчал, потом сказал:

— Ошибаешься, сестрица, не такой. Один пацан называет меня пылесосом. Знают, кто я.

И тихонечко попросил:

— Можно я буду называть тебя сестричкой?

— Можно, — ответила Лера, часто-часто моргая. — Черт, соринка в глаз попала…. Ничего, я всем объясню, что ты обычный мальчик. Только вот как быть со школой? Ты любой предмет знаешь лучше учителя. В институт? Без школьного аттестата? Пусть в институт, но беда в том, что ты и там заткнешь любого преподавателя за пояс. Горе с тобой, братец. Ни свидетельства о рождении, ни паспорта, ни аттестата, ни диплома. Без документов тебя не возьмут даже чистить общественные туалеты.

— Ты меня совсем не любишь, — сказал Иеремия, не отрываясь от компьютера. — Я тебе не нужен. Возьму и уйду в лес. И замёрзну.

— Ну что ты мелешь? — рассердилась Лера. — Сидит тут, понимаешь, и мелет.

Встала и ушла. Иеремия усмехнулся и пожал плечами.

Этим же вечером, где-то часов в десять, в ворота позвонил Тарнеголет, одетый в длинный серый плащ-дождевик, резиновые сапоги и шляпу с пером. На плече у него висело какое-то ненормальное ружье с толстым дулом.

— Пошёл поохотиться, — объяснил он открывшей ему Лере, — да заблудился. А тут ваш дом.

Она невольно повернулась к особняку по соседству.

— Да, да, — сказал он. — Я вас понимаю. Вроде бы мой особнячок-то, но пока, увы, нет ни права собственности, ни ключа. Вся закавыка в том, что я иностранный подданный. Не подкинете до гостиницы?

— Зиновий Захарович, — Лера развела руками. — Места полно, а вы на ночь глядя в гостиницу. Целый этаж свободен, хоть насовсем перебирайтесь.

— Нет, нет, голубушка, — сказал Тарнеголет. — Только переночую, а завтра в свой номер. Привык, понимаешь…

— Какая охота в Волшебном лесу? — говорила Лера, ведя его к дому. — Тут зайцы говорящие, кабаны ручные, разве можно?

— Да вот, Олег Павлович ружьишко подарил, — отвечал Тарнеголет. — Дай, думаю, понарошку. Шляпу достал, перо приспособил. А зайцы как меня увидели, так и разбежались…

Глава 18. Мне ещё образцы собрать надо

Во дворе глухо и монотонно гавкал Трезор. Лера включила ночник. Василий дрых без задних ног, тихонечко похрапывая. Дальше будет хуже, раньше не храпел.

— Подъем, — сказала Лера и потрясла его за плечо. — В дом лезут воры, подъем.

Никакой реакции, а раньше тут же просыпался.

Накинув халатик, Лера вышла на крыльцо. Тут уже, поёживаясь от утренней прохлады, с ноги на ногу переминался Иеремия в майке, длинных шортах и пляжных тапках. Светало, было начало пятого.

Вместе пошли к Трезору. Тот стоял возле своей конуры мордой к лесу и лаял через каждые три секунды, хоть засекай.

— Хватит, — сказала ему Лера.

Трезор потрусил к воротам, часто оглядываясь, как бы проверяя — идут за ним или нет.

Вместе вышли за ворота, Трезор повел в лес.

— Идёшь? — спросила Лера.

— С большой неохотой, — ответил Иеремия, который отстал метра на три.

Сзади затрещали сучья, их догнал Тарнеголет в плаще и с допотопным ружьем.

— Это стреляет? — ехидно осведомился Иеремия.

— Это помповый дробовик, — с гордостью сказал Тарнеголет. — Подарок любимого руководителя. Он лично при мне выстрелил в чучело кабана.

— Попал? — поинтересовалась Лера, которую в легком халатике начал пробирать озноб.

— Какое там, — ответил Тарнеголет, снимая плащ и накидывая ей на плечи. (Она чмокнула его в колючую щеку). — Олег Павлович не стрелок, он разит другим оружием. Вот тут уже без промаха.

— Тихо, — сказала Лера, увидев, что Трезор прижал уши и начал красться.

Вот он остановился, принюхался и ломанул прямиком через кусты.

— Вперёд, — воскликнул Тарнеголет и пошагал за псом, выставив перед собой ружье.

Обойдя кусты, они очутились на большой поляне со странной блестящей черной горой посредине. Гора вдруг зашевелилась, откуда-то сбоку вынырнула огромная чешуйчатая голова на мощной шее, открыла блестящие глаза и тихо прошипела: «Лилит».

Это имя Лера уже слышала от Мортимера. Женщина — мечта, которую из зависти возвели в ранг дьяволицы. Копия Леры, точнее: Лера копия Лилит. Значит, эта зверюга обращается к ней.

— Можно? — шепотом спросил Тарнеголет. — Я не промахнусь.

— Постойте, — сказала Лера, ища глазами Трезора.

Тот, весь напружиненный, стоял на краю поляны, уставившись на чудище. Внезапно щеки его задергались, зубы оскалились. Грозно рыкнув, он оглушительно залаял и кинулся на зверюгу.

— Фу, Трезор, фу, — крикнул Черемушкин, появляясь из-за кустов. В руке у него был пистолет. — Это Самаэль. Не узнал, что ли?

Трезор принялся гавкать на Черемушкина. В это время, заслонив белый свет, Самаэль поднялся во весь свой гигантский рост, занес передние лапы над Лерой. Тарнеголет поднял ружье, но Черемушкин выстрелил в него из пистолета.

— Вася, — прошептала Лера и осеклась, вспомнив, что пистолета в их здешнем доме не было, он остался в Москве.

Затем сразу произошло несколько событий: выронив ружье, Тарнеголет начал опускаться на колени, Трезор, подпрыгнув, вцепился Самаэлю в лапу, Самаэль заревел, принялся стряхивать собаку, которая держала лапу мертвой хваткой, Черемушкин ловил на мушку мотающегося в разные стороны Трезора, а Иеремия, подняв ружье, выстрелил в Черемушкина и зарядом дроби разнес ему голову.

Нет, это была неправда.

— Вася! — закричала Лера, но Черемушкин, укороченный на целую голову, забежал за Самаэля, спрятавшись от меткого паренька.

А Иеремия между тем принялся обстреливать Самаэля, метя в глаза. Вот погасил правый, заставив зверя зареветь на весь лес. Дракон попятился назад, растоптав несчастного Черемушкина. Откуда-то сверху в него ударил сноп огня, дракон вспыхнул, как соломенный, помотался из стороны в сторону и обрушился туда, где до этого лежал Тарнеголет. Старика спас Трезор, который, взяв зубами за штаны, успел оттащить его прочь, а уже Лера с Иеремией перенесли подальше от пожарища. Тарнеголет открыл глаза и слабо произнес: «Я ещё жив? Что молчите?» «А что говорить-то? — отозвался Иеремия. — Раз спрашиваете, значит — живы».

Самаэль сгорел быстро, в какие-то секунды, будто и впрямь был из соломы.

Краем глаза Лера уловила какое-то движение на другом конце поляны, но подумала, что показалось.

Тем временем сверху на поляну опустился настоящий Самаэль. С него ловко спрыгнул Небирос, одетый в джинсовую пару, и подошел к Лере. Осмотрел с головы до ног, улыбнулся одобрительно, похлопал по плечу, потом присел на корточки перед Тарнеголетом, который, покряхтывая, начал садиться. Иеремия с дробовиком на плече стоял рядом.

— Что тут у нас? — сказал самому себе Небирос, ощупывая грудь Тарнеголета. Расстегнув продырявленный нагрудный карман, залез в него и вынул толстую золотую монету. — Ого, целое состояние.

— Да уж, — согласился Тарнеголет, пытаясь отобрать у него драгоценность. — Этой монете больше двух тысяч лет. Найдена в золотом холме Тель Кедеш, что в Верхней Галилее. Отчеканена в память царицы Арсинои Филадельфы. 28 грамм весу.

— Сколько ж она стоит? — спросил Небирос, не отдавая реликвию.

— История умалчивает, — ответил Тарнеголет и вдруг ловко выхватил монету. — Предпочитаю не оставлять дома, а носить с собой.

Засунул её в карман, а карман вновь застегнул на пуговку.

— Звучит банально, но она спасла вам жизнь, — сказал Небирос, вставая. — Карман желательно зашить.

— А мне Лерочка аппликацию присобачит, — ответил Тарнеголет, поднимаясь на ноги. — Прости, Трезор, не хотел обидеть. (Пёс завилял хвостом). Как, Лерочка, пришпандоришь?

— Что-то вы, Зиновий Захарович, слова какие-то странные выбираете, — отозвалась Лера. — Конечно, пришпандорю.

И добавила:

— Кто же это был-то? Вроде бы в кусты шмыгнул. Или показалось?

— Не показалось, я сверху всё видел, — сказал Небирос. — В кусты шмыгнули два беса. Не волнуйся, твой Василий спит дома без задних ног. Видать, усыпили, коль так спит. Впрочем, толку от него всё равно бы не было. Вот Иеремия — молоток, не растерялся. Замечательно на пару с Трезором сработал.

Иеремия приосанился, а Трезор почесал задней лапой за ухом.

— А что им надо было? — спросила Лера, хотя могла бы и не спрашивать.

— Ты, — спокойно ответил Небирос. — А точнее, в твоем лице Лилит, царица Змаргада, жена Самаэля и Асмодея…. Всё, ступайте, мне ещё образцы собрать надо.

— Пойдемте, царица, — сказал Тарнеголет. — Вам теперь не до аппликаций. Не к лицу.

— К лицу, к лицу, — ответила Лера, взяв его под руку…

Небирос набрал в маленький пакетик золу, а в другой пакетик засунул неаппетитный ошметок, оставшийся от «Черемушкина». После чего оседлал Самаэля и уже через минуту входил в лифт.

Глава 19. Мертвая зона

Мортимеру не нужно было совать собранные Небиросом образцы под микроскоп или подвергать спектральному анализу. Усевшись за стол, выложил содержимое пакетиков на тетрадный листок, понюхал, ни капельки не брезгуя, размял в пальцах и вынес вердикт:

— Дешевка. Такое изделие и дня не проживет. Но!

Встал из-за стола и принялся мерять шагами лабораторию.

— Асмодей облапошил нас, как школьников, — сказал он. — На нашей же территории. Подсунул синтетику, обычную болванку, Планзейгер и не среагировал. Вопрос: что могла сделать болванка?

Сидевший на подоконнике Небирос пожал плечами.

— Умыкнуть Леру не смогла бы, защитный купол ей не по зубам. Тут и Асмодей опростофилился бы — продолжал Мортимер. — Уволочь в тартар? Кто же позволит? Может, есть на Объекте такое место, о котором мы не знаем? Мертвая зона, так сказать, откуда сюда и прёт всякая нечисть.

Посмотрел на Небироса. Тот молча слушал.

— У нас кто опять без дела? — спросил Мортимер. — У нас как всегда Сесёлкин без дела. Вот пускай и ищет эту мертвую зону.

Небирос усмехнулся.

— Хочешь, ты ищи, — сказал Мортимер.

— Не, пускай он, — ответил Небирос, вынимая из потайного карманчика на тесных джинсах золотую монету. — Дывытесь, Олег Палыч, яка гарна штука.

— Ну-ка, ну-ка, — сказал Мортимер, взяв монету в руки, и тут же сердито бросил: — Что ты мне пустышку подсовываешь?

— Копия, Олег Павлович, — ответил Небирос. — Оригинал у Тарнеголета.

Мортимер посмотрел на него и вдруг просиял.

— Тут, брат, такое дело, — сказал он, приспосабливаясь на подоконнике рядом с Небиросом. — В своё время Гриша Берц презентовал Зиновию Захаровичу пару золотых яиц, между прочим чистейшей пробы. Одно яйцо Захарыч отдал опытному ювелиру, чтобы изобразил на нём арабскую вязь, будто бы оно и впрямь старинное. Далее мудрый Захарыч не поленился съездить в Верхнюю Галилею, где в нужном месте прикопал его, а потом на глазах у еврейских археологов, которые копошились в одном из холмов, «нашел» это яйцо. Был он там в сопровождении десятка крепких хасидов, поэтому отнять у него яйцо не удалось. Отдать добровольно не согласился, только обмен. Вот и обменял на эту монету. Теперь еврейские археологи заимели на него большой зуб, потому что после долгого и нудного обследования пришли к выводу, что яйцо хотя и очень ценное, но вовсе не старинное.

— А где Гришка достал золотые яйца? — спросил Небирос.

— Гришка да не достанет, — ответил Мортимер. — Из банковской ячейки вестимо. Из чьей — не знаю. Если бы кто хватился — знал бы.

— Ну и жук же этот Зиновий Захарович, — подытожил Небирос.

— Не жук, а прозорливец, — возразил Мортимер. — Потому что яйцо в кармане не потаскаешь, а монета его спасла…

Больше всего Мортимера раздражало, что всё время приходится за кем-то подчищать. Вместо мощного и неуклонного движения вперёд получалось топтание.

Взять два последних случая. Почему, спрашивается, Планзейгер не отследил утечку газа в Галерее? Почему не предотвратил? То, что в Галерее автономная конструкция жизнеобеспечения — это полдела. Контроль должен быть. Всё должно быть охвачено Планзейгером. Иначе получается, что в системе есть дыры. И самая последняя дыра — мертвая зона. Вот это уже никуда не годится.

«А кому, как не мертвяку лучше всех знать про мертвую зону? — спросил себя Мортимер. — Эх, голова садовая, просил ведь ангел поспособствовать Денису Антипову. Где-то он тут, Денис этот, крутится. Попробуем-ка вызвать дедовским способом».

Он находился в офисе, в своем кабинете. Было десять утра, как всегда в окна светило солнце, делая всё вокруг нарядным, радостным. А надобна бы полночь, надобно уныние, черный платок на зеркале, сорок зажженных свечей, глухие шторы на окнах, на полу освященным в церкви мелом начертанный круг, до этого сорокадневный пост. Ну да ладно. Мортимер прочитал заклинание-вызов и стал ждать.

Не прошло и минуты, как на ковре перед столом появился из воздуха невысокий брюнет в перепачканном сажей балахоне. Был он худ, до синевы бледен, а черные зрачки расплылись на ширину глаз. Тени не отбрасывал. Смотреть на него было неприятно.

— Вызывали? — тихо спросил он.

— Вызывал, — бодро ответил Мортимер и сразу перешел к делу: — Вот что, дружок, не надоело ли тебе, молодому ещё человеку, ходить в мертвецах?

— Надоело, аж жуть, — невыразительно ответил Денис. — А хочешь испугаю?

— Ты присмотрись-ка перед кем стоишь, — строго сказал Мортимер.

— Ох, и верно, — еле слышно пробормотал Денис. — Смилуйтесь, Ваше Сиятельство. Не узнал в человечьем обличье. Вот это конспирация, так конспирация.

— За хорошую услугу службу сослужишь? — спросил Мортимер.

— За какую услугу? — уточнил Денис, смотря себе под ноги.

Ограждающего круга на ковре не было, значит, можно было везде ходить. Что он и сделал. Обошел стол и встал рядом с Мортимером, обдав его смертельным холодом.

— Эк от тебя горелым прёт, — нахмурился Мортимер.

— Ваш же дракон меня и спалил, — сказал Денис. — Но мертвые не умирают. Так что за услуга?

— Оживлю, — коротко ответил Мортимер.

— Разве такое возможно, Ваше Сиятельство? — Денис слабо улыбнулся. — Мой дедушка сказал бы: брехня.

— Значит, помочь не хочешь, — произнес Мортимер. — А Василий тебя хвалил. Надежный, говорит, пацан.

— А что за служба? — спросил Денис.

Мортимер объяснил.

— Проще пареной репы, — выслушав его, сказал Денис. — Это Галерея.

— Не проявляется, — возразил Мортимер.

— Бесовские врата, — объяснил Денис, отходя к креслу. — Обманка, зазеркалье.

Плюхнулся в кресло и утонул по уши. Зачертыхался, выбираясь из кожаных недр, забормотал, что не подрассчитал, из формы вышел, давно не тренировался.

Это было забавно. Мортимер усмехнулся.

— Ответственный за вход Шарк-Шарк, — продолжил Денис. — Именно у него печать и ключ. Без этого в зеркало нипочем не войдешь. И из него не выйдешь.

— А ведь точно, — сказал Мортимер. — Есть у него в кабинете зеркало. Чем-то оно меня насторожило, но было не до него. Что ж, братец, награду заслужил. Ступай в лабораторию реставрации, буду тебя там ждать. Знаешь, где лаборатория?

— Я тут всё облазил, — ответил Денис. — Знаю даже, что вы, Ваше Сиятельство, одновременно находитесь в пяти или шести местах.

— В десяти, — поправил его Мортимер…

Пока Денис добирается до лаборатории, немного проясним ситуацию с Мортимером.

Одна его ипостась, которая только что общалась с Антиповым, ипостась руководителя, была привязана к рабочему кабинету директора института, другая ипостась — исследователя — трудилась как пчелка в лабораториях Портала, третья — крупного ученого — участвовала в совещаниях, международных конференциях, четвертая — администратора — обследовала Объект, осматривала стройплощадки, открывала детские праздники. И т. д., и т. п.

Основная же формация, метафизическая, именуемая Мортимером, отцом-основателем, как бы существовала над всеми этими ипостасями, но в зависимости от обстоятельств обязательно присутствовала то в одной, то в другой, то в третьей, то в десятой.

Вот так, немного путанно, но уж как понял. По крайней мере, про нечто подобное говорил в своё время сам Мортимер Васе Черемушкину, ну а уж тот рассказал автору.

Глава 20. Пентаграмма-то обратная

Денис, весь нетерпение, примчался к Мортимеру-целителю. Тот его ждал.

Через полчаса всё было готово. Денис уже в новом теле голышом подошел к огромному, от пола до потолка, зеркалу и принялся придирчиво осматривать себя. Спросил недоверчиво:

— Это что — мне теперь и жениться можно?

— Женись, если охота, — ответил Мортимер, снимая резиновые перчатки, а потом белый халат.

— В самом деле всё работает? — уточнил Денис.

— Как часики, — отозвался Мортимер, подходя к платяному шкафу и роясь в нём. — На-ка вот трусы, маечку. Рубашку возьми, твой размер. Джинсы. Если малы — скажешь, другие подберем. Ах да, носки.

— А можно не так быстро? — сказал Денис, не успевая за Мортимером.

— Внизу ждет машина, — скучно отозвался Мортимер. — Через семь минут Шарк закроет кабинет и поедет на оптовую базу. Это другой край города, часа три его не будет. А куда он двинет потом — никому неизвестно.

— Я готов, — воскликнул Денис, мигом натянувший носки.

— Туфли надень, — посоветовал Мортимер, подпихивая к нему ногой коробку с обувью…

В длинной розовой машине Дениса ждал всё тот же Олег Павлович только облаченный в пижонскую черную тенниску, черные джинсы Левис и белые кроссовки. Как только Денис плюхнулся на сиденье, Мортимер сказал: «Давай, Саврасов».

Саврасов утопил в пол педаль газа. В глазах у Дениса потемнело, он пару раз моргнул, вытер выступившие слёзы (это было так классно — вытирать слёзы, которых давно уже не было), и это всё, что он успел сделать, потому что лимузин уже стоял напротив Галереи.

— Вперёд, — скомандовал Мортимер и устремился к замаскированному люку, мелькая белыми подошвами.

Шарк закрывал дверь на ключ, когда сзади его крепко взяли за локоть и сказали негромко: «Не торопись». Он сразу узнал Мортимера, даже не стал вырываться, потому что бесполезно.

— Заходи, — сказал Мортимер. — Дело есть.

Шарк прошел к своему столу, сел в каменное своё кресло, посмотрел на Дениса и спросил:

— Это кто?

— А что? — осведомился Мортимер, боком усаживаясь на край стола.

— Режимное заведение, — дежурно пробубнил Шарк. — Обязан спросить. У тебя, парень, пропуск имеется?

— Ну откуда ж у него пропуск, когда он ещё час назад был мертвяком? — усмехнулся Мортимер. — Чуешь, чем дело пахнет?

— Не пойму я что-то, — сказал Шарк, не поднимая глаз. — Я знаю, что вы мастер оживлять, но этого парня я и пальцем не трогал. Знать его не знаю.

— Не придуряйся, дорогуша, — ласково произнес Мортимер и потрепал Шарка по чешуйчатой щеке. — Денис, объясни дяде, зачем мы здесь.

— Попросите открыть сейф, — сказал Денис. — На нижней полке в красной коробочке.

— Ну, что сидишь, открывай, — Мортимер весело улыбнулся.

Зыркнув на Дениса, Шарк протопал к сейфу, открыл, вынул красную коробочку, протянул Мортимеру.

Та оказалась пуста.

— Ах, да, — сказал Мортимер, выронив коробку, и пошёл на Шарка. — А что у нас, ребята, в рюкзаках?

Шарк ощетинился, зашипел, принялся махать перед собой когтистыми лапищами, не подступишься. Бить не бил, только отмахивался, приговаривая: «Напраслина, навет. Ну и что, что коробочка? Мало ли на свете коробочек?»

Мортимер вдруг растворился в воздухе, Шарк завертел головой.

— Коробочка ни при чем, — сказал Мортимер, вновь возникая на свет Божий. — Главное, что в ней хранится.

Поднял перед собой, держа в пальцах, серебряную змейку-брелок, к которой были прицеплены золотой ключик с головкой из зеленого изумруда и круглая золотая печать с вдавленной пентаграммой.

— А где же дверь для этого ключика? — спросил Мортимер и посмотрел на Шарка.

Тот опустил голову.

— Пентаграмма-то обратная, — заметил Мортимер, поглядев на печать. — С нечистой силой водишься?

И ядовито хихикнул.

Подойдя к зеркалу размером с хорошую дверь, только приподнятое над полом сантиметров на десять, безошибочно нашел, куда приложить ключ, а куда печать. Приложил, по зеркалу пошли волны, потом оно открылось, превратившись в черное отверстие, откуда потянуло теплом и застарелой гнильцой.

— Ну? — Мортимер обернулся к Шарку. — Твой шанс. Беги.

Кивнул на черную дыру. Шарк попятился.

— Тогда сядь и сиди, — прошипел Мортимер.

После его слов неведомая сила приподняла монстра в воздух и швырнула в каменное кресло, вжала в камень, ещё чуть-чуть и его бы расплющило, но Мортимер сжалился, отпустил. Шарк задергался, пытаясь встать, но ничего из этого не вышло, сидел, как приклеенный.

