Дорогами побед и поражений
Дорогами побед и поражений
В войне вообще не выигрывают, Чарли.
Все только и делают, что проигрывают,
и кто проиграет последним, просит мира.
Р. Брэдбери. «Вино из одуванчиков»
Дневник императора Николая II
9-го июня 1910 г. Среда. В 9¼ поехал в город на пристань и на катере к заводу Крампа. Обошел почетный караул матросов Тих. Фл. и поднялся на «Измаил» по 107 ступеням… Через¼ часа плавно и величеств[енн]о спустился громадный «Измаил» и стал на два якоря. Посетил лазарет завода, где было 77 раненых, шрапнельную и турбинную мастерские. Около эллинга подводных лодок сел в катер, обошел вокруг «Измаила» и пересел на яхту «Светлана»… Занимался после чая. День простоял прекрасный[1].
Западный фронт. 16-й Баварский пехотный полк. Май 1910 г.
Прибывшего с сообщением для командира роты связного из штаба полка стоящие во втором эшелоне солдаты всегда встречали с интересом и ожиданием новостей. Это не передовые окопы, где все интересы сводятся к выживанию под огнем, сну и жратве…
Однако связной не спешил делиться известиями. Но и не торопился назад в штаб. Устроившись на ближайшем пригорке, он медленно снимал один сапог за другим и поправлял носки. А потом столь же неторопливо одевал сапоги.
- Ну, Ади, расскажи, что нового, - не выдержал наконец Шлеехубер. – Что говорят в штабе?
- Поговаривают о наступлении. На передовую нас отправляют на два дня раньше назначенного ранее срока, - ответил Гитлер.
- А что так? – удивился вольноопределяющийся Катчинский.
- Офицеры между собой обсуждают, что «бег к морю», который устроили наши генералы, закончился неудачей. Никто не смог обойти фланги противника…
- Это что, теперь нам опять повторять «мартовскую бойню»? - с недоверием и нотками испуга в голосе перебил его вопросом Михаэль Шлеехубер.
- Кажется, не только нам, - негромко ответил Адольф, оглянувшись на вход в командирский блиндаж. – Ходят слухи, наступать будут сразу по всему фронту…
- Не получится, - безапелляционно заметил Катчинский. – Сил не хватит одновременно по всем направлениям ударить. Если только русских привлекут, с их миллионными ордами азиатов.
- Русские? Не надейтесь, у них своих забот хватает, - подстрелил на лету, словно снайпер бекаса, взлетающие мечты своих однополчан Адольф. – Ладно, парни. Удачи вам, я пошел, - забравшись на велосипед, попрощался он с сослуживцами.
- Удачи, ха… а сам в тыл, к штабникам умотал, тыловая крыса, - бросил вслед велосипедисту Хайе Брюкнер, здоровяк из недавнего пополнения. Прозванный, как и следовало ожидать с обычным незамысловатым армейским юмором, Малышом.
- Не, Малыш, ты не прав, - возразил ему ефрейтор Адольф Мейер. – Он вместе с нами на передовой во время «мартовской бойни» с лягушатниками рубился. Да и потом не раз посыльным его в такие обстреливаемые места отправляли, куда и крысу отправлять страшно было. А он ничего, хотя и художник. Боится, но ползет…
- Да если бы он гранаты в пулемет не сообразил бросить, я бы сейчас господу богу отчет давал, а не с вами тут сидел, - добавил Шлеехубер.
Брюкнер промолчал, выразительно посмотрев на ефрейторские погоны Мейера. А потом сделал вид, что вспомнил о каком-то важном деле и скрылся в окопе.
- Как думаешь… пых-пых-пых… скоро начнется? – закуривая, лениво спросил Шлеехубер.
- Думаю… завтра… и начнем, - так же лениво ответил, позевывая Мейер. – Не зря же… Ади приезжал…
- А-ага-а, - протянул Михаэль, соглашаясь. И лениво зевнул в ответ…
На следующее утро все проснулись задолго до установленного времени подъема. Да и как тут уснешь, когда все в блиндаже дрожит мелкой дрожью, словно во время землетрясения. Все, от солдата до офицера, высыпали на воздух, прислушиваясь к громовым раскатам артиллерийских залпов.
Оказалось, что недавно проложенные рельсы вели не к замаскированному складу, как думало большинство солдат. Теперь на этой импровизированной железной дороге стоял огромный транспортер и раз в несколько минут с адским грохотом отправлял куда-то вдаль снаряд как минимум семнадцатисантиметрового калибра.
- Я же говорил! Началось! – крикнул в промежутке между залпами Мейер зевающему от недосыпа Шлеехуберу.
- Не сегодня! – влез со своим возражением Катчинский. Мейер ответить не успел. Орудие на железнодорожном транспортере оглушительно выстрелило очередной раз, глуша все звуки. Неожиданно рядом с торчащими на открытом месте зеваками рвется один из прилетевших в ответ вражеских снарядов. Несколько человек падает. Орет, заглушая даже грохот стрельбы батарей, раненый. Все, опомнившись спрыгнули в окопы. Катчинский, бравируя, соскочил последним.
- Успел посмотреть на наше орудие! – крикнул он недоумевающему Мейеру. – Не задели! – его слова подтвердил донесшийся в этот момент до окопов тяжелый удар очередного выстрела железнодорожного монстра…
Этот кошмар продолжался три дня. Словно заведенные марионетки, артиллеристы подтаскивали снаряд за снарядом к своим пушкам, гаубицам и мортирам. Заряжали, впихивая снаряд и гильзу с порохом в зарядную камору, закрывали затвор. И стреляли по команде. Снаряд улетал вдаль, к дрожащим от страха врагам. Люди, на которых эти снаряды падали, постепенно превращались в животных, занятых только поиском безопасного убежища отпадающего с неба железного ливня. Вот только и немцам было не легче. Падающие в первые дни редкие ответные снаряды исчезли. Но грохот, непрекращающийся грохот стрельбы сотен орудий не давал покоя ни днем, ни ночью. Набившись в передовые окопы и блиндажи словно селедки в банку, баварцы с нетерпением ждут сигнала атаки. Лучше уж бежать вперед по открытому всем пулям ровному полю, чем этот непрекращающийся, бьющий по голове, грохот стрельбы. Кто-то, скорее всего учившийся в гимназии Катчинский, поэтично назвал этот перекатывающийся рокот «тамтамом бога войны». Но большинство солдат отзывалось об этом куда проще и чаще совсем не литературными словами и выражениями.
Наконец всех выгнали в траншеи и по цепочке передали приказ зарядить винтовки и примкнуть штыки. Взводный фельдфебель, протискиваясь в окопе с огромным мешком, раздает всем желающим гранаты – «колотушки». Мейер и держащиеся рядом с ним Шлеехубер с Катчинсим взяли по две штуки. Вслед за фельдфебелем прошел командир роты.
- Добрые вести, парни! Артиллерия разбила все что можно. Будем атаковать чисто выбритые позиции! Авиаторы передали, что лягушатники покидают укрепления и отходят!
Едва он ушел куда-то на правый фланг, как в окопе появился разыскивающий его полковой связной.
- Ади, ты с нами?! – успел крикнуть Катчинский, получивший в ответ лишь взмах руки.
- Что я говорил! Штабная крыса!… – успел крикнуть Брюкнер.
Но уже раздалась команды: «Пошли! В атаку!». И все двинулись вперед, выбросив из головы все посторонние мысли. Ногу на ступеньки, вырытые в стенке окопа. Осторожно держа снятую с предохранителя и заряженную винтовку, локоть к локтю солдаты выбираются на бруствер. Неторопливо, на ходу формируя густую цепь, настороженно двинулись вперед. Все поле покрылось цепями. Французы молчат. Отчего все, офицеры и солдаты, волнуются все сильнее, невольно переходя с шага на легкую трусцу. Изредка, заставляя невольно вздрогнуть, стреляет германское орудие. Но французы продолжают молчать. Теперь многим кажется, что атака завершится без единого выстрела. Но вдруг над атакующими с треском лопаются шрапнели. Невольно перешедшие на бег немцы рвутся сквозь свинцовый дождь вперед, к цепям воронок, некогда бывшим французскими окопами. Люди падают. Некоторые валятся всем телом вперед, словно срезанные на бегу. Другие опускаются вниз, стекая или садясь на землю. Бегущие пехотинцы старательно огибают упавших. Стараясь не наступать на мертвых. Или не попасть в цепкие объятия раненых, инстинктивно хватающихся за живых в тщетной надежде на спасение.
Но все же атакующие сравнительно быстро добежали до бывших французских укреплений. Тем более, что по открывшим себя дерзкой стрельбой французам начинают бить германские батареи. Разгорается артиллерийский бой. Над головами пехотинцев с ревом проносятся туда и обратно снаряды.
Тем временем офицеры и унтера начали выгонять солдат из занятых окопов: «Не задерживайтесь! Вперед! Дальше!»
Солдаты с неохотой выбираются из ставших за несколько мгновений почти родными, несокрушимых и надежных, несмотря на все разрушения, укрытий. И снова идут вперед. Второй ряд окопов, разрушенный не менее первого, кое-где заполненный трупами, преодолевают быстро. Цепь движется рывками, постоянно попадая то под шрапнели, то под огонь скрытых где-то впереди пулеметных точек и стрелков. Трескотня пулеметов усиливается, заставляя всех бросаться на землю.
- Не лежать! Вперед, пока они не опомнились! Окопы совсем близко! – перекличка донесла до троих друзей, невредимых, хотя и запыхавшихся, новые приказы. Откуда-то слышен фельдфебельский свисток и все вскакивают, словно о команде. Пулеметы трещат непрерывно, вырывая из атакующей цепи сразу по несколько человек. Наконец все уцелевшие сваливаются в окопы. Пулеметный расчет, сидевшей в удобно вырытой точке, прикрытой сверху настилом и землей, забрасывают гранатами. Начинается резня. Люди, словно обезумев, носятся по траншее. Штык-ножи, гранаты, саперные лопатки, кулаки и даже зубы – все идет в ход.
И вдруг становится тихо. Если не считать, конечно, уже привычного свиста снарядов и шума взрывов. Все кончено. Кончено здесь, в окопах. Уцелевшие баварцы переглядывались, решая: «Где же противник? Куда идти дальше?»
Наконец появился один из выживших лейтенантов. Посмотрев на усталых, покрытых грязью и измазанных кровью людей, он, недолго думая, отдал приказ закрепляться в захваченных окопах…
К вечеру выяснилось, что атака захлебнулась по всему фронту. Почти без потерь захватив разрушенную первую линию обороны, дальше немцы везде наткнулись на новые окопы и огневые точки. Потери столь велики, что из уцелевших солдат шестнадцатого полка можно было собрать один егерский батальон по предвоенным штатам. К тому же быстро выяснилось, что ведущие разведку летчики приняли с высоты подходящие подкрепления французов за отходящие части.
Артиллерия не может поддержать атакующих, даже самая дальнобойная. А подтянуть ее ближе мешали произведенные ей же самой разрушения. Наступление замерло на время, пока саперы создавали новые позиции и пробивали колонные пути к ним.
В штабе полка офицеры обсуждали полученное приказание о продолжении наступления. Причем самые оптимистичные утверждали, что от полка в итоге останется только штаб, так как из-за потерь командир решил отправить в окопы даже нестроевых.
Россия. г. Киев. Ставка Главного Командования. Май 1910 г.
Сегодня в рабочем кабинете Главнокомандующего присутствовали кроме хозяина кабинета, а заодно и всей Руси Великой, всего пятеро. Генерал-адмирал великий князь Александр Михайлович, начальники Морского и сухопутного Генеральных Штабов – адмирал Эбергард и генерал Фролов, военный министр и заместитель главнокомандующего генерал Редигер, и командующий Черноморским флотом адмирал Чухнин неторопливо обменивались приветствиями и рассаживались за столом с расстеленной на нем картой мира.
- Приступим, - предложил император, когда все расселись. – Петр Александрович, что у германцев?
- По сообщениям наших наблюдателей, несмотря на большие потери, германские войска продолжают наступление силами Четвертой армии, - ответил начальник Генерального Штаба - Атаки ведутся методом «артиллерийского подавления». Захватив разрушенную артиллерией укрепленную позицию, пехота закрепляется и отбивает контратаки французских резервов. За это время подтягиваются артиллерийские батареи, часто с использование новейших австрийских моторных поездов. После чего повторяется обстрел французских позиций и затем следует новая атака. Кроме того, два дня назад началось наступление на фронте Третьей армии. По донесениям полковника Игнатьева[2] эти два наступления должны приковать основные силы французской армии к крепости Верден. После чего планируется перемолоть их в ходе штурма крепости. Чем вызвать распад французского фронта ввиду потери ключевого опорного пункта и большого числа живой силы. Однако, как сообщает Игнатьев, у данного плана имеется множество противников. Которые считают, что потери наступающих и ввод французами резервов, в том числе с неатакованных участков, воспрепятствуют выполнению плана. Из разговоров с полковником Николаи, Алексей Алексеевич узнал, что к этому мнению последнее время прислушивается и Его Величество Кайзер. Так же возможно, что генерал Мольтке будет снят с должности начальника Большого Генерального Штаба. На его место, по сведениям Николаи, может быть назначен генерал фон Фалькенгайн, которому благоволит сам Кайзер…
- Полковник Игнатьев сумел наладить доверительные отношения с начальником германской разведки? – уточнил Николай.
- Так точно, Государь, - ответил вместо Фролова генерал Редигер.
- Молодец, - кивнул император, записывая что-то в лежащей перед ним тетради. – Продолжайте, Петр Александрович.
- Кхм… полковник сообщил также, что наиболее выгодным участком наступления Николаи и фон Фалькенгайн считают Фландрию. И признают необходимым вовлечь в войну Италию, пообещав вернуть ей после победы Савойю и Ниццу. Удар Второй армии в стык между английскими и французскими войсками, с одновременным наступлением на юге итальянцев и нашим наступлением против османов – таков предлагаемый ими план действий.
- Полагаете, он может привести к успеху? – заинтересовался царь.
