Перед прочтением — сжечь!

Глава 17 ТРУСЦОЙ ОТ СМЕРТИ

…Не знаю, поверит ли кто-нибудь во всю эту рассказываемую мной здесь историю, но я чувствую, что если не вывалю её сейчас на бумагу, то она просто сожжёт меня изнутри, как спрятанные за пазуху горящие угли. Человеку всегда было свойственно находить облегчение своим болям в беседе, разделяя мучащие его проблемы с ближними. А то, что довелось пережить за это ужасное лето мне, имеет, к сожалению, далеко не личный характер, так что я ещё и права не имею утаить его от всех живущих со мной в одно время и в одинаковых историко-культурных обстоятельствах. Хотя, повторяю, что, пересказывая сейчас всё случившееся в те страшные дни на улицах Красногвардейска, я и сам уже не вполне могу поручиться за то, не домысливаю ли я чего-нибудь теперь задним числом. Но нет, я ведь отчётливо помню, как, например, очухавшись тогда после своего спасительного кросса почти через весь город, я обнаружил себя лежащим под кустами усеянного краснеющими ягодами шиповника и, осмотревшись по сторонам, понял, что нахожусь на территории детского садика «Дюймовочка», принадлежащего городскому автохозяйству. Я помню его, потому что несколько лет назад, ещё до моего знакомства со Светкой, у меня был довольно продолжительный и многообещающий роман с одной длинноногой девахой, работавшей здесь воспитательницей в младшей группе. Позже она выехала со своими стариками сначала в Италию, а оттуда в штат Иллинойс в США, где у них вдруг обнаружились какие-то довольно состоятельные родственники. Помнится, она ещё прислала мне оттуда два восторженных письма, в одном из которых умилительно расписывала, какой это замечательный и богатый на выдумки праздник Хэллоуин, а в другом сообщала, что режиссёр местного театра господин Ллойд Джереми Патрик пригласил её участвовать в репетициях спектакля в честь дня святого Валентина, в котором ей доверили роль Приносящей Радость. Однако это письмо оказалось последним, и, как я впоследствии узнал от одной из её бывших подружек, последним для моей длинноногой знакомой оказался и столь страстно ожидаемый ею день святого Валентина. Она, как рассказывала мне эта её подруга (а ей об этом написали из Иллинойса сами старики погибшей), и вправду сыграла там на открытии праздника какую-то довольно успешную роль в уличном балагане, после чего в городе начался массовый Карнавал Любви. В этот день там все у них по традиции демонстрируют друг другу свою любовь — целуются со всеми встречными, обнимаются, а то и предаются самым откровенным любовным утехам, так что город становится похожим на большой публичный дом под открытым небом. Вот и Приносящая Радость приглянулась одному обкурившемуся марихуаны чернокожему парню, который, не утруждая себя выяснением её согласия, сграбастал начинающую артистку прямо на главной площади в свои чёрные объятия и принялся целовать при всех в губы, лезть рукой под блузку, а там и задирать с недвусмысленными намерениями её специально сшитую к театральному действию юбку. Я помню, сколько мне пришлось повозиться с ней здесь, в Красногвардейске, прежде чем мне было позволено добраться до заповедных холмов и ложбинок, поэтому я достаточно хорошо могу представить себе ту реакцию, которая последовала на действия этого обкурившегося афроамериканца. Однако Америка — не Россия, там понятия о свободной любви совсем не такие, как у нас, и если уж ты заявил, что чтишь святого Валентина, то должен демонстрировать ему своё почитание не только на театральных подмостках, но и во всей остальной жизни. А потому строптивость моей длинноножки по отношению к чернокожему наглецу была воспринята им как недопустимое личное оскорбление и, выхватив из кармана большой выкидной ножик, он восемь раз подряд всадил ей его в живот, норовя попасть в то самое место, куда его только что не допустили. Пока прибыла расхваленная в одноимённом телесериале скорая помощь, израненная маньяком девушка, не приходя в сознание, скончалась от потери крови.

Всё это самым неожиданным образом вынырнуло вдруг из моей памяти, едва только я открыл глаза и увидел вокруг себя знакомые корпуса и игровые площадки «Дюймовочки». Вон там, на качелях, мы когда-то впервые поцеловались, на той вон скамейке я дерзнул дотронуться до её груди и довольно ощутимо получил за это кулаком по лбу, а в том деревянном теремке с витыми колоннами у входа она наконец-то сама…

— Попси, Попси! Смотри, как тут красиво! Давай отдохнём под этим грибочком и немножко попьём! У меня уже совсем пересохло в горле! — послышался вдруг откуда-то (как мне почудилось — сверху) разливающийся валдайским колокольчиком детский голосок и, повертев головой, я и на самом деле увидел, как, паря на широченных перепончатых крыльях, на землю опускается невероятная по своей фантастичности парочка — одетый в чёрный костюм старик лет семидесяти с голубым шейным платком у горла, и на его сцепленных замком руках, точно на подвесном сидении под дельтапланом, бледнолицый худенький мальчуган лет пяти-шести в вылинялых голубоватых джинсах и красной футболке с белыми, хорошо читающимися словами: «Романцева — на мыло!»

