Спасти будущее!

Война — это не покер

Земля дрожит от гнева,

И темен океан,

Пути нам преградили

Мечи враждебных стран

Р. Киплинг

Дневник императора Николая II

27 декабря 1901 г. Четверг. Утро было ясное, когда я гулял.

Затем заволокло небо и пошел снег. Имел четыре доклада, последний И.Н. Дурново.[2]

Российская Империя, Санкт-Петербург, Тверская улица, декабрь 1901 г.

Гостиная выглядела празднично, украшенная поставленной к предстоящему Рождеству елкой, на которой успели даже развесить игрушки. Впрочем, ни елка, ни стоявшее в углу пианино никого из гостей не интересовали. Они словно зачарованные слушали одного из гостей, читающего опубликованный вчера Манифест Его Императорского Величества:

«Объявляем всем нашим верноподданным: … Сегодня настало время, следуя благим пожеланиям народов наших, дать правильный исход заметному стремлению общественных сил к служению престолу и отечеству, внести в народную жизнь оживляющее начало, предоставить правительству возможность пользоваться опытностью местных деятелей, ближе стоящих к народной жизни, нежели чиновники центральных управлений. Для сего решили МЫ призвать выборных людей от всей Земли Русской в помощь НАМ к постоянному участию в составлении законов, для процветания государства НАШЕГО потребных. В сих видах, сохраняя основной закон Империи о существе самодержавной власти в священной неприкосновенности, признали МЫ за благо преобразовать Государственный Совет в особое законосовещательное установление, коему предоставляется предварительная разработка и обсуждение законодательных предположений и рассмотрение росписи государственных доходов и расходов. Решено также, что отныне Совет сей будет состоять из двух палат — Верховного Совета, назначаемого НАМИ и особой палаты выборных от лица народа Российского, называемой Советом Народа…

Перед созывом коей должно разработать положение о выборах в оную палату и положение о политических партиях, распространив силу сих законов на все пространство Империи и ее окраин.

Посему, повелели МЫ министру внутренних дел выработать и представить НАМ к утверждению положение об избирательном цензе и правила о приведении в действие положения о выборах в Совет Народов. С таким расчетом, чтобы члены от дозволенных отныне политических партий и от всех сословий губерний, краев и области Войска Донского, могли явиться в Думу не позднее ноября следующего, одна тысяча девятьсот второго года…»

— Дамы и господа, это же… победа народа, господа…, - взволнованно начал один из присутствующих.

— Победа? Реникса, а не победа, прошу прощения за мой тон, — перебил его Извеков. Сергей Маркович выглядел словно Брут, собирающийся вонзить кинжал Цезарю в грудь. — Манифест этот, являясь по внешности уступкой желаниям народным, на самом деле ничего не меняет. Монархия остается неограниченной ничем, о Конституции ни слова не сказано. И чему мы должны радоваться? Что выбранным нами гласным разрешат верноподданно утверждать придуманные клевретами государства законы? Нет и нет, дамы и господа! — Извеков вещал словно с трибуны в Римском Сенате, невольно даже приняв соответствующую позу. — Россия должна пробудить в себе подъем народного духа, а это возможно сделать только полною переменой всей внутренней политики. Русский народ должен быть призван к новой жизни утверждением среди него начал свободы и права. Неограниченная власть, составляющая источник всякого произвола, должна уступить место конституционному порядку, основанному на законе. Гражданская свобода должна быть закреплена и упрочена свободой политической. Рано или поздно, тем или другим путем это совершится, но это непременно будет, ибо это лежит на необходимости вещей. Сила событий неотразимо приведет к этому исходу. В этом состоит задача двадцатого столетия для России! — завершение его спича потонуло в криках одобрения и аплодисментах.

— То есть вы предлагаете бойкотировать выборы? — дождавшись, пока волна восторгов спадет, удивленно спросил один из гостей.

— Конечно нет, — тут же возразил Сергей Маркович. — Надо организовываться, сплачивать наши ряды и использовать предоставленную нам возможность для публичного высказывания наших взглядов! Так считает и профессор Милюков, с которым мне довелось беседовать вчера вечером. Он предложил, как только будет опубликовано окончательное решение министра внутренних дел, организовать партию, которую назвать «партией конституционных демократов» и начать предвыборную кампанию…

Британская империя, Лондон, Военное Министерство, январь 1902 г.

Статс-секретарь по военным делам Уильям Сент-Джон Бродрик посмотрел на фельдмаршала Робертса Кандагарского и, словно дождавшись его разрешения, открыл прения.

— Джентльмены, мы собрались здесь, чтобы рассмотреть необходимые изменения в наших планах с связи со сложившейся ситуацией на Дальнем Востоке. Кто будет делать доклад, сэр? — обратился он к фельдмаршалу.

— Полковник Вильсон, докладывайте, — лорд Робертс, как истинный «старый солдат» имперской закалки, не любил «размазывать кашу по стеклу».

— Джентльмены, в прошлом году, с учетом действий России и поступивших от дипломатических кругов соображений по возможному союзу с Японией, нами проводились предварительные разработки планов боевых действий. При этом учитывалась возможность участия в войне союзной России Франции… Возможность нашего наступления против этих двух стран, с учетом происходящего в Южной Африке, оценивается нами как отрицательная. Но полученные новые сведения позволяют считать, что Франция непосредственного участия в войне принимать не будет, ограничившись благожелательным нейтралитетом и, возможно, финансовой поддержкой русских военных усилий. Для нейтрализации подобных возможностей необходимо, по нашему мнению, силами флота продемонстрировать угрозу для французских колониальных владений — в первую очередь портов, таких, например, как Бизерта в Средиземном море, Дакар в Западной Африке, Диего-Суарец на Магадаскаре и другие… Что касается России, то нами рассматривались четыре вероятных направления возможных активных действий наших сил. Первое — Средняя Азия, в случае принятия плана наступления из Индии, второе — дальневосточные крепости Владивосток и Порт-Артур, третье — Кавказ и четвертое — черноморские порты и Крым, с целью уничтожения русского военного и торгового флота на Черном море…

— Понимаю, что Балтийское направление не рассматривалось вами, ввиду недружественной позиции некоторых стран, — прервал докладчика Сент-Джонс. — Но если возникнет возможность договориться?

— Балтийский театр, сэр, труден для флота ввиду недавнего усиления русских сил на этом направлении. К тому же, высаженный десант встретит сопротивление отборных сил русской армии, — ответил, ни секунду не задумываясь, Вильсон. Его, молчаливо кивнув, поддержал фельдмаршал Робертс.

— Я вас понял, продолжайте, — согласился статс-секретарь.

— Первое направление мы вынуждены были отбросить в связи с возникающими трудностями снабжения войск англо-индийской армии на столь пустынном и обширном театре военных действий. Кроме того, в связи с усилением русских на этом направлении, имеющихся сил англо-индийской армии, а они составят не более чем семьдесят пять тысяч человек регулярных войск, окажется недостаточно. Усиление же их армией метрополии практически невозможно, а местные иррегулярные войска и армия Афганистана недостаточно боеспособны. Поэтому данное направление в настоящее время не может рассматриваться как перспективное. Третье и четвертое направления зависят от позиции Османской Империи. К тому же, по опыту Восточной (Крымской) войны действия на суше в данных районах не приносят никаких стратегических результатов…. Возможные действия флота нами могут быть одобрены, но для армии, джентльмены, там нет никаких достойных целей… Действия против дальневосточных владений России наиболее перспективны. Но из всех целей единственно доступной является только район Порт-Артура. Владивосток… представляет из себя сильнейшую крепость. Кроме того, высадившиеся войска оказываются на дикой местности, без подготовленных мест базирования и будут весьма уязвимы для русских войск, переброшенных в этот район по суше… Более уязвимы, чем высадившиеся десанты в Крыму. Остается Порт-Артур, но данная крепость — цель для наших доблестных азиатских союзников. Максимально, что мы можем сделать в данном случае — оказать содействие своим морскими силами и союзным контингентом, силами не более батальона в случае, если японцы на подобный жест согласятся… Таким образом, современная обстановка показывает, что стоящие перед армией задачи на Южно-Африканском театре должны рассматриваться как первоочередные, а ее участие в войне против России может быть чисто символическим. Основные же усилия должны приложить наши азиатские союзники, а также Королевский флот и дипломаты. По нашим оценкам, Япония способна выставить армию численностью не менее трехсот пятидесяти двух тысяч обученных и подготовленных солдат, сто восемьдесят две тысячи из которых могут быть переброшены в Корею и Китай и сто семьдесят останутся для обороны островов. Противостоять им могут не более сотни тысяч солдат русской армии, причем не самого высокого качества. Но вызывают сомнения возможности осуществления планов действий японской армии против России, особенно в зимнее время. Низко оценивается возможность быстрого взятия японцами русских крепостей. А также способность японцев эффективно использовать железную дорогу для снабжения, ибо есть опасность рейдов русской кавалерии с целью вывода ее из строя, а также организация наступления на двух направлениях… Но первое и самое необходимое условие для ведения нашими союзниками войны против русских — завоевание их флотом господства на море, с целью обеспечения беспрепятственной высадки войск на материке…

— Что скажет представитель флота? — вмешался в разговор фельдмаршал.

