Первый рассказ

Родился на станции Промышленной, Кемеровской области. В 1955 году закончил в городе Новосибирске техническую школу и в качестве электромонтажника высоковольтных подстанций был направлен на работу в Челябинск.

Печатался в сборнике «Фантастика-67» издательства «Молодая гвардия» и в журнале «Урал».

УСАДЬБА БЕЗУМНОГО КАМЕНОТЕСА Фантастический рассказ

Шестого июля в ясный полдень над столицей небольшого государства исподволь померкло солнце.

Радио и телевидение, прервав свои программные передачи, предоставили эфир видным ученым, которые, поминутно сменяя друг друга, выступали сначала с комментариями, а потом с краткими успокоительными речами. Они объяснили, что прямо на их государство падает громадное небесное тело, очевидно, способное потрясти земной шар.

Над сумеречной столицей повеял холодный ветер. Зашумели, как закричали друг другу, деревья. Нарастала паника. Люди не знали, куда деться, что предпринять перед лицом небесной катастрофы.

Но вот на какое-то время над городом засветилось — робким бледным светом, как после грозы. Солнце показалось. Люди легко вздохнули: может, неведомое небесное тело пролетит мимо? Но опять, унося свет, солнце стало скрываться, и это ввергло людей в еще большую безнадежность.

В напряженном ожидании прошел час…

На южный край столицы и на прилегающие предместья опустилось, легко легло нечто площадью в несколько сотен квадратных километров. Очевидно, падая к земле, это нечто переворачивалось и то закрывало собой солнце, то открывало его. Это была тонкая, совершенно непрозрачная серая пленка, с каким-то едва уловимым лиловатым свечением изнутри.

Сразу же население города высыпало на улицы. Все были взволнованы и возбуждены. С замиранием сердца ждали, что с минуты на минуту появятся неизвестные существа с другой планеты. Каждый хотел увидеть их сам, любой ценой, сегодня.

Но никто не появлялся и не появился.

Касаясь крыш, высоких деревьев и труб, пленка накрыла собой треть города; далее, прогибаясь над рекой, уходила за горизонт, опускаясь на вершины парковых деревьев, повторяя склоны холмов и невысоких гор. В городе она кое-где краем свисала над тротуарами, и смельчаки могли разглядывать ее вблизи и трогать руками, покуда правительство не издало срочный декрет, запрещающий подходить к пленке слишком близко, тем более, трогать ее руками, или чем бы то ни было прикасаться к ней. Полицейские и войсковые подразделения оцепили обширную площадь по периметру пленки, дабы предотвратить возможность вредных ее воздействий. Население южной окраины срочно было эвакуировано в центральную и северную части города.

К вечеру уже весь мир знал о появлении на земле неведомого небесного тела.

Международная ассоциация космологических исследований впредь до того, как будет установлена природа пленки, предложила всем государствам неукоснительно соблюдать условия Соглашения о международном состоянии во время появления на Земле аппаратов внеземного происхождения или инопланетных существ. В эти периоды жизни безоговорочно запрещались конфликтные, в частности, военные действия во всех точках земного шара, всяческие акты, идущие во вред другим государствам, эксперименты и испытания, изменяющие природу литосферы, атмосферы и гидросферы.

А пока планета сосредоточивала внимание на поразительном явлении, научные силы небольшого капиталистического государства пытались установить природу и назначение серо-лилового листа. Не нарушая целостности пленки, ученые произвели необходимейшие измерения: ее толщины, прозрачности, упругости, площади и излучения.

Ночь, пришедшая неожиданно, для многих была сумбурной: и долгой и краткой. Гражданский аэропорт и военные аэродромы едва успевали принимать трансконтинентальные лайнеры. Как только возбужденные, внутренне взвинченные ученые, малоизвестные и с мировым именем, покидали борт, самолеты сразу же улетали в какой-нибудь ближайший аэропорт, чтоб дать возможность приземлиться другим.

Утром столица, неожиданная Мекка познаний, напоминала вавилонское столпотворение. Ученые, государственные деятели и военные, представители прессы, радио, телевидения, кинодеятели и кинолюбители переполнили город.

Был созван и начал работать всемирный симпозиум. Начались скрупулезные исследования и обобщение добытых фактов.

На следующий день, оттесняя изыскания чистых ученых, особое пристрастие и чрезвычайную причастность к неведомому телу проявили военные. В полдень в столицу прибыла незваная эскадрилья военного научно-экспериментального института, посланная государством-тиранозавром, и исследования приобрели скрытый, односторонний характер.

Этот второй день был ветреным и облачным. Во второй половине дня на горизонте, как грибы, взошли темные тучи (дождливый период давно уже должен был наступить). Перед началом грозы ветер посвежел. Матовый, серо-лиловый лист, как странное озеро, перекатывался ленивыми волнами; иногда поддуваемый снизу, высоко вздымался, будто упавший с корабля парус, вот-вот, казалось, готовый улететь с ветром. Стоявшие по границе всего листа полицейские и солдаты слышали слабый звенящий шум — шум морской раковины. Этот окутывающий, всесторонний шум, как прибой в ненастье, усыплял полицейских и солдат, едва не валил их с ног.

