Пиши как дьявол: антология тёмного фэнтези и хоррора, I том

Паноптикон (Скотт Миллер)

Честно говоря, я видал скотовозы и похолоднее, и помрачнее этого. Да что уж там, они были даже более пригодны для езды. Единственное, что роднило те передвижные бойни с этим одноэтажным автобусом, тащившим нас по бесконечной тёмной горной дороге, – их полная непригодность для перевозки человеческого скота.

Больше похожий на искорёженный остов или нечто, отдалённо напоминающее автобус, чем на настоящий экипаж или фургон, он, похоже, был либо создан таким, либо раздет до состояния, отвечающего единственной цели: быстрая транспортировка, какой бы ценой это ни далось живому грузу. Я повернул голову насколько позволяли оковы, мимо понурых лиц моих товарищей по несчастью, вглубь салона, куда только мог дотянуться мой воспалённый взгляд сквозь грязную сине-зелёную подсветку приборной панели. В забытые дни своего жалкого расцвета здесь, должно быть, красовались два аккуратных ряда ярких кресел с высокими спинками – для зорких туристов или семей, отдыхающих в одном из многочисленных живописных портовых городков. Но не теперь. Теперь они больше смахивали на средневековые орудия пытки, чем на предметы мебели, – выпотрошенные, лишённые обивки, с торчащими металлическими скелетами, утыканными ржавыми гвоздями, будто нарочно созданными для увечий. Некоторые были полностью выдраны из своих рядов вместе с креплениями, словно гнилые зубы из кровоточащих дёсен. Не желая нарываться на травмы и заражение, самые разумные среди нас – а я себя к таким не причислял – предпочли устроиться на полу, превратившемся из прохода в грязный лаз между останками кресел.

Я вяло отмахнулся от чего-то, принятого мной за назойливое насекомое, кружившее над моей недавно обритой головой, и поднял взгляд, намереваясь нанести ещё один удар скованными руками. В паре сантиметров над головой раскачивался клубок проводов, свисавший, точно связка кишок, из выпотрошенных телевизионных блоков. За пустыми рамами, в продуваемом верхнем отсеке этого подобия автобуса, хлопала самодельная крыша из дырявого брезента, взмахивая сырыми кожистыми крыльями, будто намереваясь унести автобус в небо в каком-то чудовищном полёте. И как же я желал, чтобы так оно и случилось – что угодно, лишь бы прекратить этот шум. Впрочем, я был согласен и на самый прозаичный исход.

Водитель к этому моменту наверняка извёлся не меньше остального скота. Он не имел особого отношения к нашему путешествию через всю страну и, вероятно, получил жалкие гроши за свою роль в этом вояже, какой бы важной она ни была. Я размышлял, не станет ли он посмелее от усталости и нетерпения. Может, возьмёт крутой поворот на скорости, и мы опрокинемся, заскользим по асфальту, превращая автобус в дымящиеся, обожжённые дорогой обломки. Или, быть может, вылетим на слепом подъёме и врежемся в забредшую на дорогу корову – от удара пассажиры превратятся в кашу. А ещё лучше, он мог бы пропустить какой-нибудь важный поворот, который увёл бы нас по богом забытой окружной дороге; а вместо этого направить проклятую машину в стальные ограждения, и мы полетели бы через край в водную бездну далеко внизу. Всё это было вполне возможно для этого визжащего корыта с болтами, и каждый вариант казался соблазнительнее предыдущего. Я закрыл глаза и затаил дыхание, умоляя судьбу воплотить хоть одну из этих фантазий, моих мрачных грёз. Но автобус продолжал тарахтеть без происшествий, даже как-то плавно, и гул, казалось, только усиливался с каждым километром. Я пробормотал проклятие себе под нос; нельзя было рисковать, привлекая нежелательное внимание. Я не мог позволить себе проявить слабость – ни сейчас, ни в ближайшее время.

Дискомфорт был настолько глубоким, что казалось, будто кто-то скребёт мои внутренности смятыми шариками из фольги, причём с таким остервенением, словно пытается вывести винное пятно с ковра. В своём невыносимом для ушей апогее все звуки сливались в одну сухую, режущую ноту бесконечного крещендо – и я ничего не мог с этим поделать.

Мне же, как назло, достались места в первом ряду этой дисгармоничной симфонии для идиотов, этого концерта бесчеловечных и нечеловеческих звуков в исполнении заикающихся роботов-манекенов. Будь я на галёрке, я хотя бы мог затеряться в тенях полупустого яруса. Мог бы сбежать из этого бесконечного представления, не дожидаясь финального занавеса, перемахивая через кресла неявившихся, опоздавших и безбилетников, и рвануть к мягкому зелёному свечению аварийного выхода на балконе. Но я оказался словно под прожектором, неспособный шевельнуться в пульсирующем центре битком набитого зала – поистине королевского круга преисподней. Оглядываясь по сторонам, я замечал, что остальных, похоже, ничуть не тревожил шум. Временами они даже громко аплодировали, не вставая с мест, а некоторые и вовсе вскакивали в полный рост, выражая своё восхищение. Их хлопки приводили меня в смятение – они раздавались в каких-то случайных интервалах, которые обычно намекают на некую прогрессию или последовательность, на какое-то изменение в структуре этого безжалостного, бурлящего шума, – но здесь не было никакой структуры и в помине.

Я не мог вытерпеть больше ни единого такта и попытался встать, но что-то туго затянутое вокруг талии рвануло меня назад, впиваясь в живот. Я провёл по этому что-то руками – плотная полиэстеровая лента, точь-в-точь автомобильный ремень безопасности. На кой чёрт в театре нужен ремень безопасности? Почти обезумев, я зашарил в темноте в поисках защёлки или застёжки, прощупывая пальцами всю длину ленты до самого конца, но так ничего и не нашёл.

