Патрульный времени

I

День за днем Найэрда проводила в обществе созданных ею тюленей, китов и рыб. С ее пальцев соскальзывали и устремлялись на волю ветра чайки и кружева морской пены. А на окраине мира под песнь Найэрды плясали ее дочери. Песнь ее вызывала дождь с небес или свет, дрожащий на волнах. А когда с востока накатывалась тьма, она отдыхала на своем укрытом мраком ложе. Но часто она поднималась рано, задолго до восхода солнца, чтобы наблюдать за своим морем. Свет утренней звезды озарял ее чело.

И вот однажды на морской берег приехал Фрейр.

— Найэрда, отзовись! — закричал он. Ответил ему только прибой. Тогда он поднес к губам рог Гэзерера и подул в него. С криками взлетели со скал бакланы. Затем он вынул меч и ударил плашмя по боку быка Землевержца, на котором сидел. От рева быка забили родники и мертвые властители проснулись в своих курганах.

И тогда Найэрда отозвалась. Во гневе, окутанная туманом, она приплыла на ледяной глыбе, держа в руке сеть, которой ловила корабли.

— Как ты смел меня потревожить? — обрушила она на него холодные, тяжелые как град слова.

— Я хочу стать твоим мужем, — ответил он. — Сияющий издали свет твоей груди ослепил меня. Я отослал свою сестру прочь. Земля страдает, и вся растительность сохнет из-за жара моей страсти.

Найэрда рассмеялась.

— Что можешь ты дать мне, чего нет у моего брата?

— Дом под высокой крышей, — сказал он, — богатые приношения, горячее мясо на подносах и жаркую кровь в кубках, власть над посевом и жатвой, над зачатием, рождением и смертью.

— Великолепные дары, — согласилась она. — Но что, если я все-таки их отвергну?

— Тогда на суше прекратится жизнь, и все живое, погибая, проклянет тебя, — предостерег он. — Стрелы мои взлетят к коням Колесницы Солнца и сразят их.

И тогда она рухнет, объятая пламенем, море вскипит, а потом замерзнет от холода вечной ночи.

— Нет, — сказала она. — Прежде я обрушу волны на твои владения и затоплю их.

И они оба замолчали.

— Силы наши равны, — наконец произнесла она. — Так не будем нарушать мир. Я приду к тебе весной с дождем, моим приданым. И пребудем мы на суше, благословляя ее. А твоим даром мне будет этот бык, на котором ты сидишь.

— Это непомерно великий дар, — возразил Фрейр. — Его скрытая мощь наполняет земное лоно. Он разгоняет врагов, бодает и топчет их, опустошает их поля. Скалы дрожат под его копытами.

— Можешь оставить его на суше и ездить на нем, как и прежде, — ответила Найэрда, — пока он мне не понадобится. Но бык будет моим, и в конце концов я призову его к себе навсегда.

Помолчав немного, она добавила:

— Каждую осень я буду покидать тебя и возвращаться в море. Но весной приходить опять. Так будет в этот раз и каждый грядущий год.

— Я надеялся на большее, — сказал Фрейр, — но думаю, что если мы не объединимся, боги войны разгуляются еще пуще. Пусть будет по-твоему. Жду тебя, когда солнце повернет на север.

— Я приду к тебе по радуге, — клялась Найэрда.

Так было. И так есть.

1

Вид с крепостных валов Старого Лагеря наводил на мрачные мысли. На востоке узкой лентой поблескивал обмелевший в этом году Рейн. Германцы легко переправились через него, а суда с припасами для укреплений на левом берегу часто садились на мели и порой, не успев сняться с них, попадали в руки врага. Будто бы даже реки, извечные защитницы Империи, оставили Рим. В лесах на том берегу, в рощах на этом листья уже бурели и начинали опадать. Хлеб на полях засох — еще до того, как война превратила их не в грязь, а в серую пыль, заносившую черные пепелища.

Теперь эта почва принесла новый урожай: проросли зубы дракона, и навалили варварские орды. Рослые светловолосые воины толпились вокруг принесенных из священных рощ — мест кровавых жертвоприношений — тотемов, шестов и носилок с черепами или вырезанными из дерева грубыми изображениями медведей, кабанов, зубров, лосей, оленей, рысей и волков.

Закатный свет отражался от наконечников копий и щитов, от редких шлемов и от еще более редких кольчуг или панцирей, снятых с убитых легионеров. Большинство было без оружия — в куртках и узких штанах либо голые по пояс, может, с накинутыми на плечи мохнатыми звериными шкурами. Они ворчали, рычали, огрызались, горланили, вопили, топали, и звуки эти напоминали дальние, но приближающиеся раскаты грома.

Действительно дальние. Скользнув взглядом по теням, протянувшимся к варварам, Муний Луперк разглядел длинные волосы, стянутые в узел на затылке. Так заплетали их свебские[35] племена в центральной части Германии. Однако свебов было немного: должно быть, лишь небольшие отряды последовали сюда за дерзкими вождями, но это показывало, как далеко достиг призыв Цивилиса[36].

Большинство заплетало свои гривы в косы, некоторые красили их в рыжий цвет или умащивали так, что они торчали на галльский манер, — видимо, батавы, каннинефаты, тунгры, фризы, бруктеры[37]. Остальные — местные и потому особо опасные — не столько своей численностью, сколько знанием тактики римлян. Ого, а вон конный отряд тенктеров[38] — вылитые кентавры: копья с вымпелами подняты, топоры приторочены к седлам. Конница восставших!

— Жаркая сегодня будет ночь, — сказал Луперк.

— Откуда ты знаешь, господин? — голос ординарца звучал не совсем твердо.

Совсем еще мальчишка, взятый на это место второпях после гибели опытного Рутилия. Когда пять тысяч солдат (не считая тройного количества рабов и прочего населения лагерей) отступают с поля боя в ближайшее укрепление, хватаешь то, что подвернется под руку.

Луперк пожал плечами.

— Привыкнешь понимать, что у них на уме.

Были и более существенные признаки. Рядом с рекой, позади скопища мужчин на этой стороне, вился дымок походных котлов. Женщины и дети из ближайших районов собрались, чтобы вдохновлять своих мужчин на битву.

Сейчас у них возобновились причитания по покойным. Луперк прислушивался. Они звучали все громче и отдавались далеко вокруг, похожие на визг пилы, с подспудным ритмом: ха-ба-да ха-ба, ха-ба-да-да. В хор вступали новые голоса, и все больший хаос смерчем раскручивался над станом.

— Я не думаю, что Цивилис решится напасть сегодня, — произнес Алет. Луперк освободил ветерана-центуриона[39] от командования остатками его отряда и назначил в свой штаб советником. Алет показал на частокол, торчащий над земляным валом. — Две последние атаки довольно дорого ему обошлись.

Там валялись трупы: вздувшиеся, бесцветные, в мешанине вывалившихся кишок и запекшейся крови, разбитого оружия, обломков примитивных укрытий, под которыми варвары пытались штурмовать ворота. Местами трупы заполнили ров. Из раскрытых ртов вывалились языки, объедаемые муравьями и жуками. У многих вороны уже выклевали глаза. Несколько птиц все еще пировали, насыщаясь перед наступлением ночи. Носы уже притерпелись к запаху и морщились, только когда ветер нес его прямо в лицо, а в приближающейся ночной прохладе запах становился все слабее.

— У него достаточно подкреплений, — ответил Луперк.

— И все-таки, господин, он не дурак, не безрассудная голова, разве не так? — настаивал центурион. — Он двадцать лет ходил с нами в походы, а то и больше. Я слышал, он отличился в Италии и удостоен был такого высокого звания, какое только возможно для наемника. Он должен знать, что у нас на исходе еда и другие припасы. Одолеть нас с помощью голода умнее, чем губить понапрасну воинов и осадные орудия.

— Верно, — согласился Луперк. — Я уверен, что именно так он и собирался поступить после неудачной попытки. Но он не может командовать этими дикарями, как римлянами, насколько тебе известно. — И сухо добавил: — Наши легионеры в последнее время тоже грешат непослушанием, не так ли?

Он перевел взгляд в центр пространства, вокруг которого сосредоточились вражеские орды. Там, где люди отдыхали возле штандартов своих соединений, блестел в лучах заходящего солнца металл; лошади на привязи спокойно ели овес; только что сооруженная из сырого дерева, но достаточно прочная осадная башня стояла наготове. Там расположился Клавдий Цивилис, служивший ранее Риму, и предводители племен, его союзники, перенимающие опыт римского военачальника.

— Что-то снова взбудоражило германцев, — продолжал легат[40]. — Какая-то новость. Они воодушевлены, или раздражены, или… что-то другое. Хотел бы я знать, что именно. Но, повторяю, нас ждет горячее сражение. Надо готовиться.

Он спустился с наблюдательной башни — словно погрузился в мир тишины и спокойствия. За десятилетия со времени основания Старый Лагерь разросся, стал чем-то вроде поселения, не во всем соответствующего суровому военному духу. Сейчас он был забит беженцами и остатками наемных сил. Но Луперк навел порядок: воинов разместили как полагается, гражданских приставили к полезной работе или по крайней мере убрали из-под ног.

В тенистых уголках царила тишина; на некоторое время он перестал воспринимать заунывную песнь варваров. Мысли его улетели далеко через годы и расстояния, через Альпы и через голубое южное море к заливу возле величественных гор, где уютно расположился город, а там дом, двор с розами, Юлия, дети… О, Публий, должно быть, здорово уже вымахал, Люперчилла стала юной госпожой; интересно, у Марка по-прежнему проблемы с чтением?.. Письма приходят так редко и случайно. Как они, что делают именно в этот час там, в Помпеях?

«Оставь воспоминания. Займись неотложными делами».

И он начал обходить свое хозяйство, проверяя, планируя, отдавая распоряжения.

Опустилась ночь. Вспыхнули огромные костры вокруг крепости. Там за праздничной едой и питьем сидели осаждающие. Они осушали нескончаемые амфоры с вином, и затягивали свои хриплые военные песни. В отдалении по-звериному выли женщины.

Один за другим, отряд за отрядом германцы вскакивали, хватали оружие и бросались на стены. В темноте их копья, стрелы, метательные топоры рассекали только воздух. Римляне же могли хорошо разглядеть безумцев на фоне их собственных костров. Дротики, пращи, катапульты выбивали из их рядов в первую очередь самых храбрых и самых отчаянных.

— Избиение младенцев, а не бой, клянусь Геркулесом! — воскликнул Алет.

— Цивилис тоже видит это, — ответил Луперк.

И действительно, часа через два огненные кометы искр взвились в воздух и рассыпались в прах, грабли отодвинули уголья подальше от древесины, а башмаки и одеяла погасили пламя. Такие предосторожности, похоже, еще больше разъярили германцев. Ночь была безлунной, и дымка пригасила звезды. Бой превращался в рукопашную схватку вслепую, когда удары наносят на слух.

Легионеры все еще сохраняли дисциплину. Со стен они швыряли камни и окованные металлом колья настолько точно, насколько могли в темноте определить цель. Скрежет подсказывал им, где приставляют лестницы. Защитники стен отталкивали их щитами, затем летели вниз дротики. Тех же, кто взбирался наверх, встречали мечи.

Где-то после полуночи битва затихла. Вокруг крепости наступила почти полная тишина, не слышно было даже стонов умирающих. Германцы разыскивали и уносили своих раненых, не обращая внимания на опасность, а раненые римляне обращались за помощью к своим лекарям. Луперк снова забрался на свой наблюдательный пункт, чтобы послушать, что творится в стане врага. Вскоре до него донеслись звуки возбужденных голосов, потом крики и снова погребальные песнопения.

— Они вернутся, — вздохнул он, покачав головой.

Первое, что он увидел в утреннем свете, была осадная башня, катящаяся к площадке перед воротами.

Она двигалась медленно, толкаемая двумя десятками воинов, в то время как остальные нетерпеливо топтались позади, а отборный отряд Цивилиса ждал в стороне. У Луперка было достаточно времени, чтобы оценить ситуацию, принять решение, расставить своих людей и задействовать оборонительные машины. На их сооружение он в свое время мобилизовал и солдат, и беженцев-мастеровых.

Башня приблизилась к воротам. Германские воины забрались внутрь, прихватив с собой оружие и метательные снаряды, и приготовились к штурму. Легат отдал приказ. Римляне на стенах приготовили шесты с заостренными концами. Под прикрытием щитов и пращников они толкали, тыкали шестами в щели, били по башне и, остановив ее, принялись разрушать. Тем временем их соратники сделали вылазку и с двух сторон напали на ошеломленного врага.

Цивилис бросил в бой своих ветеранов. Римские умельцы выдвинули балку поверх стены. Металлические «челюсти» на цепи метнулись в воздухе и зацепили одного из варваров, сорвав его с верхней площадки осадной башни. Убедившись в успехе, они переместили противовесы. Балка повернулась, «челюсти» разжались, и захваченный упал на землю внутри крепости. Тут его уже ждали.

— Пленные! — выкрикнул Луперк. — Мне нужны пленные!

Примитивный подъемный кран еще и еще раз возвращался за добычей.

Механизм был неуклюжий и грубый, но незнакомый варварам, странный и потому действовал устрашающе. Луперк никак не думал, что подобное сооружение может так сильно испугать врага. Да и все остальные вряд ли могли предвидеть такое. Уничтожение башни и атакующего отряда обученными, слаженно действующими римскими солдатами нанесло варварам серьезный урон.

Регулярное войско заняло бы нужную позицию, перегруппировалось и, окружив ограниченное количество участвующих в вылазке легионеров, перебило бы всех. Но никто из многочисленных вождей варварских племен не мог взять на себя командование и действовать четко, никто не имел ни малейшего представления о том, что происходило на других участках битвы. Те, что ввязались в смертоносную схватку, так и не получили подкрепления. Они были обессилены после долгой, бессонной ночи, многие потеряли большое количество крови, но ни товарищи, ни боги не пришли им на помощь. Мужество покинуло их, и они обратились в бегство.

Остальная орда лавиной кинулась вслед за ними.

— Мы не будем их преследовать, господин? — удивленно спросил ординарец.

— Это было бы катастрофой. — В сознании Луперка мелькнуло смутное удивление: почему он объясняет, а не велит мальчишке просто замолчать. — Паника не охватила их по-настоящему. Посмотри, река заставит их остановиться. Вожди смогут управиться с ними, а Цивилис понемногу приведет их в чувство. Однако я не думаю, что он возобновит подобные попытки. Он встанет здесь лагерем и будет держать нас в осаде.

«И попробует склонить к предательству своих соотечественников, находящихся среди нас, — добавил про себя легат. — Но теперь, по крайней мере, я смогу выспаться». Как он устал! В череп словно песка насыпали, а язык стал шершавым, как подошва.

Но сначала дела. Он спустился вниз по земляной бровке к тому месту, куда кран сбрасывал свою добычу. Двое лежали мертвыми — может быть, из-за того, что слишком отчаянно сопротивлялись, или стражники переусердствовали.

Один, с неподвижными ногами, валялся в пыли и стонал. Очевидно, у него сломан позвоночник — лучше сразу перерезать ему горло. Еще трое связанных лежали вповалку под присмотром охраны. Седьмой, со связанными за спиной руками и спутанными ногами, стоял прямо. На могучем теле — военная форма батавийских наемников.

Луперк остановился перед ним.

— Ну, солдат, что скажешь? — тихо спросил он.

Губы в зарослях бороды и усов произносили латинские слова с гортанным акцентом, но дрожи в голосе не чувствовалось.

— Мы ваши пленники. И это все.

Легионер поднял меч. Луперк взмахом руки заставил его отойти в сторону.

— Не забывайся, — посоветовал он. — У меня несколько вопросов к вам, солдаты. Если поможете мне, избежите худшей участи, ожидающей предателей.

— Я не предам своего командира, что бы вы ни делали, — ответил батав.

Измождение не дало ему высказать свое презрение с достаточной страстностью.

— Уоен, Донар, Тив тому свидетели.

«Меркурий, Геркулес, Марс. Главные их боги, вернее, так мы, римляне, называем их на свой лад. Но не важно. Кажется, он уверен в своих силах, и пытки его не сломят. Надо попробовать, конечно. Может быть, его товарищи будут менее решительны. Хотя не слишком-то я верю, что кто-то из них знает что-нибудь действительно нужное для нас. Сколько понапрасну потраченных сил».

Хотя… Слабая надежда охватила легата. «Может быть, об этом он захочет рассказать».

— Скажи мне тогда, какой бес в вас вселился? Надо сойти с ума, чтобы нападать на крепость. Цивилис, должно быть, рвет на себе волосы.

— Он хотел остановить их, — возразил пленник. — Но воины не подчинились, и мы лишь пытались извлечь из этого хоть какую-то пользу. — Волчий оскал. — Наверное, теперь они запомнят урок и лучше подготовятся к делу.

— А защитников лагеря ты в расчет не берешь?

Голос пленника внезапно дрогнул, в глазах погасла ярость.

— В тактике мы ошиблись, да, но мы откликнулись на призыв. Он верен. Мы узнали о нем от бруктеров, что присоединились к нам. Веледа предрекла победу.

— Веледа?

— Пророчица. Она призывает все племена идти на битву. Рим проклят, сказала ей богиня, победа будет за нами. — Батав расправил плечи. — Делай со мной что хочешь, римлянин. Ты пропадешь со всей своей гнилой империей.

2

В последние десятилетия двадцатого века крышей для амстердамской штаб-квартиры Патруля Времени служила небольшая экспортно-импортная фирма. Офис со складом находились в индийском квартале, где экзотическая внешность не привлекала внимания.

Темпороллер Мэнса Эверарда появился в секретной части здания ранним майским утром. Ему пришлось около минуты ждать у выхода, так как дверь просигналила, что кто-то посторонний, кому не положено видеть выход вместо деревянной панели, проходит по коридору с другой стороны — скорей всего, обычный наемный рабочий из обслуживающего персонала. Затем, повинуясь ключу, панель раздвинулась. Не самое гениальное изобретение, но, видимо, в местных условиях оно себя оправдывает.

Эверард нашел управляющего, который одновременно был шефом всех операций Патруля в этом уголке Европы. Сами операции не представляли собой ничего особенного — так, рутинная работа, если, конечно, можно назвать рутинной работу, связанную с путешествиями по времени. Но все-таки контора была не из главных. До сих пор не считалось даже, что под ее наблюдением находится один из важных секторов.

— Мы не ждали вас так скоро, сэр, — удивленно произнес Виллем Тен Бринк. — Вызвать агента Флорис?

— Нет, спасибо, — ответил Эверард. — Я встречусь с ней позже, когда устроюсь. Хотя сначала немного поброжу по городу. Не был здесь с… да, с 1952 года, когда провел тут несколько дней отпуска. Город мне тогда понравился.

— Ну, надеюсь, скучать вы не будете. Многое изменилось, знаете ли. Нужен вам гид, машина или какая-нибудь помощь? Нет? А как насчет помещения для совещаний?

— Не понадобится, я думаю. Флорис сообщила, что по крайней мере первоначальные сведения ей будет удобнее передать у себя дома. — Несмотря на очевидное разочарование собеседника, Эверард не стал уточнять, о чем идет речь. Дело и без того было довольно деликатное, и ни к чему тем, кого оно не касается непосредственно и кто не работает за пределами эры своего рождения, знать детали. Кроме того, Эверард не был уверен, что угроза действительно существует.

Вооружившись картой, кошельком с гульденами и несколькими практическими советами, он отправился бродить по городу. В табачном киоске Эверард обновил запас табака для своей трубки и купил проездной билет на общественный транспорт. Он не успел пройти гипнопедический курс нидерландского языка, но все, к кому он обращался, отвечали на превосходном английском. Эверард решил просто прогуляться, без всякой цели.

Тридцать четыре года — долгий срок. (Хотя на самом деле, в биологическом смысле, он прожил гораздо дольше, успел вступить в Патруль, стал агентом-оперативником и вволю попутешествовал из века в век и с планеты на планету. Теперь закоулки Лондона эпохи Елизаветы Первой или Пасаргада Цируса Великого стали ему привычнее улиц, по которым он сейчас шел. Неужели то лето в самом деле было таким золотым? Или просто он был тогда молод и не обременен слишком большим житейским опытом?) Что же теперь ждет его здесь?

Следующие несколько часов успокоили Эверарда. Амстердам отнюдь не стал сточной ямой, как утверждают некоторые. Улицы от площади Дам до Центрального вокзала заполонили неряшливые юнцы, но, похоже, они никому особенно не мешали. В аллеях неподалеку от улицы Дамрак можно было прекрасно провести время в кафе или небольших барах с неограниченным выбором пива. Секс-шопы располагались на довольно большом расстоянии друг от друга среди обычных контор и роскошных книжных магазинов. Когда он присоединился к экскурсии по каналу и гид с равнодушным видом указал на розовый квартал[41], Эверард увидел лишь древние здания, облагораживающие всю старую часть города. Его предупредили о карманниках, но грабителей он не опасался. В Нью-Йорке ему приходилось вдыхать смог и погуще, а в парке Грамерси было гораздо больше собачьих отметин, чем в любом жилом районе этого города. Проголодавшись, он забрел в уютное местечко, где довольно сносно готовили блюдо из морского угря.

Городской музей его разочаровал — что касается современного искусства, Эверард оставался в рядах непоколебимых консерваторов, — но он забыл обо всем в Государственном, «Рейксмюсеум», и, потеряв счет времени, бродил там до самого закрытия.

Однако пора было идти к Флорис. Время назначил он сам в предварительном телефонном разговоре. Она не возражала. Полевой агент, специалист второго класса, что считалось довольно высоким уровнем, она все-таки не смела перечить агенту-оперативнику. В любом случае, выбранное им время дня не считалось слишком не подходящим для визитов. Тем более что в назначенный час можно перескочить. Может быть, она переместилась туда сразу после завтрака.

Что касается Эверарда, вся эта расслабляющая интерлюдия не притупила бдительности. Наоборот. К тому же знакомство с родным городом Флорис немного облегчало ему знакомство с ней самой. Это тоже совсем не лишнее. Вполне возможно, им придется работать вместе.

Пеший маршрут Эверарда пролегал от Мюсеумплайн вдоль Сингелграхт, потом через тихий уголок Вонделпарка. Серебрилась вода, листья и трава блестели на солнце. Юноша во взятой напрокат лодке неторопливо работал веслами, глядя на сидящую перед ним девушку; пожилая пара прогуливалась рука об руку по тенистой аллее с вековыми деревьями; с веселыми выкриками и смехом промчалась мимо компания велосипедистов.

Эверард мысленно перенесся в церковь Ауде Кирк, к картинам Рембрандта и Ван Гога — какие-то из них он ведь еще даже не видел, — и задумался о жизни, пульсирующей в городе — сейчас, в прошлом, в будущем, — обо всем, что питало эту жизнь. Он-то понимал, что их реальность — не более чем блик, дифракционный всплеск в абстрактном, нестабильном пространстве-времени, яркое разнообразие которого в любое мгновение могло не просто исчезнуть, а кануть бесследно, словно его никогда и не было.

Те башни в шапках облаков, громадные дворцы,

Кичливые империи, громадный шар земной,

Да, все наследие Земли исчезнет, пропадет,

Как этот бестелесный маскарад,

Не оставив и обломков.

Нет! Он не должен поддаваться таким настроениям. Они могут поколебать его готовность выполнять свой долг, какими бы скучными, обыденными ни были нескончаемые операции по сохранению существования этого мира. Эверард ускорил шаг.

Многоквартирный дом, который он разыскивал, стоял на одной из тихих улочек, застроенных аккуратными, симпатичными домиками еще в начале века. Табличка у входа подсказала, что Джейн Флорис живет на четвертом этаже. Указывалось также, что она по профессии bestuurder, что-то вроде администратора; для достоверности легенды жалованье ей платили в компании Тена Бринка.

Кроме этого, Эверард знал только, что она проводила исследования во времена римского железного века, в тот период, когда, на радость археологам, в северной Европе начали появляться письменные свидетельства. Он собирался просмотреть ее личное дело, на что, с некоторыми ограничениями, имел право — не самая ведь легкая эпоха для любой женщины, тем более для исследовательницы из будущего, — но потом передумал. Сначала лучше поговорить с ней самой. Пусть первое впечатление сложится при личной встрече. Может быть, это еще и не кризис. Расследование, возможно, выявит какое-нибудь недоразумение или ошибку, для исправления которых не потребуется его вмешательства.

Эверард нашел квартиру Флорис и нажал кнопку звонка. Она открыла дверь. Некоторое время оба стояли молча.

Была ли она тоже удивлена? Может быть, Флорис ожидала, что агент-оперативник должен иметь более впечатляющую внешность, чем этот верзила с перебитым носом и, несмотря на все пережитое, с нестираемым отпечатком американского провинциализма? Но он-то уж точно не ожидал встретить такую великолепную высокую блондинку в элегантном платье, не скрывавшем физических достоинств его обладательницы.

— Здравствуйте, — начал он на английском. — Я…

Она широко улыбнулась, обнажив крупные зубы. Вздернутый нос, широкие брови… Кроме глаз изменчивого бирюзового цвета, черты ее лица нельзя было назвать особенно красивыми, но они понравились ему, а ее фигуре позавидовала бы и Юнона.

— …Агент Эверард, — закончила вместо него женщина. — Какая честь, сэр. — Ее голос звучал приветливо, без формальной любезности. Она поздоровалась с ним за руку, как с равным. — Прошу вас.

Проходя мимо нее, Эверард заметил, что она не так уж и молода. Очевидно, ей довелось немало испытать: в уголках глаз и губ собрались тонкие морщинки. Что же, положения, которого она добилась, нельзя достичь наскоком, за несколько лет, и даже омоложение не смогло уничтожить все следы, оставленные долгими годами работы.

Он внимательно осмотрел гостиную. Обставлена она была со вкусом, уютно, как и его собственная, хотя здесь все было новее и не было никаких исторических сувениров. Может быть, Флорис не хотела объяснять их происхождение обычным гостям — или любовникам? На стенах он узнал копии ландшафтов Кьюпа и астрономические фотографии Сетевой Туманности.

Среди книг в шкафу обнаружил Диккенса, Марка Твена, Томаса Манна, Толкиена. Стыдно, конечно, но имена голландских авторов ни о чем ему не говорили.

— Пожалуйста, присаживайтесь, — предложила Флорис. — Курите, не стесняйтесь. Я приготовила кофе. Если хотите чаю, придется подождать несколько минут.

— Спасибо, кофе был бы очень кстати. — Эверард подвинул себе кресло. Она принесла из кухни кофейник, чашки, сливки, сахар, поставила все это на столик и уселась на диван напротив него.

— На каком предпочитаете говорить, на английском или на темпоральном? — спросила она.

Ему понравился такой подход к делу: решительный, но не фамильярный.

— На английском, для начала, — решил он. Язык патрульных имел специальные грамматические структуры, пригодные для описания темпоральных путешествий, вариантного времяисчисления и сопутствующих парадоксов, но, когда дело касалось человеческих взаимоотношений, он не годился, как и любой искусственный язык. (Так эсперантист, ударивший молотком по пальцу, вряд ли воскликнет в сердцах: «Экскременто!») — Расскажите мне вкратце, что происходит.

— А я думала, что вы прибудете во всеоружии… Здесь у меня только всякие мелочи, фотографии, сувениры. Они не представляют интереса для ученых, но ценны как память. Вы, наверное, тоже храните подобные вещи.

Эверард кивнул.

— Тогда, мне кажется, надо вытащить их из ящика, чтобы вы могли лучше почувствовать атмосферу, а мне будет легче вспомнить обстоятельства, которые могут вас заинтересовать.

Он отхлебнул из чашки. Кофе был как раз такой, какой ему нравится: горячий и крепкий.

— Хорошая мысль. Но мы просмотрим их позднее. Когда это возможно, я предпочитаю услышать о деле из первых уст. Точные детали, научный анализ, широкая панорама — это будет важно потом. «Другими словами, я не интеллектуал; парень из фермерской семьи, который сначала выбился в инженеры, а после стал „полицейским“.

— Но я еще там не была, — возразила она.

— Знаю. И никто из нашего корпуса, насколько мне известно, еще не был. Тем не менее вас по крайней мере информировали об этой проблеме, и, учитывая ваш специфический опыт, я уверен, вы уже многое обдумали. Так что вы сейчас самая подходящая кандидатура. — Эверард подался вперед и продолжил. — Так вот, я могу сказать вам лишь следующее. Руководство попросило меня проверить кое-какие сведения. Они получили сообщение о несоответствиях в хрониках Тацита. Это их обеспокоило. События касаются, по-видимому, центральной части Нидерландов в первом веке нашей эры. Получается, что это ваше поле деятельности, а мы с вами, более или менее, современники… — „Хотя между нашими датами рождения чуть не целое поколение“. — …так что, я думаю, мы поладим. Потому-то из всех агентов-оперативников они и выбрали меня. — Эверард показал на книгу „Давид Копперфилд“. Ему хотелось продемонстрировать, что у них есть общие интересы. — „Баркис не возражает“. Я позвонил Тену Бринку, затем, почти сразу же, вам и прибыл, не откладывая дела в долгий ящик. Наверное, мне следовало сначала изучить Тацита. Я читал его, конечно, но довольно давно и в своей мировой линии, поэтому воспоминания остались довольно смутные. Пришлось снова все просмотреть. Занятно, однако времени было мало, и я ознакомился с материалами очень поверхностно. Так что начинайте с самого начала. Если я что-то уже и знаю, ничего страшного.

Флорис улыбнулась.

— У вас совершенно обезоруживающие манеры, сэр, — проворковала она. — Вы это специально?

На мгновение он подумал, уж не собирается ли она флиртовать с ним. Но Флорис продолжала хорошо поставленным деловым тоном:

— Вы, конечно, понимаете, что и „Анналы“ и „Истории“ Тацита дошли до нынешних веков не в полном виде. От двенадцати томов самого старого имеющегося в нашем распоряжении экземпляра „Историй“ сохранились только четыре и часть пятого. И эта часть обрывается как раз на тех событиях, из-за которых у нас переполох. Естественно, когда отработают детали путешествия во времени, в его эпоху отправят экспедицию и недостающие фрагменты будут восстановлены. Они очень нужны. Тацит не самый надежный летописец, но он замечательный стилист, моралист и, в некотором роде, единственный источник письменных свидетельств такой важности.

Эверард кивнул.

— Согласен. Исследователи читают историков, чтобы знать, что искать и на что обращать внимание, еще до того как отправиться в путь с тем, чтобы восстановить истинную картину происшедшего. — Он кашлянул. — Впрочем, что это я вам рассказываю? Извините. Не возражаете, если я закурю трубку?

— Пожалуйста, — рассеянно произнесла Флорис и продолжила: — Да, полные „Истории“, так же как и „Германия“[42], были моими главными помощниками. Я обнаружила, что бесчисленные детали в нашей мировой линии отличаются от тех, что он описывал. Но этого можно было ожидать. В широком плане, а часто и в деталях, его свидетельствам о ходе великих потрясений с их последствиями можно доверять.

Она помолчала, затем откровенно призналась:

— Я не одна проводила исследования, как вы понимаете. Вовсе нет. Многие работают в столетиях до и после моего периода на территории от России до Ирландии. И есть множество таких, которые делают действительно неоценимую работу, которые сидят там, дома, собирают, классифицируют и анализируют наши доклады. Так уж случилось, что я вовлечена в работу на этой территории, где теперь располагаются Нидерланды и примыкающие районы Германии и Бельгии, в те времена, когда кельтское влияние стало ослабевать — после покорения Римом галлов. Народы Германии начали развивать тогда действительно своеобразную культуру. Знаем мы, правда, пока немного, гораздо больше предстоит еще узнать. Но нас слишком мало.

„В самом деле мало. Наблюдать приходится за полумиллионом лет, а то и больше, и у Патруля вечно не хватает людей, приходится напрягаться, идти на компромиссы, выкручиваться. Нам помогают ученые, но большинство из них работают с более поздними цивилизациями; интересы наши часто не совпадают. И все-таки мы умудряемся вскрывать тайны истории, вычисляем критические моменты, когда ход событий легко перевернуть с ног на голову… С точки зрения богов, Джейн Флорис, ты, возможно, стоишь гораздо больше меня в деле защиты нашей реальности“.

Ее грустный смех вывел Эверарда из раздумий. Он почувствовал, что благодарен ей: мысли могли привести его к мрачным воспоминаниям.

— Слишком по-научному, да? — воскликнула она. — И банально. Поверьте, обычно я говорю по существу и лучше. Сегодня я слегка нервничаю. — В ее голосе не осталось ни малейшего намека на юмор. Кажется, она даже вздрогнула. — Я не могу привыкнуть к этому. Встретить смерть, это понятно, но забвение, пустота вместо всего, что когда-то знала… — Губы ее сжались. Она выпрямила спину. — Извините меня.

Эверард чиркнул спичкой и сделал первую затяжку.

— В любом случае, вы окажетесь на высоте, — заверил он. — Вы это доказали. Я хочу все же послушать рассказ о вашем полевом опыте.

— Немного позже.

На мгновение она отвела взгляд. Не промелькнула ли в нем тень обреченности? Затем она снова обратилась к нему и продолжила более деловым тоном:

— Три дня назад специальный агент долго консультировался у меня. Исследовательская бригада раздобыла подлинный текст „Историй“. Вы слышали?

— Да-да.

Хотя времени было мало, Эверарда проинформировали и об этом. Чистое совпадение… Впрочем, совпадение ли? Причинно-следственные цепочки порой зацикливаются самым невероятным образом. Социологам, изучавшим Рим начала второго века нашей эры, неожиданно понадобилось узнать, как высшие классы общества относились к императору Домитиану, который умер на два десятка лет раньше. Запомнили ли они его как Сталина своей эпохи или все-таки считали, что он совершил какие-то стоящие дела? Последние труды Тацита дают ему отрицательную оценку. Разумеется, социологам легче было позаимствовать труд из какой-нибудь частной библиотеки того времени и тайно скопировать его, чем отправлять кого-то за информацией в будущее.

— Они заметили отличия от первоначальной версии, насколько они ее помнили, — если только ее можно назвать первоначальной, — а последовавшая проверка показала, что различия эти весьма существенны.

— Причем они выходят далеко за рамки ошибок при переписывании, авторских редакций или чего-либо вполне объяснимого, — взволнованно добавила Флорис. — Расследование показало, что здесь не подделка, а настоящий манускрипт Тацита. Там есть разночтения — и это вполне естественно, если учесть, что окончания у двух вариантов разные, — но серьезные различия в хрониках, в последовательности излагаемых событий появляются только в пятой книге, как раз в том месте, где обрывался сохранившийся у нас экземпляр. Вы полагаете, это совпадение?

— Не знаю, — ответил Эверард, — и лучше пока оставить этот вопрос. Пугающее, однако, совпадение, да? — Он заставил себя откинуться назад, закинул ногу на ногу, допил свой кофе и неторопливо выдохнул дым. — Предположим, вы даете мне краткий обзор истории — двух историй. Не бойтесь повторить то, что кажется элементарным для вас. Признаюсь, я помню лишь, что голландцы и кое-кто из галлов восстали против римского правления и здорово досаждали Империи, пока их не разбили. После чего они, вернее, их потомки, стали мирными римскими подданными и в конце концов гражданами.

Просьба не осталась без внимания.

— Тацит не опускает подробностей, и я готова… мы готовы подтвердить, что в целом его хроники очень хороши. Все началось с батавов, племени жившем на территории нынешней южной Голландии, между Рейном и Ваалом. Они и некоторые другие народы на этой территории формально не вошли в подчинение Империи, но выплачивать дань их заставили. Всем приходилось поставлять солдат для Рима, во вспомогательные войска, которые отбывали свой срок вместе с легионерами и уходили в отставку с хорошей пенсией, позволяющей осесть там, где их застигло увольнение, или вернуться на родину. Но при Нероне римское правительство становилось все более требовательным. Например, фризы каждый год должны были поставлять определенное количество кожи для изготовления щитов. Вместо шкур мелкого домашнего скота правительство требовало теперь более плотных и больших по размеру шкур диких быков, поголовье которых уменьшалось, — или все-таки шкур домашнего скота, но в большем количестве. Это было разорительно.

Эверард ухмыльнулся.

— Налогообложение. Знакомо. Но прошу вас, продолжайте.

В голосе Флорис послышалось волнение. Взгляд ее застыл на какой-то точке в пространстве, сжатые кулаки лежали на коленях.

— Вы помните, при свержении Нерона разразилась гражданская война. В тот год три императора — Гальба, Озо, Вителлий, а затем и Веспасиан на Ближнем Востоке — практически разорили Империю в процессе борьбы за власть. Каждый собирал все силы, какие только мог — любого рода, отовсюду, любыми средствами, включая и воинскую повинность. Особенно доставалось батавам: они видели, как бессмысленная война уносит их сыновей. Но и это еще не все. Некоторые римские военачальники питали слабость к миловидным юношам.

— Точно. Стоит уступить правительству мизинец, оно норовит отхватить всю руку. Вот почему отцы-основатели Соединенных Штатов старались ограничить федеральную власть. Жаль, что успех оказался временным. Извините, я не хотел вас перебивать.