Чтобы пленку не унесло сильным ветром, к ее краям приклеили куски ткани с бечевками, и тысячи этих бечевок привязали к деревьям и камням. На возвышенные места с вертолетов набросили легкие проводники и заземлили их — тем самым предотвращался прямой удар молнии.

Гроза началась в четвертом часу, к счастью, слабая; почти без грома, но затяжная, не слабеющая от обильных излияний. Солдаты вошли под пленку и, зевая и переговариваясь, пережидали ненастье. Неожиданно благодушному их безделью пришел конец. Затянувшийся густой дождь бесчисленными потоками разливался по обширной непроницаемой пленке, достигавшей более шестисот квадратных километров. Вода стекала в многочисленные ее впадины, повторявшие неровности ландшафта. По всей поверхности пленки образовались большие и малые озера, вода ручьями переливалась из одного в другое и только в нескольких местах стекала на землю бурными потоками и низвергалась водопадами из случайных желобов. Больше всего ученых теперь беспокоили водяные провисы над низинами и среди крон обширного парка, национальной гордости республики. Вековые парковые деревья едва удерживали своими вершинами непомерной тяжести провисы. Все чаще слышался циклопический треск: где-то вершина гиганта не выдерживала напора и разламывалась, и тут же склонялись поверженными деревьями менее сильные.

Но не сохранение парка беспокоило сейчас людей, провисы угрожали целостности пленки.

Она, очевидно, была очень прочной, но едва ли могла выдержать критические скопления воды в десятки и сотни тонн. Пленку необходимо было спасти от разрывов. Солдат вооружили т-образными шестами, обитыми бархатом. Возглавляемые офицерами, солдаты группами бродили под этим обширным пологом и шестами приподнимали провисы, а потом в ослепительных лучах прожекторов перемещали их к краю пленки. Чаще же их усилия заканчивались тем, что несколько групп из разных мест сгоняли воду в одно, и это вдруг образовавшееся большое вымя, раскачиваясь над головой, готово было лопнуть и сотнями тонн воды обрушиться на людей. Многие провисы они не могли сдвинуть, до многих не доставали своими шестами. Бессмысленность затеи была совершенно очевидной, но работа упорно продолжалась. Появились танки военного научно-экспериментального института с гелиевыми шарами. Танки подъезжали под провис, с лебедки травили трос, и шары, стремясь вверх, иногда смещали воду в нужном направлении. Но шары не могли приподнять больше тонны воды и чаще скатывались по вымени. Пока продолжалась эта «игра в бильярд», военные из экспериментального института, «чтоб предотвратить огромные, непоправимые разрывы пленки», решили проколоть самый большой провис и тем дать возможность воде стечь через отверстие на землю. Хотя большинство ученых было против этого безосновательного акта, их протест и приглашение к разумному бездействию были жестко отклонены как неразумные: начинался период дождей, и военные не желали медлить.

В девятом часу вечера, когда дождь уже перестал лить и косые лучи заходящего солнца ворвались сбоку под лист и пронзили сумрак на краю леса, военные экспериментаторы привезли в низину, под «критическое вымя», грозно нависшее сверху, специальное бронебойное орудие. В 8 часов 32 минуты лаборанты на виду у многочисленных гражданских созерцателей выстрелили из бронебойной зенитки по безнадежному провису. Снаряд, к глубокому удивлению военных экспертов, срикошетил и поразил двух штатских, стоявших в приличном отдалении от лаборантов. Убитых немедленно на бронетранспортере увезли в город.

Пока специалисты обсуждали следующий необходимый шаг, пленка на шестой или седьмой минуте после выстрела бронебойки, до того неподвижная, стала содрогаться, приходя в судорожное, хаотическое движение. Исполинское скопление воды высоко над низиной угрожающе раскачивалось, вздымаясь и оседая все ниже. Там, на дрожащей поверхности пленки, вода из всех других провисов воссоединялась в единую тысячетонную массу и, поддерживаемая скрытым усилием, раскачивалась все сильнее, как некий гидравлический маятник. Он сокрушал вековые парковые деревья, как стальной шар сокрушает натыканные в пластилин спички. Хруст, ритмичный и бесконечный, как прибой, треск деревьев обратил людей в бегство. И только один артиллерист, забыв о себе, открыл по взбешенному вымени скоропалительную стрельбу из пресловутого бронебойного орудия. Лаборант-артиллерист просто не мог допустить мысли, что военное, специальное бронебойное орудие не в силах пробить эту пленку. Но серии выстрелов завершались всего лишь рядами ослепительных снарядных пятен. Маятник, величиной с океанский пароход, круша все, укатился в недосягаемую для прожекторов даль, вернулся по склону холма и вмял в землю брошенные автомобили, бронетранспортеры, несколько танков и бронебойное орудие.

Семнадцать дней, до 24 июля, вода, как ртутный шар, единой массой перекатывалась в пределах всего листа. По косвенному заключению, лес под пленкой был уничтожен, превращен в прах; южная окраина столицы, накрытая листом при его падении, разрушена, превращена в песок и пыль. Жертв больше не было. За несколько дней город совершенно опустел, его обитатели были переселены в провинции.

