Планзейгер. Хроника Знаменска (СИ)

Глава 1. Был он красив и грозен

Дома у Семендяева Черемушкин ни разу не был, не довелось. Сергей Сергеич жил один, жена померла пять лет назад, а деток Бог не дал. Двухкомнатную свою квартиру держал в чистоте, на ночь в спальне протирал пол, чтобы воздух был свежее.

В прихожей Семендяев выдал ребяткам тапки, велел посмотреть в гостиной телевизор, пока он приготовит ужин. Дергунов присмирел, уже не тыкал генералу.

По телеку по всем программам гоняли бездарные сериалы российского производства. Жаль их не видел Язвицкий, то-то бы воспрял духом, почувствовал бы себя на этом унылом фоне гением пера.

— И чего полезли? — сказал Дергунов ни к селу, ни к городу. В кресле ему, видите ли, сидеть было неудобно, всё чего-то ёрзал, то на правый подлокотник обопрется, то на левый.

— А что мы, собственно, сделали? — отозвался Черемушкин, успокаивая скорее себя, чем Лёшку. — По большому счету мы по-прежнему в Хронопоиске. Поступил сигнал, на который отреагировали. В чем криминал?

— Должен признаться, — понизив голос, сказал Дергунов, — что меня будто взяли за шкирку и силком заставили всё это сделать. Это сейчас начинаешь спрашивать: на кой ляд было лезть на рожон? Там и сомнений не было.

— У меня то же самое, — признался Черемушкин и вполголоса добавил: — Про камеру помалкивай, она у нас прекрасно работала.

— Камеру, положим, я и в руки не брал, — возразил Дергунов. — Ты сломал, ты и выкручивайся.

— Ишь ты какой, — сказал Черемушкин. — Если бы не камера, мы бы тут не сидели.

— Ребятки, к столу, — зычно позвал генерал. — Два раза не повторяю.

Куриный суп с домашней лапшой был изумителен, ели молча, истово, причавкивая. Второе, голубцы со сметаной, также не дали расслабиться. Это ж надо так готовить! Зато малиновый кисель, холодный, как лед, тугими пластами, прямиком из холодильника, мог подождать.

— Вы, ребятки, не переживайте, — откидываясь на спинку затрещавшего под ним стула и отдуваясь, сказал Семендяев. — Это наша работа, мы обязаны реагировать на запросы населения. Если что — валите на меня, я привычный.

Помолчал и добавил:

— Посмотрим, что вы там наснимали…

Камера была классная, Семендяев привез её год назад из Японии, знакомый кейши (полицейский) подарил. Она имела приличную память, где-то 30 гигабайт, и напрямую подключалась к компьютеру — перекачивай, если знаешь код доступа. Семендяев, естественно, знал…

Итак, камера была классная, чистенькая, не помятая, вот только видеолампа почему-то не работала. Семендяев покосился на скромно потупившихся, ожидающих показа ребятишек, и подключил камеру к компьютеру. Пошли первые кадры.

Просмотрев видео, Семендяев сказал:

— Удивляюсь уважаемому Мортимеру. Стереть эту запись для него что два пальца облизать. По идее мы сейчас ничего не должны были увидеть. Что ж, заслуженно вдарим по киселю…

Утром бодрый, заряженный оптимизмом Разумович позвонил в дверь своего патрона. Семендяев с ребятами уже позавтракали, уже были готовы ехать в столицу.

— Человеком стал, — похвалил Разумовича генерал. — А-то всё работа, работа, никакой личной жизни. Верно, Фима?

Тот заулыбался в ответ…

Семендяев был прав — Мортимеру ничего не стоило ещё на Объекте, в так называемой Галерее, которой ведал Шарк-Шарк, стереть информацию с карты памяти шпионской видеокамеры, и он попытался это сделать, но увы — руки оказались коротки. Кто-то более могущественный наложил запрет. Мортимера это взбесило, однако он умел ждать, решил не показывать раздражения, тем более что впереди было дело гораздо большей важности.

Останки Пращура были тщательно очищены от всего лишнего, что могло внести искажения в процесс восстановления, обработаны в камере ультиматонов и помещены в огромную голубую капсулу со стеклянным окошечком для наблюдения. Через час, заглянув в окошечко, Мортимер нажал кнопку «Открыть».

Капсула распахнулась. В ней, свернувшись клубком, дремал гигантский змей с львиной мордой и багровым оттиском S на покатом лбу. S означало Samael. Знак этот, а лучше сказать клеймо, во времена оные был поставлен архангелом Михаилом. Так выжигают клеймо на лбу оголтелого преступника, чтобы все знали — это вор, это тать, это нежить.

— Самаэль, — позвал Мортимер.

Змей приоткрыл выпуклые черные глаза, ловко, невзирая на размеры, клубком перекатился из капсулы в зал, затем, встряхнувшись, встал на четыре крепкие когтистые лапы. С треском расправил перепончатые крылья, и оказался вовсе не змеем, а скорее драконом длиною около шести метров и высотой метра четыре.

— Эй, эй, полегче, — сказал Мортимер, отступая от крыльев, обрамленных острыми, как бритва, стальными пластинами.

— Простите, господин, — прорычал Самаэль, садясь на задние лапы и обвившись гибким, раздвоенным на конце хвостом. Хвост этот, остро заточенный, отливающий металлическим блеском, также был грозным оружием.

Был он красив и грозен. Его бронированную поблескивающую чешую не взяла бы даже автоматическая пушка.

— Я знал, что вы придете, господин, — понизив голос, чтобы не оглушать, сказал Самаэль. — Где Лилит?

— Будем искать, — ответил Мортимер.

Он соврал. От Лилит осталась лишь частичка черепа с золотым венцом, которая нынче была внедрена в Небироса, зубами не отдерешь.

— Я так и останусь зверем или таки смогу принять истинный вид? — спросил Самаэль.

Мортимер развел руками…

Жилище Самаэля располагалось неподалеку от Резиденции Мортимера внутри покрытого соснами холма, в хорошо вентилируемом бункере, с выходом через горизонтальную шахту на берег Стеклянного Моря. Выход, он же вход, был надежно защищен бронированной заслонкой диаметром три метра, цвет которой в зависимости от времени года мимикрировал под окружающую среду. Бункер был соединен подземным переходом с Резиденцией. Всё это, естественно, строилось заранее, без спешки. Самаэль своим теплым чистым жилищем остался доволен.

Ночью дракон покинул бункер, полетал, наращивая скорость, над Стеклянным Морем, затем взмыл вверх, к стылой, ослепительно белой Луне. В ночном черном небе не было ни облачка, и кое-кто из знаменских полуночников заприметил на фоне четкого белого диска странный непривычный силуэт.

Самаэль летел со страшной скоростью и вскоре вышел в безвоздушное пространство. К адскому холоду и отсутствию кислорода он относился равнодушно, единственное, что мешало и сковывало — это невозможность перейти в привычное измерение, где не было ни пространства, ни времени. Увы, теперь Самаэль был чисто физическим существом. Конечно, сверхбыстрым, сверхвыносливым, крепче любого космического корабля, способного преодолевать немыслимые расстояния, но не тем бессмертным созданием, каким был во времена оные. Естественно, до встречи с архангелом Михаилом, оклеймившим его и лишившим вечности.

Облетев Луну, он «приземлился» на обратной её стороне рядом с неприметным неглубоким кратером диаметром в какую-нибудь сотню метров. Следует заметить, что кратер этот являлся антиподом знаменитого кратера «Альфонс», расположенного на видимой части Луны, но в отличие от своего знаменитого коллеги не имел даже имени.

Самаэль спланировал в центр кратера и мощными лапами принялся рыть спекшийся песок-реголит, который рассыпался под его ударами в пыль. Вскоре появилась трещина, вход в пещеру. Самаэль удвоил усилия, круша твердый базальт. Обломки взмывали вверх, затем плавно, как в замедленной съемке, опускались вниз.

Что-то там, внизу, в грунте, запищало, закопошилось.

Самаэль залез лапой под камень, пошарил и выудил наружу существо, похожее одновременно на крота и на мелкого бобра, только в отличие от крота оно имело большие миндалевидные глаза, а конечности его заканчивались изящными розовыми пальчиками, которых было шесть. И вообще, для подземного обитателя оно было непривычно чистым, ухоженным, будто только что из-под душа. Спрятав его в специальный термос, чтобы не дал дуба на обратной дороге, Самаэль вывернул мешающий камень и выкорчевал «домик» существа. Очевидно «крот», почуяв опасность, дал деру из своего жилища, но далеко уйти не успел. «Домик» был солидный, этакий прочный утепленный увесистый куб с ребром в два метра.

Поместив «домик» в герметичный мешок, Самаэль покинул Луну.

Глава 2. Сисадмин Архаим

Зверек прекрасно перенес перелет на Землю, дрых всю дорогу. Мортимер пощекотал его горлышко, зверек, не просыпаясь, заурчал, как кот.

Посадив его в «домик», Мортимер установил «домик» на специальный стенд, подключил к странного вида приборам, видеокамере, подвел трубочку, через которую подавалась питательная смесь. На мониторе было видно, как зверек, побегав по своему жилищу и обнюхав все углы, удостоверился, что всё в порядке, ничего не пропало, вслед за чем подскочил к трубке и ну кормиться. Животик у него быстро округлился, но он и не думал останавливаться.

— Ну, ну, — пробормотал Мортимер и вместо питательной смеси начал подавать шипучую кока-колу.

Зверек, как ошпаренный, отскочил от трубки и погрозил видеокамере кулачком.

— Не ходите, дети, в школу, — хохотнув, промурлыкал Мортимер. — Пейте, дети, кока-колу. Назовем-ка мы тебя Тюпой, потому что ты Тюпа и есть.

Любил он мелкую живность, была такая слабость. К волосатому человечку привязался, теперь вот к зверьку.

Тюпа переместился к стенке, уселся в кресло, ловко надел крохотные очки и сразу стал похож на маленького системного администратора, ибо перед ним на столе находилось нечто наподобие ноутбука с тремя кристаллами-экранами. Ловко включив «ноутбук», Тюпа пробежал пальчиками по «клавиатуре».

Экраны замерцали голубым светом, из горизонтальной грани домика-куба, напротив которой располагался Тюпа, вырвались пять фиолетовых лучей и уперлись в двояковыпуклую линзу. Линза превратила их в один луч — узкий и острый, с шипением проделавший в толстой стальной мишени дырку. На этом дело не закончилось.

Всё происходило внутри Тюпиного куба, но это так, для начала, демонстрация возможностей. В дальнейшем Тюпа, будучи уже Архаимом, развернулся на полную катушку. Но продолжим.

Тюпа поработал с «клавиатурой», и отрезок луча, вырывающийся из мишени, принялся шарить по окружающему пространству, пока не нашел нужное, а именно зеркальный отражатель, который повернул луч на 90 градусов. И так далее, пока луч, описав неправильную кривую, не вернулся к дырке в мишени. После этого, странное дело, в воздухе на пути следования искривленного луча возникло несколько маленьких фантомов, отдаленно напоминающих те, которые наблюдались на Луне земными астрономами. Были тут и меняющие очертания хрустальные строения с ослепительно белыми куполами, и исчезающие стены, и самороющиеся траншеи, и выпуклые НЛО. Фантомы эти созревали до физической твердости, потом вновь становились полупрозрачными.

Мортимер ухватил биомеханической рукой один из таких созревших НЛО, выдернул из фантомной системы, облучил ультиматонами, и маленький объект зажил своей жизнью.

— Что и требовалось доказать, — удовлетворенно сказал Мортимер, отпуская вырывающийся из рук игрушечный НЛО.

Тот принялся порхать по просторной лаборатории.

Тюпа высунулся из домика, деловой такой, весь в работе, проследил за передвижениями своего творения и жестом показал Мортимеру: могём. Нет, ну какой же он после этого зверек? Очень даже разумное существо, поумнее иного лоботряса, который только и умеет, что балдеть под Казантип.

После этого Мортимер стал уважительно называть Тюпу Архаимом.

Той же ночью стараниями Архаима над Галереей Шарк-Шарка был возведен гравикупол, и теперь ни со стороны леса, ни с вертолета туда было не попасть. И это было только начало…

Вернемся, однако, к Семендяеву, когда утром бодрый, заряженный оптимизмом Разумович позвонил в дверь его квартиры. Семендяев с ребятами уже позавтракали, уже были готовы ехать в столицу.

— Человеком стал, — похвалил Разумовича генерал. — А-то всё работа, работа, никакой личной жизни. Верно, Фима?

Тот заулыбался в ответ и наивно спросил:

— Что, сразу к Господину?

— Всё-то ты знаешь, — произнес Семендяев, после чего вынул из кармана мобильник и шепотом сказал: «Олег Павлович, примете?» Получив добро, с хитрецой посмотрел на Разумовича.

— Кто там? — высунулся из комнаты Черемушкин. — Ба, господин Разумович. Лёшка, поехали.

— Фима, дружище, будь добр отвези ребятишек в столицу, — сказал Семендяев, пряча мобильник обратно в карман. — А мне нужно срочно сгонять на Объект…

Несмотря на бессонную ночь, Мортимер был гладко выбрит, бодр, насмешлив.

— Выкладывайте что принесли, — произнес он, едва Семендяев вошел в его новый кабинет в знакомой нам десятиэтажной желтой «сталинке» с башенками на крыше.

Дом этот теперь располагался в центре разрастающегося города, был окружен парком и ажурной двухметровой решеткой, чтобы никто лишний не вошел, имел, как водится, охранника на входе, который строго спрашивал: к кому. Охранник сидел в стеклянной будке, перед ним была пара кнопок, открывающих калитку или ворота. На решетке перед входом имелась табличка «Администрация Института Инновационных Исследований, г. Знаменск». Всё как у людей.

Семендяев положил на стол перед Мортимером свою шпионскую видеокамеру.

— О, японская, — похвалил Мортимер, показывая рукой на кресло. — Как у вас оказалась?

— Знакомый японец подарил, — Семендяев сел.

— Кто приказал собирать компромат? — улыбаясь, спросил Мортимер.

— Откуда вы знаете, что здесь компромат? — прикинувшись удивленным, спросил Семендяев, но ноги предательски задрожали.

— Мне ли не знать, — дружелюбно сказал Мортимер. — Так, всё же?

— Письмо позвало в дорогу, — произнес Семендяев. — Я всё же возглавляю Хронопоиск, курирую Объект. Этот Пронин так изложил факты, что проняло до печёнок. Но сейчас думаю — бес попутал. Кстати, видео делал не я, а Черемушкин. Кроме нас об этом материале никто не знает.

— Хорошо, — сказал Мортимер. — Преданных людей я ценю. В чём конкретная просьба?

Семендяев мгновенно вспотел.

— В Постановлении сказано…, — начал он.

— Да, да, привлекать к работе при необходимости, — перебил его Мортимер. — Это моя формулировка. А что вы хотите? Вам семьдесят два…

— Семьдесят один, — вскинулся Семендяев.

Мортимер, ухмыльнувшись, согласно покивал и продолжил:

— В этом возрасте, папаша, берут только сторожем на кладбище, да и то молодые начинают вытеснять. На Васю Черемушкина у меня определенные планы, Дергунов тоже кое-где сгодится, а вас, извините, куда? Евнухом к Лилит?

— К какой, простите, Лилит? — насторожился Семендяев. — Каким евнухом?

— Вот видите, уважаемый, даже вам смешно, — улыбнулся Мортимер. — Поэтому и сказано: «Привлекать при необходимости». К тому же этот ваш компромат проверить невозможно, отныне вход в Галерею запрещён.

— Кому как, — вяло отреагировал Семендяев, чувствуя, что почва стремительно уходит из-под ног. — Гаагский суд вправе создать международную комиссию…

— Плевать на Гаагский суд, — Мортимер ловко смёл семендяевскую камеру в ящик стола. — Что это вы всё про Гаагский суд? Разве так просят?

— Виноват, — сказал Семендяев, вытирая взмокший лоб. — Но, право, обидно. Пашешь, пашешь, а жар загребают другие, непричастные. Между прочим, повторяю, видео делал Черемушкин, не я.

— Но с твоей подачи, — Мортимер расхохотался. — Ладно, старый хитрец, не обижу.

Посмотрел на Семендяева проницательно и вкрадчиво спросил:

— Выпьешь?

— Что именно? — уточнил Семендяев, несколько покоробленный этим бесцеремонным «ты».

— Эликсир, — ответил Мортимер. — Многие просят, да я не даю. Выпьешь?

Семендяев немедленно вспомнил фалернское вино, подарок Воланда Мастеру. Сатана предлагает эликсир вечной молодости, на самом же деле это яд.

— Попозже, — сказал Семендяев. — Премного благодарен. Ещё увидимся.

И вышел, держась к Мортимеру вполоборота и непрерывно, как китайский болванчик, кланяясь.

Глава 3. Балчуг

Уже на следующий день в офисе на Большой Лубянке появился приказ о включении в перечень обязанностей подразделения Черемушкина функции обслуживания Института Инновационных Исследований в городе Знаменске. Особым пунктом заместителем директора Института по режиму и хозяйственной части назначался Семендяев С.С. То есть, непосредственно из-под Черемушкина генерал уходил и подчинялся ему только методически.

Семендяев не знал радоваться или горевать, и вот почему: в подчинение ему попадали известные обалдуи Менанж и Фазаролли, а также, о, Господи, Небирос и Берц. Двое последних ничем кроме похождений по злачным местам столицы себя не проявили.

Приказ этот появился в пятницу.

— Ну что, начальник? — сказал Дергунов Черемушкину. — С тебя клёпка.

— Сергей Сергеевич, — тут же подхватила Лера. — Вася приглашает нас вечером, э-э… Вася, ты куда нас приглашаешь этим вечером?

— В пельменную, — ответил Черемушкин. — Водку и шампанское с собой, а то дорого.

— Я пас, — принялся отнекиваться Семендяев. — Водка с шампанским — это слишком. Это уже ёрш какой-то.

— Северное сияние, — уточнил начитанный Дергунов, поправляя пальцем съехавшие на нос очки.

— Ну, Сергей Сергеич, — сказала Лера. — Вася пошутил. А пойдем-ка мы, пойдем-ка мы в Бал…

— В «Балчуг», — закончил за Леру начитанный Дергунов. — Давно мечтал. Там утка — пальчики оближешь, и рядом с домом. Спать, Сергей Сергеич, будете у меня.

— Не-е, — продолжал гнуть своё Семендяев. — Утка — жирная пища. Это вам, молодежь, в пользу, а мне удар по печени.

— Решено, — отрезал Черемушкин.

— Хорошо, — согласился Семендяев. — Позвольте, я закажу столик, иначе вашим Северным сиянием придется давиться в подворотне…

Пятница, надо сказать, выдалась теплая. Вообще, этот сентябрь, напугав поначалу холодами, перевалив середину смилостивился, потеплел, подобрел. К вечеру поднялся ветер, но не холодный, а поскольку Разумович был уже отпущен, решено было к Балчугу идти пешком.

Семендяев оказался прав — свободных столиков не было, в большом зале было не шумно, играла тихая музыка, но пока в записи, музыканты должны были появиться позже. На низкой эстраде стояли пианино, ударная установка, на стуле лежал золотой саксофон.

Их столик на четыре места стоял у полузакрытого тяжелыми темно-желтыми шторами окна, сквозь которое на фоне серого неба проглядывали купола храма Василия Блаженного и башни Кремля.

Не стоит, пожалуй, долго и нудно описывать обстановку, цвет скатерти на квадратном столе (кстати, пока идеально белой, а потом посмотрим), удобные с деревянными ручками кресла, следует лишь сказать, что в ведерке со льдом уже охлаждалась бутылка шампанского, а в непосредственной близости, через пару столиков, наблюдалась пара до боли знакомых физиономий: Небироса и Берца.

Эти прожигатели жизни нагло заняли целый стол, который был густо уставлен цветами, бутылками и закусками.

Заметив подошедших, прожигатели подняли бокалы и дружно рявкнули: «Салют, камрады».

— От камрадов слышу, — процедил Семендяев и сдержанно кивнул в ответ.

Подошедший официант откуда-то знал Семендяева, обращался по имени-отчеству, отчего тот надулся, как индюк. А поскольку официант ненавязчиво информировал, что сегодня в меню самое лучшее, то у всех выбор оказался одинаковым: буженина, шпигованная чесноком и луком, грибной жульен, заливной судачок, лобстер с шафраном, утка по-пекински с блинчиками. Утка, в которой было не менее двух кило, аккуратно разрезана на куски. Это было общее блюдо. В качестве гарнира к утке сладковатый, с дымком, соус «хойсин», зеленый лук, свежие огурцы.

Ну и, конечно, для всех большая сырная тарелка, маринованные грибки, красные соленые помидоры, рыбная нарезка, фрукты, кто что хочет.

Что тут сказать? Официант, которого Семендяев видел впервые в жизни, оказался прав — всё было невероятно вкусное, об одном он не предупредил, что порции-то нешуточные. Если в буженине, жульене и судаке было по 100 грамм, то в лобстере одного только мяса все 450. Уже после лобстера можно было расходиться по домам, но тут на подогретом блюде поднесли утку с блинчиками. Как откажешься?

Между тем, уже было девять вечера, они сидели за столом два с половиной часа, вовсю играл джаз-бенд и играл очень прилично, уже за окном горели уличные фонари и нарядно светились кремлевские башни и храм.

Они ели и болтали. Утка была отменная, вот только хваленый соус «хойсин» отдавал «жидким дымом». Но отдавал после шампанского, а после водки не отдавал.

Тут эдак вальяжно подошел Небирос, нагнулся к Черемушкину и сказал на ухо:

— Сейчас начнется, вы не суетитесь. Сами справимся.

И отошел.

— Что ему нужно? — спросил Семендяев, но Черемушкин ответить не успел, потому что музыканты резко прекратили играть нестареющий свинг.

У эстрады стоял молодой чернявый носатый человек в новеньком, прекрасно сидящем на нем костюме и что-то неторопливо вытаскивал из внутреннего кармана пиджака. Джазисты переглядывались. Из пиджака появился вороненый пистолет.

— Ну? — сказал человек. — Прошу по-хорошему: лезгинку. Или сами спляшете?

С перепугу ударник выдал на малом барабане трескучую дробь, к нему, подправляя ритм, присоединился контрабасист, к последнему, корректируя мелодию, подключился саксофонист, ударил по струнам гитарист, пробежался по клавишам пианист, и пошла-поехала забористая лезгинка, от которой уже все потихоньку отвыкли.

Чернявый начал приплясывать, вертя над головой вороненым пистолетом, пошёл на цыпочках, и ну выделывать ногами «ковырялочки», с пятки на носок, с носка на пятку, да так быстро, так ловко. А вот и выбросы ногами пошли и двойной ход по кругу с прищелкиванием твердыми каблуками. Красота.

— А не попробовать ли и мне? — пробормотал Семендяев, вставая.

— Сидеть, — сказал Черемушкин, но уже из-за своего стола вышел Небирос и, проходя мимо, плечиком подпихнул Семендяева. Тот плюхнулся обратно в кресло.

Небирос, пританцовывая, быстро передвигался к эстраде. Он тоже был чернявый, тоже статный, тоже молодой, и тоже хотел сбацать лезгинку, которая, говорят, вовсе даже и не танец, а вид спорта, единоборство, кто кого перетанцует.

— Эй, эй, — раздалось из дальнего конца зала.

Там из-за столика встали четверо. К ним, опустив голову, пошёл знакомиться Берц.

— Как интересно, — сказала Лера, переводя взгляд с Небироса на Берца и обратно. — Вот вам и прожигатели жизни.

Небирос уже подошел к эстраде, принялся изображать танец, получилось ахово, коряво. Презрительно усмехнувшись, парень с пистолетом начал двигаться в два раза быстрее. Небирос между тем исправлялся на глазах, а спустя минуту выделывал коленца как заправский танцор. Двигались они по кругу, синхронно, хоть по секундомеру засекай. В какой-то момент Небирос неловко взмахнул рукой и выбил у парня пистолет, который улетел на эстраду. Барабанщик едва успел увернуться.

Тем временем, у четверых в конце зала появились в руках короткие автоматы. Предупредительная очередь в потолок, отчего посыпалась отбитая штукатурка, следующая — в надвигающегося Берца. Тот не стал медлить, в мгновение ока оказался рядом, одним движением выбил автоматы. Вот рев-то поднялся, у кого правая рука была сломана, у кого левая.

Глава 4. Принцип обратной связи

Танец мгновенно прекратился. Чернявый повел плечами, из рукавов с лязгом выдвинулись острые стальные когти, удлинив руки на полметра. Небирос выхватил из воздуха острую саблю, какой бравые казаки перерубают чугунную ограду, ловким движением отмахнул пару стальных «пальцев» на левой руке. Из обрубленной «культи» вырвалась тугая струя черной крови, которую парень направил в глаза Небиросу. Тот успел уклониться, жестом показал «не балуй».

Лицо парня перекосилось, пошло буграми, превратившись в физиономию злобного демона.

Следует заметить, что никто этого не видел, всё происходило в бешеном темпе, время для сидящих в зале как бы замедлилось.

— Кто твой князь? — спросил Небирос. — Уж не Асмодей ли?

Демон шагнул в сторону, поднял над головой ближайший стол и швырнул в Небироса. Посуда веером рассыпалась на пол и на соседние столы, забрызгав окружающих жирной едой, соусами и подливой. Небирос отмахнулся и, взмыв в воздух, коршуном спикировал на демона. Тот упорхнул в сторону, приземлившись метрах в десяти от эстрады и сокрушив при этом пару столов. Трое отдыхающих оказались под обломками, тут уже пролилась настоящая кровь.

Пиджак демона лопнул по швам, рубашка разлетелась в клочья, обнажив рыжий волосатый торс. На спине выросли могучие крылья. В одно мгновение он сделался много шире, а головой уперся в потолок.

И вот тут у Черемушкина с Лерой, только у них, открылись глаза. Они увидели стоящего у эстрады Небироса, ужасное чудовище, которое, расшвыривая столы, направлялось к Небиросу, но главное — вырвавшийся из стены дрожащий, искрящийся, прозрачный столб-тоннель, втянувший в себя жуткого демона.

В конце тоннеля призрачно проявилось маленькое существо в крохотных очках, сидящее за столом, уставленном голубыми кристаллами. «Архаим», — объяснил невидимый Мортимер. Услышали только Черемушкин и Лера. Манипулируя со скрытой за кристаллами аппаратурой, Архаим сделал демона маленьким-маленьким, со спичечную головку, и посадил в стеклянную пробирку, заткнув резиновой пробкой. Пробирка перекочевала в руки Мортимера, вслед за чем тоннель сузился до ширины карандаша, потускнел, из него ударил шипящий сиреневый луч, который описал в воздухе сложную кривую и исчез.

После этого произошло следующее: восстановились и встали на свои места столы, стулья, посуда и прочее, что покурочил злобствующий демон. Раны на пострадавших исчезли, кровавые следы на полу растворились, перед пиршествующими появились новые порции еды и питья. Потихоньку с белоснежных скатертей и нарядной одежды вытравились жирные пятна, так что когда люди вернулись в нормальное время, ничего вроде бы и не произошло. Но осталось какое-то беспокойство.

Один молодой мужчина, на которого наступил небрежный демон и у которого только что была раздавлена в лепешку левая половина лица, всё хватался за бедный свой череп, ощупывал лоб, щеку. Глаза у него беспокойно бегали, кадык ходил вверх-вниз. Он, пожалуй, пострадал больше всех — и ничего. Надолго ли?

А те четверо, которых покалечил Берц, уже бежали вон из страшного Балчуга, подвывая и моля Бога, чтобы никто не догнал. Берц милостиво отпустил их, но пригрозил, чтобы больше не баловались с оружием, в следующий раз пощады не будет. Знал, что передадут оборзевшим соплеменникам.

Приехал спецназ, ничего не нашел. Стрелять — стреляли, а оружия не было. Никто ничего не видел. Правда, кто-то вспомнил, что был такой чернявый пацан, который нарочно будировал всех лезгинкой, но куда делся — неизвестно…

Не сказать, что вечер был испорчен, утка по-прежнему была вкусна и заказанное напоследок шампанское выпито с удовольствием, но осадок остался. Сроду не шлялись по ресторанам и лучше не надо.

Где-то в пол-одиннадцатого они вышли на улицу. Небирос и Берц вызвались сопровождать и правильно сделали — на набережной под мостом их окружила толпа хачеков. Только что не было, и вдруг как выскочат изо всех дыр.

Да куда им до Небироса с Берцем, которым и роты мало. Получили по соплям и тут же испарились.

— Я думаю, не просто так мы в Балчуг попали, — сказала Лера.

— Скоро вы вашу Москву не узнаете, — произнес Черемушкин. — Для этого Архаим?

— Мортимера цитируешь? — усмехнулся Небирос. — Да, Архаим для этого.

— Вы про что, ребята? — спросил Семендяев. — Какой такой Архаим?

— Вот именно, — поддержал его Дергунов. — Что вообще происходит? Я ничего не понял.

— Не увидел, потому и не понял, — Берц хлопнул Лёшку по плечу.

Тот присел и прошипел:

— Полегче можно?..

Час спустя облаченный в белый лабораторный халат Мортимер появился в спальне Небироса. Тот мгновенно проснулся, встал, включил светильник, хотя этого можно было не делать, светильник был чисто человеческой привычкой. Быстро накинул цветастый халат.

— Узнаёшь? — Мортимер протянул Небиросу пробирку, в которой, нахохлившись, сидел мелкий демон.

Небирос взял пробирку, демон широко разинул кровавую пасть с белыми острыми клыками, зашипел.

— Ишь, гаденыш, — хохотнул Небирос. — Куда его, в Галерею?

— Пока Архаиму послужит, а там посмотрим, — сказал Мортимер, забирая пробирку и пряча в карман.

— Не узнали, Господин, его намерений? — спросил Небирос.

— Какие могут быть намерения у беса? — ответил Мортимер, садясь на кровать. — Навредить, смутить, запутать, ввести во грех. Что мне тебе объяснять? А если серьезно, то Асмодей недоволен, что мы им пренебрегаем. Считает, что в истории с запретным плодом главное — похоть, то есть его прерогатива. Уверен также, что является отпрыском Адама и Лилит, и наш Проект — чистейшей воды провокация, очернение предков. Этот самый гаденыш, что у меня в кармане, инспирировал драку, чтобы под шумок убрать нашу сладкую парочку. Кстати, демон этот не из последних, знатный демон, служит в тринадцатом полку, воинский чин майор. За особые заслуги награжден крыльями.

— Крылья я видел, — подтвердил Небирос. — Но ведь узнал откуда-то про Балчуг. И откуда?

— Известный тебе принцип обратной связи, — сказал Мортимер. — Демон внушает желание, искушает, персонаж воспринимает это желание, как своё, Мортимер узнает от персонажа о его желании и сообщает Небиросу. В результате в Балчуге встречаются трое: персонаж, Небирос и крылатый демон. Ты сразу его узнал?

— Не сразу, — признался Небирос. — Но что-то насторожило, потом понял, кто он.

— Сесёлкину теперь охранять нечего, — сказал Мортимер. — Он со своими ребятами будет заниматься чисткой, а вы с Берцем потрудитесь обеспечить надежную защиту персонажей, в смысле Леры и Василия. Думаю — Асмодей непременно активизируется.

— Слушаюсь, Господин, — ответил Небирос. — Но это днем. А как быть ночью?

— На ночь Архаим окружает их жилище защитной сферой. Ни тебе, ни мне не пролезть.

— Это как это?

— А вот так.

Сказав это, Мортимер исчез.

Глава 5. Памятка

Зам. по научной работе Мусатов Сергей Анатольевич был доволен своим новым кабинетом: общая площадь 200 квадратных метров, из них 10 метров — комната отдыха, три метра — душ, два — сортир, 5 — комната приема пищи, куда поднос с едой доставлялся с помощью кухонного лифта. Небольшой тренажерный зал, отделение для переодевания, отделение поменьше для переобувания, здоровенный зеркальный шкаф с костюмами, и так далее, и тому подобное.

Другой бы на его месте обалдел, но Мусатов был не таков. Главным для него была работа и ещё раз работа.

Сервис он, конечно, оценил, такого сервиса и таких условий не было даже у директора ЦЕРНа, хотя кто его знает. В кабинете у директора ЦЕРНа Мусатов не бывал, всё как-то больше встречались в коридоре и тот звал его по имени: Серьёжа.

Осмотрев кабинет, Мусатов позвонил в Дубну академику Израэлю. Тот тут же, опередив секретаршу, взял трубку, сказал: «Сергей Анатольевич?»

— Да, Степан Адамыч. Как догадались?

— Ну, как же, — ответил академик. — Ты первый день на работе. Пришел к девяти, полчаса на дарение цветочка с шоколадкой секретутке и осмотр кабинета. Сейчас ровно девять тридцать. Кто ещё мог позвонить?

— Лихо, — сказал Мусатов. — Не напомните свою фамилию?

— Израэль, — хохотнув, ответил академик. — А? Какова логика?

— Безупречная, Степан Адамыч, безупречная. Мне здесь нравится, я доволен. Премного вам благодарен.

— Не меня благодари, — сказал академик. — А известного тебе, э-э, человека.

— Да-да, — согласился Мусатов. — Здесь такая энергетика, такая мощь. Мир перевернется.

— Это точно, — сказал академик. — Извини, друг любезный, ко мне пришли.

Положив трубку, Мусатов раскрыл «Памятку для вновь прибывших». И увидел мастерски нарисованный направленный на него трехмерный кукиш. На этом памятка и заканчивалась.

Полюбовавшись дулей, он направился к Мортимеру. Вместе с памяткой.

Кабинет Мортимера располагался на том же этаже, но в другом крыле, через пару минут Мусатов уже входил в его приемную с ослепительно красивой черноволосой секретаршей.

— Здравствуйте, Томочка, — сказал Мусатов, стараясь быть непринужденным. — Олег Павлович у себя?

— Он всегда у себя, — ответила Тамара, улыбаясь. — Что это вы, Сергей Анатольевич, такой напряженный?

— Я не напряженный, — возразил он. — Я строгий.

И вошел в дверь, слыша сзади ехидное покашливание.

— Опять сцепились? — сказал Мортимер, поднимаясь из-за стола и протягивая широкую черную ладонь.

— С чего вдруг? — удивился Мусатов. — Я её второй раз вижу.

— Тамара жаловалась, что вы на неё наезжаете, — произнес Мортимер, садясь. — Я ей склонен верить, хотя не могу понять, где вы с ней раньше встречались.

— Мало ли что придумает какая-то секретарша, — сказал Мусатов. — Она, знаете ли, очень колючая, эта ваша Тамара. Всё норовит подковырнуть. И вообще, мало ли где мы встречались.

— Значит, вы ей нравитесь, — заключил Мортимер, посмеиваясь. — Женщина — существо загадочное, противоречивое. А теперь к делу.

К делу, так к делу. Мусатов развернул перед ним памятку и не поверил своим глазам. Никакого кукиша не было, а был стандартный, суконный, разбитый по пунктам текст.

— Памятка как памятка, — проворчал Мортимер, пряча улыбку. — Незадолго перед вами прибегал генерал Семендяев с той же памяткой, уверял, что видел в ней кукиш, хотя откуда здесь кукиш?

— С этой же памяткой? — уточнил Мусатов.

— С этой же, — ответил Мортимер. — Она самопроизвольно кочует со стола на стол.

— А если в топку? — предложил Мусатов.

— Ничего не получится, — сказал Мортимер. — Памятка — это символ, принадлежность, атрибут. Некоторые в рабочее время сражаются в «Паука», а некоторые носятся по начальству с дурацкой памяткой. Итог одинаков.

— Хорошенькое начало, — промямлил Мусатов. — Но я, собственно, не по поводу этой книжонки и тем более вашей симпатичной секретарши. Я по поводу работы, так сказать. Люблю, так сказать, работать, выполнять конкретные задачи. И когда я сегодня в первый раз, заметьте, пришел на работу, то ждал, что меня хоть чем-то озадачат. Но, увы.

— Ну, так садитесь, — радушно предложил Мортимер. — Вот стул. Немедленно озадачим. Я так ждал вашей инициативы.

Мусатов сел за приставной стол напротив Мортимера.

— Итак, чем бы вы хотели заниматься конкретно? — сказал Мортимер. — Что бы вам этакое предложить? У нас тут поблизости случайно завалялся микротрон. Не желаете? Или вам обязательно что-нибудь на встречных пучках?

— Но погодите, — Мусатов потер лоб. — Я учёный, а не клоун. Если я ваш заместитель по научной работе, то должна же быть какая-то научная работа.

— Что указано в договоре? — спросил Мортимер.

— Честно говоря, не помню, — признался Мусатов. — Всё как-то впопыхах. Ничего конкретного.

— С сегодняшнего дня вам начисляется зарплата десять тысяч евро в месяц, — сказал Мортимер. — Если у вас сегодня нет работы, то это вовсе не означает, что работы как таковой вообще нет. Наступит день, когда вам придется вкалывать за десятерых, и уверяю, вам это будет не в тягость. Так что отдыхайте, Архаим ещё прокладывает тоннель до белокаменной. Да, и ещё: мы сейчас на полную катушку раскручиваем ваш рейтинг. Скоро ваше имя будет стоить очень-очень дорого. Наберитесь терпения.

— Спасибо, — сказал Мусатов, поднимаясь. — А что такое Архаим?

— Позже, дорогой, позже…

Как существо, недоступное нашему разумению, Мортимер одновременно находился в разных, порой довольно отдаленных друг от друга местах. Это человеку нужны клоны, Мортимеру они были не нужны, вот и во время разговора с Мусатовым, одновременно, он на пару с Архаимом прокладывал тоннель до белокаменной.

Подземные работы Мортимеру были не в диковинку, он не боялся темноты и замкнутого пространства, для него не было материальных преград, и он прекрасно ориентировался, куда двигаться дальше. Он маячил на объемном дисплее Архаима четким светлым пятном, указывая направление. Привычный сиреневый луч искривился, превратившись в бешено крутящийся штопор, который полосовал и крошил всё на своем пути, оставляя после себя идеальный тоннель диаметром шесть метров с отполированными до блеска стенами. Чтобы не напороться на подземные коммуникации или иное чудо техники, Мортимер заглубил тоннель на полсотню метров.

