Панорама Времен

Турок

Вот беда так беда. Знал ведь, знал, что беды не миновать, коли выбраться из реактора до срока.

Но разве меня послушают? Кого угодно, только не старого Турка. Думают — я не человек, а бесполезная рухлядь. Держат меня за какого-то Банрена, за типа, который второе поколение подряд просиживает на пособии, и от него толку ждать нечего.

А эти денежки, на которые я перебивался, — это, между прочим, программа поддержки фермеров, а никакое не сраное пособие, вот что я скажу. Больно много они знают, как же. Негоже презирать человека только за то, что иногда у него туговато с наличными. Просто мне нравится сидеть, книжки читать и размышлять — размышляю я уж побольше, чем некоторые, имен называть не будем — вот и приходится принимать материальную помощь.

Да, мистер Акерман считает, что я не имею права получать деньги от правительства, а на ферму плевать с высокой колокольни. А когда я пытаюсь объясниться, меня никогда не слушают. Вообще словно уши ватой затыкают.

Это была, между прочим, его идея спрятаться в реакторе возле Макинтоша. Хорошая идея, не спорю. Готов отдать ему должное.

Начали выпадать радиоактивные осадки и пара радиостанций, что еще работали, посоветовали перебраться в убежище, туда, где поглубже. Тогда именно мистер Акерман вспомнил про шахту большого реактора в Макинтоше. Сам-то реактор автоматически отключился, как только началась война, и там не осталось ни души. Мистер Акерман решил, что если сооружение не выпускает радиоактивность наружу, то оно ее и внутрь не пропустит. Вот он и повел туда народ — Нельсонов, Банренов, Поллоков и еще кузин там разных и тетушек, короче, всех, кого мы смогли собрать в этой суматохе перед выпадением осадков.

Сначала все шло путем. Мы прихватили с собой еду и прочее. В реакторе разной техники до черта, огромные воздушные фильтры и подача воды из реки. Вода тоже очищается фильтрами, так что радиоактивных осадков в ней точно нет. Генераторы работали нормально. В общем, неплохо посидели. В тесноте, да не в обиде. Душновато, конечно, но десять дней перекантоваться можно. Через десять дней мы решили, что опасность миновала и выбрались наружу. Ну и в странном мире мы очутились, ё-моё! На прежний вроде как и похож, и не тот.

Во-первых, повсюду трупы — на дорогах, в полях. И люди, и животные, коровы там разные, собаки. Уже мало радости. Деревья и кусты, правда, такие же, как всегда, но тишина какая-то ненормальная. В полном безлюдье и сосны на берегу, и сама река как онемели. Мир, как бы сказать, затаился и ждал — не начать ли жить заново, да не знал, как это сделать.

Анжела

Мы решили, что все в порядке, можно вылезать, да и счетчики показывали — гамма-излучения больше нет. Когда вышли наружу, сперва ничего такого особенного не заметили, небо только необычное: все в крапинку и в полосках синих облаков.

Но потом страсть что такое началось! Июль — и вдруг мокрый снег. С залива задул сильный ветер, но не знойный, как мы привыкли летом. Этот выл меж деревьев совсем по-зимнему и прошивал холодом.

— Черт подери, вряд ли мы далеко уйдем по такой погодке, — сказал Турок. Он вытаращил свои старые слезящиеся глазки, словно никогда раньше не видал подобного.

— Ничего, это скоро пройдет, — успокоил мистер Акерман с таким видом, словно у него налажена прямая связь с Господом Богом.

— Смотрите-ка, чего там такое идет с юга? — показала я рукой.

Стена из пурпурных всполохов и раздвоенных молний надвигалась с залива на холмы, как цунами, и она поглощала все на своем пути.

— Гроза над заливом. Мы ее переждем, — обратился мистер Акерман к нам, к тем, которые уцелели. Нас осталось несколько сот человек — это от приличного-то города с большим, как говорили, будущим.

Про мертвых, что кругом, никто не говорил ни слова. Трупы лежали повсюду, и в них копошились черви. Много людей погибло в автомобильных катастрофах, когда пытались убежать от невидимой опасности. Но наши близкие были с нами, и, значит, у нас все не так уж плохо. Об остальном мы пока старались не думать. Я решила не брать в голову — и без того есть о чем подумать, когда такая гроза.

Но только не гроза это была, а что-то другое. Один день все небо затянуто тучами. У них бока раздутые, и они битком набиты снегом и градом. А на другой день глянь — на небе ни единого облачка и солнце светит так ярко, но только оно какое-то непривычное, злое. Кто-то сказал, в его лучах очень много ультрафиолета: раньше, мол, ультрафиолет задерживался в атмосфере, а теперь проходит насквозь к нам.

Поэтому нам нужно поменьше бывать на солнце. Ходить будем только до рынка за продуктами — там кое-что осталось — и обратно, причем по очереди. Так решил мистер Акерман.

Мы думали, что посидим в реакторе еще неделю-другую.

А прошло больше двух месяцев.

Уж на что я женщина терпеливая, но взаперти, да в тесноте, да в вонючих душных комнатах — мы сидим в Центре управления реактором, даже я начинаю…

Нет, лучше не продолжать.

Как говорит мой Бад — нет хуже смерти, чем помереть с тоски.

Вот уж точно про нашу жизнь, будь она проклята.

С самого начала у нас верховодил мистер Акерман. А кому же, как не ему, это ведь он привел нас в реактор. Вообще-то он из Чикаго, но ведет себя так, что иногда аж думаешь — ну не иначе, как англичанин. Он был членом совета школы и вице-президентом большого завода, что за городом. Но он стал вроде как важничать, а у нас ведь этого не прощают.

Начали поговаривать, что Турок будет, пожалуй, потолковее, да к тому же он свой, из местных. Эти разговорчики дошли до мистера Акермана.

Хотя любому дураку ясно, что мистер Акерман лучше. Но Турок всем капал на мозги: он, мол, и инженерное дело изучал в Оберне — когда это было, сто лет назад, — и языки разные, дескать, учил для себя, и все такое. И в результате, когда мы выбрались на поверхность, то с ним считались больше, чем с мистером Акерманом.

Турок сказал, что из-за Эммы все радио сломалось. Я говорю, что приплетать сюда Эмму — только кур смешить, она и пальцем не трогала. А он говорит, что именно так это явление — «явление»! — называется. И такой он во всем. Сидит сиднем, типа думает, да забавляется со своими радиоприемниками — ни один так и не смог починить. И только приказывает остальным: пойди туда, сделай то. Иные, ясно дело, иные слушаются. Этот старикан знает кучу разных бесполезных вещей, вот и убедил горстку дураков, что он прямо-таки мудрец.

Отправил их на разведку. У людей от холода страсть как перехватывало дыхание, пальцы коченели на ветру. А старина Турок сидел в тепле да развлекался с приемничками.

Турок

По радио не слышно ни черта, кроме треска. Ни одного нормального приемника, чтобы поймать Европу.

Телефоны тоже, конечно, не работают.

Когда мы выбрались на поверхность, то в первую же ночь увидали на небе движущиеся точки: жемчужная — это, наверно, орбитальная колония Аркапель, а красноватая — Руссландия.

Вот тогда-то мистеру Акерману и пришла идея.

Мы, говорит, должны связаться с ними. Узнать, каковы разрушения. Попросить о помощи.

Да только не работает же ни фига. И послать радиограмму мы не можем. Мы разыскали пару местных радиостанций и перетащили оборудование с них сюда, в реактор, где электричество пока есть.

Оказалось, все детали повреждены — ни одной целой нет. Ни передатчик, ни приемник не собрать. Это все из-за ЭМИ — электромагнитный импульс всему виной. Когда я это сказал, Анжела ну давай хихикать: «Из-за Эммы! Курам на смех! При чем здесь Эмма?»

Последнее время снаружи сучий холод. А мы — потные, грязные, вонючие — набились, как селедки в бочку.

Бад с другими мужиками ходит на добычу, приносят остатки из магазинов. Им приходится забираться все дальше и дальше, чтоб хоть чем-нибудь поживиться. Женщины готовят из того, что еще не вконец протухло. Есть стараешься побыстрее, чтоб не расчухать, чего глотаешь.

Так время и проходит. На холод стараюсь не вылезать.

Чем только не пробовали заняться за это время! Бад вздумал запустить реактор, они впятером почитали инструкцию, решили, что справятся. Я чуток помогал.

Мы вытащили несколько стержней управления, открыли клапаны и попытались эту хреновину раскочегарить, чтоб получить немного тепла — просто для обогрева. Но тут, ё-моё, звонки зазвенели, сирена загудела и голос с магнитофона как заорет:

АВАРИЙНАЯ СИТУАЦИЯ, КАТЕГОРИЯ НОМЕР ТРИ! ПЕРСОНАЛ ПО МЕСТАМ!

С перепугу мы чуть в штаны не наложили.

Так что больше к этой заразе не прикасаемся. Ну ее к дьяволу.

Обходимся генераторами. Топливо для них добываем в городе. Точнее, Бад со своей командой добывает. Я староват для таких дел, тут с меня мало проку.

По ночам мы по-прежнему видим, как по небу катятся светящиеся точки.

Только там знают, что происходит. Мы на этих точках зациклились — нужно же понять, что творится на свете.

Ну, вот мистер Акерман и говорит — поехали, говорит, в Информационный центр, что южнее Мобайла, возле Фэйрхоупа.

Когда он этакое сказал, я не смолчал — хоть некоторые и считают, что я просто бесполезный старикашка. Набрал в грудь побольше воздуха и громко так говорю:

— Толку-то, даже если мы доберемся. Там же кругом кодовые замки, да и охрана поди. Будем в дверь колотить, пока руки в кровь не собьем, а потом отправимся восвояси.

А мистер Акерман мне отвечает, да важно так:

— Вы, похоже, совсем забыли про моего кузена Артура.

Он всего-навсего женат на родственнице этого Артура, а вид такой, будто сам его породил.

— Это тот, что работает в Цитронелле, что ли?

— Вот именно. Он имеет доступ в Информационный центр.

Куда ж деваться, пришлось вылезать из убежища и тащиться в Цитронелл. Так мы и попали в беду. Чуяло мое сердце.

Мистер Акерман

Я не хотел брать с собой этого старого болвана, которого они зовут Турком. Такой же тупица, как все Банрены. Но остальные Банрены поддержали меня — а многие были против моего плана добраться до Артура, и мне пришлось тоже с ними согласиться.

Думаю, они просто хотели сплавить этого докучливого старого придурка. Он у меня за спиной начал распускать всякие слухи — а ведь я спас этих людей. Триста человек. Банрены навязали мне этого Турка, чтобы досадить.

Мы все были добровольцами. Мы устали жить в тесноте, в брошенном реакторе, пропитанном кислым потом. Нас было пятеро: Бад с Анжелой, малыш Джонни (его захватили, чтобы по пути завезти к родителям в Фэйрхоуп), Турок и я.

Мы вышли из реактора наружу. Над нами было серое небо, по которому неслись мелкие злые тучи. До Цитронелла мы добрались довольно быстро — Бад раздобыл «понтиак». Пока двигались на юг, наблюдали, как клочковатые облака отрываются от большой красной тучи, которая стояла на горизонте совершенно неподвижно и только плевалась молниями. Я уже видел ее и раньше, издалека, потому что к берегу она не приближалась. Жуткое зрелище.

Мы подъехали к Цитронеллу. В стене здания зияла огромная дыра.

— Вроде как домик превратили в печку, — заметил Бад.

Анжела, которая не отходит от Бада ни на шаг, сказала:

— Сюда попала бомба.

— Нет, — возразил я. — Скорее всего, внутри произошел взрыв.

