Пролог (отрывок из романа Анастасии Кленовой)

Когда оставили позади московскую суету и выехали на трассу «Дон», Петрович строго посмотрел на пассажира, доставшего было пачку «Салема»:

— Ты это, Андрей Владимирович… извини, но здесь не курят. Сырок вон лучше творожный возьми, водички попей… Из своего колодца, лично на анализ возил. Ты себя береги.

— Чёрт, тёзка, извини, — спохватился пассажир, кивнул и виновато улыбнулся. — Я ведь совсем забыл, что тебе лёгкое ещё в Афгане… — Подумал, взял сырок и зашуршал обёрткой. — Грустная история, вся та война.

Во-первых, скажи мне что-нибудь такое, чего я не знал. Во-вторых, Петровича жутко раздражало, когда сокращение «Афган» этак фамильярно употребляли те, кто не имел на то никакого права, ибо даже отдалённо не нюхали, чем пахло «за речкой». А в-третьих, история, в которую Петрович влип сейчас, запросто могла оказаться едва ли не круче той, давней.

Всё началось где-то с неделю назад, когда взяли Осю Яковлевича, хозяина фирмы. Взяли крепко, причём не с Петровки, а с Лубянки. Вот так, ещё вчера у человека было, можно сказать, всё, причём всё своё. Штук сто фур, из них половина рефрижераторы, долгосрочный договор аж с целым «Даноном» на развозку творожков и йогуртов по всей стране… И вот вам пожалуйста, весь этот налаженный мирок летит в тартарары. То ли проблема с «крышей» возникла, то ли рейдерский наезд, то ли очередная игра в законность… хрен их там разберёт. Однако Ося Яковлевич на то и есть Ося Яковлевич. Через три дня он вышел и первым делом позвал к себе в кабинет Петровича: «Андрюша, дорогой, слушай сюда».

Конечно же дорогой. Столько лет, столько зим вместе. Ещё со времен парткомов, талонов, генсеков и «Совтрансавто». Ося Яковлевич, помнится, и тогда командовал парадом, а Петрович жал себе на «вонючку»,[1] держал верный курс да крутил руль… Сколько времени утекло, а по сути переменилось только одно. Раньше они жили для будущего, а теперь — сугубо настоящим.

«Так вот, Андрюша. — Ося без предисловий взял быка за рога. — Через два дня поедешь с салфетками в Краснодар, обратно возьмёшь консервацию в собственном соку. Поедешь без напарника, но, — тут он тяжело вздохнул, — с пассажиром. Кое-кто там, — он ткнул пальцем в потолок, — решил посмотреть, что творят на дорогах наши менты. После чего сделать организационные выводы. Покажешь им Андрюша? Покажешь всё, как оно таки есть?..»

В картавом голосе звучала бессильная злость, замешенная на ненависти и надежде. Может, ещё пронесёт, может, всё ещё обойдётся…

«Да не вопрос, Осип Яковлевич, с салфетками-то что ж не поехать, — кивнул Петрович. Как все матёрые дальнобойщики, он любил возить чипсы, гигиенические прокладки, туалетную бумагу и прочее в таком духе — чтобы товара под потолок, а веса никакого. И машине легко, и дорога не разбивается, и взятки не надо платить, чтобы права в кармане остались.[2] — А пассажир-то хоть кто? С чем его едят?»

«Кто-кто, какой-нибудь хрен в пальто, — скривился Ося и погладил себя по плечу, изображая погон. — Очередной Чапай, который будет думу думать… — И стремительными движениями карточного фокусника отсчитал купюры. — Вот тебе на ментов, вот на „дрова“,[3] вот на житьё-бытьё. Не жмись, я тебя прошу, Чапаева этого корми в приличных местах, а заскучает, уж ты девку подгони самую классную… А главное, Андрюшенька, язык не распускай. Если всё выгорит — вернёшься, новый „Кактус“[4] дам, печенье „Мария“ до пенсии будешь возить… Ты меня знаешь, я за свои слова отвечаю…»

«Не волнуйтесь, Осип Яковлевич. — Петрович взял деньги и ободряюще кивнул. — Прокатим пассажира!»

