Пионерск (СИ)

Часть 5

Быть андроидом нелепо и невесело. Теоретически говоря, тебя активируют рано утром и предоставляют самой себе. Формально ты можешь делать все, что угодно — хотя на деле выбор ограничен, а внутри тебя сидит маленький накопитель, соединенный со сверкающим серебристым облаком данных где-то под административным корпусом.

В накопителе лежат директивы. Они расскажут тебе, что ты можешь делать, а чего делать совершенно нельзя. А если техникам придет в голову их поменять, они сделают это быстро и удаленно, не вызывая тебя на ковер. И ты даже не узнаешь, что они, директивы эти, были изменены. Будешь считать, что ты всегда это знала и всегда думала именно так.

Я помню Олю, одну из наших ранних моделей. Платиновая блондинка с короткой стрижкой, много макияжа, голубые пронзительные глаза в черной кайме туши — не совсем по-пионерски, зато гости слетались на нее, как мухи на мед. Характер девушке сперва сделали добродушный, чувство юмора задрали до небес, решили, что нашли оптимальное сочетание. Хрен там! Смешливая, но податливая Олька начала получать все худшую обратную связь — гостям не нравилось, когда над ними подшучивали, и предпочитали использовать в ответ кулаки, техники ругались на постоянные поломки.

Можно было отправить ее на длительное хранение и признать опыт неудачным, но Ольга Дмитриевна поступила проще — выкрутила своей тезке стервозность на максимум. Получилась классическая безжалостная сука. И что вы думаете? Положительный отклик зашкалил, дефекты сошли на нет. Все любят жестоких девочек.

Я помню Надю — душу любой компании, русоволосую мечту всех пионеров лагеря, актрису и танцовщицу, умеющую к тому же прилично играть на гитаре. Очень приятная девочка, я и сама часто бывала на таких посиделках, и пела с удовольствием вместе с ней — и даже официально предлагала выдать разработчику ее матрицы премию в размере трехмесячного оклада. Личный счет у Нади был довольно средний — слишком уж идеальна, не все решались познакомиться — зато как второй номер, оттеняющий более перспективных кандидатов, она не знала себе равных.

Результат? В рамках оптимизации стерли ей личность, вместо этого записали что-то глупое, неглубокое, поверхностное — «мятущаяся двоечница с проблемами в семье» вроде бы. Отвратительная матрица, да еще и нестабильная к том же, потому и не продержалась долго — утилизировали.

Я всех их помню. А вот они меня — нет. Новые установки полностью заменяли список знакомств, наверное, во избежание программных конфликтов. Странно, да?

Андроидам не бывает стыдно или страшно, они не задумываются над смыслом жизни и бесцельностью своего существования. Нет, не совсем так: по особому запросу они могут имитировать все вышеперечисленное, притвориться испуганными или расстроенными. В этом существенная разница — изначально вышеперечисленное развилось у людей в качестве эволюционных механизмов, помогающих выжить и социализироваться. Страх повышал шансы на выживание, стыд определял социально приемлемые нормы, скромность…

Ну, в наших условиях это уж совсем лишнее.

Можно сказать, что андроиды «Совенка» — словно маленькие дети. Неприспособленные и необученные, потерянные в темноте и цинизме этого недоброго места, с обрезанными и слегка припудренными чувствами и переживаниями — Гензель и Гретель, брошенные очерствевшим отцом в одиночестве посреди дремучего леса. Неудивительно, что некоторые из них, говоря простым языком, постепенно сходили с ума и отправлялись на утилизацию. Удивительно, что на утилизацию отправлялись не все.

Впрочем, естественной убыли все равно никто не замечал — поток клиентов лился освобождающей Ниагарой, жадной на свежее мясо. Выбор был богат, и звенящие деньгами клиенты могли выбирать, не торопясь, только самое лучшее. Чем-то это напоминало древний рынок рабов и выглядело, по правде говоря, довольно мерзко.

Какое счастье, что у нас, людей, все иначе.

Верно?

— Я пришла к тебе с приветом, — сообщила я Ольге, врываясь в комнату. — Рассказать, что солнце встало.

