4

Мир твоей душе,

Надеюсь, ты найдешь Путь домой.

Из погребальных обрядов Хин

– Прошу прощения. – Чья-то рука в черной перчатке метнулась к ее талии, чтобы поддержать, другая ухватилась за край подноса, прежде чем тот опрокинулся и содержимое с грохотом посыпалось на пол. – Я не хотел вас напугать.

Некто, с голосом, прекрасным и глубоким, как бархатная полночь, говорил с ней на почти идеальном элантийском.

Лань моргнула, когда ее поставили на ноги, а поднос снова оказался в ее руках. Спаситель девушки поспешно, словно убывающая тень, отступил, и именно тогда она увидела его лицо.

Перед ней предстал тот самый парень, которого она заметила раньше. Тот, что смотрел на нее. Незнакомец, выглядевший совершенно неуместно среди сверкающих лакированных панелей и красных ширм, украшавших стены чайного домика, учтиво стоял в двух шагах от нее.

Оказавшись так близко, Лань поняла, что парень с гладкой кожей и черными волосами достаточно молод. Возможно, всего на цикл или два старше ее. Он был настолько красив, что казалось, будто бы он сошел с картины.

– Я… – она оглянулась, слишком взволнованная, чтобы заботиться о правилах приличия. Госпожа Мэн смеялась, откинув голову назад. Она потерла пальцами воздух – знак, который, как Лань научилась распознавать, обозначал обсуждение цены. У нее в запасе оставалось не больше нескольких минут. – Извините, я… простите меня…

– Одну минуту. Прошу вас. – Легким движением он поймал ее правое запястье, совсем не сжимая и очерчивая что-то, напоминающее вопросительный знак. Ничего общего с хваткой элантийского солдата. – Я хотел бы с вами поговорить.

В любом другом случае она была бы польщена: никому из элантийцев даже в голову не пришло бы просить девушку из племени хин поговорить с ними. Обычно они просто приказывали. И ждали, что им подчинятся.

Судьба послала этого парня к ней именно в ту ночь, когда ее жизни суждено было измениться.

– Извините, – сказала Лань, – но я как раз собиралась…

И тогда хин сунул руку в складки своего плаща и вытащил порванный, пыльный и очень знакомый кусок пергамента.

Остальной мир исчез, когда Лань разглядела Богов-Демонов в углах свитка и верхнюю часть изогнутого иероглифа, который она изучала всего несколько перезвонов назад. Девушка моргнула, затем посмотрела на своего собеседника. Теперь она была полностью сосредоточена на нем.

Выражение его лица было внимательным, бесстрастным, но глаза… Они, казалось, проникали в ее разум, постепенно разгадывая каждую из хранящихся там мыслей. Несмотря на это, в этих глазах читался намек на удивление, смешанный со смущением, словно он обнаружил в ней что-то неожиданное.

– Что вам известно об этом свитке?

У нее не было ни времени, ни терпения для любезностей и словесных игр.

– Откуда он у вас?

Парень все еще наблюдал за ней вызывающими тревогу глазами. В ответ Лань почувствовала, как что-то шевельнулось у нее в животе, что-то глубокое и древнее… За этим последовало внезапное покалывание на левом запястье, прямо там, где был ее шрам.

– Кто вы? – спросил он. Его вопрос был слишком общим и таким неожиданным, что Лань почувствовала, как из ее горла вырывается испуганный смех. Она взглянула на дверь. Госпожа Мэн все еще вела беседу с солдатом, но смотрела прямо на Лань. Ее алые губы изогнулись в улыбке, но глаза оставались холодными, когда она подняла руку и поманила ее острым золотым когтем.

Подойди.

Лань снова повернулась к хину, ее мозг лихорадочно работал. Новый план сформировался в долю секунды.

– Я могу рассказать вам все, что знаю, – сказала она сладким, заискивающим голосом. – Вам только нужно сказать Госпоже, что сегодняшний вечер вы хотели бы провести в моей компании.

На щеках парня выступил румянец. Он слегка прищурился, будто в чем-то подозревая девушку.

– Я не намерен совершать столь предосудительный поступок, – сказал хин.

Его слова едва ли задели Лань.

– Пожалуйста, господин.

– Господин? – Он приподнял бровь.