И вот разговор обрёл материальное продолжение. Знакомая до каждой выбоины трасса, верный красный «Глобик»[5] да сидящий справа немногословный попутчик. Крепенький такой мужичок, явно бывалый, не суетный в движениях, с весьма располагающей рожей. В общении простой, первым предложил быть на «ты» и повадился величать Петровича тёзкой. Так посмотреть — рубаха-парень, свой в доску. Но если знать… нет-нет да сквозит — матёрый зверь, хищный и ловкий. Из тех, кому случалось рвать людям глотки. Сейчас, правда, сытый и не опасный. Однако Петрович с первой минуты знакомства положил себе держать ухо востро.

Обойдя пыхтящий «КамАЗ», он включил круиз-контроль и поудобнее устроился в кресле. Впрочем, шведское кресло в любом положении нежно баюкало водительские внутренности и позвонки. Петрович очень любил никогда не подводивший тягач и лишь досадливо мрачнел, наблюдая, какими сиротками, причём год от года всё больше, смотрелись на дороге изделия отечественного автопрома. Спрашивается, на что мы когда-то устраивали шведам Полтаву, а немцам — Сталинград, если теперь у них «Вольво» да «Мерседесы», а у нас — «КамАЗ»?.. «Хорошо бы у Оси Яковлевича всё рассосалось, он мужик не гнилой. А насчет „Кактуса“ ещё надо будет подумать. Оно мне надо — шило на мыло менять?..»

Дорога между тем радовала. Погожий день, уверенный говорок двигателя, трасса «Дон», невесомые салфетки за спиной… А главное, в рации только предложения насчёт попутного груза да изредка далёкие голоса, значит, впереди всё спокойно. Это тебе не десять лет назад на дорогах бандитского в ту эпоху Поволжья, в гололёд, на «КамАЗе» да с перегрузом. Когда напарника мотает в гамаке, когда в любой момент могут появиться разбойнички, а чтобы запустить промёрзший двигатель, в солярку опускают зажжённую лампу от фары…

Ну вот, сглазил. В канале отрывисто раздалось:

— Мужики, внимание. За Ступино, где знак «семьдесят», машинка работает…

Петрович поймал краем глаза ухмылку пассажира и после Ступино сбросил скорость, однако не помогло — фуру всё равно остановили.

— Почему превышаем? — не представившись, спросил тощий лейтенант и показал радар, на котором красовалась весьма криминальная цифра. — Ну?

«Баранку гну», — подумал Петрович, но вслух сказал:

— Не согласен. Шёл ровно семьдесят по спидометру, так что пошли писать протокол.

— Что? — У лейтенанта, похоже, разом заболела половина зубов. — Время лишнее появилось?

— Ну нету у меня денег, — широко улыбнулся Петрович. — Пиши протокол, пускай хозяин оплачивает.

— На месте был бы полтинник, а так…

— Вот вся моя наличность. — Петрович достал мятый червонец. — Пошли писать.

— Ладно, — махнул рукой инспектор. — Давай.

— Э, последние гроши забираешь, начальник. Нехорошо, — покачал головой Петрович. — Пошли оформлять.

— Езжай, — с ненавистью посмотрел на него лейтенант. — Учти, я тебя запомнил.

— Учёл, счастливо оставаться, — кивнул Петрович. Закрыл окно и кивнул пассажиру. — Вот так, Андрей Владимирович, и бьёмся.

И опять понеслась навстречу лента шоссе — трасса М4 жила обычной повседневной жизнью: катились шустрые легковушки, плыли автобусы, тянулись неспешные лесовозы. И конечно, свои — «Американцы», «Скамейки», «Татары».[6] Из Новороссийска и Геленджика везли в Москву дары турецкой земли, а уж из Москвы развозили потоками абсолютно всё — столица от щедрот своих делилась с регионами.

— А вот и ягодки начинаются, — вздохнул Петрович, привычно вкладывая в права сто рублей. — Впереди пост ДПС. Думаю, без билета в Большой театр не обойдется.

— Билета? — оглянулся пассажир. — Какого билета?

— Казначейского, — хмыкнул Петрович. — На котором Большой театр нарисован.

