Пасынок империи

Тессианская кухня

Вечером, ровно в половине девятого, Володя действительно проводил меня до моей комнаты. С одной стороны, ситуация меня смешила, с другой, уехать в Закрытый Центр совсем не хотелось, так что я был ему благодарен.

— Вов, интересно, а я должен оплатить тебе услуги охранника? — спросил я на прощание.

— Смеешься? Кстати, если тебе надо, я бы не отказался.

— Мне вроде нет, а вот Нагорному могу рекомендовать, кроме шуток. Только в него реально постреливают.

— Рекомендуй, буду благодарен.

В среду оберегать меня от возможного отъезда в ПЦ взялся сам Старицын.

Завтракали мы вместе.

— Мы тут с ребятами вчера обсуждали стоимость услуг Психологических Центров, — сказал я. — Интересно, а сопровождение меня на завтрак входит в основной пакет или это за отдельную плату?

Олег Яковлевич рассмеялся.

— Это моя личная инициатива. За мой счет. Просто вам в Закрытом Центре явно делать нечего, а загреметь вполне можете, Хазаровский ведь если сказал, от своего слова не отступится.

— Понятно. А действительно многие потом оплачивают ваши услуги?

— Большинство. Хотя наши услуги оплачивает государство. Вы потом можете только компенсировать государству расходы. Но нам это не безразлично. Премию могут заплатить. Так что, если человек благодарен, скорее всего, заплатит.

— И бывают благодарные?

— Вы просто не поняли, Артур. Поймете. У нас же стратегия «выигрыш-выигрыш». Выиграть от нашей работы должно, прежде всего, общество, но в большинстве случаев выигрывает и наш подопечный. Не потому, что мы такие добрые. Просто эта стратегия наиболее эффективна. Простейший случай, когда мы лечим зависимости: от алкоголя, от наркотиков. Без этого вообще нельзя делать психокоррекцию. Опять-таки не потому что мы такие добрые, просто без этого дальнейшая работа невозможна. Для пациента это благо, и обычно он это понимает. Не всегда сразу.

— И поднимаете IQ…

— Володя сказал? Бывает. Если слишком низкий коэффициент интеллекта является фактором риска. Дело в том, что большинство преступлений совершают люди с коэффициентами интеллекта от 80 до 90. Так что, если к нам попадает человек с таким IQ, мы выводим его из зоны риска. Поднимаем до девяносто пяти — ста.

— То есть огромному большинству тех, кто сюда попадает?

— Да.

— А мне можно?

— Артур! Ну, у вас и так больше сотни. По крайней мере. Даже моды запрашивать не надо, видно невооруженным взглядом!

— Олег Яковлевич, а антикорреляции нет между IQи склонностью к правонарушениям?

— Ну, есть, конечно.

— Значит, поднимать IQна любом уровне полезно и эффективно?

— Для вас это платная услуга.

— Дорого?

— Дорого. И вообще с этим осторожнее. Могут измениться приоритеты. Ко мне на частный прием многие с этим приходят: у меня 120, сделайте мне 140. И я всегда предупреждаю: да, сделаю, конечно, но вы должны быть готовы к тому, что все, чем вы сейчас занимаетесь, может перестать вас интересовать, и вы удалитесь в горный скит доказывать теорему Тракля. Так что десять раз подумайте. У вас с этим и так все в порядке.

— Подумаю.

— А еще мы никогда не мешаем завершить образование, а иногда и помогаем его получить. И на работу помогаем устроиться. Причем на такую, с которой пациент не сбежит сразу, как только мы отвернулись. Хотя он попал к нам потому, что поступал далеко не лучшим образом. Несправедливо? Конечно. Но всегда приходится выбирать между справедливостью и эффективностью. Мы выбираем последнюю.

Была пятница. Около двух.

— На сегодня все, — сказал Старицын.

После сеанса психокоррекции голова была как всегда тяжелой. Я сел на кровати.

— Вы у нас пообедаете или дома? — спросил Олег Яковлевич.

Я даже не сразу понял, о чем он. Я, конечно, надеялся, что на выходные меня все-таки отпустят, но обреченно настроился торчать тут до вечера.

— Дома, — быстро ответил я.

— Хорошо. Руку давайте.

