Петля невозможного

Глава пятая

– Только этого мне не хватало, – вздохнул Алексей, разглядывая тщедушную фигурку черта.

Был тот худ и несчастен. Облезшая шерстка местами свисала клочьями, один рог был обломан наполовину, а глаза нервно, даже как-то воровато, бегали по комнате, изредка останавливаясь на ее хозяине. При этом в них читалось столько мольбы и просьбы о помощи, что Алексею невольно стало жалко это съежившееся в кресле существо.

«Дожился, – подумал он, – чертей жалею. Рассказать кому – не поверят».

Впрочем, Алексей еще не знал, что это, пока неосознанное чувство жалости, через несколько часов перерастет чуть ли не в душевную симпатию. И подумать только! К самому черту!

Самое занятное, что ни в чертей, ни в прочую нечистую силу Алексей попросту не верил. Инопланетяне – тут дело иное, материалистичное что ли… Нет, по роду службы приходилось ему, конечно, сталкиваться с разного рода аномальными проявлениями. Но им существовало нормальное квантово-энергетическое объяснение. А всякая нечисть да нежить…

Разумеется, доводилось Никулину слышать, что в Волопаевске в последнее время этого добра хватает. Да мало ли что померещится согражданам, принципиально не желающим вступать в общество трезвости. И вот – на тебе, сюрприз…

– Здрасьте, – усмехнулся Алексей, – мы не ждали вас, а вы приперлися. Ну и?.. Дальше что? Душу мою хочешь купить? Учуял, что паршиво мне и заявился? А вот фиг тебе. Не продается душа. Ни за какие шиши!

«Что я несу, – думал он с ужасом. – Лерка! Господи, да за то, чтобы ты была рядом, я не только душу, я все отдам. Все что есть и что будет когда-нибудь».

– Какая там душа, – вяло отмахнулся лапкой черт, – тут бы свою уберечь.

– Ух ты, – хмыкнул Алексей, – а я и не знал, что и у вашего брата души имеются.

– А что мы по-твоему, чурки деревянные? Нас тоже, между прочим, Бог создал.

– Ага, знаю я эту историю. А вы ему в душу и плюнули. Из благодарности.

– Да не так все было, – сморщился черт. – Совсем не так. Пропаганды наглотались, и уж не верите никому более. А вы к нам хоть раз прислушались? Хоть раз попробовали встать на наше место?

– Ну, спасибо, – развел руками Алексей, усаживаясь в кресло напротив. – Спасибо за столь лестное предложение. Но мы уж лучше как-нибудь на своем. Вы не против?

– Я не против, – серьезно ответил черт, – но и вы должны нас понять. Думаете, такое уж большое удовольствие ваших казнокрадов, насильников, неверных жен и прочую грешную шушеру в котлах со смолой варить? Вы даже представить себе не можете, какая в аду жара, вонь и сутолока. А какие вопли, какой визг стоит окрест! Сумасшедший дом, а не ад. И каждый норовит тебя за шкирку поймать и, истекая соплями, излить душу, дескать, ни за что покарали, ошибочка вышла, не разобрались в чистилище. А мы-то тут причем? Наше дело маленькое – дровишек под котелок подбрасывай, да кто высовывается – тех вилами на законное место водворяй. Только если б в этом вся беда была. Тесно у нас в преисподней стало, котлов не хватает, с рабочими руками напряженка, вкалываем в три смены и все равно зашиваемся. Раньше ведь как было… На одного черта – один котел. Благодать! Стой себе, покуривай, да вилами иногда угольки помешивай. А сейчас… На пару рук – три дюжины котлов, а то и более. Мечешься, как Фигаро, а начальство все едино недовольное ходит.

– Это почему? – спросил Алексей.

– Так ведь не углядишь за всеми грешниками. А они, чуть зазеваешься, скок из котла, да давай голяком по территории бегать, а то и вовсе мужики хотят на женскую половину проскочить. Все уняться не могут, все либидо им покоя не дает. А какое у души либидо может быть… название одно. И Фрейдом не надо быть, чтобы понять это. А они, вот, не понимают. Нам же хлопоты лишние из-за них, да плюс лишение прогрессивки, если не доглядишь. Эх, да что тут говорить! Времена нынче для всех тяжелые. Но у нас, поверь мне на слово, вдвойне тяжелее. Не веришь? По глазам вижу, что не веришь. А зря. Сам прикинь, душ-то с каждым годом к нам попадает все больше и больше, а в раю – безработица. Ангелы от безделья с жиру лопаются, многие и летать уже не могут. Подъемная сила крыльев на такой вес не рассчитана. А теперь на меня посмотри. Кожа да кости.

– Подожди, а почему так? – оторопело спросил Алексей.

– Слыхал, что такое реинкарнация?

– Ну, это когда душа человека обретает новую жизнь во плоти. Но христианство же ее отвергает.

– Это сейчас. А раньше, наоборот, признавало. Только ведь отвергай – не отвергай, а что существует на самом деле, того указом не отменишь. Проблема в том, что годится для реинкорнации далеко не каждая душа. Понял?.. Вижу что нет. А значит это, что кто к нам, в преисподнею, попал, тому обратной дороги нет. Если заработал муки адские, то это навечно. Новую жизнь получают праведники. В раю передохнут малость и обратно в мир. А тут – бах! Тело неподходящим оказалось. Мать у него, скажем, гулящая, а отец из тюряги не вылезает. Ребенок, младенец, еще слова путного сказать не может, а гены уже делают свое черное дело. Одной праведной душой меньше – одним клиентом у нас больше. Душ-то, как ни крути, больше не станет, чем Святой Дух сотворил, только вот не подумал он, что наступит момент, и все они в наше ведомство перейдут. А на фига нам их столько?

– Ничего не понимаю, – пробормотал Алексей. – Если количество душ, подлежащих реинкарнации, катастрофически уменьшается, то почему численность мирового населения год от года растет?

– Вот в этом вся соль, – ухмыльнулся черт. – Человеческих душ и вправду не хватает, так эти, рукокрылые, знаешь, что придумали? Они теперь души животных вам подсовывают. Вы же живность истребляете помаленьку, Красную книгу даже завели, чтобы помнить, значит, как она выглядела. А вам не кажется это верхом изуверства? Нет? Ну да ладно. Чего вы добивались, того и получили. Теперь сами удивляетесь, как это один лается, что собака, другой свиньей хрюкает, третий – упрямый, как осел. А не задумывался, откуда столько муравьинообразных людишек развелось? Только и умеют, что вкалывать да начальству в рот заглядывать. Тело изменилось, а инстинкты остались. Пытался Сатана с этим бороться, а ангельская братия одно отвечает: дайте души, не дебилов же в свет выпускать, их и так уж чересчур много расплодилось. Так что попомни мои слова: не за горами тот день, когда смертность у вас начнет превышать рождаемость. Ты даже представить себе не можешь, как скоро это произойдет. И учти, мы к этому никакого отношения иметь не будем, вы сами себе вырыли яму.

– Постой, постой, – Алексей потер лоб ладонью. – Ты говоришь, что Сатана, мол, возражал. Ему-то какое до этого дело? Насколько помню, чем людям хуже, тем ему лучше.