Внезапно я почувствовал их – десятки глаз, впивающихся в затылок. Я замер на месте, скрестил ноги и уложил сплетённые пальцы на колени. Через мгновение я ощутил, как их взгляды соскользнули с меня, силуэты медленно отвернулись где-то на краю поля зрения, и я решил попытаться снова после короткой передышки. В суматохе мне удалось попривыкнуть к самым резким частотам, и теперь они вернулись с мстительным звоном в ушах. Под гнётом нескончаемого представления исполнители начали проявлять признаки неисправности. По мере того как спектакль продолжался, драгоценная жидкость сочилась из лопнувших кабелей, собираясь чернильными лужицами на полу. Неисправная проводка выплёвывала золотые искры через всю сцену. В этих чёрных как смоль озерцах они отражались миниатюрными метеоритными дождями в россыпи ночных небес. Тонкие струйки дыма змеились между замасленными пластиковыми панелями, наполняя театр едва уловимым ароматом. В этой импровизированной пиротехнике другие зрители не находили ничего тревожного. Напротив, они вскакивали с мест, разражаясь стоячими овациями. Судя по всему, это было частью шоу.

«Вот он, мой шанс», – мелькнуло у меня в голове, и я рванул тугой пояс, соскальзывая с него одним плавным движением.

Я с трудом поднялся на ноги, слегка пошатнувшись. Казалось, будто я не разминал ноги годами, словно мышцы почти атрофировались от бездействия. Я решил, что доковыляю до свободы, если придётся. Но прежде чем я успел сделать первый неуверенный шаг, невидимые руки выскочили сзади и с визгом поволокли меня обратно к креслу. Не успел я моргнуть, как несколько рук обвились вокруг талии, а другие поспешно захлестнулись вокруг горла, удерживая меня. В их безумной хватке я забился в животной ярости – крича, плюясь, кусаясь, умоляя о помощи. Даже сквозь мои панические вопли другие театралы отказывались оторвать глаза от сцены, находясь во власти какого-то нерушимого заклятия. На сцене задыхающиеся машины не лучше решета удерживали свою жизненную силу, и масло продолжало хлестать длинными чёрными петлями из невидимых ран.

Я дёрнул, а потом тряхнул сидящего рядом человека свободной рукой. Уж меня-то точно не смогут игнорировать – и не проигнорировали. Одежда на нём казалась дешёвой и синтетической, а тело под ней – тощим и холодным. Я отдёрнул руку, когда склонённая фигура начала поворачиваться ко мне, мгновенно пожалев о своём решении. Приводимая в движение примитивным механизмом, голова фигуры медленно повернулась на неподвижной шее. Она уставилась на меня – сквозь меня и куда-то вдаль – неестественно огромными глазами, сверкающими как драгоценные камни. Её пухлые губы застыли в услужливой улыбке, а кожа отливала призрачной бледностью и глянцем. Нет – это был вовсе не человек, а кукла. Она придвинулась ближе, оказавшись в паре сантиметров от меня, и поднесла блестящий палец к своим потрескавшимся губам в безмолвном упрёке. Её свободная рука поднялась для удара, и мои губы снова разомкнулись в дрожащем крике, когда она втолкнула свои ледяные пальцы мне в рот и протолкнула в судорожно сжавшееся горло. Точно извивающиеся змеи, новые конечности оплели мой торс, затягивая в свои объятия. А затем – вниз, вниз, сквозь швы кресла, в самые недра земли.

Музыка превратилась в слабый скулёж, и театр рванулся вперёд от внезапного мощного толчка. Половицы раскололись и взметнулись к потолку, люстры рухнули, разбиваясь вдребезги, а лепнина сорвалась с креплений, с грохотом обрушиваясь на пол. После первой ударной волны всё здание раскачивалось из стороны в сторону, пока, наконец, не замерло с утробным стоном. На миг я пришёл в себя в грязном проходе, окружённый грудой безвольных тел с застывшим на лицах благоговейным трепетом. Я хватал ртом воздух, но каждый вдох был пропитан ядовитыми испарениями, оседавшими на языке тёплой горечью. Хотя в ушах всё ещё звенело, зал окутала небывалая, невозможная тишина. Приподнявшись с пола на колени, я украдкой огляделся, пытаясь осознать масштабы разрушений. В центре сцены – вернее, того, что от неё осталось – полыхал гигантский пожар от разлитого масла. Зрительный зал купался в дрожащем раскалённом свете, заставляя меня прикрывать глаза закопчённой рукой. Едкие столбы дыма рвались к потолку, отбрасывая на всё более чернеющие стены исполинские тени. Нехватка воздуха вскоре сменилась тошнотой, и я почувствовал, как что-то тёплое и скользкое поднимается внутри. Оно вырвалось сквозь зажатый рот, стекая между пальцев и по груди. И в этой безмолвной, обволакивающей темноте сознание снова покинуло меня.

***

Я очнулся в мире ослепительной, режущей глаза белизны. Крепко зажмурился, глядя, как в темноте извиваются лиловые пятна, а затем снова открыл глаза. Солнце торопливо отползало к горизонту, уступая место сумеркам и проявляя из тени лицо человека, который выглядел года на два старше меня. Одет он был иначе: тёмно-синяя хлопковая рубашка, брюки цвета хаки и начищенные до блеска чёрные ботинки. Надо лбом покачивалась корона зачёсанных гелем волос, а на плечах красовались жёлтые шевроны.

– А-а, спящая красавица наконец-то соизволила проснуться. Благодарим, что почтили своим присутствием, – произнёс он, щёлкнув выключателем фонарика.

Его акцент показался мне странным – то, как он растягивал гласные и резко выплёвывал согласные. Я никогда прежде не слышал ничего подобного, но от этого выговора сводило зубы. Судя по весьма скудным наблюдениям, он, должно быть, был местным.