Не в силах больше ничему удивляться, я, затаив дыхание, смотрел, как старик аккуратно спланировал на игровую площадку рядом с раскрашенным под мухомор грибком и сложил крылья. Впрочем, в сложенном виде они сразу же перестали быть крыльями и стали похожи на широченный старомодный плащ, чёрный снаружи и красный внутри. Но более всего меня поразило даже не это, а его нос и руки, которые вблизи напоминали скорее острый орлиный клюв и когтистые птичьи лапы. Хотя, что касается мальчика, то он показался мне вполне обыкновенным малышом, разве что немного нездоровым с виду.

— Попси, пить! — напомнил мальчишка, и старик ласково погладил его по голове своей когтистой ладонью.

— Сейчас, милый. Поиграй вон пока в песочнице, а я пойду тебе чего-нибудь раздобуду…

Он высоко вскинул голову и, втягивая в себя этим своим крюкоподобным носом воздух, начал медленно поворачиваться вокруг своей вертикальной оси и вдруг замер, уставившись на скрывающую меня от посторонних глаз стену кустов шиповника. Не знаю, почему, но я опять почувствовал, как ужас наполняет мою душу, и попытался сжаться, втягивая голову в плечи и опуская тело к земле. Я видел, как, нервно подрагивая ноздрями и принюхиваясь к пойманному запаху (к моему запаху?), Попси сделал медленный шаг в мою сторону, и в эту минуту рядом с открытыми воротами детсада завизжали тормоза автомобиля, и чей-то не терпящий возражений голос нетерпеливо приказал:

— Эй, мужик! Подойди-ка сюда!

Удивлённо повернув голову, Попси посмотрел за ворота. Там стоял, поблескивая в лучах уже скатывающегося к закату солнца, большой чёрный джип, из приоткрытого окошка которого выглядывала коротко стриженная голова какого-то крутого братка.

— Я тебе, тебе говорю! — подтвердил тот, раздражаясь. — Шевелись, когда тебя зовут, понял?

Попси, кажется, понял, чего от него хотят, и решительно двинулся в сторону ворот. Преодолев разделявшие их двадцать метров, он подошёл к машине.

— Вот тебе десять долларов, — протянул в окно руку с зелёной бумажкой водитель, — пойди возьми у поварих в садике ведро и принеси мне холодной воды для радиатора. Понял?..

— Понял, — ответил Попси и, проткнув, словно папиросную бумагу, своими ладонями сверкающий металл, в мгновение ока сорвал с петель левую переднюю дверцу и, отбросив её далеко в сторону, вонзил в плечи опешившего водилы свои страшные когти. Выдернув его из машины, словно больной зуб из открытого рта, он стремительно потащил его к оставленному под «мухомором» малышу, который уже в явном нетерпении привставал с места и поглядывал в их сторону.

— Ну, вот, — успокаивающе произнес он, подходя к песочнице, на краю которой сидел мальчик. — Сейчас ты напьёшься. Подставляй ладошки.

Мальчик живенько вскочил с деревянного бортика и, сделав ладони лодочкой, протянул их перед собой. Попси пониже пригнул к нему кричащего от боли хозяина джипа и, не обращая внимания на вопли, ловко вспорол ногтем большого пальца пульсирующую на его шее артерию. Тёмная, почти чёрная струя крови мгновенно наполнила ладони малыша и он с жадностью поднёс их ко рту…

Еле сдержав себя, чтобы не сблевать от увиденного только что зрелища, я, как ужаленный, взвился на ноги и бросился бежать из садика. К моему счастью, Попси в эту минуту был всецело занят поением (Господи, помилуй!) своего внука, одной рукой цепко удерживая за плечо разрывающегося от крика водителя джипа, а другой пережимая его артерию на то время, пока мальчик опорожнял свои ладошки, так что ему было явно не до погони за мной. А может быть, я ему был уже и не нужен… Короче, благодаря тому, что он был занят, я без всяких осложнений выбежал за ворота и, перепрыгнув через валяющуюся на дороге оторванную дверку джипа, понёсся по улице, стремясь оказаться как можно дальше от этого чудовищного Попси и его внука.