Выбранный грунт Мортимер перераспределял по подземным пустотам, которых под землей полным-полно. Скорость прокладки колебалась от 50 до 70 километров в час, не Бог весть, но для земной техники недостижимо. Даже поездом добраться до Москвы получалось дольше.

Архаим управился за 9 часов, а дальше за дело принялись биороботы Мортимера. Они устанавливали вдоль тоннеля здоровенные белые кольца — электромагнитные ускорители, сквозь которые со страшной скоростью должен был двигаться состав с пассажирами. На самом деле это был блеф, очковтирательство. Да, состав разгонялся и тормозил в электромагнитном поле, но основную часть пути поезд преодолевал в надежном, испытанном подпространстве. Однако человечество до подпространства исторически не доросло, поэтому биороботы устанавливали здоровенные кольца. Не везде, только лишь на двухкилометровых отрезках — перед Знаменском и перед Москвой.

Зачем тогда, спросите вы, было огород городить, то есть рыть тоннель? А вот для чего. Во-первых, человек, как существо вещественное, не был приспособлен для подпространства. Недаром медики Объекта вживляли тому же Черемушкину, тому же академику Израэлю и прочим особые чипы, чтобы не распадалось сознание. Поэтому планировалось, что пассажиры будут находиться в подпространстве минимум времени. Во-вторых, земная техника на месте не стояла, и года через три должны были появиться принципиально новые скоростные средства передвижения. Вот тогда можно было перейти на привычный транспорт. В-третьих, в свободную часть тоннеля можно было напихать что угодно, чтобы не маячило перед глазами.

Зеленые могут забить тревогу насчет электромагнитного поля, но вот тут-то как раз беспокоиться нечего. Оно такое же, как в метро.

Глава 6. Уж больно замаскировано

Итак, наш состав тормозился на подъезде к Москве, а дальше на прекрасно оформленной платформе пассажиры пересаживались в обычный электропоезд, который пока с линиями метрополитена не пересекался и имел два выхода: в подвалы известного нам офиса на Большой Лубянке и Академии Наук на Ленинском проспекте.

Первым состав опробовал генерал Семендяев, прибывший из Знаменска на Большую Лубянку инкогнито, никого не предупредив. В подвале, хоть и освещённом, но заваленном разным хламом, он заблудился, запаниковал, ибо мобильник не работал. К счастью услышал, что впереди кто-то копошится, постукивает твердым по твердому. Поспешил на стук и увидел сидящего на корточках Мортимера, который поколачивал палкой по старому шкафу.

— Привет, — сказал Семендяев. — Давно не виделись.

— Вы два раза прошли мимо нужной двери, — отозвался Мортимер, вставая. — Туда и обратно. Что вы мечетесь?

— Не заметил, — сокрушенно признался Семендяев. — Уж больно замаскировано.

— Это от террористов, — сказал Мортимер. — Не ясно, правда, как террористы смогут попасть в подвал, минуя охрану на входе… Ладно, идёмте.

Обогнув Семендяева, направился туда, откуда только что пришлёпал генерал.

— Вы обещали, что будет чистенько, — следуя за ним, сказал Семендяев.

— Чистенько и было, — ответил Мортимер. — И дверь была какая надо: под карельскую березу, с двумя створками, с бронзовыми ручками, мимо никак не проскочишь. А что теперь?

Остановился перед вросшей в дверной проем замшелой, позеленевшей от старости, растрескавшейся доской. Подергал за ржавую ручку, та отвалилась и угодила в засохшие кошачьи какашки.

— Тьфу, — с чувством произнес Семендяев. — Везде эти кошки.

— Это не кошачье, — сказал Мортимер, к чему-то прислушиваясь. — Мелкие бесы пометили.

Щелкнул пальцами — дверь не поддалась. Мортимер пнул ногой, дверь затрещала, выгнулась дугой, но выстояла. Что-то вдруг глухо лопнуло, погас свет, налетел валящий с ног ледяной воющий вихрь, и всё содрогнулось от чьих-то тяжелых шагов.

— Марш! — с этими словами Мортимер вышиб ногой дверь и одновременно толкнул Семендяева в открывшийся проем.

Толчок был так силен, что у генерала перехватило дыхание. Тело пошло вперед, а голова отстала, хрустнули шейные позвонки, всё онемело, Семендяев почувствовал, что стар. Этакая старая, дряхлая, немощная, ватная кукла.

За дверью оказалось не продолжение коридора, а мерцающая потусторонним зеленым светом пропасть без дна. Теряя сознание, Семендяев начал падать в неё, но Мортимер уцепил его за пиджак, выдернул обратно в постанывающий и осыпающийся от стопудовых шагов черный подвал.

Взвалив увесистого генерала на плечо, Мортимер помчался к поезду. Миг — и Семендяев уже сидел в вагоне, хотя нет, не сидел, безвольно свалился на бок.

Мортимер заглянул ему в глаза, в них не было жизни. Загорелся красным поврежденный позвонок на шее, Мортимер умело вправил его, помассировал остановившееся сердце.

Семендяев вздохнул, вытер мокрый лоб и сел. Сказал:

— Приснится же такое.

И вдруг услышал тяжеленные шаги.

Мортимер приложил к губам указательный палец и вышел из вагона. Пора было приниматься за работу.

Состав помчался к пересадочной платформе, Семендяев вглядывался в окно, пытаясь рассмотреть, кто же это так тяжело ходит. Но нет, не разглядеть. Мортимер помахал ему рукой. «Съездил называется», — подумал Семендяев, устраиваясь поудобнее и ощупывая шею, которую нещадно ломило.

Помахав уезжающему генералу рукой, Мортимер повернулся навстречу приближающемуся Драманте — самому тяжелому из существующих сеятелей ужаса. Как опытный воитель, Асмодей сразу не шел в атаку, проверял на прочность, выискивал слабые места. На этот раз он выбрал Драманта, второго после себя по силе, но не самого ловкого. «Обижаешь, начальник», — сказал бы на это иной землянин. Противника надо уважать.

Подойдя ближе, Драмант остановился. Ростом он был под три метра и такой же в ширину, весь в ядовитых шипах, буро-красный, как глина, с маленькими налитыми кровью кабаньими глазками. Мортимер рядом с ним казался худеньким недомерком, слабаком, которому нужно было с криком о помощи удирать на самую высокую гору, прятаться в самую глубокую пещеру, а не стоять нагло напротив и вызывающе пялиться.

Между ними было метров десять. И не подвал это уже был, а гулкий хорошо освещённый зал размером в три футбольных поля со стеклянным куполом наверху, сквозь который угадывались горящие багровым огнем глаза-прожекторы Асмодея.

Он показывал, что это его вотчина, что он здесь хозяин. Деритесь, а я погляжу.

Мортимер метнул в него разящую молнию, купол треснул и под яростный вой Асмодея (молния попала грозному демону в глаз) острыми иззубренными обломками осыпался на усеянный глыбами бетонный пол. Глыбы здесь были, чтобы дралось потруднее.

Крупным осколком стекла Драманта рассекло пополам, Мортимера же спасло силовое поле.

Мортимер не стал ждать, пока Асмодей проморгается, а Драмант восстановится, и покинул негостеприимный подвал.

Впрочем, этой же ночью в компании с Небиросом и Самаэлем, а также взводом биороботов он сюда вернулся.

Оказалось, что некто неизвестный, а скорее всего несколько неизвестных, разумеется не людей, в свое время немало потрудились, превратив стандартный трехмерный подвал в подобие четырехмерного со множеством ложных ходов, лабиринтов и ловушек. Асмодею осталось лишь внести в эту сложную конструкцию определенные доработки, и теперь сюда были вхожи не только демоны и бесы, но и всякая потусторонняя нечисть вплоть до реструктурированных монстров из литературных произведений.

Трудяги-биороботы до утра штукатурили и покрывали краской заделанные Мортимером дыры и полости. Небирос с Самаэлем тем временем отгоняли хлынувшую в подвал нечисть. Это было не трудно, как в тетрис играть, но хлопотно.

А Мортимер, что тебе паук, уже оплетал внешний контур подвала и примыкающего к нему тоннеля защитными знаками и монограммами. Напоследок поставил замок, который соединил все хитрые вензеля воедино. Теперь ни одна непрошенная тварь не могла сюда проникнуть.

Под зданием Академии Наук такого безобразия не было, но впредь ухо нужно было держать востро. Москва — город старинный, сюда стекается много народа, и народа непростого, а с амбициями, одаренного, с массой идей. Завладеть такими душами почетно. И овладевают, тому множество примеров. Технически всегда по-разному, бывает, что в лоб, а бывает, что изощрённо. Зачем нужно было делать какой-то подвал четырехмерным — неизвестно, но какой-то хитрый замысел был. И этим воспользовался Асмодей…

В десять утра свежий, опрятно одетый, чисто выбритый Мортимер вышел через двухстворчатую красного дерева дверь на нулевой этаж офиса на Большой Лубянке, поднялся в вестибюль и вошел в лифт.

— Эй, эй, — крикнул вдогонку дежуривший на входе крепкий загорелый белобрысый охранник Степанов, не ожидавший увидеть в спецучреждении негра, да ещё неизвестно откуда взявшегося, но лифт уже ехал наверх…

Черемушкин причесывался у зеркала, когда вошел Мортимер. В кабинете приятно пахло свежезаваренным кофе, дымящийся бокал стоял на столе. Тут же в резной тарелочке лежала пара заварных пирожных.

Черемушкин немедленно узнал непрошенного гостя и замер с открытым ртом.

— Не ожидал? — сказал Мортимер, подходя и заглядывая в зеркало.

Глава 7. Город-сказка

— Милости просим, — сглотнув, ответил Черемушкин, стараясь незаметно спрятать расческу в пиджак. Незаметно не получилось, получилось суетливо.

— Да ладно тебе, — сказал Мортимер, обходя стол и садясь в кресло Черемушкина. — Тебе уже как-то Сергей Сергеич говорил, что хорошо устроился. В смысле ты хорошо устроился. Говорил?

С этими словами он взял с тарелки пирожное, откусил сразу половину, отпил из бокала.

— Олег Павлович, вы чем-то недовольны? — спросил Черемушкин, засунув-таки несчастную расческу в карман. — Мне нужно было к вам приехать?

Мортимер доел пирожное, взял второе. Осведомился:

— Ты когда-нибудь видел, чтобы я завтракал на рабочем месте?

— Я думал, вам не нужно, — ответил Черемушкин.

— Как видишь — нужно. Но я этого не делаю. Почему? Потому что это расслабляет, потому что мне некогда. Именно поэтому от меня к тебе проложена скоростная спецлиния. Цени, юноша.

— Ура, — сказал Черемушкин, не зная — горевать или радоваться.

— Молодец, — похвалил Мортимер. — Бери свою подружку, развеемся. Кстати, это она приготовила кофе?

Черемушкин кивнул.

Дверь распахнулась, заглянул спортивный охранник Степанов, увидел сидящего за столом Мортимера. Мортимер помахал ему рукой.

— Простите, Василий Артемьевич, — сказал Степанов, белозубо улыбаясь. — Это ваш гость?

— Это не просто гость, — зашипел на него Черемушкин, выпихивая грудью в коридор. — Это Олег Павлович Мортимер.

Степанов был много здоровее Черемушкина, поэтому с места его было не сдвинуть. Теперь он во все глаза, радостно разинув рот, пялился на Мортимера. Тот поманил его пальцем, Степанов как щенка отодвинул Черемушкина, пошёл к Мортимеру.

Мортимер вышел навстречу, знаком показал Степанову: стоять. Степанов врос в землю.

— Мне бы таких молодцов побольше, — сказал Мортимер, обходя вокруг застывшего здоровяка. — Иди, Вася, приведи Лерочку, я с Серегой пообщаюсь. Тебя ведь Серегой зовут?

Степанов радостно закивал.

Черемушкин вышел, а когда вернулся с Лерой, то увидел, что Степанов спёкся. Смотрит на Мортимера влюбленными глазами, готов ради него землю грызть.

— Я уже придумал, куда его пристроить, — сказал Мортимер.

— Надо бы начальство предупредить, — переглянувшись с Лерой, заметил Черемушкин.

— Кто твой начальник, Серега? — спросил Мортимер.

— Пошли покажу, — деловито ответил Степанов.

С начальником Степанова, маленьким тощим человечком, сидевшим в кабинете с табличкой «Начальник отдела по общим вопросам», Мортимер общался не больше минуты. Выйдя из кабинета, сказал:

— Всё, Серега, теперь ты на моем иждивении. Положим тебе для начала, э-э, три, нет, четыре тысячи.

— Рублей? — лицо у Степанова вытянулось.

— Долларов, — Мортимер похлопал его по плечу. — Хотя доллар вот-вот сдохнет. Решено — евро.

— Начальник не возражал? — сияя, спросил Степанов.

— Ещё как возражал, — ответил Мортимер. — Ты, оказывается, первый регбист. Я вместо тебя предложил двух надежных ребят. И, естественно, тыщу евро на лапу.

— Размах у вас, Олег Павлович, — восхищенно произнес Степанов. — Барин.

Полез целовать барину ручку, обчмокал всю, обслюнявил.

Мортимер, давясь от смеха, весело подмигнул Черемушкину. Тот вздохнул…

На выходе уже дежурили двое надежных ребят: Менанж и Фазаролли. Уже без кепок, вполне такие приличные парни, в костюмах, при галстуках. Увидев Мортимера, важно ему кивнули, Лере улыбнулись, на Черемушкина же не обратили внимания.

Из вестибюля они спустились на нулевой этаж и вышли в нарядную двустворчатую дверь…

В Москве было сумрачно, ветрено, а Знаменск встретил их ярким слепящим солнцем. Тучи, естественно, разгонял Архаим, не тратиться же на дорогие самолеты ВВС. Мера эта была временная, до введения в действие древней, как мир, и могущественной системы защиты Планзейгер.

Выход (он же вход) из скоростного тоннеля был оформлен под станцию метрополитена. Перед станцией, как водится, имелась широкая площадь, мощёная брусчаткой. Чуть поодаль располагался парк, окружающий десятиэтажную «сталинку», занятую администрацией Института Инновационных Исследований. Всё рядышком.

В настоящий момент какие-то люди в подвесных люльках быстро и сноровисто перекрашивали «сталинку» в белый цвет.

— Будет как в Бухаресте, — объяснил Мортимер. — Ажурный белый город в зеленом кипении парков. Будет лучше Бухареста.

Свистнул вдруг так оглушительно, что все вздрогнули. Из окна на шестом этаже выглянул Берендеев-Куратор.

— Встречай новенького, — крикнул Мортимер. — Покорми, приодень.

Подтолкнул Степанова к массивным дверям, легонько так подтолкнул, но спортсмен-здоровяк пулей влетел в услужливо открывшиеся перед его носом дверьми и с грохотом за ним захлопнувшиеся. Тут же подкатил Саврасов на розовом лимузине, дверь в салон распахнулась.

— До обеда управимся, — сказал Мортимер, первым забираясь в салон.

До Волшебного леса Саврасов мог бы домчать за пару минут, но он специально ехал медленно, чтобы Лера получше рассмотрела Знаменск. А смотреть было на что. Дома нарядны, ухожены, улицы зелены, чисто выметены, ни сориночки, машин практически нет и воздух свеж, прозрачен, пахнет разнотравьем, будто ты не в городе, будто ты на Альпийских лугах. Окна не в черной копоти, как где-нибудь в Москве на проспекте Мира, а радостно блестят, искрятся под лучами солнца. Люди веселы и хорошо одеты, и вообще от всего окружающего ощущение праздника. Хочется улыбаться до ушей и орать что-нибудь восторженное. Черемушкин поневоле вспомнил первые минуты своего пребывания на Объекте, кособокие замызганные домишки, грязь, въедливый запах пакетного супа. Перемены разительные.

Жилые кварталы закончились, потянулись перемежаемые полянами реденькие перелески, и тут Саврасов прибавил скорость.

— Вы, Олег Павлович, просто волшебник, — сказала Лера. — Это Эдем какой-то, город-сказка.

— Именно что Эдем, — подхватил Мортимер и нежно добавил: — Умница ты моя.

Странно, но Черемушкину было приятно это слышать. Не ожидал он этого от Мортимера, не ожидал.

Но вот лимузин свернул вправо, обогнул гористую всхолмленную местность, на которой хорошо было снимать какой-нибудь фантастический боевик, и остановился на опушке кудрявого зеленого леса. Все, включая Саврасова, вышли из машины.

— Чудо какое, — воскликнула Лера и с сияющими глазами повернулась к Черемушкину. Что это на неё нашло?

Было по-летнему тепло, ни ветерка, ни городского звука, как на краю земли, только щебетали невидимые птицы да стрекотали кузнечики. И одуряюще пахло душистой травой.

— Васька, ежевика, — прошептала Лера. — Сто лет не ела.

Вприпрыжку побежала к кустам. Черемушкин пожал плечами, не за ежевикой, в конце концов, приехали.

— В том-то и дело, что за ежевикой, — сказал ему Мортимер. — Давай, парень, ты ещё такого не видел, мы подъедем попозже.

И крикнул Лере, которая уже положила в рот черную пупырчатую ягоду:

— Не заблудитесь, лес большой.

Лера помахала ему рукой.

— Но зачем? — сказал Черемушкин, не видя смысла в происходящем. — Кофе в рабочее время пить нельзя, а ежевику уплетать — пожалуйста.

— Работа всякая бывает, Василий, — ответил ему Мортимер. — Если начальник просит — уважь. Начальнику виднее. И вообще, почитал бы ты, Вася, законы Мерфи, а то сидит в тебе этакий забубенный сухарь.

Лимузин, пыля, умчался.

Нет-нет, был в этом какой-то подвох, Мортимер ничего просто так не делал.

— Малыш, — сказал Черемушкин, подходя к Лере. — Мортимер подкинул дохлую кошку. Здесь, поди, на каждом дереве веб-камера, так что полакомимся тут, на опушке, а дальше не пойдем. Лады?

— Нет, — ответила Лера. — Не лады.

Глава 8. Волшебный лес

Черемушкин плелся вслед за Лерой и поневоле поглядывал по сторонам. И всё больше убеждался в том, что они в этом нарядном лесу первые, никого до них не было. Ни тропиночки, ни окурка, ни коровьей лепешки. Ни одной сухой веточки, ни единого пня, всё вылизано, вычищено, но в то же время это не бутафория. Так, наверное, в свое время рос самый-самый первый лес, когда ещё не было старых деревьев, все начали подрастать в одно время.

И ещё — это был очень странный лес: яблони, дубки, кусты лещины со спелыми орехами, березки и груши, всё вперемежку, на полянах крупные красные налитые помидоры, от которых сгибаются ветки, а рядом спрятавшийся в широких колючих листьях золотисто-коричневый плод ананаса. Тут же крупная, с мелкое яблоко земляника, острые стрелы зеленого лука, не поляна, а овощная палатка.

— Так не бывает, — сказал Черемушкин, срывая алую землянику и впиваясь в неё зубами.

Следующая поляна была сплошь занята цветами, от их пестроты рябило в глазах.

— Вот ты говоришь, что так не бывает, — сказала Лера. — У кого-то не бывает, а у нас бывает. Или тебе лучше, когда натоптано, нагажено, наплевано? Ой, что это я говорю? Прости меня, Господи.

«Это бесовство, Лерочка», — хотел сказать Черемушкин, но не сказал. Что-то остановило, не хотел показаться занудой.

В голубом без единой тучки небе возникла темная точка. Вот она, ослепительно блеснув, пошла куда-то вбок, к горизонту, потом резко изменила направление и начала снижаться точно на них, будто другого места не было. Да хоть завались, сказал бы Лёшка Дергунов. Нет, приспичило именно сюда, именно на голову людям. Действие это сопровождалось душераздирающим воем.

Схватив Леру за руку, Черемушкин заметался от поляны к поляне, но противное НЛО, стремительно вырастая в размерах, метило точно на суетящуюся парочку.

Выскочив на очередную поляну, они кинулись к огромному баобабу, по которому, резвясь, скакала парочка краснозадых бабуинов. Баобаб этот в отличие от своих африканских собратьев местом обитания выбрал не открытое пространство, а жутко смешанный лес, да ещё поблизости от крепкой, не всяким алмазным сверлом возьмешь, скалы. А в скале этой, между прочим, имелась глубокая пещера, куда и забилась наша влюбленная парочка. Спустя пару секунд к ним присоединились бабуины, а ещё через десять секунд на баобаб, круша и сминая его, свалилось незваное НЛО.

Когда шум и треск прекратились, а пыль осела, в накренившемся набок, похожем на пирамиду аппарате, чмокнув, открылась овальная дверь и из нее вышли два длинных двуногих существа, одетых в допотопные скафандры, которые можно увидеть на фресках Тассили, созданных более шести тысяч лет назад.

Разобрав завал из остатков баобаба, инопланетяне заглянули в пещеру, и один из них сказал что-то гортанно, скорее всего: «Выходите».

Первыми на выход порскнули бабуины, но инопланетянин ловко отловил их и тут же липкой лентой примотал за хвосты к ближайшему кусту. Обезьяны, вереща, заметались по траве, но примотаны они были надежно.

Инопланетяне перекинулись парой фраз и вновь заглянули в пещеру. Призывно помахали руками.

Черемушкин вышел первый, Лера следила из темноты за происходящим.

— Зер гуд, — что-то типа этого сказали инопланетяне и дружно с явным одобрением закивали, потом один из них извлек из недр своего скафандра изящную коробочку и вежливо вполголоса заговорил с ней. «О, как запущено», — подумал Черемушкин. Между прочим, кое-какие слова он понимал, было похоже на язык демиургов, но более коряво.

— Господа, — изрек Черемушкин. — Вы ошиблись адресом. Космодром там, — махнул рукой в сторону Стеклянного Моря. — Вам нужен Мортимер, а с нас какой толк?

— О! — изумленно сказали инопланетяне. — О!

И дружно посмотрели на коробочку, лежащую на ладони одного из них.

Коробочка запела, застрекотала, защелкала, выдала пару гортанных фраз и замолкла, но ненадолго. Вскоре она торжественно провозгласила что-то на инопланетном языке, потом, произвольно ставя ударения, сказала по-русски:

— Ви есть первочеловекъ. А где есть второй первочеловекъ?

— В пещере, однако, — ответил Черемушкин. — Напугали вы нас, господа-товарищи инопланетяне, вот мы в пещеру от вас и попрятались. Это ведь черт-те что — летят прямиком на поражение.

Коробочка перевела, затем перевела объяснение инопланетянина:

— Но ведь вы единственные прямоходящие на этой планете. Куда же нам ещё лететь?

— Не может быть, — уверенно сказал Черемушкин.

— Пойдемте посмотрите, — предложили инопланетяне. — Вы наши друзья по разуму, врать мы вам не будем. И второго первочеловека зовите, пусть нас есть не боится.

Лера вышла, инопланетяне развели руками, такой красоты они давненько не видывали.

— Какая самочка, — зацокали они языками. — Ах, какая красотютелька.

Вместе они зашли в космический корабль, который был далеко не маленький, с семиэтажную свечку, в половину скалы. Разумеется, всё внутри было непривычно, зализано, сглажено, чтобы об углы не наставить синяков.

Инопланетяне сняли скафандры. Были они хоть и длинными, но хрупкими, с синей кожей и большущими коричневыми глазами. Одного звали Лау, другого Линб, наверняка мужчины, хотя кто его знает.

— Вот что мы увидели, — сказал Лау.

На большом во всю стену «мониторе» появилась Земля, четко поделенная на зеленую сушу и голубой океан. Суша занимала две трети пространства, никаких тебе материков, островов, перемычек и перешейков, никаких озер и водоемов, только узенькие ниточки рек, рассекающие лесные массивы.

«Кто-то вас водит за нос», — хотел сказать Черемушкин, но не сказал, а вместо этого спросил, не представители ли они великой цивилизации Сириуса?

— Да, да, — ответили они.

— Так вы демиурги, — «догадался» Черемушкин.

— Да, да.

— И попечители земной цивилизации, — завершил Черемушкин.

— Основатели земной цивилизации, — поправили его демиурги. — Цивилизация не может зарождаться хаотично, это нонсенс, поэтому Конфедерация Гуманоидов создает предпосылки для создания цивилизации, направляет процесс создания в нужное русло, потом контролирует развитие цивилизации, при необходимости вмешиваясь и исправляя ошибки. Но!

Черемушкин насторожился.

— Но в случае с Землей всё гораздо проще, не нужно искусственно создавать носителей разума с набором необходимых хромосом. Носители уже есть: это ты, сапиенс со своей красотютелькой.

Черемушкин с Лерой переглянулись, пожали плечами, потом Черемушкин сказал:

— Вы что-то путаете, господа демиурги. Земной цивилизации не одна тысяча лет, мы по уши погрязли в грехах, две с лишним тысячи лет назад приходил Спаситель, чтобы спасти наши души, так нет. Мы наотрез отказались спасаться, и некто Понтий Пилат распнул его. Так что мы на этой самой Земле уже столько наворочали, что самим тошно, а вы туда же — создавать здесь цивилизацию. Да нас прикрывать давно пора.

Лера согласно кивнула и пожала Черемушкину руку.

Глава 9. Старожил

— Впервые видим, чтобы прямоходящие отказывались от процветания и обеспеченности, — удивились демиурги. — Что-то здесь не так, сдвиг по хронофазе. Неужели нас подвела аппаратура? Да нет же, вот заявка, вот глобус Земли в реальном времени. С другой стороны аборигены без хвостов и в одежде, к тому же владеют устной речью. Всё, уходите, уходите, нам нужно подумать.

Черемушкин с Лерой потянулись к выходу.

— Ждите решения в пещере, далеко не отлучайтесь, — велели демиурги. — Иначе главный корабль обстреляет вашу планету.

— Разве это не главный корабль? — удивился Черемушкин.

— Главный корабль находится на околоземной орбите, а наш корабль — всего лишь пилотируемый модуль.

Выбравшись из модуля, первым делом они освободили тоскливо воющих бабуинов. Это было нелегко. Бабуины сразу заподозрили неладное и, отбиваясь, пустили в ход когти и клыки, поэтому Лера начала дразнить их длинной веткой, а Черемушкин отдирал от куста липкую ленту. Отодрал. Животные кинулись наутек, но в метре от спасительной чащи наткнулись на невидимую преграду и, ругаясь, заметались по поляне. Дальновидные демиурги не стали ждать милости от прямоходящих, а установили силовую защиту.

Лера с Черемушкиным сели в тени под скалой.

— Да уж, — сказала Лера. — Олег Павлович подставил так подставил.

— Я предупреждал, — заметил Черемушкин, покусывая травинку.

Между прочим, уже было обеденное время, уже хотелось есть. Кофе, как мы помним, выдул Олег Павлович. Он же легко и непринужденно слопал пару аппетитных пирожных.

— Это что это там высовывается? — спросила Лера, показывая на открывшуюся в пирамиде амбразуру и высунувшийся из неё хоботок лазерной пушки.

Схватив Леру за руку, Черемушкин юркнул в пещеру. И вовремя, лазерный луч полоснул по скале, потом с запозданием ворвался в черный вход пещеры. Плавясь, неприятно зашипел твердый базальт, а желтый устилающий пол песок подернулся дымящимся маревом. Спустя секунду после того, как луч погас, стало видно, что в песке образовалась остекленевшая яма полуметровой глубины.

— Как фашисты, — произнес Черемушкин, понимая, что они в западне. — Без предупреждения. А ещё высший разум. Тьфу.

— У людей было задание, — меланхолично сказала Лера. — Мы им всё испортили. Поэтому они нас здесь зароют, чтоб ни сном, ни духом, потом по накатанному создадут искусственных носителей разума с набором необходимых хромосом. И уже можно рапортовать начальству.

— Да, да, — согласился Черемушкин, ходя по пещере кругами и выискивая — нет ли где второго выхода. — Тебе бы хорошо стенографисткой работать.

— Это почему же?

— Всё четко запоминаешь.

Чмокнув, открылась дверь в пирамиде. Черемушкин посмотрел в просвет, к ним направлялся демиург в скафандре с хищным ребристым пистолетом в правой руке, другой демиург наверняка сидел за пушкой.

«Черт возьми, Мортимер, — подумал Черемушкин. — Помоги, друг, прямо сейчас помоги».

Увы, Мортимер его не слышал, иначе появился бы.

Как истинный пролетарий, которому терять нечего, Черемушкин схватил камень и, прошипев: «Будем бить наверняка», встал сбоку от входа.

— Эй, — раздалось вдруг из дальнего темного угла. — Давайте сюда…

Прежде чем войти, демиург запустил в пещеру летающий глаз, но тот никого не обнаружил…

Наших героев спас бородатый коротышка в красном колпаке и костюме с короткими штанами. Он с давних времен жил в этом лесу и знал округу как свои пять пальцев. В пещере имелся второй выход, который несведущий нипочем бы не нашел. Каменная дверь открывалась лишь от определенного заклинания.

Человека звали Састурздем (Самый старый уроженец здешних мест), но он не возражал против Старожила, что было благозвучнее.

— Эти-то зачастили, — шепеляво сказал Старожил, ведя их за собой по выдолбленному в скале узкому каменному коридору. В руке он держал чадящий факел, который снял со стены. — На днях прилетали, улетели навеселе, но недалеко. Поговаривают — накрылись бардовой шляпой. А до них был ещё один…

— Кто именно поговаривает? — спросил Черемушкин.

— Есть людишки, — туманно ответил Старожил.

— В городе? — уточнил Черемушкин.

Лера ткнула его кулачком в бок.

— В каком городе? Нет тут никакого города, — проворчал Старожил.

— Нет города — нет и людишек, — сказал Черемушкин и опять получил кулачком.

— Они то есть, то их нету, — недовольно отозвался Старожил. — Я же не спрашиваю: откуда вы. Вас не было? Не было. То есть, не существовало. Вдруг — на тебе. Так же и людишки. Вот они-то, стало быть, и поговаривают, и нечего тут умничать… Короче, этот второй, который на самом деле первый, не улетел. Тут остался. Растворился в массе. А эти, которые вас в пещеру загнали — вообще фиг знает откуда взялись. Потому как старше и первого и вторых многажды.

«В самом деле, — подумал Черемушкин. — Это многое объясняет. Прибыли, чтобы заложить основы земной цивилизации, не зная, что ей как минимум 40 тысяч лет. То есть, демиурги эти покинули свой Сириус больше 40 тысяч лет назад. Что это — бред? Или где-то их здорово тормознули? На 40 тысяч лет».

— Уважаемый Старожил, — произнес Черемушкин. — Как велик ваш лес?

— Ноги стопчешь, — ответил Старожил. — А вот про то, что у тебя, юноша, в голове вертится, я могу сказать одно: нет, Мортимера я не знаю. Лес велик и в нем всякое происходит, но Мортимер мне не попадался.

— И ещё вопрос, если можно, — не унимался Черемушкин. — Сколько вам лет?

— Мильон, — тут же отозвался Старожил. — И не забивай свою глупую голову умными мыслями. Лес-то сказочный. Если я начну всю правду-матку резать, у тебя уши завянут.

Коридор вдруг закончился, они оказались по другую сторону скалы. Пирамида демиургов возвышалась над кудрявыми кронами, а над пирамидой крутилось призрачное, изредка вспыхивающее ярким золотом, кольцо. Это было красиво, это было необычно, это завораживало.

— Не смотрите туда, — проворчал Старожил. — Я уже такое видел. Посмотришь, посмотришь, а потом в голове что-то отключается, и идешь туда, как баран.

— Правда? — сказал Черемушкин, опуская глаза, потому что уже начал чувствовать себя этим самым животным. — А откуда вы знаете про баранов? 40 тысяч лет назад баранов ещё не было.

— Заладил, как ишак: 40 тысяч лет, 40 тысяч лет, — Старожил вдруг ущипнул Леру за ногу. Та вскрикнула и перевела взгляд с кольца на него. — Я же говорю: не смотри, это чистый воды гипноз. Плохо вы знаете демиургов. Они не только умны, но и чрезвычайно хитры, а потому опасны. Это я тебе говорю, девица Лера. А тебе, юноша, хочу повторить: нету никаких сорока тысяч лет, всё перемешано, всё происходит одновременно.

— Это здесь всё перемешано, в лесу? — догадался Черемушкин.

— Наконец-то дошло, — сказал Старожил и, осклабившись, заухал, как филин. Радовался.

Лучше бы он этого не делал, и вот почему. Во-первых, у него не было зубов, потому и пришепетывал. Рот у него, щедро обрамленный пегими волосами, был похож на дупло. Во-вторых, гипноизлучатель работал не только как излучатель, но и как приемник. И уханье Старожила, громкое и противное, было зафиксировано чуткой аппаратурой пришельцев.

Глава 10. Не трогай её, друг!

Пирамида плавно взмыла в воздух, тут же заработала лазерная пушка. Огненный луч ударил в куст прямо перед ними, развалив его, сделав плоским, как блин, и, вспарывая землю вместе с травой, неотвратимо пошёл на них.

Охнув, Старожил сорвал с головы демаскирующий красный колпак, отбросил далеко в кусты, метнулся куда-то вбок и исчез. Черемушкин с Лерой отскочили в разные стороны, луч последовал за Черемушкиным, не давая времени хоть на какое-то раздумье. Черемушкин поскакал прочь, петляя, как заяц, стараясь спрятаться за деревьями, но толстые ветвистые деревья не спасали, переламывались и с шумом падали.

Черемушкин повернул к спасительной скале, разглядел, что Лера стоит у входа в каменный коридор и призывно машет рукой. Огненный луч сместился и ударил уже по Лере. Она упала.

Черемушкин заорал что-то невразумительное, глаза заволокло непрошенными слезами, но он бежал, он ломился к своей Лерочке, это была неправда, ничего с ней не случилось, нужно лишь побыстрее домчаться и спасти её от этих уродов.

К повисшей над кронами пирамиде на сумасшедшей скорости, погасив метким огненным плевком грозный лазер, подлетел Самаэль и врезался всей своей многотонной бронированной массой. Пирамида качнулась, потеряв равновесие, а Самаэль обхватил её лапами, обвил хвостом и принялся толкать вниз, к земле.

Черемушкин поднял глаза. Сидевший на Самаэле Небирос помахал ему рукой.

Вновь как тогда, в Балчуге, в воздухе возник дрожащий, искрящийся, прозрачный столб-тоннель, соединивший пирамиду и очкастого «сисадмина» Архаима. Пирамида на мгновение застыла, потом рухнула вниз.

На сей раз Архаим не стал уменьшать пирамиду, хотя запросто мог бы. Мортимер не разрешил.

Самаэль опустился рядом с модулем, Небирос соскочил на траву и зычно крикнул Черемушкину, который уже домчался до своей любимой девочки и опустился перед ней, бездыханной, на колени:

— Не трогай её, друг!

Кто-то положил Черемушкину на плечо тяжелую руку. Это был Мортимер.

— Где же раньше-то были? — сказал Черемушкин, глядя на бледное, как полотно, лицо Леры. Ниже смотреть боялся, живот и ноги были в крови.

— Не мог, — сказал Мортимер, ощупывая глазами лежащее перед ним мертвое тело. — Ничего страшного, подлечим. Держи хвост пистолетом, друг.

Уже второй назвал его другом. Наверное, дела были плохи…

Откуда-то из-под горы веток выполз взъерошенный Старожил, плюхнулся перед Мортимером на колени и глухо, уткнувшись носом в землю, пробубнил:

— Прости, Хозяин, не уследил.

— Ах, так ты его знаешь, — прошипел Черемушкин и наподдал коротышку по заду.

— Василий Артемьевич, — укоризненно сказал Мортимер.

— Гад, врун, — запальчиво ответил Черемушкин. — Это всё из-за него.

— Самаэль, — позвал Мортимер. — Отвези барышню в лабораторию. Срочно.

Самаэль в пару прыжков преодолел разделяющую их полусотню метров, всмотрелся в лежащую девушку и зарычал, протяжно, жалобно.

Черемушкину послышалось: «Лилит».

Нежно прижав Леру к груди, Самаэль взмыл в воздух и исчез. Вслед за ним исчез Мортимер. Черемушкин остался один на один со Старожилом.

— Ага-а, — зловеще протянул тот, поднимаясь с колен. — Ты у меня пинаться?

Налетел, как кабан, молотя кулачками по воздуху. И немудрено, что по воздуху — глаза у него со страху были закрыты. Зато когда попал, а попал он в силу малого роста сами понимаете куда, Черемушкин взвыл от боли.

— Ты меня ещё попомнишь, — пообещал Старожил и вновь полез с кулаками.

Черемушкин отступал и уклонялся, не драться же со стариком ростом чуть больше метра.

— А ну, прекратить! — прикрикнул, подходя, Небирос.

Перед собой он вел связанных по рукам демиургов.

— Тебе говорю, Старожил, — строго сказал Небирос. — Накажу.

Старожил забормотал что-то, глянул на Черемушкина из-под кустистых бровей, недобро так глянул, дерзко, попадись, мол, мне, и утопал в свою пещеру.

На опушке их ждал Саврасов…

— Что ж ты так со Старожилом-то? — уже в мчащейся машине спросил Небирос.

— С недомерками не связываюсь, — ответил Черемушкин.

— Ну, конечно, — Небирос рассмеялся. — Я же видел, как ты ему отвесил по попе. Так и надо было продолжать. Он силу уважает, а ты как кисейная барышня.

— Учту, — сказал Черемушкин, выбираясь из остановившейся перед техническим корпусом машины.

Мортимер уже поработал с Лерой, и теперь она находилась на реабилитации в закрытом боксе. На полное восстановление должно было уйти ещё с полчаса. Черемушкин уже привык к чудесам, совершаемым Мортимером, зато Мортимер никак не мог привыкнуть к чудесам, совершаемым Черемушкиным.

Усадив его в коридоре на длинную мягкую банкетку и сев рядом, Мортимер сказал:

— Я вас, милейший, не для того наделял всякими навыками, чтобы вы позволили себя побить какому-то сказочному заморышу. Что, трудно было надавать этому михрютке по ушам? Откуда эта мерехлюндия? Вы и по жизни такой толстовец?