Все человечество размышляло о природе пленки: напряженно изыскивались способы воздействия на нее или способы избавления от нее. Заброшенными оказались насущные земные дела. Столкнувшись с недугом забвения настоятельных нужд, во многих странах прибегали к насильственному отвращению способных людей от бесконечных размышлений о неземном феномене, дабы заботы их отягощались еще и мыслями о сегодняшнем хлебе и детях…

Встревожившее всех событие произошло 29 июля. Во второй половине дня пленка снялась и с тысячетонным провисом, вновь пришедшим в движение, полетела низко над землей на юго-запад. За шесть дней, преследуемая летательными аппаратами слежения, обогнула земной шар и опустилась точно на прежнее место со спокойным водяным озером на поверхности.

К середине августа было решено: шестью дирижаблями попытаться поднять пленку и улететь с нею в пустыню Сахару и там оставить, прикрепив к специальному бетонному эллипсу. В худшем случае попытаться утопить ее в океане, закутав в специальную полимерную сеть, обрамленную балластными ядрами.

Безоблачным утром 16 сентября четыре фала, к которым сходилось множество тонких тросов, были прикреплены к четырем радиоуправляемым атомным дирижаблям.

Один за другим дирижабли стали набирать высоту: пленка должна была перемещаться в вертикальной плоскости, как увлекаемое древком знамя, чтобы предотвратить действие восходящих и нисходящих потоков воздуха. Когда получился перепад высоты, озеро рекой стекло с пленки. Дирижабли поднимались медленно, хотя собственный вес пленки, по подсчетам, равнялся только восьми-девяти тоннам. Впрочем, это никого не удивляло: было установлено, что она обладает — любой ее, даже небольшой, край — чрезвычайно выразительным сопротивлением к перемещению. Создавалось такое впечатление, что даже с незначительным увеличением скорости масса почти невесомого до перемещения края пленки начинала неограниченно возрастать.

К одиннадцати часам верхний дирижабль достиг пятикилометровой высоты. Все четыре аппарата едва удерживали пленку против слабого ветра. Подцепился пятый, пилотируемый дирижабль, с которого осуществлялось управление другими, и вся армада взяла курс на Сахару.

Этот парус молчаливо, как мираж в осеннем небе, едва плыл над землей. Люди безмолвно, облегченно вздыхая, провожали его к горизонту.

Когда вся система сместилась к скалистым вершинам гор, пленка своим нижним краем вдруг как-то непривычно быстро стала подниматься вверх. Пилотируемый дирижабль сбросил фал и, конусом разбрасывая водяной балласт, устремился вверх, улетая прочь. Было совершенно очевидно, что пленку поднимают отнюдь не восходящие потоки воздуха. Лист складывался вдвое, как крылья невообразимой бабочки. Четыре радиоуправляемых дирижабля по аварийному сигналу, как идущие ко дну корабли, уже падали вниз, чтобы увлечь за собой пленку и дать возможность спастись пилотам пятого. Но движения пленки были стремительны и четки как движения хищника, Бабочка сомкнула крылья и превратилась в веер. Все дирижабли оказались замкнутыми между ее сложенными крыльями. Недолго было видно, как в разных местах опускаются посреди веера несколько вздутий.

В полдень пленка, сложенная вдвое, возвратилась к городу, опустилась и легла на прежнее место, закрыв собою южную, разрушенную окраину столицы и все то пространство, где недавно шумел вековой парк, превращенный теперь в пустыню. Начались поиски дирижаблей. Коварный лист был тщательно осмотрен снизу и на вертолетах сверху, но дирижаблей не обнаружили. Очевидно, аппараты были заслоены: пленка сложилась вдвое и как бы растянулась до прежних размеров. Ее края пытались расщепить многими хитроумными способами, чтоб между слоями пробраться и спасти пилотов! Но ни одна виртуозная манипуляция успехом не завершилась. И кто бы полез между слоями?

Ветер беспорядочными волнами то прокатывался под пленкой, вздымая ее, то налетал на нее порывами сверху, как на безбрежное злаковое поле, прижимая ее волнистыми впадинами к земле. Куда исчезли аппараты и люди? Где и как их искать?

Стало другим отношение людей к этому непонятному, упавшему на Землю небесному телу. И этому были причины: люди не находили подступов к общению, взаимодействию с ним. Невозможно было установить, насколько разумны и последовательны побуждения и действия пленки. Никто не мог сказать, есть ли и насколько фундаментальна ее враждебность самой природе человеческого существа. Несомненной только была ее своеобычная целенаправленность, имеющая не ясные людям основания и назначения, отвечающие потребностям ее природы.

Тревога вселилась в людские души: не избежать в будущем встреч с космическими объектами, взаимопонимание с которыми будет исключено. И нужно будет, может, на горчайшем опыте, изыскивать все новые, каждый раз новые пути к преодолению одностороннего видения без взаимопонимания.

Прошло свыше трех лет с тех пор, как пленка своим появлением взбудоражила весь мир.

К месту, устрашающему, как лепрозорий, каменотес Херонимо Кинтана пришел в полдень. Этот престарелый человек за три года столько наслушался об этой твердой плесени и о скором насильственном переселении в Бразилию, что, наконец, решил сам посмотреть, из-за чего же хотят выселить тысячи людей. Кинтана вовсе не хотел уезжать в эту постылую Бразилию.

