Патриот. Смута

Глава 3

М-да, попал. Не в чести здесь у них столица.

Неужели, Смута? Вот это занесло, так занесло. В это время, считай, каждый сам за себя мог воевать.

— Я, человек посыльный. — Окинул их взглядом. — Раз письмо везу, должен передать. Служба такая.

Сделал вид, что не обращаю внимание на угрозу, достал свиток. Показал. Добавил.

— Вот бумага. Вы, люди добрые, если пускать к себе не хотите, право ваше, развернусь и уеду. Закон ваш чту. Но вручить должен.

Толпа стала перешептываться. Интересно, сколько из них тут читать умеют? Подьячий, уверен, обученный. А вот остальные? Для них грамота — нечто большее, чем для нашего времени письма.

— Эко. — Усмехнулся худощавый дворянин, говорящий от лица толпы. — На ночь глядя так и умчишь? Боярин.

— Я в чужой монастырь со своим уставом не лезу. Надо, в лесу переночую.

Народ зашептался еще сильнее. Те крестьяне, что обходили меня сбоку, остановились, стали переглядываться. Даже как-то расслабились, опустили оружие.

— Пока не гоним, раз с миром пришел. Давай письмо, раз привез.

Идти к толпе опасно. Здесь у меня есть пространство для маневра, а подойду, вмиг окружат. Не, так дело не пойдет. Умнее надо.

— За гостеприимство спасибо. А с письмом погоди, подьячий. Сыро. — Я бросил короткий взгляд на небо. — Дождь капает, бумагу повредить может. Я за сохранность головой отвечаю, сам понимаешь. Лучше под навес зайдем. Там и передам, в сухости. — Постарался добродушно улыбнуться, не отводя взгляда от толпы. Убрал руку от эфеса, который поглаживал, добавил. — К тому же у казачков спросить стоит вначале, чего они так меня невзлюбили. Я посыльный, а не бандит какой-то.

Мужчина буравил меня взглядом. Я понимал, что он размышляет, как поступить, и мне это все больше не нравилось. Ситуация неприятная, влез в нее не я, а прошлый хозяин тела, но рулить-то мне.

Выходило по всему, что гость в моем лице — нежданный и нежеланный.

В этот момент из стоящих за спиной подьячего людей выдвинулся еще один боец. Запыхавшийся, видимо, догонял и присоединился к толпе в последний момент. Уставился на меня.

— Эти люди у меня жили… Хлеб со мной делили… А ты их побил, московит. Негоже!

Ага, вот и проявил себя еще один мой недоброжелатель. Более крепкий, приземистый, широкий в плечах.

Толпа вновь заворчала, но как-то уже спокойнее.

— С кем жили они, мне неведомо было. Но когда все ценное отдать требуют, да саблей угрожают, я в зубы бью. — Улыбнулся я злобно. С такими только так говорить следовало. — По-другому не приучен.

— Ах ты…

Горячая голова. Что, в драку полезешь. Раз на раз я тебя в бараний рог скручу. Давай.

— Погоди, Федор. Тут дело неясно. — Яков положил руку на плечо покрасневшему от злости. — Мы же не разбойники, мы люди служилые. Зайдем, чего мокнуть-то. Поговорим. Решим. Человек же пред нами стоит, по пути все молвит. Не бежит, не кричит, саблю не выхватывает, не угрожает. Охолонись. Нас вон сколько, а он один, стоит перед нами. Что мы, лиходеи какие, а?

Это была победа. Напряжение ситуации спадало. Да, еще не все понятно, далеко не все, но, по крайней мере, меня здесь и сейчас не окружат и не попытаются забить палками. От толпы отбиться — дело непростое. Кровь лить не хочется.

Тем временем Яков повернулся к мужикам, простым работягам и громко проговорил.

— Холопе, крестьяне, люди добрые, расходитесь! Угрозы нет. Спасибо, что явились всем миром. Дело мы дальше сами решим! Ну а кто при сабле, собратья, дворяне, прошу остаться.

Народ заворчал, затоптался.

Слуга мой смотрел на все это от стога сена, куда и уложил трех связанных казаков. Лицо его выражало невероятное удивление. Взгляд, напуганный и растерянный, перебегал с меня на толпу и обратно. Уверен, он ошалело думал, как будет меня выручать. Но, так сложилось, что я сам себя выручил, да и его в придачу. Прошлый хозяин так делать не умел. Ни говорить, не убеждать, ни сражаться.

Ничего, парень, теперь все по-иному будет.