— Во-первых, он маленький, — вздохнув, ответил Черемушкин. — Во-вторых, он старенький. В-третьих, какие именно навыки вы имеете в виду? А в-четвертых, … сами понимаете.

— Да, да, Лера, — Мортимер согласно покивал. — Хотел повоспитывать, да ладно, в другой раз…. Но, может, оно и к лучшему — всё это ваше непротивление? А? Нет, конечно же это плохо, обидчику следует дать в зубы, чтобы уши проглотил, тут нужно в корне меняться, но с точки зрения общемировой ситуации непротивление самое то.

— Я не понимаю, — Черемушкин пожал плечами. — Причем здесь общемировая ситуация? Пришпандорьте сюда ещё и мировой кризис.

— Вот, вот, — согласился Мортимер. — И кризис тоже. Всё потеряв, человек возвращается к своим истокам. То есть, как бы начинает всё сначала. Великолепно. А скажите-ка мне, любезный, вы осуждаете Адама?

Вот уж поворот, так поворот.

— А что его осуждать? — спросил Черемушкин. — В чем его грех? Человеку зачем-то привинтили спереди отросток, у него, естественно, возник вопрос — для чего это? А змей, заметьте — не Создатель, а какой-то посторонний змей, взял да всё по-своему объяснил. Адама спровоцировали на грех уже тем, что снабдили его этим самым отростком. В самом деле, объясните мне, дураку, зачем эфирному существу, которому сортир напрочь не нужен, приделывать приспособление для отправления естественных надобностей?

— Действительно, непонятно, — посмеиваясь, сказал Мортимер.

— И как мы, люди, можем не грешить, если без этого жить невозможно? Любое наше действие — это грех. Не поспи лишнего, не поешь всласть, не ругнись, не пукни, на девицу не посмотри, пивка не выпей, не плюнь, не покури. Так что же — помереть, что ли?

— Умница, — похвалил Мортимер. — Так осуждаете вы Адама или нет?

— Конечно, осуждаю, — решительно произнес Черемушкин. — Если бы не он, жить бы нам в райском саду, где ни бедных, ни богатых, зато всего вдоволь.

— И так правильно, и этак, — сказал Мортимер, почесав макушку. — Логика железобетонная.

Глава 11. Подземный завод

Через полчаса в боксе открылся люк, через который выехала тележка с лежащей на ней Лерой. Лера зашевелилась, потрогала ладонью лоб, начала осторожненько вставать. Была она одета в зеленое кимоно.

— Смелее, — сказал ей Мортимер и жестом показал Черемушкину: иди же…

Лера улыбалась ему, говорила что-то, дергала за рукав, а он смотрел на ее смеющееся лицо и ничего не слышал. Он слышал какого-то окопавшегося внутри него брюзжащего хмыря, который монотонно гундосил: «Ты, парень, больно-то не радуйся. Это не Лера. Так не бывает, чтобы час назад она умерла, а теперь вдруг воскресла. Твой Мортимер не Бог, чтобы воскрешать, значит — это кто угодно, но не Лера».

— Ты меня больше не любишь? — услышал он и очнулся.

И подумал: «Господи, да что же это я?»

— Очень люблю, — сказал он. — Не представляешь как. Просто совсем недавно мне было очень страшно…

На этом мы их оставим и отправимся в подвал этого же здания, куда Небирос привел пленных. Странно, что мы здесь не бывали, ведь именно отсюда вышли первые жители Объекта, с которыми в свое время столкнулись Дергунов и Черемушкин.

Подвал этот был всего лишь преддверием, маленьким вестибюлем. Миновав его, ты попадал на гигантский подземный завод, какой не снился руководству Третьего Рейха. Залегая на глубине 120 метров, он простирался от Стеклянного Моря до восточной окраины Объекта, то есть до центральных (и единственных) ворот. Тоннель на Москву располагался чуть выше и с заводом связан не был.

Завод этот состоял из множества цехов, соединенных между собою просторными (запросто проезжали грузовики), хорошо освещёнными тоннелями. Проблем с энергией у Мортимера не было, использовал энергосистему огненных рек, родное Государство не напрягал.

Именно отсюда, из цехов, стройными шеренгами вышли экспериментальные биороботы, протаптывающие путь для своих более совершенных последователей. Иные, тонкую структуру которых составляли мелкопакостные сущности, были совсем безмозглые, иные, в которых вселилась мятущаяся душа какого-нибудь самоубийцы, обладали куда более широкими возможностями, были более мозговитыми.

Сущности торопились всласть попользоваться дармовым телом, когда ещё представится такая возможность, поэтому безмозглые вылетали с конвейера пулей, частенько срощенные друг с другом, как сиамские близнецы. И потом ходили строем, водой не разольешь. Тесно сплоченной массой вламывались в какую-нибудь пивнушку, где бочками поглощали синтетическое пиво, а после пива, демонстрируя демократическую сплоченность, ходили с плакатами и флагами по улицам, громко дудя в дудки и вращая над головой трещотки.

Мозговитые такой дурью не занимались, старались устроиться в этой новой жизни, чтобы она не заканчивалась на третий-четвертый день, как у безмозглых. Но и у них шансы были невелики, так как новые кадры с конвейера наступали на пятки.

А вот уже третья, самая главная разновидность биороботов, была замешана на «добровольцах», на тех самых «добровольцах», которые исчезают вдруг с лица Земли, будто их и не было. На самом деле они есть, они могут быть совсем рядом, но в другом обличье, нипочем не узнаешь. Тут уже всемогущий Князь постарался, к которому они подались в услужение. Вот эти-то пропавшие души особенно пригодились Мортимеру. А чтобы между ними существовала здоровая конкуренция, Мортимер как дамоклов меч подвесил над каждым возможность трансформации.

Обращённые составляли особую группу, однако трансформация не обошла и их. Пусть в меньшей степени, но чтобы боялись.

Всё происходило невероятными темпами, то есть эволюция шла со сногсшибательной скоростью.

Впрочем, перейдем к делу.

Небирос привел демиургов на закрытый участок испытательного цеха, выгнал всех, оставив лишь начальника и самого опытного работягу. Через минуту после этого на участке появился Мортимер.

Жестом показав Небиросу, что с Лерой всё в порядке, он заставил работягу перерезать путы на руках демиургов.

Лау тотчас полез в карман за переводчиком. Мортимер усмехнулся и сказал на птичьем языке:

— Объясните-ка мне, гостюшки любезные, с какой стати вы принялись обстреливать доверчивых безобидных землян? Начнем с вас, Лау, вы, кажется, старший по званию.

Демиурги разинули маленькие рты, но поскольку были они расой высокоразвитой, то тут же их и закрыли.

— Для аборигена вы удивительно много знаете, даже наш язык, — сказал Лау. — Значит, вы не абориген. Итак, кто вы?

— Я спросил первый, — улыбнулся Мортимер. — К тому же вы мои пленники.

— В настоящий момент наша пирамида передает на главный корабль сигнал «сос», — заметил Линб. — Так что лучше отпустите нас подобру-поздорову, а мы уж, так и быть, помилуем вас. Но при одном условии…

— Никаких условий, — оборвал его Мортимер. — В настоящий момент ваш пилотируемый модуль ничего не передает на ваш главный корабль. Больше того, ваш главный корабль находится под прицелом Архаима, который ждет моего приказа. Стоит мне шевельнуть бровью, и от корабля не останется ни пылинки.

— Врёте, — неуверенно сказал Лау и что-то прошептал Линбу. Тот шепотом ответил.

— Говорите — вру? — Мортимер щелкнул пальцами, в воздухе тотчас возник прозрачный экран, на котором появилось изображение командной рубки с облаченным в белоснежную форму с золотыми погонами надменным демиургом, который на своем птичьем языке говорил что-то почтительно склонившемуся перед ним демиургом, одетым попроще.

У пленных вытянулись и без того узкие лица.

— Перевести? — спросил Мортимер у Небироса.

Тот кивнул. Пленные залопотали, протестуя.

— Что-то два этих недоумка примолкли, — перевел золотопогонного капитана Мортимер. — Пошлите-ка в их квадрат ещё пару модулей с боевыми ракетами, пусть прочешут местность. В случае чего немедленный огонь на поражение. Не нравится мне эта дурацкая планета, много камуфляжа. Похоже, нам втирают очки.

— Как же, как же, — добавил от себя Мортимер уже по-русски. — Что скажешь, дружище, нужны нам ещё пленные?

— Шугануть их отсюда, чтобы больше носа не совали, — предложил Небирос. — Сшибать опасно, всё-таки Сириус есть Сириус.

— И то верно, — согласился Мортимер и прошептал что-то Архаиму, с которым у него была связь теснее некуда.

После этого вместо капитанской рубки на экране появился общий план, весьма впечатляющий: очерченный мерцающими габаритными огнями хищный силуэт огромного корабля на фоне усеянного колючими белыми звездами черного космоса. Сбоку пробивается непрестанно меняющееся сияние солнечной короны, затем вдруг картинка закрывается голубой вуалью, которая через секунду исчезает. Но корабля на оставшемся прежним фоне уже нет.

И вновь на экране появляется капитанская рубка, но на сей раз капитан явно растерян. Он сидит в кресле, крепко вцепившись в подлокотники. Раньше, помнится, стоял. Его собеседник лежит на полу и не шевелится. Но нет, пошевелился, капитан зашлепал губами, всё подернулось мелкой рябью. Экран исчез.

— Что с ними? — дрожащим голосом спросил Лау.

— Вернулись в своё время, — ответил Мортимер.

— Как в своё? — потерянно сказал Лау. — А мы как же?

— Вас уже никто не найдет, — произнес Мортимер. — Видите ли, господа пришельцы. Прежде чем браться за создание новых цивилизаций, нужно научиться управлять временем. А это не каждому дано.

Глава 12. Превращения

Закрытый участок был замечателен тем, что имел в своем распоряжении уникальный скальпель-сканер, доставшийся Мортимеру в наследство от прежних Хозяев Объекта. К этим Хозяевам мы вернемся позже, сейчас разговор о другом.

Многие знают, что фотошоп тем и хорош, что умеет работать со слоями фотографии. Если грубо, то вышеупомянутый сканер мог работать со слоями тонкого тела.

Мортимер догадывался, что именно этим «скальпелем» многоформатная душа рассекалась на части, и затем эти части помещались в подготовленные к рождению тела. В течение долгой грешной жизни эти частички искали друг друга по свету, старались жить рядом, а при благоприятном стечении обстоятельств женились, венчались, так воссоединялась единая душа…

Сперва Лау, затем Линба Мортимер поместил в камеру сканера, где душа каждого подверглась жесточайшей операции — расчленению на мельчайшие части. То есть, большая Божья искра была разделена на маленькие самостоятельные искорки, обладающими всеми свойствами своей большой мамы.

Затем пара искорок была помещена каждая в своё биотело, а синие тела убраны в морозильную камеру. Очнувшись после операции, демиурги ощутили какое-то смутное беспокойство, всё вдруг стало серым, тусклым, плоским, и лишь где-то глубоко-глубоко, как утерянная радость, тлело воспоминание о большом ярком внутреннем мире.

Вызванный биоробот препроводил вялых безвольных Лау и Линба в изолятор, где им вкололи лошадиную дозу снотворного…

У Мортимера уже были кандидаты на искусственное «одушевление», и первой среди них была небезызвестная Нинель Эвальдовна Коробченко. Её вывели из спячки, привезли в подземелье на инвалидной коляске, сама ходить не могла.

От наркоза, под которым она находилась не одну неделю, голова её вспухла, бельма выкатились, губы сделались, как ватрушки. Ведьма — ведьмой, да ещё, как мы помним, злобная.

Эх, господин Сердюк, господин Сердюк, что же ты, паразит, наделал? Раньше Нинель Эвальдовна была приятной пухлой женщиной, начитанной, вежливой, а главное культурной. И в кого по милости Сердюка превратилась? Кому поверила, в кого, простите, втюрилась? В монстра, в диктатора, который лишил её разума, сделал тупым, бездушным, кровожадным роботом, а вовсе не киборгом, который практически тот же человек, но не нуждается во врачах. Обманул, обвел вокруг пальца.

Мортимер решил это исправить. И вовсе не потому, что был таким уж прекраснодушным, просто в нем жил крепкий инженер, желающий из кизяка сделать конфетку.

Квёлую Коробченко поместили под тот же сканер и заменили жалкую её, мелкую душонку на крохотную, но тем не менее крепкую основательную донорскую искорку. И случилось чудо, Коробченко встала с операционного стола оживленная, с горящими восхищенными глазами, влюбленная в жизнь. Навыки паскудного лиходея напрочь исчезли. Она и говорить стала, как какая-нибудь кисейная тургеневская барышня в соломенной шляпке. Поначалу-то Небирос подумал, что она окончательно сбрендила, потом понял — нет, категорически изменилась.

Но эксперимент есть эксперимент, кто его знает, что произойдет с пациентом уже на следующий день, вдруг в нем проснется волк хуже прежнего, поэтому Коробченко отвели в тот же изолятор, что и демиургов, но в другой отсек.

Небирос предложил заодно одушевить и любимого своего пса Трезора, который жалуется порой, что не умеет разговаривать по-человечески, а так бы хотелось, но Мортимер твердо сказал «нет». Нельзя нарушать единый Замысел, иначе нарушится Великое Равновесие. Отчего погорел Сатана? Оттого что покусился на Равновесие, которое не им было создано.

Нужно всё делать аккуратно, осторожно, просчитывая каждый шаг, а главное — вписываясь в существующий порядок вещей. То есть, не ухудшать положение, а улучшать его. Вот тогда воздастся.

Небирос рассыпался в похвалах, это счастье жить рядом с великим мудрецом, и заодно предложил свой вариант вклада во всеобщее улучшение. Нужно, сказал Небирос, пропустить сквозь сканер нынешних правителей. Демиурги — раса старинная, законопослушная, давным-давно искоренившая в своей среде жажду хапнуть всё, что плохо лежит. То есть, заменив в правителях гнилую душу на душу чистую, можно добиться значительного улучшения.

Э, нет, возразил Мортимер. То, что лежит плохо, так и останется плохо лежать, а правителя, который не позарится на это, сочтут сумасшедшим. Такова действительность, поэтому лучше не вмешиваться. Будем возделывать свой огород.

И решил в этот день больше никого не наделять даром демиургов…

Мусатов не забыл идейку насчет докторской, подброшенную ему Небиросом.

Мортимер, тот же самый, одновременно находящийся на закрытом участке подземного завода и в офисе, в своем кабинете, принял его радушно. Выслушал неторопливые взвешенные умствования Мусатова насчет продолжения работы над докторской уже в качестве зама по научной работе, он сказал: «Целиком и полностью согласен. От меня-то что нужно?»

— Материала столько, — ответил Мусатов, — что забит под завязку металлический шкаф, тот, что в секретной комнате, здоровенный такой, номер, по-моему, четырнадцатый…

— Номер четырнадцатый для оружия, — деликатно поправил его Мортимер. — Вы имеете в виду архивный шкаф, двухстворчатый.

— Да, да, — согласился Мусатов. — Архивный. Мне одному эту массу текста и фотографий не осилить. Выделите мне, Олег Павлович, какую-нибудь толковую секретаршу, чтобы печатала, как пулемет.

— Тамара подойдет? — предложил Мортимер.

Мусатов скривился, будто кислое яблоко откусил.

— Ах, да, — вспомнил Мортимер. — Вы же к Томочке неравнодушны. Жалуется Томочка-то, что вы ей проходу не даёте, всё норовите за мягкое ущипнуть.

— Врёт, — покраснев, ответил Мусатов. — Не было такого. И не будет.

— Ну, будет — не будет: это мы ещё посмотрим, — сказал Мортимер. — Но коль отказываетесь, могу предложить ого-го какую секретаршу.

— В каком смысле ого-го?

— Вы идите к себе, я её пришлю, — произнес Мортимер. — Идите, идите. Но не обессудьте, ежели что.

Мусатов вышел, теряясь в догадках, а спустя пятнадцать минут в дверь его кабинета кто-то мощно постучал и сказал басом: «Можно?»

Это был Серега Степанов, тот самый спортсмен-охранник из офиса на Большой Лубянке. Ну что тут скажешь? Шутник этот Мортимер Олег Павлович, каких мало.

— Степанов, — представился здоровяк. — Сергей. Меня прислал…

— Знаю, прислал Олег Павлович, — остановил его Мусатов. — Меня зовут Сергей Анатольевич. Вообще-то Олег Павлович обещал секретаршу.

И, вздохнув, добавил:

— Нас, товарищ Степанов, ждет огромная, кропотливая работа, с которой не каждый мужчина справится. М-да. Как у тебя с аккуратностью?

— В школе было не ахти, — признался Степанов. — Теперь вроде получше.

Глава 13. Диссертация

Между прочим, наговаривал на себя товарищ Степанов. Был он немногословен, задание понимал с полуслова, кипы тяжеленной бумаги из шкафа на стол и обратно перетаскивал только так, а текст на компьютере набивал с такой скоростью, что от клавиш несло горелым. Пока, скажем, Мусатов сканировал одну несчастную фотографию, Степанов шутя набирал пару страниц текста.

— Это где же ты, Серега, так насобачился? — спросил у него Мусатов, понимая, что уже завтра-послезавтра диссертация будет полностью оформлена.

— Не знаю, — пожав плечами, ответил Степанов. — Как-то само собой получается.

Откуда ему, бывшему спортсмену и охраннику, было знать, что в ИИИ города Знаменска профессии учат за пятнадцать минут. Достаточно лишь в кабинете с белой мебелью и белыми стенами прилечь на кушетку и, как предлагает симпатичная улыбчивая докторша, на минуту закрыть глаза.

Мусатов ошибся, диссертация была полностью готова уже к вечеру. Больше того, Берендеев помог с переплетом, так что получилась прекрасная книга в кожаной обложке.

Дальнейшее продвижение диссертации взял на себя Мортимер. Ну уж тут, извольте не беспокоиться, все заинтересованные лица забегали, как наскипидаренные. Тут же независимыми экспертами была проведена экспертиза, по экспертизе сделано заключение, в котором подчеркивалась несомненная новизна и практическая значимость представленной работы. Далее, как положено, диссертация была предоставлена в Диссертационный Совет и так далее, и тому подобное. Самое интересное, что защита была назначена на третий день после подачи, и ни у кого даже сомнений не возникло, что так нельзя. Как так нельзя? Можно. НУЖНО!

На защите в родной Дубне смущенный до нервной икоты Мусатов только рот открывал, а его озвучивал сидевший в отдельной комнате московский диктор. Успех был оглушительный, хотя никто так и не понял, какой прок издыхающему народному хозяйству от вонючего, кишащего привидениями болота. В чем, так сказать, практическая значимость?

Тем не менее, были долгие продолжительные аплодисменты, поздравления и, естественно, широкое русское застолье с текилой, виски, мартини и водкой. На закуску были агно де ле персиль, айоли в тартальетках, бон фам, буйабез, естественно баллотин, масса баллотина, а также креп де омар, консоме, даже нусет де шеврей и так далее, и тому подобное. Все остались довольны.

Утром заинтересованные лица, те, которые для ускорения вынимали палки из колес, кинулись проверять свои счета, а там, как обещано, евро и доллары. Много. Побольше бы таких диссертантов…

Вернемся, однако, к Коробченко. Волк в ней к счастью не проснулся, но проснулось странное ощущение, что в этом же изоляторе, где-то рядом находится парочка до боли родненьких людей. Последним таким родненьким был Сердюк, но всё же не таким родненьким, как эти.

Заметалась по тесной комнате, принялась дергать дверь, но та была на запоре. Раньше бы она просто вышибла её, но теперь совесть не позволяла. Кто-то ведь ставил сюда эту несчастную дверь, применял смекалку, сноровку, чтобы стояла ровно, не скрежетала по полу, когда открываешь.

Она стала звать, тоненько так, негромко, деликатно.

Подошел некто, приволакивающий ноги, будто тащил за собой по полу тяжелый мешок, открыл дверь ключом. Этот некто был высокий и толстый в наглухо застегнутом коричневом кожаном плаще. Всё бы ничего, но башка у него была змеиная, а на корявых пальцах росли коричневые когти.

— Ах, — сказала Коробченко и потеряла сознание.

— До чего же ты кисейная, — сдавленно пробубнил Шарк-Шарк, а это был именно он. — Докладывали, что бабец крутая, чем не боевой зам, и на тебе, одномоментно скуксилась. Я, чай, не железный, мне тоже отпуск положен.

Говорить нормально не позволяла особая форма связок, которым сподручнее было издавать змеиный шип.

Коробченко открыла глаза, увидела Шарка и вознамерилась было снова грохнуться в обморок, но он шутя поставил её на ноги.

— Короче, — стараясь не шипеть, сказал он. — Или пойдешь ко мне замом, или сидеть тут тебе до морковкина заговенья.

— Что за работа? — потупясь, спросила она.

— О! — сказал он. — Уже прогресс. У меня Галерея, типа музея, в котором ты работала. Нравился тебе музей?

— Очень, — Коробченко вздохнула.

— То же самое, только значительно интереснее, — с пафосом произнес Шарк-Шарк. — Соглашайся, мамзель, иначе сидеть тебе до морковкина заговенья.

Она подняла на него глаза, передернулась от отвращения и сказала:

— Уж лучше до заговенья.

— Да я тебя, — прошипел он, взяв её рукой за шею и приподняв над полом.

Силищи был, конечно, невероятной.

— Отставить, — сказали сзади.

Это был Небирос.

Шарк повернул голову и прошипел:

— Это ты там фельдмаршал, в прошлой жизни, а здесь ты просто Небирос. Отвали.

— А ты и там как был садистом, так здесь и остался, — усмехнулся Небирос. — Отпусти, говорю.

В голосе его появились металлические нотки.

Шарк разжал когти, Коробченко мешком свалилась на пол.

— Ну? — сказал Шарк, поворачиваясь к Небиросу. — Будем драться или как всегда труса праздновать?

— Конечно, труса праздновать, — ответил Небирос и в одно мгновение очутившись рядом с садистом, ребром ладони ударил его по мощной шее.

Нет, так монстра, у которого центр тяжести был ниже колен, было не свалить. Хотя тот и покачнулся.

Шарк махнул когтистой лапой, Небирос отпрянул, но всё равно стальной коготь задел щеку. Попади он чуть выше, и левого бы глаза как не бывало. Из рассеченной щеки брызнула кровь.

Небирос рассвирепел. Выхватив из воздуха верную саблю, рубанул Шарка наискось от шеи к поясу. Шарк начал разваливаться, но появившийся весьма некстати Мортимер подхватил сползающую часть с рукой и головой, прилепил к кровоточащему туловищу, которое пока ещё стояло на тумбообразных ногах, не падало, а для верности намотал сверху широкую липкую ленту.

— Зачем горячку-то пороть? — сказал он Небиросу. — Чуть что — шашкой махать. Помоги-ка.

Вдвоем они положили на подъехавшую хирургическую каталку тяжеленное безвольное тело.

— В бокс, — скомандовал Мортимер, и каталка самостоятельно поехала в бокс.

— Это же подонок, — сказал Небирос, промокая платком быстро заживающую рану на щеке.

— Я согласен, что Шарк подонок, — Мортимер наклонился к хрипящей Коробченко и длинными пальцами помассировал её распухшее горло. Коробченко моментально перестала хрипеть, оглушительно чихнула и села.

— Простите, господа, — пробормотала она сконфуженно. — Я нечаянно. Я, наверное, пойду.

Мортимер жестом показал, чтобы осталась, после чего сказал:

— Но лучше Шарка мы пока не найдем. Не то время. Либерал на этом месте всё испортит, всех морально распустит, а коммунист начнет всех без разбору вешать, как контру. По согласованию с профсоюзом. Кстати, как ты, дружище, — повернулся к Небиросу, — насчет того, чтобы организовать в Знаменске профсоюз? Это опять входит в моду.

— Куда-то нас, по-моему, заносит, — ответил Небирос. — Нам ещё профсоюза не хватало.

— А Нинель Эвальдовну попросить его возглавить, — на полном серьезе гнул своё Мортимер. — А, Нинель Эвальдовна? Вы как насчет этого предложения?

— Ой, да ну вас, — зарделась Коробченко.

— И на первом же профсоюзном собрании осудить садиста Шарка за нанесенное вам, Нинель Эвальдовна, увечье. Заклеймить позором.

Глава 14. Управляющий вирус

— Какое увечье? — не поняла Коробченко.

— Он же вам горло сломал, — невинно ответил Мортимер.

— Ах!

— Ладно, ладно, шучу, — сказал Мортимер. — Есть у нас задумка, что вы очень пригодитесь в Волшебном лесу. Руководить им будет некто Дергунов, а вы будете его заместителем.

— И где этот лес? — спросила Коробченко, у которой загорелись глаза.

— Тут неподалеку.

— Постойте, постойте, — Нинель Эвальдовна потерла лоб. — Уж не тот ли это Дергунов, который свистнул активатор? А в придачу Трезора?

— Он действовал по моему заданию, — объяснил Мортимер. — И в помощь я вам дам двух очень сообразительных хлопцев. Они вам очень понравятся, вас будет мистическим образом тянуть друг к другу.

— Как вы думаете, коллега? — обратился он к Небиросу.

Небирос вдумчиво покивал. Да, это было мудро — приспособить демиургов к сельскому хозяйству. Пусть-ка под руководством припудренной Коробченко выращивают зеленый горошек и окучивают ананасы. И восхищаются друг другом.

— А этот, со змеиной башкой, в лес не заявится? — уточнила Коробченко.

— Нет, нет, не заявится, — успокоил её Мортимер и сказал Небиросу: — Господин фельдмаршал, препроводите мадам в её новое жилище. Да хлопцев прихватите. И, кстати…

Небирос навострил ухо, приготовившись выслушать очередную мудрость начальника.

— Почему вы всё время деретесь саблей? Почему не мечом?

— От сабли увечье больше.

— Всё бы вам, молодым, резать, кромсать, — добродушно проворчал Мортимер и пошагал в бокс, прикидывая про себя, какого ляха Шарк-Шарк без спросу заявился в изолятор. Ведь за этим был послан Небирос.

А Небирос, выпустив из изолятора демиургов, повел их вместе с Коробченко в Волшебный лес…

Заштопав и залечив усыпленного Шарка, Мортимер не стал сразу выводить его из наркоза, а сверил нынешнюю базу данных мозга с контрольной, записанной ранее. Нет, никаких отклонений. Тогда он вывел его из наркоза и немедленно погрузил в гипноз. И вот тут, в подсознании, обнаружил нечто постороннее, не имеющее право находиться в подсознании начальника Галереи.

Нечто вроде вируса, способного из крохотной безобидной фитюльки самостоятельно разрастись до управляющего центра. Этот управляющий центр был уже в движении, в развитии, и уже кто-то с его помощью поуправлял Шарком.

Особо ломать голову теперь не стоило, это конечно же был Асмодей, но каким образом он внедрил этот вирус было пока загадкой. Шарк был из невыездных, всё время находился в поле действия Объекта, а Объект от всяких шпионских штучек был защищен будь здоров.

От шпионских — да, тут Асмодею с его дружиной было не прорваться, но смог же пенсионер Пронин безнаказанно крутиться у входа в подземную Галерею. И обнаружить самостийную свалку биоотходов, которую (вопиющее безобразие) устроили рабочие Галереи. Однако Пронин с Шарком не общался, а вот двое других, Черемушкин и Дергунов, косвенно общались. Шарк их видел, то есть был какой-то косвенный контакт.

Конечно, таким образом вирус было не внедрить, кишка у этих двоих тонка, но сам факт, что туземцы или аборигены, одним словом официальное население Земли, могли, не чета Асмодею, посещать Объект, было объективной реальностью. Значит, сам Объект изначально был спроектирован так, что имел опосредованную связь с аборигенами. Опосредованную, то есть через посредство кого-то, конкретно через ангельское воинство, и ничего тут не попишешь. Напротив, факт этот, как и всё прочее, нужно обращать себе во благо.

Ну а уж теперь-то, когда Объект официально стал Знаменском, городом открытым, стремящимся, если уж честно, занять место Москвы, разговор об аборигенах и доступности можно прекратить.

Итак, Черемушкин или Дергунов. Кто же из них?

Стоп, стоп, стоп, сказал себе Мортимер. Не тот и не другой, а Семендяев. Именно он подбил их на съемку и даже камерой снабдил. Вовсе он их не подставлял, соврал про компромат, хотя оно и сработало, теперь в замах ходит.

Надо бы эту камеру проверить, сказал себе Мортимер, вычищая из подсознания Шарка отращивающий глубокие корни управляющий центр…

Едва Небирос привёл Коробченко с демиургами в Волшебный лес, на ананасовую поляну, случился казус. Из кустов вдруг выскочил вооруженный дубиной Старожил и ну покрикивать на демиургов да помахивать дубиной. На Небироса он не обращал внимания, а зря. Тот подошел к нему да как хлопнет по плечу. Старожил с размаху уселся на пятую точку, отшиб её, зашипел от боли и огорчения, запричитал, что попа — это его больное место, вечно то в крапиву голая сядет, то кто-нибудь сапогом сзади заедет.

— А ты следи за ней, — посоветовал Небирос. — Чего с дубьем-то лезешь? Не видишь — они со мной.

— Не заметил я тебя, — проворчал Старожил поднимаясь и со злостью отряхивая попу, будто только что не он её, родимую, жалел. — Уж извини. А чего это ты вдруг с ними? А? А это, вообще-то, ты ли? Или кто другой тобою прикидывается?

— Поговори у меня, — строго сказал Небирос. — Это вот Нинель Эвальдовна Коробченко, твой начальник.

— Баба начальник, — Старожил схватился за голову. — Дожили, ножки съёжили.

— Зато вот этими товарищами можешь руководить, они тебя послушают, — продолжил Небирос.

— Тамбовский волк им товарищ, — отозвался Старожил. — Гусь козлу не товарищ. Конь не выдаст, свинья не съест. Пеший конному не товарищ. Лысый голодному не това…

— Ну, хватит, хватит, — перебил его Небирос. — Что ты заладил, как патефон?

— Могу и про патефон, — отозвался Старожил…

Камера Семендяева по-прежнему лежала в верхнем ящике массивного стола, куда её смахнул директор ИИИ Мортимер. Внешне она была исправна, но… кто-то в ней покопался. Покопался умело, не оставив следов. Даже Мортимер не сразу увидел встроенного микроотсека с крохотной «пушкой», сопряженного с видеолампой. Пушка эта выстрелила когда надо, а заряд был не простой и ни один учёный в мире не смог бы его изготовить, потому что наука до этого ещё не дошла.

Итак, съёмка была не главное, задача у камеры была совершенно другая, но почему тогда ему, Мортимеру, не удалось уничтожить отснятый материал? Асмодей помешать не смог бы, а значит, был некто, для кого этот материал представлял интерес. Скажем, архангел Метатрон или Хранитель Земных Цивилизаций, то есть те, с кем лучше не связываться. Как хитро всё сплелось…

Про «пушку» Семендяев точно не знал, с него взятки гладки, однако впредь нужно быть осторожным. Защищать от хитрющего Асмодея наиболее значимых сотрудников. Но как защищать, если тот просчитывает партию на тысячу ходов вперед?

Вредителю много легче, потому что он нацелен на единственный объект, а что делать тому, у кого этих объектов сотни?

Поэтому нужно было ускорить Возрождение, ещё более нарастить темп, опередить не только Асмодея и иже с ним, не так уж они были и страшны, но, главное, опередить истинных хозяев Объекта. Они медлили, а значит, давали шанс. В чем-то, пожалуй, они были заинтересованы, раз давали этот шанс. Может, не знали про Направляющее Начало, своего рода Координатора, другими словами Планзейгера? Либо знали когда-то, но за давностью времен забыли.

Разумеется, настоящего имени этой системы Мортимер не произносил даже мысленно, а взял его из лексикона сотрудников Хронопоиска. Звучало это неуклюже, напыщенно, совершенно неконкретно, но так оно даже и лучше. Планзейгер — было именем вымышленным, легендой, но именно эта легенда способна была всё поставить с головы на ноги.

Глава 15. Конец сентября

Следующий день был обычной средой в конце обычного сентября. Ну и что? — спросите вы. Да ничего, просто именно в этот день в 10.40 из Шереметьево в Мюнхен вылетел Григорий Макарович Берц. А чуть ранее, где-то около 10 утра, со Стеклянного Моря стартовал оседлавший Самаэля Николай Андреевич Небирос. После старта Самаэль «включил» режим невидимости, спокойно, без натуги за несколько минут преодолел 7500 километров и, не замеченный ни одним радарным устройством, приземлился в Манхэттене на крыше одного из зданий Музея естественной истории. В Нью-Йорке в это время было два ночи с копейками.

Проникнуть в зал, где были выставлены минералы и метеориты, для Небироса не составило большого труда, но нужного минерала, который на самом деле был вовсе не минералом, здесь не было. Однако он находился именно в этом здании, и почему-то в бронированном сейфе спецхранилища, о котором мало кто знал. В этом же сейфе Небирос обнаружил маленький, с кулак, но страшно тяжелый метеорит, который не брали ни пилы, ни сверла. К нему была прилеплена записка: «Состав неизвестен», и он, родимый, ожидал часа, когда земная техника, возмужав, расколет его, как орех. А что его колоть, если он был капсулой с запечатанной в ней матрицей генома представителей одной из древнейших цивилизаций Вселенной. В нужный момент, когда цивилизация эта окажется на грани вымирания, капсула откроется…. Вот это был подарок так подарок.

Небирос забрал «минерал» и капсулу, а на их место, чтобы никто не всполошился, подложил как две капли похожие муляжи, набив муляж капсулы окаменевшим калом гаргулий, который весил почти как осмий. Вот радость-то будет, когда у кого-то получится распилить капсулу.

Времени до утра было навалом, и Небирос с помощью Самаэля переместился на Либерти-стрит, в вычислительный сектор внешне неприступного Федерального Резервного Банка, где нашпионил хуже некуда. После чего с приятным чувством исполненного долга покинул гостеприимный Нью-Йорк и отправился на родину, в Знаменск…

Прибыв в аэропорт Мюнхена, не обременённый багажом Берц остановил такси (потрепанный Фольксваген) и на ломаном немецком попросил подкинуть до улицы Меделегабельштрассе. Таксист, русый парень с чеканным профилем, вылитый ариец, почесал затылок и включил навигатор. Тот замигал и сделал вид, что сейчас отключится.

— Черт, — бесстрастно сказал Берц.

— Русский? — обрадовался парень и постучал ногтем по навигатору.

Тот ожил, принялся показывать какой-то разноцветный орнамент.

— Еврей, — отозвался Берц.

— Я тоже с Украины, — сказал парень. — Тут этих штрассе, как собак нерезаных. Ты, друг, на пальцах объясни, где это. Хотя, постой.

Навигатор наконец-то показал, куда ехать…

Парень, которого звали Федор, Берцу понравился. Разузнав, сколько тот получает за извоз, он похихикал и предложил в десять раз больше.

— Не, в Рашу не поеду, — крутя баранку, отозвался Федор. — Тут стабильность, порядок, сосиски, пиво немецкое, а не Чебоксарское. Раше, брат, хана.

— А ты попробуй, — сказал Берц. — Возьми отпуск, за месяц заколотишь почти как здесь за год. А если Мортимеру понравишься, он тебе и больше положит. Одному пареньку, например, бывшему охраннику, платит четыре тысячи евро. За то, что текст в Ворде набирает. А тебе, компьютерщику, полагается много больше. Нам компьютерщики нужны.

— Откуда знаешь, что я компьютерщик? — сглотнув, спросил Федор. — Я же бомбила.

— За рулем сидишь, как за компом, — улыбнулся Берц. — Будто в симулятор играешь. С джойстиком.

— Ты из Москвы умный такой? — уточнил Федор.

— Угу.

— Оно, конечно, четыре тыщи на дороге не валяются, — раздумчиво пробормотал Федор. — Программисты, вообще-то, гребут больше, но их сюда понаехало — не протолкнешься. Все места заняты, зубами за работу держатся… Но в Москву не хотелось бы, выгонят и не спросят, хочешь ли ты этого. Масса примеров. Нет, брат, тут надежнее.

— Ну, смотри, — сказал Берц. — Главное, желание. Заставлять мы не имеем права. Категорически запрещено. Тем более что и не в Москве это вовсе, а в Знаменске.

Федор криво ухмыльнулся. Видно, потерял всякий интерес к предмету разговора. Они, конечно же, и далее перекидывались односложными фразами, но Берц больше не педалировал, а Федор к прошлой теме не возвращался.

Дом на Меделегабельштрассе был недавно покрашен, но далеко не нов. Было в нем девять этажей, и был он окутан острым смрадом курицы, жареной в чесноке. Федора затошнило, и он быстренько закрыл форточку.

Берц щедро отстегнул ему 400 евро и попросил подождать.

— Только я вон туда, к скверу перемещусь, — предупредил Федор.

Чувствуется, шальному баблу обрадовался. Это было хорошо.

У Берца этих евро, этих красивых фантиков, всегда было сколько хочешь. Не проблема, если на подземном заводе имелся печатный станок, который шлепал любую наличность, какую пожелаешь. Но в данном случае источник денег был совсем другой. Данная акция, имеется в виду командировка в Мюнхен, исключала подлог, деньги должны были быть настоящими. Они и были настоящими. Берц щедро черпал их из банковских сейфов, которые для любого другого были наглухо закрыты. Только не для него. То же касалось изделий из золота и драгоценных камней, всё было истинное, настоящее.

Нужная квартира находилась на третьем этаже. Здесь несчастной курицей несло просто страшно, и это тоже было хорошо, значит, Тарнеголет был дома. А куда ему, пенсионеру из Нижнего Тагила, деваться?

Звонок не работал, Берц постучал кулаком по мягкой обивке. Как ни странно, Тарнеголет услышал, но не открыл, а начал выспрашивать из-за закрытой двери: кто там да зачем так колотить?