– Распространенное заблуждение, – зажмурил глазенки черт. – К людям Сатана относится с опаской, это верно. Даже с Богом в свое время спорил и ругался. Предупреждал, что добром эксперимент с человеком, не окончится. Но за каким бесом ему – наместнику этой планерки все вокруг себя разрушать? Об этом ты подумал?

– Не понял, – растерялся Алексей, – Сатана – наместник? А Бог?

– Бог своими делами занимается, – терпеливо объяснил черт. – Отец мироздание расширяет, Дух заселяет его безгрешными душами, Сын инспектирует новые миры. И неплохо, кстати, инспектирует. Здесь, на Земле за тридцать три года такую работу провернул, что даже я ахнул. Вот так-то. Ну, а за порядком в том или ином мире следят наместники. У нас – Сатана.

– Но он же враг рода человеческого? – продолжал удивляться Алексей.

– Опять все меряете по своему образу и подобию, – вздохнул черт. – Это у вас, у людей, любой начальник едва в кресло заберется, раздувается, как пузырь и от работы начинает бегать, как мы от ладана. При этом еще и старается казаться хорошим для всех. У нас – все наоборот. Чем выше уровень, тем работа тяжелее с моральной точки зрения. Сатана грязь человеческую выгребает и никого по головке при этом не гладит. Вот его и не любят.

– Как-то я себе все это по иному представлял, – задумчиво сказал Алексей. – Я правда атеист, ни в бога, ни в черта не верю. Точнее, не верил до сегодняшнего дня. Даже сейчас до конца не могу поверить. Надеюсь, не обидел тебя этими словами?

– Нисколько! – заверил черт. – Я, если хочешь знать, с самим товарищем Емельяном Ярославским общался. После его кончины, разумеется. Да-да, тем самым, что на нас пасквили писал. Не поверишь, огромное наслаждение от встречи с ним получил. Если человек хоть во что-то верит искренне, он уже не безнадежен. Теперь вот с нетерпением жду в гости этих… творцов безобразия вашего, которые взялись подсвечниками в церквях стоять.

– Какого безобразия? Ты имеешь ввиду Перестройку?

– А ты что же, по другому ее оцениваешь?

Алексей пожал плечами.

– Вроде дело хорошее затеяли, только вот не пойму, почему, несмотря на все обещания, денег на жизнь, как не хватало, так и не хватает.

– Ну, этого добра как раз у вас скоро полно будет, да вот купить не сможете ни черта… пардон, ничегошеньки.

– Почему?

– А вот этого я сказать не могу. Причинно-временные связи – штука сложная. Сам Бог покуда в ней разобрался – состарился. А может, ничего и не понял, а иначе зачем ему миры строить? Как мы его отговаривали, как уламывали, а он уперся, и ни в какую. «Хочу, – говорит, – после себя в этом вакууме хоть что-то оставить. Так ведь и помрут все, а о нас никто не узнает, добрым словом не помянет и букетик свежих фиалок не принесет». А нас, словно бес за язык потянул: «Ага, – отвечаем, – дождешься. О тебе вспоминать станут, только когда плохо кому-то будет». «Так сделайте, чтоб им всегда плохо было!» – сказал Бог и сверг нас с небес. А о том, что будет, я и вправду сказать не могу. Ты попытаешься что-то сделать, что-то изменить, и такой бардак наступит, что ни одному дьяволу не расхлебать.

– Стоп! – сказал Алексей. – Ты как-то странно разговариваешь. У меня такое впечатление, что ты не ассоциируешь себя ни с дьяволом, ни с бесами.

Нежданный гость вздохнул, закинул ногу на ногу и посмотрел на хозяина с сожалением.

– Ну почему им все разжевывать приходится? – неопределенно пожаловался он. – Помнить – ни черта не помнят, читать – ничего не читают. Газеты разве что, да и то в основном ради сплетен да скандалов. – черт покосился на ощетинившегося было Алексея и смягчился: – Ладно, слушай. В принципе, все просто. Дьяволы – это наши главные начальники, что-то вроде вашего ЦК. Сатана же – Генеральный секретарь. Это он руководил восстанием в раю да соблазнял Еву в садах Эдема своим голым задом, который, кстати, она и приняла за яблоко. У него до сих пор на левой ягодице шрам имеется от зубов. Ух, она ж его и цапнула, по всему мирозданию вой было слышно… А бесы – это наши снабженцы. Раньше они души покупали, а теперь, наоборот, ищут, кому сбагрить. Только, сам понимаешь, на такой товар не особо покупатели находятся. Всем праведников подавай, только где их столько набрать?

– А кому, кроме вас, вообще, души нужны?

– Ты думаешь, Бог только одну Вселенную сотворил? Ага! Тот случай. Если что старикашке в голову втемяшится, обухом не вышибешь. Он и сейчас где-то шляется, миры строит. А где – даже архангелы не знают. Я как-то с Гавриилом беседовал. Молчит, скотина, как рыба. Значит, и сам не знает. Вот так-то.

– Но подожди, а кто ж на нас с небес взирает, кто наши судьбы вершит?

– А при Леониде Ильиче кто этим занимался? Думаешь он? Вот то-то. Короче говоря, в других Вселенных – все, как у нас. Разве только в совсем молодых, где черти пока еще по одному котлу обслуживают, порядка больше. Вот бесы и ищут такие миры да меняют убийц на юродивых. Работенка, скажу я тебе, пальчики оближешь. Командировочные – раз, валюта – два, да и мироздание посмотреть можно – это, стало быть, три. Каждый черт у нас в бесы выбиться хочет, я уж не говорю о ЦК. Так что, брат, мы, черти, – всего лишь чернорабочие Аида. Эх… – всхлипнул черт и, высморкавшись в кулак, обтер его о шерсть на животе. – Ты вот в шамошваловской лаборатории работаешь, недоволен, жалуешься.. Не удивляйся, я много чего знаю. А попробуй восемь часов у котла простоять с тяжеленными вилами. Да еще начальство, на вас насмотревшись, решило ввести хозрасчет и самофинансирование. Совсем озверели нехристи. Это значит, в свободное от работы время и дровишки сам добывай, и смолу топи и трезубец точи. А дрова или, скажем, напильник денег ведь стоят. Значит, из зарплаты выкраивай, от семьи отрывай. Деткам теперь и сладкого не купишь. Да что деткам… Раньше, как сменишься – айда к вам наверх, пивка попить. А теперь что? Последнего удовольствия лишили! Впрочем, и это бы стерпел, когда б не жена. Нет, я все понимаю, у них там, на женской половине ада, такая же свистопляска, что и у нас. Но ведь она всю свою злость на меня обрушивает. Пилорама еще та. И пилит, и пилит, житья просто нет. Вот я и сбежал…

Черт вдруг побледнел, даже сквозь шесть стало видно, крепко зажал лапой рот, испуганно вперив взгляд в Алексея.

– Ты, – промычал он, – ыж ны выдывый мыны.

– Чего? – не понял Алексей.

– Ты уж не выдавай меня, – отодвинув на миллиметр ладошку от пасти, пробормотал черт. – Так мне все надоело, что я не выдержал и сбёг. Эх, да разве только я? Как узнали, что в Волопаевске есть прореха между мирами, так и начался повальный исход. Не всем, конечно, повезло, как мне, но… Нет, ты скажи, правда не выдашь? А я тебе пригожусь, право слово.