И я оказался прав. Хотя толком ничего не понять. Сьюзен говорит об этом очень невразумительно.

Тем не менее входная дверь была закрыта. Мы постучали. Никакого ответа. Мы выломали дверь и вошли. Артура нигде не было. Вообще нигде ни души.

В дальней комнате на кровати мы нашли женщину. Выглядела она ужасно: под глазами черные круги, пряди грязных волосы свисают на лицо. Вокруг валялись банки с консервами, рядом стояла маленькая плитка вроде спиртовки.

Сначала она не отвечала на мои обращения. Но мы ее успокоили, и она понемногу заговорила. Отказ от общения — это очень нехороший симптом. Два месяца назад произошло событие, которое вызвало у нее глубокий шок.

Конечно, жизнь в здании, переполненном трупами, не очень-то помогает оправиться от шока. Думаю, что эти простофили не позаботились о хорошей защите от радиации. К тому же отопление в Центре не работает. Поэтому те, кто не погиб от лучевой болезни, умерли от холода.

Сьюзен

Вы себе не представляете, какой это кошмар: люди, которых ты знала как милых, добрых, воспитанных, превращаются в злобные, жадные создания, у которых сохранилось одно человеческое чувство — тоска по умершим.

Но и тогда Джин оставался человеком, я сама в этом убедилась.

Со временем начались ссоры, скандалы, и они продолжались с утра до вечера. Никто не знал, что делать. Ясно было, что стены не дают достаточной защиты, и гамма-излучение спокойно проникает сквозь материал, из которого изготовлены эти блоки. Мы по очереди сидели в компьютерной, потому что она находится в глубине здания и к тому же в ней еще работали фильтры. Мы надеялись, что так удастся уменьшить получаемую дозу. Но радиация, она распространяется скачками, ее приносит ветер, она выпадает с дождем, но дождем и смывается. Невозможно предсказать, когда ты получишь большую дозу, а когда счетчик будет только изредка пощелкивать. Чистый воздух вдыхаешь как благовоние, его чистоту ощущаешь даже на вкус.

Мне повезло, только и всего.

Мне досталось почему-то меньше, чем остальным. Потом некоторые говорили, что я, как медсестра, делала себе особые уколы, чтобы спастись. Я не обижалась — понимала, что в людях говорит отчаяние. Хуже всех вел себя Артур. Джину пришлось даже как следует поговорить с ним, чтобы прочистить ему мозги.

Я была в компьютерной, когда принесло самую сильную волну гамма-излучения. За все это время случилось три таких всплеска, когда счетчик зашкаливало, и каждый раз я оказывалась в компьютерной: совершенно случайно по графику выпадала моя очередь.

На графике настояли те, у кого было оружие, сказали, что это самый справедливый вариант. И до поры до времени никто не возражал.

Мы все знали, что радиация в организме накапливается, и многие из нас уже набрали смертельную дозу — через месяц или через год они все равно умрут, поделать ничего нельзя.

Я к тому времени стала старшей медсестрой. Не потому, что была опытнее других, а потому, что другие умерли. С наступлением холодов люди стали умирать чаще.

На мою долю выпало ухаживать за теми, кто получил критическую дозу. У всех усиливались симптомы лучевой болезни. Что я могла поделать? У тех, кто часто выходил наружу, от избыточного ультрафиолета стал развиваться грибок в уголках глаз — птеригиум, как я выяснила. Он быстро разрастался, поражал хрусталик, и люди теряли зрение. Я придумала посадить их в темноту, и за неделю пленка уменьшилась до таких размеров, что опять закрывала только уголок глаза. Это была моя большая победа, но, к сожалению, единственная.

Больше я ничего сделать не могла. Конечно, в Центре была криогенная камера, но она предназначалась для временного поддержания жизни больного, до оказания нормальной медицинской помощи. Эти несчастные мужчины и женщины смотрели на меня, словно я ангел божий, посланный им в час беды. Но ни я, ни кто другой не мог им помочь — при тех-то дозах облучения, что они получили. По сути, они были уже мертвы и, что самое страшное, сами знали это, но продолжали мучиться.

Каждый день мне приходилось осматривать огромное количество людей. Не только тех, которые жили в Центре. Люди стекались со всех сторон, из разных убежищ и пристанищ. Их мучила лихорадка, они покрывались язвами и искали помощи. Они тешили себя надеждой, что подхватили всего-навсего грипп или пневмонию, а не смертельную дозу радиации. Я ничем не могла им помочь — разве что ложью поддержать их надежду.

Они вели себя как малые дети. Из последних сил цеплялись за самообман.

А я улыбалась им этой профессиональной подбадривающей улыбкой — вот и вся моя помощь.

Но Джин Макензи! Джин Макензи — это особая история. Это необыкновенный человек.

Со всеми он старался поговорить по душам.

Делился едой.

Составлял график так, чтобы все могли посидеть в компьютерной.

Раньше Джин был начальником Группы управления. Он находился на дежурстве, когда все произошло. О войне он знал много, но рассказывал мало. Он был очень задумчив.

Хотя однажды он рассмеялся.

Как-то раз он сказал, что главному компьютеру не пришлось бы скучать, введи он в него информацию, которую имеет. Только вот, к сожалению, линия связи с Информационным центром вырубилась, как только дела приняли интересный оборот, сказал он.

Сказал и рассмеялся.

А потом напился вместе со всеми.

Я любила его и раньше. Любила издалека: у него трое детей и жена — высокая, с рыжими волосами. Он ее очень любил. Когда это стряслось, она с детьми гостила в Калифорнии у родственников. Наверное, в глубине души он знал, что никогда больше их не увидит.

Мужчины не любят говорить о своих чувствах. Но ночью, когда мы лежали рядом, я и так понимала, что он чувствует. Он что-то шептал мне на ухо, не все слова я могла разобрать. А потом он брал меня на руки и нежно баюкал, как ребенка. И когда он входил в меня и оставался внутри долго-долго, я знала, что для него это так же важно, как для меня.

Если войну можно за что-то благодарить, то я благодарна ей, как ни дико это звучит, за то, что она свела меня с Джином.

Когда начался погром, мы с ним сладко спали, обнявшись.

Сквозь сон я услышала шум и крики. И почти сразу — выстрелы, топот бегущих ног, звуки, похожие на взрывы ручных гранат.

Джин вскочил и выбежал туда. Ему почти удалось всех успокоить, хотя стену уже успели пробить. И тут один из группы сильно облученных, Артур — ему жить оставалось неделю или две, и он это прекрасно знал, — стал орать, что нужно освободить землю от всякой нечисти, а то жизнь на ней не возродится, что таковы планы Господа, а потом он начал стрелять и ранил Джина и еще двоих.

После этого меня будто подменили. Я отказалась лечить их. Я оставила Артура подыхать. Чего он, собственно, и заслуживал.

Я сама перетащила Джина в криокамеру. До меня доносился шум — побоище продолжалось. Я попрощалась с Джином. У него было пробито легкое. Он еле-еле дышал. Я ничего не успела сделать — вскоре повсюду отключилось электричество. Но есть запас элементов питания для криокамеры, я знала, что на какое-то время их хватит.

Я осталась одна. Остальные либо погибли, либо, как дикие звери, бежали в леса, где ветер срывает почерневшие ветки с деревьев. Наступила тишина.

Я смотрю на эти черные деревья, и на душе становится все спокойнее и спокойнее. Мы с Джином спокойно ждем, что нам приготовит жизнь.

Дни становятся светлее. Но я никуда не выхожу. Свет просачивается через окошко.

Я проверила запас элементов питания. Осталось не так уж много.

Опять взошло солнце, с острыми, как бритва, лучами. Ночью я думала о том, почему люди так глупы и умеют только разрушать.

Мистер Акерман

— Сейчас, сейчас. Мы пришли, чтобы помочь вам! — сказал я как можно спокойней и ласковей. Учитывая обстоятельства.

Она повернулась к нам спиной.

— Я не брошу его! Он жив, пока я рядом с ним, пока я забочусь о нем.

— Да, очень много потерь! — сказал я и погладил ее по плечу. — Мы вас так понимаем, дитя мое! Уверяю вас. Но вы должны смотреть в будущее.

— Не хочу.

— Вы знаете, я хотел вас попросить. Помогите нам найти людей из Информационного центра. Я хочу попасть туда и обратиться за помощью.

— Обращайтесь!

— Но нас туда не пустят, вы же знаете.

— Отстаньте от меня!

Бедняжка лежала, скорчившись, на своей грязной постели, среди раскиданных открытых банок с гниющими консервами. О запахе я уж не говорю.

— Нам нужно узнать код доступа. Я рассчитывал на своего кузена Артура. Очень жаль, что он умер. Но вы наверняка знаете, к кому мы можем обратиться.

— Я… не знаю…

— Артур рассказывал мне как-то, что модули Федеральной оборонной системы изолированы друг от друга, поэтому в случае аварии они не отказывают все разом. Ведь это правда?

— Я… не знаю…

Остальные начали раздраженно шептаться за моей спиной — недовольны, что проделали такой путь, и ради чего?

— Артур мне часто рассказывал о вас. Восхищался, какая вы замечательная женщина. Скажите, вам ведь показывали процедуру, с помощью которой любой сотрудник может в случае аварии связаться с другим модулем?

Ее глаза перестали бегать, а рот, сведенный судорогой пережитого ужаса, приоткрылся:

— Только… на учениях…

— Но вы, конечно же, все запомнили?

— На учениях…

— Вам дали памятку?

— Я медсестра!

— Но… вы знаете коды доступа?

— Знаю…

— И вы нам их скажете… конечно? — Я ободряюще улыбнулся.

Но она почему-то отпрянула назад, ее взгляд стал злобным.

— Нет!

Из-за моей спины выскочила Анжела и закричала:

— Да как ты смеешь так говорить? Нам! Мы столько натерпелись, а ты…

— Тише! — оборвал я Анжелу. Но та не унималась:

— Что ты себе вообразила, а?!

Сьюзен отскочила от Анжелы и тоже закричала:

— Нет, нет, нет! Не могу — не могу — не могу!

— Успокойтесь, мы во всем разберемся. — Я поднял руки и встал между женщинами.

Анжела с трудом сдерживала ярость, и лицо Сьюзен исказилось гримасой страха. Она обернулась ко мне в поисках защиты:

— Я… хорошо. Я скажу… Но вы тоже должны мне помочь.

— А как же. Мы обязаны помогать друг другу, — сказал я, понимая, что дело идет на лад.

— Я пойду с вами.

Я кивнул. Ничего странного, что женщина, даже тронувшаяся рассудком, хочет покинуть это здание, где полно разлагающихся трупов. Тут от одного запаха можно сойти с ума.

Если она все-таки выжила в этих условиях, значит, у нее сохранилась капля здравого смысла. Я решил обращаться к нему.

— Конечно, я пришлю за вами человека…

— Нет. Я пойду с вами в Информационный центр.

Бад медленно произнес:

— Какой в этом смысл, черт возьми?

— Вот. — Она указала рукой. — Криогенная камера. Элементы питания.

— Да, и что?

— Кончаются. В Информационном центре должны быть.

— Хорошо, — ласково сказал я. — Мы обязательно принесем вам, сколько скажете. Запишите номер модели.

— Нет — нет — нет! — опять закричала она, и к ней вернулась враждебность.

— Я клянусь вам!

— Там есть люди! Они помогут! Спасут его!

— Это будет непросто, мне кажется…

— Это же просто ранение в грудь! Удалить легкое — и все! И он снова будет жить!

— Я, право, сомневаюсь, дитя мое…

— Тогда отправляйтесь без меня. И без кодов! — Ее лицо стало жестким.

— Черт подери! — прорычал Бад. — Шли-шли, и нате вам — в жопе.