- Несомненно, государь. Англичане заняты в Ирландии и Индии, к тому же опасаются высадки десанта в метрополии. Посему их резервы, по нашим расчетам, не могут превышать двух корпусов. Французы вообще должны иметь в резервах только части второй и третьей очереди. При сем они изрядно ослабили границу с нейтральной ныне Италией, убрав оттуда как минимум восемьдесят тысяч кадровых войск. Объявление войны Италией заставит бросить резервы на юг. Потом следует удар на севере, отразить который англо-французским войскам будет сложно. Как по недостатку резервов, так и по неудобству взаимодействия двух союзных армий на одном участке фронта.
- Полагаю, в таком случае становится возможным не только наступление нашей Кавказской армии, но и взятие Константинополя? Не так ли, Александр Федорович? – спросил он военного министра.
- Точно так, Государь, - согласился Редигер. – Сейчас основу сухопутной обороны города составляют английские и французские войска. Главные силы турецких войск, оставшихся после усиления их кавказской армии, выведены из города на Чаталджинские позиции…
- Болгары или греки не успеют взять Константинополь раньше нас? – вступил в разговор Александр Михайлович. – Прорвут эти… Чаталджинские позиции и…
- Полагаю, вероятность сего чрезвычайно мала, - ответил начальник Генштаба. – У болгар не хватает войск и, главное, осадной артиллерии для прорыва столь сильных укреплений. Они уже просили сию артиллерию у нас и у германцев, но пока везде получили отказ ввиду нехватки этого рода оружия для текущих потребностей наших армий.
- А греки?
- Греки могут выступить лишь в случае получения разрешения от англичан, - заметил Редигер. – Кои на такое не пойдут ввиду слабости греческих сил, не способных удержать Проливы ни против нас, ни против болгар.
- Итак, господа совет, - император поднялся, жестом приказав всем оставаться на местах. Прошелся вдоль стола и вернулся к своему креслу, но садиться не стал. – Григорий Павлович, к какому сроку будет готов Черноморский флот?
- Не ранее середины июня, Государь, - вскочил Чухнин.
- Сидите, адмирал, - приказал император. – Что вас сдерживает?
- Довооружение канонирских кораблей «Чесма» и «Синоп» и подготовка их команд, Государь. Достройка серии высадочных кораблей типа «Эльпидифор», - четко доложил Чухнин.
- Понятно, - император наклонился над картой, словно пытаясь увидеть на ней что-то, подтверждающее или опровергающее слова командующего Черноморским флотом. – Армия?
- Седьмой и Восьмой армейские корпуса подготовлены, Государь, - доложил Редигер. – Вторым эшелоном пойдут Пятый и Двенадцатый…
- Отлично. Морская пехота?
- Балтийский полк и батальон черноморцев готовы, Государь, - ответил Эбергард.
- Итак, подводя итоги. Господа, готовимся ко второй неделе июня, не позднее, - приказал Николай. – Иначе можем все-таки опоздать. Все ясно?
- Так точно, Государь, - дружно, словно на смотре, вставая, ответили присутствующие.
- Тогда за работу, - усмехнулся император. Попрощался с каждым, попросив уходящего последним генерал-адмирала задержаться.
- Сандро, остаешься на время моей поездки начальным над всеми. Проследи, чтобы не ленились и все к указанной дате исполнили. Кавказцы справятся сами, но пару десантов для подготовки к основному делу я бы провел. Но сие – на твое усмотрение.
- Понял, Ники. А может все же не поедешь?
- Нет, Сандро, хочу лично посмотреть, отчего столь нерешительно действует Алексеев. Попинать, чтобы не ленился. Другое время трудно выбрать будет, а сейчас особых забот не предвидится. Или опасаешься, чего? – удивился Николай.
- Не то чтобы опасаюсь, - поморщился, словно от зубной боли, великий князь. – Но неспокойно как-то. Газеты опять же пишут всякое. Да и в Государственном Совете какие-то нехорошие, как мне кажется, шевеления. Очень всем не нравится, что основные усилия и потери были наши, а получили от разгрома Австрии более всего германцы. Да и Вилли какой-то непонятный стал. Возгордился, словно Наполеон. Как бы нам сразу после разгрома Франции нового врага не получить, с силами всей Европы в кармане.
- Ты про Англию забываешь, Сандро. И не учитываешь, что германцам время потребно будет, чтобы свои порядки установить.
- Не было бы ошибки, Ники. Коя очень дорого нам всем встать может. Вилли ведь и на тот же Константинополь виды имел. Дорогу Багдадскую хотел построить. Англичане же просто могут с ним договориться и из войны выйти, чтобы только нас столкнуть лбами…
- Не волнуйся, Сандро. Вопросам по дороге и прочем Остен-Сакен решение нашел, сейчас с германцами договаривается. А англичане… конечно могут о таковой договоренности задуматься… Вот только ежели они с германцами на французской земле всерьез рубится начнут, очень им трудно договориться будет.
- Полагаюсь на твою прозорливость, Ники, - усмехнулся Сандро. – С японцами ты не ошибся…
- Вот видишь, - улыбнулся в ответ Николай. – Иди уж… И Ксении привет передавай от меня.
- Передам, Ники.
Попрощавшись, Сандро ушел. А Николай вновь присел за стол и задумался, рассматривая карту мира.
Россия. Санкт-Петербург, Таврический дворец. Май 1910 г.
Сегодня никаких заседаний Государственного Совета не планировалось, поэтому во дворце было тихо и относительно пусто. Бродили кое-где уборщики. Стрекотала в одном из кабинетов пишущая машинка. Похоже, кто-то из секретарей не успел оформить документ и теперь спешил отработать в выходной для его начальника день. Еще в паре кабинетов сидели не только секретари или как сейчас становилось модно, хотя все еще фраппировало[3] публику – секретарши, но и сами депутаты.
А в одном из кабинетов секретарь отсутствовал, зато наличествовал сам депутат. И его посетитель, слегка располневший господин в костюме английского стиля и с типичной еврейской внешностью. Или, если проявить сомнения - армянской. Депутат же, бывший московский присяжный поверенный Извеков, ныне один из политиков кадетской партии выглядел респектабельно, но обыденно. Таких как он, можно было найти в обществе, составлявшем фон для блистания звезд света и полусвета не менее дюжины на полусотню. Возможно из-за своей внешности. А может быть из-за привычки вместо публичной политики предпочитал витийствовать по гостиным, особое предпочтение отдавая приемам в одном доходном доме на Тверской. Или по каким-либо другим причинам в первые ряды партии он не пробился, но числился одним из когорты приближенных к центральному комитету. Причем ходили слухи, что он играл роль «серого кардинала» при главе одной из основных фракций кадетов в нижней палате Государственного Совета, популярном политике Александре Гучкове.
- Что же, - закончив читать поданное ему рекомендательное письмо, Извеков внимательно посмотрел на спокойно сидящего напротив посетителя, - ваша кандидатура нам подходит. Полагаю, вы, Михаил Сергеевич, сознаете что от вас потребуется?
- Конечно, Сергей Маркович, - ответил, невольно выпрямившись и невольно демонстрируя военную выправку, посетитель. – Ваша партия борется за политическую свободу и правильное народное представительство. Конечной целью сей борьбы должны стать, по моему мнению, отмена исключительных законов, освобождение политических заключенных и созыв Учредительного собрания для выработки конституции, коя послужит основой новой, конституционной монархии.
- Браво, господин Поляков, браво, - одобрительно похлопал в ладоши Сергей Маркович. – Лучше не смог бы сформулировать и сам профессор Милюков. Нынешнее положение дел в стране не оставляет истинным патриотам русского народа никаких иных средств, кроме политической борьбы. Несмотря на все провозглашаемые режимом победы, дела в тылу идут отвратительно. Коррупция, некомпетентность чиновников, активное вторжение германских капиталов… Старый режим, доведший страну до такого состояния либо добровольно отдаст власть, либо будет низложен. Введением парламентской и конституционной монархии будут решены внутренние политические проблемы. Разрыв с деспотическим германским режимом и возвращение к союзу с нашими друзьями французами и англичанами должно обеспечить не только прочный мир для нашего многострадального отечества, но улучшить ситуацию в захватываемой германцами нашей промышленности и угнетаемом германскими тарифами сельском хозяйстве. От вас требуется довести эти наши мысли и предложения до читателей, несмотря на цензуру. Полагаю, что вы, с вашим литературным талантом с сим легко справитесь. Читал я вашу книгу «Нам день продержаться», читал…, - Извеков на минуту задумался, потом неожиданно спросил. – Не боитесь?
- Чего? – удивился Поляков. – Цензуры?
- Нет, - криво усмехнулся Сергей Маркович. И добавил шепотом – Революции…
- Революц-и-и-и, - негромко и очень задумчиво протянул Поляков. И ответил уверенно. – Нет. Французская из Буонапарте сделала Наполеона, чего ее бояться. Пусть боятся Конде и Бурбоны…
- Ну что же. Мы друг друга хорошо поняли… Вот вам задаток и первое задание, - Извеков, взяв со стола конверт, протянул его Полякову. – Только… сообщите ваш новый псевдоним.
- Для серьезных газет буду писать под именем Сергей Новиков, а для противуправительственных – Опер или Батя М., - ответил Михаил, принимая конверт. И встал, прощаясь.
«Хитрец, - попрощавшись, подумал Извеков. – Не зря в справке написано, что настоящее отчество у него не Сергеевич, а Иудович. Но сразу сообразил, что одними официальными газетами в нашем деле не обойтись. Вот только жаль, так и не удалось откопать за что на самом деле его попросили из Корпуса Пограничной Стражи. За несовместимое с офицерской честью поведение – вот и все что узнать удалось. Убил кого, ограбили или карточку в игре передернул – бог весть… Но хорошо бы на сего бойкого господина компромат иметь. Очень уж боек, как я погляжу. В Наполеоны метит…»
Британия Лондон. Букингемский дворец. Май 1910 г.
Его Величеству Королю и Индийскому Императору Эдуарду Седьмому было очень плохо. Даже любимые сигары и сигареты как-то странно отдавали несвежим мясом, словно табак в них протух. Да и горло после них саднило. Но отказаться от курения Эдуард просто не мог. Да и кашель с температурой после сигары или парочки сигарет как-то меньше донимали. И сердце билось спокойнее. Можно было даже поработать, несмотря на все запреты врачей. Тем более, что эти «клистирные трубки» вообще ничего не соображая, пытались запретить королю курить и ничего не могли сделать с его простудой.Получил же свой бронхит Эдуард на параде и прошедшей после него церемонии спуска на воду очередного линкора.
Война, которую его правительство и приближенные развязали вопреки его желанию, пошла совершенно не так, как планировалось. Австрия вообще разбилась на мелкие осколки, словно упавшая с каминной полки. Япония с трудом отхватила половину Кореи. Французы вместо того, чтобы стать «сухопутным мечом Англии» сами требуют поддержки армией, из-за чего появились мнения о необходимости введения призыва. Призыв в армию в Англии - по мнению Эдуарда, ничего более дурацкого придумать было нельзя. И все это потому, что слишком инициативный Джекки решил «копенгагировать» германский флот. Расчет был на вступление Германии в войну против Франции и России. Но хитрый тевтонский племянник извернулся и вместо поддержки старых союзников австрийцев переметнулся к русскому медведю. Но до начала войны никто не верил, что русские и немцы всерьез будут выполнять заключенный всего четыре года назад Бьеркский договор. Итогом этого стало нынешнее тяжелое положение Британии. Морская торговля трещит под ударами крейсеров Континентальной Коалиции, в результате большая часть флота мотается по морю в охране конвоев. А сухопутный фронт требует миллионных армий и, соответственно, переноса усилий с флота на сушу. На одновременное развитие и флота, и армии никаких ресурсов Империи не хватает. Коварные кузены воевать не хотят, отделываются отговорками, соглашаясь лишь на предоставление кредитов и продажу оружия с амуницией. В перспективе уже не Северо-Американские Соединенные Штаты, а Британская империя может стать должником. Потеряв свое положение финансового центра, Англия потеряет и Империю. Нельзя этого допустить, но каким образом, Эдуард пока никак не может придумать. Резко сдавило грудь и начало темнеть в глазах.
Раздался стук в дверь и вошедший лакей с поклоном передал королю распечатанную на веленевой бумаге сводку с французского фронта, доложив.
- Ваше Величество, к вам Ваше Высочество принц Уэльский
Даже не пытаясь вникнуть в содержание доклада король разрешающе махнул рукой и тут же потерял сознание. На крик лакея в комнату вбежали врачи и сын Его Величества. Пока врачи с помощью слуг переложили короля на кушетку и пытались привести его в сознание, Георг Фредерик Эрнст Альберт приказал позвать мать, королеву Александру, священника, и вызвать во дворец премьер-министра. Наконец Эдуард пришел в себя. - Нет, я не сдамся. Я буду продолжать; я буду работать до конца, - прошептал он. Закашлялся, попытался приподняться и сесть, но стоящий рядом лакей по знаку врача вежливо удержал Его Величество в лежачем положении.
- Все хорошо, отец. – попытался успокоить его принц Уэльский. Заметив лежащую на столике бумагу со сводкой, принц добавил. – По последним донесениям все атаки гуннов на наши войска отбиты с большими потерями у атакующих.
- Да, я знаю об этом. Я очень рад, - заявил Эдуард. И снова потерял сознание. Приглашенный из прихожей священник провел соборование короля и остался в кабинете, негромко молясь вслух.
Через пятнадцать минут после этого король вздрогнул всем телом, тяжело вздохнул и умер…
На следующий день утром на заседании Тайного Совета принц Уэльский был провозглашен королем, принял клятву архиепископа Кентерберийского. И обратился к лордам и достопочтенным государственным мужам с короткой речью. В ней он заявил:
- Я решил взять имя Георга, которое носили четверо из сидящих на троне моих предков. Одновременно, я и вся моя семья отказываемся от всех личных и семейных германских титулов. Отныне и вовеки наш королевский дом, в знак нерасторжимой связи с народом нашим, получает имя Виндзорского дома. Да будет так!