— Ну, так вот, там была одна батавская семья благородного происхождения — богатая, влиятельная, родословная чуть ли не от самих богов. Семья поставила Риму нескольких воинов. Среди них выделялся человек, принявший латинское имя — Клавдий Цивилис. Раньше его звали Берманд. За свою долгую карьеру он проявил себя во многих походах. Но теперь призвал к оружию племена батавов и их соседей. Как вы понимаете, человек это незаурядный, отнюдь не деревенщина.

— Понятно. В определенной степени цивилизованный и, без сомнения, умный и наблюдательный человек.

— Под видом сторонника Веспасиана он выступил против Виттелия, объявив его соратникам, что Веспасиан гарантирует им правосудие. Это помогло германским войскам легко изменить прежней присяге и пойти за ним. Он одержал несколько значительных побед. Северо-восточную Галлию охватил пожар войны. Под командованием Юлия Классика и Юлия Тутора галлы-наемники перешли к Цивилису, провозгласив, что их территории становятся частью Империи под его управлением. В германском племени бруктеров пророчица по имени Веледа предрекла падение Рима. Это вдохновило население на дальнейшую героическую борьбу, целью которой стала независимая конфедерация.

„Более чем знакомые речи для американца. В 1775 году мы начали борьбу за свои права как англичане. Потом все цеплялось одно за другое…“ — подумал Эверард, но воздержался от комментариев.

Флорис вздохнула.

— Итак, победа была на стороне Веспасиана. Сам он еще несколько месяцев оставался на Ближнем Востоке — слишком много было дел, — но написал Цивилису, требуя положить конец военным действиям. На приказ, разумеется, не обратили внимания. Тогда он подобрал подходящего генерала, Петилия Цериалиса, командовать войсками на севере. Тем временем галлы и германские племена рассорились, не в состоянии координировать свои действия, и упустили возможность, предоставленную им судьбой. Вы догадываетесь, объединенное командование — это выше их понимания. Римляне разбили их по отдельности. Наконец Цивилис согласился встретиться с Цериалисом, чтобы обсудить положение дел. В драматической сцене у Тацита это описано так: мост через Ессель, в середине которого работники предварительно удалили секцию. Два человека стоят, каждый на своем краю моста, и разговаривают.

— Я помню, — произнес Эверард. — На этом эпизоде рукопись обрывалась, пока не было восстановлено остальное. Как я уже говорил, восставшие получили очень хорошее предложение, и они его приняли.

Флорис кивнула.

— Да. Конец насилию, гарантированное будущее и прощение. Цивилис вернулся к обычной жизни. О Веледе Тацит ничего не сообщает, кроме того, что она, очевидно, помогала заключить перемирие. Хотела бы я знать, какова ее судьба.

— Есть какие-нибудь идеи?

— Только предположения. Если вы зайдете в музеи в Лейдене или в Мидделбурге, что на острове Валхерен, то увидите каменные изделия, относящиеся ко второму-третьему веку: алтари и прочее, блоки с вырезанными латинскими надписями. — Флорис пожала плечами. — Возможно, это не имеет значения, но так или иначе предки голландцев стали провинциальными римлянами и не имели причин жалеть об этом. — Глаза ее расширились. Она вжалась в угол дивана. — Так, во всяком случае, было.

Над ними повисло молчание. Какими хрупкими казались солнечный закат и уличные звуки за окнами.

— Это по Тациту „первому“, правильно? — тихо произнес Эверард спустя некоторое время. — На эту версию мы всегда опираемся, ее я и просматривал вчера. Я не совсем понял насчет Тацита „второго“. О чем там речь?

Флорис ответила так же негромко:

— О том, что Цивилис не сдался, в основном потому, что Веледа выступила против заключения мира. Война продолжалась еще целый год, пока племена не были полностью порабощены. Цивилис покончил с собой, не пожелав сдаться в плен торжествующим римлянам. Веледа сбежала в свободную Германию. Многие последовали за ней. Тацит „второй“ замечает почти в самом конце „Историй“, что религия диких германцев изменилась с тех пор, как он написал о них книгу. Верх взяло женское божество. В своей книге „Германия“ он рассказывает о Нертус. Он сравнивает ее с Персефоной, Минервой и Беллоной[43].

Эверард потер подбородок.

— Богини смерти, мудрости и войны, так? Странно. Асы, или как вы там называете небожителей мужского пола, долго продержались, прежде чем стать хтоническими[44] фигурами второго плана. А что он говорит о событиях в самом Риме и его окрестностях?

— В основном то же самое, что и в первой версии. Часто другими фразами. То же самое касается диалогов и ряда эпизодов; но древние и средневековые хронисты нередко грешили этим, как вы знаете, или использовали традиционные сюжеты, которые значительно отличались от реальных событий. Эти два варианта не доказывают наличия действительных перемен.

— Не считая Германии. Не так плохо. Что бы ни происходило там в первые несколько десятилетий, это практически не могло коснуться развитых цивилизаций. Хотя широкомасштабные завоевания…

— Они были незначительны, разве нет? — голос Флорис слегка дрогнул. — Мы здесь и никуда не делись, не так ли?

Эверард глубоко затянулся.

— Пока. И это „пока“ бессмысленно в английском, как и в голландском или каком-нибудь другом языке. Не будем сейчас касаться темпорального. На данный момент мы имеем аномалию, которую нужно расследовать. Можно сказать, она выпала из внимания раньше — кстати, „раньше“ тоже бессмысленно из-за неясных дат. Почти все внимание направлено не туда. 69-й и 70-й годы от Рождества Христова. Это не просто годы восстания северян, годы, когда Кванг Ву-Тай сверг правление последней Ханской династии, или сатаваханы опустошили Индию, или Вологез Первый сражался с повстанцами и захватчиками в Персии. (Я проверил записи, прежде чем отправиться сюда. Ничего никогда не происходит без связи с другими событиями.) И не просто годы, когда Рим стал распадаться на части, потому что легионеры осознали, что императоров можно возводить на престол не только в Риме. Нет, это был период Иудейской войны. Именно она задержала Веспасиана и его сына Тита после их победы над Вителлием. Восстание иудеев, его кровавое подавление, разрушение Третьего Храма — вместе со всем, что это означало для будущего: иудаизм, христианство, империя, Европа, наш мир.

— Значит, это все-таки узловой момент истории? — прошептала Флорис.

Эверард медленно кивнул. Каким-то образом ему удавалось сохранять спокойствие.

— Силы Патруля сосредоточены на охране Палестины. Можете вообразить, какие страсти там бушуют вот уже несколько веков. Фанатики или грабители, которые хотят изменить то, что имело место в Иерусалиме. Толпы исследователей, из-за которых неизмеримо возрастает вероятность фатального промаха. Сама ситуация, бесконечные случаи вмешательства в события и возникающие из-за этого последствия… Я не стану говорить, что понимаю законы физики, но, опираясь на полученные знания, могу с уверенностью сказать, что континуум особенно уязвим в эти моменты истории. Даже в такой глуши, как варварская Германия, реальность нестабильна.

— Но что могло подтолкнуть ком с горы?

— Вот это-то нам и предстоит выяснить. Может быть, кто-то воспользовался преимуществами службы в Патруле. Могла повлиять случайность, могло быть… ну, я не знаю что. Может быть, данеллиане смогут расшифровать все возможные варианты. — Эверард перевел дыхание. — Если ни у кого нет пусть невероятного, но успокаивающего объяснения, такого, как, например, подделка, эти два различных текста являются… предупреждением. Предзнаменование, ветерок перед бурей, нечто такое, что может иметь последствия, заставляющие историю течь по другому руслу, пока наконец и вы, и я, и все вокруг нас не исчезнет без следа — если мы не внемлем предупреждению и не предпримем шагов, чтобы воспрепятствовать этому. О господи, лучше перейти на темпоральный.

Флорис уткнулась взглядом в чашку.

— Может быть, отложим? — спросила она едва слышно. — Мне нужно все хорошо обдумать. До сих пор все это было для меня не больше чем теоретическая задача. Я проводила работу, как… как исследователь девятнадцатого века в самом дремучем уголке Африки. Конечно, я вела себя осторожно, но мне сказали, что общую картину событий нарушить очень трудно, и, что бы я ни делала тогда — в пределах разумного, — все „всегда“ было — или уже стало — частью прошлого. А сегодня земля словно уходит у меня из-под ног.

— Понимаю. — „Как я все это понимаю. Вторая Пуническая война…“[45] — Не торопитесь. Соберитесь с мыслями. — Неожиданно для самого себя Эверард искренне улыбнулся. — Мне и самому это не помешает. Послушайте, а что, если нам расслабиться и поболтать на эту тему или какую-нибудь еще в другой обстановке. Давайте выберемся поужинать и выпить, мы сможем отвлечься и лучше узнаем друг друга. А завтра уже примемся за работу всерьез.

— Спасибо.

Она провела рукой по толстым желтым косам, кольцом охватывающим голову. Эверард вспомнил женщин древнегерманских племен, которые носили волосы, не заплетая их в косы. Она словно почувствовала ту магическую силу, которой, по преданиям всех народов, наделены волосы. К ней вернулась бодрость.

— Да, завтра возьмемся всерьез.

3

Зима принесла дожди, снег, потом снова дожди, гонимые порывистым ветром. Природа злилась, прорываясь к весне. Реки вздулись, луга и болота переполнились влагой. Люди понемногу выбирали зерно, которое надо было хранить для сева; забивали последний скот — тощих, дрожащих, жмущихся друг к другу коровенок; выходили на охоту чаще и с меньшим успехом, чем обычно. И все невольно задавались вопросом: не выдохлись ли боги во время прошлогодней засухи?

Ночь, когда бруктеры собрались в своем святилище, стояла ясная, хотя и холодная. Может быть, это был добрый знак. Обрывки облаков мчались по ветру, такие призрачные рядом с полной луной, плывущей среди них. Тускло поблескивали редкие звезды. Деревья в роще казались сплошной черной массой, только на самом верху скребли небо отдельные голые ветви. Их скрип звучал, словно незнакомая речь в ответ на шум и завывание ветра.

С шипением и треском горел костер. Пламя вырывалось из раскаленного добела сердца желтыми и красными языками. Искры взвивались вверх, бросая вызов звездам, и умирали. Неровный свет едва достигал огромных стволов вокруг прогалины, и казалось, они шевелятся, будто тени. Пламя высвечивало копья и зрачки собравшихся мужчин, выхватывало из тьмы их мрачные лица, и тут же свет его терялся в густых бородах и обтрепанных одеждах.

Позади костра вырисовывались изображения богов, грубо вырезанные из целых бревен. Уоен, Тив и Донар стояли серые, в трещинах, заросшие мхом и поганками. Сияла под луной Нерха — поновее и свежевыкрашенная; вырезал ее способный раб из южных земель. В дрожащем свете пламени ее можно было бы принять за саму ожившую богиню. Дикого кабана, жарящегося на углях, убили скорее для нее, чем для других.

Мужчин собралось немного, и большинство были немолоды. Все, кто мог, последовали за своими вождями и пересекли Рейн прошлым летом, чтобы сражаться с батавийцем Бермандом против римлян. Они все еще находились там, и дома их очень ждали. Вел-Эдх призвала глав бруктерских кланов собраться этой ночью на совет и выслушать ее обращение к ним.

Дыхание замерло на губах мужчин, когда она появилась. Ее серебристо-белое одеяние было оторочено темным мехом, на груди горело ожерелье из необработанного янтаря. Ветер волнами колыхал юбку, а плащ развевался, словно огромные крылья. Кто знал, какие мысли скрывались под ее капюшоном? Она подняла руки — блеснули на свету, будто маленькие змейки, золотые кольца. Копья склонились к земле.

Хайдхин, распоряжавшийся приготовлением кабана, стоял у самого костра, отдельно от других. Он вытащил свой нож, поднес лезвие к губам, снова сунул в ножны.

— Рады видеть тебя, госпожа, — приветствовал он Вел-Эдх. — Смотри, сюда пришли, как ты велела, те, кто может говорить от имени своего народа, — чтобы услышать, что боги сообщат им твоими устами. Начинай, прошу тебя.

Эдх опустила руки. Хотя и негромкий, ее голос прорывался сквозь ночные звуки. Что-то слышалось в нем иноземное, даже сильнее чем у Хайдхина, — может быть, сам голос то поднимался, то опадал, словно прибой, бьющийся о далекий берег. Видимо, от этого все относились к ней с почтением и немного со страхом.

— Слушайте, сыновья Брукта, ибо важны известия, что я принесла. Поднят меч войны, волки и вороны поедают плоть, ведьмы Нерхи летают на воле. Слава героям!

Но сначала напомню… Когда я сзывала вас сюда, моим желанием было лишь вселить в ваши сердца радость. Но много прошло времени, в жилища пришел голод, а враг все еще крепок. Многие из вас удивлены, почему мы объединились с нашими сородичами за рекой. Да, нам нужно было отомстить, но мы должны создать королевство вместе с ними и не сможем этого сделать, если они потерпят поражение.

Да, племена галлов тоже поднялись, но слишком переменчив у них нрав. Да, Берманд разгромил убиев, этих псов Рима, но римляне заполонили земли наших друзей гугернов[46]. Да, мы взяли в осаду Могонтиак[47] и Кастра Ветера[48], но от стен первой крепости пришлось отступить, а вторая месяц за месяцем держит оборону. Да, мы одерживаем победы на поле боя, но бывают поражения и потери, иногда очень тяжелые. И все-таки я снова говорю вам, что Рим будет разбит, кости легионеров усеют наши поля, а красный петух прокукарекает над крышей дома каждого римлянина — то будет месть Нерхи. Нам надо драться. И еще. Сегодня по воле богов, конечно, прибыл ко мне всадник от самого Берманда. Кастра Ветера, лагерь врагов, сдается. Легат Вокула, покоритель Могонтиака, мертв, а Новезий, где он умер, тоже окружен. Колония Агриппины[49], чванливый город убиев, спрашивает об условиях сдачи. Нерха помогает воинам, сыны Брукта. Свое обещание она выполнит полностью. Рим падет!

Кровожадные крики рванулись к небу. Она еще некоторое время говорила с ними и тихо закончила:

— Когда наконец-то воины вернутся домой, Нерха благословит их чресла и они станут отцами детей, которым суждено завладеть миром. Сейчас пируйте в ее честь, а завтра принесите надежду вашим женам.

Она подняла руку. Копья снова склонились перед ней. Вытащив из костра горящую ветвь, чтобы освещать себе путь, она скрылась во мраке.

Хайдхин приказал снять тушу с рашпера, каждый отхватил себе кусок, и они принялись поедать вкусное мясо. Пока шел разговор о чудесных новостях, Хайдхин отмалчивался. На него часто находили приступы молчаливости, и люди привыкли к этому. Достаточно того, что Вел-Эдх считала его своим доверенным лицом. Кроме того, он был сильным и умным вождем. Гибкий, узколицый, с серебряными прядями в черных волосах на голове и в коротко остриженной бороде.

Но вот кости брошены в середину затухающего костра, и он от имени каждого попросил у богов доброй ночи. Мужчины принялись устраиваться поблизости — им надо хорошо отдохнуть, прежде чем утром тронуться в обратный путь.

Хайдхин не присоединился к ним. Факел помогал ему двигаться по едва заметной тропе, пока он не вышел из-под деревьев на широкую поляну. Там он бросил факел, и тот погас сам собой. Луна мчалась между лохматыми облаками над западным краем леса.

Впереди появился горб небольшого дома. На тростниковой крыше поблескивала изморозь. Внутри, насколько он знал, с одной стороны спал скот, а у противоположной стены — люди среди своих припасов и домашнего скарба.

Обычное дело, но те, кто жил в этом доме, служили Вел-Эдх. Ее башенка возвышалась рядом; из массивных балок, скрепленных сталью, убежище было возведено, чтобы дать ей возможность оставаться наедине со своими грезами.

Хайдхин зашагал вперед.

Какой-то человек, выставив копье, преградил ему дорогу и крикнул:

— Стой! — затем, вглядевшись в лунном полумраке, добавил: — О, это вы, господин. Вы ищете место для ночлега?

— Нет, — ответил Хайдхин. — Рассвет уже близок, а мой конь у сторожки, он домчит меня до дому. Но сначала я хочу повидаться с твоей госпожой.

Стражник замялся.

— Вы ведь не станете ее будить?

— Не думаю, что она спит.

Стражник не посмел ему перечить и позволил пройти. Он постучал в дверь башни. Девушка-рабыня проснулась и откинула задвижку. Разглядев его, она поднесла сосновую лучину к глиняному светильнику, а потом от нее зажгла другой — для гостя. Хайдхин поднялся по лестнице на верхний этаж.

Как он и ожидал — поскольку знали они друг друга давно, — Эдх сидела на своем высоком стуле, уставясь на тени, отбрасываемые ее собственным светильником. Тени, огромные и бесформенные, метались среди балок, стропил, кож и шкур, колдовских предметов и вещей, приобретенных во время многочисленных путешествий. Спасаясь от промозглой погоды, она куталась в теплый плащ с капюшоном. Она смотрела, как он приближается, и Хайдхину хорошо было видно ее лицо.

— Привет, — тихо произнесла она. Слабый свет упал на изгиб ее губ.

Хайдхин сел на пол и прислонился спиной к планке постели с пологом.

— Тебе надо отдохнуть, — проговорил он.

— Ты же знаешь, я не могу, сейчас не время.

Он кивнул.

— И все-таки ты должна отдыхать. Иначе загонишь себя.

Ему показалось, что он уловил тень улыбки.

— Сколько лет я веду такую жизнь, однако еще цела.

Хайдхин пожал плечами.

— Постарайся все же выспаться при случае. — Это прозвучало довольно резко. — О чем ты думала?

— Обо всем, конечно, — тихо ответила она. — Что значат все эти победы. Что предпринять дальше.

Он вздохнул.

— Так я и полагал. Но почему? Все ведь ясно.

Капюшон собрался складками, тени метнулись по стенам, когда она покачала головой.

— Не совсем. Я тебя понимаю, Хайдхин. Римские вояки попали к нам в руки, и ты полагаешь, что мы должны действовать по примеру воинов прежних лет. Принести жертву, чтобы умилостивить богов. Перерезать глотки, сломать оружие, разбить телеги, а затем бросить все в болото во славу Тива.

— Великолепное предложение. Оно разогреет кровь наших людей.

— И вызовет ярость римлян.

Хайдхин усмехнулся.

— Я знаю римлян лучше тебя, милая Эдх.

Не вздрогнула ли она? Он продолжил:

— Я имел в виду, что сталкивался с ними и с их подданными, и я — вождь, я — воин. Богиня не много рассказывает тебе об обычных вещах, не так ли?

Римляне не то что мы. Они слишком предусмотрительны.

— Следовательно, ты хорошо их понимаешь.

— Люди считают, что я хитер и находчив, — согласился он без лишней скромности. — Так давай извлекать пользу из моей сообразительности. Уверяю тебя, кровавая резня поднимет племена и приведет к нам новых воинов. Много воинов, настолько много, что враг и не посмеет думать о мести. — И прибавил для весомости: — К тому же боги тоже будут рады. Они запомнят.

— Я думала об этом, — ответила она. — Ты знаешь, что Берманд собирается пощадить своих пленников?

Хайдхин напрягся.

— А, этот… — вымолвил он. — Да он же наполовину римлянин.

— Только в том смысле, что знает их намного лучше тебя. Он полагает, что бойня бессмысленна. Она может разъярить римлян так, что они соберут все силы против нас, чего бы это им ни стоило. — Эдх остановила его жестом. — Подожди. Он знает вдобавок, чего могут пожелать боги — и чего, мы считаем, они могут пожелать. Он посылает ко мне плененного военачальника.

Хайдхин выпрямился.

— Вот это уже кое-что!

— В сообщении Берманда говорится, что мы, при желании, можем пожертвовать пленника богам, но он не советует торопиться. Заложник, которого можно обменять, стоит гораздо больше.

Некоторое время она молчала.

— Я мысленно обращалась к Найэрде. Желает она этой крови или нет? Она не дала мне никакого знака. Полагаю, это означает — нет.

— Асы…

Эдх, сидевшая выше, перебила его неожиданно резко:

— Пусть Уоен и остальные ворчат на Нерху, Найэрду, если хотят. Я служу ей. Пленники будут жить.

Он уставился в пол и прикусил губу.

— Тебе известно, что я враг Риму, и ты знаешь, почему, — продолжила она. — Но все эти разговоры о том, чтобы сровнять его с землей, все больше и больше, пока тянется война, всего лишь болтовня. Богиня не говорит моими устами. Я сама решаю, каких слов она ждет от меня. И я должна была держать речь сегодня ночью, иначе бы совет взбудоражился и дрогнул. Но все-таки, сможем ли мы добиться чего-нибудь большего, чем выдворение римлян с этих земель?

— Сможем ли мы добиться даже этого, если забудем богов? — отозвался он.

— А не забыть ли нам о твоих притязаниях на власть и славу? — огрызнулась она.

Он метнул на нее гневный взгляд.

— От кого-то другого я бы таких слов не стерпел.

Она встала со стула. Голос ее зазвучал мягче:

— Хайдхин, дружище, извини. Я не хотела тебя обидеть. Мы не должны ссориться. Даже если у нас есть разногласия, мы в одной упряжке.

Он тоже поднялся.

— Я поклялся однажды… Мой долг идти за тобой.

Эдх взяла его за руки.

— И до сих пор ты шел.

Она откинула голову назад, чтобы взглянуть на него, капюшон упал на плечи, и он увидел ее лицо в неярких лучах светильника. Тени еще резче обозначили морщины на нем и подчеркнули выступающие скулы, но спрятали седину в косах.

— Мы много прошли вместе.

— Но я не давал клятвы повиноваться тебе слепо, — пробормотал он.

И не повиновался. Порой насмерть стоял, не уступая ее прихотям. Потом оказывалось, что он прав.

— Много, очень много, — прошептала она, будто бы не слыша его слов. Карие глаза вглядывались в темноту за его спиной. — Почему мы остановились здесь, на восточном берегу великой реки? Потому что годы и расстояния утомили нас? Мы должны двигаться дальше, может быть, до владений батавов. Их земли выходят к морю.

— Бруктеры приняли нас. И сделали все, о чем ты их просила.

— О да. Я благодарна им. Но когда-нибудь здесь будет королевство, объединяющее все племена, и я опять увижу над морем сияние звезды Найэрды.

— Не видать нам такого королевства, пока мы не выпустим кишки из римлян.

— Не надо, поговорим об этом позже. Сейчас давай вспомним о чем-нибудь хорошем.

Когда он попрощался с Эдх, небо уже окрасил восход. Все покрыла роса. Темной тенью Хайдхин прошел через священную рощу и зашел в загон за своей лошадью. На челе Эдх читались мир и покой, она почти засыпала, но его пальцы сжимали рукоять ножа.

4

Кастра Ветера, Старый Лагерь, расположился неподалеку от Рейна, примерно там, где находился в Германии Ксантен, когда родились Эверард и Флорис. Но в эту эпоху все территории вокруг принадлежали Германии, раскинувшейся от Северного моря до Балтики, от реки Шельды до Вислы, а на юге до Дуная. Швеция, Дания, Норвегия, Австрия, Швейцария и Нидерланды, современная Германия еще только должны были возникнуть здесь в течение двух последующих тысячелетий. А пока это были дикие земли с островками цивилизации в виде деревень, пастбищ, поселений, где племена вели войны и кочевали с места на место, находясь в постоянном движении.

На западе, там, где должны будут появиться Франция, Бельгия, Люксембург, на большей части рейнской долины основным населением были галлы, по языку и образу жизни схожие с кельтами. Благодаря более высокой культуре и превосходству в военном деле они брали верх над соседями-германцами, хотя различия между ними никогда не были слишком серьезными и почти стирались в приграничных районах. Так было, пока их не покорил Цезарь. Это произошло не слишком давно, и ассимиляция еще не завершилась, так что память о прежней вольной жизни пока не вытравилась из галльских сердец. Казалось, это должно было бы относиться и к их соперникам на востоке, но когда Август потерял три легиона в Тевтобургском лесу, он решил перенести границу империи к Рейну, а не к Эльбе. Всего лишь несколько германских племен остались под владычеством Рима. Некоторые из них, такие как батавы и фризы, оккупацию почти не ощущали. Словно туземные штаты Индии под правлением Британской короны, они были обязаны выплачивать дань и, в общем, подчинялись решениям ближайшего проконсула. Они поставляли многочисленных воинов, сначала добровольцев, а затем по призыву. И именно они первыми подняли восстание; потом к ним присоединились единокровные союзники с востока, а на юго-западе огонь восстания охватил Галлию.

— Огонь… Я слышал о пророчице, которая объявила, что Рим будет сожжен, — произнес Юлий Классик. — Расскажите мне о ней.

Тело Берманда тяжело колыхалось в седле.

— Подобными речами она привлекла на нашу сторону множество союзников: бруктеров, тенктеров, хамавов, — сообщил он с большей радостью, чем можно было ожидать. — Ее слава перешагнула через обе реки и дошла до нас. — Он взглянул на Эверарда. — Ты должен был слышать о ней во время своих путешествий. Ваши пути наверняка пересекались, а там, где она бывала, ее не забывают. Узнав, что она здесь и зовет на бой, к нам прибывают все новые воины.

— Конечно, я о ней слышал, — отозвался патрульный. — Но я не знаю, как относиться к этим слухам. Расскажи мне побольше.

Дул прохладный ветер, все трое ехали под серым небом по дороге недалеко от Старого Лагеря. Военная дорога, вымощенная и прямая как стрела, вела на юг вдоль Рейна в Колонию Агриппины. Римские легионы находились здесь многие годы. Теперь их остатки, что удерживали крепость в течение осени и зимы, шли под охраной варваров в Новезий, который сдался гораздо быстрее.

На них жалко было смотреть: грязные, оборванные, исхудавшие так, что осталась лишь кожа да кости. Большинство тащилось с потухшим взглядом, даже не пытаясь сохранять строй. В основном это были галлы из регулярных и резервных войск. Империи галлов и сдались они, поклявшись служить верой и правдой, как того добивались лестью и уговорами вербовщики Классика. Впрочем, ничего другого им и не оставалось: новую атаку они бы уже не отбили, как в начале осады. Последнее время им приходилось есть траву и тараканов — если удавалось поймать.

Охраняла пленных всего горстка их же соотечественников-галлов — откормленных и хорошо вооруженных, из числа тех, что перешли на сторону Классика раньше, — но, учитывая состояние пленников, этого было достаточно. Более многочисленная группа воинов охраняла повозки, запряженные быками, что тащились позади с грузом трофеев, — в основном германские ветераны-легионеры, командовавшие мужиками из глухомани, вооруженными копьями, топорами и длинными мечами. Клавдий Цивилис, он же Берманд Батавиец, не очень-то доверял своим кельтским союзникам.

Берманд хмурился. Рослый, с грубыми чертами лица; левый глаз его был затянут молочно-белой пленкой из-за давнего инфекционного заболевания, правый блестел холодной синью. Отрекшись от Рима, он отпустил рыжую с проседью бороду, не стриг волос и по варварскому обычаю красил голову в красный цвет. Но тело его облегала кольчуга, на голове сверкал римский шлем, а у бедра висел клинок, предназначенный больше для нанесения колющих ударов, чем рубящих.

— Целый день уйдет на то, чтобы поговорить с Вел-Эдх — Веледой, — произнес он. — Не слишком-то я верю, что от этого будет польза. Странной богине она служит.

— Вел-Эдх! — достиг слуха Эверарда шепот на английском языке, — ее настоящее имя. Латиняне, естественно, слегка изменили его.

Все трое использовали в разговоре язык римлян, поскольку он был знаком каждому из них. Эверард, будучи постоянно настороже, невольно вздрогнул и посмотрел вверх, но увидел только облака. За ними парила на темпороллере Джейн Флорис. Женщине нелегко находиться в бунтарском лагере, хотя он и смог бы объяснить ее присутствие. Но лишние проблемы ни к чему, случайностей в их деле и так предостаточно. Кроме того, она намного полезнее там, где сейчас находится. Разнообразные приборы на панели перед ней могли показать в цвете и в увеличенном виде все, что она пожелает. Благодаря электронике в его головной повязке, она видела и слышала все то же, что и он. А микроспикеры и костная проводимость помогали ему услышать Флорис. В случае серьезной опасности она сможет спасти его. Правда, главное здесь — сумеет ли она сделать это незаметно. Нет нужды говорить, как будут реагировать эти люди; даже самые цивилизованные римляне верят в дурные предзнаменования — а их задача как раз в том, чтобы охранять ход истории.

Случается и так, что вмешаться нельзя и напарник должен погибнуть.

— Во всяком случае, — продолжал Берманд, очевидно, желая прекратить разговор о пророчице, — ярость ее утихает. Возможно, сами боги хотят положить конец войне. Какой толк продолжать войну, если мы уже получили то, из-за чего начали ее? — Вздох его улетел вместе с ветром. — Я тоже сыт по горло раздором.

Классик прикусил губу. Этот низкорослый человек не скрывал бушующих в нем амбиций, что подчеркивалось и гордым выражением лица, означающим, как он утверждал, его королевское происхождение. У римлян Классик командовал кавалерией треверов, и в городе, принадлежащем этому галльскому племени, — его будущее название Трир — он с единомышленниками сговорился воспользоваться восстанием германских племен.

— Мы должны захватить власть, — резко произнес он, — величие, богатство, славу.

— Ну, я-то человек мирный, — невольно произнес Эверард. Если уж он не мог остановить того, что должно случиться в этот день, то должен, по крайней мере, высказать протест, пусть даже бесполезный.

В обращенных на него взглядах он почувствовал недоверие. Нет, лучше от этих слов откреститься. Какой из него пацифист? Ведь он — гот, из тех краев, где впоследствии возникнет Польша. Там все еще обитает его племя, и статус Эверарда, одного из многочисленных отпрысков короля — вернее, вождя Амаларика, — позволял ему говорить с Бермандом на равных. Рожденный слишком поздно, чтобы унаследовать богатство достойное упоминания, он занялся торговлей янтарем, лично сопровождая ценный груз до Адриатики, где и приобрел практические навыки латинского языка. Вскоре он бросил торговлю и отправился на запад, почувствовав вкус к приключениям и поверив слухам о богатствах этих краев. К тому же, намекнул он, некоторые проблемы на родине вынуждают его дать им отстояться пару лет.

Необычная, но вполне достоверная история. Отважный человек крепкого сложения, если при нем нет привлекательных для грабителей вещей, вполне мог путешествовать в одиночку без особого риска. И в самом деле его, как правило, встречали радушно и ценили за новости, сказки и песни, нарушающие однообразие повседневной жизни. Клавдий Цивилис также был рад принять Эверарда. Независимо от того, мог ли тот сообщить что-нибудь полезное или нет, он на время отвлек внимание Цивилиса от рутинных обязанностей долгой военной кампании.

Никто не поверил бы Эверарду, если бы тот стал утверждать, что никогда не участвовал в боях или что теряет сон, случись ему изрубить на куски человека.

И чтобы никто не заподозрил в нем шпиона, патрульный поспешил объяснить:

— О, конечно, я участвовал в битвах, и в рукопашных схватках тоже. Любой, кто назовет меня трусом, еще до наступления утра станет кормом для ворон.

Он помедлил. "Кажется, я могу расшевелить Берманда, заставить его слегка раскрыться. Нам просто необходимо знать, что этот человек — ключевая фигура всех событий — думает о происходящем, если мы хотим понять, в какой момент история подходит к развилке и в каком направлении ее развитие идет с пользой для нас и нашего мира, а в каком — нет".

— Но я человек здравомыслящий. И когда есть возможность выбора — торговать или воевать, — я выбираю первое.

— В будущем с нами хорошо можно будет торговать, — объявил Классик. — Ведь империя галлов… — Он на мгновение задумался. — Почему бы и нет? Янтарь можно доставлять на запад и по суше, и морем… Надо бы подумать об этом на досуге…

— Подожди, — прервал его Берманд. — У меня дело к одному из них.

Он пришпорил лошадь и поскакал прочь.

Классик внимательно смотрел ему вслед. Батав подъехал к колонне плененных римлян. Хвост этой печальной процессии как раз поравнялся с ними. Он заставил лошадь идти медленнее, чтобы двигаться рядом, наверное, с единственным из воинов, кто шел прямо и гордо. Человек этот был в чистой тоге, укрывающей его исхудавшее тело, и как будто не замечал непрактичности такой одежды. Берманд наклонился и заговорил с ним.

— Что ему взбрело в голову? — пробормотал Классик, но сразу же опомнился и взглянул на Эверарда. Должно быть, вспомнил, что незнакомец может услышать лишнее. Трения между союзниками не должны выставляться на обозрение посторонним.

"Мне надо отвлечь его, иначе он прогонит меня", — решил патрульный, и произнес вслух:

— Империя галлов, вы сказали? Вы имеете ее в виду как часть Римской империи?

Он уже знал ответ.

— Это независимое государство всех населяющих Галлию народов. Я провозгласил его. Я его император.

Эверард притворился ошеломленным.

— Прошу прощения, сир! Я не слышал об этом, поскольку прибыл сюда совсем недавно.

Классик язвительно ухмыльнулся. И в этой ухмылке было не только тщеславие.

— Империя как таковая создана только-только. Пройдет еще немало времени, прежде чем я смогу править не из седла, а с трона.

Разговорить его большого труда не составило. Грубый и в общем-то не пользующийся влиянием, этот гот тем не менее представлял собой довольно колоритную фигуру. С ним стоило поговорить: он немало повидал и его трудно было чем-то удивить.

Планы Классика удивляли глубиной и вовсе не казались безумными. Он хотел отделить Галлию от Рима и тем самым отрезать от Империи Британию. С немногочисленными гарнизонами, с норовистым и обидчивым населением остров просто свалился бы ему в руки.

Эверард знал, что Классик сильно недооценивает мощь и целеустремленность Рима. Но это естественная ошибка. Он не знал, что гражданские войны закончились, а Веспасиан будет продолжать править уверенно и со знанием дела.

— Нам нужны союзники, — признал Классик. — Но Цивилис колеблется… — Он сомкнул губы, опять сообразив, что сказал слишком много, затем спросил в упор: — Каковы твои намерения, Эверард?

— Я просто путешественник, сир, — уверил его патрульный. — "Выбери верный тон, не просительный и не наглый".

— Вы оказали мне честь, поделившись своими планами. Перспективы торговли…

Классик нетерпеливо отмахнулся и отвел взгляд. На его лице появилось жесткое выражение. "Он раздумывает, и видимо, близок к решению, над которым, должно быть, размышлял раньше. Могу предположить какое". По спине Эверарда пробежал холодок.

Берманд закончил свой короткий разговор с римлянином, затем отдал приказ стражнику отвести пленника в грубую мазанку из тех, что германцы построили для себя на время осады. Потом, подъехав к небольшой группе шумных подростков, гарцевавших неподалеку на лошадях, он обратился к самому маленькому и шустрому среди них. Парень послушно кивнул и поспешил к убогим укрытиям, обогнав римлянина и стражника.

Германцы еще оставались там, чтобы присматривать за гражданским населением крепости, и у них было несколько лишних лошадей, припасы и снаряжение, которые Берманд мог потребовать для своих нужд.

— В чем дело? — резко спросил Классик, когда он присоединился к ним.

— Их легат, как я и думал, — ответил Берманд. — Я решил, что надо отвезти его к Веледе. Гутлаф, мой самый быстрый всадник, поехал вперед предупредить ее.

— Зачем?

— Я слышу, люди ропщут. Дома народ тоже недоволен. Да, у нас были победы, но нам пришлось пережить и горечь поражений, а война все тянется. Под Асцибургием[50], и это не секрет, мы потеряли цвет нашей армии, и я сам пострадал так, что несколько дней не мог даже двигаться. Чтобы одолеть противника, нужны свежие силы. Люди говорят, сейчас самое подходящее время устроить кровавый пир для богов. А тут целое стадо врагов попало в наши руки. Надо, мол, зарезать их и принести в жертву богам, тогда мы одержим победу.

Эверард услышал вздох наверху.

— Если того хотят твои подчиненные, то так и сделай. — Классик произнес это почти спокойно, хотя именно римляне пытались отучить галлов от человеческих жертвоприношений.

Берманд уставился на него единственным глазом.

— Что? Этих осажденных, сдавшихся тебе под честное слово?

Очевидно было, что ему не нравится эта идея и смирился он с ней только по необходимости. Классик пожал плечами.

— Они бесполезны, пока их не откормишь, да и потом им доверия не будет. Убей их, если захочешь.

Берманд весь сжался.

— Я не хочу. Такая резня спровоцирует римлян на более активные действия. Глупо. — Он помолчал. — Но какую-то уступку сделать нужно. Я пошлю к Веледе этого сановника. Пусть поступает с ним как хочет и убеждает людей в правильности своего решения.

— Воля твоя. Ну, а у меня свои дела. Прощай.

Классик пришпорил коня и галопом поскакал в южном направлении. Он быстро миновал повозки и колонну пленников, становясь все меньше и меньше, и пропал из виду, где дорога сворачивала за стену густого леса.