Предчувствие не обмануло. По знаку чёрно-белого жезла пришлось снова остановиться. На обочине уже маялось полдесятка фур, — похоже, местные гаишники работать по мелочи не привыкли.

— Добрый день. — Подошёл один, крепкий, с «уродцем»[7] на плече, посмотрел оценивающе и сурово. — Документы.

Какие именно, уточнять не стал.

— Пожалуйста. — Петрович отдал права.

— Что за груз везём? — Инспектор раскрыл права, глянул в сторону, сделал молниеносное движение рукой. — А-а, салфетки… Всё в порядке, счастливого пути.

Поправил автомат и отправился ловить следующую фуру. Строгий такой, решительный и деловитый, как и полагается служителю закона.

— Эти за сто рублей не только родину продадут. — Петрович вздохнул, включил поворотник и посмотрел на соседа. — Хочешь, макет атомной бомбы на спор к самому Кремлю привезу?

— Не, не хочу, боюсь, проиграю, — рассмеялся пассажир, однако глаза у него были злые. — А вот скажи, тёзка, ты-то зачем им деньги даёшь? Нет бы на хрен послать. У тебя что, перегруз? Документы не в порядке? Техосмотр не прошёл?

Зубы у него были крепкие, ровные — проволоку перекусывать.

— Знаешь, как говорят: бешеных собак или стрелять, или с ними не связываться, — тоже показал зубы Петрович. — Был бы у нас порядок, суд да закон, может быть, и послал бы. А так игра всегда в одни ворота. К тому же свинья всегда грязи найдёт. Видишь? — Он ткнул пальцем в приборную доску. — Это тахограф, электронный стукач. Прибор, который всё записывает. Моё время за рулём в том числе. Я работаю без него, хотя это прямое нарушение, а почему, знаешь? Потому что, если по уставу, держаться за баранку мне разрешено в сутки только восемь часов. Из них лишь четыре — не отрываясь. А по выходным, ты не поверишь, я должен, стоя на парковке, отдыхать, калорийно питаться и бороться с гиподинамией, играя в футбол или волейбол. Ну и много я заработаю при таком раскладе? Кто с моим хозяином дело иметь захочет? Нет, Андрей Владимирович, тахограф, может, штука и полезная, но только не там, где всё делается через жопу… Вот, кстати, опять пост ДПС. Они здесь не через сорок километров, а через каждые двадцать…

В таком духе они проехали городок Ефремов, пролетели за двести пятьдесят рублей платную дорогу аж в полсотни километров длиной и притормозили у кафе «Славяночка» — время близилось к ужину. Тут же отдыхал с десяток машин, словно говоря: «Проверено, мин нет. Не отравят».

— Здравствуйте, гости дорогие, — сказала из-за прилавка осанистая, не старая еще хозяйка. — Присаживайтесь, выбирайте.

В ушах и на пальцах у неё блестело золото, не бог весть какое изысканное, но массивное. Пышная телом, уверенная, остроглазая — настоящая хозяйка придорожной корчмы. Вкусно накормит, сладко напоит, а в лихую минуту и чугунной сковородой размахнётся.

— Славная бабёнка… — Пассажир уселся за столик, взял меню, принялся выбирать.

Петрович неопределённо мотнул головой и посоветовал взять лапшу.

Он мог бы рассказать, как в суперснежную зиму одиннадцатого года трассу «Дон» замело снегом, а доблестное МЧС подевалось неизвестно куда и тогда эта славная бабёнка мигом подняла цены в пять раз. Как вам лапша за четыреста рублей? Гуляш за пятьсот? Пара-тройка кусочков хлеба за полета? Или пятилитровая бутылка воды аж за сотню?.. Однако к чему вспоминать прошлое — и лапша, и гуляш, и капустный салат оказались действительно вкусными.

Воплотив в жизнь главный закон дороги — водитель должен быть сыт! — они вышли из заведения, окунулись в тёплую истому летнего вечера и… обалдели. По небу прокатывались разноцветные, на манер северного сияния, всполохи. Оправившись от первого потрясения, Петрович обратил внимание на резкую перемену, случившуюся в природе: смолкли птицы, не шелестела листва, все звуки стали какими-то безжизненными, глухими, словно из-под ватного колпака. Мир напоминал треснувший граненый стакан — тронь, и всё, на куски. Или это, может, только показалось?