Выглянув в окно, я с удивлением обнаружил, что автобус замер на обочине. К счастью, вместе с ним замолк и шум. Снаружи мало что изменилось – всё тот же угрюмый пейзаж чернел бескрайней пустотой.

– Эге-гей! Кто-нибудь дома? – окликнул он, щёлкая пальцами у самого моего лица.

– Где мы... – пробормотал я, наконец, – ...и что это за вонь?

– Я не уверен, где именно находимся мы, а вот ты, – он ткнул рукояткой фонаря мне в голову, – ты в полной заднице.

Я с трудом сглотнул и поморщился от боли. Горло саднило, будто я наглотался бритвенных лезвий.

– А вонь – это твоих рук дело, вон там, на полу, приятель, – сказал он, указывая чёрным цилиндром фонаря.

Я проследил за дорожкой желтовато-зелёной слизи от своей рубашки через перепачканные руки до места, где на полу собралась подрагивающая лужа рвоты, становившаяся всё больше с каждой каплей, падавшей с сиденья передо мной. Суп минестроне – последнее, что я съел перед тем, как сесть в автобус. Сгорая от стыда, я попытался спрятать лицо в ладонях. Вернее, хотел попытаться – именно тогда я впервые заметил толстый кожаный ремень, которым меня спеленали.

– Это мой ремень, так что не вздумай с ним удрать со скуки, – хмыкнул он. – Им, знаешь ли, и отходить можно неплохо.

Я почувствовал, как дёрнулся желвак на челюсти.

– И раз уж ты весь внимание, салага, – продолжил он, – начальник захочет перекинуться с тобой парой слов, как только тебя оформят. – Он улыбнулся и облизнул губы, смакуя эту мысль.

– Салага? – повторил я. – Это не моё...

– Нет? Прошу прощения. Как насчёт зассанца?

– Ну, я...

– Нет? Может, псих? Нет, погоди... Как насчёт занозы в заднице? Вот это уже ближе к делу.

По салону прокатился смешок. Мой взгляд потемнел, и я промолчал.

– О, я сказал что-то смешное? – процедил мужчина, и луч фонарика заметался по лицам сидящих. – Я тут пытаюсь провести личную беседу с новобранцем, – добавил он через паузу. – Болтайте потише или вообще заткнитесь.

Довольный эффектом, он повернулся ко мне: – Ничего, новичок, – легонько ткнул меня в плечо. – Привыкнешь.

– Постойте... – начал я, медленно соображая. – Зассан...

Двери автобуса с шипением открылись, мгновенно выпустив остатки тепла, и грязная рука поползла вверх по поручню, приближаясь с каждым шагом. Поднявшись по ступенькам, мужчина раздражённо выдохнул, разглядывая свои руки. Чертыхнувшись, он стянул кепку с утиным козырьком и по очереди вытер старой тряпкой сначала лоснящуюся лысину, потом ладони. Запихнул замасленную тряпку в подкладку куртки и всмотрелся в проход.

– Офицер Белл? – окликнул он.

Офицер Белл развернулся, звеня связкой ключей на поясе, и поднял руку в знак приветствия. Повернувшись ко мне с ухмылкой, он произнёс:

— Ты разберёшься, я уверен.

Он крутанулся на каблуках и зашагал к водителю, размахивая фонариком. Они начали переговариваться на незнакомом мне языке. Вскоре оба спустились по ступенькам к пассажирскому выходу и через некоторое время появились за толстой перспексовой перегородкой впереди. Двигатель закашлялся, загрохотал, затем вздрогнул — и мы рванули с бешеной скоростью с гравийной дорожки, ставшей нашей временной остановкой, оставляя за собой грибовидное облако выхлопных газов. Камни отскакивали от днища, как шальные пули, пока не стихли под знакомым, всепоглощающим гулом.

— Обоссанец... — пробормотал я себе под нос, уставившись на колени. Несколько человек заглянули через моё плечо, и вокруг раздался взрыв хохота. Хотелось провалиться сквозь землю.

Я протёр заспанные, опухшие глаза. До сих пор удивляюсь, как мне вообще удалось вздремнуть, пусть и беспокойно. Выглянул в окно, почему-то ожидая увидеть что-то новое. В ответ уставился размытый силуэт — стекло запотело от моего дыхания, словно пятно на проекторе. Видок у меня наверняка был ещё тот, да и чувствовал я себя соответствующе. Когда я вытянул шею, чтобы получше разглядеть отражение, по плечам разлилась волна тепла и боли, из горла вырвался сухой хрип. Без возможности откинуться назад спина за ночь превратилась в сплошной ком узлов и ушибленных позвонков — спасибо офицеру Беллу — а зад под весом тела стал бесчувственным куском мяса. Я безуспешно подёргал наручники на плечах и пошевелил конечностями, пытаясь разогнать кровь. Огляделся, отчаянно ища, чем бы отвлечься.

Заговаривать с другими заключёнными я не решался — они и так получили достаточно поводов для обсуждения. Мне больше нравилось, когда они меня побаивались и сторонились, но теперь у них была куча причин превратить любой разговор в издёвку — а доставлять им такое удовольствие я не собирался. К тому же они, похоже, чудесно ладили друг с другом. Прямо напротив я заметил фигуру, привалившуюся на бок, с ниточкой соплей от раздутой ноздри до пускающего слюни рта. Правый глаз превратился в слезящийся, посиневший бугор. Хоть его лицо и разукрасили накануне вечером, выглядел он на удивление умиротворённо, как младенец на руках. Чем бы он ни заслужил этот фингал, я бы с радостью повторил его подвиг, если бы это помогло урвать пару часов сна. Пожалуй, стоило всё-таки пообщаться. Справа от него дремал громила, несомненно, виновник произошедшего, подложив мускулистые руки под подбородок. Даже в расслабленном состоянии он внушал трепет, но я не мог не заметить, насколько нелепо его массивная фигура смотрелась в одежде. Шмотки были слишком маленькими и тесными, а наручники казались игрушечными по сравнению с моими — такие можно в любой момент порвать. Я невольно фыркнул, и он проснулся, недовольно подняв бровь в мою сторону. Я мигом отвернулся к окну. Отлично.

