Петровна. Бабуля-попаданка

Глава 3. В поисках ясности

Петровна молчала, чувствуя, как тает призрачная надежда с каждым, сказанным мальчишкой словом. Ужас произошедшего накатывал, словно волна на песок, оставляя за собой пену эмоций, которые, не успев исчезнуть, дополнялись новой волной. «Кажется, в сумке был валидол», – подумала она. Но тут Алмус огорошил ее новой порцией информации, и мысль о таблетках отодвинулась на потом.

«Нет, не дождетесь! – подумала Петровна. Умирать в незнакомом мире она не собиралась. Не для того выжила в перестройку и боролась за место под солнцем, чтобы вот так бесславно сдохнуть в каком-то дурацком мирке. – Нет уж, – думала она, пока мальчишка вываливал на нее новые шокирующие подробности, – не бывать этому! Зинаида Петровна Иванова этому миру не по зубам! И не такое переживала!»

Собрав волю в кулак, она молча переварила информацию, а затем заявила притихшему Алмусу:

– Понятно. А теперь марш за моей сумкой, живо!

«Что же такого ценного в ее сумке, раз она так о ней беспокоится?» – спросил себя Алмус, торопливо спускаясь в подвал. И по дороге обратно, пыхтя под тяжелой ношей, тоже думал, но только безрезультатно.

В сумку он, конечно, заглянул, но ответов не нашел. Обнаружил помимо так называемых помидоров еще какие-то длинные зеленые штуки, трогать их не рискнул, вдруг ядовитые. И лишь на последних ступеньках его пронзила мысль, ужасная в своей простоте.

Задыхаясь от ужаса, он рванул на кухню… но, вместо самоубитого тела, обнаружил Бабазину, деловито расставляющую на столе посуду.

– А вы это чего? – растерялся Алмус.

– Чего-чего, обедать будем, – она забрала сумку. – Сейчас салатика нарежу. У тебя соль есть?

– Да, вон там, – Алмус указал рукой на покосившийся настенный шкафчик. Бабзина с брезгливостью потянула за ручку и, обозрев содержимое, осуждающе произнесла:

– Да, подзапустил ты хозяйство, дружок. Ужас прямо. Ну да ничего, дело поправимое, после обеда разберемся. Нож у тебя где?

– В ящике стола, – не без опаски ответил Алмус и на всякий случай отошел поближе к двери.

Опасения оказались напрасными – метать режущие предметы Бабазина не стала, занялась нарезкой, и вскоре выставила на стол большую миску с кусочками овощей (зеленые длинные штуки тоже оказались съедобными). Бабазина спросила масла, его в доме не оказалось, но и так обошлись.

Не без опаски приступил Алмус к обеду. Однако вид жующей старушки его успокоил, и он рискнул попробовать. Незнакомая пища оказалась хороша.

– Ну а теперь, дружок, время уборки, – сообщила Бабазина, когда тарелки опустели. Неси ведро, тряпку – и вперед. Если уж ты притащил меня в этот мир, изволь создать человеческие условия, иначе в этой грязище я задохнусь.

Алмус почувствовал, что съеденная пища вот-вот попросится обратно. Ему стало так стыдно за свою подлость и малодушие, ведь главного доброй старушке он так и не рассказал. Она и не знает, что пребывать в этом доме ей придется совсем недолго. «А может, не отдавать? – спросил он себя. – Соврать Схону, что аркан не сработал, вернуть задаток, и пусть отвяжется. А Бабазина останется здесь. Хотя кого я обманываю? Соврать Схону! Да этот тип ложь насквозь видит. Если поймет, что его обманули, то всё, конец. Нет, это не вариант». Алмус нахмурился, пытаясь найти решение, однако Бабазина расценила ситуацию по-своему.

– И нечего так недовольно сопеть. Насвинячил – убирай.

«Она права, – подумал Алмус. – Я должен исправить свою ошибку и привести всё в порядок. Чего бы мне это ни стоило».

– Что это ты там бормочешь? – подозрительно спросила старушка.

Глядя как мальчишка неумело прибирает дом, Петровна пыталась осмыслить произошедшее. Ну и угораздило же влипнуть: магия, другие миры, арканы какие-то… бред, да и только. Вот только вид за окном утверждал обратное – весь этот бред, к сожалению, был реальностью. Петровна даже вышла на крыльцо, такое же замызганное, как и всё в доме, потрогала траву возле ступенек – вымахала та знатно, прямо лес густой, а что за вид – непонятно, и быстренько вернулась в дом, когда увидела показавшегося в конце улицы прохожего.

– Вы лучше не выходите пока, – выглянув из гостиной, испуганно произнес Алмус.

– Почему это? – насторожилась Петровна.

– Ну, мало ли, – ответил тот, отводя взгляд. – В глаза бросаетесь.

Мальчишка был прав, но что-то в его словах все-равно смущало.

Петровна зашла в гостиную поверить, что он там наубирал. Понаблюдала немного как он вытирает грязь с подоконника, вздохнула и тоже взялась за тряпку, поручив мальчишке мыть пол. Такими темпами как он работал, уборка грозила затянуться на века. Да и грязные разводы помещение совсем не украшали.

С ее участием работа пошла быстрее – мальчишка приободрился, и пол вымыл вполне приемлемо.

– Молодец, можешь, если захочешь, – закончив протирать пыль, Петровна присела отдохнуть, наблюдая, как он домучивает последний кусочек.

Мебель в комнате выглядела старой, но вполне добротной. Чувствовалось, что ее делали основательно, с душой. И ухаживали бережно, пока единственным хозяином не остался ребенок. А тот уж справлялся как мог. Точнее, как получалось.