Вооруженные мужчины, которых помимо Якова и Федора было пятеро, переглянулись и остались. Толпа стала расходиться по делам. Мужики бубнили себе что-то под нос. На меня было брошено несколько заинтересованных, опасливых и негодующих взглядов.

Спустя пару мгновений все оставшиеся зашли под навес, где я и протянул письмо подьячему. Но тот пока его не взял, показал рукой, что мол — потом.

— Скажи, Федор. — Проговорил Яков, буравя своего земляка взглядом. — Жильцы твои, недели две же тут обретаются, так?

— Ну, так. — Насупился ответчик.

Подьячий смотрел на снятые с разбойников сапоги, валяющуюся рядом с ними саблю, топор и несколько ножей, поглаживал подбородок. Сами казаки приходили в себя, сидели насупленно, молчали.

Понятно, к чему идет, но интересно, как вывернет.

— Ты сказал, что рыбу ловят, промысел у них, так?

Мне с трудом удалось сдержать смешок. Рыба… Саблей много ее не наловишь.

— Ну, так. — Выдал Федор. Он тоже начинал понимать, хотя туго.

— А как так получается, что эти трое с оружием после полудня, ближе к вечеру у края поселка оказались? Где удила их, где сети? Саблей да топором не наловишь много. — Яков покачал головой. — Чудно. Как ждали кого. Виданное дело в дождь тут сидеть. Когда у реки шалашик себе соорудили и у тебя часто сиживали и ночевали. В дождь поклевка-то хорошая, сам знаешь, а они тут да с оружием.

Он вновь почесал бороду, перевел взгляд со снаряжения казацкого на своего товарища, проговорил.

— На посыльного, да на дороге, да в такую погоду случайно налетели? Рыба-то, она вон там, в реке. — Он махнул рукой в сторону церкви. За ней, внизу под склоном несла свои воды к Дону река Воронеж. Потом добавил. — А тут рыбы-то нет, Федор.

— Казаки, люди вольные. — Процедил коренастый дворянин, стиснув зубы.

Ситуация не простая, но подьячий, мужик толковый, почувствовал, что здесь дело нечисто, начал вопросы задавать. Это хорошо, сейчас все и разберем.

— Казаки, я мыслю, разбой учинить решили, Яков Семенович. — В разговор вмешался еще один служилый человек. Среднего роста, неприметный такой, среднего телосложения и среднего же возраста. — Это по моей части. Ты не кипятись, Федор, не кипятись. Я вижу, что эти трое решили разуть, раздеть нашего гостя, а он им отпор дал. А может быть…

О, знакомый типаж. Даже в это время и в этом месте такие люди встречаются. Этакий особист, которого не видно, но он следит за тобой.

— Да вы что, крамолу во мне искать удумали⁈ — Выкрикнул поселивший к себе казаков-разбойников служилый человек. Лицо его перекосило от злости, рука сжала рукоять сабли. Клинок на четверть показался на свет. — Видано ли это? Григорий, я такого не потерплю!

Мужик то ли хитрый и игрок хороший, то ли, наоборот, простой и горячий донельзя.

— Не кипятись, саблю спрячь. Мы же разбираемся. Думается мне, они письмо хотели умыкнуть. — Названный Григорием продолжил говорить вполне спокойно, не обращая на агрессию. — Раз гость из самой Москвы его вез, значит важное оно. Нынче-то с письмами опасно ездить. Особенно с важными. Верно я говорю?

— Верно, Григорий, не знаю, как тебя по отцу. — Нужно было вмешиваться в разговор. — Письма я везу не только вашему подьячему. Важные они.

Остальные служилые люди закивали. Григорий повернулся ко мне, уставился пробирающим до глубины души холодным взглядом голубых глаз. Сущий особист, никак иначе, первое мнение неошибочное.

— Ты, мил человек, поведай нам людям простым, откуда, куда, зачем? А потом мы казачков-то поспрашиваем.

Секретов держать смысла не было. Правда и открытость в моем случае, лучший аргумент при работе с этими гражданами.

— Я и холоп мой, Ванька, ехали из Москвы. — Медленно, пытаясь выдернуть информацию из памяти тела. — Письма у нас. К вашему подьячему. Имени и фамилии я не знал до встречи. Еще на Дон к атаману казацкому и в Воронеж к воеводе. Опять же имен и фамилий нет.

— От кого?

В голове всплыли писари какие-то. Лица бородатые, усталые, столы, шкафы, заваленные бумагами.

— Посольский приказ. От кого, не знаю, дело не мое. Дали задачу доставить, я везу по назначению. С воеводой в Воронеже, думаю, несложно будет, а вот с атаманом… — Я сделал паузу. — Не просто.

