Пламя и Пыль

3. Три дня с мертвецами

Уже начинало светать, когда я добрался до Кэвендиш Кейса, двухэтажного каменного здания, стоявшего всего в двух кварталах от Праздничного Дворца. Мой отец купил его в тот день, когда я появился на свет, о чем он неустанно любил мне напоминать. Это была одна из немногих тем, которая не сводила наши с ним нечастые разговоры к неловкому молчанию.

Я собирался неслышно войти, собрать кое-какие вещи, которые могут понадобиться в ближайшие пару дней, и так же тихо удалиться. Я рассчитывал оставить матери записку о том, что меня не будет какое-то время и, разумеется, не мог рассказать ей всю правду. Я написал бы что-нибудь вроде: "Срочный заказ от посла Модронов. Останусь в посольстве Механуса, пока не закончу с делами". Этого будет достаточно, и мне не придется говорить ей неправду в лицо…

…если, конечно, не принимать во внимание тот факт, что, закрыв за собой дверь, я застал ее прямо в прихожей.

— Похоже, этой ночью мы завели знакомство? — ласково спросила она.

— Нет, мама.

— Бритлин, — сказала она, — для джентльмена единственным объяснением отсутствия дома ночью может быть только ночь, проведенная в обществе леди. Прочие варианты не могут считаться культурными.

— Да, мама.

Она одарила меня мягкой улыбкой, убедив себя в том, что этой ночью я, должно быть, записал на свой счет очередную любовную победу. Это было довольно далеко от истины: да, у меня было несколько побед (и одна или две из них оказались на удивление приятными!), но я вовсе не входил в разряд тех, кто каждое утро встречает на незнакомой подушке. Некоторые Сенсаты ставят количество перед качеством, я же предпочитаю наоборот.

— Что нового сегодня слышно на улицах? — спросила мама; этот вопрос она задавала мне каждое утро. Я выложил несколько свежих пикантных историй о власть имущих: кто с кем спит, кто обанкротился в результате недавнего финансового скандала; рассказал пару слухов о том, чьи души этой ночью собрали баатезу при помощи обязательств по своим контрактам; припомнил сплетни, поведанные мне Ти-Морганом во время завтрака во Дворце. Мама никогда не встречала тех, о ком я рассказывал, но понимающе качала головой всякий раз, когда слышала о чьих-либо ошибках или неудачах. Имена не имели никакого значения, ей просто нравилось слушать об этом.

А еще она любила об этом петь. Моя мать, Анна, в общем-то, не была бардом и никогда не пела кому-либо, кроме членов нашей семьи. Тем не менее, она писала короткие остроумные песенки, которые покупали у нее начинающие барды со всех концов Сигила. Мама не могла знать о том, что те всегда объявляли эти песни "народными" и "написанными в стародавние времена", хотя делали они в основном для того, чтобы объяснить утонченность их слога. В своих песнях, как и в жизни, она благовоспитанно избегала уличного жаргона.

Странное занятие для женщины, родившейся дочерью герцога. Однако прошло уже много лет, как она отказалась от своего имени и наследства к огромному для себя облегчению. Ее отец, Урбин, герцог Аквилуна с одного из незначительных миров Прайма был человеком крайне жестоким. Будучи тираном, до смерти забившим свою жену, он со временем принялся за родную дочь. От его рук Анна претерпела невыразимые муки, о которых она так никому и не рассказала, но, тем не менее, спустя многие годы я по крупицам узнал, что Урбин не раз ее насиловал, закладывал своим друзьям и унижал всякими немыслимыми способами. Все это началось с тех пор, как ей стало восемь лет и продолжалось вплоть до шестнадцатилетия.

В тот самый день, когда Анне исполнилось шестнадцать, в замок герцога прибыл молодой мечник по имени Найлз Кэвендиш. Невзирая на все мои обиды из-за того, что отец практически не бывал дома, я не вправе винить его в этом, потому что первый в своей героической карьере подвиг он совершил, избавив Анну от ужасной судьбы. Ребенком я представлял себе, как отец убивает в поединке моего злого деда, но в те дни Найлз Кэвендиш еще не был тем легендарным воином, что способен в одиночку зарубить хорошо охраняемого герцога в самом сердце его замка. Найлз спас Анну, женившись на ней и увезя в свой родной город Сигил. Добился ли он этого, держа рапиру у горла старого мерзавца, родители уже не расскажут.

Как могла женщина, пережившая столь чудовищное детство, стать автором шуточных песен? Все случилось в один прекрасный день. Отчасти это произошло оттого, что я родился вскоре, как она приехала в Сигил. Забота о ребенке занимала все ее время, и ей некогда было предаваться неприятным воспоминаниям. Отец был в постоянных разъездах, и она могла сосредоточить все внимание на сыне, не отвлекаясь на мужа. Иногда, чтобы успокоить меня, она играла на клавесине — свадебном подарке моего отца — и со временем стала сочинять короткие песенки, чтобы встречать ими его возвращение… Песенки, которые мой отец уговорил ее записывать на бумаге, и которые он показывал своим знакомым бардам, сказавшим, что они могут стоить денег…

Кто-то скажет: счастливый конец… Кто-то, кто не видел шрама на щеке моей матери, который появился, когда ее пьяный дядя решил проверить свой новый кинжал. Кто не видел ее пустую глазницу, о которой она не желает говорить ни слова. Кто не знает, что за тридцать два года, проведенные Анной в Сигиле, она ни разу не ступила за порог дома и не говорила ни с кем, кроме меня и моего отца. До того, как я стал достаточно взрослым, чтобы ходить за покупками, мальчишки доставляли нам еду, кладя ее в специальный лоток и получая деньги через щель в двери. И даже когда мама начала продавать песни, она не могла выносить необходимости встречаться со своими клиентами; один из друзей отца действовал в качестве ее агента, подбирая листы, оставленные на крыльце, и просовывая выручку под дверь.

Мама могла смеяться, шутить, пленять своим очарованием… но даже я не мог к ней приблизится, не вызвав у нее невольную дрожь.

Мы обменялись с ней чередой воздушных поцелуев.

— Я должен сказать тебе, — начал я, закончив с новостями. — Мне придется отлучиться на несколько дней. Может быть даже на неделю.

— Вот и славно, Бритлин! — просияла она. — С кем бы ты ни провел эту ночь, твоя избранница оказалась ненасытной особой.

— Дело не в женщине, мама…

— Значит мужчина? Что ж, я женщина широких взглядов. А он привлекательный?

— Это… это заказ. Заказ на картину.