Эверард знал, что там стояла лагерем большая часть германцев. Некоторые лишь недавно присоединились к войску Берманда, другие находились под стенами Кастра Ветера в течение нескольких месяцев, и им до смерти надоели заросшие грязью мазанки. Лес, хоть и без листьев, все же защищал от ветров, он был живой и чистый, как в родных краях, а ветер в вершинах деревьев разговаривал на языке таинственных богов. Эверард усилием воли унял дрожь.

Берманд, прищурясь, смотрел вслед своему союзнику.

— Занятно… — произнес он на своем языке. — Да… — Мысль еще не оформилась, возникло только смутное предчувствие, которое заставило его развернуться и, махнув телохранителям, поехать за человеком в тоге с его сопровождающим.

Телохранители поспешили за ним, и Эверард рискнул присоединиться. Посыльный Гутлаф выехал из-за хижин на свежем пони с еще тремя запасными. Он спустился к реке и погрузился на ожидающий его паром.

Приблизившись к легату, Эверард смог хорошо разглядеть его. Судя по чертам довольно красивого, даже несмотря на перенесенные лишения, лица, по происхождению он был италийцем. Повинуясь приказу, он остановился и теперь с античным бесстрастием ожидал, как распорядится судьба.

— Я сам займусь этим делом, а то как бы чего не вышло, — произнес Берманд. — Затем галлу на латинском: — Возвращайся к своим обязанностям. — И двум своим воинам: — Вы, Саферт и Гнаф, доставите этого человека жрице Вел-Эдх к бруктерам.

Гутлаф только что отправился, чтобы предупредить ее, но это к лучшему. Вам придется ехать помедленнее, а то угробите римлянина: он и без того слаб.

Почти доброжелательно он обратился к пленнику на латинском:

— Тебя доставят к святой женщине. Думаю, к тебе хорошо отнесутся, если не будешь брыкаться.

С благоговейным страхом получившие приказ воины поспешили в свой бывший лагерь готовиться в дорогу.

В голове Эверарда зазвучал дрожащий голос Флорис:

— Это, должно быть, Муний Луперк. Ты, надо полагать, знаешь, что с ним случилось.

— Я знаю, что произойдет со всеми вокруг меня, — ответил патрульный, субвокализируя.

— И мы ничего не можем сделать?

— Нет. Эти события описаны в истории. Держись, Джейн.

— Ты мрачно выглядишь, Эверард, — произнес Берманд на германском наречии.

— Я устал, — ответил Эверард.

Знание этого языка (как и готского) вложили в него на всякий случай, когда он покидал двадцатый век. Язык напоминал тот, который он использовал в Британии четырьмя веками позже, когда потомки варваров с берегов Северного моря отправились ее завоевывать.

— Я тоже, — пробормотал Берманд. — На мгновение в нем проявилась необычная, внушающая симпатию мягкость. — Мы оба долго были в пути, не так ли? Надо отдохнуть, пока есть возможность.

— Я думаю, тебе пришлось тяжелее моего, — произнес Эверард.

— Ну, в одиночестве меньше хлопот. Да и земля цепляется к сапогам, если пропитана кровью.

В предчувствии удачи Эверарда охватила дрожь. Именно на это он надеялся, над этим упорно бился с тех пор, как прибыл сюда два дня тому назад. Во многих отношениях германцы вели себя как дети, капризные, простодушные. Больше, чем Юлий Классик, которому хотелось лишь продемонстрировать свои амбиции, Клавдий Цивилис — Берманд — жаждал общения с дружелюбным собеседником, возможности облегчить душу с тем, кому ничего от него не нужно.

Эверард связался с Флорис.

— Слушай внимательно, Джейн. И сразу передавай любые вопросы.

За время короткой, но интенсивной подготовки Эверард убедился, что она хорошо разбирается в людях. Вдвоем им легче будет понять, что происходит.

— Ладно, — нервно ответила она, — но лучше не упускать из виду и Классика.

— Ты с юных лет сражался на стороне Рима? — спросил Эверард на германском.

Берманд издал короткий смешок.

— Да уж, и не только сражался. Ходил в походы, учил рекрутов, строил дороги, торчал в бараках, дрался, пьянствовал и развратничал, проигрывался в пух и прах, умирал от болезней — в общем, терпел бесконечную дурь солдатской жизни.

— Я слышал, у тебя есть жена, дети, хозяйство.

Берманд кивнул.

— Не одни лишь тумаки да шишки валятся на головы солдат. А мне и моим сородичам везло больше других. Мы же королевского рода, как тебе известно. Рим хотел от нас, чтобы мы не только воевали, но держали в повиновении свой народ. Всех нас вскоре произвели в командиры и часто давали длительные отпуска, когда войска стояли в Нижней Германии. Собственно, пока не начались волнения, мы там по большей части и стояли. Дома частенько бывали, участвовали в народных собраниях, Рим нахваливали, ну, и семьи, конечно, навещали. — Он сплюнул. — Только никакой благодарности!

Воспоминания хлынули потоком. Действия чиновников Нерона вызывали все возрастающий гнев налогоплательщиков, вспыхивали мятежи, сборщиков налогов и им подобных псов просто убивали. Цивилиса и его брата арестовали по обвинению в заговоре. Берманд сказал, что им оставалось только протестовать, хотя и в сильных выражениях. Брату отрубили голову. Цивилиса отправили закованным в цепи в Рим для дальнейшего расследования, несомненно пытали, и скорее всего его ждало распятие. Но после свержения Нерона обвинения сняли. Гальба[51] простил Цивилиса, в числе прочих жестов доброй воли, и отправил снова служить.

Вскоре Отон сместил Гальбу. В это время армии в Германии провозгласили императором Вителлия, а войска в Египте возвели на вершину власти Веспасиана. Преданность Цивилиса Гальбе едва не сгубила его снова, но все грехи были забыты, когда четырнадцатый легион вывели с территории лингонов[52] вместе с его резервными подразделениями.

Пытаясь обезопасить Галлию, Вителлий ввел войска на земли треверов. Его солдаты во всю грабили и убивали в Диводуре, нынешнем Метце, и это привело к тому, что Классик, восстав, мгновенно получил поддержку народа. Ссора между батавами и регулярными войсками могла перерасти в катастрофу, но была вовремя погашена. Цивилис предпринял шаги, чтобы взять ситуацию под контроль. Вместе с Фабием Валентом в качестве генерала войска выступили на юг, чтобы помочь Вителлию в борьбе против Отона. На протяжении всего пути Валент получал большие взятки от местных властей за то, что удерживал свою армию от грабежей.

Но когда он приказал батавам выступить в Нарбон, город в южной Галлии, чтобы освободить осажденные там войска, его легионеры подняли мятеж. Они кричали, что это погубит храбрейших их товарищей. Но разногласия были урегулированы, и батавы вернулись к прежним порядкам. После того, как он пересек Альпы, пришло сообщение еще об одном поражении их сторонников в Плаценции. Солдаты снова заволновались. На этот раз возмущенные его бездействием. Они хотели выступить на помощь.

— Фабий не стал нам отказывать, — прорычал Берманд.

Из поселения выехали двое воинов. Между ними находился римлянин, одетый для дальней дороги. Запасные лошади с провизией и прочей поклажей шли позади. Путники спустились к Рейну. Паром уже вернулся, и они стали грузиться.

— Отонианцы пытались удержать нас у реки По, — продолжил Берманд. — Именно тогда Валент убедился, что легионеры были правы, оставляя нас — германцев — в своих рядах. Мы переплыли реку, отбили плацдарм, и удерживали его до прихода подкрепления. После того как мы преодолели реку, враги дрогнули и отступили. У деревни Бедриак была ужасная резня. Вскоре после этого Отон покончил с собой. — Лицо его скривилось. — А Вителлий не смог удержать бразды правления войсками. Они пронеслись по Италии как ураган. Я видел, что они натворили. Мерзость. Ведь не вражескую же территорию они завоевали! Это страна, которую они должны были защищать, так ведь?

Наверное, это и стало одной из причин того, что четырнадцатый легион охватило беспокойство, воины возроптали. Стычки между наемниками и местными служаками превращались чуть не в настоящие бои. Цивилису то и дело приходилось утихомиривать их. Новый император Вителлий приказал легионерам двинуться на Британию, а батавов оставил в качестве дворцовой гвардии.

— Но это тоже не принесло пользы. Вителлий не обладал даром командовать людьми. Солдаты распустились, пили на посту, дрались в казармах. Наконец нас отправили обратно в Германию. Не желая кровопролития и опасаясь за свою драгоценную жизнь, он не мог поступить иначе. Да и нам он до смерти надоел.

Паром, плот из толстых бревен, движимый веслами, пересек поток. Путники выгрузились на берег и исчезли в лесу.

— Веспасиан удерживал Африку и Азию, — продолжал Берманд. — А вскоре его генерал Прим высадился в Италии и написал мне. Да, к тому времени мое имя уже что-то значило.

Берманд разослал обращение своим многочисленным сторонникам.

Незадачливый римский легат согласился. Людей отправили удерживать перевалы в Альпах; ни сторонники Вителлия среди галлов, ни германцы не могли пройти на север, а у италийцев с иберийцами хватало забот и на местах. Берманд созвал совет своего племени. Мобилизация, объявленная Виттелием, была последним оскорблением, переполнившем чашу. Стерпеть это было невозможно. Воины колотили мечами по щитам и кричали.

Соседние племена — каннинефаты и фризы уже знали, что затевается. На народных собраниях мужчин призывали подниматься на правое дело. Тунгрийская когорта покинула свои казармы и присоединилась к восставшим. Услышав такие новости, германские наемники, удерживающие для Вителлия южные земли, дезертировали.

Против Берманда выступили только два легиона. Он разбил их и загнал остатки в Кастра Ветера. Перейдя Рейн, он выиграл схватку неподалеку от Бонна. Его парламентеры убеждали защитников Старого Лагеря перейти на сторону Веспасиана. Те отказались. Тогда он объявил открытую войну ради свободы.

Бруктеры, тенктеры и хамавы вступили в его лигу, но Бердман не унимался и разослал гонцов по всей Германии. Все больше и больше любителей приключений из глухомани стекалось под его знамена. Вел-Эдх предсказала падение Рима.

— Галлы тоже присоединились, — продолжал Берманд, — те из них, кого смогли поднять Классик и его друзья. Всего три племени, но… В чем дело?

Эверард вздрогнул от вскрика, который мог услышать только он.

— Ничего, — проговорил Эверард. — Мне показалось, я уловил какое-то движение, но ошибся. Усталость, знаешь ли…

— Они убивают их в лесу, — послышался дрожащий голос Флорис. — Это ужасно. О боже, почему мы прибыли сюда именно в этот день?

— Ты помнишь, почему, — ответил он ей. — Не смотри туда.

Они просто не могли тратить годы своей биологической жизни на выяснение всех деталей. Да и не мог Патруль так жертвовать временем своих агентов. Тем более что этот сектор пространства-времени был нестабилен и чем меньше здесь будет людей из будущего, тем лучше. За несколько месяцев до раздвоения хода событий Эверард нанес визит Цивилису. Предварительная разведка показала, что к батавам будет легче подступиться после сдачи Кастра Ветера, это увеличивало вероятность личной встречи с Классиком. Эверард и Флорис надеялись добыть информацию и вернуться, прежде чем начнутся перемены, описываемые Тацитом.

— Не Классик ли организовал это? — предположил он.

— Не уверена, — ответила Флорис, сдерживая слезы.

Он не имел права осуждать ее, так как сам не мог спокойно переносить кровавых сцен, хотя немало жестокостей повидал на своем веку.

— Классик среди германцев, это верно, но деревья мешают наблюдению, а ветер заглушает речь. Он знает их язык? — спросила Флорис.

— Немного, насколько мне известно, но некоторые из варваров знают латинский.

— Ты где-то витаешь, Эверард, — произнес Берманд.

— У меня… дурное предчувствие, — ответил патрульный. "Может быть, намекнуть ему, что я обладаю даром предвидения. Позднее это может пригодиться".

Лицо Берманда посуровело.

— У меня тоже, только причины более земные. Соберу-ка я людей, которым доверяю. Посторонись, Эверард. Твой меч остер, не спорю, но ты чужак среди легионеров, а мне, я думаю, не помешает суровая дисциплина. — Последние слова были на латинском.

Все открылось, когда из леса галопом вылетели всадники. Внезапно, ревущей толпой германцы напали на пленников. Несколько галльских стражников разбежались в стороны. Варвары кромсали безоружных людей и уничтожали трофеи, стремясь ублажить богов кровавым жертвоприношением. Эверард подозревал, что именно Классик подтолкнул их на эту акцию. Сделать это было несложно, и кроме того, Классик хотел исключить возможность сепаратного мира. Несомненно, Берманд разделял эти подозрения, судя по ярости на лице батава. Но что он мог поделать?

Берманд не смог остановить своих варваров, даже когда они, обезумев от жажды крови, толпой ворвались в Старый Лагерь. Над стенами взметнулся огонь. Вопли смешивались с запахом горящей человеческой плоти.

На самом деле Берманд не слишком ужаснулся. Такое в его мире случалось нередко. Злило его лишь неповиновение и скрытые интриги, которые привели к этой резне.

— Я вытащу их на прямой разговор, — рычал он. — Они у меня еще будут гореть от стыда. И чтобы они поняли, что это всерьез, я на их глазах коротко подстригу волосы на римский манер и смою краску. Плевал я на Классика и его империю. Если ему это не понравится, пусть попробует поднять оружие против меня.

— Думаю, мне лучше уехать, — сказал Эверард. — Здесь я только путаюсь под ногами. Может быть, мы как-нибудь встретимся снова.

"Когда, в какие дни несчастий, ожидающих тебя?"

5

Ветер дунул сильнее, разгоняя облака словно дым. Косые струи дождя стремительно летели к земле. Лошади шли, низко опустив головы, разбрызгивая копытами лужи на дороге. Саферт ехал первым, Гнаф — сзади, ведя на поводу сменных животных. Между ними, закутанный в промокший плащ, двигался римлянин. Во время кратких остановок на еду и отдых при помощи жестов батавы выяснили, что его имя Луперк.

Из-за поворота появилась группа людей, несомненно бруктеров — ибо они добрались уже и до этих краев. Но сейчас они находились в местности, где никто не жил; германцы предпочитали окружать себя такими необитаемыми землями. Тот, что ехал впереди, был худой, как хорек; в черных как вороново крыло волосах белели редкие седые пряди. Правая рука его сжимала копье.

— Стой! — выкрикнул он.

Саферт придержал коня.

— Мы едем с миром, посланы нашим господином Бермандом к мудрой женщине Вел-Эдх, — проговорил он.

Темнолицый кивнул.

— Мы уже получили известие об этом.

— Наверное, совсем недавно, потому что мы выехали почти следом за гонцом, хотя и немного медленнее.

— Да. Настало время действовать быстрее. Я Хайдхин, сын Видухада, помощник Вел-Эдх.

— Я помню тебя, — сказал Гнаф. — С тех пор как мой хозяин приезжал навестить ее в прошлом году. Тебе что-то нужно от нас?

— Человек, которого вы сопровождаете, — ответил Хайдхин. — Это тот самый, которого Берманд отдает Вел-Эдх, верно?

— Да.

Догадываясь, что говорят о нем, Луперк напрягся. Он вглядывался то в одно, то в другое лицо, прислушиваясь к их гортанным голосам.

— Она, в свою очередь, отдает его богам, — сказал Хайдхин. — За тем я сюда и прибыл.

— Как, не в вашем святилище, без празднества? — удивился Саферт.

— Я же сказал тебе, нужно спешить. Некоторые из наших вождей предпочли бы держать его заложником в надежде на выкуп, если б узнали, кто он. Мы никак не можем на это согласиться. К тому же боги сердятся. Оглянитесь вокруг. — Хайдхин махнул копьем в сторону мокрого стонущего леса.

Саферт и Гнаф не могли достаточно убедительно возразить ему. Бруктеры превосходили их числом. Кроме того, каждый знал, с тех пор как покинул далекую родину, насколько могущественна прорицательница.

— Призываем в свидетели всех, что мы в самом деле желали встретиться с Вел-Эдх. Но верим твоему слову, верим, что вы исполняете ее желание, — произнес Саферт.

Гнаф нахмурился.

— Давайте кончать с этим, — вымолвил он.

Они спешились, как и все остальные, и дали знак Луперку сделать то же самое. Ему потребовалась помощь, но только потому, что он был слаб и шатался от голода. Когда ему связали руки за спиной, а Хайдхин размотал веревку с петлей на конце, глаза римлянина расширились, и он резко вздохнул. Затем справился с собой и пробормотал что-то, что могло быть обращением к его собственным богам.

Хайдхин взглянул на небо.

— Отец Уоен, воин Тив, Донар-громовержец, услышьте меня, — произнес он медленно и со значением. — Знайте, что эта жертва, какая ни есть, дар вам от Нерхи. Знайте, она никогда не была ни вашим врагом, ни хулителем вашей чести. В то время как люди стали отдавать вам меньше, чем раньше, она всегда разделяла и разделяет полученное ею со всеми богами. Встаньте снова на ее сторону, могучие боги, и ниспошлите нам победу!

Саферт и Гнаф схватили Луперка за руки. Хайдхин приблизился к нему. Кончиком копья он начертил над бровью римлянина знак молота, а на груди, разорвав тунику, свастику. Брызнула ярко-алая в промозглом воздухе кровь. Луперк хранил молчание. Его подвели к ясеню, выбранному Хайдхином, перекинули веревку через сук, надели петлю на шею.

— О, Юлия, — тихо прошептал он.

Двое людей Хайдхина подтянули Луперка вверх, а остальные в это время колотили мечами о щиты и выли. Луперк месил ногами воздух, пока Хайдхин не вонзил копье снизу вверх, через живот в сердце.

Когда остальные сделали все, что положено, Хайдхин обратился к Саферту и Гнафу:

— Ступайте. Вы побывали у меня, теперь возвращайтесь к вашему господину Берманду.

— Что мы должны рассказать ему? — спросил Гнаф.

— Правду, — ответил Хайдхин. — Расскажите ему всю правду. Наконец-то боги, как встарь, получили причитающуюся им долю. Теперь они должны от всего сердца сражаться на нашей стороне.

Германцы отъехали. Ворон захлопал крыльями вокруг мертвого человека, уселся ему на плечо, клюнул, проглотил. Подлетел еще один, потом еще и еще. Ветер раскачивал повешенного и далеко разносил их хриплые крики.

6

Эверард дал Флорис два дня, чтобы она могла отдохнуть дома и прийти в себя. Не то чтобы она была слабонервной, но ее цивилизация давно отвыкла от подобных жестоких зрелищ. К счастью, Флорис не знала ни одну из жертв лично; ее не преследовало чувство вины оставшегося в живых.

— Если кошмары не исчезнут, попроси психотехников помочь, — предложил Эверард. — И конечно же, нам надо проанализировать события, учитывая то, что мы видели воочию, и выработать для себя программу.

Хотя Эверард был не столь чувствителен, ему тоже хотелось отсрочить возвращение к Старому Лагерю, к его запахам и звукам. Эверард бродил по улицам Амстердама, часами наслаждаясь благопристойностью Нидерландов двадцатого века. Или сидел в штаб-квартире Патруля, перечитывая досье по истории, антропологии, политике и политической географии и записывая в память наиболее важную информацию.

Его предварительная подготовка была весьма поверхностной. Да и теперь он, конечно, не обрел энциклопедических знаний. Это было просто невозможно. Ранняя история Германии привлекала не многих исследователей; да и те были раскиданы по разным векам и странам. Слишком много происходило интересного и, казалось, более важного в других эпохах. Эверарду катастрофически не хватало достоверной информации. Никто, кроме него и Флорис, не изучал личность Цивилиса. Считалось, что это восстание не стоило хлопот, связанных с проведением полевых исследований: ведь оно ничего не изменило, если не считать, что Рим стал лучше относиться к нескольким малоизвестным племенам.

"А может быть, так и есть, — думал Эверард. — Может быть, эти разночтения в текстах имеют вполне невинное объяснение, которое прозевали исследователи Патруля, и мы сражаемся с тенями. В самом деле, у нас ведь нет доказательств, что кто-то жонглирует событиями. Но, каким бы ни был ответ, мы обязаны докопаться до истины".

На третий день он позвонил Флорис из отеля и предложил пообедать, как в их первую встречу.

— Отдохнем, поболтаем, о делах говорить не будем — разве что чуть-чуть. А завтра обсудим наши планы. Договорились?

По его просьбе она сама выбрала ресторан и встретила его уже там. "Амброзия" специализировалась на карибско-суринамской кухне. Ресторан, тихий и уютный, находился на Штадтхоудерскад, прямо на канале, рядом с тихой Музеумплайн. После симпатичной официантки к ним вышел чернокожий повар, чтобы обсудить — на беглом английском, — как приготовить для них заказанные блюда. Вино тоже оказалось превосходное. Они чувствовали себя словно на уютном островке света и тепла в бесконечном море мрака, и то, что все это могло исчезнуть навсегда, придавало ощущениям особую остроту.

— Обратно я бы прошлась пешком, — сказала Флорис в конце ужина. — Вечер такой чудесный.

До ее квартиры было мили две.

— Если не возражаешь, я тебя провожу, — охотно предложил Эверард.

Она улыбнулась. Волосы ее сияли на фоне сумерек за окном, словно напоминание о солнечном свете.

— Спасибо. Я надеялась, ты предложишь.

Они окунулись в тихий вечерний воздух. Прошел дождь, и на улице пахло весной. Машин почти не было, их шум лишь слышался где-то в отдалении. Мимо по каналу двигались лодки, и весла рассыпали в воздухе жемчуг брызг.

— Спасибо, — повторила она. — Все это восхитительно. Только такой вечер и мог ободрить меня.

— Ну, и хорошо. — Он вытащил кисет с табаком и принялся набивать трубку. — Однако, я уверен, ты в любом случае довольно быстро пришла бы в норму.

Они свернули в сторону от канала и пошли вдоль фасадов старинных домов.

— Да, мне и прежде приходилось сталкиваться с ужасными вещами, — согласилась она.

Беззаботное настроение вечера, которое они старались сохранить, исчезло, хотя голос ее оставался спокойным.

— Не в таких масштабах, правда, — продолжила она. — Но я видела мертвых и умирающих после сражений, и смертельные болезни, и… Судьба часто бывает жестока к людям.

Эверард кивнул.

— Да, наше время стало свидетелем множества злодеяний, но в другие времена их едва ли было меньше. Главное отличие в том, что теперь люди воображают, будто все могло быть устроено гораздо лучше.

— Поначалу все это романтично, живое прошлое и все такое, но со временем… — вздохнула Флорис.

— Что ж, ты выбрала довольно жестокий период. Хотя по-настоящему изощренную жестокость ты бы нашла только в Риме.

Она устремила на него внимательный взгляд.

— Не могу поверить, что ты сохранил какие-то иллюзии о врожденном рыцарстве варваров. Свои я растеряла быстро. Все они жестоки. Просто зверства их были менее масштабны.

Эверард чиркнул спичкой.

— Могу я спросить, почему ты выбрала для изучения именно их? Понятно, кто-то должен заниматься и этим периодом, но с твоими способностями можно было выбрать любое другое историческое сообщество.

Она рассмеялась.

— Меня пробовали переубедить, когда я закончила Академию. Один агент потратил несколько часов, расписывая, как мне понравится Голландия времен Брабанта. Пел он сладко. Но я уперлась.

— От чего же?

— Чем чаще я вспоминаю об этом, тем непонятнее мне причины. Временами кажется, что… — Если ты не против, я могу рассказать.

Он протянул руку. Флорис приняла ее. Она попадала в такт его шагам, но шла более мягко и пружинисто. Свободной рукой он держал свою трубку.

— Пожалуйста, расскажи, — сказал Эверард. — Я не копался в твоем личном деле — выяснил только самое необходимое, — но мне любопытно. Впрочем, в личном деле все равно не найти истинных мотивов.

— Думаю, начать надо с моих родителей. — Она устремила взгляд куда-то в бесконечность. Тонкая морщинка пролегла между бровями. Голос зазвучал, почти как во сне. — Я их единственный ребенок, родилась в 1950 году — "и теперь намного старше, чем тебе исполнилось бы сейчас…" — Мой отец вырос в так называемой Голландской Ост-Индии. Ты помнишь, мы, голландцы, основали Джакарту и назвали ее Батавия? Он был молод, когда сначала нацисты вторглись в Голландию, потом японцы овладели Южной Азией. Он воевал с ними матросом во флоте, что у нас остался. Мама моя — еще школьницей — участвовала в Сопротивлении, работала в подпольной газете.

— Славные люди, — пробормотал Эверард.

— Родители встретились и поженились после войны в Амстердаме. Они все еще живы, ушли на отдых; он отказался от своего бизнеса, она — от преподавания истории.

"Да, — подумал он, — и ты возвращаешься из каждой экспедиции в тот же самый день, когда и уходишь, чтобы не упустить возможность видеться с ними, пока они живы, хотя им так и не известно, чем ты в действительности занимаешься. И внуков нет — тоже, видимо, переживают…"

— Они не хвастались своим участием в войне. Но у меня вся жизнь… связана?… да, связана с ней, с прошлым моей страны. Патриотизм? Называй это, как тебе нравится. Но это мой народ. Что сделало его таким, каков он есть? Откуда семена, каковы корни? Загадки истории буквально зачаровывали меня, и в университет я поступила на археологический факультет.

Эверард уже знал об этом, так же как и о том, что в легкой атлетике она добивалась почти чемпионских результатов и пару раз ходила в туристические походы по довольно опасным маршрутам. Это привлекло внимание вербовщика Патруля, который предложил ей испытания и, когда она прошла их, объяснил, что к чему. Собственно говоря, его завербовали примерно так же.

— Однако, — отметил он, — ты выбрала эпоху, в которой женщин жестоко притесняют.

Она возразила немного резко:

— Но ты видел отзывы о том, на что я способна. И сам знаешь, как ловко в Патруле умеют изменять внешность.

— Извини. Не надо обижаться. Маскарад годится для коротких рейдов.

Чуть выше по временной шкале специалисты Патруля довели искусство перевоплощения почти до совершенства: усы, голосовые связки — это вообще не проблема. Грубая ткань, соответственно скроенная, может спрятать женственные изгибы тела. Могли бы выдать руки, но у нее они как раз были великоваты для женщины. А форму и отсутствие волос вполне можно объяснить молодостью.

— Но…

Всякое случается. Вдруг придется раздеваться в компании спутников, например во время мытья? Или драка завяжется, возможно, спровоцированная выражением лица, которое все равно остается женственным и может показаться варварам изнеженным. Как бы ни была хорошо тренирована женщина, в ситуации, когда запрещено применение высокотехнологичного оружия, она проиграет мускулатуре и грубой силе мужчины.

— Ограниченные возможности часто расстраивали мои планы. Я даже собиралась… — Она замолчала.

— Изменить пол? — осторожно поинтересовался он.

Она сдержанно кивнула.

— Нет необходимости изменять его навсегда, ты ведь знаешь.

В будущем такие операции не требовали хирургического вмешательства и гормональных препаратов; вместо этого производилась перестройка организма на молекулярном уровне, начиная с ДНК.

— Конечно, это не простое дело. И пойти на это можно лишь в случае, когда предстоит работа, рассчитанная как минимум на несколько лет.

Она перевела взгляд на Эверарда.

— Ты бы согласился?

— Ни в коем случае! — воскликнул он. И тут же подумал: "Не слишком ли я резко реагирую? Нетерпимость?" — Но знаешь, я родился в американской глуши, в 1924 году.

Флорис рассмеялась и сжала его руку.

— Я была уверена, что мое сознание, моя личность не изменятся. Мужчиной я стала бы абсолютно гомосексуальным. А в том обществе это хуже, чем быть женщиной. Каковой, кстати, мне быть нравится.

Он ухмыльнулся.

— И это заметно.

"Остынь, парень. Никаких романов на работе. Это может плохо кончиться. И вообще, лучше бы она была мужчиной".

Флорис, наверное, поняла, о чем он думает, потому что как бы отгородилась стеной молчания. Так они и шли некоторое время, не говоря ни слова, но молчание не тяготило. Они шли по парку, вокруг благоухала зелень, сквозь листву падал свет фонарей, отчего тропинка казалась пятнистой.

Наконец Эверард заговорил вновь:

— Но, насколько я понимаю, ты как-то выполнила свою программу. Я не проверял досье, надеясь, что ты сама мне расскажешь — так даже лучше.

Раньше он раза два пытался заводить разговор на эту тему, но она всегда уклонялась. Трудности для нее это не составляло, так как полно было других дел, требующих внимания.

Он увидел и услышал, как учащенно она задышала.

— Да, видимо, мне придется, — согласилась она. — Тебе надо знать о моем опыте. Это долгая история, но я могу начать прямо сейчас. — Она замялась. — Знаешь, теперь я чувствую себя с тобой гораздо увереннее. А поначалу это меня ужасало: работать в паре с агентом-оперативником?!

— Ты неплохо скрывала свое замешательство. — Он выпустил клуб дыма.

— В нашей работе быстро учишься скрывать свои чувства. Но сегодня я действительно говорю свободно. Ты умеешь расположить к себе.

Он промолчал, не зная, что на это ответить.

— Я прожила с фризами пятнадцать лет, — произнесла Флорис.

Эверард едва успел поймать свою трубку.

— Как?

— С 22-го по 37-й год нашей эры, — без тени улыбки продолжала она. — Патрулю нужны были точные знания, а не отдельные фрагменты из жизни далекой западной окраины германских земель, когда римское влияние стало сменяться кельтским. В основном специалисты интересовались переворотами в племенах, последовавшими после убийства Арминия[53]. Потенциальное значение их довольно велико.

— Но ничего тревожного там не обнаружено, так? Однако Цивилис, на которого, по мнению Патруля, можно было не обращать внимания, оказался… Что ж, в Патруле тоже люди работают, тоже делают ошибки. И, конечно же, детальный доклад о типичном сообществе варваров начала века ценен по многим другим соображениям… Но продолжай, пожалуйста.

— Коллеги помогли мне подобрать роль. Я стала молодой женщиной племени хазуариев[54], овдовевшей, когда на них напали херуски. Она убежала на территорию фризов с кое-какими пожитками и двумя мужчинами, которые служили ее мужу и остались верны ей. Староста деревни, которую мы выбрали, принял нас великолепно. Вместе с новостями я принесла и золото; а кроме того, для них гостеприимство — священный долг.

"Не повредило и то, что ты была (и есть) чертовски привлекательна", — подумал он.

— Немного погодя я вышла замуж за его младшего сына, — произнесла Флорис.

— Мои "слуги" простились и ушли "на поиски приключений". Больше о них никто ничего не слышал. Все предположили, что они попали в беду. В те времена хватало опасностей!

— И что же дальше? — Эверард смотрел на ее профиль — словно с картины Вермера: золотой ореол волос на фоне сумерек.

— Трудные были годы. Я часто скучала по дому, иногда до отчаяния. Но в то же время я раскрывала, изучала, исследовала целую вселенную привычек и верований, знаний и искусств незаурядных людей. Я даже полюбила их… Довольно добросердечные люди, на свой грубый манер и по отношению к соплеменникам. Так вот, Гарульф и я… сблизились. Я родила ему двоих детей и втайне убедилась, что они будут жить. Он, естественно, надеялся иметь еще детей, но я сделала так, чтобы этого не произошло. Женщины сплошь и рядом становились тогда бесплодными, обычное дело. — Губы ее печально скривились. — Он заимел их от крестьянской девки. Мы с ней в общем-то ладили, она считалась со мной и… Не важно. Это тоже было обычным, общепринятым поведением, меня оно не порочило. Я ведь знала, что когда-нибудь должна буду уйти.

— Как это произошло?

Голос ее стал глуше.

— Гарульф умер. Он охотился на зубров, и зверь поднял его на рога. Я горевала, но все стало проще. Мне следовало уйти гораздо раньше, исчезнуть, как мои помощники, если бы не он и не дети. Но теперь мальчишки подросли, стали почти мужчинами. Братья Гарульфа могли бы присмотреть за ними.

Эверард кивнул. Он знал, что взаимопомощь дяди и племянника приветствовалась у древних германцев. В числе трагедий, перенесенных Бермандом-Цивилисом, был и разрыв с сыном сестры, который сражался и погиб в римской армии.

— И все-таки покидать их было больно, — закончила Флорис. — Я сказала, что ухожу на некоторое время, чтобы провести траур в одиночестве, и оставила их гадать, что же произошло со мной потом.

"А ты гадаешь, как живут они, и, вне всякого сомнения, всегда будешь беспокоиться, — подумал Эверард, — если не проследила уже их жизнь до самого конца. Но, полагаю, ты достаточно умна, чтобы не делать этого. Да, такова цена полной славы и приключений жизни патрульного…"

Флорис проглотила комок в горле. Слезы? Но она справилась с собой и усмехнулась.

— Можешь себе представить, какое косметическое омоложение мне понадобилось после возвращения! А как я соскучилась по горячим ваннам, электрическому свету, книгам, кино, самолетам — по всему на свете!

— И не в последнюю очередь — по чувству равноправия, — добавил Эверард.

— Да, да. Женщины там обладают высоким статусом, они более независимы, чем станут позднее, вплоть до девятнадцатого века, но все-таки — да, конечно.

— По-видимому, с Веледой все было по-другому.

— Абсолютно. Она ведь выступала от имени богов.

"Нам еще надо в этом убедиться", — подумал Эверард.

— Та программа была завершена несколько лет назад по моему личному времени, — продолжила Флорис. — Остальные проекты были менее амбициозны. До сих пор.

Эверард прикусил черенок трубки.

— М-м-да, но все-таки проблема пола остается. Я не хочу этих сложностей с перевоплощениями — разве что на короткое время. Слишком много ограничений.

Она остановилась. Пришлось остановиться и ему. Свет фонаря, под которым они задержались, превратил ее глаза в кошачьи, и Флорис произнесла громче обычного:

— Я не собираюсь лишь болтаться в небе, наблюдая за тобой, агент Эверард. Не собираюсь и не буду.

Какой-то велосипедист прошелестел мимо, окинув их взглядом, и укатил дальше.

— Было бы полезно, если бы ты могла быть рядом, — согласился Эверард. — Но не все время. Ты должна понимать, что очень часто лучше иметь партнера в резерве. Вот когда начнется настоящая детективная работа, тогда ты со своим опытом… Вопрос в том, как это осуществить?

Сменив гневный тон на страстный, она продолжала добиваться своего:

— Я стану твоей женой. Или наложницей, или служанкой — смотря по обстоятельствам. Нет ничего необычного для германцев в том, что женщина сопровождает мужчину в его путешествиях.

"Проклятье! Неужто у меня и в самом деле покраснели уши?"

— Мы здорово осложним себе жизнь.

Она поймала его взгляд и быстро возразила:

— А вот насчет этого я не беспокоюсь, сэр. Вы профессионал и джентльмен.

— Ну, спасибо, — произнес он с облегчением. — Полагаю, я смогу контролировать свое поведение.

"Если ты будешь контролировать свое!"

7

Весна обрушилась на землю внезапно. Тепло и увеличивающийся световой день погнали в рост листву. Все расцветало. В небе послышались трели птиц и шелест крыльев. На лугах резвились ягнята, телята и жеребята. Люди вылезали из сумрака хижин, дыма и вони зимы. Они жмурились от яркого солнечного света, впитывали сладость свежего воздуха и принимались за работу, готовясь к лету.

Еще они чувствовали голод после прошлогоднего скудного урожая. Большинство мужчин отправились на войну за Рейн, и немногие из них вернутся обратно. А Эдх и Хайдхин все еще хранили холод в своих сердцах.

Они шли по ее владениям, не замечая ни солнечного света, ни свежего ветра. Работники в полях видели, что она вышла, но не решались приветствовать ее или обращаться с вопросами. Хотя роща на западной стороне поляны сверкала листвой, с восточной стороны поляна казалась темной, словно тень башни дотягивалась и сюда.

— Я недовольна тобой, — сказала Веледа. — Надо бы отослать тебя прочь.

— Эдх, — голос его стал хриплым, костяшки пальцев, сжимающих копье, побелели. — Я сделал все, что нужно. Мне было ясно, что ты пожалеешь этого римлянина. А асы затаили достаточно зла против нас.

— Только глупцы болтают об этом.

— Тогда большинство в племени — болваны. Эдх, я живу среди них, в отличие от тебя, потому что я мужчина и не избран богиней. Люди говорят мне то, что не отважились бы сказать тебе. — Хайдхин шел некоторое время молча, подбирая слова. — Нерха берет слишком много из того, что раньше предназначалось небесным богам. Я согласен, мы с тобой в долгу перед ней, а бруктеры — нет, да и асам мы тоже задолжали. Если мы с ними не помиримся, они отберут у нас победу. Я прочел это по звездам, погоде, полету воронов и бросанию костей. И что с того, если я ошибаюсь? В сердцах людей залег страх. Они могут дрогнуть в битве, и враг одолеет их. Ну, отдал я от твоего имени асам человека, не просто раба, а вождя. Позволь этой новости распространиться, и ты увидишь, как надежда вдохнет новые силы в усталых воинов!