Григорий погладил подбородок. Борода у него была совсем редкая, неказистая такая, немного козлиная на вид. Молчал.

— Получается, что казачки, что две недели у нас тут под боком рыбу ловили, да на баб наших поглядывали, решили тебя встретить сегодня. Именно сегодня. Чудно. — Хмыкнул Яков, вступая в разговор. — Как прознали?

Вот ты тоже спросил.

— Этого не знаю. Ждали они меня. Слазь с коня, говорят. Решил, опасно у вас тут, может, татары лютуют или разбой какой. Охрана они. Думал, к подьячему отведут. — Я добро улыбнулся, показывая, что никому зла не желал. Оно, мол, как-то так само случилось. — Хитростью взяли.

Окажись я в этом теле чуть раньше, казачков бы по кускам собирать пришлось бы. Может так-то и лучше как-то вышло. Они живы, расспросить можно. А так — конем потоптал бы, саблей посек. Трое против конного — мелочь. А нас двое.

И здесь меня осенило. Они знали, что прошлый я — полный идиот… Черт, да это подстава чистой воды.

— Брешет он, други, брешет, собака! — Один из разбойников подал голос, пока я размышлял. Тот самый, который хотел меня ножом резать. — Он нас, боярчик этот, кнутом бить пытался. Охальниками назвал, поносил, на чем свет стоит.

Служилые люди начали переглядываться. Слово незнакомого московита против троих известных им казаков.

— Насмехался. Москаль, одно слово. Веры ему нет никакой. Не верьте ему, други! — К первому присоединился второй, со сломанной рукой. Выкрикивал с болезненной гримасой на лице. — Побил нас. Вы бы не подоспели, заколол бы, как свиней.

Третий, что только в себя пришел, закивал.

— Стоять! — Поднял я голос. — Первое! Еще раз кто собакой, или как еще меня недобро назовет, нос сломаю. В лучшем случае. И буду в своем праве.

Взгляд мой буравил казаков, и те мигом притихли. Было желание подойти и дать леща, но я сдержался. Все же они пленники. Местные служилые люди должны их судьбу решать. К тому же на лицах дворян я увидел одобрение своим словам. Не понравилось им, что кто-то на боярина орет как на холопа провинившегося.

— Второе. — Я продолжил медленно. — Раз говорите против меня. Давайте подробнее, как же это я вас поносил? В какой руке кнут держал? На кого замахнулся, может ударил кого? Может следы побоев есть? Ну!

Не на того напали, казачки. Я в свое время много народу разного допрашивал, расспрашивал. Когда по аулам в Афганистане работаешь, понять пытаешься, кто враг, кто друг, у кого оружие под полом, у кого дурь всякая, а кому помочь надо от имени Советского Союза — не такому научишься. Там целая школа, где ошибка не только твоя жизнь, но еще и десятков, а может, и сотен людей.

— Чего замолкли! А! — Подтолкнул я их, чтобы времени соображать и выдумывать не было. — Говорите!

— Так это… Богохульно поносил. — Забубнил тот, у кого была рука сломана. Мне все больше становилось ясно, что он у них главный. — Словами черными. Самыми грязными…

Хорошо, что ему досталось от меня больше всего. Думать тяжелее, и авторитет его просел.

— А хлыст⁈ — Рявкнул я.

— Хлыст. Так это… Дождь же…

— Нет у нас хлыста! — Закричал Ванька. — Хозяин! Нету! Отродясь не было. Вы коней не погоняли никогда, не били.

Смышленый он у меня парень. Молодец. Я что-то такого и ожидал. Не верилось мне, что прошлый трусоватый я решился на троих казаков первым полезть. Ждали они его — тюфяка и рохлю, а дождались меня на свою голову. Расхлебывают то, что сами заварили.

При этих мыслях я криво улыбнулся, и разбойникам сие очень не понравилась.

— Так, он грозился только! — Заорал казак со сломанной рукой.

Почуял, падаль, что сморозил не то. Сам себя во лжи обличил. Поздно оправдываться.

— Молчать. Все уже сказал. Брешешь всем нам.

— Григорий Неуступыч, я их ту вчерась тоже видал. — Проворчал один из молчавших до этого служилых людей. — И дня три назад, было.

Что же ты раньше молчал-то, а? Пока сами не раскрылись за московита вставать не хотел?

А он тем временем продолжал.

— Спросил их. Говорили, девка красивая тут ходит. Крестьянская дочка, валежник собирает и возвращается к вечеру. Ждут, свататься хотят. Люди не жаловались, я как-то и не мыслил ничего дурного то. Сидят и сидят.