— Эй, ты, — прорычал он, тыча в меня пальцем.

Я судорожно заозирался, будто пытаясь понять, к кому он обращается.

— Я? — переспросил я, указывая на себя с притворным недоумением.

— Снова штаны намочить захотелось, новенький? — оскалился он в плутовской ухмылке.

Я уже собирался выдать что-нибудь позабористее, но вспомнил о стычке с офицером Беллом и предстоящей встрече с начальником тюрьмы. Нужно было срочно менять тактику.

— А, нет. Я просто, э-э... любовался вашей работой, — я махнул в сторону спящей рядом с ним фигуры.

Он выпрямился, разминая мощные плечи, и поднял сжатый кулак.

— Хочешь к нему присоединиться?

"Ещё бы", — подумал я.

— Вовсе нет, — сказал я вслух, примирительно подняв руки и вжавшись в кресло.

Он успокоился, фыркнул, снова сложил руки под подбородком и закатил глаза.

— Слушай... — начал я, развернувшись к нему, предварительно прокляв свою тупость.

Его грудь вздымалась от раздражения, он уставился на меня одним приоткрытым дьявольским глазом.

— Просто... — я нервно хохотнул. — Ты ведь явно не в первой драке побывал, да?

Он смотрел на меня пустым взглядом, теряя терпение с каждой секундой.

— Ну, в смысле, — прочистил я горло, — участвовал в разборках?

Он мельком оглядел свою фигуру, будто говоря: «А сам как думаешь, умник?»

— Да, глупый вопрос... — отмахнулся я.

— Чё? — прорычал он, закипая ещё больше.

У меня перехватило дыхание.

— В смысле... тебе приходилось сталкиваться с начальником тюрьмы? — наконец выпалил я то, что хотел спросить.

— Слушай сюда, салага. Обычно я советов не раздаю, но твой длинный язык тебя до добра не доведёт. Не беси начальника.

Я тяжело сглотнул. Уже поздно, — пронеслось в голове.

— Начальник лучше знает, что нам надо, — продолжил он. — Не спорь, не огрызайся и не пытайся с ним торговаться — вообще держи пасть на замке, если получится, усёк? А то окажешься как мой дружок... или ещё хуже.

Он легонько погладил тыльной стороной ладони щёку пребывавшего в бессознанке парня, и у меня по спине пробежал холодок.

— А теперь, — сказал он, снова скрестив свои здоровенные руки, — завали.

И тут же отрубился.

***

Слабый отблеск янтарного света привлёк моё внимание, поднявшись над чёрным краем горизонта. Он мелькал между деревьями и камнями, намекая на окружающий пейзаж, пока не скрылся окончательно за укутанными туманом каменными монолитами, что формировали неровный периметр далёкой долины. Мы были близко, но я решил не тешить себя надеждами. «Это могло быть что угодно», — подумал я, перебирая возможные варианты, один невероятнее другого. Я позволил себе маленькую слабость — предположить, что это был рассвет. Я думал, что никогда больше не увижу солнце и не почувствую его тепло. Это могло бы сделать путешествие стоящим, или хотя бы чуть более сносным. К тому же моей выбеленной луной коже не помешало бы немного цвета.

Как раз когда я начал привыкать к «Бесцельной Стреле» — так я прозвал этот измученный рабочий тягач нашей нелепой одиссеи — она резко вздыбилась на своих механических бёдрах, грозя опрокинуться назад. Мы начали диагонально подниматься сквозь низкие облака и порывы дождя. Словно камешки и бобы в наклонённой дождевой палочке, пустые бутылки и дорожные сумки заскользили назад, собираясь в хвосте автобуса. Среди них не было ничего ценного из моих вещей. Мне сказали, что всё необходимое будет предоставлено, и что нужно путешествовать налегке, взяв только самое важное.

Молочные клочья проносились за окном, уступая место плотной пелене непроницаемого тумана. Казалось, будто моё окно показывало помехи мёртвого телеканала. На мгновение подземный гул двигателя совсем стих, пока водитель боролся с рычагом переключения передач. Я злорадно усмехнулся, когда мы начали медленно откатываться назад. Однако к моему глубокому разочарованию, яростный скрежет вскоре сменился пронзительным воем самой низкой передачи. Водитель не рисковал, решив ползти, дюйм за жалким дюймом, сквозь плотную пелену облаков. Мы двигались в этом мучительном, неровном темпе какое-то время, осторожно угадывая изгибы дороги по тусклому свечению катафотов.

Когда мы прокладывали свой извилистый путь сквозь туман, автобус начал выравниваться, и разбросанные вещи поползли обратно к центру. Вскоре мгла рассеялась, и я увидел внизу пустынную долину, окружённую со всех сторон острыми пиками гор и крутыми холмами. С моей точки обзора она больше походила на огромный кратер от метеорита. В её сердце пульсировал ореол огней, притаившийся в низине словно тусклая монета, плавающая в затхлой воде давно забытого колодца. По громкой связи голос, похожий на холодное потрескивание помех, объявил:

— Следующая остановка — Старая Андреа и город Новый Эдем.

Мы начали спуск, и автобус снова накренился, а личные вещи и всякая мелочь последовали его примеру. Мы неслись вниз по горному перевалу на полной скорости — водитель, настолько очарованный мыслью о скором прибытии, забыл сбавить ход.

«Новый Эдем», — сказал он.

«Этого не может быть», — подумал я, когда мы пересекли границы города.