— В настоящее время японский флот не вполне готов к ведению боевых действий крупными силами. Ему требуется не менее года для дальнейшей подготовки. Однако есть и положительные моменты — русские отозвали большую часть своих броненосных кораблей на Балтику, для ремонта и модернизации. Поэтому сейчас флот Японии имеет тринадцать броненосных кораблей, в том числе пять броненосцев, броненосец береговой обороны и семь броненосных крейсеров, против девяти броненосных русских, из которых три броненосца и шесть броненосных крейсеров. В мае-июне японский флот увеличится еще на один броненосец, в настоящее время осваиваемый командой в наших водах. По сведениям из различных источников, русские так же планируют усиление своего флота, но не ранее чем в апреле-марте тысяча девятьсот третьего года. Тогда же они ждут войну, не ранее. Что дает возможность подготовиться нам и нашему новому союзнику, чьи шансы в таком случае оцениваются нами весьма высоко…

Обсуждение доклада, неожиданно для присутствующих, получилось бурным. Несколько генералов внезапно предложили рассмотреть всерьез четвертый вариант, упирая на итоги Восточной войны. Но им тут же возразили другие, отметив, что в то время на юге России и в Крыму не было ни одной железной дороги, из-за чего русские не могли как следует усиливать и снабжать свою крымскую армию. Ныне же русские могут исправно усиливаться по внутренним операционным линиям, недоступным воздействию британских сил. А Австрия, в пятидесятые годы прошлого века поддерживающая Англию, сейчас не пойдет против воли своего германского союзника и не свяжет часть сил русских, как в то время. Кроме того, нет никаких гарантий, что турки согласятся на такую операцию. Таким образом, этот план превращается в откровенную авантюру. Противников рискованных планов поддержал и лично фельдмаршал Робертс, скептически оценивающий возможности армии в войне с Россией.

Так что совещание закончилось, приняв в качестве решения выводы из доклада Вильсона, то есть фактически — не решив ничего.

Российская Империя, Санкт-Петербург, февраль 1902 г.

В девять утра в Адмиралтействе уже воцарилась привычная суета пред началом присутственных часов. Кто-то еще только сдавал свою шинель служителю при гардеробе, а кто-то уже занимал место за столом и раскладывал бумаги в рабочем порядке. А кто-то останавливался в коридоре и, дождавшись сослуживцев, обменивался последними новостями, из-за чего, казалось, в коридорах работает гигантский вентилятор, громко шуршащий своим двигателем и лопастями. Надо признать, что в последнее время такие «междусобойчики» заканчивались строго к началу присутствия, поскольку никому не хотелось попасть на глаза новому Его Императорскому Величеству, возложившему на себя обязанности генерал-адмирала, за пустыми разговорами. Сегодня, однако, никто не торопился разойтись — слух о том, что Император вчера уехал в Либаву, с намерением уплыть куда-то на яхте «Штандарт», уже разнесся по Петербургу. Как и другой слух — что позавчера Государя навестила его мать — вдовствующая Императрица и они проговорили о чем-то довольно бурно и долго. Впрочем, сегодня в коридорах обсуждалась в основном другая тема.

— Семен Михайлович, доброе утро!

— Здравствуйте, Петр Иванович. Но вот по поводу доброго утра я с вами, наверное, не соглашусь… день-то какой сегодня.

— Да, с тех пор как Государь приговоры конфирмовал, день этот добрым не назовешь. Однако, господин капитан первого ранга, скажу вам, что служить надобно, а не гешефтами заниматься. И я считаю, что сии капитан-гешефтмахеры свою казнь заслужили. А уж этот шпак Витте — тем более. И никто меня мнение об этом переменить не заставит…

— Stern board, captain![3]Не надо гаффов. И не стоит считать меня этаким сторонником сих, как вы очень правильно заметили, капитан-гешефтмахеров. Я ваше мнение разделяю, но людей, с коими служил вместе не один год, все же жаль. А propos раз уж тема эта вам неприятна, напомните мне лучше, что у нас с бумагами по «Богатырю». И без чинов все же давайте, одно дело делаем.

— Все уже оформлено, госп… Семен Михайлович. Можно хоть сегодня наверх подавать.

— Ну что ж, пойдем в присутствие и займемся делами. Сегодня еще по «Ретвизану» должны документы подойти… Но честно вам признаюсь, что мысль о… печальном событии сегодняшней ночи будет меня преследовать весь день.

Пока не только в Адмиралтействе, но и в других присутственных местах, квартирах и на улицах Санкт-Петербурга, если не всей России, обсуждали предстоящие события, в кронверке Петропавловской крепости, на Артиллерийском острове, стучали топоры. На том же самом месте, где при Николае Первом казнили пятерых декабристов, его потомок, Николай Второй, повелел повесить четверых «главных» фигурантов по делу о растранжиривании и расхищении средств Государства Российского, приговоренных по решению суда к смертной казни.

В это время на станции Луга одновременно остановились два литерных поезда — один, на котором выехал из столицы царь, выбравший такой путь в Либаву, и второй, на котором в Германскую Империю возвращался российский посол. Из одного состава в другой перешло, стараясь остаться незамеченными, несколько человек. И поезда, погудев на прощание, один за другим покинули станцию.

Тем временем день в столице империи понемногу сменился сумерками. Камеры заключенных, ждущих ответа на апелляции, одну за другой посетила внушительная делегация из коменданта крепости, начальника тюрьмы и нескольких судейских чинов.

Выслушав принесенные ими известия, Сергей Юльевич Витте побледнел и произнес слегка дрожащим голосом по-французски: — C'est trop — осознанно или невольно повторив слова декабриста Пестеля в такой же ситуации. После чего шагнул в сторону и уселся на койку, не сумев устоять на трясущихся ногах.

Бывший адмирал Верховский выслушал приговор спокойно, только дергающийся правый глаз выдавал его волнение. Другой бывший адмирал, Чихачев, оказался менее стойким и неожиданно расплакался, повторяя негромко: «Служил верой и правдой. Верой и правдой, Господи…». Сотрудник же Витте Николай Гурьев вообще упал в обморок, и к нему пришлось срочно вызвать врача.

Сумерки сменились полной темнотой. Казалось, тучи заволокли небо, чтобы скрыть от него творящийся на земле ужас…

Приговоренных, переодетых в длинные белые балахоны, вывели из тюрьмы и, в сопровождении десятка жандармов повели к кронверку. На всем пути следования процессии, спиной к ней, словно выражая этим презрение идущим, стояли безоружные солдаты Преображенского полка в шинелях. Процессия двигалась неторопливо, причем приговоренные сами шли медленно, как бы стремясь оттянуть неизбежный итог. По дороге преступники могли поговорить друг с другом, но почти все они молчали, только Чихачев негромко молился вслух

Наконец они оказались внутри кронверка. При виде виселицы плохо стало не только Гурьеву, но и всем его трем спутникам. Впрочем, если бывалые моряки устояли на ногах, то Гурьева и Витте пришлось поддерживать сопровождающим жандармам на все время, пока один из секретарей суда громко вслух зачитывал приговор. Наконец, это действо закончилось, на головы приговоренных накинули мешки и, придерживая под руки, завели на эшафот. Откуда-то сбоку на эшафот проскользнул палач, словно сошедший со средневековых картин, даже в колпаке с прорезями для глаз на голове. Жандармы поддерживали совсем не стоящего на ногах Гурьева, а палач накинул каждому из осужденных петлю на шею, поверх колпака. Осмотревшись, поправил ее на Витте и отошел к рычагу, установленному на эшафоте чуть в стороне. Жандармы, повинуясь взмаху руки распорядителя, отпустили Гурьева и в то же мгновение палач дернул рычаг. Тела казненных повисли, дернувшись, в открывшихся под ними ямах. Несколько мгновений они висели, раскачиваясь. В это время кому-то из присутствующих при казни официальных лиц стало плохо. Один из врачей отвлекся, приводя его в сознание. Тем временем остальные врачи поднялись на эшафот, на котором были уложены снятые палачом с веревки тела казненных и, осмотрев их, констатировали смерть[4]. Трупы, не снимая колпаков, специально выделенные служители унесли с эшафота и сложили на телегу, которая сразу же покинула территорию крепости…

Германская Империя, Берлин, февраль 1902 г.

Берлин, столица молодой, появившейся всего тридцать лет назад империи, выглядел, особенно с точки зрения его русских гостей, весьма провинциально, чем-то напоминая Москву. Нет, конечно никуда не исчезли с улиц толпы людей, как и новинки прогресса в виде электрических трамваев. Как не исчезли с его улиц и прекрасные памятники архитектуры, как, например, Оперный театр на Унтер-ден-Линден, здание Рейхстага или Королевской библиотеки. Но не они определяли внешний вид города, которому не хватало чего-то, что носилось в воздухе и проглядывало в облике великих столиц, вроде Лондона, Парижа, Вены или Санкт-Петербурга. Берлин представал перед гостями в основном городом десятков заводов и домов — «заводских казарм». Кайзер Германского Рейха и король Пруссии Вильгельм Второй хотел, чтобы Берлин был признан «самым прекрасным городом в мире», для чего он должен был стать городом памятников, проспектов, величественных зданий и фонтанов. Но пока, как он сам признавал: «В Берлине нет ничего, что могло бы привлечь иностранца, за исключением нескольких музеев, замков и солдат». Возможно, с целью увеличить число привлекательных для любопытных путешественников объектов, он и затеял строительство монументального Берлинского кафедрального собора. Мимо этой стройки проехала карета с русским послом и его спутниками, направляясь к Городскому дворцу, на прием к императору Вильгельму II.