Взгляд Эдх вонзился в него, словно лезвие меча.

— Ха, ты думаешь, одной твоей маленькой жертвы достаточно для них? Знай, пока ты был в отъезде, еще один гонец от Берманда разыскал меня. Его люди поубивали всех пленных и уничтожили Кастра Ветера. Они пресытили своих богов.

Копье, крепко зажатое в руке Хайдхина, дрогнуло, прежде чем лицо его стало непроницаемым. Наконец он медленно произнес:

— Я не мог предвидеть такого. Но все равно — это хорошо.

— Нет. Берманд в ярости. Он понимает, что это побудит римлян драться до последнего. А теперь ты лишил меня пленника, который мог стать посредником между нами и римлянами.

Хайдхин стиснул зубы.

— Я не мог знать, — пробормотал он. — Да и какая польза от одного человека?

— И похоже, этим же ты лишил меня возможности общаться с тобой, — продолжала Эдх бесцветным голосом. — Я решила, что ты отправишься в Колонию.

Удивленный, он повернул голову и впился в нее глазами. Высокие скулы, прямой нос, полные губы… Она смотрела вперед, не поворачивая головы.

— Колонию?

— Это тоже было в сообщении Берманда. Из Кастра Ветера он идет на Колонию Агриппины. Ему кажется, что они должны сдаться. Но, если они услышат о резне — а эта весть достигнет их ушей, — зачем им сдаваться? Почему не драться до последнего, в надежде на избавление, когда нечего терять? Берманд хочет, чтобы я наложила заклятие — иссушающее проклятие Нерхи — на тех, кто нарушит условия сдачи.

Обычная проницательность вернулась к Хайдхину, и он успокоился.

— Хм, так… — Он погладил бороду свободной рукой. — Весть эта здорово встряхнет тех, в Колонии. Они должны знать тебя. Убии — это германцы, хоть и называют себя римлянами. Если твою угрозу громко произнести перед соратниками Берманда, неподалеку от стен, где защитники могут видеть и слышать…

— Кто выполнит эту задачу?

— Ты сама?

— Едва ли.

— Да, правильно, — кивнул он. — Лучше тебе держаться в стороне. Мало кто из бруктеров видел тебя. В легендах больше убедительности, чем в человеке из плоти и крови. — Улыбка его походила на волчий оскал. — Человек из плоти и крови, который должен есть и пить, спать, испражняться, который может заболеть, конечно же, выглядит слабовато.

Голос его сник.

— Я действительно слаба, — прошептала она, склонив голову. — Значит, должна оставаться в одиночестве.

— Так будет вернее, — сказал Хайдхин. — Да. Возвращайся на некоторое время в башню. Дай людям понять, что ты размышляешь, творишь заклинания, призываешь богиню. Я понесу в мир твое слово.

— И я так думала, — распрямившись, выпалила она. — Но после того, что ты сделал, могу ли я тебе доверять?

— Можешь. Я клянусь, — голос Хайдхина на миг прервался, — если тебе недостаточно тех лет, что мы прожили рядом. — Тотчас в нем возобладала гордость. — Ты знаешь, лучшего глашатая у тебя нет. Я больше, чем первый среди твоих последователей, я — вождь. Люди слушаются меня.

Повисло долгое молчание. Они проходили мимо загона, где стоял бык, зверь Тива, с мощными рогами, воздетыми к солнцу. Наконец она спросила:

— Ты передашь мои слова без изменений и будешь следить, чтобы не извратился их смысл?

Старательно подбирая слова, Хайдхин ответил:

— Мне больно, что ты не доверяешь мне, Эдх.

Тогда она взглянула на него. Глаза ее затуманились.

— Все эти годы, дорогой старый друг…

Они остановились тут же, на влажной тропе через заросший травой луг.

— Я стал бы больше, чем другом тебе, если б ты только позволила, — произнес он.

— Ты же знаешь, я не могу позволить себе переступить черту. И ты всегда уважал мое решение. Да, отправляйся в Колонию и будь моим вестником.

К Хайдхину вернулась суровость.

— Я отправлюсь и туда, и куда тебе будет угодно послать меня, чтобы служить, не жалея своих сил… Если только ты не велишь мне нарушить ту клятву, что я произнес на берегу Эйна.

— Это… — Краска вспыхнула и погасла на ее лице. — Это было так давно.

— По мне, так я произнес ее вчера. Никакого мира с римлянами. Воевать, пока я жив, а после смерти преследовать их по дороге в ад.

— Найэрда могла бы освободить тебя от этой клятвы.

— Я никогда не смогу освободить себя сам. — Словно тяжелым кузнечным молотом Хайдхин добивал ее. — Или прогоняй меня навсегда, или поклянись, что не будешь требовать от меня мириться с Римом.

Она покачала головой.

— Я не могу сделать этого. Если они предложат нам, нашим соплеменникам, всем нашим народам свободу…

Он обдумал ее слова, прежде чем сдержанно ответить:

— Ну, если будет так, прими от них свободу. Тебе, я думаю, можно.

— Сама Найэрда желает этого. Она ведь не какой-нибудь кровожадный ас.

— Хм, раньше ты говорила другое, — усмехнулся Хайдхин. — Я не жду, что римляне с готовностью откажутся от налогов с западных племен и позволят им уйти прочь. Но если такое случится, тогда я соберу всех, кто захочет следовать за мной, и поведу их сражаться на землях Рима, пока не паду под мечами легионеров.

— Пусть смерть обходит тебя стороной! — воскликнула Эдх.

Он положил руки ей на плечи.

— Поклянись мне, призови Найэрду в свидетели, что будешь проповедовать войну до конца, пока Рим не оставит эти земли или… или, по крайней мере, пока я не умру. Тогда я выполню все, что ты пожелаешь, честное слово, буду даже оставлять в живых захваченных в плен римлян.

— Если таково твое желание, пусть будет так, — вздохнула Эдх. Она отступила от него и уже командным тоном добавила: — Пойдем в святилище, в таком случае, отдадим нашу кровь земле, а слова ветрам, чтобы закрепить клятву. Отправишься к Берманду завтра же. Время наступает нам на пятки.

8

Когда-то город назывался Оппитум Убиорум. Город убиев — так называли его римляне. Вообще-то германцы не строили городов, но убии на левом берегу Рейна находились под сильным влиянием галлов. После покорения их Цезарем они вскоре вошли в состав Империи и, в отличие от большинства своих соплеменников, были довольны этим: торговали, учились, открывали для себя внешний мир. В правление Клавдия город стал римской колонией и был назван в честь его жены. Страстно желая латинизации, убии переименовали себя в агриппинцев. Город разрастался. Позже он станет Кельном — Колоном для англичан и французов, — но это в далеком будущем.

А в эти дни площадь под его массивными, римской постройки стенами бурлила. От многочисленных лагерных костров поднимался дым, над кожаными палатками развевались варварские знамена, шкуры и одеяла так и валялись, где их оставили те, кому негде было ночевать. Ржали и стучали копытами лошади. Скот мычал и блеял в загонах, ожидая ножа мясника, отправляющего туши на прокорм армии. Мужчины бесцельно бродили взад и вперед: дикие воины из-за реки, галльский сброд с этой стороны. Поспокойнее вели себя вооруженные иомены[55] из Батавии и их ближайшие соседи, а ветераны Цивилиса и Классика всегда отличались своей дисциплиной. Отдельно кучковались унылые легионеры, которых пригнали сюда из Новезия. По пути они подвергались таким злобным насмешкам, что в конце концов их кавалерия послала всех подальше, отказалась от клятвы верности империи галлов и умчалась на юг под знамена Рима.

Отдельно у реки стояла небольшая группа палаток. Ни один из мятежников не осмеливался приближаться к ним без дела ближе чем на несколько ярдов, а если приближались, то вели себя тихо. Часовые бруктеров несли вахту с четырех сторон, но только как почетная стража. Отпугивал всех ржаной сноп на вершине высокого шеста с привязанными к нему прошлогодними яблоками — сухими и сморщенными — знак Нерхи.

— Откуда ты сам? — спросил Эверард.

Хайдхин уставился на него, затем процедил в ответ:

— Если ты пролагал свой путь сюда с востока, как говоришь, то должен знать. Ангриварии помнят Вел-Эдх, лангобарды, лемовии и остальные — тоже. Разве никто из них ничего не сказал тебе о ней?

— С тех пор прошло много лет.

— Я знаю, что они помнят Вел-Эдх, потому что до нас доходят вести о них через торговцев, путников и воинов, недавно прибывших к Берманду.

Облако накрыло тенью грубую скамью возле палатки Хайдхина, где сидели мужчины. Затмив черты лица, тень сделала его проницательный взгляд еще острее. Ветер принес клуб дыма и звон железа.

— Кто ты на самом деле, Эверард, и что тебе надо здесь, у нас?

"Умный, черт, и фанатичный до предела", — понял патрульный и быстро произнес:

— Я хотел сказать, что меня поразило, как долго ее имя живет среди дальних племен.

— Хм. — Хайдхин слегка расслабился. Правой рукой, которую он постоянно держал возле рукояти меча, Хайдхин поплотнее запахнул черные одежды от ветра. — Меня удивляет, почему ты следуешь за Бермандом, если не желаешь идти к нему на службу?

— Я уже говорил тебе, мой господин.

Хайдхин не настаивал, чтобы Эверард обращался к нему так официально, потому что тот не присягал ему на верность, но лесть никогда не вредит. Хайдхин, впрочем, действительно стал важной персоной среди бруктеров: вождь, владеющий землей и стадами, зять в благородной семье, а самое главное, доверенное лицо Веледы и признанный глашатай ее речей.

— Я присоединился к нему у Кастра Ветера, потому что слышал о его славе и жаждал узнать, как идут дела в здешних местах. Проезжая по окрестностям, я узнал, что мудрая женщина собирается сюда, и у меня появилась надежда познакомиться с ней или хотя бы увидеть и услышать ее.

Берманд, который приютил Эверарда, объяснил, что пророчица вместо себя прислала своего представителя. Батав, однако, не оказал ему должного гостеприимства, поскольку был занят делами. Пользуясь случаем, Эверард сам отыскал Хайдхина. Гот был достаточно необычным гостем, но разговор не клеился: Хайдхин то думал о чем-то своем, то вдруг в нем просыпалась подозрительность.

— Она вернулась в свою башню, чтобы остаться наедине с богиней, — произнес Хайдхин. Вера огнем полыхала в его душе.

Эверард кивнул.

— Берманд сказал мне то же самое. И я слушал твою речь вчера у ворот города. Но зачем нам перепахивать вспаханное поле? Я лишь хотел узнать, откуда пришли вы со святой Вел-Эдх? Где началось ваше паломничество, когда и почему?

— Мы происходим из альварингов, — ответил Хайдхин. — Большинство из этого воинства еще не родились, когда мы начали. Почему? Ее призвала богиня. — И продолжил довольно бесцеремонно: — Однако ладно, у меня есть более важные дела, чем просвещать чужака. Если ты присоединишься к нам, Эверард, то узнаешь намного больше и, может быть, мы еще поговорим. А сейчас я должен покинуть тебя.

Они поднялись.

— Благодарю за подаренное мне время, господин, — произнес патрульный. — Когда-нибудь я вернусь к своему народу. Навестишь ли ты или твои слуги нас, готов?

— Возможно, — уже не так резко ответил он. — Мы глашатаи Нерхи… Но сначала полная победа в этой войне. Прощай.

Эверард прошел сквозь шумную толпу к небольшому загону возле штаба Цивилиса, где оставил своих лошадей. Когда он ехал верхом на этих маленьких германских пони, ноги его едва не волочились по земле. Но он и так выделялся ростом среди окружающих и удивил бы всех еще больше, если бы у него вообще не оказалось лошадей для себя и своей поклажи. Эверард двинулся на север. Колония Агриппины осталась позади и скрылась из виду.

Вечерний свет золотом сверкал на речной глади. Окрестные холмы были почти такими же, какими он помнил их в родной эпохе, но поля повсюду заросли бурьяном. Тут и там виднелись разрушенные дома, белели кости, нередко человеческие: всего несколько месяцев назад в этих краях неистовствовал Цивилис.

Безлюдье было ему на руку. Тем не менее он дождался темноты, прежде чем сказать Флорис:

— Все в порядке, спускай платформу.

Никто не должен видеть, как он исчезнет, а транспорт, способный взять на борт лошадей, более заметен, чем темпороллер. Она прислала платформу с помощью дистанционного управления, он погрузил животных на борт и мгновение спустя, преодолев огромное расстояние, прибыл в базовый лагерь. Через минуту Флорис присоединилась к нему.

Они могли, конечно, переместиться в уютный, современный Амстердам, но это означало бы напрасную трату времени там, в будущем: не на перемещения туда и обратно, а на переезды от штаб-квартиры и назад, на переодевания, просто на то, что из-за перемены обстановки приходится постоянно перестраиваться. Лучше уж остаться здесь, на этой древней земле, свыкнуться не только с людьми, но и с ее природой. Природа — ее естественность, таинства дня и ночи, лета и зимы, бурь, звезд, растений, смерти — заполняет мир и души людей. Нельзя до конца понять народ, сопереживать ему, пока не войдешь в здешний лес и не позволишь лесу проникнуть в твою душу.

Флорис выбрала для лагеря вершину отдаленного холма, царящего над бескрайними лесами. Никто, кроме, может быть, редкого охотника не видел его, и уж точно никто не взбирался на голую вершину. Северная Европа еще не была так густо заселена; группа племен числом в пятьдесят тысяч считалась большой и жила на огромной территории. Даже другая планета могла показаться менее чужой этой стране по сравнению с тем, что будет здесь в двадцатом веке.

Два одноместных укрытия расположились бок о бок, освещенные мягким светом, а над кухонным агрегатом, порождением технологии, намного опережающей знакомую им технологию двадцатого века, вился аппетитный запах. Несмотря на это, Эверард, разместив лошадей, разжег костер из подготовленных заранее сучьев. Они поели в задумчивом молчании, потом отключили лампу. Кухонный агрегат стал еще одной тенью, не слишком отличающейся от остальных. Не сговариваясь, они сели на траву возле костра, словно каким-то шестым чувством поняли, что так будет лучше.

Ветерок нес с собой прохладу. Время от времени ухала сова — тихо, словно вопрошая оракула. Верхушки деревьев волновались и блестели под звездами, будто морские волны. Седой прядью тянулся над ними на север Млечный Путь. Выше сверкала Большая Медведица, которую народ называл Ковшом или Небесным Отцом.

"А как называют это созвездие на родине Эдх? — подумалось Эверарду. — И где эта родина? Если Джейн не знакомо слово "альваринг", то, очевидно, никто в Патруле не слышал о таком племени".

Потрескивал костер. Он раскурил трубку, и дым от нее смешался с дымом костра. Мерцающее пламя время от времени выхватывало из темноты лицо Флорис с крепкими скулами и сбегающие по плечам косы.

— Думаю, пора начинать поиски в прошлом, — произнес Эверард.

Она согласно кивнула.

— События последних дней подтверждают Тацита, не так ли?

Все это время Эверарду приходилось оставаться среди участников событий. Флорис вела наблюдения с высоты, но также играла не менее важную роль. Если его возможности были ограничены, то она могла охватить широкую панораму и потом, ближе к ночи, рассылала своих миниатюрных роботов-шпионов записывать и передавать все, что происходит под намеченными заранее крышами.

Таким образом они многое узнали. Сенат Колона осознал свое отчаянное положение. Могут ли они добиться менее тяжких условий сдачи и будет ли она почетной? Племя тенктеров, живущее напротив, на другой стороне Рейна, прислало парламентеров, предлагавших объединиться в независимый от Рима союз. Среди условий было требование до основания разрушить городские стены. Колон отклонил предложение, согласившись лишь на сотрудничество и на то, чтобы переход через реку оставался свободным в дневное время — до тех пор, пока между сторонами не возникнет больше доверия. Предполагалось также, что посредниками в таком договоре будут Цивилис и Веледа. Тенктеры согласились. Примерно тогда же прибыли Классик и Цивилис-Берманд.

Классику хотелось как можно скорее отдать город на разграбление. Берманд противился. Среди прочих причин была и та, что в городе находился его сын, взятый заложником в период смуты в прошлом году, когда он все еще боролся за корону императора для Веспасиана. Несмотря на все, что произошло с тех пор, с мальчишкой хорошо обращались, и Берманд настаивал на его возвращении. Влияние Веледы могло принести взаимовыгодный мир.

Так и произошло.

— Да, — высказался Эверард. — Я полагаю, и дальше все пойдет в соответствии с хроникой.

Колон сдастся, не слишком пострадав, и присоединится к союзу мятежников. Однако город возьмет новых заложников — жену Берманда с сестрой и дочь Классика. И то, что оба они так много поставили на кон, говорило больше чем о нуждах политики или о важности соглашения, это говорило о власти Веледы. ("Сколько дивизий у Папы римского?" — бывало, усмехался Сталин. Его преемники могли бы пояснить, что это не важно. Люди живут, главным образом, своими мечтами и часто готовы умереть за них.)

— Но мы еще не добрались до точки отклонения, — напомнила Флорис. — Пока мы исследуем лишь предшествующие ей события.

— И утвердились во мнении, что Веледа — ключ ко всему происходящему. Не кажется ли тебе, что нам — нет, лучше тебе одной — есть смысл явиться к ней и познакомиться?

Флорис покачала головой.

— Нет. Только не теперь, когда она заперлась в своей башне. Возможно, у нее сейчас эмоциональный или религиозный кризис. Вмешательство может повлечь… все, что угодно.

— Ну-ну. — Эверард с минуту пыхтел своей трубкой. — Религия… Джейн, ты слышала вчера речь Хайдхина перед войском?

— Частично. Я знала, что ты там и ведешь запись.

— Ты не американка. И в тебе мало что осталось от предков-кальвинистов. Подозреваю, ты не в полной мере можешь оценить, что он делает.

Она протянула руки к огню, ожидая продолжения.

— Ни разу в жизни я не слышал столь убедительной, угрожающей карами и адским пламенем проповеди, которая нагоняла бы на слушателей такой страх перед божьим гневом, и Хайдхин исправил это упущение, — сказал Эверард. — Весьма действенная проповедь. Жестокостей, как при Кастра Ветера, больше не будет.

Флорис поежилась.

— Надеюсь.

— Но… общий подход… Насколько я понимаю, он известен классическому миру. Особенно после того, как евреи расселились по всему Средиземноморью. Пророки Ветхого Завета оказали влияние даже на идолопоклонников. Но здесь, среди северян, оратору следовало бы апеллировать, пожалуй, к их мужской гордости. Или во всяком случае, к их верности обещаниям.

— Да, конечно. Их боги жестоки, но достаточно терпимы. Что сделает их, людей то есть, восприимчивыми к христианским миссионерам.

— Веледа, похоже, бьет в то же самое уязвимое место, — задумчиво произнес Эверард, — за шесть-семь сотен лет до того, как в эти края добрались христианские миссионеры.

— Веледа, — пробормотала Флорис. — Вел-Эдх. Эдх Иноземка, Эдх Чужая. Она пронесла свое обращение через всю Германию. Тацит "второй" говорит, что она снова вернется сюда после поражения Цивилиса, и вера германцев начнет меняться. Да, я считаю, нам надо проверить ее след в прошлом, выяснить, откуда она начинала.

9

Тянулись дни и месяцы, медленно перемалывая победу Берманда. Тацит еще запишет, как это происходило: смятение и ошибки, близорукость и предательство, в то время как силы римлян неудержимо росли. В истории быстро стираются судьбы конкретных людей, умирающих от ран. Те подробности, что сохранятся, представляют, конечно, определенный интерес, но они в общем-то не нужны, чтобы понять результат. Достаточно и набросков.

Поначалу Берманд развивал успех. Он занял страну сунициев и увеличил там свое войско. На реке Мозель он разбил отряд имперских германцев: некоторых принял к себе, остальных, вместе с вождем, погнал на юг.

Это было серьезной ошибкой. Пока Берманд пробивался через бельгийские леса, Классик сидел и бездельничал, а Тутор просто не успел занять оборону на Рейне и в Альпах. Двадцать первый легион воспользовался своим преимуществом и ворвался в Галлию. Здесь он соединился с наемниками, включающими в себя и кавалерию под командованием Юлия Бригантика, племянника и непримиримого врага Цивилиса. Тутора разбили, его треверов обратили в бегство. Перед этим провалилась попытка мятежа на Секвани, и римские соединения начали прибывать из Италии, Испании и Британии.

Теперь имперскими делами заправлял Петиллий Цериалис. Проведя девять худших для него лет в Британии, этот родственник Веспасиана вернул себе доброе имя, приняв участие в освобождении Рима от вителлианцев. При Могунтикуме — в будущем Майнце — он отправил галльских новобранцев по домам, объявив, что его легионы и без того достаточно многочисленны. Этот жест практически полностью умиротворил Галлию.

Позже он занял Августа Треверорум, нынешний Трир, город Классика и Тутора, колыбель галльского мятежа, а затем объявил поголовную амнистию и взял под свое начало тех, кто пожелал вернуться в его армию. Обращаясь к общему собранию треверов и лингонов в суровой, убедительной манере, он доказал им, что они ничего не приобретут, продолжая сопротивление, а потеряют все.

Берманд и Классик перегруппировали свои силы, за исключением той части, которую Цериалис зажал в ловушке. Они послали к нему гонца с предложением стать правителем Галлии, если он присоединится к ним. Цериалис просто переправил это письмо в Рим.

Занятый политической стороной войны, он не совсем был готов к последовавшим боям. В беспощадной схватке мятежники захватили мост через Мозель. Цериалис сам командовал отрядом смертников, которые отбили мост. Варвары ворвались было в его лагерь и принялись грабить его, но Цериалис развернул когорты, смешал ряды противника, разбил их и обратил в бегство. На севере, вниз по течению Рейна, агриппинцы — то есть убии, — под нажимом заключившие мирный договор с Бермандом, внезапно перебили у себя германские гарнизоны и обратились к Цериалису за помощью. Тот послал усиленные отряды освобождать их город.

Несмотря на некоторые мелкие неудачи, Цериалис добился капитуляции нервиев и тунгров. Когда свежие легионы удвоили его силы, он двинулся выяснять отношения с Бермандом. В двухдневной битве у Старого Лагеря с помощью батавийских дезертиров, которые провели его людей для флангового удара, он разгромил германцев. Война могла бы здесь и закончиться, имей римляне под рукой корабли, чтобы перекрыть варварам бегство через Рейн.

Узнав о поражении, вожди оставшихся треверских мятежников тоже отступили за реку. Берманд вернулся на остров батавов вместе с людьми, желавшими продолжать войну партизанскими методами. Среди убитых ими был и Бригантик. Но все-таки они не могли долго удерживать свою территорию.

Яростный бой свел Берманда и Цериалиса лицом к лицу. Германца, пытавшегося взбодрить отступающее войско, узнали; засвистели вокруг стрелы и камни, и он едва успел спастись, спрыгнув с лошади и переплыв через поток. Лодка Берманда подобрала Классика и Тутора, которые с этого времени стали не более чем его мелкими приспешниками.

Цериалис, однако, тоже испытал непредвиденное поражение. После осмотра зимних квартир, построенных для легионеров в Новезии и Бонне, он вместе с флотом возвращался по Рейну. Со своих наблюдательных постов германские разведчики донесли, что в лагере самоуверенных римлян царит беспечность.

Они собрали несколько сильных отрядов и облачной ночью напали. Часть германцев ворвалась в римский лагерь. Они перерезали веревки у палаток и просто закололи находящихся там людей. Их товарищи тем временем зацепили баграми несколько судов и утащили их. Великолепным трофеем стала преторианская трирема, где должен был ночевать Цериалис. Так случилось, что он находился в другом месте — по слухам, с какой-то убийской женщиной, — и вернулся к своим обязанностям измотанный и полуодетый.

Для германцев это была всего лишь удачная вылазка. Вне всякого сомнения, главным ее результатом стало лишь то, что римляне повысили бдительность. Германцы перегнали захваченную трирему вверх по реке Липпе и отдали ее Веледе.

Каким бы незначительным ни было это поражение, оно много позднее было воспринято в Империи как дурное предзнаменование. Цериалис все дальше углублялся в коренные земли германцев. Никто не мог удержать его. Но и он не мог перейти к окончательной схватке со своими врагами. Рим больше не в состоянии был присылать ему пополнение. Поставки припасов стали скудными и нерегулярными. Кроме того, на его войска маршем надвигалась северная зима.

10

60 год от Рождества Христова.

Через плоскогорье на востоке Рейнской долины двигался многотысячный караван. Большая часть холмов заросла лесом, и пробиваться сквозь него было немногим лучше, чем плыть против течения. Лошади, быки, люди надрывались, волоча повозки. Скрипели колеса, трещал кустарник, с шумом вырывалось дыхание. Многие едва держались на ногах от усталости и голода.

С возвышения милях в двух или трех от них Эверард и Флорис наблюдали, как караван пересекает открытое пространство поляны с густой травой. Оптика приблизила картину на расстояние вытянутой руки. Они могли бы подключить слуховые датчики, но хватало и одного изображения.

Впереди всех ехал крепкий седовласый старик. Вокруг блестели латы и наконечники копий — личная охрана. Этот веселый блеск вовсе не соответствовал настроению тех, кто скрывался под шлемами. За ними несколько мальчишек гнали остатки стада тощих овец и свиней. Тут и там на повозках ехали плетеные клетки с курами или гусями. За телегой с вяленым мясом и сухим хлебом наблюдали более внимательно, чем за узлами с одеждой, инструментами и другими пожитками, — даже украшенный золотом грубый деревянный идол на своей повозке не удостаивался такого внимания. Чем могли помочь боги этому племени ампсивариев?

Эверард указал на старика впереди.

— Как ты считаешь, это их вождь Бойокал?

— Во всяком случае, так Тацит записал его имя, — ответила Флорис. — Да, конечно, он. Не многие в этом тысячелетии доживали до таких лет. Мне кажется, он и сам об этом жалеет.

— И о том, что большую часть жизни провел, служа римлянам. М-да.

Молодая женщина, почти девочка, брела с ребенком на руках. Он плакал у обнаженной груди, в которой больше не было молока. Мужчина средних лет, возможно ее отец, пользуясь копьем как посохом, шел рядом, помогая свободной рукой, когда она спотыкалась. Вне всякого сомнения, муж этой женщины лежал сраженный в десятках или сотнях миль позади них.

Эверард выпрямился в седле.

— Поехали, — резко произнес он. — Нам еще далеко до места встречи: мы сильно отклонились от маршрута. Кстати, почему ты решила завернуть сюда?

— Я подумала, что нам надо повнимательнее взглянуть на них, — объяснила Флорис. — Меня тоже угнетает такое зрелище. Но тенктеры испытали переход на своей шкуре, и надо хорошо знать все подробности, если мы надеемся понять отношение народа и Веледы к этим проблемам и то, как люди относятся к ней самой.

— Да, пожалуй. — Эверард тронул поводья, потянул за узду запасную лошадь, которая теперь везла его скромный багаж, и двинулся вниз по склону. — Впрочем, сострадание — большая редкость в этом веке. Ближайшая цивилизация, которая его практиковала, это Палестина. Но Палестину разрушат, развеют по ветру.

"Занеся таким образом семена иудаизма в Империю, и в результате родится христианство. Неудивительно, что раздоры и битвы на севере станут всего лишь примечаниями к историческим трудам".

— Верность своему племени, своему роду здесь очень сильна, — заметила Флорис, — и перед лицом римской опасности только-только зарождается ощущение родства более широкого, чем кровное.

"Угу, — вспомнил Эверард, — и ты подозреваешь, что здесь есть влияние Веледы. Вот почему мы прослеживаем ее путь во времени — надо постараться определить ее роль в истории".

Они снова въехали под покров леса. Зеленые арки изгибались высоко над ними и над тропинкой, окаймленной с обеих сторон кустарником. Бросая блики на мох и траву, пробивался сквозь листья солнечный свет. По ветвям суетливо бегали белки. Глубокую тишину нарушали птичье щебетанье и трели. Природа уже вобрала в себя агонию племени ампсивариев.

Словно яркая паутинка во тьме, протянулась между ними и Эверардом нить сочувствия. Ему нужно проехать немало, прежде чем она растянется и оборвется. Нет нужды говорить себе, что они умерли за восемнадцать сотен лет до его рождения. Сейчас они рядом, такие же настоящие, как беженцы на запад, которых он видел недалеко к востоку от этих мест в 1945 году. Но эти не найдут своевременной помощи.

Тацит, очевидно, правильно наметил общие контуры исторических событий. Ампсиварии были изгнаны из своих домов хавками[56]. Земли истощились. Людей с неэффективными методами ведения сельского хозяйства становилось все больше, и земля предков не могла прокормить их всех. Перенаселение — понятие относительное и такое же старое, как голод и войны, которые оно вызовет.

Изгнанники двинулись к устью Рейна. Они знали, что здесь есть большие свободные территории, очищенные от прежних обитателей римлянами, которые намеревались держать их в резерве для расселения выходящих в отставку воинов. Два племени фризов уже пытались занять их, но им приказали убираться. Когда же они уперлись, на них напали, многих убили, и еще больше фризов пополнили невольничьи рынки. Но ампсиварии были верными союзниками. За сорок лет до того Бойокала бросили в темницу — за то что не присоединился к восстанию Арминия. Потом он служил под началом Тиберия и Германика, пока не оставил службу и не стал вождем своего народа. Конечно же, считал он, Рим уступит ему и его беглецам место, где можно преклонить головы.

Рим не уступил. С глазу на глаз, надеясь избежать осложнений, легат предложил Бойокалу поместье для него и его семьи. Вождь отказался от взятки:

— Да, нам нужна земля, где мы могли бы жить, а уж где помереть, у нас есть.

Он повел племя вверх по течению — к тенктерам. Перед огромным собранием народа он призвал их, бруктеров, и все племена, которые считают чрезмерным давление Империи, присоединиться к нему и объявить Риму войну.

Пока они разводили этакие квазидемократические споры по этому поводу, легат переправил свои легионы через Рейн и пригрозил истребить всех, если новоприбывших не изгонят. Вторая армия подошла с севера, из Верхней Германии, и встала за спинами бруктеров. Зажатые в тиски тенктеры уговорили гостей удалиться.

"Только не строй из себя праведника. Соединенные Штаты совершат гораздо худшее предательство во Вьетнаме и по менее веским причинам".

Путь Эверарда и Флорис пролегал по узкому разбитому тракту — скорее даже тропе, выбитой ногами, копытами и колесами. Они часами следовали по его подъемам и спускам. Незаметно наблюдая с высоты или с помощью электронных помощников, выделяя главное, терпеливо сопоставляя обрывки, возможно, полезных наблюдений, Флорис заранее спланировала их маршрут. Мужчине с женщиной вдвоем путешествовать без сопровождения было довольно рискованно, хотя у тенктеров разбойные нападения случались не часто. Но так или иначе, агентам было необходимо, чтобы все видели, что они прибыли обычным способом. В случае серьезной опасности можно воспользоваться парализаторами, но это только если не будет многочисленных свидетелей, чьи рассказы могут оставить след в истории.

Пока трудностей не возникало. Все больше и больше на дороге появлялось попутчиков. Мужчины были неразговорчивы, словно погружены в заботы и мрачные мысли, — за исключением одного рослого малого с огромным животом, выдававшим в нем любителя пива. Он назвался Гундикаром, долго ехал рядом с необычной парой и всю дорогу безудержно болтал. В девятнадцатом или в двадцатом веке, подумал Эверард, он стал бы преуспевающим лавочником и завсегдатаем местной пивнушки.

— И как это вам вдвоем удалось добраться сюда невредимыми?

Патрульный выдал ему приготовленную историю:

— С трудом, друг мой. Я из ревдигнов, что живут на северных берегах Эльбы, слышал о таких? Торговал на юге. Потом война между гермундурами и хаттами… Мы ускользнули. Но кажется, я один остался в живых… товар весь пропал, вот только пожитки кое-какие… Женщина… овдовела, родни не осталось, присоединилась ко мне. Теперь пробираемся домой вдоль Рейна и по побережью моря. Надеемся, больше на неприятности не нарвемся. Слышали мы о мудрой женщине с востока… Она должна, вроде бы, говорить с вами, тенктерами…

— Эх, и в правду ужасные нынче времена, — вздохнул Гундикар. — Убиям на той стороне реки тоже досталось от пожаров. По-моему, это месть богов за то, что они лижут пятки римлянам. Может быть, скоро весь их род постигнет страшная кара.

— Так вы будете драться, если легионы придут на ваши земли?

— Ну, сейчас это глупо, мы не готовы, да и сенокос на носу, сами понимаете. Но я не стыжусь признаться, мне до слез было жалко этих погорельцев. Пусть Великая Мать будет добра к ним! И я надеюсь, жрица Эдх обратится к нам со словами утешения, когда мы действительно будем нуждаться в них.

Но разговор вела по большей части Флорис. Женщина в обществе, где война обычное дело, как правило, пользуется уважением, если не полным равенством в правах с мужчиной. Она заправляет всем хозяйством, когда ее муж покидает одинокий хутор; будь то нападение соседнего племени, викингов или, позже, индейцев, она командует обороной. Больше, чем греки или евреи, германские народы верили женщинам-пророчицам, почти шаманкам, которым боги дали силу предсказывать будущее. Слава Эдх шла далеко впереди нее, и Гундикар охотно сплетничал.

— Нет, неизвестно, где она появилась в первый раз. Она прибыла сюда от херусков, а прежде, я слышал, жила некоторое время у лангобардов. Я думаю, эта ее богиня Нерха, она из ванов, а не из асов… если это не еще одно имя Матери Фрикки. Но еще говорят, Нерха в гневе страшна, как сам Тив. Болтают что-то о звезде и море, но я ничего не знаю об этом, мы тут далеко от моря…

Она пришла к нам вскоре после ухода римлян. Сейчас у короля гостит, а он призывает людей, чтоб те слушали. Видимо, по ее просьбе. Хотя она и не признается в этом…

Флорис старалась вытянуть из него побольше. Все, что он расскажет, поможет ей спланировать последующие шаги поисков. Встречаться с самой Эдх агентам Патруля до поры до времени не стоило. Было бы глупо соваться к ней или вмешиваться, пока они не узнают, кто она такая и что задумала.

В конце дня они приехали в ухоженную долину с полями и пастбищами — главное поместье короля. Он был по сути своей землевладельцем и не считал зазорным присоединяться в работе к своим крестьянам, батракам и рабам. Король верховодил в совете, распоряжался сезонными жертвоприношениями, командовал на войне, но закон и традиции связывали его так же прочно, как и любого другого смертного. Его подданные, народ весьма своенравный, могли сместить его или заставить поступать, как им нужно, в зависимости от общего настроения. Любой отпрыск королевского рода мог претендовать на его место, и чем больше он мог собрать воинов в свою поддержку, тем больше у него было прав.

"Неудивительно, что германцы не могут одолеть Рим, — размышлял Эверард. — И никогда не смогут. Это удастся лишь их потомкам — готам, вандалам, бургундцам, ломбардцам, саксонцам и остальным, — но то будет победа над несуществующим противником, так как Империя сгниет изнутри. А кроме того, она одолеет их еще раньше — духовно, обратив в христианство. Так что новая западная цивилизация возникнет там, где начинала предыдущая, древняя: в Средиземноморье, а не на Рейне или на Северном море".

Мысль промелькнула в глубине сознания, лишь подтверждая то, что он уже знал, и исчезла, как только его внимание сосредоточилось на предстоящем.

Король и его домочадцы жили в длинном, крытом тростником бревенчатом здании. Амбары, сараи, несколько лачуг, где спала челядь, и другие пристройки вместе с ним образовывали квадрат. Неподалеку высилась древняя рощица — святилище, где боги принимали подношения и являли свои предзнаменования. Большинство прибывших разбило лагерь перед королевским домом, заполнив луг. Рядом на огромных кострах жарились телята и свинья, в то время как слуги разносили всем пиво в деревянных чашах или рогах. Щедрое гостеприимство было существенным элементом укрепления репутации хозяина, от которой довольно сильно зависела его жизнь.

верард и Флорис, стараясь не привлекать внимания, устроились на краю лагеря и смешались с толпой. Пробравшись между строениями, они смогли заглянуть во внутренний двор. Кое-как вымощенный булыжником, сейчас он был заполнен лошадьми важных гостей, которые удостоились чести остановиться в доме короля. Стояла во дворе и повозка, запряженная четырьмя белыми быками. Она весьма отличалась от других транспортных средств; была красиво и со вкусом отделана. Позади сиденья возничего сходились к крыше боковины.

— Фургон, — проговорил Эверард, — должно быть Веледы-Эдх. Интересно, спит она в нем в дороге?

— Без сомнения, — ответила Флорис. — Ей нужно сохранять достоинство и таинственность. Полагаю, там есть и образ богини.

— М-да. Гундикар упоминал о нескольких мужчинах, путешествующих с нею. Ей ни к чему вооруженная стража, если племена уважают ее настолько, насколько я полагаю, но охрана тоже производит впечатление, и, кроме того, кто-то должен выполнять черную работу. При этом статус помощников идет им на пользу: их приглашают ночевать в жилище господина наравне с его окружением и местными вождями. Ее тоже, как ты полагаешь?

