Пирос

22

Санаркс был укутан предтраурной дымкой. Белоснежные стены величественного замка посерели, блестящие лазурные крыши утратили яркость, и высоко поднятые флаги, напитавшись туманом, понуро висели на шпилях, изредка колыхаясь под слабым ветром. Столица жила в смутном ожидании.

— Вы не волнуйтесь, ваше высочество, в Летнем погода отличная! — сказала мадам Берроуз, улыбаясь и затягивая корсет на платье своей госпожи.

Хелена хмуро посмотрела на отражение служанки. Та прекрасно знала, что её волновала далеко не погода, но продолжала изображать спокойствие и беззаботность. Она пыталась передать их и Хелене, но это было бесполезно. Ничто в этом мире — да и во всех остальных — не смогло бы унять её тревогу. Сейчас всё было слишком безнадёжно и серьёзно.

Хелена взглянула на себя в высокое зеркало в золочёной раме — и тут же отвела взгляд. Отчего-то она видела в нём не себя — отца. Они были похожи: иссиня-чёрные волосы, тяжёлый, въедливый взгляд тёмно-голубых глаз, одна стихия, — и в первый раз в жизни Хелена боялась сходства.

Глубокий вдох — и, закрыв глаза и запрокинув голову настолько, насколько позволяла причёска, она провела дрожащими пальцами по лёгкой струящейся юбке. Холод шифона скользнул по коже, почти успокаивая. Хелена сжала ткань и раскрыла глаза. Мадам Берроуз не успела вернуть себе маску воодушевления и так и осталась смотреть на принцессу с искренним сожалением.

Хелена сжала губы и сошла с небольшого пьедестала у зеркала.

— Дальше я справлюсь сама. Можете идти, — спокойно проговорила она, не глядя на женщину. Что было лучше, жалость или притворство, она не знала.

Мадам Берроуз коротко кивнула и с тяжёлым вздохом вышла за дверь. Хелена посмотрела ей вслед и повернулась, опять избегая зеркала, к трюмо. Она достала из резной деревянной шкатулки крупные золотые серьги и осторожно надела тяжёлые украшения. Бриллианты в золотых кружевах заиграли на бледной коже солнечными бликами, кажущимися слишком неуместными в этот туманный полдень и в этой напряжённой, тоскливой атмосфере.

Встряхнув головой и накинув на плечи шаль, Хелена вышла из комнаты. В последние недели в коридорах не зажигали огней, не раскрывали штор. Всё стало ещё более мрачным, чем когда её отец слёг в последний раз. Больше года приступы повторялись слишком часто, и врачи, как ни старались, не могли его вылечить. Только отсрочивали неизбежное. За этот год Хелена выучила путь к комнате отца так хорошо, что могла бы пройти его с закрытыми глазами. Она уже не замечала, как оказывалась в западном крыле у высокой резной двери, которая была постоянно приоткрыта и у которой она провела не одну ночь.

Хелена проскользнула в комнату, шурша юбкой, и жестом велела сиделке, старой женщине, которую помнила с детства, выйти. Спальня тонула в темноте, и единственный яркий огонёк — свеча на прикроватной тумбе — трепетал, создавая страшные живые тени от окруживших его склянок лекарств.

На широкой кровати с балдахином лежал человек, уже не казавшийся таким грозным и властным, каким был до того, как болезнь свалила его. Грузная фигура Гардиана Арта казалась теперь дряхлой оболочкой, поминутно содрогающейся от гремящего кашля. У Хелены защемило сердце. Она присела на край отцовской постели и взглянула ему в лицо. Морщины на нём стали глубже, глаза были закрыты, а губы то и дело изгибались от мучительных попыток сдержать кашель. Отец вздрогнул, почувствовав лёгкое прикосновение холодных тонких пальцев к своей горячей руке, и прохрипел, не открывая глаз:

— Опять ты за своё, девочка?

На измождённом лице промелькнула слабая усмешка, и Хелена невольно поёжилась от этого выражения.

— Может, мне не стоит никуда ехать? — вполголоса произнесла она. — Вам хуже…

— Я переживу и этот, и многие другие твои дни рождения.

Он зашёлся в кашле, и Хелена, дрожащей рукой схватив с тумбы платок, вытерла с губ отца кровь.

— Вам не стоит много говорить…

— Со мной всё отлично. И у тебя должно быть тоже. Да и за пару часов… Нельзя не появиться, когда тебя ждут.

— Мне плевать, кто чего там ждёт! — Её голос сорвался.

Гардиан Арт то ли слабо закашлял, то ли попытался рассмеяться. Его едва приоткрытые чёрные глаза блеснули в темноте.