Пробежав пару кварталов, я почувствовал, что снова задыхаюсь (ну мне сегодня и пришлось побегать — больше, чем за весь предшествовавший этим событиям год!), и остановился, чтобы хотя бы немного перевести дыхание. Постояв несколько минут, прислонившись спиной к нагретой за день лучами стене дома, я, наконец, отлепился от неё и потихоньку двинулся дальше. Улицы были пустынны, и оказавшийся передо мной перекресток тоже был пустынным, разве что метрах в двадцати от него виднелся оставленный кем-то возле поребрика тротуара голубой «ЗиЛ», да и тот был без водителя в кабине, и потому я безбоязненно шагнул на проезжую часть, не ожидая здесь для себя никакой опасности. Тело моё было уставшим, внимание притуплённым, голову переполняли хаотично роящиеся обрывки ничего не проясняющих мыслей, а душу сковывал отяжеляющий и замедляющий все реакции холодок страха. Именно поэтому я не услышал, а вернее, не среагировал должным образом на то, как взвыл заработавший внезапно двигатель дремавшего у кромки асфальта грузовика, и если бы не преломившееся вдруг в его лобовом стекле предзакатное солнце, которое своим ослепительным бликом заставило меня повернуть голову и увидеть, что на меня несётся пятитонный самосвал с песком, то я, может быть, даже и не понял бы, что со мной случилось, потому что времени на то, чтобы выскочить из-под его колёс, оставалось уже не более трёх секунд.

Но, слава Богу, эти самые три спасительные секунды были мне всё-таки подарены и, рванувшись из-под уже почти доставшего меня радиатора, я в невероятнейшем прыжке перелетел на полосу противоположного тротуара и уже там, оступившись ногой на каком-то то ли выступе, то ли выбоине, не удержал равновесие и грохнулся, весьма болезненно ударившись при этом об асфальт своим левым коленом, содрав на обеих ладонях кожу да ещё зацепившись плечом за ствол растущего на краю тротуара здоровенного тополя. Кстати сказать, этот же самый тополь и спас меня через минуту от ещё одной попытки грузовика протаранить моё тело, как натовские субмарины протаранили корпус нашего атомохода «Курск», потому что, пока я поднимался с колен да рассматривал свои ободранные ладони, «ЗиЛ» успел развернуться и ринуться на меня в новую атаку. Я и на этот раз заметил его только в последние секунды, но, не очухавшись ещё от своего предыдущего падения, только и успел, что сделать пару отчаянных шагов за ствол стоящего рядом со мною тополя, который и принял на себя всю таранную мощь разогнавшегося «ЗиЛа».

Врезавшись в дерево, машина исторгла из себя сгусток предсмертного визга и хрипа, и заглохла. Подождав некоторое время и убедившись, что грузовик мёртв, я не без опасения обошел деформированный о ствол тополя мотор с задранным, точно козырёк сдвинутой на затылок кепки, капотом, и осторожно потянул на себя ручку дверцы. Распахнув её, я заглянул в кабину. И, как и ожидал, никого там не обнаружил.

Было понятно, что в городе происходит какая-то невиданная ранее херня, но почему она стала вдруг возможной и есть ли какой-нибудь способ ей противостоять, я не знал, и от этого на душе было ещё страшнее и безысходнее.

Оставив разбитый «ЗиЛ», я повернулся и, прихрамывая от боли в колене, поковылял в направлении центра. Было, наверное, не более семи часов вечера, но город из-за своей пустынности казался мне покинутым и вымершим, на протяжении двух пройденных кварталов я не встретил ни одного живого человека. Зато мёртвых попалось аж трое — две пожилые женщины и мужчина лет тридцати или немного постарше, и все они лежали на проезжей части улиц с явными признаками гибели под колёсами автомобилей.

Стараясь держаться поближе к углам домов, за которыми можно было бы укрыться в случае неожиданно объявившейся впереди меня машины, я прошагал таким образом ещё некоторое расстояние и оказался на пересечении улицы Ярослава Гашека с улицей Паши Ангелиной, которая переходила за городской чертой в широкое Московское шоссе. Посередине усыпанного битым стеклом перекрёстка валялся перевернутый вверх колёсами «мерседес» с огромной вмятиной на боку и лежало два выпавших из него тела — молодого мужчины и женщины, причем женщина была почему-то без туфель, то ли она сняла их в машине, чтобы отдыхали ноги, да так без них и встретилась со своейсмертью, то ли они просто слетели с неё во время аварии. Немного дальше виднелось ещё несколько неподвижных человеческих тел да изуродованный автомобильными колёсами велосипед, рядом с которым распластался в луже крови белобрысый мальчишка, а метрах в двухстах от него, удаляясь в сторону центра, медленно двигалась вдоль кромки тротуара высматривающая свою очередную жертву жёлтая автоцистерна с самой что ни на есть мирной надписью на боку — «Молоко».