Я видел этот город раньше. На глянцевых страницах дешёвых журналов, разбухших от модных диет и звёздных скандалов, я видел его. Под шипением флуоресцентных ламп, стирающих грань между больницей и супермаркетом, я видел его. Между потрёпанными складками брошюр, упрямо зажатых между «дворником» и лобовым стеклом, я видел его. И теперь, сквозь пассажирские окна, усыпанные веснушками от бесчисленных путешествий сквозь залитую дождём тьму — да, я видел этот город раньше. Однако я не помнил никаких упоминаний о «Новом Эдеме», хотя хорошо знал его историю.

Город Новый Эдем был основан в середине XIX века иностранными религиозными деятелями, провозгласившими эту местность «плодородной почвой для взращивания духа». Сведущие как в естественном, так и в божественном праве, сутяжные церковники вскоре начали лоббировать у правительства права на землю. Они утверждали, что согласно некоторым священным текстам, долина является святым местом — местом грядущего воскрешения некоего божества — над которым им должно быть дано единоличное управление. После долгих проволочек права были всё же предоставлены, что считалось триумфом библейского масштаба для их конфессии. Претенденты умело скрывали свою истинную природу, пока не возвели первое здание, которое должно было ознаменовать основание города. Не собор и не храм, как можно было бы ожидать, а каменоломню. Оказалось, что местность была богата не только божественным присутствием, но и драгоценными металлами. Золотые жилы тянулись далеко под пыльной поверхностью региона, но наибольшее их количество сплелось именно в долине. Город был намеренно основан на самом богатом месторождении и процветал благодаря этому. Неудивительно, что это приписывалось деяниям небесного воинства; дескать, всё было частью некоего непостижимого космического замысла.

Хотя город привлёк интерес религиозных лидеров и промышленников со всей страны, вскоре он начал испытывать трудности с удовлетворением растущих потребностей своего увеличивающегося населения. Чтобы помочь в амбициозных планах по расширению, провинциальное правительство наняло иностранных инженеров для помощи в молниеносном преобразовании уютного пограничного городка в шумный мегаполис с достаточным количеством жилья и общественных сооружений. За считанные месяцы школы, дороги, больницы — буквально всё — словно выросли из-под земли. Вскоре город стал идеальным местом для людей всех мастей: молодых профессионалов, промышленных магнатов, туристов, пасторов, пожилых людей и всех прочих. Безопасный, богатый и морально чистый, это был ниспосланный небесами рай — отсюда и название «Новый Эдем». Как гласит местная байка, во время строительства одного из многочисленных соборов инженеры обнаружили, что им не хватает оснащения для этой грандиозной задачи. В отчаянии они отправили телеграмму с просьбой о дополнительных инструментах в ближайший крупный город.

— Купите порок на месте, — гласил ответ. — В Новом Эдеме нет порока, — парировали инженеры.

Но все времена года должны смениться, и никакого особого исключения не было сделано даже для святого города, никакого божественного вмешательства в мелкие дела смертных. Ничто и никто не может остановить разрушительное действие времени.

Я действительно видел это место раньше, но знал его под совершенно другим именем — и вполне заслуженным. Ляпсус.

Мы держались главных магистралей на окраинах города и не сворачивали с изъезженных дорог, пока не достигли ворот Старой Андреа. Поначалу я думал, что водителем овладело суеверие, но позже узнал: здания в городе были настолько ненадёжны, что приобрели скверную и непредсказуемую привычку обрушиваться, расплющивая всех и вся, кому не посчастливилось оказаться поблизости. Поэтому лучше было держаться подальше от вечно меняющегося городского ландшафта.

Мы резко остановились перед воротами из металлической сетки, обрамлёнными высоким забором такой же конструкции и увенчанными колючей проволокой. Охранник с автоматом поспешно затушил сигарету каблуком ботинка и направился к водительскому окну. Он обошёл машину кругом, быстро взяв у водителя планшет. Уставился на бумаги так, словно разглядывал сложное математическое уравнение, и черкнул что-то внизу. В такую рань он подписал бы что угодно. Удовлетворённый, он позволил автомату свободно повиснуть на ремне, вручную откатил ворота и махнул нам двумя пальцами. Мы миновали несколько КПП, каждый из которых охранялся строже предыдущего, пока не оказались в кольце бетонных сторожевых башен с зоркими часовыми. Они держали под прицелом заднюю часть автобуса, освещённую прожекторами. Когда ворота закрылись за нами и мы остановились, знакомое лицо поднялось по ступенькам, а несколько незнакомцев обступили нас, похлопывая дубинками по ладоням.

— Пора выходить, дамы, — сказал офицер Белл, поднявшись в салон и направляясь вдоль пассажирского отсека. Он сменил свой фирменный фонарик на изящный электрошокер, и под треск и шипение электрических разрядов велел нам встать. Уже столкнувшись с ним однажды, я не стал дожидаться повторного приглашения. Тех немногих заключённых, что всё ещё спали, едва приведя в сознание, рывком поставили на ноги, похлопали по щекам, как новорождённых, и вытолкали в проход. Задние двери распахнули настежь, и охранники принялись выдвигать шаткую платформу из пространства под обшитым металлом полом.

Под бдительным оком офицера Белла мы начали, прихрамывая, двигаться к рампе. Наши цепи позвякивали и скребли по металлу, пока мы спускались. В этой ситуации я старался держаться как можно дальше от других заключённых и решил выйти последним. Когда я ступил на гравий и заковылял к остальным, офицер Белл закрыл задний выход и дважды стукнул по корпусу, давая водителю отмашку. «Бесцельная Стрела» неуклюже развернулась в три приёма и рванула к выходу, поднимая облака пыли. Я уткнулся лицом в предплечье, защищаясь от пыльного вихря, а когда пыль осела, огляделся. Мы высадились во дворе, залитом беспощадным светом прожекторов, и сгрудились среди небольших куч тёмно-серого сланца и белых, как кость, меловых осыпей. Я догадался, что это одна из заброшенных городских каменоломен. Спешно удалившийся автобус обнажил остатки железной дороги, наполовину погребённой в пепельной пыли под нашими ногами. Я проследил её змеящийся путь, насколько позволял свет; шагнуть в сторону я не осмеливался.