— Слушай, мы не в Чернобыль, часом, приехали? — почесал затылок Владимирович.

— Н-не знаю, — отозвался Петрович. Не сознаваться же, что испытал некоторое облегчение, обнаружив, что радужные сполохи привиделись не ему одному: а то уж было испугался, не траванулся ли у «славной бабёнки».

Тут в кармане брюк проснулся мобильник. Звонила жена Люда, работавшая на «скорой помощи» медсестрой. В её обычно спокойном голосе слышалась явная тревога:

— Андрюша, ты как? Нормально? Я пока тоже… — Его непроизвольно насторожило это «пока», а она продолжала, торопливо, словно боясь, что связь вот-вот оборвётся: — Я к тому, что ты возвращаться особо не спеши. «Скорая» прямо нарасхват… После грозы в обед началось…

— С ума сходят? — Петрович был наслышан от жены о резких сменах давления, способных спровоцировать эпилепсию и даже инфаркты. — Так ведь и без того в дурдоме живём… Конкретно-то что?

— Какая-то зараза вроде эпидемии, — понизила голос жена. — Некоторые даже умирают… очень выборочно… В банках, в офисах, в дорогих магазинах… На Рублевке, говорят, случаев много… А вот в метро, в общественном транспорте — на порядок меньше. А что за болезнь — непонятно, никаких симптомов. Просто раз — и остановилось сердце. Кто-то говорит — теракт, отравление, но тогда почему…

— С Веркой как? — перебил Петрович. — В порядке?

— С Веркой нормально, билеты учит сидит, — перевела дух жена. — А вот ректор и два декана у них, говорит, того…

— Ну и ладно, — сразу успокоился Петрович, очень любивший дочь. — Ты, Люд, принимай какие-нибудь меры, повязки там медицинские, аскорбинку…

— Андрюха, не учи учёную, — устало рассмеялась жена. — Сам смотри, следи как следует за дорогой. Ну всё, целую, пока. Бог даст, ещё созвонимся.

— Пока, — отключился Петрович, убрал телефон и задумчиво полез в кабину.

Чутьё на опасность, благодаря которому он выжил в Афгане, подсказывало ему, что в Москве действительно случилось что-то из рук вон. И ещё, что столичный бардак и здешняя «цветомузыка» были звеньями одной цепи. Которая может оказаться ох длинной. Так что до времени лучше не дёргаться…

Дальше ехали по плохонькой символической дороге, к границе Липецкой и Воронежской областей. В эфире раздался приятный женский голос, прерываемый треском помех:

— Уважаемые водители, к вашим услугам открылось новое кафе. Отличная кухня, душ, туалет, уютные номера в гостинице и бесплатная автостоянка. А также девочки. На любой вкус.

— О, шнапс-консервы-девочки. Сворачиваем немедленно! — рассмеялся пассажир.

— Рацию нормально установить не могут, а туда же, — буркнул Петрович, разворачивая бумажник. Вытащил пятисотенную купюру и пояснил: — Очередной проездной. Впереди «чёрная дыра», Эйнштейну не снилось.

Скоро в сумерках у дороги и вправду открылся ПВК — пост весового контроля. Бастион дорожного правопорядка, крепость закона. Прохаживались менты, слепил глаза прожектор, тянулись в крайнем правом ряду покорные грузовики… Неподалёку, чуть в сторонке, борцы с перегрузом шмонали фуру. Зрелище напоминало досмотр на бухарской таможне времён Ходжи Насреддина.

— Видно, денег не было у бедолаги. Или просто не дал. А зря… — прокомментировал ситуацию Петрович. Въехал, минуя весы, под знак и встал. Почему-то никто не засвистел, не замахал полосатым жезлом, не вскинул автомат…

У водительской дверцы тихо, как тень, возник молоденький пухлогубый сержант. Он терпеливо дождался, пока Петрович не опустит стекло, принял купюру и приличным голосом пожелал:

— Счастливого пути.

Вот и весь разговор, да, собственно, о чём говорить? Всё и так понятно: давай пятисотенную и вали, таможня даёт добро. Вези хоть наркотики, хоть оружие… хоть атомную бомбу под державные краснокирпичные стены.