Разглядывая эту жуткую картину, я на какое-то время забыл о своей собственной безопасности и чуть было не пополнил собой число жертв этого невероятного по своей фантастичности бунта автомобилей против людей. Оглянувшись на послышавшееся у меня за спиной странное сопение, я едва не заорал от ужаса, увидев подбирающийся ко мне тихой сапой бульдозер «Cutterpillar» с поднятым перед собой широченным ножом для срезания дорожного грунта. Превозмогая дикую боль в распухающем колене, я со всей возможной резвостью отпрянул на два метра в сторону и бросился за угол ближайшего дома, слыша, как, взревев от негодования, за мной гонится многотонный стальный хищник. Не видя, где отыскать спасение, я заскочил в подъезд двухэтажного дома (такие возводились у нас в пятидесятые годы в качестве временного жилья, да так для многих на всю жизнь и стали их единственным домом) и захлопнул за собой перекосившуюся полусгнившую дверь. Я думал, бульдозер остановится перед подъездом и будет меня там караулить, а я за это время что-нибудь да успею придумать. Однако «Cutterpillar» предпочел совсем иную тактику. Не снижая скорости, он таранным ударом вонзился в приютивший меня подъезд, не просто снеся его ветхую дверь, но образовав на её месте большущий пролом, в который посыпались обломки перекрытия второго этажа. Отъехав для разгона метров на пять назад, он взял метра на два левее и произвёл новую атаку на дом, расширяя дыру в его ненадёжных стенах.

От произведенного сотрясения корпус дома пошатнулся, и мне на спину рухнула тяжёлая деревянная балка, поддерживавшая до этой поры площадку второго этажа. Следом посыпались ступени деревянной лестницы, какие-то мелкие щепки и куски штукатурки, а «Cutterpillar» тем временем выходил на исходную позицию для третьего удара. Пока я выбирался из-под кучи деревянных обломков, плюющийся выхлопными газами ревущий жёлтый монстр в очередной раз успел набрать скорость и долбануть своим ножом стену дома правее того места, где пять минут назад ещё находилась дверь его единственного подъезда. Пространство вокруг меня наполнилось пылью и грохотом, упавшая сверху доска больно саданула меня по уху, но даже и в этом аду я всё же успел услышать, как за моей спиной чуть ли не с хрустальным звоном вылетела и разлетелась на мириады поющих осколков оконная рама, и понял, что это Господь посылает мне таким образом сигнал к спасению. Почти ничего толком не видя в сплошной пылевой взвеси, я отчаянно ринулся на этот звон и, задевая ногами за торчащие из досок гвозди, оттолкнулся от каких-то катающихся под ногами брёвен и выпрыгнул в чуть светлеющий передо мной прямоугольник бывшего окна. И, приземляясь на траву под ним, не столько услышал, сколько догадался, как сзади, точно стены карточного домика, начинают складываться щитовые панели двухэтажки. Сказать по правде, я даже и не подумал в те мгновения, есть ли в ней кто-нибудь из людей или нет, так как все мои мысли (а скорее, даже и не мысли, а только движения инстинкта) работали единственно на выполнение одной неотложнейшей задачи — убежать, спастись, найти убежище от обезумевшей железной твари, которая в жажде моей гибели утюжила сейчас своими тяжёлыми гусеницами остатки ещё не остывшего от людского тепла и счастья жилища…

С трудом поднявшись на ноги и шатаясь, как пьяный, я побрёл, не замечая, что из-под разодранной гвоздём штанины на правой ноге обильным ручейком растекается кровь, а в контуженном доской ухе стоит непрекращающийся звон. Я видел только то, что лежащая передо мной улица пустынна, и спешил пересечь её, пока из-за угла не появилась какая-нибудь очередная из взбунтовавшихся машин. И я действительно успел перейти на другую сторону до того, как на ней показались сразу три легковых иномарки. Я, правда, уже нырнул между стоящими в глубине двора сарями и услышал только шум их моторов, не став при этом выглядывать, есть ли в них кто-нибудь за рулём или нет, а то бы, может быть, и увидел, что это были удирающие из гибнущего города сигаретный король Артём Браздовский, производитель местной водки Альберт Лохопудренко и мой бывший сосед по лестничной площадке Арон Гуронов. Эти ребята всегда раньше других ориентировались в происходящем, вот и теперь они смекнули, что события в городе не просто выходят из-под контроля, но обещают всем полный абзац, а потому быстренько поснимали со счетов свои доллары, погрузили в машины семьи и самое необходимое из барахла, и рванули по Московскому шоссе в столицу.