Все-таки подростки одинаковые, в любом мире, подумала Петровна, вспомнив, как однажды, уезжая в отпуск, пустила пожить племянника. Тот за две недели так уделал квартиру, что пришлось обои переклеивать и занавески менять. Петровна вздохнула, сейчас родной мир казался таким далеким, а ведь еще сегодня утром она пила чай у себя на кухне, с булочками, которыми накануне угостила Валентина. А несколько часов назад ругалась у магазина с Егоровной – эта ссора выглядела сейчас такой мелкой по сравнению с нынешней ситуацией. Эх, надо было внимательней смотреть под ноги по дороге домой, тогда, может, ничего бы и не случилось.

Петровна снова вздохнула. Вот если бы можно было закрыть глаза, а потом открыть – и ты снова дома. Но нет. Первым делом она спросила мальчишку, может ли он вернуть ее обратно – тот скуксился и признался, что нет. Вранье от правды она отличать умела, особенно если дело касалось детей, поэтому надежды увидеть дом у нее не было. «Так, не раскисать, – приказала она себе. – Что-нибудь придумаю. На худой конец обустроюсь и здесь».

Насчет «здесь» информации было мало, о странном новом мире Петровна знала лишь то, что здесь существует магия и возможность залезать в чужие миры. Про себя мальчишка тоже ничего толком не рассказал, как и про то, зачем выкрал ее из дома и притащил сюда. Для каких целей? «Может ему стало грустно и одиноко?» – промелькнула мысль, которая, впрочем, быстро развеялась – ну не походил этот Алмус на того, кто жаждет заботы взрослых. Вполне самостоятельный ребенок, хоть и запущенный.

Петровна взглянула на него оценивающе: да, если его отмыть, причесать и переодеть, накормить булками и вареньем – или что там любят внуки? – то будет нормальный домашний мальчишка, а не замызганное чучело.

Большого желания вживаться в роль бабушки она не ощутила. Не то чтобы мальчишка ей не нравился. Нет, нормальный ребенок. Тревожило то, что он упорно что-то скрывал, прятал взгляд, делая вид, что все нормально. И вызывал этим очень противоречивое отношение – с одной стороны Петровне он даже нравился, чуть-чуть, самую малость. Было в нем что-то такое искреннее, беззащитное, что вызывало расположение. Но эта его молчанка сводила на нет все положительные эмоции. В детсадовскую бытность Петровне такие встречались. Сложные были дети, но даже их при желании можно раскусить. Чем она и решила заняться, когда, закончив с гостиной, они переместились в прихожую.

Алмус терпеть не мог уборку, но сейчас ему даже нравилось мыть, тереть и чистить – хоть какой-то способ отвлечься от мучающих мыслей. Что делать с Бабазиной он пока не решил. Стоило рассказать ей правду, но как это сделать, чтобы и не прибила случайно, этого он не знал. В решительности этой бабули он уже успел убедиться, отдраивая дом.

Бросив тряпку в ведро, он отер со лба пот и посмотрел на результаты своих трудов. Прихожая стала выглядеть гораздо лучше: засохший цветок перекочевал в чулан, забрав с собой часть умершего прошлого, а пол, светло-ореховый на вымытой половине, внезапно кольнул воспоминанием из детства – кажется, даже свежим пирогом запахло, что пекли в доме по выходным. По чистому светлому полу было так здорово бегать босиком, прыгая по квадратам солнечного света, падающим из окошка над дверью. Окошко это давно заколочено, да и пирогов никто не печет. А жаль, хорошее было время. Видимо поэтому рука и не поднималась выбросить засохший цветок.

Алмус вздохнул и снова взялся за тряпку.

– Когда я была маленькая, – произнесла Бабазина, протирая тумбочку, – мы с родителями жили в деревне. Свой дом, огород, корова… рядом был лес, мы там ягоды собирали, грибы… Хорошее было время. У меня был брат, младший, забавный такой. И сестра старшая, вечно нами командовала. Но так-то она была ничего, хорошая. А у тебя кто-нибудь есть?

Алмус на секунду замер.

– Нет, никого.

Он продолжил орудовать тряпкой, поймав себя на том, что трет слишком сильно.

– Сочувствую, – произнесла Бабазина. – Плохо, когда братьев-сестер нету. Что случись – и всё. Давно ты один живешь?

«Не скажу!» – хотел крикнуть Алмус, но чувствуя себя виноватым, все же ответил:

– Третий год.

– Боже мой, – Бабабзина остановилась и, развернувшись, посмотрела на него сочувственно, – Да что же за мир у вас такой?! Тебе же лет всего ничего, как ребенок может жить один? Кто-то же должен за тобой присматривать!

– Не надо за мной присматривать! – возмутился Алмус. – Я и сам справлюсь! И вообще, мне тринадцать уже, взрослый!

– В тринадцать лет взрослыми не бывают.

– А я взрослый! И никакие присмотрщики мне не нужны! – от возмущения Алмус даже тряпку бросил.

– Тогда зачем ты меня сюда притащил?

Алмус открыл рот… но вовремя остановил рвущиеся наружу слова. Заинтересованность на лице Бабазины сменилась сожалением. Или ему это показалось?

– Ну вот скажи, что я буду здесь делать? Не верю я этим твоим рассказам про любопытство. Не такой ты мальчик, чтобы подобные глупости творить. Признайся, тебе просто стало одиноко, и ты хотел, чтобы у тебя появился рядом кто-то из взрослых, способный о тебе позаботиться? – голос Бабазины звучал так спокойно, по-доброму, что слова, разбив преграду, стрелою вонзились в сердце. Алмус всхлипнул и, не выдержав, бросился прочь… но оказался пойман сильными мягкими руками и заключен в объятия, где и разрыдался, словно глупый ребенок, и рассказал всё, наплевав на последствия.