— А ты говоришь, девочки. Вот он где, сервис, — горько усмехнулся Петрович. Вырулил на трассу и нажал на педаль. — Да за пятьсот рублей они тебе что хошь… Кого хошь…

Казалось бы, откуда взяться эмоциям — для него это была многолетняя данность, но из-за пассажира на всё смотрел свежим глазом и временами, вот как сейчас, с трудом давил злость. Чего ради, спрашивается, он тогда гнил в Афгане, болел гепатитом, валялся под капельницами с развороченным лёгким? Чтобы гуляла и жировала всякая мразь?.. Ведь мог же тогда закосить, отвертеться, дать в лапу… не стал. Потому что ещё верил в добрые сказки и никак не желал принимать реальность, где нормой было предательство, беззаконие и ложь. А ведь если верить историкам (Петрович любил в дороге ставить аудиокниги), это тянулось чуть не со времён царства Урарту. Неужто не кончится никогда?..

— Ничего, ты погоди, — словно отвечая его мыслям, вдруг сказал пассажир, и его ноздри свирепо раздулись. — Недолго им осталось. Пожалеют ещё.

Петрович едва не вздрогнул, но потом сообразил, что имел в виду тёзка. Есть, мол, порох в пороховницах, есть на Руси горячие сердца, холодные головы и чистые руки…

Только Петрович в сказки уже не верил. Он предпочитал добросовестно делать то, что умел лучше всего: чутко держал руль, ведя нагруженный «Глобик», правда, двигаться вперёд становилось все труднее — чем дальше от Москвы, тем хуже становилась дорога. Временами фуры, разъезжаясь, тяжело колыхались по обочине. Одно хорошо: цветомузыка в небе всё разгоралась, превращая ночь в день. Другое дело, что радужная фантасмагория казалась необъяснимо зловещей.

Наконец Петрович и без тахографа почувствовал — на сегодня с него хватит, пора останавливаться на отдых.

— Ну что, Андрей Владимирович, скоро будет парковка, — покосился он на пассажира. — Если что… в общем, с девочками.

Самому ему было не до баб, и даже не из-за почти восемнадцати часов за рулём. Петрович, что в наше время редко встречается, любил жену, считал её лучшей на свете женщиной и приключений на стороне не искал. Какие девочки — скорее позвонить бы в Москву…

— О-о, — начал было пассажир, но не договорил — в рюкзачке, лежавшем у него под ногами, что-то громко пискнуло. Словно наступили на крысу. — Чёрт… — Он проворно выхватил планшетку, просмотрел сообщение и как-то сразу переменился. Напускное благодушие исчезло с его лица, словно с морды волка сорвали овечью маску. — Тормози! — рявкнул он и ожёг Петровича командирским взглядом. — Живо на обочину, ну!

Дело, как вскоре выяснилось, оказалось государственной важности.

— Слушай внимательно, говорю только раз, — сказал с нажимом пассажир, когда машина остановилась. — С этого момента ты безоговорочно выполняешь все мои приказы. Для начала давай живо разворачивайся. Мы возвращаемся в Москву.

— А груз как же? — оторопел Петрович. — Дай я хоть начальству позвоню. А то ведь…

Тут оказалось, что в рюкзачке прятался не только компьютер, но и пистолет. Ствол у лубянского деятеля оказался что надо. Не какой-нибудь допотопный «Макаров» — компактный ПСМ.[8]

— Я сказал, живо! — прошипел пассажир. — Рот закрыл, бандуру развернул и в темпе поехал!

Сразу чувствовалось — он не шутил. А ещё, что Петрович для него был навозный червь, грязь из-под ногтей, муха на стенке сортира. Не собрат по стране и жизни, а питательная среда, быдло, причём потенциально враждебное. Семьдесят лет назад такие сидели в заград-отрядах, уверенные, что без пулемёта за спиной наш солдат за родину сражаться не будет.

— Ладно, гражданин начальник, возвращаемся… — Петрович кивнул, плавно съехал на обочину и стал искать место для разворота.