— Конечно нет. Лежать на скамье среди храпящих мужчин?! Она или спит в своем фургоне, или король предоставляет ей какое-нибудь отдельное помещение.

— Как она этого добивается? Что дает ей такую власть?

— Мы и пытаемся это узнать.

Солнце скользнуло за вершины деревьев на западе. Над долиной стали сгущаться сумерки. Ветер дохнул прохладой. Теперь, после того как гости насытились, он нес только запахи дыма и лесной чащи. Порывы ветра поддерживали костры, пламя взлетало кверху, шумело, плевалось искрами. К своим гнездам возвращались вороны, стремительно проносились над головой ласточки. Изменчивые стаи перистых облаков стали пурпурными на востоке и светло-зелеными на западе. Открылась взорам дрожащая вечерняя звезда.

Зазвучали рожки. Воины прогрохотали из большого зала через двор на утоптанную площадку снаружи. В последних лучах заходящего солнца блестели наконечники копий. К ним вышел человек в богато украшенной одежде и с тяжелыми золотыми спиралями на запястьях — король. По толпе собравшихся прокатился вздох, затем все замерли в ожидании. Сердце Эверарда стучало.

Король говорил громко, суровым голосом. Эверард подумал, что в глубине души он потрясен. К нам издалека, говорил король, прибыла Эдх, о чудотворстве которой все слышали. Она хочет объявить тенктерам пророчество. Оказывая честь ей и богине в ее лице, он повелевает ближайшим жителям пересказать пророчество соседям, чтобы те передали его дальше, и так по всем его владениям. Однако в теперешние смутные времена, какие бы знамения ни посылали боги, относиться к ним нужно осторожно, взвешенно. Слова Эдх могут больно ранить, предупредил король, но сносить боль нужно мужественно и стойко — как если бы вам вправляли вывихнутую руку. Обдумайте значение пророчества, чтобы ясно представлять, как оно повлияет на людей и как те поступят, услышав его.

Король отступил в сторону. Две женщины — возможно, его жены — вынесли высокий, на трех ножках, стул. Эдх вышла вперед и села.

Эверард старался разглядеть ее сквозь сгущающиеся сумерки. Как бы он хотел воспользоваться своим биноклем в этом неверном свете костров! То, что он увидел, удивило его. Он был почти уверен, что она предстанет в лохмотьях. Однако одета она была хорошо; длинный, белой шерсти балахон с короткими рукавами, отороченная мехом голубая накидка, скрепленная позолоченной бронзовой брошью, легкие башмаки из тонкой кожи. Голова была обнажена, как у служанок, но длинные каштановые косы переплетали ленты из змеиных кож. Высокая, хорошо сложенная, но худая, она двигалась осторожно и как-то отрешенно. На продолговатом лице с правильными чертами горели большие глаза. Когда она открыла рот, великолепные зубы засияли белизной.

"Она такая молодая, — подумал он. — Хотя нет, ей наверное, за тридцать. Здесь это средний возраст. Она могла уже быть бабушкой, но говорят, что никогда не выходила замуж".

Эверард на мгновение отвлекся и скользнул взглядом по человеку, сопровождавшему ее и стоявшему сейчас рядом. Вздрогнув, он узнал этого темноволосого, угрюмого, одетого в мрачные тона мужчину.

"Хайдхин. Конечно же. Только на десять лет моложе, чем когда я впервые увидел его. Хотя даже сейчас он выглядит почти таким же".

Эдх заговорила. Руки ее неподвижно лежали на коленях, а голос — хриплое контральто — оставался спокойным, хотя в нем чувствовались сталь и зимний ветер.

— Слушайте меня и запоминайте, — проговорила она, подняв глаза к вечерней звезде над их головами. — Высокородные или низкорожденные, полные сил или стоящие одной ногой в могиле, смотрящие вперед бесстрашно или опасливо, я прошу вас слушать. Когда жизнь потеряна, вам и сыновьям вашим остается только одно: ваше доброе имя. Доблестных дел никто не забудет, они навечно останутся в памяти людей; ночь и забвение — удел малодушных! Не принесут боги добра предателям, не милость, а гнев обрушат на ленивых. Кто боится драться — теряет свободу, будет ползать он на коленях, собирая крохи, и дети его обречены на позор и нищету. Женщины его беспомощно будут плакать, обесчещенные врагом. И эти несчастья — справедливая кара. Лучше бы дотла сгореть его дому. Но тот, кто хочет стать героем, будет бить врагов, пока не падет сраженным и не будет взят на небо. В небесах грохочут копыта. Летят молнии, сверкают копья. Вся земля содрогается от гнева. Морской прибой разрушает берега. Ныне Нерха ни за что не станет терпеть бесчестье. В гневе выйдет она, чтобы усмирить Рим, боги войны пойдут вместе с нею, и вороны и волки…

Она перечислила все переносимые унижения, поборы, неотомщенные смерти. Ледяным тоном она хлестала тенктеров за уступки захватчикам и глухоту к призывам единокровных племен. Да, на первый взгляд, у них не было выбора, но, в конечном счете, они выбрали позор. Сколько бы они ни приносили жертв в святилищах, это не вернет им чести. Расплатиться им предстоит неисчислимыми бедами. И повинен во всем Рим. Но настанет день… Ждите, когда поднимется кровавое солнце, и будьте готовы.

Позже, прослушивая запись, Эверард и Флорис вновь ощутили магию заклинаний. В первый раз их тоже охватил эмоциональный порыв, чувство единения с орущей и потрясающей оружием толпой.

— Массовый гипноз, — сказала Флорис.

— Скорее всего, именно так, — ответил Эверард. — Власть над людьми — это дар. В настоящем лидерстве всегда есть доля таинственности, что-то сверхчеловеческое… Но я не удивлюсь, если, ко всему прочему, и сам поток времени не влечет ее за собой, помогая и подталкивая.

— Переместимся на север к бруктерам, где она обоснуется, а уж тогда…

Что касается ампсивариев, они странствовали год за годом, иногда, на короткое время находя пристанище, но чаще их изгоняли, пока, по свидетельству Тацита, "все их юноши не были убиты в чужих землях, а тех, кто не мог сражаться, не забрали в рабство". II

С востока, оставляя за спиной утро, двигались асы в мир. Ветер вздымал в небо искры из-под колес повозок, которые так гремели, что сотрясались горы. Лошади оставляли дымящиеся черные отпечатки огненных копыт. Стрелы асов затмевали свет. Звук боевых рогов пробуждал в людях жажду убийства.

Против пришельцев выступили ваны. Впереди, верхом на своем быке и с Живым Мечом в руке ехал Фрох. Ветер терзал море, пока пенные волны не взметнулись к подножию луны, и она скрылась с небосклона. Над волнами в своем корабле прибыла Найэрда. Правой рукой она управляла кораблем с помощью Древесной Секиры вместо весла. С левой руки она спускала орлов — кричать, клевать и терзать. Над бровью ее горела звезда, белая, как сердце пламени.

Так боги шли войной друг на друга, а с дальнего севера и дальнего юга смотрели етуны и обсуждали, как такая битва может расчистить для них путь. Но птицы Вотана все видели и предупредили его. Голова Мима услышала и предупредила Фроха. И тогда боги объявили перемирие, обменялись заложниками и провели совет.

Помирившись, они поделили мир между собой, устроили свадьбы и стали принадлежать друг другу: ас вану — отец матери, колдун жене, а ван асу — охотница кузнецу, ведьма воину. Именем тех, кого они повесили, именем тех, кого утопили, собственной смешанной кровью клялись они сохранять нерушимым мир до Судного дня.

Потом возвели они стены для собственной защиты — деревянный частокол на севере, гору острых камней на юге — и приняли власть надо всем, что подчиняется Закону.

Но один из асов, Леоказ Вор, наполовину етун, остался недоволен. Он жаждал возврата старых, диких времен и жалел, что с ним теперь мало кто считается. Наконец он улизнул незамеченным и добрался до южной стены из камня. Наслав сонное заклятие на стражу у ворот, он забрал из тайника ключ и проник в Железную Страну. Вступив в сделку с ее властителями, он получил копье Летнего Проклятия, и отдал им ключ.

Так Железные Владыки проникли в земной мир. Их войско промчалось, неся рабство и смерть. Запад первым узнал их силу, и солнце часто садилось в озера крови.

Но гигант Хоэдх направился на север, думая достичь Страны Морозов и заручиться там поддержкой етунов. На своем пути он делал все, что хотел; с лугов забирал коров, расшвыривал дома по бревнышку в поисках хлеба, сеял огонь и убивал людей ради развлечения. Весь путь его был отмечен развалинами.

Он достиг берега моря и заметил вдалеке Найэрду. Та беззаботно сидела на камне, расчесывая волосы. Локоны сверкали золотом, а груди казались словно белый снег, когда на нем лежат голубые тени. Вспыхнуло в нем желание. Бесшумно, несмотря на свои размеры, Хоэдх подкрадывался все ближе, потом вскочил и схватил ее. Поскольку она сопротивлялась, он ударил ее головой о скалу и лишил сознания. Здесь, среди прибоя, Хоэдх овладел ею.

Хотя прилив был небольшой, вода поднялась над скалой, чтобы скрыть позор. От того многие корабли погибли, и волны унесли мореходов. Но это не уменьшило ярости и горя Найэрды.

Очнувшись снова в одиночестве, она поднялась с диким криком, и на крыльях шторма ринулась в свой дом за горизонтом.

— Куда он ушел? — закричала она.

— Мы не знаем, — зарыдали ее дочери, — но только он ушел от моря.

— Месть последует за ним, — произнесла Найэрда.

Она вернулась на сушу и направилась в жилище, которое делила с Фрохом, чтобы уговорить его помочь ей. Но была весна, и он ушел пробуждать растения к жизни. Ей тоже полагалось помогать, и потому она не могла потребовать себе быка Землевержца, хотя имела на это право.

Тогда Найэрда призвала своего старшего сына и превратила его в высокого черного скакуна. Оседлав его, она направилась к асам. Вотан снабдил ее бьющим без промаха копьем, Тивас отдал свой Шлем Ужаса. Она отправилась по следу Хоэдха. Год наступил засушливый, когда Найэрда покинула Фроха и свое море.

Хоэдх слышал, как она идет по его следу. Он поднялся на гору и приготовил свою дубину. Настала ночь. Взошла луна. В ее сиянье он издалека увидел копье, шлем и оскал зловещего жеребца. Сердце его ушло в пятки, и он рванулся на запад. Бежал он так быстро, что Найэрда едва удерживала его в поле зрения.

Хоэдх добрался до своих друзей, Железных Владык, и взмолился о помощи. Щит к щиту встали они впереди него. Найэрда метнула копье поверх голов и пронзила врага. Кровь его затопила долины.

Она отправилась домой, все еще гневаясь на Фроха за нарушенное им обещание.

— Я буду брать быка, когда захочу, а ты еще пожалеешь об этом, когда он потребуется тебе в роковой день.

Он тоже рассердился на нее — за то, что она сделала с их сыном. Они расстались.

Накануне Средизимья она родила отпрысков Хоэдха, девять сыновей, и превратила их в собак, таких же черных, как скакун.

Тонар Громовержец подъехал к дому Найэрды.

— Фрох оставил свою сестру, а ты брата, чтобы вам двоим быть вместе, — произнес он. — Если вы не сойдетесь, жизнь умрет и на земле, и в море. Чем тогда кормиться богам?

Весной неохотно вернулась Найэрда к мужу. Осенью она снова покинула его, как это бывало раньше.

— Леоказ нарушил данную нами клятву, — сказал ей Вотан. — С этих пор мир никогда не будет знать покоя. И нам опять нужно мое копье.

— Я верну его, — ответила Найэрда, — если ты обещаешь дать его мне, а Тивас — свой шлем, когда я выйду на охоту.

Поток унес копье в море. Долго металась Найэрда в поисках. Много есть рассказов о странной женщине, что приходит то в одну страну, то в другую. Тем, кто привечал ее, она помогала: излечивала их раны, исправляла уродства, предупреждала о грядущих бедах. Еще она посылала женщин бродить по земле и делать то же, что она, в ее честь и по ее заветам. В конце концов она нашла копье, плывущее под вечерней звездой.

Но мстительность не покидает ее. При смене времен года, а порой и когда угодно, сердце ее холодеет при воспоминании об унижении, и она идет куда глаза глядят. На коне, в окружении собачьей своры, в шлеме и с поднятым копьем, она несется с ночным ветром, набрасываясь на Железных Владык, разметая призраки злодеев и принося несчастье врагам тех, кто почитает ее.

Страшно это — услышать шум и гам в небе, рев горна и стук копыт — звуки Дикой Охоты. Но мужчин, что поднимут оружие против ее врагов, непременно ждет ее благословение.

11

49 год от Рождества Христова.

На западе от Эльбы, южнее того места, где однажды возникнет Гамбург, раскинулись владения лангобардов. Столетия спустя их потомки завершат длительную миграцию, захватив северную Италию, и создадут королевство, ставшее известным как Ломбардийское. Однако сейчас они были всего лишь одним из германских племен, хотя и достаточно могучим, чтобы нанести римлянам много жесточайших ударов в Тевтобургском лесу. Позднее их топоры разрешили спор, кому быть королем у их соседей херусков. Богатые, высокомерные, они вели торговлю и разносили новости от Рейна до Вистулы, от кимвров в Ютландии до квадиев на Дунае. Флорис решила, что им с Эверардом нельзя просто так въехать и объявить себя бедствующими путешественниками из каких-либо других мест. Такое удавалось в 60–70-е годы среди народов западных земель, связанных с Римом военными, служебными, иными делами больше, чем с восточными племенами. Сейчас же риск совершить ошибку был слишком велик.

Здесь в это время находилась Эдх, странствовавшая уже два года. Здесь должны находиться ключи к тайне ее происхождения, здесь скорее всего удастся получить возможность лучше изучить влияние Веледы на народы, через территорию которых пролегал ее маршрут.

К счастью — но, конечно, не случайно — один этнограф был резидентом Патруля в этих местах, как Флорис среди фризов. Патрулю понадобились некоторые сведения о жизни в Центральной Европе первого века, и здесь оказалось наиболее подходящее место для наблюдений. Йенс Ульструп прибыл сюда больше десяти лет назад. Он выдал себя за домара, из местности, что в будущем станет норвежским Бергеном — терра инкогнита для привязанных к своей земле лангобардов. Семейная вражда вынудила его покинуть родные места. Он отправился в Ютландию: к тому времени южные скандинавы уже научились строить довольно большие суда. Дальше он двигался на своих двоих, зарабатывая на хлеб и ночлег песнями и стихами. По обычаю король награждал сочинителя понравившихся ему стихов золотом и приглашением погостить. Домар вложил деньги в торговлю, на удивление быстро получил прибыль и в должное время купил собственный дом. Его торговые интересы и любознательность, естественная для менестреля, служили оправданием частых и длительных отлучек. Многие его поездки и в самом деле совершались в другие земли этой же эпохи, хотя он мог бы посетить их с помощью темпороллера.

Удалившись туда, где его никто не мог увидеть, он вызвал из тайника машину времени. Мгновение спустя, но несколькими днями раньше, он оказался в лагере Эверарда и Флорис. Они обосновались далеко на севере, в необитаемом районе — американцы назвали бы его ДМЗ, демилитаризованная зона, — между землями лангобардов и хавков.

С утеса, скрытого за деревьями, они смотрели в сторону реки. Она широко растеклась между темно-зелеными берегами; шелестел тростник, квакали лягушки, серебром всплескивалась рыба, водяные птицы в бесчисленном множестве суетливо летали над рекой; иной раз у противоположного, суаринианского, берега появлялись в лодках рыбаки.

— Мы вряд ли влияем на здешнюю жизнь, — говорила Флорис. — Не больше, чем бестелесные духи.

Но вот появился Ульструп, и они вскочили на ноги. Гибкий, светловолосый мужчина, он выглядел таким же варваром, как и они. Нет, он, конечно, явился не в килте из медвежьей шкуры. Напротив, его рубашка, плащ и штаны были из хорошей ткани, ладно скроенные, искусно сшитые. Золотую брошь, что сверкала у него на груди, едва ли одобрили бы эллины, но и она выглядела неплохо. Волосы Ульструпа были расчесаны и собраны в узел с правой стороны, усы подстрижены, а на подбородке чернела щетина, но лишь потому, что до "Жиллеттов" здесь еще не додумались.

— Что вы обнаружили? — воскликнула Флорис.

По тому, как Ульструп улыбнулся, стало ясно, насколько он устал.

— Долго придется рассказывать, — ответил он.

— Дай человеку отдышаться, — вмешался Эверард. — Садитесь сюда. — Он показал на мшистое бревно. — Хотите кофе? Свежий.

— Кофе, — блаженно закатил глаза Ульструп. — Я часто пью его во сне.

"Странно, — подумал Эверард, — что нам троим приходится говорить на английском языке двадцатого века. Хотя, нет. Он ведь тоже наш современник. Некоторое время английский будет играть примерно такую же роль, как теперь латинский. Но не так долго".

Они перекинулись несколькими фразами, прежде чем Ульструп посерьезнел. Взгляд его, остановившийся на коллегах, напоминал взгляд загнанного в ловушку животного. Тщательно подбирая слова, он заговорил:

— Да. Полагаю, что вы правы. Это что-то уникальное. Я могу подтвердить, что возможные последствия пугают меня; у меня нет опыта наблюдений вариантной реальности, равно как и ее изучения.

Я уже говорил вам раньше, что слышал рассказы о бродячей прорицательнице, но не обращал на них внимания. Такое явление… ну, не совсем обычно для этой культуры, но в общем-то встречается. Меня больше заботила предстоящая гражданская война между херусками, и, честно говоря, ваше распоряжение заняться этой женщиной, чужестранкой, было очень некстати. Агент Флорис, агент Эверард, приношу свои извинения. Но я встретился с ней. Слушал ее речи, подолгу разговаривал с теми, кто ее окружает. Моя жена-лангобардийка пересказывала мне женские сплетни о ней. Вы упомянули о значительном влиянии Эдх на западные племена. Подозреваю, вы не в курсе, насколько сильно оно здесь и как быстро возрастает. Она прибыла в неказистой повозке. По слухам, ей дали эту повозку лемовии после того, как она пришла к ним пешком. Уедет она отсюда в прекрасном фургоне, изготовленном по приказу короля и запряженном его лучшими быками. Эдх прибыла в сопровождении четырех мужчин. Уезжать собирается с дюжиной.

Она могла бы иметь гораздо больше — и женщин тоже — но выбрала нескольких и ограничилась этим, видимо, из соображений практичности. Думаю, не обошлось без советов Хайдхина, которого вы тоже упоминали… И вот еще что. Я видел гордых молодых воинов, готовых бросить все и следовать за ней в качестве слуг. Видел, как тряслись у них губы и как они едва сдерживали слезы, когда Эдх им отказала.

— Как она этого добивается? — прошептал Эверард.

— Миф, — высказалась Флорис. — Верно?

— Как вы догадались? — удивился Ульструп.

— Я ее слушала дальше во времени и хорошо знаю, чем можно пронять фризов. Не могут они уж слишком отличаться от восточных собратьев.

— Да. Вероятно. Различаются они не более, чем, скажем, немцы и голландцы в наше время. Конечно, Эдх не проповедует новую религию. Это выше языческого миропонимания. Я готов предположить, что ее идеи эволюционируют по мере ее продвижения вперед. Она не добавляет новых богов, нет, но ее богиня известна большинству германских племен. Здесь ее называют Найэрда. В какой-то степени она соответствует германской богине плодородия Нертус, как описывает этот культ Тацит. Вы помните?

Эверард кивнул. В "Германии" было описание крытой, запряженной быками повозки, что каждый год возила изображение богини по стране. В этот период войны откладывались, и наступало время земледельческих ритуалов. После того, как богиня возвращалась в свою рощу, идола относили к уединенному озеру, рабы отмывали его и их почти сразу же топили. Никто не спрашивал, что это за церемония такая, что ее можно наблюдать только перед смертью.

— Довольно мрачный обычай, — сказал он.

Этот культ никак не отражался в легендах неоязычников его собственной эпохи о доисторических временах благословенного матриархата.

— У них и жизнь довольно мрачная, — заметила Флорис.

В Ульструпе проснулся ученый.

— Это явно одна из фигур хтонического пантеона, ван, — произнес он. — Их культ возник до появления индоевропейцев в этих краях. Они принесли с собой черты воинственности и придали мужественность небесным богам, асам. Смутные воспоминания о конфликтах культур сохранились в мифах о войнах между двумя божественными расами, которые, в конце концов, закончились торговлей и взаимными браками. Нертус-Найэрда все еще остается женственной. Веками позже она обратится в бога мужского пола — эддического[57] бога Ньерда — отца Фрейи и Фрейра, который сегодня все еще ее муж. Ньерд станет морским богом, так как Нертус связана с морем, хотя одновременно она еще и богиня земледелия.

Флорис коснулась руки Эверарда.

— Ты что-то вдруг помрачнел, — проговорила она.

— Извини. — Он встряхнулся. — Я отвлекся. Вспомнил эпизод, который еще случится у готов. Он связан с их богами. Но это всего лишь маленькое завихрение в потоке времени, незаметное ни для кого, кроме его участников. Тут другое. Не могу объяснить, но нутром чувствую.

Флорис повернулась к Ульструпу.

— Так что же все-таки проповедует Эдх? — спросила она.

— Проповедует. — Он поежился. — Пугающее слово. Язычники не проповедуют — по крайней мере язычники-германцы. А христианство в этот момент не больше чем преследуемая еврейская ересь. Нет, Эдх не отрицает Вотана с компанией. Она просто рассказывает новые истории о Найэрде и ее могуществе. Но не все так просто в том, как их воспринимают. Однако… судя по настойчивости и ораторскому искусству… да, действительно, можно сказать, она произносит проповеди. Эти племена не знали прежде ничего подобного. У них нет иммунитета. Вот почему они с такой готовностью восприняли христианство, когда сюда добрались миссионеры. — Как бы в оправдание, тон его стал суше. — Хотя, конечно же, кроме этого возникнут и экономические, и политические предпосылки для обращения в новую веру, которые, без сомнения, решают дело в большинстве случаев. Эдх не предлагает ничего такого, если не считать ее ненависти к Риму и пророчеств о его падении.

Эверард потер подбородок.

— Выходит, она как бы изобрела проповедь, и речи ее проникнуты религиозным рвением… Сама по себе, — сказал он. — Но как это случилось? Почему?

— Надо выяснить, — подытожила Флорис.

— А что за новые мифы? — поинтересовался Эверард.

Ульструп задумчиво посмотрел вдаль.

— Пересказывать все, что я слышал, слишком долго. Они в зачаточном состоянии, без всякой теологической системы, как вы понимаете. Думаю, они не исчерпываются теми, что я услышал из ее уст или от рассказчиков. Во всяком случае, я не слышал их развития с течением времени. Но если обобщить… Она нигде не утверждает этого прямо, возможно, даже сама еще не осознает, но Эдх превращает свою богиню в существо могучее и… и всеобъемлющее. Найэрда не отбирает власть над мертвыми у Вотана, но она так же, как он, принимает их в своем доме и ведет на охоту через небесную твердь. Она становится такой же богиней войны, как Тивас, и требует уничтожения Рима. Как и Тонар, она распоряжается стихиями, погодой, штормами, равно как и морями, реками, озерами — всей водой. Ей принадлежит луна…

— Геката…[58] — пробормотал Эверард.

— И при этом она сохраняет свою древнюю привилегию — даровать жизнь, — продолжил Ульструп. — Женщины, которые умирают при родах, отправляются к ней, как павшие воины к эддическому Одину.

— Это должно привлекать женщин, — отметила Флорис.

— И привлекает, — согласился Ульструп. — Не то чтобы у них возникла отдельная вера — тайные культы и секты неизвестны германцам, — но они питают склонность к собственным обрядам.

Эверард прошелся от края до края узкой поляны, ударяя кулаком в ладонь.

— Да, — произнес он. — Это сыграло свою роль в распространении христианства и на юге, и на севере. Христианство давало женщинам больше, чем любое язычество, больше, чем Великая Мать. Они не могли обратить в новую веру своих мужей, но на детей они повлияли, это уж точно.

— Мужчины тоже могут поддаться, — обратился Ульструп к Флорис. — Вам в голову пришло то же, что и мне?

— Да, — ответила она не совсем уверенно. — Это могло случиться: Тацит "второй"… Веледа вернулась в свободную Германию после поражения Цивилиса, продолжая выполнять свою миссию, и новая религия распространилась среди варваров. Она могла оформиться и укрепиться после ее смерти. Никакой альтернативы не было. Она, конечно, не могла принять форму монотеизма[59] или чего-то подобного. Но богиня могла стать верховной фигурой, вокруг которой собрались все остальные. В духовном плане она могла дать людям столько же, или почти столько же, как христианство. Немногие бы тогда присоединились к нынешней церкви.

— Тем более если для этого не будет политических причин, — добавил Эверард. — Я наблюдал подобный процесс у скандинавских викингов, где крещение стало входным билетом в цивилизацию со всеми ее культурными и экономическими преимуществами. Но рухнувшая западная Римская империя не будет выглядеть привлекательно, а Византия слишком далеко.

— Верно, — подтвердил Ульструп. — Вера в Нертус может стать идеологической основой германской цивилизации — не варварства, а цивилизации, хотя и бурной, у которой достаточно внутренних сил, чтобы сопротивляться христианству, как это будет в зороастрийской[60] Персии. Они и сейчас уже не дикари, как вы знаете. Они знакомы с внешним миром, взаимодействуют с ним. Когда лангобарды вмешались в ссоры херусских династий, они восстановили на троне короля, которого свергли за то, что он ориентировался на римлян и был ставленником Рима. Это был хитрый ход. Торговля с югом год от года возрастала. Римские или галло-римские корабли иной раз добирались даже до Скандинавии. Археологи нашего времени будут говорить о римском железном веке, за которым последовал германский железный век. Да, они учатся, эти варвары. Они принимают все, что считают полезным. Из этого вовсе не следует, что они сами должны подвергнуться ассимиляции. — И продолжил упавшим голосом: — Но если этого не произойдет, будущее изменится, и "наш" двадцатый век исчезнет.

— Такой вариант развития событий мы и стараемся предотвратить, — жестко сказал Эверард.

Наступило молчание. Убаюкивающе шептал ветер, шелестела листва, солнечный свет играл на речной глади. Безмятежность природы казалась нереальной.

— Но нам нужно узнать, каким образом и когда началось такое отклонение, прежде чем мы сможем что-нибудь сделать, — продолжал Эверард. — Ты выяснил, откуда Веледа родом?

— Боюсь, что нет, — признался Ульструп. — Плохие средства сообщения, огромные дикие пространства. Эдх отказывается говорить о своем прошлом, ее компаньон Хайдхин тоже. Может быть, он чувствовал себя спокойнее спустя двадцать один год, когда говорил вам об альварингах, хотя, кто они такие, я не знаю, но и тогда, мне кажется, опасно расспрашивать его о подробностях, а сейчас от них вообще ничего не добьешься. Тем не менее я слышал, что впервые она появилась у ругиев на балтийском побережье пять или шесть лет назад — точнее я определить не смог. Говорят, она прибыла на корабле, как и подобает богине в соответствии с пророчеством. Это, а также акцент, указывает на ее скандинавское происхождение. Извините, но больше я ничего не могу добавить.

— Пригодятся и эти сведения, — отозвался Эверард. — Вы неплохо поработали. Приборы и терпение — и кое-какие расспросы на месте помогут нам вычислить время и место ее высадки.

— И тогда… — Флорис умолкла, устремив взгляд поверх реки и леса за ней, на север, в сторону невидимого морского побережья.

12

43 год от Рождества Христова.

Справа и слева простирался берег, песок наползал на дюны, поросшие чахлой травой, и так — насколько хватало взгляда. Водоросли, чешуя, кости рыб и птиц лежали вперемешку на темной полоске чуть ниже верхней линии прибоя.

На волнах качались несколько чаек. Ветер пронизывал холодной сыростью, неся с собой вкус соли и запах морских глубин. Волны омывали низкий берег, с шипением отступая назад и снова возвращаясь, каждый раз немного выше, чем прежде. Дальше от берега они перекатывались крепкими водяными валами и с глухим шумом неслись до самого горизонта, сливавшегося с небом. Темной завесой мчались по небу обрывки облаков. Оно как бы давило на мир, это небо, огромное, как море. Дождь уходил на запад.

На суше вокруг маленьких озер качалась осока, зелень которой была единственным светлым пятном вокруг. Вдалеке чернел лес. Сквозь болото к берегу пробивался ручей. Местные жители, несомненно, использовали его для спуска на воду своих лодок. Их деревушка располагалась в миле от берега: под торфяными крышами горбилось несколько глинобитных хижин. Над трубами вился дымок. Больше ничто не двигалось.

Появившийся внезапно корабль внес оживление. Красивый корабль — длинный и стройный, обшитый внакрой, с высокими кормой и носом, без мачт, — он быстро перемещался, движимый пятнадцатью парами весел. Штормами изрядно побило красную краску, которой он был выкрашен, но дуб оставался прочным. По приказу рулевого команда подогнала корабль к берегу, люди попрыгали с бортов и подтянули судно на сушу.

Эверард вышел навстречу. Люди с корабля ждали его в напряженной готовности. Стоящие впереди могли видеть, что с ним никого нет. Эверард подошел ближе и воткнул древко копья в песок.

— Приветствую вас, — произнес он.

Седой человек со шрамами — должно быть, капитан — спросил:

— Ты из той деревни?

Диалект, на котором он задал вопрос, было бы трудно понять, если бы Эверард и Флорис не впитали его на уровне подсознания при помощи гипнопедии. Вернее, они выучили датский, каким он будет четыре века спустя. Но ничего ближе в каталогах не оказалось. К счастью, ранние нордические языки изменялись медленно. Тем не менее агенты не могли надеяться сойти за земляков ни тех, кто прибыл на корабле, ни местных жителей.

— Нет, я путник. Задержался здесь в поисках ночлега. Я заметил корабль и решил первым услышать ваши рассказы. Это лучше всяких местных баек. Меня зовут Маринг.

Обычно патрульный представлялся Эверардом. Это имя звучало примерно одинаково на разных языках, но ему придется воспользоваться им в будущем при встрече с Хайдхином, с которым он надеялся поговорить сегодня. Эверард не хотел подвергаться риску быть узнанным после — еще один прокол в реальности с непредвиденными последствиями. Флорис предложила маскировку под германца-южанина. Она помогла ему приладить пышный русый парик и накладную бороду вкупе с примечательным носом, который будет отвлекать внимание от всего остального. Учитывая человеческую забывчивость и долгие годы до следующей их встречи, можно было рассчитывать на успех.

Губы моряка скривились в улыбке.

— А я Вагнио, сын Тузевара из деревни Хайриу, что в землях альварингов. Откуда прибыл ты?

— Издалека. — Патрульный ткнул пальцем в сторону деревеньки. — Они что, прячутся за стенами? Боятся вас, что ли?

Вагнио пожал плечами.

— Откуда им знать, может быть, мы грабители какие. Сюда мало кто приплывает. Да и мы высадились…

Эверард уже все знал. С темпороллера он и Флорис давно наблюдали за кораблем, определив, что только на этом есть женщина. Прыжок в будущее показал, где она должна остановиться. Прыжок обратно в прошлое приблизил его к цели. Флорис осталась за облаками. Объяснять ее присутствие было бы слишком хлопотно.

— …только чтобы переночевать, — говорил Вагнио, — и утром наполнить бурдюки водой. А потом — вдоль берега на запад к англам с товаром для большой ярмарки, которую они проводят в это время года. Эти, если захотят, могут прийти, а нет, так мы оставим их в покое. У них и взять-то нечего.

— А сами они разве не годятся для невольничьего рынка? — Такой вопрос был омерзителен для Эверарда, но совершенно естествен для этого века.

— Нет, они убегут, как только увидят, что мы направляемся к ним, и уведут с собой всю живность. Вот почему они строятся на таком расстоянии от моря. — Вагнио прищурился. — А ты, должно быть, из сухопутных крыс, раз не соображаешь этого?

— Да, из маркоманов. — Племя это жило достаточно далеко, примерно там, где в двадцатом веке находится западная Чехословакия. — А вы часом не из Скании?

— Нет. Альваринги занимают половину острова неподалеку от геатишского берега. Оставайся на ночь с нами, Маринг, и мы обменяемся рассказами… Куда это ты уставился?

Моряки собрались вокруг, жадные до новостей. В основном рослые блондины. Они топтались на месте, заслоняя от патрульного корабль, пока двое из них наконец не передвинулись. Через открывшееся свободное пространство Эверард увидел, как гибкий юноша спрыгнул с борта на берег. Затем он поднял руки и помог сойти женщине.

Веледа! Безусловно. "Я узнал бы это лицо, эти глаза даже на дне океана, сотворенного ее богиней". Но как молода она сейчас! Девушка-подросток, тонкая, как лоза. Ветер трепал распущенные каштановые волосы и юбку до лодыжек. С расстояния в десять или пятнадцать ярдов Эверарду показалось, что он увидел… но что? Взгляд, устремленный вдаль, губы, внезапно дрогнувшие или что-то прошептавшие — горе, потерянность, мечту? Он не мог с уверенностью сказать.

Конечно же, она не проявила никакого интереса к нему. Эверард не понял даже, заметила ли она его вообще. Бледное лицо повернулось в другую сторону. Она отрывисто заговорила со своим темноволосым спутником, и они пошли вдоль берега прочь от корабля.

— А, на нее, — понял наконец Вагнио. На его лице застыло замешательство. — Странная парочка, эти двое.

— Кто они? — спросил Эверард. Тоже естественный вопрос — еще никто не слышал, чтобы женщина пересекала море иначе, как пленница. В свое время захватчики с берегов Ютландии и Фрисландии переправят свои семьи в Британию, но произойдет это спустя века.

Хотя, может быть, скандинавы брали иногда своих женщин в морские походы даже в эти века… Эверард, правда, не располагал такой информацией. Эти земли в данный период истории вообще были изучены слабо: считалось, что происходящее здесь едва ли может повлиять на судьбы мира до начала Великого переселения народов. Но вот ведь…

— Эдх, дочь Хлавагаста, и Хайдхин, сын Видухада, — произнес Вагнио, и Эверард отметил, что ее он назвал первой. — Они заплатили за переезд, но не собираются торговать вместе с нами. В самом деле, ей совсем не нужна ярмарка, она хочет, чтобы мы высадили ее — их — где-нибудь по дороге. Она пока не сказала, где именно.

— Давайте лучше готовиться к ночи, хозяин, — вмешался какой-то моряк.

Раздались и другие голоса в поддержку.

До наступления темноты оставалось еще несколько часов, и дождь вроде бы не собирался повернуть в эту сторону. "Они просто не хотят говорить о ней, — понял Эверард. — Они ничего не имеют против нее, в этом я уверен, но в ней, да, есть что-то странное".

Вагнио быстро согласился с предложением.

Эверард предложил помощь в обустройстве. Предельно-вежливо — ибо гость священен — капитан все же выразил сомнение в том, что от человека, не сведущего в морском деле, может быть какая-то польза, и Эверард направился в ту сторону, куда пошли Эдх и Хайдхин.

Они остановились далеко впереди. Кажется, заспорили о чем-то. Она сделала жест, на удивление непреклонный для такой тростиночки. Хайдхин развернулся и направился обратно длинными быстрыми шагами. Эдх пошла дальше.

— Вот подходящий случай, — проговорил Эверард. — Попробую разговорить мальчишку.

— Соблюдай осторожность, — ответила Флорис. — Мне кажется, он расстроен.

— Да, но попытаться все равно стоит, не так ли?

Ради этого, собственно, они и организовали встречу вместо того, чтобы просто проследить путь корабля назад во времени. Они не могли решиться с наскока вторгнуться в события, которые, вполне возможно, являются источником нестабильности и способны изменить будущее. Здесь же, они надеялись, будет возможность узнать что-нибудь заранее.

Хайдхин резко остановился, хмуро глядя на незнакомца. Тоже всего лишь подросток, возможно, только на год-два старше Эдх. В эту эпоху он считался уже взрослым, но был все еще нескладен, не сформировался окончательно. Резкие черты лица оттенял юношеский пушок на щеках. На нем была плотная шерстяная накидка, пахучая в сыром воздухе, и башмаки в разводах от соли. Сбоку висел меч.

— Привет, — дружелюбно произнес Эверард. Он был уже близок к цели, и у него по затылку побежали мурашки.

— Привет, — буркнул Хайдхин. Подобная неприветливость считалась бы естественной для его возраста в Америке двадцатого века. Здесь она могла спровоцировать вполне реальную стычку. — Что тебе надо? — Он подождал секунду и резко добавил: — Не подходи к женщине. Ей нужно побыть одной.

— Не опасно ли это для нее? — спросил Эверард. Еще один естественный вопрос.