Он прошел через северную часть бывшей столицы. Город был заброшен. Безлюден, как в ненастье безлюдно кладбище. Но не пустынен: собаки, дикие коты и какие-то мелкие звери по временам пересекали раскаленные асфальты улиц, буйно заросшие по щелям и вдоль заброшенных многоэтажных домов. Херонимо пересек покинутую столицу и оказался на южной окраине, превращенной в песок и пыль. Он подошел к уходившей за горизонт плесени, остановился, словно на берегу лилового озера. Осторожно сжал колеблемый ветром край пленки в ладонях, как сжимают ткань в мануфактурной лавке: не мнется ли, и отошел в сторону. Он больше двух часов просидел поблизости на большом потрескавшемся камне. Перед вечером, съев то, что было в кармане, отправился домой.

Он вернулся в заброшенную столицу через три дня в полночь. Город заселили собаки, кошки и, возможно, какие-то дикие животные. От Херонимо шарахались или наискось пересекали путь темные комки, оборачиваясь, вперяли в него зеленеющие глазницы. Каменотес шел посредине улицы с фонарем, покрытым светонепроницаемым абажуром, чтобы не привлечь к себе внимания наблюдателей со сторожевых башен.

— Приятель, что ищешь? — окликнул его кто-то из темноты.

Кинтана остановился.

Кто-то невидимый подошел, нетерпеливо переспросил:

— Что вы ищете тут?

— А вы, вы кто такой?

— Я комендант этого города.

— А я каменотес Херонимо Кинтана.

— Каменотес. Я так и знал! Вы не собираетесь взрывать здесь что-нибудь?

— Да, собираюсь, но у меня нет пока водородной бомбы. Я потерял весь аппетит и сон: не знаю, где ее купить.

— Говорят, из-под полы можно купить в Гонконге. Но это далеко. Я вам напишу рекомендательное письмо к приятелю в Гондурас. Это ближе Гонконга, но вам, Херонимо, придется переплатить долларов тридцать. И не гонконгских! У вас есть сбережения?

— Конечно, есть. Но они не в долларах.

— Надо будет все свои сбережения перевести в доллары, потому что — зарубите себе, Херонимо Кинтана, это на носу! — вы решили купить водородную бомбу, а не макет виллы или этот их портативный, самонадувающийся спасательный пояс! И не электрическую грелку, черт вас побери! Ну, ладно. Сколько у вас наберется?

— Долларов пятнадцать.

— Мало. Я не ручаюсь, что когда ее вам привезут, вы не найдете на ней ни одного пятнышка ржавчины или у ней не будет погнут стабилизатор.

— Я могу собрать еще сорок долларов, если продать стол, кровать и некоторые другие вещи. Мне не нужно, чтоб этот стабилизатор был погнут.

— Вам нужно рискнуть.

— Вы правы, комендант.

— Посоветовались ли вы, наконец, с женой?

— Она не против. Наоборот, это она мне всегда говорит, что нам необходимо купить. Вы знаете, что без водородной бомбы дом все-таки не полная чаша. Кроме того, у меня подрастают дети. И скоро они потребуют, чтоб я купил им хотя бы по небольшой бомбочке. Дети есть дети.

— Да, да, Кинтана… А мои дети еще малы, и я хочу их научить управлять государством, пока еще не поздно. Как только я узнал, что столицу забросили, я приехал сюда. Не может же столица быть без присмотра.

— Вы правы, комендант. У вас добрая душа.

Незнакомец довольно долго молчал, потом сказал:

— Душа у меня действительно добрая, иначе бы один я тут жить не стал. Если бы моя жена согласилась здесь жить, я бы привез ее сюда вместе с детьми, всю ораву! Пусть бы дети вволю побегали по просторной квартире. А жене одной пыли хватило бы вытирать на целый день: семь комнат — не шутка! Но я бы сходил за ними на улицу, за этими олухами, и заставил бы их помогать матери. Как вы думаете, дети смогли бы привыкнуть к диким котам и собакам?

— Не знаю, — сказал Херонимо. — Смотря какие дети.

— Обыкновенные.

— Дети могут привыкнуть к чему угодно. Вы о них так говорите, будто не видели их лет десять.

— У меня их нет. И не было. Жены тоже не было. Дайте и мне закурить. Черт побери! Я не представился. Даниэль Триссино, профессия: ищу самого себя. Слушайте, вы не знаете, почему мне не везет? Конечно, не знаете! Это самая глубокая тайна, о которой мне когда-либо приходилось думать.

Херонимо протянул Даниэлю Триссино сигарету, зажег спичку. Он увидел, что мужчина чисто выбрит, сухопар.

— Три дня назад вы тут шлялись, — безразлично сказал Триссино. — Я видел. Что вы придумали?

— Вы, наверно, знаете, что на эту плесень в любую минуту могут бросить водородную бомбу. То есть, если она начнет выкидывать штучки. Вы знаете какие.

— Вот как!

— А нас будто бы на больших льготах будут переселять в Бразилию. Говорят, переселение уже началось. По-моему, нас просто продадут за проценты для заселения пампас и амазонских джунглей, говорят так. Вы знаете, могут сбросить даже четыре водородные бомбы, если потребуется. Но я уверен, это ерунда. Они с ней ничего не сделают. Я говорю об этой плесени. Если они сбросят бомбы, она всем нам покажет, почем жабьи лапки. Я им говорил, но каменотеса не хотят слушать. Им интересно посмотреть, что получится!