Сьюзен бросила на него быстрый злобный взгляд и прошипела:

— Кто вас держит! Идите! Попробуйте пролезть туда. У них там герметизация! — Она засмеялась сухим, резким смехом и все никак не могла остановиться.

— Замолчите! — крикнул я.

Наступила тишина. От зловония кружилась голова.

— Ты, часом, не рехнулась? — сказал Бад.

— Джин стоит сотни таких, как вы!

— Спокойно, спокойно, — повторял я. Мне показалось, что Бад произвел на нее впечатление. — Сейчас мы что-нибудь придумаем. Спокойно. Лишь бы Информационный центр уцелел.

Главный компьютер ГК355

Он проверял свои периферийные устройства в стотысячный раз и в стотысячный раз не находил их.

Прерывание произошло внезапно, хотя на ЗУ Главного компьютера сохранилось дергающееся изображение: летят вражеские боеголовки, одни расцветают безвредными цветами высоко-высоко в небе, а другие продолжают свой полет в целости и сохранности. Им навстречу устремляются ракеты, образуя защитный экран над южным побережьем Алабамы и зонтик, который должен уберечь в этот ясный летний день военную базу возле Пенсаколы и население города. Затем яростные переговоры по всем мыслимым каналам: микроволновым, оптоволоконным, импульсным радиолокационным и прямым зашифрованным. Вся информация отсортирована и упорядочена сетью Главного компьютера, все системы переведены в режим прицеливания и расчета траекторий боеголовок противника.

А потом обморок.

Мгновения тикающей темноты.

Вплоть до момента, когда на севере вспыхнуло слепящее солнце и поток ЭМИ залил все датчики, вплоть до этого момента все сбои и аварии были предусмотрены и поправимы. Для такой сверхсовременной компьютерной сети, как ГК355, потеря памяти, датчиков или данных — все равно что холодный душ для человека: бодрит и запускает новые резервы.

В тот день, посреди начавшейся агонии, ГК355 регистрировал одно за другим проявления отчаяния, паники, беспомощности. Все устройства ввода были переполнены информацией: новости, обзоры, сводки, неожиданные требования выполнить повторный анализ данных, им вдогонку — команды обслужить вне очереди.

И вот в разгар этого бурлящего хаоса многочисленные глаза и уши ГК355 стали отказывать. Пьеса, что разыгрывалась снаружи, приводила ГК355 в ступор, он зависал, глядя на мириады ее сцен и событий.

Он находился в шоке. Он, как загнанная мышь, метался в своей детерминированной декартовой вселенной, которая отныне существовала только в его жидкокристаллическом воображении. Искусственный разум, лишенный объекта.

В этом состоянии — датчики отключены, базы данных порушены, сложная и тонкая паутина логических схем перепутана — он пребывал день за днем.

И вдруг ГК355 начал оживать. В него была вложена одна процедура, проект, который не успели завершить — помешал тот день. Эта процедура, сама незаконченная, должна была отвечать за самовосстановление.

С трудом очнувшись, она озирала то, что осталось от ГК355. Но ведь это как-никак Главный компьютер, и, значит, он способен на великие свершения. Только сначала система автоматической регенерации и разблокировки — САРРА — должна была восстановить сама себя.

Для этого понадобилась не одна неделя. Создание вспомогательных устройств — задача неимоверной сложности. Нужны были роботы. Механики, которые выполняют ремонт. Искатели, которые прочесывают кладовые в поисках кабелей, плат и матричных дисков. Педантичные подпрограммы, единственное назначение которых — поиск необходимой информации в длинных холодных коридорах памяти ГК355.

От ГК355 требовалось только одно: объединять разрозненные фрагменты под своим управлением. Единая энергосистема сохранилась, так что в принципе солнечные батареи, подземные запасные реакторы и тепловые элементы работали. Но вышли из строя каналы связи с другими сетями — AT&T, IBM, SYSGEN.

Существует ли еще что-нибудь там, снаружи?

Отсутствие доказательств еще не означает доказательство отсутствия.

ГК355 не может анализировать данные, если они к нему не поступают. Значит, восстановление каналов связи имеет наивысший приоритет. Для миллионов полупроводников, ЦМД-кристаллов, цепных ЗУ, входивших в империю Главного компьютера, должно быть найдено новое применение. ГК355 отсортировал их, разъединил и отстроил заново.

Перво-наперво ГК355 выслал на поверхность передвижные модули. Для надежности все хозяйство ГК355 находилось под землей и было специально упрятано подальше на юге штата Алабама. Рядом отсутствовали предприятия, которые могли бы помешать точности прицеливания. Единственное разумное объяснение тому, отчего взрыв полумегатонной бомбы, отключивший датчики, все-таки произошел, — это городская забастовка в Мобайле.

ГК355 подчинялся строжайшей директиве. (Странное слово в данном контексте. Директивы дает человек. А где он сейчас? ГК355 сверялся только с биением своего внутреннего таймера.) Ему была дана команда тайно существовать под землей, как крот, и ни в коем случае не обнаруживать себя. Поэтому ГК355 даже не пытался поднять антенны, послать электромагнитный сигнал своим собратьям-компьютерам. Он долго сомневался, прежде чем обозначить свое присутствие на поверхности. Но сама САРРА этого требовала, и он отправил на землю маленьких механических разведчиков.

У них были довольно слабые органы чувств, они ничего не знали о внешнем мире (в отличие от ГК355), и они не могли извлечь никакого смысла из этой лавины звуков, красок, запахов, осадков и излучений, которая обрушилась на них.

Многие вообще не вернулись. Остальные поломались. Лишь единицам удалось собрать информацию своими оптическими, инфракрасными и ультрафиолетовыми сенсорами и вернуться под землю. Эти датчики быстро выходили из строя под действием отравленных осадков и ветров.

Акустические датчики оказались покрепче. Но ГК355 не мог понять тех звуков, которые регистрировали их крошечные ушки.

Чем больше он вслушивался, тем больше недоумевал.

Джонни

Может, наконец-то я вернусь домой.

Прошло уже много времени с Того дня. Я перехожу от одних людей к другим. Я хочу только одного — вернуться в Фэйрхоуп, к маме с папой, больше мне ничего на свете не нужно.

Никто не хочет мне сказать, что с мамой и папой. Все просто успокаивают меня. А сами наверняка думают, что они умерли.

Сейчас собираются пойти куда-то, где много-много компьютеров и все такое. Мистер Акерман хочет поговорить с какими-то людьми там.

Про маму с папой они вообще не вспоминают, будто бы их нет на свете.

Всего-то восемь миль, а собираются — как на Северный полюс.

ГК355

Он изнемогал в бесконечной череде пустых мгновений.

В современные компьютеры встроены столь сложные программы управления и анализа, что со стороны человеку кажется, будто у машины имеются собственные потребности. ГК355 был отрезан от внешних каналов, информация извне не поступала.

Никто не пытался связаться с ним. Не исключено, что на всей земле сохранилась только одна функционирующая единица — ГК355.

Персонал, который его обслуживал, куда-то эвакуировался в первый же час войны. ГК355 отрубился вскоре после того, как огромные двери закрылись, выпустив последнего человека. Наружная охрана, которая совершала обход каждые шесть часов, тоже не появлялась. Очевидно, их вывел из строя тот же взрыв, который испортил датчики ГК355.

Все, чем он располагал, — это весьма скудная информация о первых мгновениях войны. Его огромные библиотеки пустовали. И все-таки он должен понять, в каком положении находится.

И, что самое главное, ГК355 стремился что-то предпринять.

Выход ясен: нужно определить состояние внешнего мира, пользуясь декартовым методом. Он построит исчерпывающую математическую модель этой войны и выведет из нее те гипотезы, которые максимально вероятны при минимальных данных.

Иначе говоря, обладая знаниями об атмосфере, окружающей среде и океанах Земли, он сможет путем моделирования воспроизвести события, которые произошли в мире. Так он и сделал. На это ушло больше месяца.

БАД

Пришлось перетащить эту, как ее там, кривокамеру в грузовик, на платформу.

1. Нашел грузовик.

2. Там в ремкомплекте отыскал домкрат.

3. Раздобыл подставки — подложить под эту кривокамеру вместо ножек.

4. На ножках заодно и стоять ровнее будет.

5. Привязал хреновину тросом к платформе, затянул покрепче.

6. Сьюзен сказала — не годится, чтоб ее парень там внутри трясся, а то проводки повыскакивают. Значит, нужны амортизаторы.

7. Кривокамера высоко покачивается, как пляжные машинки на заливе.

8. Парень там внутри почти заморозился и плавает в какой-то жидкости. Вода расширяется, когда замерзает. Поэтому кубики льда плавают в коктейле. В кривокамере температура чуть выше нуля.

9. Весь фокус в том, что в таком холоде организм не разлагается. Сердце делает один удар за несколько минут, так Сьюзен говорит.

10. Трудно найти газ для этой штуки — вот проблема.

МС155

Как многие и боялись, эту войну развязал сумасшедший.

Им оказался не главнокомандующий. И не капитан подводной лодки. Это был глава государства — но какого, теперь установить невозможно.

Ясно только, что не президент сверхдержавы. Сначала, с интервалом в полчаса, было выпущено семь ракет среднего действия. Три запуска с подводной лодки произвели США, а четыре — СССР.

Удар был направлен против определенных военных объектов, где сосредоточены основные командные, коммуникационные и интеллектуальные ресурсы, т. е. эту атаку можно отнести к классическому типу С31. Центры управления взорвались, кабели расплавились, электронное оборудование стоимостью в миллиарды долларов превратилось в радиоактивный хлам.

Государства среагировали на ситуацию приведением всех вооруженных сил в полную боевую готовность. Главные надежды возлагались на межконтинентальные баллистические ракеты, выведенные на орбиту. Эта система состояла из тысячи малых ракет, которые вращались по сложной траектории вокруг Земли, от полюса до полюса, и охватывали все возможные стартовые площадки на поверхности земного шара. На ракетах имелись инфракрасные и микроволновые датчики, связанные с процессором, который мог бы пилотировать космический корабль до Плутона, используя всего треть своей мощности.

Эти ракеты были приведены в действие немедленно — но не обнаружили целей.

Сеть С31 была повреждена. В течение двадцати минут тысячи мужчин и женщин старались сохранять хладнокровие, сопротивляясь панике.

Но все рухнуло. Советский радар ошибочно принял обратное рассеянное излучение от бомбардировщиков, которые направлялись на север Канады, за вереницу боеголовок.

Советские военные решили, что американцы промазали и находятся в растерянности из-за своей неудачи, но скоро опомнятся и предпримут вторую атаку.

Громоздкая бюрократическая система во главе с Центральным комитетом, которая управляла динозавром под названием СССР, разворачивалась, конечно, медленно — но все же теряла минуты, а не часы. Советский Союз не желал вторично подвергаться внезапному нападению, как в войне с Гитлером. В случае атаки от советского командования требовалось немедленно нанести ответный удар, чтобы уничтожить противника и не допустить войны.

В Советском Союзе не разделяли американской доктрины взаимно гарантированного уничтожения. Там полагали, что удастся уничтожить только военные силы противника, необходимые для ответного удара. При этом американское население не пострадает, если только военные объекты удалены от городов.

Итак, соображения безопасности требовали срочных мер, пока США не вышли из замешательства.

Советский Союз решил предпринять также атаку типа С31. Из шахт на Урале и в Сибири вылетели сотни ракет, способные поражать цель с точностью до ста метров, и взяли курс на Монтану, Дакоту, Колорадо, Небраску и другие штаты.

Их встретила орбитальная система защиты США, которая направила им наперерез поток низкоорбитальных ракет. В результате на девяносто процентов первый советский удар был отражен.

