Паровой дом

Глава I НАШ САНАТОРИЙ

«Неизмеримые творения» — это превосходное выражение, которое минеролог Хаюй применил для характеристики американских Анд, — не следует ли отнести его и к ансамблю горной цепи Гималаев, ибо человек еще не в силах измерить ее с математической точностью?

Такое чувство я испытывал при виде грандиозного горного массива, где полковник Монро, капитан Худ, Банкс и я должны провести несколько недель.

— Эти горы не измеримы, — сказал инженер, — так как их вершина считается неприступной, поскольку человеческий организм не может функционировать на таких высотах, где плотность воздуха недостаточна для дыхания.

Массив скальных пород — гранитов, гнейсов, слюдистых сланцев — длиной в 2500 километров тянется от 72° до 95° через два президентства, Агру и Калькутту, два королевства, Бутан и Непал, и представляет собой горную цепь, средняя высота которой на треть превышает вершину Монблана[133]. Он состоит из трех четко выраженных зон: первая высотой в 5 тысяч футов, с более умеренным климатом, чем нижележащая равнина, зимой дает урожай пшеницы, летом — урожай риса; вторая высотой от 5 до 9 тысяч футов, на ней весной тают снега; третья высотой от 9 до 25 тысяч футов покрыта толстым слоем льда, который даже в самый жаркий сезон не поддается воздействию солнечных лучей; через этот грандиозный нарост на земном шаре существует одиннадцать перевалов, некоторые из них пересекают горы на высоте 20 тысяч футов и, находясь под постоянной угрозой схода лавин и захвата их ледниками, разрушаемые горными потоками, позволяют пройти из Индии в Тибет лишь ценой невероятных усилий; над этим гребнем то в виде широких куполов, то ровные, как Столовая гора близ мыса Доброй Надежды, возвышаются семь или восемь острых пиков, часть из которых вулканического происхождения, пики доминируют над истоками Гхагхры, Джамны и Ганга; Дукия и Канченджанга поднимаются выше 7000 метров, Джодунга на 8000 метров, Дхаулагири на 8500, Чамулари на 8700[134] , гора Эверест[135] возносит свой пик на 9000 метров, с вершины его глаз наблюдателя смог бы охватить пространство, равное целой Франции; наконец, даже такое мысленное нагромождение гор, как Альпы на Альпы и Пиренеи на Анды, не превзошло бы в масштабе земных высот этого колоссального пика вершин, которого, быть может, никогда не коснется нога самых смелых альпинистов, и все это называется горы Гималаи.

Первые ступени этих гигантских пропилей[136] полностью покрыты густыми лесами. Там можно еще отыскать представителей богатого семейства пальмовых, которые в более высокой зоне уступают место большим дубовым, кипарисовым и сосновым лесам, пышным бамбуковым зарослям и травянистым растениям.

Банкс, уточнивший для нас эти детали, сообщил также, что, если снеговая линия спускается до четырех тысяч метров на индийском склоне хребта, то на тибетском она поднимается до шести тысяч. Это связано с тем, что туманы, приносимые южными ветрами, задерживаются огромным барьером. Поэтому с другой стороны, на высоте пятнадцати тысяч футов, среди ячменных полей и великолепных степей смогли приютиться деревни. Если верить коренным жителям, то бывает достаточно одной ночи, чтобы трава ковром покрыла эти пастбища!

Павлины, куропатки, фазаны, дрофы, перепела являются представителями пернатых средней зоны. Козы и овцы водятся там в изобилии. В высокой зоне попадаются только кабаны, серны, дикие кошки и орел, планирующий над редкой растительностью, скромные образцы которой являются арктической флорой.

Однако конечно же не это соблазняло капитана Худа. Зачем бы этому Немвроду приезжать в гималайский регион, если бы речь шла все о той же охоте на домашнюю дичь? К счастью для него, в больших хищниках, достойных стать добычей его Энфилда и разрывных пуль, не было недостатка.

В самом деле, у подножия первых склонов горной цепи простирается зона, которую индийцы называют поясом Тарриани. Это протяженная отлогая равнина, шириной в семь-восемь километров, влажная, теплая, покрыта густыми лесами, где охотно ищут прибежища дикие звери. Это рай для охотника, того, кто любит сильные ощущения, борьбу. Наш лагерь располагался выше него на тысячу пятьсот метров. И, стало быть, было нетрудно спуститься на эту заповедную землю.

Было вполне вероятно, что капитан Худ станет навещать нижние ступени Гималаев гораздо охотнее, чем верхние зоны. Там, однако, даже после самого юмористически настроенного из путешественников — Виктора Жакемона — можно еще сделать некоторые географические открытия.

— Значит, эту огромную цепь гор знают еще недостаточно хорошо? — спросил я у Банкса.

— Даже слишком недостаточно, — ответил инженер. — Гималаи — это как маленькая планета, которая приклеилась к нашему шару и сохраняет свои тайны.

— Однако ее прошли всю и раскопали, насколько было возможно.

— О, недостатка в гималайских путешественниках не было! — отвечал Банкс. — Братья Жерар де Вебб, офицеры Кирпатрик и Фрезер, Ходжсон, Хербер, Ллойд, Хукер, Каннингем, Страбинг, Скиннер, Джонсон, Муркрофт, Томсон Грифит, Винь, Хюгель, миссионеры Гюк и Габе, а совсем недавно братья Шлагинтвейт, полковник Ванг, лейтенанты Рейе и Монтгомери в результате серьезных работ в значительной мере установили орографическое[137] расположение этой возвышенности. Тем не менее, друзья мои, многие предположения ученых еще нужно проверить. Точная высота главных пиков была установлена не сразу, а неоднократно уточнялась. Так, раньше Дхаулагири считался королем всей цепи, но после новых измерений он должен был уступить место Канченджанге, а эта последняя, видимо, свергнута с трона горой Эверест. Эта гора возносится над всеми своими соперниками. И все же, как говорят китайцы, горы Куньлунь, к которым, по правде говоря, точные методы европейских геодезистов пока еще не применялись, — несколько превзойдут гору Эверест, и тогда уже не Гималаи станут обладателями самой высокой вершины нашего земного шара[138].

Однако в действительности эти измерения не смогут считаться математически точными, пока не наступит тот день, когда их получат барометрически и со всеми предосторожностями, каких требует это прямое решение. А как их получить, не доставив барометра на верхнюю точку этих почти недоступных пиков? До сих пор этого сделать не смогли[139].

— Это сделают, — ответил капитан Худ, — как в один прекрасный день совершат путешествие на Южный полюс и на Северный!

— Вполне вероятно!

— Путешествие в самые дальние глубины океана!

— Несомненно!

— Путешествие к центру Земли!

— Браво, Худ!

— Будет сделано, как и другие, — добавил я.

— Даже путешествие на каждую из планет Солнечной системы! — отозвался капитан Худ.

— Нет, капитан, — ответил я, — человек — простой житель Земли не сумеет преодолеть ее границ! Но он сумеет проникнуть во все ее тайны.

— Это он сможет сделать! — подтвердил Банкс. — Все, что в пределах человеческих возможностей, должно быть и будет сделано. Потом, когда для человека не останется ничего не познанного о земном шаре, где он живет…

— Он исчезнет со сфероида, у которого нет больше тайн для него, — ответил капитан Худ.

— Нет, — заявил Банкс, — тогда он будет хозяином и заслужит лучшую участь. Но, друг Худ, поскольку мы в гималайской стране, я вам скажу, какое, между прочим, любопытное открытие вы можете сделать, это вас несомненно заинтересует.

— О чем речь, Банкс?

— В рассказах о своих путешествиях миссионер Гюк говорит о странном дереве, которое в Тибете называют «дерево десяти тысяч образов». Согласно легенде, Цзонхава, реформатор буддистской религии, превратился в дерево; несколько тысяч лет спустя то же самое постигло Филемона, Бавкиду[140] и Дафну[141]. Шевелюра Цзонхавы стала листвой священного дерева, а на листьях — миссионер уверяет, что видел своими глазами, — выступают тибетские буквы, отчетливо образованные их прожилками.

— Дерево с печатными листьями! — воскликнул я.

— И на них можно прочитать высказывания самой чистой морали, — ответил инженер.

— Стоит потрудиться, чтобы выяснить это, — сказал я смеясь.

— Вот и выясняйте, друзья мои, — ответил Банкс. — Если эти деревья существуют в южной части Тибета, они должны встречаться и выше, на южном склоне Гималаев. Так что во время ваших экскурсий ищите это… как бы сказать?.. Этот «цитатник»…

— Клянусь честью, нет! — ответил капитан Худ. — Я здесь для того, чтобы охотиться, и не намерен превращаться в скалолаза!

— Добрый друг! — возобновил свою речь Банкс. — Отважный человек, так хорошо берущий подъемы, как вы, прекрасно может совершить восхождение на горную цепь.

— Никогда! — воскликнул капитан.

— Почему же?

— Я отказался от всяких восхождений!

— С каких пор?

— С того дня, — отвечал капитан, — когда я, двадцать раз рискуя жизнью, сумел-таки подняться на вершину Врижеля, в королевстве Бутан. Утверждали, что никогда нога ни единого человеческого существа не коснется вершины этого пика! Это задело мое самолюбие. Наконец, преодолев тысячу опасностей, я с огромным трудом добираюсь до самого верха и что же вижу? На скале вырезано: «Дюран, дантист, четырнадцать, улица Комартен, Париж»! С тех пор я больше не лазаю по скалам!

Славный капитан! Надо, однако, признать, что, рассказывая нам об этой неудаче, Худ состроил такую милую гримасу, что невозможно было не рассмеяться от души.

Я несколько раз упомянул о «sanitarium» полуострова. Летом эти горные курорты охотно посещают рантье, чиновники, негоцианты Индии, изнемогающие от жары на равнине.

Первым среди таких курортов следует назвать Симлу, находящуюся на 31-й параллели восточнее от 75-го меридиана. Это действительно маленький уголок Швейцарии, с ее потоками, ручьями, шале[142], прелестно расположенными в тени кедров и сосен, в 2000 метров над уровнем моря.

После Симлы я бы назвал Дарджилинг с его белыми домами, над которым возвышается Канченджанга, в 500 километрах на север от Калькутты, на высоте в 2300 метров, около 86-го градуса долготы и 27-го градуса широты — восхитительное местоположение в лучшей из стран мира.

Существуют и другие курорты в разных точках Гималайской горной цепи.

Теперь к этим оздоровительным курортам, просто необходимым ввиду обжигающего климата Индии, следует добавить наш Паровой дом. Но он принадлежит только нам. Он располагает комфортом, присущим самым шикарным жилищам страны. Разместившись в прекрасном месте, в нем мы находим, наряду со всевозможным комфортом, покой, которого тщетно было бы искать в Симле или в Дарджилинге, где полным-полно англо-индийцев.

Место было выбрано с умом. Дорога, проходящая по нижней части горы, на этой высоте раздваивается, чтобы связать несколько разбросанных на западе и на востоке поселков. Ближайший из них находится на расстоянии в пять миль от Парового дома. Его населяет гостеприимное племя горцев. Они пасут коз и овец и обрабатывают плодородные поля пшеницы и ячменя.

С помощью персонала и под руководством Банкса нам потребовалось всего несколько часов, чтобы разбить лагерь, где мы должны были провести шесть или семь недель.

Один из отрогов хребта, отделившись от других своих капризных собратьев, которые подпирают огромный остов Гималаев, предоставил нам холмистое плато примерно в милю длиной и полмили шириной. Ковер зелени, покрывающий его, густой покров короткой травы с разбросанными по нему точками фиалок. Кусты древовидных рододендронов ростом с небольшие дубки чередуются с естественными клумбами камелий. Природа не нуждалась в тканях Исфахана или Смирны, чтобы создать этот разноцветный волшебный ковер из лучшего растительного материала. Нескольких тысяч семян, принесенных полуденным ветром на эту плодородную почву немного воды, немного солнца вполне хватило для изготовления мягкой и стойкой ткани.

С дюжину групп царственных деревьев растет на этом платой Можно сказать, что они как бы стихийно отпочковались от необъятного леса, покрывающего склоны отрога и поднимающегося на соседние хребты на высоту в 600 метров. Кедры, дубы, панданусы с длинными листьями, буки, клены смешаны там с банановыми деревьями, бамбуком, магнолиями, цератониями, японскими смоковницами. Некоторые из этих гигантов простирают свои верхние ветви выше чем на сто футов над землей. Кажется, что они расположились в этих краях специально, чтобы дать тень какому-нибудь лесному жилищу. Паровой дом явился очень кстати и дополнил пейзаж. Овальные крыши двух его пагод удачно сочетались с разнообразной листвой, жесткими и гнущимися ветвями, маленькими и хрупкими, как бабочки, крошечными листочками или листьями широкими и длинными, как полинезийские лопатообразные весла. Наш поезд скрылся в этой массе зелени и цветов. Ничто не выдавало стоянки передвижного дома, там стояло теперь оседлое жилище, слитое с землей и недвижимое.

Поток, серебристую струю которого можно было проследить на высоте многих тысяч футов, струился справа, по боковой стороне отрога, и устремлялся к естественному бассейну в тени чудесной рощи.

Когда этот водоем переполняется, вода из него ручьями растекается по лугу и шумным каскадом падает в бездонную пропасть.

Так располагался Паровой дом для большего удобства совместной жизни его обитателей и наилучшего услаждения их взоров.

Если обратить внимание на гребень горы, возвышающейся перед нашим плато, можно заметить, что он доминирует над другими, менее значительными вершинами Гималайских гор, которые гигантскими ступенями спускаются до самой равнины. Достаточно немного отойти назад, чтобы охватить взглядом всю картину целиком. Первый дом нашего поезда поставлен справа, под углом, так, чтобы вид горизонта на юге открывался как с балкона веранды, так и из боковых окон салона, из столовой и комнат левой стороны. Огромные кедры высоко простирают ветви и четко выделяются на отдаленном фоне большого дуба, который закрывает от взора вечные снега.

Второй дом стоит слева, вплотную к громадной скале, позолоченной солнцем. Эта скала как своей странной формой, так и теплым цветом напоминает гигантские каменные «plum-puddings»[143], о которых говорит господин Рассел-Киллог в рассказе о своем путешествии по Южной Индии. Из этого жилища, предназначенного для сержанта Мак-Нила и его спутников, виден лишь склон горы. Оно поставлено в 20 шагах от основного дома как дополнение к более важной пагоде. Из отверстия одной из крыш, увенчивающих его, выходит маленькая струйка голубоватого дыма, что свидетельствует о жизнедеятельности кулинарной лаборатории господина Паразара. Левее — группа деревьев, стоящая особняком, взбирается на восточный склон и образует боковой план пейзажа.

В глубине, между двумя домами, возвышается гигантский мастодонт. Это наш Стальной Гигант. Он поставлен под навес из больших панданусов. Поднятым хоботом он как бы объедает верхние ветки. Однако он стоит неподвижно, он отдыхает, хотя совсем не нуждается в отдыхе. Сейчас это непоколебимый страж Парового дома; как огромное допотопное животное, он защищает вход со стороны дороги, по которой сам привез сюда подвижную деревню.

Каким бы громадным ни был наш слон, но если попытаться, хотя бы мысленно, поставить его на фоне горного хребта, который возвышается на 6 тысяч метров над плато, то покажется, что он не имеет ничего общего с тем искусственным зверем-великаном, какому рука Банкса придала обличив индийского животного.

— Муха на фасаде кафедрального собора! — сказал капитан Худ с некоторой досадой.

Абсолютно точно. Позади высится гранитная скала, из которой легко можно вырезать тысячи слонов величиной с нашего, а эта скала не больше чем простая ступенька, одна из сотни ступеней лестницы, поднимающейся до гребня цепи, над которой Дхаулагири вздымает свой острый пик.

Небо на этой картине опускается подчас до уровня глаз наблюдателя. Не только высокие вершины, но и средний гребень цепи на миг исчезают. Густые туманы навещают среднюю зону Гималаев и затягивают ее верхнюю часть. Поле видимости сокращается, и тогда из-за какого-то оптического эффекта жилища, деревья, соседние отроги и сам Стальной Гигант вновь обретают свои реальные размеры.

Случается, что гонимые влажными ветрами тучи спускаются еще ниже и проходят под плато. Тогда глаз не видит ничего, кроме однообразного моря туч, а солнце вызывает на их поверхности удивительную игру света. Вверху, как и внизу, горизонт исчезает, и кажется, что мы перенеслись в какой-то воздушный океан вне земных границ.

Но ветер меняется, северный бриз прорывается через брешь в горной цепи, разносит в клочья весь этот туман, море пара конденсируется почти мгновенно, равнина поднимается на горизонте к югу, Гималаи вновь вырисовываются на фоне очищенного неба, картина возвращается в свою рамку, взгляду уже нет преграды, и он схватывает все детали панорамы на горизонте в 60 миль.

Глава II МАТИАС ВАН ГЁЙТТ

На следующий день, 26 июня, на заре меня разбудил гомон знакомых голосов. Я тотчас поднялся. Капитан Худ и его денщик Фокс громко разговаривали в столовой Парового дома. Я присоединился к ним.

В этот момент Банкс вышел из своей комнаты и капитан сказал ему звонким голосом:

— Ну что, друг Банкс, наконец-то мы прибыли в хорошую гавань. И на этот раз окончательно. Это вам не остановка на несколько часов, а долгая жизнь в течение месяцев.

— Да, мой друг Худ, — ответил инженер, — и вы можете охотиться сколько хотите. Свисток Стального Гиганта не станет напоминать вам о лагере.

— Ты слышишь, Фокс?

— Да, мой капитан, — ответил денщик.

— Небо пришло мне на помощь, — воскликнул Худ, — и я не по-, кину санатория Парового дома, прежде чем пятидесятый не упадет? под моей пулей! Пятидесятый, Фокс! Мне кажется, этого будет особенно трудно добыть!

— Добудете, я полагаю, — ответил Фокс.

— Почему вы так думаете, капитан Худ? — спросил я.

— О Моклер, это предчувствие охотника, ничего больше!

— Так значит, — сказал Банкс, — начиная с сегодняшнего дня вы собираетесь оставить лагерь и начать охотничью кампанию?

— Именно так, — ответил капитан Худ. — Мы начнем с того, что познакомимся с участком, исследуем нижнюю зону, спустимся к лесам Тарриани. Только бы тигры не ушли с этой территории!

— Вы надеетесь на это?

— Э! Мое невезение!

— Невезение!.. В Гималаях!.. — удивился инженер. — Разве таков возможно?

— Ну, посмотрим! Вы пойдете с нами, Моклер? — обратился ко мне капитан Худ.

— Да, конечно.

— А вы, Банкс?

— Я тоже, — ответил инженер, — и думаю, Моклер, как и я, присоединится к вам… как любитель.

— О! — отозвался капитан Худ. — Как любитель, ладно! Но любитель хорошо вооруженный! Мы здесь говорим не о прогулке с тросточкой в руках! Это оскорбило бы зверей в лесах Тарриани! Мы в стране тигров! Четыре карабина Энфилда для полковника, Банкса, Моклера и меня, два ружья с разрывными пулями для тебя и Гуми!

— Будьте спокойны, мой капитан, — ответил Фокс. — Дичь не будет жаловаться.

Итак, этот день должен быть посвящен изучению леса Тарриани, который, щетинясь, занимал нижнюю часть Гималаев, под нашей стоянкой. К 11 часам, после завтрака, сэр Эдуард Монро, Банкс, Худ, Фокс, Гуми и я, хорошо вооруженные, оставили в лагере двух собак, так как им нечего было делать в нашей экспедиции, и начали спуск по дороге, которая сворачивает к равнине.

Сержант Мак-Нил остался в Паровом доме со Сторром, Калутом и поваром, чтобы закончить работы по обустройству лагеря. После двухмесячного путешествия нужно было, кроме того, осмотреть Стального Гиганта внутри и снаружи, почистить и проверить механизмы. Это дело требовало внимания, терпения и не позволяло бездельничать его обычным «погонщикам» — водителю и механику.

В 11 часов мы покинули стоянку и через несколько минут, после первого поворота дороги, Паровой дом исчез за густой завесой деревьев.

Дождь прекратился. Под порывами свежего северо-восточного ветра высоко в небе проносились редкие тучи. Небо было серым, температура вполне подходящей для нашего пешего похода, но не было игры света и тени, составляющей очарование больших лесов.

Спуститься на две тысячи метров по прямой дороге было бы делом двадцати пяти — тридцати минут, если бы не многочисленные повороты и изгибы. Нам потребовалось не менее полутора часов, чтобы добраться до верхней границы лесов Тарриани, находящихся на высоте 500–600 футов над уровнем равнины. Мы прошли всю, дорогу в прекрасном настроении.

— Внимание! — сказал капитан Худ. — Мы входим в царство тигров, львов, пантер и других благородных животных гималайских лесов. Хорошо охотиться на хищников, при условии, что вы не становитесь дичью. Поэтому будем осторожны и не станем слишком удаляться друг от друга!

Такой совет в устах отважного охотника многого стоил. И каждый из нас его учел. Карабины и ружья были заряжены, магазины проверены, спусковые механизмы поставлены на предохранители. Мы приготовились к любой неожиданности.

Я добавлю, что нужно было опасаться не только хищников, но и змей, в лесах Индии встречаются самые опасные из них. «Белонга» — зеленые змеи, змеи-хлысты и многие другие чрезвычайно ядовиты. Число жертв, ежегодно умирающих от укусов этих рептилий, в пять или шесть раз больше, чем число домашних животных или людей, погибших от клыков хищников.

Так и в этом районе Тарриани требовалось соблюдать особую осторожность, глаз должен примечать все: куда ставить ногу, на что, положить руку; ухо должно внимать малейшим звукам под землей или в кустах.

В половине первого мы вошли под сень больших деревьев, растущих на опушке леса. Их высокие ветви смыкались над несколькими широкими аллеями, по которым легко прошел бы Стальной Гигант со своим поездом. В самом деле, эта местность давно уже была приспособлена горцами для вывоза леса, что было заметно по колеям, проложенным в мягкой глинистой почве. Эти главные аллеи шли в направлении горной цепи и вдоль гряды Тарриани, связывая между собой порубки, следы работы дровосека, но с каждой стороны они имели выход к узким тропам, терявшимся в непроходимых зарослях строевого леса.

Мы шли по этим широким проспектам скорее как геометры, чем как охотники, с целью определить их общее направление. Никакое рычание не нарушало тишины леса. Широкие отпечатки лап, однако, оставленные на земле недавно, доказывали, что хищники отнюдь не покинули Тарриани.

Вдруг на повороте аллеи на правой стороне основания отрога возглас капитана Худа, шедшего впереди, заставил нас остановиться.

В двадцати шагах, на краю поляны, окруженной большими панданусами, возвышалось странного вида сооружение. То был не дом: в нем не было ни трубы, ни окон; и не хижина охотника: в ней не было ни бойниц, ни амбразуры. Оно скорее напоминало индуистское захоронение, затерявшееся в глубине леса.

Действительно, вообразите себе что-то вроде удлиненного прямоугольника из бревен, поставленных вертикально, вплотную друг к другу, глубоко вбитых в землю и переплетенных в верхней части толстым канатом из ветвей. Крышей также служили бревна, положенные поперек и соединенные в шип в верхней части постройки. Вероятно, строитель этого убежища хотел сделать его неприступным со всех сторон. Размеры его составляли примерно шесть футов в высоту, двенадцать в длину и пять в ширину. Никакого намека на вход, если только он не спрятан за толстым брусом, закругленный конец которого высился над всем сооружением.

Над крышей нависали длинные гибкие шесты, расположенный очень странным образом и связанные между собой. На конце одной из горизонтальных стволов, поддерживающих эту конструкцию, висел скользящий узел или, вернее, петля, сделанная из толстой лианы.

— Что это такое? — воскликнул я.

— Это, — ответил Банкс, хорошенько рассмотрев сооружение, — это просто мышеловка, но я предоставляю вам самим догадаться, какую мышь она должна поймать!

— Западня для тигра! — воскликнул капитан Худ.

— Да, — ответил Банкс, — ловушка для тигра, ее дверь, подпертая брусом, который поддерживает этот узел из лиан, упала, так как внутренний брус был сдвинут каким-то животным.

— Первый раз, — сказал Худ, — я вижу в лесу Индии такую ловушку. Действительно, мышеловка! Это недостойно охотника!

— И недостойно тигра! — добавил Фокс.

— Конечно, — отвечал Банкс, — но речь идет об истреблении этих свирепых хищников, а не о том, чтобы охотиться на них ради удовольствия, и лучшая ловушка — та, в которую попадет больше добычи. Эта, как мне представляется, очень удачно расположена на звериной тропе и служит как для приманки, так и для ловли зверей, таких недоверчивых и сильных, как тигры.

— Я добавлю, — сказал полковник Монро, — что раз рычаг, удерживающий дверь ловушки, упал, значит, какой-то зверь, видно, попался.

— Мы это узнаем! — воскликнул капитан Худ. — И если мышка еще жива!..

Капитан, дополнив свои слова выразительным жестом, передернул затвор карабина. Все последовали его примеру и изготовились к стрельбе.

Конечно, мы не сомневались в том, что это сооружение было не чем иным, как ловушкой, наподобие тех, что часто встречаются в лесах Малайи. Но, если оно и не было делом рук какого-нибудь индийца, эта конструкция представлялась очень удачной: чрезвычайно надежной и прочной.

Когда мы заняли свои позиции, капитан Худ, Фокс и Гуми подошли к ловушке и собирались обойти ее вокруг. Ни единой щели между вертикальными бревнами, через которую можно было бы заглянуть внутрь, они не увидели.

Они прислушались. Ничто не выдавало присутствия живого существа в этом деревянном ящике, безмолвном, как могила.

Капитан Худ и его спутники вернулись обратно, убедившись, что подвижной брус соскользнул по двум широким вертикальным направляющим выемкам. Достаточно было приподнять его, чтобы проникнуть внутрь ловушки.

— Ни малейшего звука! — сказал капитан Худ, приложив ухо к двери. — Ни малейшего дыхания! Мышеловка пуста!

— Все равно будьте осторожны! — посоветовал полковник Монро, отойдя в сторону и присев на ствол дерева слева от поляны. Я пристроился рядом с ним.

— Пойдем, Гуми, — сказал капитан Худ.

Гуми, проворный, ладно скроенный, несмотря на малый рост, ловкий, как обезьяна, и гибкий, как леопард, настоящий индийский клоун, сразу сообразил, чего хотел от него капитан. Его ловкость не оставляла сомнений в том, что именно он должен оказать ту услугу, которую от него ждали. Одним прыжком он вскочил на крышу западни, мгновенно обхватил один из шестов, образующих верхнюю часть конструкции. Затем соскользнул по нему до петли из лиан и своим весом согнул шест до верхней части бруса, закрывавшей входное отверстие.

Петля захлестнула выемку в верхней части бруса. Теперь нужно было лишь потянуть за второй конец шеста.

Для этого пришлось призвать на помощь всю нашу маленькую группу. Полковник Монро, Банкс, Фокс и я направились к задней стенке ловушки.

Гуми остался на крыше, чтобы освободить брус, если он за что-либо зацепится.

— Друзья мои, — крикнул капитан Худ, — если вам нужна моя помощь, я готов, но если можете обойтись без меня, я бы предпочел остаться здесь, чтобы встретить тигра на выходе, если, конечно, он появится.

— И этот будет считаться сорок вторым? — спросил я капитана.

— А почему бы и нет? — ответил Худ. — Если он падет от моего выстрела, он все же погибнет на свободе!

— Не стоит делить шкуру медведя… — заметил инженер.

— Особенно если этот медведь вполне может оказаться тигром! — добавил полковник Монро.

— Взялись, друзья! — крикнул Банкс. — Навались!

Брус был тяжелый. Он плохо двигался по пазам. Однако нам удалось его расшатать. Он качнулся и на минуту завис на расстоянии фута над землей.

Капитан Худ, согнувшись вдвое, с карабином, изготовленным к выстрелу, пытался разглядеть, не покажется ли вдруг из отверстия чья-нибудь лапа или тяжело дышащая пасть. Ничего подобного не появилось.

— Еще одно усилие, друзья! — крикнул Банкс.

И благодаря Гуми, который несколько раз дернул шест сзади, брус начал понемногу подниматься. Вскоре отверстие стало достаточным, чтобы пропустить большого зверя.

Но зверь не появлялся.

Возможно, шум, поднятый нами вокруг западни, заставил пленника забиться в самый отдаленный угол его тюрьмы? Может быть, он ждал лишь благоприятного момента, чтобы выскочить одним прыжком, опрокинуть того, кто встанет у него на дороге, и исчезнуть в глубине леса.

Это был тревожный момент.

Я увидел, как капитан Худ сделал несколько шагов вперед, держа палец на спуске карабина и маневрируя так, чтобы заглянуть в самую глубину ловушки.

К тому времени брус был поднят до упора, и свет широкой струей хлынул в отверстие.

В этот миг легкий шум донесся из-за стены, затем глухое храпение или, вернее, громкое позевывание, которое показалось мне весьма подозрительным.

Явно, зверь был там, он спал, и мы внезапно его разбудили.

Капитан Худ подошел еще ближе и направил свой карабин на темную массу, которая шевелилась в полутьме.

Вдруг в глубине что-то задвигалось. Раздался крик ужаса, и тотчас послышался возглас на хорошем английском языке:

— Не стреляйте! Ради Бога, не стреляйте!

И из ловушки выскочил человек.

Наше удивление было так велико, что мы инстинктивно разжали руки; брус с глухим стуком упал перед отверстием и вновь закрыл его.

Тем временем столь неожиданно появившийся персонаж вышел на капитана Худа, карабин которого целил ему прямо в грудь, и довольно жеманным тоном с нарочитой жестикуляцией заявил ему:

— Извольте убрать ваше оружие, сударь. Вы имеете дело отнюдь не с тигром Тарриани!

Капитан Худ после некоторого колебания опустил свой карабин.

— С кем имеем честь говорить? — спросил Банкс, подходя к незнакомцу.

— С натуралистом Матиасом ван Гёйттом, обычным поставщиком толстокожих, тихоходов, стопоходящих, хоботных, хищников и других млекопитающих для дома Чарлза Райса в Лондоне и дома Гагенбек в Гамбурге!

Затем, сделав округлый жест в нашу сторону, спросил:

— Господа?..

— Полковник Монро и его спутники, — ответил Банкс, указывая на нас рукой.

— Прогуливаетесь в гималайских лесах! — вновь начал зверолов. — Прелестная прогулка, не правда ли? Вам надо поручить мои заботы, господа, вам поручить их!

Кто был этот оригинал? Похоже, что его мозг слегка повредился, пока он сидел взаперти в ловушке для тигра.

Был ли он ненормален или в здравом уме? Наконец, к какому разряду двуруких принадлежал этот индивид?

Мы все узнаем позже и впоследствии лучше познакомимся с этим странным персонажем, который рекомендовался натуралистом и был им на самом деле.

Господин Матиас ван Гёйтт, поставщик зверей в зоопарки, был человеком лет пятидесяти, в очках, без бороды, глаза его беспрестанно подмигивали, нос был как дыхало. Постоянное подергивание всей его фигуры, ультраэкспрессивные жесты, сопровождавшие каждую фразу, выходящую из его широкого рта, — все это вместе являло очень знакомый тип старого провинциального комедианта. Кто не встречал в жизни одного из этих старых актеров, вся жизнь которых, ограниченная рампой и занавесом, прошла между «стороной двора» и «стороной сада» какого-нибудь театра мелодрамы? Неутомимые рассказчики со стесняющей жестикуляцией, самовлюбленные позеры, они высоко держат голову, откидывая ее назад, голову слишком пустую к старости, так как она никогда ничем не наполнялась в зрелые годы. И что-то от старого актера безусловно было в этом Матиасе ван Гёйтте.

Я не раз слышал забавный анекдот о бедном малом — певце, который считал, что должен соответствующим жестом сопровождать каждое слово своей роли.

Так, в опере «Мазаньелло»[144], когда он в полный голос пел: «Если из рыбака-неаполитанца…» — его правая рука, протянутая к залу, лихорадочно подергивалась, как будто он держал на конце удочки щуку, только что проглотившую его крючок. Затем, продолжая: «Небо пожелало сотворить монарха», — он одной рукой прямо указывал в зенит, чтобы обозначить небо, в то время как другой, очерчивая круг над своей гордо поднятой головой, изображал королевскую корону.

«Сопротивляясь ударам судьбы» — все его тело отчаянно извивалось, сопротивляясь невидимой попытке отбросить его назад.

«Он сказал бы, управляя своей лодкой…» — и тут его руки начинали совершать характерные движения слева направо и справа налево, как будто он греб кормовым веслом, что свидетельствовало о его ловкости в управлении шлюпкой.

Так вот, эти телодвижения упомянутого певца были весьма свойственны поставщику зверей Матиасу ван Гёйтту. Он употреблял в своем лексиконе только специальные термины и, кроме того, очень стеснял собеседника, который к тому же не мог вырваться из орбиты его жестов.

Как мы узнали позже из его собственных уст, Матиас ван Гёйтт раньше был профессором естественной истории в Роттердаме, но профессорская карьера ему не удалась. Несомненно, этот достойный человек вызывал смех, и если ученики толпами валили на его лекции, то только для того, чтобы позабавиться, а отнюдь не с целью научиться чему-нибудь. В конце концов, устав от бесплодных попыток преподавать теоретическую зоологию, он приехал в Индию и занялся зоологией практической. Этот вид коммерции ему больше удался, и он стал признанным и постоянным поставщиком зверей в торговые фирмы Гамбурга и Лондона, где обычно делают закупки публичные и частные зоопарки Нового и Старого Света.

И если Матиас ван Гёйтт сейчас находился в Тарриани, то его привел сюда большой заказ на диких зверей для Европы. Его лагерь располагался не далее чем в двух милях от ловушки, из которой мы его извлекли.

Да, но почему тигролов оказался в западне? Об этом-то Банкс и спросил его прежде всего, и вот что он ответил на своем языке, сопровождая речь многочисленными и разнообразными жестами:

— Это было вчера. Солнце уже завершило полукруг своего ежесуточного оборота. Мне в голову пришла мысль посетить одну из ловушек на тигров, поставленную моими руками. Я покинул свой крааль[145], который вы, господа, я надеюсь, почтите вашим визитом, и пришел на эту поляну. Я был один, мой персонал выполнял срочную работу, и я не хотел отвлекать его от дела. Это было неосторожно. Когда я оказался перед ловушкой, то констатировал, что дверь, удерживаемая подвижным брусом, была приподнята. Из этого я сделал вывод, что никто не попался. Тем не менее я решил проверить, на месте ли приманка и хорошо ли работает рычаг. Ловким змеиным движением я проскользнул в узкое отверстие.

Рука Матиаса ван Гёйтта совершила изящное волнообразное движение, свойственное змее, которая пробирается в высокой траве.

— Когда я достиг дна ловушки, — продолжал зверолов, — я осмотрел четверть козы, эманации[146] которой должны были привлекать сюда гостей этого уголка леса. Приманка оказалась нетронутой. Я собрался уходить, когда случайным движением руки задел за спуск; шест распрямился, подъемная дверь упала, и я попался в собственную западню. И никакой возможности выйти из нее.

На этом месте Матиас ван Гёйтт на минуту остановился, чтобы как можно лучше дать понять всю серьезность своего положения.

— Однако, господа, — вновь начал он, — не скрою от вас, что сначала я взглянул на вещи с комической стороны. Я был в заключении, ну и пусть! Нет смотрителя, который открыл бы мне дверь тюрьмы, согласен! Но я надеялся, что мои люди, видя, что я не вернулся в крааль, обеспокоятся моим долгим отсутствием и пойдут на поиски, которые рано или поздно приведут их сюда. Это было делом времени.

Ибо что делать в жилище, если не мечтать? — как сказал один французский баснописец. Итак, я мечтал, время шло, мое положение не менялось. Пришел вечер, я почувствовал голод. И, сообразив, что лучшее, что я мог сделать, — обмануть голод при помощи сна, отнесся к своему положению как философ и глубоко заснул. Ночь прошла спокойно среди глубокой тишины леса. Ничто не потревожило моего сна и, возможно, я бы еще спал, если бы не был разбужен необычным звуком. Подъемная дверь ловушки поднялась, и день потоком хлынул в мое темное убежище. Мне ничего не оставалось, как выскочить наверх!.. Каково же было мое смятение, когда я увидел орудия смерти, направленные в мою грудь! Еще секунда — и я был бы поражен насмерть! Час освобождения мог оказаться последним в моей жизни!.. Но господин капитан соизволил признать во мне создание, подобное ему… и мне остается лишь поблагодарить вас, господа, за то, что вы вернули мне свободу.

Таков был рассказ зверолова. Надо признаться, что нам с трудом удавалось скрывать улыбку, которую вызывали его манера говорить и жестикуляция.

— Так, значит, сударь, — спросил его Банкс, — ваш лагерь находится в этой части Тарриани?

— Да, сударь, — ответил Матиас ван Гёйтт. — Как я уже имел удовольствие вам сообщить, мой крааль не далее чем в двух милях отсюда, и, если вы пожелаете оказать мне честь вашим посещением, я был бы счастлив вас там принять.

— Конечно, господин Ван Гёйтт, — сказал полковник Монро, — мы нанесем вам визит!

— Мы охотники, — добавил капитан Худ, — и устройство крааля нас очень интересует.

— Охотники, — воскликнул Матиас ван Гёйтт, — охотники!

И он не сумел помешать своей физиономии выразить, что к сыновьям Немврода он не испытывает глубокого уважения.

— Вы охотитесь на зверей… чтобы убивать их, конечно? — обратился он к капитану.

— Только чтобы их убивать, — ответил Худ.

— А я только, чтобы ловить их! — заметил зверолов и сделал величественный жест, исполненный гордости.

— Ну что ж, господин Ван Гёйтт, мы не составим вам конкуренции, — отпарировал капитан Худ.

Зверолов покачал головой. Тем не менее наша принадлежность к клану охотников не заставила его взять назад свое приглашение.

— Господа, не желаете ли последовать за мной? — спросил он, любезно кланяясь.

Однако в этот момент в лесу раздались голоса, и полдюжины индийцев показались на повороте аллеи.

— А вот и мои люди! — сказал Матиас ван Гёйтт.