— Она не уйдет далеко и вернется до наступления темноты. Кроме того… — Хайдхин снова онемел. Казалось, он боролся с собой. Эверард ждал, что юношеское желание казаться важным и таинственным возобладает над осторожностью. И он услышал почти пугающую своей прямотой фразу: — Кто посягнет на нее, испытает страдания, худшие чем смерть. Она избрана богиней.

Неужто ветер и в самом деле в это мгновение дохнул холодом? Или показалось?

— Выходит, ты ее хорошо знаешь?

— Я… сопровождаю ее.

— Куда?

— Зачем тебе знать? — вспыхнул Хайдхин. — Оставь меня в покое!

— Успокойся, друг, успокойся, — произнес Эверард. Ему помогали рост и зрелость. — Мне просто интересно, я из других краев. Рад был бы услышать побольше об… Эдх, так ее назвал корабельщик? А ты Хайдхин, я знаю.

В юноше пробудилось любопытство, и он слегка расслабился.

— Кто ты? Мы тебя еще с корабля заметили.

— Я путник. Маринг из рода маркоманов. Небось никогда и не слышал про такой народ? Вечером, если захочешь, приходи слушать мой рассказ.

— Куда направляешься?

— Куда судьба забросит.

Мгновение Хайдхин стоял неподвижно. Шумел прибой. Кричали чайки.

— А, может быть, тебя сюда подослали? — выдохнул он.

Пульс Эверарда участился. Усилием воли он заставил себя говорить обычным тоном.

— Кто мог меня подослать и зачем?

— Посмотри сам, — выпалил Хайдхин. — Эдх идет туда, куда отправляет ее Найэрда снами и знамениями. Теперь ей кажется, что она должна покинуть корабль и двинуться в глубь страны. Я пытался убедить ее, что это жалкая страна с далеко разбросанными друг от друга поселениями и здесь можно угодить в руки разбойников. Но она… — Он проглотил комок в горле. — Вроде бы ее должна защищать богиня. — Вера вступила в противоречие со здравым смыслом и нашла компромисс. — Но если бы второй воин пошел вместе с…

— О, великолепно! — раздался голос Флорис.

— Не знаю, насколько хорошо я смогу сыграть роль посланца судьбы, — предупредил ее Эверард.

— По крайней мере, ты сможешь втянуть его в разговор.

— Постараюсь, — ответил он и снова заговорил с Хайдхином: — Для меня это неожиданно, как ты понимаешь. Но можно обсудить. У меня сейчас никаких дел; похоже, и у тебя тоже. Пройдемся по берегу, и ты расскажешь мне о себе и Эдх.

Юноша уставился себе под ноги. Он кусал губы, краснел, бледнел, снова краснел.

— Не так-то это легко, как ты думаешь, — выдавил он.

— Но должен же я хоть что-то знать, прежде чем давать обещания, а? — Эверард хлопнул сникшего парня по плечу. — Не торопись, успокойся, но все-таки расскажи.

— Эдх… Она должна… Она решит…

— Что в ней такого, что заставляет тебя, мужчину, ожидать ее приказов? — "Прояви уважение". — Она что, жрица, эта девчонка? Великое дело было бы, коли так.

Хайдхин поднял на него взгляд. Он дрожал.

— Это так, и даже больше. Богиня явилась ей, и теперь она принадлежит Найэрде и должна нести по миру весть о ее проклятии.

— Что? А на кого богиня гневается?

— На римский народ!

— О, чем они могли провиниться? — "В этих-то забытых богом местах".

— Они… они… Нет, говорить об этом рано. Дождись встречи с ней. Она просветит тебя, насколько посчитает нужным.

— Знаешь, ты многого от меня хочешь, — резонно возразил Эверард, как поступил бы любой настоящий бродяга. — Ты ничего не рассказал о прошлых делах, ни слова о том, куда держите путь и почему, а хочешь, чтобы я опекал, рискуя жизнью, девицу, которая возбудит желание в любом грабителе и алчность в любом работор…

Хайдхин вскрикнул и выхватил меч.

— Как ты смеешь!

Лезвие устремилось вниз, но отработанные рефлексы спасли Эверарда. Он проворно выставил древко копья и блокировал удар. Сталь вонзилась глубоко, однако выдержанный ясень не сломался. Хайдхин снова взмахнул мечом. Эверард резко повернул свое оружие словно дубинку. "Как бы не убить его, он жив в будущем и, как бы там ни было, еще ребенок". Глухо прозвучал удар по голове. Он наверняка оглушил бы Хайдхина, если бы не переломилось древко. А так тот только пошатнулся.

— Угомонись, ты, кровожадная душа! — заорал Эверард. Тревога и гнев владели им. "Что, к дьяволу, происходит?" — Тебе нужны люди, чтобы охранять девчонку, или нет?

Взревев, Хайдхин прыгнул вперед. Этот удар меча был слабее, от него легко удалось уклониться. Эверард бросил обломок копья, шагнул ближе, схватился за одежду, подставил бедро и швырнул Хайдхина футов на шесть от себя.

Юноша тут же вскочил на ноги и выхватил из-за пояса нож. "Надо кончать с этим". Эверард провел удар карате в солнечное сплетение. Всего лишь вполсилы. Хайдхин согнулся пополам и, задыхаясь, свалился. Эверард склонился над ним, чтобы проверить, не нанес ли он ему серьезного увечья и не подавится ли мальчишка рвотной массой.

— Wat drommel… В чем дело? — в недоумении воскликнула Флорис.

Эверард выпрямился.

— Не знаю, — тупо ответил он, — но похоже, я, по неведению, задел его за живое. Должно быть, сорвался после нескольких дней, а то и недель мрачных размышлений. Не забывай, он очень молод. Я что-то сказал или сделал, чем спровоцировал эту вспышку. Здесь, особенно у мужчин, такое бывает. Человек просто впадает в бешенство и убивает, не задумываясь.

— Не думаю, что… что ты сможешь теперь… исправить положение.

— Боюсь, что нет. Все слишком хрупко. — Эверард оглядел песчаный берег.

Темный силуэт Эдх был едва заметен в морском тумане. Погруженная в свои мечты или кошмары, она не заметила драки. — Я лучше скроюсь. Моряки посчитают, что я разъярился — похоже на правду, а? — но не пожелал резать ему горло, пока он в беспомощном состоянии, не стал дожидаться, когда он попытается перерезать горло мне, и не захотел хлопот с примирением. Мне нет до него никакого дела, скажу я и уйду.

Он подобрал наконечник копья, как сделал бы настоящий маркоман Маринг, и направился в сторону корабля. "Они будут разочарованы, — сухо подумал он. — Сплетни из дальних стран большая редкость. Зато не придется пересказывать эту легенду, что мы состряпали".

— Значит, мы можем отправляться сразу на Оланд, — таким же бесцветным тоном произнесла Флорис.

— А?

— Дом Эдх. Капитан точно его описал. Это длинный узкий остров у балтийского побережья Швеции. Напротив него будет построен город Кальмар. Я была там однажды в отпуске. — Голос ее стал задумчивым. — Прелестное место. Повсюду старые ветряные мельницы, древние курганы, уютные деревни и на каждом мысе маяк над водой, где покачиваются на волнах лодки. Но все это в будущем.

— В таком местечке я и сам не прочь побывать, — отреагировал Эверард. — В будущем. — "Может быть. Зависит от того, какие воспоминания останутся у меня от этого визита, на девятнадцать веков раньше".

Он двинулся вдоль песчаного берега.

13

Хлавагаст, сын Унвода, был королем альварингов. Жену его звали Готахильда. Они жили в Лайкиане, самой большой деревне их племени, насчитывавшей более двух десятков домов, обнесенных стеной из камня. Вокруг простиралась пустошь, где только овцы могли найти себе пропитание. Зато не могли застать врасплох враги. Их приближение сразу бы заметили. До восточного края острова идти было недолго, не многим дальше было и до западного, где рос сосновый лес. На южной стороне недалеко от деревни начинались пастбища и плодородные земли, которые тянулись до самого морского берега.

Когда-то альваринги владели всем Эйном, пока с материка не переправились геаты и в течение жизни целого поколения не отвоевали себе богатую северную половину. Альваринги в конце концов остановили их продвижение. Многие геаты говорили, что южная часть и не стоит того, чтобы отбирать ее; многие из альварингов утверждали, что геаты испугались гнева Найэрды. Альваринги приносили ей в жертву столько же добра, сколько асам и даже больше, а геаты отдавали богине только корову весной. Как бы там ни было, с тех пор два племени больше торговали, чем устраивали раздоры.

В обоих племенах имелись люди, которые товар на обмен переправляли морем, аж до ругиев на юге или англов на западе. Эйнские геаты, кроме того, ежегодно устраивали в гавани Каупавика ярмарку, которая привлекала многих приезжих из далеких земель. На эту ярмарку альваринги привозили свои изделия из шерсти, соленую рыбу, шкуры морских зверей, масло из ворвани, перья и пух, янтарь, когда штормы выбрасывали его на берег. Время от времени их юноши присоединялись к команде какого-нибудь иноземного корабля: если они оставались в живых, то возвращались домой с рассказами о неведомых странах.

Хлавагаст и Готахильда лишились троих детей. Тогда он поклялся, что, если Найэрда будет оберегать детей, что родятся позже, до тех пор пока у первого не сменятся все молочные зубы, то он отдаст ей мужчину — не двух рабов, обычно старых и больных, которых она получала, когда благословляла поля, а здорового юношу. Родилась девочка. Он назвал ее Эдх, Клятва, чтобы богиня не забыла о его просьбе. Вскоре за ней последовали сыновья, о которых он мечтал.

Когда настало время, он снарядил корабль с воинами и отправился на другую сторону канала. Чтобы не взбудоражить геатов с материка, он двинулся мимо них на север и напал на лагерь скридфенов. Из захваченных пленников он выбрал одного и прирезал его в священной роще Найэрды. Остальных продал в Каупавике. Больше Хлавагаст не устраивал набегов, ибо был он по натуре спокойным, задумчивым человеком.

Может быть, из-за особых обстоятельств начала ее жизни, может быть, потому что у нее были только братья, Эдх росла тихой, погруженной в себя. У нее были друзья и подруги среди деревенских ребятишек, но никого по-настоящему близкого. И когда все играли вместе, она всегда оказывалась в стороне. Эдх быстро училась всякой работе и выполняла ее очень старательно. Но лучше у нее получались дела, зависящие только от нее самой, например, вязание. Она редко болтала и хихикала с подружками.

Однако если ей случалось говорить, подружки слушали ее, ибо рассказывать Эдх умела. Позже и мальчишки, а бывало, и взрослые стали прислушиваться к ее историям. С годами они становились все интереснее, Эдх стала вставлять в них стихи, почти как у скальдов. Истории были о мужчинах-путешественниках, прекрасных дамах, колдунах и ведьмах, о говорящих животных и сказочных существах, о землях за морями, где могло случиться все, что угодно. Временами в них появлялась Найэрда, в качестве советчицы или спасительницы. Сначала Хлавагаст боялся, что богиня может разгневаться, но ничего плохого не случалось, и он не стал запрещать дочери упоминать имя богини. Все-таки его дочь определенным образом связана с нею.

В деревне Эдх никогда не оставалась в одиночестве. Никто не оставался: дома лепились чуть не вплотную друг к другу. В каждом доме с одной стороны располагались стойла для коров или лошадей, у кого они были, а с другой — настилы для людей. Громоздкий ткацкий станок стоял у дверей, чтобы больше было света во время работы, стол и скамья в дальнем конце, а глиняная печь в центре. Продукты и домашнюю утварь либо вешали под потолком, либо укладывали на потолочные балки. Двери выходили во двор, по которому вокруг колодца бродили свиньи, овцы, домашняя птица и тощие собаки. Жизнь, сосредоточившись на крохотных подворьях, смеялась, разговаривала, пела, плакала, мычала, блеяла, крякала и лаяла. Скрипели колеса телег, стучали копыта, гремел молот по наковальне. Лежа в темноте на соломенной постели под овечьей шкурой среди теплых запахов животных, помета, сена, золы, можно было слышать, как плачет ребенок, который не успокоится, пока мать не даст ему грудь, или как она и отец возятся в своем углу, тяжело дыша и постанывая, или как лают собаки на луну, как шуршит дождь, как свистит, а то и ревет ветер, или шумит что-то еще вдали; то ли каркает ночной ворон, то ли кричат тролли и мертвецы…

Для маленькой девочки, когда она свободна от однообразной работы, есть множество объектов для наблюдения: приезды и отъезды, свадьбы и роды, тяжелый труд и буйное веселье, искусные руки, обрабатывающие дерево, кость, кожу, металл, камень; священные дни, когда люди приносят жертвы богам и устраивают пиры… Когда ты вырастаешь, тебя берут с собой, и ты видишь, как проезжает мимо повозка Найэрды, закрытая так, что никто не может видеть богиню; на тебе гирлянды из вечнозеленых растений, и ты разбрасываешь прошлогодние цветы на ее пути и поешь своим детским голосом. В эти мгновения радость и чувство обновления смешиваются с благоговением и с невысказанным подспудным страхом…

Эдх продолжала расти. Шаг за шагом она овладевала все новыми работами, которые все дальше уводили ее от дома. Она собирала сухие ветки для растопки, целебные травы и ягоды, марену для окрашивания тканей. Позже она стала ходить с компанией, которая собирала орехи в лесу и раковины на берегу. Потом она помогала убирать урожай на полях в южной части острова, сначала с корзинкой для сбора колосьев, а года через два взяла в руки серп.

Мальчишки пасли скот, и девчонки, принося им обед, часто задерживались у них на весь долгий-долгий летний день. Кроме коротких периодов в переполненное заботами время страды, люди жили размеренно, у них не было причин для спешки. И не боялись они ничего, кроме болезни, злых наговоров, ночных тварей и гнева богов. Ни медведи, ни волки не водились на острове, а враги давно уже не зарились на этот убогий клочок земли.

Все больше взрослея, превращаясь из ребенка в девушку, Эдх отправлялась бродить по пустоши, чтобы избавиться от дурного настроения. Обычно ее походы заканчивались у моря, где она сидела, завороженная зрелищем бесконечной стихии, пока тени и вечерний бриз не принимались теребить ее за рукав, напоминая, что пора идти домой. С высоты известняковой скалы на западном берегу она смотрела в сторону материка, туманного и далекого; с песчаного восточного берега она видела только воду. Этого было достаточно. В любую погоду темно-синие волны плясали под голубым небом, снежные хлопья пены украшали их плечи, а над ними — вихрь чаек. Зеленые и серые волны мчались грузно, их гривы развевал ветер, размеренные удары о берег отзывались дрожью в глубине ее тела. Они вздымались, рушились, растекались, наполняя воздух брызгами. В хорошую погоду волны несли на себе дорожку из расплавленного золота от нее до самого солнца, подергивались рябью перед наступающим дождем и отзывались недовольным шумом, они прятались в тумане и, невидимые, шептались о чем-то неведомом. Раздавая угрозы и благословения, бродила среди них Найэрда. Ей принадлежали водоросли и обкатанный янтарь, рыбы, птицы, тюлени, киты и корабли. Ей принадлежали ростки жизни на суше, когда она выходила на берег к своему Фрейру, потому что море опекало их, укутывало туманом, горевало об их зимней смерти и пробуждало их к жизни весной. Едва заметен среди всего живого был ребенок, которого она хранила в этом мире.

Итак, Эдх превращалась в женщину, высокую, стройную, слегка настороженную, обладающую даром слова, когда говорила не о повседневных делах. Она много размышляла и часто проводила время в мечтах, а когда оставалась одна, могла внезапно разразиться слезами, сама не понимая почему. Никто не избегал ее, но никто и не искал ее общества, потому что она перестала делиться придуманными ею историями и что-то странное стало происходить с дочкой Хлавагаста. Проявилось это, когда умерла ее мать и отец взял новую жену. Не слишком-то они ладили, две женщины. Народ сказывал, что Эдх слишком часто сидит на могиле Готахильды.

Как-то раз один деревенский юноша увидел ее, когда она проходила мимо. Над пустошью дул сильный ветер, а ее распущенные каштановые волосы насквозь пронизывало солнце. Он, который никогда ни перед чем не отступал, почувствовал, как перехватило у него горло и часто-часто забилось в груди сердце. Много времени прошло, прежде чем он осмелился заговорить с ней. Эдх опустила глаза, и он едва расслышал, что она ответила. Но все-таки спустя некоторое время они привыкли друг к другу.

Юноша этот был Хайдхин, сын Видухада. Гибкий смуглый парень, не особенно охочий до веселья, но острый на язык, быстрый и ловкий, умеющий обращаться с оружием, вожак в своей компании, хотя кое-кто и не любил его за надменность. Никто, однако, не решался подтрунивать над ним и Эдх.

Когда Хлавагаст и Видухад увидели, к чему идет дело, они встретились и порешили, что такой союз будет выгоден для обеих семей, но со свадьбой надо подождать. Месячные у Эдх начались только в прошлом году, подростки могут рассориться, а несчастливый брак — это несчастье для всех. Подождем и посмотрим, а пока выпьем по чашке эля за счастливый исход.

Прошла зима — дождь, снег, пещерная тьма, ночные страхи, — и вскоре солнце вернулось обратно, потом пришел праздничный день, посветлело небо, наступила оттепель, родились ягнята, набухли почки на ветвях. Весна принесла с собой листву на деревьях и перелетных птиц; Найэрда вышла на берег; мужчины и женщины ложились в полях, где скоро нужно будет пахать и сеять. Колесница солнца поднималась все выше и замедляла свой бег, распускалась зелень, сверкали грозы, громыхая над пустошью, высоко над морем красовались радуги.

Пришло время ехать на ярмарку в Каупавик. Альваринги собирали товары и готовились сами. Молва шла от поселения к поселению: в этом году прибыл корабль из страны, лежащей за пределами владений англов и кимбриев, из далекого романского королевства.

Ни у кого не было достоверных сведений об этом государстве. Оно располагалось где-то далеко на юге. Но воины его словно саранча, они съедают страну за страной. Изящно сделанные вещицы просачиваются сюда из их королевства; стеклянные и серебряные сосуды, металлические диски с лицами, необыкновенные, словно живые маленькие фигурки. Приток чужестранцев, должно быть, усиливается, потому что с каждым годом все больше таких товаров попадает на Эйн. Теперь наконец-то римские торговцы и сами пожаловали в земли геатов! Те, кто оставался в Лайкиане, с завистью смотрели на отправляющихся в этот раз на ярмарку.

Отложив на потом мелкие дела, они отдались во власть безделья. Ничто не предвещало беды в тот день, когда Эдх и Хайдхин отправились на западный берег.

Широко распростерлась пустошь. Как только деревня скрывалась из виду, местность стала казаться совсем безлюдной. Безлесая и плоская, она создавала впечатление, что в мире осталось только небо. Неясно вырисовывались в бескрайней голубизне высоко над головой расплывчато-белые облака. Пламенели красные маки, желтели среди мрачного вереска одуванчики. Они решили немного посидеть, вдыхая запах разогретых солнцем трав; пчелы жужжали в тишине, сквозь которую к земле прорывалось веселое щебетание птиц; потом затрепетали крылья и низко над их головами пролетела куропатка.

Они посмотрели друг другу в глаза и громко рассмеялись над собственным изумлением. На ходу они держались за руки, не больше, ибо их народ был целомудрен, а сам Хайдхин чувствовал себя стражем хрупкой неприкосновенности.

Путь их пролегал по краю крутого обрыва, что тянулся на север от самых ферм. По тропе они вышли через лес к берегу. Усыпанная дикими цветами трава росла у самой воды. Волны ворошили камешки, что старательно обкатывали тут с незапамятных времен, вдали они сверкали и искрились. На другой стороне пролива затемнял горизонт материк. Невдалеке, на скале, сушили на ветру крылья бакланы. Пролетел мимо аист, белый символ удачи и семейного благополучия.

Хайдхин задержал дыхание и вытянул руку.

— Смотри! — закричал он.

Эдх прищурилась, ослепленная блеском волн, и взглянула на север. Голос ее дрогнул:

— Что там?

— Корабль, — ответил он. — Движется в эту сторону. Большой-большой корабль.

— Нет, не может быть. Что там такое над ним?..

— Я слышал о таких штуках. Люди, которые бывали в других странах, иногда видели такие приспособления. Они ловят ветер, и тот толкает корабль вперед. Это римский корабль, Эдх, не иначе. Двинулся домой из Каупавика, а мы как раз вовремя, чтобы увидеть его!

Восхищенные, они смотрели на море, забыв обо всем. Судно, приближаясь, скользило по воде. Оно и в самом деле казалось великолепным. Черное с золотой кромкой, не длиннее большого северного судна, зато значительно шире; полнобрюхое, чтобы перевозить в себе несметные сокровища. На корабле имелась палуба, люди стояли высоко над трюмом. Их было очень много, достаточно, чтобы отбиться от любых грабителей. Форштевень загибался вверх и к корме, а там красовалась резная лебединая шея. Между ними располагался деревянный домик. Не весла перемещали этот корабль. На мощном столбе с поперечинами раздувалась громадных размеров ткань. Корабль двигался бесшумно, разрезая носом волны и оставляя буруны позади двойного руля.

— Конечно же, им покровительствует Найэрда, — выдохнула Эдх.

— Теперь понятно, как они смогли захватить полмира, — произнес потрясенный Хайдхин. — Кто сможет им противостоять?

Судно изменило курс, приблизилось к острову. Юноша и девушка увидели, что экипаж устремил взоры в их сторону. Они услышали громкие возгласы.

— Ой, мне кажется, они смотрят на нас, — поразилась Эдх. — Чего они хотят?

— Может быть… чтобы я присоединился к ним, — произнес Хайдхин. — Я слышал от путешественников, что римляне набирают себе местных, если у них не хватает людей из-за болезни или по какой другой причине.

Эдх бросила на него встревоженный взгляд.

— Ты поплыл бы с ними?

— Нет, никогда! — Ее пальцы крепче сжали его руку, и он в ответ погладил ее ладонь. — Но давай все-таки послушаем их, если они высадятся. Может быть, им надо еще что-нибудь, и они хорошо заплатят за помощь. — Сердце его стучало.

Рея опустилась. То, что должно было служить якорем, хотя это был не камень, а крюк, вылетело на конце каната. Шлюпка волочилась на конце другого каната. Моряки подтащили ее к борту и сбросили веревочную лестницу. Несколько человек спустились и расселись на скамейках. Их товарищи подали им весла. Один поднялся и взмахнул отрезом прекрасной ткани, что он прихватил с собой.

— Он улыбается и машет рукой, — произнес Хайдхин. — Да, им что-то надо, и они надеются получить от нас помощь.

— Какой красивый у него плащ, — пробормотала Эдх. — Я думаю, Найэрда надевает одежду как раз из такой ткани, когда отправляется в гости к другим богам.

— Может быть, скоро она станет твоей.

— О, я не осмелюсь попросить.

— Эй, сюда! — гаркнул мужчина в шлюпке, самый крупный из них и рыжеволосый, несомненно, уроженец Германии, толмач. Остальные были самого разного вида, некоторые с такой же светлой кожей, другие темнее Хайдхина. Римляне явно привлекли на свою сторону много всякого народа. На всех были надеты туники, не закрывавшие голых колен. Эдх вспыхнула и отвела взгляд от корабля, где многие разгуливали вообще без одежды.

— Не бойтесь, — крикнул германец. — У нас дело к вам.

Хайдхин тоже покраснел.

— Альваринги не знают страха, — выкрикнул он. Голос его сорвался, и он покраснел еще гуще.

Римляне гребли к берегу. Двое на берегу ждали, кровь стучала у них в висках. Шлюпка заскрипела по гальке, один из моряков выпрыгнул и закрепил ее. Тот, в плаще, повел остальных вверх по песку. Он все улыбался и улыбался.

Хайдхин тверже сжал свое копье.

— Эдх, — произнес он. — Мне не нравится их вид. Лучше держаться подальше…

Но было поздно. Вожак выкрикнул приказ. Помощники рванулись вперед. Прежде, чем Хайдхин успел поднять оружие, его схватили. Кто-то зашел сзади и сжал ему руки в борцовском захвате. Он вырывался с пронзительными криками. Короткой палкой, на которую он не обратил внимания — банда высадилась без оружия, имея при себе лишь ножи, — его ударили по затылку. Искусный удар, лишающий сознания без серьезных повреждений. Он свалился, и его связали. Эдх рванулась бежать. Какой-то моряк схватил ее за волосы. Присоединились еще двое. Они швырнули ее на траву. Она кричала и отбивалась ногами. Еще двое прижали ей ноги. Вожак, ухмыляясь, встал на колени между ее распростертых бедер. Из уголка его рта бежала слюна. Он задрал ей юбку.

— Вы, звери, дерьмо собачье, я вас всех перебью… — слабо закричал Хайдхин, преодолевая разламывающую череп боль. — Клянусь богами войны, не будет покоя вашей породе, покуда я жив. Ваш Ромабург сгорит…

Никто не слушал. Там, где лежала распятая Эдх, римляне лишь сменяли друг друга.

14

43 год от Рождества Христова.

Проследить путь Вагнио с момента его отплытия с Оланда оказалось нетрудно. Профессионализм и настойчивость быстро помогли им выяснить, что юноша с девушкой пришли к нему в дом из деревни, расположенной примерно на двадцать миль южнее. Но что случилось раньше? Следовало бы осторожно расспросить местных. Но вначале Эверард и Флорис собирались провести воздушную разведку в нескольких предыдущих месяцах. Чем больше они собрали бы предварительных данных, тем лучше. Вагнио вовсе не обязательно мог слышать о каком-нибудь событии, например об убийстве; возможно, семья могла замять такое дело. Или он и его люди не хотели откровенничать перед незнакомцем. Эверард просто не имел возможности заняться расспросами прежде, чем обстоятельства вынудили его переместиться из лагеря на морском берегу.

Оставив в укрытии лошадей и фургон, агенты вылетели вдвоем на двух темпороллерах. Методика поисков состояла в прыжках от точки к точке в определенном заранее пространственно-временном континууме. Если бы они обнаружили что-либо необычное, то установили бы более пристальное наблюдение в течение необходимого срока. Такой метод не гарантировал успеха, но все-таки это лучше, чем ничего. У них ведь не бесконечная жизнь, чтобы часть ее разбазаривать в здешней глуши.

В миле над деревней они прыгнули из середины лета на пару недель позже и повисли в безбрежной синеве. Воздух был слегка разрежен и холоден. Взгляд скользил над залитым солнцем Балтийским морем, холмами и лесами Швеции на западе, над Оландом, похожим на пеструю шерстяную ткань, над лугами, лесами, скалами и песком — но эти названия появятся у здешних мест лишь спустя много столетий.

Эверард повел сканером по дуге. Внезапно он замер.

— Есть! — закричал он в передатчик у ключицы. — В районе семи часов, видишь?

Флорис присвистнула.

— Да. Римский корабль, на якоре у берега? — (Задумчиво). — Хотя скорее, галло-римский, откуда-нибудь из Бордо или Болона. Они не имели постоянных торговых контактов со Скандинавией, ты сам знаешь, но в хрониках упоминается несколько официальных визитов и вояжей случайных предпринимателей в Данию и дальше. Добыча их потом проходила длинную цепь посредников. Особенно янтарь.

— Может быть, они как-то связаны с нашим делом. Давай проверим. — Эверард отрегулировал увеличение.

Флорис сделала это раньше и вскрикнула.

— Боже… — поразился Эверард.

Флорис ринулась вниз. Воздух засвистел позади нее.

— Стой, не сходи с ума! — закричал Эверард. — Вернись!

Флорис не слушала, в ушах у нее шумело, она забыла обо всем, кроме цели впереди. Вместе с ней вниз летел крик, похожий на клекот пикирующей хищной птицы или вопль разъяренной валькирии. Эверард ударил кулаком по панели управления, выругался с перекошенным лицом и, не в силах остановить Флорис, последовал за ней. Затем остановился на несколько сот футов выше, следя, чтобы солнце оставалось за спиной.

Мужчины, толпившиеся, чтобы понаблюдать за представлением или дождаться своей очереди, услышали. Задрав головы, они увидели мчащуюся на них лошадь Смерти. Римляне взвыли и бросились врассыпную. Тот, что был на девушке, оторвался от нее, и, стоя на коленях, выхватил нож. Может быть, он собирался убить ее, может, это был лишь защитный рефлекс. Неважно. Ярко-синий энергетический луч ударил ему в лицо. Насильник скорчился в ногах Эдх.

Флорис развернула темпороллер. С высоты человеческого роста она выстрелила в следующего насильника. Сраженный, он вскрикнул и задергался на траве, словно перевернутый жук — так показалось Эверарду. Флорис догнала третьего и чисто срезала его. Потом с минуту неподвижно сидела в седле. По ее лицу стекал смешанный со слезами пот, такой же холодный, как и руки. Она судорожно вздохнула, спрятала оружие и тихо опустилась возле Эдх. "Что сделано, то сделано", — билась мысль в голове Эверарда. Он быстро принял решение. До смерти перепуганные оставшиеся в живых моряки убегали кто вдоль берега, кто к лесу. Двое, сохранившие каплю рассудка, плыли в сторону корабля, где тоже вскипела паника. Патрульный прикусил губу, потекла кровь.

— Ладно, — произнес он вслух бесцветным тоном. Перескакивая на роллере туда-сюда над местом трагедии и тщательно прицеливаясь, он убил всех, кто высадился на берег. Затем избавил от страданий раненого. "Не думаю, что Флорис оставила его специально. Просто забыла". Эверард вернулся на высоту в пятьдесят футов и остался ждать там, наблюдая с помощью сканера и усилителя за происходящим внизу.

Эдх села. Взгляд ее был затуманен, но она схватилась за юбку и одернула ее, закрыв окровавленные бедра. Связанный Хайдхин, извиваясь, полз к ней.

— Эдх, Эдх… — стонал он, но замер, когда между ними опустился темпороллер. — О, богиня-мстительница…

Флорис соскочила с седла и, встав на колени рядом с Эдх, обняла девушку.

— Все кончилось, милая, — всхлипнула она. — Все будет хорошо. Такое никогда не повторится. Ты теперь свободна.

— Найэрда, — услышала она. — Матерь Всех, ты пришла.

— Бесполезно отрицать сейчас твою божественную сущность, — буркнул Эверард в приемник Флорис. — Выбирайся оттуда, к чертовой матери, пока не наделала еще худших ошибок.

— Нет, — ответила женщина. — Ты не понимаешь. Я должна ее хоть немного успокоить.

Эверард онемел. Команда корабля торопливо ставила парус и поднимала якорь.

— Развяжите меня, — попросил Хайдхин. — Пустите к ней.

— Да нет, я понимаю, — произнес Эверард. — Но, ради бога, давай побыстрей, хорошо?

Эдх приходила в себя, но в карих глазах застыло изумление.

— Чего ты хочешь от меня, Найэрда? — прошептала она. — Я принадлежу тебе. И всегда принадлежала.

— Покарай римлян, всех римлян! — выкрикнул Хайдхин. — Я заплачу тебе за это своей жизнью, если пожелаешь.

"Бедный парень, — думал Эверард. — Мы можем отнять у тебя жизнь в любой момент, если сочтем нужным. Но от тебя сейчас вряд ли можно ожидать, что ты правильно все воспримешь. И потом тоже. Без научной подготовки постхристианской Западной Европы… Для тебя боги реальны, и твой высший долг — это месть за причиненное зло".

Флорис гладила спутанные волосы Эдх. Свободной рукой она прижимала к себе дрожащую, пропахшую потом, слабую девушку.

— Я хочу тебе только добра, хочу, чтобы ты была счастлива, — говорила она. — Я люблю тебя.

— Ты спасла меня, — запинаясь, говорила Эдх, — потому… потому что я должна… Что я должна сделать?

— Послушай меня, Флорис, ради бога, — проговорил Эверард сквозь зубы. — Время расстыковалось, и сегодня его уже не поправить. Ты не сможешь. Промедлишь еще немного, и клянусь, не будет ни книг Тацита "первого", ни, может статься, Тацита "второго". Мы не вписываемся в эти события, вот почему будущее в опасности. Оставь их!

Его партнерша окаменела.

— У тебя горе, Найэрда? — спросила Эдх с непосредственностью ребенка. — Что может тревожить тебя, богиню? Эти римляне осквернили твой мир?

Флорис закрыла глаза, открыла их и отстранилась от девушки.

— Это… из-за… твоей беды, моя ты милая, — произнесла она, поднимаясь: — Желаю тебе добра. Будь храброй, свободной от страха и горестей. Мы еще встретимся.

Затем Эверарду:

— Развязать Хайдхина?

— Не надо. Эдх возьмет нож и разрежет веревки. Он поможет ей вернуться в деревню.

— Правильно. Видимо, так будет лучше для них обоих. Насколько тут может быть что-то лучше.

Флорис оседлала темпороллер.

— Полагаю, нам следует просто подняться, а не исчезать из виду, — предложил Эверард. — Двинулись.

Он бросил последний взгляд вниз, чувствуя на себе неотрывные взгляды тех двоих. Корабль с раздутым парусом уже двигался на запад. Недосчитываясь нескольких моряков и, несомненно, двоих-троих офицеров, он может и не добраться до дома. Если все-таки доберется, команда, возможно, не захочет делиться увиденным. Вряд ли в такой рассказ поверят. С их стороны будет умнее придумать что-нибудь более достоверное. Конечно, любую историю могут принять за выдумку, за попытку скрыть мятеж. И если возникнет такое подозрение, их ждет неприятная смерть. Может, они решат не возвращаться домой и попытать счастья у германцев. Зная, что их судьба на ход истории не повлияет, Эверард решил, что ему абсолютно все равно, какова она.

15

70 год от Рождества Христова.

Солнце снова клонилось к закату, облака на западном краю стали золотисто-красного цвета. С востока небо становилось все глубже по мере того, как, словно прилив, накатывала на пустынные луга ночь. На безлесой вершине холма в Центральной Германии день еще держался, но трава была уже полна теней, а из неподвижного воздуха медленно уходило тепло.

Проверив лошадей, Джейн Флорис посидела возле выгоревшего пятна перед двумя палатками и принялась подготавливать дрова для костра. Они еще оставались, расколотые и сложенные с того раза, когда агенты Патруля пользовались этой стоянкой несколько дней тому назад, если за основу отсчета брать вращение планеты. Гудение и стук заставили ее вскочить на ноги.

Эверард спрыгнул со своего роллера.

— Почему ты… Я ждала тебя раньше, — почти робко произнесла она.

Эверард пожал широкими плечами.

— Я решил, что ты займешься делами по лагерю, пока я занимаюсь своими, — ответил он. — К тому же, наступление ночи — самый удобный момент для возвращения. Есть я много не буду, но спать хочу ужасно. C ног валюсь. А ты?

Она отвела взгляд.

— Нет, рано еще. Я слишком возбуждена. — Проглотив комок в горле, она продолжала допытываться: — Где ты был? Приказал мне ждать, как только мы прибыли сюда, и пропал.

— Да, верно. Извини, не подумал. Но мне казалось, это очевидно.

— Я решила, что ты это специально.

Он затряс головой более энергично, чем можно было ожидать, исходя из его слов.

— Боже упаси. Хотя признаюсь, у меня мелькнула мысль сделать как раз наоборот, избавить тебя от нотаций. Занялся же я тем, что махнул снова на Оланд после наступления темноты в… тот самый день. Ребятишки ушли, и никого вокруг не было, как я и надеялся. Я погрузил тела, одно за другим, отвез подальше и сбросил в море. Не самая приятная работенка, и я не хотел, чтобы ты принимала в ней участие.

Она метнула взгляд в его сторону.

— Почему?

— Разве непонятно? — хмыкнул он. — Сама подумай. Причина та же, по которой я пристрелил тех подонков, до которых не добралась ты: свести к минимуму влияние на местное население. У нас и без того слишком много переменных факторов. Я уверен, что они более или менее поверят Эдх и Хайдхину. На то они, черт побери, и живут в мире богов, демонов и колдовства. Вещественные доказательства или чье-то свидетельство повлияли бы на них гораздо сильнее, чем малосвязный рассказ.

— Понятно. — Она переплела руки, прижав их к груди. — Я действовала глупо и непрофессионально, так? Правда, меня не готовили специально для такой работы, но это, конечно же, не оправдание. Извини.

— Ну, скажем так, ты меня удивила, — глухо проговорил он. — Когда ты кинулась действовать, я на секунду опешил. А потом мне оставалось только одно. Не запутывать еще больше причинно-следственные связи и беречься, чтобы Хайдхин не увидел мое лицо и не узнал меня в Колонии в этом году. Можно было, конечно, перескочить немного в будущее, переодеться, сменить образ и вернуться в ту же минуту, но не стоит смертным видеть, как ссорятся боги: от этого может стать еще хуже. Оставалось только подыгрывать тебе.

— Извини, — произнесла она в отчаянии. — Я не могла удержаться. Там была Эдх, Веледа, которую я видела у лангобардов, — ни одна женщина не производила на меня большего впечатления — я знала ее, — а тут она была юной девушкой, и эти животные…

— Понятно. Безумный гнев и безграничная симпатия к жертве.