– Гэгэ. Старший брат. – Лань изобразила свою самую слащавую улыбку. – У вас же есть деньги. Вы могли бы выкупить мой контракт. Обещаю рассказать вам все, что знаю об этом свитке. – Не то чтобы она много знала, но Лань, очевидно, не собиралась в этом признаваться.

Резкое выражение лица хина немного смягчилось. Он открыл рот, и на мгновение Лань подумала, что он готов согласиться, когда незнакомец произнес:

– Прошу прощения, но для такого у меня недостаточно средств. – Он постучал пальцем по свитку. – Будьте добры, расскажите мне, какие дела связывали вас с Вэем.

– Со стариной Вэем? – Его имя сорвалось с ее губ. – Я… я просто была с ним знакома.

Она снова посмотрела на дверь. Улыбка Госпожи Мэн исчезла; теперь, когда в ее изящных жестах была заметна агрессия, взгляд хозяйки чайного домика был достаточно острым, чтобы о него порезаться.

Незнакомец наблюдал за Лань.

– Я должен был встретиться с Вэем, – сказал он наконец, и посреди растущей паники Лань внезапно кое-что вспомнила.

«Думаю, в следующий раз мне удастся найти для тебя что-нибудь действительно стоящее, – сказал ей по секрету старина Вэй, ухмыляясь беззубым ртом. – Мой источник познакомил меня с одним придворным. Он ищет на рынке…»

Это… был тот самый придворный пес, о котором говорил старик Вэй?

Следующие слова незнакомца поразили Лань как удар под дых.

– Он мертв.

Она резко выдохнула, как если бы ее действительно ударили.

– Он… – она не могла заставить себя произнести это.

– Его магазин был разграблен. Большая часть того, что оставалось внутри, уничтожена. К тому времени, как я туда добрался, он был уже мертв. – Взгляд парня был острым как лезвие. – Если вы как-то вовлечены в случившееся, лучше скажите сразу. Я все равно докопаюсь до сути.

Она едва слышала его. Разум Лань все еще крутился вокруг того факта, что старина Вэй был… был…

Тут она вспомнила про серебряную ложку, и все стало ясно. Белые Ангелы, которые вошли в лавку старика Вэя. Ложка была единственной вещью, которая могла бы привлечь их внимание. В эти неспокойные дни каждому хину было известно, к каким последствиям может привести владение любым значительным количеством металла – особенно таким драгоценным, как серебро.

Старина Вэй. Лань закрыла глаза, ее горло сжалось до такой степени, что она едва могла дышать. Он умер, потому что… потому что она думала, что, подарив дурацкую серебряную ложку, решит часть его проблем. Оплатит достаточное количество женьшеня, чтобы вылечить его кашель.

Придворный пес наклонился, пригвоздив ее к месту пристальным взглядом.

– Если вам что-то известно, я бы посоветовал сказать мне об этом прямо сейчас.

С другого конца комнаты к ним направлялась Госпожа Мэн.

Она скользила между столами, как надвигающийся шторм, в развевающихся складках ее прекрасного шелкового ципао колыхался гнев. Оставшийся у плетеных ширм Доннарон поймал взгляд Лань, подмигнул ей и сделал медленный непристойный жест.

Девушка снова повернулась к придворному псу. Если этот человек работал на элантийцев, признаться в том, что она находилась со стариком Вэем в одном месте, значило приблизиться к петле. Они могли узнать, что изначально серебряная ложка принадлежала ей. Хуже того, они могли узнать, что она искала свиток.

Сглотнув, Лань встретилась с парнем взглядом… Несмотря на то что девушка почти не знала этого человека, у нее возникло странное, инстинктивное чувство, что он здесь не для того, чтобы причинить ей боль.

«Помоги мне», – хотела она взмолиться.

Лань уже открыла рот.

– Вот ты где, моя маленькая певица, – прозвучал у нее над ухом голос Госпожи Мэн, и внезапно плечи Лань оказались зажаты в тиски. Госпожа встала рядом с Лань и пробежала по телу придворного пса взглядом, предназначенным определить, достоин ли он ее внимания или нет. Очевидно, увиденное пришлось Госпоже Мэн по вкусу. – Боже, Лань, да ты сегодня нарасхват! Надеюсь, она скрашивает ваш досуг, господин?