Затем, приблизившись к нам и приложив палец к губам, он слегка вытянул губы и произнес:

— Ни слова о моем приключении! Не надо, чтобы персонал знал, что я попался в собственную ловушку, как простое животное. Это могло бы в какой-то мере уронить мое достоинство, а я должен всегда его сохранять в их глазах.

Знак согласия с нашей стороны успокоил его.

— Хозяин, — сказал один из индийцев, бесстрастное и умное лицо которого привлекло мое внимание, — хозяин, мы вас ищем больше часа, не имея…

— Я был с этими господами, они желают проводить меня до крааля, — ответил Ван Гёйтт. — Но прежде чем уйти, надо привести в порядок это устройство.

По приказу зверолова индийцы приступили к ремонту ловушки.

Тем временем Матиас ван Гёйтт пригласил нас осмотреть ее внутреннюю часть. Капитан Худ скользнул туда, я последовал за ним. Нашему хозяину было маловато места для жестикуляции, но он вел себя там, как если бы был в салоне.

— Мои комплименты, — сказал капитан Худ, осмотрев конструкцию. — Очень хорошо придумано!

— Не сомневайтесь, господин капитан, — отвечал Матиас ван Гёйтт. — Такого рода ловушки бесконечно предпочтительнее прежних рвов с кольями из твердого дерева и гибких деревьев, согнутых дугой и со скользящей петлей на конце. В первом случае у животного распорот живот, во втором оно удавлено. Это, конечно, не важно, когда речь идет только об истреблении диких зверей! Но мне, тому, кто говорит с вами, они нужны живые и здоровые, без всяких повреждений!

— Очевидно, — заметил капитан Худ, — мы работаем разными способами.

— Мой способ наверняка лучше, — отозвался зверолов. — Если спросить зверей…

— Я их никогда не спрашиваю! — ответствовал капитан Худ.

Решительно, общение капитана Худа и Матиаса ван Гёйтта давалось им с трудом.

— Однако, — спросил я у поставщика зверей, — когда животные попадаются в ловушку, как вы их оттуда достаете?

— Возле ловушки ставится клетка на колесах, — ответил Матиас ван Гёйтт, — пленники сами бросаются в нее, а я переправляю их в крааль спокойным и медленным шагом, каким ходят домашние быки.

Едва он закончил эту фразу, как снаружи послышались крики.

Нашим первым желанием — моим и капитана — было: поскорее выбраться из ловушки.

Что же произошло?

Змея-хлыст, самая коварная из змей, была перебита пополам палкой, которую еще держал в руке один из индийцев. Все случилось в тот миг, когда ядовитая рептилия бросилась на полковника.

Это был тот самый индус, на которого я обратил внимание. Его мгновенная реакция безусловно спасла сэра Эдуарда Монро от неминуемой смерти. Свидетелями подобной мгновенной смерти мы стали тут же.

Действительно, крики, что доносились до нас, испускал один из служителей крааля; он изгибался на земле в последних судорогах агонии.

По прискорбной роковой случайности голова змеи, отрезанная начисто, отлетела ему на грудь и вонзила в него зубы. Несчастный, отравленный мгновенно действующим ядом, испустил дух менее чем за минуту, так что ни о какой помощи не могло быть и речи.

Остолбенев на мгновение при виде такого ужасного зрелища, в следующий момент мы бросились к полковнику Монро.

— Тебя не задело? — спросил Банкс, схватив его за руку.

— Нет, Банкс, успокойся, — ответил сэр Эдуард Монро.

Потом, поднявшись и подойдя к индийцу, которому он был обязан жизнью, сказал ему:

— Спасибо, друг.

Индиец дал понять ему жестом, что не стоит благодарности.

— Как твое имя? — спросил его полковник Монро.

— Калагани, — ответил индиец.

Глава III КРААЛЬ

Смерть этого несчастного нас сильно взволновала, особенно принимая во внимание обстоятельства, при которых она случилась. Следует заметить, что укус змеи-хлыста, одной из самых ядовитых на полуострове, неизлечим. Этот индиец стал еще одной жертвой среди тысяч людей, которые ежегодно погибают в Индии от укусов опасных рептилий[147].

Говорят, — я полагаю, в шутку, — что раньше на Мартинике змей не было и что будто бы англичане специально их туда завезли, когда были вынуждены отдать этот остров Франции. Может, и французы отплатили им тем же, когда оставили свои завоевания в Индии? Но это было бы бесполезно, так как природа, надо признать, в этом отношении оказалась гораздо более расточительной.

Тело индийца под воздействием яда быстро разлагалось, и нужно было немедленно приступать к его захоронению. Его спутники занялись этим, закопав покойника в довольно глубокую яму, чтобы дикие звери не могли до него добраться.

Как только скорбная церемония закончилась, Матиас ван Гёйтт пригласил нас в свой крааль — приглашение было принято с готовностью.

Через полчаса мы дошли до стоянки зверолова. Устройство ее оправдывало название «крааль», которое употребляют колонисты юга Африки.

Это была высокая длинная ограда, расположенная в глубине леса, посреди широкой поляны. Матиас ван Гёйтт устроил ее с полным пониманием задач своего ремесла. Высокая изгородь с довольно широкой калиткой для въезда тележки окружала длинную хижину из бревен и досок, стоявшую в самом центре и служившую жилищем для всех обитателей крааля. Шесть клеток, разделенных на несколько отсеков, каждая на четырех колесах, выстроились прямоугольником в левой стороне ограды. Судя по доносившемуся оттуда рычанию, недостатка в постояльцах не было. Справа дюжина буйволов паслась на открытом воздухе. Это была обычная упряжка передвижного зверинца. Шесть возчиков, управляющихся с тележками, и десять индийцев, специально обученных ловле диких зверей, составляли персонал.

Возчики были наняты на срок, в течение которого будет продолжаться отлов. Их служба состояла в том, чтобы подгонять тележки к месту лова, а потом доставлять их на ближайшую железнодорожную станцию. Там клетки грузили на платформы с высокими бортами и вскоре доставляли в Аллахабад, Бомбей или Калькутту.

Охотники-индусы относились к той категории звероловов, которых называют «чикари». Они выслеживают диких животных, поднимают их из логовищ и ловят.

Таков был персонал крааля. Матиас ван Гёйтт и его люди жили здесь уже несколько месяцев. Они подвергались не только нападениям диких зверей, но также и приступам лихорадки, которая широко распространена в лесах Тарриани. Ночная сырость, тяжелые испарения земли, концентрация паров под пологом деревьев, куда практически не проникает солнечный свет, — все это превращает подножие Гималаев в очень нездоровое место.

И все же поставщик животных и его индусы так акклиматизировались в этих местах, что малярия беспокоила их не больше, чем тигров или других обитателей Тарриани. Но нам вряд ли следовало задерживаться в краале. К тому же это не входило в планы капитана Худа. За исключением нескольких ночей, которые мы должны были провести в шалаше, нам предстояло жить в Паровом доме, в более высокой зоне, куда не доходят вредные испарения долины.

В настоящий момент мы подошли к лагерю Матиаса ван Гёйтта. Дверь отворилась, чтобы пропустить нас. Матиас ван Гёйтт, казалось, был чрезвычайно польщен нашим визитом.

— А сейчас, господа, — сказал он нам, — позвольте мне оказать вам радушный прием в краале. Этот лагерь отвечает всем требованиям моего искусства. На самом деле это всего лишь большая хижина, то, что на полуострове охотники называют «худди».

Продолжая говорить, зверолов открыл нам ворота дома, который он занимал вместе со своими людьми. Нет ничего более непритязательного, чем это жилье. Первая комната предназначалась для хозяина, вторая — для чикари, третья — для возчиков; в каждой из них из всей мебели была лишь походная койка, четвертая комната, большая по размеру, служила одновременно кухней и столовой. Жилище Матиаса ван Гёйтта, как видно, было совсем примитивным и действительно заслуживало названия «худди». Бедняк в бедняцкой лачуге, и ничего больше.

Когда мы посетили дом «этих двуруких, принадлежащих к первой группе млекопитающих», нас пригласили осмотреть поближе жилище четвероногих.

Это была самая интересная часть крааля. Своим размещением она скорее напоминала ярмарочный балаган, нежели удобно расположенный зоопарк. Ей, правда, не хватало полотен, расписанных клеевыми красками, свисающих над подмостками и представляющих в ярких красках укротителя в розовой майке и бархатном фраке посреди группы прыгающих хищников, которые, выпустив когти, с окровавленной пастью покорно склоняются под ударом кнута какого-нибудь героического Биделя или Пезона. Правда, не было и публики, что ломилась бы в ложи.

В нескольких шагах от этого места содержались домашние буйволы. Они занимали правую часть крааля, куда им ежедневно приносили свежую траву. Оставить их пастись на окружающих пастбищах было опасно. Как изящно выразился Матиас ван Гёйтт, «эта свобода выгона, разрешенная в Соединенном Королевстве, несовместима с опасностями, которые представляют гималайские леса».

Собственно зверинец состоял из шести клеток на четырех колесах. Каждая клетка, зарешеченная спереди, делилась на три отсека. Двери, вернее перегородки, открывающиеся снизу вверх, позволяли перегонять животных из одного отсека в другой для удобства ухода за ними. В клетках сидели в то время семь тигров, два льва, три пантеры и два леопарда.

Матиас ван Гёйтт сообщил нам, что его «склад» заполнится, когда будут пойманы еще два леопарда, три тигра и лев. Тогда он свернет лагерь, доберется до ближайшей железнодорожной станции и отправится в Бомбей.

За животными в клетках можно было прекрасно наблюдать. Они были великолепны, но очень свирепы. Их поймали совсем недавно, и они еще не смирились с заточением. Это чувствовалось по грозному рычанию, внезапным скачкам от одной перегородки к другой, яростным ударам лапами, которые они просовывали сквозь прутья решеток, погнутых во многих местах.

При нашем появлении перед клетками их ярость удвоилась, но Матиас ван Гёйтт, казалось, не волновался.

— Бедные звери! — сказал капитан Худ.

— Бедные звери! — повторил Фокс.

— Вы полагаете, что эти звери достойны большей жалости, чем те, которых вы убиваете? — спросил зверолов довольно сухим тоном.

— Их следует скорее не жалеть, а ругать… за то, что они позволили поймать себя! — отпарировал капитан Худ.

Если правда, что долгое голодание выпадает иногда на долю хищников в странах Африки, где редки жвачные, служащие им пищей, то совсем другое дело зона лесов Тарриани. Там в изобилии водятся буйволы, зебу, кабаны, антилопы, на которых неустанно охотятся львы, тигры и пантеры. Кроме того, козы, овцы, не говоря о райотах, которые их пасут, являются для хищников легкой добычей. Они находят в лесах Гималаев все, что может утолить голод. Поэтому их непреходящая свирепость не имеет никакого оправдания.

Зверолов кормил постояльцев своего зверинца преимущественно мясом зебу, а чикари должны были поставлять его в определенные дни.

Ошибочно думать, что этот вид охоты безопасен. Сам тигр весьма остерегается дикого быка, когда, раненный, он приходит в неописуемую ярость. Многие охотники видели, как он своими рогами с корнями вырывал дерево, на котором искал убежище тигр.

Говорят, что глаз жвачного животного — это настоящая увеличительная линза, величина предметов в их глазах утраивается, человек в таком гигантском виде ему импонирует. Полагают также, что вертикальное положение человека при ходьбе пугает диких зверей и что бороться с ними лучше стоя, чем лежа или согнувшись.

Я не знаю, что в этих рассказах соответствует действительности, но верно то, что человек, даже когда выпрямляется во весь рост, не производит никакого впечатления на дикого быка, и, если этот человек безоружен, он погиб.

То же можно сказать о «зубрах» Индии. Короткая и квадратная голова, рога, небольшие и приплюснутые у основания, горбатая спина — все это сближает его с американским сородичем — бизоном, — с белыми ногами от копыт до колен и длиной от хвоста до носа, иногда составляющей четыре метра. Может быть, менее дикий, потому что пасется в стаде в высокой траве равнины, «зубр» тоже чрезвычайно опасен для любого охотника, который вздумает неосторожно напасть на него[148].

Такого рода жвачные служили пищей хищникам зверинца Ван Гёйтта. Для успешной и почти безопасной охоты чикари чаще всего старались заманить их в ловушки, откуда и вытаскивали мертвыми или полуживыми.

Впрочем, зверолов как человек, знающий свое ремесло, весьма экономно расходовал запасы пищи. Раз в день, в полдень, между животными распределялись четыре-пять фунтов мяса, и ничего больше. А с субботы до понедельника их и вовсе оставляли голодными — и отнюдь не по «воскресным» мотивам! Право, грустны воскресенья с таким строгим соблюдением диеты! Зато, когда после сорока восьми часов голодания появлялось скромное угощение, их ярость ничем нельзя было сдержать: целый концерт грозного рычания, страшное метание по клеткам, мощные прыжки, заставлявшие содрогаться и дергаться взад-вперед клетки на колесах, так что возникали опасения, как бы они не развалились.

«Да, бедные животные!» — хотелось повторять вместе с капитаном Худом. Но Матиас ван Гёйтт поступал так не без причины. Это воздержание от пищи в заточении спасало его зверей от кожных заболеваний и повышало цены на них на рынках Европы.

Между тем пока Матиас ван Гёйтт показывал нам свою коллекцию, — скорее как натуралист, чем как служитель зоопарка, — его рот не закрывался. Он говорил, рассказывал, сообщал, уточнял, и так как хищники Тарриани составляли главный предмет его многословных рассуждений, то это в известной степени интересовало нас, и мы покинули крааль, когда зоология Гималаев раскрыла перед нами свои последние тайны.

— Но, господин Ван Гёйтт, — спросил Банкс, — не скажете ли вы мне, как выгоды вашего ремесла соотносятся с риском?

— Сударь, — отвечал зверолов, — за них когда-то очень хорошо платили! Однако в последние годы, должен признаться, дикие звери упали в цене. Вы можете судить об этом по текущим ценам последнего аукциона. Наш главный рынок — это зоологический сад Антверпена. Птицы, змеи, различные представители семейств обезьян и ящериц, хищники Старого Света — вот что я отправляю неукоснительнейшим образом (капитан Худ отвесил учтивый поклон, услышав столь неординарное слово) как результат наших полных случайностей облав в лесах Индии. Как бы то ни было, вкус публики постоянно меняется, и цена продажи, похоже, будет ниже суммы затрат. Так, в последнее время страус-самец был продан за тысячу сто франков, а самка только за восемьсот. Черная пантера нашла покупателя лишь за тысячу шестьсот франков, тигрица с Явы пошла за две тысячи четыреста, а семейство львов — отец, мать, дядя, два львенка с большим будущим — за семь тысяч все вместе!

— Это и правда даром! — заметил Банкс.

— Что касается хоботных… — вновь заговорил Матиас ван Гёйтт.

— Хоботных? — переспросил капитан Худ.

— Этим ученым именем мы называем толстокожих, которым природа даровала хобот.

— Значит, слоны!

— Да, слоны в четвертичном периоде, мастодонты в доисторическом периоде…

— Благодарю вас, — вновь поклонился капитан Худ.

— Что касается хоботных, — продолжал Матиас ван Гёйтт, — надо вообще отказаться от облав на них, если только речь не идет об их защите, поскольку спрос на слоновую кость не сократился. Но с тех пор как драматурги вздумали выводить их в своих пьесах, импресарио водят их из города в город, и одного слона, кочующего по провинции с бродячей труппой, вполне достаточно, чтобы удовлетворить любопытство целой страны. Поэтому слонов требуется меньше, чем раньше.

— Однако, — спросил я, — вы поставляете эти образцы индийской фауны только зоопаркам Европы?

— Вы меня простите, сударь, — отвечал Матиас ван Гёйтт, — если по этому поводу я позволю себе, не будучи слишком любопытным, задать вам один вопрос.

Я поклонился в знак согласия.

— Вы, сударь, француз, — снова заговорил поставщик зверей. — Это видно не только по вашему акценту, но и по типу, который является приятным сочетанием галло-римского и кельтского начал. Отсюда следует, что, как француз, вы не имеете естественной склонности к далеким путешествиям и несомненно не были в кругосветном?

Здесь Матиас ван Гёйтт жестом описал большой круг.

— Я еще не имел этого удовольствия, сударь, — подтвердил я.

— Я бы спросил вас, сударь, — продолжал зверолов, — не поехать ли вам в Индию, но поскольку вы уже здесь, то я спрошу, хорошо ли вы знаете страну?

— Еще довольно плохо, — признался я. — Но все же я посетил Бомбей, Калькутту, Бенарес, Аллахабад, долину Ганга. Я видел памятники, я восхищался…

— Э, сударь, не то, не то! — отвечал Матиас ван Гёйтт, отворачивая голову, в то время как рука его с лихорадочным оживлением изображала высшее презрение.

Затем, употребляя выразительные риторические обороты и рисуя живописные картины, он продолжал:

— Да, это не то, если вы не видали зверинцев тех могущественных раджей, которые сохранили культ величественных животных, какими гордится священная земля Индии! Так что, сударь, возьмите посох туриста. Поезжайте в Гиковар оказать почтение королю Барода! Осмотрите его зверинцы, большей частью своих постояльцев они обязаны мне: львы Каттхиявара, медведи, пантеры, леопарды, рыси, тигры! Постарайтесь попасть на праздник свадебных игр шестидесяти тысяч голубей, его отмечают каждый год с необыкновенным торжеством! Восхититесь его пятьюстами «бюльбюлей», то есть соловьев, за воспитанием которых следят, как если бы они были наследниками трона! Посмотрите на его слонов, один из которых исполняет высшие поручения и которому доверена особая миссия: он должен раздавить голову приговоренного к смерти на плахе для казни! Потом поезжайте в зверинцы раджи Майсура, самого богатого в Азии! Проникните в этот дворец, где насчитываются сотни носорогов, слонов, тигров и других животных высокого ранга, принадлежащих к звериной аристократии Индии! И когда вы увидите все это, возможно, тогда, сударь, вас не смогут обвинить в незнании чудес этой несравненной страны!

Мне оставалось лишь склонить голову перед прочувствованной речью Матиаса ван Гёйтта. Его страстная манера объяснения явно не допускала никаких возражений.

Однако капитан Худ начал прямо и конкретно расспрашивать его о зверях данного района Тарриани.

— Пожалуйста, сообщите немного подробнее, — попросил он, — о хищниках, на поиски которых я хочу отправиться в этой части Индии. Хотя я всего лишь охотник, повторяю, я не составлю вам конкуренции, господин Ван Гёйтт, и даже, если смогу помочь поймать каких-нибудь тигров, которых не хватает вашей коллекции, я охотно возьмусь за дело. Но когда зверинец будет заполнен, не сочтите предосудительным, если я займусь истреблением этих зверей для моего собственного удовольствия.

Матиас ван Гёйтт занял позицию человека, вынужденного побороть в себе то, чего он не одобряет, но чему не может помешать. К тому же в Тарриани водилось довольно много вредных животных, которые обычно не пользовались спросом на рынках Европы, пожертвовать ими казалось ему позволительным.

— Стреляйте кабанов, я согласен, — ответил он. — Хотя эти толстокожие из отряда парнокопытных не пожиратели…

— Пожиратели? — переспросил капитан Худ.

— Я понимаю под этим, что они травоядные; они настолько свирепы, что охота на них весьма опасна даже для самых смелых охотников.

— А волки?

— Волков много во всей стране, их надо остерегаться, когда всей стаей они нападают на какую-нибудь одинокую ферму. Эти звери немного напоминают обычного европейского волка, и я ими не дорожу, так же как шакалами или дикими собаками. Я не отрицаю, впрочем, что они производят опустошения, но, поскольку они не имеют товарной ценности и недостойны представлять элиту зоопарка, я тоже уступаю их вам, капитан Худ.

— А медведи? — спросил я.

— Медведи ничего, сударь, — отвечал зверолов, одобрительно кивая головой. — Если индийские медведи не пользуются таким спросом, как другие медведи, они все же обладают некоторой коммерческой ценностью, которая хорошо рекомендует их благосклонному вниманию знатоков. Можно выбирать между двумя типами — из долины Кашмира и с холмов Раджмахала. Но, за исключением, быть может, периода зимней спячки, эти животные в общем почти безобидны и не могут вызвать азарта у настоящего охотника, каким в моих глазах является капитан Худ[149].

Капитан поклонился со значительным видом, ясно давая понять, что с разрешения Матиаса ван Гёйтта или же без оного в таких специальных вопросах он полагается только на себя.

— Впрочем, — добавил зверолов, — эти медведи — животные травоядные.

— Травоядные? — спросил капитан.

— Да, — ответил Матиас ван Гёйтт, — они питаются только растительной пищей и не имеют ничего общего с другими видами хищных животных, которыми по праву гордится Индия.

— Считаете ли вы леопарда одним из таких животных? — поинтересовался капитан Худ.

— Бесспорно, сударь. Этот представитель кошачьего племени ловок, хитер, полон отваги, он умеет лазить по деревьям и по этой причине иногда опаснее тигра…

— О! — вставил капитан Худ.

— Сударь, — сказал Матиас ван Гёйтт сухо, — когда охотник не уверен, что найдет убежище на деревьях, он сам может стать дичью, в свою очередь!

— А пантера? — спросил капитан Худ, который хотел покончить с этой дискуссией.

— Пантера превосходна, — отвечал Матиас ван Гёйтт, — и вы можете видеть, господа, что у меня великолепные экземпляры! Удивительные животные, которых по странному противоречию, по какой-то антилогике, если употребить менее привычное слово, можно дрессировать для охоты. Да, господа, специально в Гиковаре раджи используют пантер для этого благородного занятия! Их привозят в паланкине, голова их закрыта колпаком, как у кречета или дербника. Но, по правде говоря, это настоящие соколы на четырех лапах! Как только охотники увидят стадо антилоп, с пантеры снимают колпак и выпускают на робких жвачных, которые, как бы ни были проворны, не могут спастись от ее страшных когтей. Да, господин капитан, да! Вы найдете пантер в Тарриани. Вы найдете их, может быть, больше, чем пожелаете, но я вас предупреждаю из милосердия, что эти-то не приручены!

— Я на это очень надеюсь, — сказал капитан Худ.

— Так же, впрочем, как и львы, — добавил зверолов, довольно-таки задетый таким ответом.

— Ах, львы, сударь, — сказал капитан Худ. — Пожалуйста, поговорим немного о львах.

— Ну что ж, сударь, — продолжал Матиас ван Гёйтт, — я считаю, что эти так называемые цари зверей сильно уступают своим сородичам из древней Ливии. Здешние самцы не носят гривы, в отличие от африканского льва, и, на мой взгляд, это уже Самсоны[150], к сожалению, стриженые. К тому же они почти исчезли из Центральной Индии и укрылись в Каттхияваре, в пустыне Тар[151] и в Тарриани. Эти переродившиеся кошачьи живут теперь как отшельники, поодиночке, и не могут решиться на посещение себе подобных. Поэтому я ставлю их в первые ряды на шкале четвероногих. По правде говоря, господа, от льва можно спастись бегством, от тигра — никогда!

— Ах! Тигры! — воскликнул капитан Худ.

— Да! Тигры! — повторил как эхо Фокс.

— Тигр, — отозвался Матиас ван Гёйтт, оживляясь, — вот кому принадлежит корона! Говорят, королевский тигр, а не королевский лев, и это справедливо. Вся Индия принадлежит ему и заключена в нем! Не он ли первый занял землю? Не он ли вправе считать завоевателями не только представителей англосаксонского племени, но и сынов солнечной расы? Не он ли истинное дитя священной земли Ариаварты? Вот почему эти восхитительные животные распространены по всей стране и не покинули ни одного района, где жили их предки от мыса Коморин до Гималайских хребтов!

И рука Матиаса ван Гёйтта, изобразив выдвинутый на юг выступ, поднялась на север, чтобы начертать гребень гор.

— В Сандербанде, — продолжал он, — они у себя! Там они царят, как хозяева, и горе всякому, кто осмелится оспаривать у них эту территорию! В Нилгири они бродят стаями, как дикие кошки.

Теперь вам понятно, почему эти роскошные кошачьи требуются на всех рынках Европы и составляют предмет гордости укротителей зверей! Кто привлекает больше всего посетителей публичного и частного зверинцев? Тигр! Когда вы боитесь за жизнь укротителя? Когда укротитель входит в клетку тигра! Какое животное оплачивают раджи на вес золота для украшения своих королевских садов? Тигра! Кто высоко ценится на биржах животных в Лондоне, Антверпене, Гамбурге? Тигр! В какой охоте могут прославиться имена индийских охотников, офицеров королевской или туземной армии? В охоте на тигра! Знаете ли вы, господа, какое развлечение предлагают правители независимой Индии своим гостям? Привозят королевского тигра в клетке. Клетку ставят посреди широкой равнины. Раджа, его гости, его офицеры, стража вооружены копьями, револьверами и карабинами и по большей части сидят на крепких непарнокопытных…

— Непарнокопытных? — переспросил озадаченный капитан Худ.

— На лошадях, если вы предпочитаете это немного вульгарное слово. Но эти однокопытные, уже напуганные соседством с дикой кошкой, ее звериным запахом, молнией, сверкающей в ее глазах, встают на дыбы, и нужна вся сноровка их всадников, чтобы сдержать их. Вдруг дверь клетки открывается. Чудовище выскакивает одним прыжком, летит, бросается на отдельные группы, принося бесчисленные жертвы. Если иногда ему и удается разорвать круг железа и огня, который его сжимает как петля, то чаще всего он погибает, один против ста! Но, по крайней мере, смерть приносит ему славу, она заранее отмщена!

— Браво, господин Матиас ван Гёйтт! — вскричал капитан Худ, который в свою очередь чрезвычайно воодушевился. — Да! Это, наверное, прекрасное зрелище! Да! Тигр — король зверей!

— Его королевство чуждается революций! — добавил зверолов.

— Если вы их ловите, господин Ван Гёйтт, — уточнил капитан Худ, — то я их стреляю и, надеюсь, не покину территории, прежде чем пятидесятый не падет под моими пулями.

— Капитан, — сказал зверолов, сдвигая брови, — я вам оставляю кабанов, волков, медведей, буйволов! Разве этого недостаточно для вашего охотничьего азарта?

Я видел, что наш друг Худ сейчас «закусит удила» с тем же жаром, что и Матиас ван Гёйтт, говоривший на эту животрепещущую тему.

Один из них поймал не меньше тигров, чем другой их убил. Какая тема для дискуссии! Что лучше: ловить или убивать? Да, это был вопрос вопросов!

Оба, капитан и зверолов, уже начали обмениваться короткими, как выстрел, репликами и говорить одновременно, уже не слушая и не понимая друг друга.

Банкс вмешался в разговор.

— Тигры, — сказал он, — короли создания, это ясно, господа, но позволю себе добавить, что эти короли очень опасны для своих подданных. В тысяча восемьсот шестьдесят втором году, если не ошибаюсь, эти превосходные кошачьи сожрали всех телеграфистов на станции острова Сангор. Рассказывают также о тигрице, которая за три года съела не меньше ста восемнадцати, а другая за то же время лишила жизни сто двадцать семь человек. Это уж слишком даже для королев! Наконец, начиная со времени разоружения сипаев, в течение трех лет двенадцать тысяч пятьсот пятьдесят четыре человека погибли от зубов тигров.

— Но, сударь, — отвечал Матиас ван Гёйтт, — вы, кажется, забыли, что эти животные гомофаги?[153]

— Гомофаги? — переспросил капитан Худ.

— Да, они едят сырое мясо, и даже индусы считают, что, попробовав человеческого мяса, они больше не хотят никакого другого.

— И что же, сударь? — спросил Банкс.

— Что же, сударь, — с улыбкой отвечал Матиас ван Гёйтт, — они послушны своей природе! Им же надо что-то есть!

Глава IV КОРОЛЕВА ТАРРИАНИ

Это высказывание поставщика зверей зоопаркам положило конец нашему визиту в крааль. Пора было возвращаться в Паровой дом.

В общем, капитан Худ и Матиас ван Гёйтт расстались не лучшими в мире друзьями. Если один из них хотел перестрелять диких зверей в Тарриани, то другой хотел их переловить, а между тем зверей там вполне хватало, чтобы удовлетворить аппетиты обоих.

Тем не менее мы решили поддерживать добрые отношения между краалем и курортом. Будем информировать друг друга об интересных экспедициях. Чикари Матиаса ван Гёйтта понимали толк в такого рода экспедициях и, хорошо зная окрестности Тарриани, были готовы оказать услугу капитану Худу и ознакомить его со звериными тропами. Зверолов любезно предоставил их, в частности Калагани, в его распоряжение. Этот индус, хотя и недавно вошел в персонал крааля, проявил себя толковым следопытом, на него полностью можно было положиться.

В свою очередь, капитан Худ обещал помочь, насколько будет в его возможностях, поймать зверей, недостающих коллекции Матиаса ван Гёйтта.

Прежде чем уйти из крааля, сэр Эдуард Монро, не рассчитывая, как видно, часто посещать его, еще раз поблагодарил Калагани, который своим вмешательством спас его, и сказал, что тот всегда будет желанным гостем в Паровом доме.

Индиец холодно поклонился. Он не проявил никакого удовлетворения, слыша, что говорил человек, обязанный ему своей жизнью.

Мы вернулись к обеду. Само собой разумеется, Матиас ван Гёйтт дал обильную пищу для разговоров.

— Тысяча чертей! Какие жесты он делает, этот поставщик животных зоопаркам! — повторял капитан Худ. — Какой подбор слов! Какие обороты! Но если он видит в зверях только объекты для обозрения, он сильно ошибается!

В последующие дни, 27, 28 и 29 июня, дождь лил с такой силой, что наши охотники, как бы ни были они одержимы своей страстью, не могли выйти из Парового дома. К тому же в такую ужасную погоду нельзя отыскать никаких следов, да и хищники любят воду не больше, чем кошки, и не очень охотно выходят из своего логовища.

Тридцатого июня небо прояснилось, погода улучшилась. В этот день капитан Худ, Фокс и я приготовились спуститься в крааль.

Утром к нам приходили горцы. Они прослышали, что чудесная пагода переехала в район Гималаев, и живое чувство любопытства привело их в Паровой дом.

Прекрасные типы приграничного племени, аборигены, живущие на границе с Тибетом, обладают военными качествами, лояльностью и гостеприимством, одним словом, моральными и физическими свойствами более высокими, чем жители равнин.

Если так называемая пагода их восхитила, то Стальной Гигант произвел на них сильнейшее впечатление и вызвал особое обожание. Он между тем отдыхал. Что бы испытали эти славные люди, если бы увидели, как он, извергая дым и пламя, уверенно взбирается по крутым склонам их гор!

Полковник Монро оказал хороший прием этим туземцам, некоторые из них обычно пересекают территорию Непала, доходя вплоть до индо-китайской границы. Разговор коснулся той части границы, где укрывался Нана Сахиб после разгрома сипаев, когда его преследовали по всей индийской территории.

Эти горцы знали не более того, что знали мы сами. Слух о смерти набоба дошел и до них, и они как будто не сомневались в его правдивости. Что же касается сподвижников, то о них не было речи. Возможно, они ушли в поисках пристанища в глубь Тибета, но найти их в тех краях было бы трудно.

По правде говоря, если у полковника Монро и была мысль прояснить все, что касалось Наны Сахиба, поехав на север Индии, такой ответ должен был заставить его отказаться от этой затеи. Тем не менее, выслушав горцев, он остался в задумчивости и больше не участвовал в разговоре.

Капитан Худ, со своей стороны, задал им кое-какие вопросы, но совершенно с других позиций. Они сообщили ему, что дикие звери, в особенности тигры, делают опустошительные набеги в нижней зоне Гималаев. Жители вынуждены покидать фермы и даже целые деревни. Уничтожены многочисленные стада коз и овец, и есть немало жертв среди туземного населения. Несмотря на значительные премии, которые назначает правительство — 300 рупий за голову тигра, — их количество, похоже, не уменьшается, и люди спрашивают себя порой: уж не придется ли человеку уступить им место?

Горцы сообщили нам также, что тигры водятся не только в Тарриани. Повсюду, где равнина покрыта высокими травами, джунглями, кустарником, где они могут укрыться в засаде, они встречаются в больших количествах.

— Вредные звери, — сказали горцы.

Эти славные люди, как видно, не без причин не исповедовали в отношении тигров той же веры, что зверолов Матиас ван Гёйтг.

Горцы ушли в восторге от оказанного им приема и обещали наведываться в Паровой дом.

После их ухода, закончив свои приготовления, капитан Худ, наши два спутника и я, хорошо вооруженные и готовые к любой неожиданности, спустились к Тарриани.

Придя на поляну, где возвышалась ловушка, откуда мы так удачно извлекли Матиаса ван Гёйтта, мы увидали последнего, который приветствовал нас не без некоторой церемонности.

Пять или шесть из его людей, в том числе Калагани, занимались тем, что перегоняли из ловушки в клетку на колесах тигра, который попался этой ночью.

Превосходное животное, бесспорно, вызвало зависть у капитана Худа.

— Еще одним меньше в Тарриани! — пробормотал он между двух вздохов, которые эхом отозвались в груди Фокса.

— Одним больше в зверинце, — отозвался зверолов. — Еще два тигра, лев, два леопарда, и я буду в состоянии с честью выполнить мои обязательства до конца кампании. Пойдемте со мной в крааль, господа?

— Мы вас благодарим, — сказал капитан Худ, — но сегодня мы хотим поохотиться сами по себе.

— Калагани в вашем распоряжении, капитан Худ, — ответил зверолов, — он знает лес и может вам пригодиться.

— Мы охотно возьмем его в качестве проводника.

— А теперь, господа, — добавил Матиас ван Гёйтт, — удачи вам! Но обещайте мне, пожалуйста, не всех убивать!

— Кое-что оставим и вам, — отозвался капитан Худ.

И Матиас ван Гёйтт, приветствуя нас величественным жестом, исчез под деревьями, следуя за катящейся тележкой.

— В путь! — скомандовал капитан Худ. — В путь, друзья мои! За моим сорок вторым!

— За моим тридцать восьмым! — отозвался Фокс.

— За моим первым! — добавил я.

Однако тон, каким я произнес эти слова, заставил улыбнуться капитана. Очевидно, мне недоставало священного огня.

Худ обернулся к Калагани.

— Ты хорошо знаешь Тарриани? — спросил он его.

— Я раз двадцать проходил по нему днем и ночью, во всех направлениях, — ответил индиец.

— Не слышал ли ты о каком-нибудь тигре, особенно известном в окрестностях крааля?

— Да, слышал, но это тигрица. Ее видели в двух милях отсюда в верхней части леса, вот уже несколько дней, как ее пытаются поймать. Вы хотите…

— Хотим ли мы! — вскричал капитан Худ, не оставляя индийцу времени закончить фразу.

И правда, ничего лучшего мы не могли придумать, как следовать за Калагани, что мы и сделали.

Нет сомнения в том, что диких зверей в Тарриани очень много, и тут, как и везде, им нужно не меньше двух быков в неделю на каждого! Считайте, сколько стоит «содержание» каждого целой стране.

Но если тигры водятся здесь в большом количестве, не думайте, что они бегают повсюду без особой необходимости. Пока голод не гонит их, они прячутся в своих логовах, было бы ошибкой считать, что их можно встретить на каждом шагу. Сколько путешественников прошло по лесам или джунглям, никогда их не увидев! Поэтому, когда организуют охоту, начинать надо с того, чтобы разузнать, где проходят обычные тропы этих зверей, и особенно выяснить, где находится ручей или источник, куда они ходят обычно на водопой.

Однако этого недостаточно, надо еще приманить их. Это сделать нетрудно, стоит лишь положить четверть быка и привязать ее к столбу в каком-нибудь месте, окруженном деревьями или камнями, которые послужат убежищем для охотников. Так, по крайней мере, поступают в лесу.

Другое дело на равнине. Здесь главным помощником человека в этой охоте становится слон. Но слоны должны быть хорошо обучены. Несмотря ни на что, они иногда впадают в панику, что грозит большой опасностью охотнику, сидящему у них на спине. Надо сказать также, что тигр не колеблясь может броситься на слона. Тогда борьба между ним и человеком происходит на спине огромного толстокожего, и схватка редко кончается не в пользу хищника.

Так завершаются иногда великие охоты раджей и богатых спортсменов в Индии, достойные быть представленными в охотничьих анналах.

Но совсем иначе действовал капитан Худ. Пешком шел он на поиски тигров и имел обыкновение убивать их, стоя на ногах.

Между тем мы следовали за Калагани, который шел бодрым шагом. Сдержанный, как это свойственно индийцам, он говорил мало, ограничиваясь краткими ответами на вопросы, которые ему задавали.

Через час ходьбы мы остановились возле стремительного потока, берега его были покрыты многочисленными еще свежими следами зверей. Посреди маленькой полянки виднелся столб, откуда свешивалась добрая четверть бычьей туши.

Приманка уже была тронута. Совсем недавно ее порвали зубы шакалов, этих жуликов индийской фауны, постоянно ищущих добычу, которая вовсе не им предназначена. Дюжина этих хищников удрала при нашем приближении, очистив нам место.

— Капитан, — сказал Калагани, — мы подождем тигрицу здесь. Место, как видите, подходит для засады.

Действительно, здесь легко было спрятаться на деревьях или за скалами так, чтобы держать под перекрестным огнем столб в середине поляны.

Все было сделано в один миг. Гуми и я разместились на одной ветке. Капитан Худ и Фокс, взобравшись на первое разветвление зеленых дубов, устроились друг против друга.

Калагани наполовину скрылся за высокой скалой, на которую он мог забраться в случае близкой угрозы.

Зверь оказывался, таким образом, в круговой зоне прицельного огня, откуда ему не было выхода. Все было против него, хотя, конечно, следовало учитывать и непредвиденное.

Нам оставалось лишь ждать.

Шакалы, шныряющие тут и там, хрипло лаяли в соседних зарослях, но не решались подойти полакомиться тушей быка.

Не прошло и часа, как этот лай вдруг оборвался. Почти сразу же два или три шакала выскочили из чащи, перебежали поляну и исчезли в густом лесу.

Калагани, собираясь залезть на скалу, знаком предупредил нас держаться настороже.

И верно, поспешное бегство шакалов было вызвано не иначе как приближением какого-нибудь крупного хищника — несомненно тигрицы, — и надо было изготовиться, чтобы не прозевать ее появления на каком-нибудь участке поляны.