Королева Александра приказала оставить тело Эдварда в его кабинете на целых пять дней после смерти. Здесь с покойным повелителем смогли попрощаться придворные и члены Палаты Лордов и Правительства. Затем покойный король был одет в свою форму и помещен в массивный дубовый гроб, который перенесли в тронный зал. Охраняемый гвардейцами гроб, на котором лежали корона, держава и скипетр, стоял посреди огромного зала и мимо него текла нескончаем потоком река скорбящих подданных, забывших на время обо всем, даже о идущей войне.
Утром на десятые сутки после смерти гроб поместили на лафет и на вороных лошадях отвезли в Вестминстер-холл. В траурном кортеже из-за войны, присутствовало не так много представителей других государств. Хотя даже враги прислали через представлявшие их интересы шведское, швейцарское и американское посольства телеграммы с соболезнованиями.
Между двух шеренг одетых в парадное красное гренадеров, двигался артиллерийский лафет с гробом, который тянули лошади королевского артиллерийского полка. Рядом с лафетом и сразу ним двигались личные адъютанты короля, последним из которых в одиночестве шел адмирал Фишер, большой друг покойного короля.
За адъютантами шли строем представители гвардейских полков. В связи с тем, что часть гвардии была на фронте, строй пехоты и кавалерии составляли не более двух сотен солдат и офицеров, среди которых выделялись своим необычным видом взвод французских альпийских стрелков, в зеленом обмундировании и беретах на голове.
Армейский строй замыкала ведомая двумя грумами любимая лошадь короля, с пустым седлом и перевернутыми сапогами в стременах.
Затем шла короткая торжественная процессия в старинных костюмах и конный строй присутствующих высоких особ, включая нового короля Георга Пятого и брата покойного короля - герцога Коннотского, и карета с овдовевшей королевой. Под печальные звуки «Марша смерти» из «Саула» кортеж проследовал к Вестминстерскому аббатству. После короткой службы королевская семья уехала, и зал был открыт для публики. А еще через два дня королевский поезд доставил гроб короля из Лондона в Виндзорский замок, где Эдуард был похоронен в часовне Святого Георгия.
Для Британской Империи наступили новые времена…
Россия. Москва. Пер. Каланчовский. Май 1910 г.
Он не любил Москву. Ни ТОГДА, когда это было сосредоточение всего старого и консервативного. Ни сейчас, когда этот город вызывал в нем воспоминания о первых, самых трудных днях жизни в ЭТОМ времени. Ни Ливадия, ни Севастополь таких переживаний не вызывали. Только Москва. Но иногда с этим приходилось мириться. Например, как сейчас, когда об аудиенции попросили практически одновременно обер-прокурор Синода и митрополит Московский. Пришлось заехать в этот нелюбимый город.
Впрочем, все желающие встретиться с Его Императорским Величеством ждали поезд в здании Царского павильона.
Первым аудиенцию получил обер-прокурор Синода Извольский, попавший на свою должность по предложению его брата, товарища министра иностранных дел Александра Извольского. Прекрасно образованный, внешне похожий на своего брата, Петр Петрович увлекался историей церкви и даже степень кандидата Санкт-Петербургского университета получил за диссертацию о святом Франциске Ассизском. До сегодняшнего дня личные встречи Николая с ним ограничивались разговором при вступлении в должность. Особенных причин для встреч с ним по его вопросам до сего дня не было, обер-прокурор, в отличие от Победоносцева, на какое-либо политическое влияние не претендовал. С церковными членами Синода у него, по сведениям, поступающим к Николаю, отношения складывались хорошие. Именно поэтому император решил обязательно встретиться и узнать, что же такого произошло.
Вошедший в кабинет салон-вагона Извольский выглядел сильно и неприкрыто взволнованным. Поздоровавшись и присев, по предложению Николая, напротив рабочего стола, он сразу перешел к тем разговора.
- Ваше Императорское Величество! На последнем заседании Священного Синода неожиданно вновь возник вопрос о восстановлении Патриаршества… Надо признать, Ваше Императорское Величество, положительно по этому вопросу высказалось большинство членов Священного Синода от церкви…, - неожиданно царь остановил его доклад, махнув рукой.
- Подожди. А что об этом думаешь ты? И титулуй по-простому, «государем».
- Полагаю Ваше… Государь, что большая самостоятельность, предоставленная церкви, пойдет ей на пользу. Особенно в отношении ее влияния на вновь присоединенных землях нашей Империи, - ответил, не задумываясь, Извольский. – Ибо сейчас наша Церковь приобрела все недостатки бюрократический чиновничьей организации, включенной в систему государственного управления…
- То есть ты тоже за, - отметил Николай. – Полагаю, однако, что решать такой вопрос, касающийся внутреннего строя церковной жизни и существа церковного управления, без присутствия первенствующего члена Синода неуместно. Передай адъютанту, пусть пригласит Его Высокопреосвященство.
Пока Извольский разговаривал с адъютантом, Николай встал и прошелся по кабинету, обдумывая сложившуюся ситуацию. То стремление к независимости и даже равноправия со светской властью, тот «папежский дух», из-за которого патриаршество пришлось упразднить, церковь ныне утеряла и возродить скорее всего неспособна. А расходы… он припомнил содержание бюджета на этот год и едва удержался чтобы не выругаться. «Два линкора можно построить, вместо того чтобы долгогривым отдавать, - подумал он. И вспомнил сказанные ТОГДА слова – Господь дал царям власть над народами, но над совестью людей властен один Христос[4]…»
Появившийся митрополит Владимир отвечая на вопрос царя, заметил:
- Давно уже в умах православных русских людей жила мысль о необходимости созыва Всероссийского Поместного Собора для коренных изменений в порядке управления Российской Православной Церкви и вообще для устроения нашей церковной жизни на незыблемых началах, данных божественным основателем и главою церкви в Священном Писании и в правилах святых апостолов, святых вселенских и поместных соборов и святых отец. Происшедшее у нас в последние века развитие, в корне изменившее нашу общественную и государственную жизнь, обеспечил, по мнению нашему и церкви возможность свободного устроения. Заветная мечта русских православных людей теперь стала осуществимой, и созыв Поместного Собора в возможно ближайшее время делается настоятельно необходимым…[5]
Разговор получился длительный и весьма интересный. Оказалось, что церковные иерархи хотели бы независимости во внутренней церковной жизни при сохранении всех привилегий и, самое главное, финансирования из государственных средств. На что, естественно, не был согласен сам Николай. Разговор, а точнее спор, закончился уже к обеду. Митрополит Владимир все же уговорил императора менять все постепенно, не разрушая уже достигнутого и, главное, уменьшая финансирование церкви постепенно, не более чем на пятую часть суммы от уровня текущего года. Договорились также, что высочайший указ о созыве «предсоборного присутствия» будет подписан Николаем в ближайшие дни и передан Синоду по телеграфу.
Обед, на который кроме митрополита и обер-прокурора был приглашен и ждавший все это время высочайшей аудиенции московский генерал-губернатор Сергей Константинович Гершельман, прошел в спокойной обстановке. Геошельман был доволен тем, что царь не требует доклада, митрополит рад достигнутому соглашению, Извольский – сохранением должности и милостивым отношением императора. О чем думал Николай, осталось тайной, не внесенной даже в его дневники.
Императорский поезд отправился в дальнейший путь к Дальнему Востоку этой же ночью…
Индийский океан. Борт крейсера «Эмден [6] ». Май 1910 г.
Слабо светились морские волны, рассекаемые форштевнем крейсера. Взбитая крутящимися винтами струя воды, светясь, тянулась за кормой, словно луч странного подводного прожектора. Сигнальщики старались различить при неярком свете звезд на поверхности океана хоть что-нибудь в своем секторе обзора. Впрочем, не сильно напрягаясь, так как корабль шел вдали от основных торговых маршрутов. Однако, даже в этой ситуации на рейдере убраны все огни, иллюминаторы задраены боевыми крышками, а световые люки завешены. И даже несмотря на сравнительно малый ход, приняты все меры, чтобы не выдать себя случайным факелом искр из труб. «Эмден» направлялся на север, к Цейлону. Поближе к торговым путям и крупным портам англичан. Предоставив возможность крейсерам английских Ост-Индской и Африканской станций ловить их на юге.
Сменилась вахта, небо начало светлеть… и впередсмотрящий доложил заметил впереди дым. Командир, присутствовавший на мостике, приказал объявить боевую тревогу и дать полный ход. Зазвенели авральные звонки и послышался топот нескольких сотен бегущих ног. Еще несколько мгновений, и все заняли места на своих постах.
В предрассветной мгле прямо по носу вырисовывался корпус большого корабля. Он шел без огней, и было непонятно военный это корабль или торговое судно. «Эмден» сближался с ним на полном ходу. Заметив приближающийся рейдер, команда судна резко изменила курс. Целые облака дыма повалили из его труб, и «жертва» прибавила ходу, направляясь в сторону индийских берегов. Между тем понемногу светало и на «Эмдене» наконец разглядели, что преследуют торговое судно. «Немедленно застопорить машины. Радио не пользоваться», – взвился флажный сигнал на фор-стеньге крейсера. Ответа не последовало. Поэтому через несколько мгновений прозвучал холостой выстрел. Его на судне проигнорировали. Тогда командир крейсера приказал сделать несколько боевых выстрелов. Заметив фонтаны взрывов у своего борта, «купец» остановился, развернулся и поднял на всех стеньгах британские флаги. «Эмден» и его приз сильно качало на морской зыби. Спустить на воду катер для доставки на добычу призовой команды было не так легко. Шлюпку волной могло ударить о борт, опрокинуть или разбить. Но все обошлось благополучно. И скоро немцы увидели, как офицер и назначенная в его распоряжение команда, вооруженная револьверами и карабинами, поднялась по штормтрапу на британский пароход. Британский флаг спустили и вместо него подняли германский. Так как пароход оказался скоростным и достаточно крупным, им можно было воспользоваться для самых разнообразных целей. Командир, фрегаттен-капитан Карл фон Мюллер, решил не топить его, а увести с собой в качестве угольщика и вспомогательного крейсера. Но самым важным оказалось даже не это. От шкипера судна, испанца по национальности, Канарис смог выведать, что в Мадрасе англичанами запасены большие запасы нефти. А вот боевых кораблей в порту не было, да и береговые батареи имеют ограниченные углы обстрела и вооружены всего лишь четырехдюймовыми пушками. Отчего шкипер обладал столь специфическими знаниями, никто из германцев дотошно выяснять не стал. Подумать, конечно подумали, но озвучивать не стали…
Подумав и посовещавшись с офицерами, фон Мюллер все же решил испытать прочность нефтяных цистерн в Мадрасе…
«Эмден» подошел к гавани вечером. По случайному совпадению, накануне в мадрасских газетах опубликовали официальное сообщение о гибели германского рейдера и уходе русского в Тихий океан. Чтобы достойным образом отпраздновать эти события, в местном клубе назначили званый вечер. На котором, среди прочих гостей, присутствовали и офицеры с береговых батарей и пришедшего накануне в порт сторожевого корабля «Фантом».
Тихим ходом «Эмден» подошел к Мадрасу на расстояние менее двух с половиной миль. Маяки мирно горели, что очень облегчило ориентирование на подходе. Стоящий у причала «Фантом» также нес все навигационные огни.
Загорелся прожектор, и немцы сразу осветили высокие белые с красной крышей нефтяные цистерны-танки. После нескольких выстрелов над ними показались громадные языки голубовато-желтого пламени. Из пробоин, нанесенных снарядами, хлынули потоки горящей красным огнем жидкости. Громадное облако тяжелого черного дыма окутало все окрестности.
На «Фантоме» германский крейсер обнаружили только после того, как он открыл огонь. Но было уже поздно. Отстрелявшись по нефтяным танкам, «Эмден» выпустил по сторожевику две торпеды и последовательно обстрелял английский корабль на развороте из всех орудий. Среди моряков, спавших на верхней палубе, началась паника, часть из них выпрыгнуло за борт в воду. Но другие все же попытались ответить. На палубе появились вахтенный офицер и несколько мичманов, которые попытались навести какой-то порядок. К бортовым орудиям встали комендоры, но стрелять им было нечем, и часть их тут же была перебита огнем германцев… В итоге «Эмдену» ответили лишь носовое и кормовое орудия, которые смогли сделать по одному –два выстрела. Потом в корабль попала торпеда. Она поразила «Фантом» в носовую часть. Став причиной его гибели, из-за детонации снарядов носового бомбового погреба. Спустя какую-то минуту после удара английский сторожевик завалился набок и лег на дно.
Отрывшие беспорядочный огонь береговые батарей выпустили куда-то в сторону моря почти по дюжине снарядов разного калибра. Потом дежурным офицерам удалось навести порядок. И паническая стрельба постепенно прекратилась.
Уходя из-под Мадраса, германский крейсер попал под этот обстрел. Но ни один из падавших снарядов не разорвался ближе кабельтова от борта корабля.
Позднее в английских газетах писали, что «Эмден», попав под огонь славных береговых артиллеристов, сейчас же выключил все огни и бежал. Но эти заметки опровергались германскими газетами. Сообщавшими, что к Мадрасу крейсер действительно подходил без огней. А затем и командир крейсера, и наблюдатели не видели падающих снарядов. И что уже впоследствии им об обстреле доложил ютовый офицер.
Поэтому рассказы о том, что «Эмден» бежал из-под обстрела береговых батарей и полученных повреждений от огня артиллеристов английского сторожевого корабля, были отнесены к категории легенд.
Западный фронт. Фландрия. Июнь 1910 г.