Сам посол, маленького роста, со старомодными бакенбардами, изысканно и тщательно одетый, разговаривал с сидящем напротив человеком в мундире полковника Преображенского лейб-гвардии полка с неприкрытым почтением. Из-за чего «полковник Михайлов» несколько раз делал ему замечания, вынуждая Николая Дмитриевича извиняться…

Не успела карета остановиться у дворца, как ее встретил дежурный офицер и, поздоровавшись, проводил к кабинету кайзера. Первым в кабинет пригласили посла, а его спутники, устроившись в приемной, приготовились ждать результатов разговора.

Вильгельм Второй был личностью эксцентричной, увлекающейся, непостоянной и очень тщеславной. Не зря его подданные говорили про него: «Наш кайзер хочет быть брандмейстером на каждом пожаре, невестой на каждой свадьбе и почившим в бозе на любых похоронах», отмечая его стремление быть всегда центром внимания любого общества. Его неожиданные выступления и противоречивые решения стали причиной немалого количества седых волос и неожиданных отставок министров и чиновников. И его кабинет был отражением своего хозяина. Украшенный многочисленными картинами и изречениями на стенах, с большим письменным столом, он вначале казался мало чем отличающимся от остальных. Но стоило приглядеться — и за столом вместо обычного стула или кресла видно было специальное приспособление, оснащенное кавалерийским седлом. На котором император, если не удавалось покататься на лошади, проводил не менее пяти часов в день. А картины и изречения оказывались подобраны эклектично и выдавали неустоявшийся круг интересов и предпочтений императора. Впрочем, при всей неоднозначности его характера Вильгельм умел держать слово и настойчиво добиваться тех целей, которые он считал самыми важными.

Кайзер встретил своего гостя, стоя у стола, выказывая немалое уважение послу.

— Добрый день, Ваше Императорское Величество, — куртуазно поклонился Остен-Сакен. — Приношу извинения за свою настойчивость… Я привез вам личное послание моего Императора, посему и вынужден был просить срочной аудиенции.

— Добрый день, граф, — сдержанно кивнул в ответ кайзер. — Очень интересно. Что-то я не вижу в ваших руках ничего…

— О да, Ваше Императорское Величество, послание находится в приемной.

— Да? — удивился Вильгельм. — Несколько… необычно, — и потянулся к звонку для вызова дежурного офицера. — Кого пригласить?

— Полковника Михайлова, Ваше Императорское Величество, — еще раз поклонился посол, и изящно развел руками,

— Пригласите полковника Михайлова, — приказал кайзер заглянувшему в кабинет адъютанту. Тот на секунду вышел и появился, сопровождая полковника.

— Ни…, - от неожиданности поперхнулся кайзер, но опомнился. И тут же попросил офицера и посла оставить их наедине для приватного разговора с посланником Российского Императора.

— Ники, черт меня побери! Это что за маскарад? И… где твоя борода? Ты совсем на себя не похож! — Вильгельм от удивления даже сел на свое кресло-седло.

— Была необходимость, Вилли, — улыбнулся Николай Второй, он же «полковник Петр Михайлов». — Сейчас все заинтересованные лица полагают, что я нахожусь на яхте «Штандарт». А мне надо обсудить с тобой ряд вопросов tête à tête[5]…

— А это ты здорово придумал, Ники! — сразу же загорелся германский император. — В кои-то веки мы сможем с тобой спокойно поговорить! Без этих министров, адмиралов, генералов и прочих разных советников с их подхалимским мордами и глубокомысленными советами на пустом месте…

— Вот именно, — прервал Николай собиравшегося по своему обыкновению закатить на пустом месте небольшую речь кайзера. Откровенно недоумевающий от такого внезапного изменения привычного поведения Вильгельм немедленно замолчал и с интересом уставился на своего племянника.

— Кузен, ты, наверное, уже знаешь от доброжелателей, — царь усмехнулся так, что Вильгельм невольно вздрогнул, — что мною принято решение, пока не озвученное, аннексировать северную часть Маньчжурии. Сам понимаешь, российские владения на Дальнем Востоке без такого округления границ весьма и весьма уязвимы. Но… я ожидаю сильного противодействия. В первую очередь от англичан, которые, признайся, и к твоим планам и начинаниям относятся отнюдь недружественно. И которые почему-то считают, что они одни должны определять, кому и что дозволено иметь. Не ты и я, заметь, а «дядя Берти» и его министры. И они уже науськивают на нас своих новых вассалов — японцев…

— Я всегда утверждал, что главная опасность — желтая! И святой долг всех христианских цивилизованных стран поддерживать друг друга в борьбе с восточным варварством…, — пытался начать свой новый монолог кайзер.

— Нет, Вилли. Восточные варвары не стали бы опасны, не поддерживай их цивилизованные страны. А это в первую очередь, Англия, и во вторую — Северо-Американские Штаты. И эти же страны, хочу тебе заметить — твои и мои главные соперники. Точнее даже противники. Они бы хотели ввергнуть наши с тобой страны в такое же варварство, как азиатов, и править миром без нас. Скажешь нет? Вспомни, как прореагировали островитяне на усилия твоих поданных по развитию заморской торговли и на постройку флота для ее защиты? — Николай, неожиданно для Вильгельма, привыкшего к тихому, даже робкому поведению и молчанию своего сегодняшнего собеседника, вел себя жестко и напористо. Кайзер с удивлением внимал его логически выверенной, хотя и лишенной обычных украшений, но очень убедительной речи. — Вспомнил? А теперь посуди сам — я вынужден буду адекватно реагировать на такое поведение. И это может привести к печальным последствиям, не стану скрывать, как для моей страны, так и для твоей. Не говоря уже о прочих…

— Моей? Но ведь ты — союзник Франции, — неожиданно высказал вслух свою потаенную мысль германский император, уже мысленно составлявший планы возможной войны с ненавистной республикой и мечтавший о триумфальном въезде в Париж.

— Да. Но я не собираюсь таскать для нее каштаны из огня. А если ты полагаешь, что островитяне дадут тебе разбить ее, пользуясь моими затруднениями, то ты ошибаешься. Их политика заключается в том, чтобы не дать усилиться ни одному из остальных участников «европейского концерта». И они предпримут всё, чтобы спасти Францию, как твоего соперника. Вплоть до того, что переманят остальных участников Тройственного союза на свою сторону.

— Австрия никогда не перейдет на сторону моих врагов, — только и смог возразить Вильгельм, великолепно помнивший поведение австрийцев в ту же Крымскую войну.

— Да? А не напомнишь мне, кто сражался с войсками твоего деда под Садовой? Кто поддерживал англичан и французов против моего прадеда? Который, напомню, спас этих неблагодарных от венгерской революции. И они презлым ответили на его предобрейшее, — усмехнулся Николай. — Пойми, сейчас появилась уникальная возможность решить все проблемы твоей и моей страны мирным путем. Франция первой не откажется от союза со мной из опасения остаться с тобой один на один. Но и поддерживать мои азиатские стремления не станет — мои войска нужны ей в Европе, против тебя. Зато я могу уговорить ее пойти на компромисс с тобой, в обмен на твою поддержку. А создав континентальный союз против Англии, мы сможем сдвинуть ее с пьедестала, как они считают, единственного мирового владыки. Подумаешь, империя, над которой не заходит солнце…

— Не уверен, что из твоих предложений что-то получится, но давай обсудим это подробней. И как ты представляешь оформление нашего с тобой комплота?

Так, с одного разговора, начала твориться история, которая, как известно, не знает сослагательного наклонения.

Российская Империя, Санкт-Петербург, февраль 1902 г.