Наши ружья были наготове. Карабины капитана Худа и его денщика, направленные в сторону зарослей, откуда выскочили шакалы, ждали лишь легкого прикосновения пальца к курку, чтобы выстрелить.

Вскоре мне почудилось легкое движение в верхних зарослях чащи. В ту же минуту раздался треск валежника. Животное, кем бы оно ни было, двигалось осторожно, не торопясь. Охотников, поджидавших его под прикрытием густой листвы, зверь явно не мог видеть. Тем не менее инстинкт, должно быть, подсказывал ему, что это место представляет для него опасность. Очень вероятно, что, если бы его не мучил голод и если бы запах быка не дразнил его, он бы не решился пойти дальше.

Однако он появился из-за куста и остановился с недоверчивым видом.

Это и впрямь была тигрица громадного роста с большой головой и гибким телом. Она стала осторожно подкрадываться, прижимаясь к земле волнообразными, как у змеи, движениями.

По общему уговору мы подпустили ее к столбу. Она обнюхивала землю, выпрямлялась, выгибала спину, как огромная кошка, которая не собирается прыгать.

Внезапно прогремели два выстрела.

— Сорок второй! — крикнул капитан Худ.

— Тридцать восьмой! — крикнул Фокс.

Капитан Худ и его денщик выстрелили одновременно, да так метко, что тигрица, раненная пулей, а возможно, и двумя, в сердце, каталась по земле.

Калагани бросился к смертельно раненному животному. Мы тотчас спрыгнули с дерева на землю.

Тигрица больше не шевелилась.

Но кому выпала честь смертельно ранить ее? Капитану или Фоксу? Представляете, как важно было это узнать.

Животное перевернули. Его сердце пронзили две пули.

— Ну что ж, — сказал капитан Худ не без некоторого сожаления, — по половине на каждого из нас.

— Половина, мой капитан, — ответил Фокс тем же тоном.

И я думаю, что ни тот, ни другой не уступили бы части, которую следовало записать на счет каждого из них.

Таков был чудесный выстрел, в результате коего животное пало без борьбы и, следовательно, без опасности для других охотников, — что бывает очень редко на охоте такого рода.

Фокс и Гуми остались на поле боя, чтобы снять с животного его роскошную шкуру, а капитан Худ и я вернулись в Паровой дом.

У меня нет намерения отмечать все мелкие события, происходящие во время наших экскурсий в Тарриани, если они не представляют ничего существенного. Я ограничусь тем, что скажу, что у капитана Худа и Фокса теперь не было причин жаловаться.

Десятого июля во время охоты из худди, то есть хижины, им опять выпал счастливый случай, не будь которого им грозила бы реальная опасность. Худди, впрочем, хорошо приспособлен для засады на крупных хищников. Это нечто вроде маленького, снабженного бойницами форта. Бойницы обращены в сторону ручья, куда звери приходят на водопой. Привыкнув каждодневно видеть такие сооружения, звери утрачивают природную недоверчивость и прямо подставляют себя под пули. Но здесь, как и во всякой охоте, желательно поразить их смертельно первой же пулей, иначе схватка становится опасной и худди не всегда может спасти охотника от страшных атак этих хищников, которых рана приводит в неистовую ярость.

Так и произошло в случае, о котором я собираюсь рассказать.

Нас сопровождал Матиас ван Гёйтт. Вероятно, он надеялся, что легко раненного тигра можно будет перевезти в крааль, где он станет ухаживать за ним и вылечит его.

В тот день наша группа охотников имела дело с тремя тиграми. Первый залп не помешал им броситься на стены худди. Два из них, к большому огорчению зверолова, были убиты второй пулей, когда они прыгнули на ограду, третий же заскочил внутрь ограды. Он был ранен в плечо, но не смертельно.

— Этого мы захватим, — закричал Матиас ван Гёйтт, который немного увлекался, говоря так, — мы возьмем его живьем!..

Не успел он кончить своей самонадеянной фразы, как тигр кинулся на него, сбил с ног, и тут бы и конец зверолову, если бы пуля капитана Худа не попала прямо в голову тигра и он не рухнул как пораженный молнией.

Матиас ван Гёйтт проворно вскочил на ноги.

— Эх, капитан! — воскликнул он, вместо того чтобы поблагодарить нашего товарища. — Вы могли бы и подождать!..

— Ждать… Чего? — удивился капитан Худ. — Чтобы этот зверь разорвал вам грудь одним ударом когтей?

— Удар когтей не смертелен!..

— Хорошо! — спокойно ответил капитан Худ. — В следующий раз я подожду!

Как бы то ни было, хищник, который так и не стал представителем зверинца в краале, годился теперь разве что на коврик перед кроватью, но эта удачная экспедиция принесла сорок второго капитану и тридцать восьмого его денщику — столько тигров было ими убито, не считая по полтигрицы в их активе.

Не следует думать, что эта большая охота заставила нас позабыть о малой. Господин Паразар этого бы не допустил. Антилопы, серны, большие дрофы, столь многочисленные в окрестностях Парового дома, куропатки и зайцы — вся эта дичь чрезвычайно разнообразила наш стол.

Когда мы собирались идти в Тарриани, Банкс редко присоединялся к нам. Если эти экспедиции увлекали меня все больше и больше, то он совсем не интересовался ими. Верхняя зона Гималаев явно больше привлекала его, ему нравились походы туда, особенно когда полковник Монро соглашался сопутствовать ему.

Увы, так было всего лишь раз или два. Он мог заметить, что со времени нашего поселения на этом курорте сэр Эдуард Монро вновь сделался серьезным, разговаривал меньше, старался держаться в стороне, совещался о чем-то с сержантом Мак-Нилом. Может быть, они обдумывали вдвоем какой-нибудь новый план, который хотели скрыть даже от Банкса?

Тринадцатого июля к нам с визитом явился Матиас ван Гёйтт. Ему меньше везло, чем капитану Худу, он не смог прибавить нового постояльца к своему зверинцу. Ни тигры, ни львы, ни леопарды не были расположены попадаться в его ловушки. Мысль о том, чтобы поехать и показать себя в странах Крайнего Запада их, разумеется, не прельщала. Отсюда и вполне реальная досада, которую зверолов и не пытался скрыть.

Во время этого визита Матиаса ван Гёйтта сопровождал Калагани и еще двое охотников из его персонала.

Устройство курорта в такой приятной местности ему чрезвычайно понравилось. Полковник Монро пригласил его остаться на обед. Он принял приглашение с готовностью и обещал оказать честь нашему обеду.

В ожидании обеда Матиас ван Гёйтт пожелал осмотреть Паровой дом, комфорт которого резко контрастировал со скромным обиходом крааля. Два дома на колесах вызвали с его стороны комплименты, но я должен признать, что Стальной Гигант не поверг его в восторг. Натуралист, подобный ему, не мог не остаться равнодушным к этому шедевру механики. Разве мог он одобрить создание искусственного животного, как бы ни было оно замечательно?!

— Не думайте плохо о нашем слоне, господин Ван Гёйтт, — сказал ему Банкс. — Это мощное животное, и, если бы понадобилось, оно могло бы потащить вместе с нашими двумя вагонами все клетки вашего зверинца на колесах!

— У меня есть буйволы, — ответил зверолов, — и я предпочитаю их спокойный и уверенный шаг.

— Стальной Гигант не боится ни когтей, ни зубов тигра! — воскликнул капитан Худ.

— Бесспорно, господа, — отвечал Матиас ван Гёйтт, — но зачем хищники станут нападать на него? Их вовсе не привлекает стальное тело.

Если натуралист не скрывал своего безразличия к нашему слону; то индийцы, и особенно Калагани, наоборот, не переставали пожирать его глазами. Чувствовалось, что к их восхищению гигантским животным примешивалась известная доля суеверного почтения.

Калагани был еще более удивлен, когда инженер повторил, что Стальной Гигант сильнее, чем вся упряжка крааля. Это послужило для капитана поводом рассказать не без некоторой гордости о нашем приключении с тремя «хоботными» принца Гуру Сингха. Смутная улыбка недоверия блуждала на губах зверолова, но он промолчал.

Обед прошел прекрасно. Матиас ван Гёйтт оказал ему большую честь. Надо сказать, что стол был украшен трофеями нашей последней охоты и что господин Паразар превзошел самого себя.

Кухня Стального Гиганта была богата разнообразными напитками, которые наш гость высоко оценил, особенно два-три стакана французского вина, — он сопровождал смакование их неподражаемым прищелкиванием языка.

После обеда, когда пришла минута расставания, можно было судить о «неверности его походки», потому что если вино ударило ему в голову, то оно поразило также и его ноги.

Когда пришел вечер, мы расстались лучшими в мире друзьями, и с помощью своих спутников Матиас ван Гёйтт сумел дойти до своего крааля без приключений.

Тем не менее 16 июля один случай чуть не привел к ссоре между звероловом и капитаном Худом.

Капитан убил тигра в тот момент, когда тот входил в одну из ловушек, и если он стал сорок третьим для капитана, то не стал восьмым для зверолова.

Все же после довольно горячего объяснения добрые отношения были восстановлены благодаря вмешательству полковника Монро. Капитан Худ обещал уважать хищников, которые «выражали намерение» попасть в ловушки Матиаса ван Гёйтта.

В течение следующих дней погода была отвратительной. Приходилось волей-неволей оставаться в Паровом доме, меж тем как нам следовало поторапливаться, пока сезон дождей не подошел к концу, что должно было вскоре произойти, так как он продолжался уже больше трех месяцев. Если программа нашего путешествия будет выполняться в условиях, определенных Банксом, то нам оставалось не больше шести недель пребывания на курорте.

Двадцать третьего июля несколько горцев во второй раз пришли навестить полковника Монро. Их деревня Суари была расположена в пяти милях от нашего лагеря, на верхней границе Тарриани.

Один из них сказал нам, что в течение нескольких недель тигрица делала опустошительные набеги на эту часть территории. Стада сильно пострадали, и люди уже поговаривали о том, чтобы уйти из деревни, которая становилась опасной для жизни. Никому не было покоя: ни домашним животным, ни людям. Ловушки, капканы, засады — ничто не спасало от этого жестокого зверя, занявшего место среди опаснейших хищников, о каких когда-либо слышали самые старые горцы.

Этот рассказ, понятно, чрезвычайно возбудил охотничий азарт капитана Худа. Он немедленно предложил горцам сопровождать их в деревню Суари, готовый весь свой опыт охотника и верность глаза поставить на службу этим славным людям, которые, как я полагаю, на это немного рассчитывали.

— Вы пойдете, Моклер? — спросил меня капитан Худ тоном человека, который отнюдь не стремится навязать решение.

— Конечно, — ответил я. — Я не хочу пропустить такую интересную экспедицию!

— Я тоже пойду с вами на этот раз, — сказал инженер.

— Вот отличная мысль, Банкс!

— Да, Худ! Мне очень хочется увидеть вас в деле.

— А я разве не пойду, мой капитан? — спросил Фокс.

— Ах, интриган! — воскликнул капитан Худ. — Он желает дополнить свои полтигрицы! Да, Фокс! Да, ты пойдешь!

Поскольку речь шла о том, чтобы уйти из Парового дома на три или четыре дня, Банкс спросил полковника, не хочет ли тот сопровождать нас в деревню Суари.

Сэр Эдуард Монро поблагодарил его. Он решил воспользоваться нашим отсутствием для того, чтобы побывать с Гуми и сержантом Мак-Нилом в средней зоне Гималаев, над Тарриани.

Банкс не настаивал.

Было решено, что в тот же день мы отправимся в крааль, чтобы попросить у Матиаса ван Гёйтта его чикари, они могли бы нам пригодиться.

Через час, к полудню, мы пришли туда и посвятили зверолова в наши планы. Он не стал скрывать своего тайного удовлетворения, узнав о подвигах тигрицы. «Хорошо сделано, — сказал он, — для того чтобы поднять в умах знатоков репутацию кошачьих на полуострове». Потом он отдал в наше распоряжение троих из своих индийцев, не считая Калагани, всегда готового идти навстречу опасности.

Было условлено с капитаном Худом, что в случае, если эта тигрица попадется живой, что невероятно, она по праву будет принадлежать зверинцу Матиаса ван Гёйтта. Как привлечет посетителей табличка, повешенная на прутьях ее клетки, где красноречиво будут изложены ее подвиги, подвиги «королевы Тарриани, которая сожрала не меньше 138 человек обоего пола»!

Наш маленький отряд ушел из крааля около двух часов пополудни и еще не было четырех, как он пришел в Суари без всяких происшествий.

Там царила паника. В это самое утро тигрица напала у ручья на несчастную женщину и унесла ее в лес.

Нас гостеприимно приняли в доме богатого фермера-англичанина. Наш хозяин больше чем кто-либо имел причины жаловаться на неуловимое животное и охотно оплатил бы ее шкуру несколькими тысячами рупий.

— Капитан Худ, — рассказал он, — несколько лет тому назад в центральных провинциях тигрица заставила жителей тринадцати деревень убежать из своих домов, и двести пятьдесят квадратных миль плодородной земли остались невозделанными. Но здесь, если так будет продолжаться, вся провинция разбежится!

— Вы пробовали все, что возможно, против этой тигрицы? — спросил Банкс.

— Все, господин инженер: ловушки, рвы, даже приманки со стрихнином! Ничто не подействовало.

— Друг мой, — сказал капитан Худ, — я не утверждаю, что нам удастся выполнить вашу просьбу, но мы постараемся сделать все зависящее от нас!

Едва мы устроились в Суари, как в тот же день сделали облаву. К нам присоединились 20 горцев, прекрасно знавших место, где нужно было искать.

Банкс, как ни мало он был сведущ в охоте, с живейшим интересом, как мне показалось, следовал за нашей экспедицией.

За три дня, 24, 25, 26 июля, вся эта часть горы была тщательно обследована, но наши поиски не дали никаких результатов, если не считать двух других тигров, павших от пуль капитана.

— Сорок пять! — только и сказал Худ, не придавая им особого значения.

Наконец, 27 июля, тигрица дала о себе знать, совершив новое злодеяние. Бык нашего хозяина исчез с пастбища вблизи Суари, его шкуру нашли в четверти мили от деревни. Убийство — преднамеренное, как сказал бы юрист, — произошло незадолго до восхода солнца. Убийца должен был быть неподалеку.

Но была ли тигрица, столь безуспешно разыскиваемая до сих пор, главной виновницей преступления?

Индийцы Суари в этом не сомневались.

— Это мой дядя, никто, кроме него, не мог этого сделать! — сказал нам один из горцев.

Мой дядя! Так обычно индийцы называют тигра на большей части территорий Индии. Это связано с тем, что они считают, что каждый из их предков навечно поселился в теле одного из представителей семейства кошачьих.

На этот раз они могли бы точнее сказать: это моя тетя!

Решено было немедленно отправиться на поиски тигрицы, даже не дожидаясь ночи, так как ночь позволит ей лучше спрятаться. Впрочем, она, должно быть, так насытилась, что не покинет своего логова два или три дня.

Мы вышли из деревни. Кровавые следы отмечали дорогу тигрицы от того места, где она схватила быка. Эти следы вели к небольшим зарослям, которые прочесывали уже несколько раз, ничего там не обнаружив. Решили окружить эти заросли так, чтобы образовать плотный круг, из которого зверь не мог бы уйти, по крайней мере незамеченным.

Горцы заняли свои места так, чтобы медленно продвигаться к центру, все время сужая свое кольцо. Капитан Худ, Калагани и я встали с одной стороны, Банкс и Фокс — с другой, но в видимой связи с людьми крааля и с деревенскими жителями. Очевидно, что каждая точка этого кольца подвергалась опасности, потому что в любом месте тигрица могла попытаться прорвать его.

Никакой, впрочем, уверенности в том, что хищник находится в зарослях, не было. Правда, следы, которые вели сюда с одной стороны, с другой не появлялись. То, что именно там находится ее логово, тоже не было доказано, так как ее здесь уже безуспешно искали, предчувствуя, что эти заросли могли служить ей убежищем.

Было восемь часов утра. Заняв свои позиции, мы стали понемногу продвигаться вперед, бесшумно, все сужая круг. Через полчаса мы были у границы первых деревьев.

Ничего не случилось, ничто не указывало на присутствие зверя, и я спрашивал себя, не теряем ли мы времени зря на все эти маневры.

В тот миг уже нельзя было разорвать кольцо, важно было идти всем вместе.

Предварительно условились, что выстрелить может только тот из нас, кто первым проникнет в лес.

Сигнал дал капитан Худ, который всегда был впереди всех и первым добрался до опушки. Я посмотрел на часы. Они показывали в тот момент 8 часов 35 минут.

Спустя четверть часа круг сузился настолько, что можно было тронуть локтем соседа, и мы остановились в самой чаще зарослей, никого не встретив.

До сих пор тишина нарушалась лишь треском сухой ветки под чьей-либо ногой, как бы осторожно мы ни старались ступать.

И в этот момент послышалось рычание.

— Зверь здесь! — воскликнул капитан Худ, указывая на вход в пещеру, вырытую в нагромождении камней, на котором росла группа больших деревьев.

Капитан Худ не ошибался. Если это не было обычным логовом тигрицы, то, по крайней мере, местом, где она укрывалась, загнанная целым отрядом охотников.

Худ, Банкс, Фокс, Калагани, люди из крааля — мы все подошли к узкому отверстию, куда вели кровавые следы.

— Надо проникнуть внутрь, — сказал капитан Худ.

— Это опасно! — заметил Банкс. — Первый, кто войдет, рискует получить серьезные ранения.

— И все же я войду! — заявил Худ, убедившись, что карабин на боевом взводе.

— После меня, мой капитан! — ответил Фокс, склонившись к входу в пещеру.

— Нет, Фокс, нет! — закричал Худ. — Это мое дело!

— Ах, мой капитан, — тихо ответил Фокс тоном упрека, — я отстаю на семь…

Они еще считали тигров в такой момент!

— Ни один, ни другой не войдет! — воскликнул Банкс. — Нет! Я вас не пущу!

— Подождите, есть один способ, — сказал тогда Калагани, перебивая инженера.

— Какой?

— Можно попробовать выкурить зверя, — ответил индиец. — Он будет вынужден выйти из пещеры. Мы избежим риска, и легче будет взять его вне пещеры.

— Калагани прав, — сказал Банкс. — Ну, друзья, давайте хвороста, сухой травы! Завалите как следует это отверстие. Ветер втянет огонь и дым внутрь. Надо, чтобы зверь зажарился или выскочил.

— Она выскочит, — ответил индиец.

— Пусть! — ответил капитан Худ. — Мы будем здесь и встретим ее у входа!

В один миг кустарник, сухая трава, хворост — во всем этом не было недостатка, — целая груда горючего материала была сложена перед входом в пещеру.

Ничто не шевельнулось в глубине пещеры. Никто не появился в темном проходе, который был, должно быть, довольно глубок. Однако слух не мог обмануть нас. Рычание доносилось оттуда.

Траву подожгли, и огонь запылал. От костра пошел едкий и густой дым, ветер пригнул его к земле и погнал прямо в логово; там, наверное, стало трудно дышать.

И тогда раздалось рычание еще более разъяренное, чем прежде. Зверь почувствовал себя загнанным в своем собственном убежище и, чтобы не задохнуться, должен был выскочить наружу.

Мы ждали его, став по обе стороны скалы, наполовину скрытые стволами деревьев, чтобы не быть на пути тигрицы в момент ее первого стремительного прыжка.

Капитан же выбрал другое место, и, надо прямо признать, самое опасное. Прямо напротив входа в заросли — единственное место, открывавшее дорогу тигрице, если она попытается убежать через лес. Худ изготовился к стрельбе с колена, что обеспечивало высокую точность прицела, крепко прижал карабин к плечу и застыл как мраморное изваяние.

И трех минут не прошло с момента, когда подожгли кучу хвороста, как в третий раз послышалось рычание, вернее хриплый звук. Костер в один миг был раскидан, и в клубах дыма показалось огромное тело.

Это и впрямь была тигрица.

— Огонь! — крикнул Банкс.

Десять ружейных выстрелов прогремели почти одновременно, но, как мы установили позже, ни одна пуля не коснулась зверя. Его появление было слишком внезапным. Как можно было точно прицелиться среди окружавших его клубов дыма?

Но после первого прыжка тигрица, едва коснувшись земли и обретя точку опоры, метнулась к зарослям еще более длинным прыжком.

Капитан Худ ждал зверя с великим хладнокровием и, поймав его на мушку, можно сказать, на лету, послал в него пулю, но только задел плечо.

С быстротой молнии тигрица бросилась на нашего товарища, опрокинула его на землю и собиралась разбить ему голову ударом мощной лапы… Тогда на нее прыгнул Калагани с широким ножом в руке.

Крик, вырвавшийся у нас, еще не затих, как храбрый индиец, упав на зверя, схватил его за горло в тот миг, когда его правая лапа уже была занесена над головой капитана.

Тигрица, отвлеченная этой внезапной атакой, опрокинула индийца движением гибкого тела и кинулась на него.

Но капитан Худ, вскочив одним прыжком и схватив кинжал, который выпустил из рук Калагани, уверенной рукой вогнал его весь целиком в сердце зверя.

Тигрица рухнула на землю.

Вся эта волнующая сцена продолжалась не более пяти секунд.

Капитан Худ еще стоял на коленях, когда мы подбежали к нему. Калагани с окровавленным плечом только что поднялся.

— Баг махриага! Баг махриага! — кричали индийцы, что означало: тигрица мертва!

Да, правда, мертва! Какой превосходный зверь! 10 футов в длину от морды до кончика хвоста, соответственно росту огромные лапы, вооруженные длинными острыми когтями, которые, казалось, были отточены на точильном камне!

Пока мы любовались зверем, индийцы, очень обозленные, и не без основания, ругательски ругали его. Что касается Калагани, то он подошел к капитану Худу.

— Спасибо, капитан! — сказал он.

— Как! Спасибо? — закричал капитан Худ. — Но это я, мой бесстрашный друг, должен благодарить тебя! Без твоей помощи все было бы кончено с одним из капитанов Первого эскадрона карабинеров королевской армии!

— Без вас я был бы мертв, — холодно отозвался индиец.

— Э! Тысяча чертей! Не ты ли бросился с ножом в руке, чтобы заколоть эту тигрицу, когда она чуть не оторвала мне голову!

— Это вы убили ее, капитан, и это ваш сорок шестой!

— Ура! Ура! — закричали индийцы. — Ура капитану Худу!

И в самом деле, капитан имел право отнести эту тигрицу на свой счет, однако он дружески тепло пожал руку Калагани.

— Возвращайтесь в Паровой дом, — сказал Банкс Калагани. — У вас плечо разорвано когтями, но у нас в походной аптечке есть чем вылечить вашу рану.

Калагани поклонился в знак согласия, и все мы, распрощавшись с горцами Суари, не жалевшими слов благодарности, направились к лагерю.

Чикари расстались с нами и повернули в сторону крааля. На сей раз они возвращались с пустыми руками, и, если Матиас ван Гёйтт рассчитывал на «королеву Тарриани», ему следует надеть по ней траур. Правда, в настоящих условиях было невозможно взять ее живьем.

К полудню мы пришли в Паровой дом. Там нас встретила неожиданность. К нашему крайнему огорчению, полковник Монро, сержант Мак-Нил и Гуми уехали.

В записке, адресованной Банксу, говорилось, чтобы мы не беспокоились о них, что сэр Эдуард Монро, желая провести разведку вплоть до границы Непала, хотел выяснить некоторые сомнительные детали в отношении сообщников Наны Сахиба и что он вернется, прежде чем мы должны будем покинуть Гималаи.

Когда читали эту записку, мне показалось, что у Калагани невольно вырвался жест досады.

Почему бы это? Несомненно, я ошибся.

Глава V НОЧНОЕ НАПАДЕНИЕ

Отъезд полковника погрузил нас в состояние живейшего беспокойства. Он явно был связан с прошлым, которое мы считали забытым навсегда. Но что же делать? Броситься по следам сэра Эдуарда Монро? Мы не знали даже, в какую сторону он уехал, какой точки непальской границы собирался достичь. С другой стороны, мы не могли не признать, что если он ничего не говорил Банксу, то это потому, что опасался вмешательства своего друга и хотел избежать его влияния. Банкс явно сожалел, что отправился с нами в эту экспедицию.

Оставалось смириться и ждать. Полковник Монро конечно же вернется до конца августа — это был последний месяц, который мы собирались провести в лагере, прежде чем поехать на юго-запад, в Бомбей.

Калагани, которому Банкс сделал перевязку, остался в Паровом доме лишь на сутки. Его рана должна была быстро затянуться, и он ушел от нас, чтобы вернуться к своей работе в краале.

Начало августа ознаменовалось проливными дождями, стояла погода, способная вызвать насморк даже у лягушек, как говорил капитан Худ; однако в целом август обещал быть менее дождливым, чем июль, а стало быть, более благоприятным для наших экскурсий в Тарриани.

Между тем отношения с краалем продолжали поддерживаться по-прежнему. Матиас ван Гёйтт постоянно проявлял свое неудовольствие. Он тоже рассчитывал покинуть лагерь в первых числах сентября. Однако его зверинцу недоставало еще льва, двух тигров и двух леопардов, и он спрашивал себя, удастся ли ему пополнить свою коллекцию.

В качестве компенсации вместо актеров, которых он хотел принять, в его агентство являлись другие, с которыми он не знал, что делать.

Так, 4 августа в одну из его ловушек попался красавец медведь.

Мы как раз были в краале, когда его чикари привезли в клетке на колесах пленника большого роста, с черным мехом, острыми когтями, длинными ушами, украшенными волосами, — что являлось характерным признаком представителей семейства медвежьих в Индии.

— Э! Мне совсем не нужен этот бесполезный тихоход! — воскликнул зверолов, пожимая плечами.

— Брат Баллон! Брат Баллон! — повторяли индийцы.

Похоже, что если индийцы являются лишь племянниками тигров, то медведям они доводятся родными братьями.

Однако Матиас ван Гёйтт, невзирая на такую близкую степень родства, принял брата Баллона с нескрываемым раздражением. Подсовывать медведей, когда ему нужны тигры, — вовсе не значит удовлетворить его. Что делать ему с этим животным? Его мало устраивало, что придется кормить зверя без всякой надежды возместить расходы. Индийский медведь не пользуется большим спросом на рынках Европы. Он не имеет товарной стоимости американского гризли или белого медведя. Поэтому, хороший коммерсант, Матиас ван Гёйтт не хотел заботиться о громоздком животном, от которого потом будет трудно отделаться.

— Хотите взять его? — предложил он капитану Худу.

— А что вы хотите, чтобы я сделал с ним? — спросил в свою очередь капитан Худ.

— Вы сделаете из него бифштексы, — сказал зверолов, — если я могу употребить такую катахрезу[154].

— Господин Ван Гёйтт, — серьезно ответил Банкс, — катахреза — дозволенный оборот речи в том случае, если, за неимением другого выражения, она правильно передает мысль.

— Я придерживаюсь того же мнения, — ответил зверолов.

— Ну что же, Худ, берете вы медведя господина Ван Гёйтта или нет?

— Право же, нет! — ответил капитан Худ. — Есть бифштекс из медведя, когда он убит, — это еще куда ни шло, но убить медведя специально для того, чтобы сделать из него бифштексы, нет, это не возбуждает моего аппетита!

— Тогда пускай отпустят этого стопоходящего на свободу! — сказал Матиас ван Гёйтт, обернувшись к своим чикари.

Ему повиновались. Клетку вынесли из крааля. Один из индийцев открыл дверцу.

Брат Баллон, который, похоже, стыдился своего состояния пленника, не заставил дважды повторять слова о свободе. Он спокойно вышел из клетки, легонько тряхнул головой, что можно было принять за благодарность, и, ворча от удовольствия, улепетнул.

— Вы сделали доброе дело, — сказал Банкс. — Это принесет вам удачу, господин Ван Гёйтт!

Банкс не мог сказать лучше. День 6 августа компенсировал добрый поступок зверолова, доставив недостающих его коллекции животных.

И вот при каких обстоятельствах.

Матиас ван Гёйтт, капитан Худ и я в сопровождении Фокса, механика Сторра и Калагани с самой зари бродили по густому колючему лесу и чаще мастиковых деревьев, как вдруг послышалось хриплое полузадушенное рычание.

Тотчас с ружьями на изготовку мы сгруппировались так, чтобы суметь вшестером отразить внезапное нападение, и направились к подозрительному месту.

В пятидесяти шагах от него зверолов сделал нам знак остановиться. По характеру рычания он, кажется, понял, в чем там дело, и, обратившись к капитану Худу, сказал:

— Не стреляйте напрасно.

Затем, опередив нас на несколько шагов, в то время как мы, по его знаку, немного отстали, он закричал:

— Лев!

И в самом деле, на конце толстой веревки, привязанной к развилке ветви дерева, бился зверь.

Это был настоящий лев, один из тех львов без гривы, которых эта особенность отличает от их африканских сородичей[155], но настоящий лев, какой и был нужен Матиасу ван Гёйтту.

Грозный зверь, подвешенный за переднюю лапу, которую захватила скользящая петля веревки, делал ужасные рывки, но не мог освободиться.

Первым движением капитана Худа, несмотря на запрет зверолова, было выстрелить.

— Не стреляйте, капитан, — воскликнул Матиас ван Гёйтт. — Я вас заклинаю, не стреляйте!

— Но…

— Нет! Нет! Говорю вам. Этот лев попался в один из моих капканов, и он мой!

Это и правда был капкан, очень простой и вместе с тем достаточно хитроумный и надежный.

Прочную веревку фиксируют на крепкой и гибкой ветке. Ветка пригнута к земле так, чтобы конец веревки со скользящей петлей можно было вложить в расщепленный кол, прочно вбитый в землю. На кол кладут приманку таким образом, что, если зверь захочет дотронуться до нее, он должен просунуть в петлю либо голову, либо одну из своих лап. Однако, едва он так сделает, приманка, как бы легко к ней ни прикоснулись, освобождает веревку, ветка резко выпрямляется, зверь взлетает вверх, и в тот же миг тяжелый деревянный цилиндр, скользя по веревке, падает на петлю и надежно фиксирует ее, чтобы она не развязалась от прыжков и рывков подвешенного зверя.

Такого рода капканы нередко встречаются в лесах Индии, и звери попадаются в них чаще, чем можно себе это вообразить.

Чаще всего случается, что капкан хватает зверя за шею и душит его почти мгновенно, причем голова его оказывается наполовину разбитой тяжелым деревянным цилиндром. Однако лев, что бился у нас на глазах, был пойман за лапу. Он был жив, и даже очень жив, и вполне был достоин пополнить ряды постояльцев зверолова.

Матиас ван Гёйтт, весьма довольный нашей вылазкой, послал Калагани в крааль с приказом привезти оттуда клетку на колесах под присмотром возчика. Тем временем мы могли вволю насмотреться на зверя, ярость которого удвоилась от нашего присутствия.

Зверолов не сводил глаз со зверя. Он ходил вокруг дерева, стараясь, впрочем, держаться подальше от острых когтей, которыми лев молотил воздух.

Полчаса спустя подъехала клетка, влекомая двумя буйволами. В нее не без некоторых затруднений спустили льва, и мы вновь отправились по дороге в крааль.

— Я уже начинал приходить в отчаяние, — сказал нам Матиас ван Гёйтт, — львы не так часто встречаются среди лесных зверей Индии…

— Лесных? — спросил капитан Худ.

— Да, животных, которые водятся в лесах, и я себе аплодирую, потому что сумел поймать этого хищника, который сделает честь моей коллекции!

Впрочем, начиная с этого дня, Матиас ван Гёйтт уже больше не жаловался на неудачу.

Одиннадцатого августа два леопарда попались в ту первую ловушку для тигра, из которой когда-то мы вытащили самого зверолова.

Это были два чита, похожие на того, что так отчаянно атаковал Стального Гиганта на равнинах Рогильканда и которого нам так и не удалось подстрелить.

Теперь для полноты коллекции Матиасу ван Гёйтту не хватало лишь двух тигров.

Было 15 августа. Полковник Монро все еще не появлялся. Никаких известий от него. Ни малейших. Банкс беспокоился больше, чем ему хотелось бы это показать. Он расспрашивал Калагани, знавшего непальскую границу, о том, какие опасности могут подстерегать там сэра Эдуарда Монро, если он отважится вторгнуться на свободные территории. Индиец уверил его, что не осталось ни одного из сторонников Наны Сахиба на границе с Тибетом. Тем не менее он, по-видимому, сожалел, что полковник не выбрал его своим проводником. Услуги индийца очень пригодились бы полковнику в стране, где каждая тропинка была ему хорошо знакома. Но сейчас нечего было и думать о том, чтобы догнать полковника.

Тем временем капитан Худ и Фокс продолжали делать набеги в леса Тарриани. С помощью чикари крааля им удалось убить трех тигров среднего размера, не без серьезного риска. Двух из них записали на счет капитана, третьего — на счет денщика.

— Сорок восемь, — сказал капитан Худ, ему очень хотелось бы округлить счет до пятидесяти, прежде чем покинуть Гималаи.

— Тридцать девять, — сказал Фокс, ни слова не сказав об опасной пантере, павшей тоже от его пули.

Двадцатого августа предпоследний тигр из нужных Матиасу ван Гёйтту попался в один из тех рвов, которые до сих пор благодаря инстинкту или случаю они благополучно обходили стороной. Зверь, как обычно бывает в таких случаях, поранился при падении, но рана оказалась неопасной. Несколько дней отдыха — и все у него заживет. Это не помешает отправке зверей в Гамбург.

Использование таких рвов знатоки считают варварством. Любой метод хорош, когда речь идет об истреблении зверей, но только не тогда, когда их хотят взять живыми, так как чаще всего они погибают при падении, особенно во рвы глубиной в 15–20 футов, предназначенные для ловли слонов. Едва ли можно рассчитывать, что хоть один из десяти не получит смертельных переломов. Поэтому даже в Мизораме, где этот способ отлова был особенно распространен, как сказал нам зверолов, от него начинают отказываться.

В конечном счете зверинцу крааля не хватало лишь одного тигра. Матиас ван Гёйтт торопился уехать в Бомбей.

Этот тигр не замедлил попасть в крааль, но какой ценой! Об этом стоит рассказать подробно, так как поимка зверя была оплачена дорого, очень дорого.

Ночью 26 августа стараниями капитана Худа была организована вылазка. Обстоятельства благоприятствовали ее осуществлению, небо прояснилось, погода стояла хорошая, луна — на убыли. Когда слишком темно, звери неохотно выходят из укрытий, но светлые ночи манят их на прогулку. Именно мениск — это слово Матиас ван Гёйтт применял по отношению к месяцу — должен будет светить после полуночи.

Капитан Худ, я, Фокс и Сторр, который почувствовал вкус к охоте, составили ядро этой экспедиции, к ней должны были присоединиться зверолов, Калагани и несколько индийцев.

Поужинав и простившись с Банксом, который отказался от приглашения сопровождать нас, мы вышли из Парового дома около семи часов вечера, а в восемь пришли в крааль без всяких неприятных неожиданностей.

Матиас ван Гёйтт в то время кончал свой обед. Он принял нас с обычными изъявлениями чувств. Посовещавшись, мы набросали план охоты.

Речь шла о засаде на берегу потока, в глубине оврага, в двух километрах от крааля, в том месте, что довольно регулярно посещала по ночам пара тигров. Никакой приманки заранее не положили. Индийцы говорили, что это бесполезно. Облава, проведенная недавно в этой части Тарриани, подтвердила, что в глубине нуллаха тигров привлекала возможность утолить жажду.

Известно было также, что будет нетрудно занять там выгодные позиции.

Мы должны были покинуть крааль не раньше полуночи. А сейчас не было и девяти часов. Пришлось ждать момента выхода, убивая время как придется.

— Господа, — сказал нам Матиас ван Гёйтт, — мой дом в вашем распоряжении. Я вам рекомендую последовать моему примеру и лечь спать. Нужно будет встать очень рано, а несколько часов сна лучше всего подготовят вас к схватке.

— Вы хотите спать, Моклер? — спросил меня капитан Худ.

— Нет, — ответил я, — я бы лучше подождал, прогуливаясь, чем заставлять себя просыпаться среди глубокого сна.

— Как хотите, господа, — сказал зверолов. — Что касается меня, я чувствую, что мои веки судорожно смыкаются, что свидетельствует о необходимости сна. Вы видите, я уже на ходу потягиваюсь.

И Матиас ван Гёйтт, подняв руки, запрокинул голову и тело назад непроизвольным расслаблением брюшных мышц и несколько раз выразительно зевнул.

Потянувшись в полное свое удовольствие, он сделал нам прощальный жест, вошел в дом и, вне всяких сомнений, тотчас заснул.

— А мы что будем делать? — спросил я.

— Давайте прогуляемся, Моклер, — предложил капитан Худ, — и пройдемся по краалю. Ночь прекрасна, и я почувствую себя бодрее, чем если посплю три-четыре часа. К тому же, если сон наш друг, он часто заставляет себя ждать.

И вот мы, мечтая и бодрствуя, гуляем по краалю. Сторр, чей «лучший друг не имел привычки заставлять себя ждать», прикорнул у подножия дерева и уже спал. Чикари и возчики тоже забились в свой угол, и не было никого в загоне, кто бы бодрствовал.

Это, в сущности, было и не нужно, поскольку крааль, окруженный прочным забором, был со всех сторон закрыт.

Калагани сам пошел убедиться, что дверь тщательно заперта; сделав это, пожелал нам, проходя мимо, спокойной ночи и пошел в общую комнату.

Капитан Худ и я остались совершенно одни.

Не только люди Ван Гёйтта, но и животные, как домашние, так и дикие, все спали, одни в клетках, другие под большими деревьями, на краю крааля. Полная тишина царила внутри и снаружи.

Гуляя, мы оказались сначала возле места, занятого буйволами. Эти симпатичные жвачные, кроткие и послушные, даже не были привязаны. Привыкнув отдыхать под листвой гигантских кленов, они спокойно растянулись там со спутанными рогами, подогнув под себя ноги; слышно было только медленное и шумное дыхание, исходившее от этих огромных туш.

Они даже не проснулись при нашем приближении. Лишь один из них поднял на минуту свою громадную голову, бросил на нас мутный взгляд, свойственный животным этого вида, затем снова смешался с общей массой.

— Вот до какого состояния доводит их домашность или, скорее, одомашненность, — сказал я капитану.