Он достал свой стандартный набор: резиновые перчатки и дезинфицирующее средство. Вынул у меня из вены иглу с металлическим шариком на конце, которая всю неделю работала антенной для связи с биопрограммером, и дезинфицировал место, где она стояла.

— Браслет пока останется, — сказал он. — В воскресенье вечером, к семи, к нам. Приходите сразу в свою комнату. Не опаздывайте. Кольцо берите.

И он вернул мне кольцо, без которого я прожил три дня.

— Спасибо, — глупо сказал я, надевая кольцо и наконец, чувствуя Сеть.

— Не хотите взглянуть на результат нашей работы? — спросил он. — Есть микрофотографии нейронной сети. Можете посмотреть в узловых точках, где наибольшие изменения. Я объясню, что к чему. Скинуть?

— Да, только я потом сам посмотрю. Разберусь, я же все это сдавал.

Честно говоря, смотреть на то, как они меня переделали, было жутковато, так что я отложил это на неопределенное время.

— Ну, как хотите, — сказал Старицын. — Будут вопросы — спрашивайте.

Я кивнул.

— Олег Яковлевич, а мне можно на море съездить?

— Можно. А в какое место?

— В Нептуно.

— Хорошо. Я отметил. Только, Артур, зная ваш характер, я должен вас предупредить. Система контрольных браслетов устроена таким образом, чтобы в случае чего полиции вас долго не искать. Поэтому я не могу задать слишком большой регион, где вам можно находиться. Сейчас у меня проставлено: Кириополь, Нептуно и дорога туда и обратно. Но вы должны помнить, что Нептуно — это Нептуно, а не, скажем, Белый Риф.

— А если я яхту возьму?

— Угу. Хорошо. Нептуно плюс десять километров от берега. Хватит?

— Конечно.

— И все же. На всякий случай, чтобы вам не уехать в ПЦ из-за ерунды. Если вдруг вы летите не в Нептуно, а куда-нибудь еще, связываетесь со мной и говорите, куда. Минутное дело сменить настройки. Договорились?

— Договорились.

— Ну, вот и хорошо. Вас в вестибюле ждет Марина Леонидовна. Мне ее пригласить?

— Да, — чуть не закричал я, но взглянул на свою тюремную одежду, ее пару раз успели сменить за это время, но от этого она не стала изящнее. — Только переоденусь и соберу вещи.

— Переодевайтесь, а вещи собирать незачем. До воскресенья не пропадут.

Переоделся я с какой-то космической скоростью и вылетел в коридор. Марина уже подходила к двери. Я сгреб ее в охапку и прижал к себе. Она была на голову меня ниже и раза в два уже в кости, хотя я вроде бы тоже не Илья Муромец.

Я взял ее на руки.

— Ой, — сказала она.

И обняла меня за шею.

И я понял, что больше ее не отпущу, только еще пять дней в ОПЦ. И все. Больше никогда.

Маринка была легкой, и я донес ее почти до выхода. В десяти метрах от будки охранника она сказала:

— Поставь!

И дальше мы шли, взявшись за руки.

У выхода нас подкараулили журналисты. Так что я уже не сомневался, что фото, где мы с Маринкой держимся за руки, обойдет всю Сеть. Причем ее рука в моей крупным планом.

— Вас освободили совсем, господин Вальдо? — спрашивали меня.

— Нет, отпустили на выходные.

— Собираетесь возвращаться?

— Конечно.

— Как вам Открытый Центр?

— Неприятно, но не смертельно.

— Как ваш отец относится к вашим отношениям с Артуром? — это Маринке.

— Я совершеннолетняя.

— То есть негативно?

— Он не вправе мне указывать.

Мы пробились через толпу и уже надеялись, что оторвались, но тут-то нас и ждало самое интересное.

На стоянке минипланов, опершись на одну из машин, стояла Ромеева собственной персоной. На ней был темно-зеленый бархатный пиджак поверх белой блузы с невероятной пышности жабо и темно-зеленые бархатные же брюки: помесь модерна с барокко.

Рядом с нею возвышался телерепортер, выше ее, по крайней мере, головы на две.

— Добрый день, Артур. С освобождением. Здравствуйте, Марина.