— Вы знаете, почему они с ней не могут справиться?

— Они слишком торопятся, вот почему!

— Откуда вы это знаете? — насторожился Триссино.

— Это из всего видно! И мне нужно успеть, пока нас не отвезли в порт и не погрузили. Я все сделаю сам. Мне в Бразилии нечего делать!

— Сеньор Кинтана, я приглашаю вас на чашку кофе. Здесь недалеко… О, вы подходящий человек, и вы не пожалеете. Вот увидите.

Херонимо согласился. Незнакомец поднял ведро с водой, и они пошли к центру города, фонарем освещая дорогу.

Они поднялись на третий этаж роскошного четырехэтажного дома. Триссино какой-то железкой сбил крюк, державший дверь изнутри, с ведром вошел в прихожую, щелкнул выключателем. Прошел в распахнутые двери и зажег люстры в других обширных комнатах. Все окна были зашторены плотными старыми гардинами. Неубранность и пыль царили повсюду.

— В городе есть электричество? — спросил Херонимо.

— Нет. Есть только в одной части этого дома и больше нигде. Мне немало пришлось полазить, пока я наткнулся на эту благодать. Электричество идет сюда по какому-то заброшенному кабелю. Компания с меня шкуру сдерет, если узнает, какой я расточитель.

Триссино включил электрическую плиту и поставил вскипятить воду, чтобы заварить кофе.

— Могу ли я на вас положиться? — спросил он Херонимо.

— Если вы затеяли грязное дело, то не надо.

— Мне нужен сообщник. Лучше сказать, верный товарищ в неуголовном деле.

— Ну, если так…

Триссино поднялся со скрипучего кресла и, чуть улыбаясь, подошел к кровати с высокой постелью, неаккуратно убранной, какой-то излишне пухлой. Он снизу, глубоко подсунув руки, приподнял и оттеснил постель к стене. Затем уперся в нее головой, а руками ловко снял с матраца большой лиловато-серый прямоугольник, состоявший из множества листов, распадавшихся по краям. Херонимо заметил, что на матраце, блестя чистым металлом, лежал какой-то многорычажный прибор, занимая полкровати. Он напоминал расплющенного краба. Триссино на вытянутых руках поднес кипу и положил на стол.

— Вы догадались? — улыбнулся он. Улыбка его была не из приятных.

— Вы это нарезали от плесени?

— Здесь уже 700 листов! Я работал над этим больше двух лет.

— Как вы ухитрились? Я слыхал, они ни одного кусочка не могли оторвать.

— Вон теми ножницами, — он кивнул на «краба». — А они действительно торопятся. С плесенью же нужно обращаться ласково, как с женщиной. И не торопиться! Эти ножницы сделаны по моему чертежу. Пришлось же мне поломать голову!

— Но это, наверное, открытие! Вам могут присвоить академическое звание.

— Открытие не это… Я подсчитал, сколько можно нарезать таких листов из всей пленки. Не меньше 35 миллионов! — Он пошел на кухню. — Но их можно делать меньше по объему, и это не пойдет во вред качеству.

Он вышел из кухни с мешком, сшитым из одного листа, с эллипсообразным обручем у раструба.

— Это страшное изделие, — спокойно сказал Триссино. — Мешки я шью специальными нитками. Работа дьявольски трудная. По полчаса сижу над двумя отверстиями. Когда я с горем пополам сшил первый, я захотел испытать его на прочность, ведь я же собирался их продавать! И вот посмотрите. Подержите мешок, но будьте осторожны.

— Триссино, что вы затеваете?

— Да не бойтесь вы! Снежок! Снежок! А, бездельник!

Комендант ушел в какие-то другие комнаты. Херонимо услышал стук падающей мебели. И тотчас же мимо него пронесся пушистый, белый кот и скрылся в противоположных комнатах. Триссино выбежал за ним следом.

— А, старый хитрец! Разрази меня парламент, он первый главарь в этом кошачьем сброде. Он все понимает, подлец. Трубочист! Где же этот волокита? Трубочист! Эти лодыри и бабники хотят, чтоб я их кормил. Ну пусть же лучше они станут…

Он ушел в боковую комнату, закрыв за собой дверь. Минут через пять вернулся с черным котом на руках.

— Теперь, Кинтана, крепче держите мешок за обруч.

Херонимо приподнял мешок повыше. Триссино взял кота за все четыре лапы, спиной свесив его над раструбом мешка. Кот мяукнул. Триссино разжал пальцы и поднял руки вверх. Кот полетел в мешок. Херонимо сразу же почувствовал, как мешок стал тяжелеть.

— Теперь слушайте.

Херонимо склонился над раструбом, заглядывая в пустоту. До него несколько секунд, все ослабевая, доносилось безнадежное мяуканье, будто кот мяукал, куда-то убегая. Одновременно мешок становился все легче и легче.

Триссино взял и положил мешок на стол, на кипу листов. Он похлопал по нижней части мешка, по средней, доходя легкими ударами до раструба, до лежащего на боку обруча.

— Кота нет, — развел он руками.

— Где же он? — пораженный спросил Кинтана.

— Если бы я знал.

— Вы убили его. Вы изверг, что ли? Могли бы вместо кота бросить башмак. Тут немало хламу. Комендант, выверните мешок.