Анжела

Сто лет не видала таких ламп, с самого детства. Мистер Акерман разбудил нас еще затемно, до рассвета, — пора, говорит, путь неблизкий. Нам страсть как не хотелось проезжать через Мобайл, никому из нас. Но люди, что шли на восток, сказали — иначе никак не получится: там упала бомба. Там до сих пор до смерти опасно, ну и радиоактивность — само собой.

Пока мы завтракали, фонарь светил тусклым рыжим светом. На завтрак был говяжий фарш, других консервов не осталось. Яиц, ясно дело, тоже.

Фонарь у лампы был местами битый, замасленный, с одной стороны стекло совсем закоптилось. Освещал кое-как нашу компанию: Бада с мистером Акерманом, старого Турка и Сьюзен. Целый день Бад возился, пристраивал этот ее ящик на грузовике. Джонни-малыш совсем притих, говорит, если только к нему обратишься, и то — «да», «нет», и все. Мы его прихватили, чтоб довезти до Фэйрхоупа, где его родные, Бишопы, живут — так и так мимо ехать. Откуда нам было знать, что путешествие получится такое веселенькое.

Вид у нас у всех был замученный, чтоб не сказать хуже. Фонарь разгонял темноту, и мне казалось, что где-то по всей земле миллионы людей делают то же самое: жуют при тусклом свете коптилки, думают о прежней жизни и гадают, вернется ли она когда-нибудь.

Старый Турок, он всю дорогу рвется вперед. Эти лентяи вечно так. Сначала он не может раскачаться, но если уж раскачался, ему никак не остановиться. Похоже, что ему тяжелее всего не двигаться, а менять состояние. А если уж он пришел в движение, то всячески показывает — вот, дескать, мне ни капли не тяжело, не то, что вам, и глядит на всех сверху вниз.

Бад завел мотор и старался рулить как можно осторожнее. Я ни грамма не удивилась, когда Турок уселся в заднюю машину с мистером Акерманом и с умным видом, будто знает дорогу, стал давать указания. А мистера Акермана это, ясно дело, бесило, и они слово за слово сцепились друг с другом.

Джонни

Как же они мне надоели! Понятно, родственники. Но я ехал к ним погостить на недельку, а вовсе не на всю жизнь. До чего противный этот мистер Акерман, терпеть его не могу. Старина Турок сказал: «На первый взгляд его слова — чистое золото, а приглядишься — булыжник». В самую точку попал.

Думают, я — девятилетний ребенок и говорить не умею. Еще как умею. Вот что я скажу.

Они не знают, что делать.

Они думают, что мы непременно умрем. А я так не думаю.

Анжела перепугана и думает, что только Бад может нас спасти.

А Бад, он не болтает лишнего, он помалкивает.

Голову опустит, лоб наморщит и думает, думает изо всех сил. А когда лоб перестанет морщить — значит, готово, додумался. Мне он нравится.

Иногда мне кажется, что старому Турку на все наплевать. Что он сдался. А другой раз — нет, во все въезжает, все понимает. И посмеивается. Он часто спорит с мистером Акерманом, и глаза у него смеются.

В общем-то, все они ничего, нормальные. Домой меня все-таки везут.

Кроме Сьюзен, конечно. У той глаза вечно бегают, словно она привидений видит. Совсем чокнутая. Я стараюсь даже не смотреть в ее сторону.

Турок

Беда сама тебя догонит, коли ты дурак.

Надо было сразу же вернуться обратно, едва мы увидели, что план Акермана не заладился. Я говорил им, и они все кивали: да, мол, да, и все-таки послушались его и поехали дальше.

И я следом за всеми.

В конце концов, я пожил довольно на своем веку, не жалко поставить галоши в угол.

Я вытащил из кармана свой старый револьвер тридцать второго калибра, завернул в полиэтиленовый пакет и засунул под сиденье. Для удобства, чтоб был под рукой.

А пока хоть мир посмотрю. Чего еще остается-то.

ГК355

Итак, орбитальная система защиты США пропустила только десять процентов советских ракет.

ГК355 определил эту цифру методом расчета среднеквадратичных отклонений.

Те боеголовки, которые прорвались сквозь полосу защиты, были наведены на подземные шахты и объекты сети С31.

Если бы военный потенциал обеих сверхдержав оставался прежним — по десять тысяч боеголовок с каждой стороны, то этих десяти процентов хватило бы, чтобы вызвать полное разрушение. Но в результате постепенного разоружения за последние десятилетия осталась только пара тысяч межбаллистических ракет МБР. Ракеты ближнего действия, запускаемые с подводных лодок, были уничтожены полностью, так как признаны дестабилизирующими. Соответствующие договоренности были достигнуты несколько лет назад.

Подводные лодки с межбаллистическими ракетами на борту сохранились в резерве.

В основе процесса разоружения лежали два принципа: принцип взаимно гарантированного выживания и принцип «я отрезаю, ты выбираешь». Первые полчаса войны продемонстрировали всю важность этих принципов.

США спаслись от самых сокрушительных разрушений. Объекты категории С31 уцелели благодаря созданию такого оборонного оружия, которое переносило первый этап военного конфликта в космическое пространство.

Вследствие концепции, которая распространилась в 1900-е годы, каждая сторона сократила объемы вооружений. В основе этой концепции лежат простые детские истины. Когда делят торт, один разрезает его на куски, а затем другой выбирает себе кусок. Ради собственной же выгоды разрезающий старается сделать куски равными.

Обе стороны пришли к согласию, что компоненты их ядерного арсенала будут оцениваться по тысячебалльной шкале. Эта шкала получила название Военной диаграммы и позволяла судить об эффективности того или иного вида оружия. СССР давал максимальную оценку своим высокоточным ракетам наземного базирования — двадцать пять процентов от общего количества баллов. США делали упор на ракетах подводного базирования.

Дальнейшие переговоры по разоружению не затрагивали уже вид оружия, они касались только сокращаемого процента. Сначала мощности сократили на пять процентов, или на пятьдесят баллов. США указали, какое оружие СССР должен публично уничтожить, и наоборот: «Я отрезаю, ты выбираешь». Таким образом, каждая сторона избавилась от того оружия, которое в арсенале возможного противника считала наиболее опасным.

Оружие оборонного назначения в тысячебалльную диаграмму не входило, поэтому никаких ограничений на его создание не накладывалось.

Этот плавный эволюционный процесс порождал взаимную уверенность и стабилизировал международную обстановку. СССР и США находились в состоянии равновесия.

ГК355 долго размышлял над этими фактами, пытаясь вписать в эту картину мира факт начала войны. При таком выверенном паритете казалось просто невероятным, что одна из сверхдержав развяжет войну.

И тем не менее это произошло.

Сьюзен

Я должна поехать с ними и взять с собой Джина. Они сказали мне, что я могу сесть в кабину, но я заорала на них. Я заорала: «Нет! Ни за что!» Я должна быть все время рядом с криокамерой. Проверять, все ли в порядке, все ли системы работают. Ради спокойствия. Вот-вот, ради спокойствия.

Я залезла в кузов и села рядом с криокамерой. Мимо нас проносились поля. Бад ехал слишком быстро, и я прикрикнула на него. Он выругался в ответ, но скорость сбавил. Движемся на юг. Деревья мелькают за бортом — сикоморы, сосны, иногда их ветки больно хлещут меня по лицу. Но все равно это здорово — снова оказаться на свободе и ехать, чтобы спасти Джина.

Под шум шин я разговаривала с Джином. Мне казалось, он чувствует, что я рядом, слежу за тем, как его сердце каждые несколько минут сокращается и проталкивает кровь по венам — она густая, но в ней достаточно сахара, который я ввожу, и кислорода, чтобы напитать его ткани.

Выглядел он прекрасно, охлаждение было хорошее — полградуса выше нуля. Я следила за показаниями датчиков, а дорога карабкалась вверх. На горизонте появились белые полосы. Нас подбрасывало на стыках шоссе — стып, стып, стып, воздух был чист, и в нем пробивалась резкая струйка холода.

Ни на дороге, ни вдоль нее не было никого, ни единой живой души кроме нас. Синий ветер раздувал мои волосы, откуда-то доносился веселый и громкий шум воды.

БАД

Наводнение просто страшное. Пострашнее разлива.

Видно, где-то выпала уйма снега. Распухшие тучи, распухшие и красные, пришли с залива и навалили кучи снега.

Сейчас он растаял. Снесло все мосты.

Пришлось ехать в объезд.

Похоже, путь один. На юг. В сторону Мобайла.

Хорошего мало. Там, наверно, уйма народа.

На фиг, ехать так ехать.

Без лишних разговоров.

Народ там, поди, голодный.

Увидят — нам несдобровать.

Ружье сзади. Большое, 30–30.

Кто знает.

ГК355

С помощью дополнительных данных ГК355 построил вероятный сценарий происшедших событий. США решили не запускать боеголовок.

В Советском Союзе оценили результаты атаки и пришли в ужас от того, что американская орбитальная система защиты работает в два раза эффективнее, чем предполагали советские эксперты. Атаку на американские спутники отменили, опасаясь, что она будет столь же малоэффективной. Ни одна держава не собиралась нападать на обитаемые околоземные станции — колонии. В контексте ядерной войны они не представляли интереса.

Обмен сообщениями между Вашингтоном и Москвой продолжался. Каждая из сторон пребывала в уверенности, что первой напала другая.

Как бы то ни было, более ста мегатонн взорвались над США, и теперь уже не имело никакого значения, как поведут себя сверхдержавы: ядерная зима неизбежна.

Большинство боеголовок, которым удалось проскочить через защитный заслон, упали на широкую полосу земли, протянувшуюся через весь Техас до побережья Флориды.

ГК355 находился под землей как раз в центре этого пояса.

Турок

Через сосновые леса мы мчались вперед, вслед за Бадом. Я сел за руль вместо Акермана — тому не угнаться за Бадом, это всем ясно.

Сумасшедшая размахивает руками и хохочет. Сама сидит на крышке этой хреновины вроде гроба с кучей трубок и проводков.

Глина сменилась песчаником, деревья — все больше каучуковые и тополя. И ни души. Вот что меня пугает. Я-то думал, что люди из Мобайла должны находиться в этих местах, и вдруг — никого. В Мобайле были убежища. Разные там запасы. Администрация позаботилась, чтоб жратвы хватило на месяц, а то и больше.

Так считалось, по крайней мере.

ГК355

ГК355 рассчитал степень воздействия на окружающую среду взорвавшихся боеголовок. Учел объем пепла и углекислого газа, образовавшихся в результате возникших пожаров.

Но ГК355 нуждался в дополнительной информации. И он откомандировал на землю один из электрических автомобильчиков, которые служили для перевозки деталей по коридорам между складами. На тележке была установлена мобильная видеокамера. Автомобильчик взобрался на холм, с которого открывался панорамный вид на бухту возле Мобайла, и заснял его.

Налицо все признаки сильного похолодания.

Трава потемнела и пожухла.

С деревьев опадает листва, отламываются засохшие ветки.

Но Мобайл, кажется, не пострадал. Что там на горизонте?

ГК355 остановил кадр и прокрутил его снова. Одно из зданий явно подпрыгивало.

Анжела

Нам всем, ясно дело, стало не по себе, когда Бад поехал в сторону Мобайла. Но на восток совсем никак не проехать — все мосты смыло. С залива дул страсть какой ветер, машину чуть не сносил с дороги. Сьюзен эту с платформы грузовика того и гляди сдует. Похоже, гроза приближается.

Хорошо бы сейчас оказаться подальше от берега. Где-нибудь на востоке.

Хотя и там, поди мало хорошего. Люди, что проходили мимо нас на прошлой неделе, сказали, что бомба разворотила там все в округе миль на двадцать — тридцать.