Кажется, мы пересекались на каком-то фуршете, но, по-моему, не так близко, чтобы это давало ей право на фамильярность. Впрочем, она в возрасте Нагорного, то есть годится мне в матери. Я на минуту представил, что она моя мама, и мне стало не по себе.

Видимо, она представила то же самое.

— Артур, вы обедали? — спросила она.

— Нет, Юлия Львовна. Но мы дома пообедаем.

— Зачем же? Здесь рядом замечательный маленький ресторанчик. Буквально в двух шагах. Заодно и поговорим.

— Юлия Львовна, вы немилосердны, — сказал я.

— Почему? Отличный ресторанчик тессианской кухни, повар из Версай-нуво, лучший в Кириополе томатный суп с крутонами. Вы ведь давно не ели томатного супа, Артур? По крайней мере, неделю, да? Или для вас в ОПЦ отдельное меню?

— В ОПЦ нормальное меню. И одинаковое для всех. Сырный суп был.

— Но шашлыки на шпаге точно не подают. Ох, какой у месье Дидье шашлык на шпаге!

Она взяла меня под руку и потянула в направлении шашлыка. Не то, чтобы я сильно сопротивлялся. Но Маринка посмотрела на нее волком. Ага! А как на Нагорного смотрела! Ромеева взяла Марину под другую руку, и движение в сторону тессианской кухни стало еще успешнее. Если до ресторанчика действительно было два шага, половину дороги мы уже прошли.

— Артур, поешь, правда, — сдалась Маринка.

— И обстановка очень спокойная, — продолжала агитировать Ромеева. — Тихая музыка, никакого шума-гама, вам сейчас именно это и нужно.

До ресторанчика было точно не два шага. Шагов этак сто.

— И зачем я вам сдался, Юлия Львовна? — спросил я у входа. — Эти пустобрехи понятно. Они готовы считать, сколько раз мы с Мариной поцеловались, но вы-то серьезный человек.

— А у нас и будет серьезный разговор, — сказала Ромеева.

В ожидании томатного супа, мы с Мариной сели по одну сторону стола, и я взял в ладони ее руку. Марина положила мне голову на плечо, темные волосы коснулись моей щеки, и я не закрыл глаза, как кот на коленях у хозяйки, только потому, что напротив села Ромеева с фотооператором.

Мы были на террасе с крышей из переплетения виноградных лоз и клематисов, которую поддерживали деревянные колонны. И сквозь нее проглядывало солнце, рассыпаясь по скатерти горячими бликами. В центре террасы бил фонтан.

— Вы, по-моему, повзрослели, Артур, — заметила Ромеева.

С чего это она взяла?

— Один день за один год, — улыбнулся я. — Двадцать три. Интересно, меня до срока признают совершеннолетним?

— Так тяжело?

— Не то, чтобы тяжело, но меняет очень сильно. Хотя и тяжело, конечно. Я не жалуюсь, ни в коей мере, но факт.

— Условия тяжелые?

— Нет, условия нормальные. Как в недорогой гостинице. Психокоррекция гораздо тяжелее. Там заставляют переодеваться в форменную одежду. Сначала мне это было очень неприятно, но как только начались полноценные сеансы, я просто перестал это замечать.

— Что значит «полноценные»?

— Под психоактивными препаратами. Начинают с душеспасительных бесед, ты уже думаешь, что это и есть психокоррекция, расслабляешься, и тут-то тебя и начинают пичкать лекарствами, и тогда понимаешь, почем фунт лиха.

— Вам давали препараты?

— Конечно. Как всем.

— И почем он, фунт лиха?

— Не стоит. Цены завышены.

— И в чем это выражается? Как это?

— Иногда плохо на душе. Черная меланхолия, нижняя точка депрессии. Иногда просто больно. Почти физически.

— Это можно назвать пытками?

— Да, нет. Ну, из меня же никаких сведений не вытрясали, не добивались ничего. Это просто методика. Как говорит мой психолог Старицын, это как прививка. Ну, неприятно, конечно.

— Старицын — известный психолог, кажется?

— Весьма. Автор многих книг.

— Меня всегда удивляло, что такие люди соглашаются работать тюремщиками, — заметила Ромеева.