— Ну, конечно. На картину. — Она произнесла это, лукаво подмигнув, будто знала, что мои слова не могут быть правдой.

Иногда я вынужден признаться: я рад, что мама никогда не выходит из дома. В противном случае она бы давно привела в него женщину, что встречала бы меня каждую ночь с неизменным, всепоглощающим обожанием, чего она безнадежно пыталась добиться для своего сына. Я был ее продолжением, и вместо нее должен был обрести те недоступные ей страсти и чувства, о которых она всегда мечтала: не животная похоть герцога Урбина, не жалость и сострадание моего отца, но "всеобъемлющая любовь и забота, что делает слабые сердца отважными".

Это последняя строчка одной из ее песен.

— Мне нужно собрать кое-какие вещи, — сказал я.

— Настоящий джентльмен, — намекнула она, — должен быть готов к любой ситуации.

Я рассмеялся и покачал головой. Иногда моя мать неуклонно сводит все к одному и тому же. Я уже поднимался наверх, когда она добавила:

— Дорогой, надень коричневую куртку и те замечательные черные бриджи. В них ты выглядишь неотразимо — твоя дама просто сорвет с тебя одежду зубами.

Когда я вернулся во Дворец, отцовская рапира снова была со мной; вдобавок я захватил альбом, чтобы было чем заняться в предстоящие дни. На входе я столкнулся с фактотумом, который вручил мне записку от Лилиан (каждое слово своим цветом!), сообщавшую, что Иезекию можно найти в таверне под названием "Поющая о небе". Это место стояло в переулке Кристальной Росы и славилось своей неплохой репутацией — таверна подороже прочих, где можно заночевать, не опасаясь грабителей. Надо будет при встрече отблагодарить Лилиан за заботу о парне.

К тому времени, как я вошел в таверну, Иезекия уже был на ногах и сидел за столом, расправляясь со стопкой внешнеземских блинов высотой с трубу у Большой Литейной. Я подумал, что за едой он мог сболтнуть посетителям лишнего, но многострадальная женщина, готовившая блины, заверила меня, что за столом он не говорил ни о чем другом, кроме как о Лилиан и Праздничном Дворце.

Все утро он говорил лишь об одном: Лилиан сделала то, Лилиан сказала это, и бывал ли я когда-либо на Прогулке по Мирам? (Иезекия, да ведь это я создал одну из ее частей — помещение, представляющее Пелион, один из слоев Арбореи. Для этого задания мне пришлось провести целых три месяца на Пелионе, изнывая в его безбрежных белых песках и повторяя день ото дня: "Как, во имя Госпожи, я должен сделать небольшое романтическое местечко посреди голой пустыни?" Однако, здесь — сфинкс, там — пирамида… плюс несколько плывущих в полумраке руин — и дело готово. Кроме того, помогла идея с табличками "ПОЖАЛУЙСТА, СНИМИТЕ ОБУВЬ". Лишь немногие из влюбленных, что прогуливаются босиком по мягкому теплому песку, могут удержаться от желания уединиться за ближайшей дюной.

Тем временем, пока Иезекия без умолку восторгался моей работой, мы выбрались за порог таверны и оказались на улице. Денек выдался непогожий, моросил надоедливый дождик — такой, на который не обращаешь внимания, пока не промокнешь до нитки. Многие на улице вооружились зонтиками, но угрюмые лица прохожих говорили о том, что они уже не надеются, что дождь когда-нибудь кончится. Тем не менее, я, как и другие Сенсаты, подставил лицо падающим каплям, чувствуя, как струится по щекам вода. Восхитительное ощущение: капелька воды сбегает вниз по твоей спине; она такая холодная, что хочется извиваться, пытаясь ее стряхнуть. Видимо, только Сенсаты способны оценить такие мгновения.

Несмотря на то, что цель нашей прогулки по городу лежала в диаметрально противоположной части Сигила, мы добрались туда всего за один час — все благодаря неиссякаемому запасу золота в карманах Иезекии. Он решил нанять экипаж гиппогрифов, чтобы тот доставил нас на другую сторону кольца. В кои-то веки парень проявил здравомыслие — весь полет мы провели, высунув головы из окон экипажа под бурые потоки дождя, наслаждаясь видами города и гадая, как далеко мы оторвались от кольца. Всякий раз, когда один из нас вскрикивал: "Смотри, смотри вон туда!", гиппогрифы как один издавали резкий орлиный клекот, который, наверное, означал: "Не правда ли это чудесно?". Хотя, быть может, они, таким образом, восклицали: "Да заткнитесь же вы, наконец, болваны".

Пойди пойми этих гиппогрифов.

Экипаж высадил нас неподалеку от Площади Оборванцев, в непосредственной близости от нашей цели — Мортуария, резиденции Упокоенных. Историки утверждают, что пять веков назад Мортуарий представлял собой громадное гранитное здание с куполом в форме улья. Но за минувшие столетия Упокоенные расширили и украсили его, пристроив башенки и разные здания, а заодно покрыв купол каким-то безумным орнаментом. Вокруг верхушки восседали горгульи с кожистыми крыльями, а по стенам вились заросли бритвенного плюща. По обе стороны от главного входа можно было увидеть гигантские фрески с изображениями всех Мертвых Богов мультивселенной. Вход венчал огромный, в два этажа высотой и пятидесяти футов шириной витраж, каждое стеклышко которого имело свой, едва отличимый оттенок черного цвета.

— Ух ты! — воскликнул Иезекия. — Какое классное место! Готов поспорить, что по ночам здесь страшновато. А тут проводят экскурсии?

— Нет, — ответил я, — тут проводят похороны.

Несмотря на то, что еще не было пика, у главного входа образовалась очередь из нескольких погребальных процессий — дюжины ритуальных помещений внутри уже были заняты. Интересно, сколько из этих мертвецов, выстроившихся для отправки в последний путь, стали жертвами вчерашнего инцидента в Суде. Кто знает? Все трупы занесут внутрь, приготовят в соответствии с ритуалами, указанными родней, и отправят через порталы на другие планы мультивселенной: кого в рай, а кого в преисподнюю, смотря к чему склонялся при жизни покойный, а может и сразу на Стихийный план Огня для мгновенной кремации.

— Прошу прощения, уважаемый сир, — произнес рядом чей-то тихий голос. — Имеете ли вы честь быть Бритлином Кэвендишем?

Я повернулся и увидел гнома, согнувшегося в поклоне в опасной близости от моих лодыжек. У него было землистого цвета лицо, а одежда представляла собой серую бесформенную мантию, скроенную, скорее всего, для человека невысокого роста — гном в ней практически утопал. Ворот мантии украшал маленький череп, вышитый в приглушенных желтых и оранжевых тонах Упокоенных.