Хорошо то, что теперь правда на моей стороне. Разобрались, дальше пойдем. К письмам.

— Так. — Яков повернулся к Федору. — Видимо, мужики эти битые, все же, что-то недоброе затевали. Ты их откуда знаешь?

— Ах ты ж, сыть волчья, Васька смердяка! — Заорал Федор, саблю из ножен выхватил. — Ты же меня что, перед своими сотоварищами подставить решил.

Все же горячий он, а не хитрый. Доверился казакам, а они его кинули.

Другие служилые люди напряглись, оружия не достали. Знали, чего от товарища ждать.

— Охолонись, Федор. — Яков смотрел на пышущего злостью земляка. Потом перевел взгляд на меня. — Московит, горячий он у нас. Не бери в голову.

— Федор. — Это был уже Григорий. — Получше казаков допросим. Судом решим. Сабельку опусти. Не надо здесь.

— Перед вами, собратья, стыдно. А эти…

Со словами этими он злобно смотрел на казака, того, что постанывал, держась за сломанную руку. Тряхнул головой, сплюнул, лицо кривая гримаса перекосила.

Мне все понемногу становилось понятно. Ситуация обыденная.

— Ты, Федор не кипятись. Саблю спрячь. — Продолжил Григорий. — Пойдем в храм все, там и поговорим уже. Более предметно. Там и письмо глянем. Сухо там. И спокойно. В церкви-то за оружие хвататься никто не будет. Давайте други, пособите этих казачков туда доставить. Московит, тебя тоже приглашаем. Не откажи. Будь гостем.

— Хорошо.

Ситуация вроде бы разрешилась.

Федор саблю опустил, в ножны загнал резко, злобно. Крутанулся на месте и под вновь начавший накрапывать дождь вышел из-под навеса. Отошел, застыл в ожидании.

Недовольные разбойники ругались, когда их поднимали. Вроде бы главный стонал, увещевал, что ранен и руки не чувствует, и что за увечья московский боярин, то есть я, должен денег ему. На лечение и как виру. Остальные двое тихо бранились себе под нос, косо поглядывали друг на друга. Дворяне не слушали, толкали вперед.

— Давай, пошел.

Компания у казаков смотрелась сплоченной, но… Таких расколоть несложно. Перекрёстный допрос. Каждого вызвать, надавить, сразу все выболтают.

— Ванька, коней давай забирай и веди к церкви. — Приказал я.

— Хорошо, хозяин. — Парень пошлепал по грязной дороге к стоящим все там же под кронами деревьев лошадям.

Я было хотел двигаться следом за остальными служилыми людьми, как меня остановил Яков. Мы остались с ним вдвоем под навесом и чуть задержались.

— Хотел чего, подьячий?

Он смотрел на меня холодным немигающим взглядом человека, бывавшего в передрягах.

— Лихой ты парень, раз троим рожи начистил. — Проговорил он. — Вижу, в деле бывал. Да про то, что из Москвы так открыто всем сказал. Не забоялся. Не стал душой кривить. Но, как бы лихость твоя дуростью не обернулась.

Все же гостей из столицы здесь не жалуют. Перво-наперво надо понять, год какой. От этого плясать будет проще. Пока что информации очень мало.

— Двум смертям не бывать, а одной не миновать. — Ответил я, выдержав короткую паузу и улыбнувшись. — Мне скрывать нечего, я человек честный. Тебе, Яков, спасибо, что рассудил все по делу.

Какая будет реакция на такие слова? Не просто же так он оставил меня здесь. Хотел что-то сказать, узнать, поговорить. Я-то ничего путного в ответ выдать не могу. Сам не понимаю, что вокруг творится и как я здесь очутился, кем послан и зачем.

Кроме мысли, что везу письма, зацепиться мне было не за что. И какие-то еще обрывочные воспоминания. Вот и все, что есть. Опыт прошлого меня здесь пришить можно, но сложно.

— Молодой. — Вздохнул, сплюнул, лицо скривил, словно сливу неспелую съел. — Жалко мне вас, молодых. Когда мрете по глупости. По своей, по чужой. Да и вообще, жить то дальше кому?

Ох, мужик. Знал бы ты, что мне лет не так уж мало. Выходит, побольше чем тебе. И опыта, думаю, больше. Только вот ты тут все понимаешь, знаешь, по крайней мере, на месте за ситуацию, а я пока что в этом плох.

Первым делом, решить надо эту нависшую задачу.