— А они так себя не воспринимают. Самовосприятие совершенно медицинское. Вплоть до того, что они так и называют свою область деятельности: «медицина». Правда, медицина бывает экстренная, а бывает плановая. У них, в отличие от врачей, в основном плановая, но тоже всякое бывает. А уж назвать заключенного «пациентом» — это вообще через слово.

— Вам это не казалось лицемерием?

— Вначале казалось. Но довольно скоро понимаешь, что это очень близко к истине. Когда тебе начинают рассказывать о достраивании нейронной сети. Действительно ведь медицинская операция, причем очень тонкая. А все неприятные ощущения — это только средство, а не цель. По болевому импульсу моды находят нейроны, где нужно выстраивать аксоны, дендриты, синапсы и прочие нейронные связи. Как цель прививки не в том, чтоб вас шприцем уколоть побольнее.

— А вам не кажется, Артур, что это насилие над личностью?

— Ну, чему тут казаться? Насилие, конечно. Просто посадить человека в тюрьму — тоже насилие. Только бесполезное.

Принесли томатный суп. Он был совершенно правильной консистенции и густо пах пряностями. Я разом опрокинул в него кувшинчик с крутонами.

— В тюрьме человек сохраняет свободу воли, — заметила Ромеева.

— Чтобы выйти и продолжить в том же духе. И в чем смысл?

— Профилактика и карантин.

— Ну, давайте соберем в одном месте больных чумой, холерой, туберкулезом, тифом, испанкой… что там еще было… Причем лечить их не будем, а через некоторое время просто выпустим. Вам понравится результат?

— Похоже, Артур, вам виртуозно достроили нейронную сеть на тему полезности психокоррекции.

— Видимо, да. Причем, еще до Центра. Я по ней экзамен сдавал. Честно говоря, это из учебника.

Ромеева рассмеялась.

— Артур, в своей патологической правдивости вы просто очаровательны.

— Спасибо, — сказал я. — Это видимо наследственное. Мой отец по этой причине умудрился загреметь в Центр даже при Данине.

— Ну, по этой, не по этой… А вам-то какая польза от психокоррекции, Артур? У вас, что, чума?

— Леонид Аркадьевич с Александром Анатольевичем так долго убеждали меня в том, что уж легкий насморк у меня точно есть, и в Центр надо обязательно, что… скажем так, для меня дискомфортно было бы разувериться в этом.

— А это не нейронный контур кнута выстроен, который активизируется при попытке критически оценить решение суда?

— Да, наверняка. По крайней мере, ощущение правильности и необходимости происходящего у меня появилось в первый день. После ночи под биопрограммером и первого сеанса. Правда, он был без лекарств. Но потом это убеждение только крепло. Теперь мне просто больно думать в этом направлении. Не хочу! Огорчен ли я тем, что у меня отняли возможность рефлексировать по этому поводу? Да нет, пожалуй. Мне в любом случае было бы психологически комфортнее считать, что все правильно, искусственный это нейронный контур кнута или нет.

— Артур, а санкции были? Кольцо отбирали?

— Отбирали.

— И сколько времени вы были без кольца?

— Мне легче посчитать, сколько времени я был с кольцом. Полтора дня.

— О! Да вы злостный нарушитель.

— Знаете, не умышленно. Никогда не хотел помешать работе психолога или отлынить от психокоррекции. Но там загоняют в такие узки рамки! Я в них просто не могу существовать.

Принесли шашлык. Шпага была совершенно реалистична, сравнима по длине с историческими аналогами, унизана здоровыми кусками мяса и картинно воткнута в деревянную доску с приготовленными разными способами овощами. Смотрелось вполне средневеково.

— Да, такого нам не давали, — признался я, снимая со шпаги первый кусок.

— Кушайте, кушайте, Артур, — сказала Ромеева. — Вам же через два дня опять в Центр.

— Да, — кивнул я.

Но первый кусок ушел Маринке.

— Мне больше не надо, — испуганно сказала она.

И я понял, что не осилю остального.

— Собираетесь туда? — спросила Ромеева.

— В Центр? Что за вопрос, Юлия Львовна? Конечно.

— Голодно там?