— Я ваш бывший сосед по Нижнему Тагилу, — ответил Берц. — Откройте, Зиновий Захарович, есть дело на крупную сумму.

Тарнеголет приоткрыл дверь, но с накинутой цепочкой, так что осталась узенькая щелочка. Вот тут-то курицей шибануло не на шутку, у Берца аж слезы брызнули из глаз.

— Я вас не знаю, — заявил Тарнеголет.

— Стоило ехать из Нижнего Тагила, чтобы получить отлуп, — сказал Берц, усиленно моргая. — Меня вы можете не помнить, но я вас помню прекрасно, Зиновий Захарович. Вы преподавали у нас на юридическом факультете.

— Где именно? — уточнил Тарнеголет. У него были реденькие черные всклокоченные волосы с проседью и густые седые брови.

— В пединституте, — ответил Берц. — И вы мне в свое время очень помогли. А я не люблю оставаться в долгу, тем более, что зарабатываю очень прилично. Видите, узнал ваш адрес.

— От кого узнали? — немедленно спросил Тарнеголет.

— Его фамилия Иванов, — сказал Берц наобум Лазаря и угадал, потому что Тарнеголет немедленно открыл дверь, пропустил его в коридор и даже кивнул в сторону вешалки: дескать, можете тут повесить свой плащ. Что Берц не преминул сделать.

Что ж, здесь никакого понуждения не было, всё было чисто. Оставалось ещё, чтобы старый еврей добровольно расстался с предметом, который для него ровно ничего не значил. Продажа по собственному желанию также относилась к добровольной отдаче. Куда легче было бы пинком распахнуть хлипкую дверь, оглушить поленом хитрого престарелого жлоба и забрать нужную вещицу, но нет, нельзя. Мортимер требовал предельной чистоты сделки и ни капли насилия, чтобы ни к чему нельзя было придраться.

Предмет этот, черную от старости растрескавшуюся шкатулку, Берц увидел сразу, как только сопровождаемый Тарнеголетом вошел в тесную гостиную. Здесь стояли накрытая ковром тахта, трехстворчатый шкаф да в углу двухтумбовый стол. Шкатулка покоилась на столе, и ценности для хозяина, похоже, не представляла. Пыльная, с присохшей в двух местах жвачкой, забрызганная чернилами и пожелтевшей краской.

— Ну, так-с, — сказал Тарнеголет, проходя к столу и усаживаясь в кресло с деревянными ручками. Жестом показал, что Берц может сесть на тахту.

Глава 16. Шкатулка

— Дело прежде всего, — произнес Берц, вынув из пиджака пухлый конверт и положив его на стол перед Тарнеголетом. — Долг, так сказать, платежом красен.

— Не можете напомнить — какой долг? — спросил Тарнеголет, после чего заглянул в конверт, изумленно вздернул брови и добавил: — Можете не напоминать.

Тут же спрятал конверт, набитый сотенными евро, в стол и оживленно сказал:

— Спасибо, что нас, стариков, не забываете. Так как вас звать-величать?

— Берц. Григорий Макарович.

— Как же, как же, помню, — соврал Тарнеголет. — Курочки не отведаете на дорожку?

Лихо это он. Дело ещё не началось, а он уже провожает.

— Спасибо, сыт, — ответил Берц. — Мы всё на юрфаке гадали, что означает ваша фамилия. Она такая необычная.

— Да уж, — томно согласился Тарнеголет. — Есть такой Марьян Беленький, пишет народные сказки. Одна из них называется «Бейцим шель захав». Попробуйте догадаться, о чем она. «Жили были савта ве саба. И была у них тарнеголет Ряба. Снесла тарнеголет бейца. Не простое, а шель захав». Ну и так далее.

— Я понял, вы про это, — сказал Берц, вынимая из бездонного пиджака солидное такое, увесистое золотое яйцо. — Коли вы тарнеголет Ряба, то это, похоже, ваше шель захав бейца?

Тарнеголет даже рот разинул от такого богатства. А ручонки так и потянулись к нему, так и потянулись.

— Я понял, вы олигарх, — выдавил он. — Я вас сразу узнал. Нет, я ошибся, олигарх скорее удавится, чем кому-то подарит копеечку. Вы директор золотого прииска, о вас писали в газетах.

Руки его почти дотянулись до яйца.

— А давайте меняться, — улыбнувшись, сказал Берц, отодвигая руку, чуть-чуть, чтобы держать добычу на коротком поводке. — Ваша фотография у меня есть, а вот что-нибудь ваше на память о вас.

— У вас общая фотография, — на выдохе прошептал Тарнеголет. — Там всё плохо, мелко. В память я готов пожертвовать вам, драгоценный вы наш Григорий, э-э, Макарович, хорошую фотку. Можно по пояс, можно в полный рост, с наградами.

— Фотография есть, любезный Зиновий Захарович, — мягко, уступчиво произнес Берц. — А давайте-ка что-нибудь ненужное, с чем расстаться не жалко.

Пошарил по комнате глазами, наткнулся на шкатулку и сказал:

— Да вот хотя бы эту шкатулочку. Вам её впору выбросить, а я её отреставрирую, украшу бриллиантами, надпишу «От Зиновия Захаровича Тарнеголета». Вот это будет память, так память.

— Не могу, — простонал Тарнеголет, чуть не плача. — Она старинная, от бабушки досталась, а бабушке от её бабушки. Представляете, какая она старинная? Не могу.

— А ежели так? — сказал Берц и вынул из пиджака второе золотое яйцо. — Тоже с пробой, как положено.

Тарнеголет уронил голову на грудь и еле слышно проворковал:

— Согласен.

Берц попросил газету, завернул в неё шкатулку и положил сверток в драный пластиковый пакет, подаренный ему Тарнеголетом.

— Ах, — сказал старый еврей, чуть не плача. — Единственное, что у меня осталось от бабушки. А вдруг там второе дно? И спрятано что-то ценное. Недаром же вы, хитрый человек, отдали за шкатулку так много. Это настораживают, я теперь спать не буду. Дайте мне её, дайте, я должен проверить.

Потянулся к пакету трясущимися руками, а глаза безумные, волосы встрёпаны, как у Ивана Грозного на картине Репина.

— Зиновий Захарович, — укоризненно произнес Берц. — Таких шкатулок на любой барахолке рубль кучка. Ну что вы, ей Богу? Попроси я у вас табуретку, вы и в ней стали бы искать второе дно. А уж ежели швейную машинку…

— Хорошо, хорошо, — опомнился Тарнеголет. — Ступайте себе, ступайте. Не дам я вам швейную машинку, хоть озолотите. Ишь какой, раритет ему подавай.

— Эх, да что там, — сказал Берц и, покопавшись, выудил из пиджака черную коробочку из лакированного дерева. — Хотел невесте подарить, но вам нужнее. Возьмите, возьмите, это стоит больших денег.

Тарнеголет открыл коробочку и увидел платиновое кольцо с синим бриллиантом. Впрочем, он не настолько был силен в драгоценностях, чтобы оценить их стоимость.

— Больших — это сколько? — прошептал Тарнеголет.

— На чеке написано, — ответил Берц. — Где-то два миллиона долларов. Чек — это такая свернутая бумажка под крышкой. Под чеком, между прочим, сертификат, если в чем-то сомневаетесь.

— Да верю я, верю, — отозвался Тарнеголет, разворачивая чек…

Кольцо это, спрятанное в коробочку, хранилось в Мюнхенском отделении Дойче Банка в ячейке одного русского олигарха. Как всякий русский, он хранил чек рядом с приобретенной вещью. Драгоценностей в ячейке было много, под самую завязку, о кольце он уже и думать забыл. А если учесть, что этих ячеек по всему миру у «товарища» было с десяток, то дело было совершенно чистое…

Федор между тем перегнал свой старый Фольксваген к скверу, припарковал у тротуара на свободном месте. Здесь уже не воняло, а сам дом был как на ладони.

Денек сегодня был так себе, серенький, небо вроде без туч, но какое-то беспросветное. Над вонючим домом что-то блеснуло, потом закрутился уходящий в небо узкий вихрь. Где-то высоко-высоко вихрь этот, уже обретший широту и мощь, вонзился в огромную птичью стаю, которая снизу казалась сотканной из множества черных точек. Разметал её, разнес в клочья. И началось.

Вновь собираясь в стаю, птицы эти понеслись вниз.

Громко галдя, закружились над крышами, над сквером, обгадили всё в округе. К несчастью это были вороны, которые жрут на помойке всякую дрянь и гадят метко да едко, в чем сполна убедились редкие прохожие.

Они, вороны, и не думали улетать, а постепенно сгрудились над домом Тарнеголета. Часть села на крышу, часть продолжала барражировать, будто охраняя его. Им было чем поразить врага. А ведь щедрый русский вот-вот должен был выйти…

— Два миллиона четыреста тысяч долларов, — прочитал вслух Тарнеголет сумму на чеке. — С ума сойти.

— Это ваше желание? — тут же спросил Берц, поднимаясь с продавленной тахты.

— А? — Тарнеголет поднял на него непонимающие глаза.

— Вы сказали «с ума сойти».

— Не понял, — пробормотал Тарнеголет.

— Я пошутил. Я говорю, можете на эту сумму купить приличную квартиру в центре. И не одну, — сказал Берц. — И вот что, дорогой мой Зиновий Захарович. Умоляю: не жарьте вы больше эту несчастную курицу с чесноком. Кушайте что-нибудь приличное, теперь вы богаты.

Пошёл с драным пакетом в коридор.

— Богат, богат, — согласно подхватил Тарнеголет, семеня вслед за ним. — Теперь бы колечко продать и не продешевить.

— Смело продавайте, — сказал Берц, накидывая плащ.

К тому времени, когда он вышел из подъезда, вороны угомонились, улетели на крышу, облепив её и сделав похожей на черный шевелящийся муравейник.

— Молодец, дождался, — сказал Берц, садясь в машину. — Грешным делом думал, что уедешь.

— Уговор дороже денег, — ответил Федор. — Тут вороны всех прохожих обстреляли. Думал — и тебе перепадет.

Берц ухмыльнулся и посмотрел на злополучный дом.

Именно в этот момент балкон на третьем этаже открылся. На него, вздернув подбородок, гордо вышел пенсионер Тарнеголет, воздел вверх правую руку с черной лакированной коробочкой и громким фальцетом возвестил:

— Алилуйя! Покупаю весь город с потрохами.

— Что и требовалось доказать, — сказал Берц, отворачиваясь.

— Кто это? — спросил Федор.

— Его фамилия Тарнеголет, — ответил Берц. — Это он жарит курицу.

— Чтоб ему, — пробормотал Федор.

— Не скажи, мне он помог, — возразил Берц и радостно потер ладошки. — А поехали-ка мы, Федечка, куда-нибудь перекусим. Чего-нибудь вкусненького. Где тут у вас можно вкусно и дорого перекусить?

Глава 17. Мятущийся Тарнеголет

Федечка привез Берца в ресторан «Тантрис», где сам сроду не бывал, но о котором был наслышан, как о самом дорогом. Оно и понятно: расположен в Швабинге — престижном районе Мюнхена, да ещё на улице-бульваре Леопольдштрассе. Где, как не здесь? Оказалось, правда, что не на самой Леопольдштрассе, а рядышком, в тупичке, в высотном кургузом здании с окаменевшими гаргулиями у входа. Однако…. Зато какая экзотика.

А кухня! А вино! Федя был за рулем, Феде вина не полагалось, а вот Берц оторвался не на шутку. И вот ведь что странно — пил ведрами, а не пьянел. Ел корытами, всё больше омаров и черную икру, а глаза у самого были голодные. Прожорлив оказался, мерзавец. В конце концов Федор, который уже икал от пережора, взмолился о пощаде.

Берц позвал официанта, вместо него подошел лощеный метрдотель лет сорока с корзиночкой, в которой лежал длинный, как такса, счет. Берц сунул туда кучу денег и что-то шепнул на ухо угодливо изогнувшемуся перед ним метрдотелю. Тот закивал так, что чуть голова не отвалилась. Убежал куда-то, вернулся уже без корзиночки, но с толстой книгой в сафьяновой обложке с золотым тиснением. Оказалось, что это гостевая книга — для посетителей особо почетных, особо значимых.

Толстой перьевой ручкой Берц вывел в книге «Б.Годунов», разукрасил подпись кучей вензелей. Присмотревшись, в подписи этой можно было разглядеть Соломонову звезду, но для этого нужно было постараться.

Метрдотель с треском захлопнул книгу, это было сигналом.

Тотчас откуда-то выскочил человек во фраке, запиликал на скрипочке «Калинку». За ним пристроились трое фигуристых дамочек из кордебалета, далее, кланяясь направо-налево, следовал Берц, за ним Федор в мятой шоферской курточке и метрдотель с двумя девицами под ручку. Замыкал шествие ражий официант с нераспечатанным ящиком понравившегося Берцу вина.

Вывернулся откуда-то очкарик с длиннофокусной фотокамерой, принялся щелкать, как сумасшедший, но не тут-то было. Берц провел ладонью по лицу и оказалось вдруг, что он в красной маске.

Проходя к машине мимо гаргулий, Берц похлопал одну из них по каменному плечу. Нет, нет, ничего после этого не произошло, просто похлопал, но всем почему-то стало не по себе. На какую-то секунду, потом всё забылось. А вот Федор не забыл, потому что гаргулья ему подмигнула.

Официант поместил ящик с вином на заднее сиденье Фольксвагена, Берц с Федором заняли свои места и под пронзительную «Калинку» рванули в сторону Леопольдштрассе.

Федор нет-нет да с интересом поглядывал на Берца, ждал, когда же того развезет. И дождался. Берц начал клевать носом, голова упала на грудь, вот он всхрапнул, как конь, забормотал что-то. Красная маска свалилась на колени, потом под сиденье.

— Эй, — сказал Федор, дергая Берца за рукав. — Товарищ! Нам теперь куда?

Берц, не просыпаясь, махнул рукой: давай, мол, вперед.

Федор поднял глаза и понял вдруг, что они уже на трассе А8, то есть на дороге в Зальцбург. Понять было не трудно, справа вдоль дороги стояли соответствующие плакаты. Красивые такие, цветастые, добротные.

Попробовал свернуть на обочину или просто затормозить — машина не слушалась, ехала сама по себе.

«Как бы его разбудить?» подумал Федор и неожиданно для себя громко и чеканно произнес:

— Хочу вина.

Берц тотчас проснулся, зевнул и потер ладошки.

— Это правильно, — согласился он. — В километре отсюда есть площадочка. Там и тормознешь.

После его слов машина сделалась послушной, как и раньше.

На площадочке их ожидало придорожное кафе со стоянкой для машин. Вкусно пахло жареными сосисками.

— Вообще-то я пить не хочу, — признался Федор. — Хотел остановиться.

Он помолчал и добавил:

— Я, конечно, понимаю, что с тобой лучше не спорить, боком выйдет, но как-то, знаешь ли, боязно.

— Что тебе боязно? — вновь зевнув, осведомился Берц. — Боязно через месяц вернуться богатым? Здесь ты на хорошую пенсию не заработаешь, уж поверь мне. Или боязно, что тебя будет искать хозяйка комнаты, которую ты снимаешь? Не будет, потому что твою квартплату получит по почте, причем с лихвой. Или боязно, что возникнет герр Аберт из банка, где ты взял кредит, а отдавать нечем? Уже не будет возникать, потому что кредит полностью погашен. Что боязно-то?

— А то, что ты, господин хороший, больно много про меня знаешь, — ответил Федор. — Я ведь личность серая, незаметная, обычный бомбила. На меня досье нету. Дальше: с двух ведер дорого вина ты, братан, совсем не закосел. А дорогое вино — оно крепкое, это не компотик за полста рублей в картонной коробке. А думаешь, я не видел это вороньё? Они такими стаями не летают, это перебор. Ты всего несколько часов в Мюнхене, а о тебе уже завтра будут все газеты писать. Борис Годунов, нафиг.

— Короче, Склифосовский, — дурашливо сказал Берц и весело подмигнул. — Кто не за нас, тот против нас. Соглашайся, брат, пока я добрый. Потом запросишься, да поздно будет.

— Куда я денусь? — вздохнув, произнес Федор.

— Ну и славно, — сказал Берц. — Здесь нас больше ничего не держит, всё доделает Тарнеголет. Винцо попьем уже дома.

Прямо перед машиной возник узкий, уходящий в темноту тоннель, но как ни темно было, Федор разглядел в конце тоннеля сисадмина Архаима в крохотных очках…

Фольксваген с русским благодетелем уехал. Странное дело, такой богач и в таком занюханном авто. Тарнеголет прекрасно разглядел его с балкона.

Утром ещё денег до следующего пособия оставалось чуть-чуть, хватало лишь на очередную замороженную курицу, которая была хороша в чесноке, а тут полон конверт евро, яйца, кольцо. С ума сойти! Зиновию Захаровичу хотелось петь и смеяться. Он прошелся по комнате гоголем, фыркая от счастья и раздувая ноздри. Вспомнил вдруг своё недавнее «Алилуйя! Покупаю весь город с потрохами», потом Гришино «Смело продавайте». Господи, в кои-то веки можно что-то дорого продать. Вперед, вперед. В миллионеры.

Зиновий Захарович начал вспоминать, где в славном Мюнхене можно продать кольцо, и никак не мог вспомнить. Похоже, не было такого места. И спросить не у кого.

Был, правда, ломбард, единственный, которому Тарнеголет доверял. Он располагался на улице Вернера фон Брауна. Там могли дать хороший кредит под залог кольца. Но под залог много не дадут. Лучше уж подождать, пока деньги кончатся.

Тут же надтреснутый мужской баритон явственно сказал:

— Уже завтра будет поздно, как пришло, так и уйдёт. Гриша ситуации не знает, продашь — всё потеряешь. Только залог. Действуй смелее, не пожалеешь. Коробочку не отдавай ни в коем случае.

Тарнеголет испуганно огляделся. Нет, нет, в комнате он был один. Значит, это был внутренний голос, которому следует повиноваться, ибо терять не хотелось.

Он подошел к трюмо и критически осмотрел себя. До чего же стар, подумал он, стар, немыт и не стрижен. После чего вооружился острыми ножницами и с грехом пополам постригся. Помылся в душе с шампунем, а когда волосы высохли, оказалось, что прическа вовсе даже ничего, уже и седина не так заметна. Это взбодрило.

Надев самое лучшее, Тарнеголет отправился в ломбард.

Приемщик в ломбарде, тощий средних лет человек с цепким взглядом, привычно составил мысленное описание клиента: старый жид, одевается в секонд-хенде, питается отбросами, будет предлагать цыганское золото. Но когда клиент вытащил из кармана черную лакированную коробочку, а потом открыл её, приемщик замер. Такого редкого бриллианта он давно не видел. А платина, какая платина!

Осмотрев кольцо под увеличительным стеклом и удостоверившись, что тут всё чисто, уточнил:

— Почем брали?

— Два миллиона, — ответил Тарнеголет, предварительно спрятавший чек в карман.

— Комиссия ежемесячно один процент, то есть отдавать придется каждый месяц по двадцать тысяч, — внятно, раздельно, как дурачку, объяснил приемщик. — На руки получите кредит пятьдесят тысяч евро.

— А если брал за сто тысяч? — спросил Тарнеголет.

— Тогда комиссия тысяча евро, на руки те же пятьдесят тысяч.

— А если продать? — сказал Тарнеголет. — Сколько дадите?

— Не покупаем, — строго ответил приемщик и посмотрел на Зиновия Захаровича с большим подозрением.

— Пойду в другой ломбард, — сказал Тарнеголет, которому стало обидно. — Там за такое великолепие запросто дадут сто тысяч.

Протянул руку за кольцом, но приемщик, помявшись, произнес:

— Хорошо, сто тысяч. Будьте добры, оставьте сертификат и коробочку.

— Нет уж, коробочку ни за какие коврижки, — ответил Тарнеголет.

Глава 18. Вперёд, в миллионеры

«Странное дело, — подумал Тарнеголет, выйдя из ломбарда. — Отдать вещь, которая стоит два миллиона, за сто тысяч — это хорошо или плохо? Ясно же, что кольцо теперь не вернуть. И на кой ляд мне эта красивая коробочка? Чтобы в неё чек положить? И что я, старый осел, поверил этому дурацкому внутреннему голосу? Говорил же Гриша — смело продавай. Продавай, а не отдавай».

«Открой коробочку», — сказал всё тот же надтреснутый голос.

Тарнеголет послушно открыл и…, о, Боже,… обнаружил внутри кольцо с бриллиантом, только бриллиант был зеленый. Под крышкой, как положено, имели место чек и сертификат, а сверху, на кольце, лежала свернутая вчетверо бумажка, на которой по-русски было напечатано: «Купите дешевый мобильник — будет легче общаться».

«И то верно, — подумал Зиновий Захарович, у которого от происходящего кружилась голова. — Купишь дорогой — вызовешь подозрение. Уж лучше ничего не покупать…. А как тогда общаться?.. И с кем, простите, общаться? Номер-то не дал, поросенок этакий».

В конце концов, купил в телефонной лавке дешевенькую Нокию с симкой. Едва вышел на улицу, мобильник зазвонил и знакомый уже надтреснутый баритон сказал в трубку:

— Зиновий Захарович? Слушайте и не перебивайте. Сейчас к вам подойдет некто Лампрехт от некоего Ребиндера. Отдайте ему кольцо и сертификат с чеком, коробочку ни в коем случае не отдавайте. Он передаст вам сто тысяч. После этого я вам перезвоню.

Так оно и получилось. И не только с Лампрехтом. В течение часа к нему, сидящему в сквере на деревянной лавочке, подошло человек двадцать, и всем он за сто тысяч вручал платиновое кольцо (бриллианты всё время были разных цветов) с сопроводительной документацией, так что коробочка была той же самой курицей, несущей золотые яйца. Умножьте-ка сто тысяч на двадцать, два миллиона и получается.

Через час баритон посоветовал ему убраться из сквера.

Следующим утром домой к Тарнеголету заявился посыльный, доставил коробку с ноутбуком. Вскоре после этого пришел тощий молчаливый паренек, деловито развернул ноутбук в гостиной на двухтумбовом столе, подключил к Интернету и минут пятнадцать с бешеной скоростью молотил по клавиатуре. Это не было неожиданностью, о посыльном и компьютерщике добродетель предупредил заранее.

Всё это время, делая вид, что читает газету, Зиновий Захарович бдительно сидел на тахте, караулил имущество. Наконец, паренек встал из-за стола, кашлянул, привлекая внимание, сказал тихо и бесцветно:

— Инструкция пользователя на столе, там же, если что непонятно, мой телефон.

Оставшись один, Зиновий Захарович позвонил добродетелю и осведомился, что всё это означает?

— А то и означает, что ваш ноутбук работает теперь, как сервер, — хмыкнув, ответил баритон. — Существует некий виртуальный банк, куда стекаются определенные финансовые потоки. Какие и откуда — уточнять не будем. Вам, господин банкир, за ваши труды на отдельный счет ежеминутно капает тысяча евро. Денно и нощно. В месяц выходит сорок три миллиона с хвостиком. Вас это устроит?

(Потом выяснилось, что виртуальный банк оказался гораздо более прибыльным, просто ужасно более прибыльным, и уже совсем скоро, как в сказке, не украв ни цента и не ударив палец о палец, Тарнеголет выдвинулся в одного из богатейших людей планеты).

Тарнеголету сделалось нехорошо.

— Устроить-то устроит, — промямлил он. — Ещё как устроит.

И тихонечко уточнил:

— А дело не подсудное?

— Тьфу на вас, — воскликнул добродетель. — Что вы такое говорите?.. Вы, кстати, утренние газеты читали? Прочитайте, особенно про ворон.

Зиновий Захарович сгонял вниз за бесплатной газетой, которую каждое утро засовывали в его почтовый ящик.

Статья была короткая. Этой ночью в Мюнхене стая ворон атаковала отель Азимут Сити на Кронштадтер штрассе, в котором снимают номера деловые люди. Пострадавшие доставлены в ближайший госпиталь. Зданию нанесен значительный ущерб.

Снова эти вороны, подумал Тарнеголет. Как могут вороны нанести ущерб зданию? Бред сумасшедшего.

Тут же, будто уловив его мысли, позвонил добродетель и посоветовал включить телевизор.

По телевизору, старенькому, дряхленькому, доставшемуся от прежних жильцов, как раз показывали сюжет про Азимут Сити. Несчастный отель не иначе как расстреливали из пушек: рваные дыры в окнах, стенах и межэтажных перекрытиях, повсюду бетонное крошево, битое стекло, растерзанный паркет, рваные простыни, клочья бумаги. Какие там вороны? Тем не менее, пострадавшие видели в ночном слабо подсвеченном небе именно галдящих пернатых хищников, сбившихся в черный бешено крутящийся клубок. Клубок этот разгонялся и бил молотом, только ошметки летели. Конечно, вороны. Весь двор был усеян трупиками.

В конце новостей прозвучало сообщение, что после вчерашнего посещения ресторана «Тантрис» русским толстосумом Бэ Годуновым таинственно пропала одна из бетонных гаргулий, украшающих площадь перед рестораном. Гаргулии по слухам были изготовлены известным русским скульптором и наводили на детишек страх. После чего была показана фотография бетонного чудища.

Вроде бы ничего особенного, но перед глазами сразу возник образ вероломного русского, от которого одни гадости.

Тут же позвонил добродетель и, подхихикивая, сообщил, что Берц, назвавшийся Годуновым, скульптуру не крал, та слиняла самостоятельно. Вот и думайте, добавил добродетель, подсудным мы делом занимаемся или неподсудным…

— Всё бы тебе, Гриша, повыпендриваться, просто так не можешь, — сказал Мортимер укоризненно. — Сделал дело — и тихонечко сматывай удочки. Нет, подавай ему ресторан, подавай ему гостевую книгу. Родину позоришь, господин хороший.

— Каюсь, — ответил Берц, опустив глаза. — Но не было бы ресторана, не было бы и Азимута.

— Этак и я умею, — хмыкнув, сказал Небирос.

Разговор происходил в офисе, в кабинете Мортимера. Мортимер сидел за своим широченным столом, Берц напротив на жестком деревянном стуле, а Небирос расположился на подоконнике. На подоконнике было неудобно, мешали цветы, зато это был не деревянный стул, предназначенный для экзекуции. Свобода выбора, где хочу, там и сижу, хоть на шелковой перине, хоть на колючем кактусе.

— Видишь ли, Гриша, — произнес Мортимер. — Если есть договоренность соблюдать существующие нравственные правила, то нужно их соблюдать. Мы сейчас на таком этапе, что магия не просто не уместна, а может повредить делу. И я боюсь, что твой Тарнеголет тесно связан с чародейством.

— Простите, Магистр, но другим способом из этого жлоба шкатулку было не вытянуть, — ответил Берц. — А дальше всё пошло цепляться одно за другое. Кольцо, сервер. Только я тут ни при чём.

— А кто при чём? Пушкин? — жестко спросил Мортимер. — Откуда узнал, что в Мюнхене международная конференция? Только не врать.

— Я не знал, — сказал Берц. — Честное слово.

Услышав это «честное слово», Небирос хохотнул. Берц искоса посмотрел на него.

— То есть, всё вышло непреднамеренно? — помягчел Мортимер.

— Непреднамеренно.

— Значит, про то, что члены конференции остановились в Азимуте, тоже не знал?

— Честное пионерское, не знал, — ответил Берц.

— Ладно, — произнес Мортимер, вставая. — Мелкие нарушения по неразумению имели место, но главные устои не потрясены. Однако же выговор мы тебе влепим.

— За что, если не потрясены? — удивился Берц.

— На всякий случай, чтоб впредь неповадно было, — сказал Мортимер. — Да что там всё шуршит и шуршит?

Выйдя из-за стола, он согнал с подоконника Небироса и выглянул во двор.

Там, внизу, новоявленный дворник Федор, не щадя метлы, усердно подметал тротуар.

— Этак ему до завтра метелки не хватит, — недовольно сказал Мортимер и повернулся к Берцу. — Он точно крепкий компьютерщик?

Берц пожал плечами.

— Понавезут черт знает кого, а ты плати, — проворчал Мортимер. — Наобещают с три короба, будто институт резиновый, а мне расхлебывай. Ну, что уставился? Завтра проверим, что это за спец.

Глава 19. Вот я и предупреждаю заранее

Диверсии Небироса и Берца, а иначе эти действия квалифицировать было нельзя, имели сокрушительные последствия.

Семейка зловредных вирусов, внедренных Небиросом в компьютеры Федерального Резервного Банка, бурно размножаясь, моментально поразила банковскую компьютерную сеть Штатов и, естественно, принялась разрастаться дальше. Вирусы были специфические, нацеленные только лишь на банковские операции, обнаружить их было практически невозможно. Когда их все-таки обнаружили, было поздно, огромные средства уплыли в неизвестном направлении.

В Германии было попроще, тут обошлось без вирусов, тут деньги отсасывались совершенно другим способом.

Что же это, как не диверсия? Обыкновенный, кондовый подрыв. Кража, воровство, хищение, умыкание, конокрадство, гоп-стоп, как ни назови — все равно выходит перемещение денег (огромных) из одного кармана, в другой, дядин. А где этот дядя — никто не знает.

Так что Тарнеголету, попавшему в эту систему, страшно повезло, из нищего еврея он в одночасье превратился в миллиардера. Плохо ли? А так сидел бы себе со своей антикварной шкатулкой до посинения, до гробовой доски, в полной нищете, не зная, что из себя эта шкатулка представляет.

Вот мы и подошли к главному.

Именно в шкатулке хранился носитель с матричной записью генома Планзейгера, копия, сделанная им самим с самого себя. Копия была запечатана в специальную капсулу размером с рисовое зернышко, которой было не страшно нахождение в эпицентре ядерного взрыва. Планзейгер просуществовал всего лишь двести лет и за это короткое время приобрел такое могущество, что Высшие Силы сочли нужным без всякого предупреждения ликвидировать его. Почувствовав неладное, он успел сделать эту самую копию, однако запись сохранила неистребимые признаки распада.

Матрица нуждалась в корректировке, именно поэтому Мортимеру понадобился геном представителя могущественной цивилизации. Капсул, замаскированных под метеориты, на земле было не один десяток, но подходила лишь одна, та, которую накануне привез Небирос.

Запершись в лаборатории, Мортимер занялся кропотливой работой, требующей максимальной сосредоточенности, мы же тем временем вернемся к Лере и Черемушкину.

Сразу после восстановления Леры Саврасов отвез их в Москву. Поначалу Лера чувствовала себя прекрасно, даже хлопотала на кухне, жарила свинину с луком, но ближе к вечеру захандрила, температура у неё поднялась, стали слезиться глаза, появилась слабость. Уложив её в гостиной на тахту, Черемушкин позвонил Мортимеру. Тот успокоил, сказал, что идет естественный процесс привыкания к имплантату. На это потребуется несколько часов, потом имплантат станет полностью однородным органом.

— Вам, дорогой мой, — добавил Мортимер, — необходимо пару деньков побыть рядом с нею, поухаживать. Лере будет приятно.

— Мне тоже, — отозвался Черемушкин.

Он не стал уточнять, что за имплантат Мортимер имеет в виду, боялся услышать правду. Он знал лишь одно: смертельный луч убил Леру, а кудесник Мортимер восстановил её. К этому нужно было либо привыкнуть, либо, что много лучше, забыть.

Ближе к полуночи Черемушкин перенес её, сонную, в спальню, сам устроился в гостиной и мгновенно уснул. Но ровно в полночь проснулся. Кто-то в спальне говорил приглушенным шепотом, похоже — мужчина.

«Чтоб тебя», — подумал Черемушкин, подкрадываясь к дверям. Осторожненько открыл и увидел Дениса Антипова, который стоял у кровати и что-то тихонько говорил внимательно слушающей его Лере. Комната была слабо освещена настенным светильником, очевидно включенным Лерой. Да, и вот ещё что: Денис напрочь не отражался в большом зеркале стенного шкафа.

— А вот и Василий, — сказал Денис, не оборачиваясь. — Заходи, Вася, будь другом.

— Давненько не виделись, — проворчал Черемушкин. — Хоть бы предупредил заранее.

— Вот я и предупреждаю заранее, — Денис повернулся к нему и улыбнулся. — Только ты, друг, слышать не хочешь. А Лера слушает. С тех пор, как стала видеть меня.

— И давно это случилось? — спросил Черемушкин у Леры.

— Минут пять как, — ответила Лера. — Просыпаюсь, а Денис рядом. Поначалу он расплывался, таял, я такое видела там, в саду, когда… потеряла сознание. Но потом он сделался нормальным. Он говорит интересные вещи, Васенька, ты послушай.

— Слушаю, — сказал Черемушкин, подходя и садясь на край кровати. — А что? Завтра выходной. Давай, Денис, валяй.

— Есть много способов вывести матушку Землю из равновесия, — начал Денис, заложив руки за спину и расхаживая из угла в угол. — Но всегда, откуда ни возьмись, возникают обстоятельства, мешающие этому. О чем это говорит? О том, что Создателем в каждую природу, в каждое явление заложен принцип равновесия. Проходя критическую точку, явление вызывает противодействие, возвращающее его в изначальное положение. Именно поэтому в природе так мало естественных катастроф, всё больше рукодельных, нами, твердолобыми, придуманными. И как-то всё так выходит, что мы расправляемся сами с собою, особенно ежели замыслов громадьё. Себя же своими руками, не понимая этого. Потом ищем виноватого, а что его искать — погляди в зеркало. Но бывают всё-таки такие исключения, что не приведи Господь. И вот сейчас как раз такое исключение. Мортимер назвал это чудовищное явление Планзейгером. Мозгов не хватило назвать поизящнее, или тут что-то другое? Василий, ты, случаем, не знаешь?

— Экий ты, Денисыч, язва, — отозвался Черемушкин, которому уже и спать расхотелось. — Есть в Хронопоиске такой термин, когда не представляешь, кого ждать, кого увидишь. Может, это дядя родной, а может чудовище унитазное.

— Второе вернее, — хохотнув, сказал Денис. — Мортимер его возрождает, но никто его не увидит. И имя Планзейгер будет в самую точку. Потому что это не что-то конкретное, а совокупность всего, живущее как в частичке, так и в массе. Страшное дело. Эта совокупность образовалась в свое время неизвестно как, впитав в себя волеизъявление и энергию мертвого и живого, земного и инопланетного, видимого и невидимого. Его возрождение неминуемо приведет к хаосу, а это дело глубоко наказуемое. Пострадаете не только вы, причастные к этому, но и непричастные. Правда, Лере я говорил совсем о другом. Правда ведь?

— Правда, — ответила Лера. — Теперь мне ничего не страшно.

— Это хорошо, — сказал Черемушкин. — Спасибо тебе, старик. Стало быть, Леру теперь опекаешь? Молодец, дружбан. Только у меня к тебе просьба — появляйся днем, а то у нас молодая семья, ночью бывает всякое, и вдруг — ты! Нехорошо, старик, не этично как-то, не по-людски. Ты меня понимаешь?

— Понимаю, — вздохнул Денис. — Но не получается, днем вас нет, ночью купол мешает. Сегодня купола нет, я и рад-радёшенек. Извини, друг.

— Друг-то друг, — сказал Черемушкин, — но почему-то сразу пошёл не ко мне, а к Лере. И почему же?

— Она понимает, что что-то с ней неладно, — ответил Денис. — Это её беспокоит, только она тебе ничего не говорит. Боится.

— Что я — зверь? — пробормотал Черемушкин, нахмурившись. — Лерусик, это правда?

— Я себя боюсь, — прошептала она. — Прости, дорогой.

— В общем, я решил начать с Леры, — бодро произнес Денис, и это были его последние слова.

Глава 20. Избранные

Из большого зеркала, весьма украшавшего стенной шкаф, вырвался узкий фиолетовый луч и ударил Денису в спину. Было похоже на то, как пламя свечи прожигает бумагу: сперва бумага желтеет, потом чернеет, потом образуется рваная дыра с горящими краями. Все эти события ровно в той же последовательности произошли мгновенно, лишь рваная дыра, стремительно вырастая в размерах, продержалась несколько дольше. Миг — и от Дениса, вполне реального, физически осязаемого, ничего не осталось, лишь запах горелой тряпки, но и это быстро прошло.

— Господи, — сказала Лера. Губы её задрожали, в больших глазах появились слезы.

— Он не настоящий, — сказал Черемушкин, которому и самому было не по себе. — Этим его не возьмешь.

— Всё равно жалко, — Лера всхлипнула. — Ты же знаешь, я вообще не плачу, а тут готова разреветься. За что его? Кому он помешал?

— Думаю — это Архаим, — сказал Черемушкин. — Денис говорил что-то про купол. Это может сделать только Архаим. И луч — его рук дело. Помнишь в «Балчуге»?

— Кто этот Архаим? — спросил Лера, вытирая глаза платочком. — Фашист недобитый?

— Не поверишь — это такой малюсенький зверек в очках, очень симпатичный, — ответил Черемушкин. — Он не фашист, просто это его работа. Что Мортимер прикажет, то он и делает…. Ты мне лучше расскажи, о чем говорил Денис. Это может быть важно.

— Говорил, что смерть — это не страшно, это только начало настоящего, потому что сейчас мы живем в кривом зазеркалье, — подумав, сказала Лера. — Ему лучше знать, я поверила. Что Мортимер готовит грандиозный спектакль, который будет иметь оглушительный успех. И что нам с тобой отведена главная роль. Ни больше, ни меньше…. У тебя диван раскладывается? А то я здесь не смогу уснуть.

— Купол, говоришь? — сказал Черемушкин, помогая ей встать. — Спектакль, говоришь? Ну, ну…

Эта пятерка избранных собиралась нечасто, раз в два-три года, но сейчас в деловом мире возникла вдруг форс-мажорная ситуация, абсолютно непредвиденная, не просчитываемая, непредсказуемая. Нужно было выруливать.

На сей раз собрались они на острове Гавайи, называемом ещё Большим островом, принадлежащем США, в окруженном полями орхидей городе с замечательным названием Хило, в частном трехэтажном особняке, обсаженном густой растительностью, продраться сквозь которую было невозможно, мешали колючая проволока и многочисленные охранники. Кроме особняка на частной этой территории размером в десять гектаров, принадлежащей одному миллиардеру, имелся большой бассейн, поле для гольфа, вертолетная площадка, парковая зона и много чего другого.