«Барабаны бога войны» сегодня били столь громко, что земля, казалось, дрожала даже здесь, на третьей позиции. Хотя позицией эта линия поспешно выкопанных окопов и слегка замаскированных позиций легких пушечных батарей могла считаться только в штабных документах. Капитан Жан-Пьер Ломбаль, опустив бинокль, в который он рассматривал местность, глубоко вздохнул и выругался. - Merde! – затем крикнул капралу Бруайе, чтобы тот подал карту. Командир батареи очень нервничал, хотя и пытался скрыть это от нижних чинов. Боши давили и давили изо всех сил. А какой они серьезный противник, Ломбаль уже имел возможность убедиться еще во время первых боев в Эльзасе. После которых сильно поредевший армейский корпус отвели в тыл и держали в резерве до наступления немцев на Верден. Тогда их удалось остановить, пусть корпус снова понес потери. Но сейчас… сейчас корпус просто растащили на несколько направлений. Германцы учли опыт неудачного наступления и атаковали на широком фронте, да еще и на стыке английских и французских армий. Так что у Жан-Пьера было отчетливое ощущение deja vu[7] и уверенность, что бой закончится тем же, что и сражения в Эльзасе – отступлением, а скорее всего и разгромом. Особенно если учесть, что сейчас в передовых окопах сидят резервисты. Которых Жан-Пьер, как и большинство французских кадровых офицеров считал вообще небоеспособными…
Лейтенант Дитрих Штейн, исполненный важности от осознания собственной миссии, неторопливо рысил впереди небольшого отряда из трех с половиной десятков конных егерей, прислушиваясь к звукам далекого боя. Лейтенанту было отчего важничать, его дядя получил дворянство и даже смена начальников Генерального Штаба положительно сказалась на его карьере. Из помощников Мольтке[8] он стал помощником самого кайзера. Не зря командир полка, оберст Игнациус фон Берг, начал прислушиваться к предложениям простого лейтенанта.
И теперь вслед за передовым дозором маршировали две колонны - конных егерей, улан и роты егерей на велосипедах. Так что, если повезет, одним из первых в Аррас, до которого оставалось не больше десятка миль, войдет взвод лейтенанта Штейна. И он подумал, что в таком случае кузина Хелен точно забудет про его детское прозвище Дзинь…
Вдруг впереди появился вахмистр Руц, командовавший передовым дозором, остановил коня и поднял руку, привлекая к себе внимание. Дитрих, сделав знак остальным остановиться, подъехал к нему.
- Что случилось, Отто?
- Впереди лягушатники, герр лейтенант. Нас обстреляли. Я оставил своих наблюдать, а сам вернулся к вам.
- Понятно. Спешиться! Коноводам отвести лошадей к тому оврагу! – приказал Штейн, повернувшись к отряду. И продолжил, уже Руцу – Пойдем посмотрим, что там. И отправь вестового к герру оберсту.
- Слушаюсь!
Пока Отто отправлял посыльного, Дитрих неторопливо спешился, передал коня ординарцу и пошел за Руцем. Пришлось даже пригнуться и в конце концов стать на четвереньки, чтобы их не заметили наблюдатели. Хотя Дитрих и посчитал это излишним, потому что верховых дозорных французы не могли не заметить. Однако, к удивлению лейтенанта, уланы Шмидт и Брайер успели уложить своих коней, словно циркачи. А усиленно копающиеся в земле французы, припугнув дозор несколькими выстрелами, больше на них внимания не обращали. Воспользовавшись этим подарком, лейтенант тщательно рассмотрел всю видимую часть укреплений, занося результаты наблюдений в блокнот. К сожалению, наблюдение пришлось прервать, как только французы заметили приближающиеся колонны наступающих. Заметив германскую кавалерию, французы сразу начали стрелять, причем досталось и передовому дозору вместе со Штейном. Пришлось оставить убитых лошадей на месте и на четвереньках уходить в кусты.
Обстрелянные на подходе германские кавалеристы спешились и попытались с ходу атаковать противника. Атаку поддержали три трофейных автоматических орудия Максима калибра три и семь десятых сантиметра. Захваченные у англичан вместе с большим запасом снарядов эти пушечки так понравились оберсту, что он договорился с командованием и оставил их у себя. Они неплохо показали себя при прорыве, подавив уцелевшие и внезапно открывшие огонь английские пулеметы. И сейчас, командуя сводным отрядом, Игнациус фон Берг рассчитывал на их огонь для подавления обороны. Но атаку французы, у которых оказалась скрыта батарея дивизионных орудий, отбили. Огнем пулеметов, винтовок и шрапнелью. Отбили и вторую, более тщательно подготовленную. При этом из трех орудий Максима уцелело лишь одно. Еще одно артиллеристы обещали починить к утру.
И тут снова отличился лейтенант Штейн, которому в свое время дядя давал почитать некоторые интересные сведения о бурских приемах войны. Он предложил по примеру коммандос ночью пробраться с небольшим отрядом в тыл противника и уничтожить столь досаждавшую неприятельскую батарею.
Обнаруженная во время наблюдения лейтенантом канава помогла нескольким десяткам егерей, в том числе и конных, подобраться к окопам. Потом было внезапное нападение… и ночная свалка. Из которой вырвались в тыл всего полтора десятка самых опытных бойцов. Ночную вылазку немцев французы отбили и потом до утра время от времени палили на любой шум. Пробиравшихся в тыл диверсантов в суматохе никто не заметил и они благополучно собрались утром в небольшом кустарнике у дороги на Аррас.
- Кажись пушки, тут господин лейтенант. Вон, навоз и колея осталась - вахмистр указал кучку «конских яблок» и характерные следы колес. - Пожалуй, вон в той роще стоят…
- Так-так. Отто, - обратился Манфред к одному из улан. – готовим гранаты и за мной. А мы с Гансом вперёд пойдем, посмотрим, что там к чему.
Но, как выяснилось позднее, вахмистр не ошибся. Когда лейтенант с ефрейтором из егерского батальона подобрались поближе к роще, в ней громко выпалила пушка. Затем вторая. Подождав отставших, они теперь уже всем отрядом двинулись вперед.
- Лейтенант, смотрите, точно батарея лягушатников! - прошептал вахмистр, словно боясь спугнуть артиллеристов, расположившихся метрах в двухстах впереди, среди ровных рядов деревьев. Как раз в тот момент, когда Дитрих выглянул из-за вершины холмика, орудия опять дали залп.
- Атакуем, господин лейтенант? - с надеждой спросил Отто, глядя на Штейна.
«Да, положение наше, честно сказать, незавидное - подумал Манфред. - Нас здесь пятнадцать, а лягушатников как минимум, около сотни. И до них бежать сотни две шагов. Гранаты не докинешь. Но и смотреть просто так нельзя. Пойдет полк в атаку и будет очередной армагеддон», - и он вспомнил увиденную во время боев картину. На вытоптанном пехотой поле, неподалеку от рощи лежали грудами люди и лошади, все, что осталось от почти семисот тюрингских гусар, попавших под обстрел французских пушек, быть может, как раз этой батареи. «Как начнут опять в четыре ствола сажать по атакующим шрапнелью…»
- Отто, вы и четверо лучших стрелков залягут вон на том холме и обстреливают позиции, выбивая самые опасные цели. Мы же бежим и оказавшись рядом бросаем гранаты. Все ясно?
- Так точно, - ответил за всех вахмистр.
- Тогда вперед! С нами Бог!
Оглушенные грохотом выстрелов артиллеристы не сразу поняли, отчего вдруг начали падать их товарищи. И лишь взорвавшиеся на позиции гранаты. И внезапно оказавшиеся среди них немцы , заставили их отвлечься от орудий и броситься к стоявшим в козлах карабинам…
Дитрих наотмашь рубанул склонившегося над зарядным ящиком француза, чувствуя привычное сопротивление лезвию. Замахнулся и ударил второго, от неожиданности сабля, застряв в голове артиллериста, вырвалась у него из руки. Выхватив парабеллум, он выстрелил в размахивавшего саблей лейтенанта, пытавшегося организовать солдат. Лейтенант выронил саблю, прижал руку к груди и мешком осел на землю. Тут из-за ближайшей пушки выскочил француз, и, вскинув к плечу винтовку, выстрелил в Штейна. Краем глаза заметив быстрое движение, Дитрих упал. Перекатившись по земле, Штейн, морщась от боли, привстал на колено. И прямо сквозь пушечное колесо выстрелил два раза. Попав незадачливому стрелку в живот. Француз выронил винтовку. И схватился руками за колесо, медленно сползая по нему. Вставая, Дитрих ударом ноги отбросил раненого противника от себя. Снова выстрелив в ещё одного бежавшего француза.
- Лейтенант, падай! - раздался за спиной крик одного из егерей. Штейн присел, но недостаточно быстро. На правое плечо обрушился удар приклада. Лейтенант откинулся на спину. И выстрелил в живот стоящего над ним артиллериста. Сложившись пополам, тот рухнул на пушку. Неожиданно из-за соседнего орудия выскочила четверка размахивающих карабинами лягушатников. Одного застрелил егерь, спасший до того Дитриха. Но его подстрелили и он свалился замертво. Штейн выстрелил из пистолета три раза. С наслаждением замечая, как останавливаются и падают атакующие. Над ухом несколько раз злобно цвиркнуло. Выбив из металла искры, от лафета отрикошетировала пуля, с визгом пронесшаяся над головой лейтенанта. Он упал, скрываясь за пушкой. Неожиданно кто-то хлопнул его рукой по плечу, заставив дернуться от неожиданности. Обернувшись, он увидел улыбающегося Отто.
- Живы, господин лейтенант? Все кончено, наши подошли.
И действительно, поднявшись, сконфуженный Штейн увидел, что на позиции вовсю хозяйничают егеря, а вдоль опушки скачут конные егеря.
- Ох, - неожиданная боль в плече заставила Дитриха дернуться. - Похоже, перелом ключицы.
- Позвать санитара, господин лейтенант? - участливо спросил вахмистр, и тут же изменившись в лице, дернул Манфреда за руку, вызвав новую волну боли и заставив упасть за пушку. Раздалось несколько взрывов, крики и ругань.
- Что это, Отто? - спросил Рихтгофен, стараясь не обращать внимания на боль.
- Похоже, господин лейтенант, кто-то из французов бросил гранату. Лежите, а не то…
Взрывов больше не было, зато крики не прекращались. Прозвучало даже несколько выстрелов. Манфреду даже показалось, что он слышит отдаленный стук копыт…
Капитану Ломбалю повезло. В то время, как пехотинцы расстреливали неосторожно высунувшихся бошей, он продолжал управлять огнем батареи. До тех пор, пока связь неожиданно не прервалась, а орудия внезапно не замолчали. Одновременно на окопы и наблюдательный пункт обрушились снаряды немецких хлопушек. Едва взрывы опали, как немецкие егеря с громким ревом устремились в атаку. Пулемет, успев выпустить одну очередь, внезапно захлебнулся. Всюду куда не бросал взгляд капитан, кипел жестокий рукопашный бой. Люди в сером и касках на головах, и люди в красных шароварах, стального цвета кителях и кепи, стреляли друг в друга, кололи штыками, били прикладами, схватывались на кулачках. Капитан выстрелом из своего «Лебеля» свалил одного из набегающих пехотинцев в сером. Выстрелил еще раз, но промахнулся. Бош бросился на капитана как бешеный, вопя и потрясая винтовкой. Ломбаль уклонился от удара штыка, увидел летящий сбоку приклад. Снова попытался уклониться, одновременно выстрелив в первого противника. Успел заметить, что попал, и тут в голове словно взорвалась граната. Очнулся он от грохота взрыва и раздавшегося где-то неподалеку нечеловеческого крика. Не шевелясь, прислушался. Крик продолжался, заглушая все вокруг. Потом раздался выстрел, и наступила относительная тишина, прерванная громким разговором на немецком.
Жан-Пьер осторожно открыл глаза и осмотрелся, стараясь не шевелить головой. Рядом, переступая через трупы и позвякивая сбруей, бродила лошадь. Немцев в пределах видимости не наблюдалось, зато выроненный им револьвер лежал неподалеку. Ломбаль осторожно пошевелил головой. Боли не было. Он неторопливо протянул руку, обхватил рукоятку «Лебеля» и начал неторопливо подниматься. Лошадь недоверчиво покосилась на него, но продолжала стоять на месте, лишь переступив с ноги на ногу. Немцы, человек пять - шесть, уходили в рощу, не оборачиваясь. Еще двое, шедшие к лошади, от неожиданности замерли. Один, видимо самый сообразительный, потянулся к ремню висящей на плече винтовки. Жан-Пьер подскочил, левой рукой хватая лошадь за повод и поднимая правую с револьвером на уровень глаз. Немец что-то закричал, второй наклонился…
Выстрел, выстрел, выстрел… Револьвер дергался в руке. Немцы попадали, а капитан вскочил в седло и пришпорил лошадь. От опушки донеслись еще несколько криков, выстрелы. Пуля свистнула где-то над головой, но капитан уже мчался вдаль. Встречный ветер обдувал голову, утишая боль. Несколько раз над головой снова пропели пули, но немцы были уже слишком далеко, чтобы их огонь был реально опасным. Между тем соседняя рощица приближалась и через несколько минут он уже был в полной безопасности. Соскочив, он повел лошадь на поводу, осторожно продвигаясь вглубь рощицы. Наконец, найдя походящий овражек, капитан привязал кобылу к ближайшему дереву. Осмотрев торбы, нашел зерно и покормил спасительницу и начал терпеливо ждать вечера.
К вечеру Штейн уже сидел на санитарной повозке, которая неторопливо катилась по шоссе мимо шагающих пехотинцев. Вдали, на юге громыхало разгорающееся сражение. Сидящий рядом егерский лейтенант, бережно покачивая перевязанную руку, с тоской посмотрел назад и заметил:
- Не везет, доннерветтер. Так и Париж возьмут без нас.
- Ну, война на этом не кончится, - пессимистично заметил Дитрих.
- Не думаю, чтобы лягушатники долго продержались, - ответил лейтенант. - Наш командир полка говорил, что слышал от самого генерала фон Клука, что французы пойдут на переговоры после взятия Парижа, потому что по опыту войны семидесятого им после этого остается только капитулировать.
- Будем надеяться, - ответил Штейн. - Остаются еще англичане, да и правительство французов, если они не дураки, ждать нашу армию в Париже не будет. Уедут куда-нибудь и начнут франтиреров на нас натравливать…
Средиземное море. Лигурийское море у побережья Италии. Июнь 1910 г.