– Да кому я тебя должен выдавать? – удивился Алексей.

– Так ведь уже послали за мной двоих. Сегодня едва не стреножили. Если бы у тебя дверь балконная не была нараспашку – то и не ушел бы. А знаешь, что у нас с беглыми бывает? Брр… Говорить страшно. Беглых у нас насильно опять в ангелов превращают. Прикидываешь?!

– Подожди, – задумчиво почесал затылок Алексей. – Это кто ж за тобой гонялся? Один такой черноволосый с золотым зубом, а другой – в джинсах с оторванной лейблой?

– А ты откуда знаешь? – поразился черт.

– От верблюда! – хохотнул Алексей. – С золотым зубом – это Гога, грузин из Армении, по паспорту азербайджанец, а второй – мой одноклассник бывший, Витька Шубин. Прохвост редкостный.

– Ты не обманываешь? – недоверчиво покосился на него черт.

– Да вот тебе крес… Прости, это я так. Шутка у нас такая. Нет, не вру, с чего бы мне врать?

– Тогда почему они за мной гоняются?

– Да эта парочка решила разбогатеть, причем, быстро и без особенного надругательства над своим здоровьем. Кстати, Витька и мне предлагал вступить в долю, да у меня своих проблем…

– Лера?

Боль, отодвинувшаяся куда-то за время этого нелепого разговора, снова накатила холодной волной, сжала до боли сердце. Алексей через силу улыбнулся:

– Ты и это знаешь?

– Прости уж. Иногда не хочется все знать, а получается самой собой. Ненавижу!

– Да, наверное, это тяжело, – согласился Алексей.

– У каждого своя Голгофа. Но мы несколько отвлеклись от темы. И что же этой парочке нужно?

Алексей задумчиво посмотрел на черта, пожевал губами, потом все же спросил:

– Ты обо всем знаешь, почему тогда спрашиваешь?

– Ладно, – сдался черт. – Ни черта я не знаю. Ты пока на балконе прохлаждался, я твою записную книжку проштудировал.

– И ты думаешь, это этично?

– А ты ждешь от чертей этичных поступков?

– Нет, конечно, – замялся Алексей, – но все же…

– Я ведь не знал, что ты из себя представляешь, – потупился черт. – Обещаю: больше такого не повторится. Если, конечно, ты меня не выдашь.

– Да не собираюсь я тебя никому выдавать. Даже вашей милиции.

– Уф, ну, спасибо, ну, уважил. Век благодарен буду! А можно, я у тебя немного поживу?

– А мама? – опешил Алексей.

– А что, мама? Я ей на глаза попадаться не буду.

– Даже не знаю как-то, – растерянно протянул Никулин. – Вообще-то, я не против.

– Значит, по рукам? – обрадовался черт.

Алексей автоматически протянул руку, осознавая, что творит что-то уму непостижимое. Пустить на постой к себе черта! В Москве кому рассказать – в психушку сразу бы отправили. Но нет, то Москва, а здесь – Волопаевск. Здесь все иначе.

– А теперь рассказывай, почему они за мной гоняются? – потребовал черт.

– Да вот решили, что ты им можешь клад открыть?

– Клад? Они что, спятили? – хохотнул черт. – Думают небось, что сокровища под каждым саженцем зарыты? Да я от Гермеса в свое время все клады Малой Азии, Греции и Италии часа за четыре принял. Так то ж древнейшие цивилизации! А у вас откуда кладам взяться? Старые, дореволюционные вырыли все давно, а при социализме, сам понимаешь… Это с ваших-то смешных окладов! – черт от души рассмеялся. – Кстати, ты не задумывался, почему вожди пролетариата такое словечко придумали «оклад»?

– А ведь точно! – хмыкнул Алексей. – «Клад» – звучит здорово, а «оклад» – вроде тоже клад, но не совсем.

– Ага, что-то вроде «около клада». Зато можно и по другому сказать: «О! Клад!» Но получить те же шиши.

– Да, хитро, хитро, – согласился Алексей. – С подтекстом словечко.

– А «зарплата» созвучна с «жар-птицей», не находишь?

– Нет, скорее с «заплатой». Впрочем, так мы можем договориться до того, что «получка» созвучна с «кучкой».

Они посмеялись, а потом Алексей спросил:

– Слушай, а у тебя имя есть?

– А то как же. Я ж не тварь бессловесная. Хоть и не крещен, а имя имею. Да и не одно. Хм… Верно ведь… Нужно мне как-то и здесь именоваться. Хочешь, зови меня… э… Леонардом. И стильно, и с вашими именами созвучно. Подходит?

– Леонард, так Леонард, – пожал плечами Алексей. – А там, в аду, тебя так же называют?

– Как тебе сказать, – не стал запираться черт. – Конечно иначе. Да, по правде говоря, человеку наших имен и не выговорить.

– И все же? – с интересом спросил Алексей.

– В детстве меня звали Чуччиллочиллакучилачей.

– Напоминает чем-то имена древних ацтеков, – заметил Алексей.

– Неужели? – удивился черт.

– Ну, мне так кажется.

– Ага, ты еще перекрестись! Ладно, шучу, может быть, ты и прав. Я, честно говоря, этих ацтеков почти и не помню. Странный был народец, у себя на уме. Правда, и встречался я с ними не часто…

Алексей озадаченно уставился на черта.

«Врет или правду говорит? – мелькнула в голове мысль. – Крутит он, конечно, основательно. Дневник мой за ту пару минут, что я на балконе был, прочитать он явно бы не успел, да и не брался я за него уже с неделю. Пожалуй, нужно держать с этим нечистым ухо востро»…

И все же время чувствовал Алексей, что несмотря ни на что нравится ему этот черт все больше и больше. Обладал он и чувством юмора, и неунывающим характером, и трезвым рассудком, что, в общем-то, импонировало Никулину в других. Может быть, потому, что сам он сходился с людьми нелегко, долго присматривался, приноравливался, взвешивал все за и против, прежде, чем назвать человека, нет, не другом, просто товарищем. А в последние годы всех вытеснила Лера, умеющая слушать и понимать.

Алексею вдруг отчетливо представились ее глаза с золотистыми искорками, от которых не хотелось отрываться, ласковые ладони, прижимающиеся к щекам, нежные податливые губы… В который раз за последние сутки боль утраты сжала горло. Что же случилось? А ведь что-то произошло, что-то очень серьезное…

Алексей посмотрел на неожиданно притихшего черта, откашлялся:

– Ну вот что, Леонард, чай будешь?

– С удовольствием. – оживился черт. – Только погорячей, чтоб бульки в стакане шли, если, конечно, можно.

– Сообразим, – усмехнулся Алексей, направляясь в кухню.

Там идиотизм ситуации опять заставил задуматься.

«Нет, я, похоже, окончательно свихнулся, – лениво размышлял Никулин. – Всего этого быть не может, потому что просто не может быть. Сейчас вернусь с двумя чашками в комнату, выпью чая сам с собою и позвоню в „скорую“ – пускай увозят в психушку»…

Он на цыпочках прокрался в коридор, заглянул в комнату – черт никуда не делся, сидел себе в кресле и с интересом разглядывал книжный шкаф.