Да, следует добавить, что никого из этой пятерки избранных мы с вами не знаем. И никто не знает, потому что люди эти больших постов не занимают, не засвечиваются, и вообще нигде не работают, а на что живут — непонятно. Но с голоду не пухнут и одеваются прилично, хотя на улице их не встретишь. На вид им по 70–80 лет, на самом же деле много больше, не худы и не толсты, среди них один лысый, у остальных реденькие седоватые волосы, в общем — вполне стандартные, ничем не примечательные люди. Если удобно, называйте их мировым правительством, хотя все политологи дружно утверждают, что такого правительства нет.

Из аэропорта Хило в особняк этих людей доставили на вертолете, но самое интересное, что в аэропорт никто из них не прилетал, в здании аэропорта каждый появился кто откуда, кто вышел из служебной комнаты, кто из туалета, кто из темного угла, в котором даже урна не поместится.

Освежившись в бассейне с бирюзовой водой, они в мокрых трусах, не плавки же таскать на старости лет, перешли на продуваемую со всех сторон крытую веранду, уселись в кресла-качалки и задремали. Спустя полчаса вертолет отвез их в аэропорт, на этом всё. Но это взгляд со стороны, на самом же деле вовсе они не дремали, а весьма даже плодотворно общались, просто им не нужно было пялиться друг на друга и шлепать губами. И в ледяном шампанском они не нуждались, и в черепаховом супе, хотя хозяин-миллиардер так и крутился вокруг, чтобы услужить.

Он, этот хозяин, не заметил, чтобы его гости проявляли деловую активность. Лежали себе в отрубе, лениво покачиваясь в креслах. Между прочим, на двадцатой минуте общения к ним присоединился некий господин в черном смокинге, белоснежной рубашке, галстуке-бабочке и в лакированных штиблетах (при плюс двадцати семи-то), усевшийся в возникшее под ним кожаное кресло, но и этого хозяин не увидел.

Появление этого господина было весьма неожиданным для избранных.

— Сэр, — «сказал» ему один из избранных. — Зачем же так — без спросу? Прошлый раз ушли по-английски, теперь по-английски приходите.

Прошлый раз случился триста лет назад.

— Экий вы, сэр, злопамятный, — «ответил» ему господин. — Пришел себе и пришел. И спрашивать не буду. Вижу, вы всё крутитесь вокруг да около последствий: подрыв американских финансов, перекачка наличности в Германии, покушение в «Азимуте». В принципе, крутитесь правильно и толк от ваших переговоров несомненно будет. Но на главное вы никак не выйдете, потому что оно скрыто тайным промыслом. Искать нужно в России, в Цнинском лесу под Знаменкой Тамбовской губернии. Но нужно торопиться. А на первых порах, сэры, я бы порекомендовал вам объявить чрезвычайную конференцию скажем в нейтральной Праге и пригласить туда директора Института Инновационных Исследований города Знаменска Мортимера Олега Павловича. Тему свяжите с нестандартными видами энергии, Мортимер это любит.

— Мусатов не оттуда ли? — «уточнил» ещё один из избранных.

— Оттуда, оттуда.

— Значит, приглашаем Мортимера и Мусатова. Но я вижу, это скорее по вашей части, любезный князь. Может, вы и займётесь?

— Тут всё так хитро переплетено, что без вас никак, драгоценные сэры, — «ответил» Асмодей, а это, естественно, был он. — Тайный промысел. Палка — она о двух концах.

И, раскланявшись, исчез.

Избранные вызывали в Асмодее противоречивые чувства. С одной стороны, уже не люди, а скорее духи, которым не нужны ни вода, ни пища, ходячие компьютеры, живущие веками в своих норах, хроноизолированных полостях, и покидающих их раз в два-три года, чтобы собраться вместе и разрядить перезревшую ситуацию. Они, эти избранные, связаны со всеми энергетическими центрами Земли (Гималаи, пирамиды в Гизе, плато острова Пасхи, Стоунхедж, гора Пидан в Приморье и др.) и со всеми информационными потоками. Компьютеры и есть, честь им и хвала. С другой стороны, когда-то давным-давно они были людьми, то есть корни-то тухлые, не божественные. Вот отсюда, от человечьих корней, и прёт всё поганое. Падок человек, гадок, блудлив, сладострастен, в этом его суть, на этом всегда будет гореть.

Спрашивается, почему даже избранные, уже не человеки, вознамерились посидеть на веранде в мокрых трусах? Это же противно, это же холодно, слякотно. Да потому что корни человечьи, вспомнилось забытое, на дурь потянуло.

Много было у Асмодея претензий к Создателю, но главная — что плебеев, навозную чернь предпочел небесной элите и обещал жизнь вечную.

Навозную эту чернь Асмодей люто ненавидел, но были среди них и те, кто отрекся от Создателя, не принял его, вот этих князь опекал. Было их не так уж и мало, гораздо больше, чем следовало бы, и не последним среди них числился знакомый нам Тарнеголет, который за последнее время значительно вырос в глазах могущественного демона.

Асмодей помог ему. Берц начал, а князь развил дело, привлек знающего человечка, того самого, добродетеля, гораздого на аферы. И ожившую гаргулью поставил во главе вороньего войска и натравил на отель Азимут. Тем самым Асмодей здорово помог Мортимеру, но помощь помощи рознь, князь преследовал свою цель — погуще нагадить любимому Богом человечеству, а не поспособствовать выскочке.

Глава 21. Жди сигнала, дружок

— Олег Павлович, факс, — сказала по телефону секретарша Тамара.

— Оперативно, — ответил Мортимер, знающий подробности вчерашнего совещания в Хило. — Занесите.

В письме было приглашение на совещание в Праге.

— Третьей будете? — спросил Мортимер.

— Ой, — сказала Тамара. — Там Мусатов.

— Ага, — усмехнулся Мортимер. — Вы читаете личные факсы?

— Но, Олег Павлович, — смутилась секретарша. — Я обязана. Вдруг там какая-нибудь гадость?

— Правильно, — одобрил Мортимер. — Гадость не приносите. Даже не думайте. Так что насчет Праги?

— Но меня там нет.

— Вы моя секретарша, к тому же красивая девушка, — сказал Мортимер. — Я не могу без красивой секретарши. Может, вы боитесь Мусатова?

— Чего там бояться? — вздернув носик, ответила Тамара. — Хорошо, я поеду. Билеты заказывать?

— Саврасов подкинет, — сказал Мортимер. — Гораздо дешевле и быстрее.

Конференция была назначена на послезавтра, к этому времени подключенный к системе жизнеобеспечения Планзейгер должен был полностью восстановиться, занять полагающийся ему объем и начать осуществлять контроль за основными функциями Объекта. Пока только Объекта…

Волшебный лес был не просто лесом, он был и садом, и огородом, и лесом, и курортом, и лечебницей. За последние несколько дней техник-кудесник Архаим нарыл в нем систему сообщающихся котлованов, которые биороботы облицевали мелкой мозаичной плиткой, о которую невозможно пораниться, а Мортимер наполнил морской водой. Между прочим, водоснабжение было проточное. Лес обладал собственным микроклиматом, летом плюс двадцать четыре, зимой плюс двадцать.

Имелись санаторные и лечебные корпуса, в последних можно было не только подлечить гнилые зубы или прочистить заложенные уши, но и удалить варикозные вены. Лечением занимались крепко подкованные биороботы, подключенные на время операции к медицинскому серверу, и это было хорошо, ибо руки у биороботов после вчерашнего не дрожали и старческий склероз не мучил. К тому же биороботы не требовали взятки, так что лечение карман вообще не отягощало. А если учесть, что кормили на убой — всё из своего сада-огорода, из своей свинофермы, из своего птичника, то здесь можно было лечиться годами и выйти в результате здоровеньким и богатеньким.

Именно в таком лечебном корпусе, хирургическом, обитал раненый Шарк-Шарк. Вообще-то, он был не ранен, а убит, но Мортимер не поленился — склеил и оживил его, вот только нрав прежний оставил. С мягким нравом тот бы в Галерее не потянул.

Да, и ещё кое в чем Мортимер слукавил. Пообещал Нинель Эвальдовне, что Шарк в Волшебный лес не заявится, а сам именно в лес его и поместил. Понадеялся, что до лечебницы Коробченко не дотащится, и без того дел полно. Шарку же, дабы швы не разошлись, был вменен постельный режим.

Рукотворным нянечкам было всё равно, кому подавать куриный бульон и судно: человеку или бегемоту со змеиной башкой, поэтому Шарку в просторной палате было спокойно, никто не прохаживался в его адрес, не шушукался за спиной. Корпус, рассчитанный на 1000 койко-мест, был пока пуст, днем больной после уколов, от которых чесалась задница, дрых, а ночью нарушал режим, бродил по пустым этажам. Естественно, нянечки со своими встроенными датчиками об этом знали, но в силу вековой доброты, которая присуща всем нянечкам, неважно живые они или искусственные, смотрели на нарушения сквозь пальцы. Принцип простой: если больно, никуда он, милый, не попрется, будет трястись, жалеть себя и загонять в угол, а если не больно, то и пусть, быстрее выздоровеет. Специально не выключали на этажах дежурный свет.

На вторую ночь, когда Шарк-Шарк гулял по восьмому этажу (всего этажей было двадцать), из женского сортира, который он только что миновал, кто-то осторожненько так, стараясь не шуметь, вышел.

Шарк был не робкого десятка, но после перенесенной травмы сделался малость пуглив. Вывернул назад голову, чтобы не тревожить туловище, и никого не увидел. И сказал себе, что нужно впредь по ночам не шастать, а запирать в палате дверь, и по ней, по палате, прогуливаться.

Только так подумал, глядь, а впереди, где только что никого не было, возник вдруг некто в смокинге, припахивающий то ли орхидеями, то ли нарциссами. Лица не разглядеть, но видно, что кучерявый и с бородкой. Вроде бы и очочки блеснули, интеллигент, значит, гнилой, вроде того же поэта Язвицкого. Давить их надо, интеллигентов вонючих.

— Новенький? — хамовато спросил Шарк-Шарк. — Почему не в пижаме?

— Тс-с, — прошептал кучерявый, прижимая палец к губам. — Здесь полно аппаратуры, пожалуйста, тише.

— Какого ляха тут шастаешь? — не понижая голоса, требовательно вопросил Шарк-Шарк.

Не важно, что получалось со змеиным шипением, так уж голова устроена, главное, чтобы звучало уверенно, непоколебимо. Пошёл на гнилого пузом, как танк, думая про себя: это тебе за все мои страхи, щас стопчу.

Но кучерявого вдруг как ветром сдуло, только что стоял перед капотом, и уже в стороне, в двух метрах.

— А хочешь, ты у меня сейчас в окно выпрыгнешь? — веселым тенорком спросил кучерявый. — Спорим, выпрыгнешь?

— Не хочу я спорить, — поскучнев и сдувшись, как шарик, ответил Шарк-Шарк. — Не буду я с вами спорить.

— И правильно, со мной не надо спорить, — сказал кучерявый, подходя. — Наклонись-ка. Ниже.

Запустил свою руку в его змеиную голову.

Было не больно, скорее щекотно, но всё равно неприятно.

— Так, так, — говорил кучерявый, бегая ловкими пальчиками по извилинам. — Похоже, Мортимер поработал, ишь гусь лапчатый. Извлек, камрад, всё подчистую, то-то я смотрю — мой дружище Шарк выпендриваться начал. Ну, ничего, ничего, это дело поправимое.

Он управился за минуту.

Через минуту Шарк-Шарк знал, что отныне его хозяин — Великий князь Асмодей, что перед Мортимером нужно по-прежнему лебезить, но слушать только Асмодея, выполнять только его приказы, действовать умно, чтобы Мортимер ни о чем не догадался. Нападение на Коробченко и тем более Небироса — ошибка, впредь такое не повторять, наоборот, со всеми дружить. Нет, конечно же, не меняться в корне, гонять подчиненных, иному в морду дать, но в конфронтацию с начальством не ударяться.

В голове у Шарка просветлело, вот это было да, как прежде, во времена оные.

— А ведь Мортимер запросто мог бы тебя вылечить, — произнес Асмодей. — Не держать в этом курятнике. Коробченко-то шутя поставил на ноги, да ещё подкормил гормонами демиургов. Ту же Черемушкинскую пассию. Всем сделал хорошо, а вот тебе, верному вассалу, фигу с маслом. Да ещё Небирос со своей дурацкой сабелькой нервы пощекотал. Эх, хамы. Хамы!

— Куда же вы пропали, князь? — сказал Шарк-Шарк. — Мы вас заждались. Так, знаете ли, тошно при нынешней власти.

— Ничего, ничего, — ласково ответил Асмодей. — Придут и наши времена, не нужно отчаиваться.

По-прежнему его лица не было видно, может, оттого что свет был тускл?

— Пора, — сказал Асмодей. — Жди сигнала, дружок.

Исчез. Какое-то время в воздухе держался неуловимый запах орхидей, потом и он улетучился.

Глава 22. Тебе надо, ты и коси

У Дергунова, неожиданно назначенного директором Волшебного леса, настали тяжелые времена. Под Черемушкиным было легче, там за всё отвечал Васька, Алексей же делал что прикажут, не больше. Здесь, в Волшебном лесу, пришлось проявлять инициативу.

На первых порах все кому не лень вставляли палки в колеса, особенно коротышка Старожил. До чего же вреден оказался.

Поначалу, когда определялись, как кого величать, Старожил, у которого было мудреное совершенно непроизносимое имя из двадцати слогов, любезно согласился, чтобы его называли Купа Купычем, был такой язвительный персонаж в Республике ШКИД, который изрек, что уважает такую республику, когда понимающие люди приставлены к кормушке. Но когда Дергунов попросил его скосить траву на лужайке перед административным корпусом, вдруг взбеленился.

— Тебе, — говорит, — надо, ты и коси. Сроду подневольным трудом не занимался. Вас, буржуев, вешали-вешали, вешали-вешали, а вы всё командуете.

До этого, паразит, исправно косил эту самую лужайку, самое любимое занятие было — покосить лужайку, чтобы чистенько было. Что, спрашивается, нашло?

Коробченко на это посмотрела-посмотрела и тоже начала огрызаться. Мстила за прошлое, хотя вроде бы переродилась, стала культурной дамочкой.

Пока она огрызалась, демиурги тихонько покосили лужайку. Только сели передохнуть, Старожил налетел на них и ну орать, что это его самая любимая работа — косить любимую лужайку, и нечего тут самовольничать, никто не просил, пошли нафиг, как дам по ушам. Поди его пойми.

«Ох, какой тяжелый случай», — подумал Дергунов и пошёл к Мортимеру увольняться из директоров, но тот похихикал в ответ и посоветовал дистанцироваться. Поглядывать на происходящее этак свысока, этак издалека, этак сбоку-припёку. И всё пойдет как по маслу.

Тут же, вот невезуха-то, в коридоре попался Семендяев, который, как известно, в этом здании работал.

— А-а, директор, — гнусаво заговорил Семендяев, крепко, всмятку, стиснув его ладонь. — Растешь, смотрю, по научной линии. Как оно в завхозах-то?

Давно ли на Большую Лубянку ходил попрошайничать? А теперь ничего не попишешь, он зам Мортимера, начальник. Ему можно и поехидничать. С другой стороны, что советовал Олег Павлович? Дистанцироваться.

— Прекрасно, Сергей Сергеич, — ответил Дергунов, выдирая ладонь из генеральской лапищи. — Только ведь завхоз завхозу рознь. У меня одних грушевых деревьев под две тысячи и на каждой вот такенские груши. Во рту тают.

Генерал недоверчиво посмотрел на него и невольно сглотнул.

— Есть банановая плантация, — продолжал Дергунов. — Апельсины, мандарины, инжир, всяческие орехи, земляника с кулак. А про моринду лимонолистную слышали?

— Про моринду? — переспросил Семендяев. — Сам придумал или где прочитал? Ладно, парень, ступай, некогда мне лясы точить.

Как пушинку отодвинув Дергунова, заторопился к лестнице.

— Сергей Сергеич, — сказал вдогонку Дергунов. — А какие у меня бассейны, какие пляжики.

Семендяев побежал вприпрыжку.

«Сработало», — довольно потирая ладошки, подумал Дергунов.

Оседлав на улице спортивный велосипед, который ему был положен по штату, не пешком же обхаживать эти лесные гектары, Дергунов весьма быстро домчал до Волшебного леса, и тут, у санаторно-лечебного комплекса, на недавно асфальтированной дороге нос к носу столкнулся с одетым в безразмерный больничный халат Шарк-Шарком, который этак воровато озираясь спешил на выход.

— Привет, — остановившись, дружелюбно сказал Дергунов, который знал, что начальник Галереи имел неосторожность поцапаться с Небиросом и теперь залечивает раны в лечебнице. — Уже выпустили или дали тягу?

Шарк-Шарк внимательно посмотрел на него, вспоминая. Вспомнил, что видел в Галерее, там ещё был второй с видеокамерой, которая ослепила его красным лучом. Враг, шпион, ату его!

Пошёл на Дергунова, как бульдозер, ещё секунда и стопчет в лепешку.

— Эй-эй, — закричал Дергунов, отскакивая. — Товарищ Шарк, в смысле, господин Шарк. Я директор Волшебного леса, при исполнении. Назначен недавно, вы можете не знать.

— Фамилия? — остановившись, мрачно осведомился Шарк-Шарк.

— Дергунов. Алексей…

— Дальше не надо, — оборвал его Шарк и погрозил корявым когтистым пальцем. — Не заслужил ещё, чтобы было дальше. Просто Алексей.

И вдруг улыбнулся.

Это было так неожиданно, страшновато и неожиданно. Дергунов понял, что пронесло.

— Никакого тягу я не давал, — сказал Шарк-Шарк. — Видишь ли, парень, я вдруг выздоровел, ни шва не осталось, а эти, тьфу на них, нянечки, не отпускают. Так что ты прав — дал тягу. А что? Ты против?

Вылитый Старожил. Первым словом скажет, а вторым себе же противоречит. Или тут у них, у местных, манера такая?

— Алексей Потапович, Алексей Потапович, — донеслось из кустов, и на дорогу выскочила запыхавшаяся Коробченко. — Звонил Олег Павлович…

Она осеклась, так как увидела Шарка.

— И что? — спросил Дергунов. — Звонил Олег Павлович, что дальше?

— Он же обещал, — прошептала Нинель Эвальдовна. Глаза её наполнились слезами.

— Мэм, — сказал Шарк-Шарк, переминаясь с ноги на ногу. — Простите великодушно, бес попутал. Это был не я, это в меня залетел маленький такой сволочной бесенок. Олег Павлович его вынул, теперь я совсем другой. Простите, я ведь тоже пострадал. Простили?

— Экий вы быстрый, — Коробченко всхлипнула. — Я так напереживалась. Хорошо, я вас простила.

— Тогда я пошёл, — сказал Шарк-Шарк, который боковым зрением углядел, что на крыльцо лечебницы вышла дежурная нянечка и зорко высматривает его, Шарка.

Согнувшись в три погибели, Шарк юркнул в кусты, только треск пошёл.

— Вот видите — люди меняются, — заметил Дергунов. — Я поначалу тоже его испугался. Так что там Олег Павлович?

— Нужно выбрать площадку для одного действия, — ответила Коробченко. — Чтобы был здоровенный дуб или другое здоровенное дерево покрепче. Короче, он через полчаса подъедет, — она посмотрела на часы и добавила: — Точнее, уже через пятнадцать минут…

Мортимер приехал не один, с ним были Небирос и Берц.

В кабинете у Дергунова они пробыли недолго, посмотрели на доморощенную карту, составленную как всегда тяп-ляп Старожилом, хмыкнули, переглянулись и вышли на улицу.

— Надо бы на вертолете облететь, поснимать, — предложил Небирос. — А лучше на Самаэле. С Лёшки какой спрос — он директором без году неделя. Верно, Лёшка? Тебе ведь карта нужна?

— Позарез, — ответил Дергунов. — Лес большой, без карты никуда. Желательно в электронном виде.

— Решено, — сказал Мортимер. — Ну что, пешочком?..

Нужное дерево, огромный развесистый дуб, нашлось неподалеку. Лучше бы, конечно, было выбрать яблоню, с которой символизируется Древо познания Добра и Зла, но никакая яблоня многотонного Самаэля не выдержала бы.

Единственное «но» — дуб этот рос в гуще других деревьев, нужно было расчищать площадку, однако для биороботов, вооруженных современной техникой, это был не вопрос.

Глава 23. Назар Борщ

— И вот что ещё, дружок, — сказал Мортимер Дергунову. — У меня тут есть товарищ, программист, ты его пристрой траву что ли полоть.

— Программиста? — удивился Лёшка.

— Ну да, он, видишь ли, бомбилой работал, все навыки потерял, — объяснил Мортимер. — Жить ему негде, где-нибудь в своем корпусе комнатенку найди. И не спорь, — добавил он строго, увидев, что Лёшка готов вскинуться. — Сказано комнату, значит, комнату, у тебя их полно. Мебель тут же будет, за нами не заржавеет. Надо быть сердобольным, Лёша.

— Его ж надо в штат оприходовать, — сказал Дергунов. — Разнорабочим можно?

— Конечно, — расплывшись, сказал Мортимер. — Вот видишь, нет ничего невозможного, если обоюдно согласяся. Корректируй, стало быть, штатное расписание и ко мне на подпись. Подпишу без вопросов.

— А с каким окладом? — полюбопытствовал Дергунов.

— Пять тысяч.

— Не маловато по нонешним-то временам? Пенсионеры получают больше.

— Пять тысяч евро маловато? — Мортимер поднял брови.

Дергунов поперхнулся и, откашлявшись, сказал невнятно:

— А мне можно в разнорабочие?

— Это временно, Алексей, — произнес Мортимер. — Ему Григорий наобещал ещё в Мюнхене, никуда не денешься.

Берц широко развел руками.

— Но ты его нагрузи по самую сурепицу, — строго добавил Мортимер. — Чтоб, значит, не волынил. На той неделе Григорий его, родимого, заберет. Точно, Гриша?

Берц закивал с таким усердием, что чуть голова не отвалилась.

Глядя на всё это, Небирос покатывался со смеху.

— Ничего, Алексей, — сказал Мортимер. — Помяни моё слово: скоро будем королями, олигархи от зависти удавятся…

Кроме рабочего входа, с неудобным подъемником, в Галерее имелся ещё один вход, замаскированный, которым пользовался начальствующий состав Объекта, в том числе Шарк-Шарк и его заместитель. С виду обычный забетонированный колодец с утопленной круглой крышкой, усыпанный сухой сосновой хвоей, на самом деле вместительный лифт на одного бегемота типа Шарка или на трех обычных людей. Лифт вызывался специальным брелоком, который Шарк, например, носил в связке ключей. Сигналишь брелоком, снизу выезжает лифт, заходишь, ну и так далее. Да, кстати, этот отсек, в котором трудился немногочисленный управляющий состав Галереи, от самой Галереи был изолирован, связь с нею осуществлялась через герметичный люк, открывающийся с помощью всё того же брелока. Это на случай непредвиденной ситуации, вдруг биороботы, в том числе рабочие, взбунтуются.

Итак, Шарк-Шарк заявился в свою Галерею, проследовал в свой кабинет и вызвал заместителя, имеющего вкусную фамилию Борщ. Заместитель этот был наполовину хохол, наполовину эскимос, тертый такой калач сорока с лишним лет. Никого не боялся, только Шарка, да и то не очень, потому что здоров был, как бык. Был он с большой круглой, заросшей черной щетиной головой, раскосыми черными глазами, черными же висящими ниже подбородка усами, весил два центнера, шутя гнул подковы.

— Докладывай, — велел Шарк-Шарк шипящим своим голосом.

Здесь, в Галерее к нему вернулось пошатнувшееся было чувство собственного величия.

Борщ взгромоздился на затрещавший под ним стул, который продержался пару секунд, потом развалился. Но Борщ, предвидя это, уже пересел на дубовый табурет.

— Этак на тебя, Борщина, никаких стульев не напасешься, — заметил Шарк-Шарк, сидящий в каменном кресле, устланном против геморроя одной лишь вьетнамской циновкой.

— А чо докладывать? — сказал Борщ, почесав вихрастую макушку. — Мертвяков, в смысле биомассу, приспособились перерабатывать на корм скоту. Перемешиваем, стало быть, с туалетной бумагой, добавляем селитры…

— Назар, — перебил его Шарк-Шарк. — Про туалетную бумагу я и без тебя знаю. Каков процент падежа?

— Поуменьшился, — ответил Борщ. — Насколько — нужно уточнить. Квасюка вызвать?

Квасюк был главным бухгалтером Галереи.

— Не надо, — сказал Шарк-Шарк. — Почему поуменьшился?

— А ты не знаешь? — произнес Борщ, пристально глядя на него.

— Просвети.

— Потому что завод остановился.

— Приплыли, — пробормотал Шарк-Шарк в полном недоумении. — Это что же — диверсия?

— Да нет, — ответил Борщ и зевнул. — В плановом порядке. Не нужны, стало быть, больше дармовые биороботы. Перенаселение. Будут Знаменск людьми заселять.

— Это ты так думаешь? — глянув исподлобья, уточнил Шарк-Шарк.

— Все говорят, — сказал Борщ. — А до пенсии ещё как медному котелку.

— Ладно, иди показывай, что изменилось за эти три дня, — велел Шарк-Шарк…

Через люк они попали в просторный зал со столами для пинг-понга, о которые ни разу не ударил легкий шарик, потом в солярий, пахнущий перегретым машинным маслом, затем в экспериментальную оранжерею, где на живых цветах испытывались удобрения, а уж потом в цеха переработки, до которых в свое время не добрались Черемушкин с Дергуновым. Именно сюда через черные проемы в стене попадали контейнеры с мертвяками.

Поначалу отработавшую биомассу в огромных чанах химическим путем превращали в жирное плодородное удобрение, на котором, кстати, был взращен Волшебный лес, теперь вот пошли вперед, изготавливали корм скоту. Совсем как на космических станциях, где ни пот, ни моча даром не пропадают, только круче.

У Шарк-Шарка порой мелькала мыслишка, что Галерея со своими производственными мощностями запросто может решить острую проблему кладбищ, которых стало не хватать. И не только в России, и не только в престарелой Европе. Но это так, мечты профессионала.

Увы, сейчас производство встало, огромные бродильные чаны с зеленоватым раствором были наполовину пусты, а вскоре их придется чистить скребками, омывать из шлангов и дезинфицировать хлорной известью.

Лишь в одном чане, у дальней стены, булькало и чавкало, готовился корм для поросят.

Хоть цех был и бродильный, воздух был чист, даже припахивал скошенной травой.

— Обидно до слез, — сказал Шарк-Шарк, переходя в музей с действующими экспонатами, где Черемушкин и Дергунов встретились с Иеремией в двух ипостасях.

Клетки были набиты до отказа, чтобы поместиться обращённые стояли навытяжку, никто не хотел попадать в бродильный цех. Здесь уже воняло. Экспонатам полагался суп и каша с мясом, какой только умник придумал. В туалет водили каждые два часа, но этого было мало.

Шарк-Шарк подошел к клетке с Иеремией, единому в двух лицах. Эта клетка была заполнена лишь на треть, Шарк благоволил к Иеремии-бугаю, в своё время, ещё в самом начале, они дружили. Бугай был не только физически крепок, но и умён, хорошо знал технику, участвовал в оснащении Галереи. Бродильные чаны приобретал именно он, а теперь ждет своей очереди попасть в один из них, теперь уже в тот, в котором готовят корм скоту. Кстати, насчет корма Шарк не больно-то верил, из полученного сырья запросто можно было изготовить вкусную вареную колбасу. Какой дурак будет скармливать поросятам вареную колбасу, которая нынче дороже мяса?

Глава 24. Вам бы в цирке работать

Иеремия-бугай сидел в углу клетки, привалившись к прутьям спиной. Младший спал, положив ему голову на колени. В клетке были ещё трое, дрыхли на желтых, пропитанных мочой опилках. Соседи молча завидовали им, бубнить или иным способом выражать недовольство не полагалось, можно было схлопотать в чан.

Одежда на Иеремиях была грязная, мятая, пованивала, в клетке они уже с месяц.

Разумеется, никакой это теперь был не музей, а обычная каталажка, никто сюда водить зрителей не собирался. У Шарка имелось предписание, изданное одним из замов Мортимера, в котором было черным по белому написано: «Посещение музейного зала Галереи допускается лишь по специальному пропуску, оформленному Вторым отделом Объекта». А теперь после проникновения на территорию Галереи посторонних лиц (Черемушкина, Дергунова, Пронина и ещё какого-то неустановленного хмыря) Галерея была напрочь закрыта. Так что экспонатам оставалось тихо-мирно, не вякая, ожидать своего часа, который у всех у них был недолог.

— Как малец? — спросил Шарк-Шарк, присаживаясь перед клеткой.

— При такой жратве недолго протянет, — вздохнув, ответил Иеремия. — А следом за ним и я, мы же связаны одной цепью.

— Вот что я придумал, — нагнувшись к его уху, зашептал Шарк-Шарк. — Я тебя вытащу в лечебницу, а там посмотрим. Ты мне нужен.

— Я бы не против, — с тоской отозвался Иеремия. — Только верится с трудом.

— Бывай, — поднявшись, сказал Шарк-Шарк.

Зашагал прочь вдоль клеток, подмечая, что где не так. Борщ подмигнул Иеремии и потопал вслед за монстром-начальником.

Иеремия посмотрел им вслед и покачал головой, не верил он в эту благотворительность.

Насчет Иеремии в голове у Шарка щелкнуло, как только он подошел к его клетке. Тихий четкий голос сказал: «Этот парень нам нужен. Переведем его в лечебницу, дальше легче. Действуй через Семендяева, я помогу». Так что Шарк-Шарк пообещал бывшему другу содействие не просто так, не из жалости. Был мотив.

Завершив обход, Шарк-Шарк позвонил Семендяеву, попросился на прием. Тот будто ждал этого звонка, немедленно согласился…

— Такое дело, — войдя в огромный кабинет генерала, с места в карьер начал Шарк-Шарк. — Позарез нужен хороший специалист, вот только их сейчас нету.

— Да вы садитесь, — предложил Семендяев, поглядывая на него с опаской. Этот гиппопотам со змеиной головой не внушал никакого доверия. — Нет, нет, не на стул…. И не в кресло…. Садитесь прямо на ковер, чего уж там.

— Очень любезно с вашей стороны, — прошипел Шарк-Шарк, сузив глаза. — Опасаетесь за мебель? Я лучше постою.

— Продолжайте, я вас слушаю, — смешавшись, сказал Семендяев, который этакой витиеватости от рептилии не ожидал. — Ах, да, вы про специалиста. Я так понимаю, вы имеете в виду специалиста по бродильному делу, конкретно Иеремию Брызгалова.

Говоря так, он дивился сам себе. Сроду не знал он этого Брызгалова, да и про бродильное дело слыхом не слыхивал. Откуда всё это? А раньше согласился на встречу, будто кто-то нашептывал.

— Иеремию Брызгалова, — гипнотизируя Семендяева тяжелым взглядом, как эхо отозвался Шарк.

— Не смотрите на меня, как удав на кролика, — сказал генерал, которого стал душить воротник. Освободил галстук и добавил: — Вам бы в цирке работать.

— Выгонят с работы, пойду в цирк, — произнес Шарк-Шарк. — А сейчас будьте добры — подпишите приказ.

Положил перед Семендяевым бумагу, предписывающую в связи с резким ухудшением геопатогенных показателей поместить техника Иеремию Брызгалова (в двух лицах) в отделение биорезонансной терапии (корпус Љ 3).

— Бред какой-то, — слабо сказал Семендяев, рука которого сама собой взяла шариковую ручку. — Он кто, этот Брызгалов? Что за показатели? Геопатогенными бывают зоны. Нет, не могу.

Пересилив себя, положил ручку на стол.

— Вы что — не знаете? — сердито зашипел Шарк-Шарк. — Вы кому перечите?

В этот момент в кабинет заглянул Мортимер. Лицо у Семендяева было свекольного цвета. Или показалось?

Вошел, вгляделся, да нет, всё нормально, лицо как лицо, несколько порозовевшее. Взгляд хоть и задумчив, но осмыслен, на столе проект какого-то приказа, напротив невозмутимый Шарк-Шарк. Обычный рабочий момент.

— Вы, любезный, почему удрали из клиники? — отвлекаясь от Семендяева, сказал Мортимер. — Нехорошо это.

— А чего меня держать? — расплывшись в улыбке, отозвался Шарк-Шарк. — Я здоров, хоть запрягай. А работы невпроворот. В смысле, уже не невпроворот. Олег Павлович, уважаемый, это правда, что завод закрыт?

— Пока в серии нет надобности, — ответил Мортимер. — Осталось единичное производство.

Поглядел на часы и стремительно вышел.

— Ну же, — сказал Шарк-Шарк, вновь начиная сверлить генерала пронзительным взглядом.

— Что такое в двух лицах? — сипло спросил Семендяев, вновь начиная багроветь.

— То есть, в детстве и в настоящем времени, — ответил Шарк-Шарк. — Что тут непонятного?

Семендяев понял, что ещё минута, и его хватит удар. Схватив ручку, подписал эту бредятину, и тут же отпустило.

— Вот и славненько, — сказал Шарк-Шарк, забирая приказ.

— Сами не могли, минуя руководство? — спросил Семендяев. — Зачем это психическое давление? Это же ваш работник.

— Кабы так, и вопросов бы не было, — ответил Шарк-Шарк. — Иеремия — обращённый, собственность завода, на балансе у завода, мне не подчинён ни с какого боку. Вскроется факт, а я ни при чем. Вынужден был подчиниться приказу вышестоящего должностного лица. Вот так, уважаемый Сергей Сергеич. Да вы не переживайте, дело сделали нужное, помогли хорошему человеку. Вам зачтётся, жирный вам плюс, Сергей Сергеич…

«Жирный плюс, — подумал генерал, оставшись один. Понимал, что его крепко надули, только вот в чем — не мог вычислить. — Спас обращённого, эко геройство. Что может быть за это? Кто узнает? Они мрут, как мухи, эти обращённые, без счёту. Говорят, Галерея переполнена, надо было у Шарка уточнить. Где подвох-то, где?».

Но на этом неприятности не кончились. Пообедав в столовой Управления, где, кстати, кормили недорого и очень вкусно, он в хорошем расположении прилег на диванчик в комнате отдыха, как в кабинет, громко топая штиблетами и истошно вопя «Сергей Сергеич, Сергей Сергеи-ич», вломился кто-то наглый и громогласный. Комната отдыха полагалась каждому заму Мортимера. У Семендяева вход в неё располагался далеко от входа, левее письменного стола, так что генерал, старый опытный служака, успел привести себя в порядок и выйти в кабинет как ни в чем не бывало.

Орал и топал Лёшка Дергунов, расхристанный, растрепанный, с ошалевшими глазами.

— Ты что, офонарел? — простецки сказал ему Семендяев, у которого отлегло. — Чего пугаешь-то?

— Беда, — затараторил Дергунов, размахивая загорелыми исцарапанными руками. — Все водоемы в этой гадости, что делать — не знаю.

— К Олегу Павловичу, — тут же нашелся Семендяев.

— Уехал.

— К Мусатову, он у нас по научной части. А я, братец, главный по режиму.

— Тоже уехал.

— К Тамаре заходил?

— Приемная закрыта. Мобильники у обоих не отвечают.

— Поехали, посмотрим, — обреченно сказал Семендяев.

Глава 25. Прямиком из Дютьково

Фазаролли на горбатой зеленой колымаге мигом довез их до ближайшего водоема.

Лёшка психовал недаром — водная гладь, имевшая ранее чистейший бирюзово-синий цвет, была сплошь покрыта черной зловонной пенящейся массой, из которой порой выскакивали темно-зеленые осклизлые предметы разной величины и, повисев над поверхностью, с брызгами плюхались вниз.

— Я боюсь — это из Дютьково, — сказал Дергунов, вытирая платком пот со лба, а потом этим же платком протирая очки.

— Дютьково — вотчина Мусатова, — авторитетно заявил Семендяев. — Ему и карты в руки. Ты, Алексей, не паникуй, ничего мы тут с тобой сделать не сможем. Но лучше доложить Олегу Павловичу. Откуда вся эта фигня прилетела?

— Оттуда, — показал рукой Дергунов. — Именно оттуда приползла черная туча и опорожнилась прямо в водоем. Причем, быстро и точно. Свидетели Старожил и демиурги. Совпадает с Дютьково.

— Немедленно пиши мне докладную, — твердо сказал Семендяев. — Я её подписываю и передаю Тамаре. Далее ждем Мортимера, каждый на своем месте. Никуда не убредай. Замысел понятен?..

Мортимер появился через час и тут же пригласил Семендяева. Мусатов с кислым видом уже сидел у него в кабинете.

— Нет, ну вы же заместитель директора, — начал Мусатов, едва Семендяев вошел. — Такой же, как и я. Водоем загрязнен, что нужно делать? Естественно, чистить его. Приглашаете Васю из дворового хозяйства…

— Я тебе приглашу Васю, — взбеленился Семендяев, до этого терпеливо слушающий бредни ученого. — Я тебе такого Васю приглашу. В докладной черным по белому написано: происхождение нечистот — предположительно экспериментальное болото в Дютьково. Ваше хозяйство, милейший. При чем здесь Вася?

— Да? — лениво отозвался Мусатов. — Это ещё доказать надо. Предполагать легче всего, а работать, между прочим, труднее.

Мортимер постучал по столу и сказал:

— К делу, господа, к делу. Едем на водоем…

За этот час чернота в водоемах ещё больше вспенилась, вылезала уже на берег. Вонь стояла ужасная.

— Да, прямиком из Дютьково, — сказал Мортимер. — Там тоже осталось предостаточно.

Мусатов открыл было рот, чтобы спросить — откуда сие известно, потом закрыл.