Учитывая возможность вступления в войну Италии, командование британского и французского флотов планировало заставить итальянский флот принять генеральное сражение где-нибудь в районе Тирренского моря или в Генуэзском заливе. Французский флот должен был атаковать береговые цели в Генуэзском заливе, южной Италии и на Сицилии. Британский Средиземноморский флот предполагалось вернуть из Константинополя к Мальте, будучи готовым к бою с итальянской эскадрой, базирующейся на Неаполь. Для контроля Проливов и в помощь туркам остались один броненосец, несколько крейсеров, эсминцев и не успевшие уйти в Австрию броненосцы типа «Габсбург» со смешанными англо-австрийским экипажами. Французы также уполовинили свой экспедиционный флот в Османских территориальных водах и вызвали часть сил с Атлантики.
Объединенные силы британского и французского флота в Средиземном море имели превосходство над итальянским флотом, даже учетом возможной помощи Адриатической эскадры Германской империи. Всего Антанта могла выставить до двадцати эскадренных броненосцев[9] против двух германских и восьми итальянских. По броненосным крейсерам соотношение было немногим лучше – шесть итальянских против девяти антантовских. Начальник штаба итальянского флота адмирал Каттолико считал, что при таком превосходстве противника решительного боя следует избегать, ослабляя противника минными постановками, атаками миноносцев и подводных лодок.
Сразу после объявления войны соединения французского флота вышли в море. Французская первая эскадра (броненосцы типа «Демократи», четыре броненосных крейсера и два легких, девять эсминцев) вышла из Тулона и направилась к побережью Италии. Французские корабли были обнаружены в море итальянским легким крейсером «Куатро», который вступил в перестрелку и выпустил торпеды по французским легким крейсерам «Гишен» и «Шаторено». И снаряды, и торпеды обоих противников попали - прямо в море. Невредимый «Куатро», единственный скоростной бронепалубный крейсер флота, легко ушел от преследования, развив скорость в двадцать семь узлов.
Подойдя к итальянскому побережью, французские броненосные крейсера, прикрытые с моря броненосцами и эсминцами, обстреляли береговые цели. С расстояния в семьдесят кабельтов крейсер «Жюль Мишле» добился попаданий по хранилищам горючего в Вадо-Лигуре. Дальнейшая стрельба стала затруднительной из-за густого дыма от горящих резервуаров с топливом. Крейсер «Леон Гамбетта» обстреливал сталелитейный завод в Савоне, а «Жюль Ферри» и «Виктор Гюго» вели огонь по газовому заводу в Сестри-Потенте с расстояния в пятьдесят кабельтов. В ответ по французским кораблям открыли огонь итальянские береговые батареи и бронепоезд береговой обороны. Шестидюймовый снаряд с батареи «Мамели» попал в крейсер «Жюль Мишле», разбив одну башню среднего калибра и убив двенадцать моряков.
Экипаж итальянского эскадренного миноносца «Ланчиере» сопровождавшего в районе Генуи минный заградитель- канонерку «Триполи», был захвачен врасплох появлением французского флота. Однако командир эсминца лейтенант Джузеппе Сириане решил, что он может атаковать французскую эскадру и успеть выпустить торпеды. «Ланчиере» вышел в торпедную атаку под огнем французских крейсеров и получил повреждения от близких разрывов, но смог выпустить две торпеды. Ни одна торпеда в цель не попала. Отойдя к берегу и пользуясь появившимся туманом, Сириане перезарядил торпедные аппараты. Еще одна торпедная атака по крейсерам также не принесла успеха, и «Ланчиере» укрылся в порту Генуи.
Под сильным огнем итальянской береговой артиллерии французские крейсера отступили. Пока французские крейсера отходили, подошедшие броненосцы смогли своим огнем подавить итальянскую береговую батарею на мысе Вардо.
К юго-востоку от Савоны французские корабли были атакованы итальянскими эсминцами третьей флотилии под командой капитана ди фрегато Энрико Милло. «Турбине» подошел на милю к крейсерам «Жюль Ферри» и «Виктор Гюго», и выпустил по ним торпеды, но безуспешно. Получив на отходе два попадания снарядами противоминного и одно –главного калибра, эсминец мгновенно затонул. Спасшихся с него не было.
Эсминцы «Нембо» и «Зеффиро» выпустили каждый по две торпеды по отступавшим французским крейсерам, но также не попали. «Нембо» получил попадание французского снаряда калибра сто шестьдесят четыре миллиметра, три человека из его экипажа погибли. Потерявший ход эсминец пришлось затопить. Подошедший к нему «Аквилоне» успел снять экипаж с медленно уходящего под воду корабля и выпустил по нему торпеду.
Французские эсминцы попытались контратаковать. В результате короткой стычки французы потеряли эсминец «Карабинье», в который попала итальянская торпеда. Итальянцы потеряли поврежденный огнем шестидесятипятимиллиметровых орудий «Бореа», затонувший при отходе в гавань.
Вторая эскадра французского флота (броненосцы типа «Дантон» и «Републик», броненосный и три бронепалубных крейсера, девять эсминцев), безрезультатно крейсировала около Корсики. Обстреляв Порто-Лангоне на острове Эльба, эскадра отошла от итальянского побережья после торпедной атаки подводных лодок. Ни один из кораблей эскадры не пострадал, но и эсминцы, обстреливавшие районы предполагаемого нахождения итальянских субмарин ныряющими снарядами, никого не потопили. Поэтому командовавший эскадрой контр-адмирал Лапейрер решил не рисковать и отойти.
Потратив уголь и несколько сотен снарядов, эскадры к утру следующего дня организованно отступили и вернулись в Тулон. Французские газеты сообщили, что корабли «подвергли береговые цели эффективному и продолжительному обстрелу», хотя позже они же признали, что «результаты обстрела… были почти нулевыми, причинив противнику лишь незначительный ущерб».
В тот же день наблюдатель на итальянской подводной лодке «Глауко», отправленной для охраны побережья в район города Сан-Ремо, заметил подозрительный дым. Командир лодки, лейтенант Луиджи Риччи, приказал начать срочное погружение. Двигаясь под водой малым ходом, подводная лодка вышла наперерез идущего прямым курсом парохода. Который оказался… тоже подводной лодкой, но французской, типа «Плювиоз». Дождавшись, пока идущая восьмиузловым ходом неприятельская лодка приблизится на дистанцию пуска торпед, Риччи приказал стрелять. «Глауко» выпустила две торпеды, причем обе попали в спокойно плывущую французскую подлодку. Раздалось два взрыва, после которых лодка мгновенно исчезла с поверхности… Позднее стало известно, что это была субмарина «Монж», числившаяся у французов пропавшей без вести до конца войны.
Итальянский фронт. Сектор Бриансон. Июнь 1910 г.
Объявление войны оказалось неожиданным не только для французов, но, как ни странно, и для итальянской армии. Которая как раз начинала перевооружение на новую артиллерию и пулеметы заодно с очередной реорганизацией. Кроме того, как оказалось, производство боеприпасов с трудом пополняло убыль на учебные стрельбы мирного времени. Впрочем, все равно соотношение сил и стратегическая ситуация, по мнению итальянских политиков и генералов, складывались в их пользу.
Однако французы тоже особо не переживали. Французско-итальянская граница проходила по Альпам, причем перейти через горы можно было только через несколько перевалов, включая Малый Сен-Бернар, Мосенис и Монженевр. А в этих местах стояли долговременные и хорошо вооруженные укрепления - форты, построенные на самых удобных для обороны местах. Остальные пути представляли собой труднопроходимые тропы. Имелась еще хорошая прибрежная дорога, но ее мог обстреливать французский флот. Да и потом наступление в сторону крупных городов, вроде Лиона, Гренобля или Ниццы, было возможно только по речным долинам.
Одним из сильнейших укреплений пограничной линии в секторе Бриансон являлся форт Янус. Построенный в конце прошлого века, непрерывно модернизируемый и усиливаемый вплоть до тысяча девятьсот шестого года, форт имел на вооружении десять орудий и шесть пулеметов. Из десятка орудий шесть стояло на валах. Четыре орудия морского образца, калибром в девяносто пять миллиметров стояли в высеченном в скале хорошо защищенном каземате. Позиции орудий были разделены выступающими контрфорсами, чтобы предотвратить поражение всей батареи осколками, и у каждого орудия была смонтирована вытяжка для удаления пороховых газов. Надземные и подземные казармы и хранилища, цистерна для воды позволяли гарнизону в сто двадцать человек спокойно пережить как минимум месячную осаду. Все сооружение, по периметру окруженное стеной, было построено так, чтобы на подходах к нему не имелось непростреливаемых участков.
Через день после объявления войны орудия итальянского форта Шабертон, прозванного французами «cuirasse des nuages»[10], открыли огонь по форту. Обстрел продолжался на следующий день, со значительными повреждениями наземных сооружений и амбразур девяностопятимиллиметровых орудий. Но снаряды стосорокадевятимиллиметровых тяжелых пушек итальянского форта не могли пробить толстых стен французского укрепления. Французы же из-за расположения ниже итальянцев и сильной облачности не могли вести ответный огонь по Шабертону. Что позволило итальянцам накопить на исходных позициях пехотный полк и начать атаку против засевшего в окопах батальона прикрытия.
Густые цепи итальянской пехоты с громкими криками устремились в атаку. Их встретили ружейно-пулеметным огнем, отчего пехотинцы несколько раз залегали. Но офицеры снова и снова поднимали солдат в атаку. Дошло до рукопашной, сначала в окопах, потом на улицах и в развалинах деревни Монженевр. С позиций итальянцы французов выбили, но понесли огромные потери, из-за чего остановились перед самым фортом. Ночью атаковавший оборону французов и понесший огромные потери полк сменили резервным.
Полковник Армандо Диас, командир двадцать первого пехотного полка, появился в окопе передового охранения утром внезапно для подчиненных, привыкших к размеренному и неизменному распорядку дня. Но охранение, выставленное от лучшей в полку роты капитана Джузеппе Басси, не подкачало. Бойцы несли службу как положено и даже сеньору полковнику пришлось вспоминать пароль и отзыв. После этого полковник уже не удивился, обнаружив капитана в том же самом окопчике. Джузеппе делал то, чем собирался заняться командир полка – рассматривал в бинокль укрепления форта. При этом что-то отмечал карандашом на листе бумаги, прикрепленном к дощечке. Почувствовав приближение командира, капитан попытался развернуться и принять стойку «смирно». Тут же вспомнил, где находится и снова пригнулся. Полковник снисходительно махнул рукой.
- Не тянитесь, сеньор капитан, не до того. Что успели заметить во время рекогносцировки?
- Сеньор полковник, вот кроки, - коротко доложил Басси.
- Без чинов, - принимая из рук капитана дощечку с рисунками, приказал полковник. – Интересно, интересно… откуда это – он ткнул пальцем в рисунки, схематично изображавшие внутренность форта.
- Вчера, синьор Армандо, мои добровольцы нашли местного, который там работал. С его слов набросал кроки и сейчас уточнил, насколько возможно, - пояснил Джузеппе. – Прямая атака ничем, кроме потерь не закончится. Осадные орудия нам не дадут, значит надо импровизировать.
Полковник помолчал, внимательно посмотрев на капитана, а затем на чертеж.
- Что предлагаешь? – спросил он через несколько минут, показавшихся Басси вечностью. Конечно, Диас мог и пропустить слова какого-то капитана, пусть и талантливого, и перспективного, мимо ушей. Вот только Басси был родственником, пусть и дальним, самого Гарибальди. А в Италии это значило многое. Именно поэтому полковник выслушал предложение командира роты и передал его в дивизию генералу Готти. Который в ответ прислал приказ о создании сводного взвода капитана Басси для штурма форта Янус.
Ночью, при неярком свете Луны добровольцы из стрелков и саперов, увитые веревками, нагруженные гранатами, взрывчаткой и бутылями с керосином, собрались неподалеку от деревни. Из оружия две трети их них из них получили по револьверу или пистолету, а остальные – по короткому саперному карабину «труппе специали».
Ночь не самое лучшее время для прогулок, даже при лунном свете. Особенно в горах и особенно если на вас навешано немалое количество взрывающегося и горящего вещества. Лезть по склону со всем этим обвесом еще сложнее. И если бы не совет одного из добровольцев, урожденного горца из Бергамо, взять с собой веревки, задумка капитана Басси закончилось бы неудачей. Потому что половина бойцов и большая часть грузов вместо подъема катились бы куда-нибудь вниз по склону…
Но и так утомленные, поцарапанные, со сбитыми ладонями и коленями итальянцы с трудом добрались до форта и оказались на крыше каземата почти к самому утру. Отлежавшись пару минут, капитан растолкал капралов, те подняли рядовых…
А потом почти час ушел на то, чтобы незаметно добраться до казармы на вершине горы. Кроме того, четыре тройки, в каждую из которой входило по два сапера и боец-охранник, спустились с крыши напротив каждой из амбразур каземата.
Французские часовые расслабились, не ожидая ночного нападения. И смотрели только на дорогу и деревню, а не по сторонам. Тем более, что все в гарнизоне форта были уверены в полной бесполезности атаки, даже ночной. Потому что стоило кому-нибудь заметить шевеление и по заранее пристрелянным секторам начали бы стрелять дежурные пулеметы и установленные на валах скорострельные орудия. И никакая темнота атакующим не могла помочь.
Вот только поднять тревогу никто не успел. Как только дверца казармы открылась, чтобы выпустить очередную смену, в появившегося в дверях солдата выстрелили откуда-то сбоку. А в дверь влетела пара гранат немецкого образца. Словно из-под земли, со всех сторон рванули к казарме серые в полутьме тени. Расстояние в пару метров они преодолели за секунды. Одновременно несколько человек обстреляли стоящих на валах часовых… Очередь развернутой револьверной пушки Гочкиса прозвучала неожиданно. Дюжина мелких, но довольно кусачих снарядиков калибра тридцать семь миллиметров прошла по вершине вала, разбивая стоящие на нем в пределах видимости пушки. Затем еще очередь прошлась по амбразурам второго этажа казармы, из которых французские стрелки пытались вести огонь. А в самой казарме в это время шла резня. Многие добровольцы, как оказалось, прихватили с собой трофейные французские штык-ножи. Которые в тесных кубриках и коридорах оказались куда удобнее винтовок со штыками. Впрочем, штык-ножи были и у обороняющихся. И револьверы с пистолетами не всегда помогали итальянцам. Все смешалось в казарме – выстрелы, крики раненых и умирающих, французская и итальянская ругань, взрывы гранат и удары всем чем можно, от прикладов до кулаков.