«Мощная галлюцинация, – продолжал анализ своего состояния Алексей, вернувшись на кухню и поставив чайник на огонь, – зрительная, звуковая, осязательная… Что-то многовато получается. Интересная, вообще-то, ситуация. Если это все на самом деле реально, то я должен быть на седьмом небе от счастья. Тут не кандидатской пахнет, материал на докторскую тянет, да еще обвешанную премиями. Как же – сотрудник научно-исследовательской лаборатории, которая занимается всякой аномальщиной, с риском для жизни провел эксперименты с самим чертом! … Но ведь не посмею сдать его Шамошвалову. Совесть замучит. Тот ведь похлеще Витька с Гогой будет. Если бы в домашних условиях самому произвести исследования… Да никто в их результаты не поверит, мало ли, что можно дома насочинять. Вот когда целым коллективом да еще под чутким руководством Цезаря Филипповича… Нет, не буду я ничего делать. Не умею слабых добивать».

Алексей насыпал в заварник чаю с индийским слоном на этикетке, достал из кухонного шкафа две чашки и сахарницу.

«А что, если попросить его свозить меня в Ленинград. Черти ведь умеют летать. Быстро. Быстрее реактивного лайнера, если верить Николаю Васильевичу Гоголю. Как это им удается… правильно, – усмехнулся Алексей, – только черти и знают. Надо не забыть расспросить об этом у Леонарда».

Чайник закипел, но Алексей, плеснув кипяточку в заварник, вновь поставил его на огонь.

«Вот бы Лера удивилась, завались я ей прямо на голову. Только что это мне даст? А ровным счетом ничего. Ну, может, и удастся узнать, что случилось, с кем она теперь. Или ни с кем, просто решила жить, как полагается… А как? Грести под себя все, что попадается на глаза, собачиться, держаться зубами за место, которое сулит быстрое продвижение по службе, да копытами лягать претендентов? И ведь почему-то уверенных в том, что это и есть настоящая жизнь, год от года прибавляется. Просто противно. До желудочных спазмов».

Алексей разлил заварку по чашкам, поставил их вместе с сахарницей на поднос и, подхватив чайник, осторожно, чтобы не дай бог не разбудить мать, вернулся в комнату.

Черт по-прежнему сидел в кресле и читал «Фауста» Гете.

– Ого! – присвистнул Алексей, – Классикой увлекаешься?

– Приятно вспомнить, – лаконично пояснил Леонард. – Автор постарался, изложил все точно. Особенно в первом томе.

– Ну и чему радоваться? – удивился Никулин. – Остался ваш Мефистофель в дураках. Столько лет выполнять чужие желания и в итоге получить кукиш.

– А общение? – возразил черт. – Не так уж часто нашему брату удается по-настоящему пообщаться с человеком, изучить вашу природу. Если хочешь знать, заведомо было ясно, что уйдет душа Фауста через чистилища в рай. В этом мы ошибаемся редко. «Остановись мгновение, ты прекрасно!» – вот что интересно, вот в чем вся соль! Одинаково скучна ваша порода или в ней есть исключения? Обычно-то «остановись!» вопят в первые полчаса, ну, максимум сутки. Хапнул – и наслаждается. Потом, естественно, волосы начинает рвать – не так, мол, его поняли. Поспешил, недохапал… А вообще, вам, людям, сколько не дай – все мало. Деньги есть – нет славы, слава есть – нет власти, власть есть – нет семьи, семья есть – нет денег. Вот так по кругу и ходите. Или я не прав? О, прости, – вдруг встрепенулся черт, – забылся, дико извиняюсь, больше подобного не повторится. Да и думаешь, у нас в аду иначе? Везде одно и то же, уж поверь моему слову.

– Да ладно, – вздохнул Алексей, – может, ты и прав. Только противно все это.

Он поставил поднос на письменный стол и быстро налил кипятку в чашки.

– Сахар будешь?

– Нет.

– Тогда пей. Бульки, вроде, еще идут.

Черт ухватился за чашку и одним залпом осушил ее, смешно дергая кадыком.

«Глотки у них луженые, – подумал Алексей. – Ну не зря же они в аду живут.»

А черт, крякнув от удовольствия, поставил чашку на поднос и спросил:

– Еще можно?

– Хоть сто порций, – рассмеялся Алексей.

Он уселся в кресло, дожидаясь, покуда его чай немного остынет, и наблюдая, как методично странный гость опустошает чайник.

– Может, ты голоден?

– Не-а, я сегодня барана съел, – сообщил Леонард.

– Где?

Черт виновато зыркнул на Никулина.

– Понимаешь, он от стада отбился…

– А ты тут поблизости, словно волчок, прогуливался, цветочки нюхал.

Черт потупился.

– Да ты б меня все равно не накормил. Знаешь, сколько мне надо?

– А как же ты собираешься у меня на постое быть?

– Так я ведь не на полный пансион прошусь.

– Спасибо, утешил. – Алексей внимательно посмотрел на Леонарда, тщетно пытавшегося придать себе сконфуженный вид. – А теперь давай серьезно поговорим. Я тебе уже объяснял, что живу не один, с матерью. Сам понимаешь, что с ней случится, коль она тебя увидит. Утром же мне надо на работу. Комнату запру. Объясню маме, что провожу дома эксперимент, для которого требуется особая чистота. Ну, а уж ты постарайся не шуметь. Договорились?

– Угу, – причмокивая дымящимися паром губами, ответил черт. – Все будет в полном ажуре.

– Надеюсь, – вздохнул Алексей. – У меня мама, знаешь, какая нервная? С тех пор, как в Волопаевске вся эта чертовщина началась… гм… прости, в общем, она запрещала возвращаться мне сюда из Москвы. Ну а сама, сколько я ее не уговаривал, уезжать не хотела. Я ее понимаю, здесь отец похоронен, но ведь и о собственном здоровье надо думать. Тут пришельцы повадились табунами ходить к соседу, а для нее, представляешь, каково их видеть каждый день. Короче говоря, я оказался здесь. Бросил и престижную работу, и приличный заработок, и интересные перспективы.

– Я тоже свою мать любил, – вздохнул черт. – Она у меня была строгая, но ласковая. Наверное, не одобрила бы мой побег, но переживала бы страшно. Жаль, умерла, когда я был совсем маленьким.

– А вы разве не бессмертные? – удивился Алексей.

– Да ты что? Так бы ОН и допустил, чтобы мы вечными были. Представляешь, сколько бы нас развелось?

– Хорошо, а что после смерти с вами происходит? Куда ваши души попадают, если вы и так уже в аду?

– Ты что городишь? Какие у чертей души? У нас вместо души…

– Подожди, – опешил Алексей, – ты же недавно говорил, что вы не чурки деревянные, что вас тоже Бог создал.

– Ну, да, – пробормотал черт. – Все верно. Только про душу я наврал.

– Во, фрукт! – изумился Никулин. – И зачем тебе все это?

– Не знаю, – проблеял черт, – наверное, привычка такая…

Но тут в прихожей раздался звонок.