— Не жалуете вы тут гостей московских, верно? — Задал я прямой вопрос. Давай, скажи отчего. Назови причину и мне будет проще понять, что здесь вокруг творится. Какая политическая ситуация сейчас.

— И да, и нет. — Покачал он головой. — Время такое, сложное, смутное. В Москве царь один, а вокруг еще. Цари другие. Кто себя теперь только царями не именует. И каждый служить требует. Себе. А других воевать. Присягу дать. Конно, людно и оружно выступить в составе войска. Против таких же, как мы, людей русских, православных. А на земле кому оставаться? Вот и беда.

Яков вздохнул, тяжело.

Понимаю тебя всем сердцем, гражданская война — страшная штука. Раз царей много, то самый апогей смуты. Шуйский, скорее всего, на троне. Если так — ох, сейчас завертится…

Мы не спеша двинулись вслед бредущей по грязи к церкви процессии.

Пока шли, я вспоминал. Так-то немного интересовался историческим вопросом, читал литературу некоторую и более или менее понимал, что к чему и почему.

Выходило так:

Юг страны поддерживал, преимущественно Лжедмитриев. Вначале первого, потом второго. Только для местных, они, выходит, царь Дмитрий Иванович. Вполне законный претендент на трон. Затем Юг, когда с самозванцами было покончено, на сторону ополчений встал, опять же и первого — неудачного, и второго — которое ляхов из кремля московского выдворило.

А кто сейчас в Москве правит? Неясно. От года, а может, даже и от месяца зависит.

С последним было чуть проще — хотя, судя по погоде, тоже определить сложно. Не снег не зима. Листья зеленые, не очень густые — на осень не тянет. Дождь, сыро и промозгло. С учетом тогдашнего климата и заморозков в начале семнадцатого века это может быть и лето, но, скорее всего, конец весны.

Мы брели, чавкая по грязи, и Яков произнес.

— Вам там в Москве, может, и видней, что да как. Вы там подле царя сидите. А нам тут, на земле… — Он вздохнул. — Нам здесь от года к году все тошнее становится. То ляхами пугают, то татары ходят, то свои. — Подьячий остановился, посмотрел пристально. — Истосковалась земля по твердой руке. По царю такому, что всю эту смуту…

Он сжал кулак, потряс.

— Яков, понимаю тебя. Но и ты, и я, люди служилые. Служба у нас такая. Что в Москве, что здесь под Воронежем. — Проговорил я, не отводя взгляда. В душе моей зрело полное понимание этого человека. — Мы же здесь все, люди русские. За землю свою держимся и кровь проливаем.

Он хмыкнул в ответ.

— Против кого? Это при Иване Васильевиче, отец сказывал, все ясно было. А сейчас? Дмитрий, сын его, выходит, покорности и службы с нас требует. А как верить, если его уже раз убивали? В Москве при свидетелях. Выжил? Всяко бывает, но веры-то мало. Шуйский. — При упоминании этой фамилии мужика аж перекосило слегка. — Тоже требует верности. Тоже царь. И он сейчас в Москве, и ты от него. Вот люди и смотрят косо. Тут еще штук пять царьков обретается. Кто жив, кто мертв. А кому из них, до нас дело есть? До наших бед? Дед мой под Казань ходил в железе. С людьми, не один. Отец, как ушел десять лет назад, так и все. Брат погиб, пять лет как. Сам после ран вернулся домой, с год. Надолго ли? Уверен, нет. И только беднеем мы, нищаем.

Изможденный дворянин сокрушенно покачал головой. Голос его стал злым, шел от самой души, пронзительно, негодующе. Говорил этот человек о наболевшем.

— А что я, господи боже? Я сам то, в кафтане воевать только могу теперь. — Глаза его полные ярости смотрели на меня. — Сабля и лук. Конь еще. Один, понимаешь, московит. Один! Все! Крымчаки на север двинут, чем их встречать? Животом своим? Удом? — Отвернулся, сплюнул. — Ты прости меня, боярин, за слова такие. Наболело. Но кто с нами против них встанет, а?

— Я встану. — Как-то само вырвалось.

Сомнений не было, встану вместе с этим человеком против внешней угрозы. Недолго думая. Приложу весь свой боевой опыт ради Родины, терзаемой гражданской войной. Понимал я его, сочувствовал и знал, каково это, когда видишь, что Родина твоя разваливается на глазах. У меня девяностые за плечами были. Я делал что мог. А здесь нужно сделать больше. Но и опыта у меня больше и знаний. Справлюсь!

Яков уставился на меня.

— Ты? Один в поле не воин, а путник.