— Да, — ответил я, — Бритлин Кэвендиш это я. А это мой… в общем, это Иезекия Добродетельный.

— Очень приятно, очень приятно, — пробормотал гном, заключив в свои ладони руку Иезекии и несколько раз пожав ее. — Можете называть меня Уизл, меня все так зовут. Если у меня и было когда-то другое имя, я его уже позабыл.

Он издал короткий смешок, как будто это было шуткой. Я улыбнулся ради приличия, хотя его слова меня не обманули. Гномы Сигила придают именам большое значение, и многие из них при знакомстве любят с гордостью называться во всей его генеалогической красе с массой малопонятных титулов: "Имею честь представиться, Куандо-Мастер Спуррит Веллошин Леграннер, старший сын Янса-Лидера Веллошин Леграннера, бывший член Ордена Полевки, ныне приближенный Дома Пузырьков". Если вы встретите гнома, который называет себя простой кличкой, то это либо преступник, скрывающийся от правосудия, либо маг, чье настоящее имя может быть использовано ему во вред.

— Чем мы можем помочь вам, Уизл? — поинтересовался я.

— О нет, уважаемый Кэвендиш, это я должен помочь вам, — ответил гном. — Начальство проинструктировало меня проследить за вашим прибытием и препроводить вас в… в одно место неподалеку.

— Место, откуда мы сможем наблюдать за входом в Мортуарий, не так ли?

— Совершенно верно. Пройдемте — это сюда.

Гном указал на многоэтажный дом, что стоял через дорогу, хотя называть его домом было бы слишком лестно. Он больше смахивал на деревянную развалюху, сооруженную бесталанным студентом-архитектором, который явно нуждался в уроках плотницкого ремесла. Единственной причиной, по которой строение до сих пор не рухнуло, как карточный домик, были дома, подпиравшие его с боков. Архитектурную завершенность зданию придавали заросли бритвенного плюща, опутавшие его сплошной колючей стеной.

— Вы хотите, чтобы мы вошли туда? — спросил я.

— Это отличное место, — ответил Уизл, как ни в чем не бывало. — Как видите, его высота обеспечивает превосходный обзор. С седьмого этажа можно наблюдать за главным входом в Мортуарий и тем, что творится с другой стороны. А кроме того, в здании нет ни одного жильца.

— Это потому, что оно может рухнуть в любую секунду!

— Фактол Скалл гарантирует, что здание в целом незыблемо, — сказал Уизл. — Во всяком случае, на ближайшую пару дней.

— А по мне так ничего, — выпалил Иезекия и вбежал внутрь. — Пойдем, Бритлин, там должно быть здорово.

Вопреки здравому смыслу, я последовал за ним. Древесина, из которой было построено незыблемое здание, оказалась трухлявой и могла вспыхнуть как солома с первым же огненным шаром наших огнеопасных врагов. Я мысленно воззвал к Госпоже Боли, моля, чтобы дождик не прекращался, и дерево успело как следует отсыреть.

Планировка здания была простой: пара однокомнатных квартир на каждом из семи этажей с лестничным пролетом посередине. Судя по запаху на площадке, можно было предположить, что в каждой из комнат когда-то обитало не меньше пяти кошек, страдавших недержанием.

Двери у квартир первого этажа отсутствовали. Так же, впрочем, как и рамы в окнах. Дождь попадал внутрь, и вода, благодаря кривому полу, скапливалась лужами по углам. Я поймал себя на мысли, что уже предвкушаю те дни, что нам придется здесь провести — мне еще не доводилось жить в таком ветхом доме.

Если повезет, тут найдутся еще и крысы.

Лестница немилосердно заскрипела, когда мы начали свое восхождение на седьмой этаж. Уизл попытался представить это в выгодном свете:

— Как вы, наверняка, слышите, уважаемые, мы можем абсолютно не опасаться, что враг прокрадется наверх незамеченным.

— Мы? — спросил я. — Значит, вы в одной команде с нами?

— Фактол Скалл полагает, что для блага нашей фракции я должен к вам присоединиться, — ответил гном. — Это на случай, если у вас есть вопросы по поводу наших намерений. — Другими словами, фактол Скалл пожелал внедрить в группу своего наблюдателя, который станет за нами шпионить и докладывать о любой подозрительной деятельности. Само собой, остальные фракции города предприняли то же самое.

Мы продолжали подниматься наверх, то и дело отмахиваясь от тонких тенет паутины. Ступени опасно прогибались под ногами, и я решил идти, стараясь не попадать в такт шагам Иезекии и Уизла, а то не ровен час, мы могли раскачать лестницу и обрушить ее. Вдобавок ко всему, последний пролет оказался залит дождевой водой, капающей сквозь десятки дыр в крыше. Несмотря на то, что с седьмого этажа открывался самый лучший вид на Мортуарий, я почему-то рассчитывал, что мы предпочтем занять место на шестом или даже на пятом этаже, куда дождю не так-то легко проникнуть.

На самом верху, не обращая внимания на неудобства, связанные с протекающей крышей, нас ожидал еще один член команды, известный нам с Иезекией по краткому знакомству в здании Суда — это была Законница Уна ДеВэйл. Она принесла с собой складной стульчик и теперь сидела на нем у окна, поглядывая на улицу. Ее увитый серебряными нитями посох был прислонен к стене на расстоянии вытянутой руки.

— Чудесное утро, не правда ли? — поприветствовала она. ДеВэйл выбрала место, где на нее не попадали струйки воды, бежавшие с крыши, однако ее оливкового цвета шляпа все равно казалась промокшей. — Как самочувствие у вас обоих?

— Неплохо, ваша честь, — сказал я, отвесив поклон.

— Да бросьте вы! — отрезала она. — Я не в суде, так что можете оставить титулы. Зовите меня Уной, ясно? Просто Уной.

— Иезекия Добродетельный, — выступил мой товарищ, протягивая руку. Уж не знаю, из какой дыры Прайма он взялся, но там явно все помешаны на рукопожатиях. Однако ДеВэйл с удовольствием взяла руку Иезекии и сердечно пожала ее.

— Мне сказали, что мы обязаны вам спасением библиотеки, — заметила она. — Отличная работа. Хорошо постарались.

Я попытался принять надлежаще скромный вид, но Иезекия залился краской по самые уши.

— Тысяча извинений, уважаемые, — вставил Уизл, — но я должен вернуться, чтобы встретить наших гостей. Доброй вам смерти. — Он поклонился и поспешил вниз.