– Ты кого-то ждешь? – затравленно посмотрел на Алексея черт.

– Нет, – взвился с кресла Никулин. – Мать ведь, гады, разбудят!

И он рванулся прочь из комнаты.

На пороге стоял Витка Шубин и нагло улыбался.

– Ты что, вконец одурел? – опешил Алексей. – Знаешь, который час?

– Он у тебя, – не слушая однокашника, сказал Витька.

– Кто?

– Черт.

– Нет, ты положительно рехнулся? Какой черт?

– Ага, а глазки забегали, – зло ощерился Шубин. – Ну-ка…

И он бесцеремонно оттолкнув Никулина, ворвался в прихожую.

– Стой! – зашипел Алексей. – Мать разбудишь.

Но Витьку, похоже, сейчас мог остановить только бульдозер. В два прыжка он преодолел не очень-то длинный коридор и влетел в комнату. Алексей бросился следом и замер на пороге.

Черта в комнате не было, как не было и подноса с пустыми чашками. Даже «Фауст» стоял в шкафу на своем обычном месте.

«Конспиратор», – с уважением подумал о черте Алексей, но вслух сказал:

– Ну что, удовлетворил свое любопытство? А теперь выметайся, иначе схлопочешь.

– Да подожди ты, – как-то сразу скукожившись, пробормотал Витька. – Плохо мне что-то, дай отдышусь.

И он, не дожидаясь разрешения, плюхнулся в кресло, еще не успевшее остыть от волосатого зада Леонарда.

Алексей плотно закрыл за собой дверь и тоже присел.

На физиономии Шубина явно читалось сожаление о чем-то, уже почти положенном в карман, но неожиданно утерянном. Алексею это было понятно, но вот странными были оттенки облегчения, блуждающие в уголках витькиных губ и явно указывающие на тот факт, что что-то страшное у человека осталось позади. Будто он сбросил со своих плеч непомерный груз, и к тому же готов рассказать каждому встречному, как ему ловко удалось это проделать. Алексей не ошибся.

– Ты представляешь, – сказал Витька, – мы его уже почти зажали в угол, ума не приложу, куда он делся.

– Кто?

– Да черт же, черт побери!

– А-а-а. Так ты свою бредовую идею не оставил? – хмыкнул Алексей.

– Она не бредовая.

– А хочешь докажу?

И Алексей слово в слово пересказал слова Леонарда о кладах, которых физически в советское время быть не могло. Странные рассуждения черта о его деловых отношениях с Гермесом он, естественно, опустил.

Шубин долго искал дар речи, а когда нашел, тихо промямлил:

– Ты ж меня под корень подрубил, ты ж, можно сказать, на взлете меня подстрелил. Господи, сколько труда, сколько сил впустую положено… А что я Гоге скажу?

– Кстати, а где он?

– Домой пошел. Обиделся на меня. А я вдруг вспомнил, что когда мы возле дома черта зажали, только у тебя на кухне свет и горел, да балкон был нараспашку. Вот и решил проверить. Лучше б не делал этого.

– Знал бы где упал, соломки натаскал.

Витька зло ощерился, но спросил вполне миролюбиво:

– Слушай, а может, хоть один, самый завалящийся, но где-то есть?

– Кто?

– Ни кто, а что. Клад.

– Не думаю, – уверенно ответил Алексей.

– Господи, а как все хорошо начиналось. Классически, можно сказать, – застонал Шубин.

И его вдруг понесло. Брызгая слюной, он взахлеб начал рассказывать о своих приключениях, о первой в истории человечества охоте на черта, о своих мечтах, мыслях, о том, как законно, непременно законно, получит большую часть клада, о разработке немыслимой операции.

– Вот ты, к примеру, с чего бы начал? – неожиданно спросил он Алексея.

– В смысле? – не понял тот.

– Ловить как бы ты его стал? Способы знаешь? Небось изобретал бы велосипед.

– Зачем? Порылся бы в литературе, – невольно включился в игру Никулин, – наверняка есть какие-то методы.

– Грамотный, – почему-то недовольно пробурчал Витька. – Я, между прочим, к этой мысли тоже пришел. Только в отличие от тебя я не дурак самому в книгах копаться. Сунул в лапу одной грымзе из институтской библиотеки, и она через пару дней мне справочку подготовила – пальчики оближешь! И ссылки на авторов, и исторические примеры и даже какие-то цифры с формулами. Вот эту справку я вдоль и поперек изучил. До хрена, правда, не понял, но кое-что для себя вынес. Выходило, черти чаще всего любят сходки устраивать на перекрестках, колокольнях, в банях, омутах да старых заброшенных домах, особливо, если прежний хозяин того дома руки на себя наложил. Правда, были и другие зацепки, но я решил оставить их про запас. И знаешь, что самое обидное? Прежде чертей тьма-тьмущая по Волопаевску шарилось, а как понадобились – ни одного.

Мы с Гогой полдня на перекрестке Ленина и Крупской проторчали. Думали, место оживленное, значит там чертей скорее всего и увидим. Кого только не зрели: и инопланетян, и леших с кикиморами в обнимку, и татарчу во главе со своим джагуном. Даже Ивана Сусанина видели с поляками, ох, он и лапшу им на уши вешал, заслушаешься. Мы с Гогой едва сами за ним не увязались да, слава Богу, про клад вовремя вспомнили. А чертей, мать их за ногу, все нет и нет.

Короче говоря, отправились мы после обеда на колокольню, что при храме Спаса-Рукавички-Про-Запаса. Залезли, устроились в уголке, сидим, курим. А жарко там, как в аду. Солнце-то колоколенку насквозь простреливает, не укроешься.

Час просидели, потом Гога и говорит:

– Пойду мынэралки куплю. Ба-аржоми. Нэ то от жары свыхнёмся.

И только он шаг сделал, как из лаза голова высовывается: рожа мохнатая, глаза лютые и волосы дыбом торчат. Гога как заорет:

– Вот он! – хвать его за уши да давай к себе тянуть.

– Про клад требуй! – верещу я и бросаюсь ему на помощь.

Да как назло, зацепился я за веревку, потом за другую, короче, запутался, как муха в паутине. И остается мне только наблюдать за поединком, потому как даже подсказку дать не могу. Колокола ведь гудят, трезвонят на весь белый свет. Я же с дуру сперва дергаться стал.

А Гога, как витязь в тигровой шкуре, уперся ногами в пол, напрягся весь и тянет черта к себе. Тот упирается, орет что-то благим матом, но разве этим южного человека проймешь?

В общем, скорее всего, оторвал бы он образине этой голову, кабы не кувыркнулся вместе с ней в люк. Колоколенка ходуном пошла, так они смачно ступеньки лбами пересчитывали. А я вишу на веревках и рыдаю, что ничем Гоге помочь не могу.

Дорыдался. Минут через пять ко мне архангелы явились при погонах. Оказалось, рядом патрульная машина была.

Так мы в первый раз в ментовку и попали. Да кто ж виноват, что звонарь так на черта похож? Вот и я о том же.

Однако, через час нас все же выпустили на свободу. И мы первым делом отправились в хозмаг веревки покупать, ибо следующим пунктом назначения была Чудинка. Сам знаешь, речушка ни абы какая, в засушливый год блоха перепрыгнет. Но один омут на ней я знал. Туда еще в прошлом годе комбайн «Колос» сковырнулся – так и не достали.