— Мне уже докладывали, — взглянула на меня «вожатая» поверх своего планшета. Она с ним постоянно сидит, если не в людном месте. А если в людном — то накрывает сверху книгой и вроде бы как читает. — Где ты этой дряни нахваталась?

— Собака лает — ветер носит, — порадовала я ее очередной мудростью. Ольга удостоила меня теперь уже долгим взглядом исподлобья и села на кровати. — Имею вопрос общефилософского, а также юридического характера.

— Это интересно, — сказала сама себе «вожатая». На ней сегодня была ядовито-красная футболка с надписью «Вдарим по яблочному пирогу!», совсем новая. — Давай, жги.

— Ну вот «хозяйки» наши, так? Мы же их делаем практически неотличимыми от человека, и внешне, и внутри. И если предположить, что кто-то из них вдруг оказался за пределами лагеря, как мы сможем доказать, что это наша собственность? Или мы не сможем, и тогда ее, эту беглянку, просто отправят в приют какой-нибудь?

Ольга смотрит на меня задумчиво.

— Откуда дровишки? Кто-то из девчонок решился на побег? Колючая проволока в три ряда, взаперти хоть волком вой… Знаешь продолжение?

— Куда уж мне, я же даже не сидела, — мило улыбнулась я. Что с меня взять, дикий человек, дитя гор. — А мысль просто возникла, как это часто бывает с мыслями. Случись такое — что тогда? Расхлебывать-то нам наверняка придется. Точнее, даже мне.

— Это само собой. Директор мне задницу намажет скипидаром, а я — тебе, так оно и бывает обычно. Дерьмо всегда течет вниз, да и не царское это дело — поиски организовывать… Ладно. Тут все просто. Юридически наши девочки — вещи, статуса не имеющие.

— То есть рабы.

— Неверно, рабство официально запрещено, а мы соблюдаем законы. Так что проще будет, если они — просто вещи, неодушевленные предметы. Но и здесь имеется одна сложность. Вещи обязательно должны кому-то принадлежать — у нас тут, слава богу, не коммунизм — но поскольку анатомически девчонки, ты права, ничем не отличаются от стандартных хомо сапиенсов — то принадлежать никому не могут.

— Какие же они хомо, если в мозгах микросхемы…

— Как и у тридцати процентов людей по нынешним временам. Мы консультировались у юристов: замучаемся доказывать, что это достаточный критерий, микросхемы-то… В общем, сама видишь, получается коллизия. Как думаешь, решили мы ее?

— Не имею никаких сомнений в ваших гениальных способностях, Ольга Дмитриевна…

— Угомонись уже, острячка… в общем, идея была не моя, но оказалась удачной. Носители.

— Что?

— Каб-что. Информация на их чипах — наша собственность, официальным образом маркированная и запатентованная. Весь их внутренний мир, все их дурацкие, тяп-ляп и на коленке сделанные личности — все это принадлежит нам. Их души, если говорить совсем отстраненно. А тела… формально рассуждая — это просто особым способом оформленные носители. Кастомизированные футляры для ценных флэшек. Скажи, изящно?

— И если информация окажется повреждена…

— Ценность футляра падает до нуля. Ну, почти до нуля. Проще скинуть его в биореактор и разработать с нуля новую личность. Так что, отвечая на твой вопрос, в случае побега — абсолютно нереалистичного, но давай предположим — искать девочку мы будем по ID-коду, используя те же статьи, что применяются при закрытии интернет-пиратов. Из сети нынче не вырваться, смоделированные компьютерные симуляции давали беглянкам от шести часов до трех дней. Это мелочи. Согласна?

— Согласна, конечно. Полные мелочи.

— А кроме того… ты слушаешь? А кроме того, есть еще одна важная, но малозаметная деталь. Наши девочки — созданы и заточены под «Совенок». Они не социализированы и будут выделяться из толпы сильнее, чем ты на конкурсе красоты «Мисс Гвинея-Биссау».

— Вот спасибо.

— Обращайся. Словом, с этой стороны для нас опасности нет. Успокоила я тебя, Славя?

— Целиком и полностью.

Со мной что-то не так.

Аромат сирени оглушает. Он звенит в ушах, словно над головой протянуты линии высокого напряжения. Солнечный свет царапает кожу блестящим острием циркуля. Камешки, устилающие аллею, ворчат и перекликаются под сандалиями сухими, трескучими голосами.