На самом выезде из города им рванулся наперерез таившийся за углом, как в засаде, обшарпанный хлебный фургон, но где уж ему было угнаться за иномарками! Два шестисотых «мерседеса» и «SAAB» просвистели в каком-нибудь десятке метров от его капота и, не сбавляя скорости, вылетели на окружённое полями созревающей кукурузы шоссе. Все реальные и воображаемые опасности остались позади, впереди лежали только спасение да новые перспективы (а у каждого из них было заранее приготовлено дело на случай возможного перемещения в белокаменную), и шедший в качестве ведущего во главе этой маленькой колонны Артём Браздовский с некоторым облегчением перевёл дыхание и, протянув руку, включил радиоприемник.

«Дети мои! — раздался в салоне довольно молодой проповеднический голос. — Знайте, этой ночью явился мне во сне Господь и открыл мне глаза. Во сне я увидел тень, обходившую ряды, это был Господь, и Он обратился ко мне со словами, с которыми когда-то обращался к нашим старшим братьям. И сказал Господь: „Разве я не дал вам место для закланий, что приносите жертвы в других местах? Или забыли, кто даровал вам радость искупления?..“»

Браздовский покрутил ручку настройки вправо, влево, но повсюду — и на AM, и на FM — были только треск и шипение, и он поневоле вернулся на частоту религиозной передачи.

«…И сказал мне Господь с обидой и любовью: „Вина ваша передо Мной велика, но милость Моя ещё больше, тем более, что искупительные жертвы уже сами движутся к вам навстречу. Следите за дорогой, которая пролегает среди рядов с Моими початками, и вы увидите три блестящих жертвенных повозки, несущихся на большой скорости. Я остановлю их для вас, и их пассажиры выйдут из них с намерением осквернить Мои ряды. Не дайте им этого совершить, возьмите их и отведите на то место, которое Я указал вам для совершения закланий, и будете прощены. Плодитесь и размножайтесь, как кукурузное семя, и да пребудет милость Моя с вами вовек!“»

Радио замолчало, и Браздовский, недоумённо пожав плечами, нажал на клавишу выключения.

— Чушь какая-то, — буркнул он вполголоса, поглядывая на дорогу. — И кто только разрешает нести эту сектантскую бредятину? Крутили бы лучше музыку, верно, Даня?..

Он повернул голову к заднему сидению, где находились его жена и сынишка, но в эту минуту из-под капота начали доноситься какие-то перебои, чихание, и он встревоженно посмотрел на приборы. Показатели уровня масла и горючего были в норме, но из-под капота опять послышался какой-то стук, потом раздалось жуткое скрежетание металла, в салоне запахло чем-то горелым, и мотор неожиданно заглох. Некоторое время машина ещё продолжала нестись вперёд по инерции, но, сколько Артём Муммутович ни надавливал на акселератор, мотор не отзывался, и он вынужден был нажать на тормоз. Остановились и ехавшие следом за ним спутники. Пооткрывав для проветривания дверцы, все повыходили из машин, чтобы размяться.

— Девочки направо, мальчики налево, далеко в кукурузу не заходить, — громко, под стать руководителю экскурсионной группы на привале, объявил всем Альберт Лохопудренко и подошёл к застывшему на обочине «мерседесу» Браздовского. — Ну, что тут у тебя? Серьёзное что-нибудь?

Они подошли к мотору и подняли капот.

— Н-да, — скептически произнёс Лохопудренко. — Тут без подъёмника ничего не сделаешь. Надо вытаскивать мотор и менять корпус цилиндров…

— Да мне бы только до Москвы добраться, а там я просто новую машину возьму, и все дела, — махнул рукой Браздовский.

— Ну, это мы как-нибудь решим. К примеру, ты пересядешь ко мне, а Наина с Данькой — к Арону, у него пассажиров нет. У тебя барахла много?

— Да так, мелочи…

— Значит, замётано. Пойдём, отольём в кукурузу, и в путь. Куда остальные-то все делись?

Они огляделись по сторонам и никого не увидели.

— Ишь ты, как всем сразу приспичило! Ладно, пойдём, авось не заблудятся между рядами…

Спустившись в невысокий кювет, Браздовский и Лохопудренко пересекли неширокую чистую полоску земли и углубились метров на пять в кукурузные заросли.