— Да, — ответил мне капитан Худ, — и все же эти буйволы — страшные звери, когда живут на воле. Они сильны, но у них нет гибкости, да и что могут поделать их рога против зубов львов и когтей тигров? Решительно преимущество остается за хищниками.

Разговаривая таким образом, мы вернулись к клеткам с хищниками. Там тоже царил абсолютный покой. Тигры, львы, пантеры, леопарды спали в своих секциях. Матиас ван Гёйтт объединял их только тогда, когда несколько недель плена смягчали их нрав, и он был прав. Очень вероятно, что эти кровожадные звери в первые дни заточения пожрали бы друг друга.

Три льва, совершенно неподвижные, лежали свернувшись в клубок, как большие кошки. Не видно было даже головы, спрятанной в густой муфте черного меха, — они спали сном праведников.

Не так крепко спалось тиграм в их отделении. Раскаленные глаза пылали в темноте. Время от времени огромная лапа протягивалась вперед и царапала железные прутья клетки.

— Они видят плохие сны, и я их понимаю! — сочувственно сказал капитан.

Какая-то досада или по меньшей мере сожаление, несомненно, волновала и трех пантер. В этот час, свободные от всякой привязи, они бегали бы по лесу! Бродили бы вокруг пастбищ в поисках живого мяса!

Что же до четырех леопардов, то никакие кошмары не тревожили их сон. Они отдыхали спокойно. Двое из них, самец и самка, занимали одну спальню и чувствовали себя так же хорошо, как в своем логове.

Одна секция была пока свободна, — та, что предназначалась для шестого тигра, который никак не давался в руки Матиаса ван Гёйтта и не позволял ему уехать из Тарриани.

Наша прогулка продолжалась около часу. Обойдя внутреннюю ограду крааля, мы опять подошли к подножию огромной мимозы.

Глубокая тишина царила в лесу. Ветер, шелестевший в листве вечером, стих. Ни один лист на дереве не шевелился. На поверхности земли было так же спокойно, как и наверху, в безвоздушном пространстве, там, где катился наполовину изглоданный диск луны.

Капитан Худ и я, сидя рядом, больше не разговаривали. Сон, однако, не шел к нам. Что-то наподобие погружения, состояния скорее морального, чем физического, овладело нами под влиянием абсолютного покоя природы, когда думаешь, но не можешь уловить ни одной мысли, когда грезишь, как человек, который не спит, и взгляд несмеженных век пронзает пространство и теряется в каких-то фантастических видениях.

И все же одна особенность удивляла капитана. Шепотом, как говорят всегда, когда все вокруг молчит, он произнес:

— Моклер, эта тишина меня удивляет! Обычно хищники рычат в темноте, и по ночам в лесу шумно. Если не тигры или пантеры, то шакалы никогда не затихают. Этот крааль, наполненный живыми существами, должен привлекать их сотнями, а мы между тем ничего не слышим, ни хруста сухой ветки на земле, ни рычания вдали. Если бы Матиас ван Гёйтт не спал, он наверняка удивился бы не меньше меня и, конечно, нашел бы какое-нибудь особое словечко, чтобы выразить свое удивление!

— Ваше замечание справедливо, дорогой Худ, — ответил я, — и я не знаю, чему приписать отсутствие этих ночных бродяг. Но будем настороже, а то, чего доброго, сами заснем среди такой тишины!

— Будем противиться сну! — сказал капитан Худ, потягивая руки. — Приближается время нашего выхода из крааля.

И мы возобновили разговор, произнося фразу за фразой, прерывая их долгими паузами.

Сколько времени продолжалось это полузабытье, я не мог бы сказать, но вдруг возник глухой шум, который мгновенно вывел меня из сонливого состояния.

Капитан Худ, также стряхнув оцепенение, вскочил на ноги одновременно со мной.

Сомнений не было — этот шум доносился из клетки хищников.

Львы, тигры, пантеры, леопарды, только что такие мирные, сейчас издавали гневное глухое ворчание. Они поднялись на ноги, беспокойно ходили взад и вперед мелкими шажками, усиленно принюхиваясь к каким-то доносившимся до них извне запахам и, фыркая, кидались на железные прутья клетки.

— Что с ними такое? — спросил я.

— Не знаю, — ответил капитан Худ, — но боюсь, не чуют ли они приближения…

Вдруг громкое многоголосое рычание раздалось вокруг ограды крааля.

— Тигры! — воскликнул капитан Худ, бросаясь к дому Матиаса ван Гёйтта.

Но рычание было столь громким, что весь персонал крааля уже был на ногах, и зверолов во главе своих людей появился на пороге.

— Нападение!.. — воскликнул он.

— Я тоже так думаю, — ответил капитан Худ.

— Погодите! Надо посмотреть…

И, не теряя времени на окончание фразы, Матиас ван Гёйтт, схватив лестницу, приставил ее к ограде. В одну секунду он взлетел на верхнюю ступеньку.

— Десять тигров и дюжина пантер! — крикнул он.

— Это будет серьезное дело, — ответил капитан Худ. — Мы собирались охотиться на них, а они явились охотиться на нас!

— В ружье! В ружье! — закричал зверолов.

И все, повинуясь его приказу, в какие-то двадцать секунд изготовились к стрельбе.

Такие нападения хищников нередки в Индии. Сколько раз жители территорий, на которые делают набеги тигры, в особенности жители Сандербанда, выдерживали осаду в своих собственных домах. Такая осада чревата большими опасностями, и часто бывает, что верх берут осаждающие.

Тем временем к рычанию вне ограды присоединилось рычание внутри загородки. Крааль отвечал лесу. Внутри ограды стало невозможно разговаривать.

— К ограде! — закричал Матиас ван Гёйтт, и его поняли скорее по жесту, чем по звуку голоса.

Каждый из нас поспешил к ограде.

В этот момент буйволы, охваченные страхом, заметались, стремясь убежать с места ночной стоянки. Тележки, конечно, не могли их удержать.

Вдруг ворота, которые, несомненно, были плохо заперты, резко распахнулись, и свора диких зверей ворвалась в крааль.

Но ведь Калагани запер ворота, и запер тщательно, как делал это каждый вечер!

— К дому! К дому! — крикнул Матиас ван Гёйтт и понесся к дому, потому что только там можно было спастись.

Но хватит ли у нас времени добежать?

Уже двоих чикари тигры настигли и повалили на землю. Другие, не успевая добежать до дома, неслись через крааль, пытаясь найти хоть какое-нибудь укрытие.

Зверолов, Сторр и шестеро индийцев были уже в доме и заперли дверь как раз в ту минуту, когда две пантеры бросились к ним.

Калагани, Фокс и другие, цепляясь за деревья, подтянулись на нижние ветви.

У капитана Худа и у меня не хватило ни времени, ни резвости догнать Матиаса ван Гёйтта.

— Моклер! Моклер! — крикнул капитан Худ, правая рука его была разорвана когтем зверя.

Ударом хвоста огромный тигр свалил меня на землю. Я вскочил в тот момент, когда он повернулся ко мне, и бросился на зов капитана Худа.

Нам оставалось одно спасение — пустая клетка. В одну секунду капитан Худ и я забились в нее и заперли дверь. Это оградило нас от хищников, которые, рыча, бросались на железные прутья.

Сила и ярость хищников, соединенные с гневом зверей, сидящих в соседних отделениях, были таковы, что наша клетка тряслась и раскачивалась на колесах, каждую минуту грозя опрокинуться.

Но вскоре тигры ее оставили и погнались за более легкой добычей.

Какие сцены со всеми подробностями мы видели из-за прутьев нашей клетки!

— Мир перевернулся! — вскричал капитан Худ в ярости. — Они снаружи, а мы — внутри!

— Как ваша рана? — спросил я.

— Пустяки!

Пять или шесть выстрелов раздались из дома, где укрывался Матиас ван Гёйтт. Прямо напротив него бесновались два тигра и три пантеры.

Один из зверей упал, сраженный разрывной пулей, выпущенной, очевидно, из карабина Сторра.

Другие звери прежде всего кинулись на группу буйволов, и бедные травоядные оказались беззащитными против таких противников.

Фокс, Калагани и индийцы, вынужденные побросать оружие, чтобы скорее забраться на деревья, не могли прийти им на помощь.

Однако капитан Худ, просунув ствол карабина сквозь прутья нашей клетки, выстрелил. Хотя его правая рука была наполовину парализована и не позволяла стрелять с его обычной меткостью, ему все-таки удалось подстрелить своего сорок девятого тигра.

В это время ошалевшие буйволы, мыча, бросились через ограду. Тщетно пытались они сопротивляться тиграм, которые огромными прыжками увертывались от ударов их рогов. Одному из них в голову вцепилась пантера и раздирала когтями его загривок, он помчался к воротам крааля и выскочил через них.

Пять или шесть других буйволов, вплотную окруженные хищниками, бросились следом за ним и исчезли.

Некоторые тигры кинулись преследовать их. Те из буйволов, что не могли убежать из крааля, растерзанные, разодранные валялись на земле.

Тем временем раздались новые выстрелы из окон дома. С нашей стороны, капитан Худ и я тоже пытались стрелять как могли. Нам угрожала новая опасность.

Звери, запертые в клетках, перевозбужденные видом жестокой битвы, запахом крови, рычанием своих собратьев, бесновались с неописуемой яростью. А вдруг им удастся разбить свои клетки? Наши опасения были вполне серьезны.

И правда, одна из клеток с тиграми опрокинулась. На секунду мне показалось, что ее стенки не выдержали, и они вырвались!..

Но, к счастью, этого не произошло, и пленники не могли больше видеть, что происходит снаружи, потому что клетка упала на землю зарешеченной стороной.

— Решительно, это уж слишком! — прошептал капитан Худ, перезаряжая карабин.

В эту минуту какой-то тигр сделал невероятный прыжок и когтями ему удалось зацепиться за развилку дерева, где нашли себе пристанище двое или трое чикари.

Одного из этих несчастных тигр схватил за горло, тот попытался сопротивляться, но напрасно, он был мгновенно сброшен на землю.

Подскочила пантера и стала оспаривать у тигра это тело, уже безжизненное, кости его хрустнули, море крови разлилось вокруг.

— Ну, огонь! Огонь же! — кричал капитан Худ, как будто Матиас ван Гёйтт со своими людьми мог услышать его.

А мы, мы ничего не могли сделать в такой момент! У нас совсем не осталось патронов, и мы оказались бессильными зрителями битвы?

Но вот в соседней с нами секции тигр, который старался разбить прутья клетки, сумел, сильно встряхнув, нарушить ее равновесие. Она секунду стояла, пошатываясь, и почти тотчас же опрокинулась.

Слегка оглушенные при падении, мы поднялись на колени. Стенки клетки выдержали, но мы уже не могли увидеть ничего из того что происходило снаружи.

Если ничего не было видно, зато мы слышали! Какой шабаш, какое рычание, скакание в ограде крааля! Запах крови пропитал воздух! Казалось, что битва стала еще более ожесточенной. Что же случилось? Вырвались пленники из других клеток? Напали на дом Матиаса ван Гёйтта? Может быть, тигры и пантеры кинулись на деревья, чтобы сбросить оттуда индийцев?

— И нельзя выйти из этой коробки! — воскликнул капитан Худ весь во власти бешеного гнева.

Так прошла четверть часа — 15 минут, которые показались нам бесконечными.

Затем шум битвы стал мало-помалу затихать. Рычание сделалось глуше. Прыжки тигров, занимавших соседние с нами секции, стали реже. Значит, расправа шла к концу?

Вдруг я услыхал, как дверь крааля с грохотом захлопнулась. Потом послышался голос Калагани, который громко звал нас. К нему присоединился голос Фокса, повторявший:

— Мой капитан! Мой капитан!

— Здесь! — отозвался Худ.

Его услышали, и почти сразу же я почувствовал, что клетка поднимается. Через мгновение мы были освобождены.

— Фокс! Сторр! — позвал капитан; первая его мысль была о товарищах.

— Здесь! — отозвались механик и денщик.

Они даже не были ранены. Матиас ван Гёйтт и Калагани также оказались целы и невредимы. Два тигра и пантера, бездыханные, лежали на земле. Другие звери ушли из крааля, Калагани вновь запер ворота. Мы все были в безопасности.

Ни одному из хищников не удалось удрать во время схватки, и зверолов насчитал даже одного лишнего пленника. Это был молодой тигр, попавшийся в маленькую клетку на колесах, которая опрокинулась на него, под ней его и взяли, как в ловушке.

Зверинец Матиаса ван Гёйтта был теперь полностью укомплектован, но как дорого это ему обошлось! Пятеро из его буйволов были разодраны в клочья, другие убежали, а три индийца, жестоко изувеченные, плавали в собственной крови на земле крааля.

Глава VI ПОСЛЕДНЕЕ «ПРОСТИ» МАТИАСА ВАН ГЁЙТТА

Остаток ночи не был нарушен никакими происшествиями ни внутри ограды, ни снаружи. Дверь ограды на этот раз заперли надежно. Как могла она открыться как раз в то время, когда вокруг бродила большая группа хищников? Ведь Калагани собственноручно опустил мощные засовы?

Рана капитана Худа причиняла ему боль. Еще немного, и он не смог бы двигать правой рукой.

Что касается меня, то я был сам не свой после того мощного удара хвостом, что свалил меня с ног.

Мы решили вернуться в Паровой дом, как только наступит день.

Матиас ван Гёйтт, несмотря на его сожаления по поводу гибели трех своих людей, не отчаивался, хотя потеря буйволов в момент отъезда ставила его в затруднительное положение.

— Таковы превратности ремесла, — сказал он нам, — и у меня было какое-то предчувствие, что со мной произойдет что-то в этом роде.

Затем он распорядился похоронить трех индийцев, чьи останки перенесли в один из углов крааля и закопали поглубже, чтобы хищники не смогли до них добраться.

Тем временем заря окрасила в белый цвет нижнюю часть Тарриани, и без лишних слов, пожав друг другу руки, мы покинули Матиаса ван Гёйтта.

Нам в провожатые, по крайней мере через лес, зверолов рекомендовал взять Калагани и двух индийцев. Его предложение было принято, и в шесть часов мы вышли из ограды крааля.

Никто не встретился нам на пути. Тигры и пантеры не оставили никаких следов. Несомненно, пресыщенные звери ушли в свои логова, и сейчас не время было их там преследовать.

Буйволы, убежавшие из крааля, растерзанные, лежали в высоких травах или же разбежались по лесам Тарриани, нечего было рассчитывать, что инстинкт приведет их в крааль. Они были окончательно потеряны для зверолова.

На опушке леса Калагани и двое индийцев нас оставили.

Через час Фанн и Черныш громким лаем приветствовали наше возвращение в Паровой дом.

Я рассказал Банксу о нашем приключении. И уж, понятно, он поздравил нас с тем, что мы легко отделались. Очень часто в нападениях подобного рода ни один из осажденных не мог вернуться, чтобы рассказать о подвигах осаждавших!

Капитан Худ вынужден был волей-неволей носить руку на шарфе, но инженер, который был настоящим врачом нашей экспедиции, не нашел ничего серьезного в его ранении и уверял, что через несколько дней все заживет без следа.

На следующий день, 27 августа, лай собак зазвучал с удвоенной силой, но на этот раз это был веселый лай.

Вернулись полковник Монро, Мак-Нил и Гуми. Их возвращение доставило нам истинное облегчение. Удачно ли прошла экспедиция сэра Эдуарда Монро? Мы этого пока не знали. Он вернулся целым и невредимым. И это было самым главным.

Прежде всего Банкс подбежал к нему, сжал его руку и взглядом спросил, как дела.

— Ничего! — Полковник Монро ограничился тем, что просто отрицательно покачал головой.

Это слово означало не только, что поиски на непальской границе не дали никаких результатов, но и то, что всякие разговоры на эту тему бесполезны. Казалось, он хотел сказать нам, что говорить об этом неуместно.

Мак-Нил и Гуми, которых Банкс вечером стал расспрашивать о том же, оказались более разговорчивыми. Они сообщили, что полковник Монро намеревался самым тщательным образом обследовать ту часть Индостана, где Нана Сахиб скрывался до своего появления в президентстве Бомбея. Цель сэра Эдуарда Монро состояла в том, чтобы узнать, что стало с соратниками набоба, выяснить, не осталось ли следов их перехода индо-китайской границы, постараться разузнать, не спрятался ли если не Нана Сахиб, то хотя бы его брат Балао Рао в этом регионе, еще не подвластном англичанам. В результате этих поисков выяснилось, что, несомненно, мятежники покинули страну. От лагеря, где они устроили ложные похороны, предназначенные убедить всех в смерти Наны Сахиба, не осталось никаких следов. О Балао Рао никаких известий. О его спутниках — ничего, что могло бы позволить пойти по их следу. Набоб убит в горных ущельях Сатпура, его сторонники, вполне вероятно, рассеяны за пределами полуострова, свершить праведный суд было невозможно. Покинуть гималайскую границу, продолжить путешествие, вернувшись на юг, закончить наш маршрут из Калькутты в Бомбей — вот о чем мы должны были думать в настоящее время.

Отъезд был решен и назначен на 3 сентября, через восемь дней. Нужно было дать время капитану Худу для полного излечения раны. С другой стороны, полковник Монро, явно уставший от утомительной поездки в труднодоступную местность, тоже нуждался в нескольких днях отдыха.

Тем временем Банкс мог начать подготовку к отъезду. Привести наш поезд в рабочее состояние для спуска на равнину и переход от Гималаев до президентства Бомбея — этим инженер собирался заняться в течение целой недели.

Прежде всего было решено изменить маршрут так, чтобы избежать больших городов на северо-западе — Мирута, Дели, Агры, Гвалияра, Джханси и других, которым восстание 1857 года принесло слишком много горя. С последними бунтовщиками должно исчезнуть все, что могло напомнить о нем полковнику Монро. Итак, наше жилище на колесах пойдет по провинциям, не останавливаясь в главных городах, однако местность стоила того, чтобы ее посетить хотя бы из-за природных красот. Необъятное королевство Синдия в этом отношении не уступает никакому другому. Перед Стальным Гигантом должны открыться самые живописные дороги полуострова.

Время летнего муссона ограничивается сезоном дождей, который продлится не дольше августа. Первые дни сентября обещали хорошую погоду, что должно было сделать приятной вторую часть путешествия.

Во время второй недели нашего пребывания на курорте Фокс и Гуми сделались нашими постоянными поставщиками продовольствия. В сопровождении двух собак они обходили среднюю зону, где в изобилии водились куропатки, фазаны, дрофы. Эта пернатая дичь, сохраняемая в холодильнике Парового дома, послужит превосходным провиантом в дороге.

Пару раз мы посетили крааль. Матиас ван Гёйтт также готовился к отъезду в Бомбей, относясь к хлопотам как философ, стоящий выше мелких или крупных превратностей бытия.

Как известно, с поимкой десятого тигра, который обошелся так дорого, зверинец был полностью укомплектован. Матиас ван Гёйтт был занят лишь подборкой буйволов для упряжки. Ни один из тех, что убежали во время ночного нападения, не вернулся в крааль. Вероятнее всего, разбежавшись по лесу, они стали легкой добычей хищных зверей. Стало быть, следовало их заменить, что в данных обстоятельствах было не так трудно. С этой целью зверолов послал Калагани на соседние фермы и хутора и с нетерпением ожидал его возвращения.

Последняя неделя нашего пребывания на курорте прошла без происшествий. Рана капитана Худа постепенно затягивалась. Он, возможно, даже рассчитывал закончить охотничью кампанию последней вылазкой в лес, но вынужден был отказаться от этого намерения по настоятельной просьбе полковника Монро. Раз уж он не чувствовал былой твердости в руке, зачем напрасно подвергаться опасности? Если какой-нибудь зверь вдруг встретится на его пути во время оставшейся части путешествия, разве у него не будет случая взять реванш?

— К тому же, — сказал ему Банкс, — вы еще живы, мой капитан, а сорок девять тигров погибли от вашей руки, не считая раненых. Счет все еще в вашу пользу.

— Да, сорок девять! — вздохнув, ответил капитан Худ. — Но я бы хотел округлить счет до пятидесяти!

Он явно принимал это близко к сердцу.

Подошло 2 сентября. Мы были накануне отъезда.

В это утро Гуми пришел объявить нам о визите поставщика зверей для зоопарков.

Действительно, Матиас ван Гёйтт появился в Паровом доме в сопровождении Калагани. Разумеется, в момент отъезда он хотел, в соответствии с правилами хорошего тона, проститься с нами.

Полковник Монро принял его сердечно. Матиас ван Гёйтт погрузился в бездну словесных излияний, где таилась вся неожиданность свойственной ему фразеологии. Мне, однако, показалось, что за его комплиментами скрывалась какая-то тайная мысль, которую он не решался высказать.

И точно. Банкс коснулся сути вопроса, когда спросил, удалось ли ему укомплектовать свои упряжки.

— Нет, господин Банкс, — ответил зверолов. — Калагани напрасно обошел деревни. Хотя он располагал всеми полномочиями, он не сумел раздобыть ни одной пары этих полезных жвачных животных. Вынужден признаться с сожалением, что для того, чтобы доставить мой зверинец на ближайшую станцию, мне совершенно необходим мотор. Бегство буйволов, вызванное внезапным нападением в ночь с двадцать пятого на двадцать шестое августа, поставило меня в некоторое затруднение… Клетки с четвероногими постояльцами тяжелы… и…

— Как же вы рассчитываете доставить их на станцию? — спросил инженер.

— Да я не знаю, — замялся Матиас ван Гёйтт. — Я ищу… так и сяк комбинирую… колеблюсь… Однако… час отъезда пробил, и двадцатого сентября, то есть через восемнадцать дней, я должен доставить в Бомбей мою партию хищников…

— Восемнадцать дней! — воскликнул Банкс. — Но в таком случае вам нельзя терять ни одного часа!

— Я это знаю, господин инженер. И у меня есть лишь один способ, единственный!..

— Какой?

— Это, ни в коей мере не желая стеснить полковника, обратиться к нему с просьбой, очень нескромной, конечно…

— Говорите же, господин ван Гёйтт, — сказал полковник Монро, — и если я смогу вам помочь, то, верьте, сделаю это с удовольствием.

Матиас ван Гёйтт поклонился, поднеся правую руку к губам, верхняя часть его тела слегка изогнулась, и вся поза напоминала позу человека, который чувствует, что на него сыплются неожиданные благодеяния.

Одним словом, поставщик зверей спросил, нельзя ли, принимая во внимание мощность тягловой силы Стального Гиганта, прицепить его клетки на колесах к хвосту нашего поезда и довезти их таким образом до Этаваха, ближайшей станции на пути от Дели к Аллахабаду.

Этот маршрут не превышал трехсот пятидесяти километров по довольно сносной дороге.

— Можно ли удовлетворить просьбу господина ван Гёйтта? — спросил полковник инженера.

— Я не вижу тут никаких затруднений, — ответил Банкс. — Стальной Гигант и не заметит дополнительного груза.

— Решено, господин ван Гёйтт, — подытожил полковник Монро. — Мы довезем вас до Этаваха. Соседям надо приходить на помощь друг другу даже в Гималаях.

— Полковник, — сказал Матиас ван Гёйтт, — зная вашу доброту и ломая голову над тем, как мне выйти из затруднения, я, откровенно говоря, немного рассчитывал на вашу любезность.

— Вы были правы, — ответил полковник Монро.

Договорившись таким образом, Матиас ван Гёйтт намеревался вернуться в крааль, чтобы отпустить часть персонала, который стал ему не нужен. Он решил оставить лишь четырех чикари, чтобы они присматривали за животными.

— Значит, до завтра, — сказал полковник Монро.

— До завтра, господа, — ответил Матиас ван Гёйтт. — Я буду ждать вашего Стального Гиганта в краале.

И зверолов, очень довольный успехом своего визита в Паровой дом, удалился не без того, чтобы обставить свой уход в манере актера, возвращавшегося за кулисы по всем традициям современной комедии.

Калагани, долгим взглядом окинув полковника Монро, путешествие которого к границе Непала его, казалось, весьма интересовало, вышел вслед за звероловом.

Наши последние приготовления были завершены, все сложено по местам. От курорта Парового дома не осталось ничего. Два вагона на колесах ожидали Стального Гиганта. Слон должен был сначала спустить их на равнину, затем идти в крааль, забрать клетки и привезти их для составления поезда. После чего он направится прямым путем через равнины Рогильканда.

На следующий день, 3 сентября, в 7 часов утра Стальной Гигант был готов исполнять свои обязанности, которые он безукоризненно выполнял до сих пор. Однако в тот самый момент, к крайнему изумлению всех присутствующих, произошло нечто совершенно неожиданное.

Очаг топки, скрытый в боках животного, был загружен топливом. Калут только что зажег его и решил открыть дымоход, чтобы проверить, не мешает ли что-либо тяге.

Но едва он открыл дверцу дымохода, как тотчас же отшатнулся: штук двадцать ремней выскочили наружу со странным свистом.

Банкс, Сторр и я смотрели и не могли догадаться о причинах этого явления.

— Калут! Что это такое? — спросил Банкс.

— Змеиный дождь, сударь! — воскликнул водитель.

И в самом деле, ремни оказались змеями, избравшими себе жильем трубы котла, чтобы поспать там, разумеется. Первые языки пламени опалили их. Некоторые из рептилий сгорели и упали на землю, и, если бы Калут не открыл дымоход, они бы все мгновенно изжарились.

— Как, — воскликнул капитан Худ, прибежавший на шум, — у нашего Стального Гиганта змеиное гнездо в кишках?

Да, честное слово, змеи! — и самые опасные из них, змеи-хлысты, «гуляби», черные кобры, очковые змеи — наги, — словом, все, что относится к разряду ядовитейших.

И в тот же миг великолепный тигровый питон из семейства боа[156] высунул свою заостренную голову из верхней части трубы, то есть из кончика хобота слона, извиваясь среди первых клубов дыма.

Змеи, живыми выскользнувшие из труб, проворно исчезли в кустарнике, так что мы не успели их прикончить.

Но питон не мог так легко убраться с цилиндра из толя, так что капитан Худ поспешил за своим карабином и одной пулей снес ему голову.

Гуми, взобравшись на Стального Гиганта, подтянулся к верхнему отверстию его хобота и с помощью Калуга и Сторра ухитрился вытащить оттуда огромную змею.

Нет ничего прекраснее этого боа зелено-голубой окраски, украшенного правильно расположенными кольцами, которые как бы вырезаны из шкуры тигра. В нем было не меньше пяти метров, а толщиной он был с руку.

Замечательный образец змей Индии! Такой, к счастью, был представлен в зверинце Матиаса ван Гёйтта под названием тигровый питон. Тем не менее я должен признать, что капитан Худ не считал, что должен отнести его на свой счет.

После расправы со змеей Калут закрыл дымоход, тяга стала нормальной, огонь в очаге разгорелся от притока воздушной струи, котел глухо загудел, и через три четверти часа манометр показывал нормальное давление пара.

Пришло время отъезда.

Два вагона прицепили один к другому, и Стальной Гигант развернулся, чтобы встать во главе поезда.

Последний взгляд брошен на восхитительную панораму, развернувшуюся на юге, последний взгляд на чудесную цепь гор, кружевной рельеф которой выступает на фоне неба к северу, последнее прощай Дхаулагири, вершина которой доминирует над территорией Северной Индии, и свисток возвестил об отъезде.

Спуск по извилистой дороге прошел без осложнений. Пневматический тормоз сдерживал колеса на слишком крутых склонах. Через час наш поезд остановился на нижней границе Тарриани, на краю равнины.

Здесь Стального Гиганта отцепили, и под руководством Банкса, механика и водителя он медленно углубился в одну из широких лесных аллей.

Два часа спустя вновь раздались его трубные звуки, и он вышел из густого массива, таща за собой на прицепе шесть клеток зверинца.

Едва появившись, Матиас ван Гёйтт возобновил свои изъявления благодарности полковнику Монро. Клетки, а перед ними экипаж, предназначенный для зверолова и его команды, прицепили к нашему поезду — получился настоящий состав из восьми вагонов.

Еще один сигнал Банкса, еще свисток, и Стальной Гигант, покачиваясь, величественно двинулся по прекрасной дороге, которая шла на юг; Паровой дом и клетки Матиаса ван Гёйтта, казалось, затрудняли его не больше, чем порожний вагон.

— Ну, так как же, что вы об этом думаете, господин зверолов? — спросил капитан Худ.

— Я думаю, капитан, — не без некоторого основания ответил Матиас ван Гёйтт, — что, будь этот слон из костей и мяса, он был бы еще необыкновеннее!

Дорога была не та, что привела нас к подножию Гималаев, она сворачивала на юго-запад, к Филибиту, маленькому городку в ста пятидесяти километрах от пункта нашего отправления.

Этот отрезок пути мы прошли спокойно, с умеренной скоростью, без досадных помех и неожиданностей.

Матиас ван Гёйтт ежедневно садился за стол в Паровом доме, где его превосходный аппетит оказывал честь кухне господина Паразара.

Вскоре потребовалось пополнить запасы продовольствия, и капитан Худ, окончательно поправившийся — выстрел по питону это доказал, — вновь вернулся к ремеслу охотника.

К тому же приходилось думать о пропитании персонала, равно как и о корме для постояльцев зверинца. Эти заботы взяли на себя чикари. Проворные индийцы под руководством Калагани, который сам был отличным стрелком, не позволяли оскудевать запасам мяса зубров и антилоп. Этот Калагани действительно казался каким-то особенным человеком. Хоть он и не был особенно общителен, полковник Монро обращался с ним по-дружески, так как был из тех людей, что не забывают оказанной им услуги.

Десятого сентября наш поезд обогнул Филибит, не заходя в него, но он не смог миновать многочисленной толпы индийцев, пришедших поглазеть на нас.

Решительно, дикие звери Матиаса ван Гёйтта, как бы замечательны они ни были, не могли выдержать никакого сравнения со Стальным Гигантом. На них не смотрели, все восторги зевак относились к механическому слону.

Поезд продолжал спускаться к великим равнинам Северной Индии, оставив в нескольких лье к западу Барели, столицу Рогильканда. Он продвигался то среди лесов — царства птиц, «блестящим оперением» которых призывал нас любоваться Матиас ван Гёйтт, то по равнине среди зарослей колючих акаций высотой в два-три метра. Там встречалось множество кабанов, больших любителей желтоватых ягод, которые дает этот кустарник. Некоторых из этих парнокопытных подстрелили не без риска, так как они поистине дики и опасны. Во всех случаях капитан Худ и Калагани имели возможность продемонстрировать хладнокровие и ту ловкость, что отличала их как охотников высочайшего класса.

Между Филибитом и станцией Этавах поезду пришлось преодолеть Ганг в верхнем течении, а некоторое время спустя — Калинади, один из его важных притоков.

Все, что ехало на колесах, было отцеплено, и Паровой дом, превратившийся в Плавучий дом, легко перебрался с одного берега на другой.

Совсем не то было с поездом Матиаса ван Гёйтта. Вызвали паром, и клетки пересекли оба потока один за другим. Если переправа и потребовала известного времени, то она прошла все же без особых трудностей. Зверолов не впервые сталкивался с такими переправами, да и его людям тоже случалось пересекать реки, когда они отправлялись на гималайскую границу.

Короче, без всяких достойных упоминания инцидентов 17 сентября мы достигли железнодорожного пути, идущего от Дели к Аллахабаду, в ста шагах от станции Этавах.

Там наш поезд должен был разделиться на две части, которым не суждено уже встретиться.

Первая должна будет продолжить свое движение к югу через огромную территорию королевства Синд и достигнуть в конце концов президентства Бомбея.

Другая, погруженная на платформы железнодорожного состава, поедет в Аллахабад, затем в Бомбей и прибудет наконец на побережье Индийского океана.

Мы остановились и разбили лагерь на ночлег. На следующий день с самого утра, в то время как зверолов направится на юго-запад, мы должны будем пересечь эту дорогу под прямым углом, более-менее придерживаясь 77-го меридиана.

Когда Матиас ван Гёйтт покидал нас, он расставался и с частью своего персонала, в которой больше не нуждался. За исключением двух индийцев, занятых чисткой клеток во время путешествия, а оно продлится не более двух-трех дней, он ни в ком не нуждался. По приезде в Бомбей, где его будет ожидать пароход, направляющийся Европу, погрузку его добычи обеспечат обычные портовые рабочие.

Таким образом, многие из его чикари, и, в частности, Калагани, вновь становились свободными.

Известно, как и почему мы по-настоящему привязались к этому индийцу с тех пор, как он оказал услуги полковнику Монро и капитану Худу.

Когда Матиас ван Гёйтт рассчитал своих людей, Банкс заметил, что Калагани не знает, что ему делать, и спросил, не согласится ли тот сопровождать нас до Бомбея.

Калагани, подумав с минуту, принял приглашение инженера, а полковник Монро сказал, что испытал удовлетворение, оказав ему эту услугу. Так индиец вошел в число обитателей Парового дома и своим знанием этой части Индии мог оказаться очень полезным для нас.

На следующий день лагерь снялся с места, так как больше не имело никакого смысла продлевать стоянку. Стальной Гигант разводил пары. Банкс отдал Сторру приказ быть наготове.

Оставалось лишь проститься с нашим другом-звероловом. Это было сделано весьма просто с нашей стороны. С его стороны, естественно, все свершилось более театрально.

Изъявления благодарности Матиаса ван Гёйтта за услугу, оказанную ему полковником Монро, вылились в целый каскад театрально-пышных фраз. Он замечательно «сыграл» этот последний акт и был совершенно великолепен в финальной сцене прощания.

Правая рука его, как в проповеди, была обращена ладонью к земле. Это означало, что отныне он никогда в жизни не позабудет, чем он обязан полковнику Монро, и что даже если признательность навсегда покинет этот мир, она найдет последний приют в его сердце.

Затем он перевернул руку ладонью вверх, подняв ее к зениту. Это означало, что даже там, наверху, чувства не угаснут в нем и сама вечность не сможет рассчитаться за обязательства, которые он взял на себя.

Полковник Монро поблагодарил Матиаса ван Гёйтта как подобало, и несколько минут спустя поставщик зверей зоосадам Гамбурга и Лондона исчез из наших глаз.

Глава VII ПЕРЕХОД ЧЕРЕЗ БЕТВУ

На 18 сентября наше местоположение, считая от точки отправления, места стоянки и пункта назначения, составляло:

Если считать только расстояние, то мы не одолели и половины нашего маршрута, но если принять во внимание семь недель, проведенных на гималайской границе, то получалось, что прошло больше половины срока, отведенного на это путешествие. Мы выехали из Калькутты 6 марта. Сейчас мы рассчитывали достигнуть западного побережья Индостана раньше чем через два месяца.

К тому же маршрут в некоторой степени сократится. Решение избегать больших городов, которые скомпрометировали себя участием в восстании 1857 года, обязывало нас избрать более южный маршрут. Через замечательные провинции королевства Синд пролегали прекрасные наезженные дороги, и Стальной Гигант вряд ли мог встретиться здесь с какими-либо препятствиями, по крайней мере до центральных городов. Путешествие обещало быть интересным, легким и безмятежным.

В значительной степени способствовать этому должно было присутствие Калагани среди обитателей Парового дома. Индиец превосходно знал всю эту часть полуострова, что Банкс сумел установить в тот же день. После завтрака, когда полковник Монро и капитан Худ отдыхали, Банкс спросил Калагани, в качестве кого он ездил по провинциям.

— Я исколесил всю Индию с караванами банджаров[157], — отвечал тот, — тех, что перевозят зерно на быках за счет правительства или частных лиц. В этом качестве я раз двадцать поднялся и спустился по территориям Центральной и Северной Индии.

— Такие караваны до сих пор встречаются в этой части страны? — спросил инженер.

— Да, сударь, — ответил Калагани, — и я очень удивился бы, если бы в это время года не встретил партии банджаров на пути к северу.

— Ну что же, Калагани, — подытожил Банкс, — ваше отличное знание этих мест принесет нам пользу. Вместо того чтобы посещать большие города королевства Синд, мы поедем через деревни, а вы будете нашим проводником.

— Охотно, сударь, — ответил индиец тем холодным тоном, который был ему свойствен и к которому я никак не мог привыкнуть.

Потом он добавил:

— Хотите, я покажу общее направление, какого нужно придерживаться?

— Пожалуйста.

С этими словами Банкс разложил на столе карту с изображением этой части Индии, чтобы проверить точность сведений Калагани.

— Ничего нет проще, — ответил индиец. — Почти прямая линия приведет нас от железнодорожного пути на Дели к железной дороге на Бомбей, они соединяются в Аллахабаде. От станции Этавах, которую мы только что оставили, до границы Бандельканда встретится лишь одна река, которую придется преодолеть, — это Джамна, а от этой границы до гор Виндхья есть еще река — Бетва. В случае, если они обе выйдут из берегов из-за обильных дождей, плавучий поезд, я думаю, сумеет перебраться с одного берега на другой.

— Вне всякого сомнения, — подтвердил инженер, — а когда мы приедем в Виндхья?

— Мы отклонимся слегка к юго-западу, чтобы выбрать удобный перевал. Там тоже не будет никаких затруднений. Я знаю проход с пологими склонами. Это перевал Сиргура, где свободно проходят лошадиные упряжки.

— Везде, где пройдут лошади, — вставил я, — наш Стальной Гигант сумеет пройти, не правда ли?

— Конечно, сумеет, — подтвердил Банкс, — но по ту сторону перевала Сиргура сильно пересеченная местность. Может, лучше пройти через горы Виндхья, взяв направление на Бхопал?

— Там много городов, — заметил Калагани, — будет трудно обойти их, сипаи были особенно активны в тех местах во время войны за независимость.

Я был немного удивлен этим словосочетанием — «война за независимость», которое дал мятежу 1857 года Калагани, но не следовало забывать, что это говорил индиец, а не англичанин. К тому же непохоже было, чтобы Калагани принимал участие в бунте, по крайней мере, он никогда не говорил ничего, что позволяло бы так думать.

— Ладно, — согласился Банкс, — мы оставим города Бхопала восточнее, и если вы уверены, что перевал Сиргура выведет нас на какую-нибудь проезжую дорогу…

— Дорога, по которой я часто ездил, сударь, огибает озеро Путуриа и в сорока милях от него выходит к железной дороге Бомбей — Аллахабад, возле Джаббалпура.

