Пепел наших костров

39

Отряд валькирий Дикого Леса, разросшийся в последние дни до нескольких сотен человек, как раз собирался идти в Москву на помощь восставшим, когда гонцы принесли на Девичью Дачу весть из Белого Табора о том, что власти пошли на мировую с Гариным.

Валькирии сперва заявили, что Гарин им до лампочки и что он не имел права ни о чем договариваться с властями, не спросясь у народа.

Но пока они устраивали свой маленький бунт на дороге между Дубом Свиданий и Костром Совета, из Москвы прилетела новая весть. Будто бы Володя Востоков со своим отрядом только что захватил Кремль и от имени московских студентов и загородных дачников зачитал воззвание с призывом прекратить кровопролитие.

А пока валькирии переваривали это новое сообщение, с девичьей дачи примчалась Вера Красных, одетая по-фольклорному, и огорошила всех присутствующих во главе с Жанной Аржановой возгласом:

– Королева жеребится!

Королева – это была лошадь Жанны, и жеребиться ей по всем расчетам было еще рано. Но те, кто производил эти расчеты, забыли о мутагенах и о стремительном размножении лабораторных мышей и крыс. Почему лошадь должна быть хуже?

Бунт валькирий тотчас же прекратился, поскольку все ломанулись смотреть, как рожает Королева. А пока они умилялись, наблюдая, как пытается встать на ноги смешной новорожденный жеребенок, Гарин уехал из Белого Табора на грузовике в сопровождении своей личной охраны. Дачные отряды самообороны порывались последовать за ним, но Тимур остановил их, сказав:

– Даже если беспорядки кончатся, это еще не означает, что наступит порядок.

Боюсь, наоборот, скоро начнется такой беспредел, что мало не покажется никому. И хуже всего будет именно за пределами города. Так что вам лучше остаться здесь и защищать дачи и табор.

Ему опять говорили, что это ловушка, что охрану могут перебить уже в пути, а самого Гарина взять в заложники или убить на месте, но Тимур считал, что крови пролито уже достаточно.

Было и еще одно обстоятельство, которое заставило Тимура принять это решение. Он прекрасно понимал, что если повстанцы возьмут власть с боем, то остатки правительственных войск, запятнавшие себя кровью, а также сотрудники милиции и спецслужб наверняка уйдут в леса – как после прошлого раунда беспорядков ушли в леса потерпевшие поражение демонстранты – во всяком случае, наиболее активные из них.

Но солдаты и правоохранители покинут город с оружием в руках, и вряд ли они мирно уживутся со старожилами леса. Скорее, наоборот: они станут винить в своих бедах именно таборитов и дачников – ведь городская революция выглядит, как продолжение «дачного мятежа». Или как попытка загородных мятежников спастись от возмездия, устроив беспорядки в Москве.

Если же власть перейдет к новым людям без боя, то беженцев будет немного. Скорее всего, за город уйдут только наиболее оголтелые хулиганы и бандиты.

Беспредел, конечно, будет – далеко не сразу получится усмирить самых рьяных мятежников и собрать в кучу всех солдат, которые сейчас попеременно воюют то на одной, то на другой стороне, а наиболее охотно занимаются тем, что в стороне от обеих сторон грабят дома, склады и магазины. Но разрозненные банды профессиональных преступников и любителей из числа мятежников и дезертиров – это все-таки не профессиональная армия, которая может возникнуть, если повстанцы вышибут правительственные войска из города.

Опасения скептиков не подтвердились. Гарин благополучно доехал до Москвы и сделал первую остановку у Останкинского телецентра. И оттуда одновременно по радио, которое могли слушать еще многие, у кого были приемники на батарейках, и по телевидению, которое было недоступно практически никому, поскольку в результате беспорядков Москва осталась без электричества совсем, произнес те слова, ради которых он вернулся в город.

– Штурм Кремля больше не нужен. Правительство бежало. Власть перешла в руки восставших. Отныне продолжение беспорядков может расцениваться лишь как действия, унижающие нашу победу и уничтожающие ее плоды.