— Хорош, давай тут, — остановился Артём Маммутович и взялся рукой за брючную молнию. Но как взялся, так и остался стоять, держась за замочек и не двигаясь с места. Прямо перед ним — шагах, наверное, в двух или трёх, — сидела и смотрела на него зелёными глазами крупная чёрная пума. — Алик, — еле слышно позвал он товарища, глядя, как пума подняла морду и раскрыла пасть, обнажив при этом два ряда длинных белых зубов. — У тебя оружие далеко?

— Оружие вам не понадобится! — опережая ответ Альберта, произнёс у него за спиной кто-то другой, беззвучно подошедший к ним по кукурузным дебрям на расстояние удара палкой. Голос был почти детским, но прозвучал он настолько спокойно и уверенно, что Браздовский ему сразу же подчинился.

— Кто вы? — следя одним глазом за приготовившейся к прыжку пумой, спросил он, поворачивая голову к неизвестному.

— Я — Верховный Смотритель Кукурузных Рядов. Идите оба вперёд и не оглядывайтесь.

— А где наши жены и дети? — спросил Браздовский и всё-таки повернул голову настолько, что увидел стоящего в двух шагах от себя парня шестнадцати или семнадцати лет, длинные волосы которого рассыпались по плечам, а тело было обряжено в длинную сероватую рясу. Впрочем, в кукурузе становилось уже темновато, так что относительно цвета он мог и ошибаться.

— Все уже в сборе. Идите и будете все вместе.

— Но нам надо ехать! — подал голос Лохопудренко. — Зачем нам идти куда-то в кукурузу? Кто нас там ждёт?

— Тот, Кто Обходит Ряды, — ответил парень. — Идите. А то не увидите своих близких.

— Сука! — выругался Альберт и ещё раз повторил: — Сука! И на хера только я остановился? Сейчас бы уже был за сто километров отсюда!

— Вы бы всё равно не уехали, — объяснил парень. — Не здесь, так через двадцать или тридцать метров ваша машина остановилась бы тоже.

— С какого это хера? Что ты несёшь?

— Так мне поведал минувшей ночью во сне Господь, — ответил Верховный Смотритель и, услышав его слова, Артём Маммутович вздрогнул.

— Вы собираетесь принести нас в жертву Богу? — воскликнул он, вспомнив услышанную по радио проповедь. — Это ты полчаса назад выступал по радио, верно?

— Это не имеет значения, — ответил тот. — Идите.

Они шли по шелестящей кукурузе и Браздовский видел, как справа от него скользит между стеблями тёмное тело пумы, а слева, за идущим рядом с ним Лохопудренко, движутся мелькающей стаей какие-то серые тени поменьше — то ли собаки, то ли даже волки. Где-то впереди послышался чей-то противный, нагоняющий ужас, вой.

— Кто это? — спросил он у провожатого. — На волка не похоже.

— Койоты.

— Койоты? В наших местах? Откуда?

— Оттуда, — ответил парень. — Теперь тут появилось многое из того, чего вы не видели раньше.

В стремительно сгущающихся сумерках они прошагали ещё метров сто или чуть больше по густой высокой кукурузе и неожиданно оказались на краю довольно широкой поляны, в центре которой возвышались три грубо сколоченных деревянных креста с распятыми на двух из них телами. Крик застрял в горле у обоих бизнесменов, когда они увидели, кто висит на перекладинах, прикрученный к ним колючей проволокой за распятья и лодыжки.

— О, Боже, нет, нет! — выдохнул Браздовский, чувствуя, как у него подламываются колени.

На ближнем столбе, спиной к спине друг к другу, висели его жена Наина и сын Даниил. На поляне было немного светлее, чем в гуще кукурузы, и он увидел, что в их пустые глазницы натолканы пучки желтовато-коричневых кукурузных пестиков, которые он называл в дни своего детства «волосом», а кричащие рты заткнуты обёртками молодых початков. В метре от них висели на таком же кресте жена Альберта Лохопудренко Зинаида и спиной к ней — Арон Гуронов. Светлые брюки последнего были мокрыми, и над поляной стоял отчетливо различимый запах мочи.

«За что?!» — хотел спросить у парня Браздовский, но того рядом уже не оказалось. Только в гуще кукурузы завывали койоты да рядом тихо всхлипывал Лохопудренко. Да ещё… Артем Маммутович прислушался и понял, что это ему не почудилось. Сквозь заросли кукурузы к ним решительно продирался кто-то невероятно огромный, ему даже стало казаться, что он слышит не только его тяжелые недетские шаги, но и долетающее сюда могучее дыхание. Он хотел побежать, но тело сковал магический ужас — то, что надвигалось на него из кукурузы, было неотвратимым. Через какое-то мгновение его накрыла гигантская чёрная тень и он увидел перед собой Того, Кто Обходит Ряды — красные глаза-плошки… зелёный силуэт вполнеба… И почувствовал запах кукурузных обёрток…

И тогда он начал кричать. Пока было чем.