— Поезжай и повеселись. Это важно сейчас. Считай приказом. Только пообещай мне, что будешь сильной девочкой, Хели.

Он сжал её холодную ладонь в своей. Хелена, уставившись в пол невидящим взглядом, покачала головой. Она не могла этого обещать. Она уже не была сильной. Глаза жгли слёзы, у неё дрожали губы, и она не могла дышать.

— Пообещай мне, — потребовал отец, и она едва слышно вздохнула:

— Конечно. — А после привстала, потянулась к отцу и легко поцеловала в щёку. «Только и ты мне обещай, папа», — прошептала она, отстраняясь. Гардиан Арт посмотрел на дочь глазами, выражающими столько любви и тепла, сколько могли выразить глаза человека, находящегося на грани.

Хелена покинула комнату, изо всех сил стараясь подавить застрявший в горле ком, и упала на скамью напротив. Отец обещал пережить хотя бы этот день — день её рождения. Отец всегда держал своё слово. И ей бы тоже хотелось сдержать своё, только если бы она могла быть такой же сильной, как он, она бы не давила сейчас истерику, не прятала бы всхлипы в ладонях. Она бы встала и с гордо поднятой головой поехала в Летний на этот никому не нужный бал.

Ей нельзя было плакать, нельзя было показывать слабость людям, которых мать собрала для празднования. Что бы ни происходило, она должна выглядеть идеально. А с растёкшимся макияжем это было бы сложно.

Шмыгнув носом в последний раз и набрав в лёгкие побольше воздуха, она поднялась и расправила плечи. Она была Арт. А это значило, что ей нужно быть сильной. Или по крайней мере показывать всем, что она сильная.

— Миледи! — всплеснула руками подбежавшая к ней на лестнице молоденькая служанка. — Я вас искала! Мадам…

Хелена хмуро взглянула на девушку, и та осеклась.

— Прикажите подавать карету. Я еду в Летний.

Летний всегда был полной противоположностью Ренджерелла, столицы Санаркса. Тёплый ветер никогда не оставлял его, даже зимой прилетая с южных островов. Он отличался от севера, как зима от лета: тонкие деревья с сочными листьями, просторные улочки, мощённые светлым камнем, дома, украшенные яркими цветами. И порты… Белопарусные яхты и прогулочные катера то и дело причаливали к пристаням, привозя десятки людей в цветастых костюмах и с улыбками на светлых лицах.

Вдали от этих оживлённых портов, за городом, окружённый цветущим, несмотря на позднюю осень, парком стоял громадный особняк из светло-бурого камня. Ровно шестнадцать лет назад он был завершён и собирался праздновать с хозяйкой их общий день рождения. Его крышу украсили большие цветы и сотни световых шаров, воздушные фонарики летали по парку, где начинали собираться молодые люди в праздничных нарядах. Огромный пруд, как и большие постриженные в форме шаров кусты, должен был засверкать тысячами искр, как только стемнеет.

Хелена любила свой маленький замок, но сейчас даже он казался издевательски ярким и радостным. Она словно попала в другой мир, где дурные мысли не ушли, но вырядились в кричащие цвета и нацепили улыбки.

И всё же, стоило ей выйти из кареты, прохладный, пахнущий цветами ветер окутал, как спасительный кокон. Неожиданное, неуместное облегчение. Ей даже подумалось, что, быть может, отцу стало бы лучше, если бы его перевезли сюда, но с дрожащим вздохом она прогнала эту мысль. Стоило подумать об отце, как панический страх и истерики грозились погрести под собой, а здесь это было неуместно. Уместной была только широкая улыбка, которую она научилась изображать так хорошо, что порой сама не понимала, искренне ли улыбается.

И эта способность спасала, пока Хелена здоровалась с людьми, которые были с ней так же притворно приветливы, как и она с ними. Каждый второй ей был крайне противен, но мать никогда не спрашивала её мнения и составляла списки гостей сама. Поздравления становились витиеватее, как будто они устроили негласный конкурс. Каждый пытался похвалить её платье — золотистое, с кружевами и обнажёнными плечами. Каждый хотел посочувствовать и пожелать его величеству скорейшего выздоровления. От этого приходилось натягивать улыбку так сильно, что сводило скулы.

Она устала от этих слов. Устала выдавливать из себя благодарности и контролировать эмоции. Назойливый молоточек больно бил по сознанию и пугал тем, о чём не хотелось вспоминать. Об этом нельзя было думать. Крест. Замо́к. Что угодно, чтобы изгнать парализующие мысли. Она не представляла, как будет жить, если они сбудутся. Она любила отца слишком сильно, и он — такой властно-жёсткий с другими, такой нежный с ней — тоже любил её. Любил настолько, что, даже лёжа при смерти, хотел, чтобы она была счастлива.