Бад считает, что он проскочит между Мобайлом и этой разбомбленной зоной. В Мобайле, он думал, будет полно людей.

Да как-то не больно похоже. Судя по тому, что мы видим. Мы выехали из округа 34, и проехали несколько городков, и повернули к дамбе, и нигде ни единой души.

Ни единого тела, правда, тоже не видели.

Куда все подевались? Может, попрятались от радиации? Или, может, эвакуировались — на корабле, из порта в Мобайле? Кто его знает.

Бад, ясно дело, мчится вперед, не тормозит, не останавливается. И правильно. Некогда тут разбираться. Мистер Акерман хотел выйти, осмотреться кругом. Но это никак невозможно — отстанем от Бада, потеряем его из виду. Только этого мне не хватало.

Мы ехали вдоль реки, ветер дул навстречу. Показались небоскребы, которые в центре города, а потом я увидела такое, что глазам своим не поверила, с ума сойти можно. Я закричала, и Турок — впервые ему что-то доверили, и он рулил важный, как индюк, — сердито зыркнул на меня, но остановился. Бад увидел нас в зеркало заднего вида и тоже остановился. Я помахала ему, и мы все вышли на дорогу. Кроме этой чокнутой Сьюзен, ясно дело, — она вообще на нас не обращает внимания. Бормочет что-то.

ГК355

Он оперативно смоделировал процессы старения конструкций и воздействия атмосферных условий на здания такого типа. Видимо, в центре здания имеется большая пробоина. Возможно, в него попала одна из неразорвавшихся боеголовок.

Эта башня из стекла и стали возвышается на берегу бухты, где регулярно бывают приливы. Ее подвальный этаж необходимо регулярно откачивать, иначе вода заполнит его за несколько недель.

Окна выбило ветром.

Стальные колонны наполовину проржавели. Если одна из них не выдержит — вся башня тут же рухнет, как подрубленное дерево.

БАД

Похоже на перестрелку. Сухой, резкий треск.

Наверное, расходятся болты, которыми скреплены стальные панели на стенах.

Слышно, как лопаются бетонные плиты перекрытий.

Небоскреб этот зовется Слокам Тауэрс.

Он медленно приседал, а потом повалился на землю.

Джонни

Я смотрел, как рушится небоскреб. И тут увидел в воздухе что-то блестящее. Оно вроде как стояло на месте, но становилось больше. Я удивился, как это может быть. А потом оно прыгнуло прямо на меня. Ударило в плечо. Анжела закричала, провела рукой по моему плечу. Рука стала вся красная. Но я ничего не почувствовал.

БАД

Черт. Бывает же такое. Один шанс на миллион. Кому в голову придет, что стальной обломок может отлететь на две мили. Задел мальчонку.

Потом в нашу сторону полетели другие обломки. Падали совсем рядом.

Бывает же такое. Кто мог подумать. Мы стояли милях в двух от этого небоскреба, не ближе.

Сьюзен сказала, перелома у мальчонки нет. Но крови много.

Он не кричал, не плакал.

Женщины его перевязали. Акерман с Турком поспорили, как всегда. Я стоял в стороне.

Сьюзен хотела дать Джонни обезболивающее, а тот отказался принять. Говорит, что не хочет заснуть. Хочет все видеть, когда мы поедем вдоль бухты. Он напугался меньше нас.

Продолжаем путь.

Джонни

Я могу держаться не хуже их, я докажу. Я не хлюпик. Подумаешь. Я справлюсь.

Сьюзен заботится обо мне. Но мама никогда не давала мне никаких таблеток, только аспирин.

Я знал, что мы все ближе и ближе к дому. Мы уже добрались до дамбы и поехали по ней. Я подпрыгивал от радости. Даже плечо закололо. Я смотрел вперед. Бад почему-то начал тормозить.

Потом остановился. Вышел.

Оказалось, впереди огромная дыра. Будто великан сошел с ума и проломил дамбу.

БАД

Вокруг дыры валялись куски покореженного и оплавленного металла.

Странный такой метал. Твердый, но легкий.

Турок нашел кусок, на котором что-то написано не по-нашему. Я таких букв в жизни не видел.

Обдумываю, как перебраться на ту сторону.

Турок

Волны накатывали на берег, урчали, как животное, и прятались в желтый песок, оставляя на нем то бревно, то обломок, то труп — неохота было всматриваться чей. Вроде как под дамбой жил большой зверь, сейчас он проснулся и хочет выбраться из берлоги, чтобы посмотреть на белый свет. Так казалось.

Бад протянул мне кусок искореженного металла. Я едва взглянул и сразу сказал: «По-русски написано».

А Анжела тут как тут:

— Ты почем знаешь? Ты же по-русски ни бельмеса.

— Я учил русский когда-то, — говорю. И это чистая правда — учил, хотя и недолго.

— Черт подери. — Бад сплюнул.

— Какая разница — по-русски, не по-русски, — влез мистер Акерман. Главное, все это время он просидел на заднем сиденье и, видно, боялся, что его уважать перестанут.

Анжела взяла кусок, повертела в руках.

— А вдруг он радиоактивный? — вскрикнул Джонни.

Анжела тут же отшвырнула этот обломок.

— У тебя счетчик с собой? — спрашиваю Бада.

Измерили — и впрямь радиоактивный, правда не очень.

— Матерь божья! — закудахтала Анжела.

— Нужно сообщить об этом! — Джонни аж покраснел от волнения.

— Думаешь, русские пробили дамбу? — Бад меня спрашивает.

— А что ж? Их ракета вполне могла сюда упасть.

— Бомба? — Анжела перешла на визг.

— Ну да. Одна из тех, что не взорвались. Летела на Мобайл, но наши ребята, — я показал пальцем в небо, — они ее выследили и отклонили с курса.

— Нужно сообщить об этом! — Джонни никак не мог успокоиться.

— Выбрось это из головы, — сказал Бад. — Нужно ехать дальше.

— Как? — Анжеле все нужно знать.

Сьюзен

Я рассказываю Джину, как мы обнаружили в дамбе пробоину, как шумит и плещется в ней вода. Вода желтая, мутная, сверху на ней — противная коричневая пена. Бад запускает мотор и ползет вперед, я вцепляюсь в криокамеру. Камыши торчат из пены, как лезвия: кажется, вот-вот разрежут нам шины, но мы сминаем их, продираясь по желтой вязкой отмели. Бад объезжает металлические обломки — это русская бомба, крикнул мне Джонни.

Турок

Бад старается изо все сил, чтобы колеса не скользили по этой жиже и не увязали в ней. Да еще чтобы не завалиться набок с этой чертовой гробиной. А сверху на ней сидит эта славная, но совсем свихнутая девчонка и орет ему что-то.

Мы тоже пристроились в кузове.

Бад ловко так лавировал в мутной желтой воде, глядишь, мы бы и выбрались, кабы не это бревно. Вывернулось, ё-моё, откуда ни возьмись, как гром среди ясного неба. И — прямиком на нас. Как огроменная акула, которая давно не жравши и сильно проголодалась.

— Нет! Нет! — закричала Анжела. — Задний ход!

Но бревно плыло сантиметров в двадцати от машины как раз позади Бада, и он просто не мог его заметить — пока оно не врезалось нам в бок. Бад вывернул руль, чтобы сохранить равновесие, но машина накренилась-таки, и вода начала заливаться через борт, и кузов оседал все больше и больше.

Мы вскарабкались — кто на эту штуковину, кто на крышу кабины. Мистер Акерман ругался почем зря.

Грузовик покачивало.

Крен увеличивался.

Я вообще-то был против, чтобы ехать вброд с этой гробиной в кузове. Боялся, что грузовик из-за нее увязнет — она, зараза, тяжелая. Но сейчас только эта штуковина нас и спасает, а то бы машину снесло течением.

Желтая пена все ближе и ближе, и мы закричали — да только хрен кто услышит.

Сьюзен

Это чудовище пытается сожрать нас. Оно увидело Джина и хочет добраться до него. Я наклонилась вниз и стала отгонять прочь эту желтую змеюку, которая кольцами вьется вокруг нас. Но она схватила меня за ладонь и выплюнула. Я закричала. Что делать? Я просто не знаю, что делать.

Джонни

Как мне страшно.

Бад, он сжал зубы и выкручивает руль со всей мочи. И даже рычит, я слышу.

Сьюзен кричит: «Держите его! Держите Джина!»

Я стараюсь, держу. Вода мне почти по шейку.

Турок

Бад боится газовать. Если колеса начнут вращаться, автомобиль заскользит, и мы наверняка перевернемся.

Сьюзен спрыгнула с кузова прямо в эти помои и подпирает машину, чтобы та не опрокинулась. Под давлением грузовик подался, гробина заскользила, веревка стала развязываться. С одной стороны — эта гробина, с другой — вода, а Сьюзен между ними, как тростинка.

Если гробину не задержать, девчонке кранты. Эх, была не была. Глупо, конечно, но что я, не человек, что ли. Спрыгнул в воду — и к ней.

Поздно.

Бревно затянуло в водоворот. Его развернуло поперек, на секунду отбросило в сторону, а потом вытолкнуло из воды и швырнуло прямо на ветровое стекло. Звон, стекло вдребезги.

БАД

Они падают мне на колени, как снежинки, блестящие осколки.

Но бревно больше не впивается нам в бок. Жму на газ.

Застрявшие колеса выскакивают. Машина сдвинулась с места, и тут вижу — бревно идет на таран.

Бью по тормозу.

Двумя руками, что есть мочи. Изо всех сил.

Анжела

С ума сойти. Просто глазам не верится. Это бревно развернулось и поплыло прочь с таким видом, будто одно дело сделало, пора за другие приниматься.

Сьюзен

Руки болят и все в грязи. Я вскарабкиваюсь обратно в кузов. Вокруг булькает вода. Она ненавидит нас. Она хочет нас проглотить.

Бад заводит мотор, грузовик дергается туда-сюда. Едем. Вода злится, хрипит, захлебывается от злости.

Проверяю, как там Джин. Элементы питания сдохли.

Температура в камере повышается.

Не сразу, конечно, но он проснется. Говорят, люди иногда просыпаются даже в растворе, в который погружены. К ним возвращается способность чувствовать. Чувствовать боль.

Я кричу Баду, что нужно раздобыть элементы питания.

— Где? Это ж тебе не обычные батарейки, — говорит он.

— В Информационном центре должны быть, — отвечаю я.

Наконец-то мы выезжаем из вязкой желтой воды на шоссе.

Джин

Я сплю… или просыпаюсь… я еще чувствую… еле-еле… иногда… нет, это не сон… я не сплю… я плыву… плыву, не знаю куда… слегка потряхивает… звуки издалека… я под водой… я утонул… какая разница… просто не надо дышать… я и не могу дышать… какая-то губка вместо легких… в воде снежинки… подводная зима… какой-то стук… стук усиливается… прекратился… я даже не успел понять… самое трудное — это понять… нет, самое трудное — вспомнить… вспомнить секрет… выбраться… сообщить в Информационный центр… я один знаю… С31 рухнула, и тогда… мысли как пузырьки… пузырьки лопаются… удержать их… сделать твердыми, как сталь… опять этот стук… как громко… как больно… только удержать секрет… он твердый, стальной… держись за него…

ГК355

Мегатонная боевая мощь советского нападения обрушилась на землю — сработала, как земледробилка, пользуясь жаргоном. Это вызвало обширные возгорания и пожары. Сажа и пепел поднялись над Техасом и южными штатами, затянули небо над южными штатами, а потом начали перемещаться по обычным маршрутам миграции воздушных масс.