— Становись в строй! — проревел офицер Белл, вырвав меня из задумчивости, и вскоре выстроился неровный ряд заключённых.

— Теснее! — потребовал он, и они с другими охранниками начали грубо толкать нас, выстраивая по местам.

— Нет, идиоты... — процедил он, раздражённо качая головой. — Вот так!

Он схватил меня за плечо и впечатал мою голову прямо в поясницу другого заключённого. Мужчина с мускулистой спиной, к которой я невольно прижался, бросил на меня через плечо злобный взгляд, и я узнал в нём того громилу из автобуса. Прекрасно.

— А теперь не двигаться, — сказал офицер Белл достаточно громко для остальных, но почему-то с особой интонацией, обращённой ко мне. — Ваше Высочество, — усмехнулся он, поймав мой взгляд, когда опустился на колено, чтобы связать мои путы с путами громилы.

Другие офицеры последовали его примеру, и вскоре мы двигались как единое целое — довольно комичная конга из заключённых. Когда мы приблизились к проходу с проволочными перекладинами, ведущему к пункту приёма, я поискал взглядом полузасыпанные рельсы, которые заметил ранее. Я увидел, как они уходят в устье шахты, которая, судя по состоянию путей и отсутствию вагонеток, давно не использовалась. Чем дольше я смотрел на её вход, тем труднее становилось отвести взгляд. В шахте было что-то притягательное — что-то похожее на ностальгию — и во мне совершенно непрошено проснулись странные желания. Мне хотелось провести пальцами по её влажным стенам, исследовать её тенистые глубины, тайные полости и пещерные впадины, поплавать в её реках подземной слизи — и её зияющий вход был таким манящим.

***

Я очнулся в небольшой, но хорошо обставленной комнате. Полки ломились от пыльных томов, охватывающих все мыслимые предметы: от эзотерики до естественных наук. На стенах в позолоченных рамах висели масляные картины, и в дрожащем свете изысканных канделябров изображённые на них причудливые портреты, казалось, взирали на меня с презрением. Я сидел за величественным столом из лакированного красного дерева. Напряг слух, уловив слабый стук дождя, — затем почувствовал, как что-то тёплое стекает по щеке, и понял, что заливаю стол кровью. Последнее, что я помнил — как лежал на спине во дворе, а надо мной нависла какая-то фигура — потом темнота, та же самая, что сейчас поглотила мой пульсирующий глаз. Зажав ткань рубахи пальцами, я принялся, как мог, вытирать кровь, когда дверь скрипнула, и вошёл человек средних лет в очках.

— О, я бы не беспокоился об этом, — сказал он и сел напротив меня. Казалось, нас разделяла целая вечность.

Поправив очки, он облизнул палец и начал перелистывать содержимое тонкой папки с документами. Удовлетворённый, он отложил её и помассировал виски, после чего сложил руки на столе.

— Давайте перейдём к сути дела, — начал начальник тюрьмы. — Вы доставили мне немало головной боли, мистер Мореллис. За последние тридцать шесть часов вы умудрились продемонстрировать полный набор самого безрассудного поведения, — он начал загибать пальцы. — Запугивание, домогательства, непристойное поведение в общественных местах, насилие и угрозы насилия, и почти непрерывное нарушение закона, общественного порядка и неприкосновенности других, включая вас самого. — Боже мой, — продолжил он, — один свидетель сообщил, что во время перевозки вы даже пытались проглотить собственный кулак. Ещё более впечатляет то, что вы совершили всё это до оформления. Похоже, это не более чем отчаянная попытка привлечь внимание — или, что ещё хуже, неразумная уловка, которая при более благоприятных условиях могла бы обеспечить либо досрочный перевод, либо освобождение. Действительно, сплошная головная боль, — закончил он, потирая лоб.

— Сэр, я могу объяс...

— Не сэркайте мне. Не притворяйтесь, будто испытываете малейшее уважение к кому-либо, кроме себя, — прорычал он. — Тюремные надзиратели точно его не испытывают, а их работа требует, помимо прочего, оценивать характеры и назначать справедливое наказание. Это долг, которому присягнул и я, поэтому предлагаю следующее.

Он поднял документ и прочистил горло:

— Я, персонал, заключённые и консультативный совет исправительного учреждения Старая Андреа пришли к выводу, что ваше поведение противоречит духу системы. Ваша способность нарушать порядок, провоцировать насилие и сеять хаос выходит за рамки нашего опыта и возможностей контроля. За короткое время пребывания здесь вы заработали среди персонала и заключённых такую репутацию, которая сделает полную интеграцию, мягко говоря, крайне сложной. Хотя мы могли бы выделить большинство надзирателей для вашей личной охраны, это означало бы использование ресурсов, которыми мы просто не можем пожертвовать сейчас — не подвергая опасности всю тюрьму. Как я вижу, впереди у вас два пути, и ни один из них не повлечёт ответственности тюрьмы. С одной стороны, вы можете выбрать значительное время в одиночном заключении — это самый быстрый вариант. Ваша безопасность будет обеспечена, как и отбывание срока, по крайней мере, его части. С другой стороны, вы можете отбывать срок в общей камере, что соответствовало бы условиям вашего первоначального приговора. Это будет связано со значительным риском для вас, но зато вы получите свободы — пространственные, личные и социальные — которые недоступны в изоляции одиночной камеры.

Он собрал стопку страниц, дважды постучал ими по столу и аккуратно положил. Достав из нагрудного кармана рубашки шариковую ручку, щёлкнул ей и подтолкнул документ ко мне.

— Выбор за вами, мистер Мореллис, — как будет?

Я поставил подпись в нужном месте и придвинул ручку с бумагами обратно к начальнику тюрьмы. Тот внимательно изучил подпись.