— Действительно, — подтвердил Банкс, который следил по карте за указаниями индийца, — а отсюда?

— Хорошая дорога, ведущая на юго-запад, проходит вдоль железнодорожного полотна до Бомбея.

— Так, понятно, — констатировал Банкс, — я не вижу никакого серьезного препятствия при переходе Виндхья, этот маршрут нам подходит. К услугам, которые вы нам уже оказали, прибавляется новая, мы этого не забудем.

Калагани поклонился и уже собирался отойти, но вдруг передумал и повернулся к инженеру.

— Вы хотите о чем-то спросить меня? — осведомился Банкс.

— Да, сударь, — ответил индиец. — Не могу ли я спросить, почему вы хотите избежать центральных городов Бандельканда?

Банкс взглянул на меня. Не было никакой причины скрывать от Калагани то, что касалось сэра Эдуарда Монро, и ему объяснили мотивы выбора подобного маршрута.

Калагани внимательно выслушал все, что сказал ему инженер, затем тоном, в котором сквозило удивление, произнес:

— Полковнику Монро нечего опасаться Наны Сахиба, по крайней мере в этих провинциях.

— Ни в этих, ни в других, — ответил Банкс. — Почему вы говорите «в этих провинциях»?

— Потому что если набоб и появился, как уверяли несколько месяцев тому назад, в президентстве Бомбея, то ведь поиски ни к чему не привели и очень возможно, что он вновь перешел индо-китайскую границу.

Этот ответ показывал, что Калагани не знал, что случилось в горах Сатпура и что в мае Наны Сахиб был убит солдатами королевской армии на пале Тандита.

— Я вижу, Калагани, — сказал тогда Банкс, — что известия, обошедшие всю Индию, с большим трудом доходят до гималайских лесов!

Индиец смотрел на нас пристально, не отвечая, как человек, не понимающий, в чем дело.

— Да, — продолжал Банкс, — вы, кажется, не знаете, что Нана Сахиб умер.

— Нана Сахиб умер? — воскликнул Калагани.

— Бесспорно, — ответил Банкс, — и губернатор сообщил, при каких обстоятельствах он был убит.

— Убит? — спросил Калагани, тряхнув головой. — Где же он был убит?

— На пале Тандита, в горах Сатпура.

— Когда?

— Около четырех месяцев тому назад, — ответил инженер, — двадцать пятого мая.

Взгляд Калагани в тот момент показался мне странным. Он скрестил руки на груди и ничего не сказал.

— У вас есть причина, — спросил я, — не верить в смерть Наны Сахиба?

— Никакой, — только и сказал Калагани. — Я верю тому, что вы мне сообщили, господа.

Минуту спустя, когда мы остались одни, инженер заметил не без основания:

— Все индийцы таковы! Глава восставших сипаев сделался легендарным. Никогда эти суеверные люди не поверят, что он убит, потому что не видели его повешенным.

— Есть среди них такие, — ответил я, — они как старые ворчуны Империи[158], которые через двадцать лет после смерти Наполеона утверждали, что он все еще жив!

С тех пор как мы перешли Ганг в его верхнем течении — Паровой дом сделал этот переход 15 дней тому назад, — плодородные земли развернули перед Стальным Гигантом свои прекрасные дороги. Это был Доаб, заключенный в угол, образованный Гангом и Джамной до их слияния возле Аллахабада. Аллювиальные почвы равнины распаханы брахманами за 20 веков до христианской эры, однако культура земледелия еще примитивна, мелиоративные работы проводились здесь английскими инженерами; на этих землях хлопчатник дает прекрасные урожаи: скрип хлопкового пресса, песня рабочих, которые приводят его в движение, — такие впечатления остались у меня от этого Доаба, где когда-то был основан первый храм.

Наше путешествие проходило в благоприятных условиях. Остановки делались по нашей прихоти. Жилище перемещалось, открывая нашим взорам все новые и новые картины. Не было ли это, как утверждал Банкс, последним словом прогресса в области автомобилизма? Телеги, влекомые быками, экипажи, запряженные лошадьми или мулами, железнодорожные вагоны — все это не выдерживало никакого сравнения с нашим домом на колесах!

Девятнадцатого сентября Паровой дом остановился на левом берегу Джамны.

Первый паводок начал поднимать воды Джамны. Чувствовалось, что скорость течения возрастает, но помешать нам оно не могло. Банкс принял ряд мер предосторожности. Нужно было лишь найти подходящее место для причала. Его нашли. Полчаса спустя Паровой дом поднимался на противоположный берег. Для железнодорожных вагонов нужны дорогостоящие мосты, один из таких мостов из трубчатых конструкций пересекает Джамну возле крепости Селимгара, близ Дели. Для нашего же Стального Гиганта реки служили такими же путями, как и лучшие грунтовые дороги страны.

По ту сторону Джамны на территории Раджастхана немало городов, но предусмотрительный инженер исключил их из нашего маршрута. Слева был Гвалиор, раскинувшийся на берегу реки Савунрика и покоящийся на базальтовом блоке, со своей большой мечетью Мусджида, дворцом Пал, с диковинными воротами слонов, знаменитой крепостью Вихари, возведенной буддистами, старым городом, которому современный город Лашкар, построенный в двух километрах от него, составляет теперь конкуренцию. Там, в глубине этого Гибралтара Индии, Рани из Джханси[159], преданная подруга Наны Сахиба, героически боролась до последнего часа. Там, во время стычки с двумя эскадронами 8-го гусарского полка королевской армии, она погибла, как знаем, от руки самого полковника Монро, который с эскадроном своего полка принял участие в сражении. С этого дня и зародилась лютая ненависть Наны Сахиба, которую набоб стремился утолить до самого последнего вздоха. Да! Для сэра Эдуарда Монро лучше было не оживлять подобных воспоминаний у ворот Гвалиора!

Юго-восточнее Гвалиора располагался Антри с его просторной равниной, на которой внезапно там и сям, как острова архипелага, возвышались многочисленные пики.

Следующим был Датия, который не насчитывал и пяти веков. Здесь можно полюбоваться кокетливыми домами, центральной крепостью, храмами с разнообразными шпицами, заброшенным дворцом Бирзинг-Део, арсеналом, — словом, всем тем, что составляет столицу королевства Датии, выкроенного в северной части Бандельканда и входящего в протекторат Англии. Подобно Гвалиору, Антри и Датия были широко охвачены повстанческим движением 1857 года.

Наконец, это был Джханси, мы прошли почти в сорока километрах от него 22 сентября. Этот город являлся самым важным военным поселением Бандельканда, и бунтарский дух там неистребимо живет в народных массах. Джханси, относительно современный город, ведет значительную торговлю местными муслиновыми и небелеными хлопчатобумажными тканями. Там нет никаких памятников, предшествовавших основанию города, которое датируется XVII веком. Тем не менее любопытно посетить эту цитадель, внешние стены которой не сумели разрушить английские снаряды, и чрезвычайно живописный некрополь раджей. Именно там находился главный оплот восставших сипаев Центральной Индии. Там неустрашимая Рани зажгла костер народного возмущения, пламя которого вскоре перекинулось на всю территорию Бандельканда. Именно здесь сэр Хью Роуз дал битву, которая продолжалась не менее шести дней и стоила ему пятнадцати процентов личного состава. Там, несмотря на ожесточенное сопротивление, Тантия Топи, Балао Рао, брат Наны Сахиба, и Рани, хотя на их стороне был гарнизон из 12 тысяч сипаев и армия в 20 тысяч человек, в конце концов были вынуждены уступить превосходящим силам английских войск! Там, как нам уже рассказывал сержант Мак-Нил, полковник Монро спас ему жизнь, отдав последнюю каплю оставшейся у него воды. Да! Джханси, раньше чем любой другой из этих городов, полных для полковника мрачных воспоминаний, следовало исключить из маршрута, который разрабатывали его лучшие друзья!

На следующий день, 23 сентября, нас на несколько часов задержала встреча, оправдавшая предсказание Калагани. 1. Было 11 часов утра. Покончив с завтраком, мы отдыхали — одни под верандой, другие в салоне Парового дома. Стальной Гигант шел со скоростью 9 — 10 километров в час. Прекрасная дорога в тени развесистых деревьев расстилалась перед ним. Стояла ясная солнечная погода. «Муниципальная» поливка дороги очень не помешала бы, так как ветер поднимал тонкую пыль перед нашим поездом.

Однако дело было в другом. На расстоянии в две или три мили воздух, как нам показалось, наполнился такими густыми столбами пыли, каких не поднимал даже сильный самум в Ливийской пустыне.

— Я не понимаю, как возникает это явление, — признался Банкс, — ведь ветер совсем слабый.

— Калагани нам все объяснит, — ответил полковник Монро.

Он подозвал индийца, тот подошел к веранде, посмотрел на дорогу и не колеблясь сказал:

— Это большой караван направляется к северу, и, как я вас предупреждал, господин Банкс, вполне возможно, что это караван банджаров.

— Что ж, Калагани, — сказал Банкс, — вы, наверное, встретите там кого-нибудь из ваших старых приятелей?

— Может быть, сударь, — ответил индиец, — я долго жил среди людей этого племени.

— И вы не хотите оставить нас, чтобы присоединиться к ним? — спросил капитан Худ.

— Нисколько, — ответил Калагани.

Индиец не ошибся. Через полчаса Стальной Гигант, как ни был он силен, был вынужден остановиться перед сплошной стеной жвачных животных.

Но мы не жалели о задержке: зрелище, представшее перед нашими глазами, стоило того.

Стадо по меньшей мере из четырех-пяти тысяч быков запрудило дорогу, растянувшись к югу на несколько километров. Как и сказал Калагани, оно принадлежало банджарам.

— Банджары, — пояснил нам Банкс, — это настоящие цыгане Индостана. Скорее народ, чем племя, не признающий оседлого образа жизни, летом живут на природе, зимой в лачугах. Это носильщики полуострова. Я их видел в деле во время восстания тысяча восемьсот пятьдесят седьмого года. По негласному договору между воюющими сторонами их караваны пропускали через провинции, охваченные смутой. Они на самом деле снабжали продовольствием как королевскую, так и туземную армии. Если бы пришлось поселить где-нибудь в Индии этих кочевников, то скорее всего они остановились бы в Раджпутане, в королевстве Милва. Но, поскольку они пройдут перед вами, мой дорогой Моклер, рекомендую вам внимательно посмотреть на этих людей.

Наш поезд остановился по одну сторону дороги. Он не мог противостоять лавине рогатых животных, которые даже хищников обращают в паническое бегство.

Как мне посоветовал Банкс, я внимательно наблюдал эту длинную процессию, но прежде должен отметить, что Паровой дом, похоже, не произвел своего обычного эффекта. Стальной Гигант, всегда вызывающий всеобщее восхищение, едва привлек внимание этих банджаров, явно привыкших ничему не удивляться.

Мужчины и женщины этого цыганского племени были великолепны: мужчины — крупные, сильные, с тонкими чертами лица, орлиным носом, вьющимися волосами бронзового цвета, одеты в длинную тунику и тюрбан, вооружены копьем, щитом и большим мечом, который они носят на перевязи; женщины — высокие, пропорционально сложенные, гордые, как и мужчины из их клана, с головы до ног окутаны легкой тканью, с драгоценными украшениями в ушах, с ожерельем на шее, браслетами на руках, кольцами на ногах — из золота, слоновой кости, раковин; грудь заключена в корсет, нижняя часть тела скрыта под складками широкой юбки.

Возле этих мужчин, женщин, стариков, детей мирным шагом шли тысячи быков без седла и уздечки, встряхивая головами, где на красных кисточках позвякивали колокольчики; через спины перекинут мешок с пшеницей или другими зерновыми.

Здесь было все племя, передвигающееся караваном под началом избранного вождя, «наика», власть которого безгранична на время действия его полномочий. Он единолично руководит караваном, устанавливает места и часы остановок, руководит разбивкой лагеря.

Во главе шествия величественно выступал огромный бык, статный, покрытый куском яркой ткани, украшенный гроздью колокольчиков и ракушек. Я спросил у Банкса, каковы функции этого великолепного животного.

— Калагани мог бы точнее сказать нам об этом, — ответил инженер. — Где же он?

Калагани позвали. Он не появился. Стали искать. Безрезультатно;

— Очевидно, он пошел навестить кого-либо из старых приятелей, — сказал полковник Монро, — он вернется до отъезда.

Ничего более естественного. Нечего было и беспокоиться из-за временного отсутствия индийца, и тем не менее я не переставая думал об этом.

— Так что же, — продолжил тогда Банкс, — если я не ошибаюсь, этот бык в караванах банджаров является представителем их божества. Куда идет он, туда и они. Когда он останавливается, разбивают лагерь, но я прекрасно понимаю, что он выполняет команды наика. Короче говоря, в нем заключена вся религия этих кочевников.

Лишь через два часа после начала шествия мы заметили конец, или, если угодно, хвост нескончаемого каравана. Я искал Калагани в арьергарде, как вдруг он появился в сопровождении индийца, который по своему типу не принадлежал к племени банджаров. Несомненно, это был один из местных жителей, предложивший свои услуги каравану, как это неоднократно делал и сам Калагани. Оба они разговаривали холодно, можно сказать, сквозь зубы. О ком или о чем они говорили? Может быть, о местности, которую только что пересек караван и куда мы направляемся под руководством нашего нового проводника?

Этот туземец, шедший в хвосте каравана, на мгновение остановился, проходя перед Паровым домом; с интересом оглядел поезд, впереди которого стоял искусственный слон, и мне показалось, что с особым вниманием он посмотрел на полковника Монро, но не заговорил с нами. Затем, сделав прощальный знак Калагани, он догнал караван и вскоре исчез в облаке пыли.

Когда Калагани вернулся к нам, он прямо обратился к полковнику Монро, предваряя все вопросы, и ограничился следующим замечанием:

— Один из моих старых приятелей, уже два месяца как работает в караване.

И все. Калагани вновь занял свое место в нашем поезде, и вскоре Паровой дом бежал по дороге, покрытой широкими отпечатками копыт прошедших по ней тысяч быков.

На следующий день, 24 сентября, поезд остановился на ночевку в пяти или шести километрах к востоку от Урчи, на левом берегу Бетвы, одного из основных притоков Джамны.

Об Урче нечего сказать, там нечего смотреть. Это древняя столица Бандельканда, расцвет города приходится на первую половину XVII века, но моголы, с одной стороны, махраты — с другой, нанесли ему такой страшный удар, что он уже не оправился от него. В настоящее время один из самых больших городов Центральной Индии стал поселком, где ютится несколько сот крестьян.

Я сказал, что мы приехали на берег Бетвы, точнее сказать, поезд сделал остановку на некотором расстоянии от ее левого берега.

Правда, эта значительная водная артерия в половодье вышла из берегов и широко разлилась по окрестным полям, так что возможны были осложнения с переправой. На следующий день предстояло провести разведку. Ночь была слишком темной и не позволяла Банксу сориентироваться.

Тотчас после вечернего отдыха каждый из нас пошел в свою комнату и приготовился лечь спать.

Никогда, разве только в исключительных случаях, мы не ставили на ночь охраны вокруг лагеря. Зачем? Разве можно унести наши дома на колесах? Нет! Разве можно украсть нашего слона? Тоже нет. Он защитит себя сам своим собственным весом. Что касается нападения каких-нибудь мародеров, которые встречаются в здешних местах, то это было маловероятно. Никто из наших людей не нес дежурства по ночам, но две собаки, Фанн и Черныш, предупредили бы нас о любом подозрительном вторжении.

Вот так и случилось этой ночью. Около двух часов ночи нас разбудил лай собак. Я тотчас вскочил и увидел, что мои спутники уже на ногах.

— В чем дело? — спросил полковник Монро.

— Собаки лают, — ответил Банкс, — и, наверно, не без причины.

— Какая-нибудь пантера чихнула в зарослях, — сказал капитан Худ. — Давайте выйдем и осмотрим опушку леса, на всякий случай надо прихватить ружья.

Сержант Мак-Нил, Калагани, Гуми были уже на границе лагеря, прислушиваясь, споря, пытаясь понять, что происходит в темноте. Мы подошли к ним.

— Ну что, — спросил капитан Худ, — это не пара-другая пантер пришли на водопой?

— Калагани так не думает, — ответил Мак-Нил.

— А как вы думаете, что это такое? — спросил полковник Монро у индийца, который только что подошел к нам.

— Я не знаю, полковник, — ответил Калагани. — Но это не тигры, не пантеры и даже не шакалы. Мне кажется, я вижу под деревьями какую-то темную массу.

— Сейчас мы все узнаем! — воскликнул капитан Худ, мечтая о пятидесятом тигре, которого ему недоставало для ровного счета.

— Подождите, Худ, — остановил его Банкс. — В Бандельканде всегда нужно остерегаться бродяг с большой дороги.

— Нас много, и мы хорошо вооружены! — ответил капитан Худ. — Я хочу выяснить, что там такое!

— Ладно! — сказал Банкс.

Обе собаки продолжали лаять, но без признаков той ярости, которую неизменно вызывает у них приближение хищников.

— Монро, — обратился тогда Банкс к полковнику, — останься в лагере с Мак-Нилом и другими. А мы, Худ, Моклер, Калагани и я, пойдем на разведку.

— Вы идете? — крикнул капитан Худ, сделав рукой знак Фоксу сопровождать его.

Фанн и Черныш под покровом первых деревьев указывали дорогу. Нам оставалось идти за ними следом.

Едва мы вошли в лес, послышался шум шагов. Очевидно, многочисленная группа уходила от нашего лагеря. Видны были молчаливые тени, убегавшие в заросли.

Собаки бегали, лаяли в нескольких шагах впереди нас.

— Кто идет? — крикнул капитан Худ.

Никакого ответа.

— Или эти люди не хотят отвечать, — сказал Банкс, — или они не понимают по-английски.

— Ну что ж, значит, они понимают по-индийски, — ответил я.

— Калагани, — попросил Банкс, — крикните им по-индийски, что, если они не ответят, мы будем стрелять.

Калагани, употребляя выражения, принятые у жителей Центральной Индии, велел бродягам приблизиться.

Никакого ответа, как и в прошлый раз.

Тогда раздался выстрел. Нетерпеливый капитан выстрелил наугад по тени, скрывавшейся за деревьями.

Какое-то движение последовало за выстрелом из карабина; нам показалось, что вся подозрительная группа бросилась врассыпную. Так оно и было, потому что Фанн и Черныш, устремившиеся вперед, вскоре вернулись ни с чем и больше не подавали никаких признаков беспокойства.

— Кто бы то ни были, бродяги или мародеры, — заявил капитан Худ, — эти люди быстро отступили!

— Очевидно, — подтвердил Банкс, — нам остается лишь вернуться в Паровой дом. Но из предосторожности придется не ложиться спать до утра.

Через несколько минут мы догнали наших спутников. На обратном пути Мак-Нил, Гуми и Фокс решили по очереди охранять лагерь

Остаток ночи прошел спокойно. Можно было подумать, что, увидев, как хорошо защищен Паровой дом, ночные визитеры отказались от попытки напасть на него.

На следующий день, 25 сентября, когда мы готовились к отъезду, полковнику Монро, капитану Худу, Мак-Нилу, Калагани и мне захотелось напоследок обследовать опушку леса.

От банды, орудовавшей ночью, не осталось никаких следов. Во всяком случае, беспокоиться было совершенно не о чем.

Когда мы вернулись, Банкс готовился к переправе через Бетву, Эта широко разлившаяся река выплеснула свои желтеющие воды далеко за пределы собственного русла. Течение было чрезвычайно стремительным. Стальной Гигант должен был противостоять ему, чтобы нас не снесло слишком далеко вниз по течению.

Инженер занялся поисками места, наиболее подходящего для переправы. С подзорной трубой в руке он пытался найти место для причала на правом берегу. Ширина Бетвы достигала здесь примерно мили. Это была самая длинная переправа по воде, которую приходилось делать нашему поезду до сих пор.

— Но как же быть, — спросил я, — путешественникам или торговцам, когда они встречаются с таким разливом реки? Мне думается, что парому трудно противостоять сильному и быстрому, как скорый поезд, течению?

— Э! — ответил капитан Худ. — Проще простого! Они не переправляются!

— Нет! — не согласился Банкс. — Они переправляются, если в их распоряжении имеются слоны.

— Как! Значит, слоны могут преодолевать такое расстояние вплавь?

— Конечно! И вот как это делается, — продолжал инженер. — Весь груз кладут на спину этих…

— Хоботных!.. — подхватил капитан Худ в память о своем друге Матиасе ван Гёйтте.

— И махуты заставляют их войти в воду, — продолжал Банкс. — Сначала животные колеблются, отшатываются, начинают трубить, но потом, решившись, входят в реку, пускаются вплавь и храбро пересекают поток. Некоторых из них, согласен, поток уносит, и они исчезают в пучине, но это случается редко, если ими руководит умелый проводник.

— Ладно! — сказал капитан Худ. — Если у нас нет слонов, то у нас есть один «слон»…

— Этого нам будет вполне достаточно, — ответил Банкс. — Разве не похож он на того Oructor Amphibolis американца Эванса, который мог ехать по земле и плыть по воде?

Каждый занял свое место в поезде, Калут — у топки, Сторр — в башенке, Банкс — возле него в качестве рулевого.

Прежде чем достигнуть свободной воды, нужно было одолеть пространство шагов в пятьдесят по затопленному берегу. Стальной Гигант потихоньку тронулся с места и пустился в путь. Его широкие ноги вошли в воду, но он еще не плыл. Переход от твердой земли к жидкой стихии следовало делать осторожно.

Вдруг до нас донеслись шум и возня, подобные тем, которые мы слышали ночью.

До сотни жестикулирующих и гримасничающих существ вышли из леса.

— Тысяча чертей! Так это были обезьяны! — вскричал капитан Худ, смеясь от души.

Действительно, целая группа этих представителей обезьяньего племени плотным строем приближалась к Паровому дому.

— Чего они хотят? — спросил Мак-Нил.

— Напасть на нас, конечно! — ответил капитан Худ, всегда готовый к защите.

— Нет! Бояться нечего, — сказал Калагани, который имел достаточно опыта, чтобы понять намерения этой группы обезьян.

— Но чего же они хотят, в конце концов? — повторил свой вопрос сержант Мак-Нил.

— Переплыть реку с нами, и больше ничего, — ответил индиец.

Калагани был прав. Мы никогда не имели дела ни с гиббонами, этими навязчивыми и нахальными обезьянами с длинными волосатыми руками, ни с «членами аристократических семей», живущими во дворце Бенареса. Эти же обезьяны были рода лангуров[160], самые большие в стране, гибкие четверорукие, чернокожие, с безбородым лицом, окруженным воротником белых бакенбардов, которые придают им вид старых адвокатов. Странными позами и утрированной жестикуляцией они напоминали самого Матиаса ван Гёйтта. Их мех, наподобие шиншиллового, был седым на спине, белым на животе, хвост они держали трубой.

Тут я узнал, что эти лангуры считаются священными по всей Индии. Легенда гласит, что они происходят от тех воинов Рамы, которые покорили Цейлон. В Амбере они занимают дворец Зенанах, где приветливо принимают туристов. Их категорически запрещено убивать, и нарушение этого закона уже стоило жизни нескольким английским офицерам.

Эти обезьяны имеют мягкий характер, легко приручаются, но становятся агрессивны, когда на них нападают, а если их ранят, они, по справедливому утверждению господина Луи Русселе, делаются так же опасны, как гиены или пантеры.

Но мы не собирались нападать на них, и капитан Худ отложил свое ружье.

И все же прав ли был Калагани, уверяя, что эта группа, не решаясь войти в воды разлившейся реки, хотела воспользоваться нашей плавучей машиной, чтобы переправиться через Бетву?

Такое было возможно, и вскоре мы знали, в чем дело.

Стальной Гигант, пройдя по затопленному берегу, дошел до необходимой глубины, и вот уже весь поезд поплыл вместе с ним. Изгиб реки образовал в этом месте нечто вроде мертвой воды, поэтому Паровой дом какое-то время стоял неподвижно.

Стадо обезьян подошло ближе и уже барахталось в неглубокой воде, покрывавшей прибрежные заросли.

Никаких враждебных выходок. И вдруг все они — самцы, самки, старые, молодые — стали подпрыгивать, взявшись за руки, и наконец делать огромные прыжки прямо на поезд, который будто поджидал их.

В несколько секунд с десяток обезьян вскочили на Стального Гиганта, по тридцать особей на каждый из домов, — одним словом, вся сотня — веселая, непринужденно-разговорчивая, — устроилась на нашем поезде. Эти новые «пассажиры», судя по всему, поздравляли друг друга с тем, что удалось встретить плавучее устройство, которое позволило им продолжить путешествие.

Стальной Гигант тотчас вошел в поток и, повернувшись носом против течения, стал преодолевать его.

Какое-то время Банкс опасался, что поезд слишком перегружен пассажирами. Но ничего. Обезьяны вели себя самым разумным образом. Они облепили круп слона, сидели на башенке, у него на шее, на хоботе, чуть ли не на самом кончике, нисколько не пугаясь клубов дыма. Они восседали на округлых крышах пагод, одни согнувшись, другие выпрямившись, стоя на кривых ногах, некоторые — вися на хвосте даже под верандой балконов. Благодаря удачному расположению воздушных камер Стальной Гигант сохранял неизменным уровень погружения, так что можно было не бояться лишнего веса.

Капитан Худ и Фокс были в восторге, особенно денщик. Еще немного — и он оказал бы честь принять в Паровом доме это бесцеремонное и гримасничающее стадо. Он разговаривал с лангурами, пожимая им руки, приветствовал их, снимая шляпу. Он охотно пожертвовал бы им весь запас сладостей из нашего буфета, если бы господин Паразар, оскорбленный тем, что оказался в подобном обществе, не наложил своего сурового запрета.

Тем временем Стальной Гигант тяжело работал всеми четырьмя ногами, которые били по воде, как большие лопатообразные весла. Дрейфуя, он пересекал реку под углом, так мы должны были достигнуть причала.

Через полчаса он добрался до него, но едва коснулся земли, как все стадо четвероруких клоунов выпрыгнуло на берег и, скача во всю прыть, исчезло из виду.

— Они могли бы сказать спасибо! — воскликнул Фокс, недовольный бесцеремонностью этих спутников по переправе.

Ему ответил взрыв смеха — все, чего заслуживало замечание денщика.

Глава VIII ХУД ПРОТИВ БАНКСА

Вот и Бетва позади! Уже сто километров отделяло нас от станции Этавах.

Четыре дня прошли безо всяких происшествий, даже без охотничьих приключений. В этой части королевства Синд мало зверей.

— Решительно, — повторял капитан Худ не без некоторой досады, — я приеду в Бомбей, так и не убив моего пятидесятого!

Калагани вел нас, пользуясь прекрасным знанием местности, по этой менее других населенной территории, и 29 сентября поезд начал подъем по северному склону Виндхья, чтобы потом выйти на перевал Сиргура.

До сих пор наше путешествие по Бандельканду проходило без помех. Эта область между тем одна из самых подозрительных в Индии. Здесь часто скрываются разного рода преступники. В бродягах с большой дороги тоже нет недостатка. Здесь дакойты охотнее всего предаются своему двойному ремеслу: отравительству и воровству. Когда едешь по этой земле, нужно быть очень осторожным и внимательным.

Самая опасная часть Бандельканда — именно тот горный массив Виндхья, куда намеревался проникнуть Паровой дом. Переход был недолгим, самое большее сто километров до Джаббалпура, ближайшей станции по железной дороге Бомбей — Аллахабад. Но нечего и рассчитывать двигаться как по равнинам Синда. Довольно крутые склоны холмов, недостаточно хорошие дороги, каменистая почва, внезапные крутые повороты, узость отдельных участков дороги — все это уменьшало среднюю скорость нашего движения. Банкс и не думал увеличивать ее — от пятнадцати до двадцати километров в те десять часов, которые продолжался наш путевой день. Добавлю еще, что как днем, так и ночью мы устанавливали тщательное наблюдение за дорогами и лагерем.

Калагани первый дал нам такой совет. Дело не в том, что мы были недостаточно сильно либо плохо вооружены. Наш маленький отряд с двумя домами и башенкой — настоящим казематом, который Стальной Гигант носил на своей спине, — составлял некую «поверхность сопротивления», если употребить модное выражение. Мародеры, дакойты или любые другие злоумышленники, пусть даже тхаги, — если они еще сохранились в диких краях Бандельканда, — наверняка не решились бы напасть на нас. Но все же осторожность не мешает, и лучше быть готовым к любой неожиданности:

В начале этого дня мы достигли перевала Сиргура, и поезд пошел по нему без особого труда. Иногда, при подъеме на более крутые ущелья, приходилось прибавлять пару, но Стальной Гигант, покорный руке Сторра, развивал необходимую мощность, и подъемы от двенадцати до пятнадцати сантиметров на метр успешно преодолевались.

Что касается ошибок в маршруте, то их не приходилось опасаться. Калагани отлично знал извилистые проходы Виндхья, и, в частности, перевал Сиргура. Он никогда не колебался, даже если несколько дорог вели к какой-нибудь развилке, затерянной в высоких скалах, в глубине узких горловин, среди густых альпийских лесов, ограничивающих видимость двумястами или тремястами шагами. Если он иногда и шел вперед, один или с Банксом, со мной или еще с кем-либо из наших спутников, так это не для того, чтобы выбрать дорогу, а проверить ее теперешнее состояние.

Действительно, во время дождливого сезона, который только что кончился, дороги не разрушились, но почву размыло, а это следовало принимать во внимание, потому что повернуть назад было довольно затруднительно.

С точки зрения обычного передвижения, все шло так хорошо, как только возможно. Дождь совсем прекратился. По небу бежали легкие облака, пропускавшие солнечные лучи, и ничто не предвещало тех страшных бурь, которыми пугают в центральном районе полуострова. Жара, правда вполне сносная, ощущалась только в дневные часы, но в целом температура держалась на среднем уровне, вполне комфортном для соответственно одетых путешественников. Дичи хватало. Наши охотники поставляли ее для нужд стола, не удаляясь от Парового дома дальше, чем следует.

Один только капитан Худ и, конечно, Фокс сожалели, что здесь нет тех хищников, которыми изобиловали леса Тарриани. Но разве могли они ожидать встретить львов, тигров, пантер там, где не было жвачных, необходимых для их пропитания?

Однако если в горах Виндхья не было хищников, то нам представился случай достаточно хорошо познакомиться со слонами Индии — я хочу сказать, с дикими слонами, до сих пор мы видели лишь редкие их экземпляры.

К полудню 30 сентября перед нашим поездом мы заметили пару этих удивительных животных. При нашем приближении они бросились по разные стороны дороги, чтобы пропустить это страшное сооружение, которое, несомненно, их напугало.

Убить их без надобности, просто так, чтобы потешить свое самолюбие? Зачем? Капитан Худ об этом и не помышлял. Он лишь полюбовался замечательными животными, живущими на свободе, в пустынных ущельях, где бурные реки и пастбища дают им все необходимое.

— Прекрасная была бы возможность, — сказал он, — для нашего друга Матиаса ван Гёйтта прочесть нам лекцию по практической зоологии!

Известно, что Индия — это по преимуществу страна слонов. Все эти толстокожие принадлежат к одному виду, они несколько ниже африканских, причем это относится как к индийским, так и к сиамским слонам.

Как их ловят? Чаще всего при помощи «киддаха» — участка, окруженного забором. Когда нужно поймать целиком все стадо, три-четыре сотни охотников под руководством «джамадара», или сержанта-туземца, постепенно оттесняют их в киддах, запирают там, отделяют одних от других с помощью домашних слонов, дрессированных для этой цели, спутывают задние ноги, и операция закончена.

Однако этот способ требует много времени и сил и чаще всего неэффективен, когда хотят поймать взрослых самцов. Они достаточно хитры и умны, чтобы разорвать круг загонщиков, и знают, как избежать пленения в киддахе. В таких случаях прирученных самок гонят за этими самцами в течение нескольких дней. На спинах слоних сидят махуты — погонщики, закутанные в темные одежды, и, когда слоны, ни о чем не подозревая, спокойно предаются сладкому сну, их связывают и уводят, не давая времени прийти в себя.

Раньше — я уже имел случай говорить об этом — слонов ловили во рвах, выкопанных на их тропах, глубиной в 15 футов, но, падая с этой высоты, животное калечилось или погибало, и почти повсеместно от этого варварского способа отказались.

Наконец, в Бенгалии и Непале для ловли слонов применяют лассо. Это настоящая охота с интересными перипетиями. На каждого хорошо дрессированного слона садятся по три человека. На шее у него сидит махут, который управляет им, на спине пристраиваются погонщик, подгоняющий его колотушкой или крюком, и охотник, бросающий лассо со скользящей петлей. Экипированные таким образом, домашние слоны преследуют дикого иногда в течение нескольких часов по равнинам и лесам, часто к большому неудовольствию тех, кто сидит на спине, и наконец «заарканенный» тяжело падает на землю, сдавшись на милость охотников.

Таким способом в Индии ежегодно ловят большое количество слонов. Это неплохой промысел. Самку продают за семь тысяч франков, самца за двадцать и даже за пятьдесят тысяч франков, если он чистых кровей.

Действительно ли эти животные столь полезны, если за них платят такие деньги? Да, и если их кормить как полагается, то есть давать на 700 ливров зеленого фуража в течение 18 часов — пример но столько они могут унести на обычном этапе, — от них можно добиться реальной службы: транспортировки солдат и военного снаряжения, доставки артиллерии в горные районы или в джунгли, недоступные лошадям, выполнения тяжелых работ и т. п. Эти великаны, могучие и послушные, легко и быстро поддаются дрессировке в силу особого инстинкта, который склоняет их к послушанию, благодаря этому их широко используют в разных провинциях Индостана. Поскольку они не размножаются в неволе, приходится непрерывно охотиться на них, чтобы удовлетворить нужды отечественные и заграничные.

Поэтому их преследуют, за ними гоняются, их ловят всеми возможными способами. И тем не менее число слонов, похоже, не уменьшается, их еще довольно много на разных территориях Индии.

И я добавлю: их остается даже «слишком много», как скоро будет видно.

Два слона встали, как я сказал, по краям дороги, так, чтобы пропустить наш поезд, затем пошли следом за ним. Почти сразу же сзади появились другие и, ускорив шаг, примкнули к той паре, которую мы только что обогнали. Спустя четверть часа можно было насчитать уже дюжину слонов. Они смотрели на Паровой дом, они шли за нами, держась на расстоянии метров в пятьдесят, не больше. Теперь уже не казалось, что они хотят догнать нас, но отстать — тоже нет. А это было легче всего сделать, так как на склонах, окружавших Виндхья, Стальной Гигант не мог ускорить хода.

Слон, впрочем, может двигаться со скоростью большей, чем можно предположить, — эта скорость, согласно господину Сандерсону, очень компетентному в этом вопросе, иногда превышает 25 километров в час. Тем слонам, что шли за нами, стало быть, ничего не стоило либо догнать, либо обогнать нас.

Но это не входило, по-видимому, в их намерение, по крайней мере в тот момент. Они, конечно, хотели собраться в большое стадо. И верно, на звуки, как бы призывы, исходящие из их огромных глоток, отвечали кличем припозднившиеся, что следовали той же дорогой.

К часу дня около тридцати слонов, сгрудившись на дороге, шли за нами следом. Теперь это было уже целое стадо, и ничто не указывало на то, что число их не будет расти. Если стадо этих толстокожих состоит обычно из тридцати — сорока особей, которые образуют семью родственников более или менее близких, то нередко можно встретить скопление сотни таких животных, и тогда путешественники начинают проявлять вполне естественные признаки беспокойства.

Полковник Монро, Банкс, Худ, сержант, Калагани и я заняли места под верандой второго вагона и наблюдали за тем, что делалось сзади.

— Их число все увеличивается, — сказал Банкс, — и, конечно, оно будет возрастать, пока не придут все слоны, рассеянные по этой территории.

— Однако, — заметил я, — не могут же они общаться на таком, хотя и ограниченном, расстоянии.

— Нет, — ответил инженер, — но они чуют друг друга, а тонкость их обоняния такова, что домашние слоны узнают присутствие диких даже на расстоянии трех или четырех миль.

— Это настоящее переселение, — сказал тогда полковник Монро. — Смотрите! Вон там, позади нашего поезда, целое стадо, разделенное на группы от десяти-двенадцати слонов, и все эти группы пришли принять участие в общем движении. Надо бы увеличить скорость, Банкс.

— Стальной Гигант делает все, что может, Монро, — ответил инженер. — У нас давление уже в пять атмосфер, тяга нормальная, но дорога очень крутая!

— Но зачем так спешить? — поинтересовался капитан Худ, которого подобные инциденты всегда приводили в хорошее расположение духа. — Пусть они нас сопровождают, эти милые звери! Подобный кортеж достоин нашего поезда! Местность была пустынна, а теперь нет, и мы имеем эскорт, как путешествующий раджа!

— Оставить их в покое, — согласился Банкс, — так и придется сделать. Я не вижу к тому же, как мы могли бы помешать им идти за нами следом!

— Но чего вы боитесь? — спросил капитан Худ. — Разве вы не знаете, что стадо слонов всегда менее опасно, чем одинокий слон? Эти животные великолепны! Бараны, большие бараны с хоботом — вот и все!

— Ладно. Худ уже воодушевился! — сказал полковник Монро. — Я хочу сказать, что, если это стадо останется позади и сохранит дистанцию, нам нечего опасаться, но если вдруг они захотят обогнать нас на этой узкой дороге, то это уже будет представлять угрозу для Парового дома!

— Не считая того, — прибавил я, — что, когда они встретятся лицом к лицу с нашим Стальным Гигантом, неизвестно, какую встречу они ему окажут!

— Тысяча чертей! Они будут приветствовать его, как это сделали слоны принца Гуру Сингха!

— Так то были прирученные слоны, — заметил сержант Мак-Нил, и не без основания.

— Ну что же, — возразил капитан Худ, — и эти приручатся, или, скорее, они будут поражены нашим гигантом, а их изумление перейдет в почтение.

Было заметно, что наш друг ничуть не утратил своего восторженного отношения к искусственному слону, «этому шедевру механики, созданному рукой английского инженера»!

— К тому же, — добавил он, — эти хоботные, — он с видимым удовольствием пользовался этим словом, — эти хоботные очень умны, они рассуждают и мыслят, они дают доказательства разума почти человеческого!