Поскольку это была, скорее всего, единственная возможность, когда мы могли остаться с судьей ДеВэйл наедине, я решил задать мучавший меня вопрос.

— Законница, — начал я, — то есть, Уна… вам удалось выяснить, что похитили воры из вашего кабинета?

— И да, и нет, — ответила она тихо. — Я полагаю, что они унесли свиток, который был написан моей матерью лет сорок назад. Меня часто называют путешественницей, но моя мать, Фелиция… в этом смысле мне до нее далеко. За свою жизнь она побывала на каждом из Внешних Планов, повидала все формы рая и ада, все Стихийные Планы и более дюжины миров Прайма. Никто другой не избороздил мультивселенную вдоль и поперек так, как это сделала моя мать.

Я мог бы заметить, что мой отец успел за свою жизнь отнюдь не меньше, если не больше, но мне не хотелось выступать в роли сына, бахвальствующего именем своего отца. Я промолчал, но подумал, что надо будет узнать, не приходилось ли матери Уны пересекаться в своих путешествиях с Найлзом.

— В прошлом году, когда она умерла, — продолжила ДеВэйл, — мне достались ее дневники, целая сокровищница историй и знаний о мультивселенной. Я просматривала их, систематизируя и подготавливая для более тщательных научных исследований… но, как это ни печально, не успела добраться до свитка, похищенного ворами. Я даже не представляю, что в нем могло содержаться.

— Воры говорили о какой-то пыли, — промолвил Иезекия.

ДеВэйл пожала плечами.

— Зная нужный портал, можно добраться до целого мира из этой дряни — Квазистихийного плана Пыли. Это ровное как стекло море мельчайшего песка, которое простирается во все стороны света. Там нет ни воды, ни твердой опоры под ногами… нет даже воздуха, и поэтому ветры не нарушают спокойствия поверхности. Вдобавок эта пыль голодна; оставьте в ней на день доспех, и он тоже превратится в пыль. Я никогда не была на том плане, но моя мать его как-то раз посетила. Она его ненавидела.

— Ваша мать больше ничего не упоминала об этом? — спросил я. — Воры сказали, что она нарисовала карту. Может быть, это была карта к сокровищам?

— Если честно, я не знаю, — ответила Уна. — Она всегда неохотно говорила о своих путешествиях… да и вообще о чем-либо. Мама скорее спустилась бы по Реке Стикс, чем приняла участие в послеобеденной беседе — даже со своими близкими. Она была страшно скромной, когда оставалась дома, а не таскалась по разным дебрям.

Может Фелиция ДеВэйл и не рассказала ничего дочери, но она должна была рассказать об этом кому-то другому, иначе откуда воры узнали, что в том свитке находится нечто важное? А, может, и сама Уна проговорилась о записях матери при лишних свидетелях. Однако спросить ее о том, кто еще знал о дневниках Фелиции, я не успел, так как лестница опять задрожала с громким скрипом и треском.

— А вот и пополнение, — сказала Законница.

Иезекия, словно любопытный щенок, поскакал вниз, чтобы посмотреть, кто идет. Спустя мгновение он вернулся.

— Там Уизл и еще двое, — прошептал он, — и одна из них тифлинг.

Я посмотрел на Уну. Та пожала плечами и взглянула в сторону лестницы. Мы, конечно, знавали тифлингов, которых нельзя было назвать грубыми и недружелюбными; однако, подавляющее их большинство отличалось болезненной враждебностью к окружающим и считало, что весь мир их ненавидит, и потому заслуживает еще большей ненависти.

Почему? Да просто потому, что они выглядят чуть иначе, чем обычные люди. Ничего особенного: кошачьи глаза или длинный цепкий хвост, темно-зеленые волосы или маленькие рожки. Некоторые возлагают вину за подобные отклонения на демоническую кровь одного из предков. Другие считают, что это лишь результат жизни на просторах мультивселенной. Однажды люди покинули свой спокойный и безмятежный Прайм, и теперь их дети порой обнаруживают в себе необычные черты. Я не вижу стыда в том, что к тебе прикоснулись планы, но у тифлингов другое мнение по этому поводу, и это мнение они выражают в особой нелюбви ко всему миру.

Вот, например, тифлинг, которая к нам поднималась — молодая женщина, и удивительно привлекательная, несмотря на шипастые гребни, что шли у нее по предплечьям. Не более чем белые костяные дорожки поверх смуглой кожи — их спутал бы с декоративными наручами любой, кто не обладал моим острым зрением. Я был бы рад видеть женщину столь изящного и гибкого телосложения у себя в студии. Однако один взгляд на ее лицо давал понять, что она не намерена служить моделью ни для каких картин, и если я заикнусь об этом, мне придется иметь дело с ее мечом. Она носила черный облегающий доспех из настоящей кожи дракона, а ее рука покоилась на рукояти меча, словно в ожидании тех, кто станет насмехаться над ее происхождением.

На нагруднике ее доспеха был вытиснен рогатый череп, символ Хранителей Рока, фракции, которая так привлекает тифлингов. Относясь к жизни по принципу "оставь все как есть", Хранители питают особую страсть к энтропии и с удовольствием наблюдают за медленным увяданием мультивселенной. Любое вмешательство в процессы неотвратимого угасания бытия они воспринимают в штыки. И не важно, замедляешь ли ты их путем созидания или ускоряешь при помощи дополнительных разрушений. Стоит ли удивляться, что девиз Хранителей "руки прочь от этого мира" так близок чувствам любого из тифлингов.

— И вновь я вас приветствую, уважаемые, — произнес Уизл, пропуская вперед новоприбывших. — Позвольте представить: Ясмин Аспарм из Хранителей Рока и брат Кирипао из Ордена Возвышения.

Если Ясмин была сравнима с огненным шаром, готовым вот-вот взорваться, то брат Кирипао казался снежной вершиной горы, замершей перед сходом лавины. Он был эльфом, и его возраст оставался загадкой. Движения Кирипао были грациозны и полны спокойствия, необычного даже для представителей его расы. С живыми зелеными глазами, гладко выбритым черепом и невозмутимой улыбкой, он вызывал опасение на порядок сильнее, чем Ясмин. Он был из числа тех монахов, которые выглядят так, словно могут отделать тебя голыми руками, попутно рассуждая об изящном искусстве аранжировки цветов. Хотя брат Кирипао был не совсем безоружен. Я заметил пару черных нунчаков у него за поясом, но легче от этого мне не стало.