Что-то похожее на отвращение промелькнуло на лице придворного пса, но исчезло через мгновение, когда он склонил перед Госпожой Мэн голову. Свиток исчез.

– Общаться с ней одно удовольствие, Госпожа.

– Замечательно. – Госпожа резко повернула Лань к себе, ее глаза блестели от новой возможности получить прибыль. – У меня для тебя отличные новости, моя дорогая. Идем, идем же.

Не дожидаясь ответа Лань, она, впившись ногтями в девушку, потянула ее прочь.

Лань оглянулась.

Придворный пес стоял как вкопанный, просто смотря на нее. Их глаза встретились, и девушка почувствовала, как между ними что-то промелькнуло. Мужчина нахмурился, приоткрыл рот. Непроизнесенные слова увеличивали разделяющее их пространство.

И в конце концов придворный пес просто отвернулся.

Лань молча отвела взгляд. Было опасно устраивать сцену перед всеми этими элантийцами, которые могли заявить, что она испортила им праздник, и приказать убить ее за предательство Элантийской империи. Так что Лань позволила Госпоже проводить ее до лестничного пролета второго этажа.

Здесь было тихо и пусто.

Она подождала, пока они не свернули в коридор, а затем вырвалась из хватки хозяйки чайного домика. Предметы на ее подносе со звоном заскользили.

Лань подняла взгляд на Госпожу и перевела дыхание.

– Я не пойду.

Госпожа Мэн больше не улыбалась.

– Что ты сказала?

Лань еще никогда не слышала, чтобы ее голос был таким мягким.

– Я сказала, что не…

БАМ.

Мир на мгновение померк, сосредоточившись в обжигающей полосе жара, пробежавшей по ее щеке. Лань пошатнулась, едва сумев сохранить равновесие. Ее лицо покалывало; она почувствовала, как теплая струйка стекает по подбородку, во рту появился привкус меди.

Госпожа схватила ее за подбородок так крепко, что стало больно.

– Думаешь, что у тебя есть выбор? – зашипела она. От приторного аромата ее духов с розами у Лань перехватило горло. – Ангел купил твой контракт на эту ночь. Теперь ты принадлежишь ему. Если скажет встать на колени, встанешь. Если скажет ползти, поползешь. Поняла?

Лань едва осознавала происходящее, когда Госпожа открыла пару деревянных дверей и втолкнула ее в комнату. Хозяйка чайного домика достала шелковый носовой платок и вытерла кровь с лица девушки.

– Вот так, – пробормотала она, выпрямляясь и проводя холодным пальцем по подбородку Лань. – Не могу допустить, чтобы ты выглядела как сломанная кукла. Подожди здесь, пока я приведу его. А если попытаешься что-нибудь учинить… Что ж, – холодно ухмыльнулась мадам. – Я позволю Ангелу решать, что с этим делать.

Она выхватила из рук Лань поднос, поставила его на маленький чайный столик у стены и вышла. Деревянные двери со стуком захлопнулись, оставив Лань запертой внутри.

За многие годы работы в чайном домике она заходила в комнаты на верхних этажах только для уборки. Лань хорошо помнила гладкие полы из сандалового дерева, украшающие стены лакированные панели с изображением цветущих деревьев. Розовые лепестки, дождем сыпавшиеся на сидевших у озера влюбленных.

Лань ненавидела полировать эти панели, обводить гравировку, каждое углубление проклятых лепестков.

Вспышка света возле двери привлекла ее внимание. То был поднос, который Госпожа Мэн поставила на маленький круглый столик. Чай уже остыл, но Лань смотрела не на чайник.

На краю подноса, рядом с тарелкой с булочками, лежал стеклянный нож для масла, о который она совсем недавно едва не порезала руку. Этот нож Ин подняла и положила обратно на поднос. Он подмигнул ей в свете слабо горящего алхимического фонаря.

В коридоре послышались шаги: медленные и тяжелые, с глухим стуком, который являлся фирменным знаком толстых кожаных сапог элантийского производства.

Лань не задумываясь пересекла комнату. Нож в ее руке был холодным и гладким, способным разрезать только масло и что-то настолько же мягкое, но это не имело значения. Такой нож лучше, чем вообще никакого.