А немного погодя над полем взошла спелая молочная луна, напоминающая своим чуть отливающим желтизной цветом початок созревающей кукурузы.

…Я увидел эту луну из окна старого грязного туалета типа «сортир», в который заскочил, прячась от начавшейся вдруг чуть ли не у меня над головой стрельбы. Сначала, правда, я долго шёл через весь город, таясь то от обезумевших грузовиков, жертвы которых были видны практически на всех перекрестках, то от стай неизвестно откуда появившихся на наших улицах противно подвывающих койотов, а ближе к вечеру, когда солнце опустилось за дома и по городу поползли сумерки, мне стали по одному, по два, а то и целыми группами попадаться выходящие на охоту вампиры — их невозможно было не узнать, так как многие из них представляли собой уже почти полностью разложившиеся трупы, гнилая плоть на которых не отпадала от костей только благодаря ещё остающейся на них ветхой одежде. Эти суки нюхом чуяли живого человека, и мне стоило превеликого труда не попасться в их вонючие лапы и не ощутить на своей шее укуса их мерзких зубов. Слава Богу, мне всё-таки удалось миновать этой жуткой участи и, то убегая, то пересиживая в укромных местечках, а потом тайком пробираясь за домами и сараями, я пересёк всю западную часть Красногвардейска и к наступлению полной темноты добрался до центра. И когда я проходил мимо входа в филиал московского «Ссуда-Банка», оттуда вдруг вывалили три мордоворота с пистолетами в руках и, отстреливаясь от наседавших на них охранников, бросились к поджидавшему на противоположной стороне улицы джипу «Lend rover». Над головой у меня опять засвистели пули и, не дожидаясь, пока одна из них опробует прочность моего черепа, я в очередной раз за бесконечный сегодняшний день бросился спасаться за близлежащие дома (если только о моём ковылянии можно было сказать слово «бросился», так как я уже не бежал, а лишь слабо волочился, припадая на левую ногу да натыкаясь на кусты и деревья), где не нашёл ничего лучшего, как заскочить в стоящую в глубине двора общественную уборную, несколько штук которых ещё оставались украшать собой старые кварталы Красногвардейска. Это было выбеленное известью снаружи и чёрное внутри шлакоблочное помещение с шестью круглыми отверстиями в полу, к которым невозможно было пробраться из-за окаменевших вокруг них куч испражнений да луж застоявшейся жёлто-зелёной мочи. Днем на стенах можно было разглядеть нацарапанные гвоздем похабные рисунки и матерные надписи, но сейчас в сортире царили только густая тьма да удушающий запах дерьма и хлорки, который не выветривался даже через два расположенных под потолком окошка с давным-давно выбитыми в них стёклами. В одно из них я и увидел восходящую над грешным миром луну, напоминающую своим цветом созревающие зёрна кукурузных початков. Где-то там, среди них, на большой жертвенной поляне, окружённой шелестящей на июльском ветерке кукурузой, стояли три самодельных деревянных креста, на которых висели прикрученные колючей проволокой пассажиры двух брошенных на шоссе с открытыми дверцами шестисотых «мерседесов» и одного «SAABa». Эти-то покинутые ими (как думалось, не более чем на пять минут) автомобили и привлекли собой внимание удирающей из города с мешками экспроприированных в «Ссуда-Банке» денег четвёрки бандитов, которые, уже проскочив стоящие на обочине иномарки, вдруг решили вернуться и посмотреть, почему это посреди трассы стоят бесхозными такие дорогие машины. То ли удачно прошедшее только что ограбление, как шампанское, ударило им в голову и затмило своей легкостью их разум, то ли его у них отродясь не было и сам факт удачи во время налета на «Ссуда-Банк» является чистой случайностью, но парни тормознули свой чёрный «Lend rover» и, сдав назад, возвратились к стоящей у дороге кавалькаде.

— Похоже, что ни души, — после минутного вглядывания в боковое окно произнёс один из них, сжимая в руке блестящую «беретту».

— Ну так что, выйдем?

— Давай… Чего это такие тачки будут тут пропадать?