— Ни в коем случае!!

— Выверните мешок.

— И не подумаю. Однажды я это уже сделал… Когда я сшил первый такой мешок и стал складывать в него свои лучшие вещи, которые надо было прихватить в дорогу, я почувствовал, что он будто и не наполняется. Я ничего не мог понять и сунул в него руку — вещей там не было! В мешке внизу не было стен и не было дна, не говоря уже о моих лучших вещах. Однако с внешней стороны никаких дыр в мешке тоже не было. Я стал его выворачивать, держа за раструб.

И чем больше выворачивал, тем труднее мне было это делать. Но я разозлился и непременно хотел вернуть свои вещи. И тут с мешка понесло, понесло красной глиняной пылью и ветром. Я ничего не мог понять, бросил мешок на стол и выбежал на улицу с засыпанными глазами. Я бродил по городу всю ночь, думал, но ничего не мог понять и придумать. Когда утром я поднялся на второй этаж того дома и открыл дверь квартиры, мне под ноги обрушилась волна сухой глины и песка. По всем комнатам в открытые двери надуло метровые барханы. Мешок лежал на столе, источая ветер и глиняный дым. Теперь этот дом до половины засыпан красной пылью. Стекла в окнах выдавило, пожалуй, там где-то разразилась буря. Красная пыль все течет и течет из окон, засыпая дом.

— Откуда эта пыль?

— Я же говорю: я наполовину вывернул мешок.

— Но откуда она взялась?

Триссино пожал плечами, задумался, потом продолжал:

— Надо бы пойти и отрезать два больших куска. Сшить два больших мешка. Взять один с собой и прыгнуть в другой мешок, который надо караулить, чтоб кто-нибудь не сложил его вдвое. Человек, который прыгнет туда, посмотрит, что там такое, все разузнает, а потом там спрыгнет в мешок, который он свернутым взял с собой. Может быть, он опять окажется здесь?

— Не кончили бы вы плохо. Как вы не боитесь спать на этих листах? — спросил Кинтана.

— Это же только заготовки! А, признаться, я привык. Вначале я ведь не знал, что за мешки получатся. Я думал, что неплохо заживу, открыв лавку по продаже этих мешков, материал ведь тонкий и прочный. А когда увидел, что в этих мешках все исчезает, меня едва не хватил удар: кто захочет купить мешок, в котором бесследно пропадают вещи! Я хандрил около месяца. К той поре я нарезал уже около полтысячи листов. Но как-то однажды меня осенило: ведь мешки в каждом доме могут служить вместо мусоропровода! Прошу внимания! Лучшая в мире помойная яма! Вся грязь, все нечистоты проваливаются бесследно! Если вы хотите надежно спрятать труп — купите мешок Даниэля Триссино! Беда только в том, что такой мешок быстро не перенесешь, начинаешь нести, и он сразу становится тяжелым, как сейф, но от того, что в него бросают, он не тяжелеет. Один у меня так и висит у обеденного стола, другой у кровати, бросаю в него окурки. Мешки по дорогой цене можно продавать заводам, которым некуда девать вредные отбросы. Или применить их для военных целей.

Они пошли на кухню и выпили крепкого кофе.

Во время продолжительной беседы Херонимо Кинтана всячески предостерегал Триссино от слишком неосторожных, может быть, опасных действий. В ответ на это Триссино разразился категорическим, непоколебимым заключением:

— Зато я буду богат! Мне надоели бананы! — он грубым, привычным движением руки смахнул банановые кожурки в мешок, висевший тут же. — Но не вздумайте, дон Херонимо, затеять свое дело с этими мешками. Вам спуску я не дам.

— Я не собираюсь вас выдавать, сеньор. Но я не хочу переселяться в Бразилию.

— При чем здесь Бразилия! Мы будем богаты и сможем жить в Европе!

— Все мои друзья тоже хотели бы избавиться от этой плесени. Они тоже не хотят в Бразилию.

— О, все надоели с этой Бразилией!

Даниэль Триссино вытащил из-под матраца свои хитроумные, блестящие ножницы, положил на прежнее место листы и надел шляпу.

— За ночь, — сердито сказал он, — мне удается отрезать только один лист. Адски медленная работа. Без помощника очень трудно. Вот сошью мешок, похожий на луковицу, тогда посмотрим! — угрожающе сказал он. — Если вам надоело нищенство — приходите. Мы с вами здорово поработаем. Видите: у меня все пальцы в мозолях.

Они вышли во двор.

— Желаю вам удачи, — сказал Триссино, — и будьте благоразумны. Даже если у вас заплетаются ноги, не пинайте себя.

— Я никогда не пинал себя, — ответил Херонимо и пошел своей дорогой, к южной окраине города.

На одной из полуразрушенных улиц он нашел притихший грузовик: как и было условлено, Мануэль ждал его.

— Я бы уже десять раз уехал, сеньор! — возмутился шофер, парень лет двадцати.

— Мануэль, за нервотрепку я тебе тоже заплачу.

— Неизвестно, сколько стоит нервотрепка.

— Не дороже, чем бензин, когда он горит.

— А, — неопределенно махнул Мануэль рукой. — Куда мы поедем?

— По этой плесени.

— А если она порвется под груженым грузовиком? За это я платить не собираюсь, сеньор, так и знайте. И черт знает, сколько она стоит!