Одновременно попытались начать стрельбу дежурные артиллеристы в каземате. Вот только залетевшие в амбразуры гранаты, а затем и бутыли с керосином этому помешали. Потом всем в каземате стало просто не до стрельбы, потому что в бутылях кроме керосина были еще и горящие фитили. И хотя керосин разгорается не слишком хорошо, но зато горит очень ярко и дымно.
Пока же в казарме и на валу атакующие итальянцы и обороняющиеся французы взаимно уменьшали количество своих противников, Диас поднял в наступление первый батальон полка. Причем вопреки всем уставам – в колонне и по дороге. Так как французские пехотинцы несколько отвлеклись на творящееся в форте безобразие, то бегущие по дороге колонны, потеряв меньше полусотни солдат, прорвались к укреплению и начали перелазить через стены. Прорыв, а затем атака двух остальных батальонов вместе с падением «неприступного укрепления» вызвали панику среди резервистов. Французы бежали и остановились лишь под утро, в десятке километров от места прорыва.
Полковник Диас лично прибыл в захваченный форт сразу после отступления французской пехоты. Осмотрев заваленные трупами и залитые кровью помещения казармы, оценив до сих пор дымящий из всех щелей каземат, он заявил перед строем уцелевших в бою штурмовиков. Коротким, не больше двух дюжин из первоначальной полусотни
- Вы, синьор капитан и ваши солдаты настоящие arditi[11]! Именно такие львы, как вы, добудут Италии победу!
Однако французы быстро привели отступавшие части в порядок и подтянули резервы. Остальные позиции они обороняли упорно и дальше в секторе Бриансон итальянцы продвинуться не смогли…
Западный фронт. Фландрия. г. Аррас. Июль 1910 г.
- Аю реди, сэ[12]? – прошептал стоящий рядом шотландец.
Жан-Пьер, поморщившись, поднял большой палец, прижимаясь к стене рядом с проломом, с левой стороны. Машинально коснулся рукой кобуры пистолета. Он, конечно, понимал, что, случись на улице засада – пистолет не очень-то и поможет. Просто с ним как-то спокойнее…
- Сри-туу-ван![13]
На счет «один» Ломбаль и пара пехотинцев выскочили из пролома, пригибаясь, бросились через улицу. Бежать было тяжело, то тут, то там завалы кирпича, какой-то мусор, трупы лошадей, воронки делали эту перебежку бегом с препятствиями. Под ногами противно хрустело стекло, запах гари шибал в нос. Не обращая внимания ни на что, капитан бежал за своим провожатым, ориентируясь только по его спине. Сержант ходил этим путем до штаба не один раз, и прошлые разы он был безопасным…
- Сьюда, сэ…
Ну, хотя бы одно слово по-французски! А то так можно и забыть свой язык и заговорить на этом островном диалекте.
Нырнули в пролом. Темнота внутри сразу подействовала одновременно успокаивающе и настораживающе. Положив руку на кобуру, Ломбаль осмотрелся. Темно и тихо.
- Момэнт, сэ! – сержант показал куда-то вперед. Ага, в кромешной тьме виден какой-то… отблеск, намек на свет. Неясное мерцание на грани восприятия.
- Са мной, сэ, - пока Жан-Пьер пытался что-то рассмотреть в кромешной тьме, сержант успел зажечь небольшой и тусклый потайной фонарик и посветил под ноги. Стало видно, куда наступаешь. Зато темнота вокруг сгустилась еще больше.
- Летзгоу, сэ!
Видимо не такой уж и большой французский словарный запас сержанта подошел к концу и он опять заговорил по-английски.
Громыхнуло, содрогнулась земля, с потолка посыпалась пыль. Что-то угрожающе заскрипело. Ломбаль подумал, что еще несколько таких попаданий и им отсюда не уйти. Но сержант бодро вышагивал впереди, подсвечивая дорогу по какому-то непонятно длинному коридору. Идти по коридору было тяжело, весь он был засыпан непонятным мусором, а в центре и вовсе обломками кирпичей. Пахло дымом, паленым мясом и горелым деревом. Массивная лестница, к которой они в конце концов добрались, была полуразрушена. Подниматься по ней в этой полутьме было страшно. Но Ломбаль давил страх, стараясь лишь не наступать на разрушенные ступени.
Наконец они поднялись на небольшую, огороженную площадку и вышли к занавешенному чем-то вроде одеяла проему. По краям которого пробивалось то мерцание, что уловил Жан-Пьер внизу. Хотелось уточнить, не засекут ли боши этот огонек и не пришлют сюда отделение егерей. Но учитывая уровень владения французским напарника, не стоило. Тем более, что его ждал Жак, бельгиец, одинаково хорошо владевший английским, французским, немецким и голландским языками. У него Ломбаль и решил узнать все позднее…
Надо признать, капитану повезло, хотя везение это и можно назвать странным. Уходя от германских кавалеристов после разгрома батареи, он встретил шотландских пехотинцев. Среди которых оказался бельгийский проводник-полиглот. С ними капитан вынужденно отступал с боями до самого Арраса. А тут, в городе получил приказ оставаться с англичанами и помочь им наладить службу артиллерии. Как оказалось, несмотря на недавний опыт бурской войны, с управлением огнем и организацией стрельбы батарей и дивизионов у англичан было совсем плохо[14]. А уж о контрбатарейной борьбе и говорить не стоило. А во время очередной попытки прорыва германцев капитану не повезло. Он оказался отрезан вместе с шотландцами, батареей шестидесятишестимиллиметровых горных гаубиц и эскадроном французской территориальной легкой кавалерии. Впрочем, если посмотреть с другой стороны, его даже не ранило. Тот же сопровождающий шотландец - сержант щеголял грязной, почти под цвет его формы, повязкой на голове…
Сержант постучал прикладом по полу. В ответ по-английски спросили что-то, что Ломбаль не смог разобрать. Как и ответ. Впрочем, эти шотландцы между собой говорили на каком-то совсем неанглийским английском, который не всегда понимал даже полиглот Жак. Дверной проем, как успел заметить Жан-Пьер, был занавешен даже не одним, а двумя толстыми портьерами, почти не пропускающими света. Так что при входе пришлось откинуть и пройти сначала через одну, потом через вторую. В помещении, где расположился штаб, оказалось неожиданно уютно. Светили сразу две керосиновые лампы, освещая невысокий стол с постеленной на нем картой. Ломбалю стало интересно, где ее взяли англичане. Но от этой загадки его отвлек полковник шотландцев Джон Маккена.
- А, вот и вы, мсье капитан, - он приходу француза явно обрадовался. – Присоединяйтесь. – французский у полковника был намного лучше английского у самого Ломбаля. – Мы потеряли командира гаубичной батареи. Предлагаю вам занять эту должность.
- Переводчика…
- Забирайте Жака, - перебил Жан-Пьера полковник. – Но мне надо, чтобы утром батарея готова была поддержать атаку моих горцев.
- Где она сейчас? – только и осталось уточнить Ломбалю.
- Вот здесь, у этого дома, - показал Маккена на карте, которая, как наконец рассмотрел Жан-Пьер, оказалось искусно выполненной от руки самоделкой. – Атаковать будем вот отсюда. Нам необходимо пробиться через вот этот квартал к Большой площади. От вас – обстрел перед атакой и потом поддержка моих бойцов. Сможете?
- Все понял. Организуем, - Ломбаль прикинул по карте – Далековато идти. Пардон, мон колонель[15], я заберу сержанта и Жака и пойду.
- Что и виски не выпьете? – деланно удививлся полковник. – Шучу, капитан, не обижайтесь. Жду вас утром.
Ночь прошла в хлопотах… А утром началось.
Оказалось, что эти новые горные гаубицы слишком тяжелы для перекатывания расчетом, а снаряды у них - недостаточно мощные. И если с фахверковыми домами никаких проблем не возникало, то камень и кирпич оказался этим орудиям не по зубам.
Немцы утроили стрелковые позиции во всех домах и каждый метр приходилось брать с боем. Огневой мощи не хватало и каждый дом приходилось штурмовать по-отдельности. К тому же у обороняющихся бошей оказалось не меньше полудюжины пулеметов. И английские атаки встречал настоящий ураган свинца. Ломбалю пришлось даже самому становится за прицел и стрелять по пулеметным точкам прямой наводкой. А если ко всему прочему добавить еще пламя и дым от загоревшихся домов и летящие во все стороны горящие головни, то улицы Арраса напоминали настоящий ад.
Остатки батальона и две из четырех гаубиц все-таки прорвались к своим. Как и Ломбаль. В обгорелом мундире, потерявший где-то кепи, исцарапанный, но даже не раненый.
Франция. Париж. Август 1910 г.
Егор Панафидин, бывший политический эмигрант, а теперь французский гражданин и военный летчик в звании аджюдан-шефа[16], сидел в своей комнате и мучительно решал старинный русский вопрос: «Что делать?». Ситуация пока еще складывалась довольно благоприятно для него, парижский авиаотряд на фронт никто отправлять не собирался. Но это пока. Тем более, что сама ситуация на фронтах не радовала. Германия и Россия, раздербанив на двоих Австрийскую империю и сыто рыгнув, перешли к следующим своим врагам. Теперь российский тиран громил союзных Франции осман, да так, что от них только пух и перья летели. Русские солдатики, гонимые на убой режимом, захватили Трапезунд, высадив там морской десант, Эрдзинджан, Муш и даже Мосул. А самое главное, царский режим нагло вторгся в нейтральную Персию и фактически оккупировал всю северную ее часть.
Впрочем, турки, как и японцы, которые никак не могли отбить у русского захватчика даже Корею, Егора волновали мало. Как и превращение Южной Маньчжурии в вассальное Российской империи княжество. Зато вступление в войну итальянцев… Продолжающееся наступление германцев во Фландрии… Эти события Панафидина волновали настолько, что он сегодня даже отказался идти с аджюданом Жаном Ривьером в брассерию дядюшки Кло. Достал купленный недавно атлас Европы и попытался прикинуть, как и куда можно скрыться в случае полного развала. А то, что такой последует, по мнению Егора не хотели видеть только сами французы. Наступление итальянцев на Юге, по сообщениям газет, остановленное, на самом деле продолжалось. Как узнал Егор в штабе губернатора Парижа от знакомого старшины, остановленные в центральной секторе, итальянцы сумели прорваться на севере и юге. На побережье они захватили город Ментон и вели бои за Ниццу. А на севере их отборные альпийские стрелки продвинулись почти до Гренобля. Тот же старшина сообщил, что немцы нанесли в последние дни еще два сильных удара - на Верден и на Ле-Като. Эти наступления встревожили Егора больше всего. Падение Вердена открывало немцам прямую дорогу к французской столице. А удар на Ле-Като – еще одну.
«Понятно, что туда будут бросать все оставшиеся резервы, в том числе, тут и к гадалке не ходи, части парижского гарнизона, - что Панафидина отнюдь не устраивало. - Конечно, летать на разведку или новомодное бомбометание менее опасно, чем сидеть в окопах под артиллерийским обстрелом или бежать в атаку со штыком на пулеметы. Но опасно, причем становится опаснее с каждым днем. Противоаэропланные пулеметы и пушки с земли, карабины и автоматические винтовки вражеских летунов с аэропланов, пулеметы дирижаблей… Дальнобойная артиллерия и бомбы с германских, а то и с русских дирижаблей по аэродрому, – это отнюдь не то, что хотелось бы почувствовать на своей шкуре в чужой войне…, - Егор встал и начал мерно ходить по комнатке. – Задачка, - пробурчал он себе под нос, оттягивая ворот рубахи. - Что-то душновато… И не то, чтобы в самом деле не хватает воздуха или жарко. Нет, скорее просто засиделся, да еще нерешенные проблемы на мозг давят, вот и чудится всякое…»
В дверь постучали.
- Да! – раздраженно крикнул Панафидин.
- Мсье аджюдан-шеф, вас просит подойти в канцелярию су-лейтенант Гренье, - доложил появившийся в дверях вестовой. Пришлось переодеваться в форму и идти. Ничего необычного его в канцелярии не ждало – заболел пилот Луи Фавье. Егору пришлось ехать на летное поле, дежурить вместо больного, охраняя парижское небо от тевтонских дирижаблей.
В принципе, против дежурства Панфидин ничего не имел. Сидеть на воздухе возле палатки, задумчиво глядя в небо и провожая взглядом облака ничуть не хуже, чем сидеть в душной комнате. К тому же рядом с аэропланами все неприятные заботы и нехорошие мысли куда-то исчезают. «Я подумаю об этом потом», - ухмыляется Егор. Рядом, тоже погруженный в свои думы сидит рядовой первого класса Леон Магу. Отличный стрелок, к тому же вооруженный не пистолетом или обычной винтовкой, а швейцарской автоматической винтовкой конструкции мексиканского генерала Мондрагона. Отличная винтовка, меткая и скорострельная, вот только патроны к ней надо закупать в Швейцарии. Впрочем, патронов пока израсходовали немного и Леону такие траты вполне по карману. У него папА, как говорят, из богатых банкиров. Но в отличие от русских богатеев и их сыночков, Леон не спесив и служит обычным солдатом в обычной, пусть и столичной, части. «Разве такое возможно в романовской сословной тирании? – мелькает у Панфидина мысль. – Как вспомню эти спесивые рожи наших Тит Титычей[17]…»
Все мысли смывает в никуда звонкий голос горна, выпевающего такты тревожного сигнала. Подбежавший солдат приносит записку от Гренье: «По сообщениям наблюдателей, к Парижу курсом … летит германский дирижабль».