Трое гангстеров вышли из машины, а четвёртый остался сидеть за рулём работающего на холостом ходу джипа, не снимая ноги с педали газа. Но это его не спасло. Он видел, как его подельники сделали несколько шагов по направлению к брошенным иномаркам и подошли к первому из стоящих на краю дороги «мерседесов», но не понял, когда и откуда вокруг них появились эти похожие на волков твари, среди которых выделялась своей чернотой и длинными белыми зубами большущая чёрная кошка — он забыл, как их называли: не то пантера, не то пума. Он уже хотел было подать машину назад, чтобы забрать ребят да поскорее сматываться с этого нечистого места, но увидел, что делать это уже поздно. Словно по полученному откуда-то сигналу, койоты (которых он принял за волков) и пума одновременно бросились на застывшую с пистолетами в руках троицу и, хоть кто-то из парней и успел по разу, а то даже и по два нажать на курок, это уже ничего не изменило. Секунда — и возле чёрного «мерседеса» уже катался рычащий клубок мельтешащих звериных тел, из которого сначала вылетали отчаянные человеческие вопли, но потом они смолкли, и осталось слышно только жадное чавканье, хруст костей да треск разрываемых одежд и сухожилий.

Опомнившись от охватившего его ужаса, водила что есть силы надавил на педаль газа и бросил машину вперед, но, с трудом отрывая взгляд от места гибели своих товарищей и переводя его на дорогу, вдруг увидел впереди себя огромную тёмно-зелёную фигуру с налитыми красным огнём глазами-плошками и, в панике крутанув руль в сторону, перелетел через кювет и вонзился радиатором в заросли высокой созревающей кукурузы. Мотор моментально заглох и, окутывая джип пугающей вязкой тишиной, вокруг него плотной стеной сомкнулись толстые, похожие на бамбуковые, стебли. И в этой тишине стало слышно, как сквозь ночь и кукурузу к нему с шумом продирается через зелёные ряды кто-то неразличимый во мраке, но явно огромный и страшный. И было его приближение неотвратимым, как сама судьба…

…Не скажу, что я в эту минуту находился в гораздо более выигрышной ситуации, чем загнавшие меня в туалет грабители, но по сравнению с ними у меня было одно несомненное преимущество. В отличие от тех, кто умчался от дверей филиала «Ссуда-Банка» в сторону Московского шоссе в набитом мешками денег «Lend rover’e», я пока ещё был живым. Правда, за то время, пока я добирался от укрывшего меня туалета до подвала на углу Коммунистической и Рыночной улиц, мне всё-таки не удалось избежать встречи с одним из койотов, но, к моему счастью, зверь был без стаи, и при помощи подвернувшегося под руку метрового обрезка трубы и нескольких увесистых булыжников я от него более-менее благополучно отбился. И хоть эта тварь и успела выдрать клок из моих джинсов на правой икре, но саму ногу повредила не очень сильно — кровь шла не более сорока минут.

Я так и шёл потом с этой дурацкой трубой в руке и потерял её только за квартал до нашего подвала, когда в нескольких десятках метров от меня неожиданно взлетела на воздух трансформаторная будка, и меня швырнуло взрывной волной на мусорные баки. Удар головой о стенку одного из них был не очень сильным, так что я почти сразу же — ну от силы минуты через две или три — смог подняться на ноги и продолжить шествие, однако труба отлетела куда-то в темноту, и я её так и не нашёл. Подобрав вместо неё в свете полыхающей подстанции какую-то толстую палку, я, опираясь на неё, как волхвы на посох, двинулся дальше. За спиной трепетало пламя разгорающегося пожара, несколько аналогичных огней колыхались также и в других частях города, да ещё одно большое зарево дрожало в небе где-то над посёлком шахты № 3–3 бис. Кроме того, то из одного, то из другого районов начинали вдруг доноситься выстрелы — может быть, там продолжали резвиться стрелки тех самых цветных фургонов, которые устроили нынче днём бойню перед зданием Администрации, а может, это просто не выдерживали нервы у кого-то из горожан, и они выходили с ружьями на улицу, чтобы отогнать от дома распоясавшиеся стаи койтов.

В воздухе ощутимо пахло гарью и копотью, где-то вдалеке прозвучал глуховатый раскат взрыва, после которого с удвоенной активностью завыли в темноте койоты да раздались чьи-то истеричные крики. Но сил на что-либо реагировать у меня уже не оставалось.

Опираясь на подобранную возле мусорных баков палку и хватаясь за стены домов, я кое-как дотащился до входа в нашу типографию и, провозившись минут десять с ключом, который мне почему-то еле-еле удалось провернуть, хотя обычно он открывался весьма легко, ввалился в спасительное чрево подвала. Не запирая за собой дверей и не зажигая света (да и был ли он после взрыва трансформаторной подстанции?), я на автопилоте, как пьяный, сделал несколько качающихся шагов вглубь помещения, но скоро запнулся о лежащие на моём пути пустые поддоны и уже совершенно без всяких сил повалился на их деревянную неструганную поверхность. И практически ещё на лету, не коснувшись телом своего импровизированного ложа, погрузился в наполненный тяжёлыми видениями сон…