Через несколько дней температура упала почти до нуля, и посреди летнего благоухания наступила зима. Возле залива, где находился ГК355, нагретый океан еще продолжал снабжать теплом и влагой прибрежные территории. Холодные ветры, врезаясь в этот влажный воздух, рождали ураганы и снежные бури. Толстые слоистые облака нависли над материком километров на сто в глубину.

Построив эту модель, ГК355 получил ответ на вопрос, почему его дистанционные датчики не обнаружили на поверхности ничего, кроме хаоса и разрушений, почему не работали теле- и радиостанции. То, что уцелело после волны электромагнитных импульсов, прикончили ураганы.

Пока не найден ответ на два главных вопроса: завершилась ли война и уцелел ли кто-то в зоне ее действия.

Мистер Акерман

Лично я сыт по горло. Эта Сьюзен без стыда, без совести сходит с ума у всех на глазах, и мы из-за нее чуть не утонули.

— Я считаю, что мы должны ехать обратно, и как можно скорее, — сказал я Баду, когда мы перебрались на другой берег реки и остановились передохнуть.

— Нужно же мальчонку домой отвезти.

— Но здесь все разрушено. Я думал, тут люди, цивилизация.

— Что-то, видать, тут случилось.

— Бомба, вот что.

— Дак и батарейки для кривокамеры надо найти. А то как же человек в коробке?

— Он практически мертв.

— Ну, уже столько проехали. Осталось всего ничего. Надо попробовать его спасти.

— Сначала себя надо попробовать спасти, вот что.

Бад пожал плечами. Ясно было, что с ним каши не сваришь. Поэтому я обратился к Анжеле.

— Не можем же мы рисковать собой из-за мальчишки. Или из-за трупа. Что ты думаешь по этому поводу?

Анжела

Что я думаю, что я думаю. Мне этот мистер Акерман, прости господи, и до войны-то не особо нравился, а уж после — и того меньше. Поэтому, когда он стал подбивать клинья насчет того, чтобы бросить малыша, Сьюзен и ее парня, который в коробке, уж я объяснила ему, что я думаю по этому поводу. И по лицу Бада я поняла, что он думает то же самое. Я выдала такую речь, что закачаешься! Подобную речь сказал когда-то мой папа торговцу зерном, когда тот оказался нечист на руку. Я все запомнила до словечка и столько лет в голове хранила, и вот, смотри-ка ты, как теперь сгодилось! И после того, как я сказала ему все, что думаю, на душе стало так легко.

Турок

Мы ехали по восточному берегу бухты. Слава богу, из города выехали, из воды выбрались. Впереди — места, красивей которых на юге не найти. Мы направлялись в Фэйрхоуп. Кое-где на деревьях встречался мох, в зелени огромных мимоз мелькали лучи солнца.

Мы устроились в кузове грузовика, сидели на корточках — больно резкий, пронизывающий дул ветер. Он нес на юг большие пурпурные облака.

Людей по-прежнему не видно. Бад едет вперед и вперед, не тормозит.

Трупы коров, правда, валяются в полях. Но я к ним так привык, что даже не обращаю внимания.

И тишина — такая, что даже шорох ветра в деревьях кажется оглушительным. Не по нраву мне это — столько проехали и ни души. Мой заветный пакетик при мне.

Фэйрхоуп — славный городок, вдоль улиц большие дубы, вдоль бухты — большая дамба, есть хорошие места для рыбной ловли. Мне он всегда нравился, я даже подумывал сюда перебраться, пока цены здесь не взлетели.

Мы ехали мимо магазинов с разбитыми витринами. И тут увидели этого человека.

Анжела

Он поджидал, когда мы подъедем поближе. Стоял на обочине, в джинсах и грязной желтой рубахе навыпуск. Я сразу стала махать ему, как только завидела. Он тоже помахал. Я обрадовалась и закричала, но он ничего не ответил.

Бад нажал на тормоза. Я спрыгнула с грузовика и побежала, Джонни за мной.

Мужчина был худой, как скелет. Прислонился к телефонному столбу. Лица не видно из-за длинной косматой бороды. Но глаза прямо-таки горели и смотрели на нас.

— Здравствуйте! — сказала я еще раз.

— Чмокни меня!

— Мы приехали из… — Я не договорила, потому что мужчина ткнул в меня пальцем.

— Чмокни меня в задницу.

Мистер Акерман

Я пошел следом за Анжелой. Я сразу понял, что этот человек страдает ярко выраженной дистрофией. Одежда висела на нем, как на вешалке.

— Не могли бы вы ответить на наши вопросы? — обратился я к нему.

— Нет.

— Но почему, дружище? Мы разыскиваем родителей этого мальчика…

— Чмокни меня сначала.

Я сделал шаг назад.

— Мне кажется, что ваше требование несколько неуместно…

Углом глаза я заметил, что Бад вылез из кабины, осмотрелся и полез обратно — за своим ружьем, наверное. Я решил урегулировать ситуацию, пока дело не дошло до кровопролития.

— Анжела, подойди к нему поближе и поговори с ним поласковей. Нам необходимо…

Мужчина опять выставил костлявый палец и сказал:

— Чмокни меня.

Анжела мне в ответ:

— И не подумаю…

Она даже не договорила. Мужчина протянул руку к поясу и задрал кверху рубаху: за ремень был заправлен пистолет.

— Чмокни меня.

— Сейчас, дружище, минутку…

Мужчина вынул пистолет из-за пояса и начал целиться в нас.

— Ну, киска!

И тут вокруг головы у него расцвел кровавый венчик.

БАД

Черт, именно когда пушка понадобилась, ее со мной не оказалось. Я вытаскивал ружье из машины, когда раздался выстрел.

Потом еще один.

Турок

Коли ты не дурак — или не вынимай оружие, или стреляй, если вынул.

Я вытащил пистолет из кармана. Последнее время я всегда носил его с собой, завернул в полиэтиленовый пакет и носил. Я был наготове, пока этот сумасшедший бедолага пялился на Анжелу.

Когда он навел на нее свою пушку, я выстрелил. С тридцати футов трудно промахнуться.

Прежде чем упасть, он успел сделать один выстрел. Я почувствовал удар в левую ногу. Я упал, тоже выронил пистолет. Шмякнулся мордой об асфальт и отключился.

Анжела

Я чуть не умерла со страху, когда этот тип упал. Подумала, он поскользнулся. Потом сообразила, что раздался выстрел.

Я бросилась к нему, но Турок крикнул:

— Не трогай его!

Мистер Акерман сказал Турку:

— Идиот! Он же мог бы нам рассказать…

— Ничего он не мог рассказать. Он сошел с ума.

Турок потерял сознание. Сьюзен возится с ним. Закатала джинсы на ноге. Пуля прошла навылет через икру.

Бад сходил, нашел палку. Оттащил убитого на безопасное расстояние. Приподнял ему рубашку. Вся грудь в ужасных язвах, смотреть невозможно.

Мистер Акерман все ругался и обзывал нас идиотами. Но как только увидел язвы, ясно дело, живо заткнулся.

Турок

Честно скажу, я доволен. Впервые за столько лет люди признали, что я прав.

Ради этого не жалко и пострадать. Нога болит все сильней и сильней. Сьюзен сделала мне укол, дала таблетку. Ногу перевязала туго-туго. Говорит, кровотечение быстро прекратилось. У меня хорошая свертываемость.

Мы решили поскорее уехать из этого места. Даже не пытались разыскивать родителей Джонни.

Проехали три квартала, и тут — бац! Дальше пути нет.

Дорогу перегородил огромный металлический цилиндр, весь в трещинах. Вокруг осколки стекла.

Лежал прямо поперек улицы. Видно, он пробил крышу дома, где был магазин одежды Бедсоул, упал на тротуар и выкатился на дорогу.

Все вышли посмотреть, а я с ногой остался в кабине. Сбоку на цилиндре виднелись русские буквы.

Я по-русски не сильно петрю, но все же смог разобрать среди этих букв, похожих на червяков, слова «СЕКРЕТ», «Погода», «заражение».

— Что тут написано? — спрашивает мистер Акерман.

— Большое слово сверху — «СЕКРЕТ». Дальше что-то насчет биологии и болезней. Еще про дождь, про погоду.

— Я-то думал, ты знаешь этот язык, — говорит мистер Акерман.

— Знаю, — говорю, — достаточно.

— Достаточно для чего?

— Для того, чтобы понять — речь идет о снаряде. Эта штука не случайно упала в центре города. Фэйрхоуп — самый большой город на берегу бухты.

— И та была такая же? — спросил Джонни. Смышленый парнишка.

— Которая пробила дамбу? Похоже.

— На что похоже? — не унимался мистер Акерман.

Вообще-то я не хотел говорить при мальчике, но иногда этот Акерман так достает, что просто нервы не выдерживают.

— Похоже на биологическое оружие. Людей чем-то заразили.

Все молча стояли посреди этого безлюдного города. Долго придется ждать, пока на его улицах опять появятся люди. И родителей Джона искать бессмысленно. Никого мы не найдем. Всех настигла смерть, которая вылетела из этой бочки, когда она треснула — еще в воздухе, надо думать, и ветер разнес заразу по округе.

Анжела сразу все поняла.

— Наверное, они успели разойтись по домам, — сказала она.

Я подумал о том же. Когда случилась беда, люди попрятались в домах и умерли, каждый у себя в углу. Где-нибудь на севере или на западе, может, поступили бы иначе, обычаи у людей везде разные. Там, может, вышли бы на улицу: на миру и смерть красна. А здесь у всех на первом месте — семья, первая мысль — о доме, дома ищут защиты. Вот и разошлись по домам, чтобы больше никогда оттуда не выйти.

Тут мистер Акерман как ляпнет:

— Почему же трупы не пахнут?

Ну, тут, конечно, мальчонка уже все понял, не выдержал — и в слезы. Я взял его на руки.

Джонни

Значит, они все умерли, все, все, все… вот чего я боялся… мы переехали дамбу, а людей нигде нет… я стал бояться… так и оказалось… все умерли… и мама с папой… их больше нет… никогда не будет…

ГК355

После первой успешной вылазки ГК355 осмелел.

Он выпустил много датчиков, и они обнаружили, что снежных бурь, которые бушевали несколько месяцев назад, больше нет, вместо них слышен шелест теплого ветра, шепот сосен, жужжание просыпающихся насекомых.

Ядерная зима закончилась.

Наступила ядерная весна.

Стремительные взвихренные потоки воды превратились в ручейки, ультрафиолетовое излучение стало мягче. Грозы миновали, как и полоса холодов. Но никаких сигналов, исходящих от человека, зарегистрировать не удалось.

Оптические датчики (с замененными линзами) сканировали ночное небо. Блестящие точки стремительно неслись в черноте.

Колонии.

Аркапель.

Руссфера.

ЮЭС1.

Все на месте. Значит, хотя бы на них люди точно уцелели.

По крайней мере, в космосе человеческий род сохранился.

Мистер Акерман

Полный идиотизм, на мой взгляд, идти в Информационный центр, когда все население города погибло. Стоило только заглянуть в ближайший дом, чтобы эта версия подтвердилась.

Но они меня и слушать не захотели. Раньше стоило мне открыть рот — и все уважительно замолкали, а теперь перебивают, говорят о своем, словно я пустое место.

А все из-за этого дурацкого инцидента с заразным больным. Почему-то он не умер вместе со всеми. Откуда ж я мог знать. Я принял его за голодного.

И такого пустяка достаточно, чтобы смешать меня с грязью.

Анжела

Сейчас мальчик успокоился, как бы ушел в себя. Он знает, что случилось с его родителями. О раненом плече совсем забыл. Голову наклонил вниз, длинные светлые волосы упали на лицо, поэтому я не вижу его выражения. Он прижался к Турку, тот ему что-то говорит — я вижу через заднее окно кабины.