— Пойдешь со мной? — спросил Мортимер у Дениса.

Тот отрицательно помотал головой.

— Не был там? — спросил Мортимер.

— Не был.

— Если что-то из дыры полезет — удирай, — сказал ему Мортимер. — Дуй из Галереи что есть мочи, потому что от неё ничего не останется.

Денис кивнул, и Мортимер вошел в Зазеркалье.

Здесь было не так черно, как казалось снаружи. Отовсюду лился зеленоватый свет, именно что лился — этаким непрерывным потоком, то сверху вниз, то снизу вверх, отчего в глазах плыло, мешая сосредоточиться. Мортимер часто-часто заморгал, настраивая собственную подсветку, после этого всё вокруг значительно посветлело, и проявилось то, что скрывалось в густой тени.

Стало видно, что он, Мортимер, находится в прямоугольном помещении с серебристыми потолком, полом и стенами, которое не имеет конца, а состоит из уходящих в перспективу повторяющихся отражений. Также стало видно, что помещение это (главное, с которого начинаются отражения) понемногу заполняется разнокалиберными каменными фигурами, от полуметровых до пятиметровых, под которыми земля трещит. В отражениях идет другая жизнь, там фигур поменьше, а кое-где и вовсе нет. То из одной, то из другой каменной куклы выглянет вдруг бес с горящими, как фары, глазами, и тогда она начинает двигаться, да так быстро, так ловко.

Ясное дело — идет демонстрация силы, разминка, тренировка, а когда прозвучит приказ, вот тогда держись.

И нацелена вся эта армада на Объект, чтобы смести всё и вся. Материал роли не играет, фигуры могут быть из камня, из дерева, из руды, из урана, из псевдоплоти. Форма может быть разная, как соблазнительная, так и внушающая отвращение, страх. Соблазнительная, между прочим, опаснее, так как неопытный человек, поддавшись чарам, теряет естественную бдительность.

Ближайший монстр, трехметровая образина, мазнул лапой, норовя зацепить. Увернувшись, Мортимер хватил его в грудь кулаком. Монстр пошёл трещинами и рассыпался, а сидящий в нём бес, скрипнув зубами, перескочил в другую фигуру. Между прочим, Мортимер мог бы и не уворачиваться, мог бы просто поставить перед собой стальной щит, о который монстр раскурочил бы свою конечность. Но это было бы топорно, никакой тебе игры.

Он дал сокрушительный отпор ещё паре каменных громил, а когда на него, громко топая, пошла целая группа, выхватил из тайника огненную плеть и стегнул наискосок, с оттяжечкой, прихватив и тех, что стояли поодаль. Брызнули в разные стороны осколки, а не успевшие вовремя смыться бесы, кто перерубленный пополам, кто потерявший голову, кто копыта, ускакали прочь, в отражения. Торс бежал на руках, нижняя часть его догоняла, а догнав, водружала на себя сверху. Те, кто потерял голову, на бегу нахлобучивали её себе на шею. И всё с визгом, лаем, с подхрюкиванием.

Глава 21. Зазеркалье

Мортимер разнес плетью в пух и прах оставшиеся фигуры, хотя и понимал, что толку в этом мало. Для Асмодея наплодить Зазеркалье новыми пугалами — раз чихнуть.

Обломки сами собой втянулись в твердый серебристый пол, дальняя стена побежала вперед, втягивая в себя отражения, потолок принялся подниматься вверх, а боковые стены расширяться. Когда всё закончилось, Мортимер оказался один в этаком преогромном убежище с далекой-предалекой черной полоской на стене — выходом через зеркало.

Сверху вдруг свалился здоровенный трон из черного гранита, украшенного золотыми вензелями. Мортимер едва успел отскочить, потом, правда, ругал себя за суетливость. Можно было спокойно исчезнуть в подпространстве и выйти метрах эдак в десяти.

Всё содрогнулось от удара, поднялась туча пыли, которая, впрочем, неестественно быстро осела, после чего оказалось, что на троне восседает великан в красно-черной одежде. На сей раз Асмодей, а это, естественно, был он, проявился в привычном для Мортимера виде: черноволосый гуманоид с блестящей темной кожей и багровыми, как рубин, глазами. В волосах пара темно-красных рогов, в руке рубиновый жезл, с помощью которого этот повелитель архигерцогов не знал поражений.

Мортимер по сравнению с ним казался букашкой.

Асмодей всегда старался принизить, а если не получалось — смертельно оскорбить, морально извалять в грязи. И это у него получалось.

Что ж! Мортимер начал разбухать, увеличиваться и остановился, когда вырос до размеров Асмодея. Правда, начал задевать макушкой потолок, вызвав издевательский смех Асмодея.

— Мыльный пузырь, — сказал он. — Эк раздулся. А мы вот тебя булавочкой.

Ткнул жезлом, но промазал. Вот тут Мортимер не побрезговал воспользоваться подпространством.

— Всё твои штучки, — пробормотал Асмодей, продолжая сидеть. Чувствовалось, что рассержен. — Технарь-одиночка, Кулибин недорезанный…. А что это у тебя в руке-то? Огненная плеть? Магией занялся, любезный? А на-ка вот прикурить.

Швырнул в Мортимера огненный шар. Тот ловко рассек его плетью на четыре части. Огонь брызнул в стены, сам же Мортимер остался невредим. Пока что он оборонялся.

Асмодей встал с кресла, рукой поднял вверх потолок, чтобы не мешал, жестом убрал к стене кресло, в котором оставил свой рубиновый жезл. Сказал:

— Значит, как встарь? Как в юные годы — на рапирах? Извольте.

В руках у него появилась пара украшенных бриллиантами рапир, одну он швырнул на пол перед Мортимером и, не дожидаясь, пока тот поднимет её, начал фехтовать. Острый клинок рассек рукав черной тенниски. Стегнув плетью, Мортимер выбил из руки противника грозную рапиру и погрозил пальцем.

— Значит, честно не хочешь, — резюмировал Асмодей, пальцем подзывая к себе рапиру. Та подлетела, легла рукоятью в ладонь. — Учти, я без жезла, а значит, не хочу убивать. Думаешь — почему?

— Почему? — спросил Мортимер, перекладывая плеть в левую руку и поднимая рапиру правой.

— Потому что ты отсюда не выйдешь, — сказал Асмодей, кривя тонкие губы. — А что мне от тебя, от дохлого, толку? Я поговорить хочу. Узнать, как ты докатился до жизни такой, что ушел из родного мира в мир людишек. Ты же мне как брат. Зачем предал?

— Странно слышать от тебя про предательство, — произнес Мортимер и пару раз вхолостую рубанул рапирой, проверяя, как прилажен к рукояти граненый клинок. Вроде не болтался, хотя от «братца» Асмодея можно было ожидать всего. — И с чего ты взял, что я отсюда не выйду?

— Проще простого, — ответил Асмодей и топнул копытом, обутым в лакированный ботинок.

Пол под Мортимером провалился, он полетел в черную пропасть без дна. Инстинкт сработал прежде, чем он приказал себе измениться. Через секунду он превратился в крылатого архидемона, то есть принял естественный свой облик.

Взмыл вверх и не нашел провала, через который рухнул вниз. Асмодей намертво замуровал его.

Та-ак. Архаиму Зазеркалье недоступно, Самаэля долго ждать, остается, как обычно, надеяться на себя.

— Технарь, значит? — пробормотал Мортимер, шаря впотьмах по тайным своим закромам, где на полках были аккуратно разложены различные артефакты и грозное оружие. — Где-то тут у меня был «Маленький Давид». Вот он, малыш, калибр 91,4 см. Что там у нас в сопроводительной записке написано? Ага, американская мортира для стрельбы крупной авиабомбой. И приписочка: экономные американцы скумекали, что стрелять авиабомбой из мортиры дешевле, чем сбрасывать её с самолета…. А вот и сама авиабомба. Нет уж, нет уж, этой мортирой можно всё Зазеркалье разнести и пол Объекта в придачу. Или рискнуть? Для эффекта.

Зарядив гигантское орудие, Мортимер выстрелил.

Авиабомба прошибла не только пол, но и потолок зазеркального убежища. До Галереи, правда, не дошла, застряла в одном из хитрых переходов, где благополучно взорвалась. От этого полопались все зеркала в Знаменске, треснуло даже вставленное в золотую раму толстенное внушительное зеркало в вестибюле Центральной Гостиницы.

— Вот и я, — воскликнул Мортимер, вылетев сквозь широкую дыру и приземлившись рядом с Асмодеем, который прилаживал себе оторванную бомбой ногу. — Не ждали-с?

— Шут гороховый, — прошипел Асмодей, сверкнув на него рубиновым глазом. — Больно же.

— Давай драться, — гордо провозгласил Мортимер. — Никакой пощады. Бой до смерти.

— Я пошутил, — отозвался Асмодей. — Ты же знаешь, что смерти нет. У одного тебя только с десяток ипостасей, да и у меня… со счета сбился. Как такого убьешь?

Закончил с ногой, встал, топнул, удовлетворенно кивнул и сказал:

— Борьба у нас с тобой вечная. Главное — навредить. У тебя там в запасе много всяких гадостей?

— Много, — подумав, ответил Мортимер.

— И у меня хватает, — произнес Асмодей и, прихрамывая, направился к креслу. — Ты мне лучше расскажи про свои планы, а то порой возникают сомнения. Может, я в чем неправ?

Это уже было что-то. Этого Мортимер никак не ожидал. «А что? — подумал он. — Может, так оно и к лучшему?»

— У тебя, брат, сейчас в распоряжении только пространство Козырева, то бишь Зазеркалье, — сказал Мортимер. — Другим путем попасть на Объект ты никак не можешь. А ведь ты мне нужен. Но для начала составим договор следующего содержания:

«1. Не вредить друг другу.

2. Использовать пространство Козырева только в мирных целях…»

Всего договор содержал тринадцать пунктов. Асмодей с ними согласился, но внес уточнение, что данный Договор касается только территории Объекта. И сферы его влияния, добавил Мортимер. И сферы его влияния, поморщившись, согласился Асмодей.

Договор был тут же воспроизведен на пергаменте, подписан кровью и скреплен печатью Верховной Канцелярии…

Глава 22. Место там серьезное

Денис сидел на стуле у дверей подальше от зловещего провала-зеркала и прислушивался к тому, что происходит там, в черной дыре. Шарк, похоже, тоже прислушивался.

Пока что, судя по грохоту и визгу, Мортимер наводил в Зазеркалье порядок, но потом что-то изменилось. Остались два голоса. Один, густой, низкий, принадлежал Мортимеру, другой, повыше, напористый, нахальный — ещё кому-то. Потом произошло что-то похожее на обвал — и тишина.

Из черной дыры вылезла вдруг мохнатая лапа и вместе с каменным креслом уволокла вопящего от страха Шарка.

Денис скакнул к двери, дернул ручку — впустую. Дернул ещё раз, что есть силы — бестолку. Задергался туда-сюда, ожидая, что мохнатая лапа схватит его за шиворот, вспомнил вдруг про тайную дверь во встроенном шкафу, которая вела в производственные помещения. Вот она, родимая, открылась, слава Господу. Оглянулся напоследок на страшную дыру. Да нет, вроде ничего страшного.

И вдруг бабахнуло так, что пол заходил ходуном. Денис выскочил в узкий длинный плохо освещённый коридор и помчался вдоль него к далекой двери, стальной, со штурвалом, как в подлодке. Увы, открыть её тоже не удалось.

Тогда он сел, привалившись спиной к стене, и начал переживать. Вот уж дурь, так дурь, думал он. И часа не прошло, как воскрес, а пора вновь помирать. Хуже того, может и умереть-то не дадут, будут живого на сковородке жарить. У них, у чертей, это принято…. Не хотелось же сюда ехать, ох как не хотелось. А может, не найдут? Увидят, что кабинет пуст и успокоятся. Стоп-стоп, а шкаф-то я закрыл?

Он похолодел, вспомнив, что шкаф за собой не закрыл. Или закрыл?

Встал, пошёл было обратно, потом остановился, подумав, что может лучше тут, в тупичке, отсидеться. Всё-таки заставил себя идти….

Шкаф был закрыт, но кто-то с другой стороны эдак мягко, украдкой приближался к нему. Денис замер. Дверь распахнулась, перед ним стоял Мортимер.

— Натерпелся, старик? — спросил Мортимер. — Я ведь только сейчас вспомнил, что без ключа отсюда не выйти, автозащелка с обеих сторон. Режим, старик, физическая защита, никуда не денешься. Давай, выходи.

Денис вышел. Кабинет, естественно, был пуст, вместо черной дыры на стене, поблескивая под ярким светильником, висело зеркало. Оно, в отличие от прочих, не треснуло.

— Шарка утащили, — сказал Денис, которого ещё била мелкая нервная дрожь.

— Да? — отозвался Мортимер. — А я и не заметил. Туда ему и дорога. Хотя, в принципе, жалко, спец был отменный.

Посмотрел на Дениса и сказал:

— Что, мороз по коже? А какой храбрец был. Заводила, герой, нашего брата ни капельки не боялся.

— Вашего брата? — переспросил Денис. — Просто мне терять было нечего, а сейчас извините. Вон как ваш брат одному человечку на днях голову оторвал. Секунда — и нету. Мне теперь осторожненько надо жить, тише комариного писка.

— Мда, — сказал Мортимер с некоторым сожалением. — Что ж, живи тихо. Такие тоже нужны…

Розовый лимузин стоял на дороге напротив замаскированного лифта. Саврасов сидел за баранкой как истукан. Верите — нет, за всё это время ни разу не шелохнулся. Покосился только, кто это там поднимается на лифте-то, и вновь взгляд вперед, в одну точку.

— Куда же мне тебя пристроить? — сказал между тем Мортимер, открывая перед Денисом дверь машины. — У Василия поживешь?

— У Васьки? — обрадовался было Денис, но быстро потух. — Удобно ли? Там Лера, там Иеремия.

Полез на среднее сиденье.

— Вот именно, у Черемушкина, — твердо сказал Мортимер, усаживаясь рядом с ним и делая знак Саврасову, чтобы трогал. — Затевается крупное дело, будешь писать сценарий. Ты ведь мастак. А в помощь тебе дам настоящего писателя. Лаптев его фамилия.

— Ну, не знаю, — с сомнением ответил Денис. — Почему вы думаете, что я мастак?

— А кто в школе спектакли ставил? — напомнил Мортимер.

— Всего один спектакль.

— Зато какой, — сказал Мортимер. — Все ухахатывались. Правда, теперь нужно, чтобы всё было серьезно, чинно. Не волнуйся, не на пустом месте, дам тебе «рыбу». Впрочем, можешь сам. Ветхий Завет, книга Бытия, глава 3, стихи 6 и 7.

— Это вас там? — спросил Денис, увидев длинный и ровный разрез на рукаве его черной тенниски. Раньше его не было.

— На гвоздь напоролся, — ответил Мортимер.

— И порохом от вас несёт, как на стрельбище, — не отставал Денис.

— Место там серьезное, — пробормотал Мортимер. — То гвоздь торчит, то пушки стреляют. Слушай, отвяжись, а?

— А почему крови нет? — полюбопытствовал Денис.

— Комар попался здоровенный, вроде тебя, — сказал Мортимер. — Всё высосал…. Вылезай, приехали.

Услышав звук мотора, Лера вышла на веранду, Иеремия остался у компьютера. Трезор на сей раз не строил из себя сторожевого пса, только высунулся с любопытством из своей будки.

— Узнаёшь? — спросил Мортимер, подводя к Лере Дениса.

— Не-а, — сказала Лера и протянула Денису руку.

Тот смутился, потом осторожно пожал узкую ладошку.

— Постойте-ка, постойте-ка, — сказала Лера, посерьезнев. — Денис?

— Вот это, я понимаю, чекист, — похвалил Мортимер. — Или раньше виделись?

Тут он покривил душой, знал ведь прекрасно, что, будучи ещё мертвяком, Денис приходил к Лере. И Архаима тогда именно он, Мортимер, науськал на Дениса, чтобы уничтожил его, чтобы больше тот не вешал свою гнилую лапшу на уши доверчивым девочкам.

Денис заулыбался, Лера тоже.

— Лерочка, милочка, ты не против, чтобы Денис пожил у вас? — сказал Мортимер. — Временно, пока я не найду что-нибудь подходящее.

— Ну что вы, Олег Павлович? — ответила Лера. — Мы только рады.

— Тут дело ещё вот в чем, — произнес Мортимер, взяв её под локоток и отводя в сторону. — Денису нужно присмотреться к вам с Васей, понаблюдать за вашими привычками, движениями, мимикой, чтобы всё было естественно. Именно он будет писать для вас сценарий.

— Да, да, — тихонечко сказала Лера. — Денис, помнится, говорил про какой-то спектакль.

— Вот, вот, именно спектакль, — согласился Мортимер. — Да здравствует спектакль…. Насчет бельишка для Дениса не беспокойся. В комнате, где ты его устроишь, в шкафу спальных принадлежностей уже прибавилось. Ты ведь Дениса поселишь там, где раньше жил Лёшка?

Она согласно кивнула и сказала, что белья каждую неделю прибавляется. Постираешь, а складывать некуда, прямо беда.

— А ты выбрасывай, нечего стирать, — посоветовал Мортимер. — Дом вам, Лерочка, попался особенный, с полным циклом обновления. Ни тебе продуктов покупать, ни белья, ни одежды. Даже полы подметать не нужно. Заметила?

— А я всё равно подметаю, — ответила она. — И каждую неделю мою. Иначе грязью зарастешь.

— Вот это зря, — произнес Мортимер. — Чекист должен всё замечать и ничего лишнего не делать…

Он укатил на своем розовом лимузине, а Лера сказала Денису:

— Ну что, дружище, пошли в дом? Как ты там говорил? Смерть — это не страшно, это только начало настоящего, потому что сейчас мы живем в кривом зазеркалье. Как тебе теперь в кривом зазеркалье?

— Страшновато, — признался Денис. — И в прямом и в кривом зазеркалье страшновато.

Глава 23. Научный Центр

Мусатов понимал, что обленился. Стало расти пузцо, у двадцатипятилетнего-то, округлилась физиономия, но главное — ничего не хотелось делать. При зарплате в четыреста тысяч рубликов напрочь исчезла мотивация к творчеству. Ей Богу, нищему (относительно, конечно) было проще. А ведь обещал Мортимер, что будет нагружать по самую сурепицу. Где она, эта сурепица? Так, разовые поручения, симпозиумы, на которых нужно сидеть с умным видом и порою кивать головой. И ведь стало нравиться.

Но этим утром всё пошло по-другому, а началось с того, что Олег Павлович вызвал его к себе и первым делом сказал:

— Вы почему это, дорогуша, только что не поздоровались с Тамарой?

Прямо в лоб. Действительно, Мусатов, торопясь, проскочил мимо Тамары.

— Черт, — сконфуженно промямлил он. — Извините, задумался. Она что — накапала? Когда, спрашивается, успела?

Мортимер вынул из стола конфеты «Рафаэлло» в железной банке, украшенной красным бантом, и сказал:

— Идите, искупайте вину, потом ко мне. Не торопитесь.

Мусатов отсутствовал ровно пять минут. Вошел раскрасневшийся, с блуждающей улыбкой и томными глазами.

— Порядок в танковых войсках, — похвалил Мортимер. — Пора вам, любезный учёный, переходить в решительное наступление, обзаводиться, так сказать, крепким тылом. Ну, ну, не смущайтесь. Я вас вызвал вот по какому поводу. Мы тут посоветовались и решили организовать Научный Центр. Одно из перспективных направлений — детальное изучение пространства Козырева. Вы, разумеется, знаете, что с помощью зеркал можно общаться с биополем Земли?

— Это очень любопытно, — туманно сказал Мусатов. — И какова моя роль?

— Возглавить этот Центр, — ответил Мортимер. — Оставаясь моим замом. Оклад, естественно, удвоится. Будет интересно, в Знаменске уже порядочно молодых зубастых ученых, у которых сногсшибательные идеи. Нужно идеи воплощать в жизнь. Вы как?

— Олег Павлович, дорогой, вы меня просто возрождаете, — с чувством сказал Мусатов. — Разумеется, за.

— Есть у меня юный вундеркинд, — улыбнулся Мортимер. — Толковый паренек. Не возьмёте под своё крыло?

— Как я могу отказать? — ответил Мусатов…

На конференции в Праге Мортимер не врал про жилой массив в лесопарке и научно-исследовательские корпуса. Имелся такой жилмассив в той части Волшебного леса, что поближе к Порталу. Дома здесь казались изящными, легкими, хотя сделаны были из стекла и бетона и имели по тридцать этажей и выше. Но ведь это смотря как сделать.

Этот город в городе уже был процента на два заселен текущими сюда непрерывным тоненьким ручейком научными и рабочими кадрами. Метрах в пятистах от него располагались пять научно-исследовательских корпусов, а чуть подальше — семь производственных. Аккурат между ними находился тот самый Научный Центр, о котором говорил Мортимер. Он был пока закрыт, но какие-то люди в зеленой спецформе сновали по его территории, наводя последний лоск.

До шоссе номер пять, которое рассекало Волшебный лес на две неравные части, от жилья и корпусов было рукой подать. Номер шоссе присвоил Планзейгер, который себе на уме, так что нечего гадать, почему взята эта цифра.

По шоссе с интервалом в три минуты туда-сюда ходили скоростные трамваи и автобусы вполне импортного вида, хотя спроектированы и сделаны они были в Знаменске.

На трамвае от административного корпуса до Научного Центра было семь минут езды, им-то сразу после разговора с Мортимером и воспользовался Мусатов.

Пожилой усатый охранник на проходной у ворот без разговоров открыл турникет и отдал честь опешившему Мусатову.

— У меня к вам два вопроса, — сказал Мусатов усатому дядьке. — Первый: почему не потребовали пропуск? И второй: зачем честь-то отдавать?

— А вот, — ответил охранник, показав Мусатову планшет с его цветной фотографией. — У нас тут вахта, а на вахте кто чего знат? На вахте никто ничего не знат. Поэтому выдана под роспись планшетка, которая подсоединена к прибору. Прибор вас узнал, прибор не обманешь. Вы директор.

— Но у меня пока нет пропуска, — возразил Мусатов.

— Получите, — охранник протянул ему новенькую красную книжицу. — У нас не заржавеет.

— А зачем честь? — слабо спросил Мусатов, насмерть сраженный допотопным диалектом.

— На планшетке написано, что вы генерал, — ответил охранник. — Большому кораблю большое, стал быть, плавание.