Но хуже всего была его фракция. Орден Возвышения, членов которого прозвали Непредсказуемыми, полагает, что все вокруг слишком много думают. Если бы только мы перестали забивать головы мыслями, уверяет Орден, мы приобщились бы к гармонии мультивселенной.

Вообще говоря, это учение не такое уж и плохое, но в жизни оно означает, что Непредсказуемые скорее отрежут, чем семь раз отмерят. Их тренировки учат, что, действуя неосмысленно, можно всегда достичь правильного результата. Благодаря им, они вырабатывают невероятные рефлексы, которые делают таких как брат Кирипао незаменимыми в чрезвычайных ситуациях, когда нет времени для размышлений. С другой стороны, это значит, что от него будет мало толка при обсуждении планов — такие как он доверяют исключительно секундным порывам.

Горячий тифлинг и невозмутимый эльф, в одно мгновение превращающийся в смертоносного бойца. Нас ожидают долгие три дня…

Весь день к воротам Мортуария продолжали прибывать траурные процессии. Мы с Уизлом наблюдали за ними из окна четвертого этажа — оттуда открывался неплохой вид на улицу, и было не слишком высоко для того, чтобы различать лица в толпе. Брат Кирипао и Иезекия вызвались мокнуть на седьмом этаже, они должны были сосредоточиться на задних воротах, предоставив главный вход нам.

Последняя пара наших товарищей, Уна и Ясмин, отправилась куда-то отдыхать, вероятно, в разные комнаты. Законники и Хранители Рока относятся друг к другу с подозрением: Законники проводят свое время в поисках новых законов мультивселенной, мерой успеха в жизни считая число открытых ими закономерностей. Хранители признают лишь один закон — Закон Энтропии, называя Законников слепцами, верящими, что есть на свете что-то важнее него. Один закон против целого моря законов — спор, который часто приводит к конфликтам. И это лишь один пример трений, возникающих между фракциями и постоянно будоражащих город.

Впрочем, отношения между фракциями не обязательно бывают натянуты, даже если их взгляды диаметрально противоположны. Взять, к примеру, нас с Уизлом. Упокоенный и Сенсат превосходно коротали время вдвоем, наблюдая, как похоронные службы одна за другой проходят мимо. Будучи Упокоенным, маленький гном проявлял поистине энциклопедические знания о погребальных обычаях групп, следовавших к Мортуарию. Например…

— Какая удача, уважаемый Кэвендиш! Вот идет похоронная группа, которая испытывает определенное удовольствие всякий раз, когда умирает один из ее собратьев. Это орки, они родом с одного из миров Прайма, название которого я, к сожалению, затрудняюсь произнести. У них есть очаровательная традиция делать гробы такой формы, которая имеет особый смысл для усопшего. Как вы, наверняка, заметили, гроб, который сейчас несут, выполнен в виде гигантской, розовой форели. Вы только поглядите на ее озорную улыбку… это, должно быть, очень счастливая форель.

— Неужели орки поклоняются форели? — поинтересовался я.

— Нет-нет, — пояснил Уизл, — просто они любят делать яркие, запоминающиеся гробы. Жизнь орков очень тяжела. Даже здесь, в Сигиле, где по закону Госпожи Боли "живи и дай жить другим", они находятся под защитой, орки редко достигают даже малого благосостояния. Поэтому они делают гробы задолго до своей смерти — бесхитростные или экстравагантные, выражающие какие-то их фантазии и защищающие от жестокости, с которой относится к ним весь мир. Должно быть, когда-то этот орк увидел, как какой-то богач есть форель, а затем мечтал, что когда-нибудь и он сможет ее попробовать. Или, быть может, строгая свой гроб, орк грезил о свободе, чтобы вновь оказаться на тихом берегу реки с удочкой в руках. Кто знает? Он выбрал форель по каким-то личным причинам… и, наверное, не раз в жизни этот орк садился напротив своей розовой форели, и на душе у него становилось спокойно оттого, что смерть его будет со счастливым лицом.

Подобные рассуждения возвысили Уизла в моих глазах, как, впрочем, и всю фракцию Упокоенных. Обычно все считают их компанией ненормальных, которые заявляют, что смерть является состоянием наивысшей чистоты — целью, к которой должен стремиться каждый. Более того, они утверждают, что все мы уже мертвы в этом мире, что вся мультивселенная существует в качестве послежизни некоего счастливейшего из мирозданий. И потому мы вынуждены влачить мучительное существование во время перехода от великолепия той жизни к умиротворяющей смерти, любое отрицание которой делает этот переход лишь еще более болезненным.

Стоит ли говорить, что взгляды Упокоенных плохо согласуются с учением Сенсатов. Мы гордимся тем, что живем с любовью к жизни, черные стороны которой дороги нам наравне с ее приятными моментами. Многие из Сенсатов убивают себя раз или два в жизни, чтобы почувствовать, что такое смерть. Но очень важно, чтобы рядом был опытный жрец, готовый воскресить тебя сразу, как ты получишь весь необходимый опыт.

И все же было поучительно слышать, с какой нежностью Уизл говорит о смерти. И хотя я никогда не мог оценить ее привлекательности, я всегда с уважением относился к тем, кто обрел свою истинную любовь.

Дождь все капал и капал, пока на крыши домов не опустилась ночь. Последние плакальщики исчезли за воротами, а затем так же быстро вышли и скрылись из глаз — Мортуарий стоит посреди Улья, района трущоб, а это не самое безопасное место, где можно задержаться после наступления сумерек. С приходом ночи воры выбираются из теней, чтобы приступить к своей неблагодарной работе, а вслед за ними крадутся создания куда темнее, ибо в Сигиле даже тьма имеет разные обличья.

Из-за ворот Мортуария показалось какое-то существо. Оно было похоже на человека, но глаза его горели, словно красные угли. В одной руке существо тащило большой мешок, оставив другую свободной, и я без труда разглядел на ней пять острых, как бритвы, когтей. Несмотря на расстояние до меня донесся запах тлена и разложения.

— Похоже на умертвие, — прошептал я Уизлу, неслышно вытащив рапиру. — Мерзкие твари, могут запросто вытянуть из тебя жизнь. Бьюсь об заклад, какие-то негодяи внесли его туда под видом покойника. Потом, когда никто не видел, он вылез из гроба и набил полный мешок сокровищ, принадлежащих вашей фракции.

— Было бы нечестно принять вашу ставку, уважаемый Кэвендиш, — сказал Уизл и, положив ладонь поверх моей руки, опустил рапиру обратно в ножны. — В мешке умертвия нет никаких сокровищ, в нем лежит наш ужин.