Чин чином, устроились на бережку, канаты свои забросили, да давай воду мутить.

Вижу, Гога после колокольных своих кувырканий приуныл малость, ну я и давай его подбадривать:

– Ничего, – говорю, – поймаем мы окаянного, задом своим чувствую.

А Гога как сверкнет глазами, мне аж дурно стало.

– Я, – говорит он мне, – тэбя за язык нэ тянул.

В общем, заткнулся я, сижу веревкой в воде болтаю, про себя приговариваю: «Ловись рыбка большая и маленькая».

И поймались. Мы с Гогой. Как назло мимо рыбнадзор проплывал. Увидели они в руках наших по веревке и решили, что мы сеть тянем.

А мы-то не врубаемся. Сидим, веревки крутим да на них пялимся. Подплыли эти гады, на берег попрыгали, и давай нам руки заламывать.

Гога орет:

– За что начальныки?

А те говорят хором:

– А ты не знаешь?

– Нэт, нэ знаю.

– Во, гад, – удивляются рыбинспектора и опять все хором. – Браконьерствует и еще девочку из себя строит.

– Я нэ дэвочка! – кричит Гога, да давай их кидать по одному в реку.

Так мы второй раз угодили в ментовку. Только теперь нас так просто не отпустили. Открыли уголовное дело за нанесение моральных и телесных увечий работникам рыбнадзора да плюс еще и штраф впаяли за браконьерство. Не объяснишь же им, что мы не сеть тянули, а чертей ловили. Гога, правда, требовал, чтобы ему предъявили это самое орудие браконьерства, но рыбинспектора ловко вывернулись, сказав, что мы сеть при виде их лодки успели обрезать. Представляешь, какая наглость?!

Отпустили нас, когда уже смеркалось.

Но мы еще успевали в баню!

Вот и помчались галопом к помывочному комбинату номер шесть. Потому как, если ни в этом гадюшнике чертям пьянствовать, то где еще? Успели. Пива, правда, уже не было, но мы не расстраивались. Заранее водки у таксистов прикупили.

В общем, в бане мы наконец чертей увидели… после второй бутылки. Только вот беда – черти какие-то неправильные оказались. Ты им, стало быть, про клад талдычишь, а они тебе рожи корчат или же в стакан с водкой нырнут, да давай там плескаться. И ведь слова не вытянешь с гадов, как ни старайся. А потом до меня дошло, что это и не черти вовсе, а их детеныши. Сопляки еще. Что с них возьмешь?

Ну, мы и плюнули на них да домой подались. Только от бани отошли, как нас опять в ментовку забрали.

Гога тогда совсем рассерчал.

– Зачэм, – говорит, – вы людям жыть нэ даёте. Шлы мы сэбэ тыхо, ныкаго нэ трогалы, а вы, как шакалы, нам рукы выкручывать?

– Трогать вы не трогали – это правда, – сказали нам в милиции, – только вот, может, объясните, почему вы голые и с тазиками?..

Проснулись утром в вытрезвителе. Голова гудит, будто я с колокольни до сих пор не слез, язык к небу присох, не отдирается, будто его «моментом» приклеили, в мозгах – вавилонское столпотворение.

А Гоге – южному человеку, хоть бы хны. Лежит, на меня смотрит, злой, как собака.

– Ещё одын такой дэнь, – угрюмо говорит он, – и я нэ выдэржу.

Да как заревет в три ручья. Мне даже жалко его стало. Но тут я опять вспомнил про клад и сразу голова перестала болеть, язык отлип и в мозгах прояснилось.

– Представляешь, – говорю Гоге, – золота у нас будет не меряно, бриллиантов с сапфирами. Разбогатеешь, кооператив откроешь, купишь себе «волгу».

– Зачэм мнэ Волга, Чёрное морэ куплю.

Вот такой он, Гога…

А потом нас отпустили. Как только Гога за постой в вытрезвителе заплатил, так нас и выперли в три шеи.

Идем мы с ним по улице, каждый свою думу думает, вдруг музыка как грянет, аж мороз по коже. Гляжу – а то похороны. Катафалк по улице катит, а за ним народ идет, угрюмый, но почему-то пританцовывающий.

Оказалось, бухгалтер Стройсвойтреста в ящик сыграл, вот теперь его в последний путь всем городом и провожали. Ты же знаешь, как Сруля Исааковича у нас любили. Коль трешки до зарплаты не хватало, к кому обращались? Вот то-то. А уж он никому не отказывал, всем взаймы давал. А ты с ним что, не сталкивался разве? Ну, даешь! Стало быть объясняю в чем суть дела. Ты у него одну сумму берешь, а возвращать должен поболее. За это его люто и любили.

Ну, мы с Гогой в хвост пристроились и давай тоже пританцовывать. Я ведь Рабиновичу пятью баксами был обязан, а вот за Гогой целый четвертак числился.

Но главное потом было, главное, произошло, когда я вдруг вспомнил, что, штудируя справку библиотечную, наткнулся на любопытную фразочку из журнала «Человек и религия». Звучала она приблизительно так:

«Черти могут принимать обличья умерших, прежде всего, живших неправедно. Они могут проникать внутрь мертвеца и после этого умерший как бы оживает».

Я об этом Гоге и выложил, тот даже просиял весь. И давай мы тогда локтями работать. Пока до кладбища дошли, у самого гроба оказались, даже близких родственничков оттеснив. Те на нас косятся, понять ничего не могут. Жена Сруля так вообще глазами жрет, наверняка думает мы не больше и не меньше муженька ее покойного внебрачные дети. А мы вида не подаем, к усопшему приглядываемся. Вдруг шевельнется…

Так до самой могилы мы и дошли во главе колонны, если не считать, конечно, самого Рабиновича.

Уже и раввин возле гроба побегал, уже и речь кто-то прощальную двинул, а мы все стоим, глаза вылупив.

А потом, черт бы Гогу побрал, показалось ему, что у Сруля веко дергается. Гога как заорет да и прыг в гроб. Я за ним. Боже, что тут началось! Бабы верещат, мужики врассыпную, а у кого долги солидные, орут во все горло:

– Добейте его, добейте гада!

Так мы в очередной раз оказались в ментовке.

Тут уж наши доблестные охранники правопорядка не выдержали, допрос учинили с пристрастием. Меня лампочку заставили вкручивать, а Гогу – посмотреть, почему вода из-под умывальника течет. В общем, мы и раскололись. Так что теперь нам клад обязательно надо найти, мы ведь теперь не только на себя работаем. Понимаешь? Черта поймаем, душу из него вытрясем. Что? Нет у него души? А какая разница. Не может же быть, что на просторах нашей огромной Родины, на одной шестой, можно сказать, части суши ни одного клада не завалялось. Не верю. От Бреста до Камчатки все перерою, а найду, иначе эти гады почки мне отобьют окончательно. И так уже кровью писаю. Ну да ладно, отвлекся я несколько.