Мусатов только махнул рукой и пошагал дальше, на территорию центра. Поначалу он злился на Мортимера, что тот посадил такого пня охранником, потом подумал: а что? Хороший дядька, честь отдаёт. Молодой бы изгаляться начал, а этот с уважением.

Так что не стал он подкладывать старичку свинью.

Люди в зеленой спецформе уважительно здоровались, не махали перед носом метлами, ждали, пока пройдет. Тоже откуда-то знали. Это было приятно.

Сзади раздались быстрые шаги, его догнал, вы не поверите, Сергей Степанов, тот самый, который со страшной скоростью печатал ему, Мусатову, докторскую. Был он свеж, мускулист, загорел, что подчеркивалось белой тенниской. Белозубо улыбнувшись, Степанов сказал:

— Сергей Анатольевич, дорогой, рад вас видеть. Позвольте вас сопровождать, я уже здесь не первый день и всё знаю.

— Вот сюда, пожалуйста, тут будет удобнее, — говорил он, оттирая Мусатова от спрятавшейся в густой траве канавы, но тот назло шагнул в сторону и сверзился бы прямо на строительный мусор, если бы не Степанов, ухвативший его, потерявшего равновесие, за штаны. Выдернул, поставил на ноги.

— Да что ты мне шагу не даешь ступить? — прошипел Мусатов, приводя себя в порядок. — Кто ты такой?

— Ваш заместитель по хозяйственной части, — Степанов прищелкнул каблуками кроссовок. — Степанов Сергей Витальевич.

— Ладно, веди, Сергей Витальевич, — смилостивился Мусатов, понимая, что катастрофически окружен дураками.

То, понимаешь, грамотей на вахте, то теперь Сергей Витальевич, бывший охранник. Какая уж тут научная деятельность. Где вы, умницы и умники, интеллектуалы, корифеи в мельчайших тонкостях физики, где одна крохотная ошибка может перечеркнуть многомесячный кропотливый труд. Вот где ювелирная точность и ослиное терпение. Где ваш утонченный юмор, выданный с каменным лицом, с полнейшим безразличием?

— Веди, злыдень, — добавил Мусатов и, спохватившись, добавил: — Это я не тебе, друг любезный, это я сам с собой разговариваю.

Степанов конечно же обиделся, но быстро отошел. Поводил начальника по готовым уже этажам, показал лаборатории, компьютерный центр с самым мощным в Европе компьютером, зал для лекций и семинаров показал, оранжерею, столовую. Чувствуется, всё изучил основательно.

Короче, Мусатову понравилось, и он уже не считал Степанова злодеем, пнём и самозванцем. Позвонил Мортимеру, сказал, что в принципе Научный Центр к работе готов, в связи с чем у него, Мусатова, имеются два вопроса: кто будет набирать команду и почему охранник назвал его генералом?

— Команда уже есть, — ответил Мортимер. — Ребята перспективные, работают в научно-исследовательских корпусах, претензий к ним никаких. Я отобрал двадцать лучших, завтра принимайте. Можете провести собеседование, чтобы оценить уровень.

— Простите, уже завтра? — спросил Мусатов.

— Именно, — сказал Мортимер. — Так что с утречка прямиком в Центр. Приступайте к работе.

— То есть в Управлении можно не появляться? — уточнил Мусатов.

— Если понадобитесь, я вызову, — произнес Мортимер. — Что касается второго вопроса, то указом Президента на днях вам присвоено воинское звание генерал-майора. Или вы против?

— Нет-нет, не против, — пробормотал Мусатов. — Только всё как-то неожиданно. Так сказать, награждение непричастных.

— Я завтра заеду, — предупредил Мортимер. — Тогда и поговорим. Если, конечно, хотите.

— Не хочу, — сказал Мусатов, вовремя вспомнив, что Юлий Борисович Харитон, будучи главным конструктором и руководителем КБ-11 в Сарове, имел генеральское звание.

Значит, так нужно.

Глава 24. Курьер

Лаптев рассовывал по коробкам документы и рукописи. Помочь было некому, поэтому всё делал сам. Многое нещадно рвал в клочья, нечего на новое место тащить старьё. Мортимер возвращал писателям Знаменска прежнее помещение, извинялся за перегибы, допущенные отделом культуры. На завтра был назначен переезд, только опять же коробки придется грузить самому, из действующих писателей он, Лаптев, остался один. Даже Егоровна, увы, не выдержала пресса, умерла вчерашним утром.

— Есть кто живой? — раздалось с крыльца.

Странный вопрос — дверь-то распахнута, значит есть.

В комнате приема раздались тяжелые шаги, сопровождаемые перестуком колесиков, потом в кабинет ввалился грузный человек с толстыми черными усами, в зеленой униформе и зеленой бейсболке, везущий за собой чемодан на колесиках. Поставив чемодан напротив стола, спросил: «Вы Лаптев?» Симеон кивнул.

— Велено передать, — сказал усач, приподняв бейсболку и промакнув начинающуюся лысину цветастым платком. — Распишитесь.

Раскрыл перед Лаптевым журнал, поставил галочку там, где нужно расписаться. Подождав пару секунд и не уловив никакого движения, поднял глаза на Лаптева и четко, внятно сказал:

— Чемодан принадлежал Кузьминой Анастасии Егоровне. Внутри лежит записка, сделанная её рукой, в которой написано, что чемодан с содержимым нужно передать секретарю союза писателей Знаменска Лаптеву Симеону Оскаровичу. Смерть Кузьминой вызвана естественными причинами, поэтому следствие прекращено.

Лаптев расписался, потом с любопытством спросил:

— А вы, простите, кто?

— Курьер, — отчеканил усач и вышел.

Лаптев раскрыл чемодан. Сверху лежала записка, а под нею, на папках с рукописями, толстая тетрадь в клеточку — дневник.

— Вот даже как, — вздохнув, сказал Лаптев и вынул тетрадь. — Оказывается, ты, голубушка, была не просто Егоровна, а Кузьмина Анастасия Егоровна. Прости…

Вот некоторые записи из дневника местной андеграунд поэтессы Егоровны, которые, может быть, дадут нам некоторое представление о её жизни и о бурном росте замечательного и нехилого города Знаменска. А может, и не дадут.

На этом записи обрывались.

Глава 25. Помощник

Лаптев крякнул с досадой и закрыл тетрадь. Ну, Егоровна, ну, ехидна. Поперек я ей, видишь ли, горла. Лапотник, видишь ли, золотарь.

В дверь громко постучали.

Лаптев открыл.

На пороге стоял невысокий черноволосый парень, который улыбнулся и сказал:

— Я Денис Антипов. Командирован помочь вам с переездом, а-то, слышал, у вас с кадрами напряжёнка.

— Переезжать будем завтра, вот завтра и приходите, — ответил Лаптев, захлопывая дверь.

— Я живу у Васи Черемушкина, — сказал оставшийся снаружи Денис. — Можете позвонить Лере. А вообще-то, направил меня к вам Олег Павлович Мортимер. Позвоните лучше ему.

Вот зануда, подумал Лаптев.

Пропустив в коридор гостя, вновь закрыл дверь на ключ, но делал это так, чтобы Антипов всё время был под присмотром. Спиной к нему ни-ни. Бояться не боялся, потому что был крупнее и имел разряд по боксу, просто на всякий случай. Мало ли что?

— Не доверяете? — спросил Денис, заметив его настороженный взгляд. — Куда идти?

Лаптев показал пальцем.

— Постойте-ка, — сказал Денис, проходя в приемную, заваленную исчирканными бумагами, папками, журналами и книгами. — Вы же тот самый Симеон Лаптев, который каждый Божий день цапался со старухой Егоровной. Взяли бы, да помогли напечататься, вам-то что? Убыло бы? А ей, старухе, приятно.

Лаптев ногой подпихнул к нему пустую коробку и проворчал:

— Во-первых, товарищ умник, у нас, в Знаменске, нет типографии. А во-вторых, жалко бумаги. Давай, всё, что с пола, вали в коробку. Потом сожжем, не таскать же за собой всякую нуднятину. Это хорошо, что ты пришел, вдвоём таскать легче.

Денис принялся набивать коробку. Заметил как бы между прочим:

— Подпись Черемушкина ничего не значит, а ваша бы подошла. Глядишь, и вышла бы книжка Анастасии Егоровны Кузьминой.

Пошёл за новой коробкой.

— Да кто ты такой? — возмутился Лаптев, разгибаясь. — Ты что, следил за нами? Откуда всё знаешь? Вынюхивать явился?

— Стихи, конечно, сочинила не Кузьмина, — сказал Денис, споро заполняя новую коробку. — Точнее, Кузьмина и тоже Анастасия Егоровна, но не эта. Её предшественница, близняшка, прототип. Но то, что они хорошие — это факт. Читали?

И покосился на Лаптева. Тот начал багроветь.

— Не читали, — сделал вывод Денис. — Какой же вы после этого председатель правления? Вот такие, как вы, и топят молодые таланты.

— Ну, хватит, — сказал Лаптев, после чего подошел к стулу и сел. Вытер потный лоб. — Не могу вспомнить — где я тебе дорогу перешёл?

— Нигде, — Денис сел рядом с ним на шаткую табуретку. — Да, я всё это видел. Будучи в потустороннем мире. Знаете, что это такое?.. Сказать нечего? И вот, благодаря товарищу Мортимеру, я чуть больше суток пребываю в новоприобретенном теле. Но очень даже не уверен, что это хорошо.

— Чем докажешь? — нудно спросил Лаптев.

— Под Квасюка нужно было ходить не с девятки, а с туза, — усмехнувшись, сказал Денис. — Тогда бы при своих остались.

Да, да, был такой неловкий момент в ту злополучную ночь, когда в один момент накрылись пять тысяч.

— А ещё вместо взбучки вам был обещан Союз писателей, — добавил Денис. — Было?

— Тут такое дело, — сказал Лаптев, потрепав его по колену, и встал. — Лучше я покажу.

Сходил в соседнюю комнату к чемодану, вернулся с дневником. Сунул Денису.

— Почитай, потом поговорим.

Денис полистал тетрадь, потом сказал:

— То, о чем говорил сосед Егоровны, он же Валет, он же Гриневский, закономерный финал. Разве может Кастодиан сравниться в бою с архидемоном? Естественно, Мортимер заставил его выйти на земной план, потом убил. Другой вопрос: почему Мортимеру не помешал Асмодей? Ведь он тоже был заинтересован в обладании Объектом. Вот этого я понять не могу. Могу лишь предположить, что Мортимер, как более умный и хитрый, навел его на ложную цель, отвлек, на время устранил. А когда Асмодей понял, что его провели, было поздно. Мортимер первым застолбил участок.

— Стоп, стоп, стоп, — сказал Лаптев. — Давай по порядку. Кто такой Кастодиан? Охранник Объекта? Нет, давай лучше начнем с другого. Откуда взялся Объект? Раньше тут были леса и болота.

— Если я скажу, что из тридцать четвертого измерения — это что-нибудь прояснит? — ответил Денис. — Что мы вообще знаем о Высших Силах, которые создают наш мир? Что мы знаем о Самом Главном, о Боге, который этими Силами повелевает? Абсолютно ничего. Со своей колокольни могу лишь предположить, что Объект — это макет, кстати, один из многих, на котором Высшие Силы отрабатывают варианты развития человечества. Вероятнее всего, я ошибаюсь, но наличие обращённых говорит в пользу этого. Мой знакомый ангел уверен, что экспериментальный Объект перешел в низшее измерение в результате дурацкого стечения обстоятельств. Сбой ускорителя под Женевой вызвал сбой в ноосфере планеты, Объект выпал в осадок в нашем измерении и обрел вещественность. Верится в это с трудом, что для Серафимов сбой какого-то земного ускорителя? За всем этим видится какой-то Замысел, этакая очередная проверка на разумность. Вот вам, ребята, Портал, вот вам ультиматоны, техника на грани фантастики. Ну-ка? И кто оказался первым? Правильно, архидемон. А потом уже наши бравые чекисты.

— Хорошо, — сказал Лаптев. — Дело ясное, что дело тёмное. А кто такой Кастодиан?

— Хранитель, — произнес Денис. — В дневнике сказано про светящуюся книгу. Это Гроссбух приходов-расходов, он же реестр, в котором Кастодиан вёл учет артефактов. Сейчас мы подходим к главному. Завладев Гроссбухом, Мортимер без труда собрал воедино совершенно секретные артефакты, с помощью которых возродил дракона Самаэля, супервоина Небироса, систему надзора и контроля Планзейгер. Учитывая, что временная система, в которой существует Знаменск, схлопывается, изолируется, Мортимер создал совершенный Объект, который может существовать сам по себе независимо от планеты Земля.

— Пора рвать когти, — пробормотал Лаптев. — Прости за глупый вопрос: почему у Кастодиана золотая рука? Она у него изначально золотая?

— Нет, конечно, — сказал Денис и посмотрел на часы.

Глава 26. Пусть себе говорит

— Время обедать, — сказал Денис. — Ты как насчет перекусить? Не против, что на «ты»?

— Валяй, — отозвался Лаптев. — Тут поблизости забегаловка.

Забегаловка «У Иваныча» располагалась за углом. Народу мало — три нешумных мужичка за стойкой в углу, разбавляющих пиво принесенной водкой, да бабуся с внучкой, которая, болтая толстыми ножками, ела разноцветные шарики мороженого.

Они взяли по тарелке знаменских помидоров со сметаной, по тарелке пельменей и по бутылке пива «Жатецкий гусь». Пельмени от Иваныча оказались очень даже ничего. Молча, запивая ядреным пивом, смели вкусную еду, потом Денис сказал:

— Кастодиан — как бы начальник регистрационной палаты. Завладев гроссбухом, то есть реестром, Мортимер сам себя назначил владельцем земельного участка с расположенным на нём Объектом. А поскольку Кастодиан служил в администрации Князя, то есть был не частным, а должностным лицом, его подпись или иное подтверждение согласия дает право на владение участком. Закопанная рука и есть подтверждение согласия.

— Бред людоедочки из племени ням-ням, — пожав плечами, произнес Лаптев. — Но почему рука превратилась в золотую?

— Настоящая давно бы сгнила, — ответил Денис.

— Ну, а теперь-то кто владеет участком? — спросил Лаптев. — Руку умыкнул Валет, значит — никакого подтверждения больше нет. Что теперь мешает Асмодею?

— Не умыкнул, — сказал Денис. — Поначалу Валет хотел шантажировать Мортимера перед Асмодеем, потом опомнился. Силы слишком неравны. Стопчут и не заметят как. Прежде чем дать тягу с Объекта, он передал руку на хранение Брызгалову, которому доверял. Ну а тот, уже завербованный спецслужбами, доложил об артефакте Семендяеву. А дальше сплошная комедия.

Он замолчал, к чему-то прислушиваясь.

— Ну же, — нетерпеливо сказал Лаптев.

— Кто-то сюда едет, — произнес Денис.

— Мало ли в городе машин, — отозвался Лаптев. — Не в деревне, чай. Давай, давай, не тяни резину.

— Прибыли два опера, и только упаковали руку в сумку, как прибывает Семендяев. Самолично, с охраной. Разумеется, никакой это был не Семендяев, а Берендеев со своими орлами и с ящиком водки. Мол, удачу обмыть надобно. Наобмывали так, что мертвецки пьяные оперы были утром обнаружены охранником за воротами Объекта. Брызгалов, которого никто за язык не тянул, по пьяной лавочке выболтал о дружбе с Валетом и поклялся в вечной готовности верой и правдой служить любимому генералу. Полез целоваться с Семендяевым. Был за коварство крепко бит и подвергнут трансформации, что, как известно, напрочь отшибает память. В памяти осталось одно: вчера наболтал лишнего, за что поплатился, вышел из доверия.

Руку Берендеев заменил на булыжник. Черемушкин с Дергуновым поначалу его и вынесли, но были арестованы алчным Разумовичем, который теперь верой и правдой служит Олегу Павловичу. Чуть позже Берендеев меняет булыжник на фальшивку, и она благополучно уезжает в Тамбов. Подтверждение находится на прежнем месте, но теперь к нему так просто не подберешься.

— Ничего себе комедия, — выслушав Дениса, сказал Лаптев. — Ну и шуточки у вас, боцман.

Расплатившись, они вышли на тенистую улицу и лениво побрели к Дому Литераторов, но в этот момент к тротуару подлетела горбатая зеленая Ока, из неё выскочили Менанж с Фазаролли в своих неизменных кепках, заломили Денису руки и затолкали в машину.

— Но, господа, — возмутился Лаптев, не знакомый ещё с этой публикой.

— Он, подлец, удрал из дурдома, — последовал ответ.

Дверца захлопнулась, зеленый уродец умчал в обратном направлении…

Денис на заднем сиденье оказался нещадно стиснут Менанжем и Фазаролли. Впереди за рулем, вольготно растопырив ноги, сидел Берендеев.

— Кто просил болтать? — лениво спросил Берендеев.

— Я не…, — начал было Денис и получил кулаком в глаз от Менанжа.

— А ты ещё и врешь, — сказал Фазаролли и наподдал кулачищем в другой глаз.

Слезы так и брызнули у несчастного паренька. Не так больно было, сколько обидно. Боль пришла потом.

— Ты и дружку своему подгадил, — лениво продолжал Берендеев. — Лаптева придется изолировать.

— Протестую, — возмутился Денис. — Олег Павлович велел нам с Симеоном написать сценарий.

Эти его слова вызвали очередную агрессию, а следом бурю смеха. Так, под дружный гогот, Ока и подъехала к зданию администрации Института.

Дениса выволокли из машины и, приподняв, чтобы не мешались ноги, бегом занесли в стеклянный вестибюль, а потом в лифт. Антипов безжизненно висел между битюгами, лицо было сплошной синяк.

— Ну, уж это лишнее, — сказал Мортимер, увидев избитого парня. — Вас, ребята, хоть в полицию устраивай, они там это любят. Руки-то зачем распускать?

— Лаялся в ваш, Олег Павлович, адрес, — зевнув, ответил Берендеев. — Врал безбожно. Как можно такому подлецу доверять сценарий? Они на пару с Лаптевым такого туда ввернут, такого наплетут. С виду вроде бы всё пристойно, а на деле наврано. Я бы не доверил.

— Ладно, — хмурясь, сказал Мортимер, который знал, о чем шел разговор в машине. — Ты бы, Казимир Филиппович, не сгущал краски. Мне-то зачем лапшу вешать?

— Правду говорит, — вразнобой заговорили Менанж и Фазаролли. — Всё так оно и было, как доложил Казимир Филиппович. А, кроме того, зачем постороннему про Кастодиана-то? А? Пропал Кастодиан, и всё тут. Сбежал.

— Что будем делать с Лаптевым? — спросил Берендеев. — Я его знаю — этот молчать не будет.

— Что ж, пусть себе говорит, — сказал Мортимер…

Первой мыслью Лаптева была позвонить 02, и он рванул в свой офис, но пока бежал, а потом от волнения долго не мог попасть ключом в замочную скважину, раздумал это делать. Ну, приедет полиция, будет долго и нудно выспрашивать, кто такой Денис Антипов, кому он так основательно перешел дорогу, что его прилюдно похитили, кем этот Денис приходится ему, Лаптеву, и так далее, и тому подобное.

И сразу же выяснится, что Антипов в базе данных не числится, потому что Мортимер оживил его немногим более суток назад. Нет, нет, Мортимера подставлять нельзя.

А вот что, сказал себе Лаптев. Позвоню-ка я самому Олегу Павловичу, ведь это же он послал ко мне Дениса. Открыл телефонный справочник Знаменска, набрал нужный номер. Трубку взяли не сразу, хотя у Мортимера наверняка должна была быть секретарша. Наверное, вышла.

Наконец, гудки прекратились, и низкий мужской голос сказал:

— Слушаю вас.

— Олег Павлович, — произнес Лаптев и начал сбивчиво рассказывать о происшедшем.

— Как, говорите, его фамилия: Антипов? — перебил его Мортимер. — Впервые слышу.

— Да, да, Денис Антипов, — сказал Лаптев. — Он живет у Черемушкина.

— Вот Черемушкину и звоните, — посоветовал Мортимер и положил трубку.

Это что же — Денис наврал?

Лаптев позвонил по мобильному Черемушкину, но у того был отключен телефон. Больше звонить было некому.

Во входную дверь, которую он с недавних времен приучился запирать, постучали. Что-то сегодня полно незваных гостей.

Открыл и обмер. На пороге стояла Анастасия Егоровна Кузьмина собственной персоной. Одета как обычно в белую блузку и черную юбку со складками. На ногах черные лакированные туфли, на голове парик с седыми буклями. Лицо белее снега, губы фиолетовые, туго сжатые, будто нарисованные.

Что-то промычав (ему послышалось: «Бронзовеешь?») и отодвинув его рукой, она вошла. Захлопнула за собой дверь.

Рука, о ужас, была холодная, как лёд.

«Бог ты мой, — подумал Лаптев. — Бежать, бежать».

Начал ломиться, но дверь не поддавалась.

А в кабинете, куда Лаптев так и не успел дойти, кто-то завозился, потом из него вышел Денис Антипов с разукрашенной физиономией. Под каждым глазом по фингалу, челюсть распухла в правую сторону и сделалась синюшной.

— Ты-то здесь откуда? — проклекотал Лаптев, у которого сдавило горло.

— Передай Олегу Павловичу, что он врун, — прошепелявил Денис, надвигаясь. — Вчера оживил, а сегодня посадил рядом с Шарком. Врун и есть.

— Но Шарк же пропал, — отступая, пробормотал Лаптев. — Говорят — удрал.

Споткнувшись обо что-то, с размаху сел на пол.

— Как же — удрал, — Денис навис над ним. — Его на моих глазах утащили в зеркало. Там теперь и находится. А я рядом, чтоб лишнего не болтал.

Егоровна между тем вынула из сумочки пачку папирос, попыталась засунуть тоненькую папироску в рот, но тот не поддавался, будто склеенный.

— Дай помогу, — сказал Денис, после чего пальцами с хрустом разодрал её губы, и в самом деле схваченные клеем.

Этого Лаптев вынести не смог. Заревев, как бык, вскочил на ноги, снес стоявшую на пути хрупкую Егоровну и ногой вышиб дверь.

Глава 27. Предпочел свободу

— Вот те раз, — сказал Черемушкин, придя вечером с работы. — Денис укатил в командировку, а Симеон Лаптев спятил и ходит по городу с блокнотом.