— Мануэль, может, ты мне скажешь, сколько стоит бог или земной шар? Сколько стоит! Сколько стоит! Ты переставил глушитель?

— Да, переставил.

— Тогда в дорогу.

Грузовик в удобном месте въехал на пленку и с потушенными фарами покатил по пути, указываемому Херонимо, прочь от мяукающего города, к середине пленки. Километрах в четырех от края он остановился.

— Здесь самое удобное место, — сказал Херонимо. — Тут под этой плесенью течет река. Дождевая вода будет стекать по провису прямо над рекой.

— Где разгружаться?

— Здесь.

Херонимо взобрался в кузов, сбросил лопаты, подал Мануэлю большую канистру, наполненную водой, и три четырехметровых деревца — три осокоря с аккуратно, вместе с землей, выкопанными корнями. Шофер поднял кузов. Несколько тонн земли высыпалось на пленку.

— Это плодородная земля, — сказал Херонимо. — Я уверен, деревья и трава не зачахнут.

Они разгребли лопатами землю ровным слоем и треугольником высадили в нее три деревца — три осокоря. Потом Херонимо высеял семена диких трав, чтоб трава выросла и не давала дождю размывать землю, а ветру сдувать пыль.

— Когда деревья врастут в эту землю, — сказал Херонимо, — корни деревьев постепенно пробьют плесень и дойдут до настоящей земли. Ради жизни, Мануэль, корни пробьют все, даже дикий камень. На эту плесень нужно насыпать побольше земли и высадить много деревьев и посеять травы. Деревья своими корнями прикуют это наваждение к земле, и оно будет лежать на том месте, где оно хочет, пока его не засыплет вовсе и оно не скроется навсегда с глаз. А когда здесь будет лес, они, может, не захотят бросать сюда водородную бомбу.

— Поторапливайтесь, сеньор Кинтана! Ведь вы знаете, у меня дома беспокоятся дети и жена.

— Дети спят, Мануэль. Эту плесень хотели отвезти в Сахару, стреляли в нее, хотели утопить. Ничего не получается! Пусть уж она лежит в земле на том месте, где ей нравится. А мы будем жить там, где мы хотим. У себя дома. И пока нас всех не отправили в Бразилию, нам надо позаботиться о себе.

Они полили землю и благополучно укатили.

В следующий раз они приехали на грузовике только на четвертую ночь. Они привезли еще два кузова земли и несколько разных деревьев, чтобы здесь была роща и деревьям легче было вместе расти. Эту клумбу они обложили привезенными камнями и обсыпали щебнем, чтоб дождь не размыл ее и корни не остались бы без земли.

Херонимо Кинтана не знал, что дозорные давно их обнаружили со сторожевых башен: днем земля и деревья посреди серого однообразия были хорошо видны, а по ночам за ними наблюдали в инфракрасные телескопы, следили за каждым их движением. Из высоких сфер сразу же пришел приказ не трогать их: было интересно посмотреть, как отнесется пленка к этим двум добровольцам, развернувшим на ней какие-то странные работы.

Херонимо и Мануэль вернулись в заброшенный город перед утром. Херонимо решил заехать к самозваному коменданту. Он надеялся найти его где-нибудь на краю города, в темноте ночи режущего пленку, как осоку на берегу озера. Но нигде не нашел. Они поехали к его дому.

На долгий стук им не ответили. Херонимо железкой открыл внутренний крючок. Они вошли, зажгли свет. Херонимо сразу же бросилось в глаза, что кровати с ее пухлой постелью нет. Нигде не было ни мешков, ни листов, ни блистательных ножниц, ни их владельца.

— Сеньор Кинтана! — крикнул Мануэль из дальней комнаты.

— Что там?! — Кинтана бросился к нему. — Что такое, мальчик?

— Глядите: воздушный шар. Он висел под потолком, в том углу у двери.

— Это же мешок! — закричал Херонимо. — Луковицеобразный мешок! Комендант собирался его шить.

Мешок был похож на старинный воздушный шар около четырех метров в диаметре.

— Когда я вошел, он поплыл за мной, я свернул — и он свернул. Летает над головой. Он управляемый. Что с вами, сеньор Кинтана?

Бледный Херонимо поперхнулся и не нашел, что сказать. А мешок подлетал то к одному из них, то к другому, останавливаясь на миг у каждого над головой.

— Пляска смерти… — неопределенно сказал Херонимо. — Не подпускай его! Открой окна! То! — крикнул он и сам бросился открывать другое.

— Сеньор Кинтана, на улице вся плесень плывет сюда!

— Выбегай, Мануэль! Да в дверь же! Держи над собой руки!

Они выбежали вон из комнаты. Херонимо в приоткрытую дверь наблюдал за мешком. Только минут через пять мешок отлетел от двери. Минуя горящую люстру, он медленно-медленно подплыл к одному из открытых окон, полных утреннего света, и, увлекая за собой старые гардины, вылетел на улицу. Но тут же влетел в другое открытое окно и вылетел в первое… И так продолжалось без конца.

Они вышли на улицу.

Край пленки, который только недавно был далеко, на разрушенной южной окраине, колыхался теперь у самого дома, свисая с соседних крыш, розовея в утреннем свете. Пустынный город в этот час был небывало тих. Коты и собаки спали. Только птичьи голоса тонкими пунктирами прочерчивали тишину.