Отпустили они нас, но сперва данные дали о пустующих домах. Впрочем, нам всего один подошел, в котором бабка Агрофена жила, что неделю назад на площади самосожжением занялась, крича перед смертью о неверии своем в Иисуса. Мол, не мог он такого бардака в городе допустить. Так и умерла со словами в глотке: «Аллах акбар!»

В ее дом мы и решили наведаться. Взяли фонарики, веревку покрепче и пошли.

А Агрофена жила на самом краю города, ты, пожалуй, ее и не припомнишь. Она когда-то маком приторговывала. Да не тем, что бублики посыпают. Ну да, откуда тебе знать.

Так вот, пришли мы к ее дому ближе к полуночи. Темно, как у негра… хм… сам знаешь где. Ни луны на небе, ни звезд хоть каких. Лампочки тоже на столбах не горят, народ посвинчивал давно дефицитную сию роскошь. Правда и в прежние времена, на окраинах у нас не особо ярко было, а сейчас вообще…

Посидели мы малость с Гогой у забора, огляделись, прислушались. Вроде все тихо. Даже собаки не брешут. Замогильная тишина – иначе и не назовешь.

А нам хоть бы хны, даже зуб ни один не клацнул. После допроса с пристрастием мне теперь и в аду будет весело.

Отодвинули мы одну штакетину, пролезли во двор. Глядим, а из-за прикрытых ставенок свет слабый пробивается.

– Ага! – шепчу я Гоге. – Не зря пришли. Видать, черти здеся игрища свои устроили. Ну, мы сейчас их и накроем. Ты у окна стой, а я от двери зайду. Разом и вломимся.

Подобрался, я значит к двери на цыпочках и, тихонько крикнув Гоге: «Давай!», – ногой в дверь – бац. Она с петель и на пол – шлеп.

Врываюсь. Гляжу, Гога рыбкой через окно летит, головой проломив и ставни, и раму, и стекло заодно. Впрочем, краем глаза это вижу, потому как гляделками своими на старуху пялюсь. Кроме нее в комнате – ни души, не считая меня и Гоги. И чем-то мне эта старухи не нравится, больно уж она на покойную Агрофену смахивает. Прям таки портретное сходство.

А Гога, не разобрав, что к чему, орет:

– Ложись, гады! У меня граната.

– А ху… хурмы нету? – спрашиваю я у него, продолжая разглядывать старушенцию, которая даже не побледнела при виде нашего спецназа.

Впрочем, и бледнеть-то ей было больше некуда. И без того у нее физия, что подвенечное платье у невесты.

– Ты кто? – наконец оклемавшись, спрашиваю.

А старуха молчит, лишь медленно так, цыплячьими шажками к нам подкрадывается. И чувствую я, не к добру это, ох, не к добру! Но пока не психую особо. Мало ли, может, то агрофенина сестра-близняшка приехала да, приняв нас за воров, хочет в дверь прошмыгнуть от греха подальше. Только почему это у сестренки глазки горят, а ноздри… ноздри-то, как крылья трепещут.

– Г-г-гога, – бормочу я, – Кажись, это она.

– Кто? – пялится на меня напарник.

– Аг-аг-агрофена.

– Та она ж того… Помэрла.

– Да воскресла! – как заорет Агрофена, аж стены ходуном заходили.

– Мать моя жэнщина! – визжит Гога, приноравливаясь, как бы обратно в окошко сигануть.

А на меня столбняк напал. Представляешь, натурально стою, и шевельнуться не могу.

А бабулька тем временем как пасть разинет, а из нее клычища – саблезубый тигр позавидовал бы.

– Беги! – кричу Гоге. – Упырь она! Вампирша!

Гоги – раз, и не стало. А я все стою, дурак дураком.

Старуха уж совсем рядом, слюни текут из ее пасти, на пол капают с дробным звуком.

Еще шаг, еще. Уж тянется она к моей шее, уж клыками хватает за кожу и тут, как гром с небес:

– Стоп! Снято. Переходим к следующей сцене.

И полыхнуло юпитерами, засуетились вокруг люди, завизжал сервомоторами съемочный кран.

– И не забудьте заплатить статистам, – вновь послышался тот же голос. – Отлично сыграно. Натурально…

С Гогой, разумеется, гонораром я не поделился. Я ж свою шею подставлял, не он.

Впрочем, его я нашел лишь через час. Он забился в собачью конуру и ни за что не хотел вылезать. От клада тоже категорически отказывался. Посему, пришлось выложить свой последний козырь:

– Есть, между прочим, способ черта вызвать из ада прямо сюда. Нам даже ходить никуда не надо.

– А почэму ты до сых пор молчал? – поразился Гога.

– Ну, это для нас не совсем безболезненно может пройти.

– Для обэих? – тут же спросил Гога.

– Да, нет, – вздохнул я, понимая, к чему он клонит.

Но я был согласен и на это, лишь бы разбогатеть, а врачи у нас хорошие.

– И что дэлать нужно? – заинтересованно сказал Гога, выбираясь из собачьей будки.

– Ничего особенного. Я черта призову, а ты его хватай.

– Нэт. Давай так: ты чёрта прызовы, ты его и х-хватай.

– У меня не получится, – отвечаю я ему. – Не до того мне будет.

– Ну, хорошо. Попытка нэ пытка. Только это в послэдный раз. Нэ получится – большэ нэ просы, памагат нэ буду.

Я вздохнул и сказал:

– Черт, помоги, не видишь, туфлю не могу снять?

– Какой туфля? – начал было Гога, как вдруг и в самом деле прямо из воздуха материализовалась рогатая образина и давай с меня туфлю тащить.

И больно ведь тащит, вместе с кожей. Я ору благим матом, а Гога стоит и глазами клипает.

– Да убери его от меня! – ору. – Он же мне ногу вместе с туфлей снимет.

А черт оглянулся, видит на него Гога в растопырку идет, ну и сиганул в кусты. Мы – за ним. А он к твоему дому.

Гога кричит:

– Дэржи!

Я бегу впереди него и бормочу в ответ:

– Да не ори ты! Думаешь, я знаю, как его поймать? К тому же боязно что-то. Что если он сам на нас навалится?

– Нэ знаю, – говорит мне Гога, – говорил: нэ знаю! Гэрой! Куда лэзэшь? В кустах смотри, ныкуда он нэ дэнэтся!

– Сам герой, – отвечаю ему я. – У бабки Агрофены, небось, в штаны наклал.

– Сам ты наклал. Джыгита старой бабкой нэ испугаешь, тэм болээ мёртвой.

– Ага, я видел, как ты через окошко сиганул. Пуля так быстро не летает.

– Ну тэбя, плохой ты, Шубин, чэловэк. Сам чёрта лови. Знать тэбя нэ хочу.

И он ушел. Хотел было я его догнать, да слышу – там сирена завыла, потом материться кто-то стал. Опять, наверное, менты Гогу повязали. А мне что-то с ними ручкаться не охота. Посидел на скамейке, покурил, хотел было домой идти да тут вспомнил, что у тебя окошко горело…

В установившейся тишине негромко постукивали часы. Где-то взвыла собака, потом принялась лаять нудно и размеряно. Летучая мышь проскользнула на границе света, отбрасываемого лампой на балкон.

– Слушай, – поинтересовался Алексей, – а зачем тебе деньги?