Мортимер запретил Лере выходить на улицу, и она уже два дня сидела дома. А всё кашель — сухой, раздирающий горло, который не брала ни одна микстура. Олег Павлович очень пёкся о её здоровье.

— Как так спятил? — удивилась Лера, ставя на плиту чайник. — У него же всё по полочкам разложено. Такие ни с того, ни с сего умом не трогаются.

И крикнула Иеремии, чтобы шел ужинать.

— Олег Павлович сказал, — Черемушкин вынул из холодильника ломоть докторской колбасы, занес над ним нож, но Лера колбасу отобрала, сунула обратно в холодильник.

— А блокнот зачем? — спросила она, вынимая из духовки рукав с жарким из свинины с картошкой.

— Вроде берет интервью, а на самом деле несет чушь, — ответил Черемушкин и, предвкушая вкуснятину, энергично потер ладошки.

Иеремия кубарем скатился вниз и вспрыгнул на свой стул. За несколько последних дней он вытянулся страшно, был уже на голову выше Черемушкина. Это было ненормально, это пугало.

— Э-э, — сказал Черемушкин и для солидности кашлянул. — Ты бы помыл бы, что ли бы, руки-то.

— Уже, — ответил Иеремия, хищно поводя носом. — Между прочим, Денис никуда не укатил. Тут он, рядышком. Спасибо.

Последнее относилось к Лере, которая поставила перед ним тарелку со свининой.

— А мне? — сказал Черемушкин, который всё-таки был хозяин в доме.

— Ребенку первому, — отозвалась Лера, ставя тарелку и перед ним.

Иеремия радостно реготнул.

— Хорош ребенок, — проворчал Черемушкин и накинулся на еду, как зверь.

— Что ты там про Дениса? — спросила Лера, усевшись за стол и подцепляя вилкой кусочек картошки.

— Шлет сообщения через ютуб, — сказал Иеремия. — Помоги, мол. Вытащи.

— А где он? — спросил Черемушкин.

— Пишет, что в Зазеркалье, вместе с Шарком, — ответил Иеремия. — Между прочим, посылает мне обычные эсэмески со своей Нокии. Как они попадают на ютуб — непонятно. Скинул даже свою последнюю фотку. Рожа у него, я вам скажу, сильно ассиметричная.

— Непонятно, — сказал Черемушкин. — Олег Павлович говорит, что Денис в длительной командировке, скоро не ждите. Сам Денис утверждает обратное. Нестыковочка.

Наверху вдруг завыло, заскрежетало.

— Черт, — воскликнул Иеремия и как лось поскакал вверх по лестнице, а через минуту примчался обратно и, не поднимая глаз, принялся истово метать жаркое.

— Ты там случаем не бомбу испытываешь? — весь на нервах, спросил Черемушкин.

— Не дождался, — сказал Иеремия. — Я бы его вытащил.

— Это тебя Денис, что ли, вызывал? — невозмутимо уточнила Лера. — Ну, вы умельцы.

— И как бы ты его вытащил? — спросил Черемушкин.

— С завтрашнего дня я зачислен в центр к Мусатову Сергею Анатольевичу, — объяснил Иеремия. — Он как раз занимается проблемой пространства Козырева. Вытащил бы, как миленького, да не успел.

— Не понял, — сказала Лера. — Что значит «не успел»?

Этим своим «не понял», будто мальчишка, она покупала всех.

— Пошёл на Шарка с кулаками, принял добровольную смерть, — хмуро произнес Иеремия. — Понял, что Мортимер запер его навечно. Решил вернуться в исходное состояние. Предпочел свободу, за что его можно сильно зауважать. Где-то он Олегу Павловичу перешел дорогу. Думаю, что и Симеон тоже.

— Ты, Рэм, не торопись, — сказала Лера и вздохнула. — Кто такой Денис, и кто такой Мортимер? Это ж надо понимать — величины несоизмеримые. И вообще. Надо выслушать вторую сторону.

— А может, всё не так плохо? — произнес Черемушкин. — А, Рэм? Может, Денис и взаправду в командировке, а заумный Симеон Лаптев малость рехнулся? Самую малость, как все гении. А кто-то, скажем второгодник из восьмого класса, о которого ты ноги вытер, закидал тебя через ютуб глупыми посланиями.

— Откуда второгодник знает про Зазеркалье? — усмехнулся Иеремия.

— Льюиса Кэрролла прочитал. Про Алису.

— А про Шарка откуда знает?

— Кто в городе не знает Шарка? — возразил Черемушкин. — Так что, давай-ка, парень, доедай, пока не остыло.

— Да, да, — согласился Иеремия.

Быстро очистил тарелку, выпил бокал компота и уже без прежней прыти тяжеловато взобрался на свой третий этаж.

Какое-то время они молча ковырялись вилками в остывшем жарком, потом Лера сказала:

— Ты Трезора давно не видел?

— Да как-то не до него, — откликнулся Черемушкин, которому что-то не нравилось в этом разговоре с Рэмом. — Он всю дорогу в будке сидит, не выходит. Может, приболел?

— Приболел, — фыркнула Лера. — Он в будке сидит, потому что в дверь не пролазит. Такую репу наел.

— Рэм тоже, — сказал Черемушкин. — Уже со старшего братца вымахал. К добру ли?

— Репа — она всегда к добру, — Лера встала и начала прибирать со стола. — А вот Иеремии я почему-то верю. Что-то тут не так.

Этим же вечером с помощью Иеремии Черемушкин разобрал vip-будку. Освобожденный Трезор ускакал к живой изгороди и, вытаращив глаза, долго справлял нужду. Потом долго и старательно задними лапами закидывал нужду землей. Такую кучу накидал. Да ещё облаял любопытствующего Семендяева, который, встав на цыпочки, следил за действиями собаки.

— Что, Сергей Сергеевич? — крикнул ему вышедший на крыльцо Черемушкин. — Рановато спать-то?

— Сам дурак, — тихонечко сказал Семендяев, потом наддал голосом: — Чем Трезора кормите? Скоро с лошадь будет.

— Что поймает, то и слопает, — ответил Черемушкин. — Особо не утруждаемся.

— Отдали бы его, что ли, в питомник, — посоветовал Семендяев. — А здесь люди живут, мало ли что.

— Не, он мирный, — возразил Черемушкин. — Спокойной ночи, сосед.

«Вот хорек, — подумал Семендяев, уходя в дом. — Раньше товарищ генерал, а теперь сосед. Совсем обнаглел»…

Мортимер прекрасно видел, что временная система, в которой существует Знаменск, схлопывается, изолируется, а потому торопился. Те немногие, кто об этом знал, в частности Мусатов и его ближнее ученое окружение, а также Денис Антипов (откуда только?) и члены теософского общества «Москва» видели в этом личную заслугу Мортимера. О да, об этом человеке уже слагались легенды.

Сам же Мортимер отдавал себе отчет, в чем причина. Никак не в Планзейгере или ещё в чем-то сверхъестественном, разумеется нет. Господь распорядился. Но не так, как мы распоряжаемся существованием надоевшей мухи — берем газету и шмяк! Только мокрое место остается. Вовсе не так. А мог бы, в назидание.

Единственное, что оставалось — набить в город побольше людей. Всяких. Богатых и бедных, знаменитых и не очень, чтобы улицы кишели народом, чтобы пляжи были битком набиты, чтобы в магазинах было не протолкнуться. Ну и, естественно, бурный рост промышленности, жилищного строительства и сельского хозяйства. Плюс высокие зарплаты, расцвет культуры, поощрение талантов. Радостные счастливые лица, прекрасная бодрящая музыка, любовь к Отечеству и, естественно, к Знаменску. Разумеется, в каждом округе Храмы. Пора браться за Храмы, время поджимает.

Глава 28. Тебе знакома эта программа?

К молодому ученому из Франции, который работал в Центре Мусатова, приехала его подруга Ивет. До этого дальше Москвы она не бывала, а тут какой-то Знаменск под какой-то Тулой. Оказалось, что до Знаменска от Москвы всего лишь пятнадцать минут езды на чистеньком метро. Пожив три дня в шикарном трехэтажном особняке друга и полазив по городу, юная француженка написала подруге письмо следующего содержания (в переводе на нормальный язык, конечно).

«Привет, ёжик. Тут обалденно. Пляж в трех шагах, водичка морская, чистая, каждые полчаса легкий шторм, который сносит с ног. Мясо, пиво и мороженое бесплатно, но много пива не выпьешь — неохота. Вот жалость-то. Халява — и неохота. А всё почему? Тепло, но не жарко, не потеешь, поэтому и пить не нужно.

Город красивый, здоровенный, пешком ноги стопчешь. Езжу на трамвае, автобусе, либо конной бричке. Как гостю города опять же бесплатно. Сечешь?

Магазины блеск, выбор огромный и страшно дешево, но есть и секонд, там, естественно, за так. А дальше слушай: в секонде тут задарма дают то же самое, что у нас в шопах продают за бешеные бабки.

Вчера приезжал Ален Делон, выступал перед местным молодняком. Мы с Жаном тоже были, после встречи поболтали с метром. Ему тут страшно нравится, жаль уже старенький, а то бы запросто переехал. Поговаривают, здесь его пообещали омолодить. Ты мотай на ус-то, мотай. В этом Знаменске кто уже только не побывал, разве что Элвис Пресли не был, да и то потому, что помер.

Только что позвонил Жанчик, получил аванс. За такой аванс в центре Парижа нужно работать круглый год.

Да, и ещё. Опять же под боком Волшебный лес, где есть всё. На рынок ходить не надо. Так вот, если интересно, я нашла тут плантацию классной дури.

А теперь думай, почему я хочу остаться».

Это письмо позвало в дорогу не одного только ёжика, а и с десяток её подруг и друзей, живущих в пригороде Парижа и мечтающих о светлом будущем. Так что вскорости трехэтажный особняк Жана Бланшара кишел веселой молодежью. Жизнь била ключом начиная с момента приезда весь день, весь вечер и до полуночи, пока на пороге развеселого особняка не появилась парочка крепких белозубых молодых людей.

Один из них, который назвался Небиросом, прошел через косоглазую толпу как нож сквозь масло и вырубил орущий проигрыватель. В это время второй, который назвался Берцем, быстренько выяснил причину косоглазия и конфисковал мешок ворованной марихуанны, тайком с целью наживы разведенную Старожилом.

Далее Небирос отозвал в сторонку пьяно улыбающегося Жана и что-то сказал ему на ухо, после чего Жан мгновенно протрезвел, покрылся испариной и, прижав руку к сердцу, клятвенно заверил его в чем-то.

Потом они пожали друг другу руки, и на этом всё. Ночь прошла спокойно, а утром Жан пошёл на работу, друзья же вместе с Ивет — на пляж.

Здесь, на пляже, было удивительно. Чистейшая бирюзовая вода, белый песочек, как на острове Аруба, в отдалении автоматы с ледяным пивом, беседки для барбекю, откуда тянет ароматом жареного мяса. Десять утра, час назад завтракали, но запах сногсшибательный. Даже не окунувшись, побежали к ближайшей беседке, где колдовал с мангалом толстый и загорелый усатый дядька в белом халате и белом колпаке.

— Шашлык хочешь? — спросил он. — Бери.

Широко повел рукой по стоящим на деревянном столе подносам с мясом на шампурах.

Отмахнулся от евро, как от мух.

Не врала Ивет про халяву. А мясо оказалось вку-усное. Главное — вовремя, потому что уже в одиннадцать на пляже было не протолкнуться. Видать, не одна Ивет написала письмо своей подруге. Кого тут только не было: и черные вертлявые африканцы, и сухопарые англичане с белыми, как снег, животами, и коричневые поджарые кубинцы, и упитанные немцы, и вертящие бедрами бразильянки, и кривоногие…. Впрочем, оставим этих, кривоногих, на совести тех, кто их пригласил в лучший город Земли.

И всем-всем шашлык и прочее жареное мясо раздавалось бесплатно. Какое уж тут искусственное море, какой загар. Кстати, пиво пили все, даже непьющие и даже те, кто не хотел. Вот где было бескрайнее море, и ведь никак не кончалось. Чудо!

Потом кто-то дотумкал, что это рекламная акция. Значит, завтра за всё придется платить. Вот давка-то началась.

И тут подъехал длинный розовый лимузин, из него вышел неимоверно длинный негр, одетый как последний пижон во всё белое. Подняв вверх руку, заставил всех замолчать (попробуйте-ка заставить замолчать полупьяную толпу) и без всякого рупора, но так, что все услышали, сказал:

— Никакая не акция. Пиво и мясо даром, а вот за пользование туалетом придется раскошелиться.

Все возмущенно заорали, не в море же, пардон, опоражниваться, а Мортимер, это, конечно же, был он, весело расхохотался и провозгласил:

— Шутка, господа. Но покушать можно не только на пляже. Бесплатные обеды во всех ресторанах города, а ресторанов у нас много, на всех хватит.

После чего поклонился, сел в лимузин и уехал.

— Мортимер, — прошелестело по толпе. Узнали…

Вместе с Жаном в маленьком кабинете обычно сидели ещё двое — еврей Исаак Лернер, который с утра ушел в экспериментальную лабораторию, и болгарин Красимир Жеков, которому сегодня выпало участие в конференции. Так что Жан Бланшар находился в кабинете один. Другой бы на его месте руки на стол, голову на руки — и храпака, но Жан был не таков. Тут же впрягся в работу и недосып сам собой развеялся.

В одиннадцать Мусатов привел к нему высокого, под два метра, крепкого парня и сказал:

— Это Иеремия, можно Рэм. Поднатаскай по основной теме. Если заинтересуется чем другим, тоже поднатаскай.

И ушел.

— Жан, — сказал молодой француз.

— Знаю, — ответил Рэм.

— Что ещё знаешь? — тут же спросил Жан, которому некогда было возиться с новичком.

Рэм пожал плечами.

— То есть, ничего, — Жан вздохнул.

— Отчего же? — возразил Рэм. — Спрашивайте.

— Образование, ясное дело, высшее, — сказал Жан, усаживаясь за стол, на котором кроме компьютера ничего не было.

Это раньше стол ученого был завален справочниками и таблицами, теперь всё нужное хранилось на жестком диске. В том числе результаты текущей работы, которые по накоплению запросто превращались в диссертацию. Но это всё рутина, старьё, гораздо важнее то, что отсюда, с этого рабочего места, можно было производить манипуляции с оборудованием, установленным в экспериментальной лаборатории, и объектом исследования. Объектом служил доброволец, человек, биоробот не подходил. Поскольку эксперименты в пространстве Зазеркалья несли в себе элементы риска, работа объекта хорошо оплачивалась, просто золото, а не работа. Молодые ученые, так и быть, рисковали собственным здоровьем, никому не доверяли ответственный участок.

Вот сейчас, например, на экране монитора крупным планом высвечивалось лицо добровольца Лернера. Он мужественно, прощаясь с товарищами, таращился в объектив, потом суровая действительность сломала его волю. Он смежил веки, тяжело вздохнул и захрапел.

— Среднее, — ответил Рэм, придвигая к столу свободный стул и подсаживаясь к компьютеру. — Образование, говорю, среднее. Позвольте?

Подвинув к себе клавиатуру, привычно пробежал по ней пальцами. Лернер вздрогнул, открыл глаза и принялся тревожно озираться.

— Ну-ка, ну-ка, что ты сделал? — заинтересовался Жан.

Рэм показал.

— Ты же послал тревогу, — сказал Жан. — Тебе знакома эта программа?

Глава 29. Пространство Козырева

— Как-то само собой получилось, — туманно ответил Рэм.

— Почему среднее? — откидываясь на спинку кресла и пристально глядя на Рэма, спросил Жан. Этот парень чем-то заинтересовал его.

— Мне тринадцать лет, — ухмыльнувшись, произнес Рэм.

— Ну, я не знаю, — сказал Жан и вскочил с кресла. — Это черт знает что. Поднатаскай!

Забегал по кабинету, потом сказал:

— Всё, увольняюсь.

Принялся стаскивать белый халат.

Рэм стукнул пальцем по клавише, через пять секунд в кабинет заскочил дежурный по этажу.

— Где пожар? — вскричал дежурный, принюхиваясь. — У меня сигнализация ревёт.

Тут же в дверях появился Мусатов и спросил:

— Лернер не забегал?

Жан невольно посмотрел на монитор, Лернера на каталке не было. Осталась лишь вмятина на белой подушке.

Между тем Мусатов строго осведомился у дежурного, что тот здесь делает?

— Вроде пожар, — сконфуженно ответил дежурный, боком-боком протискиваясь между ним и косяком.

— Сергей Анатольевич, — сказал Бланшар. — Можно вас на минуточку?

И вывел Мусатова в коридор…

Вернувшись через пару минут, Бланшар сказал Рэму:

— Извини, погорячился.

Был он уже мягок, улыбчив, раздражение как корова языком слизнула.

Рэм с недоумением посмотрел на него.

— Пожар — твоих рук дело? — подсев к нему, спросил Бланшар.

Рэм утвердительно кивнул.

— Тройная система защиты, — сказал Бланшар. — Что перепугало Лернера?

— Привидение, — ответил Рэм, давясь про себя от смеха. Внешне, правда, это никак не проявлялось.

— Откуда в пространстве Козырева привидения? — спросил Бланшар. — Там перед человеком как наяву возникает его «субъективное время», его прожитая жизнь. Можно увидеть себя в детстве, можно даже увидеть свои прошлые жизни. Там можно излечиться от тяжелой болезни, но встретить привидение — увольте.

— Пространство Козырева — часть Зазеркалья, — сказал Рэм. — А Зазеркалье — страшная штука, там живут демоны, там блуждают покойники. Это мир мертвых. Думаете, вы со своей стерильной аппаратурой ограждены от Зазеркалья?

— Сопряжение с миром Зазеркалья — наш следующий этап, — нахмурившись, отозвался Бланшар. — Сейчас мы работаем в тестовом режиме. Мы строго ограничены пространством камеры. Вообще-то, эта информация засекречена.

— Пространством камеры, говорите? — сказал Рэм и нажал пару клавиш.

Тотчас на экране монитора появилась бледная ассиметричная вся в расплывшихся кровоподтеках физиономия Дениса Антипова.

— Кто это? — слабо спросил Бланшар.

— Денис Антипов, — сказал Рэм. — То самое привидение из Зазеркалья. Заточен навечно Олегом Павловичем Мортимером, освобожден досрочно бывшим начальником Галереи Шарком. Информация, сами понимаете, секретная.

Бланшар со скучным лицом побарабанил пальцами по столу, вздохнул и набрал телефон Мусатова. Мусатов не успел ответить, как Рэм сказал: «Смотрите» и показал глазами на настенное зеркало, из которого выбирался наружу призрачный Денис Антипов. Выбравшись, он отряхнулся от невидимой пыли и потерял прозрачность.

— Алло, — веско сказал в трубку Мусатов. — Будем молчать или как?

В эту же секунду в кабинет влетел запыхавшийся Лернер. Был он в одних трусах, растрепан, глаза бегали, как у мелкого воришки. Увидев Антипова, вскрикнул «Снова он» и начал опрокидываться в обморок. Рэм подхватил его, посадил, безвольного, на стул.

Из трубки раздались гудки.

— Но почему именно со мной? — с досадой сказал Бланшар, забыв про телефон. — Я приехал заниматься наукой, а не дворцовыми интригами. Русский выучил, будь он трижды неладен.

— Кто-то же должен начинать, — философски изрек Денис. — Вы, уважаемый Бланшар, думаете, что заколотите здесь кучу бабок и, богатенький, уедете в свой Париж? Ошибаетесь. Никто отсюда не уедет. Это большая красивая комфортная ловушка.

— Вот уж дудки, — прошептал Бланшар. Но заколотилось ретивое, предчувствуя беду.

Раздалось щелканье быстрых каблуков, и в кабинет влетел Мусатов. Он сидел на том же этаже, совсем рядом, к тому же определитель номера четко указал на Жана.

— Ага, все в сборе, — сказал Мусатов. — И даже лишние.

Всмотрелся в нездоровое лицо Дениса и добавил:

— Вам бы, товарищ, в здравпункт надобно.

— Чья бы корова мыча…, — сказал Денис, исчезая.

Наверняка сегодня был день открытых дверей, потому что сразу после слов Антипова в кабинет вошел Мортимер. Прямиком с пляжа.

Учуяв посторонний запах, он хищно покрутил носом и вперился большими своими карими глазами в Иеремию. Тот поежился, но остался сидеть на краешке стола, даже, поерзав, устроился этак повольготнее. Мортимер жестом показал ему: выйдем.

В пустынном гулком коридоре Мортимер взял далеко не маленького Рэма за шиворот, приподнял до своего великаньего роста и прошипел:

— Не сметь у меня валандаться с мертвяком. Человеком он быть не может, вот и шастает туда-сюда, вот и наводит поклёп. Понял?

Рэм полузадушенно вякнул, типа того, что понял. Сопротивляться этому слону было бесполезно, такого и трактором с места не сдвинешь.

— Вот и умничка, — ласково сказал Мортимер, опустив Рэма на пол и бережно стряхивая с его рубашки пылинки. — Всё у нас будет хорошо, только ты мне, сынок, помогай. Ты парень талантливый, я таких ещё не встречал. Всё ловишь на лету, не чета этим французам и немцам. Они, конечно, тоже хороши, но до тебя им далеко. Не так уж и много у меня толковых, как ты, помощников. Лады?

Рэм кивнул. Мортимер похлопал его по плечу и спросил:

— Как тебе Жан Бланшар?

— Исполнительный.

— Мусатов?

— Пока не разобрал, — ответил Рэм. — Шныряет туда-сюда…. Мне кажется, они тут дальше носа ничего не видят.

— Такова нынче наука, — сказал Мортимер. — Голый атеизм. С таким багажом трудно уследить, что там, перед носом. Размаха нету, фантазия на нуле, но усидчивость поразительная. Раньше были светлые головы, нынче чугунные зады. Бывай здоров.

И стремительно пошагал к лифту…

Пока Рэм общался с Мортимером, Мусатов попытался узнать у Бланшара, что же тут, в кабинете, произошло после появления Рэма. То есть, конкретно, с одиннадцати до (Мусатов посмотрел на часы) одиннадцати тридцати. Бланшар начал было говорить, но быстро понял, что несет какую-то ахинею, и заткнулся. В самом деле, никакой логики в происшедшем не было, а где нет логики, там трудно найти что-то разумное, поэтому лучше помолчать.

— Может, Рэм объяснит? — сказал Мусатов и бросился к Лернеру, который вдруг начал падать со стула на пол.