Взгляд Лань метался по комнате, оценивая каждый ее уголок – алый диванчик для двоих, столик с алтарем, запертые стеклянные окна, смотрящие на черную, непроглядную ночь.

В конце концов девушка, спрятав нож в рукаве, остановилась в центре комнаты. Что бы ни ждало ее, она встретится с этим лицом к лицу.

Шаги замерли прямо за деревянными дверями, прежде чем кто-то раздвинул их в стороны. На пороге стоял ухмыляющийся солдат. Он снял громоздкие металлические доспехи, в которых Лань видела его раньше, и теперь был облачен в серебряный дублет, отделанный тонкой синей строчкой, которая завершалась изображенной на груди и спине эмблемой из короны и крыльев.

В элантийских церквях и местах поклонения Ангелы изображались добрыми и непорочными. Согласно историям элантийских проповедников, они должны были спасать бедных и побеждать зло. Лань попыталась представить себе далекую, раскинувшуюся за морем небесного сияния Элантийскую империю.

«Если бы ангелы действительно существовали, – подумала девушка, – пришли бы они в ужас от того, что человек, прикрываясь их именем, смог так сильно исказить их образ, превратив их красоту во что-то столь жестокое и порочное? Или красота ангелов изначально была порождена жестокостью?»

– Ну, моя дорогая, – сказал Доннарон, заискивающие элантийские слова соскальзывали с его языка. – Я ведь обещал, что найду тебя, помнишь?

Сердце Лань билось подобно птице, запертой в клетке. Ладонь, сжимающая нож для масла, стала скользкой.

– Доннарон Джей Тарли, – продолжил солдат с притворным поклоном. – Генерал Доннарон Джей Тарли. Должен сказать, я по достоинству оценил то, что за тобой пришлось побегать. Мне не нравятся женщины, которых легко получить.

– Держу пари, тебе также не нравятся женщины, которые говорят «нет». – Слова, плавные и резкие, если не брать в расчет акцент, каким-то образом слетели с губ Лань. Вот он, один из моментов, который определит ее дальнейшую судьбу. Она больше не будет бояться или умолять.

Ангел весело усмехнулся.

– О, отказ делает все намного более захватывающим, – заметил он, прежде чем броситься к ней.

Лань ожидала этого и пригнулась. Споткнувшись, она развернулась и вскинула руку. Блеснул нож…

Солдат поднял одну из своих мясистых ладоней, обхватил запястье девушки и вывернул его. Вспышка ослепляющей боли пронзила предплечье Лань. Ее пальцы дернулись, и нож, медленно и неуклонно, крутанувшись в воздухе, полетел вниз.

И с грохотом упал к ногам Лань.

Доннарон вцепился ей в горло; он приподнял девушку так, что она могла коснуться пола только кончиками пальцев на ногах. Прядь золотистых волос упала солдату на глаза.

Лань не могла дышать.

Он смеялся:

– Не могу дождаться, чтобы рассказать об этом сослуживцам. Нож для масла! Я уже подумываю, не оставить ли тебя себе, с такой-то силой духа.

Он впечатал ее в стену, и перед глазами Лань заплясали звезды. Она смутно почувствовала, как он прижался к ней бедрами. Его руки скользнули от ее шеи к ключицам и продолжили опускаться ниже. Между лбом и зубами Лань нарастала боль – странный вид энергии, отличающийся от любой мигрени, которую она когда-либо испытывала. Воздух загудел… Она чувствовала подобное только один раз.

В этот момент Доннарон надавил правой рукой на ее левое предплечье, за этим последовал новый взрыв боли.

Это было мучительно: обжигающий белый свет охватил весь ее мир и разрастался, как сияние звезд или свет бледной нефритовой луны. Из этой белизны поднялась огромная, похожая на извивающуюся змею тень. Что-то одновременно вырвалось и наполнило ее, и сознание Лань затуманилось.

Такую боль девушка испытывала только один раз в жизни.

В тот день, когда умерла ее мать.

В день, когда ее мир рухнул.

Это был день зимнего солнцестояния тридцать второго цикла династии Цин – так называлась Эпоха чистоты, прежде чем все было разрушено. Император – Светящийся Дракон Шо Лун взошел на трон спустя восемьдесят циклов после Восстания Кланов, когда его предок, император Янь Лун, победил противящиеся ему кланы и установил мир на земле, превратив Срединное царство в Последнее. После успеха Нефритовой тропы хины жили в роскоши, и толстеющие животы интересовали их больше, чем изменения, которые происходили в истории государства благодаря новому императору. В истории, которую с течением времени многие забыли.