В конце концов, что ни делается, всё к лучшему. В Москву, где, похоже, творилось неисповедимое, уж точно лучше ехать в компании чекиста. Вдобавок на фуре установлена аппаратура GPS, показывающая скорость и пройденный маршрут, — Ося Яковлевич вскоре увидит, что они повернули, и позвонит сам.

Действительно плохо было только одно. Ощутимо наваливалась усталость, ещё немного, и как бы не заснуть за рулём.

Стоило только представить возможную потерю бдительности на скорости, которую «гражданин начальник» небось примется из них с «Глобиком» выжимать, как мчавшийся впереди навороченный «Лексус» вдруг завилял по дороге, перевалил через кювет и на порядочной скорости врезался в столб. Хлёсткий жестяной удар отдался в ушах звуком беды, облаком взметнулся шипящий пар… и медленно, словно подстреленный, обрывая провода, начал падать столб.

Петрович отреагировал мгновенно: на автомате, ни о чём ещё не подумав, стал тормозить. И тут же услышал справа рык, подкреплённый тычком ствола в рёбра:

— Вперёд! Пошёл!

— Ох, — сгорбился от удара Петрович, покосился на ствол и, делать нечего, надавил ногой на газ. — Там же люди! Может, кто ещё жив…

Про себя он как раз пересматривал свои давешние соображения о полезности в машине чекиста. Нет уж, такого пассажира в Москву лучше не брать. Горячку пороть ни к чему, но погодя надо будет познакомить его с экстренным торможением, благо тот сидит, не пристегнувшись. Лобовое стекло у «Глобика» крепкое, сделанное на совесть. На подходящем участке наберём скорость, выберем место… И командирская пукалка не поможет.

— Ты о себе лучше подумай, гуманист. — Пассажир рассмеялся отрывисто и зло. — Как бы самому…

Он не договорил. Мягко, так и не выпустив пистолета, откинулся на спинку сиденья. Глаза его закрылись, ноги безвольно вытянулись, подбородок отвалился… Казалось, его сморил сон. Только Петрович слишком хорошо умел отличать живых от мёртвых. Афган научил.

— Спасибо, Боженька, — тихо проговорил он и начал прижиматься к обочине. — Не дал лишнего греха взять на душу…

Остановился он не из-за смерти пассажира (слишком чести много), в основном чтобы сообщить по рации об аварии и заодно позвонить Осе Яковлевичу, чтобы был в курсе. Однако в канале царила гробовая тишина.

Он взялся за телефон… Сотовая связь не работала.

«Глухо как в танке. — Петрович судорожно зевнул и наконец занялся пассажиром. В карманах покойного, или, как написали бы в старинном романе, „у того, кто больше не был Андреем Владимировичем“, обнаружились деньги, презервативы, грязный носовой платок и удостоверение. Петрович открыл красную книжицу, и его передёрнуло. — Тьфу ты, даже здесь врут».

Старинный роман не ошибся — пассажир, полковник ФСБ, вовсе не был Андреем Владимировичем. И в тёзки, видно, набивался по долгу службы, для установления психологического контакта.

Петровичу очень захотелось раскрыть пошире дверцу, взять покойничка за ворот и… А что, кювет подходящий, глубокий, внизу по колено воды. Только чавкнет.

«Нет-нет, так нельзя, — одёрнул он себя. — Всё-таки живой был человек и не мне его судить». Кряхтя, он вытащил мертвеца из кресла, уложил на спальную полку и вернул ему всё, кроме ствола, — на этом свете оружие нужнее. Вернулся за баранку и мягко тронул машину с места. Несмотря на страшную усталость, он был сосредоточен и отлично знал, что делать дальше. Сейчас он доедет до ближайшего поста, сообщит ментам об аварии «Лексуса», а потом — пусть даже небо падает наземь — на парковку и спать. Минуточек на двести бы. И мертвец не помеха. «Глобик» хоть и не поезд, а верхнюю полку заботливые шведы предусмотрели.

Вёрст через десять Петрович остановился возле подсвеченного изнутри домика КПП и… разом забыл про сон. Блюстители закона бесформенными кулями лежали на асфальте. По всей форме, при табельном оружии, очень похожие на сломанные манекены. Будто массовка для фильма ужасов или витрина ларька, где неловкий продавец повалил сувенирные фигурки гаишников.