— Детсад, — с чувством произнес Мусатов, водворяя Лернера обратно на стул. — Жан, будь любезен, посмотри в шкафу нашатырь. Там должна быть аптечка.

— Нету, — заглянув в пустой шкаф, сказал Бланшар.

Вошел Рэм, мигом оценил ситуацию и отвесил расслабленному Лернеру пару звучных оплеух, после чего тот скуксился, захныкал, но быстро ожил.

Глава 30. Биополе

— Шли бы вы оделись, что ли, — предложил Рэм Лернеру и огляделся. — Какое-то тут у вас сонное царство. Вы не находите, Сергей Анатольевич?

Ушмыгнувший было Лернер приостановился в дверях и вредно хихикнул. Потом исчез окончательно. Не думайте, что он мелкий, тощий и ехидный, вовсе нет. Лернер — юноша среднего роста с уже оформившимся животиком и вьющимися светлыми волосами на голове. Щекаст, постоянно облизывает губы, любит пошутить. Вполне уверенный в себе юноша, а ассиметричного Дениса напугался до смерти потому, что никак не ожидал подлости от окружающих его безвредных зеркал, которые никогда раньше не мешали сладко кемарить. Кемарить за большие деньги — это сущая польза для организма.

Мусатова задело едкое хихиканье Лернера, но наглые слова Рэма просто покоробили.

— Вы, молодой человек, на работе меньше часа, а уже делаете замечание более старшим и более опытным товарищам, — сказал он. — То, что вы протеже Олега Павловича, вовсе не оправдывает вседозволенности.

— Да я ничего, — совсем по-детски смутился Рэм. — Просто с помощью зеркал можно общаться с биополем Земли. Мне, например, интересно, что за цивилизация установила вокруг нашей планеты противометеоритный пояс. Это же интереснее, чем просто дрыхнуть.

Бланшар, не сдержавшись, хохотнул.

— Ты согласен с этим юным нахалом? — тут же повернулся к нему Мусатов, в глубине души понимая, что Рэм, увы, прав.

— А куда денешься? — ответил Бланшар. — Зажрались мы, Сергей Анатольевич, зажрались. Да и Олег Павлович обещал совсем другое. Телепортацию, например, выращивание человеческих органов…. Я уволен?

— Да, да, помню эту конференцию, — в задумчивости произнес Мусатов, расхаживая по кабинету. — Непростое было время. Тогда ещё Научного Центра и в помине не было, а сейчас — вон какие хоромы…. Ну, что тут скажешь? Вы правы, ребятки, а я не прав. Потерял чутье, уцепился за самое легкое. Вот ты, Рэм, что-то там говорил про биополе. А как ты себе это представляешь?..

Когда одетый и причесанный Лернер появился в кабинете, то увидел огорчившую его картину. Рэм сидел на его, Лернера, рабочем месте и с сумасшедшей скоростью работал с клавиатурой, а Мусатов и Бланшар, глядя на то, что появляется на экране монитора, кивали с умным видом и порой изрекали что-нибудь величественное. Что-нибудь типа: «ибо», или «приемлемо», или «а не забыли ли вы, коллега, про постоянную Больцмана?»… Судя по всему, Рэм их не слушал. Он, как понял Лернер, составлял какую-то новую программу, а что Мусатов, что Бланшар в программировании были ни бум-бум. То, что новичок сёк в программировании, было хорошо, плохо было то, что он расположился на его, Лернера, месте…

— Ну, вот, — сказал Рэм, откинувшись на спинку стула и положив руки на колени. — Есть желающие?

Посмотрел по сторонам. Желающих не наблюдалось.

— Тогда позвольте мне, — сказал Рэм, поднимаясь. — Управление прежнее, можно в ручном режиме, а можно в автоматическом. Куда идти?

— Стоп, стоп, — остановил его Жан. — Что значит — в автоматическом? Такого раньше не было.

— Не было, — согласился Рэм, — но в автоматическом удобнее. К тому же оператор, то есть вы, Жан, может не успеть за моими командами. Я уж, так и быть, буду общаться с Матушкой напрямую.

— Вот так запросто? — усмехнулся Мусатов — пусть и молодой ещё человек, но сторонник методов традиционных, требующих проверок и перепроверок, а не огульных, когда всё решается ударом топора. То есть, наобум лазаря, без возможности восстановления, отката.

— Этажом ниже, бокс 433, — сказал Рэму Бланшар. — Если что пойдет не так, я вырубаю систему.

— Не надо, — сказал Рэм. — Вы меня убьете. Поставьте на автомат и не вмешивайтесь. Что бы ни случилось.

— Запрещаю, — вмешался Мусатов, стараясь быть строгим. Получилось не очень.

— Тамаре запрещайте, — улыбнулся Рэм. — Хотите, чтобы вам приказал Олег Павлович? Могу устроить.

И вышел.

Ну, ни капельки уважения. Мусатову только и оставалось что утереться. Возникла вдруг гордая мысль бросить всё к чертовой бабушке, уволиться, потом благоразумие победило. Внешне это проявилось в том, что Сергей Анатольевич внезапно покраснел, гневно задышал, потом так же внезапно сделался прежним…

— Вот он, — сказал Бланшар, кивнув на монитор.

Рэм лежал на каталке и улыбался, потом подмигнул Жану и закрыл глаза.

Бланшар нажал нужную кнопку…

Рэм очутился внутри ослепившей его зеркальной сферы, которая начала крутиться поначалу медленно, потом всё быстрее и быстрее. Какое-то время он ощущал, что лежит на прохладной простыне, но вскоре забыл про это, полностью переключившись на работу подсознания.

Когда бедная его голова уже готова была взорваться от бешеного мельтешения, он приказал сфере остановиться. Странное дело — она немедленно остановилась. Затем растворилась, открыв перед внутренним взором Рэма бесконечное и унылое серое пространство. Боже, как здесь было тошно.

Он приказал убрать это убожество. После этого далеко-далеко на горизонте начала заниматься заря, сначала узкая слепяще-белая полосочка, потом ленточка, а вскоре всё вокруг заиграло нежным розовым светом.

— Ты не человек, — сказал приглушенный женский голос.

Рэм понял, что обращаются к нему.

— Но я мыслю, — ответил он. — И я не биоробот. По замыслу я должен был заменить нынешнего человека.

— Пусть так. Значит, ты проект. Именно поэтому ты обращаешься ко мне с инфицированной территории?

— Как, то есть, инфицированной? — не понял Рэм. — Нормальная территория, всё растет, всё плодится.

Вместо ответа он увидел часть земной территории сверху, с большой высоты. В центре красовался гнойного цвета маленький пузырь, который потихоньку пульсировал и помаленьку увеличивался. Под пузырем появилась надпись: «Масштаб времени: в одной секунде — десять суток», вслед за чем пузырь стремительно увеличился и занял половину обзорного пространства. На поверхности пузыря пунктиром обозначилась площадочка в одну двадцатую его величины, под площадочкой появилась надпись: «Первоначальный размер Объекта». Далее пузырь сделался прозрачным. Обведенный пунктиром Объект был зеленого цвета, то есть, как бы занят лесом, остальная же площадь до нового периметра цвет имела совершенно непотребный и смердело от неё соответствующе.

Да уж, показано всё было весьма реалистично.

— Что будет с инфицированной территорией? — спросил Рэм.

Ответа не последовало.

— Что будет с Объектом? — не отставал Рэм.

Молчание. Да что же это такое?

— Вернуться ли серафимы?

— Об этом мне не докладывают.

Розовый свет замигал, начал понемногу гаснуть.

— Если не секрет: кто построил противометеоритную защиту? — спросил Рэм, чувствуя, что связь вот-вот прекратиться.

— Повелители Венеры.

Розовый свет погас.

Рэм открыл глаза, захотел сесть, но голова закружилась, и он решил не спешить. На всякий случай подмигнул в черный глазок видеокамеры.

— Порядок? — сказал искаженный динамиками голос Мусатова. — Поднимайся к нам.

Глава 31. Флешка

— Что-нибудь видели? — спросил Рэм, заходя в кабинет.

— А как же, — ответил Мусатов. — И сразу возникает вопрос: что значит «Ты не человек»? Ты обращённый?

Бланшар с Лернером смотрели на Рэма, первый с недоумением, второй с плохо скрытым злорадством.

Рэм улыбнулся и утвердительно кивнул.

— Вот тебе, бабушка, и тринадцать лет, — пробормотал Бланшар. — А кто такой обращённый? Суперчеловек?

— Я, вроде, отвечал, — сказал Рэм. — Или этого не было?

Бланшар открыл было рот, но Мусатов жестом остановил его.

— Наверное, над программой нужно поработать, — сказал он. — На записи сплошные помехи, работал только динамик, да и то с пятого на десятое. Первые твои слова разобрать можно, а дальше увы.

— Можно посмотреть запись? — спросил Рэм.

— Пожалуйста.

Запись на внешнем носителе была, но такая, как будто рядом включили генератор помех — ничего не разберешь.

Это было весьма странно.

Бланшар вновь открыл рот, но Мусатов сказал:

— Всё, вопрос исчерпан. Идите, господа исследователи, пообедайте, а после обеда в библиотеку — повышать свой теоретический уровень. На сегодня испытания закончены. Жан, будь любезен, пройди ко мне.

Рэм чувствовал себя оплеванным. Вроде бы всё шло хорошо, контакт-то был, да ещё какой. Для первого раза ого-го какой контакт. Да и в программе он не сомневался. Какое может быть сомнение, если диалог состоялся. Не мог же он сам придумать про Повелителей Венеры…

Рэм плелся следом за вышагивающим впереди Лернером, у которого каждый шаг был, как его, Рэма, полшага, и злился. Злиться, конечно, было не хорошо, но отвлекало, однако нет-нет, да и всплывали этакие раздраженные нотки. Типа: нет, это ж надо придумать — повышать свой теоретический уровень. Замучаешься пыль глотать в этой библиотеке. То ли дело родной комп. И так далее, и тому подобное…

Мусатов тем временем вызвал Саврасова и вместе с Бланшаром отправился к Мортимеру.

При его появлении Тамара расцвела, как майская роза, но Мусатов ограничился тем, что поцеловал её нежную душистую ручку и, пропустив вперед Бланшара, вошел в кабинет начальника.

— Ну-ка, ну-ка, — с этими словами Мортимер взял флешку, которую положил перед ним на стол Мусатов, и подключил к компьютеру.

Молча просмотрел запись и спросил:

— Кто ещё знает кроме вас четверых?

— Никто, — ответил Мусатов.

— Пройдите, господа, в этот кабинет, — Мортимер показал на неприметную дверь за своим столом и встал.

Через пять минут в очищенной памяти Мусатова и Бланшара не осталось ни намека на несанкционированный эксперимент Иеремии. Оба с удивлением обнаружили себя в удобных креслах в кабинете Мортимера, который сказал им следующее:

— Впредь, господа, поаккуратнее с Зазеркальем. Ещё чуть-чуть, и пришлось бы вас помещать в желтый дом. Я думаю, с экспериментами нужно повременить.

— Да? — расстроенно сказал Мусатов. — А так хорошо начиналось. Даже Лернер, Олег Павлович, сам Лернер рвался в бой. Ай-яй-яй. А что случилось-то?

— Вы ещё спрашиваете, — расстроенно ответил Мортимер. — Как в старинном фильме: бах, трах, всё вдребезги, сплошной сероводород. Полна комната рогатеньких. Куда же это вас занесло-то, дорогие мои? Нет, это не наука, господа, это чистой воды шаманство…

Пообедав, Рэм и Лернер вышли из столовой и честно направились к массивному библиотечному корпусу, но едва вошли в его густую тень, тут же получили резиновой дубинкой по черепу. А когда, спустя двадцать минут, очнулись на деревянной лавке под окнами библиотеки, то никак не могли вспомнить, как они здесь очутились и долго таращились друг на друга. Естественно, недавние события из головы вон, напрочь, будто их и не было…

Мортимер был прав: в кабинете молодых ученых вся аппаратура была вдребезги и сильно пованивало. Но рогатеньких не было.

— Их ещё тут не хватало, — проворчал Мусатов, мучительно раздумывая, куда же теперь распределить молодежь.

Зазеркалье было весьма перспективным направлением. Жаль, жаль.

— Ты, Жан, иди, — сказал Мусатов, устало опускаясь на стул и силясь вспомнить что-то, связанное с этой комнатой. Что-то ведь было. Но что?

— Как иди? — удивился дисциплинированный Бланшар. — А прибраться?

— Да, да, приберись и иди, — согласился Мусатов. — Не могу понять.

— И я, — сказал Бланшар. — Но, помнится, Рэм менял программу. Зачем?

Он быстро и умело снял боковую стенку системного блока. Винчестер был цел. И проверить — менял ли Рэм программу, на исправном компьютере была пара пустяков.

Бланшар начал отворачивать крепежные винты, фиксирующие жесткий диск, но обесточенный винчестер вдруг задымил, зачадил и быстро превратился в кусок черного спекшегося железа…

Проводив Мусатова с Бланшаром, Мортимер включил было крамольную запись на флешке, но тут в кабинет к нему ворвалась расстроенная Тамара и, сдерживая слезы, принялась жаловаться на судьбу.

Уж эти люди, как они со своей вечной дурью надоели. Но нужно было терпеть, нужно было быть выше этого.

— Ну-ну, — выключив запись и поднимаясь навстречу Тамаре, мягко сказал Мортимер.

Она уткнулась лбом в его живот и ну рыдать, что-то бормоча при этом. Он разобрал одно слово «Сережа».

— Что Сережа? — спросил он. — Не попрощался?

Она заревела белугой.

— Ты уж его прости, беднягу, — сказал Мортимер. — Пока он был у меня, его оборудование взорвалось. Напрочь.

— Напрочь? — она подняла голову, в глазах был ужас.

Можно было подумать, что она знала, что такое «оборудование».

— Бывает хуже, — сказал он, потихоньку отпихивая её. — Хорошо, что его там не было…. Ты иди, иди, голуба. Через час он тебе позвонит и пригласит на банкет. Сегодня же день города. Но для избранных, будет от силы человек тридцать-сорок. Каждому приготовлен подарок.

— Ура, — воскликнула она и, счастливая, окрыленная, помчалась на своё рабочее место.

Нет, Мортимер не соврал во благо, сказал чистую правду. Сегодня был день города, выбранный достаточно произвольно. Приблизительно где-то полгода, плюс-минус лапоть. И он уже заранее обзвонил человек двадцать, которых хотел бы видеть на этом вечере, а пригласить ещё десяток-другой — что за проблема? Пусть поедят вкусненького, пусть порадуются царским подаркам, пусть лишний раз восхвалят щедрого Олега Павловича Мортимера. Авось зачтется.

Но к делу. Он вновь, внимательно, с остановками, просмотрел уникальную запись. Это для человека с его убогой аппаратурой Планзейгер представлял непрошибаемую физическую и визуальную защиту. Для матушки Земли не существовало преград. Судя по всему, инфицированным участком являлась площадь от старого до нового периметра Объекта. Старый Объект, как собственность Серафимов, был неприкосновенен, прочее подлежало уничтожению.

Или нет? А если да, то каким образом? Любопытно было бы посмотреть, что ещё по меркам Земли является инфицированным. Москва, скажем, подлежит уничтожению? Грязнющий ведь город, в котором дышать нечем. Город, как грибком подточенный налом и безналом, где во главе угла только выгода, где порядочному человеку страшно трудно. Как она, родимая?

Глава 32. Со щитом или на щите?

Да что там Москва, а Нью-Йорк? А вообще Америка, о которой все говорят плохо, но от грин-карты не отказались бы.

Вот тут Мортимер пожалел, что не он общался с биополем. Уж он-то сумел бы сформулировать вопросы. Не обязательно же в лоб, по-детски, можно и обтекаемо.

Кстати, насчет противометеоритной защиты, которая не раз уже спасала литосферу планеты от катастрофы, он был наслышан, но что её соорудили Повелители Венеры, не знал. Впрочем, особо об этом не переживал.

«А что? — сказал он себе. — Не повторить ли мне экспедицию Рэма? Но так, чтобы в курсе были только он да я».

Он уже жалел, что совсем недавно уничтожил винчестер, к которому подбирался любопытствующий Бланшар.

«Это ж надо! — подумал он. — А без Рэма-то никуда»…

Рэм сидел за неудобным библиотечным столом на страшно неудобном стуле и, тупо глядя в книгу Аристотеля «Первая аналитика», боролся со сном. Какой дурак придумал, что логика — это страшно увлекательно?

Сначала он подпирал кулаком правую щеку, потом для устойчивости подперся двумя кулаками. Веки сами собой закрылись.

— Эй, студент, — сказал кто-то и потрепал его по плечу. — Хватит храпеть.

Рядом стоял Мортимер и ухмылялся.

— Сдавай источник знаний и пойдем, — сказал Мортимер. — Есть дело…

Мусатов с Бланшаром всё ещё находились в кабинете, наводили порядок. Подкопченный винчестер торчал из корзины для бумаг.

— Непорядок, — произнес Мортимер, вынув винчестер и сдув с него пылинки. — Вещь находится на бухгалтерском учете, а вы её — в помойку. А как же баланс? Дебит, так сказать, с кредитом?

Мусатов открыл было рот, чтобы объясниться, но Мортимер сказал твердо:

— Всё, товарищи, свободны. Дальше мы сами. В нижней комнате порядок не наводили?

— Не успели.

— Вот и отлично… Я что сказал? Свободны…

Мортимер повертел в руках винчестер, зачем-то поднес к уху, потряс и, вздохнув, сказал:

— Даже мне не реанимировать. Техника, брат. Программу восстановить сможешь?

— Какую, простите, программу? — не понял Рэм, но что-то основательно забытое проснулось в душе, завибрировало.

— Садись, — Мортимер показал рукой на рабочее место Бланшара, где стоял мощный компьютер, не чета хиленькому Лернеровскому. — Врубай.

Когда компьютер загрузился, он подключил флешку и жестом показал: давай.

Рэм с превеликим изумлением просмотрел видеозапись, в которой играл первую роль, и выдохнул:

— Вот это да. Значит, получилось. Вот, значит, какая программа?

— Получилось, брат, — сказал Мортимер. — Повторить сможешь?

— Попробую, — с сомнением ответил Рэм. — Не знаю даже, с какого боку подступиться.

Чтобы хоть с чего-то начать, залез в старую программу, примитивную, будто бы написанную специально для ленивого Лернера, ничего толкового там не нашел, напечатал для себя: «биополе Земли и с чем его кушать». Покосился на усмехнувшегося Мортимера и быстренько стёр.

Потом вдруг нашло, пошла вдруг диктовка, только успевай записывать. Теперь уже Мортимер с удивлением смотрел на то, что появляется на экране монитора, и кивал с умным видом, понимая, что Рэм личность уникальная. Да уж, не всякому будет доверено такое. Например, ему, Мортимеру, никогда и ни за что.

Наконец, Рэм откинулся на спинку стула и сладко потянулся.

— На сей раз я, — сказал Мортимер. — Будем действовать хитрее.

— Зачем? — спросил Рэм безмятежно.

— Хитрее-то?

— Зачем вся эта возня с флэшкой? — продолжал Рэм. — Ведь был уже эксперимент, был. Там есть главный ответ на главный вопрос. Хотели замести следы, так это вам удалось. Зачем всё по новой-то?

— Э нет, брат, — сказал Мортимер. — Это не ответ. Я над этим думал и сам у себя спросил: а Москва не инфицированный объект? Может, похлеще нашего. А знаменитые ЗАТО? А урановый холдинг АРМЗ? Нет уж, нужно удостовериться. Я хочу знать, в чем ошибка. Поможешь?

Рэм с недоверием посмотрел на него. Надо же, и этому мальчику всего лишь тринадцать.

— Ты первый, кого я, не лукавя, прошу помочь, — сказал Мортимер. — Хочешь — верь, хочешь — не верь.

— Ладно, — нехотя согласился Рэм…

Каталка Мортимеру была мала. Он согнул ноги в коленях, но и так она была мала. Тогда он принес из коридора стул, уместил на спинку свои ходули и сказал Рэму: «Давай». Рэм нажал нужную кнопку.

Началось всё точно так же. Глазами Мортимера Рэм увидел зеркальную сферу, которая начала быстро раскручиваться, потом внезапно остановилась. Тут же возникло унылое серое пространство, которое быстро сменилось занимающейся зарёй. «Ты не человек», — сказал приглушенный женский голос, но ответа Мортимера Рэм не услышал. По экрану пошла мелкая рябь. Звук тоже отключился.

Это не было помехой, индикатор показывал, что идет запись.

На всякий случай Рэм спустился в 433-й бокс. Мортимер лежал на каталке, задрав кверху длинные ноги. Дыхание было ровным, только глаза пошевеливались под закрытыми веками.

Что-то невидимое прошелестело над головой, чиркнуло острым по левой щеке, которую тут же начало саднить. Комната наполнилась невнятным бормотанием. Рэма схватили за шиворот, приподняли на полтора метра, отпустили. Пол больно ударил по пяткам. Замигал светильник, из зеркал полезла криворожая нечисть и ну злобно лаять. Тут же заорали вороны. Светильник погас, громко и мерно затикали часы, которых в боксе не было, а в углу рядом с каталкой возник некто желтый, светящийся, без лица, весь какой-то перекрученный, и боком-боком пошёл на Рэма.

Рэм выскочил в коридор как ошпаренный. Дверь за ним захлопнулась с оглушительным треском.

Поднявшись наверх, Рэм первым делом посмотрел на экран, который по-прежнему был покрыт рябью, потом подошел к зеркалу и обнаружил, что левая щека и рубашка перепачканы кровью. Длинный и ровный порез был всего лишь на сантиметр ниже глаза, ещё чуть-чуть и вот вам новый Кутузов. Но главное — кровь было не остановить.

В туалете он долго стоял под струей ледяной воды, аж зубы заныли, нет, не помогало. Прижав к ране мокрый платок, вернулся в кабинет. И тут ничего не изменилось. В бокс идти не хотелось. Платок вскоре пропитался, и он направился в туалет, но в дверях столкнулся с Мортимером.

Тот показал жестом, чтобы Рэм убрал платок, вслед за чем провел ладонью по его лицу. Жжение исчезло.

— Иди умойся, — сказал Мортимер…

Когда Рэм вернулся, его ждала новая рубашка — нарядная, канареечного цвета, с двумя кармашками, с короткими рукавами, и в масть ей джинсы с заклепочками, с кожаным лейблом сзади на поясе. Рэм начал было отнекиваться, но Мортимер никаких возражений не принимал.