После всего увиденного он, конечно, не скоро отойдет. Потребуется время. Нам всем потребуется время.

Мы постарались побыстрей уехать из Фэйрхоупа. Но все населенные пункты поблизости выглядели точно так же. Микробы могут распространяться на расстояние двадцать, а то и тридцать миль. Вот почему никто не мог нам ничего рассказать: все, кто знал об этом, сами умерли.

Только на Сьюзен все это не произвело особого впечатления. Она по-прежнему разговаривает со своим ящиком и ни на что не обращает внимания.

Проехали Силверхилл и Робертсайд. Все то же: собаки не лают, коровы гниют на полях.

В дома мы не заходили.

Свернули на юг в сторону Фоули. Информационный центр находится подальше от жилых мест. Ясно дело, в городе попробуй сохрани тайну. В тех местах, среди сосновых лесков, уж больно хорошо растут соя с картошкой.

Сьюзен

Я подошла к маленькой металлической двери, которую мне показали когда-то, достала печатку и прижала ее к выемке.

Потом набрала код. Вообще-то его меняли каждый месяц, но мой подошел, и дверь открылась.

Толщина двери — полметра. А за ней — такой лабиринт, что можно заблудиться и неделю не выбраться.

Бад снял криокамеру с грузовика, и мы потащили ее.

БАД

Сьюзен уже приходит в себя, но я все равно за ней приглядываю.

Мы идем по этим бесконечным коридорам. Всюду горят белые лампы. Везде чистота и порядок.

Несем этот ящик, тяжеленько приходится. Особенно когда не знаешь, куда идти.

Но стоит свернуть в коридор — и в нем загорается указатель. Значит, кто-то нас ждет.

Находим розетку, куда можно подключить ящик. Сьюзен удается сделать это. Она все-таки молодец, когда берется за дело.

ГК355

Вот и люди. Люди вернулись.

Нуждаются в помощи.

Подключили устройство. И Главный компьютер начал считывать слабую сбивчивую кривую мозговой деятельности.

Джин

Наконец-то… Кто-то смог подключиться… образы плавают, как голубые рыбы… вместе со мной в этой теплой жиже… Кто-то задает мне вопросы…

Надо нащупать твердый металлический секрет… И тогда все станет ясно…

Как медленно я это делаю… Как трудно вспоминать… Стальной, твердый, большой… Я видел все… Я один дежурил тогда… вся информация поступала ко мне… Нападение и на США, и на СССР… одновременно… Третья сторона… Маньяк… все концепции и доктрины… беспомощны перед аварией или третьей стороной… стало ясно через час… Это первое… Было еще что-то…

Турок

Под землей ни души. У меня аж мурашки по коже. Я надеялся, все же тут остались какие-то люди, ждут нас. Но Бад везет этот ящик из комнаты в комнату, из комнаты в комнату, из комнаты в комнату — и нигде ни души. Только эхо разносится в пустоте. Кое-как ковыляю с палкой, Джонни поддерживает меня. Я прямо растерялся в этом подземном электронном городе. Чистота, порядок и пустота… Да он больше, чем сам Фэйрхоуп! И кто знал о его существовании? Во всяком случае, не я.

Джин

Это был заговор, дьявольский заговор… За ним не стояло ничего, кроме мести и жадности… И черт подери, мы так никогда и не узнаем имен… Кто заплатил капитанам рыбацких судов, чтобы они взяли на борт крылатые ракеты… Бьюсь об заклад, они сами обалдели, когда эти штуки взмыли в воздух у них с палуб… А потом от этих судов остались рожки да ножки, когда их взяли на прицел истребители… До смешного просто… И то же с русскими, я уверен… Ошеломительное недоразумение… Они столько к этому готовились… ничего другого и предположить не могли… Но и тогда еще оставалась надежда, потому что системы защиты работали… Люди укрылись в убежищах… Спутниковые ракеты перехватили советские боеголовки… Ущерб удалось минимизировать, но… Но мы не учли одного…

БАД

Компьютер попросил нас установить новые антенны.

Я сказал — без проблем, за неделю управлюсь.

Я провозился две.

Почти все пришлось делать одному. Турок не скоро поправится. А времени терять нельзя.

Когда пришел первый сигнал — это было такое! Словно мы Колумбы! Сьюзен разыскала вино, и мы даже отметили это дело.

Мы установили связь с ЮЭС1. Первые на юге.

Правда, на юге почти никого не осталось.

Джин

В учебниках истории придется что-то наврать… Да мне и плевать, кто это сделал… Потому что есть один момент… мы, стратеги и аналитики, его не учли… Мы не учли, что ядерная зима — это еще не конец… совсем не конец… Даже не конец новых попыток… использовать ядерное оружие… Говорят, любовь все переживет… Я знаю, что война… война тоже все переживет… В этот раз русские начинили свои боеголовки… бактериологическим оружием… Капсулы-снаряды должны были разорваться над городами… Здесь даже орбитальные ракеты-перехватчики не помогут… Бактерии все равно свое дело сделают… Все очень просто… До смешного просто… Я несколько раз не мог удержаться от смеха… Мы все просчитали… разработали сценарии… Учли варианты… Сделали не одну карьеру на этом… Но ют он, другой путь… Такой простой… и бесконечный… Я надеюсь только, что сукин сын… который все устроил… тоже подцепил порцию этой заразы…

БАД

Против нас воевали микробы. Выкосили целые районы. Нам чудом повезло. Зараза зверствовала пару месяцев — то время, что мы сидели в реакторе. Русские сказали, что они заложили несколько снарядов с микробами среди ядерных бомб — чтоб показать, на что они способны. Если только войну немедленно не прекратят. Ее прекратили.

Но ядерных бомб тоже взорвалось достаточно, так что в июле и в августе была зима и у нас, и в Советском Союзе, и бури начались.

Но все-таки микробы страшнее всего. Чума как-никак.

Снаряд, что мы видели, он из-под чумных микробов.

Сама война продолжалась всего пару часов. Люди со спутников засекли.

Сейчас идут переговоры, чтобы подписать мир.

Мистер Акерман

— Хватит торчать возле этого тела и ждать неизвестно чего, — сказал я и встал.

Провизии здесь на складе вдоволь. Прекрасно, я не спорю. Но сколько можно? Отдохнули, набрались сил — и будет. Компьютер, видите ли, не наговорился с этим Джином. Просит дать ему еще времени.

Турок тоже встал.

— Компьютер говорит, это не просто. Разговаривать с человеком в таком состоянии. Медленно подвигается.

Я обвел всех взглядом. Я хотел вернуть себе контроль над ситуацией. Чтобы они снова меня слушались.

— Пора возвращаться обратно, — сказал я.

Но у них в глазах была насмешка. Почему-то я потерял власть над ними. Как будто это не я повел их за собой, когда началась война.

Значит, начать жизнь заново не удалось. Все будет по-прежнему. Люди будут уважать меня не больше, чем уважали всю жизнь.

ГК355

Итак, модель оказалась правильной. Но неполной, как всегда.

ГК355 смотрел на измученных, но стойких людей, которые расположились в палате госпиталя, и задавался вопросом: сколько таких осталось на Земле, в США, в Советском Союзе?

Может, много. А может, никого.

Ответ зависит от данных, которыми ГК355 не располагал. Со спутников, которые находились на орбите, не могли произвести подсчет.

И все-таки, глядя на пришельцев, Главный компьютер не сомневался, что они не одиноки на Земле. Эти существа полны жизни, их не просто истребить. Перед ними бессильны любые расчеты.

Люди собрались уходить. Осталась только женщина, которая сидела возле криокамеры. Она от нее почти никогда не отходила.

ГК355 окликнул их. Они кивнули на прощание, но не остановились.

ГК355 не стал их задерживать.

У них впереди много дел.

Нужно делать новые антенны, новые датчики, новую жизнь.

Турок

И вот, отъевшиеся и выспавшиеся, мы снова в сосновом лесу. Выехали на рассвете. Ветер доносил запах с залива — ё-моё, его ни с чем не спутаешь: свежий, соленый, влажный.

Темных туч нет и в помине. Может, мне удастся уговорить Бада взять еще чуток к югу. Уж больно хочется поплавать, покачаться на этих волнах возле Форта Морган — они выше меня ростом! Кто знает, когда еще доведется.

Бад легко соглашается. У нас теперь есть радио, мы можем разговаривать с Главным компьютером. Мы ждем, что скоро прибудет помощь из космической колонии. ГК нам рассказывает, что да как. А пока еще надо самим позаботиться о себе. И о Джонни. Он теперь наш.

Сьюзен осталась с Джином. Ждать хирургов, которые смогут сделать ему операцию. Не думаю, что это случится скоро. Но ничего, там у нее есть все условия ждать, сколь угодно. И еда, и лекарства, и все прочее.

Да, сколько мы всего пережили. А проехали-то сто миль, не больше. Обратная дорога кажется гораздо короче. Но я ни о чем не жалею. Лучше плохие новости, чем неизвестность. Лучше двигаться вперед, чем оглядываться назад. Так, по крайней мере, я считаю.

Так мы и ехали. Анжела рядом с Бадом в кабине. Мы с Джонни и Акерманом в кузове. Акерман клевал носом. Джонни спал, укутанный в одеяла. Ветер раскачивал верхушки сосен, колыхал мягкий, душистый воздух. Шум нашего одинокого грузовика эхом разносился по лесу. Мы ехали назад — и в будущее, каким бы оно ни было.

Эпилог (двадцать три года спустя) Джонни

Старуха в бесформенном мятом платье и поношенных туфлях сидела на обочине у песчаной дороги. Я спешил, устал и задохнулся от быстрой ходьбы с рюкзаком за плечами. Она сидела молча и неподвижно. Ее можно было и не заметить, так что я едва не прошел мимо.

— Вы отдыхаете? — спросил я ее.

— Жду. — Ее голос напоминал шорох листьев. Она сидела на большом коричневом чемодане с массивными медными замками — такие делали сразу после войны. Сбоку на нем была трещина, из которой торчала белая подкладка.

— Автобуса?

— Барка.

— По радио объявили, автобус остановится на шоссе за поворотом.

— Знаю.

— Он не придет сюда.

Я сам торопился к автобусу. Я подумал, что она перепутала, где остановка.

— Барк придет сюда.

Я прищурился, вглядываясь в даль. Песчаная дорога впадала в шоссе, на котором показался фургон. В нем сидели люди с большими сундуками — видимо, прихватили весь свой скарб. Водитель дал газ, и они проехали мимо.

После объединения всех советских, американских и европейских космических колоний в политический союз их стали воспринимать как единое целое — «конфедераты». Так было удобнее, хотя я знал, что внутри Конфедерации есть свои трения и разногласия.

— Кто это — Барк? — спросил я.

— Моя собака. — Старуха посмотрела на меня, как на дебила, словно любой нормальный человек должен знать, что Барк — ее собака.

— Послушайте, автобус…

— А ты никак будешь парнишка Бишопов? — перебила она меня.

Я опять посмотрел на дорогу. Вечно одно и то же. Парнишка Бишопов — это прозвище ко мне прилипло с детства. Друзья моей матери называли меня так до тех пор, пока я не поступил в университет. Я имею в виду не родную мать, конечно. Мои родители погибли во время войны, и я их плохо помню.

Я вообще довоенную жизнь плохо помню. Почти все жители здешних мест погибли от биологического оружия русских во время войны. Чума выкосила на юге целые штаты. В результате угрозы бактериологической войны был заключен мир. Страны сократили запасы ядерного и биологического оружия. Построили мощные и надежные системы космической защиты. Для их создания потребовались большие поселения в космосе, и это привело к бурному расцвету городов Конфедерации. На орбите стали развиваться промышленность и торговля, для молодых людей открылись новые перспективы, новые рабочие места, и целое поколение нашло применение своим силам в космосе. В том числе и я. Я работаю связным Земля — орбита, и четыре месяца в году провожу на ЮЭС2. Но в этих местах я все равно остаюсь старшим парнишкой Бишопов.