Тимур понимал, что кривит душой, говоря это, но остановить побоище на улицах было важнее.

В это же самое время комендант Кремля начал переговоры с повстанцами, которые подступили вплотную к его стенам. Он сообщил, что сформировано новое правительство во главе с Гариным, и трудящиеся массы восприняли эту новость на «Ура!» И когда Кремлевский полк открыл им дорогу на Красную площадь, никто уже не помышлял о том, чтобы ворваться в Кремль.

Какие-то левые экстремисты пытались, правда, сорвать переговоры и организовать новую атаку на ворота Кремля. Если раньше к воротам было не подобраться, потому что оттуда стреляли, то теперь огонь прекратился – однако ворота были заперты, а вся толпа валила мимо них на площадь, и нацболы обнаружили, что их – не растерявших в одночасье боевой дух – осталось слишком мало. Настолько мало, что им даже не удалось выломать ворота своими силами.

Потом они прорвались на трибуну Мавзолея и долго кричали с нее:

– Не верьте, вас дурят! Гарин – продажная шкура! Еще одно усилие – и мы победим! Это есть наш последний и решительный бой!

Но народ уже начал праздновать, и восторг перехлестнул через все пределы, когда на трибуне появился Гарин. Когда его охрана, к которой присоединилось уже немало солдат пинками выгоняла нацболов с Мавзолея, народ бурно радовался этому зрелищу. Все солдаты были с повязками на руках или с венками на головах, а эти отличительные знаки носили те, кто перешел на сторону восставших.

Теоретически красные повязки надевали сторонники нацболов, а зеленые – сторонники «дачного бунта», которых звали «партизанами» и «махновцами». Но на самом деле никто не видел разницы, и за недостатком зеленой ткани многие надевали синие или белые повязки, и их все равно принимали за своих. А с венками на головах и цветочными гирляндами на шеях в город вошли вольные табориты и дикие партизаны, которые не подчинялись Гарину.

Митинг плавно перешел в народное гулянье, которое продолжалось всю ночь.

А на утро москвичи, еще не уставшие праздновать, стали свидетелями дивного зрелища.

В Москву с большим опозданием, но от этого еще более эффектно вошли табориты.

Впереди крестным ходом шли русофилы во главе с иеромонахом Серафимом. Они были похожи на фольклорный ансамбль – главным образом потому, что выменяли одежду у одного такого ансамбля, предложив взамен еду. На всех этой одежды не хватило, и остальное русофилы сшили сами. Эти рубахи и сарафаны были попроще, но вполне вписывались в общий пейзаж.

Следом за русофилами толпой валили просто дачники, которые работали под героев «дачного бунта» и потому нарядились соответственно – босые ноги девушек, голые торсы парней, нездешний бронзовый загар, живописные лохмотья отдельных особенных оригиналов, а вместо оружия и знамен – косы, топоры и вилы.

Замыкали колонну валькирии в боевых нарядах, и это было гораздо круче, чем все, что горожане наблюдали раньше. Нагие груди новых амазонок – это само по себе впечатляет, особенно в таком количестве. Но куда больший эффект произвело на всех оружие валькирий – копья из цельных стволов молодых деревьев, луки и колчаны со стрелами, а еще – настоящие мечи, которые были изготовлены на крупнейших машиностроительных заводах столицы в самые горячие дни «дачного бунта».

Машиностроители тоже хотели есть, и дачники охотно давали им еду в обмен на оружие. А чтобы не было проблем с боеприпасами, заказывали все больше луки, арбалеты, копья, кинжалы и мечи.

Но особенно поразила всех, конечно, Жанна Аржанова. Все валькирии вошли в город пешей колонной, и только она одна возвышалась над строем, потому что, в одном белом пареу на бедрах и с мечом на поясе, ехала верхом на верблюде, который смотрел по сторонам с неописуемой гордостью.