Что случилось? Почему я не видела, слышала, чувствовала этого раньше? Когда все было нормальным — тогда или сейчас?

Рядом идет Семен и, запинаясь, что-то рассказывает. Солнце горит кумачом на его оттопыренных ушах, галстук плещется на груди от ветра, словно хочет улететь. Вот уж кто вряд ли сможет объяснить мне происходящее, учитывая, что оно ему знакомо даже меньше, чем мне.

— Я все пытаюсь вспомнить, кто я такой, как тут оказался, что этому предшествовало, — говорит он, глядя под ноги. — Получается… странно.

— Странно — это как?

— Частично, — он хмурится, будто ему не нравится окружающее, но я понимаю — это отражение его внутренней неразберихи. Внутренней клубящейся темноты. — Что-то вроде бы всплывает, какие-то события, разговоры, места. Но это обрывки. Щепки в потоке воды. И я не могу связать их вместе. Знаешь, как в типографии, есть такая специальная машина для сшивания будущих книг — раз! — и огромная кипа страниц уже больше никакая не кипа, а сшитый накрепко художественный труд. Вот и я…

Он хмурится еще сильнее, не отрывая взгляда от дорожки.

— Вот видишь? Видишь? Откуда я это знаю?

— Сходил бы в медпункт, — предлагаю я. Подход нужно делать не спеша, медленно, нежно. — Виола бы тебя обследовала… Она хорошая, между прочим, когда лагерь на зиму закрывается, в Европе медицину преподает!

— Тому дивится вся Европа, какая у Виолы обширная… практика, — раздумчиво говорит Семен. — Нет, бесполезно, был я в медпункте, и ничего эта Виола мне не помогла. Ни капельки.

— Зато красивая, — хихикаю я. Парень морщится.

— Наверное. Я не заметил.

Врет же, чертяка!

— Давай вернемся к нашему вопросу, — Семен берет серьезный тон. — К тому… нехорошему человеку, которого нужно найти.

— Верно, давай вернемся, — соглашаюсь я с облегчением, потому что больше не нужно делать вид, что все хорошо, и искать темы для разговора. — Это внутреннее дело, поэтому мы не можем обратиться в милицию, и будем разбираться самостоятельно, так что…

— Славя, — он останавливается, бросает на меня короткий взгляд. — Прежде всего мне нужно знать одно. Этот парень, о котором ты говорила… он очень сильно их обижал? Девочек? Делал им больно?

Семен делает акцент на слове «очень». Я не говорю не слова. Только смотрю ему прямо в глаза и часто-часто киваю. Бинго! Парень ломается с отчетливо различимым хрустом.

— Сволочь! Мерзавец! — он сжимает кулаки. Все же молодчина я! Правильная мотивация — половина успеха. Эх, рассказать бы Семену, что Человек делал со мной…, но нельзя. Все хорошо в меру.

— Так и есть, — соглашаюсь. — Как нам его отыскать, есть идеи?

— Хм… — парень с усилием успокаивается и переходит в конструктивный режим. — Сложный вопрос. А лагерь у вас довольно большой, верно, Славя? Сколько ребят сюда помещается?

— Думаю около двухсот. — На самом деле двести девятнадцать в настоящий момент, но неточность прощается; так даже лучше.

— Ясно… значит, бегать по аллеям и смотреть каждому в лицо мы не можем. Хм. Ладно, отбросим аналоговый путь.

— Что?

— Вместо того, чтобы искать парня, поищем его описание. Я тут наладил какое-никакое общение с ребятами из разных отрядов, попрошу помощи. Координация — великая сила!

Сказать по правде, эти комбинации нам без особой надобности — лицо Человека у меня до сих пор стоит перед глазами, а его псевдоним и принадлежность к отряду Ольга пробьет за считанные секунды — но мне нужно сейчас подстегнуть Семена, пробить его пассивность и заставить действовать осмысленно, самостоятельно и энергично. Обычная тактика, простая как топор, но всегда срабатывающая.

Поэтому я устремляю на парня восхищенный взор своих прекрасных глаз.