Расположенный по Дворцовой набережной, двадцать шесть, построенный по проекту архитектора Резанова роскошный дворец, иногда именуемый «Владимирским» в честь проживавшей в нем великокняжеской семьи, никогда не пустовал. Но последнее время оживление в самом дворце и рядом с ним превращалось в некое подобие вавилонского столпотворения. Особенно в такие дни, когда на обед приглашались офицеры какого-нибудь из подчиненных хозяину лейб-гвардейских полков. Да, хозяином дворца был сам командующий войсками столичного, Санкт-Петербургского округа и гвардии, президент Императорской Академии Художеств, дядя царя великий князь Владимир Александрович. Впрочем, хозяином у себя дома он был скорее номинальным, как и командующим. Ленивый сибарит и гурман, Владимир был больше занят описанием очередных замечаний к только что съеденному обеду или картинами очередного заинтересовавшего его художника, чем управлением войсками, которое он свалил на своего начальника штаба. Так что правила в доме и семье его жена, княгиня Мария Павловна, до замужества носившая титул принцессы Мекленбург-Шверинской. Амбициозная и честолюбивая, она самоуверенно считала, что ее семья имеет право на одно из первых мест в иерархии империи, при этом даже не сменив религию — протестантство, на полагающее российской княгине православие. Если не императорское, то хотя бы первых и единственных советников и наставников молодого царя и его супруги. «Тетя Михень», поняв, что ее муж не стремится занять это место у ушей государя, попробовала сама стать наперсницей и опекуншей государыни. Но действовала столь прямолинейно, что получила немедленный решительный отпор, в результате она возненавидела и Александру Федоровну, и ее супруга. Она откровенно радовалась рождению в царской семье одних девочек, с ее подачи «в свете» сплетничали о царствующей семье, выставляя их несоответствующими своим высоким обязанностям. Владимир, при всей его апатичности, целиком поддерживал свою супругу. Которая, все больше возносясь в своих мечтах, уже видела если не самого Владимира, то любимого сына Кирилла в горностаевой мантии на императорском троне. А упустить возможности, открывшиеся в связи с неожиданными новыми делами царя, она не могла никак. Поэтому последнее время обеды во Владимирском дворце стали ее пышнее и многолюднее, чем раньше. А ее придворный штат, уступавший по численности и пышности только императорскому, вовсю разносил слухи по знакомым о том, что бедный император после болезни совсем «оскудел умом», раз приказывает казнить преданных Престолу слуг и ссорится со всеми подряд, от собственной жены и матери, до бывшего генерал-адмирала и бывшего военного министра. А уж его нововведения! Восстановление в новом качестве чина и должности канцлера, с утверждением на эту должность «сибирского отшельника», Алексея Павловича Игнатьева, вместе с преобразованием Государственного Совета в представительный орган власти, вообще считались княжной «предательством исконных основ самодержавия».

Так что сейчас у парадного подъезда дворца толпились молодые и старые офицеры лейб-гвардии Гусарского полка, неторопливо расходясь и обсуждая прошедший обед, присутствие на нем столь неожиданных лиц, как великие князья Николай Николаевич (младший) и Сергей Михайлович. Некоторые, впрочем, ждали выхода корнета Бориса Владимировича, сына хозяина дворца, чтобы продолжить веселье по-гусарски, вне строго придворного этикета, где-нибудь у цыган.

В это время в рабочем кабинете Владимир Александрович и Мария Павловна разговаривали с Николаем Николаевичем и Сергеем Михайловичем.

— … Я считаю положение очень серьезным, — искоса поглядывая на свою жену, пытался объяснить свою позицию Владимир. — Племянник, по моему мнению, показал полную неспособность к нормальному управлению и даже, на мой непросвещенный взгляд, некую неправильность в своих мысленных построениях…

— Скажите уж прямо — признаки сумасшествия, — рыкнул Николай Николаевич, озабоченный неожиданными изменениями в поведении племянника. А также его упрямым нежеланием выслушивать наставления более старших и опытных в делах родственников, особенно, конечно, лично его, Николая Николаевича. К тому же пример Алексея Михайловича заставлял великого князя переживать за его должность инспектора кавалерии.

Мария Павловна, поморщившись, неожиданно вступила в разговор.

— Не стоит преувеличивать, Николя, — со слегка различимой ехидной интонацией заметила она. — О сумасшествии никто, если подумать, и не говорит. Но то, что Его Величество плохо понимает, как надо управлять Россией, мне кажется, стало заметно уже всем. Даже Мария Федоровна[6] это отмечала еще при его восшествии на престол. А за то время, что он правит, это стало ясно, как мне кажется, всему свету…

— Хм… — кашлянул Сергей Михайлович, вступая в разговор. — Прошу меня простить, но я вынужден покинуть ваше общество. Так как не поддерживаю ваших взглядов и знаю, что мой отец придерживается одного со мной мнения…

— Вот как? — удивился Владимир, — Ну что же, не смею вас задерживать… господин полковник, — оскорбительно закончил он, назвав собеседника не по имени или титулу, а по чину. Но Сергей лишь усмехнулся и приложившись к ручке великой княгини, вышел из кабинета.

— Он все расскажет отцу, — заметил Николай, отвернувшись от закрывающейся двери. — И…

— А это ничем нас не затронет. Мы имеем полное право обсуждать действия нашего родственника, задевающего интересы всех нас, — тут же парировала Мария. — Необходимо собирать Семью и решать вопрос с престолом. Я согласна даже на Михаила[7] на престоле. Но столь кровожадные выходки Императора меня просто пугают. Вы же слышали, что он едва не набросился на бедного Алексиса и хотел, говорят, даже его избить? Я теперь боюсь даже появляться во дворце. А как он с Гневной разговаривал? Говорят, она по возвращении к себе упала в обморок. Как такое можно терпеть?

— Павел[8], скорее всего, будет на нашей стороне. Нас не поддержат Михайловичи. Да и сама, хм… Гневная, — Николай Николаевич уже успокоился и как военный, получивший задание, начал анализировать возможность его выполнения. — Но можно привлечь на нашу сторону Константиновичей. Особенно если пообещать амнистию по некоторым проступкам…

— Не думаю, что Минни будет против, — возразил Владимир. — Она не простила и не простит Ники казни Витте. Флот тоже взбудоражен казнями двух заслуженных адмиралов и наказаниями почти сорока других офицеров, и настроен недружелюбно. Кавалерия в вашем подчинении, а гвардия выполняет мои приказы. Да и кандидатуру Мишкина она одобрит, — при этом он промолчал, что явное нежелание Михаила взять на себя императорские обязанности приведет, как уже рассчитали он и его жена, к тому, что царем станет их сын, Кирилл Владимирович, как второй по порядку наследования. Сам Владимир не мог взойти на престол по вполне прозаичной причине — супруга его, как уже отмечалось, была неправославного вероисповедования.

Французская республика, Париж, март 1902 г.

«Париж, Париж! Ты всегда притягателен и элегантен, несмотря на время года. И если Лондон — финансовая столица, Вена — музыкальная, Берлин — военная, а Санкт-Петербург — северная, то Париж — культурная столица, если не мира, то Европы точно. С красивыми видами, что не маловажно. Которые не портит даже это уродливое металлическое наследство Всемирной Выставки[9], - Борис Савинков вдохнул свежий вокзальный воздух — воздух свободы и заграницы (если честно, то весьма воняющий угольным дымом и смазкой), посторонился, пропуская спешащую от соседнего вагона пятерку людей, негромко говоривших между собой явно по-русски. Проводил тревожным взглядом, потому что один из них показался ему смутно знакомым. Но тут же успокоился. — Даже если это жандармы, то без согласования с местной полицией они не могут его задержать. Разве что у них уже есть договоренность, — а Борис подсознательно был к такому готов, почему и начал планировать возможность сопротивления. Но эта группа не заинтересовалась одним из сотен попутчиков и, поймав извозчика, укатила по своим делам. Совершенно успокоившийся Борис неторопливо достал из жилетного кармана часы. До назначенного времени встречи было еще не менее часа, которое он решил провести в ближайшем бистро — все же на улице было достаточно холодно. — Зима. Она и в Европе зима…» — подумал он и, двигаясь по привокзальной площади к зданию с вывеской, попробовал все же припомнить, кого ему напоминал этот господин в дорогом костюме. Мысли неожиданно переключились на воспоминания о бегстве из России. Он вспоминал, как, скрываясь от жандармов, приехал в Архангельск из Вологды. Куда его неожиданно, до этого рассмотрение его дела было отложено на следующий год, выслали по делу петербургских социал-демократических групп «Социалист» и «Рабочее знамя» под гласный полицейский надзор. Неожиданно, но учитывая новые веяния в императорском окружении, вполне понятно. Там, в этом убогом провинциальном городишке, он познакомился с высланной туда же эсеркой Брешко-Брешковской и решил вступить в эту нелегальную партию. По плану он должен был получить указания и документы, как уехать в Норвегию. Но неожиданно оказалось, что уже через час отходит из Архангельска в норвежский порт Вардэ мурманский пароход «Император Николай I». Времени было в обрез, он рискнул, и поехал без паспорта и вещей. Заплатив за билет, просочился в каюту второго класса, откуда старался выходить пореже до прихода судна в Варангер-фиорд. Там он, решив рискнуть, подошел к младшему штурману.

— Я еду в Печенгу (последнее перед норвежской границей русское поселение), но мне хотелось бы побывать в Вардэ. Можно это устроить?

Штурман внимательно посмотрел на пассажира, но, не усмотрев ничего подозрительного, спросил. — Вы что же, по рыбной части? — посчитав Савинкова обычным коммивояжером.

— По рыбной.

— Что же, конечно можно. А почему же нельзя?

— У меня паспорта заграничного нет.

— А зачем вам паспорт? Сойдете на берег, переночуете у нас. А на рассвете обратным рейсом вернетесь в Печенгу. Только билет купите.

На следующий день пароход уже стоял на рейде Вардэ. Пока на борт поднимались чиновники норвежской таможни, Борис сел в арендованную заранее шлюпку и через пятнадцать минут был уже на территории Норвегии. Оттуда, из Вардэ, через Тронхейм, Христианию и Антверпен Савинков и приехал сюда, в Париж. Где готовилась важная встреча, на которую пригласили его, новичка, столь блистательно сбежавшего из России и готового к любой деятельности на благо революции.