Он подошел к окну и помахал рукой:

— Сюда, Юстас, — позвал он негромко. — Я надеюсь, он еще не остыл?

Юстас-умертвие скривил рот и издал пробирающее до костей шипение. Уизл пошел вниз, чтобы встретить его у входа.

Собравшись вшестером, мы ужинали в полной темноте — нас могла выдать даже небольшая свечка. Иезекия сидел рядом со мной, у окна, не прекращая наблюдения за Мортуарием.

— Брат Кирипао учил меня драться, — шепнул он мне и продемонстрировал пару нелепых движений, чуть не заехав мне по носу. — Видал?

— Запястья не сгибай, — буркнул я. Один из друзей отца был уверен, что каждый истинный джентльмен должен знать толк в настоящих, "мужских искусствах", и потратил со мной несколько месяцев, обучая спортивному боксу. Впрочем, я сомневался, что брат Кирипао способен драться по правилам.

— А еще он рассказал мне о своем Ордене, — продолжил Иезекия. — Он сказал, что надо просто очистить свой разум.

— Для тебя это не составит проблем, — хмыкнул я.

— Ну уж нет, — ответил парень. — У меня много всего в голове. Особые фокусы и все такое. От дядюшки Тоби.

— Старый добрый дядюшка Тоби.

— А знаешь, — прошептал Иезекия, — до того, как я попал в Сигил, мне казалось, что в целом мире только мы вдвоем с дядюшкой Тоби можем делать подобные вещи. Дома все были такие обыкновенные, а здесь… погляди на нас. У Уны есть посох, Уизл — мастер иллюзий, а Ясмин и брат Кирипао умеют колдовать, как жрецы…

— А ты откуда знаешь? — перебил я.

Он уставился на меня, как будто не понял вопроса.

— Просто спросил у них.

Я с тревогой бросил взгляд на остальную четверку, в безмолвной тишине поглощавшую ужин. У всех четверых есть магические способности? Ну да, ведь они отобраны своими фактолами для выполнения важного задания. И, разумеется, они лучшие из тех, кого их фракции могли предложить. Но тогда почему госпожа Ирин выбрала именно меня? Я ведь не маг и не жрец. Конечно, при случае я могу пустить в ход рапиру, но, по большому счету, я оказался простым свидетелем, включенным в эту команду лишь потому, что мог опознать воров.

Может быть, мне стоит набросать портреты воров, вручить рисунки моим компаньонам и пойти домой. От меня нет никакой пользы; даже у Иезекии больше фокусов про запас, чем у меня. Хотя нет, у меня есть то, чего им всем не хватает — мое благоразумие. Мрачная Ясмин, невозмутимый Кирипао, простоватый Иезекия, маленький любитель смерти Уизл… даже Законница Уна не лишена заскоков, если вспомнить, как она бросилась в погоню за теми убийцами. Если я их оставлю, кто знает, что они натворят без моего сдерживающего воздействия?

Тем не менее, от мысли о бедном бесталанном Бритлине, окруженном пятеркой вооружившихся магией ненормальных, меня бросило в дрожь. Я отошел от окна.

— Сейчас моя очередь спать. Разбудите меня к следующей смене, — объявил я и, не дожидаясь возражений, побежал вниз по скрипучим ступеням. Я улегся в одной из комнат на пятом этаже, надеясь, что засну как можно скорее.

Проснулся я с первым лучом рассвета, обнаружив, что надо мной неясной тенью маячит Ясмин. Она продолжала пихать меня ногой под ребра, пока я не произнес:

— Ладно, ладно. Уже встаю.

— Сегодня ты в паре со мной на седьмом, — сказала она. — Увидимся наверху.

Подойдя к двери, Ясмин обернулась.

— Во сне ты кажешься таким невинным. И к тому же храпишь.

Не сказав больше ни слова, она побежала вверх по лестнице, которая на каждый ее шаг отзывалась ужасным треском и скрипом. Я подумал, что она наверняка перескакивает через ступеньки.

Стоит ли говорить, как я хотел узнать, что меня ждет, когда вошел в комнату на седьмом этаже. Лицо Ясмин слегка раскраснелось, хотя трудно было сказать, от напряжения сил или из-за смущения. На какую-то секунду она взглянула на меня и отвернулась к окну.

— Там что-то происходит? — спросил я.

Она покачала головой, не отрывая взгляда от улицы, что удивительно для места, где нет ничего интересного.

Пожав плечами, я прошел в угол комнаты, где собралась большая лужа дождевой воды, местами глубиной не меньше дюйма, благодаря кривому настилу пола. Я осторожно набрал воды и плеснул себе в лицо, соблюдая ежедневный утренний моцион. Вода пахла грязью и тленом, и в ней плавали крохотные волоски: либо ворсинки, оставленные некогда лежавшим здесь ковром, либо шерсть крыс, гнездившихся где-то в здании.

Я присел и зачерпнул еще, пытаясь определить на вкус, крысы ли это, ковер или нечто иное. Вода отдавала пылью с еле уловимой толикой дыма. Было ли это вызвано обычным городским смогом или же копотью из труб, я не знал. Это мог быть и след от пожаров, прокатившихся по Улью на прошлой неделе.

— Может, еще по полу языком проведешь? — поинтересовалась Ясмин со своего поста у окна.

— Я просто пригубил воды, — ответил я. — Хотя буду счастлив лизнуть пол, если ты считаешь, что он того стоит.

— Сенсаты! — фыркнула она и снова отвернулась к окну.

Раз уж она об этом заговорила, я наклонился и лизнул пол, но он меня не впечатлил. Обычный лакированный кедр. В свое время я пробовал и получше.

Вскоре совсем рассвело, и на улицах стало оживленнее. Поскольку мы с Ясмин дежурили на седьмом этаже, нам следовало наблюдать за территорией позади Мортуария (он был на четыре этажа ниже нашего здания), высматривая любые источники неприятностей. Непосредственно задний вход мы не видели — его загораживал купол — но улица за ним была как на ладони. По ней представители низшего слоя общества, прозванные Сборщиками, доставляли трупы тех, кто за ночь попал в Книгу Мертвых: старых пьяниц, захлебнувшихся рвотой; юных зачинщиков драк в тавернах; Простаков, свернувших не в тот переулок. Добро пожаловать в Сигил, болваны.

Я с неохотой достал альбом, сделал несколько штрихов углем и отложил его в сторону.

— Что это ты рисовал? — спросила Ясмин.

— Так, ничего, — ответил я, показав ей лист. — Захотелось вдруг набросать один уличный пейзаж — Мортуарий и жалкие группы Сборщиков, проносящие трупы через черный вход. Да вот передумал.