Пришлось переодеться. Всё было в кон, влитое, как нынче модно. Рэм стоял перед зеркалом и сам себе удивлялся. Биологически ему было тринадцать, тут он не соврал, но выглядел на все двадцать. За последний месяц превратился в высоченного видного парня, к тому же программиста, к тому же с мужественным шрамом на щеке.

— И всё же, — сказал он. — Со щитом или на щите?

Глава 33. Домой, домой

— Со щитом, сынок, со щитом, — усмехнувшись, ответил Мортимер.

Тут он слукавил. Конструктивного диалога не получилось, не захотела Матушка разговаривать с демоном, какой бы овечкой он ни прикидывался. Упёрлась, что затеянное им дело противоправно, противоестественно, от него за версту несёт профанацией, и что вся грязь происходит от скопившихся в Шеоле (в зоне Объекта) нечистых, будто он, Мортимер, был во всём виноват.

Кто бы спорил, Мортимер и сам прекрасно знал, какая от нечистых грязь, а потому повторил скорее для себя:

— Разумеется, со щитом.

— Что-то не заметил, — сказал Рэм.

— А тебе и не надо было замечать, — отозвался Мортимер. — Средства контроля я отключил. Лишние свидетели ни к чему. Кстати, ты зачем в бокс заходил?

— Испугался за вас.

— У меня, сынок, железобетонная защита, — Мортимер улыбнулся. — Скажи спасибо, что вампир не вышиб тебе глаз. Впредь будь поаккуратнее…. Ну, вот, — осмотрел Рэма ещё раз и остался доволен. — Порядочек. Поехали?

— Так вот почему кровь не останавливалась? — сообразил Рэм. — А куда поехали-то?

— Именно поэтому и не останавливалась, — согласился Мортимер. — А поедем мы с тобою на банкет. Цени…

Приглашенные, а всего было двадцать человек, собрались в огромном и гулком вестибюле Центральной гостиницы. До пяти оставалось меньше четверти часа, но дверь ресторана была наглухо закрыта. Про ресторан Мортимер ничего не говорил, просто местом встречи назначил шикарный вестибюль, однако все как-то понадеялись именно на это славящееся своей кухней заведение. Уже кое у кого в животе начало урчать, кто, понадеявшись на ранний ужин, не обедал. Уже в их сторону начал косо посматривать запакованный в черный костюм администратор за стойкой. Но тут в вестибюль стремительно вошел высоченный Мортимер в сопровождении спортивного парня и призывно махнул рукой: за мной, господа.

Приглашенные, среди которых были и Лера с Черемушкиным, устремились к выходу.

— Узнал? — спросила Лера.

— Вроде, Рэм, — неуверенно ответил Черемушкин.

— Не вроде, а точно, — сказала Лера.

На улице их ждал двухэтажный экскурсионный автобус, где второй этаж был без крыши. Все, естественно, полезли наверх. Вот тут-то нашу парочку и догнал припозднившийся Тарнеголет. Известно же: кто живет ближе, тот добирается дольше. Потому что не торопится.

Итак, Тарнеголет устроился сзади и ну комментировать. Из разряда: что вижу, то пою. И таким он, представьте, нудным певцом оказался, что даже терпеливая Лера не выдержала.

— Признайтесь честно, Зиновий Захарович, — сказала она, поворачиваясь к нему. — Вы же не всю жизнь в Германии жили?

— Я думал, вы знаете, — кокетливо ответил Тарнеголет. — Я думал, вам Гриша обо мне говорил. Что, не говорил? Странно, странно. А вы не знаете, золотце, куда нас везут?

— Судя по всему, на пленер, — сухо произнес Черемушкин.

Автобус и в самом деле свернул в Волшебный лес.

— Ай-яй-яй, — сварливо пробормотал Тарнеголет и с размаху шлепнул себя по шее. — Терпеть не могу мошкары.

Мошек в Знаменске отродясь не было, но для Тарнеголета нашлась одна, на редкость хитрая и изворотливая. К тому же нахальная, назойливая и твердая, как скала. Миллиардер об неё руку отшиб…

Он, разумеется, не знал о поселившемся в его номере мелком бесе и, не думая о последствиях, перед тем, как выйти к автобусу, заскочил в туалет, резво оседлал унитаз, ну и так далее…. На беду именно в этот момент, вот ведь совпало, в унитазе приладился пить воду тот самый мелкий бес — майор тринадцатого полка. Больше напиться было негде…

Эх и взбеленился же знатный демон от такого унижения, забыл об осторожности, принялся мстить охальнику…

На поляне в тени огромного развесистого дуба были накрыты столы, чуть поодаль, под тентом, играл джаз-оркестр, ещё дальше на низкой эстраде пара фокусников швыряла друг в друга колодами карт, которые веером раскрывались в воздухе и влетали в подставленную ладонь, ни одна карта не упала на дощатый настил. Вокруг них под музыку вихлялись девицы из подтанцовки.

На другом конце поляны вставший на дыбы слон ловко крутил на хоботе здоровенный обруч. За ним наблюдал черный индус в чалме и свободной белой одежде. Тут же вольготно расположился цыганский табор. Цыгане играли на гитарах, разевали рты, но их заглушал оркестр.

Фокусников сменили акробаты, которые начали кувыркаться, делать кульбиты и выстраивать акробатические пирамиды.

Столов на поляне было много, не менее тридцати. Мортимер лично рассадил гостей. Вместе с Лерой и Черемушкиным оказались Небирос и Гриша Берц, которых ни в вестибюле гостиницы, ни в автобусе не было. Их стол, кстати, стоял в двух метрах от дуба, из-за которого и вышли неразлучные Гриша с Небиросом. А вот Тарнеголет очутился в двух столах от них да ещё к ним спиной. Но лицом к Генриху, Людвигу и Симеону Лаптеву. Соседями Мусатова и Тамары были Семендяев и Лёша Дергунов. От Дергунова Семендяев демонстративно отвернулся и получилось, что он всё время пялится на Тамару.

Отдельный стол занимали Берендеев, Менанж и Фазаролли, последние в неизменных кепочках. Нинель Эвальдовна Коробченко попала в компанию с Касимом Сесёлкиным, Борщом и Квасюком. Назар Борщ тут же положил глаз на аппетитную Нинель, заставив Касима раздувать ноздри и смотреть на него волком. Заметив это, предприимчивый Квасюк вынул из кармана колоду карт, которую стырил у зазевавшегося фокусника, и принялся эдак намекающе подмигивать Назару.

Тем временем из кустов выглянул нечёсаный Старожил, бдительно осмотрелся и дунул к крайнему свободному столу. Одет он был как обормот, да ещё принял, видать, для храбрости, глазенки так и шныряли туда-сюда. Мортимер сделал вид, что не заметил дурацкого прибавления, а Старожил углядел в руках Квасюка карты и ну разными ужимками привлекать его внимание. Через минуту, заставив Сесёлкина облегченно вздохнуть, Квасюк с Борщом перебрались к Старожилу.

Из других гостей можно назвать пару близнецов неопределенного возраста, в которых трудно узнать демиургов Лау и Линба, так хитро замаскировал их Мортимер. Этим приглашением он как бы реабилитировал пришельцев, как бы простил им все их прегрешения. Впрочем, посмотрим, как будут развиваться события.

Ну и, разумеется, присутствовал здесь человек, которого Берендеев специально привез из Дубны и который занял место рядом с Мортимером. Имеется в виду директор ОИЯИ в Дубне академик Степан Адамыч Израэль. Рэм сидел за тем же столом и жутко стеснялся, не поднимал глаз. Получалось как-то не по чину.

Было ещё десятка три гостей из руководства города: директора банков, магазинов, представители управы и прочее, и прочее, которых мы не знаем, от чего страдаем мало.

— Господа, — сказал Мортимер, вставая. — Хотелось бы всё сделать немного не так, более грандиозно, более сказочно, с воздушной феерией, но обстоятельства, знаете ли, вынуждают. Тем не менее, вам должно понравиться. Постараемся действовать как можно ближе к намеченному плану. Не удивляйтесь.

Сказав это, он начал откупоривать бутылку шампанского, а Старожил тем временем принялся знаками показывать Симеону Лаптеву, что для партии нужен четвертый. Болезненный Лаптев, открыв рот, тупо смотрел на него.

Шампанское выстрелило, пробка угодила Лаптеву в лоб.

— Ух ты, — сказал тот, приходя в себя, и новыми глазами посмотрел на окружающее. Мир заиграл яркими красками.

Выпив по бокалу шампанского, все набросились на еду. Цыгане добавили перцу, выйдя в центр лужайки. Женщины, пританцовывая, изящно помавали руками, плечами, вращали бедрами, корпусом, а мужчины сновали вокруг них то вприсядку, то изображая чечетку, хлопали в ладоши, били с размаху по пяткам. Джаз-оркестр играл в это время «Цыганочку».

— Ух ты, — вновь сказал Лаптев, которому происходящее ужасно нравилось.

— Да что ты всё ухаешь? — сердито спросил Тарнеголет, отмахиваясь от крохотной мошки, мешающей спокойно жить.

— Оп-па, — сказал Людвиг, ловко поймав насекомое и зажав в кулаке. — Недолго музыка играла, недолго фраер танцевал.

И вдруг заорал, как помешанный. Мошка прогрызла ему ладонь и, лаково поблескивая, метнулась к Тарнеголету. Тот охнул и, опрокинув стул с причитающим Людвигом, бросился под защиту Мортимера.

В отличие от неосторожного Людвига, Мортимер не стал рисковать нежной плотью, а так как был он быстр и ловок, то без особого труда загнал кровожадное насекомое в пустую бутылку из-под шампанского и закупорил бутылку пробкой.

— Полюбопытствуйте-ка, Зиновий Захарович, — сказал он, повернувшись к прячущемуся за ним Тарнеголету, и поднес бутылку к его носу.

Толстое зеленое стекло хитрым образом увеличило микроскопическую мошку, превратив в грозного демона, того самого, из Балчуга. Демон широко разинул кровавую пасть с белыми острыми клыками и зашипел, заставив Тарнеголета в ужасе отпрянуть.

— Домой, домой, — жалобно заговорил он. — Прошу вас, отпустите меня домой.

— Зачем торопиться? Только начали, ещё второе не поднесли — сказал Мортимер, но Тарнеголет протестующе помотал головой и ответил: «Спасибо, сыт по горло».

Мортимер молча протянул ему чековую книжку на предъявителя.

Глава 34. Отчего вдруг такая несправедливость?

Экскурсионный автобус отвез Тарнеголета в гостиницу, где тот быстро собрал чемоданы и спешно покинул так понравившийся ему поначалу город.

Мортимер тем временем дунул Людвигу в ладонь и причиняющая страдания рана мгновенно затянулась.

— Можно посмотреть, что там, в бутылке? — попросил Людвиг, но за мутным стеклом ничего не увидел, вообще ничего, а потому не понял, отчего вдруг так перепугался Тарнеголет.

Оркестр закончил играть, цыгане, раскланявшись, вернулись на старое место. Мортимер встал, поднял руку, привлекая внимание.

— Давненько меня мучает вопрос: отчего вдруг такая несправедливость? — произнес он. — Какое-то несчастное яблоко — а цивилизация до сих пор в полнейшем упадке. Спросим у наших гостей демиургов: у вас было что-то подобное?

Демиурги Линб и Лау, на которых он смотрел, заелозили на своих стульях.

— Какое яблоко? — сказал, наконец, Линб. — В вашей истории нет никакого яблока. Если вы имеете в виду яблоко познания, то это миф, гипербола. Никакого змия-искусителя тоже не было. Человек изначально ленив, поэтому цивилизация в упадке, а чтобы себя оправдать, человек начал заниматься самым легким: сочинять басни. Трудиться нужно, господа хорошие, трудиться.

Едва он это сказал, могучий дуб затрясся, зашумел листвою, и между веток обозначилась отблескивающая свинцом морда Самаэля, который не мигая, завораживающе смотрел прямо в глаза Линбу. Тот не выдержал, потупился.

— Басня, говорите? — сказал Мортимер. — Вы про Самаэля говорите, что это персонаж басни? Да вот же он, змей-искуситель, живее всех живых.

— А вот это, — он подошел к Лере, взял её за руку и мягко заставил подняться, — это Лилит — женщина, равная Адаму. Созданная не из адамова ребра, как Ева, а из того же материала, что Адам. Но мы попросим Леру сыграть Еву. Адамом же будет её избранник Василий. Правда, интересно?

Движением руки он отодвинул столы подальше от дуба. Вместе с этим лужайка раздвинулась, как резиновая, но никто этого не заметил, на всех нашло этакое затмение, этакий транс, именно такое состояние, в котором человек легко поддается гипнозу и любую сказку воспринимает как действительность. Это-то и нужно было Мортимеру.

— Пригласим также другого очевидца, — добавил он и трижды хлопнул в ладоши.

Рядом с площадкой для оркестра возник богато изукрашенный трон, на котором сидел высоченный темнокожий черноволосый гуманоид (человеком это существо назвать было трудно) в красно-черных одеждах. В правой руке он держал Рубиновый Жезл. Длинные тонкие пальцы его были унизаны золотыми перстнями, по три перстня на каждом пальце. Это был Асмодей.

Вокруг трона как из-под земли выросла группа гуманоидов-бесов, одетых попроще, но тоже богато. Часть из них сменила оркестрантов, часть уселась на траву вокруг трона.

— С вашего позволения, Ваше Сиятельство, — Мортимер поклонился Асмодею, — мы попробуем смоделировать ситуацию с деревом познания добра и зла, а вы, Ваше Сиятельство, поправляйте, если что не так.

— Предположим, что это то самое дерево, — Мортимер показал на дуб. — На нем висит запретный плод (действительно, на нижней ветке возникло румяное яблоко). И вот появляется змей.

Самаэль с шумом, треском, ломая толстые ветки, выпорхнул из могучей кроны и опустился на траву. Земля под его нешуточным весом содрогнулась, Асмодей нахмурился и постукивая пальцами по жезлу, недобро уставился на дракона.

— Ева, иди же, — сказал Мортимер Лере. — Поговори с Искусителем.

— Всё не так, — громоподобно сказал Асмодей, заставив всех вздрогнуть. — Адам и Ева до грехопадения были эфирными, а тут сплошное мясо. Исправьте оплошность, коллега.

— Не будем спорить, — миролюбиво согласился Мортимер и щелкнул пальцами.

Лера сделалась прозрачной. Земное платье сменилось легкой вуалью, скрывающей то, что видеть не нужно. Поднявшийся ветерок подхватил её и понес над травой к дубу. Мортимер движением руки заставил ветерок утихнуть.

— Адама тоже, — напомнил Асмодей, ухмыляясь.

Черемушкин тоже сделался прозрачным. На нем также была вуаль.

— Ух ты, — сказал Лаптев, который видел теперь сквозь Черемушкина, как сквозь стекло.

Кстати, на него (да ещё на академика Израэля) чары Мортимера не подействовали.

Мортимер сделал знак музыкантам-бесам, те вдарили буги-вуги.

— Стоп-стоп-стоп, — сказал Асмодей, заставив оркестр умолкнуть. — И как же, коллега, ваши Адам и Ева будут кушать ваше яблочко? Они же эфирные.

— Не беда, — ответил Мортимер, понимая, что Асмодей прав. — Сделаем и яблоко эфирным.

— Нестыковка, — возразил Асмодей. — Вы прекрасно знаете, что эфирное существо питается энергией и только энергией.

— Ваши рекомендации, коллега, — сухо сказал Мортимер. — Ловить на неточностях мы тоже мастаки.

— Ах, да, — полузакрыв глаза, произнес Асмодей. — Вы же в тот момент отлучались в Оксфорд на симпозиум. Стыдно не знать, коллега. Не было никакого змея, был ангел из тех, которых теперь называют падшими. Этот ангел и вразумлял Еву, другими словами склонял её на свою сторону. И, как понимаете, склонил. Вот почему человек изначально греховен. Вот за что он был выброшен из Высшего Мира в мир плотский. Библию писали не Боги, а люди, они-то и окутали давнее прошлое идеологическим туманом.

— Это одна из теорий, — возразил Мортимер. — Уж коли мы здесь собрались, давайте придерживаться древних традиций. В документе что сказано? «И заповедовал Господь Бог человеку, говоря: от всякого дерева в саду ты будешь есть, а от дерева познания добра и зла не ешь от него, ибо в день, в который ты вкусишь от него, смертью умрешь». Вот и поехали, только без смертей, а помягче.

— Поехали, — согласился Асмодей, сделав знак оркестру.

Тот вновь вдарил буги-вуги.

Перебирая ножками, Ева подплыла к Самаэлю и сказала нежным голоском:

— Кто ты такой, чтобы ходить по моему саду и что это такое вкусненькое висит на этом дереве?

— Не ходи туда, Ева, — заунывно и запоздало воззвал к ней Адам. — Батюшка не велел туда ходить.

— Я твой добрый друг и соратник, — вздохнув, ответил Самаэль. — Это и мой сад. А на дубе этом висит яблоко. Но ты его не пробуй — пожалеешь. И вообще, как известно, на дубах растут желуди, которые потребляют свиньи. Ты же не свинья, чтобы есть с дуба.

— Ишь, разговорился, — сказала Ева, пожирая яблоко глазами. — Мне батюшка не велел это кушать.

— И правильно, не ешь, — согласился Самаэль. — Это поначалу вкусно и сладко, а потом с животом одна морока. И не только с животом.

— Сколько всего переела, никогда такого не было, — удивилась Ева. — И квашеную капусту ела, и зеленый горошек, а они такие провокаторы.

— Не вздумай попробовать яблоко, — заунывно сказал Адам. — Помрём.

Вновь поднявшийся ветерок поднес Еву точно к яблоку, она схватилась за него и, ах, оторвала от ветки. К ней быстро подошел Небирос, а за ним приволокся полупрозрачный мятущийся Адам. Небирос отобрал яблоко и зашвырнул его далеко в лес.

Асмодей с усмешкой наблюдал за происходящим, в частности за Лерой, другие персонажи его пока не интересовали. Фальши он пока не видел, Лера не играла, а по-настоящему жила в этом глупом воображаемом мире. Вот и Лаптев ни разу не поморщился. Его, литератора, инженера человеческих душ, Асмодей выбрал в качестве эталона, а потому вывел из-под контроля Мортимера. Кстати, академика Израэля, отъявленного атеиста, взять под свой контроль Мортимер тоже не смог.

Глава 35. Отвлеки Адама

На совещании в Праге Мортимер не просто так говорил про хронокапсулы. В его высокотехнологичной реальности они существовали и надежно обеспечивали путешествие в прошлое. Другой вопрос, что контроль за их эксплуатацией осуществляли могущественные серафимы, а они были господа весьма несговорчивые. Но одноразово, в обход существующих правил, на свой страх и риск Мортимер мог использовать какую-нибудь бракованную, временно выпавшую из системы учета завалящую хронокапсулу. Дело было опасное, однако же именно такой неучтенной единицей Мортимер на сей раз и воспользовался.

Никто из зачарованной публики, разумеется, об этом не догадывался. И когда окружающее подернулось вдруг туманом, а затем картинка напрочь изменилась, все поняли, что сказка продолжается с уже новыми декорациями, и испытали очередную радость.

Музыка сошла на нет, только здоровенный рыжий бес извлекал из электрооргана нежнейшую мелодию.

Лаптев никакого тумана не увидел, а увидел дрожание воздуха вокруг «сцены» и какие-то похожие на сполохи отблески. Сполохи обозначили сферу и пропали. В тот же миг то, что находилось в сфере, коренным образом изменилось. Лес на заднем плане превратился в залитый солнцем щедро плодоносящий сад, а дуб в смоковницу. Но главное — небо, чудесное, как в Иерусалиме, ярко-синее, без облачка.

«Дурят нам, идиотам, мозги», — подумал Лаптев, впрочем, без особой уверенности. Он знал про неограниченные возможности Мортимера, сам на себе испытал. А уж то, что в качестве свидетеля Мортимер вызвал самого Асмодея, ну что тут скажешь? В свое время Лаптеву попался редкостный фолиант про бесов и демонов на английском языке с великолепными цветными иллюстрациями. Был там и Асмодей, точь в точь такой, как тот, что восседал сейчас на троне. Актеру так не сыграть, да и где в наше время найдешь актера, в котором четыре метра росту.

Между тем в хроносфере кипела своя жизнь. Огромный Самаэль истончился и чудесным образом превратился в небесной красоты ангела в белом балахоне, под которым чуть заметно угадывались крылья. Естественно, ангел этот был тот самый, падший, искуситель. Стоявший рядом с Евой Небирос вдруг обнял её и исчез, растворился в ней. Сразу после этого Ева преобразилась, сделалась этакой соблазнительной грудастой красоткой с тонкой талией, гривой рыжих волос и огромными зелеными глазами.

Лаптев узнал её, это была Лилит из того самого фолианта.

Адам заметно подрос, но прекрасным принцем не стал, оправдывая поговорку, что мужчина должен быть чуть красивее обезьяны. И это справедливо, в этом есть свои преимущества. Как сказал один толковый товарищ: «Мужчина может быть лысым, пузатым, посещать ванную раз в неделю для того, чтобы почистить там зубы, ему позволено как угодно одеваться и быть любого возраста. Это не имеет значения. Мужчин мало, и каждый из них является редкостным подарком для любой женщины». На эту тему можно говорить бесконечно, мы же вернемся к действию.

Следует добавить, что хотя Адам и Лилит были в чем мать родила, это не бросалось в глаза. Режиссер умело регулировал освещение, оставляя то, что не нужно выпячивать, в тени.

— Лилит? — удивленно сказал искуситель, усаживаясь на поросший травою холмик. — Почему ты, почему не Ева?

При этих его словах Асмодей жестом показал Мортимеру: смотри, дружок, я как всегда прав.

— Впрочем, неважно, — продолжал искуситель. — Ты мне нравишься больше. А я тебе не нравлюсь? Я красив, смел, силён… как мужчина. Чуть позже ты поймешь, что жалкий Адам мне и в подметки не годится. Он будет целый день где-то пропадать, а когда ночью придет домой, к тебе, о, красавица, от него будет вонять водкой, табачищем, винегретом и чужими духами. Уж поверь мне. После тридцати у него разовьется цирроз печени и аденома предстательной железы. И у него ничего не будет получаться. Присядь рядышком-то, в ногах правды нет.

— Зачем ты мне это говоришь? — ответила Лилит, продолжая стоять. — Это мой мужчина, не смей срамить моего мужчину. Где плод? Почему бы тебе не поговорить о запретном плоде?