Егор и Леон первыми заняли места в своем новейшем «Вуазене»[18]. Моторист в промасленной одежде ловко проворачивает пропеллер. Привычная скороговорка-перекличка, мотор чихает и заводится. Егор добавляет оборотов. «Вуазен», словно сорвавшись с привязи, задирает хвост и резво несется по прямой. Кроме Егора взлетают еще два дежурных экипажа, на «Фармане» и «Блерио». Это до войны каждый авиаотряд снабжался одним типом аппаратов, сейчас так привередничать не приходится.
Взлетев, все три аэроплана расходятся в разные стороны. «Вуазен» Егора летит по прямой на север, остальные берут курс восточнее и западнее. Обнаружить даже столь большую цель, как дирижабль не так уж и просто. Облака, возможность смены курса… вот и прорвется немецкий воздушный корабль к столице. О том, что будет тогда, Егору не хотелось и думать. Фронтом точно отделаться не удастся.
Панафидину, как обычно, повезло. Леон показывал влево и вверх. Там, выделяясь на фоне облаков, полз этакий темный правильный огурец. Впрочем, везение можно было счесть сомнительным, так как германский дирижабль мог сопротивляться. Егор перевел бензиновый рычаг на полный газ. Дирижабль стремительно приближался и вдруг на нем словно расцвели два огненных цветка. «Пулеметы! – бросая аэроплан в вираж, с испугом подумал Панафидин. – Что там Леон?». Но Магу не теряя времени тоже бьет по врагу. Попадает, или нет, Егору разбираться некогда. Он, стараясь не слишком наклонять аэроплан, делает плавные виражи вокруг неуклюже пытающегося маневрировать воздушного пузыря. Похоже, Леон, уже сменивший магазин, попадает куда-то в чувствительное место этого «пузыря». Германцы, не выдерживая дерзкой атаки и обстрела, разворачиваются, вводя в дело задние пулеметы. Вниз летят бомбы. Облегченный дирижабль резко подскочил вверх, уходя из-под обстрела.
Досталось и «Вуазену». Мотор вдруг начал чихать и замолчал. Летчики услышали лишь, как свистит воздух в растяжках и многочисленных дырках крыла и гондолы. Выглянув за борт, Панафидин заметил длинное, словно специально подготовленное для его посадки поле. На вид ровное, а что там на самом деле, нужно будет узнавать на опыте. Но Панафидину и Магу опять везет – поле оказывается довольно ровным, хотя и в кочках. К тому же «Вуазен», в отличие от прочих аппаратов отряда, садится довольно легко. Даже при остановившемся моторе. Вот только шасси не выдержало ударов во время пробежки. И сломалось. Аэроплан свалился на правый бок, сминая обе плоскости с этой стороны. От удара Магу вылетел из гондолы, но к счастью - прямо вперед. Сломанная рука, ушибы, синяки по всему телу и все. Сломанные плоскости развернули аэроплан и Леон не попал под удар, убивший бы его на месте. Привязанный к сиденью Егор отделался ушибами и сотрясением мозга.
Вражеский же дирижабль ушел, по сообщениям наблюдателей, за линию фронта. Убив сброшенными бомбами крестьянина и двух коров…
Тихий океан. Август 1910 г.
Носовые орудийные башни линейного крейсера «Рюрик» выбросили четыре огненных факела, обернутые желтовато-белым дымом. Десятидюймовые снаряды через несколько мгновений отметились всплесками недолетов возле едва различимых вдали силуэтов английских кораблей. Чуть шевельнулись стволы орудий, пока наводчики вводили полученные из командного поста поправки, и воздух разорвал новый залп. Теперь огнем полыхнули кормовые башни.
«Рюрик» снова крейсировал по Тихому Океану, теперь уже третий месяц. За два месяца крейсерства корабль потопил пятнадцать судов и захватил два, но командир, капитан первого ранга Угрюмов Алексей Петрович, был недоволен. Он очень хотел поймать конвой. Караван из десятков торговых судов, желательно под охраной только крейсеров, без броненосцев, вот достойная цель для многочисленных орудий линейного крейсера. Наконец его желание исполнилось…
«Рюрик» превосходил весь английский отряд[19] по весу бортового залпа. К тому же снаряды британских крейсеров не могли пробить броню русского крейсера на диктуемой им дистанции боя. Отвага англичан, преградивших путь линейному крейсеру, была не безрассудной, а самоубийственной. Но все-таки они приняли бой, видимо надеясь дать конвою время рассредоточиться.
Два снаряда калибром шесть, и девять и две десятых дюйма с «Рояйл Артура», попавшие в «Рюрик» - один в бортовую броню, второй в основание носовой надстройки, практически не снизили боеспособность крейсера. Бой был неравным. Пристрелявшись, русские быстро добились накрытия, а затем и прямых попаданий. Капитан-лейтенант Оленев, старший артиллерист крейсера, и его подчиненные знали свое дело на отлично.
Один из снарядов третьего залпа «Рюрика» ударил в носовую орудийную установку «Ройял Артура». Единственная пушка, способная как-то уравновесить шансы в бою, исчезла в пламени взрыва. Вихрь осколков накрыл бак англичанина, перебив и переранив всех, находившихся на палубе и мостике. Вспыхнул пожар, дым которого закрыл обзор из рубки. Нарушилась связь и управление огнем. Корабль покатился влево, подставляя противнику правый борт. В этот борт в течение пяти минут попала пара снарядов главного калибра линейного крейсера. Первый разворотил верхнюю палубу и вызвал еще один сильный пожар. Второй, с легкостью проломив двухдюймовую броню скоса бронепалубы, взорвался в машинном отделении. В результате «Ройял Артур», окутанный паром, потерял ход и начал крениться на правый борт.
Спасая своего флагмана, «Индефатигэбл» и «Рейнбоу» пошли в атаку. Они мчались на максимальных восемнадцати узлах, осыпая рейдер градом снарядов и пытаясь выйти на дистанцию торпедного залпа. На шести- и пятидюймовые снаряды легких крейсеров, не способные нанести сильные повреждения, Алексей Петрович внимания почти не обращал. Но опасность торпедной атаки игнорировать стало невозможно. И «Рюрик» перенёс огонь на новых противников. Русские стреляли с прежней меткостью, однако две активно маневрировавшие цели поразить оказалось сложно. Однако дистанция уменьшалась, и в итоге атака бриттов сорвалась. Сначала десятидюймовый фугасный снаряд взорвался у борта «Рейнбоу», поразив осколками стоящих на мостике и на палубе англичанина. А затем такой же снаряд попал в «Индефатигэбл», снеся взрывом борт и два стодвадцатимиллиметровых орудия. Британские лёгкие крейсера отвернули, выходя из боя и признавая своё поражение. Старший артиллерийский офицер «Рюрика» немедленно перенес огонь на «Ройял Артур». Теперь, когда русским никто уже не мешал, расстрел неторопливо дрейфующей мишени не занял много времени. Получив еще пять попаданий, «Ройял Артур» перевернулся вверх килем.
Линейный крейсер развернулся в сторону конвоя, собираясь устроить бойню пытавшимся разбежаться купцам. Но в это время в двух кабельтовых от его борта взметнулись больше дюжины водяных столбов. И судя по всему, противник бил шестидюймовыми снарядами, а опять-таки тяжелыми девятидюймовыми.
Вся северная часть горизонта была подернута туманной дымкой. Там, на фоне этой дымки, беззвучно полыхнуло. У противоположного борта «Рюрика» вновь встали высоченные столбы разрывов. Теперь, после такого «горячего приветствия» стало ясно, что противников как минимум двое. И вооружены они не менее чем двумя десятками пушек стандартного английского калибра в девять и две десятых дюйма.
«Кто это может быть? – пытался проанализировать ситуацию командир крейсера. – Не менее восьми стволов в залпе, это точно не броненосные крейсера у тех пушек меньше. Или… Но они вроде бы должны быть в метрополии… И скорость, скорость не менее двадцати пяти узлов, значит…»
Упали у борта снаряды третьего залпа, а потом противники сблизились. И перед наблюдателями с «Рюрика» появились два больших крейсера, судя по силуэту имевшие две трубы и минимум пять орудийных башен каждый.
«Линейные крейсера типа «доминион», – подумал Угрюмов, – «Новая Зеландия» и «Австралия». Они нас все-таки выследили… Парой…»
Обстановка прояснилась окончательно, но командиру русского крейсера не стало от этого легче. В поединке с одним «доминионом»[20] с его девятидюймовыми орудиями русский линейный крейсер мог рассчитывать на успех, даже не смотря на большую на целый узел скорость противника и большее число стволов. Но два таких противника были ему точно не по зубам. И Угрюмов сделал то, что ему оставалось. «Рюрик» дал полный ход, пытаясь оторваться от своих противников. Понятно, что теперь «Рюрик» мог отстреливаться только кормовыми башнями, но и англичане могли вести огонь лишь носовыми башнями. Четыре башни из пяти выбывали, так как даже бортовые башни британских кораблей, установленные по схеме линкора «Дредноут», имели ограниченные сектора обстрела по носу из-за опасности повреждения надстроек пороховыми газами. Это резко увеличивало шансы рейдера продержаться до наступления темноты. Одновременно командир русского рейдера приказал передать по радио, обращаясь ко всем, кто мог его слышать о бое и преследующих его крейсерах.
Британские снаряды ложились у самых бортов русского корабля, обрушивая на его палубу потоки воды. Но пока без прямых попаданий. Кормовые башни «Рюрика» влепили в идущий первым крейсер десятидюймовый снаряд. Не причинивший преследователю существенных повреждений. Скорость хода «доминиона» не снизилась, и он продолжил стрелять, причем даже из бортовых башен. Три огромных корабля мчались на север, выжимая из машин все, что возможно и немногим больше. Расстояние между ними почти не сокращалось, но никак не увеличивалось. Состояние силовой установки «Рюрика» оставляло желать лучшего, уступая недавно подремонтированным котлам и машинам «доминионов». Кроме того, днище русского линейного крейсера сильно обросло за время рейда. Русским пока что везло, но все понимали, что везение не может быть бесконечным. Тем более, что второй англичанин обогнал своего мателота. И теперь, идя строем фронта, и тоже открыл огонь из всех шести орудий.
Но вначале опять отличились русские артиллеристы, влепив еще один тяжелый снаряд прямо в носовую башню уже помеченного первым попаданием британского корабля. Снаряд пробил броню башни и взорвался внутри, превратив в пепел орудийный расчет и искорежив все содержимое. Крейсер теперь мог стрелять по «Рюрику» только из орудий бортовых башен.
Впрочем, британцы ответили не менее серьезно. Второй английский крейсер стрелял, в отличие от первого, попеременно бронебойными и фугасами. И именно бронебойный снаряд попал в крышу башни «Глаголь». Причем попал во время заряжания. Пробив крышу, он взорвался внутри, воспламенив подаваемые пороховые заряды. Из всех щелей башни полыхнуло огнем, крыша, подскочив кверху, снова упала на место. В погреба огонь не проник, но теперь отстреливаться русскому крейсеру стало практически нечем. Одна башня выгорала, а стелющийся дым, хотя и сдуваемый на корму, перекрывал обзор второй. К тому же англичане постепенно нагоняли русский корабль и их огонь становился все более эффективным. Очередной снаряд «доминиона» проделал в корме рейдера подводную пробоину и повредил винторулевую группу. Русский крейсер рыскнул влево, а «доминионы», сократив расстояние и подвернув. Открыли огонь из всех башен, расстреливая рейдер из четырнадцати стволов. «Рюрик» огрызался только из шести орудий. И даже добились определенных успехов, попав несколько раз в того же уже получившего попадания англичанина. Но вскоре попадание в носовую надстройку нарушило на рейдере централизованное управление огнем, отчего эффективность его стрельбы стала быстро падать. Однако русские не сдавались, продолжая отстреливаться. Но потом тяжёлый снаряд пробил главный броневой пояс «Рюрика» и привёл к затоплению одного из машинных отделений. Скорость крейсера снизилась до двенадцати узлов. Англичане продолжали всаживать в него снаряд за снарядом. Казалось все уже кончено, но русские напоследок смогли отомстить, всадив еще два снаряда ниже ватерлинии в первый британский крейсер. Потерявший уже две башни главного калибра из пяти, с разбитым носом, пламенея очагами пожаров и кренясь на правый борт, британский крейсер вышел из боя. Но второй, почти не поврежденный, продолжил схватку. Тем более, что к нему присоединились вернувшиеся «Индефатигэбл» и «Рейнбоу».
Появился нарастающий крен на левый борт. Горящий «Рюрик» агонизировал, но продолжал упорно держаться на плаву и отстреливаться из всех уцелевших орудий. Иногда даже попадая в корабли противника. И тогда англичане решили добить его торпедами. «Индефатигэбл» и «Рейнбоу», поврежденные, но сохранившие ход и боеспособность, зашли в атаку с правого борта. Стволы казематных стодадцатимиллиметровок из-за крена задрались так высоко, что орудия могли стрелять только в небо. Но британцы все равно не стали рисковать и выстрелили с максимального расстояния. Из восьми устремившихся к русскому крейсеру торпед в него попали четыре…
Через три дня проходящий в этом районе чилийский пароход подобрал с воды двух измученных ранами, морем и жаждой русских моряков. Удержавшихся на поверхности благодаря полуразбитому спасательному плоту. И немного позднее весь мир узнал, что англичане ушли после боя, не пытаясь разыскать и спасти уцелевших русских.
Потом стало известно, что кроме «Ройял Артура», бой не пережил и тяжелый (линейный) крейсер «Острейлиа», затонувший от полученных повреждений по пути в порт. А крейсера «Нью Зиленд», «Индефатигэбл» и «Рейнбоу» встали на длительный ремонт…
Турция. Константинополь и Проливы. Август 1910 г.