— Почему?

— Потому что никто не любит гнетущих картин.

— А я люблю, — сказала Ясмин.

— Ты-то, может, и любишь, — согласился я. — Ты и прочие Хранители Рока. И Упокоенные, и Помраченные, и может быть, кто-то из других фракций. Но такие картины не нравятся моим постоянным клиентам. Они не хотят видеть подобных работ в моей студии и не желают слышать, что я продаю их кому-то, кто… не такой, как они.

— Другими словами, — усмехнулась она, — ты не можешь рисовать то, что хочется, лишь потому, что это не нравится каким-то там толстосумам?

— Дело не в этом, — ответил я, — а в том, что когда я беру в руки кисть или уголь, передо мной встает выбор: написать что-то, что выручит для меня денег, или потратить время на то, что этого сделать не сможет. Нужно быть практичным.

Кроме того, я должен заботиться о матери, следовало добавить мне. Содержать Кэвендиш Кейс было недешево, но если бы нам пришлось переехать, мама этого не пережила бы. Но я не был готов разговаривать о семье с незнакомой женщиной; какое мне дело, если она сочтет меня эгоистичным и жадным?

Ясмин опять отвернулась, затем полезла в карман кожаного трико и бросила мне потертый золотой.

— На, держи, — сказала она. — Специальный заказ. Рисуй, что угодно и как угодно. Не бойся, я не скажу твоим драгоценным клиентам, что ты работал для тифлинга из Хранителей Рока.

Я немного подержал монету в руке, ощущая тепло золота, которое недавно было теплом тела Ясмин. Затем взял альбом, открыл новый лист и начал набрасывать чистые линии ее лица. Высокий лоб, волевой подбородок, скулы… как я и предполагал, она оказалась превосходной моделью.

К тому времени, когда я перешел к ее глазам, она, наконец, узнала очертания на бумаге.

— Что ты делаешь? — возмутилась она.

— Рисую то, что мне нравится. И прекрати вертеться, а то я не смогу закончить работу. К своим заказам я отношусь ответственно.

Как и многие начинающие натурщицы, Ясмин стала держаться застенчиво и неестественно, после чего миновала стадию, когда ей ежеминутно хотелось встать и убежать, и постепенно пришла к состоянию сердитой покорности. Под конец, она просто перестала обращать на меня внимание, устав сохранять "артистическое" выражение лица. Тогда я перевернул лист и начал настоящий портрет.

Так прошел день.

Утро третьего дня ознаменовалось появлением целой армии Сборщиков, тащивших по улице стылый труп гиганта.

К этому времени Уна и Уизл уже заняли место на четвертом этаже, а Ясмин с Иезекией расположились на седьмом. К счастью, мне не пришлось снова дежурить с Ясмин. Мой портрет просто ошеломил ее — возможно потому, что он показал ей, насколько она прекрасна. Я нарисовал, как она сидит, задумчиво подперев кулаком подбородок, так, что костяные гребни на руке казались неотъемлемой частью картины. Она не принимала подобной позы ни вчера, когда мы были вместе, ни, вероятно, когда-либо в своей жизни; однако, я сам поразился, насколько точно мне удалось запечатлеть ее такой, какая она есть. Закончив портрет, я несколько долгих минут не мог выпустить его из рук. Мне хотелось оставить его, как напоминание о том, что я совершил… или, может быть, швырнуть в лицо критикам, называющим мои работы пустышками.

Но заказ есть заказ, а Бритлин Кэвендиш никогда не обманывает своих клиентов. Робко и осторожно я показал портрет Ясмин. Она не проронила ни слова, лишь долго-долго смотрела на него.

После этого мы какое-то время старались избегать друг друга, чувствуя страшную неловкость. Я решил попросить Иезекию подежурить завтра вместе с Ясмин; докучая своими дурацкими вопросами, он мог немного отвлечь ее от всех эмоций минувшего дня.

Пока остальные члены команды вели наблюдение, мы с братом Кирипао остались не у дел. За два дня, проведенных в здании, мне по горло хватило скрипа ступеней и запаха плесени, поэтому я решил спуститься на первый этаж, прикидывая, насколько рискованно будет отлучиться и подышать тем, что в Сигиле зовут свежим воздухом. Видимо, брат Кирипао, подумал о том же самом, так как решил ко мне присоединиться и теперь стоял рядом, смотря куда-то сквозь разбитое окно.

О приближении гиганта мы услыхали за несколько минут до того, как показался сам труп — звук изнывавших под его тяжестью и громыхавших по булыжной мостовой телег смешивался с надрывными стонами тех, кто тянул непосильный груз. Вскоре из-за угла выползла первая телега, на которой покоились голова и плечи гиганта. Его кожа отливала зеленовато-желтым, а копна волос, имевшая некогда зеленый оттенок, мела дорожную пыль — этот гигант был родом из джунглей, если я правильно помнил Путеводитель Крипатча по мультивселенной. Нельзя сказать, что в Сигиле проживает много гигантов, однако кое-кто из них порой появляется в городе и, без сомнения, выделяется в обычной толпе. При этом гиганты из джунглей известны в своем роду, как самые цивилизованные, сообразительные и достаточно сдержанные, чтобы не встревать в неприятности.

Похоже, что проезжавший мимо нас гигант не проявил себя таковым. В его горле зияла глубокая резаная рана, кровь из которой сочилась на мостовую… ее было столько, что хватало целой своре собак, которая бежала рядом, слизывая лужицы на дороге. Поначалу я решил, что он был убит одним из своих собратьев — кому еще хватит роста, чтобы вскрыть глотку гиганту? Но тут ветер с улицы донес до меня невыносимой силы смрад дешевого виски.

Им была пропитана вся шевелюра гиганта, им была залита его борода и поношенная одежда… было видно, как липкая пленка виски покрывает его кожу. Гигант, наверное, в нем искупался или вылил себе на голову дюжину бутылок. Сразу подумалось: может, он что-нибудь праздновал, например, свадьбу или какой-то религиозный праздник? Я представил себе, как гигант напивается, потребляя виски как внутренне, так и наружно, выползает на улицу и отрубается в переулке между домами. Любой бандит, который его нашел, мог расписать ему горло, прежде чем обчистить карманы — кто же захочет, чтобы пьяный гигант очнулся в тот момент, когда у него потрошат кошелек?

Снова подул ветерок. Дешевое виски: этот запах был мне знаком, наравне с запахами самых изысканных вин. Но была в нем какая-то легкая примесь…

— Предупреди всех, чтобы были наготове, — сказал я брату Кирипао, — мне нужно кое-что выяснить.