«Ни хрена себе… — Петрович заглушил мотор, на ватных ногах подошёл и потрогал одно тело, другое. — Холодные. Без вариантов».

— Ладно, ребята, лежите, пока не до вас, — вслух выговорил Петрович. Мздоимцы, бессовестные пройдохи, все они были чьими-то сыновьями, мужьями, братьями, каждого небось ждали дома…

Он вытер руки о штаны и зашагал к домику.

— Эй! Есть кто живой?

Петрович опасливо приоткрыл дверь и сразу услышал мальчишеский срывающийся голос:

— Стой, стрелять буду! Стрелять буду, не подходи!

В углу за столом, вжимаясь спиной в стену, скорчился лейтенант. На его молодом лице проложили дорожки слёзы, в руке ходуном ходил пистолет. Рупь за сто, без досланного патрона.

— Тихо, тихо, тихо, — остановился Петрович и покладисто поднял руки. — Я просто хочу сказать, что в семнадцати километрах отсюда по направлению к Краснодару — ДТП. Тяжёлое, наверняка с жертвами. Туда бы «скорую» и…

— Да эти ДТП задолбали уже, весь телефон сорвали, пока работал. — Летёха поёжился, махнул пистолетом в сторону окна, и к его истерике добавилась надежда. — Это ведь твоя фура? Да? Мужик, отвези меня в Кубановку. Домой, а? Я заплачу…

Молоденький, совсем ещё сопливый пацан, в точности как Петрович в Афгане. Только он «рядовухой» так и остался, большим родина, несмотря на незаконченное высшее и боевой опыт, не удостоила. Видать, рылом не вышел.

— Без проблем, отвезу, — честно глядя лейтенанту в глаза, соврал Петрович и осторожно шагнул вперёд. — Только вначале, наверное, нужно трупы убрать. Да, беда… Как вообще всё случилось-то?

Только сейчас до него дошло, отчего эти крики на грани срыва, и пистолет, и сбивчивая речь, и блуждающий взгляд. «Во лбу» у лейтенанта явно был стакан. А может, и не один. Это что же, не стало на Руси нормальных крепких парней? Которые в кризисной ситуации без истерик засучивают рукава и подставляют плечо?.. Что, все спились, уехали, перестреляли друг друга, сменили ориентацию, подсели на иглу?.. Нет, правильных парней у нас ещё хватает. Только искать их надо не здесь.

— Как-как… А вот так. — Лейтенант негромко всхлипнул. — Раз! — и упали все где стояли. И старлей, и прапор, и сержанты. А товарищ майор как раз был в туалете, так и не отзывается, сколько я потом ни стучал… Ну так что, мужик, поехали, а? Денег дам…

— Да не надо мне никаких денег. — Петрович сделал ещё шаг. — Сочтёмся. А вот тела нужно всё-таки убрать, нехорошо это, неправильно. Они же товарищи ваши, однополчане. Вы в каких войсках служили?

— В войсках? — замотал головой лейтенант. — Да ни в каких. Я закончил институт МВД. С отличием. В этом году… И вот… — За окном равнодушно проезжали машины, и паренёк сломался, шмыгнул носом, снова пустил слезу. — Мужик, ты же не представляешь, как это страшно — одному по форме на дороге… Ночью… У нас даже инструкция закрытая есть: форменную одежду поодиночке на людях не светить. Сколько уже случаев было… по голове дадут, удостоверение отнимут, ствол заберут…

— Да уж. — Петрович улыбнулся, быстро сделал последний шаг и резко вырвал пистолет из бледной ладони. Потом коротко развернулся и впечатал мощный хук в левую скулу лейтенанта. Последовал грохот падающей мебели, и всё стихло.

И стала слышна классическая, очень знакомая музыка, доносившаяся откуда-то из-за стенки.

«Это ещё что?..» Петрович двинулся на звук, тронул ручку двери и вошёл в полутёмное подобие кабинета. На столе стоял работающий телевизор. Обрадовавшись, что хоть что-то функционировало, Петрович схватил со стола пульт, но радоваться пришлось недолго.

По всем каналам транслировали «Лебединое озеро»…

Загрузка...