— Да, бросьте. На достраивание нейронной сети энергия нужна, так что морить пациентов голодом противоречит целям психокоррекции. Но там как-то не получаешь удовольствия от еды. Как в дешевой столовой. Но я неприхотлив. Моего отца после походной кухни это вообще нисколько не напрягало. Знаете, мне Старицын скинул микрофотографии моих нейронов «до» и «после». Я пока не смотрел, жутковато как-то, но видимо, посмотрю. Это как страсть к психологическим тестам. Желание узнать о себе побольше.

— А сейчас можете посмотреть?

— Угу. Только доем вот этот замечательный кусочек.

Ромеева великодушно отстала от меня и временно переключилась на Марину.

— Марина, вы по собственной инициативе пришли встречать Артура?

— Конечно, — пожала плечами она.

— Как сестра?

— Мы не родственники по крови.

— Ну, может быть, император вам посоветовал?

— Папа бы предпочел, чтобы я вообще сюда не ходила.

— Он против того, чтобы ваши с Артуром отношения переросли во что-то большее?

— К Артуру он нормально относится. Ему не нравится идея породниться с Анри Вальдо, он считает, что это нас позорит. Но это его личное мнение. Меня это нисколько не волнует.

— Свадьба-то когда?

— А это вы у Артура спросите. Он мне предложения не делал.

Кусок чуть не застрял у меня в горле.

— Наглец, — сказала Ромеева. — Что же вы, Артур, не сделали девушке предложение?

Я почувствовал, что краснею.

— Вам надо в свахи переквалифицироваться, Юлия Львовна, — сказал я. — У вас получится.

— Спасибо! А все же?

— Потому что трус, — честно сказал я.

— Ну, это вы выдумываете, Артур. Вы же даже повоевать успели. С Даниным. Если не ошибаюсь, в шестнадцать лет.

— Не ошибаетесь. Но это другое. На самом деле, спасибо, Юлия Львовна. Я бы без вас не решился. Вы сожгли мне мосты. Но мы с Мариной вдвоем об этом поговорим. Наедине. Не здесь.

— Согласие вы, по-моему, уже получили, — заметила Ромеева.

Маринка и не думала возражать.

— Надеюсь, — сказал я. — На самом деле, в этом что-то есть: сначала получить ответ, а потом уже задавать вопросы.

— Ладно, не буду вмешиваться в ваши семейные дела. Артур, вы микрофотографии посмотрели?

— Угу! Залезть ко мне в голову конечно, куда более тактично, чем в семейные дела.

— Работа такая. Посмотрели?

Я вздохнул и загрузил фотографии.

— Мда, — сказал я.

— Можно мне посмотреть? — спросила Ромеева.

— Ну, если не будете публиковать.

— Не буду.

— Тогда ловите.

Фотографии действительно впечатляли. Картинка «до» представляла собой редкую сеть с довольно крупными ячейками, после: густое переплетение нервов, причем очень неравномерное. Словно их тянули в совершенно определенных направлениях. Да так собственно и было.

— А вам не кажется, что эти нервные волокна — путы, которые связывают вас по рукам и ногам? — спросила Ромеева.

— Наверное. Я сам поражен. Это за четыре дня! Что же за девять с половиной лет можно сделать с человеком? Да он физически другой!

— Ваш отец?

— Конечно. Он мне рассказывал, как ему все руки искололи, вводя психоактивные препараты.

— За убийство трехсот человек только исколоть руки — это, по-моему, чистое попустительство, — заметила Ромеева.

— Вы банальны, Юлия Львовна. И мыслите штампами. Я не о том, как страшно его наказали, испортив вены. И даже не о том, какую гадость при этом вводят. От КТА, который считается легким препаратом, по стеночке ходишь, и руки дрожат. Я о том, насколько у него перестроена нейронная сеть. Он вообще другой человек. Его продолжают наказывать за преступления другого человека. Я знал об этом. Мне и он, и Леонид Аркадьевич говорил. Но понял только сейчас, посмотрев на фотографии.

— Артур, а вам не кажется, что без фотографий наши читатели тоже не смогут это понять?

— Идея прощения Анри Вальдо слишком радикальна даже для «Нового Портала».

— Это верно. Но высказаться мы даем всем. Опубликуйте фотографию, Артур, хотя бы одну. Это действительно впечатляет. Аргумент отличный.

— Ну, ладно, — сказал я. — Одну.