— Ну, ничего себе! А ты соображаешь!

— Да ладно… — Семен неожиданно принимается немилосердно краснеть. — Просто приятно убедиться, что я не все свои навыки и умения умудрился… утратить военно-морским способом.

— Это как?

— Хм… — он еще больше смущается. Это моя необразованность так влияет? — Это значит… потерять. Ну, неважно, вспомнилось вдруг что-то. Ты лучше посмотри, до чего вокруг красиво!

Со мной что-то не так.

Вокруг меня красиво. Теперь я это понимаю.

Я захлебываюсь красотой. Уходящие ввысь сосновые стволы — корабельный лес, из таких много лет назад делали мачты, видевшие пиратские абордажные атаки на юркие чайные клиперы и грозные фрегаты… Игриво мерцающие сквозь иглы солнечные зайчики — в английском они называются солнечными щенками… Запах хвои — он навевает странные мысли о далеких дремучих лесах и пущах, темных и свободных, его хочется пить, пьянея и блаженствуя, медленно погружаться в неосуществимые торжественные мечты…

В следующее мгновение я прихожу в себя. Что это было?

Что — черт его побери — это было?

Тишина и спокойствие. Ты не болеешь. «Хозяйки» не болеют.

Три раза ха-ха.

— Я тут в целях повышения культурного уровня недавно посетил исторический музей… блин, и откуда я помню именно это? — Семен не замечает моего короткого выпадения из реальности. — Красивый, белый, с колоннами, который на… нет, не вспомню улицу, она в мертвой зоне… в общем, я там рассматривал горшки древних людей, из бронзового и последующих веков. У них всех есть характерная черта — знаешь, какая?

— Расскажи. — Семен размякает еще больше. Схема «милая северянка» сбоев не дает.

— Они украшены. Даже на самых первых сосудах, прямиком из каменного века, сделаны характерные черточки, складывающиеся в узоры. Понимаешь, Славя… Люди тогда еще не умели делать краски и могли только выдавливать куцые штрихи на мягкой глине, но уже украшали свои вещи.

Я молчу. Вокруг нет никого, шумят дубы и сосны, рассказ Семена льется тихо и верно. Парень умеет привлечь внимание.

— А зачем, собственно, они это делали? Ведь украшенный горшок не станет от этого ни объемней, ни прочней, ни удобней. Картинки на его поверхности никак на это не влияют. Чистая трата времени и усилий — если рассуждать с точки зрения рациональности.

Тишина становится такой плотной, что ее можно резать ножом.

— И зачем же?

Семен вскидывает голову.

— Правильный ответ ты, конечно, давно угадала: все это делалось для красоты. Это то, что отличает нас от животных — внутреннее чувство соразмерности и гармонии. Нас притягивает красота и отталкивает уродство. Внутренняя моральность — прерогатива только высших приматов. Вот ты, например…

Нет! Пора прекращать это, пока не прозвучало что-нибудь по-настоящему неудобное. Что-нибудь, после чего все предыдущие усилия пойдут прахом. Ничего, успею.

— Так я, значит, достаточно высший примат? Симпатичная мартышка? — Я гневно подбочениваюсь. Нахмурить брови. Сжать губы. Обида сочится из глаз.

Семен запинается и замирает с открытым ртом.

— Нет, Славя, погоди… я совсем не это имел в виду, я другое…

— Правда, скакать по веткам я не очень умею, да и бананы не особенно ценю — слишком желтые! Но по всем остальным признакам…

— Славя…

— Возможно, через некоторое время я и эволюционирую в человека, но пока придется довольствоваться тем, что есть, вот такая проблема…

— Я просто хотел сказать… ты очень красивая.

Не успела.

Хоть меня и тянуло в бар, словно магнитом, но с этим пришлось пока погодить — очень длинный и муторный день выдался на этот раз. Следующая остановка — стоящая на отшибе разгрузочная станция «Пионерск». Приземистое, вытянутое в длину белое здание, из торцов которого уходят в обе стороны колеи. Ничего примечательного на первый взгляд — но так и задумано, основная часть станции скрыта под землей. Два раза в день сюда прибывают короткие товарные составы с провизией, инструментами, оборудованием и расходниками. Новые модели «хозяек» тоже этим же путем привозят, кстати.