— У кого какие предложения? — Мортимер повернулся к Мусатову, давая понять, что это именно его вотчина. Не Семендяева, не Дергунова, который только что подлетел на своем велике, ни тем более Васи из дворового хозяйства.

— Раз смердит, значит — протоплазма, — изрек Мусатов. — Только напалмом.

— Огонь возьмет, — подтвердил Семендяев, подумав, что не такой уж болван этот Мусатов.

В смысле, учёный-то он, может, хороший, но в остальном болван. Хотя и не такой уж.

— Самаэль, — позвал Мортимер.

Тот не заставил себя ждать, гнездовье-то было рядом.

Он был до того грозен, что все кроме Мортимера отступили назад. Мусатов смотрел на него во все глаза, Семендяев морщился, ему хватало Шарка, а Дергунов как разинул рот, так и застыл.

Мортимер что-то сказал Самаэлю, тот повернулся к зрителям, мотнул головой, отвалите, мол, подальше. Зрители рванули прочь, спрятались за деревья, но продолжали смотреть. Любопытно же.

Издалека не видно было, откуда вырвалось пламя. Не изо рта, это точно, откуда-то из-под приподнятых крыльев. С шипеньем вонзилось в кипящую жижу, всё вокруг заволокло белесым паром, завоняло жженым, к этому присоединился разноголосый, похожий на свист писк. Он был так пронзителен, что заложило уши. Перелетев к следующему водоему, Самаэль повторил операцию. И так далее, пока все десять водоемов не покрылись тугим паром, сквозь который проблескивало сине-желтое пламя. Свист помаленьку утихал.

— Жуть, — сказал Дергунов Семендяеву.

— Да уж, — согласился тот и подумал, какой же все-таки пацан этот Лёшка. И стоило на такого обижаться?

Всё закончилось неожиданно быстро. Когда марево развеялось, стало видно, что бассейны придется крепко чистить, в воде плавали черные ошметки, то погружаясь в воду, то всплывая. Облицовочная плитка закоптилась и местами треснула, вид, конечно, был не товарный.

Самаэль плавно поднялся в воздух и стремглав улетел.

Замы и Дергунов подошли к Мортимеру, вблизи водоем казался ещё страшнее. Правда, воняло уже не тухлым, а горелым, этот запах будет держаться долго.

— К утру не узнаете, — пообещал Мортимер…

Ночью Самаэль спалил дотла болото в Дютьково. Вовремя, ох, вовремя Мусатов защитил диссертацию.

Между тем Мортимер обновил в бассейне воду, а биороботы, трудясь, как пчелки, заменили облицовочную плитку. К утру всё было как новенькое. Кстати, и запах исчез…

Насчет безоблачного будущего Мортимер надежды не питал, потому что знал, кому выгодны диверсии. Вот эта, скажем, была на руку старому корешу Асмодею, он и подбил на неё школьного товарища Черемушкина мертвяка Дениса Антипова. У Дениса, как известно, были свои счеты к Мортимеру. Он, этот Денис, в болоте был за главного, прочие сущности ему в подметки не годились. Но каков умелец, этот мертвяк Антипов, сумел сорганизовать нечистоты в единую массу и обрушить эту массу в чистейшие водоемы. Разумеется, с левитацией Асмодей ему активно помог…

Но вернемся во вчерашний день. Заполучив у Семендяева приказ, Шарк-Шарк вернулся в Галерею, забрал старшего и младшего Иеремию и, погрузив в закрытый фургон, отвез в лечебницу. Врач приемного покоя, куда он их привел, немедленно определил, что это не люди.

— Вы ведь начальник Галереи? — с опаской уточнил он, хотя прекрасно знал, кто перед ним.

— И что? — хмуро сказал Шарк-Шарк.

— Видите ли, уважаемый. Этим пациентам, которых вы привезли, наши лекарства и процедуры не подойдут, — ответил врач, который хоть и был молод, но работал в лечебнице с основания и знал контингент Знаменска. — Я и недуг-то им установить не могу.

— Вот что, голубчик, — сказал Шарк-Шарк, нагибаясь к нему, чтобы было лоб в лоб. — Никто вас лечить не просит, просто поместите в одну палату и прикрепите к столовой. Этим пациентам нужен отдых, а не лечение. Тем самым вы окажете и им, и мне, и генералу Семендяеву неоценимую помощь. Всё в соответствии с клятвой Гиппократа. Естественно, с соблюдением строжайшего режима секретности, то есть инкогнито. Понимаете меня?

Молодой врач, уворачиваясь, всё глубже залезал под стол, только нос торчал наружу. Нос да перепуганные зенки.

— Понимаю, понимаю, — тряся вихрами, забормотал он. — Сейчас оформим, только… позвольте вылезти.

Шарк-Шарк разогнулся. Сзади хихикнул Иеремия-старший. Ишь, весело ему, Шарк погрозил пальцем.

Врач утвердился на стуле и, изучив приказ, произнес:

— Запишем в отделение физиотерапии. Брызгалов Иеремия, скажем, Николаевич, а младший соответственно Брызгалов Николай Иеремиевич. Пойдет?

— Пойдет, — сказал Шарк-Шарк. — Умный мальчик.

Умный мальчик забегал пальцами по клавиатуре, заполняя учетную карточку.

«Хорошая лечебница, передовая, — подумал Шарк-Шарк. — Всё сразу в компьютер, не то что у нас в Галерее».

Глава 26. По дороге в Прагу

Ответственным работникам Знаменска, бывшим сотрудникам Хронопоиска, было неудобно каждый день гонять в Москву и обратно, пусть даже на лимузине Саврасова. Уже и Семендяев намекал Мортимеру про какую-нибудь квартирешку в Знаменске, и Мусатов, да и Лёшка Дергунов как-то обмолвился насчет комнатерки. Черемушкин пока молчал, но он был в вынужденном отпуске, опекал свою любимую Леру.

Выход напрашивался сам собой — пустующие корпуса лечебницы. А тем временем биороботы возьмутся за жилые дома на территории Волшебного леса.

К этому подстегивала быстрая активизация Планзейгера. Он уже внедрился в инфраструктуру Объекта, в энергосистему, информационные сети. Под его контролем были биороботы, технологические процессы, он умело распределял газ и электричество, оставляя государство с большим носом. К Порталу с приемником ультиматонов и Стеклянным морем Мортимер его не подпускал, это была его вотчина, а вот ко всему прочему, включая управление климатом, пожалуйста. Кстати, в Знаменске не требовалась поголовная «чипизация», Планзейгер четко знал, какой пульс у какого-нибудь гражданина Мендуева, какова температура и где он, Мендуев, в данный момент находится. Знал, кому сколько отпущено, у кого какой тайный грех и что противоправного любой гражданин, в том числе и Мендуев, замышляет. Разумеется, мысли он не читал, а лишь пользовался косвенными показателями (скажем, неосторожными фразами, вызывающими учащенное сердцебиение, обмолвками или недомолвками, их смысловой нагрузкой, предпочитаемыми книгами, газетными статьями, телепередачами и тэдэ, и тэпэ), анализируя которые четко находил правильный ответ.

Что касается управления климатом, то тут всё было не так просто: нужно было объединить немногие защитные куполы, созданные в свое время Мортимером и Архаимом, в одно целое, расширить их, накрыв не только Волшебный лес и Портал, а и весь Знаменск. Разумеется, без Мортимера и Архаима тут было не обойтись, но и без дармового газа тоже.

В конце концов, что мы имеем? Идеальный порядок, защищенность от внутренних и внешних врагов, изобилие, прирост земель, привлекательность для гостей и носителей импортных дензнаков. И многое другое полезное и выгодное…

Короче, на следующий день после диверсии с водоемами сотрудникам Хронопоиска были выданы ключи от пустующих палат лечебницы. Палат было завались, в итоге получилось, что иной сотрудник на этаже жил один.

В эту же льготную категорию попали секретарь Мусатова Серега Степанов, теперь уже помощник Мусатова по безопасности (секьюрити, телохранитель), и разнорабочий Федор из Мюнхена, который приспособился было гнездиться в подвале Дергуновской конторы.

Этот самый разнорабочий Федор всё больше и больше нравился Дергунову. И плевать, что, будучи подчиненным, получал в два раза больше, плевать, что был протеже Гришки Берца. Всякое бывает. Главное в воспитанности, деликатности, чувствовалось — настрадался он там, на чужбине. Дорожил работой, пахал, как зверь. Стоило намекнуть, вихрем мчался на рабочее место — всё время разное, разнорабочий же. Где, понимаете, пень выкорчевать, а где и гайку затянуть, и гайку не простую, а в затопленном канализационном колодце, в окружении прилипчивых фекалий, наощупь.

Проникшись в свою очередь к Лёшке, Федор рассказал ему про недавние события в Мюнхене, про Тарнеголета, про организованную банду ворон, про каменную гаргулью.

Федор, между прочим, жил теперь на верхнем этаже, и к нему первому…. Впрочем, об этом чуть позже…

В Прагу выехали в десять утра. Сразу после Знаменска розовый лимузин нырнул в подпространство и вынырнул из него на подъезде к Праге, едва не врезавшись в затормозивший у шлагбаума грузовик Татра мрачно-синего цвета.

— Ты неправ, дружище, — буднично сказал Мортимер, сидевший рядом с Саврасовым. Имелся в виду Саврасов, а не грузовик.

В принципе, это были первые слова, прозвучавшие в лимузине после отъезда, то есть за последние пять минут. Именно пять минут заняла дорога от Знаменска до Праги. Нет, пожалуй не так, не первые. Где-то на последней минуте Тамара сказала: «Вот те раз», — и относилось это к Мусатову, который неожиданно для себя, воспользовавшись сгустившейся темнотой, чмокнул Тамару в щечку. Чмокнув, он загородился руками от оплеухи, но оплеухи не последовало. Вместо этого прямо перед носом лимузина возникла могучая синяя Татра.

— Виноват, — сказал Саврасов. — Неисправность бортового компьютера.

— Если бы он был неисправен, нас бы занесло куда-нибудь под Йокосуку, — отозвался Мортимер.

— Это что за зверюга? — полюбопытствовал Саврасов.

— Город и порт в Японии, — ответил Мортимер. — Главная военно-морская база военного флота япошек. Говоришь, что-то с программой? Я покопаюсь.

— Сделайте милость, Олег Павлович, — сказал Саврасов. — В Йокосуке лично мне делать нечего.

— Олег Палыч, а Олег Палыч, — подала голос Тамара. — А Сергей Анатолич ко мне приставал.

— Наконец-то, — обрадовался Мортимер, обернувшись к Мусатову. — Зубы целы?

Мусатов начал говорить, но его заглушила нарядная электричка, которая, гоня перед собой тугой сжатый воздух, со свистом и мягким перестуком промчалась по путям.

— …такого, — закончил Мусатов.

— Отрицаете, значит, — сказал Мортимер. — И кто же из вас, голубков, врёт?

Шлагбаум открылся, но синяя махина впереди продолжала стоять. Сзади, не переставая бибикать, на страшной скорости подлетала ещё одна Татра — ядовито желтого цвета. Ещё бы секунда и всё, в лепешку.

Водитель желтой Татры, у которой вдруг отказали тормоза, попытался вывернуть влево, чтобы как-то объехать этот длинный розовый лимузин, но машина не слушалась руля. Лимузин внезапно исчез и желтая Татра с разгону врезалась в синюю…

— Уж эти мне происки, — сказал Мортимер, возясь с бортовым компьютером, который извлек из передней панели и теперь держал на мосластых коленях.

Они находились теперь на лужайке, покрытой пожухлой травой и окруженной кряжистыми дубками с уже опавшими листьями. Метрах в двадцати пяти от дороги и метрах в ста от переезда, над которым поднимались черные клубы дыма — там, совсем неподалеку, мощно горели столкнувшиеся Татры.

— Людей ему не жалко, — продолжал Мортимер. — Ему главное — мне досадить. Так что поглядывайте в небо, чтобы сверху кирпич не свалился, да под ноги — на случай внезапного колодца.

— Кому — ему? — уточнил Мусатов.

— Я предупредил, так что пеняйте на себя, — сказал Мортимер. — На конференции держитесь ко мне поближе, кучно. Зал в отеле небольшой, мест где-то на пятьдесят, все сидят на простых стульях. Для чрезвычайной конференции, сами понимаете, несолидно. Будут избранные, которые эту конференцию и учредили. Избранных никто не видел, так что сразу и не поймете — кто есть кто. Знакомых, Сергей Анатольевич, не ищите, известных ученых там не будет.

— Зачем тогда я? — угрюмо спросил Мусатов, которому не импонировала светлая перспектива получить по кумполу кирпичом.

— Факс читали? — сказал Мортимер. — Читали, так что не задавайте лишних вопросов. Мы сюда приехали, чтобы доказать, что Знаменску инвестиции нужнее, чем той же Америке и той же Германии.

— А кто такие избранные? — спросила Тамара, понимая, что пошататься по магазинам Праги, увы, не придется.

— Хозяева, — ответил Мортимер, набирая на клавиатуре тест. — Чудики, каких мало, но дядьки весьма нестандартные. На тех же Гавайях они собрались только лишь потому, что так выпало на игральных картах. Элементарно не сошлись во мнении — и это вершители судеб мира. А то, что владелец участка, где они собрались, племянник одного из них в двадцатом колене — дело десятое. Он, кстати, за это от президента Штатов получил золотой бонус. Так полагается.

Глава 27. Конференция

Для конференции был выбран четырехэтажный отель Беранек, что в полукилометре от Вацлавской площади, то есть в самом центре Праги. Ну, почти что в самом центре. Номера участникам были забронированы, но представители Знаменска этим преимуществом пренебрегли, Мортимер рассчитывал уложиться в три-четыре часа, а потом домой.

Тамару эта перспектива на халяву побывать в Праге и не показать себя жутко расстроила. Да тьфу на неё, на эту конференцию.

Поэтому в наполовину заполненном конференц-зале, куда они прибыли за десять минут до начала, на мягком стуле с низкой спинкой она сидела со скучающим видом, лишь изредка поглядывая на Мусатова. Делала она это специально, чтобы позлить, тогда не так скучно. Посмотрит, вздернет подбородок и отвернется, а он начинает смущаться и теребить себя за длинный нос.

Мортимер, который сидел между ними, делал вид, что ничего не замечает. Он уже вычислил четырех избранных, которые, как водится, до неузнаваемости изменили свою внешность, а вот пятого определить никак не мог.

Но вот ровно в десять (в Москве было уже двенадцать) в зал вошел пятый. Мортимер вздернул брови, до того тот был похож на молодого Асмодея. Молодой Асмодей, отпрыск Адама и Лилит, по облику был весьма близок к человеку. Сейчас он вылитый демон и ничего тут не попишешь, хотя внешность может принять всякую. Всякую, но ненадолго.

— Господа, — сказал пятый. — Мы здесь собрались по вине этого господина, его и пытайте.

И указал длинным пальцем на Мортимера.

Все посмотрели на Мортимера. Некто в третьем ряду, лет пятидесяти, обладатель прекрасной черной шевелюры с проседью, в дорогом сером костюме, кривя тонкие губы, надменно осведомился:

— Кто это?

— Директор Института инновационных исследований, — не поднимаясь с места, ответил Мортимер, который прекрасно знал, что тонкогубый является директором-распорядителем МВФ. — В связи с этим можно задать вопрос?

— Валяйте, — сказал тонкогубый.

— Каким образом я, будучи директором института в Знаменске, могу вызвать кризис платежной системы ведущих стран мира?

По залу прошли смешки. Пятый открыл было рот, чтобы что-то сказать, но тонкогубый опередил его.

— Знаменск — это где? — спросил он вполне дружелюбно.

— Есть такой город Тамбов, — ответил Мортимер. — В 25 километрах южнее Тамбова расположен поселок Знаменка, неподалеку от Знаменки есть земельный участок, который обнесен ржавой колючкой, а вот уже на этом участке имеет место быть мой институт.

По залу пошли перешептывания — никто не знал, где находится Тамбов.

— Так у вас там Зона? — уточнил директор-распорядитель. — Закрытый Объект?

— Господа, господа, — встревожился пятый, у которого прямо из рук ускользала инициатива. — Мы собрались не за этим.

— Как раз за этим, — перебил его директор-распорядитель. — Именно вы указали пальцем на господина Мортимера, а теперь не даете ему оправдаться.

Вот как! Он, оказывается, знал Мортимера. И явно был на его стороне. С чего бы вдруг? А ведь от него очень многое зависело. Грех было этим не воспользоваться.

— Вот именно, бывший Объект, — сказал Мортимер, вставая. — Но не просто Объект, а панацея от всех бед. Разрешите?

— Не разрешаю, — отрезал пятый.

— Пусть говорит, — сказали из зала. — Раз негр — значит, можно рот затыкать? Вот пусть и говорит.

— Да, да, именно, — дружно поддержала его «камчатка», на которой собрались молодые ученые, приглашенные для публики. Конференция-то, якобы, была научная.

Мортимер вышел вперед, встал спиной к сидящим в «президиуме» избранным и щелкнул пальцами. В воздухе прямо перед ним появилось объемное изображение Объекта, старого ещё, когда ему была неделя от роду. Снято было с десятиметровой высоты, так что видна была безрадостная перспектива: могучие стальные грязно-серые ворота, примыкающая к ним колючка, уходящая вдаль кривая выщербленная дорога, которую окаймляли разномастные неухоженные деревья, выглядывающие из-за деревьев трехэтажки и пятиэтажки с маленькими мутноватыми окнами. Четкость съемки была поразительная — видно было, как под порывом ветра волнами выгибаются листья и несется по серому асфальту мелкий мусор.

— «3D»? — уточнил кто-то с «камчатки», откуда всё было прекрасно видно.

Ветер вдруг вырвался из замкнутого съемочного объема и пронесся по маленькому конференц-залу, неся с собой запах летней свежести и шум листьев.

— Да нет, пожалуй, не «3D» — сам же себе ответил спросивший. — А что-то новенькое. Я прав?

— Правы, — согласился Мортимер. — Так было месяца три-четыре назад. А вот то, что теперь.

Вновь щелкнул пальцами. Ракурс был тот же, но картина разительно изменилась, мы знаем в какую сторону. Камера, или что-то, заменяющее её, взмыла вверх ещё метров на двадцать и поплыла вперед, разворачивая во всей красе город-сад с белыми, окутанными зеленью, многоэтажными домами, украшенными сверху башенками, шпилями и каменной балюстрадой. Тонко, ненавязчиво запахло цветами, а через секунду внизу появились длинные разноцветные клумбы.

Вновь вверх, чтобы не врезаться в очередную высотку и чтобы видно было раскрывающуюся внизу панораму. А внизу была часть какого-нибудь старого ухоженного европейского города с устланными брусчаткой узкими улочками, каналами с перекинутыми через них горбатыми мостами, столиками, стульчиками, кадками с пышными зелеными кустами, которые на ночь можно убрать в помещение, а можно и оставить.

Людей не так много, но они есть, одеты нарядно, ведут себя оживленно, но не суетливо.

Крутой вираж вправо, дома внизу уже поменьше, уже встречаются особняки с крохотным садиком, но их в городском массиве пока мало, а вот дальше, ближе к окраине, начинают появляться большие особняки с цветущим садом, гаражом, банькой, бассейном.

Висящее перед Мортимером объемное изображение вдруг увеличилось и заняло весь зал, заставив присутствующих ахнуть, ведь они теперь висели в воздухе. Конечно же, это была оптическая иллюзия, каждый из них чувствовал под собою стул, но всё равно было не по себе.

Они неслись вдоль узкой, сверкающей под солнцем ленты шоссе, пересекающей изумрудное поле, прямиком на веселый кудрявый лес, который становился всё больше и больше и вскоре уже занимал весь горизонт. Внизу появился здоровенный голубой водоем, непонятно почему потянуло морской свежестью.

И вдруг, как напасть, хлопанье тысячи крыльев, многочисленное воронье карканье, слившееся в монотонный гул, справа сбоку в объектив заглядывает огромная морщинистая харя с маленькими глазками и ощерившейся зубастой пастью…

— Ахтунг, — четко и внятно сказал Мортимер, после чего конференц-зал рухнул в этот самый виртуальный водоем. Визг, свист, восторженный рев, улюлюканье.

Зал стремительно вонзился в воду (удар был ощутим), ушел метра на два в глубину, уравновесился, потом пошёл на всплытие. Кто-то закашлялся, начал отплевываться. Невидимая сила потащила их к берегу, выбросила на зеленую траву.

Мортимер щелкнул пальцами и всё исчезло. Они вновь сидели на своих стульях, приходя в себя после этого полета. В происшедшее можно было не верить, но все они, даже Мортимер, промокли до нитки, а легкие были полны соленого морского воздуха.

— Предупреждать надо, милейший, — сказал директор-распорядитель. — Тут все без памперсов.

Глава 28. Как вы это делаете?

— Прошу прощения — накладочка, — произнес Мортимер, разводя руками.

Одновременно он передал сообщение Небиросу о появлении в Знаменске мюнхенской банды во главе с гаргульей. Небирос сказал «Угу» и помчался к водоему. Мы же вернемся в конференц-зал.

— Знакомая рожа, — раздумчиво промолвил пожилой господин, который сидел в первом ряду и разглядел гаргулью в деталях. — Где-то я её видел.

— Похожа на гаргулью, что у «Тантриса», — сказал молодой учёный с «камчатки» — уроженец Мюнхена. — Но та каменная, а эта, извините, глазками зыркала.

— Безобразие, — возмущенно произнес кто-то из избранных, не поймешь кто, потому что на них не обращали внимания. — Какой-то циркач пудрит всем мозги, а все ему безоговорочно верят. Это шаманство, господа, гипноз, коллективное внушение. Мы сами себя загнали в абстрактный мир этого проходимца, который никакой не учёный, и вовсе не директор института, а заурядный проходимец.

Говорил тот, что сидел в середине, лысый, носатый, с маленькой головкой, чем-то в профиль напоминающий кукиш. Ну какая такому вера?

Мусатов смотрел на него и не верил своим глазам. Он вместе с Мортимером и Тамарой располагался в четвертом ряду и очень хорошо рассмотрел этих пятерых в президиуме. Все они были весьма представительными джентльменами, и среди них не было кукиша. Может, и правда, что Мортимер гипнотизирует? Для него это раз плюнуть.

— И правда, — сказал директор-распорядитель, обращаясь к Мортимеру. — Как вы это делаете?

— Та самая инновация, в которую не верит наш уважаемый метр, — ответил Мортимер. — Открою маленький секрет. Эти пятеро джентльменов в президиуме — то самое тайное правительство, о котором много говорят, но которого никто в глаза не видел. Смотрите, вот они. Запоминать не стоит, завтра они будут выглядеть совсем не так, но это они, родимые. Отцы наши.

Отцы молча смотрели на него, и он продолжил:

— Я недаром говорил про панацею. То, что я вам продемонстрировал — игрушки, баловство, даже не наука. Скоро даже ребенок сможет познавать мир не по телеящику и не по интернету, а вот так же запросто летая в безопасной хронокапсуле. Слово хронокапсула несет в себе подтекст, что это может быть путешествие в прошлое. С таким обучением, сами понимаете, фальсификация истории невозможна.

Тамара нагнулась к Мусатову и шепнула ему: «Вот не знала». «Я тоже», — ответил тот.

— Город, который я вам показывал в реальном времени, и есть тот самый Знаменск, — сказал между тем Мортимер. — Везде осень, а у нас лето. Вот вам инновация, которая бы всем пригодилась. Лес, который мы увидели напоследок, вечнозеленый, там зимы не бывает. Это волшебный лес, растет в нем что угодно, население питается его плодами. Хорошая новость — плодов много. Так же как много мяса. Но это не главное, хотя на территории лесопарка планируется возвести жилой комплекс размером с Токио. Главное — это, конечно же, научно-исследовательские корпуса, куда мы собираемся пригласить тысяч десять ученых. А также корпуса производственные, куда потребуется в два раза больше рабочих и инженеров, то есть двадцать тысяч. Учтите, что грязную, нетехнологичную, ручную работу у нас выполняют биороботы.

— Оклады? — полюбопытствовал один из молодых ученых.

— В два-три раза больше вашего, — ответил Мортимер. — Ваш — пять тысяч, вот и считайте.

Зал загудел, как потревоженный муравейник, но тут вскочил пятый избранный и, тыча пальцем в сторону Мортимера, возопил:

— Это он обокрал вас всех, это из-за него вы сейчас без работы или на грани увольнения. Обокрал, и на ваши же деньги нанимает вас, как быдло, а вы ему верите. Тысячу человек обокрал, а наймет одного, хороша арифметика.

— Что, выбивают почву из-под ног? — весело спросил Мортимер. — Сказал бы я этим ребятам, какие перспективы их ожидают, да это пока данные конфиденциальные, не для чужих ушей. Впрочем, приоткрою тайну: одно из направлений касается телепортации, а именно осуществления межпланетных контактов без космических кораблей. Другое — выращивание человеческих органов из клеток донора. Процесс занимает от силы полчаса, что спасет немало приговоренных к смерти…. А вообще-то, господа, деньги мы не куем, поэтому приглашаем инвесторов. Уверяю вас, окупится тысячекратно…

Потом уже, когда они возвращались в Знаменск, Тамара призналась, что не поняла своей роли на этой конференции, равно как и роли не проронившего ни слова Мусатова, на что Мортимер ответил, что они нужны ему, как свидетели. Конференцию он зафиксировал на видео носитель и собирается выложить материал в Интернете. В 3D формате. Кроме того, уже есть договоренность о показе материала по NASA TV интернет-телеканалу, который, как известно, является научным.

Что он имел в виду, сказав про свидетелей, осталось неясным…

Получив указание от Мортимера, Небирос помчался к водоему. Расстояние в километр от административного корпуса до водоема на спортивном велосипеде он преодолел за минуту, но ворон там не было. Они переместились куда-то в середину леса, куда на велике не попасть, и там притихли, молча пожирая спелые плоды. Гаргулья, которая не нуждалась в корме, разлеглась на крепких ветвях кряжистого разлапистого кедра и застыла, выпятив зенки в голубое небо, но даже кедр не выдержал её веса. Затрещали ветки, отдираясь от могучего ствола, гаргулья закудахтала по-куриному, забила крылами, однако земля была слишком близка, а масса слишком велика, и она, квохча и молотя по воздуху крыльями, воткнулась носом в мягкую мшистую землю.

— Ага, — сказал Архаим, которого Небирос подключил к поиску.

На его мониторе место падения чудовища отобразилось не простым кружочком, а концентрическими кругами, как будто с высоты пятьсот метров свалился одноместный самолет.

— В трехстах метрах от дерева Адама, — сказал Архаим Небиросу по мобильнику. — Координаты передать?

Держать связь по мобильнику было много легче, чем воспользоваться телепатией. Для Небироса телепатия была раз плюнуть, а вот Архаим пока работал только на прием, не привык ещё.

— А самому её достать слабо? — спросил Небирос.

— Не слабо, только у меня, сам знаешь, техника мощная, можно не досчитаться лужайки и десятка деревьев, — посопев, ответил Архаим своим буратиньим голоском. — Либо жди, пока отюстирую корректирующий луч.

— Это долго?

— Не столько долго, сколько не нужно. Сперва юстируй, потом снова загрубляй. Задействуй Самаэля.

— Вредный ты, — сказал Небирос.

— Сам вредный, — немедленно парировал Архаим. — Ладно бы одна гаргулья, а что делать с бандой? Прикажешь каждую ворону выковыривать? Вам, начальничкам, главное поставить задачу, перевалить ответственность на хрупкие плечи подчиненных…

— Прости, друг, — миролюбиво сказал Небирос. — Ты же у нас самый лучший, ты у нас единственный, как же мы без тебя? Давай координаты, больше беспокоить не буду.

Архаим передал координаты и, ворча, отключился.

«И то правда, — подумал Небирос, чувствуя угрызения совести. — Навалились на мальца, будто он железный, а он ведь на ладошке уместится»…

Бросив вкусную жратву, вороны кинулись спасать любимого руководителя, но особой помощи не понадобилось, гаргулья откопалась сама.

— Братаны, — отряхнувшись, сказала она на особом птичьем говоре, который нам не понять и не воспроизвести — язык вывернешь. — Чую, нас засекли. Пора рвать когти, ежели жизнь дорога. Все сыты?

— Не все, — дружно ответили вороны. — Надобно ещё.

— Вам бы только жрать, — пожурила их гаргулья. — Быстренько оправились и полетели.

Вороны быстро и охотно оправились, это тоже было их любимое занятие.

— Наследили-то, наследили, — сказала гаргулья и взмыла в воздух.

Банда двинула за ней, по ходу выстраиваясь в походный косяк.

После них остался сильно обгаженный и обглоданный участок леса, куда вскоре примчался запыхавшийся Небирос, который пока не стал беспокоить Самаэля. Не застав никого, он связался с Мортимером, который в сопровождении Тамары и Мусатова уже возвращался в Знаменск.

— Отбыли, — сказал Небирос.

— Куда? — спросил Мортимер.

— В южном направлении, — ответил Небирос.

— Отслеживай, — сказал Мортимер. — Сильно нагадили?

— Ого-го.

— Жаль, ты в птичьем дерьме не спец, — произнес Мортимер. — Оно бы тебе поведало, куда и зачем направляется птица. Но обязательно должно быть свежее.

— Не обижайтесь, Олег Павлович, но вы фантаст, — сказал Небирос. — Разговаривать с дерьмом — это, знаете ли, додуматься надо.

— Я же говорю — не спец, — ответил Мортимер и подумал, что тут-то бы и пригодился Планзейгер. Жаль, не успевает.

Не успевает водрузить над Знаменском защитный купол, занят другим, не менее, а то и более важным. И этим воспользовался Асмодей. Ясно же, что все эти выкрутасы с гаргульей и её вороньей бандой — демонстрация силы. До этого нападение на отель Азимут в Мюнхене, бессмысленное, бестолковое, жестокое. Странно было бы ждать от гаргульи добра и человеколюбия. Азимут — это, скорее, репетиция, прикидка возможностей. А теперь демонстрация.

Глава 29. Налёт

Покинув Знаменск, банда сперва как бы направилась на юг, потом вернулась в Цнинский лес, где пересидела до позднего вечера. Чтобы в полете предводитель-гаргулья не сильно выделалась, птицы окружали её плотным шаром.

Ближе к полуночи банда устремилась обратно в Знаменск. Летели молча и стремительно, не галдя. Ещё днем неподалеку от леса гаргулья заприметила ряд высотных домов, которые казались необитаемыми. Сейчас в некоторых окнах горел свет, то есть тут, дери их за ногу, кто-то жил.

Но вот темное окно, к тому же открытое настежь, туда и залетела гаргулья…

Что-то тяжелое грохнулось рядом с кроватью, и Федор проснулся. Спросил негромко «Кто тут?» В темноте ничего не было видно. Ни шороха, ни звука, наверное показалось. Включил стоящую на тумбочке настольную лампу и остолбенел. В метре от него, склонив голову набок и скрестив на груди мощные руки, стояла крупная гаргулья, та самая, из Мюнхена, только не каменная, а живая. Дышать ей, похоже, не полагалось, а вот глазами хлопала. У неё были здоровенные такие буркалы, навыкате, кроваво-красные с узким кошачьим зрачком. Красавица, одним словом.

— Привет, — сказал Федор, понимая, что одно неосторожное движение — и эта красотка прихлопнет его, как муху. — Я тебя знаю.

Гаргулья приоткрыла пасть, показав кривые желтые зубы.

— Помнишь меня? — уже по-немецки спросил Федор. — Мюнхен, Тантрис. Тебя оживил Гриша Берц.

Он лежал в неудобной позе, приподнявшись, с рукой на кнопке настольной лампы, боясь пошевелиться. Долго так не протянуть.

Немецкий у Федора был неважный, но гаргулья, похоже, поняла. Немецкий ей был роднее, чем русский.

Переступила с ноги на ногу, тяжело, с хрипом, как астматик, вздохнула, что-то проскрипела в ответ. Дышать ей, значит, тоже было положено.

— Я сяду? — спросил Федор и сел, опустив ноги точно на тапки. У него всё было рассчитано. Иной, ложась, запулит свои тапки куда-нибудь под кровать, а Федор был не такой.

Гаргулья протопала к окну, клекотнула призывно, и тут же в окно, хлопая крыльями, принялись залетать черные вороны.

— Вот черт, — пробормотал Федор, торопливо натягивая тренировочные штаны и рубашку. — Ты не против, я сгоняю в сортир?

И стремглав выметнулся в коридор.

Лёшка Дергунов размещался этажом ниже. Разумеется, он уже спал, дверь открыл не сразу, а, открыв, не совсем любезно спросил: «Чего тебе? Дня, что ли, мало?»

Федор запихнул его, тщедушного, в комнату, после чего сказал:

— Понимаешь, друг, у меня в номере гаргулья и туча ворон. А я сбежал и дверь не закрыл. Что теперь будет! Надо бы дверь-то чем-нибудь припереть, чтобы в коридор не повылазили. Поможешь?

— Сдурел, что ли? — зевая, осведомился Лёшка и принялся кулаками протирать заспанные глаза, потом, скумекав, что тут что-то не так, бдительно принюхался. — Коньяк, водка, партейное?

— Что, что? — не понял Федор, усаживаясь на стул и поглядывая по сторонам. Нужно же было где-то размещаться, не лежать же с Лёшкой в одной кровати.

— Портвейн, — объяснил Лёшка. — По-народному «партейное», потому что его за доступность любили члены партии.

— Не-не, — возразил Федор. — Не курим и не пьем… Слышь, Алексей, переночевать не пустишь?

Дергунов внимательно посмотрел на него, встрепанного, и взял со стола мобильник. Как у всякого руководителя подразделения, у него имелся секретный номер автодиспетчера, который был напрямую связан с руководством Института. По одному ему известному критерию автодиспетчер определял важность звонка и либо соединял звонившего с руководством, либо не соединял.

Через двадцать минут в номер Дергунова постучали. Это были Небирос и Берц. Разумеется, они были не одни, за дверью их ожидала аварийная бригада, составленная из биороботов.

— Сочувствую, — сказал Небирос Федору, наблюдая, как тот сооружает себе ложе на полу. Лёшка расщедрился и поделился с ним тощим матрацем, который защищал его ребра от жестких пружин. — Хорошо, что шмотки держал в шкафу, туда они не добрались.

— А куда добрались? — мрачно спросил Федор.

— До всего остального, — ответил Небирос. — Короче, шмотки в номере слева от этого, вот тебе ключ, там найдешь всё необходимое вплоть до пижамы. Спасибо, Лёша, что позвонил.

— Где гаргулья? — спросил Федор, забирая ключ.

— Ушла, — сказал Небирос. — Нюх у неё собачий. Ушла вместе с бандой…

Соседний номер ничем не отличался от Лёшкиного. На столе лежал конверт с карандашной надписью «Компенсация», в конверте двадцать банкнот по пять тысяч рублей. Рядом записка от Берца: «Зайди завтра в 11.00». В шкафу новенькая коричневая кожаная куртка не из дешевых, черный костюм, пара светлых рубашек, немецкие полуботинки. В соседнем отделении несколько постельных комплектов, полотенца, плед, пижама. На отдельной полке тюбик зубной пасты, кусок рижского мыла, зубная щетка, флакон шампуня.

— Везет тебе, Федюня, на купоны, — кисло сказал Дергунов.

— В смысле? — спросил довольный Федор, которого после встречи с Берцем удача так и преследовала.

— Стричь умеешь.

— Это верно, — согласился Федор. — В самую точку…

Об облаве гаргулью предупредил Асмодей, он же сопроводил банду от лечебницы-общежития до Галереи. Шарк-Шарк принял её без особой радости, но и без ворчания, знал, что хозяин ничего просто так не делает. Распределил в изолированном отсеке, попросил гаргулью соблюдать чистоту, та вроде поняла. К утру оказалось, что не поняла…

Мортимер рассуждал недолго. Негоже было гонять уникального Небироса по следам гаргульи или заставлять Архаима стрелять из пушки по вороньей банде. Нехозяйственно это было, недомовито. А вот привлечь к этому делу одуревших от монотонного быта бойцов Касима Сесёлкина было самое то.

Свалившемуся на него поручению Фельдмаршала Сесёлкин обрадовался. Надоело как проклятым гонять по пыльной пустыне, нарезая круги вокруг могильника, и ночевать где придется, тем более, что и могильник уже пуст.

Фельдмаршал был так любезен, что в одно мгновение, освободив от древнего заклятья, перебросил отряд Сесёлкина из Барсакельмеса в Знаменск.

О, здесь было великолепно. Отныне жить предстояло не в осточертевших песках, а в тенистом лесу. Для людей имелась прекрасно оборудованная казарма с одноместными номерами, чистыми простынями, туалетной бумагой, которая несравненно лучше пропыленного лопуха. Для бронетехники — гараж. Замечательная столовая, тут же, рядышком, пивнушка, где к пиву дают коричневый дымящийся духмяный шашлык. Везде бесплатно, что в столовой, что в пивной, райская жизнь.

Работа заключалась в том, что нужно было по первому же сигналу всё бросить и сломя голову мчаться за противником, на которого укажет человек Фельдмаршала. Связь, как водится, по рации.

Испив холодного пенистого пивка, Сесёлкин решил обследовать окрестности. Он как всегда был при любимом кинжале, в кобуре на попе имел трофейный пистолет Глок 17, отобранный у поверженного моджахеда, а на поясе в кожаном чехле портативную рацию Моторола.

Глава 30. Дивноокая

Еле заметная тропинка вывела его на тропу хорошо протоптанную, свободную от травы. С дерева свешивалась спелая налитая желтая груша, Касим сорвал её, надкусил. До чего же сочная, сладкая, слаще дыни. Липкий сок предательски потек по руке в рукав, он побыстрее доел грушу, выбросил огрызок в высокую траву, где пискнула и зашуршала, удирая, какая-то мелкая живность.

Навстречу из-за густых кустов вышла вдруг обворожительная дама с роскошными формами. Это было приятно, Сесёлкин любил пышных дам.