— Это спорно, — возразил Банкс.

— Как спорно?! Как спорно?! — изумился капитан Худ. — Не стоило жить в Индии, если говорить такое! Разве их, этих благородных животных, не используют на всех домашних работах? Разве есть слуга на двух ногах, которого можно сравнить с ними? Разве слон в усадьбе своего хозяина не готов на любые услуги? Вы не знаете, Моклер, что говорят авторы, которые лучше всего это знают? Если им верить, слон очень предупредителен к тем, кого он любит, он берет на себя их ношу, он идет рвать для них цветы или фрукты, он ищет общения, как это делают слоны знаменитой пагоды Вилленора возле Пондишери; слон платит на базаре за сахарный тростник, бананы или плоды манго, которые покупает для себя, он защищает в Сандербанде стада и жилище своего хозяина от хищников, он качает воду из цистерны, он гуляет с детьми, которых ему поручают, с большей заботой, чем лучшая из бонн во всей Англии! Доброе и признательное существо, потому что у него чудесная память, слон не забывает благодеяния, так же как помнит несправедливость! Смотрите, друзья мои, на этих гигантов человечности — да, я повторяю, человечности — они не раздавят даже безобидное насекомое! Один из моих друзей видел — а такое никогда не забудешь, — как хотели принести в жертву маленькую козявку и, положив ее на камень, приказали домашнему слону раздавить ее! И что же? Изумительное животное проносило свою ногу каждый раз, как проходило над камнем, и никакие приказы и побои не заставили поставить ее на букашку! Напротив, если ему прикажут принести какое-нибудь насекомое, он осторожно возьмет его этим чудесным подобием руки на конце хобота и отпустит на свободу! И вы, Банкс, будете говорить, будто слон не добр и не великодушен, что он не выше всех других животных, даже обезьяны, собаки, наконец, и будто не следует признать, что индийцы правы, приписывая слону такой же ум, как и человеку?

И капитан Худ, чтобы закончить свою тираду, не нашел ничего лучше, как снять шляпу и приветствовать опасное стадо, которое размеренным шагом шло за нами по пятам.

— Хорошо сказано, капитан Худ! — одобрил, улыбаясь, полковник Монро. — Слоны имеют в вашем лице горячего защитника.

— Но разве я не абсолютно прав, полковник? — спросил капитан Худ.

— Возможно, что капитан Худ и не ошибается, — отозвался Банкс, — но я думаю, и я прав вместе с Сандерсоном, охотником на слонов, — он слывет большим знатоком во всем, что касается этих животных.

— Ну и что же говорит ваш Сандерсон? — спросил капитан Худ несколько презрительным тоном.

— Он считает, что у слона ум средний, довольно заурядный, что самые удивительные действия, выполняемые этими животными, есть результат рабского повиновения приказам, которые им дают более или менее тайно их погонщики.

— Ну это уж слишком, — возразил капитан Худ, распаляясь.

— Он говорит еще, — продолжал Банкс, — что индийцы никогда не выбирали слона в качестве символа ума для их скульптур или священных рисунков, они отдавали предпочтение лисице, ворону и обезьяне.

— Я протестую! — воскликнул капитан Худ, и рука его изобразила волнообразное движение хобота.

— Протестуйте, мой капитан, но выслушайте, — продолжил свою речь Банкс. — Сандерсон добавляет, что слона особенно отличает высшая степень послушания, это отмечается шишкой на его черепе. Он говорит также, что слон попадается в элементарные ловушки, такие как рвы, заваленные ветками, и не делает никаких попыток выбраться оттуда. Он утверждает также, что слон позволяет водворить себя в загон, куда невозможно загнать других диких зверей. Наконец, он констатирует, что слоны-пленники, которым удается бежать, снова позволяют поймать себя с легкостью, не делающей чести их здравому смыслу. Даже опыт не учит их быть осторожными.

— Бедные звери! — парировал капитан Худ комическим тоном. — Как этот инженер вас отделал!

— Я добавлю, наконец, последний аргумент в защиту моего тезиса, — продолжил Банкс, — слоны часто сопротивляются приручению оттого, что им недостает ума, часто с ними очень трудно иметь дело, особенно когда они молоды или принадлежат к слабому полу.

— Это еще больше сближает их с человеческими существами, — парировал капитан Худ. — Разве с мужчинами не легче иметь дело, чем с детьми и женщинами?

— Мой капитан, — ответил Банкс, — мы оба слишком закоренелые холостяки, чтобы компетентно судить об этих материях!

— Достойный ответ!

— В заключение спора, — добавил Банкс, — я скажу, что не следует слишком полагаться на хваленую сверх меры доброту слона. Было бы невозможно противостоять стаду этих великанов, если бы какая бы то ни было причина привела их в ярость. Я бы предпочел, чтобы у тех, что сопровождают нас в этот момент, нашлось какое-нибудь дело на севере, потому что мы поедем на юг!

— Тем более, Банкс, — заметил полковник Монро, — что, пока вы спорили с Худом, их число возросло до размеров, вызывающих тревогу.

Глава IX СТО ПРОТИВ ОДНОГО

Сэр Эдуард Монро не ошибался. Позади нашего поезда двигалась темная масса в 50 или 60 слонов. Они шли тесными рядами, передние уже приблизились к Паровому дому меньше чем на десять метров, так что их можно было внимательно рассмотреть.

Возглавлял их один из самых больших слонов, хотя рост его явно не превышал трех метров. Как я уже говорил, индийский слон меньше африканского, последний достигает четырех метров. Его бивни тоже короче, чем у его африканского собрата, не длиннее полутора метров.

За слоном следовало несколько самок, которые и являлись подлинными вожаками каравана. Если бы не Паровой дом, они составили бы авангард, а этот самец наверняка остался бы позади, в рядах своих спутников. На самом деле самцы ничего не понимают в поведении стада. Они не заботятся о своих детях, не могут знать ни когда необходимо сделать остановку из-за малышей, ни какого рода остановки необходимы. Самки тут на первых ролях, они управляют большими миграциями.

Теперь было бы трудно ответить на вопрос, почему и куда шло это стадо: может, им нужно было переменить истощенное пастбище, или убежать от укусов каких-нибудь вредных насекомых, или же, наконец, у них просто возникло желание идти за нашим странным экипажем, гнать его по ущельям Виндхья. Местность была довольно открытой, и слоны по привычке, когда они не в лесистых районах, путешествовали днем. Может быть, они остановятся ночью, когда мы будем вынуждены остановиться? Мы скоро это увидим.

— Капитан Худ, — обратился я к нашему другу, — смотрите, слоновий арьергард увеличился! Вы все еще ничего не боитесь?

— Ха! — произнес капитан Худ. — Почему эти животные захотят причинить нам зло? Это ведь не тигры, не так ли, Фокс?

— И даже не пантеры! — отозвался денщик, который, естественно, разделял воззрения своего хозяина.

Но при этом ответе я заметил, как Калагани неодобрительно покачал головой. Очевидно, он не разделял полную безмятежность охотников.

— А вы, похоже, не так спокойны, Калагани? — спросил его Банкс, который тоже смотрел на него в тот момент.

— Нельзя ли ускорить ход поезда? — таким вопросом ограничился индиец.

— Это довольно сложно, — заметил инженер, — однако попробуем.

И Банкс, уйдя с веранды, вошел в башенку, где был Сторр. Почти сразу же трубные звуки Стального Гиганта участились, скорость поезда увеличилась.

Но этого оказалось мало, так как дорога была трудна. И хотя скорость поезда возросла вдвое, все оставалось по-прежнему. Стадо слонов ускорило шаг, вот и все, дистанция, отделявшая его от Парового дома, не сократилась.

Так без особых перемен прошло несколько часов. После ужина мы опять заняли места под верандой второго вагона.

В то время дорога позади нас представляла собой прямую в две мили по меньшей мере. Взгляд, таким образом, не упирался во внезапные повороты.

Мы серьезно встревожились, увидев, что число слонов за час значительно возросло! Их было теперь не меньше сотни!

Животные двигались колоннами по двое или по трое в ряд, в зависимости от ширины дороги, они шли молча, мерным шагом, одни с поднятыми хоботами, другие — воздев бивни вверх. Это напоминало пенные барашки на море, которые поднимают глубинные слои. Ничто еще не обрушилось — чтоб продолжить метафору, — но если буря всколыхнет эту двигающуюся массу, то что же произойдет с нами?

Тем не менее ночь постепенно приближалась, ночь без лунного света и мерцания звезд — какой-то туман заволакивал верхние слои неба.

Как сказал Банкс, если ночь будет темной, мы не рискнем двигаться по этим трудным дорогам и придется остановиться. Инженер решил сделать остановку, как только расширение долины или какая-нибудь котловина в менее узком проходе позволит грозному стаду обойти поезд стороной и продолжить свой путь на юг.

Но уйдет ли это стадо? А может быть, оно остановится на том же месте, где и мы?

Это был большой вопрос.

К тому же было видно, что с наступлением ночи слоны стали проявлять какое-то беспокойство, никаких признаков которого днем не было заметно. Некое подобие мычания, мощного, но глухого, вырывалось из их обширных легких. Этот беспокойный гул сменился другим, совсем особого рода.

— Что там за шум? — спросил полковник Монро.

— Такой звук издают слоны, — ответил Калагани, — когда чувствуют присутствие врага!

— И это мы, это нас они считают врагами? — спросил Банкс.

— Боюсь, что так! — ответил индиец.

Шум походил на отдельные раскаты грома. Он напоминал рокот, что слышится за кулисами театра, когда там гремят листом железа. Потерев кончиком хобота о землю, слоны выпускали мощные струи воздуха, накопленные в их бездонных легких. Отсюда тот мощный и глубокий звук, который сжимал сердце, как раскаты грома.

Было девять часов вечера.

В этом месте небольшая почти круглая долина шириной в полмили служила выходом для дороги, ведущей к озеру Путурия, на берегу которого Калагани собирался разбить лагерь. Но озеро было в пятнадцати километрах, и приходилось отказаться от мысли добраться до него, прежде чем наступит ночь.

Банкс дал сигнал остановиться. Стальной гигант встал, но его не стали «распрягать». Даже не погасили огонь в топке. Сторр получил приказ поддерживать давление, чтобы поезд мог тронуться по первому сигналу. Следовало быть готовыми к любой неожиданности.

Полковник Монро удалился в свою кабину. Банкс и капитан Худ не хотели ложиться спать, и я предпочел остаться с ними. Весь персонал, впрочем, тоже был на ногах. Но что могли мы сделать, если бы слонам вздумалось броситься на Паровой дом?

В течение первого часа нашего бдения глухой рокот продолжал разноситься вокруг лагеря. Очевидно, эти огромные массы животных столпились на маленькой равнине. Не собираются ли они пересечь ее и продолжить свой путь на юг?

— Это возможно, — сказал Банкс, — в конце концов.

— Это даже очень вероятно, — добавил капитан Худ, оптимизм его был непоколебим.

Примерно к одиннадцати часам шум мало-помалу стал утихать, а через десять минут полностью прекратился.

Ночь была совершенно спокойная. Ни малейшего постороннего звука не доносилось до наших ушей. Ничего не было слышно, кроме глухого гудения Стального Гиганта в темноте. Ничего не было видно, кроме снопа искр, время от времени вылетавших из его хобота.

— Ну что, — спросил капитан Худ, — я был прав? Они ушли, эти славные слоны!

— Счастливого пути! — отозвался я.

— Ушли! — усомнился Банкс, покачав головой. — Это мы еще посмотрим!

Затем, подозвав механика, сказал:

— Сторр, прожекторы!

— Сию минуту, господин Банкс!

Через 20 секунд два пучка электрического света ударили из глаз Стального Гиганта и осветили линию горизонта.

Слоны были там, они стояли вокруг Парового дома большим кругом, неподвижные, как бы заснувшие, а может быть, и на самом деле спали. Огни, смутно осветившие всю темную массу, казалось, вдохнули в них сверхъестественную жизнь. В силу оптической иллюзии те из них, на кого падал мощный луч света, приобретали гигантские размеры и оказывались достойными соперничать со Стальным Гигантом. Пораженные этим живым источником света, они внезапно поднимались, как если бы их коснулись раскаленной иглой. Их хоботы вытянулись вперед, бивни поднялись. Можно было подумать, что они вот-вот бросятся в атаку на наш поезд. Хриплое ворчание вырвалось из их огромных челюстей. Вскоре эта внезапная ярость передалась всем, и вокруг нашего лагеря начался оглушительный концерт, как если бы сотня горнов одновременно протрубила какой-то звонкий призыв.

— Гаси! — закричал Банкс.

Электрический свет тотчас погас, и гвалт почти мгновенно прекратился.

— Они там, собрались в круг, — сказал инженер, — они будут там и на рассвете!

— Гм, — произнес капитан Худ, его доверие, как мне показалось, немного поколебалось.

Какое принять решение? Спросили Калагани. Он не скрывал своего беспокойства.

Можно ли покинуть лагерь такой темной ночью? Это было невозможно. И потом, что бы это дало? Стадо слонов наверняка пошло бы за нами, и возникло бы еще больше трудностей, чем днем.

Решили не трогаться до первой зари. Поедем как можно осторожнее и с максимальной скоростью, стараясь, однако, не встревожить опасный эскорт.

— А что, если эти звери будут упорно преследовать нас? — спросил я.

— Мы постараемся найти место, где Паровой дом мог бы стать вне пределов досягаемости для них, — ответил Банкс.

— А мы найдем его, прежде чем покинем горы Виндхья? — поинтересовался Худ.

— Такое место есть, — ответил индиец.

— Где? — спросил Банкс.

— Озеро Путурия.

— На каком расстоянии?

— Примерно девять миль.

— Но слоны плавают, — сказал Банкс, — и, возможно, лучше, чем любые другие четвероногие. Очевидцы видели, как они держались на воде дольше чем полдня. Вдруг они станут преследовать нас на озере, тогда положение Парового дома еще больше ухудшится.

— Я не вижу другого способа избежать их нападения, — сказал индиец.

— Попробуем этот способ! — решил инженер.

Это и впрямь было единственное решение. Может быть, слоны не осмелятся пуститься вплавь в этих условиях и нам удастся опередить их?

Мы с нетерпением ожидали утра. Оно вскоре наступило. Никаких враждебных проявлений в течение остатка ночи не наблюдалось, но, когда взошло солнце, ни один из слонов не пошевелился. Паровой дом был в кольце окружения.

На месте стоянки сделалось общее движение. Можно было сказать, что слоны подчиняются какому-то приказу. Они встряхивали хоботами, терлись бивнями о землю, умывались, опрыскивая себя свежей водой, тут и там объедали охапки густой травы — ее было много на этом пастбище — и в конце концов подошли к Паровому дому так близко, что их можно было бы достать копьем из окна.

Банкс советовал нам ни в коем случае не провоцировать их. Самое главное — не давать им повода к внезапному нападению.

Однако некоторые из слонов все ближе подходили к нашему Стальному Гиганту. Очевидно, они хотели выяснить, что это за зверь, такой огромный и сейчас такой неподвижный. Может, они считали его своим соплеменником? Или подозревали, что в нем заключено какое-то волшебное могущество? Накануне они не имели возможности видеть его за работой, потому что их первые ряды держались на некотором расстоянии от задней части поезда.

Но что они сделают, когда услышат его трубный рев, когда его хобот выпустит клубы пара, когда они увидят, как он начнет поднимать и опускать свои ноги на шарнирах, пойдет и потянет за собой два вагона на колесах?

Полковник Монро, капитан Худ и я заняли места в передней части поезда. Сержант Мак-Нил и его спутники держались позади.

Калут стоял у очага своей топки, в которую он продолжал подбрасывать дрова, хотя давление пара уже достигло пяти атмосфер.

Банкс в башенке, стоя возле Сторра, держал руку на регуляторе хода.

Наступило время отъезда. По знаку Банкса механик нажал на рычаг сигнала, раздался резкий свисток.

Слоны навострили уши, затем, слегка подавшись назад, освободили дорогу на расстоянии в несколько шагов.

Пар под давлением пошел в цилиндры, столб его ударил из хобота, колеса машины начали вращение, стронули с места Стальной Гигант, и поезд пошел.

Никто из моих спутников не возразит, если я буду утверждать, что сначала все это вызвало чувство живейшего удивления у животных, которые толпились в первых рядах. Между ними открылся проход пошире, и дорога как будто достаточно освободилась, чтобы позволить Паровому дому развить скорость примерно как у лошади, трусящей рысцой.

Но сразу же вся «хоботная масса», по выражению капитана Худа, проделала нужное построение. Первые группы встали во главе процессии, последние пошли за поездом. Все они будто решили никогда не расставаться с ним.

Одновременно по сторонам дороги, более широкой в этом месте, часть слонов сопровождали нас, как кавалеры у дверцы кареты. Самцы и самки перемешались. Слоны разного роста и возраста: подростки 25 лет, взрослые 60 лет, более чем столетние старики, малыши возле своих матерей, пристроившиеся к соскам — губами, а не хоботом, как думали раньше, — сосали их на ходу. Вся эта группа соблюдала какой-то порядок, они не толкались больше чем следовало и соразмеряли свои шаги с ходом Стального Гиганта.

— Пусть они сопровождают нас до озера, — сказал полковник Монро, — я согласен…

— Да, — отозвался Калагани, — но что будет, когда дорога начнет сужаться?

В этом и таилась опасность.

Ничего не случилось в течение трех часов, пока мы преодолевали двенадцать километров из тех пятнадцати, что составляли расстояние от лагеря до озера Путурия. Лишь два или три раза некоторые слоны попытались встать поперек дороги, как бы намереваясь перегородить ее, но Стальной Гигант с заостренными бивнями, направленными горизонтально, пошел прямо на них, выплюнул струю пара им в морду, и они подвинулись, чтобы пропустить его.

В десять утра до озера оставалось четыре-пять километров. Мы надеялись, что будем там в относительной безопасности.

Банкс предложил, в случае, если огромное стадо не проявит враждебности до того, как мы прибудем к озеру, не останавливаясь там, обогнуть озеро Путурия восточнее, так чтобы на следующий день выйти из района Виндхья. Оттуда до станции Джаббалпура всего несколько часов езды.

Я хочу добавить, что здешняя местность была не только очень дикой, но и совершенно пустынной. Ни деревни, ни фермы — что объяснялось отсутствием пастбищ, — ни каравана, ни путешественника. С момента нашего приезда в эту горную часть Бандельканда нам не встретилось ни одной живой души.

К одиннадцати часам долина, по которой двигался Паровой дом между двумя мощными хребтами горной цепи, начала сужаться. Как сказал Калагани, перед выходом к озеру дорога станет совсем узкой.

Наше и без того тревожное положение еще больше осложнится.

Действительно, если слоны просто вытянутся в одну линию впереди и позади поезда, то ничего не произойдет. Но тем, что идут сбоку, будет просто некуда деться. Либо они нас придавят к скалистым стенам дороги, либо сами полетят в пропасть, которая разверзается в нескольких местах по краям дороги. Инстинктивно они попытаются пройти вперед или притормозят, и вскоре мы не сможем ни продвинуться вперед, ни отступить.

— Положение осложняется, — промолвил полковник Монро.

— Да, — согласился Банкс, — нам придется врезаться в эту массу.

— Ну что ж, врежемся! — воскликнул капитан Худ. — Какого черта! Стальные бивни нашего гиганта стоят бивней из слоновой кости этих дурацких животных!

«Хоботные» представлялись теперь всего лишь «дурацкими животными» для нашего склонного к переменчивости капитана!

— Да, конечно, — отозвался сержант Мак-Нил, — но мы одни против ста.

— И все же вперед! — крикнул Банкс. — Иначе все стадо пройдет по нашим телам.

Прибавив пару, заставили быстрее двигаться Стального Гиганта. Его бивни поддали под зад одному из слонов, который шел перед ним.

От боли тот испустил крик, и на него с яростью отозвалось все стадо. Битва, исход которой трудно было предрешить, оказалась неизбежной.

Мы взяли ружья, заряженные конической пулей, карабины, револьверы с патронами. Следовало приготовиться отразить нападение.

Первым в атаку пошел громадный самец с диким выражением морды, с бивнями на изготовку; круто выгнув дугой задние ноги и уперев их в землю, он обернулся к Стальному Гиганту.

— Ганеш! — воскликнул Калагани.

— Ба, да у него только один бивень! — заметил капитан Худ и пожал плечами в знак презрения.

— От этого он еще страшнее! — ответствовал индиец.

Калагани назвал слона именем, которое охотники употребляют для самцов с одним бивнем. Эти животные пользуются необычайным почитанием в Индии, особенно если недостает правого бивня. Таким был и этот слон, и был он чрезвычайно опасен, как и все слоны такого рода.

Это вскоре и подтвердилось. Ганеш испустил трубный клич, свернул свой хобот, который слоны никогда не пускают в ход в драках, и кинулся на нашего Стального Гиганта.

Его бивень легко пробил железную грудь, но внутри натолкнулся на прочную оболочку топки и сломался от удара.

Поезд встряхнуло. Сила удара рванула его вперед, и он оттолкнул ганеша, который тщетно пытался сопротивляться.

Но призыв его был услышан и понят. Вся масса животных, ушедшая вперед, остановилась и создала непреодолимую преграду из живой плоти. В то время задние, продолжая подходить, с силой давили на веранду. Как устоять против такого напора?

Тем временем те, что окружали нас, подняв хоботы, уцепились за вагоны и сильно встряхнули их. Ни в коем случае нельзя было останавливаться, иначе мы лишились бы поезда. Надо было защищаться. Никаких колебаний! Ружья и карабины готовы к бою.

— Ни один выстрел не должен пролететь мимо цели! — крикнул капитан Худ. — Друзья, цельтесь в основание хобота или в ямку над глазом! Это наверняка!

Капитана Худа поняли. Раздалось несколько выстрелов, и сразу же — крики боли.

Три или четыре слона упали, пули попали в стоящих сзади и сбоку, и это было удачно, потому что их тела не загромождали дорогу. Первые ряды слегка подались назад, и поезд смог продолжать свой путь.

— Перезарядите ружья и ждите! — крикнул капитан Худ.

Ждать атаки всего стада — вот что это значило! И она последовала с такой бешеной силой, что мы поняли, что пропали.

Внезапно послышались гневные и хриплые завывания, как будто шли боевые слоны, которых индийцы специально тренируют и готовят для своего рода «слоновьей корриды», называемой «муст». Ничего нет ужаснее этого зрелища, но даже самые отважные «элефантеодоры»[161], обученные в Гиковаре для сражения с этими опасными животными, наверняка отступили бы перед осаждавшими Паровой дом.

— Вперед! — кричал Банкс.

— Огонь! — вторил Худ.

К частым выхлопам пара Стального Гиганта добавились ружейные выстрелы. Но в этой сплошной массе становилось все труднее целиться точно, как советовал капитан. Каждая пуля находила тело, в котором можно сделать дырку, но она не убивала. Раненые слоны были неудержимы, на наши выстрелы они отвечали ударами бивней, вспарывали и крошили стены Парового дома.

К ружейным выстрелам спереди и сзади поезда, к разрывам пуль в теле животных добавились свистки перегретого пара. Давление все поднималось. Стальной Гигант раздвигал кучи тел, отталкивал их, его гибкий хобот, поднимаясь и опускаясь, как колоссальная дубина, усердно молотил кучу тел, а бивни разрывали их.

И мы ехали по узкой дороге. Несколько раз колеса пробуксовывали по поверхности дороги, но все-таки вгрызались в землю и мы продвигались в сторону озера.

— Ура! — кричал капитан Худ, как солдат, который бросается в самую гущу свалки.

— Ура! Ура! — вторили мы ему.

Но вдруг удар хобота обрушился на переднюю веранду. Я видел, как это живое лассо подхватило и чуть было не бросило на землю полковника Монро. Так бы и случилось, не вмешайся Калагани: он разрубил хобот сильным ударом топора.

Принимая участие в нашей обороне, индиец не терял из поля зрения сэра Эдуарда Монро. В своей неизменной преданности особе полковника он, казалось, понимал, что именно его и нужно прежде всего охранять.

Ах! Какая мощь заключена в боках нашего Стального Гиганта! С какой уверенностью, как клин, погружался он в слоновью массу!

И так как в то же самое время слоны сзади подталкивали нас головами, поезд шел не останавливаясь, хотя и рывками, но продвигался вперед он быстрее, чем мы могли бы надеяться.

Вдруг новый звук перекрыл общий грохот.

Это группа слонов прижала к придорожным скалам второй вагон.

— Быстрее к нам! Переходите к нам! — закричал Банкс тем из наших спутников, кто защищал тыл Парового дома.

И вот Гуми, сержант, Фокс поспешно перешли из второго вагона в первый.

— А где Паразар? — спросил капитан Худ.

— Он не хочет оставлять свою кухню, — ответил Фокс.

— Уведите его силой!

Конечно, наш повар считал, что для него было бы бесчестьем покинуть доверенный ему пост. Но сопротивляться сильным рукам Гуми, когда они взялись за дело, было то же, что пытаться избежать челюстей механических ножниц. Господин Паразар был таким образом доставлен в столовую.

— Все здесь? — крикнул Банкс.

— Да, сударь, — ответил Гуми.

— Обрубите трос сцепки!

— Оставить половину поезда?! — воскликнул капитан Худ.

— Да! Так надо! — ответил Банкс.

Трос обрублен, мостик разбит топором, и наш второй вагон остался позади.

И вовремя. Этот вагон слоны раскачали, подняли, потом опрокинули и, накинувшись на него, буквально раздавили своим весом. От него осталась бесформенная масса, перегородившая дорогу позади нас.

— Хм! — пробормотал капитан Худ тоном, который вызвал бы у нас смех, не будь ситуация столь драматична. — Сказать, что эти животные и букашки не раздавят!..

Если бы разъяренные слоны обошлись с первым вагоном так, как со вторым, у нас не было бы иллюзий относительно ожидавшей нас судьбы.

— Поддай огня, Калут! — крикнул инженер.

Оставалось полкилометра. Последний рывок, и, может быть, мы достигнем озера Путурия.

И это усилие, которого ждали от Стального Гиганта, наш мощный зверь совершил благодаря искусству Сторра: тот до конца открыл регулятор. Стальная машина проделала настоящую брешь в стене слонов, чьи зады вырисовывались над общей массой, как огромные крупы лошадей на батальных картинах Сальватора Розы[162]. Он не успокоился на том, что пропарывал их своими бивнями, он выпускал на них фонтаны раскаленного пара, как на пилигримов Фалгу, он хлестал их струями кипящей воды! Он был великолепен!

На последнем повороте дороги показалось озеро.

Если он сумеет продержаться еще хотя бы десять минут, наш поезд будет в относительной безопасности.

Слоны, несомненно, поняли это, что было доводом в пользу их разума, за наличие которого так горячо ратовал капитан Худ. Они решили в последний раз попытаться перевернуть наш экипаж. Но вновь прозвучал залп из огнестрельного оружия. Пули как град обрушились на первые ряды, где было едва ли пять или шесть слонов, перегородивших нам дорогу. Большая часть их упала, и колеса застонали, катясь по земле, мокрой от крови.

В ста шагах от озера нужно было отодвинуть слонов, создавших последнюю преграду.

— Еще! Еще! — крикнул Банкс механику.

Стальной Гигант гудел, как если бы заключал в себе целую мастерскую механических метельщиков. Пар вырывался из клапанов под давлением в восемь атмосфер. Если увеличить давление хоть на самую малость, котел может взорваться, стенки его уже дрожали. К счастью, это было уже не нужно. Сила Стального Гиганта стала неодолимой, он буквально прыгал под ударами поршня. То, что осталось от поезда, летело за ним с риском перевернуться, наткнувшись на бесформенные груды валявшихся тут и там слонов. Если бы такое случилось, это был бы конец для всех обитателей Парового дома.

Но, к счастью, этого не произошло, мы наконец добрались до берега озера, и поезд вскоре поплыл по его спокойным водам.

— Слава Богу! — сказал полковник Монро.

Два или три слона, ослепленные гневом, бросились в озеро и попытались преследовать в воде тех, кого они не смогли уничтожить на твердой земле.

Но ноги Стального Гиганта делали свое дело. Поезд постепенно удалялся от берега, а несколько последних пуль, выпущенных прицельно, освободили нас от этих «морских монстров» в ту минуту, когда их хоботы уже были готовы обрушиться на заднюю веранду.

— Ну что, мой капитан, — воскликнул Банкс, — что вы думаете о кротости индийских слонов?

— Пхс! — произнес капитан Худ. — Эти-то? Куда им до хищников! Вы только поставьте мне штук тридцать тигров вместо этой сотни толстокожих, и пусть я проиграю комиссионное вознаграждение, если в этот час хоть один из нас остался бы жив, чтобы рассказать об этом приключении.

Глава X ОЗЕРО ПУТУРИЯ

Озеро Путурия, где Паровой дом нашел временное пристанище, расположено примерно в сорока километрах к востоку от Думоха. Этот город, столица английской провинции, которой он дал свое имя, делает первые шаги на пути к процветанию и со своими двенадцатью тысячами жителей и маленьким гарнизоном правит этой опасной частью Бандельканда. Однако за пределами его стен, особенно в восточной части, в самом диком районе Виндхья, центром которого является озеро, его влияние не столь заметно.

Но, в конце концов, что могло нам угрожать теперь больше, чем встреча со слонами, а мы вышли из нее целые и невредимые!

Так ли иначе, положение продолжало оставаться тревожным, поскольку большая часть нашего снаряжения исчезла. Один из вагонов, составлявших поезд Парового дома, был уничтожен. Не было никакого способа «сдвинуть его с мели», если употребить морское выражение. Опрокинутый на землю, он был раздавлен о скалы, от его остова, по которому прошла толпа слонов, должно быть, остались лишь бесформенные обломки.

А ведь, кроме персонала экспедиции, кухни и буфета, в этом вагоне находился также запас продовольствия и снаряжение. У нас оставалось не больше дюжины патронов, хотя было маловероятно, что придется применять огнестрельное оружие до нашего приезда в Джаббалпур.

Что касается еды — это другой, более сложный вопрос.

В самом деле, от провизии в буфете не осталось ничего. Предположим, что к следующему вечеру мы сумеем добраться до станции, которая удалена отсюда на 70 километров, а это значит, что придется целые сутки обходиться без еды.

Право, с этим придется примириться.

В таких условиях самым безутешным из нас был, естественно, господин Паразар. Утрата буфета, гибель его лаборатории, потеря запасов поразили его в самое сердце. Он не скрывал своего отчаяния и, забывая об опасностях, которые мы почти чудом избежали, был удручен и встревожен исключительно собственным положением.

Поэтому, когда мы собрались в салоне и хотели посовещаться, что нам делать в сложившихся обстоятельствах, господин Паразар, весьма торжественный, возник на пороге и попросил разрешения «сделать сообщение чрезвычайной важности».

— Говорите, господин Паразар, — сказал полковник Монро, приглашая его войти.

— Господа, — важно заявил наш черный шеф-повар, — вам известно, что все, что содержалось во втором вагоне Парового дома, было разрушено при катастрофе. Даже если у нас и осталось кое-что из провизии, мне было бы очень затруднительно из-за отсутствия кухни приготовить вам обед, пусть даже самый скромный.

— Мы это знаем, господин Паразар, — ответил полковник Монро. — Очень жаль, но мы сделаем что сможем и будем голодать, если не будет другого выхода.

— Все это тем более достойно сожаления, правда, господа, — продолжал наш черный повар, — что при виде групп слонов, которые на нас напали и многие из которых пали под вашими смертоносными пулями…

— Прекрасно сказано, господин Паразар! — прервал его капитан Худ. — Несколько уроков — и вы будете изъясняться с таким же изяществом, как наш друг Матиас ван Гёйтт.

Господин Паразар в ответ на этот комплимент поклонился, приняв его совершенно всерьез, и со вздохом продолжал:

— Я говорю, господа, что мне представился уникальный случай проявить себя в моем деле. Туша слона, что бы там ни думали, не во всех своих частях пригодна для употребления, некоторые из них бесспорно жестки и тверды, но похоже, что Творец всего сущего пожелал создать в этой горе мяса два первоклассных куска, достойных того, чтобы их подавали к столу вице-короля Индии. Я назову язык, необыкновенно вкусный, когда он приготовлен исключительно по моему личному рецепту, и ноги толстокожего…

— Толстокожего?.. Очень хорошо, хотя хоботное — более изящное слово, — заметил капитан Худ, сделав одобрительный жест.

— …Ноги, — продолжал господин Паразар, — из них делают один из вкуснейших супов, известных в кулинарном искусстве, представителем которого я являюсь в Паровом доме.

— Наберите воды в рот, господин Паразар, — прервал его Банкс. — К несчастью, с одной стороны, а впрочем, к счастью — с другой, слоны не последовали за нами в озеро, и я сильно опасаюсь, что нам придется отказаться, во всяком случае на время, от супа из ноги и от рагу из языка этого безусловно вкусного, но весьма страшного животного.

— Разве нельзя, — вновь начал повар, — вернуться на берег, чтобы достать?..

— Это невозможно, господин Паразар. Какими бы достоинствами ни обладали ваши обеды, мы не можем рисковать.

— Ну что ж, господа, — сказал наш повар, — извольте тогда принять выражение моего сожаления, которое я испытываю из-за этого печального происшествия.

— Вы выразили ваше сожаление, господин Паразар, — ответил полковник Монро, — и мы воздаем вам должное. Что же касается обеда, не волнуйтесь об этом, пока мы не приедем в Джаббалпур.

— Мне ничего не остается, как удалиться, — промолвил господин Паразар, кланяясь, но не утрачивая, однако, ни капли присущей ему важности.

Мы охотно посмеялись бы над торжественной позой нашего повара, если бы не были заняты другим.

К прочим осложнениям добавилось еще одно. Банкс сообщил нам, что сейчас самое важное — это не отсутствие продовольствия и снаряжения, а недостаток топлива. Ничего удивительного, потому что уже целых два дня нельзя было пополнить запас дров, необходимых для питания машины. Мы использовали весь резерв, для того чтобы доехать до озера. Еще бы час — и мы уже не смогли бы добраться до него, и наш первый вагон постигла бы та же участь, что и второй.

— Сейчас, — добавил Банкс, — нам нечем топить, давление падает, оно уже упало до двух атмосфер, и нет никакого способа поднять его.

— Положение на самом деле такое трудное, как ты считаешь, Банкс? — спросил полковник Монро.

— Если бы речь шла о том, чтобы вернуться к берегу, от которого мы еще недалеко отошли, — ответил Банкс, — это бы еще куда ни шло. На четверть часа нам хватило бы топлива. Но вернуться туда, где наверняка еще бродит стадо слонов, было бы слишком неосторожно. Скорее, наоборот, надо переплыть Путурию и поискать на южном берегу место, где можно было бы высадиться.

— Какова может быть здесь ширина озера? — спросил полковник Монро.

— Калагани определяет ее в семь-восемь миль. Понадобится несколько часов, чтобы переплыть его, а я вам повторяю, что через двадцать минут машина станет.

— Ну что же, — подытожил сэр Эдуард Монро, — проведем ночь на озере. Мы здесь в безопасности. А завтра посмотрим.

Это было лучшее, что мы могли сделать. К тому же мы сильно нуждались в отдыхе. На последней остановке в окружении стада слонов никто в Паровом доме не сомкнул глаз.

Но если та ночь была бессонной, эта, напротив, навеяла слишком крепкий сон.

К семи часам с озера стал подниматься легкий туман. Прошлой ночью в верхних слоях атмосферы стояли густые туманы. Здесь все было иначе. Если в лагере туманы удерживались в нескольких футах над землей, то на поверхности озера из-за испарений картина была иной. После сильной дневной жары атмосферные слои перемешались, и все озеро исчезло в тумане, сначала легком, но с каждой минутой он становился все интенсивнее.

Это и было то осложнение, о котором говорил Банкс, и его нужно было принимать во внимание.

Как он и предупреждал, к половине восьмого послышались последние жалобные стоны Стального Гиганта, затем они вообще смолкли, ноги перестали бить по воде, давление упало до одной атмосферы. Дров не было, и негде было их взять.

Стальной Гигант и единственный вагон, который тащился за ним, тихо дрейфовали по поверхности озера.

В тумане трудно было определить наше положение. В то время, когда машина работала, поезд направлялся к юго-западному берегу, чтобы причалить там. Озеро имело слегка вытянутую, овальную форму, возможно, Паровой дом не так сильно удалился от берега.

Само собой разумеется, что крики слонов, которые преследовали нас в течение почти целого часа, сейчас затихли в отдалении и больше не доносились.

Мы беседовали о разных неожиданностях, что готовила нам новая ситуация. Банкс позвал Калагани, чтобы посоветоваться с ним.

Индиец тотчас пришел.

Мы собрались тогда в столовой, куда свет падал сверху, а боковых окон не было. Поэтому свет от зажженных ламп не проникал наружу. Это была полезная предосторожность, так как лучше, чтобы о положении Парового дома не узнали какие-нибудь бродяги, которые, быть может, шныряют по берегам озера.

Сначала Калагани — так мне, во всяком случае, показалось — как будто не решался ответить на поставленные вопросы. Речь шла об уточнении нашего положения посреди озера, и я признаюсь, что на этот вопрос в самом деле было трудно ответить. Возможно, слабый северо-западный бриз отнес Паровой дом? А легкое течение увлекло нас к верхней части озера?

— Взгляните, Калагани, — настаивал Банкс, — ведь вы хорошо знаете, какова протяженность озера?

— Конечно, сударь, — ответил индиец, — но трудно в таком тумане…

— А вы не можете хоть приблизительно определить расстояние до ближайшего берега?

— Да, — ответил индиец, подумав немного, — оно не может превышать полутора миль.

— На восток? — спросил Банкс.

— На восток.

— Значит, если мы прибьемся к этому берегу, мы будем ближе к Джаббалпуру, чем к Думаху?

— Безусловно.

— Стало быть, мы могли бы пополнить наши припасы в Джаббалпуре, — решил Банкс, — но кто знает, когда и как мы сможем пристать к берегу? Это может продолжаться и день и два, а наше продовольствие подошло к концу.

— Но, — возразил Калагани, — нельзя ли попытаться хотя бы одному из нас добраться до берега этой ночью?

— А как?

— Вплавь.

— Полторы мили в таком густом тумане? — спросил Банкс. — Рисковать жизнью!..