Через час он уже звонил в дверь типичной французской квартиры в типичном подъезде с сидящей на входе консьержкой. Дверь открыл человек невысокого роста, худощавый, с черной вьющейся бородой и бледным лицом. Привлекали внимание юношеские, горячие и живые глаза на типичном лице местечкового жителя.

Поздоровавшись, Савинков представился своими подлинными именем и фамилией, и тотчас был приглашен в бедно обставленную комнату. В конце коридора Борис заметил плотно закрытую дверь. Встречавший его также представился. Это был известный Савинкову по рассказам Брешко-Брешковской Михаил Рафаилович Гоц, один из членов эсеровской партии, ратовавших за переход к методам народовольческого террора по отношению к российским властям. Об этом он и заговорил, едва начался разговор.

— Все эти попытки обдурить и ублажить народ ложными уступками вроде законосовещательного Совета и расправ с Карповичем, а также с наиболее коррумпированными сановниками, доказывают слабость и боязнь власти. Не так ли? — внимательно фиксируя реакции собеседника, произнес Михаил. — И мы должны пойти по пути наших предшественников — народовольцев. Террор, вот что способно окончательно деморализовать власть и поднять народ на борьбу. Агитационное значение террористических актов, считали руководители Боевой организации, заключается в том, что они приковывают к себе всеобщее внимание, будоражат всех, будят самых сонных, самых индифферентных обывателей, возбуждают всеобщие толки и разговоры, заставляют задуматься над многими вещами, о которых раньше им ничего не приходило в голову — словом, заставляют их политически мыслить хотя бы против их воли. Поэтому принято решение организовать боевую организацию партии.

— Поддерживаю, и готов принять самое деятельное участие в ней, — немедленно ответил Борис.

— Только в терроре? — опять внимательно наблюдая за собеседником, спросил Гоц. — Почему не в общей работе?

— Да, — коротко подтвердил Савинков. — Я террору придаю решающее значение. Но я в полном распоряжении центрального комитета и готов работать в любом из партийных предприятий.

Гоц внимательно слушал. Наконец он сказал.

— Я не могу дать вам ответ так сразу. Подождите, — и вышел из комнаты. Впрочем, вернулся он буквально через пару минут. Вместе с ним в комнату вошел человек лет тридцати трех, очень полный, с широким, равнодушным лицом и большими карими глазами. Это был, как впоследствии узнал Савинков, Евгений Филиппович Азеф. Представившись товарищем (заместителем) главы Боевой Организации, он сел и сказал, лениво роняя слова.

— Мне сказали, вы хотите работать в терроре? Почему именно в терроре?

Савинков повторил ему то, что сказал раньше Гоцу. Он добавил также, что считает убийство министра внутренних дел Сипягина важнейшей задачей момента. Толстяк слушал все так же лениво и молча. Наконец он спросил, словно преодолев свою лень.

— У вас есть товарищи?

Борис назвал Каляева и еще двоих, сообщил их подробные биографии и дал характеристику каждого. Азеф выслушал молча и, сказав, — Вы нам подходите, — стал прощаться. Вышли они вместе с Гоцем.

Вернувшись, Михаил передал Борису пачку франков и приказным тоном сказал.

— Вам надо уехать из Франции. Уезжайте в Женеву, поживите где-нибудь в пансионе, и проверьте, не следят ли за вами. Связь с организацией получите там же… Зайдете недели через две в городе Берне по адресу Блюменштрассе, семнадцать. Спросите Валентина Кузьмича Евграфова. Вы его только что видели в лицо. Все ясно?

— Более чем, — ответил Борис. Распрощались они уже как старые друзья.

И окрыленный Савинков покинул квартиру, предвкушая интересные приключения.

Французская республика, Париж, март 1902 г.

Здание министерства иностранных дел на набережной Кэ Д’Орсе строгого и лаконичного стиля, выполненное из желтого кирпича, в целом было типичным образцом зданий государственного назначения. Но благодаря цвету и размещению выглядело красиво и весело, несмотря на всю строгость линий. Зато внутри здания веселья незаметно было в самый сильный телескоп. Что легко объяснялось сложной ситуацией в мире, пусть даже старожилы этого здания не могли и припомнить, когда же международная ситуация была простой.

Сам министр иностранных дел, мсье Теофиль Делькассе, немало сделавший для преодоления намечавшейся к началу нового века международной изоляции Франции, просиживал в своем кабинете с утра до ночи. Правительство давно было обеспокоено тем, что Россия ввязывалась в дальневосточные дела. Ибо чем больше русских войск направлялось на Дальний Восток, тем сильнее русское правительство ослабляло свои позиции в Европе и усложняло положение франко-русского союза в случае войны с Германией. Появившиеся же почти одновременно сообщения о заключении англо-японского союза, пока не оглашенных намерениях царя аннексировать Маньчжурию и о тайных переговорах немецкого и русского правительства обострили ситуацию до крайности. Один только договор можно было рассматривать как прямую угрозу не только России, но и Франции. А если добавить настойчивые, хотя и вежливые просьбы русских, передаваемые послом с регулярностью и пунктуальностью, достойной шваба (немца), то положение министра напоминало рыбу на сковородке. Русское правительство, недовольное этим союзом, предложило правительству Франции, со ссылкой на франко-русский союз, выступить с общей декларацией по поводу маньчжурского вопроса. У Петербурга была идея декларации трех держав — России, Франции и Германии. Делькассе не хотел в открытую ссорится с союзниками и отклонить эту идею, но предложил сформулировать декларацию в самом широком смысле, причем не привлекая Германию. На что русские пока ответа не дали.

Вот и сейчас мсье Делькассе с тоской и злостью в душе ждал очередного визита посла. И ему все больше и больше нравилась высказанная одним из клерков идея о переговорах с Англией. Удалось же достичь урегулирования «Фашодского кризиса», причем британцы показали себя вполне вменяемыми переговорщиками…

Посол Российской Империи появился в дверях кабинета точно в назначенное для аудиенции время, опять своей пунктуальностью неприятно напомнив о самом опасном противнике Республики. После краткого приветствия (виделись уже и вчера и два дня назад, так что нечего разводить китайские церемонии) князь Урусов сказал, доставая из папки, украшенной двуглавым орлом, лист отличной бумаги с каким-то текстом.

— Многоуважаемый мсье министр, учитывая дружеские и союзные связи наших двух стран, Его Императорское Величество Николай Второй лично рассмотрел возникшие в результате заключения англо-японского союза коллизии и предложил принять ваш вариант совместного ответа наших стран на данное событие. Передаю вам письменный вариант предложения, подписанный собственноручно Его Императорским Величеством и прошу указать предполагаемую дату вашего ответа на это предложение.

— Мсье посол, передайте Его Величеству Императору, что данный текст будет рассмотрен сегодня же. И о нашем согласии с ним будет доведено немедленно.

— Весьма рад, мсье министр, что нами достигнуто согласие по столь важному вопросу. Но у меня есть еще один, маленький вопрос. Меня просили передать ходатайство о возможности посещении верфей, заводов и порта города Тулон группой в главе с полковником Михайловым.

— Этот вопрос также будет рассмотрен сегодня. Я рассчитываю не позднее пяти часов пополудни дать вам удовлетворительные ответы на все ваши запросы, мсье посол, — Делькассе, приняв бумаги, встал, заканчивая аудиенцию, и проводил посла до дверей. Сердечно распрощавшись с князем, он немедленно вызвал служителя и потребовал подать коляску для поездки к премьер-министру.

Через три дня в газетах Франции и России был опубликован совместный меморандум:

«Союзные правительства России и Франции, получив сообщение об англо-японском договоре… с полным удовольствием усматривают в нем подтверждение существенных начал, кои, согласно неоднократным заявлениям обеих держав, составляли и составляют основу их политики.

Оба правительства полагают, что поддержание этих начал является вместе с тем обеспечением их собственных интересов на Дальнем Востоке.

Вынужденные, однако, с своей стороны, не терять из виду возможности либо враждебных действий других держав, либо повторения беспорядков в Китае… оба союзные правительства предоставляют себе в таком случае озаботиться принятием соответствующих мер к охранению этих интересов».

Прочитав опубликованную декларацию, Николай печально вздохнул и, бросив газету на стол, с раздражением произнес простонародную поговорку.

— С паршивой собаки — хоть шерсти клок.

Российская Империя, Полтавская губерния, конец марта 1902 г.

Карловская экономия герцогов Мекленбург-Стрелицких — одно из процветающих хозяйств в Полтавской губернии, приносившее немалый доход владельцам. На принадлежащих ей черноземах, под руководством одного из лучших управляющих господина Шейдемана, хороши урожаи пшеницы. А на худших землях сажают картофель и бобовые. Карл Карлович Шейдеман числился у герцогов лучшим не зря, он внимательно следил за всеми новинками в области ведения сельского хозяйства и умело торговался с наемными работниками, снижая расходы на рабочую силу. Последнее, над признать, сильно облегчалось положением крестьян в округе. «Освобожденные от крепости» с минимальными наделами, они вынуждены были наниматься на поденные работы за любые деньги.