Флорис напряглась, как натянутая струна. Сжав кулаки, она с вызовом посмотрела на Эверарда и сказала:

— Я объясняю, а не вымаливаю прощения. И я готова принять любое наказание от Патруля.

Несколько секунд он молчал, затем, криво улыбнувшись, ответил:

— Не будет никакого наказания, если ты добросовестно и со знанием дела продолжишь свою работу. А в этом я уверен. Как агент-оперативник, которому поручено это дело, я вправе самостоятельно принимать решения. Ты оправдана.

Она усиленно заморгала, потерла глаза запястьем и невольно вымолвила:

— Ты слишком добр ко мне. То, что мы работаем вместе…

— Эй, успокойся, — запротестовал он. — Да, ты превосходная напарница, но я бы не позволил этому факту повлиять на мое решение… Слишком повлиять. Здесь в зачет идет то, что ты показала себя первоклассным агентом, а таких всегда не хватает. Ну, и самое главное, это не твоя вина.

— Что? — изумилась Флорис. — Я позволила эмоциям взять верх…

— При таких обстоятельствах это вовсе тебя не дискредитирует. Я совсем не уверен, что сам поступил бы иначе, ну, может быть, осторожнее; однако я не женщина. Меня не мучает совесть из-за этих ублюдков. Меня не радуют такие ситуации, как ты догадываешься, тем более когда у противника против меня никаких шансов. Но если уж обстоятельства вынуждают к этому, поверь, я сплю спокойно. — Эверард на мгновение замолчал. — Знаешь, когда я был зеленым юнцом, перед вступлением в Патруль, я выступал за смертную казнь за изнасилования, пока одна дама не высказала мысль, что тогда у подонка появляется причина убить свою жертву и почти не будет мотивов не делать этого. Чувства мои остались прежними. Если я правильно помню, в твоей цивилизованной Голландии двадцатого века проблему решают кастрацией преступника.

— Тем не менее я…

— Перестань, забудь про свое чувство вины. Ты что, слабонервная дамочка, что ли? Давай отложим эмоции и подумаем о происшествии с точки зрения Патруля. Послушай. Я думаю, ты согласна, это были морские купцы, которые завершили свои дела на Оланде или еще где-нибудь и направлялись скорее всего домой. Они заметили на пустынном берегу Хайдхина с Эдх и решили воспользоваться случаем. Такое в древнем мире происходило часто. Наверное, они не собирались сюда возвращаться или иметь дело с этим племенем, а может быть, решили, что о злодействе никто не узнает. Как бы там ни было, они схватили ребят. Если бы мы не вмешались, они увезли бы Хайдхина и продали в рабство. И Эдх тоже. Если бы не изуродовали настолько, что напоследок, ради развлечения, им оставалось бы только перерезать ей горло. Вот что могло случиться. Происшествие одно из тысяч подобных. Оно ни для кого не имеет значения, кроме самих жертв, да и те вскоре погибают, пропадают, забываются навеки.

Флорис сложила руки на груди. В ее глазах отражался убывающий свет.

— Вместо этого…

Эверард кивнул.

— Да, вместо этого появились мы. Нам придется навестить ее поселение через несколько лет после того, как она покинет свой дом. Поживем там некоторое время в качестве гостей, порасспрашиваем людей, познакомимся с ее народом. Тогда, может быть, мы поймем, как бедная маленькая Эдх стала ужасной Веледой.

Флорис поморщилась.

— Мне кажется, я и так понимаю, в общих чертах. Могу представить себя на ее месте. Она, скорей всего, была умнее и чувствительней большинства других, даже благочестивей, если такое можно сказать о язычниках. На нее обрушилось ужасное горе, страх, стыд, отчаяние; не только тело — душа ее была сломлена этим непереносимым грузом. И тут вдруг появляется настоящая богиня, поражает насильников и говорит с ней. Из глубины ада — к высотам славы… Но потом, потом! Осквернение, чувство униженности в такой ситуации никогда не покинет женщину, Мэнс. Ей тяжелее вдвойне, потому что в германском железном веке кровь, лоно священны для клана, а неверность жены карается жестокой смертью. Ее бы не стали винить, я полагаю, но это как отметина, а элемент сверхъестественности вызывал бы скорее страх, а не почтение. Языческие боги хитры и часто жестоки. Сомневаюсь, что Эдх и Хайдхин решились рассказать обо всем. Может быть, они вообще ничего не рассказали, и это тоже основа внутреннего конфликта.

Эверарду очень хотелось курить, но он не мог решиться подойти к роллеру и достать свою трубку. Флорис была сейчас слишком ранима. Она никогда раньше не называла его по имени, поскольку они старались избежать осложнений в отношениях. Скорее всего, она даже не заметила этого.

— Возможно, ты права, — согласился он. — Но тем не менее сверхъестественный случай произошел. Благодаря ему они остались живы и свободны. Над телом ее надругались, но над душой никто не властен. Почему-то она понадобилась богине. Должно быть, потому что у нее особое предназначение, она избрана для чего-то великого. Для чего только? Постоянно слыша подсказки Хайдхина, переполненного чувством мести… Да, в условиях их культуры это могло определить ее выбор. Ей предначертано вдохновлять людей, побуждать их драться, чтобы уничтожить Рим.

— На своем далеком острове она ничего не смогла бы сделать, — закончила эту мысль Флорис. — Не могла она больше и приспосабливаться к прежней жизни. И Эдх двинулась на запад, уверенная в покровительстве богини. Хайдхин вместе с нею. Вдвоем они наскребли достаточно товара, чтобы оплатить дорогу через море. То, что они видели и слышали в пути о делах римлян, подогревало их ненависть и уверенность в правоте своей миссии. Но я думаю, несмотря ни на что, он любил ее.

— Подозреваю, все еще любит. Примечательно и совершенно очевидно, что он никогда не был с ней близок.

— Это можно понять, — вздохнула Флорис. — Она — после пережитого, а он просто не решался посягнуть на избранницу богини. Я слышала, у него жена и двое детей у бруктеров.

— Да, верно. Ну что ж, мы выяснили, что, по иронии судьбы, наше расследование причин возмущения в потоке истории как раз их и вызвало. Честно говоря, такое происходит не впервые. Еще одна причина не мучить себя обвинениями, Джейн. Такие витки часто возникают не только от мощного толчка, но и от едва заметного движения. Наша задача — не допустить, чтобы они превратились в неуправляемый вихрь. Надо предотвращать события, которые ведут к появлению Тацита "второго" и неустанно поддерживать те, что описаны Тацитом "первым".

— Каким образом? — с отчаянием спросила она. — Решимся ли мы снова вмешиваться в историю? Может быть, обратиться за помощью к… данеллианам?

Эверард чуть улыбнулся.

— Ну, мне положение не кажется таким уж безнадежным. От нас ждут, что мы сами сделаем все необходимое, чтобы не расходовать жизненные сроки других агентов. Во-первых, как я уже говорил, полезно будет пожить на Оланде, изучая истоки характера Веледы. Потом вернемся в этот год к батавам, римлянам и… — словом, у меня есть кое-какие соображения, но я хочу обсудить их с тобой подробнее, и у тебя в этом плане будет ключевая роль.

— Надеюсь, я справлюсь.

Они постояли немного молча. Воздух становился холоднее. На холм вползала ночь. Солнечные цвета сменились серыми. Над ними зажглась вечерняя звезда. Эверард услышал короткий вздох. Несмотря на сумерки, он заметил, что Флорис дрожит, и склонился над ней.

— Джейн, в чем дело? — спросил он, уже догадываясь.

Она посмотрела в темноту.

— Везде смерть, трагедии и горе…

— Такова история.

— Я знаю, знаю, но… Хоть жизнь среди фризов и закалила меня, но сегодня я убила людей и я… я не смогу уснуть…

Он шагнул ближе и, положив руки ей на плечи, пробормотал что-то успокаивающее. Она повернулась и обняла его. Ему ничего не оставалось, как ответить тем же. Флорис подняла лицо, и Эверард поцеловал ее. Она сразу же ответила. На губах ее чувствовалась соль.

— О, Мэнс, да… да, пожалуйста… разве ты сам не хочешь забыться в эту ночь?

16

Морось все сыпалась с невидимого неба на землю, которую и так уже почти затопило. Видимости вскоре совсем не стало никакой: плоские поля, поблекшая трава, качающиеся на ветру голые деревья, сожженные развалины домов растворились в непроглядной мути. Одежда почти не защищала от пронизывающей холодом сырости. Северный ветер нес запах болот, над которыми он до того пронесся, морских волн за ними и движущейся с полюса зимы.

Эверард сгорбился в седле, поплотнее запахнувшись в плащ. С капюшона стекали капли воды. Лошадиные копыта с монотонным чмоканьем переступали по толстому слою грязи. А ведь это подъездная дорога к дому через хозяйские владения!

Впереди замаячило здание. Дом в слегка измененном средиземноморском стиле с черепичной крышей построил Берманд, когда он еще звался Цивилисом и был союзником и слугой Рима. Жена, как и положено, вела хозяйство, дети наполняли дом весельем. Теперь же он служил штабом Петилию Цериалису. В портике стояли двое часовых. Как и те, что у въездных ворот, когда Эверард, подъехав к ступенькам, бросил поводья, они потребовали от патрульного назвать пароль.

— Я гот Эверард, — назвался он. — Генерал ждет меня.

Один из солдат бросил на товарища вопрошающий взгляд. Тот кивнул и произнес:

— Я получил приказ и даже сопровождал первого гонца.

"Последние остатки римской спеси?"

Солдат шмыгал носом и чихал. А первого скорее всего прислали на замену офицеру, лежащему сейчас в лихорадке и лязгающему зубами в бараке для больных. Эти двое были, похоже, из галлов, но и им пришлось несладко. Оружие и шлемы потускнели, килты[61] промокли, руки посинели от холода, ввалившиеся щеки говорили о недостаточном питании.

— Проходи, — сказал второй легионер. — Мы позовем слугу, чтоб поставил в стойло твоего коня.

Эверард вошел в темную прихожую, где раб взял его плащ и нож. Несколько сонных воинов — одуревший от безделья штаб — уставились на него, и в их глазах промелькнула внезапная слабая надежда. Нашелся помощник, взявшийся проводить гостя до комнаты в южном крыле здания. Он постучал в дверь, услышал хриплое "открывай", повиновался и доложил:

— Господин, прибыл германский посланник.

— Впусти его, — прохрипел голос. — Оставь нас одних, но будь снаружи, на всякий случай.

Эверард вошел. Дверь за ним захлопнулась. Скудный свет едва просачивался в свинцово-серое окно. Повсюду на подставках стояли свечи. Сальные, а не стеариновые, они больше дымили и воняли. Углы комнаты заполняли тени, заползающие на стол с разбросанными свитками папируса. Кроме того, тут было два стула и сундук — видимо, с одеждой. Пехотный меч и ножны висели рядом на стене. Жаровня с углями согревала комнату, но воздух стоял тяжелый.

Цериалис сидел за столом в одной тунике и сандалиях — плотного телосложения человек с жестким квадратным лицом, чисто выбритым, с глубокими складками. Он внимательно оглядел вошедшего.

— Так ты гот Эверард? — сказал Цериалис вместо приветствия. — Посредник говорит, ты знаешь латынь. Надеюсь, он не обманул.

— Знаю.

"Трудновато будет, — подумал патрульный. — Не в моем характере пресмыкаться, но он может решить, что я слишком высокомерен, а он не собирается терпеть дерзости от какого-то проклятого Юпитером дикаря. Нервы у него, должно быть, на пределе, хотя это понятно".

— Генерал поступил весьма великодушно и мудро, приняв меня.

— Ладно, признаюсь, сейчас я готов выслушать даже христианина — лишь бы совет оказался дельным. А нет — так я бы с превеликим удовольствием распял его на кресте.

Эверард выказал удивление.

— Еврейская секта, — проворчал Цериалис. — Слышал об иудеях? Еще одна свора неблагодарных мятежников. Ну, а ты — насколько я понимаю, твое племя живет на востоке. Почему, провалиться мне в Тартар, ты ищешь себе забот в здешних местах?

— Я думал, генералу рассказали об этом. Я не враг ни вам, ни Цивилису. Я побывал в Империи и во многих областях Германии. Так сложилось, что я даже знаком с Цивилисом и с некоторыми его приближенными. Они доверили мне говорить от их имени, потому что я человек посторонний, против которого вы ничего не имеете. А так же потому, что, зная римские обычаи, я могу донести до них ваше слово ясным, неискаженным. Что касается лично меня, то я торговец, которому нравится вести дела в этих краях. Мирная жизнь приносит больше доходов, и, кроме того, я надеюсь получить что-нибудь за свои услуги.

Убеждать германцев было сложнее, но ненамного. Мятежники тоже ослабли и потеряли решимость драться до конца. Готу можно было поручить лично встретиться с имперским командующим, что могло принести пользу, но никак не ухудшило бы теперешнего скверного положения. После того как гонцы передали предложение, легкость, с которой удалось договориться о встрече, удивила германцев. Эверард ожидал этого. Он лучше их знал из хроник Тацита и наблюдений с воздуха, как тяжело приходилось римлянам.

— Мне все это известно! — резко произнес Цериалис. — Они забыли упомянуть лишь о твоем интересе в этом деле. Хорошо, мы поговорим. Но предупреждаю: начнешь вилять, я сам вытолкаю тебя отсюда. Садись. Нет, налей нам сначала вина. С вином в этом лягушачьем болоте хоть не так паршиво.

Эверард наполнил два серебряных кубка вином из красивого стеклянного графина. Стул, на который он сел, был также весьма изящен, а вкус напитка — превосходен, хотя Эверард отдавал предпочтение менее сладким винам. Здесь, должно быть, все принадлежало Цивилису. Цивилизации.

"Никогда бы не стал восхищаться римлянами, но, кроме работорговли, налогов на крестьянский труд и садистских зрелищ, они принесли с собой еще многое другое. Высокая культура, процветание, широкое мировоззрение — эти ценности не вечны, но, когда прилив отступает, он оставляет разбросанные среди обломков книги, новые технологии, верования, идеи, воспоминания о том, что было раньше, — материал для потомков, который нужно ценить, беречь и использовать, строя новую жизнь. А из воспоминаний о прежней жизни остаются не только те, что связаны с элементарной борьбой за выживание".

— Так, значит, германцы готовы сдаться, а? — переспросил Цериалис.

— Прошу прощения у генерала, если мы неверно изложили свои мысли. Мы не сильны в латинском.

Цериалис стукнул кулаком по столу.

— Говорю тебе, прекрати ходить вокруг да около или убирайся вон! Ты принадлежишь к королевскому роду, происходящему от Меркурия. Во всяком случае, так себя держишь. Я тоже родственник императору, но он и я обыкновенные воины, которым досталось выполнять тяжелую работу. Так что пока нас здесь только двое, мы можем быть друг с другом откровенны.

Эверард рискнул улыбнуться.

— Как пожелаете, господин. Осмелюсь сказать, вы не совсем ошиблись относительно наших намерений. А раз так, почему бы вам не перейти к делу? Вожди, пославшие меня, не собираются идти в рабство. Но они хотели бы положить конец этой войне.

— Какие силы у них остались, чтобы ставить условия? Что у них за душой? Мы больше не видим перед собой настоящего войска. Последней попыткой Цивилиса, достойной упоминания, была морская операция этой осенью. Меня она не встревожила, а удивила: он еще трепыхается! Закончилась она для него неудачно, и он убрался за Рейн. С тех пор нам удалось разгромить его владения.

— Я отметил и ценю тот факт, что вы бережете его собственность.

Цериалис взорвался смехом.

— Конечно. Вбиваю клин между ним и остальными. Заставляю их задуматься, почему они должны проливать кровь и умирать ради его процветания. Я знаю, они уже сыты по горло. Ты пришел от группы родовых вождей, а не от него.

"Это верно, и ты довольно проницателен, парень".

— Связь несовершенна. Кроме того, мы, германцы, привыкли к независимости. Но это не значит, что меня послали, чтобы предать его.

Цериалис отхлебнул из кубка, отставил его в сторону и сказал:

— Хорошо, послушаем. Так что мне предлагают?

— Мир, как я говорил, — провозгласил Эверард. — Разве вы можете отказаться? У вас такие же трудности, как и у них. Вы говорите, что не видите больше вражеских войск. Это потому, что не продвигаетесь дальше. Вы завязли в опустошенной войной стране, где любая дорога похожа на трясину, ваши солдаты мерзнут, мокнут, голодают, валятся от болезней, приходят в отчаяние. Проблемы со снабжением ужасны и не улучшатся до тех пор, пока государство не восстановит силы после гражданской войны, которая продлится дольше, чем вы ожидаете. — "Хотел бы я процитировать знаменитую строку Стейнбека о мухах, одолевших мушиную липучку". — Тем временем Берманд и Цивилис набирают солдат в Германии. Вы можете проиграть, Цериалис, как проиграл Вар в Тевтобургском лесу, с такими же далеко идущими последствиями. Лучше согласиться с условиями, которые дают вам шанс на достойный выход из войны. Надеюсь, я был достаточно откровенен?

Римлянин вспыхнул и сжал кулаки.

— Ты был на грани наглости. Мы не преподнесем такой подарок мятежникам. Мы не можем.

Эверард смягчил голос.

— Тем… от чьего имени я говорю, кажется… что вы в достаточной мере наказали их. Если батавы и их союзники вернутся к вассальной зависимости и успокоятся за рекой, разве это не совпадет с вашими целями? В обмен они просят не больше того, что должны гарантировать своим людям. Никаких казней и угонов в рабство, не забирать пленных для парадов или для арены. Вместо этого — амнистия для всех, в том числе и для Цивилиса. Возвращение родовых земель, тех, что захвачены. Разобраться со злоупотреблениями, которые привели к началу восстания. Это значит, по большей части, что надо пересмотреть налоги, ввести местное самоуправление, обеспечить свободную торговлю и положить конец насильственному призыву в армию. Согласившись с этим, вы получите столько добровольцев, сколько может понадобиться Риму.

— Немалый набор требований, — произнес Цериалис. — Не все решения в моей власти.

"Ага, — пронзила Эверарда радостная дрожь, — он не против того, чтобы обсудить их".

Он наклонился вперед.

— Генерал, вы в числе приближенных Веспасиана, за которого сражался и Цивилис. Император прислушается к вам. Говорят, он весьма трезвомыслящий человек, больше заинтересованный в результатах, чем в скоротечной славе победителя. Сенат… прислушается к воле Императора. Вы сможете протолкнуть этот договор, генерал, если захотите, если попытаетесь. Вас будут вспоминать не как Вара, а как Германика.

Цериалис прищурил глаза.

— Для варвара ты слишком хорошо разбираешься в политике, — произнес он.

— Я много где побывал, господин, и многое видел.

"Ох, побывал, побывал. По всему миру поездил и в каких только веках не был. Совсем недавно посетил источник всех твоих несчастий, Цериалис". Такое ощущение, словно это было очень давно, эта идиллия на Оланде, нет, на Эйне. Двадцать пять лет прошло по календарю. Хлавагаст и Видухада и большинство тех, кто был так гостеприимен, наверняка теперь мертвы. Кости их в земле, а имена постепенно забываются. Ушли вместе с ними и их боль, и недоумение от поступка детей, которых позвала в дорогу какая-то странная причина. Но для Эверарда и Флорис прошел всего лишь месяц с тех пор, как они распрощались с Лайкианом. Муж и жена, путешественники с юга, которые смогли перебраться через море вместе с лошадьми и хотели бы на время разбить свою палатку рядом с дружелюбной деревней… Необыкновенное событие, а значит, весьма занимательное, заставляло людей быть более разговорчивыми, чем когда-либо в их жизни. Но были и часы, проведенные наедине, в палатке или на воле в летних лугах… Но вскоре агентам Патруля снова пришлось заняться делами вплотную.

— К тому же у меня есть связи, — продолжил Эверард.

"Наука, данные архивов, координирующие компьютеры, эксперты Патруля Времени. И понимание, что именно эта конфигурация событий несет в себе разрушительный заряд. Мы определили случайный фактор, который вызвал перемены; теперь наша задача свести его влияние на нет".

— Хм, — произнес Цериалис. — Я бы с удовольствием послушал о твоих странствиях. — Он откашлялся. — Но это позже. Сегодня займемся делом. Я действительно хочу вытащить своих людей из грязи.

"Кажется, этот парень начинает мне нравиться. Чем-то он напоминает Джорджа Паттона. Да, мы, пожалуй, поладим".

Цериалис заговорил, взвешивая каждое слово.

— Расскажи об этом вождям, а потом передай Цивилису. Я вижу одно значительное препятствие. Ты говоришь о германцах за Рейном. Я не могу поверить, что он захочет и сможет увести войска, если они околдованы кем-то, кому достаточно свистнуть, чтобы поднять их снова.

— Только не он, уверяю вас, — отозвался Эверард. — При соблюдении предложенных условий мы получаем то, за что он бьется, или по крайней мере приемлемый компромисс. А кто еще может начать новую войну?

— Веледа, — жестко проговорил Цериалис.

— Прорицательница бруктеров?

— Ведьма. Ты знаешь, я подумывал нанести по ним удар только ради того, чтобы схватить ее. Но она исчезла в лесах.

— Если бы вам удалось задуманное, это было бы все равно что схватить осиное гнездо.

Цериалис кивнул.

— Каждый безумец от Рейна до Свебского моря схватился бы за оружие. — Он имел в виду Балтию и был прав. — Но это стоило бы сделать хотя бы ради моих внуков — остановить ее, не дать и дальше расплескивать свой яд. — Он вздохнул. — Если бы не она, все бы успокоилось. А так…

— Я убежден, — весомо произнес Эверард, — если Цивилису и его союзникам пообещают почетные условия, мы сможем уговорить ее призывать отныне к миру.

Цериалис вытаращил глаза.

— Ты уверен?

— Попробуйте, — сказал Эверард. — Поторгуйтесь с нею так же, как с вождями-мужчинами. Я смогу быть посредником между вами.

Цериалис покачал головой.

— Нельзя оставлять ее на свободе. Слишком опасно. За ней нужен глаз да глаз.

— Но не рука.

Цериалис моргнул, потом хохотнул.

— Ха! Понимаю, что ты имеешь в виду. У тебя дар забалтывать людей, Эверардус. Верно, если мы арестуем ее или сделаем нечто подобное, то получим новый всплеск восстания. Но что, если она спровоцирует нас на такие действия? Откуда нам знать, как она поведет себя дальше?

— Все будет в порядке, как только она примирится с Римом.

— Но чего стоит ее слово? Я знаю варваров. Переменчивы, как ветер. — Очевидно, генерала не заботило, что эмиссар варваров может принять оскорбление и на свой счет. — По моим сведениям, она служит богине войны. А если Веледе придет в голову, что ее Беллона снова жаждет крови? У нас на руках будет еще одна Боадицея.

"Твое больное место, да?"

Эверард отхлебнул вина. Сладкий ароматный напиток теплой волной разлился по горлу, напоминая о лете, о южных землях и отвлекая от разыгравшейся снаружи непогоды.

— Давайте попытаемся, — предложил он. — Что вы теряете, обменявшись с ней посланиями? Я уверен, соглашение, которое всех устроит, возможно.

То ли из суеверности, то ли ради красного словца Цериалис ответил на удивление спокойно:

— Все будет зависеть от богини, так?

17

Над лесом тлел ранний закат. На фоне заходящего солнца сучья выглядели как черные кости. Под зеленоватым холодным небом, таким же холодным, как свистящий над землей ветер, отражали закатный багрянец лужи в полях и на пастбищах. Пролетели вороны. Хриплые крики слышались еще долго после того, как их поглотила тьма.

Крестьянин, таскавший сено от стога к дому, задрожал, но не от непогоды: он увидел проходящую мимо Вел-Эдх. Не то чтобы она таила зло на людей, но Вел-Эдх общалась с Властителями и сейчас шла из святилища. Что она там услышала? Уже несколько месяцев никто не осмеливался заговорить с нею, как часто бывало раньше. Днем она бродила по своим владениям или сидела под деревом, размышляя в одиночестве. Такова была ее воля — но почему? Времена наступили мрачные, даже для бруктеров. Очень многие из них вернулись домой из земель батавов и фризов с рассказами о бедах и страданиях или не вернулись совсем. Неужто боги отвернулись от своей служительницы? Крестьянин пробормотал заклинание и ускорил шаг.

Вскоре перед глазами Веледы появились неясные очертания ее башни. Воин на страже отвел в сторону копье. Она кивнула и открыла дверь. В комнате у небольшого огня, скрестив ноги и соединив ладони, сидели двое рабов. Дым, ища выход, вился по комнате и ел глаза. Их дыхание смешивалось с этим тусклым при свете двух светильников туманом. Рабы вскочили на ноги.

— Желает ли госпожа есть или пить? — спросил мужчина.

Вел-Эдх покачала головой.

— Я иду спать.

— Мы будем охранять ваш сон, — произнесла девушка.

В этом не было нужды. Никто, кроме Хайдхина, не посмел бы непрошеным подняться по лестнице, но рабыня была новенькой. Она отдала госпоже один из светильников, и Вел-Эдх пошла наверх.

Сквозь окно, затянутое тщательно выскобленной пленкой из коровьей кишки, проникали остатки дневного света, горело пламя. Тем не менее верхнюю комнату заполняли густые тени, а вещи казались притаившимися троллями. Не желая еще забираться в постель, она поставила светильник на полку и, плотно запахнув одежду, села на свой высокий трехногий колдовской стул. Взгляд ее остановился на колышущихся тенях.

Внезапно в лицо дунуло порывом ветра, пол дрогнул от неожиданной тяжести. Эдх отшатнулась. Стул с грохотом отлетел к стене. У нее перехватило дыхание. Из шара над стоящим перед ней рогатым предметом исходило мягкое сияние. Сзади располагались два седла — скрытый под железом бык Фрейра и на нем богиня, забравшая у него этого зверя.

— Найэрда, о, Найэрда…

Джейн Флорис слезла с роллера и приняла величественную позу. В прошлый раз, застигнутая событиями врасплох, она была одета как обычная германская женщина Железного Века. Тогда это не имело значения, и, вне всякого сомнения, Эдх сохранила в памяти более впечатляющий образ. Но для этого визита она подготовилась, как следует: великолепное платье, сверкающее белизной, играющие блеском драгоценности на поясе, сетчатый узор на серебряном нагрудном украшении, волосы под диадемой заплетены в янтарно-золотые косы.

— Не бойся, — заговорила Флорис на диалекте, которым Эдх пользовалась в детстве. — Но говори тише. Я вернулась, как обещала.

Эдх выпрямилась, прижала руки к груди, переводя дыхание. Ее глаза на аскетичном лице казались огромными. Капюшон сполз с головы, и на свету блеснули серебристые пряди. Несколько секунд она приходила в себя. Затем, удивительно быстро ею овладело спокойствие — вернее, готовность принять все, что скажет богиня.

— Всегда знала, что ты должна появиться, — наконец заговорила она. — Я готова идти. — Затем добавила шепотом: — Давно готова.

— Идти? — спросила Флорис.

— Вниз, в царство мертвых. Ты проводишь меня во мрак и покой. — Затем на лице ее отразилось беспокойство. — Разве нет?

Флорис напряглась.

— Жертва, которой я жду от тебя, труднее смерти.

Эдх помолчала, прежде чем ответить.

— Как пожелаешь, я не боюсь страданий.

— Я не причиню тебе зла! — торопливо произнесла Флорис, затем снова обрела должную суровость. — Ты много лет служила мне.

Эдх кивнула.

— С тех пор как ты вернула меня к жизни.

Флорис не смогла сдержать вздоха.

— Боюсь, что к жизни ущербной, изломанной…

— Ты спасла меня не зря, я знаю. Ради всех остальных, ведь так? Повсюду женщин насилуют, мужчин убивают, похищают детей, сажают на цепь свободных людей. Я должна была призывать к уничтожению Рима, разве нет?

— Ты уже не совсем уверена в этом?

На ее ресницах заблестели слезы.

— Если я ошиблась, Найэрда, почему ты не остановила меня?

— Ты не ошиблась. Но, дитя, послушай… — Флорис протянула руки.

Словно и в самом деле маленькая девочка, Эдх взяла их в свои, холодные и слегка дрожащие руки. Флорис глубоко вздохнула. Полились величественные слова:

— Всему свое время, и время всякой вещи под небом: время рождаться, и время умирать; время насаждать, и время вырывать насаженное; время убивать, и время врачевать; время разрушать, и время строить; время плакать, и время смеяться; время сетовать, и время плясать; время разбрасывать камни, и время собирать камни; время обнимать, и время уклоняться от объятий; время искать, и время терять; время сберегать, и время бросать; время раздирать, и время сшивать; время молчать, и время говорить; время любить, и время ненавидеть; время войне, и время миру.

Эдх с благоговением смотрела на нее.

— Я поняла тебя, богиня.

— Это старая мудрость, Эдх. Слушай дальше. Ты хорошо потрудилась, засеяла почву для меня, как я хотела. Но работа твоя не закончена. Теперь нужно собрать урожай.

— Как?

— Благодаря решимости, что ты пробудила в нем, народ в западных краях будет воевать за свои права, пока наконец римляне не вернут им отобранное. Но они, римляне, все еще боятся Веледы. До тех пор пока есть страх, что ты снова можешь призвать людей к войне с ними, они не решатся увести войска. Настало время для тебя от моего имени призвать людей к миру.

Эдх в восторге воскликнула:

— Тогда они уберутся вон? Мы избавимся от них?

— Нет. Они будут собирать налоги и оставят наместников, как раньше. — Флорис поспешно добавила: — Но они будут подчиняться закону; а жители на этой стороне Рейна получат прибыль благодаря торговле и послушанию законам.

Эдх прикрыла глаза и закачала головой, сжав пальцы в кулаки.

— Не полная, не настоящая свобода? Мы останемся не отомщенные? Богиня, я не могу…

— Такова моя воля, — настойчиво сказала Флорис. — Повинуйся. — Она снова смягчила голос. — А для тебя, дитя мое, будет награда, новый дом в спокойном и удобном месте, где ты будешь заботиться о моем святилище, которое отныне станет святилищем мира.

— Нет, — уперлась Эдх. — Ты… ты должна знать — я дала клятву…

— Говори же! — воскликнула Флорис. И спустя мгновение: — Объяснись наконец сама с собой.

Дрожащая, скованная женщина перед ней снова обрела равновесие. Эдх довелось пережить немало потрясений и бед, и ей легко удалось справиться с удивлением. Вскоре она заговорила — с едва заметной тоской.

— Да, наверное, я действительно никогда себя не понимала… — Она взяла себя в руки. — Мы с Хайдхином… он заставил меня поклясться, что я никогда не заговорю о мире, пока он жив и хоть один римлянин остается на земле германцев. Мы смешали нашу кровь в роще перед богами. Разве тебя там не было?

Нахмурясь, Флорис произнесла:

— Он не имел права.

— Хайдхин обратился к асам.

Флорис изобразила надменность.

— Я разберусь с асами. Ты свободна от клятвы.

— Хайдхин ни за что… Он был верен ей все эти годы, — Эдх на мгновение умолкла. — Ты хочешь, чтобы я вышвырнула его как собаку? Потому что он никогда не прекратит войну против римлян, что бы ни сделали с ним люди или вы, боги.

— Скажи ему, что исполняешь мою волю.

— Не знаю, не знаю! — вырвался вскрик из горла Эдх. Она рухнула на пол и спрятала лицо на коленях. Плечи ее затряслись. Флорис взглянула вверх. Потолочные балки и стропила терялись во тьме. Свет сквозь окно уже не прорывался, потихоньку вползал холод. Завывал ветер.

— Боюсь, что мы столкнулись с тяжелой задачей, — передала она субголосом. — Верность — самая высокая нравственная ценность, известная этим людям. Я не уверена, что Эдх может заставить себя нарушить обязательство. А если сможет, это ее сокрушит.

— Проку от нее в таком случае будет мало, — зазвучали у нее в голове английские слова Эверарда, — а нам нужен ее авторитет, чтобы все сработало, как запланировано. Несчастная измученная женщина…

— Мы должны заставить Хайдхина освободить ее от этой клятвы. Надеюсь, он подчинится мне. Где он сейчас?

— Я только что проверял. Он у себя. — Они совсем недавно поставили "жучок" в его доме. — М-м, погоди, у него сейчас Берманд, он объезжает вождей за Рейном, как ты знаешь. Я подыщу другой день для твоего визита к нему.

— Нет, подожди. Это, наверное, подарок судьбы.

"Или мировые линии сближаются, стремясь обрести прежнее состояние?"

— Раз Берманд пытается подтолкнуть племена к новой попытке…

— Лучше не будем строить догадок насчет него. Неизвестно, как он себя поведет.

— Совершенно верно. Я не имею в виду прямое обращение к нему. Но если он увидит, что непримиримый Хайдхин внезапно переменился…

— Ну… хорошо. Рискованно все это, но решай сама, Джейн.

— Шшш!

Эдх подняла голову. Слезы текли у нее по щекам, но она удерживалась от рыданий.

— Что мне делать? — спросила она погасшим голосом.

Флорис шагнула к ней, наклонилась, снова протянула руки. Она помогла ей подняться, обняла, и постояла так с минуту, отдавая тепло своего тела. Затем, отступив назад, произнесла:

— У тебя чистая душа, Эдх. Тебе нет нужды предавать своего друга. Мы вместе придем к нему и поговорим. Он должен понять.

Надежда и страх смешались в одном вопросе.

— Мы вдвоем?

— Правильно ли это? — спросил Эверард. — Впрочем, я полагаю, ее присутствие поможет тебе.

— Любовь может быть такой же могучей силой, как и религия, Мэнс, — ответила Флорис. Потом обратилась к Эдх: — Давай, садись на моего скакуна позади меня. Крепче держись за пояс.

— Священный бык, — выдохнула Эдх. — Или конь, который увезет меня в подземное царство?

— Нет, — ответила Флорис. — Но я ведь говорила, твой путь будет труднее, чем дорога в царство мертвых.

18

Огонь трещал и прыгал в канавке посреди зала в доме у Хайдхина. Дым не спешил подниматься к вентиляционной башенке, а стоял туманом, отравляя воздух, который пламя едва согревало. Его красные языки боролись с темнотой между балок и колонн. Тени наваливались на мужчин, сидящих на скамьях, и женщин, подносящих им питье. Большинство сидело молча. Хотя дом Хайдхина был так же великолепен, как многие королевские жилища, все знали, что радости в нем меньше, чем в избушке бедного поденщика. В этот вечер ее не было совсем. Снаружи свистел в сгущающихся сумерках ветер.

— Ничего из этого не выйдет, кроме предательства, — сказал наконец Хайдхин.

Сидящий рядом с ним Берманд медленно покачал поседевшей головой. Костер бросал кровавый отблеск на молочную белизну слепого глаза.

— Я уверен, что нет, — ответил он. — Эверард этот ой как не прост. Может, он и сумеет провернуть что-то.

— Лучшее, что он или кто-либо другой, мог провернуть, это принести от римлян отказ. Любое предложение означает лишь наше поражение. Тебе не следовало отправлять его.

— А как я мог его остановить? Сначала он переговорил с вождями племен, и это они послали его. Я же говорил тебе, что узнал обо всем только во время этой поездки.

Хайдхин скривил губы.

— Как они осмелились!

— У них есть право. — Голос Берманда звучал глухо и мрачно. — Они не нарушили клятву, вступив в переговоры с врагом. И, знай я об этом раньше, я бы, наверное, не пытался остановить их. Они сыты войной по горло. Может быть, Эверард сумеет найти выход и дать им надежду. Я тоже смертельно устал.

— Я был о тебе лучшего мнения, — презрительно усмехнулся Хайдхин.

Берманд не выказал гнева; все-таки названый брат Вел-Эдх занимал достаточно высокое положение в их иерархии.

— Тебе легче, — терпеливо продолжал батав. — Твой дом не раскололся надвое. Сын моей сестры пал в битве против меня. Моя жена и вторая сестра взяты в заложницы в Колоне; я даже не знаю, живы ли они. Владения мои разорены. — Он уставился на рог с вином. — Что еще уготовили мне боги?

Хайдхин сидел так, будто копье проглотил.

— Даже если ты сдашься, — проговорил он, — я — никогда.

Раздался стук в дверь. Мужчина, сидящий ближе к ней, взял секиру и пошел открывать. В залу ворвался ветер; пламя встрепенулось и брызнуло искрами. Появившуюся в дверном проеме фигуру окутывал мрак.

Хайдхин вскочил.

— Эдх! — воскликнул он и направился к ней.

— Госпожа, — прошептал Берманд.

По всему залу прокатилось бормотание. Мужчины повскакивали на ноги. Отбросив капюшон, Эдх двинулась вдоль костровой канавки. Все заметили, что она бледна и взволнованна, а взгляд ее устремлен куда-то в пространство.

— Как, как ты добралась сюда? — изумился Хайдхин. — И зачем?

Хайдхин, всегда такой сдержанный, выглядел потрясенным, и это многих обескуражило. Эдх остановилась.

— Я должна поговорить с тобой наедине, — промолвила она. В ее тихом голосе звучал зов судьбы. — Иди за мной. Один.