Но сегодня я на станции по другому вопросу. Склад материальных ресурсов тоже устроили в этом циклопическом здании. Чтобы место не гуляло, наверное.

— Привет, Женя!

Кладовщица поднимает голову, гаснущий солнечный свет снаружи отражается в ее очках. Довольно посредственная модель, постоянные сбои и на удивление скверный — для андроида — характер. Настройщики и техники бились над ней сутками — без толку, говорят, какой-то дефект на стадии сборки. В результате из библиотеки в лагере ее временно посадили на склад — все равно в библиотеке за все время ее существования не появилось ни одного гостя.

— Добрый день, — скрипит Женя. Все эмоции ей загнали практически на ноль, но по мрачному лицу этого нипочем не скажешь. — Чем могу помочь… Славяна?

— Очень можешь, очень, — здесь главное строить предложения попроще, тогда не запутаешься. — Мне нужен взломщик.

— Рабочая позиция отсутствует в каталоге.

— Нет… не в этом смысле. Взломщик как инструмент. Проверь номенклатуру.

Взгляд бывшей библиотекарши стекленеет.

— Позиция не найдена, — говорит она через секунду своим скрипучим голосом. — Ближайшее соответствие: аппаратная утилита «RemoteBrute» для удаленного администрирования настроек квази-живых систем.

— Это оно, спасибо!

— Наличие на первичном складе: одна единица, резервная. Выдача не осуществляется. Ожидаемое время доставки в случае заказа — завтрашний вечер.

Блин! Завтрашний вечер мне никак не подходит.

— Послушай, Женечка…

— Спасибо, что воспользовались моими услугами.

— Перехват приоритета. Личный код куратора: «двадцать — двадцать девять — девять — пять — шесть — девятнадцать — двадцать восемь».

У Ольги очень простой код, я его как-то раз видела и тут же срисовала. Будем надеяться, вожатая не обратит внимания на это маленькое нарушение.

— Код принят, — скрипит Женя. Мы одни в этом огромном холле с мраморными полами и запутавшимся в высоком потолке в стиле барокко неразличимым эхом. — Ожидайте доставки.

Она вылезает из-за стола и быстрым шагом удаляется на склад. Люблю я андроидов — за то, что не задают лишних вопросов. Ах, если бы все здесь были такими же!

Мечты, мечты. Со стороны доносится шарканье ног, приглушенные голоса, в зал заходят, не прерывая разговора двое — то ли грузчики, то ли техники.

— Трам-тарарам его мать! Люблю эту работу!

— Не ругайся… — быстрый взгляд в мою сторону — … при дамах, по крайней мере. А что случилось-то?

— Ну, я же сутки через трое работаю, вот и решил отработать, и на выходных смотаться в Германию, в этот их «Райх-парк», пострелять в белокурых бестий… У нас-то парк больше про слюни, сопли и «клич пионера — всегда будь готов», а хотелось чего-то пожестче…

— Ну и?

— Баранки гну… отказали. Сказали, могу понадобиться здесь. Обстоятельства особые, типа.

— Так ведь выходные же!

— То-то и оно. Выходные, но далеко работника отпускать запрещено. Люблю работу. Ну, я говорил уже… трам-тарарам.

— Теперь понимаю. А не согласишься с условиями — небось робота возьмут. За те же деньги, по большому счету.

— То-то и оно.

Шаги затихают; сгорбленные фигуры в спецовках истаивают в оранжевом мареве горящего дня.

— Примите доставку.

Женя уже тут как тут — миловидное, но неподвижное лицо в очках выглядит отталкивающе, взгляд устремлен в пустоту за моей спиной. В руках длинный картонный футляр. Есть контакт! Подтверждаю получение, поставив в электронном формуляре неразличимую закорючку, покидаю корявое здание станции.

Как там работают люди — уму непостижимо. В лагере, несмотря на всю его замороченность, все-таки гораздо лучше.