— Постой, постой, — сказал ангел. — То, о чем я говорю, и есть запретный плод. Тема-то пока ещё не открыта. Нету темы, а если темы нету, то и говорить не о чем. Поэтому я возвращаюсь к твоему Адаму и предлагаю сделать выбор между плохим и хорошим. Разве плохое лучше, чем хорошее?

Адам, которому почему-то был неприятен этот красавчик, подошел и гордо произнес:

— Не приставай к моей женщине. Батюшка сказал, что это наш сад. Что ты тут делаешь? А?

— Какой же он глупый и напыщенный, — прошептала Лилит. — Пожалуй, ангел прав.

Тут раздался Голос:

— Дети мои! Опять вы от меня прячетесь. Я же говорил: не ходите в сектор с Деревом. От него одни искушения.

— Приходи вечером сюда же, — шепнул девушке падший ангел и исчез.

— Папа, папа, — заговорил Адам, устремляясь к появившемуся из-за деревьев Светоносному Отцу. — Не знаю, что делать. Эта женщина собирается вечером встретиться с падшим.

— Каков дурак, — в сердцах бросила Лилит и убежала куда глаза глядят.

«Действительно, дурак, — подумал Лаптев. — Папенькин сынок, баран. И это наш предок…. Впрочем, что это я? Ведь это же обычный спектакль, представление. Несут Бог знает что. Нужно было не валять ваньку, а написать нормальный сценарий. Вот теперь и слушай всякую дребедень. Сам виноват».

И услышал вдруг вкрадчивый голос, почти шепот:

— Не бери на себя слишком много. Так оно и было.

Лаптев посмотрел на Мортимера, но тот был занят чем-то своим. А вот Асмодей, поймав взгляд Лаптева, кивнул утвердительно. Да, мол, это я сказал, меня слушай.

— Ну вот, убежала, — расстроенно произнес Адам. — Ты же сказал, что она будет во всем меня слушаться.

— Не горюй, — успокоил его Отец, который был до того светоносен, ярок, что смотреть на него было больно, глаза слезились, всё расплывалось. — В тебе одновременно живут две сущности: мужчина и женщина, поэтому, когда не нужно — ты упрям, как осел, а когда нужно — нерешителен. Исправим положение, разделим пополам, и получишь ты женщину своей мечты, без которой жить не сможешь. Равно как и она без тебя. А искусителя сурово накажем, чтоб неповадно было. Превратим в змеищу подколодную. Лилит же неверную — в демоницу кривоногую.

Положив на лоб Адаму ладонь, он усыпил его, после чего, как и обещал, разделил на два существа.

Когда вскорости Адам проснулся, Светоносный Отец сказал:

— Это Ева, прошу любить и жаловать.

С Евой произошла некоторая путаница. Лера по ходу действия неожиданно превратилась в Лилит и, естественно, играть Еву больше не могла, тем более что куда-то скрылась. Поэтому Ева получилась невзрачная, не прорисованная, худосочная и страшненькая, как вурдалак.

Посмотрел на неё Адам, посмотрел и горько заплакал, а Отец похлопал его по плечу, крепись, мол, сапиенс, бывает и хуже, и степенно удалился.

Но уже через пару минут Ева встрепенулась, налилась соком, сделалась румяной, веселой и симпатичной. Игриво позвала:

— Адам, а, Адам.

Он глазам не поверил: что за чудо? С Лилит, конечно, не сравнишь, но хороша.

Взялись они за руки и ну прыгать да скакать. Хохочут, веселятся.

А тут вдруг из-за кустов в обнимку выходят Лилит и искуситель. Не дождались, выходит, вечера. И вот когда Лилит увидела Адама, который прыгал да скакал весьма ловко, и не казался уже чокнутым, и что-то игриво приговаривал заливающейся счастливым смехом Еве, то здорово обозлилась.

— Ты, — говорит она искусителю, — отвлеки Адама-то, зубы ему заговори. Мне с Евой пообщаться нужно.

Глава 36. Сколько вопросов сразу

Заговаривать зубы искуситель был мастак, это для него была пара пустяков. Сделав вид, что имеет дело большой важности, он отозвал Адама и давай ему что-то нашептывать, а тем временем Лера сорвала со смоковницы запретный плод и с улыбочкой поднесла ничего не подозревающей Еве.

О запрете Ева предупреждена не была, к тому же Лилит была такая душечка, такая умничка, такая ласкулечка. И инжир по её словам был такой вкусный, такой полезный, дорогой подружечке от всей души.

Короче, Ева съела запретный плод и он ей очень понравился, и она сорвала ещё один и угостила Адама, который, наслушавшись искусителя, стал совсем дурак-дураком.

И они обрели плоть и поняли, что цветы, оказывается, чудесно пахнут, а тень скрывает от жгучего солнца, то есть полезна. Что теперь можно пить и есть, и вода и пища необычно вкусны. Что можно беситься, кусаться, чесаться, кувыркаться. Лениться, валяться. Носиться, в дверь ломиться. Наконец, уединяться…

— Да, — уныло произнес Мортимер. — И ничего не исправишь.

— А ты бы хотел исправить? — Асмодей хохотнул. — Нет, брат, этот народец обречен, почитай протоколы серафимов. Скоро уже, скоро конец. А потом, как водится, всё по-новому, очередная попытка. Только дадут ли её, эту попытку? Впрочем, нам-то с тобой о чем волноваться? Сменим место жительства, всего и делов.

И добавил озабоченно:

— Заканчивай эту бодягу, если хочешь, чтобы актеры были целы.

В самом деле, в сфере уже появился Светоносный Отец, и уже искуситель медленно и верно превращался в змеиного гада, а Лилит — в демоницу. До Адама с Евой дело ещё не дошло, но веселья в них поубавилось, так как видели они, что Отец, глядя на них, прикрывших ладошками срам, начинает гневаться.

Какие действия произвел Мортимер — не нам знать, но по сфере пошли сполохи и через пару секунд всё вернулось на круги своя: смоковница превратилась в дуб, эдемский сад в Волшебный лес, искуситель в громадного, отливающего синевой Самаэля, Лилит в прекрасную Леру, от которой с чмоканием отпочковался Небирос, высокий Адам в среднего роста Черемушкина. Но вот ведь беда — за руку Василий держал румяную темноволосую красавицу с косой до пояса и длинными, пять спичек поместятся, черными ресницами.

Зрители, всё ещё пребывающие в трансе, дружно и громко зааплодировали, оркестр грянул туш.

Ева смотрела на всё широко раскрытыми глазами, потом повернулась к Черемушкину и сказала нежным голоском:

— Где мы?

Удивилась, что рядом с нею вовсе не Адам, и спросила:

— Кто ты?

— Сколько вопросов сразу, — ответил Черемушкин и виновато посмотрел на Леру.

Вот это, скажите на милость, командировка, вот это, будьте любезны, представление. Леру он по-прежнему любил, но и Ева была ему дорога. Может быть, даже чуть дороже, а может — наоборот. Но то, что после вылазки в грозное прошлое он сделался гораздо более мужественным, это было несомненно. А стоящая рядом Ева чудесным образом придавала ему решительности.

— Нет, нет, — сказал Мортимер. — Это уже чушь собачья.

— Ты ещё скажи «чушь свинячья», — произнес Асмодей, вместе со своим креслом растворяясь в воздухе.

Вместе с ним исчезло и его бесовское сопровождение.

Никто из присутствующих никаких странных, посторонних лиц на поляне не заметил, а кто заметил — забыл напрочь. Хотя, согласитесь, трудно упустить из виду четырехметрового гиганта в богатых одеждах, да ещё с полыхающими адовым огнем багровыми глазами, сидящего в трех шагах от тебя на украшенном драгоценными камнями золотом троне. А вот Лаптев всё видел, но решил никому не рассказывать. Чтобы тебя вновь называли дурачком? Ну уж дудки.

Настоящие оркестранты, сапиенсы, спешно заняли свои места, плохо выбритый дирижер (нынче так модно) взмахнул палочкой и полилась красивая и спокойная, способствующая хорошему пищеварению музыка. А тут и шустрые официанты подоспели, убрали грязные тарелки, принесли горяченькое. И понеслось…

О представлении говорили мало, каждый увидел то, что ему нужно, личное, даже то, чего и в помине не было, а кто же обсуждает глубоко личное. Половина зрителей, например, в деталях просмаковала сцену тесного общения Лилит и искусителя. Что захотели, то и получили, хотя на «сцене» такого действия и в помине не было. Тут уж расстарался Асмодей. Кто-то никак не мог вспомнить, что же за плод коварная Лилит всучила доверчивой Еве. Подозрительный такой плод, что-то напоминающий. Но что? А кто-то был просто ушиблен образом Светоносного Отца. Актер, сыгравший его, просто мистически потряс. Какая энергетика, каждая клеточка в такт вибрировала. Непонятны, правда, были его последние слова: «Кого обманываешь? Себя обманываешь. Я наказывать не буду, сам себя накажешь». В пустоту бросил, будто кого-то увидел…. Надо сказать, что Мортимер, которому эти слова были предназначены, всё прекрасно услышал.

Короче, у всех от этого короткого действия осталось впечатление, как от полноценного спектакля. Каждый дополнил увиденное своим опытом, своими переживаниями, а кто не дополнил, тому помог коварный Асмодей, добавив в чашу с розами ядовитые цветы зла.

Следует отметить, что подобные попытки чуть-чуть, незаметненько подкорректировать историю демоны предпринимали не раз. Рассчитывали поймать Господа на мелких неточностях, на рассинхронизации времени, на естественных флуктуациях, турбулентностях и прочих завихрениях, дающих естественные же сбои, но нет, Отец всё-всё замечал, а потом сурово наказывал. И это злило. Человека-то он не наказывал, человек наказывал себя сам.

Да-да, получалось так, что Господь в данном случае отнесся к Мортимеру, как к человеку. А это что-то да значило.

Лера как оплеванная сидела между Небиросом и Гришей Берцем, которые, видя её состояние, подкладывали ей вкусненькое и травили анекдоты. А она смотрела иногда на дальний столик, за которым гоголем восседал Черемушкин с этой простушкой, половиночкой, и не знала, что делать. Наконец, она поняла: Мортимер. Он и только он, маг и кудесник, второй после Бога. Он это чучело породил, он и зароет.

И она подошла к Мортимеру и отвела его в сторонку и сказала:

— Вы всё можете. Верните, пожалуйста, моего Васю.

— Но как? — спросил Мортимер. — Я сам озадачен.

И для убедительности поскрёб себе макушку.

— А эту дамочку убрать никак нельзя? — намекнула Лера. — Туда, откуда она явилась.

Воодушевившись, она продолжала:

— Вот вы сами подумайте. Она появилась в результате магии, неизвестно откуда. Кто её знает, может, она ведьма? Похожа на панночку. Нет, нет, я категорически настаиваю: вычеркните её из моей жизни, иначе я не знаю что сделаю. Я ведь неплохо стреляю.

— Ого, — сказал Мортимер и посмотрел по сторонам: как там, за столами? Всё ли в порядке?

— Послушай, золотце, — он обнял Леру за плечи. — Это не ведьма, это чистая непорочная Ева. При тебе Отец создал её из ребра Адама, то есть Василия. Как я могу вычеркнуть её из жизни? Меня же Господь покарает. Нет, нет, такой грех на душу я взять не смею.

— Это как это непорочная? — возмутилась Лера. — А кто запретный плод схрумкал?

— А кто ей этот запретный плод подсунул? — осведомился Мортимер. — Не ты ли? К тому же, с чего ты, дорогуша, взяла, что это запретный плод? Это простой инжир.

— Извините, — сказала Лера. — С какой же тогда стати Отец начал превращать меня в демоницу? Думаете, я железная, думаете, я ничего не чувствовала? У меня ноги стали кривые и волосатые. До сих пор чешутся. И ругаться хочется матом и волком выть. А я ведь не в подворотне родилась, я девушка из культурной семьи. Поэтому никакая она не непорочная, эта Ева. Напроказила, пусть отвечает. Нечего чужих мужей сманивать.

— Так вы же не женаты, — напомнил Мортимер. — Что касается дерева познания, с которого сорван запретный плод, то это с какой стороны посмотреть. Есть такое понятие «избирательность восприятия». С позиции Отца это было дерево познания, поскольку занимало свойственную ему и только ему точку пространства. С нашей же колокольни это был дуб, превратившийся в Эдеме в безобидную смоковницу и временно подменивший дерево познания. Ладно, девочка, я тебя понимаю. Хочешь, поживи пока в люксе Тарнеголета, я распоряжусь. А там, глядишь, Василий образумится. Честно говоря, появление Евы меня тоже озадачило. Так распоряжаться?

— Распорядитесь, — поджав губы, разрешила Лера.

Глава 37. Да вы прожектер

Мудрый академик Израэль всё видел, всё слышал, всё понимал. Оно и немудрено с его-то жизненным опытом.

И когда после разговора с Лерой Мортимер вернулся за столик не в своей тарелке, он сказал:

— Замахнулись вы, Олег Павлович, не на шутку. И дракон у вас всамделишный, и Адам, и Ева, и сад этот в Эдеме. Господь Бог тоже настоящий?

Мортимер вздохнул и не ответил.

— Только, извините, какой-то пшик получился, — продолжал Израэль. — Ну, инсценировали библейский сюжет, точнее его малую часть. И что этим сказали нового?

— Иногда получается, — сказал Мортимер. — Все компоненты собраны воедино, пространственно-временной интервал соблюден, сдвиг во времени ничтожен, минус каких-то десять минут, что, согласитесь, для истории равно нулю. То есть, мы в той эпохе, в том времени, с нужными действующими лицами.

— Э-э, батенька, да вы прожектер, — усмехнулся Израэль. — Актер всего лишь играет роль. К истории это никакого отношения не имеет.

— Дракон тот самый, — возразил Мортимер. — Лилит подлинная. Разве что вызывает сомнение Адам. Но я тщательно исследовал родословную Черемушкина. Он пусть дальний, но прямой потомок Адама, прямее не бывает. Всё должно было получиться, если бы не Светоносный Отец. Вот его-то как раз в этом эпизоде не должно было быть, он должен был появиться позже.

— Постойте, постойте, — сказал Израэль. — Вы что, в самом деле решили откорректировать историю?

И захохотал, всплёскивая руками и дрыгая от восторга ногами.

Мортимер пожал плечами и трижды хлопнул в ладоши. По этому сигналу четверо кряжистых красных от натуги мужиков подволокли к его столику старинный сундук. На таких сундуках в свое время любили ночевать бабушки. У них, у сундуков, было бездонное чрево, в котором хранился нажитой скарб, и кованные узкие, врезающиеся в ладонь ручки.

Отпустив мужиков, Мортимер раскрыл сундук…. Этот момент званого вечера, а именно раздачу подарков, мы, пожалуй, пропустим, негоже вызывать в читателе белую зависть. В самом деле, кто бы отказался от ключей от машины или от коллекции золотых императорских монет? Ну, всё, всё, больше не будем.

Кстати, эта золотая коллекция общей стоимостью в два миллиона долларов досталась академику Израэлю. Это потом, разговаривая с нумизматами, он узнал её истинную стоимость, а сейчас, если честно, позавидовал мальчонке Иеремии, которому Мортимер вручил ключ от коттеджа. Правда, виду не подал, просто в душе остался какой-то неприятный осадок, что вот, мол, мне, заслуженному академику, медяшки, а глупому недорослю особняк.

Чтобы не было недомолвок, самое время, пожалуй, раскрыть истинную цель спектакля. Если покопаться в старинных рукописях, то можно найти намеки на то, что Лилит и Самаэль — ближайшие и любимые родственники Мортимера. События в Эдеме, связанные с соблазнением Евы, были роковой ошибкой Лилит и Самаэля, лишившей их бессмертия и ввергшей в вечное осуждение. Не будь этого эпизода, не взревнуй Лилит Еву к Господу, жить бы нынче человечеству в другом качестве, в таком, что и демиурги бы завидовали.

Глядишь, и Сатана в таком блестящем обществе одумался бы и вернулся на праведный путь. И не было бы ненависти к демонам, которые, как ни крути, заведуют земной наукой и техникой. А также культурой, литературой, телевидением и прочее, и прочее, что помогает зомбировать сапиенса.

Чего добивался Мортимер? Того, чтобы змей повел себя правильно, не приставал ни к Лилит, ни к Еве, утихомирился бы на время. Нынешний Самаэль к этому был готов. Лилит не должна была мстить Еве, а молчком уйти к морю и с горя утопиться. Нет, так слишком кровожадно, лучше бы создала детский приют и воспитывала маленьких бомжей. Что касается Адама-Черемушкина, то тот должен был тупо, без разговоров играть свою роль основателя династии. Помалкивать, а не капать на ту же Лилит. У него была роль без слов.

У Мортимера это была уже не первая попытка, и каждый раз Лилит и Самаэль с упорством идиотов повторяли свою ошибку. Навязать нужные действия не удавалось, всякий раз при возвращении в Эдем память у этих персонажей обнулялась. В результате происходило всё что угодно, только не то, что нужно. На этот раз, скажем, выплыла Ева, но бывало и похуже. Бывали и катаклизмы. После того, например, как Господь метнул в Мортимера огненную молнию, исчезла Атлантида, в которой тот устроил очередное представление. Поэтому когда демиург — звездный воин, чуть позже ставший Кликом, заговорил про судьбу атлантов, Мортимер с трудом сдержал смех.

Особая надежда была на вселившегося в тело Лилит Небироса, но и он не совладал, хотя держался до последнего. Ещё чуть-чуть, и он овладел бы разумом Лилит, но этого чуть-чуть как раз и не хватило.

Мортимер был не просто демоном высокого рода, а демоном парадоксальным, демоном альтруистом, который желал исправиться, превратить зло в добро. Для Асмодея Мортимер был выродком, но выродком гениальным, за которым он следил во все глаза, смотрел, чем же всё кончится. Поначалу в силу привычки Асмодей ему пакостил, потом, как мы помним, они заключили мирный договор.

Но к делу, ибо конец этой истории уже близок…

Ровно в три часа ночи Планзейгер ощутил небывалое давление на купол и вынужден был отключить силовую защиту. Поднявшийся ураган разнес в клочья хлипкое летнее небо, и город погрузился в предзимнюю слякоть и стужу. Тоскливо завыл проснувшийся на мокром матрасе Трезор, который в свою будку не умещался. Ему ответили окрестные собаки.

Мятущийся Черемушкин закрыл хлопающее окно, сел на кровати и, спрятав лицо в ладонях, горько зарыдал.

Ева проснулась, но ничего ему не сказала, только подумала: «Вот ведь странный человек. Обрёл свою половину, а не рад». Потом она подумала, что утром нужно найти Мортимера, пусть всё исправляет. После этого она закрыла глаза и мигом заснула.

Лера, как и Черемушкин, никак не могла успокоиться, и внезапный разгул стихии не показался ей странным, а напротив был в унисон её настроению. В какой-то момент она почувствовала, что Васька сейчас думает о ней, и значит — не всё потеряно.

Мортимер сразу понял, что это конец его детищу, и даже не предпринял попытки связаться с Планзейгером, который в это время безуспешно пытался починить неисправность. От этих его попыток становилось не лучше, а хуже, однако Планзейгер не думал сдаваться.

Семендяев, отвечающий за безопасность Объекта, хорошо отпраздновал день города, можно сказать отпраздновал от всей души, и эту ночь проспал как убитый. Он такой был не один. Тут вам и Борщ, и Старожил, и Лаптев, обретший из заветного сундука однокомнатную квартиру в многоквартирном доме, и многие-многие другие.

Мортимер ожидал четверть часа, но так как Серафимы по его душу не явились, решил действовать. Первым делом он упаковал в герметичный мешок спящего в своем «домике» сисадмина Архаима. Далее велел демиургам Лао и Линбу облачиться в жесткие межпланетные скафандры, больше похожие на маленькие космические корабли с противоперегрузочной гидравликой, запасом еды, питья и воздуха. Скафандры эти были изготовлены давно и хранились в пещере Самаэля. Переписав на «вечный» носитель информации — отполированную пластину из горного хрусталя — матрицу Клика, Мортимер передал её демиургам. Всё, подготовка к переброске на Луну была закончена.

Бак-Муар он передал Небиросу, чтобы вернул демиургам на Луне. На Земле в знак признательности за «теплый» прием они с ним могли черт-те что натворить.

Примотав демиургов и мешок с сисадмином канатом к спине Самаэля, Небирос вскочил дракону на шею и сказал: «Поехали, дружище». Дракон взмыл в воздух, легко, будто и не было на нем груза, набирая высоту.

Глава 38. Недобрый день

Тем временем какая-то сила вымела распоясавшихся, обгадивших всё вокруг ворон из оккупированной ими деревеньки, раскидала по окрестностям, половину безжалостно перебила, другую половину разлучила навеки. А каменную гаргулью со скоростью света перенесла в Мюнхен и воткнула на прежнее место рядом с рестораном «Тантрис».

Утром вчера ещё солнечный, зеленый, нарядный Знаменск было не узнать. Листья на деревьях съежились и почернели, порывы промозглого ветра стегали по окнам каплями дождя, стены домов намокли, сделались темными, в квартирах горел свет. И какая-то злая неумолимая сила вытуривала в шею, гнала прочь из города. Тут уж бесы расстарались. Асмодей понял, что наступил перелом.

По улицам с чемоданами наперевес по направлению к станции метро вприпрыжку бежали отдыхающие. Отдых кончился едва начавшись.

Метро к такому авралу готово не было, площадь перед станцией была переполнена, а люди всё прибывали и прибывали. Уже в толпе можно было увидеть осевших в городе на постоянное жительство южан, которые вчера ещё дорого продали своё жилье (то, которое про запас) остро нуждающимся миллионерам, а теперь на всякий случай рвали когти. И уже, создав прецедент, один такой миллионер нашел одного такого южанина и дал ему принародно в пятак, после чего начал орать, требуя назад деньги.

Тут же в разных концах толпы как по команде начались потасовки, и кончилось бы всё это печально, если бы не отряд Касима Сесёлкина. Соскучившиеся по работе бойцы, не особенно церемонясь, вездеходами и нагайками умело рассекли толпу на части, после чего вытеснили поскучневших людей на соседние улицы, полностью освободив площадь. Тут же сами собой выросли непреодолимые баррикады, полностью перегородившие выходы на площадь и оставившие только один, контролируемый боевым отрядом. Насчет баррикад расстарался Мортимер, для которого такая процедура была плевым делом. Жаль, конечно, что этим приходилось заниматься в своем городе.