— Но… ты… зачем…

— Иди за мной, Хайдхин. Важные известия. Остальные, подождите здесь.

Вел-Эдх повернулась и направилась к выходу. Словно во сне, Хайдхин двинулся за ней. У входа его рука сама выхватила копье из груды оружия, оставленного у стены. Вместе они шагнули во мрак. Поеживаясь, один из мужчин тихонько пошел запереть дверь.

— Нет, не задвигай засов, — приказал ему Берманд. — Мы подождем здесь, как она велела, пока они не вернутся или пока не наступит утро.

Высоко над головой мигали первые звезды. Постройки чернели бесформенной массой. Эдх прокладывала путь со двора к открытой площадке позади него. Увядшая трава и встревоженные ветром лужи были в непроглядной тьме едва различимы. В стороне высился дуб, у которого Хайдхин приносил жертвы асам. Из-за него пробивался ровный белый свет. Хайдхин невольно остановился. Из его горла вырвался вскрик.

— Сегодня тебе нужна храбрость, — сказала Эдх. — Там богиня.

— Найэрда… она… вернулась?

— Да, прибыла в мою башню, а оттуда перенесла меня сюда. Пошли.

Эдх решительно двинулась дальше. Ее плащ трепетал на ветру, распущенные волосы развевались вокруг гордо поднятой головы. Хайдхин покрепче ухватил древко копья и последовал за ней.

Едва заметные в слабом сиянии, широко раскинулись кривые ветви дуба. Ветер со стуком сталкивал их друг с другом. Хлюпали под ногами мокрые опавшие листья. Они обошли ствол и увидели ее рядом с покрытым железным панцирем то ли быком, то ли конем.

— Богиня, — вымолвил Хайдхин и, упав на одно колено, склонил голову. Но, когда он снова поднял ее, лицо выражало твердость. Если копье Хайдхина и дрожало, то лишь от дикой радости, рвущейся из груди.

— Теперь ты сама поведешь нас в бой?

Флорис устремила взгляд поверх его головы. Он стоял, гибкий и сильный, в темной одежде, с суровым и замкнутым лицом, несущим отметины долгих лет походной жизни; стальной наконечник его оружия сверкал в луче прожектора.

Тень Хайдхина падала на Эдх.

— Нет, — произнесла Флорис. — Время войны миновало.

— Все римляне мертвы? Ты всех поразила? — Его голос дрожал от волнения.

Эдх отступила в сторону.

— Они живы, — ответила Флорис, — как будет жить и твой народ. Слишком много погибших в каждом племени, и у них тоже. Они хотят мира.

Левая рука Хайдхина присоединилась к правой, держащей копье.

— Я не хочу, — прохрипел он. — Богиня слышала мою клятву на берегу. Когда они будут убегать, я стану кусать их за пятки. Не будет им покоя ни днем, ни ночью. Должен ли я посвящать тебе смерти моих врагов?

— Римляне останутся. Но они вернут народу его права. Этого будет достаточно.

Как громом пораженный, Хайдхин тряхнул головой. Он переводил взгляд с одной женщины на другую, затем прошептал:

— Богиня, Эдх, неужели вы обе отступаетесь? Не могу поверить.

Он словно бы не заметил, как Эдх потянулась к нему через разделяющий их ветреный мрак. Ее голос умолял:

— Батавы и остальные, они ведь не нашего племени. Мы уже достаточно для них сделали.

— Уверяю тебя, условия будут почетными, — сказала Флорис. — Твоя работа окончена. Ты получишь то, чему будет рад и сам Берманд. А Веледа должна известить всех, что боги требуют сложить оружие.

— Я и ты… мы клялись, Эдх. — В голосе Хайдхина слышалось удивление. — Никогда ни ты, ни я не прекратим войну, пока я жив, а римляне у власти. Мы поклялись и отдали земле нашу единую кровь.

— Ты освободишь ее от клятвы, — требовательно сказала Флорис. — Как это уже сделала я.

— Не могу. И не стану. — Пронизанные болью, его слова внезапно обрушились на Эдх. — Ты забыла, как эти собаки сделали тебя своей сучкой? Тебя больше не заботит собственная честь?

Эдх упала на колени, закрывшись руками.

— Нет, — закричала она. — Не надо, нет, нет.

Флорис шагнула к мужчине. В ночи над ними Эверард нацелил парализатор.

— Имей совесть, — произнесла она. — Не волк же ты, чтобы рвать зубами ту, кого любишь?

Хайдхин рванул одежду в стороны, обнажив грудь.

— Любовь, ненависть… Я человек и дал клятву асам.

— Поступай как знаешь, — сказала Флорис. — Только оставь мою Эдх. Помни, ты обязан мне жизнью.

Хайдхин поник. Привалясь к древку копья, Эдх скорчилась у его ног, а ветер бушевал вокруг, и, как под веревкой висельника, скрипело дерево.

Однако он тут же рассмеялся, расправил плечи и взглянул прямо в глаза Флорис.

— Ты права, богиня, — сказал он. — Да, я должен уйти.

Он опустил копье, схватил его обеими руками чуть ниже наконечника, всадил острие себе в горло и одним резким движением качнул лезвие из стороны в сторону.

Вопль Эдх перекрыл вскрик Флорис. Хайдхин рухнул на землю. Заблестела черная в ночи кровь. В предсмертной агонии он продолжал корчиться, из последних сил вцепившись пальцами в траву.

— Стой! — рявкнул Эверард. — Не пытайся спасти его. Эта проклятая воинственная культура — у него оставался только один выход.

Флорис не позаботилась ответить субголосом. Богиня вполне может петь на неизвестном языке, сопровождая душу в царство мертвых:

— Какой ужас…

— Да, но подумай о каждом, кто останется жив, если мы все сделаем верно.

— Сможем ли мы теперь? Что подумает Берманд?

— Пускай думает. Прикажи Эдх не отвечать ни на какие вопросы. Ее появление здесь, за десяток миль от башни, этот человек, не захотевший положить конец жестокости, но убивший себя, Веледа, говорящая о мире, — вся эта таинственность прибавит ей весомости, скажется на убедительности ее речей, хотя, я думаю, люди и так придут к правильным выводам.

Хайдхин затих. Он словно даже стал меньше. Кровь растеклась вокруг и пропитала землю.

— Сначала нужно помочь Эдх, — сказала Флорис.

Она подошла к женщине, та поднялась и стояла, будто окаменев. Платье и плащ Эдх были залиты кровью. Не обращая на это внимания, Флорис обняла ее.

— Ты свободна, — пробормотала она. — Он ценой своей жизни дал тебе свободу. Помни об этом.

— Да, — вымолвила Эдх, глядя в темноту.

— Теперь ты можешь провозглашать мир на земле. Ты должна.

— Да.

Флорис все не отпускала ее, отдавая свое тепло.

— Скажи мне, как, — проговорила Эдх. — Объясни мне, что говорить. Мир опустел.

— Ох, дитя мое, — дыхание Флорис терялось в седеющих волосах Веледы. — Храни добро в сердце. Я обещаю тебе новый дом, новую надежду. Хочешь услышать об этом? Это небольшой зеленый остров в море.

Жизнь понемногу возвращалась к Эдх.

— Спасибо. Ты так добра. Я сделаю все, что смогу… во имя Найэрды.

— Теперь пойдем, — предложила Флорис. — Я доставлю тебя обратно в твою башню. Усни. Сон облегчит твое горе. Потом подумай над тем, что ты будешь говорить вождям и королям. Когда они придут к тебе, передай им слово мира.

19

Свежий снег укрыл пепелища, служившие когда-то пристанищем людям. Там, где можжевельник сумел удержать снег в своей темной зелени, он и сам казался белым. Солнце, висящее над южным краем земли, отбрасывало на снег небесно-голубые тени. Тонкий лед на реке с наступлением дня таял, но все еще держался коркой в тростниковых зарослях по берегам, а отдельные льдинки не спеша плыли по течению в сторону севера. Темная полоска на восточном горизонте отмечала границу дикой местности.

Берманд со своими людьми ехал на запад. Копыта глухо стучали по промерзшей земле, восстанавливая старую дорожную колею. Дыхание паром вырывалось из ноздрей и окаймляло изморозью бороды. Морозно поблескивал металл. Всадники лишь изредка обменивались словами. Лохматые, в мехах и войлочных одеждах, они выбрались из леса и направились к реке.

Впереди показался остов деревянного моста, за ним торчащие из воды быки. На противоположном берегу виднелись такие же остатки. Работники, разобравшие середину моста, присоединились к легионерам, что выстроились на той стороне. Римлян прибыло так же мало, как и германцев. Латы их блестели, но килты и плащи были оборваны и в грязи. Плюмажи на командирских шлемах совсем потеряли цвет.

Берманд бросил поводья, спрыгнул с лошади и ступил на мост. Башмаки его застучали по настилу. Цериалис уже ждал. Добрый знак, ведь это Берманд попросил о переговорах — хотя это не имело теперь большого значения, потому что и так ясно было — переговоры будут.

У края своей половины моста Берманд остановился. Двое коренастых воинов пристально разглядывали друг друга через разделявшее их пространство. Под ними, неся свои воды к морю, клокотала река.

Римлянин расцепил ладони и поднял правую руку.

— Приветствую тебя, Цивилис, — произнес он. Привыкший обращаться к войску, он легко преодолевал голосом расстояние между ними.

— Приветствую тебя, Цериалис, — ответил Берманд столь же громко.

— Нам нужно обсудить условия, — произнес Цериалис. — Трудно это делать с предателем.

Он произнес эти слова уверенным, не терпящим возражения тоном, но Берманд воспринял их без обиды.

— Я не предатель, — спокойно ответил он на латинском. Затем подчеркнул, что встречается не с легатом Вителлия: Цериалис служил Веспасиану. И напомнил, что за долгие годы тогда, до войны, Берманд Батав, он же Клавдий Цивилис, оказал Риму немало услуг. III

Охотник по имени Гутерий часто ходил на охоту в дикий лес, так как был беден и участок имел не слишком урожайный. Прекрасным осенним днем, вооруженный луком и копьем, он отправился в лес. Гутерий не рассчитывал на крупную дичь, которая стала редкой и пугливой. Он собирался на ночь поставить ловушки для белок и зайцев, а затем двинуться дальше, в надежде подбить, может быть, глухаря. Хотя он был готов и к тому, что ничего стоящего ему не попадется.

Путь охотника лежал в обход залива. Прибой яростно колотился о прибрежные скалы, и белые барашки волн теснились на поверхности, несмотря на то что наступил отлив. Какая-то старая женщина шла по берегу, наклоняясь и выискивая, что море выбросило на берег: раскрытые раковины или дохлую рыбу, не слишком порченную. Беззубая, с узловатыми слабыми пальцами, она двигалась так, словно каждый шаг причинял ей боль. Рваную одежду трепал резкий ветер.

— Добрый день, — поздоровался Гутерий. — Как жизнь?

— Совсем плохо, — ответила старуха. — Боюсь, если ничего не найду пожевать, не смогу и до дома доковылять.

— Да, плохи твои дела, — сказал Гутерий и достал из сумки хлеб и сыр, что прихватил для себя из дому. — Возьми половину.

— У тебя доброе сердце, — произнесла старуха дрожащим голосом.

— Я не забыл свою мать, — объяснил охотник, — и почитаю Нехаленнию.

— А не мог бы ты отдать мне весь хлеб и сыр? — спросила она. — Ты молодой и сильный.

— Нет, силу мне надо беречь, если я хочу прокормить жену и детей, — сказал Гутерий. — Скажи спасибо за то, что я поделился с тобой.

— Я благодарна тебе, — отозвалась старушка. — Тебя ждет награда. Но раз ты пожадничал, сначала хлебнешь страданий.

— Замолчи! — воскликнул Гутерий и торопливо пошел прочь от дурных предсказаний.

Войдя в лес, он зашагал по хорошо знакомым тропам. Внезапно из-за кустов выпрыгнул олень. Могучее животное снежно-белого цвета и размером почти с лося. Рога его ветвились, как крона старого дуба.

— Ого-го-го! — воскликнул Гутерий. Он метнул копье, но промахнулся. Олень не кинулся прочь. Он остановился перед Гутерием — светлое пятно на фоне лесного сумрака. Охотник схватил лук, натянул тетиву и выпустил стрелу. Услышав звон тетивы, олень сорвался с места, но быстрее, чем человек. Однако стрелы своей Гутерий не нашел. Он решил, что, может быть, стрела попала в цель и он сумеет добить раненого зверя. Подобрав копье, охотник пустился в погоню.

Преследование все продолжалось и продолжалось, уводя человека в глубь дикого леса. Белое пятно оленя не пропадало из виду. Каким-то чудом Гутерий не уставал бежать, дыхание не перехватывало, он бежал без отдыха, опьянев от погони и забыв обо всем.

Солнце село. Опустились сумерки. Как только дневной свет померк, олень резко прибавил прыти и исчез из виду. Зашумел в ветвях деревьев ветер. Гутерию, вконец обессиленному усталостью, голодом и жаждой, пришлось остановиться, и тут он обнаружил, что заблудился. "Неужто старая карга и в самом деле прокляла меня?" — подумал он. Страх, холоднее наступающей ночи, пронзил его душу. Он завернулся в одеяло, которое прихватил с собой, и пролежал, не смыкая глаз, до самого рассвета.

Весь следующий день он бродил вокруг, не находя ни одной знакомой приметы. В самом деле, в жуткий уголок леса его занесло. Ни единого зверька не пробегало в траве, птицы не подавали голоса из крон деревьев, лишь ветер свистел в ветвях и ворошил увядшие листья. Не росли здесь ни грибы, ни ягоды, ни орехи, только мох на рухнувших стволах и бесформенных камнях. Тучи закрыли солнце, по которому он мог бы определить направление движения. В отчаянии Гутерий метался по лесу.

Ближе к ночи он нашел ручей, бросился на живот и утолил мучившую его жажду. Это придало ему сил, и он огляделся по сторонам. Гутерий оказался на поляне, откуда виден был клочок неба, свободный от туч. На фиолетово-синем фоне сияла вечерняя звезда.

— Нехаленния, — взмолился он, — пожалей меня. Тебе я предлагаю то, что должен был отдать без колебаний.

У него так пересохло во рту, что он не мог есть. Охотник разбросал остатки пищи под деревьями для зверья, которому она может пригодиться. Тут же у ручья он и уснул.

Ночью разразилась жестокая буря. Деревья скрипели и стонали. Ветер разбрасывал сломанные ветки. Дождь лил как из ведра. Гутерий брел вслепую в поисках укрытия. Вдруг он наткнулся на дерево и обнаружил, что оно с дуплом. В нем и провел он остаток ночи.

Наступило спокойное солнечное утро. Капли дождя бесчисленными жемчужинами сверкали на ветвях и во мху. Над головой прошелестели крылья. Только Гутерий размял занемевшее тело, как к нему с лаем подбежала какая-то собака. Не дворняжка, а настоящая охотничья собака, высокая, серая. Радость пробудилась в человеке.

— Чья же ты? — спросил он. — Веди меня к своему хозяину.

Собака повернулась и затрусила прочь. Гутерий последовал за ней. Вскоре они вышли на звериную тропу и двинулись дальше. Но примет, указывающих на близость людей, видно не было. В нем просыпалась догадка.

— Ты принадлежишь Нехаленнии, — осмелился он произнести. — Она послала тебя проводить меня домой или хотя бы к ягодным кустам или орешнику, где я мог бы утолить голод. Как я благодарен богине!

Пес ничего не ответил, только перебирал лапами. Они двигались дальше, но ни ягод, ни орешника не попадалось. Наконец лес кончился. Охотник услышал шум морских волн и почувствовал в порывах ветра вкус соли. Собака прыгнула в сторону и пропала среди теней. Дальше, должно быть, нужно было идти одному. Как ни измучен был Гутерий, душа его наполнилась радостью, так как он знал, что, двигаясь вдоль берега на юг, придет в рыбацкий поселок, где жили его родственники.

На берегу он остановился в удивлении. Среди камней лежал корабль, выброшенный штормом на берег, разбитый, уже непригодный для плаванья, хотя и не полностью разрушенный. Команда осталась цела. Моряки печально сидели возле останков корабля, так как, будучи из других земель, они ничего не знали об этом побережье.

Гутерий подошел ближе и осознал их отчаянное положение. Знаками он попытался объяснить, что может стать их проводником. Моряки накормили охотника и, оставив несколько человек охранять корабль, отправились с ним, захватив кое-какие припасы.

Таким образом Гутерий получил обещанную награду; ибо корабль вез богатый товар, а прокуратор, правящий в этих местах, постановил, что любой, кто спасет команду, должен получить значительную часть груза. Гутерий решил, что та старая женщина и была самой Нехаленнией.

Поскольку Нехаленния — богиня торговли и мореплавания, он вложил свои средства в судно, которое регулярно ходило в Британию. Кораблю всегда везло с погодой и попутным ветром, а перевозимые товары оказались выгодными.

Вскоре Гутерий разбогател.

В знак благодарности он воздвиг алтарь Нехаленнии, на который после каждого вояжа возлагал богатые дары; а когда он видел, как впереди сияет вечерняя или утренняя звезда, он низко кланялся, потому что звезды тоже принадлежат Нехаленнии.

И деревья ей принадлежат, виноградники и фрукты. Ей принадлежит море и корабли, что бороздят его просторы. От нее зависит процветание смертных и мир между ними.

20

— Я только что получила твое письмо, — говорила Флорис в телефонную трубку. — О да, Мэнс, приходи, как только сможешь.

Эверард не стал терять время на авиаперелет. Он сунул в карман паспорт и рванул сразу из нью-йоркской штаб-квартиры Патруля в амстердамскую. Здесь он обменял доллары на гульдены и взял машину, чтобы добраться до квартиры Флорис.

Он вошел, и они обнялись. Поцелуй Джейн был скорее дружеским, чем страстным, и длился недолго. Эверард не совсем понимал, удивило его это или нет, разочарован он или обрадован.

— Привет, привет, — выдохнула она ему в ухо. — Давно не виделись.

Гибкое тело еще мгновение прижималось к нему, затем быстро отстранилось. Пульс Эверарда успокоился.

— Ты выглядишь, как всегда, великолепно, — сказал он. Что правда, то правда.

Короткое черное платье обтягивало высокую стройную фигуру и оттеняло янтарные, заплетенные в косы волосы. Единственным драгоценным украшением была серебряная брошь в виде альбатроса, приколотая над левой грудью. Уж не в его ли честь? На ее губах играла сдержанная улыбка.

— Спасибо. Но приглядись получше: я очень устала и хоть сейчас готова взять отпуск.

В бирюзовых глазах мелькнула неуверенность.

"Чему еще она была свидетельницей с тех пор, как мы распрощались? — подумал он. — О чем мне не рассказали, не желая тревожить попусту?"

— Я понимаю. Отпуск был бы для тебя сейчас очень кстати. Ведь ты работала за десятерых. Мне, конечно, следовало остаться и помочь…

Она покачала головой.

— Нет. Я понимала это тогда и понимаю сейчас. Кризис миновал, и агенту-оперативнику начальство всегда найдет лучшее применение. У тебя достаточно власти, и ты мог бы остаться для завершения операции, но твое время стараются не расходовать на рутинную работу. — Она опять улыбнулась. — Старый работяга Мэнс.

"Тогда как тебе, специалисту, который действительно знает это тысячелетие, приходится доводить работу до конца. Да, с помощью коллег и новых переведенных к тебе сотрудников, переобученных для тех условий, — но за все отвечала ты. Тебе надо было убедиться, что события пошли так, как зафиксировано у Тацита "первого"; что не возникло сбоев здесь и там, теперь и тогда; что история вышла наконец из нестабильной пространственно-временной зоны и теперь может быть предоставлена своему естественному ходу. Отпуск свой ты точно заслужила".

— Как долго ты оставалась в деле?

— С 70-го по 95-й год. Конечно, я перемещалась во времени, так что в моей мировой линии это заняло… что-то около года. А ты, Мэнс? Чем занимался ты?

— В основном ничем, кроме восстановления здоровья, — признался он. — Я знал, что ты должна вернуться на этой неделе из-за своих родителей и своей легенды в этом времени, так что сразу переместился сюда, выждал несколько дней, потом написал тебе.

"Правильно ли я поступил, возвращаясь к прежнему? Я ведь, пожалуй, менее чувствителен и случившиеся события мучают меня не в такой степени. А потом, ты пробыла там дольше".

Джейн, похоже, поняла, о чем он думает.

— Ах ты, мой хороший. — Коротко рассмеявшись, она схватила его за руки. — Но что же мы здесь стоим? Пошли, устроимся поудобнее.

Они прошли в комнату, полную картин и книг. Джейн сервировала низкий столик, приготовила кофе, хлебцы, достала шотландское виски — она знала, что он любит, — да, "Гленливет", как раз его любимое, хотя Эверард не помнил, когда упоминал при ней эту марку. Бок о бок они сели на диван. Джейн откинулась назад и потянулась.

— Как хорошо-то, — промурлыкала она. — Нет, просто великолепно. Я снова учусь ценить свой родной век.

"Действительно ли она так спокойна, или это притворство? Сам я почему-то чувствую себя неловко".

Эверард сидел на краю дивана. Он разлил кофе и плеснул себе виски. На его вопрошающий взгляд Джейн отрицательно качнула головой и взяла свою чашку.

— Для меня еще слишком рано, — сказала она.

— Ладно тебе, я же не собирался уничтожать всю бутылку, — заверил он. — Давай отвлечемся от дел, поговорим и, может быть, потом где-нибудь пообедаем вместе. Как насчет того прелестного карибского ресторанчика?

Хотя, если хочешь, я просто опустошу твой холодильник.

— А потом? — тихо спросила она.

— Ну, э-э-э… — Он почувствовал, как кровь прихлынула к щекам.

— Ты понимаешь, почему я должна сохранять голову ясной?

— Джейн, ты что, думаешь, я…

— Нет, конечно нет. Ты достойный человек. Иногда это тебе даже вредит. — Она положила руку ему на колено. — Давай, как ты предложил, поговорим.

И убрала руку прежде, чем он успел обнять ее. Сквозь открытое окно проникало нежное дуновение весны. Шум уличного движения напоминал отдаленный прибой.

— Бесполезно изображать веселье, — произнесла она спустя какое-то время.

— Пожалуй. Можем сразу перейти на серьезный лад.

Странно, но Эверард почувствовал себя немного свободнее. Он откинулся на спинку дивана, держа в руке виски и наслаждаясь ароматом не меньше, чем вкусом.

— Что ты будешь делать дальше, Мэнс?

— Кто знает? Проблем всегда хватает. — Он повернулся и посмотрел на нее. — Я хочу услышать о твоих делах. Надо полагать, все закончилось успешно? Меня бы проинформировали, если бы что-то пошло не так.

— Ты имеешь в виду, если бы всплыло что-нибудь вроде новых экземпляров Тацита "второго"?

— Нет. Тот манускрипт сохранился в единственном экземпляре, и какие бы выводы ни делал из него Патруль, это теперь всего лишь курьез.

Он почувствовал, как она вздрогнула.

— Объект, появившийся неизвестно откуда, изготовленный из ничего и неизвестно зачем. Что за ужасная вселенная. Лучше бы и не знать о вариантной реальности. Иногда я жалею, что меня завербовали.

— В определенных обстоятельствах это бывает, я знаю. — Он хотел поцелуями удалить горечь с ее губ.

"Попытаться? Или не стоит?"

— Да, ты прав. — Она подняла светловолосую голову, голос ее дрожал. — Но потом я вспоминаю об исследованиях, открытиях, о помощи людям и снова радуюсь.

— Вот и умница. Ну, расскажи мне о своих приключениях. — "К самому главному вопросу нужен постепенный подход". — Я не просматривал твой доклад, потому что хотел услышать обо всем непосредственно от тебя.

Она снова упала духом.

— Уж лучше бы ты посмотрел доклад, если тебе интересно, — сказала она, глядя на фотографию Сетевой Туманности на противоположной стороне.

— Что?.. Тебе трудно говорить об этом?

— Да.

— Но ты добилась успеха. Ты обезопасила историю и естественный порядок вещей.

— Лишь отчасти. И на время.

— Большего от человека и требовать нельзя, Джейн.

— Я знаю.

— Мы пропустим детали. — "В самом ли деле они были так кровавы? По моему, реконструкция прошла довольно гладко, и германским племенам неплохо жилось в империи, пока она не начала разваливаться". — Но хоть о чем-то ты мне можешь рассказать? О людях, с которыми мы встречались, о Берманде?

В голосе Флорис прибавилось веселья.

— Он был прощен, как и другие. Жена и сестра вернулись к нему целыми и невредимыми. Он удалился в свое поместье в Батавии, где закончил свои дни в скромном достатке, где-то на уровне среднего чиновника. Римляне, однако, уважали его и часто советовались с ним. Цериалис стал правителем Британии, где завоевал земли бригантов. Тесть Тацита Агрикола служил под его началом, и как ты помнишь, историк отзывался о нем неплохо. Классик…

— Пока не важно, — прервал ее Эверард. — Что с Веледой? С Эдх?

— Ах да. После той встречи на мосту ее имя исчезает из хроник. Полных хроник, восстановленных путешественниками во времени.

— Я помню. Что произошло? Она умерла?

— Только через двадцать лет. В необыкновенно старом возрасте для той эпохи. — Флорис помрачнела. Опять грусть коснулась ее души? — Странно. Ты не думаешь, что ее судьба должна была бы заинтересовать Тацита в достаточной мере, чтобы упомянуть о ней?

— Нет, если она была всеми забыта.

— Не совсем так. Может быть, я сама вносила перемены в прошлое? Когда я доложила о своих сомнениях, мне приказали действовать дальше и сказали, что это и есть естественный ход истории.

— Тогда все в порядке. Не беспокойся. Возможно, история Веледы была всего лишь незначительным всплеском в причинно-следственной цепочке событий. Если так, то она не играет важной роли в истории. Такие вещи случаются и обычно не оставляют серьезных последствий. Тацит мог и не знать о ее судьбе или потерять к ней интерес, после того как она перестала быть политической силой. Так ведь и произошло на самом деле?

— В некотором роде. Хотя… Та программа, что я обдумала и предложила, а Патруль одобрил, пришла мне в голову благодаря опыту, который я накопила задолго до того, как узнала о существовании Патруля. Я ободряла Эдх, предсказывала, что она должна делать, заранее готовила обстоятельства, наблюдала за ней и появлялась, когда она нуждалась в своей богине. — Эверард опять заметил, как помрачнела Флорис. — Будущее перекраивало собственное прошлое. Надеюсь, в дальнейшем мне в таких экспериментах участвовать не придется. Не то чтобы все это было так ужасно. Нет, оно того стоило. Я чувствовала, что не зря живу на свете. Но… — она умолкла.

— Страшновато, — помог Эверард. — Со мной такое было.

— Да, — тихо сказала она. — И у тебя есть собственные секреты, не так ли?

— От Патруля нет.

— От тех, о ком ты заботишься. Вещи, о которых тебе больно говорить, а им непереносимо слушать.

"Близко, слишком близко".

— Ну ладно, так что Эдх? Я полагаю, ты пыталась сделать ее как можно более счастливой. — Эверард выждал. — Уверен в этом.

— Был ты когда-нибудь на острове Валхерен? — спросила Флорис.

— М-м, нет. Это где-то рядом с бельгийской границей? Подожди. Я смутно вспоминаю, ты говорила однажды об археологических находках из тех мест.

— Да. В основном камни с латинскими надписями второго-третьего веков. Благодарственные подношения, обычно за удачное морское путешествие в Британию и за благополучное возвращение. Богиня, которой они предназначались, имела храм в одном из портов Северного моря. На некоторых камнях она изображена вместе с кораблем или собакой, часто с рогом изобилия в окружении фруктов и колосьев. Имя ее Нехаленния.

— Очень важный культ, по крайней мере в том краю.

— Она выполняла все, что положено богам: давала мужество и знание, делала людей немного добрее, чем они могли бы быть в противном случае, а иногда открывала им глаза на красоту.

— Подожди! — Эверард выпрямился. Мурашки побежали у него по спине и затылку. — Это богиня Веледы…

— Древняя нордическая богиня морей и плодородия Нертус, Найэрда, Нерда, Нерха — множество различных вариантов имени. Веледа сотворила из нее мстительное божество войны под влиянием Хайдхина.

Эверард довольно долго смотрел на Флорис, прежде чем сказал:

— А ты убедила Веледу снова провозгласить ее мирной богиней и переместила на юг. Это просто гениально!.. Великолепная операция! Не припомню, чтобы я слышал о чем-то подобном.

Глаза ее опустились.

— Нет, на самом деле это не так. Потенциал уже был заложен в самой Эдх. Удивительная женщина. Чего бы она могла достичь в более благоприятное время?… На Валхерене богиню звали Неха. Культ ее почти совсем угас, несмотря на божественное покровительство сельскому хозяйству и рыболовству. Хотя охотничьи дела ассоциировались с ней с первобытных времен. Прибыла Веледа, оживила культ, внесла новые элементы, соответствующие цивилизации, которая переменила жизнь ее народа. Они начали произносить имя богини с латинским послеслогом, Неха Леннис, то есть Неха Добрая. Со временем оно превратилось в имя Нехаленния.

— Должно быть, богиня играла у них важную роль, раз ей поклонялись и столетия спустя.

— По-видимому, так. Когда-нибудь я хотела бы отследить ее историю, если Патруль позволит использовать на это несколько лет моей жизни. Флорис вздохнула. — В конце концов империя, конечно, рухнула. Франки и саксы смели все на своем пути, а когда возник новый мировой порядок, он уже стал христианским. Но мне хотелось бы думать, что от культа Нехаленнии многое сохранилось.

Эверард согласился.

— Мне тоже, после того, что ты рассказала. Это могло пойти на пользу людям. Многие средневековые святые произошли от языческих богов, а те, что были историческими личностями, часто имели черты древних богов как в фольклоре, так и в церковных летописях. Костры в середине лета все еще разжигают, хотя теперь уже в честь Святого Иоанна. Святой Олаф бьется с троллями и чудовищами, как до него Тор. Даже Дева Мария имеет черты Исиды, и, смею предположить, несколько легенд о ней были первоначально местными мифами… — Он оборвал себя. — Впрочем, тебе это известно. Все нити уходят в глубь веков. Как жила Эдх?

Флорис смотрела мимо него, словно все мысли ее были в прошлом. Затем медленно заговорила:

— Старость Эдх встретила, окруженная почетом. Замуж она так и не вышла, но все относились к ней, как к матери. Остров был низкий, на нем строили корабли, как и на острове ее детства, а храм Нехаленнии стоял на берегу ее любимого моря. Я думаю — точно сказать не могу, ибо что богиня может прочитать в сердце смертного? — но я думаю, она… обрела наконец покой. О том ли я говорю? Конечно, когда она умирала… — голос ее дрогнул, — …когда она лежала на смертном одре… — Флорис попыталась сдержать слезы и не смогла.

Эверард обнял ее, положив голову себе на плечо, и погладил косы.

Пальцы ее вцепились в рукава его рубашки.

— Успокойся, девочка, успокойся, — прошептал он. — От некоторых воспоминаний всегда больно. Ты пришла к ней в ее последний час?

— Да, — всхлипывала она у него на плече. — А как же иначе?

— Правильно. Иначе ты поступить не могла. Ты облегчила ей уход. Что здесь плохого?

— Она… она просила — а я обещала… — Флорис зарыдала.

— Жизнь после смерти, — понял Эверард. — Жизнь с тобой, навечно в морском доме Найэрды. И она ушла во мрак счастливой.

Флорис оторвалась от него.

— Это была ложь! — выкрикнула она, вскочила на ноги, задев столик, и заходила по комнате. Она то сжимала руками плечи, то била кулаком по раскрытой ладони. — Все эти годы были сплошной ложью, фокусом, я использовала ее! А она в меня верила!

Эверард решил, что ему лучше оставаться на месте и налил себе еще немного виски.

— Успокойся, Джейн, — уговаривал он. — Ты должна была это делать ради сохранения всего мира. Но ты выполняла свой долг с любовью. И ты дала Эдх все, чего она могла пожелать.

— Bedriegerij — все фальшь, все пустота — как и большая часть того, что я делала.

Эверард проглотил бархатный комок огня.

— Послушай, я довольно хорошо тебя изучил. Ты самый честный человек из всех, кого я знаю. Слишком честный, сказать по правде. К тому же ты очень добра по натуре, что еще более важно. Однако уверяю тебя, искренность не самая главная добродетель на свете. Джейн, ты ошибаешься, воображая, что тебе нет прощения. Но в любом случае тебе надо жить дальше. Призови на помощь благоразумие и перестань себя мучить.

Всхлипывая и вытирая слезы, она остановилась напротив него и заговорила, постепенно успокаиваясь:

— Да, я… понимаю. Я думала об этом… несколько дней… прежде чем обратиться в Патруль. И все-таки, я не могу избавиться от своих мыслей. Ты прав, это было необходимо, и я знаю, как много людей живут мифами, а многие мифы созданы искусственно. Прости меня за эту сцену. Для меня Веледа умирала на руках Нехаленнии совсем недавно.

— Воспоминания переполняют тебя, ну конечно, а я лезу с расспросами. Извини.

— Ты не виноват. Откуда тебе знать? — Флорис глубоко вздохнула, плотно сжала переплетенные руки. — Но я не хочу лгать больше, чем необходимо. Я совсем не хочу лгать тебе, Мэнс.

— Что ты имеешь в виду? — спросил он, слегка догадываясь и немного пугаясь.

— Я думала о нас, — продолжила она. — Серьезно думала. Видимо, то, что между нами произошло, было ошибкой…

— Ну, в обычных обстоятельствах, возможно, так оно и было бы, но в нашем случае это совсем не повредило работе. Более того, я чувствовал себя как на крыльях. И вообще, все было великолепно.

— И мне так казалось. — Голос ее становился непоколебимо спокойным. — Ты пришел сюда сегодня с надеждой возобновить те отношения, верно?

Он попытался улыбнуться.

— Каюсь. В постели тебе нет равных, дорогая.

— Застенчивостью ты точно не страдаешь. — Слабая улыбка погасла. — Чего бы ты еще хотел?

— Побольше того же самого. Часто.

— Всегда?

Эверард онемел.

— Это трудно, — сказала Флорис. — Ты агент-оперативник, а я специалист. Большую часть нашей жизни мы проводили бы порознь.

— Если ты не перейдешь на обработку данных или подобную работу, когда можно находиться дома, — Эверард подался вперед. — Ты знаешь, это превосходная идея. Ты прекрасно соображаешь. Избавишься от риска и невзгод, да и от всех этих жестокостей, которые не имеешь права предотвратить.

Она покачала головой.

— Я не хочу этого. Несмотря ни на что, я чувствую себя полезной там, на месте, в своей области деятельности, и так будет, пока я не состарюсь и не ослабею.

"Если доживешь до старости".

— Да, понимаю. Перемены, приключения, полная жизнь и возможность помочь кому-то при случае. В этом твоя суть.

— Я могла бы, наверное, возненавидеть человека, который заставит меня уйти с такой работы. Этого я тоже не хочу.

— Ну, что ж… — Эверард поднялся. — Ладно, — произнес он. — Не бог весть сколько домашнего уюта, но уж тогда между заданиями все должно быть по высшему классу и только для нас двоих. Играешь в такую игру?

— А ты? — спросила она в ответ.

Вопрос остановил Эверарда на полпути к ней.

— Ты в курсе, чего может потребовать моя работа, — продолжала она. Лицо ее побледнело. Скромность здесь не к месту, вертелась у Эверарда мысль в глубине сознания. — И во время этой миссии тоже. Я не все время была богиней, Мэнс. Время от времени оказывалось, что очень полезно прикинуться обычной германской женщиной вдали от дома. А иногда мне просто хотелось забыться ночью.

В висках у него застучала кровь.

— Я не ханжа, Джейн.

— Но в душе ты по-прежнему провинциальный американец. Ты как-то сам так сказал, и я в этом убедилась. Я могу быть твоим другом, партнером, твоей любовницей, но никогда, в глубине твоей души, никем больше. Будь честен.

— Стараюсь, — хрипло произнес он.

— Для меня это было бы хуже, — закончила Флорис. — Мне пришлось бы слишком многое скрывать от тебя. Я чувствовала бы себя предательницей. В этом, конечно, нет смысла, но именно такое было бы у меня ощущение. Мэнс, нам лучше не влюбляться в друг друга еще раз. Лучше будет, если мы расстанемся.

Они еще несколько часов провели в разговорах. На прощание она прижалась к нему, Эверард обнял ее и ушел. IV

Мария, матерь Божия, мать многострадальная, мать милосердная, будь с нами теперь и в час нашей смерти.

Плывем мы на запад, однако ночь обгоняет нас. Присмотри за нами во мраке и проводи ко дню. Даруй кораблю нашему свое благословение, и будет оно нашим самым ценным грузом.

Чистая, как ты сама, звезда твоя сверкает над закатом. Веди нас своим светом. Успокой моря своею добротой, направь попутный ветер в пути нашем дальнем и обратно к дому, к нашим любимым, а в конце пути нашего земного молитвами своими проводи на Небо.

Ave Stella Maris!