Скинув куртку, взъерошив волосы и вытащив рубашку, чтобы принять более подобающий для улиц Улья вид, я пьяной, спотыкающейся походкой выбрался за дверь и направился навстречу проезжающему гиганту.

— Чтоб я сдох, вот это громила! — крикнул я ближайшему Сборщику.

— Да, тяжелый приятель, эт-точно, — ответила женщина. Обливаясь потом, она толкала свою телегу, но выглядела при этом довольно счастливой. — Люблю таких. Упокоенные раскошеливаются за каждый фунт мертвечины.

— Так ты теперь богата, вонючая крыса! — Мы оба расхохотались. Я сделал вид, что закашлялся от смеха и, пошатываясь, оперся о труп. Немного покорчившись в кашле, я выбрал момент и незаметно принюхался к коже гиганта. Хорошенько вдохнув, я отшатнулся на несколько шагов.

— Где это вы нашли такого здорового? — спросил я Сборщицу.

— В переулке валялся, — сказала она, — где же еще? Нажрался — его и расписали. Обычное дело.

Кто-то явно пытался заставить нас поверить в эту легенду, кто-то, кто не принял в расчет Сенсата и его чувствительный нюх. За разящим от гиганта смрадом дешевого виски я различил едва уловимый запах флегистола. Поговаривают, что эту страшно горючую маслянистую жидкость добывают серые дварфы в глубинах пещер Карцери. В Районе Госпожи знать любит жечь флегистол для подогрева воды в купальнях, они утверждают, что горит он чище, чем любой уголь, да и жар от него намного сильнее.

— Ну и здоровый, — сказал я снова и от души врезал гиганту в бок. В брюхе у трупа что-то заплескалось.

У меня не осталось сомнений. Наши "пламенные" друзья каким-то образом убили гиганта и через перерезанное горло заполнили под завязку легковоспламеняющимся маслом. А затем вымочили его в нескольких галлонах виски, чтобы скрыть запах флегистола. Так труп превратился в восемнадцатифутовую бомбу, оставленную в переулке для ничего не подозревающих Сборщиков, которые должны были доставить ее прямиком в Мортуарий.

Но как поджигатели собираются подорвать бомбу? Одной горящей стрелы будет более чем достаточно. Попасть в гиганта, пусть даже издалека, не составит никакого труда. Причем попасть в любое место — пары виски сами по себе достаточно горючи, но флегистол поистине взрывоопасен. Для большего эффекта враги должны подождать, когда тело почти скроется в Мортуарии, чтобы сделать свой выстрел.

По-прежнему притворяясь пьяным, я махнул на прощание Сборщикам и как можно скорее заковылял в наше укрытие. Брат Кирипао ждал меня внутри.

— Труп — это бомба, — тихо произнес я, накидывая на себя куртку.

— Большая? — спросил он.

— Больше тонны флегистола.

Брат Кирипао бросил взгляд на гиганта, которого уже сняли с телег и медленно затаскивали по ступеням к входу в Мортуарий.

— Нам нужно покинуть здание, — произнес он, — такого взрыва оно не выдержит.

— Тогда отправляйся к заднему входу, — бросил я ему, — и посмотри, кто будет бежать оттуда. Я предупрежу остальных.

Брат Кирипао кивнул и тут же исчез из вида. Только через три секунды я понял, что он даже не знает, за кем именно надо смотреть — ведь не всем из нас было известно о гит'янки и гитзерае. Я должен был занять его место, позволив брату Кирипао вывести всех из здания; но в душе мне уже хотелось лично спасти Ясмин.

Я помчался по ступеням, на ходу одевая куртку. Лестница трещала и тряслась у меня под ногами, но я не обращал внимания, летя вверх во весь дух.

— Что случилось? Я видела тебя на улице, — окликнула меня Уна, выглядывая из-за лестничных перил четвертого этажа.

— В гиганте полно флегистола, — выдохнул я, тяжело дыша. — Если он взорвется, наш дом тоже взлетит на воздух.

— Проклятье, ты прав, — кивнула она. — Я видела, как взрывается флегистол. Его любят серые дварфы — заливают в бутылки, втыкают запал и забрасывают тех, кто им не по нраву. Хороший способ сжигать целые села.

— Уходите отсюда вместе с Уизлом, — сказал я ей. — А я позабочусь об остальных.

— Крикни им, они услышат.

— Враги тоже, — ответил я. — Лучше не будем себя выдавать. — И, не дожидаясь ответа, я рванул дальше.

Когда я прибежал наверх, кровь стучала у меня в ушах. Иезекия услыхал грохот ступеней и выглянул посмотреть, кто идет.

— Нам надо… — просипел я, — нам надо… бежать. Бомба.

— Что еще за бомба? — спросил он, как всегда беззаботно.

Безмозглые праймы! Для них вершина военной мысли — заточить лезвие меча с обеих сторон.

— Так что там насчет бомбы? — поинтересовалась Ясмин, выйдя из своей комнаты наблюдения.

— Гигант… — сказал я ей, — флегистол… мы должны…

— Хорошо, погоди.

Она скрылась за дверью, а я прислонился к перилам и попытался восстановить дыхание. Иезекия тронул меня за плечо:

— Пойду, соберу наши вещи, — сказал он и убежал с громким топотом, от которого затряслась лестница. Я присел на ступени, чувствуя, как бьется сердце. Поскольку я и так уже выдохся, возможно, мне стоило сразу бежать обратно; остальные были в лучшей форме и могли догнать меня по пути. Но гордость не позволила мне этого сделать. Я хотел дождаться Ясмин.

И Иезекии, само собой.

Ясмин выскочила из комнаты с рюкзаком на плече, держа в руке свернутый в трубочку портрет.

— Сворачивай аккуратнее, это же рисунок углем, — сказал я. — Он легко размазывается.

— Да иди ты, — бросила она, но тень улыбки все же коснулась ее лица. — Гиганта уже наполовину затащили в ворота. Самое время, чтобы взорвать…

В окно ударила ослепительная вспышка света, спустя миг последовал оглушительный грохот. Дом ощутимо накренило назад, целые куски крыши снесло прочь, словно ветром; и в следующее мгновение взрывная волна с невиданной силой обрушилась на здание, сминая фасад в бушующем море пламени. Поток горячего воздуха опрокинул Ясмин и швырнул ее на меня. Она упала ко мне на колени; лестница, на ступеньке которой я сидел, жалобно затрещала и с пронзительным визгом выдираемых ржавых гвоздей оторвалась от деревянных опор. Мы полетели вниз.