В прошлом году урожай по всей округе был хуже, чем обычно. Даже трава росла хуже и сена запасли меньше. И лишь картофеля собрали как обычно, но его-то выращивали в основном как раз на полях экономии. Но плохой урожай имеет и другую, выгодную для Карла Карловича сторону — цены на зерно и картофель поднимаются, так что прибыль в этом году, может статься, будет и побольше, чем обычно. Именно поэтому Шейдеман приказал всем подчиненным ему управлениям не продавать крестьянам ни зерно, ни картофель. Эти бедняки все равно не смогут дать хорошей цены сейчас. А вот позднее пойдут на все, чтобы купить столь необходимый им семенной материал. Да и перекупщики, набегавшись по соседям и не получив нужного объема закупок, рано или поздно поднимут цены и придут к нему с поклоном, купив все, что он продаст.

И ничего, казалось, не произошло. Крестьяне, выслушав отказ, смиренно вернулись к себе, в свои нищие и грязные жилища, переживать свою беду самостоятельно. Поэтому тем неожиданней оказалось для Карл Карловича появление у стоящих на окраине амбаров толпы крестьян на подводах, с вилами и дубинками. Стоявшие на охране сторожа, Иван Кольцо и Ефим Себко, против полусотни мужиков ничего сделать не могли и сразу побежали с докладом в имение. Но пока они бегали, пока Карл Карлович собирался и созывал работников, толпа вскрыла амбары и увезла почти все семенное зерно. Так что разъяренный управляющий явился на место событий к шапочному разбору, ловить конский топот. Пришлось ему вызывать исправника. Но не успел тот добраться до Карловки, как в ночь на поле Варваровского управительства явилась воровать картофель толпа крестьян села Варваровки, и опять не менее полсотни человек, вооружённых вилами и палками.

Пока исправник пытался разобраться с кражей зерна, в которой, как выяснилось, участвовали крестьяне деревни Поповки, как те же крестьяне с мешками и повозкам снова появились с криками под Варваровским управительством, но были прогнаны управителем Тимошенко с собранными им экономическими рабочими.

Шейдеман уже и не знал, что предпринять. Исправник Старицкий, отправляясь с докладом в Полтаву, рассказал, что крестьяне наслушались агитаторов. Которых и к ответственности нельзя привлечь, поскольку они рассказывали о своих партийных программах, все в рамках разрешенного Государем. Только от темные селяне поняли это по-своему и, «боюсь, сие нововведение обернется большой бедой», закончил он свою речь.

— Буду молить начальство прислать на подмогу казачков или солдатиков, — добавил он.

Между тем события неслись галопом. В Мартыновском управительстве в ночь на тридцатое марта крестьяне, прогнав сторожей, забрали около семисот пудов экономического картофеля. Днем тридцатого марта бунтовщики явились на ста подводах на хутор Вакулиху и забрали на глазах всех служащих до двух тысяч пудов картофеля.

А первого числа в Карловку приехал помещик Роговский с семьей и просил временно приютить его.

— Чьто твориться, Карл Карлыч! Прямо последние дни наступають, — рассказывал он за обедом своим несколько необычным говором, неожиданно смягчая согласные в словах. — Ночью подожгли дом. Пока же мы со слугами его тушили, толпой вскрыли амбары и забрали все подьчистую. Весь картофель, все сено и зерно. И дом отстоять не удалось, посему пришлось искать вашего гостеприимства, — горевал помещик. — Было слышно, что господин исправник за войсками отправился? — с надеждой глядя на управителя, на которого ранее смотрел несколько свысока, спросил он.

— Отправился, но пока никаких результатов нет, — горестно вздохнув, ответил Шейдеман, запив печальное известие глотком хорошего «бордо».

— Жаль, жаль. Но я слышал, мой соседь, Фесенко, вы его знаете, отправил на имя его высокопревосходительства господина Сипягина телеграмму.

— Будем ждать, — развел руками управляющий. — Пока никаких сообщений из столицы не поступало. Остается только надеятся.

Неизвестно, что подействовало сильнее — доклады от властей, или тревожные телеграммы помещиков и обывателей. Но через три недели после начала беспорядков, к тому времени перекинувшихся, по слухам, не только на другие уезды Полтавской, но и на Харьковскую губернию, прибыли войска.

В Карловку прибыла полусотня казаков. А всего, как потом писали в газетах, для подавления беспорядков выделили девять батальонов пехоты, десять казачьих сотен и жандармский эскадрон. Для руководства ими приехали командующий Киевским округом генерал Драгомиров с министром внутренних дел и шефом жандармов Сипягиным. Полиция и армия обычно окружали восставшие деревни, после чего в них начиналась первичная экзекуция, сводившая к порке кнутом и изъятии награбленного. А затем самых виноватых арестовывали и этапировали в ближайшую тюрьму.

Однако в Поповке все пошло не так. Крестьяне, собравшись «миром», решили на сходе сопротивляться и не отдавать никого из своих на расправу. Поэтому появившихся у околицы казаков встретила толпа. Угрюмые крестьяне стояли стеной и не обращали внимания на увещевания сотника Листницкого. Когда же он приказал казакам двигаться вперед, толпа неожиданно ощетинилась вилами, кольями и косами.

— Прямо фаланга, — восхитился от неожиданности, усмиряя рвущегося от неожиданности коня, Евгений. — Казаки! Винтовки… готовь! — приказал он. Казаки, не успевшие тронуться с места, выровняли ряды и не спеша приготовились к стрельбе.

— Заряжай! Пли! — увидев, что крестьяне не реагируют на оружие, приказал Листницкий.

Залп получился дружным и прицельным, хотя сотник и не уточнял куда стрелять. Толпа на мгновение напомнила фигуру из игры «городки», в которую попало, вопреки правилам, сразу несколько бит. Потом раздались испуганные крики, смешавшиеся с воплями раненых и ревом бросившихся в атаку казаков. Испуганные крестьяне бросали импровизированное оружие и бежали куда глаза глядят. Казаки, обозленные сопротивлением, в азарте погони настигали их и секли нагайками, сбивали с ног лошадиными крупами, били ножнами шашек. Потом, ворвавшись в деревню, и разогнав крестьян по избам, раззадоренные казаки схватили несколько попавших под горячую руку крестьянок. Которых и изнасиловали прямо на улице. Причем несколько насиловали, а остальные, не слезая с коней, не давали мужикам подойти.

Листницкому с трудом удалось навести порядок, после чего приехавший с полусотней пристав с помощником арестовали пару уцелевших крестьян, участвовавших в грабежах.

Когда казаки уезжали, на окраине деревни, куда снесли убитых, стоял женский вой.

Российская Империя, Царское Село, апрель 1902 г.

— Хорошо, Екатерина, я довольна. Ступайте, — милостиво кивнув, Александра отпустила гофлектрису Шнейдер[10]доложившую ей о поведении и учебе девочек. Но на самом деле Александру Федоровну беспокоило совсем другое. Поэтому, как только Трина, как прозвали гофлектрису в Семье, вышла из кабинета, императрица резко встала и, с перекошенным готовой начаться истерикой лицом, подошла к иконостасу.

«Господи Боже, за что караешь меня? — перекрестившись, императрица опустилась на колени и остановившимся взглядом смотрела на старинную икону, изображающую Святую Троицу, мысленно читая молитву. Однако, посторонний наблюдатель заметил бы, что никакого облегчения эти нехитрые действия ей не принесли. Подойдя к столу, она машинально схватила лежавший на бумагах карандаш и сжала его, словно пытаясь раздавить.

«Нет, нет и нет. Не верю, что все дело в моей тетушке, — мысли текли по уже накатанной колее. — Но ее смерть и резкая перемена в поведении Ники… неужели все-таки он не любил меня, а лишь пытался использовать для того, чтобы втереться Грэнни[11] в доверие? И все его красивые слова, все, все… Но меняться он начала раньше. Незаметно для других, может быть. Только не от меня… И в постели, — она покраснела и потупилась, — стал вести себя иначе. Не сразу, но… и вообще последнее время ведет себя как сатир, — она опять покраснела, вспомнив принесенную Тутельс[12] историю с прачкой, — В Москве, во всяком случае вел. И скрывает от меня постоянно мысли и задумки, и уезжает куда-то инкогнито. Словно и не Ники, а кто-то посторонний, с его лицом и телом. Да и Иман, некогда любимый пес мужа, как-то странно на него реагировал. Словно почуял что-то чужое. А может…? Говорят, собаки и кошки могут чувствовать потустороннее… Неужели — доппельгангер?[13] — несмотря на полученное образование, а может и благодаря ему, Алиса была весьма суеверна. Суеверие и мистические настроения императрицы привели к тому, что у российского престола крутились всякие предсказатели и юродивые. — Надо бы как-то незаметно проверить… Но как… Филип! Только как, не выдавая моей догадки, заставить его проверить натуру Ники? — императрица слегка успокоилась, пытаясь придумать лучший способ, как использовать Филиппа Вашона для проверки своих догадок. Черногорские принцессы — Анастасия, герцогиня Лейхтенбергская и Милица, жена великого князя Павла, уверили императрицу, что он не колдун и не маг, а настоящий христианский целитель и провидец. Когда императрица вновь забеременела, в полном согласии с предсказаниями Вашона, он получил степень доктора медицины и чин действительного статского советника. Однако в предсказанный срок, родилась четвертая дочь, Анастасия. Француз объявил, что рождение девочки вместо мальчика, которого обещали звезды, доказывает необычность ее будущей судьбы, а двойная линия жизни на ладони — знак защиты и спасения от опасностей. Но императрица, несмотря на эти объяснения, несколько охладела к провидцу. Однако теперь она готова была от отчаяния воспользоваться любым, самым незначительным шансом.