Увидев незнакомца в пропыленном камуфляже, дама тоненько вскрикнула «Ой» и вознамерилась удрать, но Сесёлкин, улыбнувшись, сказал:

— Зачем бояться, о дивнозадая? Я командир мобильного отряда, призван фельдмаршалом Мортимером охранять это чудесное местечко. В том числе и тебя, о дивноокая.

Глаза у Коробченко действительно были большие и красивые, а вот дивный зад её несколько покоробил.

— Фамилия? — строго осведомилась она, сдвинув брови.

— Сесёлкин, мадам, — отчеканил он, щелкнув стоптанными берцами. Конечно, настоящего щелканья не получилось, так — шмяк какой-то, но главное — старание, внимание.

— Документы, — несколько оттаяв, сказала Коробченко.

Сесёлкин заулыбался. Она не выдержала и прыснула.

— Совсем другое дело, — произнес он, подходя. — Давай, что ли, знакомиться…

Дергунов был очень удивлен, когда в его кабинет вошла Коробченко в сопровождении Касима Сесёлкина.

Кабинет у Дергунова был так себе, пусть большой, хоть на велосипеде катайся, но вот мебель… Мебель, то есть двухтумбовый стол, стулья, канцелярский шкаф, всё коричнево-желтого цвета, была пятидесятых годов прошлого столетия, обшарпанная, в чернильных пятнах, местами обгрызенная. Дергунов уже намекал-намекал Семендяеву, намекал-намекал, что в любую минуту в его кабинет могут ввалиться зарубежные гости, всё-таки не закрытый уже Объект, а современный город, куда Мортимер усиленно зазывает инвесторов, на что Семендяев отвечал, что хоть он и зам. директора по режиму и хозяйственной части, но режим и хозяйственная часть несовместимы. Хозяйственник по сути хапуга, а режимщик — ловитель хапуги. То есть, не совсем ловитель, потому как ловить воров дело полиции, но всё равно антипод. К тому же у него, у зам. директора, и средств-то нет на реконструкцию и обновление. Обращайтесь, дорогой товарищ, к Олегу Павловичу. А Олег Павлович только отмахивался от Дергунова, как от мухи, и переправлял к Семендяеву.

Так что Лёшке перед нежданным гостем было малость стыдно, неловко. Тем не менее, он себя превозмог и радостно возопил:

— Кого я вижу! Какие люди!

Выскочив из-за стола, кинулся к Сесёлкину, начал обеими руками пожимать ему руку, тот ответил, да так, что Лёшка скривился от боли.

— Всё, всё, хватит, — сказал он и нарочно переключился на Коробченко. — Нинель Эвальдовна, где вы нашли это ископаемое? Он же обитает в Казахстане…. Ой-ой, не жми так. Слышишь, Касим?

Сесёлкин улыбнулся и разжал железную ладонь.

— Да тут, неподалеку, — ответила Коробченко. — Говорит, Олег Павлович его вместе с отрядом чудесным образом переправил сюда. Охранять нас будут.

— С отрядом? — сказал Дергунов, потирая ноющие пальцы. — А где же отряд-то?

Сесёлкин, который до сих пор не проронил ни слова, посмотрел на Коробченко.

— Вот здесь я его встретила, — сказала Коробченко, подходя к новенькому трехмерному плану Волшебного леса и указывая пальцем.

— А сейчас мы где? — наконец-то разродился Сесёлкин.

— Вот тут, — показала Коробченко.

— Значит, мой отряд вот здесь, — сказал Сесёлкин, вставая рядом с Коробченко и тесня её к стенке.

Палец у него был черный, грязный, а карта, подарок Мортимера, новенькая, чистенькая и такая беззащитная.

— Не надо пальцем по карте, — попросил Дергунов, содрогаясь в душе от этого варварства. — Я вижу, где вы…. Позвольте, но здесь же сплошной лес.

— Тем не менее, мы тут, — Сесёлкин воткнул палец в лесной массив и пару раз крутанул по часовой стрелке, но, к счастью, карту не проткнул. — Здесь у нас, понимаете, казарма, конюшня, столовая и пивбар с бесплатным пивом.

— Караул, — пробормотал Дергунов. — Для всех пиво бесплатное? Для всех, для всех?

— Точно, — Сесёлкин наконец-то отошел от карты и сел на стул, растопырив колени.

— Вечером зайду, — пообещал Дергунов. — Значит, охранять нас будешь?

Сел за стол и жестом показал Коробченко, чтобы шла работать.

Та направилась к выходу, Сесёлкин плотоядно смотрел на неё.

— От кого охранять? — уточнил Дергунов.

— От зайцев, — ответил Сесёлкин.

Едва он это произнес, заработала рация. Через минуту Сесёлкина в кабинете не было, и это было хорошо. Опасный он был человек, непредсказуемый. Впрочем, он и не мог быть иным, и вот почему.

Под мордовской фамилией Сесёлкин скрывался древний воин, поставленный на охрану могильника в Барсакельмесе и способный перерождаться, то есть как бы был вечным. В соответствии с заклятием, он всё время держался поблизости от могильника, далеко не отходил. Держал связь с потусторонним миром, в последнее время — с Мортимером.

Психика у него была искажена долгим, многовековым бдением, сопровождаемым неустанной борьбой с супостатом. Супостат всегда был разный, всё более изощренный, не допускающий никакого расслабления.

Возрождался он, отягощенный прежними проблемами, которые давили, как гнёт, и никакая пенсия не светила, никакого домика с собственным садом на горизонте не маячило. Вечная суета.

Об этом на досуге Дергунову рассказал Небирос и велел никому не говорить, особенно самому Сесёлкину, если вдруг придется свидеться.

Сам Сесёлкин о своем прошлом вряд ли догадывался, принимая душевный гнёт за естественное состояние. То же самое можно сказать о будущем. Вряд ли кому-нибудь оно представляется безоблачным, впереди всегда мрак, неизбежная смерть, которая не радует. Он и о заклятии-то, поди, не знал, полагая, что такова его судьба — исполнять приказы тех, кто свыше.

О связи с потусторонним миром не думал, принимая голос в трубке за голос неведомого начальника, который всегда прав. Обычно ему являлся какой-нибудь человечек (мелкий бес-разнорабочий) с депешей, где указывалось, что нужно делать и где искать оружие и пищу, а в последние дни появилась техника.

Разумеется, не всё было так просто, как здесь сказано, было множество нюансов, жизнь есть жизнь.

Но самое главное, он рождался сорокалетним, жил в таком виде отмеренный ему срок в семьдесят лет, и умирал сорокалетним, не имея ни юности, ни старости. И, кстати, не болея. Так что непонятно было: заклятие это, то есть своего рода проклятие, или, наоборот, благо.

Этот его век в связи с разрушением могильника был последним, а жить ему оставалось ещё лет сорок.

Нет, нет, Дергунов на Сесёлкина не обижался, даже порой задавал себе вопрос: смог бы он, Лёшка, отягощенный такой кармой, иметь такое же чувство юмора, как Касим? И отвечал себе: вряд ли…

«Но казарма, но конюшня, — сказал себе Дергунов. — Могли бы и предупредить, не последний человек в этом чертовом лесу».

Глава 31. Бежит по полю Ефросинья

Дергунов оседлал велосипед и помчался по тропинке. Вскоре он нагнал Коробченко, которая не шла — плыла, нюхая сорванный цветочек и мечтательно улыбаясь. А ещё совсем недавно могла засветить в лоб своим кулачищем и даже не извиниться. Ишь, растопырилась.

— Дорогу, — рявкнул Дергунов, заставив Коробченко по-куриному заметаться: куда Лёшка со своим великом, туда и она.

В итоге Дергунов врезался в Коробченко, отскочил от неё, как мячик от стены, и улетел в кусты. А ей хоть бы хны, но, чувствуется, расстроилась хуже некуда, пустила слезу, захныкала. Однако быстро пришла в норму, выдернула Лёшку вместе с великом из кустов, как репку, повела по следам Сесёлкина.

Да, точно, вот она — казарма, вот конюшня, в которой стоят армейские джипы и пара БТР. Вот столовая, вот пивнушка. В казарме кто-то, похоже Сесёлкин, нещадно режет правду-матку, из пивной доносится чей-то нетрезвый тенорок с песней «Тамарка-санитарка» («…Бежит по полю санитарка, звать Тамарка, в больших кирзовых сапогах…»).

В пивнушке единственный посетитель — обрусевший швед с выгоревшими под нещадным солнцем волосами, который тянул: «А вслед за нею Афанасий, семь на восемь, восемь на семь, с огромной клизмою в руках…». Перед ним на столе три пустых кружки и две полных.

Никаких официантов, из бревенчатой стены торчат краны — наливай да пей. Коммунизм, однако.

— Не соврал, — заметил Дергунов, наполняя чистую кружку.

Швед прервал пение и сказал:

— В крайнем правом водка, если желаешь ерша.

Матеньки-батеньки, в самом деле — из правого крана текла водка.

Пиво было отменное.

В конюшне взревели моторы. «Черт», — воскликнул швед и выскочил на улицу.

Дергунов не садясь за стол, но и не торопясь выцедил кружку (Коробченко от пива наотрез отказалась, сказала, что бывает буйной) и в задумчивости произнес:

— По идее я должен про этот непорядок донести руководству. Но с одной стороны, само же руководство выстроило здесь эту злодейскую пивнушку, а с другой — какой же дурак откажется от бесплатного пива? А, Нинель Эвальдовна?

— Категорически за, — согласилась она.

Джипы в полном составе куда-то умчались. Почти тут же небо над воинской частью, будем называть этот участок леса так, потемнело — сюда, прямо на голову Дергунова и Коробченко, спускалась воронья банда.

Заработала автоматическая пушка на выехавшем из конюшни колесном бэтээре, посыпались на поляну кровавые лохмотья, но это банду не остановило.

Спрятавшиеся в кустах Дергунов и Коробченко видели, как здоровенная и тяжеленная гаргулья опустилась на осевший под её тяжестью БТР и своими ручищами согнула ствол ходящей ходуном пушки. Что-то внутри бронетранспортера гулко лопнуло, спустя пару секунд распахнулась дверь бокового люка, изнутри повалил черный дым, из этого дыма вывалился закопченный человек и, извиваясь, как червяк, пополз по траве прочь от машины. К выбивающемуся из люка черному дыму прибавились языки пламени.

Гаргулья на своих могучих крыльях взмыла вверх, неестественно, противореча законам аэродинамики, зависла в воздухе, позыркала туда-сюда и спикировала на уползающего бойца. Придавила его своим весом, поелозила, возясь с телом, потом выбросила что-то черное круглое кровавое точно в кусты, за которыми притаились Дергунов с Коробченко. Страшное дело — это была голова, которая застряла в ветвях, чуть-чуть не долетев до Коробченко. Та ахнула, закатила глазки и начала вываливаться из кустов на поляну. Как ни удерживал её Дергунов, она вывалилась, а следом за нею и Лёшка.

Тут же, сотрясая землю, затопали тяжелые шаги. Дергунов, обмирая, повернулся. Прямо перед ним стояла гаргулья, вглядывалась в него, потом вдруг подмигнула ему, как у ресторана Тантрис подмигнула Федору, и улетела. Дергунова заколотило.

— Бежит по полю Ефросинья, попа толста, морда синя, в больших кирзовых сапогах, — затянул кто-то рядом дребезжащим тенорком. — За нею дворник Афанасий, семь на восемь, восемь на семь, с большим спидометром в зубах.

Пела оторванная голова. Дергунов смотрел на нее, страшную, обгоревшую, с полузакрытыми глазками, едва шевелящую спекшимися черными губами, и думал, что многое он видел за последнее время, а такого ещё нет. Как теперь, его, поющего шведа, хоронить?

— За ними гонятся грузины на дрезине, но рельсы кончились давно, — пропела голова и распахнула мертвые глаза.

От неожиданности Дергунов вздрогнул, попятился прочь, пытаясь тащить за собой Коробченко, но та была тем ещё якорем.

— Не надо меня хоронить, — сказала голова. — Без вас обойдусь.

Коробченко наконец-то очухалась, сама встала, сама пошла. Тем временем к кустам приплелось туловище шведа, вынуло голову, посадило на плечи. Коробченко с Дергуновым дунули прочь что есть мочи, как оказалось — навстречу возвращающимся джипам.

Передний джип вырулил влево, перегораживая им дорогу, из него ловко выскочил Сесёлкин.

Ворон в небе уже не было, гаргульи тем более, лишь дымился в отдалении БТР с изогнутой, как хобот, пушкой, да бродил вдоль опушки некто обгорелый, ощупывающий свою голову и горло.

— Куда полетели? — отрывисто спросил Сесёлкин.

— Туда, — Коробченко наобум махнула рукой.

— Гаргулья точно туда, — показал Дергунов в другую сторону.

— Всё видели? — спросил Сесёлкин. — Как был подбит БРТ?

Дергунов рассказал, добавив при этом и про шведа, который слонялся теперь по опушке.

— Мда, — произнес Сесёлкин. — Мы условно бессмертные, чего не скажешь о технике. Значит, говорите, туда. Мимо твоей конторы проезжаем. Подбросить?

— Уж как-нибудь сами, — ответил Дергунов. — А пивко, между прочим, славное.

— Оценил? — расцвел Сесёлкин. — Заходи, будем рады. И вы, мадам, тоже. Кстати, Касим.

— Кстати, Нинель, — в тон ему сказала Коробченко. — Всего доброго, товарищ условно-бессмертный…

За бесчисленной стаей, которая резко пополнилась за счет местных волонтеров, можно было гоняться годами, веками. Возглавляющая их гаргулья хоть и не умела читать-писать, но обладала природной сметкой, свойственной ярким выходцам из народа. Банда уже не умещалась в просторном помещении Галереи, уже обращённые, задыхающиеся от немыслимой вони, начинали роптать. Шарк-Шарк вынужден был обратиться по тайным каналам к Асмодею, тот наорал на него, но банду выгнать разрешил. Понимал, лихоимец, что рискует положением Шарка.

Новым местоположением стаи Асмодей выбрал заброшенную деревню километрах в десяти от Знаменска. Она стояла далеко от автомобильной трассы, дороги до неё, считай, уже не было, сплошная трясина, а главное — таких деревень в округе, где никто не жил, было с десяток. Хотя раньше жизнь кипела.

По прибытию стаи на новое место гаргулья, как существо хитрое, дальновидное, распорядилась по стеклам, где они остались, клювом не долбать, тепло из изб выдует, паклю между бревен не выдирать, она тоже не просто так вставлена, гадить исключительно на беспризорной свалке, что за деревней, то есть вести себя прилично.

Она выбрала самые крепкие избы, вскрыла заколоченные двери, которые на ночь закрывала, поскольку вороны этого делать не умели, следила, чтобы не было кровавых драк. Вороны питались зайцами, лисами, разной падалью, а раз в неделю, обычно в воскресенье, Шарк-Шарк посылал на оговоренную площадку самосвал с отходами производства, которые шли на ура. Сжирали всё дочиста, не жизнь, а малина.

Глава 32. Хорош защитничек

Лера наконец-то поправилась. Щечки порозовели, глаза заблестели, на губах заиграла улыбка. А тут, весьма кстати, и Олег Павлович порадовал, прислал официальное сообщение, что им, молодым перспективным сотрудникам института, собравшимся организовать семью, на территории лесопарка «Волшебный лес» выделяется участок 20 соток с готовыми постройками.

— Васька, — сказала счастливая Лера. — Это ж дача. Всю жизнь мечтала о даче. Завтра же едем.

— Разумеется, едем, — улыбаясь, ответил Черемушкин. — Только это не просто дача, это в трех шагах от работы. А отдыхать будем в Москве.

Тут же раздался телефонный звонок, Черемушкин поднял трубку и услышал голос секретарши Мортимера:

— Это квартира Черемушкиных?

Надо же так подколоть, знала ведь прекрасно, что Лера с Василием ещё не женаты.

— Да, — ответил Черемушкин.

— Олег Павлович попросил передать, чтобы прихватили Трезора. Очень нужен.

— Трезор прописан у Небироса, — напомнил Черемушкин.

— Небирос сегодня ночует в Москве, — сказала Тамара. — Приведет к вам Трезора. Вы не возражаете?

— Нет, конечно, — отозвался Черемушкин. — А зачем Олегу Павловичу Трезор?

— Днем ворон гонять, — сказала Тамара. — А ночью вас с Лерой охранять. Вы же теперь крупные собственники. Квартира, понимаешь, в столице, да ещё тут нехилый особнячок. За какие, спрашивается, заслуги?

Черемушкин не успел ответить, Тамара положила трубку…

Где-то в одиннадцать следующего дня Черемушкин с Лерой, которая вела на поводке большого, с теленка, Трезора, вошли в приемную Мортимера.

— С собаками нельзя, — брезгливо сказал Тамара, которая была та ещё фифа.

— Это не собака, это Трезор, — радостно объявила Лера. — Сами же вчера звонили.

— Нельзя, — отрезала Тамара.

Трезор гулко, басовито гавкнул.

— Ба, Трезор, — сказал, выглянув из кабинета, Мортимер. — Заходите, ребятки.

Большой был демократ.

— Вот что, Василий, — сказал Мортимер, усадив «ребяток» за стол. — От твоего отдела остались ты да Лера, а точнее — один ты, потому что у Леры своих забот хватит. Точно, девочка?

— Каких забот? — спросила Лера, удивленно похлопав глазами.

Когда надо, она умела строить из себя дурочку.

— О тебе, если позволишь, попозже, — сказал Мортимер. — Что касается тебя, Василий, то я думаю поставить тебя координатором. Раньше этим занимался Берендеев, теперь будешь ты. Помнишь Дом Литераторов? Там ещё Лермонтов был, Гоголь, Язвицкий. Помнишь?

— А как же, — не совсем уверенно ответил Черемушкин.

Во сне — оно всё бывает яркое, выпуклое, а наутро уже не то, вспоминается туго. Правда вот Язвицкий крепко врезался в память, но это только потому, что погиб на глазах. Особняк врезался с чугунной оградой, но не так крепко. Вообще-то, если потрудиться, поднапрячься, восстановить можно…

— Короче, обмельчал Дом Трудолюбия, — сказал Мортимер. — Нету уже авторов, вымерли, осталась мелкая шушера, которая мощно требует гонораров.

— Это как водится, — хихикнула Лера.

— Культура на мели, — продолжал Мортимер. — Упустили мы культуру в угоду науке и технике. Получился перекос, который тебе, Василий, предстоит выровнять. Что именно выровнять? Всякие там клубы, библиотеки, кинотеатры, зоопарки, музеи, театры, филармонии. Усёк?

— Зачем выравнивать филармонии, если их нет? — удивился Черемушкин. — И клубов нет, и зоопарков.

— Я и намекаю, что если нет, то нужно, чтобы были, — ответил Мортимер. — Ты мне составь перечень, чего нет, а дальше уже моё дело. Суть в том, что скоро к нам со страшной силой понаедут туристы. А туристу что подавай? Магазин с водкой, музей с Шишкиным, Арбат с шапками-ушанками.

— На культуру бросаете, — мрачно сказал Черемушкин. — За что, Олег Павлович? Что я вам плохого сделал?

— Я помогу, — видя такое, вмешалась Лера. — Книжки читала, стихи писала, в клубе плясала. Для меня культура плёвое дело. Всё, Олег Павлович, оформим как нужно. Доверяете?

И честно посмотрела ему в глаза.

— Когда это ты, пигалица, успела с плясками да стихами? — с недоверием осведомился Мортимер.

— В детстве, — бодро ответила Лера. — В раннем.

— Хотел я тебя на газету посадить, — сказал Мортимер, — да вижу — хочется тебе с Василием на пару лямку тянуть. Вольному воля. Вот вам, ребятки, ключи от вашего нового дома, — вынул из кармана и положил на стол связку ключей. — Саврасов подкинет. Трезора прихватите, для него предусмотрена специальная конура. Действуйте.

Тут же повернулся к компьютеру, принялся с сумасшедшей скоростью набирать текст.

— Простите, Олег Павлович, — кашлянув, сказал Черемушкин. Мортимер поднял глаза. — Я плохо знаком с городом, мне бы план: где что искать. Да и …

— Зайдите к Берендееву, ознакомитесь с приказом на ваше новое назначение, — перебил его Мортимер. — Соседний кабинет. Что касается плана города, должностных инструкций, удостоверений, перечня объектов, и прочего — всё найдете у себя дома на кухонном столе. Если что неясно — милости прошу…

Ознакомившись у Берендеева с приказом, в котором были указаны просто сумасшедшие оклады, Лера с Черемушкиным спустились вниз, на улицу, где их уже ждал Саврасов…

Участок, выделенный им Мортимером, располагался на опушке Волшебного леса, точнее — был частью опушки. Он был не единственным, к нему примыкали ещё с десяток участков, ещё необжитых, но с полным комплектом хозяйственных построек, включая разномастные особняки. У Черемушкина с Лерой особняк был трехэтажный, сам кремовый, наличники и двери белые, крыша красная, черепичная. У соседей сочетание цветов другое, у других третье, а в массе получался этакий сказочный хуторок, на который приятно посмотреть. Между участками живая изгородь из карагана.

Участок был тщательно вычищен от деревьев, но, скажем, яблони, груши, персиковые и банановые деревья остались нетронутыми. Кстати, банановое дерево — вовсе не дерево, а высоченная трава, но от этого бананы не становятся хуже.

Остался декоративный кустарник, а также естественные полянки с растущей на ней земляникой. И ещё альпийская горка с водопадом — это уже было рукотворное, это уже кто-то расстарался.

Хозяйственных построек было немного: гараж, баня, сарай, летняя веранда с кухней, будка Трезора. На последней немного остановимся.

Это была vip-будка, выполненная в виде домика на фундаменте, с террасой и застекленными окнами. Дверца открывалась в обе стороны, в домике у стены имелся высокий и большой, под размер Трезора, нейлоновый лежак с бортами, чтобы во сне не свалился, с матрасом на основе гречневой лузги. Трезор немедленно повалился на лежак, закрыл глаза и оттопырил ухо, показывая, что бдит.

Они не отошли и на десять шагов, как из будки донесся мощный храп.

— Хорош защитничек, — сказала Лера…

В особняке запросто могли бы разместить три больших семьи. На каждом этаже туалет и ванная, на нижнем кроме кухни и скромного холла три солидных комнаты, на двух верхних этажах таких же комнат четыре. Мебель, чувствуется, дорогая, но ничего не давит, всё комфортно, много света и воздуха. Был ещё чердак, но туда Лера только заглянула, а Черемушкин даже не стал любопытствовать.

Дом, между прочим, был добротный, стены на случай войны или землетрясения в два кирпича. С третьего этажа видна была синяя гладь водоема, он, водоем, был совсем рядом, метрах в ста, только луг с полевыми цветами перебеги.

Глава 33. Дом Литераторов

На кухонном столе лежала папка с документами, удостоверениями, картой Знаменска, перечнем объектов и прочим, и прочим, а в гараже, вот чудо-то, стоял черный пятидверный Вольво-универсал с ключами в замке зажигания, правами и техпаспортом, оформленными на Леру Ворошилову. Всё правильно, Черемушкин машину водить не умел, а Лера умела. Мортимеру ли этого не знать.

Большой, как шкаф, холодильник был набит под завязку. Перекусив бутербродами с ветчиной, не той, магазинной, источающей неаппетитную влагу, а настоящей ветчиной, какую умели делать в советское время, и прихватив на всякий случай красные удостоверения, они поехали искать Дом Литераторов.

Трезора не взяли, он остался сторожить частную собственность. Спя и храпя.

Карта Знаменска была особая, трехмерная, с обозначением домов и значимых объектов, служащая одновременно GPS навигатором. Разумеется, в комплектации Вольво был свой говорящий навигатор, но карта была лучше, удобнее, она не просто подсказывала, куда ехать, а ещё и давала информацию по любому интересующему объекту…

А вот и Дом Литераторов, но совсем не такой, каким привиделся Черемушкину во сне. Тот был белый, двухэтажный, отгороженный от прочих зданий чугунной решеткой, располагался ближе к центру города. Этот же находился на окраине и занимал торцевую часть первого этажа пятиэтажного здания.

Вход был свободный, с улицы, но что-то никто сюда не рвался. Дом Литераторов занимал двухкомнатную квартиру. В первой комнате сидела старая карга с вонючей папиросой, торчащей из тонкогубого рта. Перед ней стояла старинная пишущая машинка, из машинки торчала пожелтевшая бумага. Полнейшая нищета, даже на завалящий комп денег нету.

— Авторы, что ли? — скрипучим баритоном осведомилась карга. — Или в туалет?

— Нам бы начальника, — важно произнес Черемушкин.

— Ишь ты, начальника ему, — развеселилась карга. — На лопате.

И, веселясь, затрясла седыми буклями. Хотя, скорее всего, это был парик.

— Ты с кем там, Егоровна? — раздалось из соседней комнаты. — Пошто людей отпугиваешь?

На пороге появился высокий молодой человек с пегими всклокоченными волосами, лохматыми бровями и диким пронзительным взглядом. На нем были полосатая рубашка с шейным платком и брюки с пузырями на коленях. Видать, много и упорно сидел.

— Проходите, товарищи, проходите, — сказал он и призывно махнул рукой, приглашая.

Усадив их на крытые дерматином шаткие стулья, он плюхнулся в кресло за своим двухтумбовым столом и сразу сделался маленьким, еле видно, так как кресло было низенькое.

— Вечно оно складывается, — забормотал он, пытаясь встать. — Какой дурак его сюда поставил? Было же хорошее кресло, нет — кому-то срочно понадобилось. А своё, хреновое, мне подсунул.

Встал, принялся дергать за сиденье. На шум приволоклась карга с висящей на плече большой раздутой сумкой, похоже весьма увесистой.

— Чего тебе, Егоровна? — сказал он, весь красный от натуги. — Иди домой, пиши, я за тебя писать не буду.

— Всё уже давно написано, — ответила она, попыхивая папиросой. — Знаешь же. Одной твоей подписи не хватает, а без неё, без твоей подписи, издательство рукопись не принимает.

— Бред, — вскричал он и неожиданно для себя выдернул сиденье на нужную высоту. — Издательство заключает договор не со мной, а с тобой, Егоровна. Иди им канифоль мозги со своими нетленками. Меня уволь.

— А вот не уйду, — заявила карга. — Измором возьму. Мне торопиться некуда.

И демонстративно села рядом с Черемушкиным.

— Вы кирпичик подложите, — посоветовала Лера, наблюдая за действиями долговязого. — Или два, или три. Стойка в кирпичи упрется, и кресло не сложится.

— Бестолку, — ответил долговязый. — Уже пробовал. Эта самая стойка проваливается в никуда, в неизвестность. Просто фантастика какая-то.

— Значит, нужно заменить кресло, — сказал Черемушкин, вынимая из кармана блокнот и ручку. — Так и запишем.

— Стоп, — долговязый застыл, потом медленно повернулся к нему. — Вы от администрации?

— Я заместитель Мортимера по культурной части, — важно сказал Черемушкин. — В связи с этим хотелось бы задать вам пару вопросов.

— Нет, нет, сперва я, — воскликнула карга, вытаскивая из сумки раздувшуюся от рукописей картонную папку. — Как хорошо, что я села рядом с вами, голубчик. Вы не против, что я вас так называю? Коли этот господин не желает подписывать ходатайство, подпишите лучше вы, будет весомо, грубо, зримо. Издатель будет просто обязан подчиниться. Силь ву пле, мон ами.

— Да ради Бога, — сказал польщенный Черемушкин. — Где чиркануть?

Карга ловко подсунула ему бумагу с машинописным текстом, по краям уже изрядно пожелтевшую, а под бумагу подложила свою сумищу, чтоб помягче, чтоб не изодралось.

Черемушкин размашисто расписался.

Карга чмокнула его в щечку, обцеловала бесценное ходатайство, сделала ручкой долговязому и была такова.

— Не женщина — порох, — бросил вдогонку Черемушкин.

— Вот так и плодятся бездари, — задумчиво сказал долговязый. — Тараном, нахрапом, деньгами, чем угодно, только не талантом. Разрешите представиться: секретарь отделения союза писателей этого славного города Симеон Лаптев.

— Очень приятно, — ответил Черемушкин. — А я Василий Черемушкин. Город у вас, Симеон, хороший, растущий. Как москвич, хотел бы вам доложить…

— Васька! — осекла его Лера.

— Впрочем, это неважно, — сказал Черемушкин. — Да вы сядьте, а то неудобно голову задирать. Только не в кресло, убьётесь. Кресло я вам обещаю, хотите — сейчас съездим.

Его несло по кочкам, сам себя не узнавал. Это внезапное назначение выбило из колеи напрочь.

— А вы точно зам по культуре? — видя его торопливость, спросил Лаптев. — Чем докажете?

Вот тут-то и пригодились красные удостоверения, в которых значилось, что Черемушкин и Ворошилова не какие-нибудь проходимцы, а руководящие работники культуры Знаменска. Были тут и гербовая печать, и четкая подпись Мортимера.

Изучив каждое удостоверение, Лаптев признался, что видит такой документ впервые, но коли он, такой документ, существует, то никаких сомнений больше нет, а стало быть, оно и к лучшему. В смысле, есть у кого конкретно клянчить деньги на поддержку штанов. Ведь сейчас союз писателей не то, что раньше, когда творцов баловали красной икоркой, балычком и Госпремией. Увы. Сейчас писатель брошен в помойку действительности, где, сами понимаете, не до творчества. Скажем, секретарь союза писателей (тут Лаптев поклонился), то есть не самый последний из писателей, получает в месяц две тысячи рубликов.

— О, — сказал Черемушкин, имеющий сумасшедший оклад. — На эти деньги и Трезор не проживет.

— Трезор — это кто? — уточнил Лаптев, уловив в имени подвох.

— Один знакомый, — ответила Лера. — Так едем за креслом или не едем?

— Уж не знаю, как благодарить, — сказал Лаптев.

Глава 34. За креслом

Новенький сверкающий Вольво привел Лаптева в восхищение, а объемная говорящая карта, которая подсказала ближайший мебельный магазин, вызвала легкую оторопь.

— Вы ведь раньше не в пятиэтажке сидели, — сказал Черемушкин, чтобы вывести секретаря из ступора. — У вас, у писателей, был белый такой, помнится, двухэтажный особняк. А вокруг ажурная чугунная изгородь.

— Да, да, — воскликнул Лаптев, и на губах его заиграла легкая мечтательная улыбка. — Поначалу так и было. А какие творцы там сидели, какие глыбы.

— Язвицкий, например, — подсказал Черемушкин.

— Ну, Язвицкий — мелкая сошка, — начал было Лаптев и осекся. — А вы откуда знаете про Язвицкого? Вы же не местный, вас же из Москвы прислали. А говорите так, будто всё видели собственными глазами.

— Я и видел, — ответил Черемушкин. — Олег Павлович показывал. Он ваше заведение называл Домом Трудолюбия.

— Не он один, — у Лаптева навернулись слезы, он, не стыдясь, вытер их ладонью. — Начало было просто ошеломляющее, не знаю, чем объяснить — классик на классике. На этом фоне, естественно, Язвицкий был простой плотвой. Потом в одночасье что-то случилось, настоящий мор, никого из великих не осталось, все лежат по могилкам. Кого помельче служба регулирования и надзора упекла в кутузку. За что — не сказали. И осталась, братцы мои, такая шваль, такое ничтожество, да вы и сами только что видели эту Егоровну. Поэтесса называется. Тьфу. А мнит себя Цветаевой, и знаете почему? Я, говорит, могу в любой момент повеситься. Захочу и сделаю. Как Мариночка Цветаева. И пишу я ничуть не хуже. Вот кому вы, Василий, помогли.

— Трудно вам, — посочувствовала Лера.

— Не то слово. Вот уже седые волосы, а мне и двадцати пяти нету, — сказал Лаптев. — Так вот, о Язвицком.

— Простите, Симеон, — перебил его Черемушкин. — А что же вас-то служба надзора не упекла?

— Я, видите ли, в ту пору не был даже членом союза, — объяснил Лаптев. — Так, самородок, пишущий в свободное от работы время. Кстати, эту службу весьма быстро ликвидировали. И всё же вернемся к Язвицкому. Если бы его не упекли, он бы должен был сидеть на моем месте. Да, он не гений, как, скажем, Огюст Горбоносов, но на фоне нынешнего хлама — фигура. Я ему в подметки не гожусь.

— Так, значит, не плотва? — подала голос Лера, выруливая на стоянку возле мебельного магазина.

— Мы, литераторы, частенько делаем из мухи слона, но ещё чаще слона принижаем до мухи, — вздохнув, признался Лаптев…

Кресло на колесиках, которое выбрал сам Лаптев, спокойно влезло в багажник, то есть туда запросто уместился бы громадный Трезор. Много лучше, чем возить на заднем сиденьи…

— Вот что, Симеон, — сказал Черемушкин, когда они вернулись в кабинет Лаптева. — Чем нам с Лерой высасывать из пальца, изложите-ка лучше на бумаге, чего вам, писателям, не хватает. Скажем, не хватает того самого особняка, который союз занимал раньше. Далее, не хватает денег на зарплату постоянному составу союза.

— То есть, мне, — уточнил Лаптев, который до этого усердно кивал. — Ибо я и есть постоянный состав.

— Вот именно, — сказал Черемушкин. — Будем давить с двух сторон: я спереди, вы сзади… Вы не на заводе работали?

— На заводе.

— Случаем не обращённый?

— Нет, — ответил Лаптев. — На заводе работал всего лишь пару месяцев, а до этого был учителем в соседней деревне, преподавал литературу. Бесплатно. А тут набор на этот самый завод, приличная зарплата, я, естественно, согласился.

— Простите, Симеон, вам ваше окружение на заводе не показалось странным? — спросил Черемушкин.

— Показалось, поэтому я продержался всего лишь два месяца, — ответил Лаптев. — Хотя работа не трудная.

— И какая у вас, извините, была работа?

— Бригадир. Следил, чтобы никто не слонялся, чтобы за желтую черту не заходили, чтобы после работы никто не оставался. С этим было строго.

— Что за желтая черта? — не отставал Черемушкин.

— Вредное излучение, — сказал Лаптев. — Или что-то другое. Никто не знает. Зачем вам это?

— Много неясного, — туманно ответил Черемушкин. — Ладно, перейдем к делу. Вот, посмотрите.

Выложил на столе перед Лаптевым паспорта объектов культуры, собранные Мортимером.

— Бывали тут?

Объектов было немного, с десяток. Симеон быстренько просмотрел паспорта, утвердительно кивнул. Вообще, он как-то приободрился, повеселел, не новое же кресло так его расшевелило.

— Они все рядышком, — сказал он. — На отшибе. У нас теперь вся культура на отшибе.

— Будем исправлять, — пообещал Черемушкин. — С вашей помощью. С чего начнем?..

До конца рабочего дня они посетили все объекты, по которым плакала взрывотехника. Везде Симеона знали и везде царило вековое запустение. Не шли люди в Дома Культуры и театры, неинтересно было. Зачем смотреть современный балет, копирующий цирковую акробатику, когда лучше сходить в цирк? Или, скажем, любоваться на столичных актеров, которые по ходу постановки натужно, морщась от застарелого цистита, вяло мочатся на передние ряды зрителей. До второго не достают, напора не хватает.

Короче, городского цирка нет, а писунов и своих хватает, только свистни.

— Кстати, — вспомнил Черемушкин, когда недолгая экскурсия по объектам культуры закончилась. — Ни одного издательства. Где собирается издаваться Егоровна?

— Частников забыли, — напомнил Лаптев. — Есть у нас варяги из Тамбова, только плати. Но и на них распространяется обязательный процент, вот в эту лазейку и нырнет наша «Цветаева». Издадут десять книжонок, а в выходных данных укажут тираж десять тысяч. В любом случае это влетит ей в копеечку.

— Ой, ребятки, — сказала Лера. — Давайте отложим на завтра, я устала…

Трезор давно проснулся и встретил Леру и Черемушкина мощным голодным лаем. Несмотря на то, что по словам Мортимера он был киборгом, с медицинской точки зрения он являлся биологическим организмом, содержащим механические или электронные компоненты, то есть в любом случае нуждался в пище. Пища была недоступна, и он схряпал доверчивого суслика, который не допускал и мысли, что его в этом добром мире кто-то может слопать. Хотел схряпать второго, но тот нырнул в норку. Понял, что мир этот не так добр.

Достав из морозильника мороженого мяса, Черемушкин отнес его Трезору, но тот вовсе не накинулся на вкусную еду, а принялся этак внимательно присматриваться к Василию.

— Ты это брось, — сказал Черемушкин, бочком-бочком уходя к дому. — И не смотри на меня так.

Трезор, не отставая, шел следом, потом одумался, вернулся к мясу…

Этим же вечером при подходе к новому своему жилью Дергунов столкнулся с Брызгаловыми. Те кинулись было к соседнему корпусу, спасаться, но Дергунов крикнул, что всё-всё расскажет Мортимеру, и те вернулись. Признались, что сюда их поселил Шарк-Шарк, и что на него нашло? Ведь гад был тот ещё. Да ладно, сказал им Дергунов, я пошутил, никто и знать не будет, я же не последняя сволочь. То есть, сволочь, но не последняя, развеселились Иеремии. Короче, похохмили и разошлись, а утром…

Глава 35. На что намекаешь, приятель?

Утром Старожил, тот ещё проныра, доложил Дергунову, что в коттеджном поселке появилась парочка, издалека не разглядел кто, но парочка, наверное, не простая, потому как заняла лучший участок. Участок охраняет злющий пес, за версту учуял его, Старожила, принялся гавкать, пришлось с разведкой отложить. Ему-то, Старожилу, всё это пофигу, но как-то нехорошо, что Лексея не предупредили. Он же, Лексей-то, в Волшебном лесу главный.

Дергунов оседлал свой верный велик — и к поселку.

Злющий пес учуял его издалека, но гавкнул всего лишь разок, для приличия. А когда Лёшка подъехал, перемахнул через ворота и, поскуливая, кинулся навстречу, повалил вместе с велосипедом.

— Трезор, — сказал Дергунов. — Я тоже тебе рад, но дай подняться.

А из калитки к нему уже спешили Васька с Лерой.