— Это не причина, чтобы не попробовать, — парировал индиец.

Не знаю почему, но мне опять показалось, что голос Калагани был лишен свойственной ему чистосердечности.

— Вы бы могли попытаться переплыть озеро? — спросил полковник Монро, внимательно наблюдавший за индийцем.

— Да, полковник, и я думаю, что мне это удастся.

— Ну что ж, друг мой, — воскликнул Банкс, — вы бы оказали нам большую услугу! На берегу вам нетрудно будет дойти до станции Джаббалпур и привести необходимую нам помощь.

— Я готов отправиться, — просто сказал Калагани.

Я ожидал, что полковник Монро поблагодарит нашего проводника, вызвавшегося выполнить такое опасное поручение, но, посмотрев на него еще раз внимательнее, он позвал Гуми.

Гуми сразу же пришел.

— Гуми, — обратился к нему полковник, — ты ведь прекрасно плаваешь?

— Да, мой полковник.

— Тебя не затруднит, если придется проплыть полторы мили этой ночью по озеру?

— Ни миля, ни две.

— Ну что же, — продолжал полковник Монро, — вот Калагани предлагает добраться вплавь до берега неподалеку от Джаббалпу-ра. Вдвоем умные и смелые люди скорее сумеют справиться с задачей и оказать нам помощь. Не хочешь ли ты сопровождать Калагани?

— В любой момент, мой полковник, — отвечал Гуми.

— Мне никого не нужно, — заявил Калагани, — но, если полковник Монро настаивает, я охотно возьму с собой Гуми.

— Отправляйтесь, друзья мои, — сказал Банкс, — и будьте так же осторожны, как и смелы.

Уладив это, полковник Монро отозвал Гуми в сторону. Через пять минут оба индийца с узлами одежды на головах скользнули в воды озера. Туман был столь плотен, что после нескольких гребков они исчезли из виду.

Я не утерпел и спросил полковника Монро, почему он захотел дать Калагани помощника.

— Друзья мои, — ответил сэр Эдуард Монро, — ответы этого индийца, верность которого до сих пор не вызывала у меня никаких сомнений, показались мне неискренними.

— У меня возникло такое же впечатление, — признался я.

— А я ничего не заметил… — сказал инженер.

— Послушай, Банкс, — продолжал полковник, — предложив отправиться на берег, Калагани имел какую-то заднюю мысль.

— Какую?

— Я не знаю, но если он вызвался добраться до берега, так это совсем не для того, чтобы идти за помощью в Джаббалпур.

— Как так? — произнес капитан Худ.

Банкс посмотрел на полковника, сдвинув брови, затем сказал:

— Монро, этот индиец до сих пор проявлял преданность и особенно по отношению к тебе. Какие у тебя доказательства?

— Когда Калагани говорил, — ответил полковник Монро, — я увидел, что кожа на его лице потемнела, а когда люди со смуглой кожей темнеют, это значит, что они лгут! Двадцать раз я мог таким образом спутать индийца с бенгальцем и ни разу не ошибся. Я повторяю, что Калагани, несмотря на то что все говорит в его пользу, солгал.

Это замечание сэра Эдуарда Монро — позже мне часто приходилось в этом убеждаться — было обоснованно.

Когда индийцы лгут, они слегка темнеют, как белые краснеют. Это не ускользнуло от проницательного взгляда полковника, и к его замечанию следовало прислушаться.

— Но какие же планы могут быть у Калагани, — спросил Банкс, — и почему он нас предаст?

— Это мы узнаем позже, — ответил полковник, — а может быть, даже слишком поздно!

— Слишком поздно, мой полковник! — воскликнул капитан Худ. — Э! Мы не проигрываем, я полагаю?

— Во всяком случае, Монро, — вставил инженер, — ты правильно сделал, что послал с ним Гуми. Он предан нам до самой смерти. Ловкий, умный. Если он заподозрит что-нибудь неладное, он узнает…

— К тому же, — сказал полковник, — он предупрежден и будет остерегаться своего спутника.

— Хорошо, — заметил Банкс. — Сейчас же ничего не остается, как ждать утра. Этот туман на солнце рассеется, и тогда мы увидим, что делать.

В самом деле, ждать! Значит, и эту ночь мы опять должны будем провести совсем без сна.

Туман все сгущался, однако ничто не предвещало приближения ненастья. Это было удачно, так как если наш поезд и держался на воде, то он отнюдь не был создан для «морских рейсов». Можно было надеяться, что капельки пара сконденсируются на восходе, что обеспечило бы погожий день на завтра.

Пока наш персонал занимал места за обеденным столом, мы расположились в салоне на диванах, беседуя, но прислушиваясь ко всем внешним шумам.

Вдруг около двух часов тишину ночи нарушил дикий концерт хищников.

Значит, берег был там, в юго-восточном направлении, должно быть, далеко. Эти завывания ослабило расстояние, которое Банкс определил не меньше чем в добрую милю. Стая хищников пришла на водопой на дальнем берегу озера.

Но вскоре мы отметили также, что под воздействием легкого бриза наш дрейфующий поезд медленно, но верно прибивается к берегу. И действительно, эти крики не только стали более отчетливо доноситься до нас, но уже можно было различить властный рык тигра и хриплое рычание пантер.

— Хм, — не смог удержаться от замечания капитан Худ, — какая возможность убить там моего пятидесятого!

— В следующий раз, мой капитан! — ответил Банкс. — Когда наступит день, я предпочел бы, чтобы в момент нашей высадки на берег эта стая хищников уступила бы нам место!

— А не зажечь ли нам прожекторы? — спросил я.

— Думаю, можно, — ответил Банкс. — В этой части побережья, наверно, никого нет, кроме зверей, что пришли на водопой. Так что не будет ничего страшного в том, чтобы осветить ее.

По приказу Банкса два световых луча пустили в юго-восточном направлении. Но электрический свет не мог проникнуть сквозь густой туман и высветил лишь небольшой сектор перед Паровым домом — берег оставался абсолютно непроницаемым для наших глаз.

Между тем рычание зверей все усиливалось, что указывало на то, что поезд приближается к берегу. Очевидно, в этом месте собралось очень много зверей, в чем не было ничего удивительного, поскольку озеро Путурия — естественный водопой для диких зверей этой части Бандельканда.

— Как бы Гуми и Калагани не стали жертвами этих хищников, — сказал капитан Худ.

— Я боюсь, что для Гуми страшны не тигры! — заметил полковник Монро.

Решительно, подозрения все укреплялись в голове полковника. Я, со своей стороны, тоже начал их разделять. И тем не менее добрые услуги Калагани с момента нашего прибытия в район Гималаев, его верная служба, неоспоримая преданность в тех двух случаях, когда он рисковал своей жизнью, чтобы спасти сэра Эдуарда Монро и капитана Худа, — все свидетельствовало в его пользу. Но когда ум охвачен сомнениями, ценность свершившихся фактов как бы тускнеет и они предстают в ином свете, прошлое забывается и появляется страх за будущее.

Все же какая причина могла побудить этого индийца предать нас? Имел ли он личные мотивы ненавидеть хозяев Парового дома? Конечно нет. Почему бы он стал вдруг заманивать их в ловушку? Это было необъяснимо. Каждый оставался наедине со своими смутными мыслями, и нетерпение охватывало нас в ожидании развязки.

Около четырех утра звериные рыки смолкли. Всех нас удивило то, что они удалились не постепенно один за другим, рявкнув напоследок, как это делают хищники, выпив последний глоток воды. Нет, это произошло мгновенно. Похоже было на то, что появилось нечто, что спугнуло их и обратило в бегство. Очевидно, они поспешили в свои логова, но не как животные, которые возвращаются с водопоя, а как звери, бегущие от опасности.

После шума без всякого перехода наступила полная тишина.

Причина такой перемены была неизвестна, но она лишь усилила наше беспокойство.

Из предосторожности Банкс велел погасить огни. Если животные убежали от банды разбойников с большой дороги, которые часто встречаются в Бандельканде и горах Виндхья, то следовало тщательно укрыть Паровой дом.

Теперь тишину не нарушал даже легкий плеск воды. Бриз прекратился. Продолжало ли течение относить поезд, сказать было трудно. Но день был не за горами, и он, конечно, прогонит туман, что стелется над водой.

Я посмотрел на часы. Было пять часов. Если бы не туман, заря отодвинула бы уже границы видимости на расстояние в несколько миль. Побережья не было видно. Пелена не разрывалась. Приходилось терпеть и выжидать.

Полковник Монро, Мак-Нил и я в начале салона, Фокс, Калут и господин Паразар в конце столовой, Банкс и Сторр в башне, капитан Худ, лежа на гигантской спине животного, возле хобота, как впередсмотрящий на судне, — мы все ждали, когда кто-то из нас крикнет: «Земля!»

К шести часам поднялся легкий, едва ощутимый бриз, но вскоре он стал крепчать. Первые лучи солнца пронзили туман, и горизонт раскрылся перед нашими глазами.

Берег появился на юго-востоке. В конце озера имелось что-то вроде глубокой бухточки, поросшей лесом в глубине. Туман наконец рассеялся и позволил увидеть гористый фон, на котором быстро выступали вершины гор.

— Земля! — крикнул капитан Худ.

Дрейфующий поезд был теперь не более чем в двухстах метрах от бухты и плыл, подгоняемый бризом, дующим с северо-запада.

На берегу ничего не видно. Ни животного, ни человека. Он кажется совершенно пустынным. Ни жилья, ни фермы под густым покровом деревьев. Вроде можно спокойно причалить.

С помощью ветра мы мягко пристали к берегу, плоскому, как песчаный пляж. Но не было пара, чтобы поднять на него поезд и поставить его на дорогу, которая должна была вести в Джаббалпур.

Не теряя ни секунды, мы последовали за капитаном Худом, который первым выпрыгнул на берег.

— За дровами! — крикнул Банкс. — Через час мы дадим давление, и вперед!

Собирать дрова было легко, они валялись на земле повсюду и были довольно сухие, так что годились для топки. Надо было наполнить топку и загрузить тендер.

Все принялись за работу. Один лишь Калут оставался у топки, пока мы собирали суточный запас дров. Этого было более чем достаточно, чтобы доехать до Джаббалпура, где мы достали бы угля. Что касается еды, отсутствие которой весьма ощущалось, что ж, охотникам ведь не запрещалось раздобыть ее по дороге. Господин Паразар позаимствует огня у Калута, и мы кое-как утолим голод.

Через три четверти часа давление пара стало достаточным, Стальной Гигант тронулся с места и поставил ногу в прибрежные заросли при въезде на дорогу.

— В Джаббалпур! — крикнул Банкс.

Но Сторр не успел дать и пол-оборота регулятору, как на опушке леса послышались яростные крики.

Банда, состоящая по меньшей мере из ста пятидесяти индийцев, набросилась на Паровой дом. Башню Стального Гиганта и вагон захватили, прежде чем мы успели прийти в себя!

Почти сразу же индийцы оттащили нас шагов на пятьдесят от поезда и лишили нас всякой возможности убежать.

Судите же о нашем гневе и ярости, когда мы стали свидетелями сцены дикого разрушения и грабежа. С топорами в руках индийцы кинулись на штурм Парового дома. Все было разбито, растащено, уничтожено. От мебели в одно мгновение не осталось ничего! Огонь довершил разрушение нашего последнего вагона — в несколько минут все, что могло гореть, сгорело в пламени пожара.

— Негодяи! Мерзавцы! — кричал капитан Худ, его с трудом сдерживали несколько индийцев.

Однако, как и все мы, он мог лишь бессильно ругаться — индийцы как будто его даже не понимали. Ускользнуть же от наших сторожей нечего было и мечтать.

Угасли последние отблески пожара, и остался только бесформенный каркас пагоды на колесах, той пагоды, что недавно пересекла половину Индостана!

Покончив с вагоном, индийцы накинулись на нашего Стального Гиганта. Они хотели бы его разрушить и его тоже! Но тут они оказались бессильны. Ни топор, ни огонь ничего не могли поделать с прочной железной арматурой, составлявшей остов искусственного слона, а также с машиной, которую он нес в себе. Несмотря на все их усилия, он оставался цел и невредим, вызывая бурные аплодисменты капитана Худа, который испускал крики радости и гнева.

В этот момент показался человек, должно быть, предводитель этих людей.

Мгновенно вся банда выстроилась перед ним. Его сопровождал другой человек. Все объяснилось. Этим человеком… был наш проводник, это был Калагани.

От Гуми не осталось и следа. Верный человек исчез, изменник остался. Разумеется, преданность нашего верного слуги стоила ему жизни, и мы его, наверно, никогда не увидим. Калагани подошел к полковнику Монро и холодно, не опуская глаз, указал на него:

— Этот!

По его знаку сэра Эдуарда Монро схватили, потащили, и он исчез, не успев ни пожать нам в последний раз руки, ни сказать последнее «прости»! Уводя полковника Монро, банда направилась на юг. Капитан Худ, Банкс, сержант, Фокс — все рванулись, чтобы попытаться выхватить его из рук этих людей!..

Пятьдесят рук повалили нас на землю. Еще движение — и нас бы всех перерезали.

— Не сопротивляться! — приказал Банкс.

Инженер был прав. В тот момент мы ничего не могли сделать, чтобы освободить полковника. Важнее было сохранить свою жизнь и посмотреть, что будет дальше.

Через четверть часа оставшиеся индийцы, в свою очередь, бросили нас и ушли вслед за первой группой. Если бы мы пошли за ними, все могло бы кончиться катастрофой без всякой пользы для полковника Монро, но тем не менее мы все должны были испробовать, чтобы догнать его…

— Дальше ни шагу! — сказал Банкс.

Ему подчинились.

В сущности, это против полковника Монро, только против него были так свирепо настроены индийцы, приведенные Калагани. Каковы были намерения этого предателя? Он не мог действовать по личной инициативе, это ясно. Но тогда кому же он подчинялся? Имя Наны Сахиба промелькнуло в моей голове!..

На этом кончается рукопись, оставленная Моклером. Молодой француз, должно быть, не видел событий, которые ускорили развязку этой трагедии. Но эти события стали известны позже и, изложенные в виде рассказа, дополнили его сообщение о путешествии по Северной Индии.

Глава XI ЛИЦОМ К ЛИЦУ

Тхаги, от кровавой памяти о которых Индостан, кажется, освободился, оставили после себя достойных преемников. Это дакойты. Способы умерщвления у этих злодеев переменились, цели стали другими, но результат тот же: предумышленное убийство. Конечно, речь уже не идет о принесении жертвы дикой богине Кали, богине смерти. Если эти новые фанатики и не применяют удушения, то они отравляют людей, чтобы обокрасть их. Душителей сменили более практичные, но столь же опасные преступники.

Дакойты образуют отдельные банды на некоторых территориях полуострова, они охотно принимают все те преступные элементы, что англо-индийское правосудие упускает сквозь ячейки своих сетей. Днем и ночью они бродят по большим дорогам, особенно в самых диких районах, а известно, что Бандельканд является идеальным местом для осуществления самых страшных актов насилия и грабежа. Зачастую эти отряды объединяются в более крупные банды для нападения на отдельные деревни. Население имеет при этом единственную возможность спасения — бегство. Но всех, кто попадает в руки дакойтов, ждет пытка изощренная и мучительная.

Во власти такой банды дакойтов, приведенных Калагани, оказался и полковник Монро. Прежде чем он успел прийти в себя, его грубо оторвали от спутников и поволокли по дороге в Джаббалпур.

С того самого дня, как Калагани вошел в контакт с хозяевами Парового дома, его поведение было предательским. Его выбрал и послал Нана Сахиб для того, чтобы осуществить свою месть.

Вспомним, что 24 мая в Бхопале во время последнего праздника Мохарума, когда набоб так дерзко смешался с толпой, его предупредили об отъезде сэра Эдуарда Монро в северные провинции Индии. Тогда же Калагани, один из индийцев, целиком и полностью преданный как делу, так и особе набоба, по его приказу покинул Бхопал. Пуститься по следам полковника, найти его, следовать за ним, не теряя из виду, поставить свою жизнь на карту, если потребуется, чтобы проникнуть в окружение лютого врага Наны Сахиба, — такова была его миссия.

Калагани выехал немедля, направляясь к северу. В Канпуре он догнал Паровой дом. С того момента, ничем не выдавая себя, он ждал удобного момента, но случай никак не представлялся. Поэтому, пока полковник Монро и его спутники устраивались на курорте в Гималаях, он решил пойти в услужение к Матиасу ван Гёйтту.

Интуиция подсказывала Калагани, что между краалем и курортом установятся почти ежедневные контакты. Так и произошло, и с первого же дня ему удалось не только заслужить внимание полковника Монро, но и получить право на его признательность.

Самое главное было сделано. Остальное известно. Индиец часто бывал в Паровом доме. Он был в курсе всех планов его обитателей, он знал маршрут, который наметил Банкс. С тех пор одна мысль занимала его: как бы стать проводником экспедиции, когда она повернет к югу.

Чтобы достичь этой цели, Калагани не пренебрегал ничем. Он не колеблясь рисковал не только жизнью других, но и собственной. В каких обстоятельствах? Это мы помним.

Ему пришло на ум, что, если он будет сопровождать экспедицию с самого начала путешествия, оставаясь на службе у Матиаса ван Гёйтта, это не вызовет подозрения, а может быть, полковник Монро и предложит ему то, что он хотел бы получить.

Однако для этого нужно было, чтобы зверолов, оставшись без буйволов, был бы вынужден просить помощи Стального Гиганта. Далее последовало нападение хищников — неожиданное нападение, это верно, — но Калагани сумел им воспользоваться. С риском для жизни он незаметно отодвинул засов, закрывающий дверь крааля. Тигры и пантеры ворвались в загородку, разогнали или задрали буйволов, разорвали нескольких индийцев, но план Калагани удался. Матиас ван Гёйтт был вынужден прибегнуть к помощи полковника Монро, чтобы переправить на дорогу к Бомбею свой зверинец на колесах.

И на самом деле раздобыть упряжки в этом почти пустынном районе Гималаев было очень трудно. Во всяком случае, Калагани сам взялся за дело. Само собой разумеется, ему не удалось раздобыть буйволов, и Матиас ван Гёйтт, идя на буксире у Стального Гиганта, спустился со всем своим персоналом на станцию Этавах.

Там зверинцу надлежало уехать по железной дороге. Охотники-чикари получили расчет, Калагани должен был последовать их примеру. В тот час он был весьма озабочен вопросом, что будет с ним. Но тут вмешался Банкс. Он подумал, что умный и преданный индиец, хорошо знающий эту часть страны, сумеет оказать им добрые услуги. Он предложил ему быть их проводником до Бомбея, и с этого дня судьба экспедиции оказалась в руках Калагани.

Никто не мог предположить предателя в этом индийце, всегда готовом на самопожертвование.

Однажды Калагани чуть было не выдал себя. Это было в ту минуту, когда Банкс сказал ему о смерти Наны Сахиба. Он не сумел сдержать жеста недоверия и покачал головой, как человек, который не может в это поверить. Но так поступил бы любой из индийцев, для которых легендарный набоб был одним из тех сверхъестественных существ, кого смерть не берет!

Получил ли Калагани подтверждение этого известия, когда (и это не было случайностью!) встретил одного из своих прежних приятелей в караване банджаров? Неизвестно, но можно предположить, что он точно знал, что ему надо делать. Как бы то ни было, предатель не оставил своих гнусных намерений и решил взять на себя исполнение замыслов набоба.

Поэтому Паровой дом продолжал свой путь по ущельям Виндхья, и после известных событий путешественники прибыли на берега озера Путурия, где собирались разбить лагерь.

Здесь-то, когда Калагани захотел уйти с дрейфующего поезда под предлогом поездки в Джаббалпур, его и раскрыли. Как хорошо ни владел он собой, простой физиологический феномен, не укрывшийся от проницательного взгляда полковника, зародил сомнения на его счет, и теперь известно, что эти подозрения сэра Эдуарда Монро оказались более чем оправданны.

Его отпустили, но с ним отправили Гуми. Оба они бросились в воды озера и спустя час доплыли до юго-восточного берега озера Путурия.

И вот они идут вместе темной ночью, подозревая один другого. Калагани, правда, не знает, что его подозревают. Преимущество было на стороне Гуми, этого второго Мак-Нила полковника Монро.

В течение трех часов оба шли таким образом по большой дороге, пересекающей южные отроги гор Виндхья, чтобы выйти на станцию Джаббалпур. Туман на земле стлался не так густо, как на озере. Гуми наблюдал за своим спутником вблизи. Большой нож был прикреплен к его поясу. При первом же подозрительном движении быстрый и ловкий Гуми решил прыгнуть на Калагани и вывести его из игры.

К несчастью, верный гуркх не успел сделать то, что задумал.

Безлунная ночь была черна. В двадцати шагах нельзя было различить идущего человека.

Так они приблизились к одному из поворотов дороги, как вдруг раздался голос, окликнувший Калагани.

— Да! Нассим! — откликнулся индиец.

В ту же минуту резкий гортанный крик послышался с левой стороны дороги.

Этот крик «кисри», возглас диких племен Гондваны, Гуми хорошо знал!

Обескураженный, Гуми ничего не смог предпринять. К тому же, даже если Калагани будет убит, что сможет он сделать один против целой банды, для которой этот крик, должно быть, служил сигналом сбора. Интуиция подсказала ему, что лучше скрыться, чтобы попытаться предупредить своих спутников. Да! Прежде всего остаться на свободе, потом вернуться к озеру и попытаться вплавь добраться до Стального Гиганта, чтобы помешать ему пристать к берегу, больше он ничего не мог сделать.

Гуми не колебался. В тот миг, когда Калагани подошел к отозвавшемуся Нассиму, он бросился в сторону и исчез в джунглях, окаймлявших дорогу.

И когда Калагани вернулся со своим сообщником с намерением избавиться от спутника, которого навязал ему полковник Монро, Гуми там уже не было.

Нассим был главарем бандитов дакойтов, преданных делу Наны Сахиба. Как только он узнал об исчезновении Гуми, он послал своих людей в джунгли с приказанием любой ценой найти отважного слугу.

Поиски оказались безрезультатными. Гуми либо заблудился в темноте, либо отсиживался в какой-нибудь дыре, но он исчез, и, по-видимому, следовало отказаться от попыток разыскать его.

Но, в сущности, почему должны они опасаться Гуми, эти дакойты, ведь он был один в непроходимых джунглях, в трех часах ходьбы от озера Путурия, куда, как бы он ни спешил, все равно не поспеет раньше их?

Калагани принял решение. Он посовещался с главарем дакойтов, который как будто ожидал его приказаний. Затем все они, спустившись на дорогу, торопливо зашагали в направлении озера.

Если эта группа покинула свой лагерь в одном из ущелий Виндхья, то это потому, что Калагани сообщил о скором прибытии полковника Монро в окрестности озера Путурия. Через кого? Через индийца, а это был не кто иной, как Нассим, именно он и сопровождал караван банджаров. Кому? Тому, чья рука, оставаясь в тени, управляла всей этой операцией.

В самом деле, все, что случилось, все, что происходило сейчас, явилось результатом хорошо разработанного плана, в сети которого и угодили полковник Монро и его спутники. Потому, когда поезд причалил к южному берегу озера, дакойты под предводительством Нассима и Калагани уже ждали и напали на него.

Но они были настроены против полковника Монро, исключительно против него. Его спутники, одинокие в этой стране, без средств передвижения и пристанища, уже не представляли опасности. Полковника увели, и к семи часам утра уже шесть миль отделяло его от озера Путурия.

Предположить, что Калагани препроводит сэра Эдуарда Монро на станцию Джаббалпур, было трудно, поэтому полковник решил, что они, наверно, не покинут района Виндхья, откуда, попав в руки своих врагов, он уже вряд ли выйдет живым.

Однако этот мужественный человек не утратил своего хладнокровия. Он шел среди убийц, готовый ко всему, и нарочно делал вид, что не замечает Калагани. Изменник встал во главе отряда, да он и был его истинным главарем. Побег был невозможен. Хотя и не связанный по рукам и ногам, полковник Монро не видел ни сзади, ни спереди, ни с боков ни малейшего просвета в рядах своего эскорта. К тому же его сразу бы поймали.

Он размышлял о своем положении. Мог ли он думать, что во всем этом присутствует рука Наны Сахиба? Нет! Для него набоб был действительно мертв. Но кто-нибудь из прежних друзей старого мятежника, например Балао Рао, решил, быть может, утолить свою ненависть, свершить возмездие за дело, которому отдал жизнь его брат. Сэр Эдуард Монро предчувствовал что-то в этом роде.

В то же время он думал о несчастном Гуми, который не был пленником дакойтов. А вдруг ему удалось бежать? Возможно. А если его убили? Это было вероятнее всего. И наконец, если он цел и невредим, можно ли рассчитывать на его помощь? Трудно сказать.

Действительно, если Гуми решил дойти до станции Джаббалпур, чтобы там искать помощи, он придет слишком поздно.

Если же, наоборот, он пойдет к Банксу и его друзьям, к южному берегу озера, что смогут сделать они, почти безоружные? Бросятся бежать по дороге в Джаббалпур?.. Но, прежде чем они дойдут до него, пленника уведут в какое-нибудь недосягаемое место в горах Виндхья!

Значит, и с этой стороны никаких надежд на спасение. Полковник Монро хладнокровно анализировал ситуацию, в которую попал. Он не отчаивался, поскольку был твердым и сдержанным человеком, предпочитал видеть вещи в их реальном свете вместо того, чтобы обольщаться иллюзиями, недостойными здравого ума.

Между тем отряд шел чрезвычайно быстрым шагом. Очевидно, Нассим и Калагани стремились до захода солнца прийти на какую-нибудь назначенную встречу, где должна была решиться участь полковника. Если изменник спешил, сэр Эдуард Монро торопился не меньше, чтобы скорее покончить со всем этим, каков бы ни был ожидавший его конец.

Один лишь раз к полудню Калагани велел сделать получасовую остановку. У дакойтов были съестные припасы, и они жевали, сидя на берегу ручья.

Перед полковником положили немного хлеба и сушеного мяса, и он не отказался. Он ничего не ел со вчерашнего дня и не хотел доставить своим врагам радость увидеть его физически ослабевшим в час высшего испытания.

За время этого марш-броска они прошли около шестнадцати миль. По приказу Калагани вновь тронулись в путь, придерживаясь направления на Джаббалпур.

Только к пяти часам вечера банда дакойтов сошла с дороги и повернула влево. Если до сих пор полковник Монро мог еще на что-то надеяться, то сейчас он понял: остается уповать только на Господа Бога.

Через четверть часа Калагани и его люди пересекли узкое ущелье, последнюю границу, отделяющую долину Нармады от наиболее дикой части Бандельканда.

Это место находилось на расстоянии примерно трехсот пятидесяти километров от пала Тандита, к востоку от гор Сатпура.

Там, на одном из последних хребтов, возвышалась старая крепость Рипур, давно заброшенная, поскольку ее снабжение становилось невозможным, если западные ущелья находились в руках противника.

Эта крепость господствовала над одним из главных хребтов цепи, являя собой подобие естественного выступа высотой в 500 футов, который закрывал широкий раструб горловины между соседними вершинами. Туда можно было попасть лишь по узкой, едва различимой крутой тропе, выбитой в скалистом массиве и едва доступной для пешеходов.

Там, на этом плато, еще виднелись развалины бастионов. Посреди плаца, отгороженного от пропасти каменным бруствером, стояло полуразрушенное здание, служившее когда-то казармой для маленького гарнизона Рипура, сейчас оно не годилось бы и для стойла.

В центре плато еще оставалось орудие, единственное из тех, что выстраивались когда-то в ряд вдоль амбразур бруствера. Это была огромная пушка, нацеленная на переднюю часть плаца. Непомерно тяжелая, для того чтобы тащить ее вниз, к тому же слишком поврежденная, чтобы представлять какую бы то ни было ценность, пушка была брошена здесь, на своем лафете, и отдана на съедение ржавчине.

По длине и толщине она была под стать знаменитой бронзовой пушке Бхилсы, отлитой во времена Джахангира[163], — огромной шестиметровой пушке 44-го калибра. Ее можно было бы также сравнить с не менее знаменитой пушкой Биджапура, выстрел из которой, если верить туземцам, мог бы опрокинуть монументы города все до единого.

Такова была крепость Рипур, куда отряд Калагани привел пленника. Они пришли туда в пять часов вечера после целого дня пути, пройдя более двадцати пяти миль.

Перед лицом кого из своих врагов предстанет наконец полковник Монро? Скоро он все узнает.

Группа индийцев, занимавшая разрушенное здание, которое возвышалось в глубине плаца, отделилась от него в то время, как отряд дакойтов образовал круг вдоль бруствера.

Полковник Монро оказался в центре этого круга. Скрестив руки на груди, он ждал.

Калагани, покинув ряды дакойтов, сделал несколько шагов навстречу приближавшейся группе.

Во главе ее шел просто одетый индус.

Калагани остановился перед ним и поклонился. Индус протянул ему руку, которую тот почтительно поцеловал. Кивком головы индус дал понять, что его службой довольны.

Затем индус приблизился к пленнику, медленно, с горящими глазами, со всеми признаками еле сдерживаемого гнева. Так хищник приближается к своей добыче.

Монро поджидал его, не отступая ни на шаг и глядя на него так же пристально, как смотрел на полковника тот, кто подходил.

Когда индус был лишь в пяти шагах от него, полковник произнес тоном глубочайшего презрения:

— Это всего лишь Балао Рао, брат набоба!

— Смотри внимательнее! — отозвался индус.

— Нана Сахиб! — воскликнул полковник Монро, невольно отступая на этот раз. — Нана Сахиб живой!..

Да, сам набоб, прежний главарь мятежа сипаев, непримиримый враг Монро!

Но кто же тогда погиб в перестрелке возле пала Тандита? То был Балао Рао, его брат.

Необыкновенное сходство двух мужчин: у обоих оспины на лице, у обоих отрезан палец на той же руке — все это обмануло солдат Лакхнау и Канпура. Они признали набоба в том, кто был лишь его братом, и избежать подобной ошибки было невозможно. Так сообщили властям о смерти Наны Сахиба, между тем как набоб остался жив, а Балао Рао больше не было в живых.

Нана Сахиб хорошо воспользовался этим новым обстоятельством. Вторично оно обеспечило ему почти абсолютную безопасность. И в самом деле, английская полиция не искала Балао Рао с таким рвением, как она искала его самого. Его брату не вменяли в вину резню в Канпуре, и он не имел столь пагубного влияния на жителей Центральной Индии, каким пользовался набоб.

Нана Сахиб, видя, что преследователи идут за ним по пятам, решил затаиться до времени, позволить считать себя мертвым, пока не сможет действовать решительно, и, отказавшись от своих широкомасштабных планов, полностью отдался планам личной мести. Никогда еще обстоятельства не были столь благоприятны для него. Полковник Монро, как сообщали его наблюдатели, покинул Калькутту и отправился в путешествие, которое должно было привести его в Бомбей. Нельзя ли заманить его в район Виндхья через провинции Бандельканда? Нана Сахиб обдумал все и в этих целях подослал к полковнику своего ловкого и верного Калагани.

Набоб к тому времени ушел с пала Тандита, где у него уже не было надежного укрытия. Он углубился в долину Нармады, достиг отдаленных урочищ Виндхья. Там возвышалась крепость Рипур, которая показалась ему тем пристанищем, где полиции не придет в голову искать его, поскольку она считает его мертвым.

Нана Сахиб остановился здесь с несколькими преданными людьми. Вскоре он укрепил отряд, пополнив его бандой дакойтов, достойных встать в ряды бойцов под предводительством подобного вождя, и ждал.

Но чего он ждал в течение четырех месяцев? Он ждал, что Калагани выполнит свою миссию и сообщит ему о скором прибытии полковника Монро в эту часть гор Виндхья, где тот всецело окажется в руках набоба.

Все же одно опасение тревожило Нану Сахиба: как бы весть о его смерти, распространившаяся по всему полуострову, не дошла до ушей Калагани. Если тот поверит ей, не откажется ли он от своей предательской деятельности по отношению к полковнику Монро?

При этой мысли он послал по дорогам Бандельканда другого индийца, того Нассима, что, смешавшись с караваном банджаров, встретил Паровой дом на дороге Синда и в разговоре с Калагани сообщил ему об истинном положении дел.

Сделав это, Нассим, не теряя ни часа, вернулся в крепость Рипур и сообщил Нане Сахибу обо всем, что произошло с того дня, когда Калагани уехал из Бхопала. Полковник Монро и его спутники не спеша продвигались в сторону Виндхья, Калагани был у них проводником, их следовало ожидать в окрестностях озера Путурия.

Все удалось. Месть набоба должна была свершиться.

В тот вечер полковник Монро один, безоружный, стоял перед ним, полностью в его власти.

Обменявшись первыми фразами, они смотрели друг на друга, не произнося ни слова.

Внезапно образ леди Монро встал перед глазами обоих, у полковника кровь, отхлынув от сердца, прилила к голове. Он бросился на убийцу узников Канпура.

Нана Сахиб лишь отступил на два шага.

Трое индийцев мгновенно накинулись на полковника и не без труда сладили с ним.

Тем временем полковник Монро овладел собою. Набоб это понял, конечно, и жестом удалил своих людей.

Два врага вновь стояли лицом к лицу.

— Монро, — произнес Нана Сахиб, — твои соплеменники привязали к жерлам пушек сто двадцать пленников в Пешаваре и расстреляли их, а с того дня больше тысячи двухсот сипаев погибли такой же ужасной смертью! Твои соотечественники без всякой жалости уничтожили беженцев Лахора, они убили после взятия Дели трех принцев и двадцать девять членов королевской фамилии, в Лакхнау они истребили шесть тысяч наших людей и три тысячи после пенджабской кампании.

Под ружейными пулями и пушечными ядрами, на виселице или под сабельными ударами сто двадцать тысяч офицеров и солдат туземной армии и двести тысяч мирных жителей заплатили своей жизнью за стремление к национальной независимости!

— Смерти! Смерти! — закричали дакойты и индийцы, окружавшие Нану Сахиба.

Набоб сделал им знак замолчать и ждал, что скажет ему в ответ полковник Монро.

Полковник не отвечал.

— Что касается тебя, Монро, — вновь заговорил набоб, — ты своей рукой убил Рани из Джханси, мою верную подругу… и она еще не отомщена!

Полковник Монро снова не ответил.

— Наконец, четыре месяца тому назад, — продолжал Нана Сахиб, — мой брат Балао Рао пал под пулями англичан, а те пули предназначались мне… и мой брат еще не отомщен!

— Смерти! Смерти!

Эти крики зазвучали на этот раз с большей яростью, и вся банда сделала движение, чтобы ринуться на пленника.

— Тихо! — воскликнул Нана Сахиб. — Подождите часа правосудия!

Все замолкли.

— Монро, — продолжал набоб, — один из твоих предков, Гектор Монро, впервые решил применить эту ужасную казнь, которую твои соотечественники затем так широко использовали во время войны тысяча восемьсот пятьдесят седьмого года! Это он отдал приказ привязать живыми к жерлам пушек индийцев, наших родителей, наших братьев…

Новые крики, угрожающие жесты, и на этот раз Нана Сахиб не смог их сдержать.

— Репрессии за репрессии! — добавил он. — Монро, ты погибнешь так, как погибли многие наши люди!

Затем, обернувшись, добавил:

— Вот эта пушка!

И набоб указал на огромное орудие, длиной больше пяти метров, которое занимало центр плаца.

— Тебя привяжут, — сказал он, — к жерлу этой пушки! Она заряжена, и завтра на восходе солнца ее выстрел, эхо которого прозвучит в самых глубинах Виндхья, поведает всем, что месть Наны Сахиба наконец свершилась!

Полковник Монро пристально смотрел на набоба. Известие о предстоящей казни не могло поколебать его спокойствия.

— Ну что ж, — сказал он, — ты делаешь то, что сделал бы и я, если бы ты попался мне в руки.

И полковник Монро сам пошел и встал перед жерлом пушки, к которой, связав ему руки за спиной, его прикрутили крепкими веревками.

И тогда целый долгий час вся эта банда дакойтов и индийцев подло оскорбляла и унижала его. Совсем как североамериканское дикое племя сиу[164], бесновавшееся вокруг пленника, привязанного к столбу пыток.

Полковник Монро безучастно сносил оскорбления, таким хотел бы он предстать и в свой смертный час.

Позже, когда наступила ночь, Нана Сахиб, Калагани и Нассим ушли в старую казарму. Вся банда, устав, наконец покинула плац и присоединилась к своим вожакам.

Сэр Эдуард Монро остался один перед лицом смерти и Бога.

Глава XII У ЖЕРЛА ПУШКИ

Тишина продолжалась недолго. Банда дакойтов получила еду и выпивку. Вскоре послышались их бессвязные крики и вопли, вызванные неумеренным употреблением сильнодействующего арека.

Но мало-помалу весь этот гомон затих. Сон не замедлил овладеть этими дикарями, уже сильно уставшими после долгого трудного дня.

Неужели сэр Эдуард Монро останется без охраны до той самой минуты, когда пробьет его смертный час? Неужели Нана Сахиб не выставит караула присматривать за пленником, хотя тот, крепко привязанный тремя рядами веревок, опутывавшими его руки и грудь, не мог и пошевелиться.

Полковник задавался этим вопросом, когда около восьми часов увидел, как какой-то индиец вышел из казармы и направился к плацу.

Этот человек имел приказ всю ночь оставаться возле полковника Монро.

Прежде всего он пересек площадку и подошел прямо к пушке, чтобы удостовериться, что пленник на месте. Сильной рукой он проверил крепость веревок, которые не подались. Затем, обращаясь скорее не к полковнику, а к самому себе, сказал:

— Десять фунтов доброго пороха! Давно уже молчит старая пушка Рипура, но завтра она заговорит!

Эти слова вызвали лишь презрительную улыбку на гордом лице полковника Монро. Смерть не страшила его, даже такая ужасная, какая была ему уготована.

Индиец, осмотрев срез ствола, к которому был привязан полковник Монро, вернулся назад, погладил рукой могучую казенную часть пушки, и его палец на миг остановился на запальном устройстве, доверху заполненном порохом.

Потом он прислонился к запальному устройству казенной части и, казалось, совершенно забыл, что пленник стоит там, как стоит приговоренный у подножия виселицы, ожидая, что опору вот-вот выбьют у него из-под ног.