— Мудрый выбор.

***

Я едва успел вернуться в комплекс к концу завтрака и вошёл в почти пустую столовую. На мне была стандартная тюремная роба кричаще-оранжевого цвета. Я предпочитал думать о ней как о камуфляже, и несколько драгоценных часов она действительно служила этой цели. У раздачи меня встретил запах, характерный для всех столовых: смесь разрозненных, но одинаково тошнотворных ароматов, исходящих из огромных стальных котлов. Измождённая матрона, ответственная за эту хмельную смесь несочетаемых запахов, как раз собиралась оттащить их на мойку, и мне пришлось побороться с ней за жалкую долю остатков. После долгих препирательств она шлёпнула на мой поднос дымящуюся, какую-то бесцветную массу.

— Мои комплименты шеф-повару, — бодро произнёс я.

Она лишь мрачно зыркнула в ответ, обхватила руками дымящийся котёл и подняла его с горячей плиты.

Уходя, я заметил нескольких заключённых за одним из длинных столов и, подавив гордость, решил к ним подсесть. Парочка из них перешёптывалась, обсуждая какое-то тайное дело.

На возвышении у входа в столовую стоял небольшой стол, размером чуть больше письменного. Несколько надзирателей начинали там свой день. Кто-то жадно ел, кто-то курил, другие листали утреннюю газету — будто внешний мир был достаточно близок, чтобы иметь значение. Время от времени они окидывали взглядом зал и возвращались к своему безделью, если ничего не привлекало их внимания.

Я наклонился, пытаясь подслушать их разговор, и, в конце концов, придвинулся ближе, когда понял, что не могу расслышать. Мне удалось разобрать слова «туннель любви» и «сегодня ночью», прежде чем привлёк к себе нежелательное внимание.

— Это тебя не касается, новичок. Вали отсюда, это частная беседа, — процедил один из них, указывая на пустые столы.

Я заёрзал на месте и начал подниматься, когда почувствовал, как две твёрдые руки опустились мне на плечи.

— Джентльмены, какими новостями делитесь? — раздался голос офицера Белла.

Остальные раздражённо вздохнули и закатили глаза.

— Ничего особенного, офицер, — проворчал один из них. — Просто объясняли новенькому, где его место. — Он презрительно посмотрел в мою сторону.

— А, да, — кивнул тот. — Гвоздь, который торчит, забивают, и всё такое.

— Именно так, — подтвердил кто-то из компании.

— Освальд, ты ведь здесь уже давненько, верно? — спросил офицер Белл.

— Один из старожилов, вообще-то, — ответил Освальд.

— И ты не всегда был душой компании, так ведь? Я-то помню — даже у меня с тобой были проблемы, — сказал он.

— Чистая правда. — Оба усмехнулись.

— Ну, тогда ты лучше всех знаешь... Как тебе удалось влиться в коллектив?

— Как и все — провёл ночь в туннеле любви, — буднично ответил тот.

Я прищурился:

— В туннеле любви?

— Обычное дело, на самом деле, — пояснил он. — Всё просто. Хочешь заслужить уважение — хочешь доказать, что ты свой — делай как все мы: проведи ночь в старой шахте.

— Входишь мальчиком, выходишь мужчиной, — добавил кто-то.

— И это всё? — спросил я.

— Это всё, — ответил Освальд. — Даю время подумать.

Я думал об этом с тех пор, как попал сюда, — пожалуй, только об этом и думал.

***

В то утро охранники странным образом отсутствовали на своих наблюдательных вышках, а прожекторы выгнули свои стальные шеи к зданию, прочь от двора. Казалось, тюрьма вымерла, будто все покинули её ночью. Я чувствовал странное притяжение — тёплое и манящее, как счастливое воспоминание из детства. Пока я всматривался в глубину шахты, казалось, что земля уходит из-под ног. Она манила меня своей безопасностью, уединённостью и тишиной.

— Всего одна ночь? — спросил я, поворачиваясь к единственному свидетелю.

— Всего одна ночь, — ответил Освальд.

«Слишком мало», — пронеслось в голове, и я молча кивнул.

— До самого дна? — спросил я вместо этого.

— Насколько сможешь. Только не заблудись.

«До самого дна», — отозвалось внутри, и я пошёл, не оглядываясь назад, вдоль ржавых рельсов, которые неумолимо вели в мрачную глубину шахты. Я погладил грубо отёсанные деревянные балки, обрамлявшие вход. С какой-то странной нежностью провёл пальцами по их щербатым краям, узлам и искривлённым сучкам, прежде чем нагнуться и войти внутрь. Как только я скрылся из виду и начал продвигаться глубже по узким коридорам сырой земли, со стороны входа донёсся крик. Я на четвереньках бросился обратно посмотреть. Что-то перегородило выход, вся шахта угрожающе задрожала, грозя обвалиться, вокруг меня падали комья мокрой земли. Нет — это был не крик. Автобус сдал задом к выходу из штольни и начал заполнять её выхлопными газами, окрашенными в красный свет задних фар.

— Освальд! — закричал я. — Останови их! Освальд!

Дверь водителя открылась, кто-то вышел. Опустившись на колени рядом с автобусом, в дыму проступило знакомое лицо.

— Всего одна ночь, Мореллис — одна долгая ночь, — сказал Освальд, и деревянная рама обрушилась, заглушив мои крики.

Когда паника сменилась часами тишины, я понял, что никто не придёт мне на помощь. Мало кто заметит моё отсутствие, и ещё меньше тех, кого это взволнует — и это я ещё приукрашиваю. По правде говоря, таких не было вовсе. С самого начала они сговорились похоронить меня заживо. Я был тем самым торчащим гвоздём, и как только они поняли, что меня не так-то просто забить, решили выбросить меня, как кривой и бесполезный. Я скрёб и царапал вход в шахту, пока грязь не забилась под ногти и в каждую пору кожи. Чем отчаяннее я пытался выбраться, тем уже становился коридор. Обессиленный, я рухнул на холодный пористый камень, пытаясь отдышаться. Воздух здесь был спёртым, каждый вдох давался с трудом — хотя зачем, я уже не понимал. Даже если бы я мог дышать, жажду было не утолить, а есть тут было нечего.