— Кто бы это, думаю, тут у нас появился? — говорил Дергунов, поднимаясь. — Оказывается, вот кто.

— Пошли, посмотришь, как устроились, — радушно предложил Черемушкин, оттирая ластившегося к Дергунову Трезора. — Три этажа, старик, с мебелью, всё задаром. Тебе, поди, тоже дадут.

— Дадут, — охотно согласился Дергунов. — Потом догонят и ещё дадут. Вы здесь ночуете?

— Пожалуй.

— Тогда вечером. Не против? Да, кстати. Иеремию помнишь?

— Помню, — без особой радости ответил Черемушкин.

— Конечно, не против, — сказала Лера.

— Ребяток чуть не сгноили в Галерее, — продолжил Дергунов. — И помог им, не поверите, Шарк-Шарк. Сейчас живут в клинике. На птичьих правах. Я, кстати, тоже в общаге. И Семендяев.

— На что намекаешь, приятель? — спросил Черемушкин. — Я же не виноват, что у нас семья.

Получилось суховато.

— Совсем забыл. Пожалуй, вечером не получится, — Дергунов засобирался, начал поднимать свой велик, который валялся на обочине.

Трезор понял, что с ним играют, резво подскакал, да не подрассчитал. Оба кубарем покатились в кусты…

— Кто такой Иеремия? — спросила Лера.

Они ехали вдоль поблескивающего под солнцем водоёма. Ехали молча, потому что Лера не хотела разговаривать, а тут вдруг заговорила.

— Обращённый, — ответил Черемушкин. — В самом ещё начале, когда Семендяев кинул нас с Лёшкой на Объект, помог нам. Второй раз я его увидел уже в клетке в Галерее. Раздвоенного.

— Что такое обращённый? — спросила Лера.

— Интересный вопрос, — сказал Черемушкин, который сам толком не знал, что это такое. Обращённый и обращённый, так назвали, а кто назвал, почему назвал? Так принято, так здесь говорят. И вдруг в голове его сами собой начали возникать слова, которые складывались в предложения, и он начал послушно повторять:

— По словарю обращённый — это тот, кто принял иную веру. Но здесь немного не так, тут скорее всего имеется в виду тот, кто вводится в обращение. Как, например, новый рубль. Короче, обращённый — это абориген, биоорганизм, коренной житель Объекта. В один момент они, эти аборигены, начали со страшной скоростью мутировать, вымирать. Мортимер упрятал их всех в Галерею, там особая атмосфера и они вроде не так мрут. То есть, спас. Назвал экспонатами, хотя какие они экспонаты. С их точки зрения он изверг.

— А ты как думаешь?

— Какой же он изверг, если спас? — ответил Черемушкин. — Биороботы протягивают ножки много чаще, именно их пускают на переработку. Обращённых тоже пускают, но гораздо реже. Что их, хоронить, что ли?

— Уймись, — сказала Лера. — Куда это тебя понесло?

— Сама же спросила, — отозвался Черемушкин. — Кстати, гении, о которых плачется Лаптев, тоже обращённые. В них была внедрена уникальность первоисточника, каким образом — не знаю. Это, я думаю, их и погубило. Гениальность дается Богом, и даётся человеку, а не искусственному созданию, у которого нет души.

Всё, отпустило. Вот она — цена тех пяти минут в белом кожаном кресле. Мортимер зацепил крепко, может даже чип вставил. Теперь диктует.

— Вспомнила, — сказала Лера. — То-то, думаю, имя знакомое. Это Денис говорил про Иеремию. Просил, если можно, похлопотать, потому что он сможет меня вылечить.

— Дениса только слушать, — усмехнулся Черемушкин. — От чего вылечить-то?

Он нарочно держался бодрячком, чтобы Лера себя не загоняла в тупик.

— Понятия не имею, — пожав плечами, сказала Лера. — Хорошо, а кто такой Шарк-Шарк?

— Директор Галереи, в которой в клетках сидят обращённые, — ответил Черемушкин. — Зачем сидят — не знаю, может, за их исходом кто-то наблюдает. Какие-нибудь учёные. Ученые ведь любят наблюдать за кроликами, обезьянами, а тут почти что люди. Шарк-Шарк следит, чтобы обращённые не сбежали, хотя куда им бежать — вне Объекта они мгновенно самоуничтожатся.

— Почему?

— Так устроен Объект, — сказал Черемушкин. — Ну, всё, приехали.

Лаптев их ждал. Признался, что давненько не чувствовал такого прилива сил. Почему, спрашивается? Потому что впереди появился просвет.

— Между прочим, — сказал Лаптев, — до вас тут побывала Егоровна. Уж так ругалась, так ругалась. Её с вашей, Василий, подписью, во всех инстанциях послали куда подальше.

— Что-то все эти Егоровны напрочь отшибают всякую охоту двигать культуру, — ответил Черемушкин. — Наверное, я погорячился.

— Нет, нет, — воскликнул Лаптев. — Только честный и порядочный человек сможет нам помочь. Крепитесь, мы с вами.

Лера фыркнула, но тихонечко, незаметно.

— Набросайте проект плана, — сказал Черемушкин. — А мы тем временем к Мортимеру.

— Давайте вместе набросаем, — возразил Лаптев. — А потом с этим проектом к Мортимеру. Так логичнее.

— Нет, нет, — сказал Черемушкин. — Финансы всегда впереди любого проекта…

Мортимер-директор как всегда был на месте.

— Очень, очень рад, — сказал Мортимер. — Присаживайтесь, голубчики. Как жильё — хорошо?

— Хорошо-то хорошо, — ответил Черемушкин. — Вот только Лёшка Дергунов ютится в общаге, заслуженный генерал Семендяев — там же, а мы, как баре, в царских хоромах.

— Так отдайте хоромы Лёшке или генералу, — не моргнув глазом, произнес Мортимер. — Я не возражаю.

— Э-э, — протянул Черемушкин. — Ну, я не знаю.

— А ты что скажешь, красавица? — обратился Мортимер к Лере.

— Там полно таких же особняков, — ответила Лера. — На всех хватит.

— Вот именно, — Мортимер выскочил из-за стола и принялся ходить туда-сюда, сунув правую руку в брюки и энергично жестикулируя левой. — Вот именно, рыжая ты моя умница. Раздарить нажитое — дело нехитрое, пусть даже нажитое досталось даром. Учти, Василий, ничто в этом меркантильном мире просто так не дается, за всё нужно заплатить свою цену. Может, этот дом заменит вам Москву, как знать. Велика цена? Несомненно.

— Э, нет, — возразил Черемушкин. — С какой стати? Да чтоб он провалился, этот особняк.

— Вот, пожалуйста, — Мортимер воззрился на Леру. — А твоё мнение?

— Не знаю. Не хотелось бы из Москвы-то. Здесь будет скучно.

— Я сказал: может, заменит, — Мортимер перевел взгляд на Черемушкина. — А, может, и не заменит. Всё зависит от вас двоих. Впрочем, не только от вас.

Темнил он что-то.

— Есть такой Лаптев, писатель, — сказал Черемушкин, меняя тему. — Молодой, толковый. Запросто может потянуть культуру.

Мортимер пожал плечами и сел в свое кресло. Зачем-то надел черные очки. Через пару секунд снял их, поморгал и печально посмотрел на Черемушкина.

— Я говорю: вот бы кого сделать вашим замом по культуре, — продолжал Черемушкин. — С хорошим окладом. А мне, если честно, не потянуть, не моё это.

— Я не спорю, — произнес Мортимер. — Скажи ему, что будет твоим замом, оклад назначишь сам.

Помолчал и вдруг хитро улыбнулся.

— А ведь мы победили, — сказал он. — К нам идут большие деньги. Не сегодня-завтра нагрянет представительная делегация. Так что, сидите, ребятки, в своей трехэтажной лачуге и не рыпайтесь. Свободны.

Ребятки потянулись на выход.

— Лера, — негромко сказал Мортимер. — Задержись на пару секунд. А ты, Василий, иди себе, иди. Внизу подождешь.

Глава 36. Женщина — мечта

— Ты у меня что-то хотела спросить, — произнес Мортимер.

Ишь, догадливый.

— Почему вы выбрали Васю? — сказала Лера.

— Потому что остальные хлебные места заняты, — ответил Мортимер. — Потому что он ничего не умеет, только таскать папочку и звонить по телефону. Как, впрочем, все вы, сапиенсы. Ничего, научится, это не блоху подковывать. Лаптев поможет, он способный. А ещё Василий был первым, кому я показал Объект в изначальном, метафизическом виде. Первым и последним. Между прочим, в той экскурсии Вася встретил тебя.

— Но это же Васина экскурсия, не моя, — улыбнулась Лера, показав ровные белые зубы.

— Это была ты, — сказал Мортимер. — Полутемное кафе, певица-мулатка, мятный коктейль. Народу почти никого.

Лера наморщила красивый лобик. Что-то такое носилось в воздухе, полузабытое, когда-то случившееся в её жизни.

— Вспомнила, — она облегченно вздохнула. — Все время мучил вопрос: где я его видела раньше. Вот, оказывается, где. А что за кафе? Ах, да, псевдореальность. И я, и не я.

— Думай, как хочешь, — сказал Мортимер. — Понимаешь, Лерочка. Ты — вылитая копия женщины, жившей тысячелетия назад. Звали её Лилит. Женщина — мечта, которую из зависти возвели в ранг дьяволицы. Этот миф я бы хотел развеять.

— Вы её любили? — спросила Лера.

— Думаешь, я так стар? — Мортимер захохотал, потом вдруг сделался серьезен.

— Я думаю, тебе здесь не будет скучно, — сказал он вроде бы безо всякого перехода, но Лера поняла.

— Со мной что-нибудь не так? — спросила она.

— Лучше, если ты всё время будешь здесь, — уклончиво ответил Мортимер.

— И всё же, — сказала Лера.

— Когда ты в Москве, мне сложно облучать тебя ультиматонами, — ответил Мортимер. — Это накладно. Это чревато и это наказуемо…. Кстати, девочка, ты не против, что вашим соседом будет Семендяев?

— Хороший дядька, хоть и генерал, — ответила Лера. — А что — он тоже не выездной?

— Увы…

Черемушкин сидел в машине и хмурился.

— Злишься? — спросила Лера, занимая место водителя. — Долго ждал?

— Совсем не ждал, — отозвался Черемушкин. — Встретил в коридоре Семендяева, и этот туда же.

— Куда туда же? — Лера повернула ключ зажигания, машина немедленно завелась, мягенько так, почти беззвучно.

— Куда и Дергунов.

— Насчет Лёшки не знаю, а вот Семендяев скоро будет нашим соседом. Ты не возражаешь? — выжимая педаль газа, спросила Лера.

— Ты какая-то не такая, — сказал Черемушкин. — Что он тебе сказал?

— Мортимер-то? — отозвалась Лера. — Да ничего хорошего, придётся действительно распрощаться с Москвой. Ты, дорогуша, не ругайся, но мы просто обязаны помочь Иеремии.

— Но их двое, этих Брызгаловых. И оба Иеремии, — сказал Черемушкин. — Кому из них нужно помочь и как? И с какой стати?

— С такой стати, что Олег Павлович мне не помощник. А Иеремия сможет меня вылечить. Ну, миленький, у нас же три этажа, уж для двоих-то ради такого случая найдётся местечко.

И, вывернув руль влево, пошла на резкий разворот, не дав Черемушкину сказать ни слова, так тот и преодолевал разворот с разинутым ртом…

Вернемся, однако, к Федору Круглову, который в 11.00 зашел в кабинет Берца, что на десятом этаже административного корпуса, разнорабочим, а в 11.25 вышел оттуда помощником Берца. Чем конкретно занимался Берц, Федор не знал, но понимал, что это много выше, чем копать грядки и подносить вредному и бестолковому Старожилу гаечные ключи.

Для начала Федор направился в свой кабинет, что в торце здания рядом с женским туалетом. Кабинет был так себе, не больше семи метров, с компьютером на удобном столе, креслом и канцелярским шкафом. Рядом с монитором телефон, на подоконнике цветок с длинным голым стволом и парой листиков на верхушке. Акселерат, а не цветок. Ушастый такой акселерат.

Федор залез в шкаф, нашел там две библиотечные книги — по начертательной геометрии и судебной экспертизе, подумал с минуту, каким образом это можно совместить, пришел к выводу, что никаким, и с треском захлопнул дверцу шкафа. Он не хотел с треском, само собой получилось.

Немедленно в стену застучали, к счастью не со стороны туалета.

— Иду-иду, — заорал Федор, а сам тем временем рухнул в кресло и врубил комп.

В кабинет всунулся белобрысый здоровяк Степанов, сказал «Здрасьте» и застыл, наблюдая за действиями Федора.

Тот пробежал пальцами по «горячим» клавишам, открыв сразу тройку нужных окон и одновременно запустив словарь Лингво, который был ему до смерти не нужен. Но показать-то надо. Покосился на незнакомца, наблюдая за реакцией.

— Сергей, — назвался Степанов, заходя и пожимая ему руку. — Тоже спец по тексту?

— Федор, — сказал Круглов. — Спец по компу. А ты сосед, что ли?

— Сосед, сосед, — оживился Степанов. — Ты-то мне и нужен. У меня такой дурацкий комп, короче виснет, гад, на «Фишдоме». Не посмотришь?

— Запросто.

Через полчаса они уже были не разлей вода…

Всё, Планзейгер восстановился полностью. События этого никто не заметил, однако сбоев в сетях провайдеров стало поменьше, туч над городом поубавилось, а светофоры заработали безотказно, как швейцарские часы. И уже ни одна ворона, не то, что стая, не смогла бы преодолеть хитросплетение гравитонов защитного купола.

В тот же день в Знаменское отделение сбербанка на предъявителя Гришу Берца поступил чек на кругленькую сумму от немецкого мецената, пожелавшего остаться неизвестным. Гриша Берц в городе был один, у двоих других паспорта оказались липовые. Этих двоих быстренько повязали, а Гриша с чеком вернулся на своё рабочее место в Институт.

Контролирующий все городские и окрестные сети Планзейгер тут же доложил о случившемся Мортимеру, которому непосредственно подчинялся. Мортимер вызвал только что назначенного заместителем Берца Федора Круглова и сказал ему, что раз тот такой хакер, то пусть разберется, откуда у Гришки немецкий меценат. «Я не хакер», — возразил Круглов, но возразил так тихо, что Мортимер не услышал.

Вернувшись на рабочее место, Федор набрал в поиске «Берц Григорий» и на второй страничке после форума «Отменили кирзачи», где бывшие солдатики радовались берцам, нашел искомое.

Сердобольный Григорий увековечил себя в Интернете статьей в защиту нещадно истребляемой птички по названию желтопузик. Он писал, что это очень мирное существо, неприхотливое, зимой улетающее в теплые края, а ближе к лету возвращающееся в родные пенаты. Но никто желтопузика в пенатах не ждет, напротив: народ злобствует, обстреливает из рогаток, не кормит, выкорчевывает память о желтопузике в подрастающем поколении. Спроси у малыша, кто такой желтопузик, писал в конце Берц, и он тебе ничего не ответит. Ничего! И подписался: Григорий Берц, город Знаменск Тамбовской области.

Далее Федор, вспомнив недавнее прошлое, набрал наугад «Тарнеголет, город Мюнхен». И вновь попал.

Некий Тарнеголет из Мюнхена взывал через Интернет: «Ищу русского друга. Гриша, если помнишь историю про шель захав бейца, отзовись. У меня есть ещё одна история — со счастливым концом».

«Вот и меценат», — сказал себе Круглов и помчался к Мортимеру.

— Фамилия мецената Тарнеголет, — промчавшись мимо не среагировавшей Тамары и залетая в кабинет директора, выпалил он. — Он из Мюнхена.

Мортимер посмотрел на него, сияющего, и сказал:

— А ты, брат, хват. Показывай, как нарыл.

Круглов охотно показал всю цепочку. Мортимер вновь похвалил и, прежде чем отпустить, спросил:

— Так что за желтопузик?

— Понятия не имею, — ответил Круглов.

Глава 37. Извините за фигу

Услышав о своем назначении и соответствующем ему окладе, Лаптев схватился за сердце, но быстро пришел в себя.

— И где теперь прикажете сидеть? — спросил он.

— Пока здесь, тебя из секретарей никто не увольнял, — сказал Черемушкин. — Потом посмотрим. У меня ведь тоже кабинета нет. То есть, он возможно существует, но где — не знаю…

От Лаптева они направились в клинику, где выяснили, что Брызгаловы содержатся в отделении физиотерапии. Только вот забрать их оттуда невозможно, нужна подпись главврача, который уехал отдыхать в Анапу…. Либо распоряжение Семендяева.

Пришлось звонить Семендяеву, который принялся было выпытывать, откуда Черемушкин узнал, что Брызгаловы в лечебнице, потом соизволил дать разрешение.

Черемушкин с Лерой отвезли Брызгаловых к себе в особняк, поселили на третьем этаже, но предупредили, что днем в окна лучше не выглядывать, а гулять — только когда стемнеет.

Увидев обращённых, Трезор ощетинился, зарычал, сделался злобным, но когда старший Иеремия поймал его за ошейник и как кутёнка поднял в воздух, мигом подобрел, принялся ластиться, пошёл за ними в дом.

— Нельзя, — строго прикрикнул Черемушкин, и Трезор поплёлся к своей будке.

Вечером свой особняк, по соседству, занял Семендяев. Его привез Менанж на зеленой колымаге. Увидев во дворе соседей новенький пятидверный Вольво, генерал зашипел на Менанжа, чтоб тут же уехал, но Менанж специально вышел из горбатого чудища, позевал, попинал по колесам, пару раз бибикнул, проверяя, хорош ли сигнал, в меру ли громок. Естественно, Черемушкин выглянул из дверей, помахал Семендяеву ручкой и показал на Семендяевский гараж: посмотрите, мол.

Семендяев в ответ состроил ему внушительную фигу (Васька, фыркнув, ушел), но через минуту одумался, последовал совету, и обнаружил в своем гараже серебристый Лексус. Лексус, конечно, был хорош, но вместительный пятидверник много лучше. Мало ли что придется перевезти.

Короче, Семендяев пошёл извиняться за фигу.

Черемушкин с Лерой и их подопечные Брызгаловы, занавесив окна, ужинали на кухне. Трезор в углу с азартом глодал искусственную кость, прессованную из кожи и сухожилий, и на генерала не обратил никакого внимания.

— Ты, Василий, это, извини, — заявил Семендяев с порога.

— Ну, что вы, Сергей Сергеич, — сказал Черемушкин, вставая и делая приглашающий жест. — Я просто показал, чтобы посмотрели в гараже.

— Богато живете, — похвалил Семендяев, садясь с краю. — Икорка, гляжу, ветчинка, шпротики… Я-то подумал — ты язвишь. Дескать, у тебя, Василий, новенькая Вольво, а у меня в гараже шиш на граблях. Извини, поторопился. Ты был прав. И что, думаете, я там обнаружил?

— Что? — тоненько спросила Лера, ставя перед ним тарелку с вилкой.

— Лексус, ребятки, Лексус, — подняв палец, с торжеством объявил Семендяев. — Вот это подарок, так подарок. Вся Европа гоняет на Лексусах, особенно молодежь. Лексус — это скорость, красота, изящество. Дорогая, скажу я вам, машина.

Подцепил вилкой ломтик ветчины, принялся жевать, жмурясь от восхищения.

Брызгаловы ели, согнувшись над своими тарелками, и в разговор не встревали.

— Повезло вам, — произнёс Черемушкин. — А мы и Вольво рады, тоже отличная вещь. Правда, Лерунчик?

— Сергей Сергеич намекает, что не против поменяться, — ответила Лера. — Правда, Сергей Сергеич?

— Ну, в принципе…, — сказал Семендяев и замолчал.

Возникла пауза, которая начала затягиваться.

— В принципе, Сергей Сергеич пошёл нам навстречу, — напомнила Лера.

— Вольво — она больше для стариков, — сказал Семендяев. — Для таких, как я — пузатых, неповоротливых.

— А Вольво разве она? — спросил вдруг Черемушкин. — Скорее, оно…. Ну, раз так, давайте меняться.

— Наливай, — ни к селу, ни к городу сказал Семендяев, повеселев от своего везения.

Он самолично перегнал машины с одного участка на другой, после чего взялся за изучение своего нового жилища, которым остался весьма и весьма доволен. Всё ему нравилось — и простор, и мебель, и новенькое белье, и солидные припасы в холодильнике. Заснул он в хорошем настроении…

— Спасибо, друг, что приютили — сказал Иеремия младший, как бы невзначай встретив Черемушкина в коридоре. — Вам не влетит?

Похоже было, он ожидал Василия, караулил, пока тот останется один.

— Надеюсь, — отозвался Черемушкин, который шёл выдворять Трезора из дома в его конуру.

— Я вам в Галерее передал кулёчек, — сказал Иеремия. — Он у вас?

— Какой кулёчек? — не понял Черемушкин и вдруг вспомнил. — Постой, постой, — начал шарить по карманам. — Наверное, я его постирал. Что, больно ценный? Секретный порошок?

Иеремия согласно кивнул.

— Вот он, — сказал Черемушкин, вынимая из заднего кармана грязный сплющенный комок. — Совсем о нем забыл, хорошо, что завернут в полиэтилен. Так в чем секретность-то?

Спросил так, шутки ради, какие могут быть секреты у пацана.

— Это было за желтой чертой, — ответил Иеремия. — Если бы увидели — несдобровать.

— Постой, постой, — сказал Черемушкин, вспоминая недавний разговор с Лаптевым. — За желтой чертой вредное излучение, туда нельзя.

— Брехня, — Иеремия шмыгнул носом. — Это осталось от Серафимов, а всё, что от Серафимов — большущая ценность. Пожелаешь исцеление — тут же излечишься, попросишь гору золота — завалит с головой.

— Пробовал? — спросил Черемушкин. — Получается?

— Нужно засыпать в ладанку, — шепотом ответил Иеремия. — Ладанка есть?

— Надо спросить у Леры, — тоже шепотом отозвался Черемушкин. — У неё всё есть.

— Она у вас хорошая, — сказал Иеремия. — Берегите её. Только вижу…

И вдруг умолк.

— Что видишь? — встревожился Черемушкин. — Ты уж, друг, договаривай.

— Нужна ладанка, — отозвался Иеремия и, дробно стуча каблучками, побежал по лестнице на третий этаж…

Черемушкин долго не мог заснуть, лежал себе тихо, стараясь не сопеть и не ворочаться, но где-то после десяти минут такого бдения Лера сказала:

— Кончай храпеть.

— Я не сплю, — возразил Черемушкин.

— Хитрый этот Семендяев, — сказала Лера. — Выцыганил всё-таки. Ты завтра Лёшку пригласи, чтобы у нас пожил. Нехорошо получается, Брызгаловых-то никуда не спрячешь…

Утром Черемушкин заявился в контору Дергунова, и первым же делом столкнулся со Старожилом.

— Выйдем, — нахально, как какому-нибудь пацану, предложил старый перец.

Черемушкин взял его за ухо, вывернул, чтобы побольнее, и вывел на улицу. Старожил плевался, шипел, лягался, молотил кулачками по воздуху и никак не мог попасть. Черемушкин держал, не отпуская. Наконец, Старожил сдался, залился горючими слезами, забормотал: «Отпусти, мил человек. Я больше не буду».

Черемушкин отпустил. Старожил отбежал в кусты и принялся оттуда метать в Василия каменюги, да так метко. Пришлось срочно ретироваться в контору.

Глава 38. Мистификация или мечта?

Дергунов сидел в своем кабинете и не очень-то обрадовался нежданному визиту, правда, выгонять не стал, даже предложил сесть. Черемушкин начал разговор по-умному, то есть на посторонние, отвлекающие темы. Похвалил погоду, сказал, что Волшебный лес не узнать, чувствуется хозяин, и тут же посетовал, что Старожил имеет на него, Василия, зуб. Только что закидал камнями.

— Попал? — заинтересованно спросил Дергунов.

— Нет.

— А хвалился, что белке в глаз попадает, — с сожалением произнес Дергунов. — Значит, соврал.

— Мы вот тут с Лерой подумали, — сказал Черемушкин, не зная, как бы половчее начать. — Короче, у нас второй этаж свободен. Перебирайся, чем в общаге-то жить. До работы два шага.

— Ещё наслежу, — желчно ответил Дергунов. — Объем, обопью.

— Серьезно, Лёшк, — продолжал Черемушкин. — Я был не прав. Брызгаловы уже у нас.

— Да ещё Трезор, — уже помягче сказал Дергунов. — Куча мала.

— Ну, по рукам? — спросил Черемушкин, вставая. — Лера будет рада. С работы прямиком к нам.

— Ну, если Лера, — совсем уже смягчился Дергунов. — Ты пришел пешком?

— Я же говорю — два шага.

— Я провожу, — сказал Дергунов. — Старожил просто так не успокоится. И чем ты ему насолил?…

Время шло, вот уже и конец октября с заморозками, колючим ветром и свинцовым небом. Все знали, что лето давно закончилось, поэтому странным казался прогноз погоды в Знаменске, о котором всё чаще упоминалось в желтой прессе. А тут ещё свеженький сюжет по центральному телевидению Артура Румпекова, которого по Знаменску возил некто Берендеев. Вчера возил, а сегодня сюжет, то есть самый что ни на есть свежачок. Белые многоэтажки в окружении зеленого леса под голубым безоблачным солнечным небом. Бирюзовая вода в огромных водоемах, пляжи из белого песка с шезлонгами, кафешками, загорелыми официантками в мини. Температура воды и воздуха — плюс 27.

Бред да и только, мистификация. Или, напротив, мечта?

Артур Румпеков был парень серьезный, на вранье его ещё никто не ловил, а вот сюжеты делал отменные, любо-дорого посмотреть.

И, главное, не рекламы ради, а чтобы показать, что мы ничем не хуже остального мира. И не просто не хуже, а много лучше. В отдельно взятом месте.

Смущало, правда, что от Москвы до Знаменска, который где-то под Тамбовом, можно было добраться за пятнадцать минут. Нет, ну бред. Тут до метро-то пешком за пятнадцать минут не успеть, а это не в сам даже Тамбов, а на 25 километров южнее. Причем, со вновь открытой станции метро «Знаменская», куда можно было попасть со станции «Ленинский Проспект». Чистой воды бредятина. И, тем не менее, москвичи рванули проверять.

И не поверили своим часам — действительно, через пятнадцать минут они оказались на полной света платформе, украшенной полированными колоннами, витиеватыми барельефами, ажурными резными арками, балконами, мостиками и смотровыми площадками для любования станцией сверху, из-под высоченного застекленного купола.

Всё было так, как показал Артур Румпеков, только много лучше.

Ушлые люди тут же кинулись в агентства недвижимости, которых в городе было с десяток, чтобы узнать цены на квадратный метр. Цены были просто класс, самые дешевые в мире, за московский метр в солнечном Знаменске можно было купить трехкомнатную квартиру.

И закрутилось.

В городе появилось много южных людей с мешками денег, которые малость опередили ушлых риэлтеров. Похоже, уже в ознакомительную поездку они на всякий пожарный прихватили мешки. И не ошиблись. Спрашивается: откуда у них деньги? Выращивают, прямо в мешках, юг, плодородная почва, хороший полив плюс адская предприимчивость. Теперь они, а не агентства диктовали цены, но недолго.

В город приехал богатый, как арабский эмир, Зиновий Захарович Тарнеголет. Богачи, когда идут куда-нибудь или едут, распространяют перед собой особые лучи, и все знают, что сюда направляется богач, поэтому ведут себя соответствующе. То есть, расстилают перед нужным вагоном или самолетом ковровые дорожки, дудят в трубы, кричат «Слава, слава», норовят чмокнуть ручку. Так и сейчас: Тарнеголета ещё не было, а его уже ждали. Кто ждал? Разумеется, толстосумы и прихлебатели. Симеона Лаптева и других представителей знаменской интеллигенции среди них не было.

Но он, довольно простенько одетый, неказистый, с седоватой всклокоченной прической, так что и не скажешь, что крутой толстосум, выйдя из метро, скромно прошел мимо внушительной толпы прямиком в здание администрации.

Мортимер встретил его радушно, усадил в удобное кресло, налил холодного боржоми.

— Водки не предлагаю, — сказал Мортимер, — кока-колы тоже, вы этого, полагаю, не пьете.

— Откуда вы знаете, что я люблю боржоми? — осведомился Тарнеголет, прихлебывая из хрустального бокала.

— Я много что про вас знаю, — ответил Мортимер, садясь рядом. Не беспокойтесь, это не по линии КГБ, который давно переименован. Где предпочитаете поговорить с Григорием: здесь или в его кабинете?

Тарнеголет усмехнулся.

— Я полагаю, вы меня вызвали не для того, чтобы я переговорил с Гришей, — сказал Тарнеголет. — Хотя, я планирую с ним встретиться.

— Нет, конечно, — ответил Мортимер. — Я заинтересован, чтобы вы приумножили ваш капитал. У нас в городе есть много жилья, которое через полгода будет стоить в десять раз дороже.

— А вам-то какая выгода? — грубовато осведомился Тарнеголет, который болезненно относился ко всему, что касалось его капитала.

— Так ведь долг платежом красен, уважаемый Зиновий Захарович, — сказал Мортимер. — Помните шкатулочку? Очень, очень помогла.

— Так и знал, что Гришка надует, — сдвинув брови, недовольно произнес Тарнеголет. — Только я не понял, а в чем фокус-то? Я её и так крутил, и этак. Надо было больше просить.

— Всё честно, — успокоил его Мортимер. — За то, чтобы быть хранителем, вы получили более чем достаточно. Но я хочу сотрудничества, поэтому и предлагаю ваш немалый капитал приумножить.

— Не пойму, зачем вам это надо, — с чисто еврейским упрямством заявил Тарнеголет. — А главное — мне-то к чему русская недвижимость? Сегодня она есть, а завтра придут коммунисты — и её нету.

— Зря беспокоитесь, уважаемый, коммунисты нынче не те, — успокоил его Мортимер. — Китаем правят коммунисты, а богатейшая страна…. Давайте-ка представим такую несложную ситуацию: где-то по весне вас разбивает инсульт, и что будете делать?

Глава 39. Не экономьте на парикмахере

— Или не разбивает, — усмехнулся Тарнеголет. — Чувствуется, что вы не юрист, конкретики маловато.

— Разбивает, дорогой мой, разбивает, — утешил его Мортимер. — Могу сказать день и час, могу даже показать, как это произойдет.

Тарнеголет побледнел и начал вставать, рванул душивший галстук, просипел:

— Душно. Что вы там подмешали в боржом?

— Это всего лишь богатое воображение, — сказал Мортимер, усаживая его назад в кресло. — В Мюнхене вас ничего не спасет, а здесь вы будете в целости и сохранности. И всегда сможете побывать где вам угодно, зная наперед, что ничего вам не грозит.

— Сколько денег нужно? — мрачно спросил Тарнеголет.

— Пусть вас это не беспокоит, — сказал Мортимер. — С вашего счета будет снято ровно столько, сколько необходимо. Ваша электронная подпись у нас имеется. Единственное, что вам потребуется, это заключить договор с администрацией города, передав ей свои права на любого рода сделки. Вот тут вам придется расписаться. Через полгода удвоенная сумма поступит на ваш счет.

— Сколько? — прорычал Тарнеголет.

— Хорошо. Снято будет пятнадцать миллиард евро, поступит тридцать миллиардов. Вас это устраивает?

— А гарантия, значит, моё здоровье? — усмехнулся Тарнеголет, но чувствовалось, что ему тяжеловато. — Есть такой способ письма — вилами по воде.

— Дорогой мой Зиновий Захарович, — Мортимер взял его руку, начал поглаживать. — Поймите, вы член команды. Ещё два месяца назад у вас были только лишь шкатулка и скромное пособие, на которое вы позволяли себе ежедневно покупать курочку. Теперь у вас миллиарды евро. Посчитайте, вы же грамотный человек, сколько нужно получать в день, чтобы за два месяца стать обладателем пятнадцати миллиардов. Не ударяя при этом палец о палец.

— Да, действительно, — пробормотал Тарнеголет. — Как это у вас, у русских, называется — общак? Я кассир общака, как все ваши олигархи? В любой момент сапогом под зад, катись, Зиновий, колбаской по Малой Спасской.

— Э-э, да бросьте вы, — Мортимер отпустил его руку. — Никто у вас ваших денег не отнимает. Просто пришел такой момент, когда срочно требуется иностранная инвестиция. Это не просто модное слово, это жизненная необходимость. Дело в том, что южные инвесторы скупили дешевые активы в городе и взвинтили цены до уровня московских. Но оформляют сделки таким образом, будто продают эти самые активы по прежним, бросовым ценам. Городу это невыгодно, поэтому вы, господин Тарнеголет, как русский патриот, приходите нам на помощь, инвестируете ваши капиталы, получаете на этом законную прибыль и платите в городскую казну соответствующий подоходный налог. Честно? Да. Порядочно? Несомненно. Особенно если учесть, что город стремительно растет, сближаясь с Москвой. А если хотите обессмертить себя в веках…

— Не хочу, — панически воскликнул Тарнеголет.

— То можете инвестировать свои средства в будущее строительство, — закончил Мортимер. — И стать владельцем самых крупных в мире активов. Отцом-основателем.

— Можно я пойду? — попросил Тарнеголет, озираясь.

— Да, да, конечно, — ответил Мортимер. — И вот что я вам скажу напоследок. Я понимаю, что костюм у вас дорогой, но дорогим он не смотрится. Походите с милой девушкой Лерой по нашим магазинам, она подберет то, что нужно.

— Лучше куплю у себя, в Германии, — возразил Тарнеголет. — Не люблю итальянские костюмчики одесского разлива.

— Ошибаетесь, — сказал Мортимер. — Наш супермаркет лучше любого американского, где одно китайское шмотьё, и тем более немецкого, где вы прибарахлились. Самая последняя просьба: не экономьте на парикмахере, вас же знает весь мир.

— Откуда знает? — изумился Тернеголет.

— Посмотрите последние новости…

Берц уже ждал его в коридоре, обнял, понурого, за плечи, повел в свои апартаменты, спрашивая: «Что случилось, дорогой? Олег Павлович напугал?»

— Да уж, нагнал страху, — ответил Тарнеголет, дергая плечами, чтобы освободиться от объятий. — Рекомендует стать отцом-основателем, какую-то Леру навязывает.

— Основателем чего? — уточнил Берц.

— Вашего Знаменска. Вид на жительство предлагает. Даже не предлагает, настаивает.

— Немедленно соглашайтесь, — сказал Берц. — Олег Павлович плохого не предложит. Умнющий мужик…

Кабинет у Берца был маленький, метров тридцать, не чета Мортимеровскому. Зато обставлен изысканно, не кабинет, а антикварная лавка, что ни вещь, то предмет роскоши.

— И где же ты, Гриша, всё это надыбал? — с изумлением спросил Тарнеголет. — Это первый вопрос. А второй: если надыбал, то зачем держишь в кабинете? Ты же чиновник. Это неаккуратно, Гриша.

Подошел к напольным часам Говард Миллер в корпусе из виндзорской вишни, погладил изящную резьбу, прислушался, склонив голову, к размеренному тиканью, постучал пальцем по блестящему стеклу и спросил:

— Бронированное?

— Ну, что вы, Зиновий Захарович, — сказал Берц, подходя. — Всего лишь сапфировое. Кстати, корпус из шестнадцати пород древесины, циферблат медный полированный, цифры тоже медные. Все вставки из серебра. Вот этот механизм над циферблатом показывает фазы луны. Маятник тоже медный…

— Просто замечательно, — остановил его Тарнеголет. — И сколько же это чудо стоит?

— Уж и не помню, — поскромничал Берц. — Где-то под 800 тысяч.

— Хорош чиновник, — одобрил Тарнеголет. — В Китае бы тебя только за часы расстреляли.

— Да уж, — расцвел Берц. — Вы не видели, что у меня в сейфе.

— И что у тебя в сейфе?

— Печатный станок, — ответил Берц и расхохотался. — Всю эту роскошь я поставил только для вас, чтобы вам было приятно. Мне-то она ни к чему. Хотите, будет скромно, как в казарме? Хотите?

Тарнеголет хмыкнул и сказал:

— Ну, хочу.

— Закройте глаза, — попросил Берц. — И раз, и два, и три. А теперь откройте.

Тарнеголет открыл, в кабинете было пусто и страшно неуютно.

— Ну да, — сказал Тарнеголет. — Раз уж каменную гаргулью оживил, то это-то тебе что два пальца облизать.

— Знакомая формулировочка, — отозвался Берц.

— Надеюсь, золотые яйца настоящие? — Тернеголет огляделся. — Слушай, верни как было, а то зубы сводит от нищеты.

— Есть, товарищ командир, — сказал Берц. — Опять же закройте глаза. А яйца, кстати, самые настоящие. Думаете — это крашеное дерево? Готово, открывайте.

В самом деле, всё вернулось, будто вовсе не исчезало. Тарнеголет нервно сглотнул.

— Боржомчику? — тут же предложил Берц.

— И ты туда же, — сказал Тарнеголет. — Откуда вы всё знаете?

— Профессия такая, — ответил Берц, ловко, пальцами, открывая закупоренную бутылку. — Вот вы говорите — Олег Павлович вам Леру навязывает. Во-первых, не навязывает, а предлагает, как человека с очень хорошим вкусом и хорошей родословной. Во-вторых, вы её не видели. Увидите, будете тащиться.

— Уговорил, — сказал Тарнеголет, беря стакан, наполовину наполненный пузырящейся жидкостью. — Что за человек этот Олег Павлович Мортимер? Очень уж говорлив.

— Это он с вами такой, — ответил Берц. — На самом деле, он может с тобой пообщаться, не открывая рта, и ты его запросто понимаешь. Иной раз задумываешься — а человек ли он? Да вы пейте, пейте, выдыхается же.

— Вот даже как, не человек, — сказал Тарнеголет, отпивая. — Может, в этом разгадка? При вашей чудовищной коррупции без госпомощи вытащить из грязи занюханный секретный объект — это действительно может сделать только пришелец.