От скуки или под воздействием выпитого арека, но индиец «мычал» старинную гондванскую мелодию. Он то прерывал свое «пение», то вновь начинал его, как полупьяный человек, мысль которого время от времени прерывается.

Через четверть часа он выпрямился. Рука его скользнула по стволу пушки. Он обошел ее, остановился перед полковником Монро и, посмотрев на него, пробормотал несколько бессвязных слов. Пальцы его в последний раз инстинктивно схватили веревки, чтобы крепче затянуть их, затем, покачав головой, как человек, удовлетворенный осмотром, он подошел к брустверу и облокотился на него в десяти шагах от огненного жерла пушки.

Еще минут десять страж пребывал в этом положении, то повернувшись к плато, то склонившись вниз и устремив взгляд в пропасть, разверзшуюся у подножия крепости.

Было видно, что он делает отчаянные усилия, чтобы не поддаться сну. Но наконец усталость взяла свое, он опустился на землю, растянулся на ней, и тень бруствера скрыла его из глаз.

Впрочем, стояла уже глубокая ночь. Плотные неподвижные облака вытягивались в небе. В воздухе царило такое спокойствие, как если бы частички воздуха приклеились друг к другу. Шум долины не достигал этих высот. Стояла полная тишина.

Было очевидно, что ночь будет тревожна для полковника Монро. К чести этого энергичного человека надо признать, что ни на миг он не задумался о последней минуте своей жизни, когда все, что составляет его тело, будет разорвано и рассеяно в пространстве. Это всего лишь удар молнии, и он не сможет сломить натуру, на которую ни физические, ни моральные испытания не оказывали действия. Ему оставалось жить несколько часов: те часы принадлежали прежнему существованию, долгому и счастливому. Его жизнь проходила перед ним вся целиком со странной четкостью. Все прошлое предстало перед ним.

Образ леди Монро возник в его памяти. Он видел ее вновь, он слышал ее, несчастную, и оплакивал ее, как в первые дни, но уже не слезами глаз своих, а сердцем своим! Он видел ее молодой девушкой, в роковом городе Канпуре, в доме, где впервые встретил ее, восхитился ею и полюбил. Эти несколько лет счастья, внезапно прерванного ужаснейшей из катастроф, вновь ожили в его сердце. Все подробности, даже самые незначительные, пришли ему на память с такой отчетливостью, что сама реальность была для него, быть может, менее «реальной»! Прошла половина ночи, а сэр Эдуард Монро этого и не заметил. Он погрузился в воспоминания — ничто не могло его отвлечь — и жил там рядом с обожаемой женщиной, своей женой. В три часа уложились три года, те годы, что он прожил возле нее. Да! Неугасимое воображение унесло его с плато крепости Рипур, оно вырвало его из пасти этой пушки, которую первый луч солнца заставит изрыгнуть пламя!

Но тут ужасы осады Канпура ожили перед его взором: заточение леди Монро и ее матери в Биби-Гхар, расстрел их несчастных товарищей и, наконец, этот колодец, могила двухсот жертв, где четыре месяца тому назад он плакал последний раз.

А ненавистный Нана Сахиб был здесь, в нескольких шагах отсюда, за стенами разрушенной казармы. Тот, кто приказывал расстреливать людей, убийца леди Монро и стольких невинных страдальцев! И он попал к нему в руки, он, кто хотел справедливого возмездия для этого злодея, который опять ускользнул от правосудия!

Сэр Эдуард Монро в приступе слепого гнева сделал отчаянное усилие, чтобы разорвать свои путы. Веревки скрипнули, и туго затянутые узлы впились в его тело. Он вскрикнул, но не от боли, а от бессильной ярости.

При этом крике лежащий в тени бруствера индиец поднял голову. Чувство реальности вернулось к нему. Он вспомнил, что охраняет пленника, приподнялся, подошел, пошатываясь, к полковнику Монро, положил руку ему на плечо, чтобы удостовериться, что он на месте, и полусонным голосом, зевая, заявил:

— Завтра, на восходе солнца… Бум!

Потом обернулся к брустверу в поисках точки опоры. Едва дотронувшись до него, он свалился на землю и сразу же крепко заснул.

После бесплодной попытки освободиться, полковником Монро вновь овладело чувство покоя. Ход его мыслей изменился, но об ожидавшей его участи он больше не думал. По некой ассоциации он, совершенно естественно, вспомнил своих друзей, спутников. Он спрашивал себя, не попали ли они в руки другой банды дакойтов, которыми кишели районы Виндхья, не грозит ли им такая же участь, как и ему, и эта мысль сдавила ему сердце.

Но почти сразу же он сказал себе, что это невозможно. Действительно, если бы набоб решил обречь их на смерть, он приговорил бы их к казни вместе с ним. Он пожелал бы удвоить его страдания опасением за судьбу друзей. Нет! Только на него, на него одного — он надеялся на это — хотел обрушить Нана Сахиб свою ненависть!

Однако если Банкс, капитан Худ, Моклер были свободны, то что они делают? Поехали в Джаббалпур? Стальной Гигант — дакойты не сумели его разрушить — мог бы быстро довезти их туда. Там в помощи не будет недостатка. Но к чему все это? Как они узнают, где полковник Монро? Никто не знает крепости Рипур, этого убежища Наны Сахиба. И к тому же как имя Наны Сахиба придет им на ум? Ведь Нана Сахиб умер для них. Ведь он же убит при атаке на пал Тандита! Нет! Они ничего не смогут сделать для пленника!

Гуми? Нет, никакой надежды. Калагани должен был отделаться от преданного слуги, и, поскольку Гуми здесь не было, значит, он умер раньше своего хозяина.

Тщетно было бы рассчитывать на какую-либо удачу! Полковник Монро не поддавался иллюзиям. Он видел вещи в их истинном свете и вернулся к прежним мыслям, к воспоминаниям о счастливых днях, что переполняли его сердце.

Сколько часов протекло, пока он грезил так наяву, ему было бы трудно определить. Темная ночь продолжалась. Вершины гор на востоке еще не предвещали первых проблесков зари.

Было около четырех часов утра, когда внимание полковника, привлекло довольно странное явление. До этой минуты, пока ой пребывал в своей прошлой жизни, его взгляд был обращен более в себя, чем вокруг себя. Внешние предметы, плохо различимые в глубоких сумерках, не могли отвлечь его, но сейчас глаза его привыкли к темноте, и все образы, вызванные памятью, внезапно померкли перед неким видением, столь же неожиданным, сколь и необъяснимым.

В самом деле, полковник Монро был уже не один на плато Рипур. Свет, пока неясный, показался в конце тропинки, в потайном ходе крепости. Он двигался, колеблясь, дрожа, грозя погаснуть, вновь разгораясь, как будто его держала неуверенная рука.

В положении, в каком находился пленник, любая случайность могла иметь значение. Поэтому он не спускал глаз с этого мерцающего огонька. Он заметил, что какой-то чадящий дымок отделяется от него и что он двигается. Из этого он сделал вывод, что огонь, должно быть, не заключен в фонарь.

«Кто-то из моих спутников, — подумал полковник Монро. — Быть может, Гуми? Но нет!.. Он не пришел бы с огнем, который может его выдать… Кто же это?..»

Огонь медленно приближался. Сначала он скользнул вдоль старой казармы, и сэр Эдуард Монро начал опасаться, что его заметит кто-нибудь из спящих там людей. Но все обошлось. Огонь миновал казарму незамеченным. Иногда несущая его рука делала лихорадочное движение, и тогда огонь оживлялся и вспыхивал ярким светом.

Вскоре он достиг бруствера и двигался вдоль него наподобие огня Святого Эльма в ураганную ночь. Полковник Монро уже смог различить некий бесформенный призрак, «тень», смутно озаряемую этим светом. Приближалось какое-то существо, неразличимое под куском материи, скрывавшим его руки и голову.

Пленник не шевелился. Он сдерживал дыхание, боясь вспугнуть это видение, боясь увидеть, как погаснет пламя, свет которого вел его в темноте. Он был так же недвижим, как то тяжелое металлическое орудие, которое, казалось, держало его в своей огромной пасти.

Между тем призрак продолжал скользить вдоль бруствера. Вдруг он наткнется на спящего индийца? Нет. Тот разлегся слева от пушки, а видение двигалось справа, то останавливаясь, то снова пускаясь в путь мелкими шагами.

Наконец оно приблизилось настолько, что полковник Монро смог отчетливо различить его.

Это было существо среднего роста, длинный кусок материи скрывал все его тело. Выглядывала лишь рука, державшая горящую просмоленную ветку.

«Какой-нибудь ненормальный, имеющий обыкновение посещать лагерь дакойтов, — подумал полковник Монро, — на которого уже не обращают внимания. Если бы вместо факела у него в руке был кинжал! Может, я бы сумел?..»

То не был сумасшедший, и тем не менее сэр Эдуард Монро почти догадался.

Это была безумная из долины Нармады, бедное, не сознающее себя создание, уже четыре месяца бродившее по горам Виндхья. Суеверные гонды радушно принимали и почитали ее. Ни сам Нана Сахиб, ни кто-либо другой из его сподвижников не знали, какую роль сыграла Блуждающий Огонь в нападении на пал Тандита. Она часто встречалась им в этой горной части Бандельканда, и никогда ее присутствие не тревожило их. Уже несколько раз в своих непрерывных скитаниях она доходила до крепости Рипур, и никто и не подумал прогонять ее оттуда. Случай привел ее сюда этой ночью.

Полковник Монро ничего не знал о безумной женщине. Он никогда не слышал о Блуждающем Огне, и все же приближающееся незнакомое существо, которое сейчас дотронется до него, быть может, заговорит с ним, заставило забиться его сердце с необъяснимой силой.

Безумная медленно приближалась к пушке. Ее ветка отбрасывала слабые отсветы, и она, казалось, не замечала пленника, хотя была уже прямо перед ним, и глаза ее блестели сквозь материю, дырявую, как одежда кающегося грешника.

Сэр Эдуард Монро не шевелился. Ни кивком головы, ни словом он не пытался привлечь внимания этого странного создания.

К тому же она почти тотчас повернула обратно, чтобы обойти громоздкое орудие, на которое ее ветвь отбрасывала маленькие колеблющиеся тени.

Понимала ли она, безумная, для чего предназначена эта пушка, это чудовище, стоявшее тут, и почему этот человек был привязан к ее пасти, которая извергнет гром и молнию при первом луче солнца?

Конечно нет. Блуждающий Огонь оказалась там — как она была всюду — совершенно бессознательно. Она блуждала по плато Рипура этой ночью так же, как неоднократно она бродила тут и раньше. Потом она покинет его, спустится по извилистой тропинке, вернется в долину и направит свои стопы туда, куда повлечет ее причудливое воображение.

Полковник Монро мог свободно поворачивать голову и следить за ее движениями. Он видел, как она прошла позади пушки. Оттуда она направилась к брустверу и, конечно, хотела пройти вдоль него до потайного хода.

Действительно, Блуждающий Огонь пошла туда, но внезапно остановилась в нескольких шагах от спящего индийца и обернулась. Какая невидимая нить, связывая, мешала ей идти вперед? Как бы то ни было, необъяснимый инстинкт привел ее к полковнику Монро, и она вновь неподвижно встала перед ним.

На этот раз сердце сэра Эдуарда Монро забилось с такой бешеной силой, что он хотел бы удержать его руками!

Блуждающий Огонь подошла еще ближе. Она подняла свою ветку к лицу пленника, как будто хотела получше разглядеть его. Сквозь прорехи в одежде глаза ее зажглись ярким пламенем.

Полковник Монро, зачарованный этим огнем, пожирал ее глазами.

Вдруг левая рука безумной медленно отодвинула накидку. В просвете показалось ее лицо, и в тот же миг правой рукой она подняла ветку, которая запылала ярче.

Крик, сдавленный крик вырвался из груди пленника:

— Лоране! Лоране!

Он подумал, что тоже сошел с ума… Глаза его на секунду закрылись.

Это была леди Монро! Да! Сама леди Монро стояла перед ним!

— Лоране… ты… ты! — повторял он.

Леди Монро ничего не ответила. Она его не узнала. Она, казалось, даже не слышала его.

— Лоране! Безумная, да, безумная… но живая!

Сэр Эдуард Монро не мог ошибиться. Образ его молодой жены слишком глубоко запечатлелся в его сердце. Нет! Даже после девятилетней разлуки, казавшейся ему вечной, это была леди Монро, конечно изменившаяся, но еще красивая, да, это была леди Монро, чудом ускользнувшая от палачей Наны Сахиба, — и вот она перед ним!

Несчастная, — сделав все, чтобы защитить свою мать, убитую у нее на глазах, — упала, раненная, но не смертельно. Вместе с другими ее бросили в колодец Канпура одной из последних, прямо на груду тел, покрывавших дно. Когда настала ночь, инстинкт самосохранения привел ее к краю колодца, исключительно инстинкт, потому что разум уже покинул ее при виде ужасных сцен. После всего, что она выстрадала с начала осады в тюрьме Биби-Гхар, при виде массовых казней, убийства матери рассудок ее не выдержал. Она сошла с ума, но она была жива, как только что узнал полковник Монро. Безумная, выбралась она из колодца, бродила вокруг и ушла из города, когда Нана Сахиб и его люди покинули его после кровавой расправы над жителями. Безумная, она ушла в сумерки, наугад, не разбирая дороги, избегая городов и населенных мест, питаясь где придется подаянием райятов, почитаемая ими как существо, лишенное разума, несчастная дошла таким образом до гор Сатпура, до Виндхья. Мертвая для всех в течение девяти лет, с рассудком, пораженным воспоминаниями о пожаре, вспыхнувшем во время осады, она блуждала и блуждала беспрестанно.

Да! Это была она!

Полковник Монро позвал ее еще раз. Она не ответила. Чего бы он только не отдал, чтобы заключить ее в свои объятия, взять ее, унести, начать с ней новую жизнь, вернуть ей разум силой своей любви и забот! А он был привязан к этой груде металла, кровь выступала у него из рук, потому что веревки врезались в них, и ничто не могло вырвать его вместе с ней из этого проклятого места!

Такое страдание, такие муки не могло себе представить даже изощренное воображение Наны Сахиба. Ах! Если бы это чудовище было здесь, если бы он узнал, что леди Монро была в его власти, какую бы ужасную радость он испытал! Какая утонченная пытка прибавилась бы к страданиям пленника!

— Лоране, Лоране! — повторял сэр Эдуард Монро.

И он позвал ее громким голосом с риском разбудить спящего в нескольких шагах от него сторожа, с риском привлечь внимание дакойтов, спящих в старой казарме, и самого Наны Сахиба.

Но леди Монро, не понимая, все смотрела на него блуждающим взглядом. Она не понимала, какие муки испытывает этот несчастный, что нашел ее в ту минуту, когда сам должен был умереть. Она покачала головой, как будто не хотела отвечать.

Так прошло несколько минут, затем руки ее опустились, покрывало упало ей на лицо, и она отступила на шаг.

Полковник Монро решил, что она сейчас уйдет.

— Лоране! — крикнул он снова, как бы бросая ей последнее «прости».

Но нет! Леди Монро не собиралась покидать плато Рипур, и каким бы ужасным ни было положение пленника, оно, как видно, могло еще ухудшиться.

И в самом деле, леди Монро остановилась. Очевидно, эта пушка привлекла ее внимание. Быть может, она пробудила в ней какое-то смутное воспоминание об осаде Канпура? Она медленно вернулась назад. Ее рука, державшая ветку, протянулась к металлическому стволу орудия, и достаточно было искре попасть в запальное устройство, чтобы пушка выстрелила.

Возможно ли, чтобы полковник Монро умер от этой руки?

Он не мог перенести такой мысли! Уж лучше погибнуть на глазах Наны Сахиба и его людей!

Монро хотел уже разбудить своих палачей!..

Вдруг он почувствовал, что чья-то рука сдавила его руки. Это была дружеская рука, она старалась развязать веревки. Вскоре холод стального лезвия, осторожно скользнувшего между веревками и запястьями его рук, предупредил полковника, что в самом центре огромной пушки каким-то чудом скрывался освободитель.

Он не мог ошибиться. Веревки, привязывающие его к пушке, перерезали!..

В мгновение ока все было кончено. Он мог сделать шаг вперед. Он был свободен!

Как он ни владел собою, крик радости чуть не погубил его!

Из пушки высунулась рука… Монро схватил ее, потянул, и человек, сделав последнее усилие, чтобы высвободиться из зева орудия, упал к его ногам.

Это был Гуми!

Убежав, верный слуга пошел вверх по дороге в Джаббалпур вместо того, чтобы вернуться к озеру, куда направился отряд Нассима. Выйдя на дорогу к Рипуру, он во второй раз был вынужден спрятаться. Там была группа индийцев, они говорили о полковнике Монро, которого дакойты под началом Калагани собирались привести в крепость, где Нана Сахиб готовил ему смертную казнь у жерла пушки. Гуми, не раздумывая, прошмыгнул в темноте до поворота тропинки и добрался до плаца в момент, когда там никого не было. И тогда ему в голову пришла героическая мысль: влезть в огромное орудие с намерением освободить своего хозяина, если позволят обстоятельства, или, если не удастся спасти его, погибнуть вместе с ним.

— День приближается, — сказал Гуми тихо. — Бежим!

— А леди Монро?

Полковник указал на безумную женщину, стоявшую неподвижно. Ее рука в ту минуту опустилась на казенную часть пушки.

— На руках… хозяин… — ответил Гуми, не спрашивая никаких других объяснений.

Но было слишком поздно!

В то мгновение, когда полковник и Гуми подходили к ней, леди Монро, стремясь уклониться от них, схватилась рукой за орудие, факел коснулся запала, и ужасающий грохот, многократно повторенный горным эхом Виндхья, наполнил громовым раскатом долину Нармады.

Глава XIII СТАЛЬНОЙ ГИГАНТ

От грохота выстрела леди Монро без чувств упала на руки своего мужа.

Не теряя ни секунды, полковник кинулся через плац, за ним бежал Гуми. Вооруженный широким ножом, он в один миг обезвредил оглушенного часового, который от грома выстрела вскочил на ноги. Вслед за тем оба метнулись к узкой тропе, что вела на дорогу к Рипуру.

Сэр Эдуард Монро и Гуми едва успели скрыться в потайном ходу, как внезапно пробужденный отряд Наны Сахиба высыпал на плато.

Среди индийцев произошло мгновенное замешательство, что было очень на руку беглецам.

Действительно, Нана Сахиб редко проводил всю ночь в крепости. Накануне, приказав привязать полковника Монро к жерлу пушки, он отправился к вождям гондов, которых никогда не посещал днем. Однако в этот час Нана Сахиб обычно возвращался и вскоре должен был появиться.

Калагани, Нассим, индийцы, дакойты, более ста человек, были готовы кинуться преследовать пленника. Одна мысль удерживала их. Они совершенно не знали, что произошло. Тело индийца, стоявшего на страже, ничего не могло им объяснить.

Для них было ясно одно: по какой-то непредвиденной случайности пушка выстрелила раньше часа, назначенного для казни, и от пленника теперь остались лишь бесформенные останки!

Бешенство Калагани и дакойтов нашло выход в целом хоре проклятий. Ни Нана Сахиб, ни любой другой из них, стало быть, не познает радости присутствовать при последних минутах жизни полковника Монро!

Однако набоб был недалеко. Он, по-видимому, слышал выстрел и немедленно поспешил в крепость. Что сказать ему, что ответить, когда он спросит о пленнике, которого оставил здесь?

Отсюда то замешательство, которое позволило беглецам опередить преследователей и уйти незамеченными.

Так сэр Эдуард Монро и Гуми, полные надежд после чудесного освобождения, поспешно спускались по извилистой тропинке. Леди Монро, лежавшая в обмороке, весила легче пушинки для сильных рук полковника. К тому же его слуга был рядом и в любой момент мог прийти на помощь.

Через пять минут, пройдя потайным ходом, оба были на полпути между плато и долиной. Но начиналось утро, и первые проблески зари уже проникли в глубину узкого ущелья.

Негодующие крики раздались у них над головой. Склонившись над бруствером, Калагани заметил смутные силуэты двух убегающих мужчин. Один из них был не кто иной, как пленник Наны Сахиба!

— Монро! Это Монро! — крикнул Калагани вне себя от гнева. И, бросившись в потайной ход, он понесся за беглецами, а за ним и вся банда.

— Нас заметили! — сказал полковник, не замедляя шага.

— Я остановлю первых, — ответил Гуми. — Они убьют меня, но, может быть, это даст вам время добраться до дороги!

— Они убьют нас обоих, или мы убежим вместе! — воскликнул Монро.

Полковник и Гуми ускорили шаг. Дойдя до нижней части тропинки, уже не такой крутой, они смогли бежать. Им оставалось каких-нибудь сорок шагов, и они были бы на дороге к Рипуру. Она вела к наезженной дороге, по которой бежать было значительно легче.

Но легче было и погоне. Поэтому надо опередить преследователей, прежде них выйти из последнего ущелья Виндхья.

Полковник Монро принял мгновенное решение. Живым он не попадет в руки Наны Сахиба. Ту, что только что вернулась к нему, он скорее заколет кинжалом Гуми, чем выдаст набобу, а потом поразит себя тем же кинжалом!

Оба опережали преследователей на пять минут. Когда первые из них достигли потайного хода, полковник Монро и Гуми уже видели дорогу, на которую выводила тропинка, а магистральная дорога была в четверти мили отсюда.

— Быстрее, хозяин! — торопил Гуми, готовый прикрыть его своим телом. — Через пять минут мы будем на дороге к Джаббалпуру!

— Бог даст, мы найдем там подмогу! — прошептал полковник Монро.

Крики индийцев раздавались все отчетливее.

В ту минуту, когда беглецы выходили на дорогу, двое мужчин, поспешным шагом двигаясь навстречу, подошли к началу тропинки.

Было достаточно светло, чтобы узнать друг друга, и два имени, как два крика ненависти, прозвучали одновременно:

— Монро!

— Нана Сахиб!

Набоб, услышав грохот пушки, немедленно бросился к крепости.

Он никак не мог понять, почему его приказ выполнили досрочно.

Его сопровождал какой-то человек, но, прежде чем он успел сделать хоть один шаг или жест, он упал к ногам Гуми, насмерть пораженный кинжалом, тем, что перерезал веревки полковника.

— Ко мне! — крикнул Нана Сахиб, призывая отряд, спускавшийся по тропинке.

— Да, к тебе! — ответил Гуми.

И быстрее молнии бросился на набоба.

Гуми собирался, если не удастся убить его одним ударом, по крайней мере, вступить с ним в борьбу, чтобы дать время полковнику Монро добежать до дороги, но железная рука набоба остановила его, и кинжал выпал из руки Гуми.

Вне себя оттого, что его обезоружили, Гуми схватил своего противника за пояс и, прижав его к груди своими сильными руками, решил броситься вместе с ним в первую же пропасть, что встретится ему на пути.

Тем временем Калагани и его спутники уже приближались к верхнему краю тропинки, и не было никакой надежды уйти от них!

— Еще одно усилие! — повторял Гуми. — Я продержусь еще несколько минут, прикрываясь их набобом, как щитом. Бегите, хозяин, бегите без меня.

Всего лишь три минуты отделяли теперь беглецов от их преследователей, и набоб полузадушенным голосом призывал на помощь Калагани.

Вдруг в двадцати шагах впереди послышались крики:

— Монро! Монро!

Там, на дороге Рипура, был Банкс, а с ним капитан Худ, Моклер, сержант Мак-Нил, Фокс, Паразар, и в ста шагах от них на большой дороге, выпуская клубы пара, ждал их Стальной Гигант, а в нем Сторр и Калут!

После разрушения последнего вагона Парового дома у инженера и его спутников оставался один выход: использовать в качестве экипажа слона, которого банда дакойтов так и не смогла разрушить.

Забравшись на Стального Гиганта, они сразу же уехали с озера Путурия и направились вверх по дороге в Джаббалпур. Но когда они проезжали мимо дороги, ведущей в крепость, сильный взрыв, прогремевший у них над головой, заставил их остановиться.

Предчувствие, если хотите, инстинкт толкнул их направиться по этой дороге. На что они надеялись? Они и сами не могли бы сказать.

Однако несколько минут спустя полковник оказался перед ними и кричал им:

— Спасите леди Монро!

— И держите Нану Сахиба, настоящего Нану Сахиба! — воскликнул Гуми.

В неистовом приступе ярости он бросил на землю полузадохшегося набоба, которого схватили капитан Худ, Мак-Нил и Фокс.

Затем, не спрашивая никаких объяснений, Банкс и его люди побежали к Стальному Гиганту, который ожидал их на дороге.

Нану Сахиба привязали на шею слона по приказу полковника, он собирался отдать его в руки английского правосудия. Леди Монро поместили в башню, а муж остался подле нее. Она начала приходить в себя, и он жадно ловил признаки хоть какого-то проблеска разума.

Инженер и его спутники быстро взобрались на спину Стального Гиганта.

— Полный вперед! — крикнул Банкс.

Наступило утро. Первая группа индийцев уже показалась в сотне шагов от них. Любой ценой нужно было прежде них добраться до аванпоста военного поселения Джаббалпура, охранявшего вход в последнее ущелье Виндхья.

У Стального Гиганта было достаточно воды, топлива — всего, что необходимо для поддержания давления и максимальной скорости. Но на этой дороге с крутыми поворотами он не мог двигаться достаточно быстро.

Крики преследователей усилились, банда догоняла слона, расстояние сокращалось на глазах.

— Надо защищаться, — сказал сержант Мак-Нил.

— Мы защитимся! — ответил капитан Худ.

Оставалось не больше дюжины патронов. Индийцы же были хорошо вооружены, и, чтобы держать их на расстоянии, нельзя было тратить напрасно ни одной пули.

Капитан Худ и Фокс с карабинами в руках пристроились на спине слона, позади башенки. Гуми впереди, с ружьем на плече, держался так, что мог стрелять из-за укрытия. Мак-Нил возле Наны Сахиба, с револьвером в одной руке, кинжалом в другой, был готов прикончить его, если индийцы подойдут слишком близко. Калут и Паразар следили за топкой. Банкс и Сторр управляли ходом Стального Гиганта.

Преследование продолжалось уже десять минут. Самое большее две сотни шагов отделяли индийцев от Банкса и его людей. Если индийцы шли быстрее, то искусственный слон мог идти дольше. Вся тактика состояла в том, чтобы помешать им выиграть расстояние.

В этот момент раздались выстрелы, десяток выстрелов. Пули, свистя, пролетели над головой Стального Гиганта, но одна угодила в кончик его хобота.

— Внимание! Стрелять наверняка! — крикнул капитан Худ. — Беречь патроны! Они еще очень далеко!

Банкс, увидя наконец перед собой почти прямую дорогу, до отказа открыл регулятор, и Стальной Гигант, увеличив скорость, оставил банду преследователей далеко позади.

— Ура! Ура, наш Гигант! — не мог сдержать восторга капитан Худ. — Ах, канальи! Они его не достанут!

Однако в конце этого прямого участка дороги виднелось ущелье, крутое и извилистое, последний узкий проход Виндхьи, а он уж точно задержит продвижение Банкса и его спутников. Калагани и дакойты, прекрасно понимая это, не прекращали погони.

Стальной Гигант быстро достиг этого узкого участка дороги, которая шла между двух высоких каменистых склонов. Пришлось снова уменьшить скорость и двигаться со всей осторожностью. Из-за этого торможения преследователи сократили разрыв. Если они уже не надеялись спасти Нану Сахиба, которому угрожал удар кинжала, они, по крайней мере, хотели отомстить за него.

Вскоре раздались новые выстрелы, но они никому не причинили вреда.

— Это становится серьезным! — сказал капитан Худ, поднимая свой карабин. — Внимание!

Гуми и он выстрелили одновременно. Двое из индийцев, вырвавшиеся вперед, упали на землю, пораженные в грудь.

— Двумя меньше! — сказал Гуми, перезаряжая карабин.

— Два из двухсот! — воскликнул капитан Худ. — Этого мало! Пусть это обойдется им дороже!

И карабины капитана и Гуми, к которым присоединилось ружье Фокса, вновь дали залп, смертельно ранив еще троих.

Но движение по извилистому ущелью было замедленным. Известно, что, когда дорога сужается, она круто идет вниз. Еще полмили, и последний склон Виндхьи был бы пройден, а Стальной Гигант вышел бы в ста шагах от поста, почти в виду станции Джаббалпур!

Однако индийцы были не те люди, чтобы отступить под огнем капитана Худа и его спутников. Их жизнь не стоила ничего, когда речь шла о том, чтобы спасти Нану Сахиба или на худой конец отомстить за него! Пусть десять или двадцать из них падут под пулями, зато восемьдесят еще будут живы, смогут броситься на Стального Гиганта и захватить маленькую группу, которой он служил цитаделью. И они удвоили усилия, чтобы догнать противников.

К тому же Калагани знал, что капитан Худ и его люди расходуют последние патроны и что скоро ружья и карабины станут бесполезными.

В самом деле, беглецы истратили половину оставшегося у них боевого снаряжения, и скоро им будет нечем защищаться.

Однако прозвучали еще четыре выстрела, и четверо индийцев упали.

У капитана Худа и Фокса осталось по два патрона.

В этот миг Калагани, который берег себя до сих пор, выступил вперед дальше, чем того требовала осторожность.

— Ах ты, я тебя достану! — воскликнул капитан Худ, прицеливаясь с великим хладнокровием.

Пуля вылетела из карабина капитана и попала прямо в лоб предателя. Его руки еще какое-то мгновение дергались, потом он перевернулся и упал.

И тут показался южный конец ущелья. Стальной Гигант сделал последнее сверхъестественное усилие. Прогремел последний выстрел из карабина Фокса. Очередной индиец упал на землю.

Преследователи сразу же заметили, что огонь прекратился, и бросились приступом на слона, они были от него в пятидесяти шагах.

— Спускайтесь на землю! — крикнул Банкс.

Да! В сложившейся обстановке лучше было покинуть Стального Гиганта и бежать в направлении поста, который был уже рядом.

Полковник Монро с женой на руках бегом пустился по дороге.

Капитан Худ, Моклер, сержант и другие не мешкая спрыгнули на землю.

Один Банкс остался в башне.

— А этот негодяй? — воскликнул капитан Худ, указывая на Нану Сахиба, привязанного к шее слона.

— Предоставьте это дело мне, капитан! — ответил Банкс странным голосом.

Затем, последний раз повернув регулятор, он, в свою очередь, спрыгнул на землю.

Все побежали, держа в руках кинжалы, готовые дорого продать свою жизнь.

Тем временем Стальной Гигант, хотя и оставленный командой, сам по себе продолжал подниматься на склон, но, поскольку был неуправляем, наткнулся на стену с левой стороны дороги и внезапно остановился, как упрямый баран, почти совсем перегородив дорогу.

Банкс и его люди были уже шагах в тридцати от поста, когда индийцы всей гурьбой кинулись на Стального Гиганта, чтобы освободить Нану Сахиба.

Вдруг ужасающий грохот, подобный самому мощному раскату грома, с неописуемой силой сотряс воздух.

Банкс, прежде чем уйти из башни, закрыл предохранительные клапаны. Пар достиг максимального давления и, когда Стальной Гигант наткнулся на каменную стену, не найдя выхода через цилиндры, разорвал котел, осколки которого разлетелись в разные стороны.

— Бедный Гигант, — горестно сказал капитан Худ, — он умер, чтобы спасти нас!

Глава XIV ПЯТИДЕСЯТЫЙ ТИГР КАПИТАНА ХУДА

Полковник Монро и его друзья теперь могли ничего не опасаться: ни набоба, ни индийцев, которые разделили его судьбу, ни дакойтов, из которых он создал опасную банду в этой части Бандельканда.

На грохот взрыва высыпали солдаты поста Джаббалпура. Оставшиеся в живых сторонники Наны Сахиба, лишившись вождя, сразу же разбежались.

Полковника Монро узнали. Через полчаса путешественники пришли на станцию, где нашли в изобилии все, чего им недоставало, в особенности съестные припасы, в которых была острая необходимость.

Леди Монро поместили в комфортабельный отель в ожидании часа, когда ее можно будет отправить в Бомбей. Там сэр Эдуард Монро надеялся вернуть жизнь душе той, что жила только жизнью тела, и будет всегда мертва для него, пока к ней не вернется рассудок.

Следует заметить, ни один из его друзей не смирился с существующим положением вещей, никто не отчаивался, все верили в будущее исцеление леди Монро. Все с нетерпением ждали события, того единственного, которое могло кардинально изменить жизнь полковника. Было условлено, что на следующий день все поедут в Бомбей. Первый же поезд повезет всех обитателей Парового дома в столицу Западной Индии. На этот раз их повезет обычный локомотив, а не неутомимый Стальной Гигант, от которого осталась лишь бесформенная груда металла.

Но ни капитан Худ, его фанатичный поклонник, ни Банкс, его изобретательный создатель, ни один из членов экспедиции никогда не забудет это «верное животное», в которое они вдохнули реальную жизнь. Долгое время еще будет звучать у них в ушах грохот взрыва, уничтожившего его.

Неудивительно поэтому, что, прежде чем покинуть Джаббалпур, Банкс, капитан Худ, Моклер, Фокс, Гуми захотели вернуться на место катастрофы.

Бояться банды дакойтов, видимо, уже не приходилось. Все же из предосторожности, когда инженер и его спутники прибыли на пост Виндхья, к ним присоединился взвод солдат, и к одиннадцати часам они дошли до входа в ущелье.

Но все было кончено. От банды не осталось и следа. Вместо того чтобы вернуться в Рипур к своему убежищу, теперь раскрытому, последние приверженцы Наны Сахиба были вынуждены рассеяться в долине Нармады. Что касается Стального Гиганта, то взрыв котла его полностью разрушил. Одна из его мощных ног валялась на значительном расстоянии. Кусок хобота, отброшенный в заросли, воткнулся в них и торчал оттуда как гигантская рука. Повсюду были разбросаны куски стали, покореженного листового железа, гайки, болты, колосники, остатки цилиндров, сочленения рычагов. В момент взрыва, когда клапаны перекрыли выход пару, его давление, очевидно, было фантастически высоким и могло достигать двадцати атмосфер. И сейчас от искусственного слона, которым так гордились жильцы Парового дома, от этого колосса, вызывавшего суеверный восторг индийцев, от механического шедевра инженера Банкса, от воплощенной мечты фантаста — раджи Бутана, остался искореженный и бесполезный каркас!

— Бедное животное! — не мог сдержать возгласа капитан Худ, стоя у тела своего дорогого Стального Гиганта.

— Можно сделать другого… Другого, еще более мощного! — сказал Банкс.

— Конечно, — ответил капитан, тяжело вздохнув, — но это уже будет не он!

Пока они исследовали место взрыва, инженеру и его друзьям пришло в голову поискать останки Наны Сахиба — если не голову набоба, то хотя бы руку без пальца для установления идентичности. Они хотели бы иметь неопровержимое доказательство смерти того, кого уже никак нельзя будет спутать с Балао Рао, его братом.

Но ничто из окровавленных останков, устилавших землю, не напоминало того, что было когда-то Наной Сахибом. Возможно, его друзья-фанатики унесли все, что оставалось от набоба. Это было более чем вероятно. Из этого следовало, что, поскольку нет никаких точных доказательств смерти Наны Сахиба, легенда вновь вступит в свои права, в умах населения Центральной Индии неуловимый набоб опять прослывет вечно живым, пока из бывшего главаря сипаев не создадут бессмертного бога.

Но для Банкса и его людей была неприемлема сама мысль о том, что Нана Сахиб мог выжить при взрыве.

Они возвратились на станцию, капитан Худ подобрал кусок одного из бивней Стального Гиганта — ценный обломок, из которого он хотел сделать сувенир.

На следующий день, 4 октября, все они уехали из Джаббалпура в вагоне, предоставленном в распоряжение полковника Монро и его друзей. Через сутки они пересекли Западные Гаты, эти индийские Анды, что тянутся на протяжении трехсот шестидесяти лье среди густых баньяновых, сикоморовых, тиковых лесов, перемежаемых пальмами, кокосовыми деревьями, посадками перца, арека, сандалового дерева и зарослями бамбука. Через несколько часов поезд железной дороги доставил их на остров Бомбей, который вместе с островами Сальсетт, Элефант и другими образует великолепный рейд и порт на юго-западной оконечности столицы президентства.

Полковник Монро не предполагал долго задерживаться в этом большом городе, где жили бок о бок арабы, персы, банианы, абиссинцы, парсы, или гебры, синдхи, европейцы всех национальностей и даже, кажется, индийцы.

Врачи, которых консультировали по поводу здоровья леди Монро, рекомендовали отвезти ее на какую-нибудь близлежащую виллу, где тишина, покой, а также повседневная забота врачей и неусыпная преданность ее мужа не могут не оказать целебного действия.

Прошел месяц. Ни один из друзей полковника, ни один из его слуг и не думал оставлять его. В тот благословенный день, когда они смогли бы увидеть исцеление молодой женщины, они все хотели быть рядом с ним.

И вот этот радостный день настал. Леди Монро постепенно приходила в себя. И наконец рассудок вернулся к ней. О том существе, что было когда-то Блуждающим Огнем, не осталось даже воспоминаний.

— Лоране, Лоране! — воскликнул полковник, и леди Монро, узнав его, упала в его объятия.

Неделю спустя обитатели Парового дома собрались в бунгало в Калькутте. Там начнется теперь совсем другая жизнь, совершенно иная, отличная от той, что наполняла до сих пор этот богатый дом. Банкс будет проводить там досуг, который оставит ему работа, капитан Худ — очередной отпуск, а что касается Мак-Нила и Гуми, то они были люди домашние и никогда не собирались расставаться с полковником Монро.

К этому времени Моклер был вынужден покинуть Калькутту и вернуться в Европу. Он уезжал одновременно с капитаном Худом, у которого кончился отпуск, и преданным ему Фоксом, последовавшим за капитаном в военные поселения Мадраса.

— Прощайте, капитан, — сказал ему полковник Монро. — Мне приятно думать, что вы не жалеете о своем путешествии по Северной Индии, разве только о том, что вам не удалось убить вашего пятидесятого тигра.

— Но он убит, мой полковник.

— Как! Убит?

— Несомненно, — ответил капитан Худ, делая величественный жест, — сорок девять тигров и… Калагани… Разве это не пятьдесят?

Конец