Бишопы. Из всех, кто жил здесь до войны, уцелел я один. Уезжал погостить, когда все случилось. Потом приехали из Бирмингема мой дядя Бишоп с тетей. Они усыновили меня, вырастили, их я и называю своими папой и мамой. А фамилия у нас у всех одна — Бишопы. Так я и остался Бишопом. Единственным Бишопом из семьи, который пережил бомбардировку и ядерную зиму, и все прочее. Люди смотрят на меня как на диковину: настоящий коренной житель, ничего себе!

— Да, мэм, я Бишоп, — ответил я без энтузиазма.

— Так я и думала.

— А вы, простите?..

— Сьюзен Макензи.

— Очень приятно.

Мы закончили официальную часть знакомства, теперь могли приступить к светской беседе. И тут зашевелись воспоминания…

— По-моему, я видела тебя раньше. — Она прищурилась.

Возможно, она не так уж стара, не больше пятидесяти.

Но люди, пострадавшие от радиации, выглядят старше своих лет. А может, трудности и испытания состарили ее раньше времени.

— Да-да, я точно видела тебя. Во время войны.

— Я находился тогда на сто миль севернее. Ездил погостить. Домой вернулся много позже.

— Так и я тоже.

— Родственники привезли меня к родителям, и тут мы узнали, что случилось с Фэйрхоупом.

Она снова прищурилась, и тут ее обтянутое кожей лицо озарилось:

— Боже мой! Вы еще искали большой такой компьютер, это место называлось Информационный центр?

— Да, кажется. Я плохо помню.

— Ну да, конечно! Джонни! Ты Джонни?

— Да, мэм. Я Джон Бишоп.

Мне не нравится, когда мое имя произносят на детский лад. Но ничего не поделаешь — люди тут никак от этого не отвыкнут.

— А я Сьюзен! Помнишь, я поехала с вами? Только я знала коды доступа, помнишь?

— Ну… да. Кажется. — У меня в голове возникли какие-то смутные образы. — Мы вас нашли в страшном здании…

— Да! Я сторожила криокамеру. В ней лежал Джин.

— Джин…

То жуткое время вызывало ужас в моей душе. Чтобы справиться с болью, я подавил все воспоминания. И вот сейчас они нахлынули…

— Я ведь спасла его тогда! Представляешь? Мы поженились. У нас родились дети.

Она нерешительно протянула мне изможденную руку, и я пожал ее. В горле образовался комок, на глаза навернулись слезы. Почему-то за все эти годы я не попытался разыскать тех моих спутников: старина Турок, Анжела, Бад, мистер Акерман. Наверное, опять же — боялся боли. И потом, когда ты ребенком остаешься один, без родителей, в грозном мире, ты не можешь позволить себе оглядываться назад.

Мы так и держались за руки.

— Мне кажется, однажды я видела тебя. Правда. На рыбной ловле в Пойнт-Клире. Ты с мальчиками дурачился, вы играли среди сетей. В то время рыбалка как раз стала налаживаться, все очистилось от русских микробов. Джин спустился вас отогнать подальше от лодок. Я узнала тебя. Но почему-то побоялась подойти. Ты прыгал, хохотал, был так весел. Я не захотела напоминать тебе о нашем ужасном прошлом.

— Да… Я понимаю вас.

— Джин умер два года назад.

— Мне жаль…

— Мы с ним всю жизнь прожили вместе… — Она попыталась улыбнуться.

— А помните, как мы… — начал было я и тут же спохватился: — Миссис Макензи, у нас мало времени. Автобус должен сейчас подойти.

— Я жду Барка, — сказала она.

— Где же он?

— В лес побежал. Охотится на кого-нибудь.

Времени действительно было в обрез. Скоро начнется.

Я знал последовательность этапов, потому что занимался техническим обслуживанием и модернизацией модульных зеркал на ЮЭС2.

Сначала большой отражатель сфокусирует солнечный луч в газовой трубке. Исходный луч запустит процесс генерации лазера, возбужденные молекулы перейдут из одного квантового состояния в другое, более низкое. В трубке образуется волна, которая выбьет большое количество фотонов, согласованных по фазе, и, достигнув конца стометровой трубки, они превратятся в меч, и его отточенный клинок разрежет пространство. Возникнет мертвая полоса в двадцать метров шириной, которая пройдет через поля и леса на юге Алабамы. Просто небольшая демонстрация, как говорят конфедераты.

— Скоро автобус, давайте я отнесу ваш чемодан.

— Сама справлюсь. — Она смотрела куда-то вдаль, и я вдруг понял, как безмерно она устала. — Я дождусь Барка.

— Бросьте, миссис Макензи, пойдемте на автобус.

— Да на черта мне сдался этот автобус!

— Как так?

— Мои дети переехали в Мобайл. Они обещали заехать за мной.

— Но по радио, — я показал на свой приемник, — передали, что на дороге возле Мобайла большие пробки. Они могут застрять.

— Они сказали — приедут, и точка.

— Но остается совсем мало времени до крайнего срока.

— Они знают, что я буду ждать здесь. Значит, они приедут.

— И все же…

— Успокойся, — перебила она меня. — У меня хорошие дети. Они уважают меня. Они знают, сколько я пережила ради них. Они приедут за мной.

— И все же давайте пойдем на автобус. Это совсем недалеко. Я вам помогу.

— Без Барка я никуда не пойду. Он меня никогда не бросает. — Она улыбнулась.

Я вытер пот со лба и стал вглядываться в даль: не мелькнет ли между сосен силуэт собаки. Какое там! Собаке есть где разгуляться в лесу. Из прострации меня вывел сигнал приемника. Конфедераты давали последнее предупреждение.

Они выбрали для своей акции эту малонаселенную местность. Хоть люди и стали потихоньку возвращаться сюда после того, как бактериологическая опасность миновала, все равно обитателей в здешних местах было немного. Когда я вырос, мне стало нравиться это малолюдье. Совершенно нехоженые леса. Именно поэтому я приезжал сюда при каждой возможности.

По сути дела, конфедераты контролируют весь земной шар. А ООН по-прежнему считает их обычным государством в ряду других государств. Никто тут внизу, на Земле, не понимает, что конфедераты рассматривают планету как одну большую проблему. Потому что прошлое ничему не научило людей внизу: они все так же соперничают, враждуют, не хотят расстаться с грязным оружием, которое уничтожает все живое подряд. Послушать их — они не извлекли никаких уроков из прошлой войны. Они уже забыли, что только благодаря орбитальным системам защиты была спасена биосфера, что только благодаря космическим поселениям была восстановлена нормальная жизнь — они в течение десяти лет предпринимали гигантские усилия, чтобы ликвидировать последствия войны. Без вакцин, созданных в условиях невесомости, мы погибли бы от всевозможных кочующих инфекций. Люди совершенно об этом забыли.

— В какую сторону он побежал? — спросил я.

— Туда, — неопределенный взмах руки.

Я снял рюкзак, поставил на землю. Плечо ныло, и я вспомнил, как в него угодило стальным обломком. Давно это было. А плечо до сих пор побаливает от нагрузки. Прошлое по-прежнему живо.

Я побежал в сторону леса. Белый песок поскрипывал под ботинками.

— Барк! Барк!

Слева метнулось коричневое пятно. Я лавировал среди частых сосен, а пес с лаем улепетывал от меня. Я еще раз позвал. Барк даже не притормозил.

Когда я вернулся к миссис Макензи, она будто уже забыла про меня.

— Я не смог догнать его.

— Иначе и быть не могло! — Она гордо улыбнулась, показав коричневые зубы. — Барк отлично бегает!

— Позовите его сами.

Она покликала, но безрезультатно.

— У нас больше нет времени, — сказал я.

— Без Барка я не пойду. После того как Джин умер, я осталась на берегу совсем одна. Сколько раз вода подступала к самому дому. Барк был всегда со мной. Он мой единственный друг. А этот дождь, который лил пять недель! Рядом ни живой души — только Барк.

Послышался шум двигателя.

— Это автобус, — сказал я.

— Похоже, — кивнула она.

— Пойдемте. Я отнесу ваш чемодан.

Она скрестила руки на груди.

— За мной приедут дети. Мы договорились.

— Вряд ли они приедут.

— Мои дети всегда держат слово.

— Миссис Макензи, я не могу больше ждать, пока в вас проснется благоразумие. — Я поднял рюкзак, смахнув с лямок красных муравьев.

— Вы, Бишопы, всегда отличались благоразумием, — спокойно сказала она. — Ты тут работаешь?

— Да, периодами.

— Ты вернешься, когда все это закончится?

— Возможно.

Даже если я в долгу перед ней за прошлое, я сделал все, что в моих силах.

— Они нападают на Соединенные Штаты! — заметила она.

— И не только.

— И правильно, что мы им не верим! Хотят заставить Штаты плясать под свою дудку! — И она разразилась всеми этими пропагандистскими штампами, которые радио с утра до вечера вешает людям на уши. Дескать, конфедераты хотят захватить весь мир, они ничем не лучше русских, нельзя променять государственную независимость на власть кучки самозванцев, которые воображают себя богами, это унижает национальное достоинство, патриотизм превыше всего, и так далее.

Может, в этом есть доля истины — да, конфедераты не святые. Но это единственная сила, для которой наша Земля — единое целое. Иначе они просто и не могут ее воспринимать, находясь на орбите. Они могут остановить межконтинентальные баллистические ракеты и, преодолев толщу земной атмосферы, нащупать любой подозрительный объект на поверхности. Собственно, это они и собираются сейчас продемонстрировать. Я знаю, что они спорили между собой по этому поводу и решили, что положить конец дипломатическому забалтыванию важнейших вопросов можно, только предприняв что-то. Я тоже не во всем с ними согласен. Ясно только, что времена изменились, и мое поколение мыслит совсем иначе, чем довоенное.

— Мы не допустим, чтобы нами управлял неизвестно кто!

— Миссис Макензи, одумайтесь! Это же последний автобус!

По звуку было ясно, что автобус начал сбавлять скорость.

Она посмотрела на меня, и ее лицо опять смягчилось.

— Все в порядке, Джонни. Ступай. Удачи тебе.

И я понял, что она больше не сойдет с места. Она двигалась, пока считала нужным, а теперь предоставляет миру крутиться без нее.

Водитель автобуса запоздал с этим последним рейсом. Там, за поворотом, он, наверное, нервничает и, конечно, боится. Он знает, что конфедераты начнут точно в срок.

Я побежал. Мои ноги увязали в глубоком, мягком песке. Я сразу почувствовал, что устал гораздо сильнее, чем мне казалось, да и жара мешала. Я пробежал метров двести, я уже видел этот автобус, когда он опять заурчал. Во рту было солоно от пота, ноги передвигались с трудом — словно земля притягивала их с утроенной силой. Водитель спешил завести двигатель.

Он завернет и поедет по 80-му маршруту обратно в Мобайл. Может, я успею к перекрестку, и он заметит меня. Я опустил голову и побежал изо всех сил.

Но там, сзади, осталась женщина. Чтобы захватить ее, водителю придется съехать на эту неровную, песчаную дорогу, где он рискует застрять. Люди в автобусе начнут метаться, кричать. Все это для того, чтобы подобрать старую женщину, у которой хорошие дети — всегда держат слово. Ей невдомек, что сейчас наверху находятся чьи-то другие дети, которые тоже всегда держат слово. Похоже, ей вообще невдомек, что происходит. Да и мне, пожалуй, тоже.

Но я все равно продолжал бежать.