И она старалась.

Этому помогали горящий тысячами свечей зал, букеты белых лилий на столах с закусками, цветы, лентами обвивающие тонкие колонны с резными капителями. Когда кончились формальные приветствия и пожелания, люди показались не такими приторно-фальшивыми. Почти приятными. Она чувствовала себя так, как и должна была — принцессой на собственном празднике.

Быстро темнело, и девичьи восторженные вздохи слились в один, когда над прудом и вдоль дорожек поднялись летающие фонари, а искры осветили крышу. Музыка становилась веселее, разговоры громче. Шампанское летало по залу на заколдованных подносах всё быстрее. Шуршали длинные юбки, цветы и перчатки чудесным образом перемещались с девичьих нарядов в нагрудные карманы кавалеров, ослабляющих галстуки и расстёгивающих щегольские пиджаки. Пары танцевали, и расстояние между партнёрами становилось всё меньше. Кто-то занял беседку в парке, и в ту сторону старались не смотреть, не смущая уединившихся.

Никто не заметил, как часы пробили десять, одиннадцать, двенадцать…

Хелена очнулась, когда они ударили один раз. Как гром, звон пронёсся над ещё полным залом, но, казалось, только она одна почувствовала из ниоткуда взявшийся холод, дрожью прошедший по позвоночнику.

— Что-то случилось? — поинтересовался голубоглазый красавец по имени Роланд, с которым Хелена провела весь вечер.

Он шутил настолько плохо, насколько красиво улыбался, и пару раз Хелена даже думала, что если проулыбается ему хоть секунду дольше, то глупое кокетливое выражение навсегда останется на её лице. И всё же танцевал он отменно, а выглядел ещё лучше и казался достойной заменой Роджеру Кейзу, с которым пытаться говорить было бесполезно — только восхищаться и хвалить. А потому Хелена продолжала разыгрывать крайнюю заинтересованность и смеяться несмешным шуткам ровно до того момента, как бой часов выбил её из колеи.

Что-то было не так.

Она обвела взглядом зал, сжимая до боли кулаки. Все веселились: танцевали, смеялись, переговаривались, — а она чувствовала себя так, словно время умерло. И по стенам поползли трещины…

Сердце рухнуло, когда двери с грохотом распахнулись, и человек в форме, едва дыша, застыл на пороге. Всё смолкло, и в воцарившейся тишине звон разбитого бокала показался звуком разбивающейся реальности.

— Миледи, её величество требует, чтобы вы срочно прибыли в замок.

Слова прогремели в голове, но Хелена не сразу поняла их смысл. Она замерла, не чувствуя ни земли под ногами, ни мира вокруг, и качала головой. Всё рушилось. Разлеталось на осколки.

И когда её локтя неожиданно коснулась шершавая сильная рука, а мир неожиданно закружился перед глазами, душившие слёзы хлынули из глаз.

— Барьер не позволил ближе, миледи, — услышала Хелена извиняющийся голос и растерянно огляделась. Холл замка.

Она кинула быстрый взгляд на телепортёра и, подхватив юбки, бросилась вверх по лестнице. Третий этаж. Левое крыло. Картины, бюсты, лестничные пролёты, шторы и коридоры — всё пролетело мимо, тая в застилающих глаза слезах. У неё дрожали руки, воздух разрывал лёгкие.

В дверях комнаты отца она столкнулась с матерью. Лицо у той осунулось, делая её на несколько лет старше, и было полно скорби, красные глаза с жалостью посмотрели на Хелену. Она дёрнулась и толкнула вторую створку дверей, пробегая мимо матери, и, то ли запутавшись в юбке, то ли не удержавшись на ногах, рухнула на колени у кровати отца, уткнувшись лбом в холодное покрывало. Она что-то шептала, но все слова терялись в рыданиях.

— Папа, пожалуйста… — Хелена приподняла голову и нашла руками ладонь отца.

Та была холодная, как лёд.

— Папа…

Безнадёжный шёпот, но его опущенные веки не дрогнули. Бескровное лицо Гардиана Арта выражало мертвенное спокойствие.

Она смотрела на него во все глаза, не веря.

Нет. Нет, пожалуйста…

Новый всхлип — и Хелена уткнулась носом в покрывало.

Купол рушился. Она просто чувствовала, что вокруг больше не было ничего. Некому было её защитить, поддержать, не на кого было положиться. Единственный человек в мире, который любил её ни за что, любил тогда, когда она того не заслуживала, — этот человек только что ушёл навсегда. Ушёл, оставив неизвестность и осколки разбитого сердца дочери, девушки в праздничном платье, рыдающей на полу у его кровати…