Ситуация, с точки зрения великого визиря Османской империи Кямиль-паши, складывалась совсем плохая. Сражения за Македонию и Фракию обескровило турецкие армии, целых два корпуса, усиленные и набранные из самых боеспособных частей, недавно перебросили на усиление Чаталджинской позиции. Кавказская армия давила с востока, уничтожая посланные ранее подкрепления и угрожая безопасности центральных провинций со стороны Малой Азии Небольшой флот и полторы дивизии пехоты, что англичане и французы оставили в Стамбуле – помощь настолько мизерная, что о ней можно даже и не вспоминать. Хотя конечно, с учетом того, что в Стамбуле из всех войск остались только пехотная и кавалерийская дивизия, то и три пехотные бригады становятся большой силой. Но что их хватит, если неверные решат высадить десант, Кямиль-паша сильно сомневался. Надо признать, не он один. Не зря все, кто побогаче, уже
уехали из города. А вслед за ними потянулись под любым предлогом чиновники и даже бедняки. И только самые фанатичные и самые бедные, да вынужденные регулярно ходить на службу еще оставались в городе. В котором, кстати, понемногу воцарялся самый натуральный беспорядок. Мусульманские фанатики нашли привычное объяснение всем бедам, творящимся с поклонниками Аллаха, в проживающих в городе неверных. И то в одном, то в другом районе столицы внезапно начинались погромы. Полиция и не пыталась их останавливать, а войска охраняли лишь посольства и районы, в которых жили придворные султана.
Кямиль-паша уже обдумывал возможность заключения мира с русскими гяурами, раз уж франки не могут помочь туркам. Останавливало только отсутствие сторонников, которые могли бы поддержать его в случае столкновения с соратниками по партии, недовольными франками или гнева султана. А кроме того, имелись сообщения разведки, что русские перебрасывают войска в помощь болгарам. Это значило, что десанта пока можно не опасаться. Укрепленные же позиции, как показывал опыт войны у франков, прорвать очень сложно. С потерпевшими же неудачу русскими и их союзниками разговаривать будет легче…
Но время хитрых приемов и попыток вывернуться из-под надвигающегося «русского парового катка» уже закончилось. Закончилось как раз в то время, пока великий визирь добирался до военного министерства, чтобы переговорить с военным министром Энвер-пашой. Закончилось с первым громовым залпом русских осадных орудий, стреляющих по укреплениям Чаталджи.
После всех военных пертурбаций на линии укреплений, протянувшейся на перешейке от Черного моря до Мраморного, стояло не больше сто двадцати пяти тысяч солдат и офицеров, имевших на вооружении десяток пулеметов, полсотни митральез разного калибра и три сотни орудий. Из всех орудий сто – тяжелых, размещенных по четыре в каждом из двадцати пяти стационарных фортов. Построенная по проекту знаменитого бельгийского инженера Бриальмона, модернизированная под руководством австрийского инженера Блум-паши, усиленная полевыми укреплениями линия считалась неприступной. Отчего, надо заметить, дезертиров в оборонявшихся здесь войсках, было очень мало. Большинство надеялось отсидеться в этих фортах до заключения мира. Тем более, что полевые орудия болгар большинству укреплений никакого ущерба нанести не могли. В результате несколько попыток штурма стоили болгарским войскам больших потерь в пехоте и орудиях.
Но к августу, в результате достигнутых при посредстве Германии договоренностей, к стодвадцатитысячному болгарскому войску присоединились три закаленных в боях с австрийцами русских корпуса. А кроме пехоты и артиллерии армейских корпусов сюда же подвезли бригаду осадных орудий и особую железнодорожную батарею. И теперь эти тяжелые орудия калибрами от шести до одиннадцати и двенадцати дюймов закидывали своими снарядами заранее разведанные и нанесенные на карту цели. Тяжелые бомбы[21], начиненные мелинитом и тротилом, рвутся на укреплениях, не рассчитанных на столь мощные снаряды. Кроме осадных орудий, в обстреле фланга позиции, прилегающего к морю, участвуют и старые броненосцы «Георгий Победоносец» и «Двенадцать апостолов». Над фортами и окопами поднималось облако пыли, дыма и обломков. Снова и снова падали снаряды Взрывы рушили потолки и галереи, разрывая людей на куски, удушая газами и засыпая обломками. Турецкие солдаты, бросая оружие, приникая к земле, забыв обо всем, сжимались в комочек. Многие не выдерживали и выскакивали наружу из укрытий и окопов и тут же падали, снесенные ударными волнами и осколками.
А потом прозвучали команды по-русски «В атаку! В штыки!» и по-болгарски «На нож!». В промежутках между волнами цепей пехоты расчеты тянули небольшие горные пушки и несли пулеметы. Попытки уцелевших и сумевших сбросить оцепенение после обстрела турок открыть огонь тотчас же подавлялись огнем. А пехота шла и шла вперед…
Как отметил в своем Всеподданнейшем докладе о прорыве командующий русскими войсками в Болгарии генерал Зарубаев: «При двухстах орудиях на версту фронта о противнике запрашивать нет необходимости. Необходимо лишь своевременно получать доклады о достигнутых рубежах…»
Получивший донесение о начале болгаро-русского наступления Энвер-паша не придумал ничего лучше, как бросить к Чаталджи последний резерв – первую пехотную дивизию и кавалерийский полк из первой кавалерийской. В Стамбуле остались только англичане, французы и часть кавалерии. Но наступавшие, взяв первую и часть второй линии, все же остановились перед третьей и у правителей Османской империи появилась очередная иллюзия возможности обескровить и остановить гяуров. Но тут пришли новости, после которых начался неудержимый бег из канцелярий и города…
Два отряда кораблей Черноморского флота с висящими над ними тройками дирижаблей подошли к малоазиатскому и европейскому берегам как раз напротив береговых батарей. И открыли огонь. Причем под прикрытием огня четырех линкоров и бомбардировки с дирижаблей к батарее Килия на расстояние выстрела одиннадцатидюймовых мортир подошли перестроенные в канонирские корабли бывшие броненосцы «Екатерина Вторая» и «Чесма». Переименованные в «Громящий» и «Гремящий» соответственно, они додолбили своими тяжелыми бомбами все, что осталось от каменного форта постройки прошлого века. Батарея же Эльмас, земляная и с установленными на ней тяжелыми полевыми орудиями, была расстреляна огнем двенадцатидюймовых орудий новейшего линкора «Чесма». Еще сопротивлялись Филь-Буруну, Анатоли-Кавак и Бугок-Лиман, пытаясь попасть хотя бы куда-нибудь из своих старых крупповских двадцатичетырех– и двадцатиодносантиметровок. Когда к берегу устремились небольшие корабли с десантом. Шхуны «Эльпидифор», прототипом которых послужили используемые в Азовском море корабли, выбрались носом на берег вне дальности стрельбы уцелевших батарей. И по двум спущенным с носа корабля трапам на землю посыпались морские пехотинцы. Дозоры турок, прятавшиеся от огня кораблей в окопчиках и за холмиками, не успели никого предупредить, уничтоженные огнем бравых парней в черных мундирах и беретах. Пока «черные шайтаны», как уже успели обозвать морпехов турки, пытались расширить плацдарм, на берег с подходящих одна за другой шлюпок высаживались части седьмого и восьмого армейских корпусов. Подготовленные к десанту
Грозные турецкие укрепления имели один неисправимый недостаток. Многократно перекрывая огнем пролив, они практически никак не были защищены от атаки с тыла. В результате, отбросив пытавшиеся остановить десантников части ополчения, морские пехотинцы армейцы практически с ходу заняли Филь-Буруну и Бугок-Лиман. Несколько дольше сопротивлялся лучше укрепленный Анатоли-Кавак. А потом форты и батареи начали сдаваться один за другим. Сразу после подавления последних батарей и окончания траления фарватера Босфора в Мраморное море вошел Черноморский флот. На этом сопротивление турок практически закончилось. Хотя отступающие от Чаталджинских позиций турки еще пытались сопротивляться, огрызаясь короткими контратаками.
Но русские войска первыми подошли к стенам Константинополя-Стамбула, а флот – в пролив. Вслед за передовыми русскими частями подошли болгары.
Двенадцатидюймовые орудия, нацеленные на Стамбул, привели в шок не только турецкое правительство и султана Мехмеда V. Османы бежали в Силиври, откуда турецкие миноносцы переправили их на азиатский берег. А английские и французские войска, захватив все стоящие в гавани транспорты и эвакуировались на Галлиполийский полуостров. Командовавший ими английский адмирал Милн планировал перекрыть минами и имеющимся флотом Дарданеллы, а на суше – удержать батареи. Тем самым русским был бы перекрыт путь в Средиземное море. Впрочем, эту проблему русские все равно решили. Позднее, при заключении мира…
А пока русские и их болгарские союзники оккупировали город и оттесняли уцелевшие войска от уже переименованного в Царьград Константинополя.
Из газет:
«Арест социал-демократов. 17 мая, днем в д. №7, по Штатному переулку, около Пречистенки, чинами Московского охранного отделения обнаружено нелегальное собрание социал-демократов. Арестовано 6 человек, среди коих оказались - 2 живущих по чужим паспортам и 2 проживающий в Москве без прописки вида. В собрании этом обсуждались организационные вопросы о работе в рабочей среде.Кроме того, чинами охранного отделения на днях произведено несколько арестов причем задержано 3 нелегальных социал-демократа, один из которых оказался беглым из Сибири и один - уклоняющийся от суда».
«Московскiя вѣдомости» 19.05.1910 г.
«Согласно официальным данным английского правительства, общей число потерь английской армий на всех фронтах достигло 510.230 человек».
«Петербургскiя вѣдомости» 19.07.1910 г.
«КРАСНОЯРСК, 21,VIII. В деревне Прижинской пять крестьян, заподозрив ссыльного-поселенца Ерохина в предательстве, изувечили его ружейным шомполом. После зверской расправы у Ерохина оказались изорванными прямая и другие кишки, а также печень и легкие. Ерохин скончался».
«Московскiя вѣдомости» 29.08.1910 г.
«Вчерашним днем многие смельчаки, живущие на Б.Охте, неподалеку от Ириновской жел. дор. рискнули воспользоваться кратчайшим путем и без всяких аварий проложили путь по льду к Пальменбаховской улице. В районе Малой Охты, выше церкви св. Бориса и Глеба переход совершался также беспрепятственно жителями, живущими по берегу Малой Охты и деревень Яблоновки и Уткиной дачи, а также с противоположного берега к церкви Скорбящей Божией Матери, что на Стеклянном…».
«Петербургскiя вѣдомости» 19.11.1910 г.
[1] Измененная запись из дневника Николая II за 9 июня 1915 г.
[2] Игнатьев, Алексей Алексеевич - русский и советский военный деятель, дипломат, советник руководителя НКИД, писатель. Генерал-майор Российской республики (1917). Генерал-лейтенант РККА (1943). В нашей реальности в это время был капитаном (полковника получил в 1911 г.) и военным агентом (атташе) в Дании, Швеции и Норвегии.
[3] Фраппировать – неприятно поражать, удивлять, ошеломлять, шокировать
[4] Подлинные слова Петра I
[5] Слегка измененное обращение Синода от 1917 г. о созыве Поместного собора.
[6] Основой для главы являются выдержки из мемуаров Гельмута фон Мюкке.
[7] Дежавю - состояние, при котором человек ощущает, что когда-то уже был в подобной ситуации
[8] Герман Маттеус фон Штейн, помощник начальника Большого Генерального Штаба фон Мольке. В нашей реальности получил дворянство (и приставку «фон») во время первой мировой.
[9] Английские «Булварк», «Юпитер», «Марс», «Цезарь» («Илластриес» оставлен в Константинополе), французские – 1 –я бригада: «Демократи», «Жюстис», «Веритэ», «Либертэ», 2-я бригада: «Дантон», «Вольтер», «Кондорсэ», «Републик», 3-я бригада: «Сюффрен», «Шарлемань», «Сен-Луи», «Голуа», 4-я бригада: «Шарль Мартель», «Карно», «Массена», «Йена»
[10] Фр. «броненосец в облаках». Один самых высотных фортов в этом районе.
[11] Ит. ардити – храбрецы. В нашей реальности так стали называться появившиеся в ходе первой мировой войны итальянские пехотные штурмовые части
[12] Так услышал француз англ. вопрос «Are you ready, sir?» - Готовы, сэр?
[13] Один-два-три, англ. Дальше еще русская транскрипция англ. слов– Let’s go, sir (Идемте, сэр)
[14] Автор опирается на книгу «Пятьдесят лет в строю», в которой описывается обучение английских артиллеристов французскими коллегами во время Первой Мировой Войны.
[15] Мой полковник, фр. – вежливое обращение по званию к командиру
[16] Аджюдан-шеф или старший аджюдан – унтер-офицерское звание во французской армии, на ступень ниже старшины.
[17] Тит Титыч – прозвище обобщенного «русского купца»
[18] Братья Габриель и Шарль Вуазены построили первый самолет еще в 1907 году. Это был «Вуазен-Канар» с толкающим винтом и четырехколесным шасси. Для строительства самолета братья организовали в Иси-ле-Молино, департамент Сена, недалеко от Парижа, небольшую мастерскую, которая со временем превратилась в настоящий завод, называвшийся «Вуазен Аэроплан».
[19] Русский линейный крейсер при скорости 24 узла, защищен 102-152 мм поясной (башни--178 мм) броней, вооружение 8-10 дм (254 мм) и 12-120 мм, англичане: бронепалубные «Рояйл Артур» - до 20 узл. (факт. – 19,0), палуба до 127мм, казематы до 152 мм, 1-234 мм и 12 -152 мм пушек, «Индефатигэбл», «Рейнбоу» - 18,5 уз., палуба 37-51 мм, 2-152 мм и 6-120 мм орудий на каждом. Малокалиберная артиллерия не учтена.
[20] Тип «Острейлиа (Доминион)» - 2 (1907) – «Острейлиа» (Австралия), «Нью-Зиленд (Новая Зеландия)», классифицировались также как тяжелые крейсера (в основном, немцами) или линейные крейсера второго класса. Построены на средства соответствующих доминионов и числились в их флотах. При достройке использовались орудия, заказанные для снятых со строительства броненосцев. Главный калибр - 10 (5х2) - 234 мм (9,2 дюйма) пушки с длиной ствола в 50 калибров т.е. достаточно дальнобойные.
[21] Напомню, что в русской армии фугасные снаряды весом до пуда (16 кг) назывались гранатами, а большего веса – бомбами.
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска и скачивания книг
Книжный Бот
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
ВКОНТАКТЕ