Лань была ясноглазой шестилетней девочкой, и впереди у нее была вся жизнь. Последние две луны ее мать была в отъезде. Она направилась на север, в Небесную столицу Тяньцзинь, судя по всему, улаживать ссоры с иностранными торговцами, возникшие из-за кораблей и территорий. Последнее царство удобно расположилось среди своих соседей на Нефритовом пути, будучи опорой для иностранных держав: королевства Масирия, которое торговало стеклом, великой, раскинувшейся в пустыне империи Ахеменидов и так далее. Но контакт с нацией, проживающей по ту сторону моря Небесного сияния, которое, как раньше полагали, вело на край света, был в новинку. Мама вернулась и привезла с собой истории о людях с лицами цвета снега и волосами, которые, казалось, были сотканы из золота и меди. Они появились на горизонте, корабли из сверкающего металла, каким-то невероятным образом несущиеся по волнам океана. Мама называла их «Иланыпажэнь». Элантийский народ. Их интересовали природные ресурсы, которыми обладали огромная территория Последнего царства и насчитывавшая тысячи циклов цивилизация Хин. В обмен на свои странные металлические изобретения элантийцы попросили установить с Последним царством торговые отношения и попытались перенять царящую при императорском дворе культуру Хин. И Светящийся император, столь уверенный в величии своего царства, с радушием принял гостей.

Лань вспомнила тот самый момент, когда она подняла взгляд от своих сонетов, вспомнила, как окно кабинета обрамляло идеальный внутренний дворик: застывшие в снежных покровах лиственницы и ивы, озера, все еще покрытые льдом, таким голубым, что в нем отражалось небо, выступ серых черепичных крыш ее дома, изгибающийся к небесам. Скачущая верхом на лошади фигура прорезала шлейф на снегу, что падал как гусиные перья. Одеяние всадника вспыхивало черными и красными цветами, пока он стремительно пробирался вперед. Лань подумала о героях рассказов, что она читала: бессмертных и практиках, которые пересекали озера и реки Последнего царства и общались с древними богами.

И все же сегодняшнему дню не было суждено стать радужным.

По пятам за ее матерью следовал конец того мира, который они знали.

Позже Лань, спрятавшись в отверстиях для горячей воды под полом комнаты для занятий, дрожала от страха. Ставший красным снег был усыпан телами прислуги, как поле маками. Иностранные солдаты в голубых, как лед, доспехах напирали на ворота, врывались во двор. Сапоги из толстой кожи топтали снег, а на груди их сверкали окружающие корону крылья из белого золота. Лань слышала, как они кричали на иностранном языке. Слышала лязг мечей, вынимаемых из ножен.

В то время она еще не понимала, что это было началом Элантийского завоевания.

Желчь подступила к горлу; страх сдавил грудь. Она посмотрела сквозь щели в половицах и увидела свою мать в позе, которую она часто принимала, – такой же прямой и гордой, как у любого служащего в Императорском дворце мужчины. В тот момент Лань ожидала, что ее мать сделает нечто невозможное, удивительное. Например, выхватит меч и убьет этих странных мужчин, что посмели ворваться в их дом.

Девочка совсем не думала, что ее мать спокойно возьмет деревянную лютню и начнет играть.

Когда в воздухе раздался первый перезвон струн, время, казалось, замерло. Эти ноты служили увертюрой[7], тягучей, таившей в себе обещание. То было только начало песни.

Вокруг похолодало.

Еще три ноты. До-до-соль. Последняя, как пик напряжения, искусно закручена до полноты вверх. За все годы, что мать играла ей перед сном, Лань никогда не слышала эту мелодию. Ноты были отрывистыми как острие клинка, они колебались в воздухе с постепенно затихающим звоном. В этой песне было нечто особенное; она прокатилась, как невидимая волна, всколыхнув внутри Лань то, что до этого дремало.

Иностранные солдаты что-то прорычали. Серебряный меч описал дугу.

Внезапно песня ее матери превратилась в бренчание. Воздух вибрировал. Лань могла видеть рассекающие воздух ноты, острые, как нож, и изогнутые, как косы.