– Да ты что? – вытаращился на него Витька. – Деньги! Деньги – это сегодня все! – и он неопределенно пошевелил растопыренными пальцами.

– Ну хорошо, – не успокаивался Никулин, – отдашь ментам причитающееся…

– Ментам?! – прервал его Шубин. – Хрен им! Деньги будут – они ко мне на пушечный выстрел не подойдут. Разве что, сам поманю. Вот ведь гады! Утюжат меня, я им, понимаешь, ору, что нынче не старые времена, а они, сволочи, ржут. Демократия, мол, многогранна, а все новое – это всего-навсего хорошо позабытое старое. П-падлы!

– Ну а деньги-то? – напомнил Алексей.

– Деньги, – в глазах у Витьки засветилось нечто в равной степени похожее и на мечту и на идиотизм. – Квартиру куплю в центре, обставлю… Тачкой приличной обзаведусь… Махну на Канары…

– Куда? – не расслышал Алексей.

– На Канары… Там где-то, на Западе, – неопределенно махнул рукой Шубин. – У меня недавно приятель оттуда вернулся. Собрались втроем с женами и рванули. Сняли там комнатенку, погуляли… Эх!

– Что, так все вшестером в одной комнате и жили? – удивился Алексей.

– Почему вшестером? Вдесятером. Они и детей с собой брали, – пояснил Витька.

– Что ж это за отдых?

– Ничего ты не понимаешь, – Шубин снисходительно посмотрел на хозяина. – Отдых? Придумаешь тоже. Это – престиж! Покажешь загар, пару заморских безделушек, ввернешь заграничное словечко – любая телка поплывет. А если еще приоденешься по моде! Живи – не хочу. Слава богу, времена пришли правильные. Быдлу – быдлово, а тем, кто умеет вертеться – все по первому сорту. Помнишь, в школе нас заставляли петь дурацкую песню про кретинов, которые едут за туманом? – неожиданно спросил он.

– Не помню, – буркнул Алексей.

Скучно ему стало, как всегда после разговора с Шубиным.

– А я помню. Для меня, если хочешь знать, туман – зеленого цвета.

– Почему, зеленого? – вяло осведомился Никулин.

– Потому что доллар зеленый, – хохотнул Витька. – Ничего, я своего не упущу! С чертом, не дай бог, сорвется, чем-нибудь другим займусь.

– Многоженством, например, – посоветовал Алексей.

– Почему многоженством? – поперхнулся Шубин.

– Перспективно, – пояснил Никулин. – Еще Остап Бендер, помнится, так считал.

– Думал об этом, – серьезно отозвался гость. – Хотя бабы и без штампа в паспорте перебьются. Главное, чтоб дуру с деньгами найти.

– Дуру и с деньгами? – приподнял бровь Алексей.

– И такие есть. У нас же главное было не ум, а связи да родственнички. А вообще-то, если серьезно, думаю в политику податься…

– Всего-навсего? – прыснул от смеха Алексей.

– А почему бы нет? Я не такой лопух, как ты. Я ведь за собой слежу. А главное в этом деле – одежка. По ней встречают.

– Зато провожают по уму.

– Перетопчутся! Мне главное – попасть, а там провожай, не провожай… Уйду, когда сам сочту нужным.

– Ну и ладно, – согласился Алексей. – Успеха в новых начинаниях. В старых – тоже. А теперь проваливай. Мне, в отличие от тебя, утром на работу.

Закрыв за Шубиным дверь, Алексей вернулся в комнату. Черт, как ни в чем не бывало, снова уютно устроился в кресле. Разве что книгу на этот раз не читал.

– Где это ты умудрился спрятаться? – поинтересовался Никулин, правда, ответа ждать не стал. – Вот это и есть Витька Шубин. А ты боялся, что его за тобой Сатана послал.

– Да уж, – неопределенно обронил черт, – классический прохиндей. Интересно, как это он умудрился прошлую реинкарнацию пройти?

– А может, он уже в этой жизни скурвился? – предположил Алексей.

– Нет. Здесь процесс затяжной. Испорченной основа была. Похоже, кто-то там у нас халтурит. Ладно, разберемся, – мрачно пообещал черт.

– Тебе-то что? – осведомился Алексей. – Ты вроде бы из своей фирмы дезертировал. Давай-ка лучше спать. Вымотался я сегодня – сил нет. Тебе где постелить?

– Нигде, – быстро отозвался черт, – я под столом лягу.

И, натолкнувшись на недоуменный взгляд, пояснил:

– У нас так принято.

Алексей пожал плечами, быстро постелил себе на диване. Сходил в ванную, умылся холодной водой (о том как выглядит жидкость, льющаяся из горячего крана, в Волопаевске с начала Перестройки уже успели забыть). Вернувшись в комнату, увидел, что черт внимательно изучает календарь, висящий над письменным столом.

– Что это ты пятницу отметил? – поинтересовался беженец из ада.

– Где? А-а. День рождения у меня, – неохотно пояснил Алексей.

– Ну! – обрадовался черт. – Нужно будет это дело отметить. Друзей приглашаешь?

– Откуда у меня здесь друзья? Те, с кем рос, давно поразъехались. Не Шубина же звать…

– Нет, Шубина не надо, – серьезно заявил черт. – Я его уже видел. Ну да ладно, подумаем. Не перевелись же в самом деле интересные люди. Или любопытные, на худой конец.

Алексей, взбивавший подушку с интересом посмотрел на Леонарда.

– И где же ты их собирать планируешь? Здесь? Да и на какие шиши?

– Это как раз не проблема, – отозвался черт. – Все беру на себя.

– Клад, что ли, откопаешь?

– Можно и клад.

– Так ты же говорил, что их уже не осталось.

– Мало ли, что я говорю, – черт зевнул и совсем человеческим жестом потер глаза. – Должен же я тебя за гостеприимство отблагодарить… Ну да ладно. Давай выключать свет.

Алексей кивнул, щелкнул выключателем. Копытца черта приглушенно процокали в угол к письменному столу. Все стихло.

«Ну и денек, – устало размышлял Алексей, лежа на свежей, хрустящей простыне. – Лерка… – подкатила, ставшая уже привычной, боль, и пришлось усилием воли переводить мысли на другую тему. – Леонардом, говорит, зовут. Хм… Врет, конечно. Да и наплел он сегодня такого… Вообще, странный черт: жалкий, Шубина с Гогой испугался, а сам с архангелом Гавриилом запросто разговаривал… Или и здесь врет? Не стыкуется у него что-то… Да он, похоже, и не старается, чтобы стыковалось. Нет, поосторожнее с ним надо… А с другой стороны, чего бояться? Хуже, чем есть, едва ли будет… Постой! Это что же получается? Черт – реальность, ад и рай – реальность, Бог – тоже реальность? Этак все мое мировоззрение с ног на голову переворачивается…»

Алексей приподнялся на локте, посмотрел в угол. Огромная луна, запутавшаяся в рваных облаках, ярко освещала комнату, пепельницу, оставленную на полу, валяющиеся тапочки… Под столом никого не было.

«Смылся, – вяло подумал Алексей, – опять надул. А может и не было никакого черта? Приснился. Или пригрезился на почве нервного стресса…»

Додумать до конца не успел. Заснул.