В дверь, постучавшись, вошла камер-юнгфера.

— Государыня, к Вам — герцогиня Лейхтенбергская!

— Пусть войдет! — приказала Александра, подумав — «Это знак провидения! Сейчас я уговорю ее прислать мне милейшего Филиппа, а уж он-то найдет ответы на мучающие меня вопросы».

Китай, Ляодунский полуостров, Порт-Артур, май 1902 г.

Ясное весеннее утро неторопливо переходило в день. Солнце, поднимаясь над Порт-Артуром, все сильнее освещало город и окружающие его серые скалистые горы.

В порту и городе, несмотря на раннее время царило необычайное оживление. Впрочем, необычайным оно показалось бы какому-нибудь постороннему наблюдателю. Местные же жители, во-первых, за год уже привыкли к оживлению, царившему в городе и окрестностях после прибывшего сюда, в отдаленные от материковой России городки целого десанта государственных контролеров и жандармов. Во-вторых, сегодняшнее событие было настолько нерядовым, что практически весь город, а не только работники, военные инженеры и армейцы, поднялся с первыми петухами. Сегодня в город, задуманный и основанный как одна из главных баз флота, наконец-то возвращалась из Владивостока Тихоокеанская эскадра. Возвращалась, чтобы остаться здесь, как в главной базе новообразованного Тихоокеанского флота, включающего ныне Тихоокеанскую эскадру, Сибирскую флотилию и Крейсерский отряд. Последние два соединения продолжали базироваться на Владивосток, но подчиняться теперь должны были командованию флота, расположенному в Порт-Артуре.

Потому и спешили сейчас нарядно одетые горожане и даже вездесущие китайцы, японцы и корейцы к порту, в который вскоре должны были войти корабли.

Порт-Артур с моря казался очень негостеприимным и суровым. Взгляду с борта подходящего к городу корабля сначала открывался длинный горный хребет, круто обрывающийся в море. От огромных угрюмых желто-серых скал и ущелий, голых, лишенных даже зарослей кустарника, не говоря уже о деревьях, веяло тоской и холодом. Только поблескивающие на солнце стволы орудий несколько оживляли вид плоских вершин этих гор. Справа от прохода во внутреннюю гавань на отколовшемся от основного массива и остановившемся при падении в море скалистом утесе располагалась батарея, так и называвшаяся «Электрический утес», вооруженная мощными одиннадцатидюймовыми пушками (доставка которых из Либавы и установка на батареи потребовали немалых усилий). Оснащенная собственной электростанцией, питающей установленные электрические прожектора, что и послужило основанием для ее названия. Конечно, сейчас, в свете нарождающегося дня прожекторов видно не было, но стволы орудий, пусть укрытых за брустверами, ярко сияли под солнечными лучами.

— Видны как специально — для облегчения пристрелки, — проворчал, опуская бинокль, младший артиллерийский офицер «Ретвизана» Кетлинский.

— Нет смысла возмущаться, Казимир Филиппович, — ответил ему командир броненосца, капитан первого ранга Щенснович. — Нельсон утверждал, что пушка на берегу равна десяти на борту корабля. И видны они стали только сейчас. Когда мы почитай вплотную к берегу подошли. Я думаю, пока вы будете подходить и пристреливаться, вас изобьют настолько, что не до боя будет…

— Позвольте не согласиться, Эдуард Николаевич, — Кетлинский не удержался от спора, — эти слова были сказаны в эпоху, когда самым сильным оружием деревянного корабля были гладкоствольные орудия. В нашу эпоху, при наличии брони и мощных фугасных, а также осколочных и шрапнельных снарядов, это утверждение не совсем верно. Напомню, что под Кинбурном бронированные корабли спокойно бомбили город, несмотря на ответный огонь. Ныне же даже наш корабль сможет обстрелять вот такую хорошо видимую цель, держась на расстоянии, уменьшающем действенность ответного огня. Оттуда, например, — он указал на следующий за ними в кильватер «Севастополь».

— С той позиции батарею почти и не видно. Опасаюсь я, Казимир Филиппович, только одного… Что наш спор мы скоро сможем разрешить на практике, — ответил Щенснович. — Нисколько не удивлюсь, если в течение месяца японцы нам не объявят войну.

— Японцы — нам? — удивился вахтенный офицер Оленев. — Извините, господин капитан, но я не верю, что какая-то Япония может бросить вызов нам.

— Почему не может, Григорий Николаевич? — ответно удивился Кетлинский. — Здесь и сейчас они сильнее нас, даже если просто посчитать одни броненосные корабли. А потом им могут помочь их союзники — британцы. Недаром нас сразу направили сюда, без обычного захода в Кронштадт и Высочайшего смотра. И не только нас, как вам известно. Даже недавно вошедшие в строй «Палладу» и «Диану», кои уже в Порт-Артуре нас ждут. А теперь, после Высочайшего Манифеста об аннексии Северной Маньчжурии, ожидать можно всего.

— И я в этом полностью вас поддерживаю, Казимир Филиппович, — согласился командир «Ретвизана». — Одни азиаты ни за что не осмелились бы противостоять России. Но имея союзников в Европе…

— Эти коварные союзники могут помочь, а могут и нет. Полагаю, что японцы, при всей их азиатской сущности, не станут рисковать ради сомнительного удовольствия иметь таких союзников, — ответил Оленев и тут же, извинившись, вернулся к своим обязанностям, отдав приказание матросу, стоявшему за штурвалом.

Броненосец, вслед за идущим головным «Петропавловском», входил в гавань по недавно расчищенному, но пока еще узкому фарватеру.

А в гавани их уже ждали украшенные флагами расцвечивания крейсера «Алмаз», «Диана», «Паллада», «Дмитрий Донской» и «Адмирал Нахимов». Теперь Тихоокеанская эскадра собралась в гавани Порт-Артура почти в полном составе. Не хватало лишь приписанного к ней крейсера «Новик», которого затянувшиеся испытания задержали на Балтике до отправления русского отряда на коронацию Эдуарда. А еще — броненосного крейсера «Владимир Мономах», недавно ставшего стационером в Чемульпо.

Теперь русский флот на Тихом океане состоял из двух частей, базировавшихся на Порт-Артур и Владивосток. В Порт-Артуре стояла Тихоокеанская эскадра из пяти броненосцев: «Ретвизан», «Полтава», «Петропавловск», «Севастополь», «Пересвет»; броненосных крейсеров «Адмирал Нахимов», «Владимир Мономах», «Дмитрий Донской», трех бронепалубных крейсеров. А во Владивостоке — Крейсерская эскадра, включающая — броненосные крейсера «Рюрик», «Россия» и «Громобой» с приданным им бронепалубным крейсером «Варяг» и Сибирская флотилия из легких сил.

Считалось, что такое разделение русского флота заставит японцев также разделить силы. К тому же производить крейсерские операции на тихоокеанских маршрутах удобнее именно из Владивостока.

Российская Империя, Северная Маньчжурия, под Харбином, июнь 1902 г.

По равнинной местности, покрытой зарослями гаоляна, неторопливо двигалась, выбросив вперед и в стороны парные дозоры, колонна кавалерии. В середине которой, вслед за группой всадников в офицерских мундирах, пылило две арбы. Необычность колонне придавала неожиданное сочетание всадников, обмундированных в казачьи и армейские мундиры, да наличие нескольких странных тяжелых ружей с торчащими сверху кривыми магазинами у четверки конников. Впрочем, знатоки оружия сразу узнали бы в них творение датских гениев лейтенанта Шоубое и капитана Мадсена — ручной пулемет «Мадсен», названный в России ружьем-пулеметом. Это оружие недавно, всего два год назад, пошло в серийное производство на заводах этой фирмы. А внимательно приглядевшись к скачущему в центре колонны всаднику в генеральском мундире, многие узнали бы и генерал-губернатора недавно присоединенного к России Северного Манджурского Края, Алексея Николаевича Куропаткина. Рядом с ним, на породистом кавалерийском коне, ехал всадник в мундире драгунского ротмистра Приморского, короля датского Христиана Девятого, полка.

— … Значит, вы, Александр Иосифович, полагаете, что это оружие будет весьма необходимо? — заинтересованно разглядывая скачущего неподалеку «автоматчика»[14], спросил генерал-губернатор.

— Обязательно, ваше… хм, приношу извинения, Алексей Николаевич, — смущенно ответил, забывший о приказании «без чинов», офицер. — Ибо уже видел действие сих машин в боях против хунгузов[15]. В отличие от пулеметов «Максима» «мадсены», как вы сами изволите видеть, легки, всегда готовы к действию и позволяют открывать массированный огонь даже на скаку.