А потом произошла самая невероятная вещь.

Металлический нагрудник солдата раскололся. Из центра эмблемы брызнула кровь, крылья стали красными.

Солдат отшатнулся. Половицы заслонили Лань обзор, так что она смогла увидеть только то, как ее мать взяла еще один аккорд.

На этот раз что-то с глухим стуком рухнуло на пол.

Другой солдат, не больше, чем серебряное пятно через трещину в половице, закричал и бросился в атаку. Прогремела музыка. Кровь, подобно музыкальным нотам, растеклась по линиям половиц.

Лань застыла, ее реальность раскололась между тем, что она могла видеть, и тем, чего она видеть не могла. Ее мать, играющая на лютне. И кровь, алая, как киноварь[8], брызжущая на стену, как ноты красной, красной песни.

В следующее мгновение тень рухнула. Ход битвы изменился.

Лань почувствовала это в силе, волнами прокатившейся по солдатам. Подобно волнам океана они расступились. В комнату вошел мужчина, и девочка сразу поняла, что он отличается от остальных. В его глазах плясала зимняя синева, а кожа напоминала лед. Мужчина был безоружен, но когда он поднял руку, на его запястьях блеснуло серебро.

– Отдай его мне.

Тогда Лань не поняла слов – только звуки, срывавшиеся с губ мужчины. Эти звуки, совершенно нетронутые, отдавались эхом в ее памяти на протяжении долгих ночей всех последующих циклов. Она хранила их до тех пор, пока не начала понимать элантийский язык достаточно, чтобы расшифровать последние слова мужчины, что убил ее мать.

Однако от слов матери девочку охватил ужас.

– Никогда.

Лань не могла забыть улыбку, застывшую на лице элантийского солдата, когда он соединил пальцы.

Щелк.

Струны деревянной лютни лопнули. То был звук ломающихся костей.

Щелк.

Вот так просто ее мать отбросило назад. Когда Лань моргнула, руки мужчины уже были окрашены кровью. Между его пальцами, как какой-то кошмарный драгоценный камень, было зажато все еще бьющееся сердце.

Циклы спустя Лань пожалела, что тогда моргнула. В течение одного взмаха ресниц элантийский мужчина совершил невозможное. Кто знает, не моргни она, может, ее мать была бы все еще жива.

«Маг, – подумала оцепеневшая Лань. – Маг, который принес с собой зиму».

Ее мать рухнула на пол прямо над тем местом, где пряталась Лань. Девочка почувствовала вкус крови на губах. Теплый, пахнущий медью и настолько бесспорно человеческий. Герои из ее рассказов никогда не истекали кровью.

Она открыла рот, чтобы закричать, но ее мать внезапно шевельнулась, сделала жест рукой, и Лань обнаружила, что ее горло сжато. Крик так и застрял у нее в груди. Глаза ее матери, широко раскрытые, встретились с глазами дочери.

Было ли это волшебством или просто силой женщины, которую не отпускало неоконченное дело, но в тот день ее матери потребовалось много-много времени, чтобы умереть. Когда Лань выползла из своего укрытия, Зимний Маг и солдаты ушли, оставив за собой только след из криков и крови. В воздухе витал безошибочно узнаваемый запах горелого металла.

В затылке Лань нарастало гудящее давление, словно что-то внутри было поймано в ловушку и ждало, когда его выпустят. Слезы текли по щекам девочки, пока она ползла по деревянному полу туда, где лежала ее умирающая мать. Из последних сил цепляясь за этот мир, женщина дрожащими пальцами взяла Лань за руку.

В этот момент, когда мать повернулась к ней, глаза ее были ярче всех серебряных звезд в ночи. Глаза, которые сияли.

Она прижала палец к внутренней стороне левого запястья Лань, и мир девочки взорвался ослепительной белой вспышкой.


Постепенно свет угас. Мир снова стал прежним: лакированные панели чайного домика, алый диванчик для двоих, приглушенный шум за окнами. Тупая, пульсирующая головная боль, жужжание в ушах и вкус желчи и чего-то похожего на металл на языке.

Распростертый на чистом полу из сандалового дерева между ней и диванчиком лежал труп генерала Доннарона Дж. Тарли.

Загрузка...