В течение трех часов все желающие уехали, вслед за чем Мортимер наглухо перекрыл вход на ветку.

Плохие новости у нас распространяются быстро, и вскоре уже неугомонный Артур Румпеков в очередных новостях, стоя перед стеной из кафеля на станции «Ленинский Проспект», говорил следующие слова:

— Вчера ещё этой стены не было. Отсюда в благодатный Знаменск уезжали толпы людей, мечтающих о чуде. Увы, чуда не произошло, очередной мыльный пузырь лопнул.

И так далее, и тому подобное. А ведь хороший был репортер, от души радовался нашим успехам. Но не устоял перед кучей долларов, цена которым 30 сребреников.

Эту новость Тарнеголет услышал в гостинице Националь. Вот-вот должны были принести билет на самолет до Мюнхена, заказанный ещё вчера вечером. Не то, чтобы Зиновий Захарович очень уж рвался из Москвы, Москва, да ещё когда ты при деньгах, великолепный город, но Мюнхен стал как-то роднее. Короче, услышал Тарнеголет эту новость, и понял, что остался с носом. Влип с вложениями в паршивый Знаменск по самые уши. Провели как последнего мальчишку. «Впрочем, Мортимер здесь ни при чем», — подумал Тарнеголет, и за это честь ему и хвала.

Тут и билет принесли. «А что? — сказал себе Зиновий Захарович. — Сотня лимончиков на всякий пожарный у меня припасена. Кроме того, имеются золотое яйцо да монета Арсинои Филадельфы, это ещё пара лимончиков. Вдобавок неразменное колечко с бриллиантами. Да, не миллиардер, но совесть-то, в конце концов, иметь нужно»…

Нинель Эвальдовна проснулась от того, что совсем окоченела. Тонкая простыня не грела, за черным окном завывал жуткий ветер, крупные капли дождя барабанили в стекло. Часы показывали половину четвертого, а комнатный термометр семнадцать градусов.

Закрыв форточку, она накинула на простыню верблюжье одеяло, потом ещё одно, благо жила одна в двухместном номере, нырнула в постель, закрывшись с головой, понемногу согрелась и уснула.

Утром, увидев безобразие за окном, поняла, что стряслась беда. Позвонить из общаги тому же Дергунову можно было только снизу, от вахтера, точнее вахтерши, бабы Шуры, которая скорее всего была биороботом. Только биоробот может сутки напролет сидеть за вахтенным столом, никуда не отлучаясь и не жрамши.

Дергунов отозвался не сразу. Был он рассеян, непривычно гнусавил, так что и не поймешь — Лёшка ли это.

— Что случилось? — сказала Коробченко. — На работу идти или как?

— Я за вами заеду, — ответил он. — Никуда не уходите.

— На велике? — уточнила Коробченко, кинув взгляд на невозмутимую бабу Шуру.

— На автобусе, — отозвался Дергунов и повесил трубку.

— Не верь, — басом сказала баба Шура.

К её басу нужно было привыкнуть.

— Почему? — спросила Коробченко.

— Молодой, обманет…

Дергунов приехал через десять минут. Автобус был огромный, импортный, нарядный, как игрушка. За рулем восседал Разумович. Дергунов в тоненькой курточке выглядывал из распахнутых дверей, его знобило. При появлении Коробченко мужественно вышел наружу. Тут его вообще заколотило.

— Вот спасибочки, — сказала Коробченко, легко, как бабочка, вспархивая по ступенькам в салон. Села на переднее сиденье, что сразу за шофером, и крикнула Дергунову: — Поехали, дружище, нечего зябнуть. Шофер, закрывай дверь, сквозит.

Сама она была в теплом драповом пальто и вообще не понимала этого франта Лёшку. Зачем пижонить, если на улице холодрыга?

Но тут из общаги вереницей потянулись обращённые. Они были какие-то одинаковые, в китайских пуховичках, и от них несло пакетным супом. В общаге они занимали верхний этаж и ни с кем не общались. Коробченко уставилась в окно, за которым колючий ветер гонял рябь по черным лужам.

Дергунов вошел последним, устроился рядом с Коробченко и произнес:

— Как-то оно всё неожиданно.

— Что всё? — в тон ему сказала Коробченко, по спине у которой побежали мурашки.

Разумович между тем закрыл дверь и начал выруливать к распахнутым воротам.

— Да вот, уезжаем, — ответил Дергунов. — Паника большая, сами увидите…

По дороге прихватили одетого в ватник Старожила, который голосовал на обочине. Старый перец немедленно наорал на одного из обращённых, который занял его место. Обращённый молча пересел. Старожил уселся в его кресло и ну щипать соседа. И этот обращённый пересел, не стал связываться.

Старожил принялся задираться к Дергунову, который как на грех оказался впереди, но тут Нинель Эвальдовна повернулась и двинула хулигана кулаком по маковке. Кулак у неё был увесистый, Старожил тут же завял и очухался только тогда, когда автобус остановился у лесного массива, за которым скрывалась Галерея.

Но до этого они увидели спешащих к метро наспех одетых людей с чемоданами, до предела забитую площадь и вездеходы боевого отряда Касима Сесёлкина, которые, ревя и газуя, на малой скорости неотвратимо надвигались на толпу.

Мимо по направлению к Знаменке промчалась пара бесшумных, сверкающих лаком здоровенных междугородных автобуса, в которых сидели ребята из Научного Центра.

Очухавшийся Старожил раздраженно забубнил, завякал, но Коробченко посмотрела на него, и он умолк.

Из лесу с треском вылез тумбообразный Борщ с безразмерным рюкзаком за плечами и вразвалку направился к автобусу.

С трудом протиснулся в узкую дверь (автобус при этом опасно накренило), увидел два свободных места, которые, заприметив выходящего из лесу Назара, поспешно освободил Старожил, удрав в хвост, сел на затрещавшее под ним сиденье и сказал:

— Трогай, шеф. В Знаменку или сразу в Тамбов?

— Поначалу в Знаменку, — ответил шофер. — Дальше как прикажут.

Всем отчего-то стало грустно.

Когда Старожил удирал в хвост, Дергунов хохотнул. Он знал, в чем причина. Вместо того, чтобы смотреть вчерашнее представление, Борщ, Квасюк и Старожил пили водку и резались в карты, и Старожил, естественно, смухлевал, как же без этого, и получил от Борща по ушам. И улетел в кусты. Но улетел не просто так, а умудрился при этом прихватить пару непочатых бутылок. Пройдоха был ещё тот. Борщ что-то крикнул ему вслед и погрозил увесистым кулаком.

— И что же мне делать в Тамбове? — сама у себя спросила Коробченко.

В этот момент случились два события: автобус тронулся, а сиденье под Борщом благополучно развалилось.

Все сразу повеселели.

Глава 39. Все договоры отменяются

Чуть ранее, в семь утра, в дверь позвонили. Трезор вел себя тихо, значит, это был свой.

Черемушкин открыл, на пороге стоял Мортимер с мокрой от моросящего дождя головой. Было холодно, но одет он был по-летнему, в легкую рубашку и белые брюки.

— Забирай свою даму, — сказал он безапелляционно. — Едем в лабораторию.

Черемушкин открыл было рот, но Мортимер веско произнес «Срочно». Как отрезал.

Через пять минут они с Евой уже сидели в розовом лимузине. Кроме них в машине находились Лера и Семендяев. Лера смотрела в окно и не обращала на Черемушкина никакого внимания, Семендяев поминутно зевал и клевал носом.

— Сейчас вы заснёте, — не оборачиваясь, сказал Мортимер. — А проснётесь кто в Москве, кто в Тамбове. На всякий случай до свиданья, хотя вряд ли такое случится…

Мортимер торопился. Снабдить Семендяева добротной душой взамен синтетической было минутным делом. Эманации Серафимов он не жалел, знал, что вряд ли в дальнейшем пригодится, но всё равно осталось изрядно. Воссоединить Василия и Еву оказалось технически сложнее, никогда таким не занимался. Но и это удалось.

Снаружи, за стенами лабораторного корпуса назревало что-то серьезное, Мортимер чувствовал нарастающую вибрацию, присущую только лишь существам тонкого мира. Подумал: «Вот и за мной пришли».

Наспех почистив память спящих Василия, Леры и Семендяева, Мортимер приказал Фазаролли и Менанжу (предчувствуя неладное, они крутились рядом) доставить пациентов по месту жительства. Назад пока не возвращаться, действовать по варианту Д, то есть вынуть из банковской ячейки кредитные карточки, ключи от московской квартиры и слиться с массой. Ждать Берендеева, который прибудет позже.

Мортимер помог перенести пациентов в розовый лимузин и смотрел ему вслед, пока он не скрылся в подпространстве.

Поднявшийся вдруг ветер больно стегнул по глазам, заставив прикрыться рукой, и тут же раздался ехидный голос:

— Ну какой ты, к черту, демон? Все навыки растерял, вконец обабился.

— Может, подеремся? — предложил Мортимер, узнав по голосу Асмодея. — Тогда и посмотрим, кто обабился.

Да, да, тот уже стоял напротив, в золотом халате до пят и в золотой шапке мага с оскаленной гаргульей на козырьке, с грозным жезлом в руках, который он держал, как дубинку.

— Еле сдержался, — сказал Асмодей, опустив жезл. — Так бы и дал по башке за всё, что было.

— А было мировое соглашение, — напомнил Мортимер, выхватив из воздуха огненную плеть.

— Нет уж, милый мой, — возразил Асмодей. — Когда дело касается сакрального имущества, все договоры отменяются. Тем более мирные. Согласись, умник, Объект уже не в твоей юрисдикции.

— Докажи, — сказал Мортимер и точно выверенным ударом плети выбил из руки Асмодея жезл. Тот взвился высоко в воздух и там застыл.

Противоестественно, не шевеля ногами, Асмодей отъехал назад метров на двадцать, поднял руку, жезл точно намагниченный влетел ему в ладонь.

— Хочешь драться — дерись, — томно сказал Асмодей.

Тотчас мокрую площадь тесно, не протолкнуться, заполнила разномастная нечисть из четвертого измерения, которую раньше сдерживала охранная грамота Кастодиана и, естественно, Планзейгер. Тут тебе и стоящие особняком грозные волосатые демоны, и стрекочущие насекомоподобные полудемоны, и строящие рожи рогатые носатые бесы, и возбужденно припрыгивающие черти с длинными гибкими хвостами, и ведьмы с вытекшими (чтоб страшнее) глазами и торчащими из волос гадюками, и живоглоты-рот-лохань, и люди-кроты, запросто срубающие рукой-лопатой голову, и вывернутые наизнанку перевертыши, на которых смотреть тошно, и Кощей Бессмертный, которому чертенята поддерживают веки железными вилами, и японские ёкаи-фонарики, с виду добрые, но весьма охочие до крови, и страхолюдные зубастые орки с каменными палицами, и прочая нечисть, которую земля не носит. Всё это грязное, непрерывно портящее воздух общество шипело, хрюкало, сипело, блеяло, визжало, царапало когтями асфальт, цеплялось ветвистыми рогами, топталось туда-сюда, не видя Мортимера, который как скафандром окружил себя защитным полем, потому что драться с этим отребьем было себе дороже — из каждой разрубленной половинки получалась новая боевая единица. Стопчут.

— Он спрятался, — сказал Асмодей. Произнес вроде тихо, но перекрыл общий шум. — Теснее, братцы, взяться за руки, за ноги, рога, хвосты, у кого что есть. Сплестись в клубок.

«Пора смазывать лыжи, — подумал Мортимер, не зная пока, чем это кончится. Скорее всего утянут со всей этой туго переплетенной, сцементированной массой в своё четвертое измерение. — Или не пора? Этак ведь запросто докажут в Верховной Канцелярии, что отказался от доказательств, не подтвердил своего права на Объект. Да нет, нельзя мне сейчас на историческую пальму, никак нельзя. Скуют ручки-ножки кандалами»…

Он попытался уйти в подпространство, но что-то заклинило, очевидно мешало защитное поле, которое сейчас было чем-то или кем-то заблокировано.

Под ногами затрещала яичная скорлупа, вся эта многотонная масса, в которой надежно застрял Мортимер, подалась вниз, задержалась на секунду, потом под молодецкие выкрики и посвист нечистых начала медленно проваливаться в мрак, в бездну, на дне которой обозначился хорошо знакомый сине-красный город без прямых углов, огражденный со всех сторон черными скалами и перечеркнутый прямой, как стрела, огненной рекой.

«А жаль», — подумал Мортимер, но вдруг кто-то ухватил его за волосы и выдернул из бездны.

Он вновь очутился на мокрой площади. Чуть поодаль стоял шестикрылый серафим Шемуэль, а с ним десять крылатых ангелов в белой льняной одежде с золотыми поясами и в золотых масках.

Асмодей переместился и находился теперь в конце площади, в безопасном отдалении от пространственного провала, который быстро затягивался. Были слышны удаляющиеся азартные вопли, визг и бодрое ржанье нечистых, но вот всё пропало.

Шемуэль повернулся к Асмодею и сказал:

— Вроде хотели драться. За территорию-то. А? Или против одного без войска несподручно?

Голос у него, несмотря на грозное обличье, был неожиданно мягкий.

— Как-нибудь в другой раз, — величественно произнес Асмодей и исчез.

— Теперь ты, герой с плеткой, — Шемуэль посмотрел на Мортимера. — Будешь драться за Объект? Или тоже струсишь?

Мортимер щелкнул огненной плетью, осыпав ангелов яркими брызгами. Ни один из них не шевельнулся.

— Смело, смело, — сказал Шемуэль. — Что ж, посмотрим, чего ты стоишь как воин.

Кивнул головой одному из ангелов, в руке у того тут же появился голубой меч. Прочие отступили.

Мортимер стегнул плетью, норовя выбить меч из руки находящегося от него в пяти метрах ангела. Своей плетью он владел виртуозно, был точен до микрона, мог летящую муху разрубить пополам, а тут, о Боги, оконфузился. Больше того, от неуловимого движения меча плеть вдруг вырвалась у него из рук и улетела в далекий газон, подняв над мокрой травой столб пара.

После этого была долгая, в секунду, пауза, когда ангел запросто мог отсечь Мортимеру голову, но он этого не сделал, какой смысл отсекать голову бессмертному, зато Мортимер смог найти в своих тайных закромах оружие, способное противостоять этому световому мечу, которым можно одним взмахом вырубить просеку в лесу.

Через секунду он был закован в танталовую броню, которую лазером не прошибёшь, а в руках держал бластер, исторгающий разящую молнию. Молния была с самонаведением и промазать не могла в принципе.

И вновь он выстрелил, метя в меч, и вновь молния ушла в небеса, а его бластер улетел в газон.

Ангел снял золотую маску. Мортимер, тотчас узнавший непобедимого архангела Михаила, молча скинул танталовую броню и развел руками. Впору было бухнуться на колени перед главнокомандующим небесного воинства, который оделся простым ангелом, но гордость не позволила. Потом, конечно, жалел и дивился великой скромности архистратига, но это было потом.

Сверху, со свистом рассекая воздух, спикировал Самаэль, приземлился жестко, так что земля вздрогнула. С него спрыгнул Небирос, недобро посмотрел на противников и как-то даже растерялся, что Небиросу было несвойственно. А вдали уже нарастал рев моторов.

— Касим, — сказал Небирос. — Вот, черт, не ожидал.

Последнее относилось к серафиму и ангелам.

— Не ругайся, — попросил Мортимер. — Не к месту.

— С архистратигом трудно тягаться, — сказал Шемуэль. — Но смелость похвалы достойна. Так же, как и преданность друзей. И впредь, уважаемый, не повторяйте назойливой ошибки касательно запретного плода. Да, вы попадаете в нужную точку, но обязательно в параллельном пространстве и в параллельном времени. Никто в истинное прошлое вас не допустит, так что не трудитесь зря. Изучите вот этот документ, и учтите, что вам идут навстречу только лишь потому, что есть надежда на исправление.

Он пустил по ветру объёмную в кожаном переплете книгу, а когда та увесисто плюхнулась в руки Мортимера, ни серафима, ни ангелов рядом уже не было.

На то, чтобы просмотреть, то есть досконально изучить, объёмный труд, у Мортимера ушло меньше минуты. Читая, он хмурил брови, кривил губы, похмыкивал, но ближе к концу стал спокоен, даже повеселел. Оторвавшись от книги, он монументально, исторически посмотрел вдаль.

— И что? — нетерпеливо спросил Небирос.

Мортимер молчал, как величественный памятник самому себе.

— У земли нас чуть молнией не сшибло, — сказал Небирос. — Странная, между прочим, молния, снизу вверх.

— Да, да, — гулко, как из бочки, подтвердил Самаэль. — Не знаете — чья?

— Моя, — торжественно ответил Мортимер. — Свершилось, друзья. Можете рукоплескать.

В этот момент подлетела мотобригада Сесёлкина. Касим выскочил из джипа и в поисках врага хищно завертел круглой головой. Вслед за ним из джипа вылез Гриша Берц.

— Отбой, — произнес Мортимер. — Можете возвращаться к прежним делам. Лето будет через час.

Едва он это сказал, мелкий нудный дождь прекратился, небо затуманилось, будто запотело, потом начало интенсивно голубеть.

— А вот и лето, — констатировал Мортимер. — Теперь об этой крайне нужной книге.

Если очень коротко, продолжал Мортимер, то солидный манускрипт, составленный Высшей комиссией по результатам обследования Объекта, содержит в себе следующие выводы:

Отдельной строкой в манускрипте упомянут Планзейгер, к деятельности которого комиссия отнеслась критически вследствие неправомерного перевеса прав над обязанностями. Это нужно устранить в кратчайшие сроки.

И так далее, и тому подобное.

Следует отметить, что Мортимер ни словечка не сказал о том, что составляло 99 процентов содержания талмуда, а именно о недостатках, перегибах и упущениях, объясняемых тяжелым наследием демонического прошлого директора ИИИ г. Знаменска. В том числе, о самозахвате территории Объекта, о связях с Асмодеем и прочей бесовской шпаной, о тлетворном влиянии на финансовую систему, об использовании почивших обращённых в качестве биокорма, об издевательствах над демиургами, и прочее, и прочее. И о присущих Мортимеру, как руководителю, недопустимых пороках, таких, как спесь, чванство, прямой и косвенный обман, авантюризм, торопливость, самоволие, самоуправство, заносчивость, эгоизм, насмешки над подчиненными, а то и прямое глумление…. Набиралось столько, что Мортимера впору было сажать, но сверху, как говорится, виднее.

Было и едкое. А именно, язвительное описание потуг Мортимера на очередное изменение истории. Когда тебя обзывают обезьяной — это, знаете ли…. И, кстати, почему именно обезьяной Бога, как какого-нибудь недалекого дьявола? Обидно, обидно.

Потом, в тиши кабинета, Мортимер долго размышлял над тем, почему ему не дали пинка под зад, но так и не смог найти ответа.

Глава 40. Последняя

Первыми в Знаменск вернулись два автобуса с молодыми учеными из Научного Центра. Намечено было ехать в Тамбов и далее в Москву, но Мусатов, который их сопровождал, решил час-другой подождать в Знаменке. Теплилась хоть маленькая, но надежда, что всё обойдется. И вот, глядишь ты, обошлось. Что именно обошлось, что такое нависло над благодатным Знаменском, никто не знал. Похоже было на учения по гражданской обороне, только зачем так в метро ломиться? Говорят, стекла побили.

Снова ясное небо, солнце, площадь перед метро чистая, ухоженная, но непривычно пусто.

Запиликал мобильник. Тамара сообщила, что они возвращаются. Они — это Берендеев, Израэль и, естественно, она, Тамара.

— Мы уже здесь, — ответил Мусатов. — Кое-где лужи, но уже всё убрано. До вечера. Целую.

Вот так вот, уже целую. И когда только успели?..

К обеду город ожил, наполнился прежней жизнью. Мортимер размонтировал облицованную кафелем стену на станции «Ленинский Проспект», и вновь за пятнадцать минут можно было добраться до Знаменска. Об этом по ближайшим новостям объявил всё тот же Артур Румпеков. Нюх у репортера был просто собачий.

Пожалуй, один лишь Мортимер догадывался, какой страшной участи они избежали, какие грехи были прощены.

Чуть позже он пошлет Тарнеголету приглашение возглавить общественный совет города и одновременно переведет миллиард евро в счет возврата части кредита согласно заключенному ранее договору. Полгода, естественно, ещё не прошло, но пусть знает, что всё честно. Тарнеголет незамедлительно ответит согласием…

Лера проснулась первой. Посмотрела на Черемушкина, который похрапывал рядом, и подумала вдруг, что нет никого роднее. Валяется тут, храпит, страшнёхонек, одутловат, плохо выбрит, а случись что, останься одна — и свет немил. Потом она вспомнила недавний свой сон, дурной такой сон, который их разлучил, в котором появилась вдруг какая-то фигуристая фифа с длинными, в полметра, ресницами.

— Приснится же, — сказала она и посмотрела на часы.

На часах уже двенадцать, поздновато.

Встала, подошла к окну.

Низкое серое небо, внизу московский дворик, пустой, с мокрыми скамейками, пожухлой травой, голыми деревьями. Всё как полагается, но почему-то не по себе, будто совсем недавно жизнь кипела совсем в другом месте.

«Ну-ка, что было вчера?» — сказала она себе, и в это время Черемушкин пробормотал спросонья: «К черту эту Еву».

«На всякий случай до свиданья, — тотчас вспомнила она. — Хотя вряд ли такое случится».

И поняла, что это был не сон.

Подошла к зеркалу и отшатнулась. На нее смотрела одетая в просвечивающую ночную рубашку красотка с гривой рыжих волос, наглыми зелеными глазами, грудастая, с тонкой талией и кривоватыми ногами, на которых росли шелковистые рыжеватые волосы.

«Бог ты мой, — подумала Лера, вспомнив, как вчера вечером Отец начал превращать её в демоницу, как ноги сделались кривые и волосатые, как захотелось ругаться матом и волком выть. — Что же делать? Господи, что делать? Мортимер, Мортимер!».

Заметалась в панике по комнате, потом почувствовала взгляд, этакий оценивающий, тяжелый. Обернулась.

Смотрел Черемушкин, озорной такой, облокотившийся на локоток.

— Так вот ты какая, Лилит, — сказал он игриво. — К черту эту Еву. Ком цу мир, нихт бояться.

Слабо хлопнула входная дверь, и в комнату стремительно вошел одетый по-летнему Мортимер.

— Собирайтесь, ребятки, — деловито сказал он. — Саврасов ждать не любит. Будем дружно исправлять собственные ошибки.