Я вхожу на территорию. Дело клонится к послеобеденному отдыху, на всех нападает мягкое сонное оцепенение. Миную зеленую лужайку умеренно неправильной формы — дизайнеры недаром жуют свой хлеб. На лужайке расположились четверо — трое ребят, тип «романтический пионер № 2», «пионер-крепыш № 4» и «дружелюбный пионер № 1», самый ходовой, и одна «хозяйка» — Диана, изящная блондинка, похожая на юную Шарон Стоун.

— Мне, я думаю, уже нужно идти, — неуверенно улыбаясь, говорит блондинка. Форменная рубашка расстегнута на две пуговицы, волосы в легком беспорядке, девушка крутит в изящных пальчиках тонкий фиолетовый цветок. Наверное, ирис, здесь таких навалом. — Тихий час настал, у нас с этим строго…

— Да погоди, — с ленцой останавливает девушку «крепыш». Его широкая ладонь медленно-медленно ползет по загорелому бедру Дианы, девушка беспомощно оглядывается на «романтика», но тот нагло лыбится и не спешит на помощь. — Куда торопиться-то? Зачем вообще куда-то идти? Отдохнешь здесь.

— Ребята, я не… Подождите…

— Да все нормально будет, — сообщает «дружелюбный», поднимаясь на ноги. Вжикает расстегиваемая молния. — Никогда еще не пробовал вот так, на природе… в приятной компании…

— Не надо! Что вы… нет! Не надо!

— Придержи ее. Не, лучше за шею давай… О, вот так пойдет. Нормально.

Я скрываюсь за кустами и сцена — оставляющая очень мало места воображению — стирается из памяти.

Дрянь.

Чёрт.

Вот теперь не мешало бы и в бар.

— Славя!

Это Сережа, наш су-шеф, специализирующийся на рыбных блюдах. Скромный, очень застенчивый, довольно приятный в общении. Можно сказать, что мы с ним хорошие знакомые.

— Тоже в бар? — интересуется он после того, как мы обмениваемся улыбками и приветствиями.

— Да что-то вообще день дикий сегодня, сплошные засады, — жалуюсь я. — Собираюсь утопить их в алкоголе, мерзавцев.

— Дело нужное, — соглашается Сережа. — Я сейчас подтянусь, если подождешь минут двадцать, сделаю тебе отличный сет роллов для подкрепления расшатанного организма. А Раиса обеспечит ресурсы для утопления, за ней не заржавеет, сама знаешь.

— Увидимся! — подмигиваю я и шагаю внутрь.

Твою дивизию!

— Оружие! — кричу я, вламываясь внутрь. Базовые навыки владения огнестрелом у меня есть, конечно — создатели «хозяек» изначально не верили в мирный характер работы лагеря. Но между базовыми умениями и опытом использования есть все-таки существенная разница. — Хоть какое-нибудь!

— На! — Ольга ловко перебрасывает мне магазин для АК-14. Разумно, тут еще нет никакой умной электроники, черт его знает, что этот урод мог с ней сделать. — Первый и единственный, так что экономь!

У нее самой старенький «Хеклер и Кох 45 Тактикал». Отдача у него лошадиная, интересно будет посмотреть, как худенькая «вожатая» с ней справится.

— Обязательно буду! — запоздало отвечаю я, передергивая затвор. — А чего так плохо-то подготовились?

— Да хрен ли кто думал, что такое дерьмо может когда-нибудь произойти! — Ольга стоит грамотно, в глубине комнаты, не высовываясь из окна. Вряд ли среди противника есть «тяжелые», конечно, но береженого бог бережет. На снайпера ее обучали что ли? — А оно, как видишь…

— Случается, — соглашаюсь я. — Дерьмо всегда случается.

Ольга бросает на меня странный взгляд.

— Учитывая, что весь остальной персонал и гости как минимум ранены и рассеяны, а скорее всего — убиты, по всей вероятности, с особой жестокостью… — медленно говорит она, держа оружие на полусогнутых, потому что непосредственной опасности пока нет. — …Имею острый и злободневный вопрос. Кто, по твоему объективному и относительно трезвому мнению, нас теперь спасет?

— Очень надеюсь… — я окидываю взглядом неровные шеренги «хозяек» с изломанными ногами и окровавленными грязными руками, медленно приближающихся к нашему домику. Минут пять нам осталось, вряд ли больше. — Я очень надеюсь, что это будет Семен.