— Но ведь действительность этакого огня будет весьма невелика? Сколько напрасно выпущенных пуль, — покачал головой генерал-губернатор.

— Однако неожиданно мощный и скорый огонь небольшого отряда деморализующе действует на противника. Не хуже залпового огня роты, как минимум… Да и потери наносит, особенно по плотным порядкам, отнюдь на малые, — возразил ротмистр.

— Что же, я склонен вам верить, Александр Иосифович, — снисходительно согласился генерал. — И скоро мы прибудем?

— Еще не более получаса, Алексей Николаевич.

— Вот и хорошо, — обрадовался генерал. И улыбнувшись, добавил. — Стар я стал, Александр Иосифович, тяжко такую дорогу переносить… Эх, вот помнится в Туркестане с Кауфманом…

Пока Его Высокопревосходительство предавался беседам с «фронтовыми офицерами» и воспоминаниям, отряд неторопливо пересек очередную долинку и поднялся на взгорье, с которого уже стала видна и деревня. От обычных российских сел ее отличала довольно высокая насыпь с частоколом, окружающая не только дома, но и сравнительно большой выгон для скота. Ничего не поделаешь, набеги шаек местных бандитов быстро приучили переселенцев защищаться. Тем более, что на каждое поселение «от казны» выдавалось не менее дюжины «берданок» с сотней патронов на каждую. И если учесть, что в большинстве деревень пока оседали в основном отставные солдаты, еще не забывшие, что делать по любую сторону от ствола — хунхузам стало тяжеловато проводить свои набеги.

Вот и сейчас генерал-губернатор с отрядом отправились в Новоселово не просто из любопытства. На деревеньку новоселов уже несколько раз пытались напасть небольшие банды хунхузов, но получив отпор, поспешно удирали. Недавно же Новоселовку настигла новая беда — очень серьезная и организованная банда решила не просто ограбить русских, а заставить их платить постоянную дань. Но не на тех напали. Каким-то образом поселенцы выследили логово хунхузов и во внезапном нападении уничтожили большую часть банды. А заодно захватили главаря и нашли очень интересный труп его советника. Настолько интересный, что этим заинтересовался сам Куропаткин. Так как «советник» был, по донесению, не китайцем, а японцем…

А ведь сначала, когда его отстранили от должности, Алексей Николаевич, честно говоря, на Государя обиделся. Еще бы, его, боевого офицера, опытного полководца и заслуженного деятеля — и всего лишь в распоряжение министра. Этого выскочки, «момента» и ученого сухаря Редигера… Но затем Император удостоил его личной аудиенции и, объяснив, что нисколько не ревнует к его славе и не собирается ее преуменьшать, намекнул, что его ждет пост, на котором его туркестанский опыт будет весьма востребован. А войти в Историю человеком, который обустроил и привел к цивилизации для России новые дикие азиатские земли столь же почетно, как военным триумфатором. Еще тогда Куропаткин заподозрил, что речь идет о Маньчжурии и с присущей ему основательностью стал изучать все к сей теме относящееся. И не ошибся…

Деревня, в которую прибыл генерал-губернатор, отличалась прямо-таки армейским порядком, чистотой на улицах и справным видом жителей. Кроме изб поселенцев, уже стояла построенная за казенный счет школа, небольшое молитвенное здание и земская изба, с пристроенной к ней полуподвальной камерой и даже погребом, в котором, как выяснилось, на леднике хранилось тело неизвестного. Встретивший высоких гостей староста, пожилой, но крепкий крестьянин Федор Буйносов, четко рассказал о происшествии. Оказалось, что уничтожить банду крестьянам помог «Лешка-китаец». Невысокого роста, морщинистый, подвижный, он неплохо объяснялся на ломанном русском. И оказался не китайцем, а маньчжуром. Рассказав, что с этими бандитами он уже сталкивался и они ему «силино однака вредили», он столь же обстоятельно, под запись, рассказал о господине «Чи», который «однака не китайса, не манго, а настоясца японса есть».

Прибывший вместе с эскортом жандармский штаб-ротмистр Кулькин был весьма доволен как старостой, так и показаниями туземца. Поэтому, как только закончил следственные действия, ходатайствовал о поощрении их. С одной из арб сгрузили патроны, врученные взамен истраченных, а старосте и маньчжуру лично Куропаткин вручил по золотому империалу, а кроме того старосте достался маузеровский охотничий карабин с сотней патронов, а маньчжуру — новенький американский винчестер и полторы сотни патронов к нему. Везти тело шпиона с собой не стали, при жандарме был фотограф, который сделал снимки не только японца, но и взятого в плен главы хунхузов, и даже групповой снимок отличившихся крестьян.

Поездкой, позволившей отвлечься от канцелярских бумаг и проветрится, Алексей Николаевич остался весьма доволен. Тем более, что умело составленное донесение попало не только министру внутренних дел, но и было доложено Государю, изъявившему свое благоволение умелым действиям губернатора и переселенцев.

Из газет:

«Из Рио-Жанейро телеграфируют в газету «Secolo XX», что там недавно толпа в несколько тысяч человек, недовольная увеличением платы за проезд, напала на трамваи, не позволяя им трогаться с места, разрушила и подожгла массу вагонов. Полицейские в свою очередь, разгоняя толпу, обнажили сабли, и даже стреляли в нее из револьверов, а пожарные усердно поливали ее из пожарных рукавов. На поле битвы осталось трое убитых и пятнадцать человек более или менее тяжелораненых»

«Московскiя вѣдомости». 22.06.1902 г.

«Правительство всячески поощряет и способствует заселению переселенцами северных районов Маньчжурии. Устранены все препятствия и создан серьезный стимул для переселения: кредиты, отпускаемые переселенцам, увеличились в четыре раза по сравнению с прошлым годом. Переселенцам предоставляют большие земельные участки и множество льгот от пособия в размере 200 рублей на семью до налоговых льгот, включая списание недоимок и освобождение от налогов на 5 лет. Они надолго освобождаются от службы в армии. Проезд до мест поселения с этого года бесплатный. Кроме того, попечением министра путей сообщения князя Хилкова и генерал-губернатора Куропаткина… начата выделка специальных вагонов, напоминающих внешне простые багажные вагоны пассажирских поездов, но задняя их часть представляет собой помещение во всю ширину вагона, которое предназначено для скота, инвентаря и имущества…»

«Петербургскiя вѣдомости». 22.06.1902 г.

«16 августа в Гавриковом переулке задержана неизвестно кому принадлежащая лошадь, запряженная в ломовой полок, на котором оказалось 30 пластинок свинца. Лошадь отправили в Яузский полицейский дом»

«Московскiя вѣдомости». 22.06.1902 г.

«В издательстве Ступина вышла книга архитектора А. Н. Козлова «Проекты дач, загородных деревянных домов и хозяйственных построек»… Солидно построенная на окраинах города или в известном от него расстоянии каменная дача с садом превосходно в состоянии была бы заменить зимнюю квартиру. Если принять во внимание дороговизну квартирной платы в городах, то сумма, потраченная на постройку подобных загородных дач, не покажется большою. Она, так сказать, «вернется» дачевладельцу в течение 10–15 лет, так как он будет избавлен от наемной платы за квартиру»

«Московскiя вѣдомости». 02.07.1902 г.

[1] Слова герцога из фильма «Тот самый Мюнхгаузен»: «Война — это не покер. Ее нельзя объявлять, когда вздумается»

[2]Начало подлинной записи из дневника Николая II за 27 декабря 1901 г.

[3] Stern board, captain! — Задний ход, капитан, англ.

А propos — кстати, фр.

К «гаффам» флот причислял все неуместные остроты, плоские шутки или бестактные неловкости (В. Пикуль)

C'est trop — Это слишком(фр.)

[4]См. статью В.В. Моисеева «Петр I и борьба с коррупцией». «После того, как сибирский губернатор князь Гагарин был изобличен в коррупции, по приказу Петра I он был повешен при всем истеблишменте»

[5] Тет — а — тет — наедине, с глазу на глаз, фр.

[6] Вдовствующая императрица Мария Федоровна, мать Николая Прозвище — Гневная, в семье — Минни

[7] Великий князь Михаил Александрович — младший брат, до рождения сына у Николая 2 — наследник. Прозвище — Мишкин

[8] Великий князь Павел Александрович — командовал в то время 1-й гвардейской кавалерийской дивизией

[9] Речь идет об Эйфелевой башне. Ее считали портящей облик города и планировали снести

[10] Екатерина (Трина) Адольфовна Шнейдер, гофлектрисса императрицы, которая часто выступала в роли наставницы ее дочерей

[11] Прозвище английской королевы Виктории, используемое в семье Романовых

[12] Мария (Тюдельс/Тутельс) Густавовна Тутельберг, камер-юнгфера императрицы

[13]Двойник человека, либо оборотень, повторяющий облик и характер человека, но с самой злой «темной» стороны

[14]Так иногда называли пулеметчиков в Российской Императорской армии, еще до применения этого термина Федоровым к своему оружию

[15]Хунхузы, хунгузы, хунхуцзы, по-китайски — «краснобородые» — китайские разбойники в Маньчжурии