Я попытался встать, и рука наткнулась на что-то холодное, наполовину погружённое в землю — рельсы. Если этому суждено стать моей могилой, подумал я, то хотя бы исполню свою мечту — исследую её глубины. Начну с того, что посмотрю, куда ведут рельсы. Я шёл, цепляясь за стены кромешно-тёмной шахты, время от времени нащупывая ногами рельсы, следуя их извилистому пути в глубину. Вскоре коридор стал настолько узким, а потолок таким низким, что идти прямо стало невозможно. Я двигался согнувшись, водя рукой по шершавому краю рельса. Казалось, будто меня медленно поглощает, я становлюсь единым целым с сырой землёй, окружавшей со всех сторон. Вскоре я уже полз на измазанном грязью животе по железным шпалам уходящего вниз пути. Рельсы резко оборвались в конце сужающегося склизкого туннеля — дальше пути не было. Тупик. Свинцовый спуск в никуда. Я почувствовал, как по щекам текут слёзы, уткнулся грязным лицом в мокрую землю — и вдруг осознал. Мокрую!

Я почувствовал, как земля легко поддаётся под руками, и вскоре погрузил пальцы во влажную глину, вытаскивая её целыми горстями. Постепенно начала сочиться вода, а затем из расширяющейся дыры забили струи. Я жадно открыл рот, пытаясь поймать каждую каплю. Утолив жажду, продолжил копать, заставляя промокшие руки работать, пока вода не поднялась до шеи, и моё тело не начало всплывать. Сделав последний вдох, я рванулся вперёд и протиснулся через затопленный туннель. На мгновение я ощутил невесомость, окружённый тёплой водой в бесконечной темноте — почти как в материнской утробе. Я даже подумал о том, чтобы опуститься на дно. Вместо этого позволил себе всплыть и, наконец, вынырнул на поверхность, хватая ртом воздух и щурясь в полумраке. Проплыв глубокую часть, я добрёл по мелководью до берега и выбрался наружу. Я оказался в тускло освещённом подземном водоёме, редкие лучи света пробивались сквозь изрытый оспинами каменный свод.

"Что ж, от жажды я теперь точно не умру", — подумал я и снова рухнул на спину. Тут же поморщился, ударившись головой обо что-то твёрдое. Потирая затылок, перевернулся и увидел перед собой красновато-коричневый ботинок — детский. В руках он показался странно тяжёлым. Дыхание перехватило, когда я уронил его на землю — внутри застряла кость. Щурясь, я огляделся, всё ещё привыкая к свету, и к своему ужасу обнаружил груду безжизненных тел, разбросанных вокруг пруда. Некоторые покачивались лицом вниз на мелководье, их кожа набухла и сморщилась от долгого пребывания в воде. Другие валялись на берегу, их разлагающиеся конечности торчали из мягкой глины. Хоть я и не знал их имён или историй, я точно понимал, кто они — на всех были до боли знакомые кричаще-оранжевые робы, форменная одежда заключённых исправительного учреждения Старая Андреа.

***

Теперь я и сам с трудом вспомню, сколько времени провёл в этой водяной могиле. Дни проходили без счёта, незаметно перетекая друг в друга, и я потерялся в этом безумии. Как ни старался, голод вскоре пересилил жажду. Я пил воду, пока живот не раздувался, пока не возненавидел саму мысль о ней и её вкус, но это никогда не могло утолить первобытную боль в желудке. Я смотрел на других, на тела, беспорядочно разбросанные вокруг, на их распухшие пальцы и истончённые бёдра, на их слезающую кожу.

«Не дай им пропасть впустую», — прошептал зловещий голос в ухо.

— Нет, — пробормотал я вслух.

«Они уже ничего не почувствуют», — настаивал он.

Я отчаянно затряс головой и заткнул уши пальцами.

«Ешь!» — приказал он — и я подчинился.

***

Уровень воды заметно спал за прошедшие дни — или недели? Я не был уверен. Исчерпав все доступные запасы пищи, я был готов идти дальше — у меня не было выбора.

С новыми силами я погрузился в воду по пояс и двинулся через проход. Заметив рельсы, теперь скрытые под мелкой водой, я медленно пополз вдоль них, согнувшись, пока не добрался до входа в шахту. Наводнение смыло большую часть завала, превратив его в толстые слои грязи, которые легко поддавались. Я отодвинул мокрую завесу и увидел, что автобус исчез. Щурясь, выполз под обжигающий полуденный свет.

Двор был таким же пустым, как в ту ночь, когда я вошёл в шахту, а ворота с проволочной решёткой — приоткрыты. Я рванул прямиком к выходу, перейдя на бег, каждый миг ожидая, что меня скосит шквальный огонь — но ни один выстрел не прогремел в каменоломне, и я миновал пост за постом без происшествий. Я бежал, пока не начал задыхаться, и вскоре оказался у дороги. На другой стороне стояла машина с работающим двигателем, водитель отчаянно махал мне. Я метнулся через улицу, нырнул внутрь, и мы поспешно скрылись. Я с ликованием смотрел в зеркало заднего вида, как массивный забор и охранная будка исправительного учреждения Старая Андреа исчезали вдали, становясь всё меньше и меньше, пока не пропали совсем. Я откинулся на мягкую обивку пассажирского сиденья и почувствовал, как, наконец, начинаю успокаиваться.

Чья-то рука внезапно сжала моё колено, и я повернулся к водителю.

— Ну что, солнышко, расскажи-ка мне всё о своём первом семестре в новой школе.