Мешок все еще летал из окна в окно. Мануэль ушел к своему грузовику и больше не напоминал о срочном отъезде, а Херонимо продолжал наблюдать за однообразным кружением мешка. Эта странная пляска продолжалась около двух часов. Шофер уже давно отъехал далеко в сторону и теперь копался в моторе, негромко постукивая.

И вот, наконец, мешок медленно полетел от окон. Он летел легко и невесомо — легко парил. Тем временем пленка, волнообразно колеблясь своим обширным краем, приближалась к нему. Вот будто по воле легкого ветра она к нему прикоснулась, один миг — и мешок воссоединился с пленкой, не оставив и следа.

Кинтана постоял еще несколько минут и бормоча побрел устало к грузовику. Где же теперь Даниэль Триссино, думал он, если луковицеобразный мешок поглотил его вместе с кроватью, спящего в своей пухлой постели?

Предчувствие чего-то грозного, какой-то всемирной катастрофы теперь постоянно, днем и ночью, преследовало Херонимо Кинтана, каменотеса, заболевшего заботой о других людях.

Дней через десять к нему в лачугу пришли какие-то инспекторы и долго, очень вежливо беседовали с ним, предупреждая о громадном риске, которому он подвергает себя. В этот же день Херонимо отправился к своим деревьям. До города его сопровождала толпа репортеров и любопытствующих. На протяжении всего пути фотоаппараты и кинокамеры то и дело устремляли на него свои бесстрастные взоры, запоминая каждый его шаг.

Но из всех сопровождавших его только два репортера вступили вслед за ним на пленку и последовали к затерянному земляному острову. А потом нескоро их догнал еще третий — оператор с камерой, треногой и садовой лейкой, чуть наполненной водой.

Одинокий остров вызывающе зеленел вдали, как мираж среди лиловатой пустыни. На протяжении всего пути репортеры интервьюировали новоявленного земледельца, тут же фиксируя каждое его слово и жест всеми существующими репортерскими средствами, — и как он подходит к своему острову, «острову жизни», и как он волнуется за свое детище, рукой закрываясь от солнца.

Все деревья росли крепкими и свежими. Выросла трава — почти сплошь покрыла землю, скрепляя ее в единое целое.

Пока на острове все было прекрасно.

Оператор, принесший в лейке воды на донышке, попросил Херонимо Кинтана полить траву.

Кинтана вылил воду, и его запечатлели на пленку. Затем его попросили прополоть небольшой участок…

— А ну, уходите отсюда! Ну!!

Кинтана швырнул в репортеров лейку.

— Хватит тут толочься! — с негодованием сказал он. — Вам лишь бы снять с меня кино, чтобы другие только смотрели, и все! Перестаньте строчить! А теперь — слушайте! Для купли плодородного грунта и деревьев мне нужны деньги. Я свои истратил. С завтрашнего дня за мной будут шляться только те, кто будет в моем списке. Те, которые внесут деньги на перевозку земли и воды. И не вздумайте ловчить, сеньоры! Привет вашим хозяевам. Уходите!

Херонимо со дня на день ждал всеобщего несчастья. И потому торопился. Растрачивая полученные деньги, он привез еще триста тонн плодородной земли и высадил немало быстрорастущих деревьев и кустарников, а затем посредине рощи построил хижину, потому что все больше и больше времени ему приходилось проводить здесь.

Вполне понятно, что в затее стареющего каменотеса люди видели много безрассудного и смешного. Исстари известно, что в зрелом возрасте человеку подобает заниматься практическими и солидными делами. Все это так, но в глубине души каждого соотечественника теплилось и восхищение добровольным садовником, решившим растить деревья на неземном теле, восхищение, смешанное, однако, с чувством жалости.

Херонимо Кинтана не знал, что о нем было немало толков и в очень высоких сферах, что его после долгих дискуссий решили оставить в покое, дабы он продолжал это свое дело. Он даже не подозревал, что является «важным психологическим фактором и элементом всемирно важного стихийного эксперимента»! В высоких сферах решили подождать, пока не уничтожать пленку водородными взрывами.

Каменотес стал на грани битвы миров.

Проходили годы, и предчувствие всеобщей беды сменилось у Херонимо Кинтана ожиданием добровольной помощи от других людей. Он был уверен, что с ним рядом поселится, или будет приходить к нему еще кто-нибудь — ведь не один он в стране! — и они вместе станут заботиться о земляном острове, о траве и деревьях, пока вся плесень не скроется под землей и зеленой растительностью. Он был уверен, что к нему придут и он будет помогать им.

Но удивительное дело!

Как только среди людей где-нибудь заходит разговор о переселении в Бразилию и о пленке, готовой в любой миг прийти в движение и натворить бед, сейчас же вспоминают о Херонимо Кинтана, и тревога и беспокойство за будущее как бы растворяются. Кто-то из них сказал, что пока безумный каменотес работает в своей усадьбе, у нас легко на душе. С человеком, который это сказал, люди не спорят, потому что он странным образом прав. Но многие задают себе вопрос: безумен ли тот, кто сторожит наш сон? И не безумство ли равнодушно наблюдать за его работой? Иногда они говорят об этом и даже спорят.